Отвергнутая. Игрушка для Альф

Глава 1. Малиновые пирожные

— Я с ней только из-за пекарни, — голос Малька вибрирует нежностью. — Ее отец после нашей свадьбы оставит ее мне. Он хочет отойти от дел…

Я не сразу понимаю, что речь идет обо мне, моем отце и его пекарне. Слишком жестоки его слова.

— А что потом? — отвечает ласковый девичий голосок.

— Потом я стану вдовцом.

Сердце пропускает несколько ударов, и бесшумно отступаю от двери кладовки. Мама учила меня никогда не паниковать, но ее рядом нет. Она с отцом сейчас в приюте для бездомных.

— Я продам пекарню, — голос Малька становится жестче. — Саймон - полный идиот. Сколько раз ему предлагали продать пекарню? Место вкусное, можно выручить хорошие деньги.

— Тебе не Саймона стоит бояться, а мать Тинары, — воркует девичий голосок. — Может, ты и не в курсе, но она не всегда была такой, как сейчас. Слухи о ней разные ходят. Говорят, она волчица, Мальк, и чародейка.

— Тогда я Альфа Северных Лесов.

— А где тогда твой брат?

— Что?

— Их двое, Мальк. В Северных Лесах сейчас два Альфы. И оба, говорят, красавчики.

Пячусь, выхожу из темного коридора к прилавку и кидаюсь прочь.

— Куда?! — раздается недовольный старческий голос и мои плечи стискивают стальные пальцы. — Я за малиновыми пирожными пришел…

— Пустите!

— Без пирожных не уйду! У меня свиданка.

Меня в захвате удерживает щуплый босой старик в белой тоге и с длинной до пупа бородой. От него пахнет влажным мхом и сосновой смолой. Оборотень?

— Он самый, — мутные глаза вспыхивают желтым огнем. — Очень старый и злой волк.

— Мне надо идти, — пытаюсь вырваться, а он меня встряхивает.

— Куда?

— Тина! — я вздрагиваю от голоса Малька, и старик вглядывается в мои глаза. — Тина! Ты где?

— Тут она, милок, — покряхтывает старик, обнажая зубы в улыбке.

— Нет… — шепчу я. — Прошу… Отпустите…

Звенит колокольчик над дверью, и на крыльцо обеспокоенно выходит Мальк:

— Верховный Жрец…

Я замечаю, как он торопливо и воровато поправляет фартук и пояс брюк. Меня окатывает дрожью.

— Вы по субботам приходите, — Мальк улыбается. — Разве нет?

Я распахиваю глаза. Я знаю, что субботними ночами в пекарню заглядывает Верховный Жрец Северных Лесов за пирожными. Его всегда встречает мой папа, а сама я его никогда не видела и думала, что отец привирает.

— Хочешь сказать, что пирожных нет? — Верховный Жрец недовольно щурится.

— Мы… вообще-то закрыты…

— Будто меня это остановит, — Жрец выпускает меня из хватки и беспардонно проходит в пекарню.

Оглядывает пустые прилавки, и когда я отступаю, разворачивается и указывает на меня повелительным жестом:

— Иди готовь пирожные.

Я цепенею под его сердитым взглядом. Наверное, стоит сказать, что те самые пирожные готовит мой папа, а не я.

— В темпе, милая…

— Нам проблемы не нужны, — шепчет Мальк. — Тина, лучше не спорить.

— А ты иди гуляй, — Жрец шагает перед прилавками. — У тебя же свои, наверное, есть очень важные дела.

— Ну что вы, Верховный Жрец… — улавливаю в голосе Малька липкие нотки угодливости.

— Она справится, — Жрец фыркает и поднимает взгляд пучок сухоцветов на стене. — Она же дочь своего отца.

— С пирожными у нее беда…

— Иди, — Верховный Жрец обращает на него горящий взор.

Мальк толкает меня в пекарню, мажет губами по щеке и шепчет:

— Будь умницей.

Опять звенит колокольчик над дверью, и я медленно вытираю щеку ладонью под внимательным взглядом Верховного Жреца.

— Я, правда, не дружу с пирожными.

— Куда хотела сбежать?

— Не знаю… Куда-нибудь… Лишь бы подальше отсюда…

— Могу устроить, — Жрец расплывается в улыбке. — Но я тебя сразу предупрежу, что от меня лучше помощи не принимать.

— Почему?

— Когда нужна помощь, вопросов не задают.

Медленно выдыхаю и решаю, что не стану принимать помощь от странного босого старика. Папа никогда не называл его другом, поэтому будет ошибкой ему доверять.

— Какая ты рассудительная, — хмыкает Жрец. — Тогда иди пирожные готовь.

— У нас нет малины… — шепчу я. — Только малиновый джем.

— Нет, хочу из свежей малины, — зло щурится и топает ногой. — Твой отец никогда не предлагал мне пирожные с малиновым джемом, Тинара. Какое неуважение.

— Но рынок закрыт…

Через мгновение Верховный Жрец уже передо мной, хватает за запястье и хрипит:

— Есть решение. У меня всегда есть решение.

Дальше происходит какое-то безумие. Он тащит меня за прилавок, игнорируя крики, после увлекает в коридор и тянет через кромешную тьму. Деревянный пол сменяется травой и мхом, по лицу хлещут ветки и запахи муки и ванили обращаются в ароматы влажной почвы, хвои и коры.

— Вот тебе малина, — дергает на себя, затем решительно толкает в грудь, и я падаю на мягкую траву у колючих зарослей. — Собирай! Без малины из леса не выйдешь…

В ужасе оглядываюсь. Я в лесу, который погрузился в сизые сумерки. Стены пекарни исчезли, будто их и не было.

— Нет… — шепчу я, и не нахожу нигде Жреца, который словно испарился в лесных тенях. Меня трясет, и я жалобно попискиваю. — Эй! Вы где? Куда вы… Эй…

Цепенею, когда слышу шорохи и хруст веточки. Зажмуриваюсь и закусываю губы. Медленный выдох, потом я открою глаза и проснусь. Так я и делаю, но я все еще в лесу, и передо мной стоят два огромных белых волка и удивленно облизывают окровавленные морды, не спуская с меня сияющих голубых глаз.

Глава 2. Какая игривая

Один из волков фыркает, и я медленно отползаю к кустам малины. Я не хочу, чтобы меня сегодня ко всему прочему еще и съели. Волки переглядываются. С осуждением и разочарованием, и я понимаю, что передо мной оборотни, а не дикие звери.

— О, нет… — всхлипываю я.

Ничего хорошего об оборотнях я не слышала. Жестокие, высокомерные и кровожадные дикари, которые лишь притворяются цивилизованным обществом, но по своей сути…

Сбиваюсь с мысли, когда волки с хрустом костей встают на задние лапы, раздаются в плечах и росте. Я от ужаса икаю, прикрываю рот ладонью и поднимаю взгляд на мускулистых и шерстяных чудовищ, которые опять облизываются и наклоняются ко мне, шумно выдохнув в лицо:

— Кто такая?

Обнажают клыки в оскалах и утробно рычат. Земля подо мной аж вибрирует.

— Может, она глухая? — урчит левый монстр, и я опять икаю.

— Пахнет булочками, — отвечает правый. — Чуешь?

— Чую.

— Городская девочка.

— Да, — левое чудовище наклоняется ближе и тянет носом воздух у виска. — А еще… — переходит на рык, от которого меня бросает в дрожь, — она в охоте…

Второе чудовище следует примеру первого и шумно втягивает мой запах у правого уха.

— Сладкая, — урчит он, — и невинная…

Позвоночник простреливает искрой страха, и она охватывает шею и щеки холодом.

— Боишься? — правое чудище заглядывает в глаза. — Что ты тут потеряла? Далековато ты от города. И забрела слишком глубоко в лес.

— М-ммм-ммммалину, — едва слышно отвечаю я. — Меня Жрец… Жрец… — задыхаюсь в панике под немигающим взглядом звериных глаз, — Жрец… сюда привел…

— Зачем тебе малина? — спрашивает второе чудище и когтистым пальцем разворачивает мое лицо к себе. — Да в такое время, крошка?

— Для пирожных… Отпустите меня… Я хочу домой…

— А ты знаешь, где твой дом? — волчьи глаза разгораются мягким и гипнотизирующим огнем. — Знаешь, куда идти? И как далеко идти?

— Очень далеко идти, — усмехается другой оборотень. — И заплутаешь, милая. Лес может вывести, а может запутать.

— Тогда я соберу малину и дождусь Жреца… — неуверенно отвечаю я. — Прошу… Я тут не по своей воле…

— У меня для тебя плохие новости, — правое чудище шепчет на ухо. — Вокруг тебя не малина, а ежевика.

Я не могу даже моргнуть в ответ, когда влажный холодный нос касается моего уха.

— Как тебя зовут?

— Ти-ти-тинара…

— Ты мне нравишься, Тинара. И сегодня отличная ночь, чтобы познать страсть зверя. Не каждой смертной так везет.

За волной холода следует волна жара и слабости. Я опять икаю, а затем вскрикиваю, когда понимаю, о чем идет речь. Неуклюже переворачиваюсь на живот, путаясь в юбках, а после вскакиваю на ноги.

— Ну, куда же ты, — крепкие мужские руки рывком прижимают меня спиной к напряженному телу. Бархатный голос обжигает ухо. — Не убежишь. Это ведь наш лес, Тинара.

— Наш, — тихо и мягко отзывается второй голос, и в глаза заглядывает молодой мужчина. Высокие скулы, четкая линия челюсти, хитрый прищур голубых глаз и растрепанные волосы до плеч. — Какой сюрприз, да?

Пока один удерживает меня, перехватив руки за локтевые сгибы, и касается губами мочки, второй целует меня. Жадно и глубоко, проталкивая язык мне в рот. Я чувствую вкус крови, на несколько секунд разум плывет, но затем я в полубреду и с мычанием кусаюсь.

Отталкиваю возмущенно охнувшего мерзавца, вырываюсь и бегу с криками через колючие кусты.

— Она меня укусила!

— Дерзкая, — хмыкает второй. — Мне такие по нраву.

Оглядываюсь. Голые, возбужденные и расплываются в жутких улыбках. Глаза — горят голодом и похотью.

— Побегать решила?

— Еще и игривая, — усмехается второй. — Верно говорят, хочешь соблазнить Альфу, побегай от него.

Их широкие мощные плечи обрастают белой шерстью, уши вытягиваются, а глаза разгораются ярче.

— Что может быть увлекательнее охоты на прелестную самочку?

Глава 3. Откажись

— Я не сама явилась в ваш лес! — кричу я прорываясь сквозь кусты, которые царапают кожу острыми колючками до крови. — Я не нарушала правил! Дайте уйти!

Слышу треск ткани. Юбка зацепилась за корягу, и я ее неосознанно рванула ее на себя.

— Черт!

— Все эти ваши платья точно в лесу лишние, — слева на меня налетает белый монстр, валит на землю и с рыком рвет юбки и подъюбники. — Тебе в них неудобно бегать.

Верещу в ужасе, и неожиданно по моей щеке от челюсти и виска проходит теплый и влажный язык. Недоуменно замираю, вглядываясь в горящие голубые глаза, и через секунду опять брыкаюсь и кричу:

— Пусти! Пусти!

— Никто не приказывает Альфе Северных Лесов!

Треск ткани, и он рвет последнюю нижнюю юбку из тонкого хлопка. Я захлебываюсь в рыданиях.

— Тихо! — пальцы сжимают мой подбородок, и я замолкаю, завороженная голубыми огоньками глаз. Мягкие волосы касаются моих щек, чувственные губы расплываются в ласковой улыбке. — Ты чего так кричишь?

Красивый. Порочно красивый, с четкими чертами лица и надменным изгибом бровей.

— Я Эрвин, — вновь улыбается.

— Эрвин, — тихо повторяю я, не в силах отвести взора, утопая в голубом сиянии его магнетических глаз. Лес исчезает, расплывается я размытые пятна, и меня накрывает волна теплого желания, смывая страх, и Эрвин шепчет:

— Ты очень громкая девочка, — его рука скользи от колена по внутренней стороне бедра до края кружевных панталон.

Голос низкий, хриплый от возбуждения и мягкий, как густая шерсть на загривке песца. Каждое его слово, что слетает с его губ, касается моих теплым выдохом.

— Эрвин Полуночный Клык, — шепчет и въедается в губы с рыком, который растекается в моей груди сладкой патокой.

— Да и я представлюсь нашей внезапной гостье, — Эрвина спихивают с меня нетерпеливые мужские руки, и через секунду я уже в объятиях другого оборотня.

Или того же? Близнецы? У этого верхняя губа чуть тоньше и прищур глаз более подозрительный и жестче.

— Ты нас различать уже начала? — теплые пальцы пробегают по щеке и скользят по шее к ключице. — Я Анрей, — обнажает зубы в улыбке. — Повтори, чтобы запомнить.

— Анрей…

— У тебя приятный голос. Хочу услышать твой стон, — его губы обжигают шею, и его пальцы касаются меня между ног сквозь тонкую ткань нижнего белья. Я пульсирую под его прикосновением жаром, который уходит в живот и плавит внутренности.

Давит на напряженную горошину, ведет пальцы по кругу, вырывая из меня громкий стон. Я выгибаюсь в спине под густой судорогой и запрокидываю голову, сжимая в пальцах клочки травы.

— Ты прав, — тихо отзывается Эрвин, — красивый голос.

— Я… — в полубреду шепчу, вздрагивая под ласками Анрея, пальцы которого скользят по влажной ткани, под которой наливается кровью мое лоно. — У меня…

— Что? — он целует меня в ключицу.

— Жених…

И это говорю будто не я. Я в последнюю очередь сейчас думаю о Мальке, его предательстве и жутких планах избавиться от меня. Я даже имени своего сейчас не вспомню и не назову города, в котором всю жизнь жила.

— А это проблема, — покряхтывает ехидный старческий голос.

— Мать твою! — рычит Эрвин, а я выныриваю из омута дурмана, отталкиваю Анрея и выползаю из-под него с отчаянными всхлипами недоумения и стыда.

