Отец лучшей подруги

Глава 1. Встреча в аэропорту

— Привет, пап! Занят?

Придерживая телефон плечом, въезжаю во двор недостроенного двухэтажного дома. Паркуюсь возле другой машины, хозяйка которой приветствует меня вежливой улыбкой. Я тоже улыбаюсь, хотя совсем не рад этой встрече.

Из трубки доносится детский заливистый смех и слова Кости: «А где Егорка? А вот Егорка!».

Вопреки моим ожиданиям, из Кости получился отличный отец. Хотя парню всего двадцать. Впрочем, мне было на год меньше, когда после смерти жены я остался один с новорожденной дочкой на руках.

— Пап, я тебя не отвлекаю? — напоминает о себе Юля.

— Скоро освобожусь, что такое?

Я рад, что она все еще обращается за помощью ко мне. Ведь она уже даже мою фамилию не носит. Но если ей что-то от меня нужно, я по-прежнему готов в лепешку расшибиться, чтобы достать ей это.

— Помнишь, я говорила тебе, что сегодня прилетает Лея? Розенберг обещал встретить сестру с мамой, но его прямо с репетиции увезли на «Скорой» с сильным растяжением.

— Так ему и надо, — напевает добрым голосом Костя.

— Костя! — шикает на него Юля и говорит в сторону: — Хватит уже ненавидеть Якова! Пап, в общем, можешь ты поехать в аэропорт? Самолет из Израиля уже приземлился, но Лее с мамой еще надо пройти таможенный контроль… Я предупрежу их, так что, думаю, они подождут тебя, если только ты не очень занят.

— Без проблем, заеду, как освобожусь.

— Ты помнишь, как выглядит Лея? Она так изменилась, пап!

Перед внутренним взором всплывает угловатая девчушка с непослушной копной темных волос, очками в массивной оправе и брекетами на зубах. Прошло не так много времени с нашей последней встречи, как-нибудь узнаю.

— Не переживай, я их встречу.

— Спасибо, пап! Ты лучший!

Сначала улыбаюсь в ответ, но потом улыбка меркнет. Взгляд падает на эскиз новой Юлиной комнаты, брошенный на соседнее кресло. Сейчас не самое подходящее время, чтобы рассказывать ей об этом, верно?

— Пока Юль.

Откладываю телефон в сторону, и этот жест не остается без внимания. Виолетта машет мне рукой в розовой перчатке и спрашивает так громко, чтобы я слышал ее даже в запертой машине:

— Вы привезли подписанный эскиз, Платон Сергеевич?

Напускаю на себя рассеянный вид и тянусь к бардачку. Стоит его открыть, и оттуда высыпается лавина одинаковых документов, скрепленных розовым зажимом. Точно такой же лежит на пассажирском сидении, его я и добавляю к другим. Захлопываю бардачок и выхожу из машины.

При виде моих пустых рук улыбка на блестящих розовых губах Виолетты меркнет.

— Ваша дочь утвердила дизайн? — вкрадчиво интересуется она. — Вы показывали ей макет? Что она сказала?

Раздраженно дергаю плечом.

— Вы же знаете, как сложно бывает с подростками… Сегодня они хотят одно, завтра — другое.

А уж до чего сложно с дочерью-подростком, у которой есть собственный ребенок и собственная семья! Юля вдруг стала считать себя взрослой женщиной, которая вправе решать, как ей жить дальше! С ней стало так сложно, что я просто не представляю, как теперь к ней подступиться.

А еще врачи объявили, что ей нельзя нервничать, чтобы молоко не пропало. А нервничать она обязательно будет, когда узнает, что скоро мы переедем из городской квартиры в загородный дом.

У моей дочери было все самое лучшее, когда она росла, и то же самое я сделаю для своего внука. Мой внук должен расти и дышать чистым воздухом, играть на природе, а не в загазованном сквере с чахлыми соснами, куда его водит Костя. Я был в ужасе от грязных поломанных горок, с которых дети падают прямо на голый асфальт!

Юля меня обязательно поймет. 

Может, не сразу. 

Но когда-нибудь потом обязательно поймет, я уверен. Этот переезд лучшее, что я могу сделать для нашей семьи.

— Виолетта, еще мне нужны горка и качели во дворе. Никакого пластика и ярких кислотных цветов. Все самое лучшее и натуральное.

Виолетта смотрит на меня недоумевающими взглядом.

— Для вашей дочери?

— Разумеется, нет! Ей уже девятнадцать. Но я строю этот дом не на один день, а с прицелом на будущее.

— Конечно! — подхватывает Виолетта. — Какие ваши годы! Еще детишек заведете.

Стискиваю челюсть так, что начинает ломить в висках. Других детей, кроме Юли, у меня не будет. А вот внук, возможно, будет не один.

— Пришлю вам варианты детских комплексов на утверждение на почту, — продолжает она, делая пометку у себя в блокноте. —  Платон Сергеевич, не затягивайте с подписью. Это чистая формальность и бюрократия, но… Мне нужен утвержденный эскиз, чтобы мастера приступили к сборке мебели.

— Будет у вас подпись.

Беру у Виолетты еще один эскиз, скрепленный знакомым розовым зажимом. Дизайн все тот же — комната в светло-розовых тонах с таким же розовым балдахином над кроватью и звездным небом на потолке. По-моему, идеальная девичья комната. Что тут может не понравится?

— Особенно дочери понравился балдахин, — зачем-то говорю я и быстро возвращаюсь в машину.

Бросаю последний взгляд на два возведенных этажа. Денег я не жалею, стройка идет бодро. Еще несколько месяцев и можно въезжать. Глядишь, и Новый год можно встретить на новом месте.

— Еще мне нужна ель! — отпускаю окно и кричу остолбеневшей дизайнерше. — Разлапистая, высокая, достаньте мне взрослое красивое дерево. Выберите для нее такое место, чтобы зимой, когда мы украсим ее гирляндами, видно было в каждой комнате!

Я плачу ей достаточно, чтобы она терпела любые мои заскоки.

— Я вас поняла, Платон Сергеевич, — кивает она. — Вы главное, подпись дочери привезите.

— Прямо сейчас и попрошу подписать, прощайте!...

Выворачиваю на шоссе и перестраиваюсь на дорогу к аэропорту. Приезд лучшей подруги должен значительно улучшить настроение моей дочери. Лучшего времени, чтобы рассказать о доме, мне не найти.

Может быть, я даже смогу взять Лею в свои союзники. Лея и до этого не раз помогала мне, когда дело касалось упрямого характера Юли. Она удивительным образом сумела найти к ней подход, так что моя упрямая и несговорчивая дочь во всем ее слушалась. По крайней мере, раньше.

Глава 2. Незнакомка в отеле

— Только сначала мне нужно забрать свою куртку, — Девушка натягивает рукава красного свитера, пряча в них озябшие пальцы. — Подождешь?

До меня впервые доходит, что она и вправду полураздета. Будто выбежала из здания аэропорта, чтобы встретить кого-то на улице.

Но не меня же она тут ждала? А кого тогда?

 Впрочем, не мое дело. Я поймал ее первым.

— Я буду тут, иди, — киваю.

Она бросает последний недоверчивый взгляд, будто это я скорее сбегу, а не она, и почти бегом возвращается в аэропорт.

Хмыкаю. Скорее девчонка может не вернуться, чем я передумаю везти ее в отель. Будет жаль, конечно, если она передумает, но с этим ничего не попишешь. Я не принуждаю к сексу.

А пока мне надо уладить собственные дела.

Достаю телефон и набираю один из последних вызовов. Сразу же, как прекращаются гудки в трубке, произношу:

— Не произноси моего имени вслух, Костя. Особенно, если Юля рядом.

— Кхм… — откашливается Костя. — Так… И что вам надо?

Реакция у него хорошая, хотя и не во всем. Сына же он ей сделал.

— Мне нужно, чтобы ты взял ключи от «Форда» и приехал в аэропорт. Забрал Лею и ее мать.

— Что?! Но вы же обещали…

— Планы изменились, — отрезаю. — И вообще я не должен отчитываться перед тобой.

В трубке раздается шорох, и я отодвигаю телефон от уха. Костя, похоже, прижимает телефон к груди и куда-то выбегает. 

На смену бесконечной песне о «Синем тракторе» приходит тишина.

— А что я скажу Юле? — шипит он.

— Придумай что-нибудь.

— Вы же знаете, что я ей не вру!

Поразительно стойкий малый. Когда-то заврался настолько, что дал себе слово никогда не врать моей дочери, и теперь никогда не забывает об этом.

— Я и не прошу тебя врать Юле! Я прошу тебя ничего ей не говорить! Это разные вещи, Костя. Просто, скажи ей, что у меня… Спустило колесо, а я без запаски.

— А у вас правда спустило колесо? — осторожно уточняет Костя.

— Не твое дело, Костя! Это не ложь, ты просто повторишь ей мои слова, понял? А теперь быстро бери машину и выезжай прямо сейчас. Знаешь, как выглядит Лея? Юля наверняка показывала тебе ее фотки?

— Ага. Я видел все ее свежие фотки в фэйсбуке, — отзывается Костя с тяжелым вздохом. — Надеюсь, эта ложь того стоит, Платон.

В этот момент вижу, как моя черноглазая незнакомка выбегает в спортивной куртке, с рюкзаком через плечо и с прищуром оглядывает толпу. Теперь-то уж она точно ищет именно меня.

Отвечаю на ее раскаленный взгляд, под которым едва не плавлюсь, как асфальт в полдень.

Я тоже надеюсь, что она того стоит, Костя. Я тоже.

Быстро прощаюсь, убираю телефон и взглядом приказываю следовать за мной. Сажусь в машину первым и, перегнувшись, распахиваю для нее пассажирскую дверь.

Она садится, стискивая лямки рюкзака, и не смотрит на меня. Только вперед, на дорогу. 

В воздухе повисает напряжение.

— Как тебя зовут?

Трясет головой.

— Никаких имен.

Усмехаюсь.

— Что такое? — спрашивает, оскорблено вздергивая подбородок.

— В кино такое поведение видела? Глупо. А если я маньяк, и тебя потом в живых никто не увидит?

— А то вы бы мне свое настоящее имя сказали? Даже киношные маньяки не такие тупые и всегда пользуются фальшивыми именами и документами.

— Не выкай, — напоминаю. — Фетиша на нимфеток у меня нет.

Выдыхает через стиснутые зубы и сильнее сжимает лямки рюкзака. От былой смелости не осталось и следа. Наверняка нервничает. По ней не скажешь, что она бросается на шею каждому сорокалетнему мужику. Почему же со мной решилась?

— Почему ты согласилась?

— Так мы едем в отель или будем болтать? — огрызается.

Указываю на серую пятнадцатиэтажку, тонущую в смоге и тумане за горизонтом. Не знаю, чья была идея построить отель в десяти минутах от аэропорта, но надеюсь, этому человеку выписали премию.

— Отель там. Тебе ведь есть восемнадцать?

— Мне скоро двадцать пять. И я уже давно не девственница.

— Рад за тебя.

Что ж, характер у нее не сахар. А настроение, похоже, скачет только так. Но это не моя женщина, а значит, и ее настроение тоже не моя проблема. 

Номер на ключ запирать не буду, и к кровати привязывать тоже пока не буду. Захочет — сбежит. Возможность будет.

До отеля едем молча. К рецепции я подхожу тоже один, и за хорошую купюру сверху скучающий портье моментально становится услужливее и без лишних вопросов протягивает карту-ключ.

В лифте она все так же цепляется за лямки своего рюкзака, но потом вдруг сбрасывает с себя куртку, и в отражении в зеркале вижу, как сильно горит ее лицо и как часто вздымается грудь.

Нервы? Ломка? Биополярка? Где та голодная чертовка, которая одним взглядом меня чуть ли не съела?

К номеру идем молча, но стоит открыть дверь и впустить ее первой, как она швыряет в сторону куртку, рюкзак и раньше, чем я успеваю захлопнуть дверь, стягивает через голову красный свитер.

— Больше никаких тупых вопросов, хорошо? — выдыхает. — Иначе я передумаю.

При виде черного кружева и хорошей крепкой троечки рот сам наполняется слюной.

Вжимается в мою грудь своей и целует. 

Сдержанно, аккуратно.

Как дедушку.

— Хорошая попытка, но командовать здесь буду я.

Подхватив ее под бедра, вжимаю в стену и раскрываю рот языком. Она охает и подается вперед, изгибаясь и подчиняясь. Распаляется с каждой секундой.

Вот то самое пламя, которое она загнала куда-то вглубь из-за стеснения или черт знает чего еще.

Не выпуская ее из рук, делаю несколько шагов в комнату и ставлю ее на ноги возле постели. 

Наконец-то вижу перед собой ту самую тигрицу, взгляд которой сбил меня с ног в аэропорту. Она хочет меня и не скрывает этого.

Ее глаза превращаются в две бездонные черные дыры, пока взгляд скользит по торсу ниже, до ремня. 

И члена, которому уже тесно в джинсах.

Она сглатывает, а я перехватываю ее за подбородок, вынуждая посмотреть мне в глаза.

Глава 3. Предложение

Она кончила еще дважды. 

Гибкая, послушная, молодая. Отзывчивая и честная в своем ответном желании. Она так вовремя появилась на моем пути…

Раньше я считал, что вся эта романтическая чепуха, не для меня. Но воздержание, оказалось, еще хуже.

Вот почему в полумраке гостиничного номера, завороженно глядя, как тени подчеркивают ее красивую грудь, я произношу:

— Послушай, это было так хорошо, что я остался бы на второй заход, но сейчас мне, правда, нужно уйти.

Она моментально ежится и кутается в простыню, скрывая от меня загорелую кожу. Плохой знак.

Сейчас было самое подходящее время, чтобы все-таки познакомиться, обменяться номерами телефонов, но девица только села на кровати, глядя на меня черными бездонными глазами.

Справившись с пуговицами, снова замираю.

Я не отпущу ее так просто.

— Не хочешь называть своего имени — ладно. Но мне понравилось, и я знаю, что тебе тоже. Так почему бы нам не встретиться снова?

Буравит меня немигающим взглядом.

— Мне нужна женщина, которая будет любить секс также сильно, как я. Твой темперамент мне подходит. Но не думай, что я буду использовать тебя. Да, я больше не ищу отношений, не хожу на свидания и не готов знакомить тебя со своей семьей, но я также могу быть очень благодарным. Подарки, деньги — что угодно. Главное, чтобы наши встречи проходили там, где мне удобно, а ты не чесала языком о них направо и налево и не просила большего.

Застегиваю последнюю пуговицу, а она так и сидит, подтянув колени к подбородку.

— Вся эта романтика — чушь собачья. Цветы, конфеты и правило третьего свидания — пусть этого придерживаются безусые пацаны, которые еще ничего в жизни не добились. Я буду давать тебе то, что тебе нужно, и в долгу тоже не останусь. Понимаешь?

— Уходи…

Голос сухой и жесткий, как завывания ветра на кладбище. Совсем не тот, что был раньше.

— Ты сама была не против, — напоминаю ей. — И сейчас поздно строить из себя оскорбленную невинность. Подумай об этом, к тому же хорошие деньги лишними не будут. Оставить тебе мой номер? Или дашь свой?

Черные глаза метают молнии, губы стиснуты в прямую линию. Она отпускает простыню, в которую куталась, и та сползает, снова обнажая ее медное загорело тело.

Девица подхватывает единственный снаряд, какой нашелся.

Не долетая, подушка плюхается у моих ног.

— Не знаю, в чем причина такого перепада настроения, но знаешь, с деньгами хороший врач точно помог бы их вылечить.

— Ах ты, козел…

В этот раз увернуться не успеваю. Эта гостиничная подушка прилетает метким пушечным снарядом в живот, и по ощущениям она будто камнями набита.

— Убирайся! — шипит разъяренная голая амазонка.

И ничего другого не остается. Только уйти ни с чем.

Покидаю номер и нахожу свою машину на парковке. Руль мягко вибрирует под ладонями, а по капоту завораживающе бежит белый свет фонарей, когда я снова выворачиваю на трассу.

Там же проверяю телефон. Юля не звонила, уже хорошо. Значит, Костя справился с заданием. И моей дочери сейчас не до меня. Можно хотя бы проветрить голову и поколесить по вечернему ноябрьскому Питеру. Небо хмурое, как и мое настроение.

Хотя грустить не о чем… Я оторвался. По полной. Как чувствовал, что второго раза не будет.

