Овощи души

Из цикла «Овощи души»

Ого–го!

ТЕТЯ НАТА

ИСТОРИЧЕСКИЕ СТИШКИ

Летят на землю снега лопухи,

Кленовые и фиговые листики.

Как много еще в небе чепухи,

Как много всякой гадости и мистики.

Коровы замерли. Их голоса

Уж не поют печальным баритоном,

Из глазок капает лазурная слеза,

А воздух пахнет вешним самогоном.

Быки усталые надменно хмурят бровь,

Но обниматься их совсем уже не тянет.

Еще жива рогатая любовь,

По свету бегает и пошло хулиганит.

Кто познает тебя — будет маяться,

Будет сердце его донимать.

Забери свои груди, красавица,

От тебя уже стонет кровать.

Пусть другой тебя любит и нежит,

Поощряя твои полюса,

Но когда‑нибудь он тебе врежет

За разбойный твой рот и глаза…

Светит месяц, тоскою затертый.

Для чего ему туча–жена?

Тебе нравится каждый четвертый,

Ну, а мне, к сожаленью, одна.

Что ты лезешь ко мне? Убирайся,

Натяни свой телесный чулок.

Если он тебя просит — отдайся,

Пусть узнает, что ты — королек[1].

Отрывок из поэмы «Задарма»

Одна ку–ку аристократка

С коня лихого сорвалась.

А дочь ее акселератка

С вальяжным папиком сошлась.

И заединщины просила.

А он ее в театр волок.

Ушла его мужская сила,

Остался только язычок.

Ценивший русского Мессию,

Он получил бы высший сан,

Прогнал жидов и спас Россию

Для православных мусульман,

Но провиденье не спешило

Его за шиворот вознесть.

Знать, оттого его душила

Вялотекущая болесть.

ПЯТЬ МИНУТ СВОБОДЫ (На мотив русской народной песни)

ПОЛУСОНЕТ

ОМУТ (Сказка)

РОМАНС

ТУАЛЕТНЫЕ СТИХИ

ЗАПОВЕДЬ

СТАНСЫ

Отрывок из поэмы «АФГАНИСТАНЩИНА»

ПОМЕШАЛИ

Из цикла «РОДИМОЕ ГАЛОПЕРИДОЛЬЕ»[2]

Предисловие к первому русскому изданию

Проснувшаяся с чугунной головной болью, опохмеляющаяся Москва хоронила вечно живое, творческое учение. В глазах родственников и близких знакомых стояли слезы. «Об усопших плохо не говорят», — в один голос заявляли мне в многочисленных центральных редакциях.

— Не кощунствуйте, — попросил меня редактор известного правозащитного издания. — Мы все виновны в его гибели. Скажу вам по секрету, — продолжал он, — я любил покойного, хотя и боролся с ним не щадя сил и средств. Сейчас хожу в церковь, ставлю свечки за упокой души его, каюсь в своей трагической ошибке. Но не мог я предположить, что он вот так вот, сразу, раз — и все, скоропостижно уйдет от нас, — Сказал и заплакал сухими мужскими слезами.

— Не расстраивайтесь, товарищ меньшевик, — утешал я редактора, — не верьте слухам. Марксизм жив, жив. Пластическая хирургия творит чудеса с физиономиями.

— Эх, вашими бы устами!.. — улыбался редактор, растирая кулаками грязь по лицу и жал мне на прощание руку, — а то я уже было совсем раскис, думал, что кусок хлеба потерял…

Этой же ночью, обуреваемый жаждой познания, пришел я на могилку самого передового, творческого учения с твердым намерением произвести эксгумацию трупа с последующим его вскрытием.

Каково же было мое удивление, когда я снял крышку гроба! Трупа на месте его должного произлегания выявить не удалось. Советские демократы похоронили не коммунизм, а чугунную копию Ульянова–среднего, тщательно завернув ее в красную, серпасто–молоткастую тряпочку.

(Не буду проводить религиозных аналогий, дабы не оскорблять чувства верующих, но замечу все же, что сей обряд нельзя назвать нетрадиционным.) Кому неизвестны эти мафиозные штучки с захоронением статуй или марионеток? Да и собственно–телесная смерть далеко не для всех покойников несет в себе трагическую домианту. Для марксизма, к примеру, смерть собственного ела не страшнее насморка, да и призраком шляться по земному шару ему не привыкать.

Поэтому, уважаемый читатель, не обольщайтесь, ведь перед Вами не заупокойная молитва, а всего лишь кромный анализ нескольких страничек из историчекой болезни или болезненной истории марксизма–ульяизма, в коих автор не ограничивается исключительно руганью в чей‑либо адрес (хотя и она занимает одно из достойнейших мест): он идет дальше положенного, предлагая в качестве способа описания окружающих нас недоразумений паранепротиворечивую диалектику — науку о множестве противоположностей.

Да не смутит Вас ернический стиль произведения, поскольку темы, затрагиваемые в нем настолько серьезны, что не воспринимаются без кривой, неевклидовой ухмылки.

Думаю, что Вам небезынтересно узнать историю, о том как…

1

••• два невообразимых путаника, любителя пенистого баварского пива, Карлуша и Фрид, собравшись как‑то за липким кухонным столом, чтобы постучать по его засаленной поверхности хвостом вяленой воблы или щупальцем кальмара (что для истории не принципиально) решили, царство им небесное, свести «розу белую» — диалектику Гегеля с «черной жабой» — материализмом Фейербаха. И что из этой затеи получилось? Судите сами: родился одноглазый вурдалак материалистической диалектики.

Ребенок рос и развивался не нормально, как и все гении. То затяжной приступ маниакального возбуждения выведет его из колеи, то онейроидная кататония тяжким бременем ляжет на душу; что не могло не заинтересовать кучерявого симбирского паренька, имевшего необузданное влечение ко всему, вылезающему из ряда вон, Володю У., не убоявшегося оформить молодого, подающего надежды монстрика на службу в свое сырое подполье по специальности зомби и выдать ему в безвозмездное пользование необходимое для успешного ведения домашнего хозяйства орудие труда — мясорубку диктатуры пролетариата.

Когда вурдалаку материалистической диалектики становилось не по себе, он развлекался тем, что вместе с авангардом самого передового, революционного класса брал в свои потные, мозолистые руки дубинушку или шнурок, серп или молот, лезвие или финку, разбитую бутылку или шило и умерщвлял организаторов производства. Естественно, что после сего деяния страною начинала управлять разруха, и голод открывал свой кровоточащий рот. «Положение безвыходно», — пищали робкие интеллигентики. Но наш монстрик не терялся, находил выход из создавшегося положения, затыкая этот скорбящий рот котлетками из человечьего фарша. Да, что ни говорите, но корифеи марксизма–ульянизма не были вегетарианцами.

