Пафка и Шкаф

Посвящается

моему дедушке, Ивану Оголеву, а также врачу

и прекрасному папе Андрею Сагалевичу

и его дочке и моей подруге Лизе

Пафка

На пороге большой светлой прихожей стоят ботинки. Это Пашкины ботинки — зеленоватые, с затвердевшими от купания в лужах шнурками и приподнятыми носами — очень курносые и даже нагловатые. Они чуть больше, чем обувь обычного девятилетнего мальчика, но, кажется, Пашке они уже жмут. Он снимает их быстро, с удовольствием и топает по длинному коридору на кухню в безразмерных носках, оставляя за собой на полу влажные следы.

Кроме ботинок, в Пашке есть ещё много хорошего: он ходит в третий класс и учится на четвёрки. Играет в футбол, выбрасывает мусор, развешивает бельё на балконе и ходит с папой за тяжёлой едой (картошкой, пакетами молока, кондиционером для белья — всем тем, что маме и бабушке тяжело нести из магазина). Ещё у Пашки есть младшая двоюродная сестра, родимое пятно на правой руке и метеорит: камень из космоса ему подарили, когда он пошёл в первый класс.

Маме с папой кажется, что Пашка мог бы учиться лучше, но мальчик чувствует, что получать четвёрки — это тоже хорошо. Ведь одно дело — выписывать в тетрадку выводы из параграфа по естествознанию, другое — писать изложение или рисовать сороку.

Хотя на самом деле трудно понять, на что ты способен, когда у тебя плохое зрение: в конце лета на футболе Пашку очень сильно ударили мячом по голове. Было сотрясение мозга, в шее сдвинулся позвонок, который пережал сосуд, и у Пашки упало зрение. После, в поликлинике, позвонок с хрустом вправил врач с холодными руками, но хорошее зрение пока не вернулось. Наверное, оно гуляет где-то, играет в футбол.

Пашке всё время приходится объяснять родителям и бабушке, что, когда в глазах двоится, думать становится труднее. А они просят его носить очки, которые выписал другой врач — уже с тёплыми руками и тоже в очках, — и кивают, хотя, кажется, совсем не верят мальчику. «Надо быть собраннее», — говорит папа и сдвигает мохнатые брови, показывая, как он умеет собираться. Бровей как у папы у Пашки нет, зато есть свой секретный способ собрать мысли в кучу. Нужно ковырять в носу! Это очень помогает сконцентрироваться и перестать делать три дела разом. Попробуйте играть в приставку одной рукой и исследовать ноздри другой — и вы поймёте, что это невозможно! Но использовать этот метод можно тогда, когда тебя никто не видит. И ковырять надо не до крови, а то бабушка будет дразниться шахтёром и Павлом Козюлькиным.

Да и не так часто Пашка ковыряется в носу… Чаще всего когда думает о своём секрете. Дело в том, что другие дети вокруг Пашки — не настоящие. Пашка понял, что одноклассники, мальчишки во дворе и на футболе только делают вид, что они — дети. А на самом деле они такие же взрослые, как и его папа, и мама, и бабушка, и мамина сестра, и тётя… Пашке кажется, что они разыгрывают спектакль, когда не знают ответ на уроке английского, падают с качелей, боятся зубного, плачут от обиды или раскусывают горошек перца в супе и бегут к раковине, чтобы выплюнуть остро-горькую жижу во рту.

В общем, Пашка совсем не верит другим детям: он видел их хитрые глаза, улыбки, перешёптывания, которых у него никогда ни с кем не было. Они же точно против него сговорились! И ещё Пашка не верит в детские ссоры, дружбу и обиды — ему и одному очень даже хорошо.

Только иногда капельку одиноко.

Вишнёвый пирок

Но вообще, в квартире у Пашки прямо сейчас очень вкусно пахнет печенной с сахаром вишней. Пашка не может дождаться, когда бабушка достанет слоёный пирог из духовки. Мальчик три раза собрал и разобрал стопку книг на столе, посмотрел в окно, забрался на балконе на табуретку и расковырял ранку на руке, а пирог был всё ещё не готов. Тикают часы. В конце коридора темнеет шкаф. Его дверь редко закрывается плотно и иногда сама собой приоткрывается, будто зовёт Пашу: мол, всё равно пока пирог в духовке, иди сюда. И вот Пашка, от нечего делать, решил заглянуть в шкаф.

