Отвергнутая. Игрушка для Альф

Глава 20. Вот мерзавка

— Нет! — кидаюсь к Анрею и Эрвину. — Нет!

Кровь и в их ушах, и в уголках их мутных глаз. Глухо рычат, срываясь на всхрипы, когда я их трясу.

— Слово Альф — закон! — в отчаянии кричу я. — Мне не было сказано о смерти! Не смейте!

Лес ждет.

— Не смей! — хватаю за уши сначала Эрвина, вглядываясь в его морду потом Анрея. — Не смей! Мы не закрыли сделку!

Меня бьет крупной дрожью, и мне остается только кричать в бессилии перед жестокостью Леса и Луны. Вот от любви не умирают! Да, она делает больно, но она не убивает, как эта гадкая Истинность!

Анрея и Эрвина пробивают судороги, и я вою в отчаянии, накрыв лицо руками.

— Умоляю… заклинаю… Отец наш Солнцеликий… Они же и твои дети… Они и под твоим светом ходят… Без твоего Света и Леса не было… Не дай им умереть, — поднимаю лицо к солнцу, что выжигает глаза, но я не смыкаю веки, — защити их, если Мать луна не в силах этого сделать…

Слезы текут по щекам, и солнце расплывается белым светом.

— Умоляю… Не Мать Луна дает жизнь Лесу, а ты, Отец…

Рык, конвульсии, и Анрей с Эрвином захлебываются в крови. Шерсть редеет, суставы с хрустом выворачиваются, а лапы вытягиваются в руки и ноги.

Рык обращается в стоны. Лежат на спинах, тяжело и хрипло дышат с закрытыми глазами. Бледные, осунувшиеся и с темными кругами под глазами. Волосы — сухая солома, губы — синюшные и в крови.

Но они живы, и дышат.

— Эрвин, — шепчу я, — Анрей.

С трудом разлепляют веки. Глаза блеклые.

— Они мертвы, Ягодка, — сипит Анрей.

И в его зрачках я вижу отчаяние, гнев и страх.

— Нет, вы живы — шепчу я.

— Наполовину, — едва слышно отзывается Эрвин. — Они ушли, Ягодка.

Закрывают глаза.

— Эй! — похлопываю их по щекам. — Очнитесь!

Не реагируют, но дышат. Тяжело и с присвистами.

— Устроило тут богохульство, — раздается тихий и отстраненный голос Жреца. — Где это видано, чтобы молились Солнцеликому в Лесу.

Загнанно оглядываюсь и сглатываю:

— Они очнутся?

— А куда они денутся, — Жрец недобро щурится. — Только будут ли они этому рады?

— Они живы…

— И без Зверя, — цыкает Жрец. — Для оборотня смерть была бы предпочтительней.

— Ничего подобного, — шепчу я. — Все можно исправить, кроме смерти.

— Думаешь?

— Я это знаю.

— Сделка спасла близнецов или твоя молитва? Как считаешь? — вскидывает бровь.

— А какая разница?

— Я думаю, что вмешался Солнцеликий, — Жрец щурится. — Я впервые за долгое время почувствовал себя слабым под его Светом. И неудивительно, столько веков прожить и ни разу не попросить о его милости, но мне не положено. Я в рабстве у Матери Луны, а она ревнивая и упрямая сука.

— Это очень интересно, но…

— Мы и когда-то Солнцу молились, Тинара, — перебивает меня тихим и зловещим голосом. — Не так, как люди. И это было так давно, что даже я этого не застал. Все забыли об этом, потому что ничего не осталось. У Золотых Жрецов не было храмов, и они возносили молитвы на полянах под открытым небом. Эта поляна — одна из них.

Я медленно моргаю в полной растерянности. Жрец сейчас серьезен и мрачен. В нем нет ехидства, насмешливости или высокомерия.

— И на этой поляне, похоже, нашел покой один из Солнечных Жриц, — он смотри в сторону.

Опасливо перевожу взгляд туда, куда он пялится, и задерживаю дыхание. Солнечные лучи выхватывают в воздухе пылинки, которые вспыхивают искрами. Они кружат, танцуют и сливаются в солнечный призрак сгорбленной старухи.

— Иди отседа, мерзкий черт, — шелестят кусты недовольным старческим голосом.

— А ты будешь постарше, — Жрец щурится.

— У меня душа юная, — призрак старухи идет золотыми волнами и по поляне вышагивает фантом молодой женщины. Смеется, оглядываясь на Жреца. — А ты так можешь? Или мамуля не велит?

— Вот мерзавка, — хмыкает Жрец.

— Хороши мальчики, — призрак Жрицы оценивающе оглядывает Анрея и Эрвина, — только дурные, — всматривается в мое лицо золотыми глазами. — Мерзкий старикашка прав, они не будут рады своему пробуждению.

— Поэтому вы и сгинули, — шипит Жрец. — Сколько высокомерия, снобизма…

— Первым во тьме вспыхнуло солнце, идиот, — Жрица фыркает. — Луна была рождена после. И Матерью бы она не стала без любви Солнцеликого.

— Ты мне тут свои проповеди не заливай.

— Только сука она. Ты и сам это сказал.

— Я имею право, а ты нет.

— Я сделаю вид, что тебя тут нет, — Жрица закатывает глаза и вновь обращается в сгорбленную покряхтывающую старуху, которая в следующее мгновение осыпается искрами на траву.

— Как это по-женски взять и уйти от спора, когда нечего сказать! — рявкает Жрец. — Сучка! И ночью бы ты не была такой стервой!

Вслушиваюсь в чириканье птиц, в котором улавливаю вредный старческий смех.

— Она над вами насмехается, — шепчу я. — Никакого уважения.

— Тебе пора к мамуле и папуле, — сердито щурится. — И тебе придется очень постараться с малиновыми пирожными, дорогуша. Когда они придут в себя, то… — хмурится и отмахивается, — да леший его знает, что будет, когда они откроют глаза.