— Старый ты черт! — Анрей скалит зубы на темные тени за соснами. — Проваливай!

— Отошел на минуточку, — из теней выходит Верховный Жрец, — а ты кинулась соблазнять хозяев этих земель.

— Нет, я… — прикрываю ноги разорванной юбкой.

— То, что тебя терпели наш отец, не значит, что мы тебя будем терпеть, — Анрей медленно и в гневе выдыхает.

— Можете не терпеть, — Жрец расплывается в улыбке. — Мне-то что?

— Проваливай.

— Или мы за себя не ручаемся, — Анрей подтверждает слова тихим рыком.

— От жениха отказываешься? — Жрец переводит на меня флегматичный взгляд. — От помолвки, что была в церкви под ликом вашего странного и загадочного Бога?

— Что?

— Я свидетельствую разрыв помолвки, деточка, — пожимает плечами, — чтобы потом у нас тут проблем на ровном месте не возникло.

Анрей и Эрвин переводят на меня алчные и горящие взгляды. Разорву помолвку, и они от меня тут живого места не оставят, а после выкинут из леса, когда удовлетворят свою грязную животную похоть.

— У вас нет прав на чужую невесту, — Жрец приваливается к стволу сосны и сует в зубы травинку. Улыбается с издевкой. — И какая несправедливость, да? Красивые женщины часто заняты… И будь ее жених оборотнем, то вы бы могли отбить понравившуюся девочку, а так… — разочарованно цыкает, — тут только разрыв помолвки. Сейчас или потом… Но пока есть жених или муж, никто не зарится на красавицу.

И смотрит на меня. Вот это Верховный жрец мне поднасрал так поднасрал, как сказал бы мой папа.

— Запретный плод сладок? — шепчет Анрей, и я улавливаю в его голосе нотки черного исступления, поддается ко мне, и я отползаю. — Жених есть?

— Да…

— Да к лешему его, — Эрвин не сводит с моего лица взгляда. — Зачем он тебе?

На мгновение я теряюсь в желании остаться в лесу с двумя порочными мерзавцами, которые только и ждут отмашки, чтобы накинуться на меня. И они сами пребывают в темном помешательстве, и их сдерживает только жрец, который ждет моего ответа и жует травинку:

— Ну? Отказываешься от любимого женишка?

Глава 4. Придется очень постараться

— Я не стану отказываться… — медленно выдыхаю, — от помолвки…

Отказаться сейчас от помолвки — скормить себя голодным оборотням. Мне надо вернуться в город и уже там решать вопрос с Мальком и нашей свадьбой.

— Тогда мы подождем… — Анрей обрастает шерстью и бесшумно обходит меня по кругу волком.

— И с женихом, видимо, все негладко, — Эрвин скалится в улыбке, вглядываясь в глаза.

Я зажмуриваюсь, чтобы любопытный оборотень не лез в мои мысли, и он смеется. Тихо, бархатно и тепло. Трясу головой, прогоняя волчий морок.

— И как он тебя обидел? — спрашивает Эрвин.

— Не твое дело…

— Никакого уважения к Альфе, — Эрвин недовольно усмехается. — Открой глаза, Тинара.

— Нет.

— Зря ты так, Тинара, — раздается голос Анрея в голове, и я оглядываюсь на белого волка за спиной.

Не моргает, но с угрозой щурится.

— Я хочу домой…

— Малину собрала? — скучающе спрашивает Жрец.

— Вы меня не к малине выкинули, а к ежевике, — шепчу и мой голос дрожит, когда Анрей подкрадывается ко мне и зарывается носом в волосы, — и к двум оборотням…

Закрываю глаза, когда он с шумом выдыхает, вызывая во мне волну озноба.

— Старый я, — Жрец отплевывает, — вот и путаю малину с ежевикой.

— Мы отведем тебя к малине, — в голове вибрирует голос Анрея и его влажный нос касается уха, — к самой сладкой, к самой сочной ягодке…

— Нам такая и нужна, да? — Жрец проводит пятерней по бороде и улыбается, когда Эрвин зло на него оглядывается. Улыбка становится шире. — Вряд ли пирожные получатся вкусными с вялой, незрелой или гнилой ягодкой. Я не кондитер, конечно, однако…

— Как тебя еще на виселице-то не вздернули? — рычит Эрвин.

— За что? — Жрец вскидывает бровь.

— Будет тебе малина, старый, — клокочет Анрей. — А теперь сгинь.

— Нет… — шепчу в отчаянии я.

— Предупреждаю, — Жрец щурится на двух братьев. — Она от помолвки не стала отказываться. Зашла в лес невинной невестой и такой же выйдет. Не для вас ее ягодки созрели.

Мои щеки горят и плавятся от стыда, и я хочу плакать. Анрей и Эрвин одаривают мерзкого старикашку злобным рыком.

— Я просто хочу уйти….

— А я хочу пирожных, — Жрец невозмутимо пожимает плечами.

— Вы… вы…

— Отвратительный, гадкий, мерзопакостный, хитрый и старый черт, — спокойно перечисляет Верховный Жрец. — Я в курсе. И я теряю терпение.

Я не знаю, как именно может учудить старик в гневе и в своих капризах, но он уже затянул меня в безвыходную ситуацию. Мне нужна малина и срочно. Я могу не выйти из леса.

— Попроси нас, — Анрей обнажает резцы в волчьей высокомерной улыбке. — Со всем уважением, Тинара.

Перевожу молящий взгляд на Верховного Жреца, который со лживой печалью вздыхает:

— Так-то они правы. Это их Лес.

Анрей и Эрвин сидят передо мной, горделиво вскинув свои волчьи морды, и в ожидании косят на меня горящие глаза.

— Это возмутительно…

— Твой отец давал клятву, что я в любой день могу прийти и попросить малиновые пирожные, Тинара, за одну услугу. Тогда ему показалось это полнейшей ерундой, а сегодня малиновых пирожных нет. Ты знаешь, что бывает, когда клятва Верховному Жрецу нарушается?

Не хочу знать, каков гнев Жреца. Да, он выглядит тощим безумцем, но в нем есть сила, которая способна перенести меня из центра города в Лес за пару секунд.

— Лорды Северных Лесов, — опускаю я взгляд и прижимаю ладонь к груди. — Я прошу вас смилостивиться над обычной смертной и позволить собрать малину для пирожных.

— Что думаешь? — самодовольно спрашивает Эрвин у брата.

— Она такая миленькая, — отвечает Анрей. — Сама как сладкая пироженка.

— Глаза подними, — приказывает Эрвин.

Альфы Северных Лесов проникают в мои мысли густым потоком вожделения. Они хотят меня искушать, испробовать, и я должна об этом знать. И они очень и очень недовольны, что у их внезапной гостьи, есть жених, который своим незримым присутствием сдерживает их желание полакомиться мной.

— А что мы получим взамен? — тихо спрашивает Анрей, и его глаза разгораются высокомерием.

— Моей платой станет…

Я судорожно соображаю, что я могу пообещать двум порочным чудовищам за малину, и воцаряется тишина. Даже ветер стихает в ветвях деревьев.

— Малиновые пирожные, — едва слышно отвечаю я. — Это будет честная плата.

— Согласен, это будет справедливо, — тихо и одобрительно соглашается Верховный Жрец.

В волосы ныряет игривый ветерок и летит прочь в ночные тени. Анрей и Эрвин молчат, и я улавливаю негодование в их молчании.

— И Лес принял ее обещание, — Жрец потягивается, с издевкой хохотнув. — Каждый раз радует, как он внезапно решает изъявить свою волю. То молчит годами, а потом… Малиновые пирожные для моих Альф? Звучит интересно!

— Тебе с пирожными придется очень постараться, крошка, — Анрей поднимается на лапы, прижимает уши и урчит, — мы невероятно избалованы деликатесами и не так просто нас удивить.

Я бы хотела сейчас вскинуть подбородок и заявить, что я готовлю лучшие пирожные в мире, но это не так. Они выходят у меня средней паршивости. И я всегда очень стараюсь. Честно-честно, однако у меня лучше всего выходят булочки и пушистый хлеб из кукурузной муки.

— Следуй за нами, ночная гостья, — Анрей бесшумной белой тенью плывет среди зловещих черных стволов и кустов. — Будет тебе малина.

Глава 5. Сладкая ягодка

Следую за Эрвином и Анреем. Молча. И гадаю, почему я их различаю, учитывая, что сейчас они точно одинаковые с волчьих белых спин. Лунный свет, что пробивается сквозь кроны, тускло освещает наш путь, и я ничего особо не вижу кроме двух хвостов.

С опозданием понимаю, что я без туфель, которые, похоже, потеряла, когда с криками убегала от оборотней. Стопы утопают в мягком влажном и прохладном мху, ветер лениво треплет мои волосы, и я делаю глубокий вдох. Воздух будто звенит от хвойной чистоты.

Вздрагиваю и замираю, когда доносится уханье совы, и мои сопровождающие оглядываются.

— Тут рядом, кстати, медведь бродит, — Эрвин с угрозой щурится.

— Медведь? — повторяю я и вскрикиваю, когда в нескольких шагах кто-то шуршит.

Прикрываю рот ладонью и трясусь в ожидании голодного большого медведя.

— Это был еж, — Анрей обнажает зубы в легком оскале.

И действительно через несколько секунд у моих ног пробегает большой и важный еж, который останавливается, принюхивается и скрывается в кустах, недовольно фыркнув.

— Ежи тоже могут быть злыми, — мрачно отзывается Эрвин и продолжает путь.

— Могут за пятки покусать, — подтверждает Анрей, и я не пойму, шутят они или нет.

Я слабо улыбаюсь, и Анрей, недовольно встряхнув ушами, бежит трусцой за братом. Ладно. Лучше мне не отсвечивать, не привлекать лишнего внимания и не раздражать оборотней, а то они очень напряжены.

— Вот тебе малина.

Выводят меня густым зарослям среди высоких сосен. Первая проблема — ночь и почти ничего не видно. Вторая — мне некуда собирать малину. Минуту мнусь и решительно отрываю от верхней юбки кусок ткани. Оборотни оглядываются, а я шагаю к кустам малины.

Опускаюсь на землю, подобрав под себя ноги, и кладу кусок своей юбки рядышком. Вглядываюсь в листву и веточки, а затем тяну руку наугад, и это плохая идея. В пальцы впиваются острые иголочки, и всхлипываю. Это не совсем не ягодка.

— Мы можем тебе помочь, — скучающе отзывается Эрвин, когда присасываюсь губами к пальцам, чтобы избавиться от колючек.

Недоверчиво оборачиваюсь на волков, которые сидят в нескольких шагах от меня, навострив уши. И на них льется поток лунного серебряного света.

— Ты себе все руки изранишь, — Анрей клонит голову набок, — и вряд ли соберешь много малины.

— И взамен вы что-нибудь потребуете?

Переглядываются и вновь смотрят на меня горящими голубыми глазищами.

— Нет.

Я им не верю. Они точно что-то задумали, но я хочу поскорее выйти из леса и избавиться от Жреца и его оборотней.

— Хорошо, — сглатываю. — Помогите мне… Пожалуйста…

Сидят и молчат. Я жду минуту, две, три, а они не собираются помогать. Разочарованно вздыхаю и возвращаюсь к кустам, и замираю, когда чувствую, как кто-то из братьев прижимается ко мне со спины, скользит рукой по моему плечу к предплечью.

Вскидываюсь, оглядываюсь и недоуменно моргаю. Сидят на том же месте. Молчаливые, пушистые и загадочные.

— Что за…

— Если ты будешь сопротивляться, то мы тебе не поможем, — Анрей зевает.

— Но… вы…

— Мы же должны тебя направить к ягодкам, чтобы ты не поранилась, — Эрвин скалит резцы. — А как иначе-то?

Отворачиваюсь, зажмуриваюсь и вновь я в объятиях чужой воли, которая ныряет в мое тело, течет к руке, и пальцы ловко подхватывают несколько спелых малинок под листочком.

— Вот так, — вибрируют в моих мыслях голоса Эрвина и Анрея, — а теперь надо попробовать… чтобы убедиться в спелости малины.

Закидываю в рот ягоды, и мои губы накрывает тягучий, сладкий и малиновый поцелуй, под которым я задыхаюсь и теряюсь. По груди, спине и по бедрам скользят горячие ладони.

— Сладко?

Обескураженно и в панике оборачиваюсь на Эрвина и Анрея, которые так и не сдвинулись с места. Они лишь щурятся, ожидая моего ответа. Я киваю и вытираю губы от малинового сока.

— Тогда продолжим?

Вкрадчивая мысль, что я обязана продолжить собирать ягоды, оплетает мой разум черными тонкими нитями. И без помощи близнецов я не справлюсь, чем очень разгневаю Верховного Жреца. Я ведь не хочу злить вредного старика?

— А можно… как-то иначе?

Близнецы сидят в нескольких шагах от меня, но их дыхание обжигает мою шею бархатным и влажным ответом:

— Нет.

Волчьи глаза вспыхивают огоньками, и я теряю власть над телом, которое тонет в жаре, желании и призрачных ласках. Ягода за ягодой, и мое дыхание сбивается под поцелуями, которые кажутся реальными и касаются шеи, щек и даже груди под корсетом.

— Прошу…

Они в моей крови, мышцах и костях. Растекаются черным возбуждением, плавят мозг видениями, в которых пожирают меня поцелуями, прижимаются голыми крепкими телами с двух сторон и шепчут на ухо тихие непристойности.

— Не отвлекайся.

И мне мало фантомных поцелуев и теплых ладоней на коже. Внизу живота растекается сладкий горячий мед, и я хочу почувствовать ласки не только под платьем, но и внутри. Они должны заполнить меня и проникнуть до самого дна, которое спазмирует тянущей болью. Я хочу почувствовать их твердую плоть в руках, во рту и между ног.

Еще одна ягода, и подкатывает волна сладкого напряжения, которое вот-вот разойдется по телу густой негой, но она стихает. Я не чувствую поцелуев, горячих ладоней, и слышу:

— Этого достаточно?

