Роман
– Марина! – почти рычу, смотря, как она попивает вино, облокотившись на стойку моего бара. Выводит. Намеренно вытаскивает из меня всех демонов. – Какого черта?! – дышу через нос, из последних сил пытаясь держать себя в руках. Отступает, когда я надвигаюсь на нее. Боится. Правильно делает. Я никому не позволю решать за меня!
– Решила дать девочке шанс, – держит лицо, надевая маску бесстрашия. Наливаю себе виски, не разбавляю, выпиваю залпом и срываю с себя пиджак.
– Я давал тебе такое право?! – повышаю голос, чувствуя, как хриплю от ярости.
– Я взяла его сама! – дерзко заявляет она и наливает себе еще вина. Одним резким движением смахиваю со стойки ее бокал, забрызгивая нас и все вокруг красным полусладким. Хватаю ее за платье и резко встряхиваю, притягивая к своему лицу. Марина зажмуривается и часто дышит от страха. Я поклялся ее не трогать, но в данный момент это очень сложно.
– Слишком много на себя берешь! – вкрадчиво произношу я ей в лицо. – Я отнимаю у тебя все права! – отталкиваю ее от себя и наливаю еще виски. Меня не отпускает. Все складывалось как нельзя лучше, все шло по выстроенному плану. Но… – Жалко тебе девочку?! Только это не я разбил ее иллюзию, я как раз ее выстраивал. А теперь сломаю. Если ты этого добивалась, наслаждайся.
В кармане вибрирует телефон, Марина невозмутимо поправляет платье и направляется на выход из моего кабинета.
– Стоять! Я с тобой ещё не закончил! – рявкаю на нее, и она послушно возвращается к бару, намеренно наступая туфлями на осколки бокала. – Да, – отвечаю на звонок.
– Мы ее нашли, – четко сообщает Мирон. Закрываю глаза, глубоко вдыхая.
– Вези девочку в усадьбу, – распоряжаюсь и скидываю звонок.
– Будешь утешать «бедную девочку», – повторяю слова Марины. Молчит, играя вновь налитым бокалом вина. – Расскажешь ей, какое я чудовище, для профилактики, чтобы не вздумала больше бежать. Приукрась, как ты любишь. У вас будет на это время. Вы теперь обе под охраной в этой комфортабельной тюрьме, как ты называешь усадьбу.
Моя рубашка вся в брызгах от вина, раздражает. Снимаю запонки, со звоном кидая их на стойку.
– Когда я выходила за тебя замуж, мне, как этой девочке, казалось, что в тебе есть душа…
– Ох, оставьте, Марина Евгеньевна, лирика – это не ваше, – иронизирую со злостью. – Ты выходила замуж за мои деньги. Разве я тебе их не дал?
Морщится, залпом допивая вино. Слишком много алкоголя для нее. Нужно принимать меры. Завтра же прикажу прислуге избавиться от всех запасов алкоголя.
– Ммм, ты неисправим. Иногда кажется, что ты даже не человек, а расчётная машина. Чем тебе не угодила Валерия? Она бы гармонично вписалась в твой мир. Вы созданы друг для друга. Точнее, ей нравится тебе служить, принимая все твои заебоны.
– Валерия… – усмехаюсь, начиная расстёгивать рубашку. – В отличие от тебя она знает свое место.
– А команду «фас» она тоже исполняет?
– Все, свободна. Утомила, – отмахиваюсь от нее, на самом деле спасая от вспышки моей ярости. Я почти теряю контроль, которому учился очень долго. Распахиваю дверь кабинета. – Тамара! Свежую рубашку, – командую прислуге, сбрасывая с себя грязную.
Марина встаёт с кресла, прихватывая с собой ополовиненную бутылку. Уже рассвет, а мы еще даже не ложились, голова раскалывается. Вырываю у неё бутылку. Марина посылает мне милую улыбку, обнажая белые зубы, и ведет ногтями по моей груди.
– Как несправедливо. Тебя шрамы не испортили… – выдыхает мне в лицо с упреком и уходит. Всегда с упреком. И я принимаю это. Давно все принимаю. И расплачиваюсь. Только ей мало, она хочет душу, которой у меня нет.
В кабинет забегает сонная Тамара, протягивая мне рубашку, киваю, одеваюсь.
– И осколки прибери, – указываю на пол. Сажусь в кресло, откидываюсь на спинку, прикрываю глаза, пытаясь расслабиться.
Ну куда ты помчалась, моя Елизавета, рано тебе бежать, придёт время, и я предоставлю тебе такую возможность. А может, и нет. Сегодня возникла мысль о долгосрочном контракте. Пожизненном. Елизавета очень ценный актив, эксклюзивный. И ведь не так все плохо могло быть у девочки, она почти приняла мои правила игры…
Прислуга шуршит и звенит осколками, раздражает. Но я дышу. Один глубокий вдох, задерживаю дыхание, не дышу, пока легкие не начинают гореть. Выдыхаю. И так несколько раз, пока меня не отпускает. Елизавете не нужны мои эмоции. Ей не понравится.
