Отдельные жизни (Сборник рассказов)

Ork McKeen

Сборник рассказов "Отдельные жизни"

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

Жизнь можно купить дешево - хоть даром, только это будет гораздо дороже.

Игнат Петрович владел очень хорошей должностью. По понятиям начала восьмидесятых ему крупно повезло в жизни. В свои неполных сорок лет Игнат работал в торгпредстве СССР в одной из... - я не хочу называть эту страну, поскольку сейчас там все хорошо. А в те времена в ней происходили бесконечные революции и военные перевороты. У них там была такая форма государственного правления - государственный переворот называется. Вы помните, наверное, как наша родина любила оказывать всевозможные виды помощи подобным странам. Вот и Игнат Петрович, подполковник, работал торговым представителем - помогал братскому народу обменивать его бананы и кокосы на жизненно необходимые товары. И помогал весьма успешно. Как специалиста высокого класса, Игната ценили обе стороны. Да что там ценили! В этой маленькой республике Петровича любили, и сам президент во время неофициальных приемов у себя во дворце по-дружески называл его "Питрофич", что Игнату весьма импонировало. А такие неформальные отношения с главой дружественного государства приветствовалось и нашим руководством, поскольку давали возможность Питрофичу в обход западных конкурентов поставлять именно наши товары.

Хороший человек был Игнат. По месту своей работы он числился ответственным работником, идеологически грамотным коммунистом и хорошим семьянином - у него были любящая жена Марина и две дочки на родине, которым он присылал очень много подарков. С женой они были счастливы двадцать лет. Спортсменом Игнат тоже считался хорошим. Пил Петрович мало, но всегда был душой компании, удачно вписываясь в любое застолье с "Черными очами" под гитару. На службе Игната уважали, но не старались быть "поближе" к нему Петрович держал весь свой отдел "в черном теле". Это называлась дисциплина. Строг он был, но: - тут вы наверное подумали: "справедлив" - как товарищ Сталин. Нет, Игнат Петрович никогда этим не страдал. Если происходило какое-то неординарное событие, он просто выходил из себя и попадало всем подряд. Вот таким был подполковник Игнат Петрович.

Дальше обычно следует "однажды" или "вдруг". И действительно, именно "вдруг" и "однажды" жизнь его кончилась. Если бы Игнату сказали несколько дней назад, что он "погорит" на каком-то поганом четвертаке, Петрович схватился бы за живот от смеха и предложил тост "за удачную шутку". Он так полагал. Но мы-то с вами знаем, кто полагает, а кто располагает.

В полдень, седьмого июля Игнат Петрович вышел из дома пройтись по магазинам - через сутки нужно было вылететь в Москву. Он уже прошел несколько кварталов до торговой улицы, как вдруг вспомнил, что забыл положить в бумажник деньги. Возвращаться - плохая примета, как известно, и он пересчитал имевшуюся наличность - в бумажнике замялись две десятки и пятерка - "Двадцать пять монет. Хоть пивка попью - подумал он и направился к своему бару. Любимый бар Игната располагался в центре города, на площади под навесом около ажурной решетки прятались от солнца с десяток уютных столиков. Желающих утолить жажду было довольно много и среди них Петрович опознал знакомое лицо. Это был "Big Body - Большая Туша", начальник охраны президента. Вокруг от него мяли асфальт четыре телохранителя - трое блюли прохожих, а четвертый присматривал за армейским джипом, стоявшим тут же, среди столов. Игната пока не узнали, и он соображал, нужна ли ему сейчас эта встреча.

Рядом с Игнатом возник чумазый мальчуган лет десяти и что-то очень быстро начал тараторить, но Петрович, не обратив на него внимания, присматривался к своему знакомому - тот уже открыл рот до ушей в приветствии и пробовал подняться со стула. И тут внимание Игната привлекло то, что мальчишка побежал. И побежал он, держа в руке знакомый бумажник. Реакция Игната Петровича была самая ординарная - он ударил себя по карманам и указал на убегающего паренька. Окружающая публика засвистела и закричала то ли от восторга, то ли от удивления. Первым среагировал Большая Туша - щелкнул пальцами, и один из телохранителей сорвался с места. Туша лениво махнул Игнату, приглашая сесть, мол сейчас и без него разберутся.