Недоуменно проморагиваюсь, выдыхаю и возмущенно оглядываюсь. Я злюсь. Они меня чего-то лишили. Подвели к краю и не толкнули.

— Достаточно малины, Тинара? — холодно и надменно спрашивает Анрей, будто ничего не произошло.

Я перевожу мутный взгляд на ягоды, что лежат на куске ткани рядом. Да, их будет достаточно для пирожных.

— Или тебе этого мало? — уточняет Эрвин, и говорит он вовсе не о малине. — Или хочешь продолжить?

— И чем меряется девичья невинность? — тихо интересуется Анрей. — Можно ли ее потерять в фантазиях и сновидениях?

— И будет ли невинная невеста желать других мужчин? — Эрвин продолжает размышления своего брата, вглядываясь в мои глаза. — И что хуже, Тинара, отдать тело или душу?

Глава 6. Тайны прошлого

— Бегала по лесу, — невозмутимо отвечает Верховный Жрец, — в поисках малины. Дикая она у тебя.

Я возмущенно оглядываюсь, и он расплывается в ехидной улыбке. Я могу сейчас наябедничать на него и на двух Альф, которые устроили за мной погоню, но стыд не дает мне рта раскрыть.

— За малиной? — папа переводит взгляд со Жреца на меня, и в его глазах проскальзывает растерянность и испуг.

Мой отец, большой суровый дядька с рыжей бородой, явно опасается Жреца. Я чувствую в папе напряжение и настороженность.

— Я пришел за пирожными, а их нет, — Жрец разводит руками в стороны.

— Но…

— Саймон, — тянет Жрец, — ты сам себе придумал то, что я прихожу в определенный день за пирожными. Первые три года ты готовил пирожные для меня каждый день.

— Но ты не приходил за ними, — папа хмурится.

— А это твои проблемы, зайчик, — мягко толкает меня в спину, — займись делом.

Папа шагает ко мне и тянет руку, чтобы забрать у меня малину, но Жрец шепчет:

— Нет, дружочек. Пирожные сегодня — забота твоей дочери. Она же должна была чему-то у тебя научиться.

Наши с папой взгляды встречаются. Я не раз злилась, когда у меня ничего не получалось с пирожными. То крем слишком жидкий, то бисквиты пресные или приторные. Он, конечно, меня подбадривал, обещал, что однажды у меня все получится, но это, чтобы успокоить криворукую дочь.

— За какую услугу ты ему пирожные должен? — тихо спрашиваю я.

В зеленых глазах папы вспыхивает отчаяние.

— Пап…

— Опять с Мальком допоздна шлялась? Вот женой ему будешь… — на кухню врывается мама и замирает, когда видит Жреца. Несколько секунд оторопи и она шипит. — Вот же… ты черт лесной…

Папа кидает на нее печальный взгляд, а затем тоскливо смотрит на меня. Ничего не понимаю. Сделка со Жрецом касалась мамы?

— Гриза, — Жрец расплывается в улыбке. — Ты же моя красавица. Как у тебя дела?

— Проваливай. И я тебя об этом прошу со всем уважением, — шипит мама, и мне кажется, что ее глаза на мгновение желтеют.

Нет. Это все слухи. Нет в крови моей мамы Зверя. Она просто нелюдимая.

— Какое у тебя неуважительное уважение, — хмыкает Жрец.

Мама испуганно окидывает меня взглядом, минуту буравит мои босые ноги, а затем бросается ко мне, чтобы… Она меня обнюхивает. Шею, плечи, руки и лицо. В ужасе вглядывается в глаза, медленно поворачивается к Жрецу и шепчет:

— Да ты издеваешься…

А я смотрю на папу, который опускает глаза и медленно выдыхает.

— Вон! — в истерике визжит мама. — Пошел прочь!

— Без пирожных не уйду, — Жрец мягко улыбается. — И твоя дочь их должна не только мне, но и Альфам Северных лесов.

— Нет… — мама закрывает меня грудью. — Она моя дочь, козел ты старый… Ты, что, задумал?

— Лес принял ее обещание, Гриза.

— Она человек… И к Лесу твоему ублюдочному не имеет никакого отношения. И к этим мальчишкам тем более.

— Они уже не мальчишки, — Жрец недобро щурится. — И да, она человек, но ты — нет. И ты приходила ко мне, чтобы я и мои веселые бородатые друзья дали добро одной упрямой волчице на удочерение маленькой сиротки…

Замолкает, переводит на меня взгляд и со лживой обеспокоенностью шепчет:

— Или это секрет?

Поджимаю губы. Нет, не секрет. От меня не стали скрывать, что меня удочерили. Да я бы сама это однажды поняла. Папа — рыжий, а у мамы — копна густых черных волос.

— Ага, не секрет, — вновь смотрит на бледную маму. — И раз милая Тинарочка дочь волчицы, то…

— То ты решил ее скормить? — она сжимает кулаки. — Скормить тем… Ты же… У тебя совесть есть? — переходит на шепот. — Я… ты так меня наказываешь?

Я обескуражена до онемения. Моя мама — оборотень, и она как-то связана со Жрецом. За ее шепотом скрывается какая-то тайна, которой она стыдится до слез в ее глазах.

— Наказание не по моей части, — Жрец усмехается. — У вас не было малины, и я привел Тинару в лес, ну а там… А там Альфы охотились. Я отвлекся и…

Папа поднимает на него взгляд. Темный, яростный и острый.

— Хватит, — шепчу я. — Они отпустили меня… Я должна испечь пирожные…

— У нее есть жених, — рычит папа.

— Ага, — Жрец скучающе смотрит на ногти, — от которого она хотела сбежать. И, Гриза, — хмыкает, — ты растеряла чуйку? Малька не разглядела?

— Хватит, — зажмуриваюсь. — Прошу…

— Что? — спрашивает мама.

— Жених-то…

— Остановитесь… — поскрипываю зубами. — Мне надо готовить пирожные…

— Жених-то с гнильцой.

— О чем ты? Тина?

Мама касается моей руки, и я ее отталкиваю. Всхлипываю и пячусь.

— Тина…

— Он мне изменяет, — меня бросает в сильную дрожь. — Ясно? У него кто-то есть. И со мной он… Из-за… — лицо сводит судорогой, — из-за пекарни, которую ему обещал отец… И он… потом станет вдовцом…

— На этом я откланяюсь, — Верховный Жрец медленно отступает к двери с улыбкой. — К рассвету приду. За пирожными, а вам, друзья, есть о чем поболтать. И какая ирония, Гриза…

Мама с рыком кидается на него, обрастая черной шерстью. Путается в юбках волчьими лапами, падает и разъяренным чудовищем рвет корсет. Кидается за Жрецом, который со смехом, скрывается за дверью:

— Я думал, что ты научилась смирению, когда была Жрицей Затмения. Видимо, несколько уроков пропустила, но мы нагоним, Гриза.

Грохот, рев и вой, от которого сводит мышцы страхом и отчаянием.

— Милая? — подает голос папа.

— Не сейчас, Саймон, — клокочет тьма в коридоре. — Ты не должен меня видеть такой.

— Ну вот еще, — папа выхватывает кулек с малиной из моих рук, откладывает на стол и решительно тянет за собой. — Я должен видеть тебя любой, — оглядывается, — да, Тинара, наша мама - та еще зверюга. Очень красивая зверюга. И она не кусается.

— Саймон… — мама жалобно всхлипывает и подвывает.

— Редко, но метко срывается, — папа криво улыбается. — Не бойся.

Я переступаю разорванное платье мамы, закусываю губы, и папа берет со стола одну свечу.

Глава 7. Готова ли ты?

— Тина…

Моя мать была любовнице предыдущего Альфы и наворотила дел, раз Верховный Жрец отнял у нее память и имя. В голове не укладывается. Она была моим примером для подражания, а оказалось, что я ничего не знаю о ней.

— Да, я была дурой…

Взбиваю яйца с сахарной пудрой. Я не должна злиться. Ее прошлая жизнь меня не касается, и все мы, как говорит папа, совершаем ошибки, но… Черт возьми!

— Взбивай мягче, Тина, — тихо говорит папа, внимательно наблюдая за моими руками.

— Мы должны уехать, — шепчет мама. — Разорвем помолвку…

— Нет! — я оглядываюсь в страхе. — Нельзя! Тогда они… Мам! Нельзя! Пока я помолвлена, они…

— Взбивай, Тина.

Я ускользнула от Альф и они не получили того, чего хотели. Сейчас я под защитой помолвки, но если ее не станет, то они явятся, и у меня не будет сил сопротивляться их воле.

— Увезти подальше от Северных Лесов и они потеряют свою власть на чужой земле, Тина, — шепчет мама. — Возможно, вам с отцом придется уехать, а мне остаться.

— Что? — папа хмурится.

— Во мне кровь Верховного Жреца, милый, и я принадлежу Северным Лесам. Этот старик сможет найти нас через меня. Просто из вредности.

Подсыпаю сахарной пудры в миску, и папа одобрительно кивает. Пока я делаю все правильно. Из-за страха оказаться в лапах оборотней, я не могу даже осознать измену Малька.

— Либо ты выходишь за Малька, — мама стучит пальцами по столешнице. — Естественно, никакой пекарни ему не видать… Потом он медленно и незаметно слабеет, чахнет и умирает. У тебя будет год на траур…

Я оборачиваюсь. Вот какая у меня мама. Она такие же планы вынашивала и для жены прошлого Альфы?

— Не останавливайся, Тина, — вздыхает папа.

— И мы найдем за это время другого достойного мужчину для тебя.

— Из траура в помолвку? — усмехаюсь я, возвращаясь к яйцам и сахарной пудре.

— Муку добавляй. И не торопись.

— Оборотни упрямые, Тина, — у мамы голос тихий и печальный. — Надо было взять тебя сегодня с собой в приют. Ничего бы этого не случилось.

— И я бы не узнала, что мой жених, который только днем клялся мне в любви, мне изменяет и хочет меня убить, — подсыпаю муки, — даже не знаю, что хуже. Быть в неведении или оказаться в лесу… Может, мне в монахини уйти?

— Ты в своем уме? — возмущенно охает папа.

Вновь подсыпаю муки, и поднимается белое облачко, которое вдыхает папа. Он кашляет, лезет в карман и присасывается к флакончику из красного стекла.

— Долго у тебя кашель не проходит, — мама подозрительно щурится. — Сколько ты на этой микстуре сидишь?

— Все в порядке… Это от муки…

Он пытается улыбнуться, но заходится в кашле. Прижимает руку ко рту, пытается выровнять дыхание, кашель его не отпускает. Склянка падает на пол.

— Папа…

Время останавливается, когда я вижу на его ладони кровь. Я роняю венчик, мама кидается к папе, а он пятится, но она перехватывает его руку и принюхивается к крови, а после поднимает взгляд:

— Саймон…

— Мам.

— Ничего страшного, — папа улыбается, и мама утыкается носом в его шею.

Глубоко вдыхает, и папа закрывает глаза, сильно нахмурившись.

— Ты… — мама отстраняется от него и в ужасе вглядывается в его лицо. — Саймон! Ты от меня скрывал, что болен?!

— Мам… — поскуливаю я. — Пап…

— Ты мазался маслом анеции, чтобы я не распознала запах твоей болезни…

— Дорогая… успокойся…

— Успокойся?! — ее глаза вспызивают желтым огнем и над бровями провыается черная шерсть.

— Ты опять платье порвешь и расстроишься… — папа отступает.

— Ты умираешь!

По телу прокатывается дрожь, и по щекам льются слезы. Когда эта ночь уже закончится?

— Тина, вернись к пирожным, — шепчет папа и медленно пятится к двери, когда у мамы похрустывает лицо и вытягивается в волчью морду. — Милая, я хотел тебе сказать…

И опять кашляет. Мама кидается к нему, уводит из кухни и оглядывается:

— Пирожные, Тина!

— Но…

— Займись ими!

Дверь хлопает, кашель папы затихает, и я поднимаю венчик. И вновь его роняю. Всхлипываю, в глазах все плывет от слез, которые жгут глаза. Вот почему он приблизил к себе Малька, вводил в курс своего дела и обещал передать пекарню. Он знал, что скоро умрет… Сползаю по стене на пол.

— И чего ты так расклеилась, деточка, — слышу хриплый голос Верховного Жреца.

— Папа умирает, — поднимаю взгляд.

— Люди слабые и часто умирают, — всматривается в глаза. — И часто подхватывают всякие нехорошие болячки. И пирожных я так и не искушаю сегодня, да?

— Как вы можете быть таким… жестоким?

— Потому что ничем не могу помочь, — ласково улыбается. — Мне его в Жрецы не взять. Во-первых, он женат, во-вторых, не его это путь.

— Тогда его путь — умереть? — вытираю слезы. — Он же еще не старый… И… Я не хочу… — прячу лицо в руках и вою, — чтобы он умирал… не хочу…

— Если не я могу, то… — задумчиво тянет Верховный Жрец.

— Кто?! — убираю руки с лица и ищу ответ в желтых глазах старика. — Кто?!

— А хорошенько подумать?

Я не в состоянии думать. Мозг расплылся вязкой и липкой субстанцией. Готова просить о помощи кого угодно. Хоть дьявола! Потерять отца? Что станет с мамой тогда? Она за ним уйдет, потому что любит. Да, в прошлом она накуролесила, но сейчас для нее нет никого ближе моего отца, и она не выдержит тоски по тому, кто смешил по утрам, кто вместе с ней ходил по приютам и кто пёк каждый день свежие булочки с маком.

— Ладно, — Жрец щурится, — кровь, что может подарить человеку зверя, только у Верховного Жреца и…

— И?

— Кто у нас главный в лесу? М? — еще сильнее щурится, будто пытается пронзить взглядом мой череп.

Медленно моргаю и шмыгаю. Он говорит об Альфах Северных Лесов. О ком же еще?

— Да. Только и они могут твоего отца обратить и излечить волчьей кровью, но про себя я уже сказал. Моя власть ограничена. Ну, что думаешь, Тинара, стоит ли просить помощи у двух очень голодных волков?