Почему же она все равно осталась недовольной? Сколько живу, а до сих пор не могу понять этих женщин!…

Может, надеялась на романтику? Ну за этим не ко мне. После неудачных отношений с Оксаной, Костиной матерью, я зарекся заводить отношения или надеяться на то, что у меня еще может быть своя собственная семья.

Оксана была одной из немногих, с кем я все-таки решился жить вместе. А таких женщин в моей жизни после смерти жены еще не было ни одной. 

Найти при этом такую, при виде которой мое сердце снова билось бы невпопад, мне и вовсе не удалось.

И все с Оксаной вроде было сносно… Не хорошо и не замечательно, но сносно. Хотя она и выносила мозг глупой ревностью, а поводов не было. Я не из тех, кто изменяет. 

И лишь, когда стало известно о беременности Юли, Оксана показала истинное лицо. Мне не по пути с женщиной, которая, не моргнув глазом, готова послать мою дочь на аборт.

Меж тем, пролетел уже год. Юля уже родила, с присутствием Кости в ее жизни и моей жизни я тоже свыкся… А вот другой женщины, даже для постоянных встреч, так и не нашел.

Вот и дом в пригороде начал строить не для себя. Для Юлиного сына. Она, Костя и Егор — теперь моя единственная семья.

Как ни крути, а это был лучший мой секс за последние несколько месяцев. А я ее имени даже не знаю. И теперь не узнаю.

На приборной панели стрелка неумолимо ползет выше. Скорость приносит облегчение, но на въезде в город благоразумно сбрасываю обороты.

Пора возвращаться домой и быть примерным дедушкой, у которого не может быть своих желаний. Особенно таких низменных, как мои.

До дома добираюсь быстро. Быстрее меня во двор влетает такси, но я домой и не спешу. Черноглазая чертовка по-прежнему в моих мыслях. Ведь все было так хорошо, почему она так резко отказалась?

Вижу, как из такси наконец-то выходит девушка. Набросив рюкзак на плечо, идет к парадному входу.

Выпрямляюсь так резко, что руль впивается в ребра. Помешался, ей-богу. 

Мерещится уже!

Это же не она?...

Красный свитер под распахнутой курткой, синие джинсы и черные, блестящие даже в полумраке волосы.

Вашу мать, возле моего дома она что делает?! Как нашла?

Кое-как паркуюсь, выпрыгиваю из машины, но ее и след простыл. Перебегаю дорогу перед разворачивающимся такси, а она за это время угоняет у меня под носом лифт.

Вызвал второй, но время — упущено. Лифт с незнакомкой поднимается все выше и выше.

Бегу к лестницам, на ходу прикидывая, как она узнала адрес? Зачем приехала? Сумасшедшая какая-то! Как чувствовал, что не надо было с ней связываться!

Глава 4. Лея

Глава 4. Лея

Сюрприз, Платон Сергеевич. Как насчет еще одного урока по глубокому минету?

Ядовито-зеленый взгляд Платона сейчас мало похож на то малахитовое пламя, которым горели его глаза, когда он впивался зубами в мою шею.

Или когда, после всего, снова поставил меня перед собой на колени, чтобы кончить самому.

Бесстыдные воспоминания о том, как обнаженный Платон возвышался надо мной, обдают жаром, а щеки заливает румянцем.

— Дай обниму тебя еще раз, Юль, так рада тебя видеть! — Обнимаю подругу лишь бы спрятать горящее лицо и вернуть нормальный ритм сердцебиению.

Сейчас, как никогда раньше, мне пригождаются выдержка и самообладание, полученные во время службы в израильской армии.

Как же я испугалась той ярости, с которой Платон сбил меня с ног возле дверей квартиры!

Нет, я догадывалась, что он будет нервничать, когда узнает правду, но оказалась не готова к черной ненависти, с которой он взирает на меня сейчас, пока я обнимаю его дочь.

Какая-то часть моего сердца все еще упрямо твердит, что сейчас наваждение пройдет, и Платон оттает и все-таки примет произошедшее. Ведь сегодня он сам меня выбрал в толпе, подошел ко мне первый и врать дочери и семье тоже начал первым.

Могла ли я представить, что в первый же день окажусь в постели с Платоном? Точно нет. Такого стремительного развития событий не было даже в моих самых смелых мечтах.

А ведь я вернулась в Россию как раз для того, чтобы поставить точку в своем романтическом наваждении. Окончательно решить — стоит ли надеяться на будущее, в котором я могу быть с ним?

Окей, думала я, может быть, Платон Дмитриев просто разыгрывает меня? Ведь не может быть правдой то, что он вот так собирается переспать со мной? Неужели все эти годы он, как и я, скрывал свои истинные чувства ко мне, а сейчас решил признаться?

Каждую секунду по дороге в отель я ждала, что Платон вот-вот «расколется». 

Мы посмеемся и сделаем вид, что этой неловкой ситуации не было. Да, мне было бы обидно, но уж точно не так больно, как после того, как он предложил спать с ним за деньги.

Я все еще могла поставить точку в этом безумии, когда мы поднимались в номер. Если бы только Платон не смотрел на меня в лифте так, что приходилось переступать с ноги на ногу.

Столько лет я надеялась ощутить на себе его взгляд — заинтересованный, лукавый, беззастенчиво прямой! И вот он. Не в мечтах и не во сне, Платон смотрит на меня наяву. 

Его оценивающий взгляд скользит по моим бедрам в отражении зеркала и замирает на приоткрытых губах. Ещё в лифте он представлял, что сделает со мной, как только мы окажемся в номере.

И только при виде огромной гостиничной кровати до меня дошло, что происходящее не розыгрыш и не шутка. 

Платон привез меня сюда с одной-единственной и четко озвученной целью, и как раз он был предельно честен со мной.

В отличие от меня.

Вот тогда я и должна была поставить точку. Назвать свое имя, отказаться и убежать. Нельзя было действовать обманом. Теперь я это понимаю. Платон хоть и вспыльчивый, но быстро отходит, а вот ложь — он ненавидит всем сердцем.

Я честно собиралась с духом, чтобы назвать ему своё имя, но не удержалась и легко поцеловала его в щеку. Ведь после того, как Платон узнал бы, кто перед ним, вожделение в его глаза мигом бы исчезло.

Но раньше, чем я успела сказать хоть слово, он поцеловал меня сам.

По-настоящему.

Так, как я всегда мечтала, чтобы он поцеловал меня.

Когда Платон коснулся моих губ, остальной мир, прошлый опыт и прежние ощущения — все стерлось, будто ластиком под натиском головокружительных чувств, от которых пальцы на ногах подогнулись, а сердце забилось о ребра.

Больше не было сомнений или желания убежать прочь. Я не могла своими же руками скомкать и выбросить ожившие мечты. 

Он был моим и хотел меня.

Пусть и недолго.

Теперь пелена наваждения спала, и я понимаю, что совершила ошибку, обманув его, но и перекладывать целиком ответственность на себя одну не согласна!

Рядом со мной находится Юля, и я цепляюсь за нее, как за спасательный круг, пока Платон яростно сдирает с себя пальто под недоуменным взглядом Кости, на глазах которого меня чуть не спустили прямо с двадцать первого этажа.

Будет непросто объяснить, почему Платон вдруг пытался выбросить на улицу лучшую подругу своей дочери, которую та так долго ждала.

— Как же ты изменилась, Лея! — Юля с восхищением проводит рукой по моим коротким волосам. — Фотки даже близко не передают всех изменений в твоей внешности! Правда, пап? Ты бы Лею, наверное, и не узнал, если бы все-таки доехал до аэропорта!

Моя спина каменеет.

— Может, и не узнал бы, — цедит Платон. Каждое его слово пропитано ядом. — Но Лея узнала бы меня. Ведь из нас двоих я уж точно изменился меньше всего.

— Неправда, — отмахивается Юля. — Когда мы были в Израиле на Леин день рождения, тебе было чуть за тридцать. А теперь-то тебе почти сорок, пап!

Юля не замечает, как остро ее отец реагирует на упоминание возраста, а ведь ему не так уж и много, как ей кажется.

— Лея, а это Костя, мой муж! Можешь себе представить? Я и вдруг замужем! — смеется Юля.

— До сих пор с трудом в это верю, — отвечаю честно. — Рада наконец-то познакомиться, Костя.

Интересно, как долго продержится этот ранний брак? Любит ли этот Костя мою Юльку по-настоящему или для него это просто увлечение, несмотря на общего ребенка?

Однажды этот парень взломал мой фэйсбук, чтобы обойти запреты Платона и по-прежнему общаться с Юлей, но на что он готов ради нее на самом деле?

Обещаю себе приглядеться к нему, а пока с улыбкой пожимаю протянутую руку. 

С Костей я уже даже пару раз разговаривала в сети, но в жизни он оказался выше, а в плечах шире. Да и вживую он симпатичнее, чем на экране монитора. Темные волосы, светлые глаза и бледная кожа. На нем джинсы и худи, и выглядит он, как типичный подросток, но уже четыре месяца как они с Юлей стали родителями.

Глава 5. Застолье

— Ты совсем не ешь, Платон, — замечает Сара Львовна, тарелка которой пустеет уже во второй раз за вечер. Сначала после холодных закусок, а теперь после горячих. — Разбаловали тебя, видать, разносолами. Костя, все приготовлено просто чудесно!

В моей тарелке кусок холодца давно превратился в лужу, в которой утонула курица-гриль. 

От зверского аппетита не осталось и следа.

Лея сидит ровно напротив меня, и я стараюсь смотреть, куда угодно, только не на нее. Но забыть о ней или игнорировать ее присутствие, не удается.

Ведь за столом только и разговаривают, что о поразительных изменениях в Леиной внешности. И каждый пункт, как новый гвоздь в крышку моего самообладания.

— Ну брекеты ладно, — говорит Юля. — Тебе их еще в прошлом году сняли, верно?

— Да, — кивает Лея. — У меня резцы никак не хотели выпрямляться, пришлось носить дольше обычного.

— Помнишь, Платон, как поздно у Леи зубы стали выпадать? — сама того не зная, добавляет масла в огонь Сара Львовна.

Боже мой, я ведь все еще помню, как она улыбалась беззубой улыбкой лет в десять.

И как улыбалась, задыхаясь перед оргазмом, тоже помню.

Как совместить эти две картинки и не сойти с ума?

Я ведь относился к ней как… к старшей Юлиной сестре. Не как к родной дочери, все-таки у Леи есть собственные отец и мать, но она в свое время так много времени проводила у нас дома, что казалось жила здесь больше, чем у Розенбергов.

— … Ну вот, когда зубы наконец-то выпали и выросли новые, мы еще и затянули со сроками установки брекетов, — продолжает Сара Львовна. — В тот год Яков как раз поступал в балетную школу, помнишь, как сложно это было, Юленька? Сколько нервов и времени! Вот Лее и пришлось носить брекеты дольше положенного.

— Ничего страшного, мам. Брекеты мне никак не мешали жить полноценной жизнью, — отвечает Лея, а я стискиваю нож в руке.

Только я считываю контекст — получается, даже девственности она лишилась, когда носила брекеты. 

Ну еще бы. Такую похотливую, как она, никакие железки во рту не остановили бы!…

— А волосы? Где твои кудряшки-пружинки? Что ты с ними сделала? — продолжает Юля. — Поразительный контраст! Теперь они прямые, гладкие, а уж как блестят.

На ощупь они тоже как шелк. А уж как контрастно рассыпаются на белом постельном белье или по ее спине…

Хочется вонзить себе вилку в глаз, чтобы хоть на мгновение перестать думать о ней в постели.

— Ничего такого, — равнодушно отвечает Лея. — Стрижка и кератиновое выпрямление.

Понятия не имею, что это такое, но тех, кто его делает, надо посадить под арест за введение в заблуждение других людей, которые рассчитывали увидеть кудряшки!

— А как же очки? — продолжает Юля. — Я даже в скайпе не видела тебя без них!

Да, те самые, в тяжелой оправе, из-за которых я, видимо, так и не разглядел ее черных глаз раньше. Где хотя бы они?!

— Перешла на линзы. А сейчас в Питере, думаю, сходить на обследование. И если это возможно, провести лазерную коррекцию зрения. Линзы мне тоже надоели.

У меня просто не было шансов ее узнать. Это незаконно так сильно меняться за каких-то шесть лет!

Но почему, почему она, черт возьми, сама не сказала, кто она такая? Почему вообще так легко согласилась переспать? Зачем ей это понадобилось?

— Лазерная коррекция? Тогда тебе понадобится помощь! — быстро реагирует Юля. — Говорят, из-за специальных капель зрачок так расширяется, что почти ничего не видишь. Да и после коррекции какое-то время ходишь будто слепая. У нас одна девочка балерина делала. Василиса, если помните, Сара Львовна. С Яковом танцевала одно время.

— Ах да, — вздыхает мать Леи. — Хорошая девочка, я все надеялась, что Яков выберет ее, но нет…

Дальше Сара Львовна тактично умолкает. Розенберг с детства был по уши влюблен в Юлю, мы все это видели и знали. Но Юля сделала другой выбор, и теперь кормит последствия этого выбора грудью.

Замечаю, как Костя откладывает в сторону вилку и делает большой глоток яблочно-брусничного компота, переданного моей мамой. Упоминания Якова Розенберга с тех пор, как Костя выбил ему два передних зуба, в нашем доме это табу.

Юля убирает свою тарелку, в которой Егор моет руки.

— Чудесный малыш, — вздыхает Сара Львовна. — Дай бог ему здоровья, а вам терпения, молодые родители… Как бы я хотела такого внука, но мои дети меня радовать не хотят. До чего же тебе повезло с дочерью, Платон!

О внуках Сара Львовна начала мечтать, кажется, сразу после того, как ее дети начали ходить. Вернее, это Лея ходила. Яков тот сразу пошел в пляс и до сих пор не останавливается.

Я о внуках так рано не мечтал. Хотел, чтобы моя дочь еще пожила для себя, но она решила иначе.  

— Только он никак не сядет, — с тревогой жалуется Юля.

— Не переживай, Юленька. Скоро ваш Егорка сядет, а потом и танцевать начнет раньше, чем ползать! — успокаивает Юлю Сара Львовна. — Мой Яков был таким же.

На этих словах Костя снова тянется к компоту и опрокидывает его в себя так, как будто это крепкий алкоголь. Что с ним такое?

— Кто будет десерт? — громко спрашивает он, поднимаясь из-за стола.

— Ты еще и десерт сам приготовил? — ахает Сара Львовна.

— Нет, Ида Марковна нам свой яблочный пирог передала.

— Знаменитая «Шарлотка» Иды Марковны! Ох, ради нее одной стоило вернуться в Россию! Давай я тебе помогу, Костя.

— Сиди, мама. Я сама.

Лея выскальзывает из-за стола и принимается убирать грязные тарелки. При виде красного свитера и синих джинс, которые обтягивают ее бедра как раз на уровне моих глаз, стискиваю зубы так, что начинает ломить в висках.

Хочу уже сказать, что устал и обойдусь без десерта, ретировавшись к себе, но Юля вдруг сажает мне на колени Егора и убегает в свою спальню.

— До чего тебе идут маленькие дети, Платон! — ахает Сара Львовна.

Пока Костя с Леей возятся на кухне, Сара Львовна садится на место Юли и сочувствующе похлопывает меня по руке.

Глава 6. Любовное письмо

— Платон Сергеевич, к вам пришли! — возвещает Катя.

Мне не нравится галоп, в который устремляется мое сердце.

Жду, когда секретарша уточнит, кто же пришел, но, похоже, профессионализм покинул Катю, так же, как и меня — здравый смысл.

Поверх рабочих документов на моем столе лежит изрисованный розовым фломастером альбомный лист, который той же ночью после непродолжительной борьбы с доводами рассудка я все-таки достал из мусорного ведра.

Что я ожидал найти? Как минимум, что-то полезное, ведь не зря Лея так остро отреагировала на то, что Юля вообще начала читать это вслух.

Если раньше любовные послания сбрызгивали духами, то мне досталось письмо с крепким ароматом чеснока. На бумагу щедро выплеснута не только сиропная ваниль, в которую Лея верила в шестнадцать, но и потекший холодец. Возможно, даже с моей тарелки.

Если бы я спас вещдок раньше, то сердечко, которое я заметил в самом углу послания, было бы еще целым. Но под напором холодца не сдались только буква Л и знак плюс, а мужское имя в этом любовном уравнении так и останется неизвестным.