На крючках в темноте шкафа висит мамина шуба, папин пуховик, бабушкин клетчатый плащ и несколько старых, никем давно не чищенных и не накинутых на плечи пальто. Паша проводит рукой по зелёной ткани одного из них и улыбается: в прошлом году в школе ставили спектакль «Конёк-горбунок», он играл скомороха и был в этом старом пальтишке. Рукава висели почти до пола, широким красным поясом от маминого халата пальто затянули сильно-сильно, но оно едва не волочилось по полу, а шапка съезжала на глаза так, что приходилось бегать по сцене почти на ощупь. Пашка три раза чуть не запутался, чуть не упал, но сорвал аплодисменты и вообще — был большой молодец.

— Эх, пальто-пальто, — стоя перед открытым шкафом, вздыхает мальчик. — Ты вот не слышишь этого запаха, не любишь этот вишнёвый пирог, и как же тебе не повезло. Будто услышав Пашку, дверь на кухню открывается, окатив мальчика, словно лавиной, сладким густым запахом. И всё вокруг начинает сиять алым, бордовым, лаковым соком печёной вишни и горячего сахара, даже тёмный паркет коридора и в завитушках потолок. Ох!

Прапал

Но наутро пирог пропал!

Пашка съел всего два кусочка: один бабушка положила ему на тарелку, когда тот чуть-чуть остыл, а другой — пришлось выпрашивать и обещать за это вытереть пыль.

— Пыль я вытер, а пирог не брал, — уверял бабушку Пашка. Мама с папой к нему и притронуться не успели, а большая голубая пироговская тарелка была всё равно пуста.

Бабушка тоже съесть пирог сама не могла — у неё был сахарный диабет. Зато она провела расследование: улики привели её к шкафу в коридоре. Его дверь была приоткрыта, и в луче света на дне виднелись крошки и красно-розовая капля вишневого варенья.

— Пашка, теперь две недели ты пылесосишь квартиру. И отмываешь шкаф, — вечером строго сказал папа.

— Но… — попытался возразить мальчик.

— Не пирога жалко. Жалко, что ты врёшь, — строго сказал папа и уткнулся в монитор ноутбука. Белый свет экрана запутывался в его густых бровях, сурово сдвинутых и работающих вместе с папой.

Как такое могло случиться? Кто съел пирог? Пашка осмотрел руки, заглянул в зеркало — не испачкался ли у него в вишнёвом варенье рот? Он сам такое сделать не мог и тем более — об этом забыть. Нет, это точно был не он. Не он!

Вот другие, ненастоящие дети наверняка могут съесть целый маковый рулет или пиццу, но Пашка никогда не слопает то, что готовили для всех. И пусть сейчас он сомневается в себе, больше судьбы пирога его тревожит обида. В носу и глазах щиплют предательские рыдания, и мальчику до слёз обидно, что ему не поверила даже мама — которая всегда на его стороне и, кстати, тоже любит этот пирог.

Но сегодня мама не защитила Пашку, не сказала, что уверена, что он говорит правду, а просто ушла в спальню и закрыла дверь.

А в шкафу!.

Но на следующее утро Пашка смело залез в этот самый предательский шкаф с тряпкой, чтобы его отмыть. Он принюхался: кроме клубка из остатков маминых духов в шкафу нашёлся сладкий, уютный, волшебный запах пирога. Мальчик трёт полированную деревяшку и сам с собой разговаривает:

— Две недели — пылесосить… Жалко, что ты врёшь… Наказан… Я не врал! Я не вру!

Его никто не слышит: бабушка ушла на рынок, а мама с папой — на работе. Поэтому кто мог вдруг погладить его по плечу?… ПОГЛАДИТЬ ПО ПЛЕЧУ?