Как‑то раз, листая гегелевскую «Науку логики», захотелось им перекусить. Весь дом перерыли, по сусекам поскребли, а ничего съестного найти не могут. Глядь, а под тахтою валяется экспроприированная у идеалистов бомбажная консервная банка ржавого закона диалектики. Открыли корифеи эту банку и, пропустив ее содержимое через свой организм, резюмировали: «В борьбе двух противоположностей побеждает самая наглая и агрессивная».

Если бы дедушка Гегель узнал, что у него появились эдакие самозванные, лудитствующие ученики, то он бы их по–отечески выпорол и порекомендовал заняться чем‑либо другим, скажем, разведением гусей, но не для Третьего Рима, а для собственного желудка.

Но боже Вас упаси, дорогой читатель, считать марксизм простым до дебильности учением. Марксизм владеет абстрактным мышлением как пулеметом, который тащит рабочий, чтобы вступить в бой, и поэтому не случайно он выказывает претензии на собственную исключительность и всеобщность.

Его ядром провозглашается наука наук, искусство искусств, соль соли земли, т. е. материалистическая диалектика (сокр. — м. д.), хромосомами — законы этой самой м. д. И все было бы о’кей, и спорить‑то вроде бы как‑то и не с чем, поскольку утверждение о всеобщности марксизма–энгелизма являет собой объективную истину в самой наиконечнейшей из инстанций. Но иногда у дотошного автора сего трактата, пребывающего в периоде сомнений (который налицо!), ни с того ни с сего возникает, быть может, и ненужный вопрос: должно ли учение, претендующее на всеобщность, подчиняться своим же собственным всеобщим законам? Марксизм, находящийся в сношении с собственным «эго», никаких сомнений подобного рода не культивирует. Весь мир для него раскалывается как скорлупа грецкого ореха на две половинки противоположностей. Весь, да не весь. Сам марксизм, будучи учением исключительным, исключает себя из своего же собственного правила, и поэтому имеет честь распадаться на «Три источника, три составных части…»

Заслуга его созидателей, наших непревзойденных корифеев, перед всем прогрессивным человечеством состоит в том, что они впервые за все время существования рода людского не побоялися «иттить» на операцию по перекраиванию естества хромосом гегелевской «Науки логики» по форме хунвейбинских извилин и выводить больную люэсом ведьму революционной теории из тиши затхлых кабинетов, где она была достоянием «могучей кучки философов», на арену классовых битв пролетариата.

Гениальность Карла Маркса и других орлов партийной мысли в том‑то и состоит, что они впервые в истории человечества увидели и доказали существование непримиримых, антагонистических противоречий, противоположностей в тех явлениях общественного духа и бытия, где их никогда не существовало и существовать не могло. Так, если спроецировать учение Гегеля на отношения между общественными классами при капиталистической общественно–экономической формации, то никакой классовой борьбы (в марксистском понимании этого термина) выявить не удается, видны одни лишь неантагонистические противоречия, компромиссы, да любовь между двумя враждебно настроенными классами.

Но не даром же косноязычный оратор с лучистой улыбкой авантюриста решительным образом настаивал (простим его за сексуальную перверсию) брать в руки любой тупой или острый, режущий или колющий предмет, ежели ты ощутил себя пролетарием и наносить им тяжкие телесные повреждения буржуазии и всем тем, кто ей сочувствует. Узаконенное коммунизмом влечение пролетариата к физическому и моральному устранению буржуазии, как своей противоположности, есть суррогат неудовлетворенных сексуальных переживаний (потребностей). Пролетариат есть класс, специализирующийся на продолжении рода. Буржуазия для обильно размножающегося класса — женщина, которую он любит и насилует по наущению классиков марксизма–ульянизма, убивая, дабы испытать невостребованно жестокий вид оргазма.

Сильвия Бурдон в своей монографии «Любовь — это праздник» справедливо полагает, что садизм и жестокость — разные вещи. Настоящий садист уважает мнение мазохиста и даже боится его обидеть, а если и причиняет ему боль, то только по его просьбе.

Пролетариат России настоящего оргазма до октябрьского переворота не испытывал, ввиду традиционно низкой культуры сексуального общения. Научный(?) коммунизм обучил темные массы эксплуатируемых целенаправленному насилию и жестокому виду оргазма.

2

Для Владимира Ульянова марксизм есть итог великих дерзаний, «лучшее, что выработало человечество». (В результате этой выработки образовался отвал пустой породы и котлован. Задача нового поколения философов — его засыпать.) Являясь законным преемником карло–марксистских притязаний, наш новоявленный оракул, отождествляя себя с богом, не мог устоять перед соблазном всех и вся поучать, наставлять на путь истинный, а также проповедовать свои коммунистические заповеди: лги и грабь, убивай и насилуй во имя светлого будущего!

Будучи несведущим в достижениях современных наук, он понукает всех естествоиспытателей плестись «к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания» (ясное дело, к карлизму–володизму) «не прямо, а зигзагами, не сознательно, а стихийно, не видя ясно своей конечной цели, и приближаясь к ней ощупью, шатаясь, иногда даже задом». Но все же самозванному вседержителю по праву принадлежит приоритет в открытии и разработке оригинального закона общественного развития «ЕДИНСТВО ОДНОПАРТИЙНОЙ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ».

Гениальная логика Ульянова чрезвычайно проста, проста до примитивности, до безобразия, до юродства. Ежели партия рабского класса выражает интересы всего общества — общества будущего — и отражает объективную истину в максимально возможном приближении, то ее законы должны совпадать с законами природы, общества, человеческого познания. Поэтому весь окружающий нас мир развивается как угодно компартии, а ежели он делает попытку развиваться как‑то иначе, каузосуивно, то авангард партии вносит свои поправки, коррективы, используя систему жестокого военного контроля. Скажем, ежели электроны становятся исчерпаемыми, как и атомы, а вселенная конечна, то появляются представители ЧК в кожаных куртках и нагуталиненных сапогах и ликвидируют эту неувязку, согласно требованию Ильича.