После звонка Кати прячу все еще влажный лист бумаги под другие документы и принимаю небрежную позу возле раскрытого окна. Леино любовное письмо теперь может стать отличным химическим оружием. Не только кабинет, но и мои руки все пропахло чесноком.

Ну что так долго? Кто там зайти не решается?

— Пап, привет! Фу, ты что сало тут ел?

Плечи сами собой опускаются. Всего лишь Юля.

Впрочем, сердце недолго бьется спокойно.

На столе, кроме прощального письма вампиру, у меня лежат неподписанные эскизы Виолетты! В них я и пялился, пока в мыслях перебирал возможных женатых мужчин, с которыми у Леи могут быть отношения, а потом принялся изучать детские мечты одной нимфоманки.

Подлетаю к столу и смахиваю документы в распахнутый ящик стола, но чертовы розовые зажимы цепляются за другие папки и бумаги, и вместо того чтобы быстро исчезнуть, веером рассыпаются по кабинету.

Юля, естественно, бросается помогать. Альбомный лист с розовыми крупными буквами виднеется под горой дизайнерских эскизов. Час от часу не легче!

— Не надо! — рявкаю. — Я сам. Ты все перепутаешь.

— Ладно, — чуть обиженно тянет она, но главное — остается на месте и не трогает бумаги. — Я же просто помочь хотела. Ты стал невыносимым, пап. Сара Львовна права была, ты вообще перестал улыбаться!

— Я тут вообще-то делом занят! Некогда мне улыбаться! Что вообще такое? Почему ты пришла, случилось что-то?

— Пришла обсудить с тобой наш общий план, — отвечает Юля.

— Какой еще общий план? Ты о чем?

— Только о работе своей и думаешь, пап! Как о чем? Ты пообещал найти Лее жениха! Прошло уже три дня, а ты все еще ее ни с кем не познакомил! Вот пришла узнать, что ты намерен делать.

— Юля, я взрослый мужчина, а не сваха.

— Так нам взрослый мужчина и нужен, — передразнивает она мой тон. — Парни, с которыми дружит Костя, младше Леи и они… ну, они ее не впечатлят, пап. Я знаю, о чем говорю.

Собрав эскизы, наконец-то захлопываю ящик стола.

— Ты собираешься знакомить ее с дядей Никитой? Ты ему хотя бы звонил?...

Увлеченно рассматриваю свои ногти.

— Как?! Даже не звонил? Ну папа!

— Хорошо. — Достаю телефон. — Алло, Никита?

— Платон?... Плохо слышно! Я в Москве… Алло?

Из динамика доносится только шум и скрежет. Связь прерывается.

— Вот, он в Москве. Тупик. Ищите другого кандидата. И сваху тоже.

Вот кто даром времени не теряет!

Пока я пропадал на работе, Никита дотрахал вторую половину Петербурга и теперь переключился на Москву.

Не лучший жених для Леи. Да и вообще, не нужен ей никакой жених!

— Юля, у нее же любовь несчастная. Ты сама говорила, что она по нему уже несколько лет сохнет. Может, мне лучше с ним поговорить?

— Я же не знаю ничего о нем, папа! Я бы с радостью, но Лея молчит, как партизан. Только сказала, что успела увидеться с ним после возвращения. 

— Когда это она успела? — хмурюсь.

Юля разводит руками.

— Я же с Егором сижу, не могу, как раньше, с ней все свое время проводить.

— И что? — барабаню пальцами по столу. — Как прошло? Где они встречались?

— Пап, да и так понятно, что ему от нее надо, понимаешь?

Еще бы не понимал.

Когда я увидел ее, то мне хватило пяти минут, чтобы понять, что пора забрасывать эту девицу на плечо и тащить в ближайший отель.

Сначала я думал, что, может, она растерялась от моего напора. 

Теперь мне кажется, что она привыкла к такому обращению.

— Знаешь, Юль. Я бы с радостью помог. Но вместо того, чтобы дурью маяться, лучше узнай, кто этот мудак. Узнай хотя бы его имя, остальное я пробью сам. И вот тогда я с ним поговорю по-мужски. Все ваши попытки выдать Лею замуж бессмысленны, пока этот женатый мудозвон делает с ней все, что хочет. Ведь она наверняка и отказать ему не может. А он и рад!

Глаза Юли сначала расширяются, а потом вспыхивают.

— Точно, папа! Ты прав! Ты поговоришь с ним и заставишь его развестись! Сделаешь так, чтобы он точно женился на нашей Лее!

— Что?

Я не собирался выдавать Лею за этого мудозвона! Я просто хотел как следует объяснить ему, чтобы он перестал морочить ей голову!

— Да! — вдохновенно продолжает Юля. — Мы только время потеряем, пока будем знакомить Лею с другими! Пора выяснить, в кого она столько лет влюблена! Подумать только, больше пяти лет она верит и ждет, что они будут вместе! Но воз и ныне там. Мы должны заставить его на ней жениться! И дело с концом. Тогда она не уедет и останется в России! Спасибо за идею, папа!

Юля перегибается через стол и чмокает меня в щеку.

И кто меня за язык тянул?

Ощущение у меня такое, будто я в костюме химзащиты зашел в баню попариться. Вот-вот из-под одежды пар пойдет.

— Кстати, пап! — Юля хочет уйти, тормозит уже у дверей. — В общем, я тут подумала и решила, что буду делать ремонт.

Глава 7. Оксана

Не бегай за мужчиной, которому ты не нужна.

Услышать это из уст Платона больно. Хотя он считает, что речь идет о каком-то другом мужчине, в которого влюблена, я-то на самом деле знаю, что все эти годы мечтала о нем одном.

Просто так и не смогла сказать Юле, что схожу с ума по ее отцу.

От лучшей подруги не ускользнуло то, что я постоянно витаю в облаках, не смотрю на других мужчин, а еще однажды я проговорилась, что да, я влюбилась.

Так и появился этот несуществующий мужчина, от отношения с которым меня отговаривает Платон. Мне же просто нужно было объясните Юле, почему мои чувства запретны и неосуществимы.

Он женат.

Теперь пришло время расплачиваться за эту ложь.

Семейство Дмитриевых, а с ними и моя мама, которой я однажды тоже рассказала полуправду, теперь уверены в существовании какого-то женатого мужчины, который пудрит мне мозги, а я бегаю за ним, как дворовая кошка.

Так что, наверное, мне стоит послушаться Платона.

Ведь даже в траттории возле его головного офиса я оказалась не случайно, хотя и не призналась ему в этом.  

Когда-то мы вместе с Юлей приходили сюда в обеденный перерыв Платона. Время я знала. Еда здесь тоже была вкусной. Или мне так казалось, потому что он был рядом.

Сейчас «Цезарь» безвкусный, как картон.

Я снова надеялась, что его покорит мой внешний вид, ведь теперь я одета куда сексуальнее, чем в аэропорту. Но напрасно. Больше он не смотрит на меня так, как в аэропорту, когда не знал, кто перед ним. Тогда я была для него желанной женщиной.

Теперь Платон видит во мне нескладную подругу своей дочери. Обманщицу. И нимфоманку.

Вот и советы дает такие, какие мог бы дать дочери. Платон не знает, что говорит о самом себе.

И о моих чувствах к нему.

Каждая встреча с Платоном добивает мое сердце, и так раскрошенное на осколки. Поэтому зря он просит меня передумать насчет моего прошлого. После такого унижения дорога у меня одна — в  армию.

В Израиле нет предубеждения о том, что в армии не место женщинам. В России с этим сложнее. Я была бы рада стать женой и матерью, но мужчина, которого я люблю и тот единственный, с которым это возможно, никогда не станет моим.

Платон обвиняет меня в излишней романтике, но я-то как раз смотрю на жизнь ясно. Раньше я верила в призрачный, скромный шанс. В отеле, когда он поцеловал меня, моя уверенность окрепла.

Но когда Платон предложил за секс деньги, я словно рухнула с небес на землю. А после меня добила его реакция на мое разоблачение.

Если в тот вечер в балетном зале Платон ненавидел меня, и я чувствовала его ярость в словах, глазах и каждом жесте, то теперь он снова относится ко мне хорошо, «как к дочери».  

А мне от него нужна любовь.

Страсть. Желание.

Я хочу, чтобы он относился ко мне, как мужчина относится к любимой женщине.

Но это не мой случай.

 — Я вас услышала, Платон.

Я снова выкаю, но делаю это не специально. Иллюзия развеялась, правда сказана вслух «я бегаю за мужчиной, которому не нужна». И он сказал это сам.

Так что пусть все остается так, как раньше. Он — лишь отец моей подруги, а я — лишь ненадолго вернулась в Россию. Так будет проще  свыкнуться с мыслью, что те несколько часов в отеле прошли и никогда не повторяться.

Как чересчур реалистичный сон.

— Он ведь придет? — не отстает Платон. — У тебя же с ним назначено свидание здесь? Хочешь, я с ним поговорю, как мужчина с мужчиной?

Фыркаю, и Платон хмурится. Как будто я поставила под сомнение его мужественность. Мне же смешно оттого, что он собирается говорить с самим собой.

— Никто не придет.

— Но твоя одежда…

— Сегодня с Юлей мы идем в клуб. У меня просто не будет другого времени, чтобы переодеться. Вот я и оделась заранее.

Глаза у Платона лезут на лоб.

— Юля собралась в клуб? А как же Егор?

— Костя посидит с ним.

— И в какой клуб собрались? — барабанит пальцами по столу.

— Не знаю, Юля выбирала.

— И ты пойдешь в таком виде?

Платоном в роли заботливого папочки решил поиграть в «Модный приговор»?

— Не совсем. Под водолазкой у меня топик без бретелек.

Платон медленно кивает, а взгляд становится задумчивым.

Наверное, копит силы, чтобы дать мне еще парочку полезных напутствий и отеческих наставлений, но в это время к столику подходит… она.

Подняв глаза на эту женщину, я понимаю, что худший обед в моей жизни решил побить все рекорды отстойности.

Платон не выглядел удивленным, а Оксана, появившись в ресторане, без промедления двинулась прямо к нему. Она все еще в пальто, которое блестит от капель дождя, а мокрый зонт у нее из рук забирает официант только теперь, подскочив к нашему столику.

От мысли, что у них была запланирована здесь встреча, меня словно обдает ледяным ветром.

— Платон, — улыбается она, — прости за опоздание!

— Оксана, — откашливается Платон, — это Лея, подруга моей дочери. Лея, это Оксана, мать Кости.

— О, та самая Лея? — широко улыбается Оксана. — Наслышана.

Ощущаю укол совестливости. Оксана искренне радуется знакомству, тогда как я с каждой секундой ненавижу ее все сильнее.

Я видела ее фото, Юля отправляла, но никогда не видела в живую. Но теперь их так легко представить вместе, что к горлу неминуемо подкатывает тошнота.

Оксана — тот тип женщины, которым мне никогда не стать. Она движется без суеты, мягко и плавно. Дорогое и в то же время простое трикотажное платье, небрежно наброшенный на шею платок, даже массивный браслет на тонких запястьях — все детали ее внешности подчеркивают достоинства ее фигуры.

За шесть прошедших лет я многое сделала для того, чтобы измениться. Усиленно занималась спортом, чтобы угловатые колени, плоская попа и ровные, как жердь, ноги стали выглядеть женственными, чтобы в фигуре появились плавные изгибы, но появление Оксаны, утонченной, изящной и такой взрослой, сводит на «ноль» все мои попытки.

Глава 8. Бассейн

Ухожу с головой под воду, чтобы всецело отдаться гребкам и взмахам. Достигнув противоположного бортика, здороваюсь с Родионом. Я пришел раньше назначенного времени.

— Уже начал? Молодец! — хвалит Родион. — Платоша, а что за девочка к вам теперь ходит? Видел ее уже дважды.

Родион отличный тренер, но цены бы ему не было, перестань он столько сплетничать. Диву даюсь, как это он успевает быть в курсе абсолютно всех событий в жизни жильцов нашего многоквартирного комплекса.

И даже появление Леи от него не ускользнуло.

— Подруга моей дочери.

Разворот, мощный удар руками. Толчок ногами.

Но бассейн заканчивается слишком быстро. А еще вода ни капли не охлаждает.

— А я решил, ваша новая няня, — не моргнув глазом, продолжает разговор Родион. — Я бы такую тоже нанял… Ты видел эти ноги? Люблю высоких женщин.

Боже, дай мне сил.

— Она занимается каким-то спортом? — слышу следующий вопрос после очередного круга. — Может, спросишь, не хочет ли она сменить фитнес-клуб? Я бы сделал для нее хорошую скидку.

Как она собирается служить в армии, если любой половозрелый мужик тут же начинает пускать слюни на ее фигуру?

— Бесполезно, Радик. Она скоро вернется в Израиль.

— Ах вот откуда медовый загар, — смакует Радик. — Сразу видно, что не копоть из солярия…  

— Может поговорим о чем-то другом?

— Без проблем!... Так, что у нас там на повестке дня? А, секс для здоровья. Как у тебя дела с этим, Платоша? Ты, конечно, делаешь мне кассу тренировками дважды в день, но, ради бога, когда ты перестанешь сублимировать в нашем хлорированном водоеме и позаботишься о своих переполненных тестикулах?

Выпустив воздух из легких, просто ухожу под воду. Других разговоров мне, похоже, не видать.

Как и секса.

В голове вертится только один вопрос: «А если Оксана права?»

Я не стал врать и придумывать другую Юлину подругу, а честно указал на Лею и сказал, что ее донимает какой-то питерский женатый мужик, уже не первый год. Морочит девушке голову, а сам палец о палец не ударил ради нее.А я, как друг семьи, хочу помочь и поговорить с ним по-мужски. Расставить точки над «и». 

Сама Лея его сдавать не хочет, но ведь от зоркого ока Оксаны ничего не утаишь. Если кто из мужчин ее круга завел себе молодую любовницу, она ведь наверняка должна знать?

— Что ж, пора и тебе узнать об этом, Платон, — вздохнула Оксана и сочувствующе похлопала меня по руке. — Твой друг, Ростов, зажигает с молодой любовницей. Все поначалу думали, он к ней в Москву мотается, но там у него и правда какие-то дела по работе. В этом плане все чисто. А вот в Питере… Говорят, из-за нее его третий брак и развалился. Он ее скрывает ото всех, но шила в мешке не утаишь. Говорят, даже, что тянутся эти отношения до неприличия долго. Так что тебе не меня надо спрашивать, а друга своего...

Я был бы рад отмахнуться от этих слов. Но чем больше об этом думал, тем неспокойнее мне становилось. 

Даже сексу со мной нашлось объяснение. Со стороны Леи эта выходка — чистейшей воды месть. Ведь Никита Ростов мой лучший друг, который столько лет водит ее за нос.

Логично?

Лея уже не была наивной восемнадцатилетней девицей. Ей эта игра в кошки-мышки тоже надоела, вот она и воспользовалась мной. Да и Ростов святым не был, пока она в своем Израиле служила.

Или так, или придется поверить в то, что она как-то вдруг воспылала страстью именно ко мне. Но с чего вдруг?

После встречи с Оксаной я позвонил Саре Львовне. Не стал пока говорить о том, на кого пали мои подозрения. Постарался узнать все, что матери Леи известно об этом мужчине.

Ему больше тридцати, он женат, живет в Питере. Почти ничего, короче. Опять пообещал с ним разобраться и призвать к ответу.

Потом старался работать, но мысли о Лее вместе с Ростовым не давали покоя. Он же козел, каких поискать! Нет, как друг он отличный, но и я не ношу юбки.

А как мужик Ростов кобель-кобелем!

И развелся недавно. А если он сделал это ради Леи, ведь наверняка обещал ей бросить жену и раньше?...

А если он еще и женится теперь на ней? Ведь женитьба для Ростова — раз плюнуть! В холостяках он ходить не умеет!

Что ж, если он добьется ее руки, тогда Лея не вернется в армию, а это же хорошо? Этого же мы и добиваемся?

Ее не убьют, не пристрелят, и она не будет подвергать свою жизнь опасности. Отлично же, да?!

Подумаешь, станет четвертой женой самого известного Питерского кобеля. И вряд ли последней! 

Лучше, черт возьми, не придумаешь!

А если Ростов ее любит?...

Не так, как остальных, а по-настоящему. Вдруг он понял, что все остальные женщины ей и в подметки не годятся и что все эти годы он искал именно ее? Есть же у него тоже глаза. Видит же он ее внешность, и если раньше, это была другая девушка, то теперь… Теперь перед ней устоять невозможно.