Пашка поднял голову и тут же вывалился из шкафа. Перед ним за дверцей стояло чучело, монстр, непонятное существо! Лохматое, цветастое, оно улыбалось зубами-пуговицами и протягивало к Пашке рукав-руку.

— Пфасти меня… Пфасти меня, Пфафка, — шепелявило оно.

Пашка не поверил глазам, но громко закричал: «А-а-а-а-а!» — и побежал, падая и сбивая на пути ботинки, табуретки, ведро с водой и дверь в свою комнату. Одним прыжком он юркнул под одеяло и, дрожа, думал, что делать, если ему это всё не показалось и чудовище придёт в его комнату и нападёт на него.

Тут в коридоре послышались шаги и недовольные вздохи бабушки. — Павел Владимирович, будьте добры, объясните — почему вода разлита по полу?

Сняв одеяло с головы, Паша выглянул в проём между дверью в его комнату и крикнул:

— Монстр! Я не вру! В шкафу был монстр!

Бабушка, а после папа и мама внимательно осмотрели шкаф — и никого там не нашли.

— Наверное, пальто качнулось и напугало тебя, — ласково погладила по голове Пашку мама. — Это у тебя ещё зрение просто плохое, милый. Может, всё же будешь надевать очки?

— Нет, — качал головой Пашка. — У него вместо зубов пуговицы, и он был одет в зелёное пальто. Это не из-за зрения.

— Ты уверен, милый? — обняла Пашку мама и чмокнула в макушку.

Ночью мама даже осталась в комнате Пашки, чтобы ему не было страшно спать.

Но приключения Пашки только начинались.

Я не брал!

Вся следующая неделя в доме Пашки прошла спокойно: шкаф со старыми пальто не открывался, оттуда не появлялись чудовища, не вываливались похищенные вишнёвые пироги, и даже пылесосить квартиру оказалось не так уж трудно и не так уж долго.

Пашка собирался на футбол с папой и, завязывая шнурки, тяжело вздохнул: почти у всех мальчиков в команде были новые кроссовки с прозрачными шнурками и подсветкой, а у Пашки — старые серые кеды. Серые кеды, которые он терпеть не мог.

— Папа, — поднял печальные глаза Пашка, — а можно мне купить новые кроссовки?

Папа хитро подмигнул сыну и даже цокнул языком.

— Конечно! Покупай сколько хочешь. Я ни в чём не ограничиваю твои траты.

Пашка обрадовался, а папа ещё веселее ему подмигнул и спросил:

— Как думаешь, твоих карманных денег хватит?

Пашка был совсем не уверен, что мог бы сам себе купить кроссовки, — к девяти годам и третьему классу он накопил семьсот сорок восемь рублей от обедов и сдачи в магазине. А сколько стоят кроссовки? Папа вручил сыну мяч, сам посмеялся над своей шуткой, быстро натянул куртку и вышел из квартиры.

Нахмурив брови, Пашка поплёлся за ним, размышляя о том, что у настоящих мальчиков кеды старые и потёртые, а у ненастоящих детей — новые и со светящимися шнурками. Это, конечно, было ужасно несправедливо, но Пашка уже привыкал к несправедливости. А впереди, в глубине лестницы, об ступеньки стучал пластиковой подошвой папин смех.

Но на следующий день папе было не до шуток.

— Пропал мой кошелёк, — обыскивал коридор растерянный папа.

Часы показывали одиннадцать утра, папу ждали на совещании — всё время звонили коллеги, а в пропавшем кошельке лежали кредитные карточки, ключ от парковки и пропуск в офис. Папа засовывал руки во все карманы, открывал ящики тумбочки, двигал пуфик. Даже ботинки перетряс. А кошелька нигде не было.

— Я опаздываю на работу! Да что же это такое! — очень сердился он.

Пашка в это время сидел на уроке и читал параграф по естествознанию, краснея до самых ушей и мотая ногами под партой от волнения.

Бабушка вынула все куртки и пальто из шкафа, чтобы посмотреть, не завалился ли папин кошелёк куда-то на дно. Как вдруг он выпал… из кармана Пашкиной зимней куртки.