Проходит некоторое время, рана на теле Вселенной затягивается, и вот уже стулья становятся такими же неисчерпаемыми, как и столы, а кухня — бесконечной. И ничто более не омрачает таинственную улыбку кухарки — самой толстой в мире, стоящей посреди кухни с тесаком в руке, сочащимся свежей кровью; как вдруг выходит жалкая горстка литераторов: кто‑то из летаргии, кто из собственной комнаты, кто из себя и начинает мягко и тактично намекать о своем недружелюбном отношении к постулатам карлизма–володизма.

Другой партиец на месте Ильича поторопился бы с выводами и действиями. Но архигуманность Ульянова не знает предела: ведь он позволяет этой горстке существовать… некоторое время. И мучает свое нездоровое сердце сомнениями: а не держать ли нам пяток–другой писателей, активно критикующих наш строй (ведь держим же мы львов и тигров в наших зоопарках, хотя самим есть нечего)? — вопрошает он у литератора горькой судьбы. Ан нет, Ульянов не из тех интеллигентиков, которые питаются рисовыми котлетками и рассуждают о непротивлении злу насилием: он прошел суровую, как пятка рабочего тяжелой промышленности, жизненную школу и питается мясом.

Выросший в крепко сбитом двухэтажном особняке, в провинциальном городе Симбирске среди потомков Золотой орды, в семье чиновника средней руки, мучавшегося от склероза мозговых сосудов, и домохозяйки, Володя У. порывает со своей мелкобуржуазной интеллигентской средой и принимает обряд опролетаривания.

Имея отягощённую наследственность по горизонтальной линии старшего брата Александра, страдавшего необоснованным оптимизмом, поверхностностью суждений, чрезмерной активностью, агрессивностью, выразившимися в преднамеренном покушении на убийство божьего помазанника, Ульянов «с присущей ему глубиной и тщательностью» преодолевает в статье «Партийная организация и партийная литература» свою демократическую потугу и открыто, без обиняков заявляет о том, что вся литература‑де обязана рабочему классу, и поэтому должна стать партийной, «колесиком и винтиком единого пролетарского механизма».

Ясное дело, что у неграмотного рабкласса России не всегда хватало шурупчиков, чтобы разобраться с колесиками и винтиками, в результате он делал все, что прикажет ему главный Циолковский революции и генеральный Королев партаппарата. Не будем спорить, дорогой читатель, ошибался когда‑либо великий конструктор советского будущего или нет. Остановимся на точке зрения, что он никогда не ошибался, «благодаря четко отработанной им системе коллективной вины, оправдывающей широкомасштабные преследования социальных групп и слоев населения» (Бжезинский).

Воистину усердие вседержителя не знало предела, когда он, вооруженный до зубов «подлинно научным, единственно верным учением», принялся претворять в жизнь свой проект введения единомыслия на Руси.

Никто не ускользнул от крючковатого пальца вождя, не были обделены вниманием и естествоиспытатели. ВИЛ неустанно заботился о преодо лении среди них «отживших философских воззрений и формированию в них марксистского миропонимания». (М. Вологирова, стр. 75).

Разимым подспорьем В. И. Ульянову и его соратникам по ружью в этом архитрудном начинании послужил массовый террор, как административное средство решения всех, не только политических, экономических, социальных, культурных, но и естественнонаучных проблем.

Еще в 1901 году вождь мирового пролетариата как бы невзначай бросил фразу: «В принципе, мы никогда не отказывались от террора и не можем отказаться от него.» (Цитата дана по Бжезинскому, стр. 258).

Несколько облегчало положение «ВИЛа энд К°» то обстоятельство, что «активная пропаганда не только враждебных марксизму философских воззрений, но и религиозных взглядов проводилась открыто»… и привиделось тогда большевикам, что идеологи свергнутой буржуазии сеют среди народа не «разумное, доброе, вечное», а смуту, раздор, беспорядки, неверие в возможность построения социализма в нашей стране.

«Московская вольная философская академия», «Петербургское философское общество», «Академия духовной культуры» дошли в своих злодеяниях и злопыханиях до крайности, посягнув на святая святых: на сердце карлизма–володизма.

Ясно, что упертый в правое дело революции, товарищ ВИЛ не мог пройти мимо такого буржуйского свободомыслия, и потому не случайно полагал, что «намного лучше дискутировать с ружьями, чем с тезисами оппозиции» (Цитата по Бжезинскому, стр. 259).

Так ружья помогли партии Красных членов и розовых члеников устранить все препятствия на пути формирования марксистского мировоззрения в межклассовой прослойке.

3

В своем фундаментальном философском опусе «К вопросу о диалектике», написанном в 1915 году, главный революционер России позволяет себе неделикатные выпады в отношении другой философской школы. Использовав лупу и пинцет, он тщательным образом изучает гносеологические корни идеализма и обнаруживает в них «прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективную слепоту». Для ВИЛа поповщина или философский идеализм «есть пустоцвет… растущий на живом древе… человеческого познания». (ПСС, т. 29, стр. 316–322.)

В другой своей работе Ульянов заявляет о принадлежности эмпириокритицизма (физического идеализма, энергетизма и т. п.) «к отбро сам познания в идейно–теоретическом отношении» (Готт, стр. 35).

По–иному отнесся к идеализму (и к эмпириокритицизму, в частности) А. Эйнштейн. В статье «Эрнст Мах» он писал: «Что же касается меня, то я должен признать, что мне прямо или косвенно помогли работы Юма и Маха». Эйнштейн при выводе теории относительности пользовался философскими принципами наблюдаемости, простоты, относительной самостоятельности логического элемента в познании (Чудинов, стр.45), которые разрабатывали Юм, Мах, Кант, т. е «мертвыми продуктами, отбросами» с точки зрения владимироильичизма.

В своей работе «Материализм и эмпириокритицизм» (стр. 150) ВИЛ называет Эрнста Маха «ординарным профессором», а его философию — «окрошкой», набором «противоречивых и бессвязных гносеологических понятий» (стр. 234), и высмеивает его тезис о беспартийности в науке: «Наука беспартийна в борьбе материализма с идеализмом и религией, это — излюбленная идея не одного Маха, а всех современных буржуазных профессоров, этих, по справедливому выражению того же И. Дицгена (кожевника), «дипломированных лакеев, оглупляющих народ вымученным идеализмом.»

Интересен тот факт, что дальнейшая разработка А. Эйнштейном принципа беспартийности науки привела его к идее о необходимости философского плюрализма в мировоззрении естествоиспытателя. Альберт Эйнштейн считал, что неуклонное следование только одной философской теории может быть губительно для творческого поиска ученого, держать его сознание в узде, в тисках, под замком единомыслия.