Глава 8. Ягодка согласна?

Вода в круглой купальне молочно-белая, и над ней парит пар. Анрей и Эрвин расположились друг напротив друга, закинув руки на бортик из гладкого светло-серого камня. Вода им по грудь, и я очень рада тому, что он непрозрачная, а ведь могла быть, и мне остается смущаться только из-за широких мускулистых плеч и очень выразительных грудных мышц.

По периметру купальни нет ни одной свечи или фонарика, но круглая луна заливает тут все мягким серебряным светом, в котором изредка тусклыми искорками вспыхивают светлячки. Я хочу спрятаться за колонну, но не могу сдвинуться с места.

— Присоединяйся, Сладкая Ягодка, — Анрей расплывается в улыбке. — Очень расслабляет.

— Я не за этим пришла…

— Либо присоединяйся, либо уходи, — Эрвин щурится и проводит ладонью по влажным волосам, что чуток потемнели от воды. — И я могу предположить, что вопрос у тебя важный, раз ты явилась, хотя так хотела сбежать.

— Мой папа умирает…

Эрвин игнорирует меня, зевает и похрустывает шеей, медленно ее разминая. Альфы не станут меня слушать, если я буду упрямиться.

— Нам ее вывести? — тихо и равнодушно спрашивает слуга, который меня привел в купальню, из тени.

— Нет! — я в отчаянии оглядываюсь, но не вижу его. — Я останусь…

Шаги, скрип двери, и я медленно выдыхаю. Завожу руки за спину, дрожащими пальцами развязываю бантик шнуровки на корсете. Горящие взгляды обращены на меня. Я краснею и закусываю губы, опустив глаза.

Неуклюже снимаю корсет, платье падает с разорванным подолом к ногам, и я стягиваю три нижние мятые юбки. Остаюсь в сорочке, которая порвана по шву до верхней части бедра и панталонах. Чувствую, как соски натягивают тонкую ткань.

Медленный вдох, решительно шагаю к купальне и спускаюсь в горячую воду по гладким каменным ступеням.

— Ну, допустим, — разочарованно вздыхает Анрей.

— Так даже соблазнительнее, — усмехается Эрвин.

Прохожу по центру купальни между Эрвином и Анреем и торопливо сажусь на выступ на равноудаленном расстоянии от них. Ткань сорочки намокает, соски проступаю отчетливее и я немного сползаю к краю выступа, чтобы вода их закрыла, но я неожиданно соскальзываю и ухожу на дно с коротким визгом.

Виз обращается в пузырьки, и я выныриваю на поверхность испуганная и вся мокрая. В попытке отдышаться, откидываю волосы за спину, и замираю под темными взглядами. Сорочка прилипла к коже и стала полупрозрачной.

— Согласен, — медленно и шумно выдыхает Анрей. — Очень соблазнительно.

Я чувствую в густом паре напряжение и заинтересованность. Взгляды двух бессовестных Альф оценивающе скользят по моему телу, и я в ответ отфыркиваюсь от воды и возвращаюсь на свое место с прямой спиной и пунцовым лицом. Соски торчат, но я не стану опять прятать их.

— Мой папа умирает, — стараюсь говорить холодно и отстраненно, но голос предательски дрожит.

— И?

Их взгляды обращены на мою грудь, и опять они не моргают. Лишь медленно вдыхают и выдыхают через нос.

— Я хочу его спасти…

— Как? — Эрвин проводит ладонью по щеке и шее, стирая мелкую испарину.

— С вашей помощью.

Анрей поднимает взгляд и недоуменно вскидывает бровь.

— Его спасет волчья кровь… — начинаю запинаться под его пристальным взором. Тяжело дышать. — Ваша кровь…

— Любопытно, Ягодка, — хрипло отзывается Эрвин. — Ты пришла просить об обращении человека?

— Другого выхода нет…

— Последний раз человека обращал Жрец, — Анрей хмурится. — Наверное, у него были свои причины это сделать, но мы стараемся людей…

— Это была моя мама, — перебиваю его шепотом. — Жрец обратил мою маму…

— Что за бред? Ты человек, Ягодка, — Эрвин усмехается, — и в тебе нет ни капли волчьей крови. Мы бы учуяли.

— Меня удочерили…

Эрвин и Анрей переглядываются и вновь смотрят на меня.

— А Совет Жрецов дал твоей маме разрешение удочерить Ягодку? — Анрей обнажает зубы в нехорошей и подозрительной улыбке.

Кажется, я сейчас стою на тонком льду, который идет трещинами. Я не понимаю подоплеки вопроса, но, похоже, я скоро с треском провалюсь в холодную воду.

— Да…

— Хорошо, — Эрвин касается кончиком языка верхнего правого клыка и щурится на меня.

— А твоя помолвка была заключена и в Храме Солнцеликого, и в Лесу? — Анрей улыбается шире.

— Только в Храме… — сглатываю горькую слюну.

— Так она недействительна, Ягодка, — Анрей разочарованно цыкает. — Раз ты дочь волчицы, то и в Лес с женишком должна была явиться. Таковы правила.

— Это абсурд… — по телу прокатывается дрожь.

— Согласен, Жрецы не должны были давать разрешения на удочерение человеческого ребенка, — Эрвин пожимает плечами, — но, видимо, Лес не был против.

— Ты полна сюрпризов, Ягодка. Человек, а с Лесом связана, — Анрей хищно ухмыляется. — А Лес связан с нами… Удивительно, правда?

— Но мой отец - человек…

— И он умирает, — Эрвин вздыхает. — Мы слышали. Ты хочешь его спасти, но кровь Альфы не вода, Ягодка.

— Тинара, — шепчу я. — Мое имя — Тинара.

— Тинара может идти к умирающему отцу, — голос Эрвина становится холодным и острым, — а Ягодка останется и уговорит Лордов Северных лесов ей помочь.

— Нам и дела нет до рыжего пекаря Саймона, — Анрей придвигается ко мне и цепко всматривается в глаза, — но его дочь — очень сладкая девочка, и она может развеять нашу скуку этой ночью. Если постарается, если порадует нас, но мы в долгу не останемся, Ягодка. Твоя невинность будет платой за кровь Зверя, за кровь Альф, за жизнь отца.

— Мы можем взять тебя и сейчас, — шепчет на ухо Эрвин. — Жрец обвел нас вокруг пальца, подыграл тебе, но на деле твоя помолвка тебе не защитит.

От его вкрадчивого голоса тепло разливается по рукам и ногам.

— Но так неинтересно, — Анрей проводит пальцем от моей переносицы до кончика носа, — ты должна отдаться нам вся без остатка, мы должны купить тебя, овладеть тобой без внезапных вспышек сопротивления и стыда нашей воле и нашим желаниям.

Глава 9. Ты должна радовать, а не раздражать

— И мы согласны, — Анрей расплывается в улыбке.

— Тогда снимай с себя все, — Эрвин щурится и его глаза вспыхивают.

— Нет, — Анрей медленно качает головой.

Переглядываются и медленно встают. Вода струйками стекает по их груди, напряженным животам к влажным завиткам и мужской вздыбленной плоти. Я сглатываю и не могу взгляда отвести от их покачивающихся над водой членов, а затем и вовсе жалобно всхлипываю.

Они большие, и пугают меня темными головками, вздутыми венами, длиной и толщиной. Однажды Мальк улучил момент в нашем поцелуе, взял мою руку и прижал к своему паху, и у него под штанами и фартуком явно был не такой размер. Вот тогда я совсем не испугалась, лишь смутилась, а сейчас и вдоха не могу сделать. И моргнуть.

Неторопливо шагают ко мне, вода идет небольшими волнами. Анрей заходит за спину, а Эрвин заглядывает в глаза и вкрадчиво шепчет:

— Когда мы рядом, не стоит вспоминать о женишке. Это раздражает.

Касается ворота моей влажной сорочки и в следующую секунду с треском рвет. Анрей со спины стягивает ее с плеч, и она уходит под воду к моим ногам, а затем убирает волосы за правое ухо и шепчет:

— А ты нас должна радовать, а не раздражать.

Прижимается ко мне, и в копчик давит его твердый, как камень, член. Дыхание перехватывает, и в мои губы впивается Эрвин, накрыв теплой и мокрой ладонью левую грудь. Его язык глубоко в моем рту, и его пальцы мягко сжимаются сосок, вынуждая меня тихо замычать и шумно выдохнуть.

В глазах темнеет, слабость оплетает ноги, и меня к себе рывком разворачивает Анрей, чтобы тут же голодной и грубо въестся в губы. Я не вырываюсь, стыд и страх тонет под черным клокочущим желанием, что накрывает и меня жаром и дрожью. Перехватывает мою руку за запястье, тянет к паху и сжимаю в пальцах его естество, которое вздрагивает. Твердое и теплое.

Моя рука скользит к упругой головке, и Анрей выдыхает в губы:

— Умница.

Ладонь Эрвина, который целует меня в плечо, спускается по животу и ныряет между ног. Пальцы проскальзывает между набухших горячим желанием складок и давят на напряженную горошинку, вызывая во мне сильную судорогу удовольствия, что срывается с губ стоном.

— Не останавливайся, — глухо шепчет Анрей.

Пальцы Эрвина с мягким нажимом идут по кругу, а моя рука скользить по твердому стволу к яичкам Анрея, оттягивая крайнюю плоть. Новый стон, что идет из глубин моего живота, и я вновь сжимаю головку, которая едва заметно пульсирует и становится тверже.

Я ухожу под волны удовольствия, что нарастает с каждым движением пальцев Эрвина, чьи выдохи обжигают шею. Неосознанно и под стонами ускоряюсь в своих неловких и неумелых ласках, которые обхватывают член Анрея крепкими тисками. Я слышу его рык, и он отзывается во мне спазмами, что режут внутренности и расходятся конвульсией по телу.

Захлебываясь в стонах, целую Анрея, и его член под пальцами пульсирует, и в ладони растекаются горячие густые выстрелы семени. Моя рука слабеет, пальцы разжимаются, и я повисаю в объятиях Эрвина, который с коротким смешком разворачивает меня к себе:

— А как же я, Ягодка?

Я будто пьяная. Сладкая истома расплавила мышцы, растворила мозги, и я в ответ лишь неразборчиво мычу.

— На колени, — шепчет на ухо и касается языком мочки.

Я подчиняюсь, пребывая в топком полубреду. Вода закрывает грудь и доходит до ключиц. Член Эрвина покачивается перед моим лицом, гипнотизируя меня темной головкой и аккуратной дырочкой уретры. Поднимаю недоуменный взгляд.

— Открой свой прелестный ротик и высунь язычок.

Нет сил сопротивляться тихому и обволакивающему приказу. Эрвин уверенно перехватывает член за основание, скользит по моему языку солоноватой головкой, насмешливо вглядываясь в глаза:

— Такой ты еще милее…

Ухмыляется, и его кулак поднимается к головке. Напряженными и быстрыми движениями скользит по члену, и с рыком выпускает мне на на губы, язык и подбородок вязкую сперму. Она обжигает меня, и я вздрагиваю, крепко зажмурившись.

Закрываю рот, прижимаю к липким губам пальцы, и на языке и нёбе растекается солоноватая терпкость, которую я хочу сплюнуть, но слышу:

— Даже не думай. Глотай, Ягодка.

Со всхлипом стыда, который разрастается в груди ядовитым плющом, сглатываю и желаю исчезнуть.

— Предлагаю, леди, — Анрей поднимает меня за подмышки и решительно перекидывает меня через плечо, — переместится в спальню и продолжить.

Глава 10. Кто такая?

Эрвин тащит меня через коридор, который утопает в полумраке. Тусклые светильники на каменных стенах выхватывают из темноты ковер на полу. Да. Вниз головой я могу видеть только ковер и пятки Анрея и его крепкие мускулистые икры. С волос падают капли воды и впитываются темными пятнышками в плотный ворс.

— Парни, — раздается насмешливый мужской голос. — Не хотите винца глотнуть… — замолкает и тянет, — оууу…

Эрвин разворачивается на голос, моя голова покачивается, и вскидываюсь. Мы не договаривались, чтобы мою попу и девичьи прелести видел кто-то третий.

— Да тихо ты! — шипит Эрвин и спускает меня на пол.

Я прячусь за его спину, и слышу заинтересованное:

— У вас тут рандеву, что ли?

— Типа того, — недовольно отвечает Анрей.

— Тогда без вина точно не обойтись, — короткий смешок. — Милая, я не кусаюсь. Дай на тебя посмотреть.

Я не хочу, но все же выглядываю из-за плеча Эрвина, будто меня потянули за поводок. Вижу мужика в синем шелковом халате, расшитом золотыми узорами. Белые волосы до плеч, в руках бутылка вина.

— Привет, куколка, — улыбается он

Высокие скулы, чувственные губы и серебром горят глаза, в которых отпечаталась тень пороков. Отец Альф? Только волосы у него светлее, почти белые, а так прослеживается общая порода.

— Вина? — делает несколько шагов и протягивает бутылку, которую я молча выхватываю и опять прячусь за Эрвином. — Дикая она у вас, — хмыкает и тихо спрашивает. — Кто такая?

— Вестар, не сейчас… — глухо порыкивает Анрей.

Ага, значит не отец. Третий старший брат? Делаю глоток терпкого вина, которое затем растекается на языке медовой сладостью.

— Я слышал вой старого пройдохи, — голос у Вестара мягкий, но под этой мягкостью скрывается недовольство. — Он опять появился? Мне уже собирать вещички и убегать, чтобы неожиданно не оказаться втянутым в его коварные планы?

— Какие? — спрашиваю я и прикусываю кончик языка.

— Кто это девочка? И зачем она тут? — Вестар игнорирует мой вопрос. — Милая, ответь мне, что ты тут забыла?

И он совершенно не смущен наготой братьев, будто это в порядке вещей для них шлятся по замку голыми.

— Я хочу спасти отца, — делаю новый глоток вина, и Анрей бессовестно отбирает у меня бутылку.