Ой, что тут началось! Папа кричал, махал руками и задыхался, так он был зол. Он угрожал лишить Пашку карманных денег на год, оставить без подарка на день рождения и наговорил ещё много других страшных вещей — после в красках описывала утренний разгром бабушка, чтобы Пашка приготовился.

— Ты хоть понимаешь, что чужие вещи брать нельзя? — в конце рассказа спросила она внука.

— Я… Я ничего не брал, — прошептал испуганно мальчик.

Хотелось снова уйти в школу на вторую смену, сбежать на футбол в старых кедах и скупить в магазине всю тяжёлую еду — лишь бы не столкнуться с разъярённым папой, вернувшимся с работы. Часы предательски долго тянулись и кружились вокруг пяти вечера. Пашку тошнило от страха. Если бы он был ненастоящим мальчиком, то наверняка сейчас просто бы позвонил другому ненастоящему ребёнку, они бы придумали план побега или… или его бы даже не наказали, или наказание было бы ненастоящим.

Вам, наверное, как и автору, особенно жаль Пашку в этот момент? Ведь какая несправедливость и сколько напастей обрушивается на этого мальчика? Но… скоро всё изменится и наладится.

Слышишь, Пашка?

Наказане

Но Пашка был настоящим, и наказали его по-настоящему.

Папа кровожадно прохаживался по комнате, рассказывая Пашке, что делают с ворами в Китае, как с ними поступали индейцы, Иван Грозный и граф Дракула. Папа сверкал глазами и хрустел пальцами. В итоге у Пашки забрали телефон, ему запретили пользоваться папиным компьютером и маминым планшетом, он не гулял после школы, отжимался с утра десять раз, учил стихотворение раз в два дня и пылесосил квартиру — при этом повторяя таблицу умножения. И так целый месяц!

Сколько будет восемью шесть? А если два умножить на девять? Гудя, словно пылесос, Паша двигал кресла, стулья, табуретки и вместе со своим новым другом — пыледышащим драконом — повторял столбики из цифр.

Теперь на уроках ему даже некуда было смотреть, когда становилось слишком скучно: приходилось разглядывать окно, одноклассников и плакаты с картой России или знаками дорожного движения.

Кто мог положить папин кошелёк в карман Пашки? Папа сам, конечно, порой был очень невнимательный, несмотря на густые брови, и он мог это сделать случайно. Или бабушка могла? Но зачем? Она же любит Пашку.

Может быть, это мама? Хотела разыграть папу и побоялась признаться?

Нет. Кажется, это сделало чудовище, которое жило в шкафу, съело вишнёвый пирог, напало на Пашку и теперь решило его окончательно уничтожить. Пашка не был в этом уверен, но по-другому объяснить случившееся не мог. Это чудовище объявило Пашке войну.

— Я не боюсь какое-то старое глупое пальто с полным ртом пуговиц, которое ворует чужие кошельки и пироги! — говорил сам себе Пашка. И взгляд его в этот момент, казалось, становился решительным.

Чудовище, скорее всего, и не настоящее даже. Как и одноклассники, и мальчики во дворе.

Бытвы с польто

Выучив второе, очень длинное, выбранное бабушкой и скучное, бессмысленное стихотворение про зиму и мороз, Пашка решил: чудовищу нужно было отомстить.

И пока не закончился месяц наказания, пока в Пашке кипело много злости и решительности, нужно было сделать это.

Ах, если бы у Пашки были друзья — он вместе с ними склеил бы себе латы, наточил меч или взял лазерный пистолет и уничтожил врага. Но друзей у Пашки не было…

Он гулял во дворе или шёл по школьным коридорам как по пустыне: одинокий молчаливый путник на верблюде среди дюн. Если ему навстречу шли мальчишки из параллельного класса или учительница английского, у которой на голове возвышалось гнездо, будто она спрятала в нём вазу и обмотала вокруг неё волосы, так вот, если навстречу Пашке шли ненастоящие дети или настоящие взрослые, он превращался в ковбоя и тут же засовывал руки в карманы и опускал глаза. Вы не знали? Ковбои могут быть очень застенчивы, если в их карманах нет пистолета.