Ведь бывает же и такое, даже Ростов, теоретически, способен влюбиться так же сильно, как я когда-то любил свою жену? Всем сердцем и навсегда?...

Зависаю посреди бассейна, едва двигая ногами. В груди разрастается острая пульсирующая боль. Тру грудь, но боль не проходит.

— Платош, ты чего? Белый весь. А ну вылезай из воды!

Кое-как добираюсь до бортика, кряхтя, как столетний дед. Тру грудь, будто это поможет унять боль. От каждого движения словно что-то впивается в легкие, прошивает ткани насквозь, до рези в глазах.

— Сердце, да? Сердце? А я тебе говорил, хватит убиваться спортом! Врача? Вызвать врача? Может, тебе хоть медсестра отсосет…

Радион помогает мне вылезти, и я наконец-то делаю полный вдох без боли.

Прошло. Отпустило.

— Вали домой, Платоша. И не появляйся в бассейне неделю минимум. Понял меня? Напугал до чертиков, монах хренов. Баба тебе нужна, говорил я тебе? Говорил?!

Говорил. Следуя твоему совету и набросился на одну, так теперь проблем не оберешься.

Глава 9. Платон едет в клуб 

Давлю на глазные яблоки так сильно, словно хочу выдавить себе глаза. Пофиг на макияж, все равно ни в какой клуб мы с Юлей после того, как ее отцу стало плохо, не попадем.

Без толку.

Вид полуобнаженного Платона, по торсу которого медленно стекают капли воды, выжжен на моей сетчатке навечно.

Еще в отеле я потеряла дар речи, когда он избавился от рубашки, и я увидела идеальные рельефные плечи, твердый торс без намека на пивной живот и широкую спину, которую спустя четверть часа самозабвенно царапала ногтями.

Видеть его снова голым, рядом, в лифте, который нестерпимо долго поднимается до двадцать первого этажа, оказывается то еще испытание.

А еще в бассейне я чуть не стала второй Карениной. Нет, мне не под поезд захотелось броситься. Как влюбленная Анна на глазах у светского общества чуть не бросилась к Вронскому, свалившемуся с лошади, так и я чуть не устремилась к Платону с громким криком.

То-то Юля удивилась бы, что я так сильно об ее отце пекусь.

Но хватит думать о себе.

Тем более, Платон очень тяжело дышит, вцепившись до побледневших костяшек в поручни лифта.

— Вам плохо? В глазах не темнеет? Хотите на меня опереться?

Я не могу оставаться в стороне, если ему нужна поддержка.

— Стой, где стоишь. И перестань уже выкать, чтоб тебя! Опереться… Во мне же весу в два раза больше!

— Я в армии изучала первую помощь! Знаю, как делать непрямой массаж сердца, искусственное дыхание и даже интубацию!

— Интубацию, говоришь? — медленно и двусмысленно тянет он.

Чувствую, как вспыхивают щеки.

— Это не то, что вы подумали. Это когда в горло…

Платон смотрит на меня в упор, как кот смотрит на воробья за окном, и я окончательно тушуюсь.

— Так что там с горлом?... Я весь во внимании.

Голос у него низкий, охрипший. А грудь вздымается слишком часто. Его шатает, и пусть он издевается надо мной, уж это я отличить могу, но и приступ в бассейне нельзя со счетов сбрасывать.

— Можно я измерю ваш пульс?

Платон протягивает мне руку, и я зажимаю вену на запястье. Но его близость, жар его кожи под моими пальцами мешают сосредоточиться даже на банальном счете. Я только чувствую биение его сердца, и оно частое, рваное, стремительное, будто Платон бежал марафон.

— У вас заболело сердце в бассейне? Что вы почувствовали?

Хочу отпустить его руку, все равно подсчитать ничего не могу, но Платон той же рукой перехватывает мою за кисть и тянет на себя. Кладет мою ладонь себе на грудь, в районе сердца

— Сначала здесь…

Он ведет мои пальцы ниже. Подушечками пальцев я будто пересчитываю ему ребра.

— А потом здесь.

Останавливается, не сводя с меня взгляда.

— Так что со мной, доктор?

Моя рука начинает жить своей жизнью. Явно слетев с катушек, я продолжаю свой «осмотр».

Пальцами обвожу ребра, веду по линии пресса к правой стороне его торса, поднимаюсь к плоскому темному соску. Скольжу подушечками к шее, где вижу, как бьется синяя бугристая жилка. И чуть выше, возле уха, обвожу пожелтевший засос, оставленный там моими же зубами три дня назад.

Попытки убедить себя, что произошедшее в номере отеля было лишь моим сном, разбиваются об этот реальный синяк на его коже.

Воспоминания о его руках, губах и члене обрушиваются лавиной и вытесняют разумные доводы, аргументы и даже обиду за все сказанные сгоряча слова.

В конце концов, оба мы хороши.

— Ты его любишь?... — вдруг шепчет Платон. — Сильно?

Соображаю медленно, как пациент психоневрологического диспансера под тяжелыми транквилизаторами.

— Кого?

— Ты знаешь, о ком я. Как его зовут?

Слишком далеко завела меня моя же собственная ложь. И что теперь делать? Признаться, что все выдумала?

Но как сказать ему, что это без него я жить не могу? Можно подумать, Платона обрадует такая новость.

Убираю руку с его шеи.

— Вы последний, с кем я стала бы обсуждать свои чувства.

Лифт наконец-то останавливается, и я выхожу первой. Платон идет следом, огибает Костю, который выбегает к нам навстречу и, прошествовав по коридору, захлопывает за собой дверь своей спальни.

— Никому не добрый вечер, — кивает Костя. — Я смотрю, Платон в привычном для себя состоянии.

Появившаяся следом Юля спасает меня от необходимости говорить. Эмоционально и взволнованно она рассказывает Косте произошедшее в бассейне, а после требовательно стучит в дверь отцовской спальни.

— Ты не можешь закрываться у себя сейчас, папа! А вдруг с тобой что-то случится? Выходи ужинать!

Платон возникает на пороги спальни. В одних джинсах.

— Я не голоден.

Дверь снова закрывается прямо перед Юлиным носом.

Юля начинает колотить с удвоенной силой.

— Эта песня будет вечной, — закатывает глаза Костя. — Я беру на себя жену, а тебе достается Платон.

— Чего?! Ты о чем?

— Их надо разнять, иначе наговорят друг другу лишнего. Платон не учитывает, что его дочка такая же вспыльчивая, как и он. Любят они друг друга невероятно, но и доводить тоже обожают. Юль! Юль, там Егор плачет. Идем к нему!

Верный своему слову, Костя подхватывает жену за талию и тянет в другую сторону. Уже через секунду в длинном питерском коридоре я остаюсь одна.

И что Костя имел в виду, когда говорил, что мне достается Платон? С ним-то я что должна делать? Если его не трогать, так он сам и успокоится, верно?

Решив, что все логично и ломиться в его спальню я точно не буду, на цыпочках разворачиваюсь к кухне, чтобы переждать бурю там, но тогда же слышу, как Платон снова распахивает дверь.

Он успел одеться полностью.

На нем те темные джинсы, которые я уже видела, только теперь я могу убедиться, как хорошо они обтягивают его крепкие бедра. И наверняка ягодицы, но мне этого не видно, так как Платон стоит ко мне лицом, но мое воображение этот факт не останавливает. На ворот темной футболки капает с влажных волос, которые Платон кое-как ерошит полотенцем.

Глава 10. Потеря трусиков 

В клубе не протолкнуться, но для такого, как Платон, даже в забитом зале все равно нашелся столик.

Платон втолкнул меня в огражденную кабинку, куда официанты тут же стали носить то, что по меню полагалось вип-гостям: шампанское, виски, фрукты и даже суши.

— Я пить не буду, а ты угощайся.

Театр одного актера надоел мне еще у Дмитриевых дома, поэтому я просто забиваюсь в угол, откуда и гляжу на него рассерженным вороненком.

Рядом с Платоном я остаюсь ради его здоровья, как я ему и сказала. Если вдруг прихватит сердце, я буду начеку.

Свою слишком короткую юбку я прокляла еще в машине. Теперь в кабинке, с неудобными мягкими диванами, то и дело пытаюсь подтянуть юбку ниже, но это бесполезно. Лишней ткани просто неоткуда взяться.

Платон за стол не сел. Остался стоять у ограждения, оглядывая беснующийся зал сверху вниз.

— Иди сюда.

Встаю и иду к нему. Там музыка громче, басы тут же ударяют по барабанной перепонке, а тело вибрирует в такт музыке.

Чтобы я его услышала, Платон наклоняется и произносит прямо в ухо:

— Видишь знакомых? Кого-то, кто тебе очень дорог?

В изумлении распахнув глаза, смотрю не на гостей клуба, а на него.

— Что ты задумал? — ору в свою очередь в его ухо.

— Ищу тебе жениха, как и просила твоя мама!

Возвращаюсь в кабинку и все-таки опустошаю бокал шампанского. Похоже, вечер будет долгим.

Платон появляется следом. В кабинке можно говорить спокойно, черт его знает, как устроена тут звукоизоляция, но спасибо за нее.

— Значит, твоего обожаемого и единственного в клубе нет?

— Мне не нужен жених.

— Есть будешь?

— Нет.

— Тогда поехали.

— Надеюсь, домой?

Платон не отвечает. Мне ничего не остается, как идти следом, обратно в машину.

Через четверть часа Платон тормозит возле другого ночного клуба. Рядом с ним припаркованы дорогие иномарки, видимо, тут ценник еще выше.

— Выходи.

— С дуба рухнули, Платон? — выпрыгиваю из машины следом. — Собрались меня по клубам Питера всю ночь возить, чтобы найти то, не знаю что?!

Не успеваю даже опомниться, как оказываюсь прижата грудью к капоту. Под щекой у меня холодная сталь, а вдоль голых ягодиц гуляет холодный ноябрьский ветер.

Платон успевает закрыть меня собой от проезжающей мимо машины. Чувствую, как его пах упирается мне в ягодицы, а своими руками он выкручивают мои запястья, прижимая к пояснице.

— Лея, — шепчет он на ухо, как тогда в клубе. Только сейчас темно, тихо и холодно, и ему совсем не нужно наклоняться ко мне так близко. — Я разве плохо объяснил в прошлый раз? Мне казалось, ты поняла, что не надо больше мне выкать.

Он прекрасно удерживает обе моих руки одной ладонью.

Второй — ведет по моей спине, вдоль позвоночника, прямо к ягодице, с которой откинута и без того короткая юбка.

Жмурюсь, но шлепка нет.

Вместо этого Платон поглаживает мою ягодицу. Задумчиво, как водят ручкой по бумаге во время телефонного разговора, вычерчивает пальцами загадочные узоры.

А потом скользит рукой ниже, к внутренней стороне бедра. Кончиками пальцев, едва касаясь кожи, чертит невидимые на моей коже линии, то опускаясь к границе сапог, то поднимаясь выше и выше.

Каждый раз его пальцы замирают в каком-то миллиметре от моих бикини.

Запретные, острые ощущения накрывают меня с головой. Я забываю, как дышать. Распластавшись в этой унизительной позе на капоте, стискиваю зубы, чтобы хотя бы не дать воли стонам.

Но в его руках я больше не принадлежу себе. Теряю власть над телом, и бедра сами отзываются на движения его пальцев, и эта реакция моего тела не остается без внимания Платона.

Его рука тут же оказывается между моих ног. Ласкает, поглаживает, заставляет открываться перед ним еще больше.

Ребром ладони будто невзначай касается моих трусиков, вызывая в позвоночнике мириады искр. А сквозь стиснутые зубы все-таки вырывается стон.

Даже затылком ощущаю его победоносную ухмылку, но мне уже все равно. Я вся горю в ожидании его прикосновений, и он дает мне то, что мне нужно.

Сжимает мое белье в кулаке и тянет, так что ткань сильно впивается в нежную кожу. Я переступаю с ноги на ногу, всем телом умоляя о большем.

Платон цепляет пальцем мои трусики и стягивает их до сапог. От громкого треска я напрягаюсь всем телом, и через мгновение остаюсь стоять без белья. А Платон вместо того, чтобы продолжить, просто убирает руки и отступает на шаг назад.

Я остаюсь лежать в унизительной позе на его капоте, с широко расставленными ногами и наверняка подрагивающими коленками. В чулках и без белья.

— Так понятнее, Лея? Кажется, это работает лучше шлепков?

Чертов самодовольный козел! Только ставит на мне опыты!

Кое-как выпрямляюсь, оттягиваю юбку. Делу помогает мало — под ней теперь гуляет ветер.

Вижу, как Платон прячет трусики в кармане своих джинсов, а после кладет руку мне на поясницу и подталкивает к клубу.

Сердце так громко грохочет в груди, что, когда Платон заводит меня в новый ночной клуб, басы меня уже не впечатляют. Щеки горят, а перед глазами словно туман.

В теле от каждого движения вспыхивают искры.

А Платон, конечно же, специально выбирает самый дальний от входа столик. Он чрезвычайно долго ведет меня через весь зал к этому столику, так что на стул я опускаюсь нервно и очень аккуратно.

Суетливый официант расставляет передо мной тот же набор напитков. Количество роллов на этот раз на тарелках, впрочем, меньше. А виски и шампанское уже марочные.

Впрочем, вкуса шампанского я все равно не чувствую, когда опрокидываю в себя первый бокал. В голове шумит, желудок сжат спазмом, так что второй бокал тоже опустошаю на автомате.

К Платону начинают подходить знакомые. Все с интересом на меня косятся, но никто не задает ни одного вопроса.

Сценарий повторяется. В какой-то момент Платон выталкивает меня на лестницу, с которой обозревается весь ночной клуб, как на ладони. За стеклянной перегородкой есть даже ресторан, где светло как днем и видны лица всех посетителей. По украшениям дам и дорогим часам на руках мужчин становится понятно, что тут собирается бомонд Санкт-Петербурга. Среди них Платон и собирается искать мне жениха.

Глава 11. Ростов 

Отошел, называется, на пять минут! Оставил одну, вернулся из уборной, а Леи за столиком и след простыл.

Неужели сбежала? Я даже охрану на уши поднял.

Они-то по камерам «мою пропажу» и нашли на танцполе, выписывающую в короткой юбке кренделя. А рядом уже и какой-то мужик трется! А на бесстыднице даже трусов нет!

В этом, впрочем, ее вины не было. 

Камеры были паршивыми, вид откуда-то сбоку. Лею-то я узнал, а вот мужика — только лицом к лицу. От неожиданности, что мог видеть их брачные танцы, которые они столько лет скрывали, поначалу теряю дар речи.

Киваю Ростову в сторону ресторана, где тише и можно спокойно поговорить, а Лею просто тащу за руку. Она и шагу без помощи пройти не может. Когда только налакаться успела?!

— Отпусти меня, — шипит злой кошкой. — Мне было весело!

Смотри-ка, даже выкать перестала.

— Жди нас тут, — говорю Ростову, указав на свободный столик.

Лея после моих предыдущих выходок, разумеется, покорности не проявляет. Сам виноват. Что на меня нашло? Почему бы с ней по-человечески говорить, вежливо попросить не выкать?

Нет же, каждый раз что-то откалываю.

На этот раз вот добыл трофей.

Трусики были даже влажными на ощупь, когда я их с нее снял. Когда почувствовал, что под юбкой у нее не колготки, а чулки аж перемкнуло. И пофигу было, что на дворе ноябрь, а дело происходит на капоте машины.

Может, Лея уже тогда была пьяна, а я и не заметил?  

Впрочем, появление Ростова быстро остужает шальную и окрыляющую мысль, что Лея хочет меня, а значит и в отеле не притворялась. Просто на притворство ее поведение в отеле было мало похоже, я не безусый пацан, которого можно так легко обмануть фальшивыми стонами.

Но и так, как тогда в аэропорту, тем обжигающим горячим взглядом, она на меня больше не смотрит. Почему? И что на нее тогда нашло? Ломать мне над этим голову вечно. Вразумительного ответа от нее я так и не дождался. И не дождусь, похоже.

Вталкиваю упирающуюся алкоголичку в уборную. Слава богу, посторонних нет. Без моей помощи Лея даже на ногах не стоит, сразу же хватается за раковину, но вид у нее донельзя воинственный.

Захлопываю дверь на защелку и смотрю на нее при ярком свете. 

— Это он? Ты по нему столько лет сохнешь?

Может, спьяну сболтнет лишнего?

А что я могу подумать, верно?  После слов Оксаны о его молодой любовнице я больше ни о чем думать не могу.