Воцаряется молчание. Оборотни прислушиваются к тишине, и я вновь выглядываю из-за плеча Эрвина. Вестар хмурится, затягивает пояс на халате и шипит:

— Он еще тут!

Тоже прислушиваюсь к гнетущей тишине, но ничего не улавливаю кроме своего учащенного сердцебиения.

— Старый чертила, — фыркает Вестар, разворачивается и горделиво удаляется, рыкнув под нос. — Вот сучий потрох, опять что-то задумал.

— А кто это был? — перевожу взгляд на Анрея, который присасывается к бутылке.

— Советник! — долетает злой голос Вестара из темноты. — И по совместительству нянька!

— Дядя, — сердито отвечает Эрвин, и опять меня перекидывает на плечо. Вздрагиваю от его звонкого шлепка по левой ягодице. — И он точно не одобрит нашей сделки.

— Пусть для начала Жреца поймает, — смеется в ответ Анрей.

— У него с ним личные счеты? — тихо спрашиваю я и понимаю, что у меня голова кружится от нескольких глотков вина. Закрываю глаза и повисаю на плече Эрвина безвольной куклой.

— Жреца просто никто не любит, — Анрей с наигранной печалью вздыхает.

— Да, он хитренький, — у меня заплетается язык. — Очень хитренький.

— Как ее развезло, — хмыкает Эрвин и поглаживает по бедру.

Тепло от его прикосновения. Хочу, чтобы он поднялся выше.

— Возможно, он действительно что-то задумал… — продолжаю я тихие рассуждения. — Но что именно? Какой коварный старичок…

Меня покачивает от шагов Эрвина будто на мягких волнах. Он такой сильный, и даже отдышки не слышу. И пахнет от него молодыми сосновыми иголочками и белым мхом.

— Главное сейчас то, что мы задумали, Ягодка, — ласково шепчет Анрей. — А остальное неважно.

Эрвин со смехом швыряет меня на кровать. Матрас подо мной мягко пружинит, и я лениво открываю глаза, смахивая влажные волосы с лица. Взгляд расфокусирован, и я вижу лишь размытые пятна теней, среди которых пляшут огоньки свечей.

— Ну что, Ягодка, переходим к основному блюду?

Советник Вестар

Глава 11. Душой, телом, мыслями и снами

— Давай еще один глоток, — Эрвин подносит бутылку к моим губам, и всматривается в глаза с улыбкой. — Только небольшой. Для настроения.

А я уже и так не хочу сопротивляться, брыкаться и бежать. И все же какие у него красивые глаза. Так светятся, как два волшебных огонька в темноте. Смотрела бы и смотрела в них, позабыв обо всем.

Прохладное горлышко касается моих губ, и я делаю глоток. Сладко и тепло. Хочу вновь откинуться на подушки, насладиться гладкостью шелка под кожей и прислушаться, как полумраке потрескивают свечи.

— Нет, — Анрей ныряет ладонью под затылок и шепчет, — поцелуй меня.

Разве можно противиться этому тихому приказу? Опьянение сплетается с волей и желанием Анрея, и я выдыхаю, прильнув губами к его губам. Но ему мало моей скромности и нерешительности. Он перехватывает инициативу, поцелуй становится, глубоким, жадным и сочным, и я растворяюсь в нем.

Простынь подо мной мокрая, и я не чувствую ног от слабости и возбуждения. Мое тело требует близости каждой клеточкой, подчинившись оборотням и темным инстинктам. Меня возжелали два сильных самца, и я отвечаю им взаимностью, потому что разум ослаб.

Губы Анрея, сменяются голодным ртом Эрвина, который от нетерпения рычит, и грудь заполняет густая вибрация жара.

— Сладкая девочка, — он глотает мой выдох и валит меня на кровать, вновь впившись в губы.

Переворачивается на бок, увлекая меня за собой, и спиной чувствую горячее тело Анрея, который целует меня в плечо. Задыхаюсь между ним, таю и теряю себя. Я — квинтэссенция темного желания, которому не сможет бороться ни одна женщина. И меня не насытят поцелуи, рук и вдохов с выдохами.

Эрвин скользит ладонью по бедру, и закидывает мою ногу на себя. Выдыхаю тихий стон, когда его головка скользить по напряженной горошинке моей плоти и ноющим складкам. Дразнит, улыбается и не торопится взять меня, и уже почти готова умолять о его милости.

Новый стон. Пальцы Анрея касаются тугого колечка мышц между ягодиц. Поглаживают его, смазывая вязким маслом, которое проникает в меня теплым медом и расслабляет.

— Нравится? — шепчет он и проскальзывает в меня двумя пальцами.

Горячий член Эрвина поднимается к клитору, вызывая во мне волну мягкого удовольствия, и Анрей медленно ведет пальцами по кругу, растягивая нежные мышцы, которые плавятся от его глубоких ласк.

Вытягивает из меня пальцы под мое мычание, вновь пробегает по кругу, и Эрвин мягким толчком входит в меня, стискивая мое бедро. Я не чувствую боли, лишь сладкую и тянущую заполненность.

Между ягодиц проскальзывает член Анрея. Головка давит на колечко мышц, и я слышу сквозь свои стоны:

— Выдыхай, Сладкая Ягодка.

Принимаю его на всю длину, мой выдох обрывается низким стоном, что походит на клекот. Вжимаются в меня, распирая меня болезненным удовольствием, и сжигают дотла сознание шепотом, в котором я не могу ни слова разобрать.

Тела покрыты испариной, мои стоны срастаются с их рыком, и плавные движения обращаются в глубокие рывки, что выбивают из меня короткие выдохи и требовательные всхлипы.

Ступни охватывают судорога, подкатывает волна бурлящего экстаза, которая нарастает при каждом резком толчке. Внутренности скручивает в пружину, а после она режет меня спазмами, в которые врываются Эрвин и Анрей последними грубыми толчками.

Я чувствую трепет их плоти. Он заполняет меня до краев, пульсирует и обволакивает изнутри. Во тьме порочного забытья, ослепленная и оглушенная, нахожу губы Эрвина, и он испивает из меня хриплые отчаянные стоны. Я исчезаю на несколько долгих секунд в потоке наслаждения, и с глубоким вдохом возвращаюсь в объятия двух оборотней.

Под затихающие спазмы, что растекаются по телу слабостью и него, выскальзывают из меня и удовлетворенным смехом переворачиваются на спины. Сердце, готовое несколько секунд назад вырваться из груди, затихает, я тону в сонливости.

— Мы к тебе и во сны заглянем, — шепчет Анрей на ухо, пронизывая мою дремоту нитями паучьего шелка. — Будешь наша вся… без остатка…

— Таков уговор, Ягодка, — вторит ему голос Эрвина. — Душой, телом, мыслями и снами.

Глава 12. Зов

Я вижу не сны, а размытые пятна, среди которых скользят две белые тени. Они ныряют в мутные грезы, рвут их на части, сжирают и вновь бегут. Их не должно быть здесь, но прогнать я их не могу.

— Человеческие сны очень уютные, — слышу голос Анрея. — Они совсем другие.

Белые тени исчезают, из пятен проступает солнечный лес: мшистые стволы, золотые лучи, мягкая влажная почва под ногами. И льется музыка. Игривая и мечтательная лютня.

Я иду на звук, но сон тает, и открываю глаза. В предрассветной серости Эрвин, сидя в кресле у распахнутого окна и закинув ноги на низкий столик, перебирает струны лютни, наигрывая простой, но милый мотив.

— Я тебя разбудил? — не смотрит на меня.

Покачиваются шторы на высоких гардинах от легкого и свежего ветерка. Я сонно моргаю, и мой разум медленно проясняется под незамысловатую мелодию. Плеск воды. У массивного комода умывается Анрей. Вытирает лицо, потягивается, и его спинные мышцы медленно перекатываются под кожей. Над крепкими ягодицами — две милые ямочки. Встряхивает волосами и оглядывается с улыбкой:

— Доброе утро, Ягодка.

Я отдалась им сегодня ночью. Без стыда и сопротивления. Между ног тянет и ноет, и я хочу спрятаться под одеялом, но толку-то сейчас смущаться. Я стала женщиной с двумя оборотнями, к которыми заключила сделку.

— Я у тебя одолжу штаны? — Спрашивает Анрей у Эрвина, который меланхолично кивает и сдувает со лба локон.

Если бы не близость между нами, что была полна похоти и безумия, я бы полюбовалась его отстраненным, спокойным и аристократичным профилем.

— Слушай, — говорит Анрей, натягивая штаны, — а ты нам ведь еще пирожные должна.

Медленно пропускает волосы через пальцы и обнажает зубы в улыбке.

— Должна, — кивает Эрвин и вновь пробегает по струнам.

Анрей садится на край кровати, нависает надо мной и касается подбородка:

— А у меня как раз настроение для десерта.

— Но…

— Вот кровь, — подхватывает крохотный флакончик из темного стекла с тумбочки и подносит к моему лицу. — По пять капель от каждого из нас.

Хочу забрать флакончик из его пальцев, но он со смехом отстраняется и прячет руку за спину:

— Какая ты резвая.

— Отдай, — шепчу я.

— Отдам, — щурится. — И мы тебя даже отпустим к папуле, но должна будешь вернуться.

— Нет… — зло поджимаю губы. — Не вернусь…

— Пирожные, — с угрозой повторяет Анрей. — И не просто пирожные, моя милая. А такие, что удивят нас. Этот долг все еще на тебе, и ни мы, ни Лес с тебя его не списал.

— Это нечестно…

— Нечестно раздразнить нас пирожными, — флегматично отвечает Эрвин, ловко перебирая струны кончиками пальцев. — Люди быстро забывают о своих долгах, но Лес их помнит.

— И что будет, если пирожных не будет? — сажусь, натягивая простынь до подбородка.

— Хочешь проверить? — Эрвин косит на меня надменный взгляд. — Этим утром пирожных мы не увидели. Мы крайне недовольны, и имеем право с тебя стребовать что-то взамен за рассвет без десерта.

— Нет…

— Мы тут закон, — ухмыляется Анрей. — И прислушайся к ветру, Ягодка.

— Лес принимает нашу волю, — Эрвин меняет мелодию на более печальную. — И что же два бесстыжих оборотня спросят с Ягодки за ее безответственность?

— Даже не знаю, — Анрей наклоняется ко мне, — что сравнится со сладким малиновым десертом?

Мерзавцы. Играют, выворачивают мою безнадежную ситуацию в своих интересах, а я никак не могу на нее повлиять.

— Девичий сочный ротик, — шепчет Анрей, и его губы почти касаются моих. —

И я опять тону в волчьем дурмане. Я целую Анрея, обвивая его шею слабыми руками. Простынь сползает с груди, и он валит меня на кровать. Его горячие губы касаются моей шеи и спускаются к ключице. Выдыхаю тихий стон.

Лютня замолкает, и Анрей напряженно замирает в моих объятиях, к чему-то прислушиваясь. Вместе с братом смотрят в сторону окна, как две окаменевшие статуи.

— Неожиданно, — хрипло шепчет Эрвин, будто его горло сдавили в тисках. Медленно и аккуратно откладывает лютню на столик, и по его телу бежит судорога, а затем рычит, обрастает белой шерстью и сползает с кресла на пол белым волком.

— И сразу двоих? — зло шипит Анрей, и через секунду я обнимаю зверя, который в ярости рычит на меня и скалит зубы.

Я вскрикиваю и отползаю. Опять на меня злобно огрызается и спрыгивает с кровати.

— Какого лешего? — шепчу я, наблюдая за тем, как Эрвин и Анрей набрасываются на дверь с утробным ревом.

Она с грохотом распахивается, и они с подвываниями покидают спальню, игнорируя мое присутствие, будто они услышали зов, которому не могут противостоять звериной ипостасью.

— Да и к черту вас, — цежу сквозь зубы и ищу среди складок простыни флакон с волчьей кровью. Руки почему-то дрожат, а в сердце растекается черная обида, словно меня отвергли возлюбленные. — Да где же ты?!

— Не это ты так отчаянно ищешь, крошка? — раздается тихий и высокомерный голос Вестара, от которого я вскрикиваю и кутаюсь в шелковую простынь.

Глава 13. Раздразнили

— О, милая, я столько женщин видел, — Вестар усмехается, наблюдая за тем, как я в панике кутаюсь в простыню. Держит в двух пальцах темный флакончик с волчьей кровью, — худых, стройных, пышных и толстых… Ты меня вряд ли чем-то удивишь.

— Отдайте кровь… — шепчу я.

— Довольно высокая цена за женщину, — недобро щурится. — Даже за невинную.

Садится на край кровати, поправляет полы шелкового халата, и я медленно выдыхаю через нос. Я бы могла отползти, но эта возня — глупая и бесполезная. Вздрагиваю, когда ветер доносит вой Эрвина и Анрея. Он надрывно-требовательный.

— Куда они… побежали?

— На встречу своей судьбе, — Вестар внимательно всматривается в мое лицо. — На встречу своим истинным… Или истинной. Может, их ждет одна волчица? — тихо смеется. — Вот это будет шутка.

— Истинные? — шепчу я.

Так они рванули на свиданку с волчицами? И поэтому Анрей мне чуть голову не откусил?

— Да те, кто предначертан друг другу…

Поджимаю губы и отворачиваюсь.

— Это, что, ревность?

— Нет, — твердо смотрю в серо-голубые глаза.

— Не пытайся меня обмануть, — мягко и тихо смеется. — Некоторые оборотни презирают людей за то, что им не понять этой связи, однако… Люди могут влюбиться во взгляд, в улыбку, в милые ямочки на щеках.

— Я не влюбилась, — возмущенно шепчу я. — Что за вздор?! И как можно влюбиться в таких…

— Сильных, молодых и красивых оборотней? — ехидно продолжает Вестар, хитро прищурившись. — В любом случае они и ночь с ними останутся в твоей памяти, — замираю, когда он убирает мой локон за ухо.

— Вы меня осуждаете?