Поэтому кто же может помочь Пашке в войне с домашним монстром? Только он сам.

Вторую ночь подряд Пашка придумывал план мести: он представлял, как топит пальто в реке и оно долго плывёт в серой мутной воде, жалобно пузырясь. Он сжигает пальто; правда, тут его воображение рисовало ещё и страшные картины горящего шкафа и даже целой квартиры… приходилось отказываться от этого варианта.

Родители могли завести собаку, и тогда бы однажды Пашка оказался дома один и отдал собаке на растерзание зловредное пальто. Этот план казался самым подходящим!

И ещё была какая-то идея, но на ней Пашка случайно два раза подряд засыпал.

В субботу за обедом Пашка жалобно сказал родителям:

— Мама, папа… купите мне щенка.

И отложил ложку в сторону, будто его аппетит зависел от родительского решения.

Момент был выбран не самый подходящий: наказание с Пашки ещё не сняли, и такие просьбы от него никто не ждал. Да… первый бой был проигран: родители отрицательно закачали головой и сказали, что вернутся к этому разговору через три недели.

Как же несправедливое наказание злило Пашку! Каждое утро, собираясь в школу, он открывал шкаф и с ненавистью находил висящее в глубине старое зелёное пальто.

Прожорливый шкаф вмещал много вещей: по четвергам к родителям приходили гости, набивая шкафу полный рот пальто, курток, пуховиков и шуб. Его дверки с трудом закрывались, и из них торчали рукава и уголки верхней одежды, словно макароны. Пашка очень надеялся, что вот тут-то монстру бы себя показать при свидетелях, чтобы все убедились, что это не Пашка съел пирог и взял кошелёк. Но как спровоцировать монстра?

Пока родители и их друзья пили чай, Пашка выбежал в коридор, открыл шкаф и прошипел:

— А ну-ка, выходи, чудище! Пусть все на тебя посмотрят!

И вернулся в свою комнату.

В зале волнами набегал на дверь смех, стучали посуда и стулья, а из шкафа в коридоре никто не выходил. Только кто-нибудь из друзей мамы и папы шёл в туалет, на ходу закрывая дверцу того самого шкафа.

Будто в страшном сне, Пашке порой казалось, что в шкафу рядом с зелёным старым пальто появляется ещё одно — пальто какого-то другого мальчика, которого взяли домой вместо него. Ненастоящего, но очень весёлого, с хорошими оценками и своими, взявшимися откуда-то сами собой кроссовками со светящимися шнурками.

В такие минуты тошнота подступала к самому горлу Пашки вместе с головокружением, и он мотал головой, чтобы отогнать от себя плохие мысли и страхи.

Нет, не могли родители взять себе другого сына. Даже чтобы наказать Пашку!

В квартире больше не было места для кровати, книжного шкафа и второго велосипеда.

Зазтрял

Вторая неделя наказания подошла к концу. В воскресенье мама даже взяла Пашку с собой в кино, сказав папе, что они пошли к стоматологу.

В прохладном холле двери были очень тяжёлые, но мальчик, словно древнегреческий герой, толкал их плечом, распахивая перед мамой. Мама благодарно проскальзывала в тонкий проём и гладила сына по голове. В руках у неё одобрительно урчало ведро попкорна.

Хорошим манерам Пашку учил папа: он показывал, как нужно отвечать на предложение съесть ещё супа (не «отстань, я не хочу», а «спасибо, я больше не голоден») и даже как ботинки чистить — с достоинством. В чёрном жирном креме для обуви, вспотевший, с высунутым языком, по вечерам Пашка тёр щёткой свои ботинки, повторяя за папой лёгкие, скользящие движения.

Конечно, простые правила — как не тянуть чай и не чавкать, здороваться и прощаться, вытирать рот салфеткой и не заглядывать в чужую тарелку, да что уж там, как опускать ободок унитаза и закрывать за собой дверь в туалете — Пашка знал назубок. А в туалете у них дома была капризная защёлка…

И вот, вернувшись от стоматолога, Пашка в очередной раз застрял в туалете. С усилием он тянул на себя дверную ручку и нажимал на кнопку защёлки сбоку. Но кнопка запала, оставив растерянного мальчика в двухметровом туалете наедине с унитазом и скучной научной книжкой. И как назло, дома, кроме Пашки, никого не было: родители ушли в гости, бабушка была на даче.