В конце концов, почему из всех мужчин именно Ростов оказался рядом с ней? Совпадение? 

— А те какая разница? — дерзко и очень пьяно отвечает Лея.

Ставит даже руки в боки и смотрит на меня с вызовом. Переспать, мол, уже переспал, по заднице надавал, трусики украл. Ну что ты мне еще сделаешь, читается в ее черных глазах.

Этот дерзкий взгляд и становится последней каплей.

Обхватываю ее за шею и силой наклоняю над раковиной. Второй рукой включаю ледяную воду.

Лея визжит и вырывается.

Уже через секунду выключаю воду, и она тут же отскакивает в сторону. Струи воды текут по шее к ключицам, а меня затапливает ненавистью, исходящей от нее густыми волнами. Но хоть взгляд стал осмысленнее.

— Повторить освежающий душ или скажешь правду?

Лея в ответ ругается на иврите. Значит, показалось. Не протрезвела.

Жду, пока она подсушит волосы под автоматической сушкой для рук. Драмы там в разы меньше, чем кажется. Всего пару прядок намокли, экзекуция имела больше психологический эффект.

Лея сразу присмирела.

И за столик, где нас дожидался Ростов, вернулась тише воды, ниже травы.

— Виски, Платон? Девушке, может, коктейль?

Вид у Ростова бодрый, хоть и озадаченный. По низким нотам в его голосе понимаю, что Ростов тоже хлебнул лишнего, но в отличие от неопытной Леи, на ногах держится крепко.

— Не надо, за рулем. А девушке уже хватит. А ты как в Питере оказался? Вроде утром в Москве был.

— Дела закончил, сел на Сапсан и приехал, — пожимает плечами Ростов. — Москва не Канада. 

Слежу за их поведением, но закадычные любовники ничем себя не выдают.

Ростов терпеливо ждет, когда я его познакомлю с Леей, а Лея сидит нахохлившись и обиженная.

 — Так вы не знакомы, что ли?

Лея в ответ громко фыркает и закатывает глаза.

— Вроде нет, — Никита смотрит на меня с удивлением. — Ты чего, Платон? Все нормально? 

Да как так? Что за невероятная конспирация?

— Ростов, это Лея, подруга моей дочери, — сдаюсь. — Лея, это Никита Ростов. Мой хороший друг.

— Рад познакомиться, — с облегчением выдыхает Ростов. — А то я уж голову сломал, почему ты так на меня смотришь. Так ты, Платон, девочек выгуливаешь? Правильно, лучше под надзором отца оставаться. А где же Юля?

Ростов крутит головой в поисках Юли, а Лея снова смеется и смотрит на меня блестящими глазами. Ну хоть молчит.

— Юля дома, с сыном, — сухо и по делу отвечаю.

Больше ведь меня ни о чем не спрашивали.

— Аааа, — многозначительно тянет Ростов, растягивая губы в хитрой улыбке. — Так ты наконец-то пустился в отрыв?

— Это я-то пустился в отрыв? — рявкаю в ответ. — Знаешь, что о тебе люди говорят? Почему я последний обо всем узнаю?

Ростов моментально скисает.

— А, так тебе уже донесли… Это Оксана, да? Она? Так и знал, что мимо нее сплетни не пройдут! Черт возьми, Платон! Я не специально молчал, просто не знал, как тебе сказать! — горячо частит Ростов. — Да и потом, я ведь не хотел, чтобы все зашло так далеко! Я пытался, честно пытался держаться в стороне от нее. Веришь? Чего я только не делал! Но не могу, проклятье, не могу! Украла эта ведьма мое сердце.

— Ооо, — сочувственно тянет Лея. Она смотрит на Ростова заворожено, подперев щеку кулаком. — Похоже, это любовь.

— Да какая любовь? — возмущаюсь я вместо Ростова. — Он трижды женат, а любовниц у него не сосчитать! Просто на новенькое потянуло, свежих ощущений захотелось. Ей же сколько лет? Говорят, мало!

Глава 12. Лава горячая, лава огнедышащая

Мы с Платоном снова в одной постели.

Он пытается меня раздеть, а я только извиваюсь, тянусь к нему и уже не сопротивляюсь. Но обнять его не могу, постоянно промахиваюсь. Платон почему-то движется в два раза быстрее меня, а я чувствую себя, как горячая лава: медленная, густая и огнедышащая.

Желание никуда не делось. Так и бурлит в крови, разбуженное его действиями на парковке.

Мне так хочется сказать ему правду, признаться в сокровенных фантазиях. Нет, речь идет даже не о любви.

Я хочу признаться ему в том, что мне понравилось.

Я в восторге от всего, что он делал со мной в том номере отеля, ведь остальные мужчины ему и в подметки не годятся. Рассказать, как рада, что мне достался такой учитель, как он. И что я хочу продолжать открывать свои грани чувственности, но только вместе с ним.

Воображаемые фразы, когда я пытаюсь их озвучить, не выходят такими же изящными. Платон в ответ только усмехается, в последний раз окидывает меня взглядом на постели, где я, как мне кажется, лежу в очень соблазнительной позе, и уходит.

Опять уходит, оставляя меня одну.

Меня качает на волнах разочарования, обиды и жалости. Не знаю, сколько времени проходит, пока я ворочаюсь в постели, пытаясь все-таки уснуть, но потом мои глаза окончательно распахиваются.

С трудом, но все-таки встаю.

Я так не могу. Он где-то рядом. Я чувствую.

Выхожу в темный коридор, и его спальню вижу сразу, дверь едва прикрыта. Если бы он не ждал меня в гости, то закрыл бы ее полностью, верно?

Крадусь тихо, как кошка на охоте. Широкая подтянутая спина Платона белеет на темных простынях.

Спит или только делает вид, что спит?

Поднимаю прохладный шелк и юркаю к нему. На мне ничего нет. Футболку я сняла еще в спальне, когда вертелась в постели. Платон всеми силами пытался ее натянуть на меня, но я говорила, что не хочу и что мне жарко.

Но без него оказалось холодно.

А теперь хорошо.

Кожа к коже. Рядом. Вместе.

Столько лет я мечтала дышать его воздухом, спать в одной с ним постели и просто быть рядом. И моя мечта исполнилась.

Сандаловый аромат, пропитавший его постельное белье, баюкает меня, и я наконец-то засыпаю.

Ночь, впрочем, длится недолго. Назойливый трезвон будильника прерывает мои фантазии о том, как будут звать нашего третьего с Платоном сына.

Тянусь к телефону, чтобы вырубить противный писк, который так близко ко мне, прямо под ухом, и в это же время еще одна рука тянется в ту же сторону. Но вместо будильника сжимает мою голую грудь.

Вырубив будильник, я с наслаждением возвращаюсь обратно к томительному сну, в котором уж точно не дам Платону спуску.

Его рука как раз скользит по моей груди, сжимая чувствительные соски. И я выгибаюсь к нему навстречу, чувствую бедром его твердое и горячее желание. На нас нет одежды и хорошо, не надо тратить время на раздевание.

Видимо, Платон тоже так решил. Вторая его рука уже у меня между ног. Сейчас он наконец-то доведет дело до конца, которое начал еще вчера.

Развожу для него бедра, приподнимая поясницу. Он ласкает меня с нужным и правильным напором, и я извиваюсь, ищу его губы, но в итоге впиваюсь зубами в плечо. Стоны так и рвутся наружу.

Еще чуть-чуть.

Еще немного.

Проклятый будильник снова орет.

Похоже, я его не выключила, а только переставила.

Мои глаза распахиваются с твердым намерением его все-таки выключить и досмотреть такой приятный сон, но я вижу на потолке над собой светильник, которого никогда не было в моей казарме.

Или на съемной квартире в Израиле.

Я его вообще никогда не видела.

Как и всю обстановку в этой комнате.

Пожалуй, единственный, кого я хорошо узнаю, это Платон. И судя по его ошарашенному виду, на этот раз он меня тоже узнал сразу.

Он упирается на локоть второй руки, тогда как другая его рука… Действительно находится между моих ног. Это не было сном.

Я в его постели.

Голая.

— Лея? — хрипло уточняет Платон таким тоном, словно не уверен в моем имени. — Ты настоящая?

— Я думала, это сон.

— Я тоже.

— Пап! Ты в порядке? У тебя будильник звенит, слышишь?

— Все хорошо, Юль!

Трель будильника наконец-то стихает.

Я лежу, ни жива, ни мертва. Платон рушится обратно в постель, слева от меня и закрывает лицо руками.

— Я лава, — тянет он с усмешкой, явно подражая моим интонациям, — горячая и огнедышащая!... Как ты сюда-то попала, лава? Я ж тебе зубы помог почистить, раздел, а потом спать уложил.

Калейдоскоп событий прокручивается перед глазами, и по ощущениям я краснею вся. От корней волос до кончиков пальцев на ногах.

— Я была так пьяна, что ты раздел меня сам? — едва слышно спрашиваю.

— И потом я даже ушел, — гордо отвечает он. — Хотя ты очень просила меня остаться. Я вот только не понимаю, здесь-то ты как потом очутилась?

— А я не смогла без тебя заснуть… И пришла.

— И даже футболку, которую я на тебя с таким трудом натянул, смотрю, сняла. Так и запишем. Пришла, значит, сама среди ночи, голая и воспользовалась моей беспомощностью.

Матрас прогибается, и Платон садится.

Не хочу этого делать, но мои глаза сами косят в его сторону.

Спит он, значит, голым.

Еще один факт из жизни отца моей подруги, который я предпочла бы не знать.

По телу пробегает волна спазма, сосредотачиваясь внизу живота. Происходящее сном не было, и сейчас мои бедра легко подрагивают, требуя закончить начатое. Но вместо этого я натягиваю одеяло до самого подбородка и думаю, что остаться в Израиле навсегда будет самым лучшим решением.

Оставаясь ко мне спиной, Платон встает с кровати и открывает створку шкафа. Завороженно гляжу на его ягодицы.

— Ты занимаешься только плаванием, Платон?

Бросает беглый взгляд через плечо.

— Да, а что?

Глава 13. Просьба Юли

Забегаю в гостевую комнату, где меня и пытался вчера уложить спать Платон. Постель стоит разворошенная, на полу валяется сброшенная футболка.

Щеки заливает краской, когда я представляю, как он стягивал с меня сапоги, юбку и топик. А я в это время изображала лаву горячую. Больше никогда пить не буду.

В чем же мне выйти к Юле? От моей одежды разит, как после атомного взрыва на пивзаводе. В историю с больницей она после такого амбре не поверит. Разве что я скажу, что на меня цистерну с медицинском спиртом опрокинули.

Лучше останусь в этой футболке. И надену, пожалуй, только сапоги. И то не сейчас, а то в сапогах и футболке на голое тело к завтраку…

Сбегала в ванную комнату, почистила еще раз зубы пальцем, смыла вчерашний макияж, которого и так мало осталось.

На голове — взрыв на макаронной фабрике. Питерская влажность дает о себе знать.

Кошмар.

Даже несмотря на ламинирование, кончики снова вьются. Еще не так сильно, как раньше, но я-то знаю, что от них ждать. Это только начало.

Что ж. Надо идти. Больше прятаться невозможно.

Выхожу на кухню, где уже сидит Юля.

— Лея! Костя сказал, что ты осталась у нас, но я не поверила! Вы так поздно вернулись вчера? Что сказал врач?

Врач.

Так, что же он мог сказать?

— Все хорошо, — сдержанно отвечаю. — Пришлось врача, конечно, подождать, вот мы и задержались, но зато твоего отца обследовали вдоль и поперек.

Кстати, обследоваться Платону по-настоящему не помешает тоже. Только как его заставить пройти обследование?

Натыкаюсь на внимательный взгляд Кости. «Вдоль и поперек, говоришь?» Как мне теперь объяснить, что это не то, что он подумал?

Да никак. 

— Кофе? — наконец, оживает Костя.

— Воды, если можно, — говорю, с трудом ворочая сухим языком.

Осушаю стакан воды и жизнь немного налаживается.

— Ну вот… Вернулись мы поздно, так что Платон мне свою футболку одолжил для сна, а то моя одежда не очень для этого подходила.

— Слава богу, что все хорошо, — зевает Юля. — Радик говорит, что папа чуть не утонул вчера! Он ему запретил заниматься неделю, а то и больше. Знаешь, папа из этого спортклуба прямо не вылезает. Как на работу туда ходит. А ему, похоже, нельзя перенапрягаться. Все-таки возраст.

— Твой отец не такой старый, Юль. Он у тебя еще хоть куда.

И снова натыкаюсь на очень внимательный взгляд Кости. Мне бы перестать болтать! Может, я еще не отрезвела до конца?

— Знаешь, мне было бы в разы спокойнее, если бы у него кто-то был… — продолжает Юля. — А то живет один, как сыч. Всё работа да работа, а иногда командировки. Но что я могу? Отец говорит, что ему никто не нужен и что ему хватит нас с Костей и Егором. Но если мы вдруг съедем?

Завтрак, как говорится, перестает быть томным. Одиночества Платон боится, как огня. Мне это мама говорила еще в тот день, когда мы от Дмитриевых в день приезда уезжали. Мол, повезло, конечно, Платону с дочкой и ее мужем, но аж видно, как он с помощью чужой семьи от собственного одиночества бежит. 

А ведь задумай Юля с мужем съехать, — не вечно же им в родном гнезде сидеть, — Платон останется один-одинешенек и он это знает.

Мама моя как в воду глядела.

— А вы что, хотите съехать?

Юля мнется и смотрит на Костю в поисках поддержки.

— Не смотри так на меня, — отзывается ее муж. — Это целиком твое решение. Я сделаю так, как ты скажешь.

— Этот наш с тобой детский альбом разбередил мои воспоминания, — вздыхает Юля. — Я ведь правда не могу представить жизни без балета!… Но ведь я папу люблю, как я его одного тут брошу? Особенно после этого приступа?

Накрываю ее ладонь, жестом объясняя, что нет нужды передо мной оправдываться.

— Я знаю тебя с раннего детства, Юль. И знаю, как много для тебя значит балет. И еще я очень рада, что тебе достался такой понимающий муж.

— Я еще блинчики могу, — отзывается Костя и плюхает передо мной стопку оладий.

Великолепные круглые и пышущие жаром оладьи, к которым Костя подвигает пиалу с вареньем из белой черешни. Варенье узнаю сразу, его тоже готовит Ида Марковна.

При виде этого великолепия я плакать готова. Еда после вчерашнего в меня совершенно не лезет. Язык до сих пор как наждак, а желудок в ужасе после вчерашних доз алкоголя.

И только обонятельные рецепторы бьются в благоговейном оргазме, когда я наклоняюсь ближе к оладьям.

— Эти оладьи…  Это седьмое чудо света да и только… Где ты себе такого мужа откопала, Юль?

— Не поверишь, в СИЗО. 

Юля смеется. Оладьи она, кстати, не ест. Сколько ее помню, ради балета она всегда держит строгую диету.

Выходит, Костя приготовил оладьи для меня, себя и, похоже, Платона. Четвертая пустая тарелка предназначена для отца Юли.

Егор оладьи еще не ест, он качается в специальном шезлонге и бьет ладошкой подвешенные перед ним игрушки.

— А теперь объясните мне, причем здесь балет, твой отец и ваш переезд?

Юля затравленно оглядывается на спальню Платона.

— Только папе пока ничего не говори, хорошо? Он будет нервничать, а ему сейчас лучше себя поберечь.

— Не скажу. Я же не самоубийца.

Юля хмыкает. Она тоже понимает, что «нервничать» — это еще мягко сказано.

— Мне предложили роль во втором составе в спектакле, и это очень хороший шанс вернуться к карьере. Ведь мне тоже сначала нужно вернуть себе форму. А от таких ролей лучше не отказываться, если я посижу дома еще полгода, то танцевать я буду у воды* и то не факт.

В балете жесткий режим, и выходить из строя надолго нельзя, это мне в свое время еще Яков объяснил. 

Но мой брат — мужчина, ему легче, чем женщине. Ему не придется уходить в декретный отпуск, как ушла на пике своей формы Юла, которая от того, что родила, не стала любить балет меньше. И никто ее ждать не будет. 

Молодые дарования ежегодно заканчивают Академию и стремятся к театральному Олимпу изо всех сил и не щадя себя, ведь ведущих ролей не так чтобы много, а кандидатов хватает.

Глава 14. Галстуки

— Часто у них ночные посиделки?