— Какие глупости, — его взгляд скользит к моим губам, но через секунду он вновь всмтривается в глаза, — Я никогда не был приличным оборотнем. Моя жизнь всегда была полна разнообразного веселья. Если я что и осуждаю, то это только ханжество.

Глаза Вестара вспыхивают темным огнем, а улыбка говорит, что он очень искушенный мерзавец, для которого мое ночное безумие — наивная забава. Его подобным не удивить.

— А где ваша Истинная? — ловко меняю тему, потому что расширенные зрачки Вестара меня пугают.

Я улавливаю свежие нотки ириса, растертых кленовых листьев и влажной дубовой коры.

— Я свободен от этого проклятья, — кажется, он сейчас сидит ко ближе, чем пару мгновений назад. — Любят говорить, что это дар, но это в том случае, если повезло с милой и симпатичной крошкой… — касается щеки, — а если нет? Если попалась какая-нибудь грымза? Я тебе могу рассказать множество историй, в которых эта связь принесла много разочарований в жизни.

— Отдайте кровь, — шепчу я, когда его пальцы скользят к губам.

— Проблема в том, что мы не знаем, когда вернуться мальчики. Может, их поджидает Истинная в нашем лесу, а, может, им придется бежать аж в Южные, Западные или Восточные Леса. И пока они отсутствуют, то главный тут я, — наши кончики носов почти соприкасаются.

— Ничего подобного…

— Я к тому, что никто не получил распоряжений выпустить тебя из замка к умирающему отцу, — Вестара шумно выдыхает. — Этот приказ страже должен дать теперь я.

Улучив, как мне кажется удобный момент, я пытаюсь вырвать флакончик с кровью из пальцев Вестара, но он опрокидывает меня на спину и шепчет, навалившись на меня всем телом:

— И с советником стоит дружить, Тинара.

— Отпустите, — жалобно поскуливаю я, чувствуя в его учащенном дыхании возбуждение. — Я должна вернуться к отцу.

Вестар резко отстраняется, встает и рывком за запястье поднимает и меня с кровати. Простынь сползает, оголяя плечо.

Касается подбородка, разворачивая мое лицо к себе:

— Надо дать тебе передышку, Тинара, после громкой ночи, — пробегает пальцами по шее, — и твои стоны… мне понравились, — вкладывает в мои ладони флакончик из темного стекла, — и оттого я такой сегодня несдержанный. Раздразнили.

Глава 14. Очаровательная крошка

— Где мое платье? — семеню за Вестаром по коридору к лестнице.

— То, что от него осталось, тяжело назвать платьем, — оглядывается. — В простыне ты выглядишь прелестно. Может, в высшем обществе сменить моду с юбок, подъюбников на кусок шелка, в который будут обматываться хорошенькие девочки? Только шелк и больше ничего.

— Вы отвратительны.

— Мне всегда об этом говорят женщины, — очаровательно улыбается. — Голые, растрепанные, раскрасневшиеся, со сбитым дыханием и улыбкой, а после просят повторить.

Я распахиваю глаза в возмущении, не нахожу слов, чтобы ответить на мерзости Вестара, а он со смехом сворачивает на лестницу:

— Я отвратительно хорош, Тинара. И я бы тебе это доказал на деле, но…

— Вы боитесь Альф?

— Вот чего во мне никогда не было, так это страха перед Альфами, — недовольно фыркает. — Я их задницы мыл и пеленал. Дело в другом, куколка.

— В чем?

— Твои крики и стоны обязательно услышит твоя матушка, — оборачивается со зловещей улыбкой. — Не думал, что она осмелиться заявится сюда после того, как ее однажды с большим позором выкинул мой брат, когда наигрался и когда сделал выбор в пользу Истинной.

Притормаживаю. Меня начинает трясти.

— И какая ирония, — Вестар останавливается и разворачивается ко мне, — ты в какой-то мере повторяешь ее судьбу.

— Прекратите… Я не хочу ничего знать об этом…

— А зря, — смеется, — тут такие страсти были. И твоя мама так хотела власти…

— Она не такая…

— Была такой. Талантливая Чародейка Гриза или Свечная Ведьма, — Вестар недобро щурится. — Травила зверя моего брата волшебными свечками. У нее со зверем не задалась дружба. Тебя ведь тоже чуть не покусали, когда в рассвете запахло Истинной?

По ногам бежит холодный сквозняк.

— Ты не обижайся на мальчиков, — Вестар щурится. — Сейчас они не в себе. Их даже мать родная не остановит. Их за лунную цепь сейчас тянут, и от любвеобильных Анрея и Эрвина сейчас в их волчьих головах ничего нет. Когда столкнут лбами с Истинными, тогда немного отпустит, но их звери все равно будут к тебе враждебны, если они вздумают…

— Мне это неинтересно! — повышаю голос. — К черту их! Их самих, и их зверей!

— Бесишься, да?

— Нет!

— Бессовестные Альфы, забрали невинность, — Вестар расплывается в улыбке. — И сзади, и спереди! И бросили! Бросили и побежали к блохастым сучкам! И даже не поцеловали на прощание!

— Хватит! Это несмешно!

— Смешно, — Вестар пожимает плечами. — С высоты моего жизненного опыта очень даже смешно. И думаю, дальше будет куда смешнее, — его глаза загораются серебряным огнем. — Там где Верховный Жрец, можно умереть со смеху. И его шутки охренеть, Тинара, какие долгоиграющие.

Поджимаю губы, глубже кутаюсь в простыню и настороженно щурюсь. Мне не нравится зловещий тон Вестара.

— Что он задумал? — наконец шепчу я.

— Не знаю, — Вестар скалится в улыбке. — В этом и прелесть его игры. Никому ни черта непонятно, но очень увлекательно, но одно могу сказать точно. Он не просто так тебя кинул в лес Анрею и Эрвину. А еще ты дочь своей матери, пусть и не по крови, милая.

— О чем вы?

— Я не думаю, что она учила тебя своим чародейским хитростям, ведь она якобы завязала с темными делишками, — он окидывает меня оценивающим взглядом и внимательно всматривается в глаза, — но в тебе есть то неуловимое очарование и обаяние, что присуще всем этим коварным ведьмам, как твоя мать.

— Она не ведьма!

— Ты унаследовала ее дар, Тина. Поверь, — делает ко мне шаг, — опытному оборотню, у которого особая тяга к таким милашкам. Хотя… у всех оборотней тяга к ним… ведь в их силах успокоить и обмануть зверя…

— Отойди от нее, сучий ты потрох! — раздается громкий и разъяренный голос мамы, которая летит к нам по лестнице, подхватит юбки. — Ублюдок!

— А вот и матушка, — с ехидной улыбкой шепчет Вестар мне в губы, хватает за плечи, резко разворачивает и с тихим смехом толкает в объятия мамы. — И она, кажется, не в настроении. Точно покусает.

Глава 15. Ты и так в плену

— Тинара, — мама с шепотом и слезами обнимает меня, а после отстраняется и заглядывает в глаза.

Вкладываю в ее теплые ладони флакончик с кровью и отвожу взор. Я не чувствую стыда. В груди пусто, и я не хочу ничего говорить. И так все ясно, почему я в одной простыни и, вероятно, от меня смердит Эрвином и Анреем.

— Что это? — спрашивает мама.

— Ой не прикидывайся, — смеется Вестар.

— Закрой свою пасть!

На мгновение в маме прорывается разъяренная и истеричная женщина.

— Нам надо к отцу, мам, — устало шепчу я.

— А у тебя прелестная дочурка, Гриза. Такой миленький добрый цветочек…

Мама замахивается в желании разбить о каменную стену флакон и замирает. По ее бледному лицу пробегает едва заметная судорога и она закрывает глаза:

— Что ты наделала, Тина…

— Я хотела спасти отца, — опускаю взгляд и смотрю на пальцы ног.

— Мы бы что-нибудь другое придумали…

Я слышу в ее тихом голосе отчаяние. Нет, не нашли бы. Если она учуяла в отце запах смерти, то не было у нас варианта на “что-нибудь другое”.

— Мое сердце отпетого негодяя сейчас дрогнет, девочки, — Вестар манерно прижимает ладонь к груди. — А, может, я даже слезу пущу.

— Ты не изменился, — шипит мама и переводит на него взгляд, полный ненависти, которую я раньше в ней не видела.

Мама утробно рычит и в любой момент готова кинуться на Вестара с когтями и клыками. Сколько в ней клокочущей неприязни к нему.

— Мам…

Рык мамы нарастает, а уши вытягиваются и покрываются черной шерстью. Я касаюсь ее руки:

— Мам, нам надо вернутся к отцу, — увлекаю ее к лестнице. — Пойдем.

— Он в лесу, со Жрецом, — мама прижимает ладонь ко лбу.

— Ты его с собой взяла?!

— Он увязался за мной, — мама всхлипывает, закрывает глаза. — До леса доехали на лошади, дальше она взбеленилась… Я совсем забыла, что им в гривы надо вплести зачарованные обереги, чтобы они не боялись… А пешком… Твой отец не осилил бы. Меня Лес по короткому пути пустил, а его не принял. И Жрец , старый козел, — она зло выдыхает, — отказался его провести.

— Да помер бы он на коротком пути, — цыкает позади нас Вестар. — Если он больной весь… Ты ведь как оборотень это должна понимать, нет? А как чародейка? Ты сама по Лесу ходила только после того, как обвешаешься побрякушками и зельями закинешься.

— Она больше не чародейка, — оборачиваюсь я. — Хватит. Прошлое в прошлом.

— Сколько мудрости в твоих словах, юное дитя, — ехидно улыбается. — Запомни ее на будущее.

— Папа не одобрит твоего решения, — блекло шепчет мама. — И не примет… — на третьей ступени останавливается, глядя на флакончик в пальцах, — эту проклятую кровь. Он не поймет, Тина, — переводит взгляд на меня. — Будет зол.

— Милостивая Луна, — вздыхает Вестар. — Будто ему надо знать правду.

— Он же не идиот! — рявкает мама.

— Запудри ему мозги своими чародейскими штучками, — разводит руками в стороны, будто хвастается струящимися широкими рукавами халата. — Не смотри на меня так! Он смертный! Сожрет любую ложь, если ты ее правильно приправишь! Уж ради живого мужа-оборотня можно пойти на хитрость?

Мама медленно выдыхает и зло щурится.

— В твоих руках кровь двух Альф, — Вестар спускается на одну ступень. — Пусть твой муженек возмущается, скандалит и бесится, но уже с хвостом и ушами. Не будь идиоткой. В этой блаженной курице-наседке еще осталась эгоистичная сука, которая не позволит сдохнуть мужу? — спускается ко мне и бессовестно приобнимает меня за плечи. — И как можно оставить без отца? Дочь не простит тебя, если ты сейчас пойдешь на поводу своей гордости.

Я выворачиваюсь из его мягкого захвата и торопливо спускаюсь на несколько ступеней.

— Идем, мама.

— А я могу взять и не позволить покинуть замок, — тихо воркует Вестар.

В отчаянии оглядываюсь, и мама рычит:

— У тебя совесть есть?!

— Нет, — скалится в самодовольной улыбке. — У Советника нет ни стыда, ни совести. Альфы ее не отпускали. Не было приказа выпнуть ее замка восвояси.

— Но ведь наша сделка… — сипло отвечаю я.

— А обещание с пирожными не сдержала, — Вестар затягивает пояс халата, — с другой стороны, то что ты выйдешь из Замка, не означает твоей свободы. Вряд ли Лес тебя отпустит, поэтому не буду я играть жестокого мерзавца, — спускается по лестнице, кинув на меня беглый взгляд, — который возьмет милую девочку в плен. Ты уже в плену, Тинара.

— Нет, — судорожно выдыхаю.

— Вот и проверим, — оглядывается, — что вы стоите такие злые? Мы идем спасать рыжего пекаря из лап смерти и Верховного Жреца? Я бы не оставлял его надолго в обществе этого старого беса. Ну же, — недовольно фыркает, — девочки!

— Во что же втянул тебя Жрец, Тинара… — сипит мама, и у меня между лопаток бежит холодный и колючий озноб.

Глава 16. Им больно

Вестар скидывает халат, разминает плечи поигрывая мышцами спины и оглядывается с улыбкой, а затем подмигивает. Мама рычит на него, а я стойко и упрямо не опускаю взгляд на его голые ягодицы.

— Она тебе в дочери годится, мерзкий ты урод, — шипит мама.

— Я же не человек, чтобы меня возрастом стыдить, — Вестар усмехается и в следующую секунду кидается к кустам жимолости ловким и пушистым волком.

Я медленно выдыхаю, а мама смотрит на меня с затаенным опасением.

— Он из тех, кто не способен любить, Тина.

— На что ты намекаешь?

— На то, чтобы ты его к себе не подпускала близко.

— Мам…

— И еще он из тех, кто с удовольствием присоединиться к племянникам, чтобы устроить веселую оргию, — зло шипит она.

Распахиваю глаза и сглатываю колючий ком слез.

— Прости… Я… — мама сжимает переносицу. — Я не хотела этого говорить… мне тут плохо, Тина, — поднимает взгляд. — Я злюсь и очень боюсь.

Из кустов жимолости доносится недовольный рык Вестара. Нахмурившись, следую за ним.

— Я не хотела тебя обижать. Я хочу лишь предостеречь.

— Поздно, мам.

Вестар уводит нас вглубь леса, по едва заметной тропинке, которая петляет среди кустов и деревьев. Тени сгущаются, редкие лучи солнца пробиваются сквозь листву и пятнами растекаются под ногами.

Я оглядываюсь и понимаю, что мы через тени и заросли проскакиваем целые куски Леса, и сейчас мы очень далеко от Замка.

Слышу кашель, и ехидный голос Жреца:

— Ты в курсе, что если человек найдет смерть в Лесу, то не видать ему садов Солнцеликого?

— А я не верю в Солнцеликого.

— Да ну, — охает в ответ Жрец. — А в кого веришь?

— В Позабытого.

— Брешешь.

— И все мы будем однажды позабытыми, — сипит папа. — Время сотрет наши имена, наши грехи и присоединимся мы…

— Хорош, Саймон, — фыркает жрец. — давай ты будешь верить… не знаю, в сисястую бабу плодородия, а не в этого жуткого хрена.