Ульянов был противником принципа относительности (релятивности) как такового, противопоставлял релятивизм диалектике. «Для Богданова (как и для всех махистов) признание относительности наших знаний исключает самомалейшее допущение абсолютной истины. Для Энгельса из относительных истин складывается абсолютная истина. Богданов — релятивист, Энгельс — диалектик.» (Мат. и ЭМП., стр. 145).

Ульянов в своих рассуждениях крайне непоследователен. Так, на словах признавая все законы материалистической диалектики, он пишет: «Человеческое мышление по природе своей способно давать и дает нам абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин». (Мат. и эмпир., стр. 146). Опять мы видим нужное для дискуссии исключение из общего правила диамата.

Но если бы Ульянов этого исключения в согласии со своим принципом партийномыслия не сделал, то абсолютная истина была бы больше суммы истин относительных, и к Гегелю не стали бы наведываться военные люди из будущего с лучистой улыбкой оракула партийной мысли, не жали бы ему руки, и не выдавали бы ему партбилета, в котором он бы и не нуждался, и теория относительности стала бы чего доброго называться не теорией относительности, а теорией абсолютности или карлизмом–володизмом, и проистекала бы не из идеалистических родников, а из материалистической кучки конского навоза.

И вот уже мы слышим топот. Это Геракл марксистской мысли на красной революционной кобыле с кривой татарской саблей в руке и партбилетом № (несколько нулей) 1 в кармане мчится за тридевять земель, чтобы сразиться с многоглавой Гидрой теории относительности и защитить страну дураков от ее посягательств.

Ишь чего Вы захотели, дорогой читатель! Забудьте свои иллюзии, проснитесь. Владимир Ленин (муж Надежды Крупской) никуда не скачет и ни с кем не сражается, а просто и скромно, как любой «пролетарий умственного труда» сидит себе в Горках, в своей резиденции, в белом кресле за письменным столом, покрытом красным сукном, на котором стоит зеленая лампа Ильича и лежит стопка раскрытых книг, сидит себе, что-то пишет в свою философскую тетрадь и не замечает существования ни многоглавой Гидры, ни теории относительности, и поэтому не сражается ни с первой, ни со второй.

Но стоит ли удивляться товарищу Ульянову, если его философский предтеча Фридрих Энгельс — опролетарившийся фабрикант — поступал точно так же, когда на протяжении всей своей жизни упорно не замечал появления на свет неевклидовых геометрий Н. Лобачевского, Б. Римана, К. Гаусса, Я. Бояйи и рассматривал пространство и время в эвклидово–ньютоновской, частной, устаревшей трактовке, и даже не выразил на сей счет и тени сомнения, хотя имел честь преставиться на 39 лет позже Николая Лобачевского.

Сей излюбленный коммунистами всех времен и народов прием получил название: «Спрячь, товарищ, ненужные карты в рукав».

«Для Энгельса в «Анти–Дюринге» время вселенной есть нечто единое, математическим образом которого является бесконечный в обе стороны ряд единиц. Бесконечность определяется Энгельсом как неограниченность.» (Чудинов, стр. 209—210).

«Вечность во времени, бесконечность в пространстве состоят в том, что тут нет конца ни в какую сторону — ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз, ни вправо, ни влево.» (К. М. и Ф. Э. Соч. т. 20, стр. 49).

Товарищ Муха Комнатная шестью ногами голосует за точку зрения предыдущего оратора, ибо она сама, лично, проползла по поверхности арбуза, лежащего на кухонном столе и наглядно убедилась в том, что сия ягодка вечна, а поверхность ея бесконечна и безгранична.

«Тут нет конца ни в какую сторону — ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево», — считает Муха, но, к превеликому сожалению, не догадывается, что арбуз может быть не таким, каким мнится. Если пронзить сию абсолютную ягодку ножом сверху вниз, то третья координата для арбуза — толщина или высота окажется ограниченной и конечной.

Энгельс идет дальше Мухи, полагая, что у арбуза, равно как и у всей Вселенной, имеется три пространственных координаты, ибо его житейский опыт, бытовые представления не могут подбросить ему идейку пооригинальнее.

Но мы, дорогой читатель, попробуем мыслить по аналогии и постараемся заглянуть за ширму бытовых представлений Фридриха Энгельса. Тогда окажется, что тот 3х–мерный мир, который мы ощущаем, является всего лишь поверхностью, корочкой арбуза 4х–мерного мира, где четвертая пространственная координата не замечается нашими органами чувств. Назовем ее микровселенностью или фридмонностью по имени элементарных частиц, названных академиком М. А. Марковым фридмонами в честь знаменитого физика и математика А. А. Фридмана, который в 1922 году обосновал свою гипотезу расширяющейся Вселенной. Но об этом пойдет речь несколько позже, а сейчас позвольте мне в торжественной обстановке зачитать откровение одного из старших друзей, учителей, соратников и вождей всего «прогрессивного человечества» в его кровавой борьбе за уравнительное распределение продуктов питания по талонам:

«Бытие есть вообще открытый вопрос, начиная с той границы, где прекращается наше поле зрения».

Приходится только сожалеть о том, что Ваше поле зрения, товарищи основоположники коммунистических проповедей, является таким ограниченным даже в рамках вашего конкретно–исторического периода, не говоря уже о современной точке зрения релятивистской (как бы вам ни был противен этот термин) космологии, утверждающей в теории неоднородной Вселенной, что «теоретически допустимы ситуации, когда пространство, метрически бесконечное в данной системе отсчета, в другой системе занимает ограниченную и конечную область.» (A. K. Зельманов, «Бесконечность и Вселенная» М. 1969.) и что «возведение идеи метрической бесконечности Вселенной в некий философский принцип совершенно несостоятельно» (Чудинов, стр. 218—221).

Все можно простить Юпитеру, даже то, что он не смог схватить конечного пространства — времени, но Быку этого ни в коем случае прощать нельзя, тем более, что он в «Философских тетрадях», видите ли, не может (или не желает) представить движение со скоростью 300 ООО км в секунду, в чем и сознается, вынужденно сознается на стр. 182.

Как ни прискорбно, но приходится констатировать, что теория относительности не была оприходована энциклопедическим? мозгом Вождя мирового пролетариата.