Как только не дёргал и не тянул дверь мальчик!

Он её и толкал, и пинал, и тряс, и шипел на неё — но защёлка не поддавалась и ещё сильнее злила Пашку. Ух! Он ударил по двери ногой, потом кулаком, но только выбил фалангу пальца. Палец тут же распух, холодная вода в унитазе не помогла. Пашка захлюпал носом, вытирая мелкие колючие слёзы, резавшие глаза, и сел на унитаз. Он обнял руку, как больного щенка, и вдруг…

Вдруг дверь открылась.

Защолка

За дверью, моргая круглыми глазами-пуговицами, стояло то самое чудище и то ли скалилось, то ли улыбалось Пашке пуговицами-зубами.

Приветливо помахав, чудище сделало шаг назад, чтобы выпустить Пашку из туалета. Мальчик не смог пошевелиться. Страх сжал его крепко-крепко: руки у Пашки не поднимались, ноги будто были припечатаны к полу степлером, язык прилип к нёбу, а в голове… был туман и стоял такой гул, будто в ней летали десяток мух или тарахтела парочка старых стиральных машинок.

— А-а-а-а-а! — вырвалось со вздохом у мальчика. — А-а-а-а-а-а-а! — ещё раз не своим голосом завыл он. Но пальто его совсем не испугалось и только шире открыло дверь, отойдя дальше назад.

— Фыходи, Пафка. Фыходи, пофалуста. Ты сфободен.

Сколько раз за последнее время, со злостью и скрипом зубов, Пашка хлопал дверцей шкафа, чтобы лишить пальто свежего воздуха и света. Сколько раз Пашка тыкал в него вешалкой, будто случайно, но на самом деле специально, и какие только планы мести он не продумывал. И вот теперь из туалета его освободил монстр, которому так хотелось отомстить. Такого Пашка никак не ожидал.

Он смог сделать первый шаг застывшими ногами и тут же убежал в свою комнату. Дверь в детскую захлопнулась, со стучащим сердцем Паша прижал к ней ухо и ждал, что монстр будет делать дальше.

Мальчику было не по себе.

Это только в мультфильмах и кино у героя, попавшего в беду, есть план. У Пашки никакого плана не было. Он просто жутко боялся, и ещё ему было немного стыдно перед монстром за свой крик и страх.

А пальто, в отличие от тяжёлого дыхания и стучащего сердца Пашки, пошуршало в коридоре, повздыхало, пофырчало и затихло.

Казалось, пульс бился прямо в ушах у Пашки, а воображение рисовало картинки, что сейчас он выйдет в коридор, а пальто на него всё же бросится. Или он выйдет в коридор, а монстр сидит в шкафу, грустно уронив голову на колени, и плачет. Или придёт бабушка, а пальто укусит её за шею своими зубами-пуговицами и превратит в ещё одного монстра (бабушка всё время ходит в халате и должна стать халатным монстром). Мысли о бабушке-монстре даже чуть развеселили Пашку и отвлекли от страшных картинок с монстром-пальто. Бабушка-халат выглядела бы очень мило и носила в кармане поварёшку, а вместо головы у неё было бы туго скрученное полотенце с двумя капельками очков и дольками помидора вместо губной помады. Этот образ увлёк Пашку в мир ароматов и вкусов бабушкиных пирогов и котлет, и, когда он наконец открыл дверь, дома уже были мама и папа. Они заваривали чай на кухне и разбирали принесённые из магазина пакеты и сумки.

— Пашка! — потрепал мальчика по голове папа. — А ты молодец!

Пашка кивнул. Конечно, папа снова шутил над ним и уже знал, как Пашка застрял в туалете.

— Да… — протянул он. — Опять застрял.

— И как застрял! — радостно воскликнул папа. — Так застрял, что сам взял и починил защёлку!