Любители холодного пива в жару бурно обсуждали происходящее за своими столиками, видать спорили о том, как Петрович накажет воришку телохранитель тащил мальчишку за волосы - догнал. Он опрокинул его под ноги к Big Body и отдал тому украденное. Туша неспеша допил пиво, вытер лоснящийся лоб и протянул Игнату бумажник.

- Питрофич! - Большая Туша то ли улыбался, то ли щурился от заливавшего глаза пота.

Через секунду он вновь щелкнул пальцами, указывая охранникам на забор. Двое телохранителей приподняли парня и вмяли в решетку. Туша вынул у третьего из кобуры пистолет, приставил мальчику к затылку и спокойно нажал на курок. В наступившей тишине было слышно, как кто-то подавился пивом. На лице у Игната Петровича все еще была приклеена дружеская улыбка, но нижняя челюсть отвисла...

Вернувшись домой, Игнат засунул бумажник в чемодан и нажрался до скотского состояния.

Весь следующий день, до самого отлета, он просидел в кабинете, успокаивая себя мыслью, что собирает нужные в Москве бумаги. Он понимал, что все уши уже слышали о вчерашнем - и пресса, и начальство этот случай не забудут. Особенно начальство. Петрович обязан предвидеть все. В эту страну он уже не вернется.

Так оно и получилось - Игната Петровича "временно" оставили работать в управлении. Он стал совсем нелюдим, перестал за собой следить и вскоре банально спился. Жена, выдержав около полугода, поняла всю безнадежность ситуации и ушла, забрав дочерей и неказенные вещи.

В полдень седьмого июля Петрович сидел у себя в квартире и смотрел в окно. Над улицей издевалась страшная жара. Хотелось пива. Игнат обыскал карманы - денег не было. Пошарив в ящике стола, он нашел зеленую от плесени корку хлеба и ключ от чемодана.

Засунутый женой на антресоли пыльный чемодан хранил личные вещи подполковника - нестиранное белье и тяжелый газетный сверток - наградной пистолет.

Единственная мысль, пришедшая в голову Петровичу, была весьма банальной: "А если продать?", но и она сбежала через минуту, когда, покопавшись в носках и майках, он обнаружил свой старый бумажник: в нем замялись три бумажки - две десятки и пятерка.

- Опять двадцать пять... - Игнат взвел затвор. - Пивка тебе захотелось?! iб твою мать! Питрофич...

1984-1999 гг.

Иллюстрации: Егор Славинский, 2001 г.

(C)(C) МЛАДШИЙ МАЙОР

"Покажи мне того, кто выжил один из полка"

Слова из известной песни

Я никогда не здоровался с тобой, ты знаешь, и не прощался - при моей профессии, это считается плохой приметой. Хотя, что тут говорить - сейчас уже не важно и я мог бы, наконец, себе это позволить, но не хочу нарушать устоявшиеся традиции. Писать я тоже никогда не умел; помню, как ты смеялась, когда случайно нашла мою старую тетрадь со школьным сочинением. И мне было смешно и ни капельки не стыдно за эти потуги творчества. Давно это было...

Это первое письмо, которое я решил тебе отправить, хотя ты опять рассмеешься - с твоей точки зрения, это выглядит каким-то безумием. И они тоже говорят - я болен. Может быть. Правда я так не считаю - не помню. Не помню, когда светло. Некоторое время назад мне б и в голову не пришло, что жить ночами можно; да и в другое время мне бы просто не дали писать. За бессчетные прошедшие ночи писем скопилось очень много... Нет, не на бумаге в голове. Я их придумываю. Напишу и складываю куда-нибудь в уголок, теша при этом себя надеждой, что ты когда-нибудь их получишь все до единого.

Ты конечно спросишь, почему сегодня? Ты всегда, ведь, так спрашиваешь. Я признаюсь - давно ждал этого дня. Я уверен, что сегодня тот самый день. Сегодня идет дождь и я его слышу. Помнишь? Он такой же, как и тогда, когда мы познакомились: твое белое выпускное платье, которое тебе очень шло... Сашка Макеев еще тогда долго издевался надо мной, мол зачем тебе эта красотуля-молодуля - хлебнешь с ней. Я его обматерил, а ты смеялась. Мне тоже было весело потом и казалось, что Сашка просто завидовал. Я часто вынимаю из памяти тот день, смотрю его, подобно цветной кинокартине. Так хочется запомнить последнее мгновение и заснуть с ним, а кино кончается. Свет не включают. Я в потемках пытаюсь домыслить счастливое продолжение, но тщетно. Дальше идет жизнь...