Платон пожимает плечами.

— Не знаю. У них маленький ребенок, разве может быть иначе?

— Но им же нужно высыпаться! Ты что, совсем не помогаешь с внуком?

Увлеченно проглатывает один оладушек за другим.

— И все-таки, Платон.

— Я свои ночные бдения отсидел, когда Юля была маленькая.

— То есть, ты им не помогаешь.

— А что я могу? — разозлился. — Она еще кормит грудью, а Егор не успокаивается ни у кого, кроме как у нее на руках. Песенки, тетешки, стишки — все до задницы, когда ему нужна мать!

— А ей нужен балет…

— Что ты сказала? — хмуро уставился на меня.

— Ты слышал.

— Какой еще балет? У нее маленький ребенок, семья!

То есть, все еще хуже, чем я себе представляла. Платон даже не понимает, что балет из жизни Юли не исчез навсегда, она только поставила карьеру на паузу.

— И не смей снова закатывать глаза. Бесит страшно!

— Как тут не закатывать глаза, если ты жизнью своей дочери вообще не интересуешься?

— Не успела приехать, а уже раскомандовалась!

Он вдруг усмехнулся.

— Знаешь, тебя тут очень не хватало. Зря ты с армией так решила… Юля была бы на седьмом небе, если бы ты осталась в России.

— В качестве кого? Твоей содержанки?

— Я уже извинился, Лея… Это предложение никак меня не красит, но что есть, то есть. Такова моя жизнь… Ничего другого я предложить не могу. В чувства не верю, за новыми женами, как Ростов, не гонюсь. Но я мужчина и мне нужен секс. А за хороший секс я готов платить, сколько нужно.

— И со мной… Тебе было хорошо?

— Да.

— А если я… — мой голос осекся.

Платон будто окаменел.

— Закончи свою мысль, — говорит тем же голосом, каким когда-то велел открыть рот и дышать носом.

— Нет, это плохая идея.

— Не могу ее оценить, пока не узнаю.

— Забудь, — тряхнула головой. —Забудь, Платон…

Ну точно на меня до сих пор действует алкоголь. Иначе что на меня нашло? В своем уме такое ему предлагать?!

Он допил кофе и съел последний оладушек на тарелке. Вымыл руки и снова взялся за брошенные на другой стул галстуки.

Приподнял один, скривился, покрутил во все стороны другой.

— Какой галстук выбрать? У меня сегодня важная встреча.

— С кем? — постаралась, чтобы голос звучал ровно.

А если с Оксаной опять? Зачем он прихорашивается?

— Я думал, галстуки выбирают в зависимости от цвета костюма, а не от того, с кем предстоит встреча… И все-таки я скажу, раз тебе интересно. У меня встреча с одной женщиной. Я встречаюсь с ней на работе последние полгода.

— Так пригласи уже ее на свидание, чего ты пристал ко мне?

Откидываюсь на спинку стула, сложив руки на груди.

— А ну да, как я забыла, ты же считаешь свидания бесполезной романтической чушью… Значит, полгода вместе работаете, а ты до сих пор ничего не сделал? На тебя не похоже. Как так? Ты же сразу ноги врозь, рот нараспашку. По-моему, совершенно неважно, какой при этом на тебе будет галстук.

Что я делаю? Зачем подливаю масла в огонь?

Смотрит на меня ядовито-зеленым, пристальным взглядом. От одного только его взгляда в теле снова вспыхивают вчерашние искры.

— Умеешь завязывать галстуки?

— Еще бы, — фыркаю.

Я же не умею! Зачем я это говорю?!

— Тогда завязывай.

Жаль этого нельзя сделать на расстоянии или силой взгляда. Встаю на негнущихся ногах и обхожу стол.

Платон смотрит сквозь меня, куда-то в залитое дождем окно во всю стену. Видимо, там куда интереснее, чем здесь.

Беру со спинки стула один из атласных галстуков. Тот, что меньше всего подходит под цвет его костюма. Ну а что? Не передо мной же красоваться, а перед какой-то кикиморой с работы.

Где у него вообще изнанка? А начало у галстуков с узкой стороны или широкой? Да какое вообще начало?...

Платон любезно раздвигает для меня ноги, чтобы я подошла ближе.

Облизнув пересохшие губы, распрямляю ворот рубашки.

— По-моему, сорочку нужно застегнуть.

— И без тебя знаю, — огрызаюсь.

Берусь за последнюю пуговицу и застегиваю. Аккуратно, чтобы не коснуться даже случайно его шеи или подбородка.

Платон побрился. От него так приятно пахнет одеколоном, мылом и свежестью, а мне сейчас так не хватает под футболкой трусиков, не говоря уже о мозгах и нормальной одежде.

Теперь галстук.

Пропускаю его под твердым воротом и берусь за оба конца, судорожно соображая, как из него сотворить хоть какой-то узел.

И тут Платон касается моих голых ног.

Гладит чувствительную кожу под коленками, поднимаясь все выше. Забирается под края длинной футболки и поглаживает мои бедра, чуть ниже ягодиц.

Я остаюсь на ногах только благодаря тому, что держусь за его галстук, как за вожжи. Измученная томительной лаской, я только и могу что выдохнуть:

— Что ты делаешь?...

Его пальцы уже выше, он то оглаживает округлости моей задницы, то чувствительно сжимает. Большими пальцами при этом Платон оглаживает бедра спереди, не касаясь меня там, где я снова хочу ощутить его руки больше всего на свете.

— Пытаюсь понять, в какую игру ты играешь. То ты бросаешься на меня с голодным взглядом, то уверяешь окружающих, что по уши влюблена в другого. То флиртуешь с другим, то забираешься ко мне в постель голая. А теперь еще и ревнуешь. Или мне показалось? Я уже голову сломал над твоим поведением, Лея. Но самое главное, что я до сих пор не могу понять, это почему ты так смотрела на меня в аэропорту?

— Как так? — произношу едва слышно.

Не могу удержать на нем свой фокус. Мои глаза закатываются, ведь в тот же момент обеими руками Платон все-таки касается меня между ног.

Самым первым прикосновением он катапультирует меня едва ли не в космос. Мне не нужна прелюдия. Со вчерашнего дня я готова вспыхнуть от малейшей искры.

Глава 15. Разговор с мамой

— Явилась? — встречает меня дома мама. — Вспомнила наконец-то о матери?! И что это на тебе надето?

— Юля свои спортивные штаны одолжила.

Не могла же я в одной футболке и сапогах приехать. Маму бы удар хватил. Хоть мне и двадцать пять, и маме прекрасно известно обо всех моих парнях, с которыми у меня что-то было, такой разъяренной она не была даже тогда, когда на утро после своего восемнадцатилетия я честно рассказала ей, что прошлой ночью лишилась девственности.

Секретов у меня от мамы нет, ну кроме одного.

И проблем от него не счесть…

Из-за угла, хромая, показывается Яков.

— А вот и гулящая сестрица вернулась.

Из-за травмы Яков пока не ходит на репетиции, и судя по его довольному виду, развлечений дома ему явно не хватало.

Яков младше, но все неприятности, как мама любит говорить, ей доставляю всегда именно я. Возможно, именно преданность балету спасла брата от многих губительных увлечений. 

А если Яков с кем-то и спит, то скорей всего с балеринами. И обе стороны делают все ради того, чтобы это был действительно безопасный секс. Никто не хочет лишиться карьеры или поставить ее на неопределенную паузу, как это произошло с Юлей из-за внезапной беременности.

Жизнь Якова подчинялась жесткому режиму, репетициям и урокам в Академии. Так что поводов для переживаний Яков не давал. Ну кроме его многочисленных травм, которые, впрочем, заживают на нем, как на собаке.

— Твой брат никогда не доставлял мне таких хлопот, Лея! — заводит привычную шарманку мама, пока я стягиваю с себя куртку и сапоги. — Мне все о твоих развлечениях известно! Тебя вчера видели. С ним!

Голова гудит от выпитого, нехватки сна, а во рту горьким пеплом ощущаются последние слова Платона. Теперь он постарается держаться от меня, как можно дальше, а мне что делать?...

— Так что с сегодняшнего дня ты под домашним арестом, Лея! — подводит итог нотациям мама.

— Мама, но мы же не для того прилетели в Россию, чтобы я сидела в четырех стенах.

— Раньше думать надо было! Почему ты вообще позволяешь ему так с собой обращаться?! На глазах у всех какой-то мужлан запихивает тебя в уборную, а потом закрывается там вместе с тобой! Лея, как ты могла так низко пасть?

— Ну, это же любовь всей ее жизни, — произносит Яков.

— Доченька, тот, кто любит, так поступать не будет! Ему было бы не все равно, что подумают о тебе другие люди! Нет, Лея. Я все решила! Мне обо всем рассказали, так что мое решение окончательно. Ты будешь сидеть дома.

— А тебе не рассказали, что мы вышли из этой уборной через пять минут? Все было совсем не так, как ты себя накрутила, мама.

— Хочешь, чтобы я изменила свое мнение о твоем хахале? Тогда пусть приезжает, как приличный человек, а не зажимает тебя по углам в ночных клубах! Разве он не должен со мной познакомиться? Какие у него вообще планы на тебя? Куда эти отношения приведут, если тянутся уже столько лет?

Никуда не приведут, мама.

Теперь сидеть мне дома до скончания века. Ведь никакой женатый принц спасать меня не приедет.

— Ладно, я поняла, мам.

Сегодня сил бороться с ветряными мельницами у меня нет.

— Ох, девочка, моя… — в глазах мамы блестят слезы, и она бросается ко мне с объятиями.

— А вот сырость разводите без меня, — ковыляя, Яков возвращается на свой диван.

Мама ведет меня на кухню. Наливает горячий чай, ставит передо мной тарелку винегрета и те самые соленые помидоры от Иды Марковны, бабушки Юли. Костя поделился помидорами с мамой еще в вечер приезда.

— Голодная, наверное? На тебе лица нет, Лея. Ты с таким восторгом возвращалась в Россию, а посмотри на себя сейчас… Глаза потухшие, лицо зеленое. Волосы всклокочены. Как я могу спокойно смотреть на то, как ты себя мучаешь?

После Костиных оладушек, да алкоголя, аппетит ко мне так и не вернулся. Даже ароматные, кисло-сладкие, красные, ровные помидорки не радуют.

— Все в порядке, мам, — тру глаза. — Ничего такого не было, как кому-то там показалось. Мы зашли туда поговорить, потому что кругом было шумно. А через пять минут вышли.

— И до чего договорились?

— Он решил оставить меня в покое.

Наверное, можно считать слова Платона итогом этого вечера, так ведь? 

Мою маму должны успокоить такие слова. Она ведь этого и хотела.

— Что?! — Иерихонской трубой вопит моя мама. — Как это «оставить в покое»? Значит, поигрался и бросил, как ненужную игрушку? А то, что ты шесть лет его ждешь, это для него значит ерунда?!

— Ну, а что ему делать? — вступаюсь я за Платона. — Эти отношения нас никуда не приведут. Да и не любит он меня. Это я ему на шею вешаюсь! Вон, как у Якова с Юлей. Как-то помогла ему его детская любовь? Нет, Юля искренне полюбила Костю, а не Якова!  

— Я все слышу! — кричит из другой комнаты подбитый балерун. — Не надо мне косточки перемывать! И этого мудака не упоминайте в моем доме!

— Это у вас с Костей взаимное, — кричу так, чтобы брат точно слышал.

— Лея, я знаю, что чувствам не прикажешь, — тяжело вздыхает мама. — Но что же получается… Ты впустую столько лет по нему убивалась?

Развожу руками.

— Он никогда мне ничего и не обещал, мам. И даже ничего специально не делал для того, чтобы меня с ума свести. Просто так вышло, что все мои мысли в какой-то момент стали только о нем одном… Знаешь, мне в Израиле было легче. Ненамного, но все-таки легче, потому что далеко было до Питера. Но здесь, в одном с ним городе…  Я так больше не могу, мам…

— Нельзя же так сильно любить того, кому ты не нужна, Лея!… Пусть вы говорили, пусть ничего не было в той уборной, но мне очень ярко описали то, как он тебя тащил туда, а ты упиралась. Это ужасно.

— Если бы я могла его разлюбить, я бы это уже сделала… Прости, мам. Что-то нет аппетита. Пойду к себе.

На маме лица нет, но так будет лучше.

Пусть выбросит из головы мысль, что сможет кого-то призвать к ответу или оторвать мудаку яйца, если он не захочет на мне жениться.

Глава 16. Ради дочери

Вижу имя Ростова на экране телефона и жму «отменить».

Третий раз за день.

Не сегодня. Просто не выдержу этот разговор сегодня.

Я и без него готов на ровном месте взорваться.

Проклятая девчонка будто не понимает, что я взрослый мужчина, который держится из последних, черт возьми, сил. Больше всего на свете я хочу уложить ее на лопатки и взять то, что она так откровенно предлагает.

Когда я заметил, что этим утром ее волосы снова стали виться, оба ее образа в моей голове наконец-то сложились воедино. Как яркие стеклышки калейдоскопа, перекрыли друг друга, образуя цельный узор.

Та Лея из прошлого, которую я помнил, наконец-то стала Леей из настоящего. Я больше не видел отдельные манящие женские части тела, которые влекли мою мужскую сущность.

Я наконец-то увидел ее всю.

Целиком.

Прошлое встретилось с будущем в этом миге из настоящего, когда Лея замерла на моей кухне, а серый утренний свет запутался в ее вьющихся волосах.

Тогда-то я и понял, глядя на нее, что она всегда была такой… Такой красивой, высокой и дерзкой.

Просто я этого не замечал. Или предпочитал не замечать, потому что она была на тринадцать лет меня младше.

А теперь…

Теперь, если я  сорвусь, и возьму то, что так хочу, теперь-то я точно буду знать, с кем сплю.

Это желание завладеть ею настолько неистовое, что в голове не укладывается. Я не могу, просто не имею права так сильно хотеть Лею Розенберг.

Лею, что когда-то сидела у меня на коленях, а я дул на ее разбитую коленку. Или которую искал в нашей квартире, потому что они с Юлей прятались, а я — водил.

Лея. Лучшая подруга моей дочери.

Она выросла и стала дьявольски сексуальной, соблазнительной, красивой, аппетитной, сногсшибательной девушкой.

Это при виде ее длинных голых ног у меня сносит крышу. При виде ее губ я теряю способность ясно выражать мысли.

А при виде короткой футболки или юбки на ней единственное желание, которое мною движет, это немедленно коснуться ее голой кожи.

Сейчас же.

И неважно где мы находимся.

Если бы я не переспал с ней в самый первый раз, если бы мы встретились у нас дома, то я бы спокойнее отнесся к ее изменившейся внешности.

Я был бы для нее «Платоном Сергеевичем», а ее выканье не превращало бы меня в озабоченного примата. И все было бы как раньше.

Но после случившегося в номере отеля обратной дороги нет.

Ростов звонит в четвертый раз за час, но я опять сбрасываю. Я не могу внятно объяснить, как так вышло, что я переспал с подругой дочери. Какие у нас с ней отношения и почему я готов был врезать ему, когда увидел, как он трется возле нее.

Этим поступкам нет логичных объяснений.

А этому нездоровому влечению нужно положить конец. Но как?

В принципе, можно ничего не делать. Просто держаться от нее в стороне, не пересекаться и не видеться.

Хорошо, что Лея скоро уедет. Между мной и этими ногами будут десятки тысяч километров, а даже самые соблазнительные изгибы не торкают вечно.

Раньше обычного заканчиваю рабочий день. Работать невозможно.

Вместо цифр, отчетов и договоров перед глазами только одно.

Лея поперек моих колен.

Лея на моих темных простынях.

Лея с задранной до шеи футболкой и без белья.

И Лея на коленях, в отеле, когда в ее темном взгляде я чуть не сгорел заживо.

Приехав домой, привычно спускаюсь в бассейн. Выматывающая тренировка — вот, что помогало раньше и что поможет мне сейчас сбросить хотя бы часть напряжения, из-за которого я скоро буду похож на закипающий чайник.

Из носика, который у меня стоит весь день, тоже скоро пар пойдет.

Но дорогу к раздевалкам мне преграждает Родион.

— Разворот-поворот, Платоша. Никаких тренировок на сегодня!

— Но у меня годовой абонемент! Пусти, Радик. Я в порядке!

— Не хочу ничего слышать. Трупы мне в бассейне не нужны.

Двери спортклуба захлопываются у меня перед носом. Не могу в это поверить!