Глаза Пашки округлились. Починил защёлку? Он?

— И ведь не заедает больше. Совсем. Сов-сем, — папа разделял слова на слоги, когда был чем-то особенно доволен. — Горжусь тобой, Паша!

Кровь прилила к щекам Пашки, он встал из-за стола, где уже появились чай, ватрушки и вот-вот должны были приземлиться котлеты с пюре, и поспешил в туалет. Глаза защёлки-собачки смотрели как-то особенно выразительно и по-новому блестели, а «язычок» плавно вытянулся и так же легко втянулся назад, достаточно было лишь прикоснуться к кнопке сверху. Пашка не мог поверить в то, что видел и слышал, поэтому раз семь закрыл и открыл дверь в туалет. Рядом с унитазом лежала отвёртка и тряпочка в масле, пара шурупов и ниточки. «Вот так пальто, — подумал мальчик. — А я… А оно…»

Дальше мы не будем подслушивать мысли Пашки, а пойдём ужинать, потому что пюре и котлеты могут остыть, а мы уже давно очень голодны.

Сматри в глаза

Шесть уроков в школе и одну тренировку по футболу на стадионе Пашка думал. Не то чтобы обычно этот процесс увлекал его чуть меньше, совсем нет. Пашка всегда морщил лоб и высовывал язык от усердия на уроках математики и рисования, просчитывал действия соперника во время игры в шахматы и мог предсказывать громкие комментарии тренера по футболу, он постоянно держал в голове как минимум одну-две мысли.

Но сегодня его занимал лишь один вопрос: как отблагодарить пальто?

(Признаться, два вопроса: «как отблагодарить пальто?» и «стоит ли рассказывать папе, что это не он починил защёлку?». Ведь приписывать себе чужие заслуги плохо, с одной стороны. С другой, кто теперь поверит Пашке после того, как пропадали пирог и кошелёк и его за это наказали?)

Сначала Пашка подумал, что мог бы почистить пальто щёткой. «Тогда оно будет красивое. Разве это не приятно?» — спрашивал он себя. Но только щётка мысленно коснулась рукавов и боков пальто, Пашка хихикнул, а после отказался от этой идеи. Боялся щекотки.

Потом Пашка подумал, что можно уговорить бабушку испечь новый вишнёвый пирог и принести кусочек пальто. Но… это же не он, получается, постарается — раскатает тесто, приготовит начинку и что там ещё делают с пирогами? Идея была неплохой, но требовала доработки.

Пашка попытался нарисовать портрет пальто в стиле императорских портретов Российской империи: со смешным париком, вытянутым носком, лентой через плечо, дымом поля боя на заднем плане и верным псом, лежащим рядом. После третьего наброска и от этой идеи пришлось отказаться: монстр был похож на клоуна, а собаки получались похожими скорее на крыс, чем на благородных защитников своего хозяина.

Идея, по-настоящему достойная, яркая, как лампочка на кухне ночью, пришла к Пашке в лифте. Он ехал с соседом, пожилым мужчиной, всегда очень громко здоровавшимся с мальчиком и обращавшимся к нему на «вы».

— Доброго дня! — по-армейски сказал Пашке дедушка.

— До свиданья, — краснея от гордости, выходя из лифта, ответил ему Пашка.

Это же ГЕНИАЛЬНО!

Пашка вбежал в квартиру и, проверив, очень ли занята на кухне супом с фрикадельками бабушка, открыл шкаф широко, как мог.

— Дорогое… дорогое пальто! Позвольте, — тут он замешкался, нащупывая зелёный рукав, — позвольте пожать ваш смелый, честный рукав!

Рука Пашки скользнула по суконному рукаву, но тот безжизненно висел и не отозвался на обращение мальчика. Может, это был не тот рукав? Точно! Нужно не левый, а правый рукав жать!

Нащупав «правильную руку» у пальто, Пашка повторил попытку. Папа учил его при рукопожатии — настоящем мужском рукопожатии — смотреть в глаза. Мальчик откашлялся, собрав всё мужество в кулак и в серьёзный взгляд, взял рукав правой рукой и поднял глаза на самый верх вешалки, как вдруг… Из шкафа на Пашку посмотрел, улыбаясь, его новый знакомый и очень сильно, быстро, мягко затряс его руку.