Тут ты согласишься - досталось нам с тобой за четверть века немало чего греха таить. Я понимаю, со своим характером ты никогда бы не рассказала о многом, если бы могла сейчас это сделать, но хочу тебя успокоить: не надо. Я и так обо всем знаю. И про то Иркутское лето сорокового года я все знаю. И про младшего лейтенанта, и про Сорокина тоже. Подумать только, пятьдесят лет... Я знаю тебя полвека... Это немалый срок, чтобы понять, наконец, почему так происходило, но я до сих пор не могу этого объяснить - ты была рядом, но никогда не была близка. Как-то читал, уж и не припомню где, что в мои годы люди начинают по новой вникать в прожитую жизнь, разбирать и раскладывать... Я каждую ночь пытаюсь это проделывать - не могу; что-то мешает. Может просто не умею смотреть на себя со стороны? Или не понял тебя с самого первого дня? Вот и сейчас поймал себя на мысли, что ничего плохого о нас с тобой в голову-то и не лезет. Вспомни - даже осенью сорок шестого, когда я вернулся из Германии, и то не заметил в тебе никаких перемен. Тогда тебя это удивило, а потом разозлило. Наверное, ты была права. Это война делает нас такими.

Чувствую, что ты опять рассмеешься, когда я тебе скажу, что по ночам разговариваю сам с собой. А больше не с кем - мои соседи ночью спят как мертвые и ничего не слышат. По счастью, мне снотворного не дают. Собственно говоря, ты всегда надо мной смеялась, даже в ту, последнюю ночь, когда я понял: больше не могу его слушать. Смех... Наверное, он и был последней каплей. Они считают меня больным, но это не так - просто днем ты смеешься с того утра, когда я в последний раз гладил твои окоченевшие руки.

Ночью нет жизни. Ну, может быть, есть где-то, но не здесь. Ночью можно только писать письма. Меня не мучают страх и совесть. Меня мучает только один вопрос: "Зачем?". В беседах с самим собой я пробовал на него ответить, в ответ получал тоже вопрос. Помнишь ту ночь в Семипалатинске пятьдесят второго, когда у нас Козловы сидели до утра? Ванька напился до беспамятства и Людмила никак не могла стащить его с дивана. Я прекрасно помню ее слова, когда она тормошила его: "Все люди как люди, а ты!.. Мелочный алкаш! Тебе уже и просто летать не дают, а не то, что на полигон!" Я как сейчас вижу твою ехидную улыбочку. А Людка, наивная , не знала, что такие задания не дают самым-самым, туда идут добровольцы. Из всей нашей компании Козловым-то только и повезло... Пролетая тогда на бреющем над цепью солдат, я пытался всмотреться в их лица, хотя это просто смешно - с такой высоты и на скорости. Я знал, конечно, что его там нет - и быть не может, но все равно боялся увидеть. Ты знала многое, но не знала главного. Ты слышала про Хиросиму, но не задумывалась о том, что будет с теми, кому предстоит отрабатывать учения перед главкомом. Ванька знал. Знал и спился в итоге. Он знал, что я сам вызвался и ничего мне не говорил. Он единственный провожал меня тогда на аэродроме и видел твою фотографию. Тебе и это смешно - я знаю. Всем смешно. Я всегда ее брал с собой - а что еще может взять с собой солдат!? И в тот день, когда разделив одним движением руки килотонны на тысячи кусков плоти и рванув штурвал на себя, я смотрел не в небо, а на альтиметр, где была приколота твоя улыбка... Помню только, что глаза закрыл на несколько мгновений, а потом снова и снова не мог заставить себя оторваться. Жаль, что фотография потом выцвела. Помнишь, когда тем же вечером я первый раз в жизни увидел цветы, предназначенные мне, и как я обрадовался? Мы пробивали погоны "под одну" и обмывали звезды. У меня дрожали руки - я здорово напился и не смог остановиться... Меня не мучает совесть за все последующие годы, за бесконечные зимы в Семипалатинске. Я не кричал на тебя после письма в политотдел и после отъезда в Якутск. Я вообще никогда на тебя не кричал, а тебя это злило.