Отключаюсь на некоторое время. Нет, не засыпаю, именно отключаюсь. Я давно уже не сплю нормально и не вижу снов. Меня словно выключают, погружая в полную темноту, и включают в заданное время.
Прихожу в себя, только когда раздается стук в дверь.
– Входи, – я знаю, что это Мирон привёз мою невесту. Глаза не открываются, продолжая зависать в темноте. Головная боль отступила, и я пытаюсь удержать это состояние. Одно резкое движение – и меня прострелит прямо в виски, словно шарахнет током. – Девочку ко мне в кабинет, – распоряжаюсь я, когда слышу, как Мирон входит. – Сам свободен. Без моего разрешения никого не выпускать из дома!
– Понял, – отзывается Мирон. Еще один мой сторожевой пес. И я тоже ценю его работу. Он, наверное, единственный человек, которому я доверяю. Такие подчинённые сейчас редкость. Но Мирон бывший эфэсбэшник, и он привык не обсуждать приказы.
Слышу ее тихие шаги и тяжёлое, частое дыхание. Мирон удаляется, закрывая дверь. Тишину разбавляет лай моих сторожевых псов, ночью их спускают с цепей. Если бы не лай, могу поспорить, я бы услышал стук ее сердца. Всхлипывает, как ребенок после истерики, но стоит на месте. Открываю глаза, резко сажусь ровно и морщусь от резкой боли в висках. Игнорирую боль, рассматривая девочку.
Заплаканная, уставшая, дышит ртом, хватая воздух, словно простужена. Растрёпанная, в каких-то дешёвых тряпках, немного подрагивает, сжимая кулаки. Встречаемся взглядами, застывает, кажется, совсем не дышит. Смотрит с ненавистью, но глазами оленёнка. Красивая. Такая настоящая, сильная эмоция. Коктейль эмоций: страх, ненависть, растерянность. Вкусно.
– Отпустите меня, – снова переходит на «вы», всхлипывает и обнимает себя руками, подрагивая, хотя в кабинете довольно тепло. – Я не буду все это делать. Отпустите меня, – отчаянно просит она.
– Что именно ты не будешь делать? – держу ее взгляд: красивые глаза, лазурные, с пеленой еще не высохших слез.
– Ничего, – мотает головой, глотая воздух, словно ей трудно говорить.
Как бы это странно ни звучало, я успел привыкнуть к Елизавете. Есть в ней что-то очень утонченное и чистое, хорошие гены и настоящая женственность. Но, сука, Марина сломала все мое воспитание. Встаю с места, медленно иду к девочке. Отступает. Хочется сорвать с нее эти дешёвые, бесформенные тряпки, они портят ее безупречную фигуру, моя невеста достойна только брендов.
– Ну, пожалуйста, – отступает от меня, в страхе распахивая глаза.
– Нет. Не трать силы. Не все так страшно, как тебе может показаться.
Продолжаю идти, смотря, как Елизавета отступает, пока не натыкается на диван и, вскрикивая, падает в него, вжимаясь в спинку.
– Вы чудовище! Не трогайте меня. Я не ваша собственность! – задыхаясь, бьется в истерике, когда я нависаю, над ней.
– Успокойся!
– Вы не имеете права, я пойду в полицию! – словно не слышит меня, кричит, рыдая.
– Елизавета! – повышаю голос. – Приди в себя!
Голова раскалывается. Ненавижу женских истерик. Они меня раздражают. А слез так вообще не выношу.
– Отпустите! Немедленно! – начинает колотить меня в грудь.
– Лиза! – хватаю ее за плечи, встряхиваю. Не реагирует.
– Ненавижу! Я никогда не выйду за вас замуж. Вы бездушное чудовище!
Размахиваюсь и даю ей легкую, но отрезвляющую пощечину. Совсем чуть-чуть, но девочке хватает. Моментально затихает, распахивая глаза. Прикасаюсь костяшками пальцев к месту удара, ласкаю. Нежная кожа моментально краснеет. Ее естественный тонкий запах прерывает запах вокзала и душного автобуса. И это тоже раздражает.
– Мы все обсудим… – посматриваю на наручные часы – уже почти семь утра. – Вечером. Когда ты приедешь в себя. – Щека у нее горит, как и скулы, трогаю лоб. Горячая. Температура высокая. – Добегалась. Заболела, – констатирую я и отступаю.
Набираю Мирона.
– Доктора вызови, – командую я и сбрасываю звонок. – Идём, – подаю ей руку. Естественно, не берет. Сам хватаю ее за запястье и тяну за собой прямиком на второй этаж в ее новую комнату. А могла бы жить в пентхаусе, ходить на работу и беседовать со мной за обедами. Правда не всегда приносит облегчение, иногда она убивает.