Неизвестно от кого, может быть от Ф. Энгельса, он получил в наследство досужее влечение к философским категориям единства и непрерывности, точнее к ловкому манипулированию этими категориями в зависимости от настроения или «текущего момента». «Единство вообще‑то временно…» и в то же время, оказывается, что не совсем и даже, совсем не временно, а абсолютно, вечно, нерушимо, неуничтожимо (как первое в мире бельмо на глазу капитализма, как крепкий узел дружбы народов), когда заходит речь о явлениях материи, движения, пространства и–времени. Оригинальная концепция, не правда ли? А общая теория относительности утверждает, что «единого мирового пространства и времени может и не быть. В общем случае — постановка вопроса об едином мировом пространстве теряет свой смысл. Она сохраняет силу только для однородной и изотропной вселенной.» (Чудинов, стр. 210—211.) Является ли наша партийная Вселенная таковой, коли масса, а также порождаемое ею поле тяготения отдельно взятой кувалды, которой отдельно взятый рабочий замахивается на отдельно взятого буржуа, несколько отличается от массы отдельно взятой ручки или простого карандаша, которым этот, с позволения сказать, отдельно взятый буржуа пытается себя защитить, что искривляет, решительным образом искривляет пространственно–временную структуру производственных отношений настолько, что начинаешь верить в то, что «голый», одиозный релятивизм может оказать окончательную и бесспорную победу в схватке с одетой и благопристойной непрерывностью.

Почему это Мах в своих трудах не посоветовавшись с Марксом и не приехав на аудиенцию к главному революционеру России, выступает то как идеалист, то «без идеалистических выкрутас?» — недоумевает, осуждая Маха, Ульянов.

Кто позволил, я вас спрашиваю, товарищам релятивистам Э. Маху и Р. Авенариусу доказывать, что их взгляды преодолевают как материализм, так и идеализм, а естественнонаучные положения не противоречат их философским воззрениям, почему с Органами не посоветовались? Кто посмел «прогреметь уряднику на профессорской кафедре», то бишь ученику «новейших позитивистов» Г. Корнелиусу в своем «Введении в философию», что «материализм превращает человека в автомат»? Все знают, что так оно и есть, но никто же об этом не гремит, не звякает и не брякает, тем более публично! Т–с-с…

И вы, товарищ Галилео Галилей, как могли еще в 17 веке открыть принцип относительности, предварительно не посоветовавшие^ с ревкомом. Я не ставлю вам в вину, что вы Маркса не штудировали, Ленина не конспектировали, в Высшей Партийной Школе при ЦК КПСС не обучались, потому что посмели родиться до того, как.., но как могли вы, великий итальянский физик и астроном, не смочь предвидеть, что нам, коммунистам всех стран и народов, ваш принцип относительности, гласящий: «В системах отчета, движущихся прямолинейно и равномерно, все явления происходят по тем же законам, что и в покоящихся», — не потребуется, более того, он застрянет в нашем горле костью. Неужели вы нас уже тогда, в 17 веке, намеривались погубить? И почему, скажите мне на милость, гражданин хороший, товарищ Галилей, вы вовремя не обратились с заявлением к сотрудникам инквизиции, в котором бы указали, что служите иностранным шпионом и диверсантом и льете воду на чужую мельницу, и что пришли в науку с целью вставления палок в колеса локомотива истории, и что являетесь членом преступной организации «Союза защиты науки и здравомыслия», куда входят также И. Ньютон, который раньше^ работал на нас и А. Эйнштейн, который никогда на нас не работал.

И вы, товарищ Ньютон, так хорошо начали,, когда считали, что пространство и время однородны, изотропны и абсолютны, и так плохо кончили, когда приравняли в своем законе инерции состояние покоя к состоянию прямолинейного и равномерного движения. Откройте великие «Фил. тетради» ВИЛа на стр. 276 и прочитайте, что «борьба взаимоисключающих противополож–ностей абсолютна, как абсолютно развитие, движение». Для истинных коммунистов покоящихся или инерциальных систем отсчета не существует. Ведь сказал же поэт: «И вечный бой, покой нам только снится».

Сказал и умер, презрев нищету и голод. Вечная диктатура пролетариата, ужели этого нельзя пожелать человечеству?

А вы, товарищ–гражданин Галилей, садитесь на стульчик, берите ручку и исправляйте ваш принцип относительности следующим образом (я вам буду диктовать, а вы записывайте):

«В системах отсчета, движущихся прямолинейно и равномерно, все явления происходят так, как описано в статье В. И. Ленина «Очередные задачи советской власти».

4

Певец топора, главный пахан России, был хитрым партийцем полуазиатского происхождения: Ньютона, Гегеля, Юма, Канта и Маха он не мог не заметить. А вот Лобачевского, Ри–мана, Васильева и Эйнштейна, а также других ученых, чьи теоретические изыскания наводили на угрюмые мысли о врожденном атеросклерозе основных постулатов марксизма–энгелизма, он случайным образом просмотрел. Слишком уж «не заслуживающими внимания» вождя мирового пролетариата были их аргументы.

Уважаемый читатель, позвольте мне задать еще один болезненный, некорректный вопрос: почему это А. Эйнштейн не воспользовался философией «живого, творческого учения», (то бишь карлизмом–володизмом) для выводов специальной и общей коммунистической теории абсолютности, а предпочел ей сухое(?) древо логического позитивизма XX века, релятивизм и создал теорию относительности?

Некоторые исследователи заикаются о том, что марксизм де установил недостающую связь между пространством и временем, чем предвосхитил создание теории относительности. Для этой цели используются выражения типа «Карл Маркс еще на заре… прозорливо заметил…» Так и хочется сказать сказать этим философам–карлопатам: успокойтесь! ничего существенного и принципиально нового в отношении пространства и времени ни марксизм, ни карло–марксизм не выявили. «Связь между пространством и временем была установлена в момент своего рождения классической физикой». Эту связь она назвала очень просто и ёмко — скорость (отношение длины, характеризующей пространство, ко времени.) (По Чудинову).

А у корифеев «самого передового учения» существовало только классическое, сдерживаемое евклидово–ньютоновской уздой представление о пространстве и времени, и никаких существенных поправок, несмотря на достижения естественных и прикладных наук того времени, отвергающих эту устаревшую парадигму, коммтроица не внесла. Марксизм–ульянизм как всегда и в этом случае приходил к логической абракадабре и тарабарщине, считая что материя, движение, пространство и время — категории абсолютные и вместе с тем связанные между собой.