Теперь ты, конечно, спросишь, зачем я все это пишу? Мне кажется я понял, почему так произошло. Иногда я слышу голоса из-за двери - они беседуют о жизни. Я посчитал и по моим данным получается, что последний раз я держал твою руку более двадцати лет назад... А еще я помню твое лицо - ты улыбалась также, как и на той фотографии. Красотуля... По-моему Макеев и затащил нас тогда в парке к одноглазому фотографу-еврею, который нам что-то долго рассказывал про себя. Нет... Про своего сына. Помнишь? Ну, не имеет значения - это я про фотографию. За те тридцать лет твоя улыбка не изменилась. Ни на чуточку! Ты всегда была такой... Теперь я знаю.

Мой сосед разговаривает во сне - говорит, что осень сейчас. Наверное... Даже по воскресеньям. Холодно. Он в окно может днем смотреть. Мне кроме размытой решетки в стекле ничего не видно, а ночные санитары вопросов не слышат - только смеются. Они думают, что я болен. Мне плевать, я не болен просто днем слышу твой смех, который подхватывают тысячи голосов... Живу ночами и пишу письма. Я не решил, буду ли отправлять тебе другие, но это, надеюсь, ты когда-нибудь получишь. Может, прочитав, ты ответишь - я прав? Можешь не торопиться с ответом - время здесь все равно замерло. На отметке "осень".

Как всегда - не прощаюсь.

* * *

Ответ он получил 18 октября 1989 года.

JAMIN'E

"Закрой за мной дверь - я ухожу"

Из известной песни

Я мертвый. Не знаю, о чем писать и тем более - кому. Мне страшно. Мне больно. Сдох и хочу сойти с ума. Остатками зубов я продырявил губы и пробовал разбить голову об камень. Не удалось - просто теряю сознание, а потом боль возвращается. От чего сходят с ума? Боль не помогает. Господи!... Я и ему не нужен.

Все равно пишу.

Насчитал семь ночей. Может прошло и больше, я не знаю, сколько был без сознания, когда меня сюда сбросили. В полдень я вижу краешек солнца высоко вверху, значит меня увезли далеко на север. Пыль очень горячая и едкая.

Они взяли меня почти у южной границы; охотились давно. Я не оправдываюсь, но у меня действительно не было выхода. Тогда в Лондоне предупреждали, что живым лучше не попадать; мы смеялись: конвенция. Первым был Пауль. Лучший стрелок, но плохой солдат. Отрубленные руки и ноги плохого солдата я потом собрал в картонную коробку и сжег; тело и голову так и не нашел. Это были его руки - на каждой красовалось аккуратно вырезанное ножом пояснение "Пауль - тебе". Хотя, у него тоже не было выбора. Или патрона. Мы все знаем друг друга по именам - и своих и чужих. Чужих находим и отрабатываем чеки. Свидетели входят в стоимость, это бонус заказчику и наша страховка. Пауль не оплатил взнос по полису. Он всегда мне нравился; утверждал, что колбасу придумали итальянцы, чтобы класть ее в пиццу, а я не итальянец - я из Палермо. Я - Марко, бывший живой, а сейчас мертвый.

Ноги болят. Заставляют скрипеть зубы.

Не показывайте эти записи моей маме. Она до сих пор считает, что я учусь в Лондоне. Я собирался, но деньги кончились - пришлось продолжать в Триполи. Бакалавром стал уже здесь. Милая мамочка, я тебя люблю! Прости, но в церковь так и не хожу. Не сердись. Жаль, но и отец Джованни расстроится он всегда говорил, что у меня есть будущее. Может он и прав - человек, который не пил ничего крепче вина во время причастия, просто обязан иметь будущее - это про молодого Марко, который умер, но с ума пока не сошел.

Больно. Пополз пить.