Плетусь к лифту и поднимаюсь в квартиру. На барабанные перепонки тут же обрушивается детский плач и Юлин крик.

Не разуваясь, лечу к дочери, уверенный, что вот Костя и показал свое истинное лицо. Накричал на нее, не справился с ребенком, сорвался.

Но от увиденного становится стыдно за свои мысли.

Юля плачет у Кости на груди и громко вопрошает сквозь слезы, что же ей делать. Костя разрывается между женой и сыном — Егор тоже плачет, в своем шезлонге.

Вокруг него растекаются лужи чего-то белого, и сначала я почему-то решаю, что это грудное молоко и не понимаю, почему так много? 

Но потом вижу и сброшенную на пол бутылочку.

Я не знаю, за что хвататься, поэтому какое-то время так и стою на месте. Но крик младенца резонирует с головной болью, так что решаю заняться Егором, все равно Юля от Кости не отлипает.

Достаю внука из шезлонга и свободной рукой тянусь к шкафчику, в котором лежат его любимые детские печеньки. Они всегда действуют безотказно.

Но день сегодня такой… Когда все через жопу.

И дверца шкафа, которое до этого и так еле держалась, сегодня, как назло, срывается с петель и углом влетает мне прямо на палец.

К вою младенца добавляется моя ругань, а Юля при виде оторванной дверцы начинает рыдать пуще прежнего. По лицу Кости сложно что-то прочесть, но и так понятно, что он мечтал бы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

Через полчаса уровень децибел в доме все-таки удается снизить.

Шмыгая носом, Юля сидит над кружкой дымящегося чая. Егор мусолит беззубыми челюстями любимую печеньку. Костя протирает загадочные белые лужи. Я прижимаю пакет замороженного горошка к ушибленному пальцу.

Молчание давит на уши хуже криков, поэтому, откашлявшись, спрашиваю:

— Вы решили кормить его смесью? — задаю очевидный вопрос. — А почему, Юль? Тебе все-таки не хватает молока?

Глава 17. Материнство и женщина 

Распахиваю дверь кухни и замираю.

Не показалось…

Платон — самый настоящий! — сидит перед тарелкой винегрета. К салату мама добавила куриные битки и сырную нарезку. В крохотных, будто наперстки, рюмках разлита багровая вишневая наливка.

Платон при виде меня аж в лице меняется.

Его цепкие зеленые глаза бесцеремонно проходятся по моим голым ногам и коротким шортам, выжигают дыру на плече, с которого сползла лямка.

Но только, когда его взгляд все-таки добирается до моего лица, Платон, не глядя на рюмку, опрокидывает в себя алкоголь опытным размашистым движением.

— Вот! А говорил, не пьешь, — хвалит его моя мама. — Ты закусывай, а то наливочка настоялась, крепкая вышла.

Что с ним такое?

Очки, доходит до меня. Ни разу после моего возвращения он не видел меня в очках.

Не глядя и спросонья, я схватила их с прикроватной тумбы, ведь линзы я сняла перед тем, как отправилась спать.

Я прекрасно знаю, что очки мне не идут, еще и поэтому записалась на коррекцию зрения.

Хотя оправа у этой пары куда современней и красивее, чем у тех, что я носила в восемнадцать. Тогда мне казалось, что черепаховая оправа дедушкиных очков — это стильно и не так, как у всех.

Только спустя года два, выбрав в оптике легкую, прозрачную, почти невесомую оправу, я поняла, как же сильно уродовала собственное лицо до этого.

— А вот и моя доченька. Мы тебя разбудили? Прости… — извиняющимся голосом тянет мама. — Ну, что ж, лехаим!...

Моя непьющая мама тоже опрокидывает в себя рюмку наливки. Шумно втягивая в себя воздух, кашляет, а по кухне разливается густой аромат перебродившей вишни.

Она тянется к третьей рюмке, колеблется, но потом говорит себе под нос:

— Нет, пожалуй, слишком крепкая для ребенка…  — и добавляет уже громче. — Садись, Лея. Садись. Все равно речь как раз о тебе…

Затем, даже не закусив, мама торопливо разливает наливку по новой.

Платон смотрит куда угодно, только не на меня, когда я занимаю свободный стул напротив него.

Ничего не понимаю, он приехал, чтобы поговорить с моей мамой? Обо мне?!

И что же он ей такого сказал, что она теперь глушит спирт, как заправская алкоголичка?

Платон в это время крайне заинтересовано считает кубики моркови в своем винегрете, поэтому ничего лучше не придумав, просто пинаю его ногой под столом.

И тогда он все-таки поднимает свой взгляд.

От этого взгляда на нашей кухне будто сгорает весь кислород.

Он смотрит на меня так, как смотрел только в отеле, когда на мне из одежды оставался только лифчик. Сейчас, как и тогда, его глаза стали почти черными из-за расширившихся зрачков.

Я будто снова оказываюсь там, на коленях на жестком гостиничном паласе, пока Платон сдирает с себя презерватив, потом очерчивает большим пальцем мои губы и велит в последний раз открыть рот.

— Я все знаю, Лея, — произносит глухо мама. — Платон мне все рассказал.

Что? Как это «все рассказал»?

Вот прямо взял и все-все-все рассказал?!

— Лея, твоя мама знает, что ты была в клубе вместе со мной, — встревает Платон, гипнотизируя меня, как кобра обреченного кролика. — Я рассказал, что сначала мы съездили к врачу, но потом тебе кто-то позвонил, и ты от меня сбежала. Не сразу, но я все-таки тебя нашел. Так что теперь твоя мама знает, что это я втолкнул тебя в ту уборную, потому что не мог оставить в ночном клубе в таком состоянии.

— В таком состоянии? — повторяю за ним эхом.

— Ты много выпила, Лея. Я рассказал правду о том, что события в туалете развивались далеко не так романтично, как могло показаться со стороны какой-то твоей однокласснице. Я просто держал твои волосы, пока тебя выворачивало наизнанку.

Вот, значит, как все было? Сверлю его глазами.

И зачем же тебе, интересно, понадобилось приезжать среди ночи, если исповедоваться ты все равно не собирался?

— Ты нужна Юле, — отвечает на мои мысли Платон. — А Сара Львовна была твердо намерена держать тебя взаперти.

— Ой, какая я тебе Сара Львовна, Платон… Давай пей, раз начал.

На этот раз они чокаются.

Даже Платон после наливки кривится, а мою маму так и вовсе передергивает. Но своей цели она не изменяет — наполняет рюмки в третий раз.

— Спасибо, что заботишься о моей Лее, как о родной дочери…

После крепкого алкоголя мамин голос становится хриплым и низким, а я перевожу укоризненный взгляд на Платона.

Давай, снова пинаю его ногу под столом, расскажи настоящую правду, а не ту полуправду, которая тебе удобна.

Но Платон только бросает на меня короткий взгляд исподлобья.

— Надо мне ее замуж выдавать, Платон… — вздыхает мама, словно позабыв, что я вообще рядом сижу. — Пропадает девка… Запудрил ей этот мужик мозги, а она и рада… Я тебя очень прошу, пригляди за ней, Платон. Мне надо в Омск, к родным мужа съездить. Я уж думала отменять поездку, потому что оставить Лею одну не могу. Яков скоро на свои репетиции вернется, а лететь со мной в Омск Лея отказалась еще в Израиле. Билета для нее сейчас вообще не сыскать…

— Не волнуйся, Сара. Я глаз с нее не спущу, — обещает Платон.

— И как же вы этого добьетесь, интересно? — не выдерживаю я. — Вам же работать надо, Платон Сергеевич. Или будете все время около меня сидеть?

Специально выкаю.

И он это тоже знает.

— Ох, надавать бы тебе по заднице, Лея, да поздно. Что выросло, то выросло… — вздыхает моя мама.

Платон только обворожительно улыбается. Насчет моей задницы у него имеется свое мнение.

— Кстати, мама. Раз уж ты оставляешь меня с Платоном Сергеевичем, — вижу, как у него от имени-отчества сразу играют желваки на лице, — ему не помешал бы визит к хорошему кардиологу. Все-таки возраст, а с сердцем шутки плохи. У тебя не осталось знакомых врачей в Питере?

Веселье с лица Платона как ветром сдуло.

— Но вы же были у врача, и Платон сказал, что все хорошо и переживать не о чем, — удивляется мама.

Глава 18.  Искуситель Ростов

На работе все валится из рук. Контракты, люди, встречи… Все мимо, все лишено смысла. Цвета. Вкуса.

В голове только проклятое «Материнство и женщина», которое Лея теперь не выпускает из рук, и сама Лея, которая достойна лучшего, а не того низменного и порочного, что я могу ей предложить.

Каждое утро ни свет, ни заря она уже у нас дома. Ходит мимо меня, как вышколенная прислуга, даже глаз не поднимает. А стоит мне вернуться с работы, как она тут же испаряется.

Но сегодня пятница. День, когда Костя увозит Юлю к моей матери. И Лее на этот раз не удастся улизнуть из моей квартиры так быстро, как в прошлые дни. Хорошо это или плохо? 

Назойливый Ростов снова обрывает телефон. Его гонит любопытство, понять можно. Я бы тоже припер его к стенке, чтобы узнать, что там у него за восемнадцатилетняя ведьма такая. Все-таки раньше Никита выбирал женщин постарше, а еще уверял, что уж он-то никогда не опустится до того, чтобы тащить в кровать студенток.

Но смотрите-ка.

Жаль, что на этот раз не одному Ростову придется объясняться за выходку в клубе. Мне тоже есть о чем ему рассказать, но я совершенно не представляю, как и самое главное, зачем рассказывать об этом кому-то еще. Было и было.

Больше, в любом случае, не будет.

Сбрасываю Ростова и смотрю на часы. До конца рабочего дня еще полно времени. К сожалению.

— Катя, сделай мне кофе.

Секретарша не отзывается. Да что б вас всех черти драли, что за день!

Неистово жму на вызов, но Катя не отзывается. Поднимаюсь и распахиваю дверь кабинета.

— Ох, Платон Сергеевич! — Катя слетает со стола, на котором секунду назад игриво качала ножкой.

Невозмутимым остается только Ростов, с которым Катя только что напропалую кокетничала. Он широко мне улыбается, поигрывая мобильным в руке.

— Милая девушка сказала, что ты просил никого к себе не пускать. Вот я и решил подождать, когда ты сам к нам выйдешь.

— Ну заходи, раз пришел…

— А что мне оставалось? Только ловить тебя в местах естественного обитания, раз ты решил игнорировать блага цивилизации.

— Работы много, на болтовню времени нет.

Увлеченно переставляю бумаги с места на место под пристальным взглядом Ростова, пока Катя суетливо расставляет перед нами чашки с кофе, салфетки и какие-то даже печенья. Она буквально пожирает Ростова взглядом, черт его знает, что он успел ей такого наговорить в приемной, но печенья, с ее точки зрения, он явно заслужил.

— Как поживает твоя ведьма? — спрашиваю, когда мы остаемся одни.

— Я был пьян, так что верить мне не стоит,  — невозмутимо отмахивается Ростов. — Или рассказать тебе, как алкоголь влияет на человека?

— Прибереги лекцию для студентов.

Ростов отхлебывает кофе, но свой холодный, цепкий взгляд от меня не отводит.

Начать разговор первым?

Но как рассказать, что я случайно переспал с подругой своей дочери, а теперь, когда она почти живет с нами, сам переехал в офис, лишь бы только не видеть ее по утрам сонной, лохматой и в очках?

Я не думал, что меня могут заводить очки, но заводят!

А еще я больше не помню ее ту, Лею, которой она была шесть лет назад. Образ курчавой нескладной девушки полностью стерся из моей памяти.

И теперь я наконец-то увидел ее целиком. Увидел, какой женщиной она стала, и оказалось, что мне абсолютно все, как бы я на нее не смотрел, все в ней нравится. Даже очки. Даже сонный и помятый вид.

— Знаешь, Платон. Одну лекцию мне тебе все-таки придется прочитать, — наконец-то произносит Ростов. — О пагубном влиянии длительного воздержания на мужской организм.

— Студенткам ты ее тоже рассказываешь?

— Со студентками я не сплю, ты же знаешь.

— Но твоей ведьме восемнадцать, разве она не первокурсница?

— А ты тему не переводи, Дмитриев.

— А не надо меня тут препарировать, чертов судмедэксперт! Работы мало? За живых решил взяться?

— Я бы и рад тебе черепную коробку вскрыть и показать, что все твои душевные страдания лишь работа гормонов и инстинктов, но придется поверить мне на слово. Не могу спокойно смотреть на то, как друг страдает.

— А я, по-твоему, страдаю?

— Ты третий день трубку не берешь!

Тру переносицу пальцами.

— Ладно, твоя взяла… Но я не страдаю, я просто в тупике.

— Слова — всего лишь попытка осмыслить происходящее. Они нам сейчас не важны. Важно то, что ты собираешься делать с ней дальше.

— Ничего! — взрываюсь. — Ничего я делать с ней не буду! Мне дать ей нечего, Ростов. Она может сколько угодно говорить, что замужество не ее, а для материнства она не создана, но я не слепой. Вижу, как она с Юлиным сыном возится. Сколько души в это вкладывает. В армию она собралась! Как же! Замуж ей надо и детей своих собственных, в этом ее мама права, но с этим уж точно не ко мне.

— А вот это ты зря. Платон, ты знаешь, как устроен мозг человека?

— То есть, лекции избежать не удастся?

— Зато никаких экзаменов после, — с широкой улыбкой говорит этот Казанова в белом халате. — Знаешь, почему я так легко женюсь? Я даю этим женщинам то, что они хотят, в обмен на то, что нужно мне. И все довольны, и никто никому не выносит мозги.

— Но потом ты с ними разводишься. Как-то не складывается.

— Так это потом. В народе про это говорят «любовь прошла, завяли помидоры». Но я разбираю людей на составляющие и, поверь, никакой любви я в них не нашел. Только гормоны и инстинкты. Сейчас тобой движет исключительно половой инстинкт. Она тебе кажется такой идеальной, такой совершенной и потрясающей, что словами не описать. Верно?

Смотрю на него исподлобья.

— Может быть. И что из этого?

— А то, что точно такими же мне казались все мои жены и любовницы. С некоторыми женщинами это работает дольше, с другими — очарование спадает после первой же ночи. Никогда не знаешь, какой силы будет твое влечение и сколько раз придется переспать, чтобы насытиться. Ясно одно — пока эта женщина остается в твоей голове, ее образ будет становиться идеальней и прекрасней, а твоя жизнь — все невыносимей, поскольку твое существование будет подчинено одной-единственной цели. Завладеть, покорить и подчинить себе.

Глава 19. Завязать с ГВ 

— Ого, сколько книг, — слышу голос Кости. — Как будто сдаешь экзамен по материнству.

Он ставит передо мной чашку кофе и садится напротив.

Та самая «Материнство и женщина», благополучно найденная дома, сейчас лежит тут, на столе, рядом с книгой доктора Спока и доктора Комаровского. На планшете стоит на паузе видео по теме, а телефон заряжается после полуторачасового разговора с консультантом по грудному вскармливанию.

У меня голова просто пухнет от информации, которую надо переварить и осознать в такое сжатое время. Одно дело в детстве мечтать о будущих идеальных и не орущих детях, и совсем другое пытаться разобраться в лавине противоречивой информации, пока рядом орет от голода младенец, жизнь которого целиком зависит от тебя.

Костя делает глоток кофе и с любовью во взгляде смотрит на сына.

Егор спит рядом, в люльке от коляски. Я как занесла его после прогулки домой, так он и досыпает свое. Только с расстегнутым комбинезоном и без шапочки.

В квартире стоит блаженная тишина, которая, к сожалению, продлится недолго.

Замечаю, что сегодня у Кости особенно несчастный и сонный вид.

Если в нашу первую встречу я собиралась присматриваться к нему, чтобы удостовериться, что он не погубит мою подругу, теперь мне хочется надавать по первое число именно Юле за то, что она, похоже, недостаточно ценит мужа.

В балетном зале Юля призналась, что почти месяц появляется дома только вечером, примерно за полчаса до того, как возвращается Платон. Поэтому альфа-самец рода Дмитриевых даже не в курсе, что происходит у него под носом.

В голове не укладывается, как Костя умудряется совмещать при таком графике все свои обязательства: работу, заботу о сыне и трехразовое питание на всю семью Дмитриевых.

Какой двадцатилетний парень подписался бы на такое?

— Ты сегодня вообще спал?