Помните, у поэта:

Подобное взаимопроникновение противоположностей мы обнаруживаем и у карлистов, быть может, недооценивая их редкостный талант сочетать несочетаемое. Ведь понятие «абсолютный» означает безусловный, не от чего не зависящий, следовательно, категории материя, движение, пространство, время — взаимонезависящие, но в то же время взаимосвязанные взаимонезависящей взаимосвязью. Чувствуете силу карлистской логики? Не чувствуете? Будете чувствовать, если вам померещится, будто вас погружают в канализационную реку революционной теории, то обратите, пожалуйста, внимание на лысого интеллигентного мужика с топором и лучистой улыбкой Ильича, стоящего рядом с вами и наблюдающего за погружением. Это товарищ Ульянофф, он же Тулин, он же Карпов, он же ВИЛ, коий явился в философию с экспроприированным у Раскольникова топором, чтобы срубить живое древо логического позитивизма, на котором плодоносила зеленая ветка теории относительности, привитая А. Эйнштейном; наверное, рубщик догадывался, «куда растет эмпириокритицизм».

Но ленинский талант убеждать не ограничивался только топорными методами. Для революции необходимо было обучить плюралистически всеядную интеллигенцию новому мышлению ульянистического толка, не до конца убивая ее отдельных представителей, осознавших необходимость своего искреннего служения армии мясокрасных мокриц.

В 1922 году такую задачу стал решать журнал «Под знаменем карлизма (простите, марксизма)». В 1—2 номере этого журнала появилась статья физика А. К. Тимирязева, на которую ссылался ВИЛ. «Статья А. К. Тимирязева носила реферативный характер. Это был небольшой обзор теории относительности А. Эйнштейна и ее философских оценок со стороны буржуазной интеллигенции. В нем А. К. Тимирязев справедливо подметил стремление некоторых зарубежных ученых и философов сделать из теории относительности идеалистические выводы. ВИЛ поддержал эту попытку естествоиспытателя выступить в марксистском философском журнале, призванном вести непримиримую борьбу против идеалистических поползновений на науку.» (Вологирова, стр. 77—78.) Однако о теории относительности в контексте марксистской философии Ульянов и не заикнулся.

«Новая физика свихнулась в идеализм главным образом именно потому, что физики не знали диалектики». (Ленин, Псс, т. 18, стр. 267— 277.) Очевидно имеется в виду незнание ульянистической и карлической диалектики, которое физикам отнюдь не мешало, а скорее наоборот.

Логично поставить и обратный вопрос: знали ли диалектики марксопатического толка новую физику, неевклидову геометрию, вообще неклассические теоретические системы?

Ульянов любил всех и вся подвергать критике. В частности он подверг критике известного химика В. Оствальда, который заявил, что ни материя, ни дух не могут быть приняты за первичное. Им является энергия, которая ни материальна, ни духовна. Материя и сознание возникают из «гносеологически нейтральной энергии». Он подверг критике видного французского математика и физика А. Пуанкаре, который писал:

«Откуда происходят первоначальные принципы геометрии? Предписываются ли они логикой? (имеется в виду классическая логика — прим. автора) Лобачевский, создав неевклидовы геометрии, показал, что нет... Перед нами руины старых принципов физики, всеобщий разгром принципов... Правда, все указанные исключения из принципов относятся к величинам бесконечно малым... Период сомнения налицо. И ВИЛ отмечает, что Пуанкаре делает из этого периода сомнений идеалистические выводы: «... Не природа дает (или навязывает) нам понятия пространства и времени, а мы даем их природе»; «все, что не есть мысль, есть чистейшее ничто».

«Позитивистский тезис «материя исчезла» означает, что мысль осталась. В действительности материя, т.е. объективная реальность, существующая независимо от познающего субъекта, не может исчезнуть, «исчез тот предел, до которого мы знали материю до сих пор.» (ВИЛ, Псс, т. 18, стр. 275.)

Для кого этот предел действительно исчез — стали сомневаться в верности классических материалистических догм. Ульянов этот предел преодолеть не смог, поэтому он продолжал следовать в своих рассуждениях устаревшим представлениям о пространстве и времени.

На самом деле исследователям было в чем сомневаться. Согласно точки зрения общей теории относительности причинно связанные события располагаются на временеподобных линиях соответствующих неевклидову пространству. В части случаев эти линии замыкаются, в результате чего причины и следствия меняются местами, в микромире, на субатомном уровне понятия раньше и позже теряют свой смысл. Сингулярное состояние материи (т. е. сверхплотное) тоже вряд ли совместимо с банальным течение времени из прошлого в будущее. Бессмысленным при условии замкнутого течения времени оказывается и основной вопрос философии, точнее, его марксистская постановка. Что первично: материя или сознание? Ежели система отсчета связана с линией Демокрита, то первична материя, ежели с линией Платона, то первично сознание. А других линий в философии не существует, но не потому что их нет, а из-за того, что «воинствующий материалист» Ульянов-Ленин наложил на них вето, будучи приверженцем двузначной аристотелевой логики. Линия Демокрита у него, видите ли, не может пересекаться с линией Платона, ведь через точку зрения Демокрита можно провести только одну кроваво-красную, прямую линию партии рабского класса, параллельную идеалистически–бескровной линии Платона.

Уважаемый читатель, не создается ли у Вас впечатления, что критикуя воззрения позитивистов, товарищ ВИЛ, страдающий куриной слепотой классического карло–марксизма, не заметил в ванне дискуссий ребенка неклассических теоретических систем и выплеснул его вместе с водой?

Доказательства? Пожалуйста, сколько угодно, сколько хотите.

5

«18 мая 1910 г. в пробной лекции, предшествующей зачислению Н. А. Васильева в приват–доценты Казанского университета, им было впервые доложено об исследованиях в направлении создания НЕаристотелевой, т. е. претендующей на статус НЕклассической логики. Результаты этих исследований, продолжавшихся в течение ряда лет, опубликованы в объемных статьях «Воображаемая (неаристотелева) логика» и «Логика и металогика» (Подробнее смотрите «Закономерности развития современной математики», Москва, «Наука» 1987 г., стр. 201—208) (А. Бажанов.)

«Васильевым были высказаны идеи, которые ныне расцениваются как предвосхищение крае–угольных положений интенсивно развивающихся, можно даже без преувеличения сказать новаторских разделов неклассической математической логики.

Приоритет Н. А. Васильева в выдвижении новых логических концепций признан в мировом масштабе… Действительно, Васильев заслуженно считается основоположником паранепротиворечивой логики благодаря отказу от принципа противоречия (что придает ей статус НЕаристотелевой логики в ее буквальном смысле.)

Идеи, связанные с обстоятельной критикой еще в 1910 году закона исключенного третьего, делают Н. А. Васильева тем, кто предвосхитил рождение еще одной логики, альтернативной классической, а именно — интуиционистской. Кроме того, он является и родоначальником логики дополнительной к классической — многозначной.» (А. Бажанов, стр. 201—202.)