Меня накрыли люди черного кубинца, который называет себя Кванза. Эх, Пауль... Взяли спящим, без шума; думал, что сразу убьют. Ошибся - они умеют это делать правильно. Кто-то умный сказал, что ожидать смерть страшнее всего. Ничего подобного - остаться в живых, балансируя между и без шансов потерять рассудок. Вот правильная смерть. Наверное на Кубе этому в школах учат. Я еще даже шутить могу.

И Кванза умеет. Теперь я догадался, куда меня везли двое суток. На местном диалекте это место называется Jamin'e. Людей здесь не бывает. Проклятое место с красивым именем. Радиоактивно все. Старые шахты брошены умирать за ненадобностью и уже частично обвалились. У моей остался только вертикальный вход и часть тоннеля. Странный народ эти местные - прокляли, но рельсы, уходя, забрали с собой; остались только прогнившие шпалы. Может тоже пошутили, как Кванза? Он мне переломал обе ноги грузовиком, но оставил один глаз и руки. И видимо, намекнул, что пора исповедь писать - следом сбросили эту книжечку кроссвордов на испанском и огрызок карандаша. Пишу исповедь. Прямо как при жизни - на полях и между строк.

Думаю, что остатки Пауля где-то рядом. Кричал, пока не охрип - мертвый мертвого должен услышать. Молчит. Может, совсем умер?

Никогда не понимал азиатов с их страстью к насекомым, зато теперь могу с уверенностью гурмана сказать, что мокрицы (или как их там) вкуснее червей. Добрый Кванза все предусмотрел - тут даже вода есть: еJ можно слизывать со стены. А еще она иногда капает по ночам. Вот так: кап... кап... кап... Господи!!! Почему я как всякий нормальный человек не могу сбрендить!?

Кап... Кап... Кап... ... КАП!!!

Не писал два дня - слушал воду. Плоть вокруг голой кости на правой ноге потемнела, но болит уже не так сильно. Левая вроде держится, хотя чувствую ее хуже. В глазу все плывет.

Пауль!!! Мне тоже больно! Я рядом! Держись, амиго...

Святой отец говорил, что Бог есть в каждом из нас. Интересно, а какой Бог во мне? Наверное какой-нибудь падший, а эта шахта - ад для падших богов.... Господи, как кожа горит!.. Из-за боли никаких мыслей в голову не лезет...

Днем было жарко, и я опять терял сознание. Скорее всего от голода. Черви с мокрицами тепла не любят. Пополз ужинать....

Мертвецы тоже способны убивать. Выкопал жирного червя. Мне его жалко, даже смешно как-то - он хотел сожрать мое дерьмо, а сам в него и превратится. Мутант. Я тоже скоро стану мутантом и у меня вырастут три ноги, но это будет позже.

До вечера смотрел вверх - трех ног не хватит. Надо еще шесть рук. Придется почаще дышать пылью, это поможет.

Сколько длится вечность?

Хорошо, что мой раздробленный нос ничего не воспринимает. Мертвые, должно быть, сильно воняют. Мудрый Кванза.

Забыл написать, что всю одежду они тоже забрали, видимо для полного самоочищения. В собственном дерьме.

А может, этот ублюдок Кванза - Бог? У всех внутри, а мой снаружи... Я поднял руку на Бога. Только вдвоем с Паулем мы лишили его половины ангелов, а боги такого не приемлют. Надо будет спросить у отца Джованни.

Ног не чувствую. Сколько прошло времени? Вверху утро. Здесь как обычно - ад.

Если Кванза Бог, то неправ. Мне бесполезно каяться в грехах. Таких, как я, нужно душить нерожденными. Кающийся циник, это просто смешно. Господи! Да убей же ты меня! Лиши меня разума, Господи... Забери его и разбросай по шпалам! Я и так умер!

Слишком часто пошли провалы. Ноет глаз, которого нет. Мы с ним, как близнецы: пишущий мертвец и болящее ничто.

Сейчас сегодняшнее утро или завтрашнее? А может и послезавтрашнее?

Кап...

Какая разница!?..

Прошло много дней. Совершенно не знаю о чем писать. Слизываю воду, чередую мокриц, червей и какие-то горькие корни. Два раза в аду был выходной - шел дождь. Гнию заметно медленнее. Наверное радиация не дает житья микробам, которые доедают мои ноги и глаз. Ставлю на радиацию...