Костя отмахивается и делает глоток кофе.

— Надо было поспать, пока мы с Егором гуляли.

— Так ведь разгар дня, как спать? Я работал…

— А ночью спал?

— Ночью я отвлекал Егора, чтобы он дал поспать Юле. Какие новости? — кивает на мои записи Костя. — Этого ребенка еще можно исправить или пора заводить нового?

Мне нравится, что он до сих пор может шутить над их безвыходной ситуацией. Это хороший знак. На курсе по первой помощи нас учили определять состояние человека, чтобы оказать поддержку после эмоциональной встряски или во время экстренных ситуаций. Костя хоть и в стрессе, но он не готов сдаваться и никого не винит в их положении.

Чего не скажешь обо мне.

Если бы я не помешалась на Платоне, то обязательно почуяла бы неладное. При мне Юля ни разу не кормила сына грудью, зато несколько раз отмахивалась, что днем к ним приходить не надо, они с Костей и так справляются.

Справляются, как же!

В своем таком недолгом материнства Юля уже наломала немало дров… Взять хотя бы грудное вскармливание. 

До того, как возвращаться в балет, ей следовало окончательно перевести сына на смесь и не сбивать его с толку внезапно появляющимся грудным молоком. Но сделать этого она не смогла.

Упрямец Егор стойко держал оборону — пока мамы дома не было, он от смесей отказывался. Когда Юля возвращалась домой, она приходила в ужас от того, что за день сын почти ничего не ел. Пыталась давать ему бутылочку, но уставшая и вымотанная истериками и тренировками сдавалась.

Именно этот момент так поразил меня тем вечером в балетном зале. Когда Юля за две секунды переменила мнение и дала Егору грудь.

С таким трудом добытую материнскую грудь Егор, конечно, отпускать не желал. Еще и потому, что этого требовал инстинкт — если молока мало, надо сделать так, чтобы его стало много. А добиться этого младенец может только постоянным стимулированием, проще говоря, повиснуть на матери так, что не оторвешь.

Вот Егор и висел.

Подозреваю, что только благодаря упорству сына, у Юли вообще оставалось молоко. Ведь кормления она сократила резко, а возможности увеличить частоту прикладываний не было.

После того, как Юля уезжала, начиналась смена Кости. 

Сначала Юля оставляла сцеженное молоко, когда оно у нее еще было. Но после ночных бдений Егора, молока в груди больше не было, поэтому днем Костя снова пытался кормить сына смесью.

Юля пробовала даже вводить прикорм. Именно так в его рацион плотно вошли бублики да печенья, которые, по уму, давать было тоже рано, но отбирать их у него теперь не решался даже Костя. Но человеческую еду, даже пюрированную, Егору есть еще рано. 

В итоге мать и дитя оказались в порочном круге, в котором одна не могла придерживаться своего решения до конца, второй — получал желаемое после нескольких часов истерики. А третий просто тянул на себе все остальное.

Егор уже выучил ритуал. Если хорошенько покричать, то непривычная еда и резиновая соска исчезнут, а появится родная и теплая грудь.

Все это я и объясняю Косте, а еще озвучиваю выводы, к которым пришла. 

Они однозначные — с грудным кормлением надо заканчивать.

Костя бледнеет.

Легко представить, какой по силе будет истерика нашего спящего ангелочка, если грудь он так и не получит.

— Но как завязывать? — шепчет он. — Юля первая сдастся. Она не выдерживает его плач…

— Знаю, поэтому Юле придется уехать. Ненадолго, всего на пару дней. Это один из гарантированных методов. Тогда Егор не будет чувствовать ее рядом. Понимаешь, он не может не начать есть. Тысячи детей растут на сухих молочных смесях, в этом нет ничего страшного. Просто у него закрепилась привычка, а мы сейчас должны разорвать связь между истерикой и появлением молока.

— Уезжать обязательно?

— Консультант сказала, что да. Пока Юля будет рядом с сыном, мы ничего не добьемся.

Костя кивает.

— И на это время, ты останешься у нас?

По уму, чтобы помочь Косте, мне нужно переехать к Дмитриевым. Но я не могу. Не могу снова остаться у них на ночь.

Глава 20. Тайна Кости

Качая Егора, хожу с ним по кухне Дмитриевых.

— Он тяжелый, лучше положи его в шезлонг, — говорит мне Костя, но я только крепче перехватываю малыша. — Ну, как знаешь…

Он снова возвращается к инструментам, пытается прикрепить обратно оторванную дверцу. Вертит ее и так, и эдак. Ослабляет или подкручивает болты, но сама дверца снова висит криво и будто бы из последних сил.

Взгляд падает на настенный календарь. 

Пятница. Сегодня как назло пятница.

Яков ничего не знает про Костю, говорю я себе в сотый раз, это всего лишь несчастные попытки отомстить. От любви до ненависти один шаг. Юля не выбрала моего брата. Вот Яков и отыгрывается грязными способами.

Сегодня пятница, и это ничего не значит, успокаиваю я себя.

Вечером Костя отвезет Юлю к бабушке, и почти весь день он уже провел дома и со мной. И совсем не так, как решил Яков. Мерзость какую предположил, а?

Я вздрагиваю, когда Костя сильно бьет по дверце, чтобы захлопнуть ее ровно. Егор распахивает глаза и кривит рот, я устремляюсь в другую комнату. Знала же, что он будет ремонтировать кухню, Костя сразу предложил мне уйти, чтобы шумом не разбудить сына. А я? Неужели решила сторожить Костю?

Легко сидеть с ребенком, ха.

Яков, Яков... Ты не выдержал бы и дня.

Шагаю по балетному залу, где на днях специально расчистила от игрушек середину, чтобы ни на что не наступить. Клюшки убрала к спортивному комплексу, а мягкие игрушки собрала в большие корзины. 

Медведя задвинула за диван, а для надежности еще и вынула батарейки. Молчаливый пылесборник теперь только взирает на меня с немым укором из-за спинки дивана.

Егор на моих руках успокаивается. Жмется лбом к моему плечу, чмокает губами. Вот как уложить его куда-то еще? Когда он не орет ультразвуком, его же с рук спускать не хочется. 

Мальчики так быстро растут… Оглянуться не успеем, как он будет хмуро ворчать, чтобы его не тискали.

Хотя… Я наверное и этого не увижу, если буду в Израиле. Стану для него безликой теткой, которая будет приезжать раз в пару лет и ходить за ним вараном: «А помнишь, помнишь, как я тебя на руках качала?»

Конечно, он меня даже не вспомнит.

Заношу ногу, но не могу сделать следующего шага. На кухне у Кости звонит телефон.

Костя отвечает шепотом.

Раньше ему никто не звонил, вопит белка-истеричка внутри меня.

Тут ребенок спит и он не хочет его будить, говорит другая половина.

Это подозрительный звонок, отвечает та часть, что поддалась на лживые речи Якова, вот Костя и говорит так, чтоб его слышали!

Разговор заканчивается раньше, чем я дохожу до кухни. Не бежать же со спящим ребенком, в самом деле.

На кухне аккуратно перехватываю Егора и осушаю до дна стакан с водой. Вот зачем я вообще делаю вид, что пришла сюда, потому что хотела пить?

Наверное, потому что пришла в ужас, когда Юля поделилась со мной «послужным» списком своего мужа. Частые приводы в полицию, аресты, превышения скорости, угоны автомобилей, участие в нелегальных уличных гонках, участие в пикетах и членство в подозрительной организации, которая под благим видом защиты природы занималась природным терроризмом… 

И этот парень стал отцом ее ребенка? И теперь сидит сутки напролет дома? Не смешите меня!

— Пойду инструменты спрячу, — говорит Костя. — Ты в порядке? Может, мне погулять с Егором?

— Глупости, ты тогда опоздаешь.

— Нет, еще есть время, — Костя быстро смотрит на экран телефона. — Я бы успел погулять с ним, если хочешь.

Качаю головой. Костя подхватывает инструменты и уходит.

На столе остается лежать его телефон.

Если я гляну одним глазком…

Нет, нет и еще раз нет! Это будет означать, что я поверила брату! 

Наворачиваю вокруг стола, прислушиваясь к тишине в глубине квартиры. 

Стал бы Яков врать, противным голосом тянет белка-истеричка, если бы совсем ничего не знал? 

А адрес, тают последние капли здравомыслия. Откуда ему известно именно про проспект Мира? 

Проклятье, я так больше не могу!

Телефон оказывается даже без пароля или брокировки. Провожу пальцем по экрану и сразу вижу последние звонки.

«Проспект Мира дом 45, корпус 2, квартира 45»

Адрес вместо номера телефона?!

А еще Яков назвал правильную улицу. А значит, что-то ему известно. Он мог назвать другую улицу, но проспект назвал именно Мира!

Тогда же на телефон Кости приходит смс. 

Я не хочу читать сообщение, но глаза сами останавливаются на словах: «Константин, все в силе?»

Отправитель Александр Николаевич. Даже глаза хочется закатить от такой банальности. Тут и дураку понятно, что это скорей всего какая-нибудь Александра.

Правильный адрес, названный Яковом, пятница на календаре и странная смс в довершении.

Все это приводит к тому, что к моменту, когда Костя возвращается на кухню, я встречаю его словами:

— Окей, Костя. Рассказывай.

— Что именно? — хмурит лоб Гронский.

— Кто эта Александра, которая спрашивает все ли в силе?

— Лея, — вкрадчиво спрашивает Костя. — Ты о чем?

— Видит Бог, я не собиралась лезть в это дело, но ты мне выбора не оставил. Обманывать подругу я не позволю. Тебя видели по пятницам с ней, а еще она только что прислала тебе смс!

Костя разблокирует телефон и читает.

— Во-первых, тут написано Александр, а не Александра, но возможно, ты разучилась читать по-русски. Во-вторых, я сделаю вид, что мне плевать, что ты залезла в мой телефон. А в-третьих, интересно, кто тебе нашептал, что меня видели по пятницам именно с женщиной?

— Ты даже не отрицаешь этого? Неужели ты и правда обманываешь Юлю?!

— Знаешь, что? Бери Егора с собой и поехали. Я вас познакомлю. Вижу ты себя уже настолько накрутила, что не поверишь ни единому моему слову. Ох, женщины…

— Куда поехали? Зачем нам брать с собой Егора?

Глава 21. Срыв

Кошусь на настенные часы. Неудивительно, что вода никак не закипит, Костя ушел только десять минут назад! Зато мои нервы натягиваются, как струны.

Слышу, как за моей спиной Платон распахивает холодильник.

— Так где вы с Костей были, Лея? Ты не ответила.

— А?

Впервые я так сильно радуюсь громкой истерике Егора. Можно сделать вид, что ничего не слышно.

— Сейчас, моя лапушка, сейчас мы тебя накормим…

Платон хлопает дверцей холодильника. Может, он голодный и поэтому злой? Чего он прикопался? Это же Костя! Юлин муж. Ну каким психом надо быть, чтобы заподозрить, что у нас с ним что-то есть?!

И главное, мне же все равно нельзя рассказывать ему правду. Я не могу выдавать Костину тайну. Захочет — сам расскажет семье о своем новом увлечении.

Тут Егор, как назло, смолкает. Ну что же ты замолчал, мой хороший? Вопи, как раньше!

— Я спрашиваю, где вы с Костей были? — тут же повторяет Платон.

Отвертеться, что я его не расслышала, уже не выйдет. Он стоит в трех шагах от меня, а тишина на кухне прерывается только всхлипами.

Таких ярких зеленых глаз, как сейчас, я у Платона еще не видела.

Он смотрит на меня в упор, сканирует каждое движение. Чувствую себя на допросе, где все улики работают против меня.

— Ну… Мы гуляли.

Платон суживает глаза.

— С Егором, — добавляю поспешно.

По тому, как он стискивает челюсть и играет желваками, понимаю, что мой ответ срабатывает, как подтверждение худших предположений.

Как можно быть таким слепым? Он готов поверить в то, что я сплю с Ростовым, Костей, да кем угодно, но не замечает моей преданности ему и его семье. Ужасно несправедливо!

— И что же тебя так развеселило, что ты даже дома не могла перестать смеяться?

— Костя анекдоты рассказывал! Погулять уже нельзя? И, кстати, ребенку полезно спать на свежем воздухе!

Свистит чайник, и я наконец-то могу заняться бутылочкой для Егора. А заодно отвернуться от тяжелого и подавляющего взгляда.

Юля с Костей дали жару — на полке у них собран весь ассортимент детских смесей, какие только есть в Питерских магазинах. И какую давать?

Ладно, возьму распакованную.

— Какие хорошие анекдоты Костя знает… Прям волшебные. Все время ты, Лея, ходишь как в воду опущенная, глаз не поднимаешь, не видно тебя и не слышно. А тут заваливаешься в квартиру румяная, веселая и хохочешь при этом, как ненормальная! Настоящее чудо, а не анекдоты!

Знаешь что, Платон! Я ведь тоже не железная.

— Так вот ты зачем примчался с работы раньше времени? Я-то решила, что ты дочери помочь хочешь! А ты собрался следить за мной и Костей?

Платон от души хлопает дверцей холодильника.

— А если вы просто гуляли, как ты говоришь, то почему тебя так шокировало мое присутствие в собственном же доме? Ты же, как увидела меня, аж в лице переменилась!

— Настроение было хорошее, вот и смеялась. А потом ты вмешался и все испортил, как обычно!

— Так это я все испортил? — низким рокочущим голосом уточняет Платон. — Это я в аэропорту тебе свое имя не сказал? Я позволил тебе номер снять, а потом первый разделся и с поцелуями полез тоже я? Если бы ты назвалась, то ничего бы этого не было! Все было бы как раньше!

— Конечно! Если бы ты знал кто я, то даже не взглянул бы на меня! Не говоря уже о большем!…

— А может, и взглянул бы, откуда ты знаешь? Думаешь, я слепой и не заметил бы, как ты изменилась? Может, признаешь, наконец, что облажалась и не надо было отношения со мной со лжи начинать, а, Лея?

— Это ты-то не слепой? — закатываю глаза. — Да человек, лишенный зрения, и то лучше в людях разбирается! Тебе же мерещится черти что! А что находится прямо под твоим носом, ты в упор не замечаешь!

От нашей перепалки даже Егор притих.

Только икнул на моих руках, ошалело глядя на нас двоих. Прости, малыш. Несмотря на то, что руки подрагивают, действую быстро: раскрыв пакет со смесью, отмеряю нужное количество. Закрутив крышку, от души трясу бутылочку, представляя, что это мои руки сомкнулись на шее Платона. Так бы его придушила, честное слово.

Снова скрипнула дверца холодильника, а с ней и мои зубы.

Вдох. Выдох.

— Давай, Егорушка. Надо поесть…

Малыш вертится, отворачиваясь от бутылки. Хнычет, машет руками. Становится сложно держать его в одной руке, а в другой — бутылочку, но я не сдаюсь.

— Дай помогу.

— Нет.

— Лея, не глупи!

Платон подходит ближе. Чувствую его приближение каждой клеткой, жар его тела обволакивает спину, а сандаловая удавка медленно обвивается вокруг шеи, лишая меня чистого кислорода.

— Я сама справлюсь!

И тут будущий хоккеист или балерун ногой выбивает бутылочку из моих рук. Крышка с соской отлетает, как пробка от шампанского. Молоко как в замедленной съемке взмывает к потолку.

Я успеваю только моргнуть.

Уже через секунду пропитанная смесью футболка прилипает к груди и животу.

— И как, справилась?

Останавливаю взгляд на Платоне. Глаза холодные, прозрачные, как изумруды.

Плакать хочется. От бессильной ярости и его холодного тона. Так бы и выцарапала эти бездушные зеленые глаза.

— Отдай мне ребенка и переоденься.

И во что я должна переодеться? У Дмитриевых нет моих вещей. А еще одну футболку Платона, пропахшую сандалом, я просто не вынесу. Потому что знаю — стоит мне ее надеть, и я окончательно разрыдаюсь. Было в разы легче, когда наши с ним встречи длились от силы минуту. 

— Лея! — рявкает Платон. — Просто уйди с моих глаз в этой мокрой футболке!

Отдаю ему внука и плетусь в общую ванную комнату.

В зеркале вижу, как под мокрой белой футболкой проступает черный бюстгальтер. Видимо, опять не прошла «Модный приговор» от Платона.

Футболку, джинсы и лифчик бросаю в стиральную машину. Стирать их вместе не рекомендуют, но выбора нет. От одежды сильно пахнет молоком.