Далее Бажанов В. А. пишет о том, что «принцип двузначности логических суждений довлел над умами математиков в течение нескольких тысячелетий. Априорно считалось, что каждое суждение может быть либо истинным, либо ложным, а по качеству — утвердительным или отрицательным. К классам утвердительных и отрицательных суждений Н. А. Васильев добавляет в своей воображаемой логике новый класс индифферентных» (колебание между утвердительными и отрицательными суждениями).

Истинное суждение и ложное, утвердительное и отрицательное — это пример диалектических пар аристотелево–гегелевской классически–диалектической логики. Для марксизма–ульянизма далеко не случайно является стремление расколоть весь мир на две противоположные половины. «Ядром диалектики» называл Ульянов-Тулин закон «Единства и борьбы 2–х противоположностей» и приводил в качестве примера в статье «К вопросу о диалектике» ряд диалектических пар (год написания — 1915):

«В математике — плюс и минус; в механике — действие и противодействие; в физике — положительное и отрицательное электричество;

в химии — соединение и диссоциация атомов; в общественной науке — классовая борьба». Для Гегеля — общественные явления имеют триадическую форму отрицания отрицания, являются ступенями развития абсолютной идеи. Для марксизма весь мир, особенно общественные явления, оказываются подчиненными схеме единства и борьбы двух противоположностей.

«Результат отрицания отрицания — это третье не есть, покоящееся третье, а именно это единство (противоположностей), которое есть опосредующее себя с самим собой движение и деятельность…» (Ленин, Псс, т. 29, стр. 211). Вот это «третье не есть» выросло из закона формальной аристотелевой логики «исключенного третьего». Различие между ними состоит в том, что третье в отрицании отрицания исключается на основе синтеза первого, второго и третьего положения, а третье в формальной логике исключается на основе истинности одного из двух взаимоотрицающих высказываний — первого или второго, одно из которых обязательно должно возобладать.

Н. А. Васильев в своей логике отказывается от закона исключенного третьего и заменяет его законом исключенного четвертого, отказывается от противоречия и вводит новый вид отрицания — непротиворечивое отрицание. Намеки на паранепротиворечивую логику имеются у Гегеля, но начисто выхолощены у марксопатов.

«…отрицание отрицания есть третий член, говорит Гегель — если вообще желают считать» — но можно признать его и четвертым… считая два отрицания: «простое» (или «формальное») и «абсолютное».

Различие, мне не ясное, не равно ли абсолютное более конкретному?» (ВИЛ, «Фил. тетр.», стр. 183).

Гегель выдвигает тезис о примирении противоположностей, диалектическом снятии противоречия. Именно в этот момент времени и появляется непротиворечивость. У Ленина–Карпова противоречие, борьба противоположностей никогда не исчезают, поскольку возведены в абсолют.

А что если попробовать привить математическую паранепротиворечивую логику Н. А. Васильева на диалектику науки, природы, общества и человеческого познания? Получится довольно занятное, много объясняющее древо паранепротиворечивой диалектики.

Пример № 1

Пятый постулат Евклида гласит, что через точку вне прямой можно провести лишь одну прямую, параллельную данной.

Две параллельные прямые (а и Ь) задают на плоскости основание трапеции с произвольно выбранными двумя другими сторонами (с и d). Прямые а и b аналогичны двум противоположностям в законе единства и борьбы противоположностей.

По другому обстоит дело с постулатом Римана: через точку вне прямой нельзя провести ни одной прямой, параллельной данной. Получается, что на Римановой поверхности принципиально невозможно построить даже основание трапеции, так как оно образуется двумя параллельными прямыми а и Ь, аналогичными двум противоположностям, следовательно закон единства и борьбы противоположностей на римановой поверхности принципиально невыполним, его просто не существует!

С постулатом Лобачевского происходят иные курьезы: через точку вне прямой можно провести бесчисленное множество прямых, параллельных данной. Выходит, что на поверхности Лобачевского принципиально допустимо построить множество оснований трапеции, у которых одна из прямых будет общей, а других прямых, параллельных данной и имеющих одну общую точку будет множество, следовательно закон единства и борьбы двух противоположностей на поверхности Лобачевского трансформируется в закон единства и борьбы множества противоположностей.

Теория относительности утверждает, что реальное пространство, в котором мы имеем счастье проживать, по сути своей является неевклидовым, но наши органы чувств чаще всего не могут уловить пространственно–временной кривизны, поэтому закон единства и борьбы двух противоположностей, который так отчаянно полюбили марксисты всех мастей, до некоторой степени отражает лишь чувственное восприятие реальных образований, видимость и кажимость чего‑либо, но не способен описывать объективный ход вещей в достаточной степени приближения, достаточной, чтобы не впадать в ошибочные социологические и естественно–научные теории.

Пример № 2

Представьте гипотетическую ракету, в которой покоится лоренцовский стержень вдоль направления ее движения. Теория относительности утверждает, что при движении будет происходить сокращение длины стержня. При скорости, равной скорости света, концы стержня А и В сократятся настолько, что сольются друг с другом (явление сингулярности). Но совпадут не только концы стержня (его противоположности), но и его индифферентное место X, взятое произвольно между концами А и В.

А совпадет с X, А противоположно В, следовательно X противоположно В;

В совпадет с X, В противоположно А, следовательно X противоположно А;

Поэтому А, X, В являются противоположностями, треугольником противоположностей. Но место X выбрано на лоренцевском стержне произвольно, таких мест может быть множество, следовательно при скорости равной скорости света у предмета или явления появляется множество противоположностей.

Если принять во внимание гипотезу академика Маркова, который полагает, что элементар–ными частицами нашего трехмерного мира являются «высовывающиеся» в нашу метагалактику сечения огромных четырехмерных сфер — вселенных, то получится, что наш объективный мир, построенный из таких четырехмерных субмикрочастиц, должен подчиняться законам этого четырехмерно–пространственного мира (например, закону «четвертое не есть»).

Данный закон описывает пространственно-временные отношения следующим образом: длина, ширина, высота и время — первое, второе, третье и четвертое (соответственно); отрицание четвертого (времени) есть фридмонность — некое надтрехмерно–пространственно–временное образование, влияющее на всех и вся в нашем мире, но до сих пор не познанное.