Писать не о чем. Больно. Одиноко.

Звезды падают только по ночам.

Опять пробовал сойти с ума. Не дано.

Кап... Кап... Кап...

...

Странно, но вечность кончилась! Я теперь не один! Ночью слышал, как вверху подъехала машина и через некоторое время ко мне что-то упало. В темноте я не мог этого разглядеть, но подполз и потрогал: теплое, приятное на ощупь тело. Это молодая женщина или девушка. Господи... У нее все лицо соленое и мокрое - выколоты глаза. Руки сломаны, но ноги целы. Кванза, мама миа... Ублюдок!.. Она тяжело дышит и без сознания; вздрагивает от моих прикосновений. До рассвета слизывал воду и носил ей.

ЕJ-то за что!? Совсем молодая... Лет может пятнадцати. Негритяночка - к полудню очнулась и вся дрожала. Новичкам страшно даже в аду. Я ее гладил по кучерявой головке и шептал ласковые слова - вроде успокоилась - сейчас спит. Бедная девочка...

Кванза подонок, а не Бог. Моей девочке он отрезал язык. Я даже не знаю, понимает ли она меня. Пробовал с ней поговорить, но так и не понял, знает ли она итальянский или английский. Видимо нет. По крайней мере, упокоилась ночью мы смотрели на звезды; я ей пел мамину колыбельную.

Девушку назвал Jamin'e. Поначалу она дергалась от этого, а потом привыкла. Красивое имя. Ей нравится моJ.

Теперь мы умерли вдвоем, так хоть не скучно. Я - охотник и водонос, а она прижимается ко мне ночами и согревает. Пробовал сделать что-нибудь с ее руками, но девочка так захрипела, что пришлось оставить все как есть.

Я проиграл. Микробы сильнее - правая нога чернеет на глазах. Ночью разбудила Jamin'e - наверное кричал во сне. У меня жар, зато совсем не страшно. Жаль, что кроссворды почти все исписал и карандаш стачивается. Тоже наказание своего рода: появилось о чем писать...

Она тоже любит смотреть на звезды и ей нравится, как я пою!

Забавно. Может ли грешник быть счастлив в аду? Похоже я влюбился. Мама всегда мечтала увидеть мою семью и нянчить внуков. Много-много детишек. Вероятно, и ее мечта исполнится?

Будь оно все проклято! Я объяснился в любви, а она рыдала. На это просто невыносимо смотреть: из пустых глазниц текут слезы! На закате.

Jamin'e тоже призналась в любви. Она не может меня обнять, но зато страстно целует. Мы целовались до утра и шептались, чтобы никто не слышал. Я плакал, хоть и солдат.

Милая... Не знаю, как ей помочь. Сегодня ее все утро душит кашель с кровью. Боже! Она ведь по-настоящему умирает! Я все равно сделал ей предложение стать моей женой. Она согласилась. Кванза, сучий ты подонок!!!

Пишу с трудом. Сильно дрожит рука и глаз мутный. От карандаша остался обрубок с ноготь. У Jamin'e постоянно течет кровь изо рта и все тело горит. Она прокусила мне руку и поцеловав, влила в рот немного крови. Кажется, я знаю, что она хочет.

Мамочка! Мы хотим иметь ребенка! Ты счастлива? Я - да...

Все утро Jamin'e кормила меня кровью и целовала. Боже... Мы хотим иметь сына! Нам плевать на все. На том-этом свете...

Милая.

Она уже не дышит, а я ее глажу по животу. Я ее люблю.

Все. Для одной строки.

Ночью слышал сверху английскую речь и не стал орать им на все кладбище. Я католик. В Палермо никогда не разводятся. До самой смерти. А мы живы.

x x x

Мы нашли эту шахту летом 85-го. Сначала хотели похоронить их, но передумали - взорвали шахту Jamin'e. Между миром живых и мертвых должна проходить граница. Начавшаяся там много лет назад война, продолжается и по сей день. Ненавижу кроссворды.

1985-2000 гг.

P.S. "Jamin'e" - дословно: "быть в состоянии, когда все плохое уже позади, надежда" на одном из местных диалектов. В этом древнем наречии отсутствует будущее время. Напрочь.