— Он и тебя ждет, — папа хрипло посмеивается. — И скольких богов принял к себе?

— Ты издеваешься.

— Есть немного, — папа вновь кашляет. — Верховный Жрец боится Позабытого.

Оборачиваюсь на маму, когда опять ветер доносит кашель отца, и шепчу, которая замерла у старой сосны:

— Иди.

— А ты?

— Я не могу в таком виде явиться к отцу.

Мама неуверенно кивает и семенит мимо на носочках. Продирается сквозь кусты можжевельника, скрывается в тенях, и я слышу настороженный голос отца:

— Где Тина?

— Ты должна это увидеть, милая, — меня сзади за плечи хватает Вестар, рывком увлекает за собой, и через секунду мы оказываемся в зарослях молодого орешника в тени под кроной ясеня.

Привалившись спиной к валуну, поросшему белым мхом, сидит отец. Его рубаха на груди, шея и борода — в крови. Он тяжело дышит с сильным присвистом и не сводит взгляда с мамы.

— Смотри внимательно, — шепчет Вестар.

Мама не идет, а медленно плывет к папе. С легкой и ласковой улыбкой. В глазах ни тени страха, обеспокоенности или смятения. Спина прямая, подбородок немного приподнят.

— Где Тина?

— С ней все хорошо.

Голос у мамы — медовый, теплый и проникновенный. Папа удивленно моргает, а я аж забываю, что у меня за спиной притаился голый Вестар. Жрец в стороне жует травинку, молча наблюдая за происходящим.

— Милый, как ты? — мама грациозно присаживается рядом с папой, касается его окровавленного подбородка и разворачивает его лицо к себе. — Соскучился?

Тот с открытым ртом кивает, очарованный сладким голосом.

— Твой папа на крючке, — шепчет на ухо Вестар.

— Я не хочу тебя отпускать к Солнцеликому, не хочу быть одна, — воркует мама, вглядываясь в его глаза. — Мне будет очень грустно без тебя. Ты разве хочешь, чтобы я грустила?

— Нет…

Мама целует папу. Он мычит, отстраняется, прижимает ладонь к губам и бубнит :

— Ты меня укусила…

— Это от любви, — шепчет она и выуживает из складок подола флакон. Откупоривает его, не разрывая с папой зрительного контакта. — Выпей волчьей крови, мой милый, чтобы остаться со мной.

— У меня аж мурашки, — выдыхает Вестар. — Чары твоей мамы куда сильнее, когда они пронизаны любовью.

— Ты ведь хочешь быть со мной?

— Хочу.

Папа не раздумывая и без лишних вопросов выхватывает флакончик из пальцев мамы и присасывается к нему, решительно запрокинув голову.

Его пробивает сильной судорогой, а затем приступом кровавого кашля. Валится на землю, выронив флакончик, и мама жалобно всхлипывает в ладони:

— Прости.

Я хочу кинуться к отцу, но Вестар рывком прижимает меня к себе:

— Ты ему сейчас ничем не поможешь.

Судорога за судорогой. Кашель сменяется криками, а затем рыком. Хруст суставов, позвонков, и он в зверином безумии рвет рубаху, обрастая рыжей шерстью, а затем до меня долетают обрывки воя. Отчаянного и обреченного.

— А это нехорошо, — встревоженно отзывается Вестар, стискивая мои плечи. — Очень нехорошо.

Папа, обросший густой шерстью, переворачивается на спину и сипит:

— Им больно…

— Ну еще бы, — Жрец отплевывает травинку. — Связь разорвана.

Глава 17. Одна кровь

— Как связь разорвана? — Вестар делает шаг к Жрецу. — Что за бред ты несешь?!

Папа на траве то стонет, то кряхтит, то рычит. Его лицо в метаморфозе застряло между бородатым лицом и мордой волка. Выглядит он жутко.

— Милый, — мама подползает к нему, всматривается в глаза, — дыши. Тебе надо пройти полный оборот, Саймон, тогда боль отступит.

— Что ты наделала… — хрипит папа и недовольно косится на Вестара, — и почему он голый?

— Потому, что оборотень! — рявкает тот и прет на Жреца, который пропускает бороду сквозь пальцы, — что, сволочь ты такая, произошло?

Опять вой, от которого я ежусь и оседаю на мох, кутаясь в простыни. Черное отчаяние Анрея и Эрвина пронизано острой болью и холодной тоской.

— Это из-за него? — Вестар вскидывает руку в сторону папы, чье лицо с хрустом вытягивается в волчью морду под шепот мамы. — Говори!

— А это сейчас имеет значение? — Жрец лениво приподнимает бровь. — Саймон уже почти волк, связь разорвана…

— Что ты, ублюдок, наделал… — цедит сквозь зубы Вестар, обрастая шерстью.

— Я? — Жрец зевает и закрывает рот кулаком. — Для начала, не просто так людей обращают в оборотней… — потягивается под болезненный рык моего папы, — у волчьей крови высокая цена. Было два волка, а сейчас стало три. Порядок нарушен.

Жрец ловко, будто в танце, уворачивается от кулака Вестара, исчезает в тенях и появляется рядом со мной:

— Но все это лирика и она к тому, что была разорвана связь, не имеет никакого отношения. Это просто совпадение, — приваливает к стволу ясеня. — У Восточных Оборотней никогда не было ни стыда, ни совести. И Северян они никогда не любили.

— Они держали путь в Восточные Леса? — настороженно уточняет Вестар.

— Да, — Жрец приглаживает бороду. — И шаманы у них… Они совсем не мы, — Жрец с осуждением качает головой, — рвут Истинность, и их совершенно не жрет совесть.

Папа путается в одежде. Фыркает и ворчит, пытаясь подняться на четыре лапы.

— Да не торопись ты, — мама вздыхает и стягивает с него штаны и окровавленную рубаху.

— Это ведь… — Вестар хмурится. — Разве так можно? А как же… Они же…

— У них есть Сладкая Ягодка, — Верховный Жрец хватает за подмышки и рывком поднимает на ноги.

— Что… — хрипло и испуганно шепчу я.

Мама отвлекается от папы, который настороженно замирает, учуяв в воздухе нехорошее напряжение.

— Ты знал, что связь будет разорвана, — шипит мама.

— Провидицы нашептали, что наших Альф ждет серьезное испытание, — Жрец крепко держит меня за плечи, — и что наш Лес окажется без их защиты, и что этим воспользуются.

— А ты решил воспользоваться нашей дочерью? — глаза мамы горят гневом и ненавистью.

— Я не просто воспользовался, — Жрец усмехается, — я переиграл ситуацию так, чтобы еще твоего мужа спасти. Смотри, какой милый волчок получился, а? Рыженький, зеленоглазый.

Папа в ответ глухо рычит.

— Тебе бы по кустам сейчас побегать, дружочек, — голос Жреца становится низким и тихим. — Зайчика поймать, искушать свежего мяса и дать Лесу тебя узнать, а Тинара тем временем, — толкает меня в спину, — пойдет собирать малину.

— Я не хочу…

Я не знаю, чем грозит для оборотня разрыв связи, но судя по бледному и молчаливому Вестару, все очень плохо. Как для Эрвина и Анрея, так и для меня.

— И ты думаешь, что смертная девка, — Вестар медленно выдыхает, — сможет их спасти?

— А это теперь в ее интересах, — сипло покряхтывает Жрец, — твой папуля, — шепчет мне на ухо, — зачахнет, если Альф ждет смерть или безумие. Одна кровь.

Глава 18. Ты не дичь

— Вы лжете! — взвизгиваю я. — Вы обещали, что с папой все будет хорошо!

— И было бы, — Жрец расплывается в улыбке, — если священную связь не разорвали.

— Кто ее разорвал?! — рычит мама, а папа хвостатый, ушастый и пушистый лезет к ней, чтобы облизать.

— Я же говорю, — вздыхает Жрец. — Подлые и бессовестные шаманы из Восточных Лесов, где совершенно не уважают Мать Луну и ее волю.

Опять вой, и папу охватывает судорога. Скулит и затем подвывает.

— Возможно, Истинные наших Альф были обещаны в жены другим. А еще они, — Верховный Жрец округляет глаза, — промышляют там многоженством. Варвары. Не то, что мы… — шагает к кустам, почесывая бороду, — мы вот…

Вновь раздается вой, который плавит барабанные перепонки яростью и ненавистью.

— Напомни им о девчонке, — Жрец оглядывается на Вестара. — Разве сердце не болит? Мальчики так страдают. Как сиганут с обрыва…

— Урод! — мать кидается к нему, а он исчезает за кустами с тихим и зловещим смехом. — Она ведь моя дочь!

Вестар переводит на меня мрачный взгляд:

— Прости, куколка, — а затем смотрит на папу. — А тебе придется жену придержать, рыжий пекарь, иначе для вас троих все кончится плохо.

Опускается на четыре лапы, встряхивает ушами и на несколько секунд опускает морду. Делает глубокий вдох и воет. У мамы округляются глаза, и она в ужасе шепчет:

— Нет, Вестар, нет… Они же ее сожрут…

И воет Советник о том, что в лесу их ждет глупая, но очень сладкая жертва. Он объявляет на меня охоту.

— Нет…

— Мам, — жалобно попискиваю я.

— Обезумевшего зверя успокоит лишь кровь человека, — сипит она.

— Это шутка такая?

— И человек тут только ты, — мама бледнеет. — Тина…

Лес затихает, когда Вестар замолкает и отворачивается от меня. Время будто замирает на несколько секунд. Эрвин и Анрей услышали вой Вестара.

— Беги, — папа падает на землю, сбрасывает шерсть, выгнувшись в судорогах.

Срываюсь под волной холодного ужаса с места.

— Нет! — рявкает мама и вскидывает руку. — Не смей бежать! Нельзя!

Притормаживаю и загнанно оглядываюсь.

— Они тебя нагонят, Тина, как бы ты быстро ни бежала, — сжимает кулаки. — И защитить мы тебя не в силах.

— И что мне делать?

Хочу бежать. Бежать в поиске темной норы, в которой меня не найдут два чокнутых волка, которые в безумии разорвут меня на части.

— Иди к ним навстречу.

— Что?

— Если хочешь жить, иди навстречу, — шепчет мама. — Ты не дичь, Тина. Да, женщина, но не дичь.

— Я не хочу!

— Выбора нет!

— Не кричи на меня!

— А я буду! — мама повышает голос, а Вестар, заинтересованно навострив уши, смотрит на нее, а затем на меня. — Ты о чем думала, когда пошла со Жрецом!

— Хватит, — папа сдавленно сипит. — Ты о чем думала, когда меня этой хренью напоила… Я был готов к смерти…

— Нет, не готов, — раздается голос Жреца из кустов. — Был бы готов, то валялся бы сейчас дохлым бородатым мужиком.

— Иди, — шипит мама и вскидывает руку на Вестара, который возмущенно всхрапывает, — зверь тупой, Тина. Ты либо кровью и плотью накормишь, либо вырвешь озабоченных мужиков женским очарованием.

— Не говори такое, — кутаюсь в простыню.

— Слушай маму, — шелестят кусты голосом Жреца. — Она в этом вопросе большая умница.

Кидаю взгляд на папу, который опять со сдавленным рыком обрастает шерстью и жутко похрустывает позвонками.

Ведь я должна была сообразить, что не будет все просто и легко со сделкой. И я не спасла отца. Он все еще страдает под угрозой скорой смерти. Кровью, конечно, не кашляет, но никак не может взять под контроль метаморфозы.

— Куда идти? — едва слышно спрашиваю я.

Мама кивает направо. Делаю несколько шагов, и она вздыхает:

— И пой песни, Тина. Голос — одно из оружий женщины.

Глава 19. У нас была сделка!

Кроны деревьев пропускают через листья солнечный свет яркими лучами, и они падают на мох и редкую траву веселымипятнышками. Лес кажется сейчас живым существом. Оно дышит ветром и пением птиц, шепчет шелестом листьев и наблюдает за мной белками, что притаились в ветвях.

И он, кажется, мне настороженным, и он будто чего-то ждет.

В ступни впиваются редкие острые колючки, но я не останавливаюсь, потому что если сделаю передышку, то кинусь в ужасе прочь.

И я напеваю под нос незатейливую песенку о скромной пастушке, которая пасет на лугу глупых овечек, а эти овечки от нее разбегаются:

— Куда же вы милые? Вас ждут топи гиблые… Там волки злые с клыками большими…

Медленно выдыхаю и пою дальше.

Овечки от пастушки все разбежались. Кто-то утонул, кто-то упал с обрыва, кого-то сожрали.

Страшная песня, от которой я покрываюсь мурашками и хочу плакать. Пастушку же не ждет ничего хорошего. Она растеряла всех овец.

Ветер затихает, тени сгущаются, и чириканье пташек становится зловещим. Анрей и Эрвин близко.

— Потеряла я всех овечек…

Невидимая тропа выводит меня на лужайку. Пара шагов по мягкой траве среди встревоженных желтых бабочек, и из теней выныривают с рыком Анрей и Эрвин.

— Бедные мои овечки… — голос мой снижается до писка, — лить мне слезы теперь у бурной речки…

Резко притормаживают, огрызаются друг на друга. Шерсть дыбом, глаза горят и слюни ручьем текут их пасти. В них нет ни тени человека.

Клацают зубищами, пригибают лобастые головы к траве, готовясь к прыжку, и я оголяю плечи, покраснев до кончиков ушей.

Я не хочу, чтобы меня сейчас сожрали два обезумевших зверя, у которых вместо мозгов — кипящий кисель.

— Было у меня десять овечек, но не осталось ни одной…

Зажмуриваюсь, когда они прыгают, но они пролетают мимо с двух сторон, коснувшись меня пушистыми боками.

Оглядываюсь:

— Бурная речка примет мои слезы…

Раздаются в плечах, встают на задние лапы и под белой шерстью раздуваются мышцы. Тяжело дышат, пускают слюни и утробно рычат, вглядываясь в мои глаза.