Вообще для неевклидова пространства–времени, с его искривленной структурой, понятие 2–х противоположностей противоестественно. Стержень ABC в таком пространстве искривляется. В результате чего становятся противоположностями индифферентное место В и концы стержня А и С. Однако «плоскатики» (Ф. Ю. Зигель), живущие в границах этой плоскости, не заметят, что стержень ABC сам себя пересекает в точках А и С. В объективном мире так и происходит, поэтому — и только поэтому противоположные стороны одного явления, процесса имеют сходство, обусловленное общностью координат.

Пример № 3

«…единство противоположностей и отрицание отрицания в известном смысле совпадают, что неоднократно отмечалось классиками марксизма.» (Диалектика отрицания отрицания, В. Л. Обухов, стр. 50.)

Ульянов–Ильин вообще считает, что результатом отрицания отрицания является… единство противоположностей. Он же пишет: «троичность» диалектики есть ее внешняя поверхностная сторона» и называет единство и борьбу противоположностей «ядром диалектики». Получается, что результатом внешней поверхностной стороны диалектики является ее ядро, образно говоря, результатом скорлупы является цыпленок. Чувствуете силу карло–марксистской логики?

Так «К. Маркс, исходя из Гегеля, утверждают критики марксизма от Е. Дюринга до русских народников, творит диалектические чудеса для правоверных (имеется ввиду триадичность абсолютной идеи в форме «традиционной для христианства святой троицы (бог–отец — бог–сын (отрицание божественной сущности) — бог–дух святой (возврат к божественной сущности)», исходя из гегелевского закона отрицания отрицания, он делает в «Капитале» вывод о неизбежности замены частной собственности общественной. «Но гегелевский подход к отрицанию отрицания как основе диалектики, «стремление подчинить любые процессы под пресловутые триады» встречает у марксизма ярый протест. Марксизм–ульянизм, где ему заблагорассудится, юля и изворачиваясь (в частности в «Капитале» в обосновании классовой борьбы) пытается использовать другой, вторичный, менее значимый закон с точки зрения Гегеля «Единство и борьбу противоположностей». Благодаря марксизму вся действительность оказывается изнасилованной этим законом. Ульянов–Карпов–Ленин в статье «К вопросу о диалектике» вторит Марксу и приводит в качестве примера тождества противоположностей в общественной науке понятие классовой борьбы — борьбы между двумя враждебно настроенными классами: пролетариатом и буржуазией. Дескать, единство между ними «временно, условно, преходяще, релятивно», а «борьба взаимоисключающих противоположностей абсолютна, как абсолютно развитие, движение». Заметьте: «борьба взаимоисключающих противоположностей». Выходит пролетариат и буржуазия взаимоисключаются. Но этого понятия в марксизме и в помине нет. Исключается из закона одна только буржуазия, а пролетариат продолжает свое прокрустово шествие к обществу социальной и индивидуальной однородности.

А происходит вся эта катавасия не без помощи идейного наследия поводыря «всего прогрессивного человечества» Карла Маркса, который еще в 19 веке, как всегда случайно, перепутал закон диалектической логики «третье не есть» с законом формальной логики «исключенного третьего». Истина по Марксу остается за пролетариатом, ложь, которую необходимо уничтожить — за буржуазией, а «третье» — нечто, выражаемое интеллигенцией, вообще исключается из списка как несуществующее (третьего не дано — tertium non datur).

Далее мы подходим к любопытной мысли о том, что пролетариат, похоронив буржуазию как класс или свою противоположность, согласно прогнозам Ильича, продолжает нуждаться в классовой борьбе, ибо она абсолютна. И не беда, что буржуазии‑то не осталось: пролетариат, окрыленный ульянистической моралью, находит псевдобуржуазию и казнит ее. Так становится возможным красный террор, как «административное средство решения всех проблем».

Но постреволюционная агрессивность эксплуатируемых большевиками масс не может быть удовлетворена устранением только истинных или мнимых врагов. Кто‑кто, а ВИЛ не теряется и находит этому древнему, животному инстинкту другое применение, настоятельно рекомендуя в качестве воспитания новой, социалистической дисциплины труда практиковать «расстрел на месте каждого десятого из уличенных в нерадивости», а также «нарушителей дисциплины» и «неповиновавшихся властям крестьян». (По Бжезинскому).

Но стоит ли удивляться подобным рекомендациям Ульянова, ведь находятся‑то они в рамках закона о единстве и борьбе двух противоположностей в коммунистической его трактовке. Совершенно иные рекомендации могут быть предложены в случае, если мы, уважаемый читатель, попробуем применить паранепротиворечивую диалектику в описании понятия «классовая борьба».

В реальном искривленном пространстве-времени должно существовать и существует множество общественных классов, отношения между которыми никоим образом не определяются единым понятием «классовая борьба». Но если мы зададимся целью размежевать общество на классы по признаку отношения их к средствам производства, то таких классов может оказаться сколь угодно много, основное различие между которыми будет заключаться в степени их приближенности к средствам производства.

Между так называемыми пролетариатом и буржуазией можно будет выявить целый ряд индифферентных классов, которые (используя терминологию марксизма) эксплуатируются буржуазией, но и сами в то же время являются эксплуататорами пролетариата.

Орлы марксистской мысли мнят себя оракулами абсолютной истины, великими геометрами, коим дадено право проводить линию, разделяющую человечество на два непримиримых класса, лагеря, мира. Кто наделил их такими полномочиями? Необузданный нарциссизм, влечение к власти и славе любой ценой или нежелание знать тех данных, аргументов естественно–научных дисциплин, которые входили в противоречие с их великосветскими фантазиями и притязаниями. Но есть и другая версия: не симулировали ли карло–марксисты мировоззренческую слепоту, разочаровавшись в собственном уродливом дитяти?

Но как бы там ни было, дорогой читатель, давайте все же попытаемся должным образом оценить заслугу марксистов–ульянистов в сотворении ими своего непосредовательно–субьективистского учения, фундамент которого зиждется не на железобетонных сваях околоабсолютных истин, а на саманных кирпичиках чувственных аксиом о двойном единстве существующих в природе и обществе противоположностей. Случаен ли подобный мировоззренческий дуализм карло–марксизма?

Человеческое мышление несет в своем основании традиции двузначного абстрагирования, благодаря сему факту у отдельных индивидов время от времени может возникать соблазн расчленять бесчисленное многообразие природных сущностей или процессов на две противоположности, с тем, чтобы столкнув их лбами, испытывать при этом сладострастные оргастические переживания.

Природа же, в которой человеку дозволено произрастать, не питает любви к каким‑либо привилегированным для человеческой истории принципам вообще и к принципу двузначности в частности.

1984 (январь 1991) гг.