— Кинусь в речку…

— Зачем? — Анрей скалит клыки, и от его вопроса у меня кишки скручиваются от страха.

— В речку зачем? — присоединяется к нему Эрвин.

— Я не знаю.

— Неправильный ответ, — Анрей хрустит шейными позвонками.

И братьев вновь тянет к земле, и взгляд тупеет под жаждой крови.

— Ладно! Я знаю! — вскидываю руку.

Волчьи глаза немного проясняются. Щурятся и тихо порыкивают, ожидая ответа.

— Пастушке грустно и страшно, — шепчу я. — Она всех овец потеряла. Целых десять штук. А это не шутки. Вот и решила сигануть в речку.

Из влажных волчьих носов Анрея и Эрвина стекает ручейками алая кровь. Они тяжело дышат, мышцы простреливают судороги.

— Продолжай, — хрипит Эрвин.

— Наверное, она их любила, — шепчу я. — И ей жалко овечек, которые были когда-то ягнятами, а ягнята очень милые и ласковые. Они любят, когда их гладят…

Мне надо удержать на себе внимание Эрвина и Анрея и вытянуть их из плена животной ярости. Протягиваю ладони к их уродливым мордам. Простынь сползает на траву.

Рычат с тихим предостережением. Медленно выдыхаю и касаюсь их шерстистых щек.

— Тише…

Одергиваю руки, когда они во вспышке ярости вздрагивают, огрызаются и хотят цапнуть меня. Отпрыгивают от меня взъерошенными волками, урчат, накидываются друг на друга и кружат вокруг меня, раскрыв пасти, их которых тянется кровавая слюна.

— Вы даже знать не знали тех, к кому бежали, — тихо говорю я, — ни разу не видели.

Бросаются ко мне белыми тенями, но резко меняют направление, будто их кто-то дернул за поводки в сторону. Спотыкаются, потеряв равновесие, и падают. Их бока тяжело вздымаются под хриплые выдохи.

Закрывают глаза.

Умирают.

Они умирают!

Лес стих, прислушиваясь в их дыхание.

— Пирожные! — взвизгиваю я, сжимая кулаки. — Я обещала вам пирожные! И никто из нас не отказывался от сделки! И вы дали слово их съесть! И его принял Лес!

Глава 20. Вот мерзавка

— Нет! — кидаюсь к Анрею и Эрвину. — Нет!

Кровь и в их ушах, и в уголках их мутных глаз. Глухо рычат, срываясь на всхрипы, когда я их трясу.

— Слово Альф — закон! — в отчаянии кричу я. — Мне не было сказано о смерти! Не смейте!

Лес ждет.

— Не смей! — хватаю за уши сначала Эрвина, вглядываясь в его морду потом Анрея. — Не смей! Мы не закрыли сделку!

Меня бьет крупной дрожью, и мне остается только кричать в бессилии перед жестокостью Леса и Луны. Вот от любви не умирают! Да, она делает больно, но она не убивает, как эта гадкая Истинность!

Анрея и Эрвина пробивают судороги, и я вою в отчаянии, накрыв лицо руками.

— Умоляю… заклинаю… Отец наш Солнцеликий… Они же и твои дети… Они и под твоим светом ходят… Без твоего Света и Леса не было… Не дай им умереть, — поднимаю лицо к солнцу, что выжигает глаза, но я не смыкаю веки, — защити их, если Мать луна не в силах этого сделать…

Слезы текут по щекам, и солнце расплывается белым светом.

— Умоляю… Не Мать Луна дает жизнь Лесу, а ты, Отец…

Рык, конвульсии, и Анрей с Эрвином захлебываются в крови. Шерсть редеет, суставы с хрустом выворачиваются, а лапы вытягиваются в руки и ноги.

Рык обращается в стоны. Лежат на спинах, тяжело и хрипло дышат с закрытыми глазами. Бледные, осунувшиеся и с темными кругами под глазами. Волосы — сухая солома, губы — синюшные и в крови.

Но они живы, и дышат.

— Эрвин, — шепчу я, — Анрей.

С трудом разлепляют веки. Глаза блеклые.

— Они мертвы, Ягодка, — сипит Анрей.

И в его зрачках я вижу отчаяние, гнев и страх.

— Нет, вы живы — шепчу я.

— Наполовину, — едва слышно отзывается Эрвин. — Они ушли, Ягодка.

Закрывают глаза.

— Эй! — похлопываю их по щекам. — Очнитесь!

Не реагируют, но дышат. Тяжело и с присвистами.

— Устроило тут богохульство, — раздается тихий и отстраненный голос Жреца. — Где это видано, чтобы молились Солнцеликому в Лесу.

Загнанно оглядываюсь и сглатываю:

— Они очнутся?

— А куда они денутся, — Жрец недобро щурится. — Только будут ли они этому рады?

— Они живы…

— И без Зверя, — цыкает Жрец. — Для оборотня смерть была бы предпочтительней.

— Ничего подобного, — шепчу я. — Все можно исправить, кроме смерти.

— Думаешь?

— Я это знаю.

— Сделка спасла близнецов или твоя молитва? Как считаешь? — вскидывает бровь.

— А какая разница?

— Я думаю, что вмешался Солнцеликий, — Жрец щурится. — Я впервые за долгое время почувствовал себя слабым под его Светом. И неудивительно, столько веков прожить и ни разу не попросить о его милости, но мне не положено. Я в рабстве у Матери Луны, а она ревнивая и упрямая сука.

— Это очень интересно, но…

— Мы и когда-то Солнцу молились, Тинара, — перебивает меня тихим и зловещим голосом. — Не так, как люди. И это было так давно, что даже я этого не застал. Все забыли об этом, потому что ничего не осталось. У Золотых Жрецов не было храмов, и они возносили молитвы на полянах под открытым небом. Эта поляна - одна из них.

Я медленно моргаю в полной растерянности. Жрец сейчас серьезен и мрачен. В нем нет ехидства, насмешливости или высокомерия.

— И на этой поляне, похоже, нашел покой один из Солнечных Жриц, — он смотри в сторону.

Опасливо перевожу взгляд туда, куда он пялится, и задерживаю дыхание. Солнечные лучи выхватывают в воздухе пылинки, которые вспыхивают искрами. Они кружат, танцуют и сливаются в солнечный призрак сгорбленной старухи.

— Иди отседа, мерзкий черт, — шелестят кусты недовольным старческим голосом.

— А ты будешь постарше, — Жрец щурится.

— У меня душа юная, — призрак старухи идет золотыми волнами и по поляне вышагивает фантом молодой женщины. Смеется, оглядываясь на Жреца. — А ты так можешь? Или мамуля не велит?

— Вот мерзавка, — хмыкает Жрец.

— Хороши мальчики, — призрак Жрицы оценивающе оглядывает Анрея и Эрвина, — только дурные, — всматривается в мое лицо золотыми глазами. — Мерзкий старикашка прав, они не будут рады своему пробуждению.

— Поэтому вы и сгинули, — шипит Жрец. — Сколько высокомерия, снобизма…

— Первым во тьме вспыхнуло солнце, идиот, — Жрица фыркает. — Луна была рождена после. И Матерью бы она не стала без любви Солнцеликого.

— Ты мне тут свои проповеди не заливай.

— Только сука она. Ты и сам это сказал.

— Я имею право, а ты нет.

— Я сделаю вид, что тебя тут нет, — Жрица закатывает глаза и вновь обращается в сгорбленную покряхтывающую старуху, которая в следующее мгновение осыпается искрами на траву.

— Как это по-женски взять и уйти от спора, когда нечего сказать! — рявкает Жрец. — Сучка! И ночью бы ты не была такой стервой!

Вслушиваюсь в чириканье птиц, в котором улавливаю вредный старческий смех.

— Она над вами насмехается, — шепчу я. — Никакого уважения.

— Тебе пора к мамуле и папуле, — сердито щурится. — И тебе придется очень постараться с малиновыми пирожными, дорогуша. Когда они придут в себя, то… — хмурится и отмахивается, — да леший его знает, что будет, когда они откроют глаза.

Глава 21. Я готова, жуткий Охотник.

— Ты не можешь разорвать помолвку! — Мальк пинает мешок муки.

— Она недействительна, — пожимаю плечами и оглядываюсь. — Моя мать — оборотень. Мы не просили разрешения связать нас узами брака у Жрецов Полнолуния, Мальк.

— Что?

В глазах Малька полное недоумение, а я совершенно ничего к нему не чувствую. Ни ревности, ни злости. Ничего. Меня больше волнует сливочный крем, который отстаивается в глиняном горшочке. Он у меня так и не выходит. Либо расслаивается, либо получается жидким.

— И я знаю, что у тебя есть другая.

— Что ты… такое говоришь?

— И ты не получишь пекарню.

— Тина…

— Я все знаю, — тихо отвечаю я. — Мальк, ты лживый урод. Поэтому уходи.

Молчит, глазки бегают в панике, а я возвращаюсь к малине, которую надо перебрать.

— Меня подставили!

— Свадьбы не будет. Точка.

— Да! У меня есть другая! — внезапно переходит на крик. — Ты меня мурыжила все это время, а я мужчина!

— Лживый мужчина, — откладываю пару ягод на тарелку.

Хочу съязвить о его скромном достоинстве, но не пристало приличной дочери пекаря говорить такие гнусности. Это я в Лесу могу двум оборотням отдаться, а в городе буду играть скромницу.

— Я потребую компенсацию, — Мальк рычит. — Вот так просто вы не соскочите с обязательств.

— Либо я тебе голову оторву, — на кухню входит мама. — Нет, лучше вырву сердце и сожру на завтрак.

Мальк аж взвизгивает, когда ее глаза вспыхивают желтым огнем, и выбегает, спотыкаясь о свои же ноги. Новый крик, когда раздается рык папы. Грохот, хлопает в дверь, и на кухню вваливается рыжий взлохмаченный волчара, который зевает во всю пасть и встряхивает ушами.

— Опять застрял в волчьей шкуре, — мама вздыхает и срывает с крючка фартук. — Ночью пару раз во сне обернулся, и все на этом.

Подхватываю горшок с кремом и подношу папе под его волчий нос:

— Опять не получилось?

Принюхивается и фыркает. Затем извиняюще смотрит на меня, пытается улыбнуться и ласково ворчит.

— Он говорит, что у тебя обязательно получится, — мама собирает волосы в пучок на макушке.

— А что с ним не так? Все по рецепту делала, — в отчаянии шепчу я. — Пап. Я уже и так, и эдак.

Папа сует морду в горшок, пробует крем и задумчиво причмокивает. Опять ворчит.

— Говорит, что неплохо, но слишком густой.

— Я так больше не могу, — отставляю горшок. — На мне какое-то проклятие. А с тестом так вообще ничего не выходит. Ничего.

Замираю, когда слышу, как поскрипывает дверь. Тяжелые шаги, и испуганно переглядываюсь с мамой, которая шепчет:

— За тобой пришли.

Загнанно смотрю на поднос. На нем “красуются” малиновые пирожные, которые слепила час назад. Бисквит плоский, слои кривые, крем с джемом потек. На них даже смотреть страшно.

Папа рычит, когда на кухню входит мрачный и здоровый мужик. Охотник. Кожаные потертые штаны, высокие сапоги и серый плащ-безрукавка. Лицо — квадратное, нос — крупный, волосы — до плеч и с проседью, а глаза горят недобрым желтым огнем.

— Вероятно, Альфы Северных Лесов очнулись? — мама сердито подбоченивается.

Он и без оборота в силах разорвать человека пополам.

Рык папы нарастает, и наш гость прикладывает палец к губам, холодно прищурившись на него.

— Вы же знали, Саймон, что за вашей дочерью придут, поэтому агрессия в данный момент не имеет смысла. Мы выйдем тихо и мирно, без постороннего шума, — переводит взгляд на меня. — Идем. Тебя ждут.

— А если я не готова? — слабо улыбаюсь я в надежде на отсрочку.

Да я бы с моим малиновым шедевром не посмела явиться даже к бездомному. Какой позор.

— А почему за мной Жрец не пришел?

— Вероятно, он занят, юная барышня. Не тяните кота за хвост.

— Минутку, — мило улыбаюсь я, скрывая в себе страх перед его хмурой рожей.

Торопливо складываю из тонкого желтого картона коробочку и тянусь деревянными щипцами к пирожным, на которые без слез не взглянешь. На вкус они не так уж и плохи, но на вид…

Я честно старалась. И свои неудачи могу объяснить только тем, что меня действительно кто-то проклял.

— А не хотите попробовать? — оглядываюсь на Охотника.

Потестирую пирожные на этом мрачном оборотне. Мне, собственно, нечего терять. Гость кидает подозрительный взгляд на “угощение”, которое я протягиваю ему с очаровательной улыбкой.

— Нет.

— Хам, — заявляет мама. — И ты самое хамло среди ваших.

— Все, хватит, — складываю пирожные в коробочку, закрываю ее и перетягиваю атласной лентой.

Завязываю симпатичный бантик, а затем обнимаю маму, которая вкладывает в мои руки гранатовую подвеску на тонкой золотой цепочке.

— Если ты спасла их от смерти, — шепчет она на ухо, — то тебе по силам и укротить их.

— Лучше бы я умела делать пирожные.

— Я бы тоже этого хотела, Тина, — едва слышно отзывается мама. — Когда они наиграются, когда все закончится… когда сделка будет закрыта… мы продадим пекарню и уедем, Тина. И все будет хорошо.

Прикусываю кончик языка, чтобы не заплакать, и сажусь перед папой на корточки:

— Прости меня. Я хотела тебя спасти. Любой ценой.

Он облизывает мое лицо, зарывается носом в волосы и тяжело вздыхает. Я чувствую его любовь и сожаление. Он меня не защитил, и теперь я вновь должна вернуться в Лес и неизвестно на какой срок, потому что талант в кондитерском искусстве и не думает просыпаться.

— Ладно, — встаю, подхватываю коробку с пирожными за бантик и бесстрашно встряхиваю волосами. — Я готова, жуткий Охотник.