— Пафка! Пафка, какое сфсясте!!!

В траве седел кузнечек

Получив ответ на рукопожатие, Пашка с открытым ртом пару минут смотрел на говорящее пальто. После он зачем-то отвесил поклон жителю шкафа и тут же сообщил, что должен закрыть дверцу, — судя по звукам, на кухне бабушка заканчивала варить суп.

Захлопнув шкаф, Пашка привалился к нему спиной и икнул. Неужели чучело всё же было настоящим? Случившееся так захватило мысли мальчика, что он незаметно для себя съел тарелку нелюбимого супа с фрикадельками и даже не попросил за это бутерброд с салями. А ведь постучав ложкой по дну тарелки без единого кусочка лука и картошки, он имел на это полное право.

В общем, с тех пор в Пашке что-то изменилось! Он стал тихо гордиться собой, в ванной перед зеркалом, например, или по дороге в школу, когда пинал листья и думал о своей жизни. Ещё бы: у него появился настоящий секрет, да и с пальто они стали видеться чаще.

Как-то ночью, спустя три дня, мальчик встал в туалет. А пальто тут как тут, ждало его в коридоре. Пашка чуть на месте не описался, но проскочил в нужную комнату и попросил больше его так не пугать. Пальто, шепелявя из-за двери шёпотом, пообещало в следующий раз включить в коридоре для Пашки свет.

Вчера пальто вышло к нему днём, когда он вернулся со школы, почти попавшись маме на глаза, — чудом мальчик успел отвлечь её и закрыть дверь в гостиную. Какое безответственное!

Весь следующий день Пашку не покидала мысль, что его нового знакомого — жителя шкафа — нужно защищать и прятать от взрослых. Может, найти для него место в Пашкиной комнате? Или перепрятать его в диван в гостиной, куда заглядывают раз в год, когда достают елочные игрушки? Или вообще отнести на чердак или под лестницу на первый этаж в подъезде? Пашка чувствовал ответственность и тревогу за пальто, как за щенка. Почему? Потому что взрослые могли быть не рады чучелу, сдать его в полицию или отдать в научный институт. Или отправить в Москву на телевидение в вечернюю итоговую программу.

Они же ВЗРОСЛЫЕ! А ещё они могут в него не поверить…

Но к пятому уроку в школе Пашка навсегда решил хранить пальто в шкафу: увидев его в темноте коридора, никто сразу ничего не поймёт, а чучело успеет спрятаться, как уже пару раз делало.

Ещё Пашка не очень себе в этом признавался, но где-то возле его левого уха бегала мысль, что в шкафу рядом с пальто всегда будут друзья. Другие куртки, шубы, дублёнки, ветровки. В конце концов, они настоящие, хотя и сделаны иногда из искусственной кожи. По дороге домой мальчик решил придумать систему знаков, чтобы с пальто предупреждать друг друга об опасности или планах.

— Выбрасывай в коридор пуговицу, если хочешь прийти. А я… А я буду петь «В траве сидел кузнечик», если рядом будет кто-то из взрослых, — приоткрыв шкаф, сказал Пашка.

Пальто, тут же округлившись и выкатив глаза и улыбчивый рот, послушно кивнуло и показало блестящие пуговицы-зубы. Пуговиц у него было очень много, будто он никогда не ходил к стоматологу!

Теперь по вечерам и в обед Пашка очень много пел. Папа даже предложил отдать его в музыкальную школу (кажется, мальчик попадал в некоторые ноты) и порадовался, что наказание так положительно влияет на сына.

Мы-то, конечно, знаем правду и уже устали слушать одну и ту же песню, поэтому очень просим Пашку: «Пожалуйста, выучи хотя бы ещё парочку новых мелодий».

Урок нимецково

Жизнь Пашки, как сказал бы, поправляя очки и одёргивая носок под короткими брюками, их школьный психолог, качественно изменилась. Теперь на уроках мальчику было намного интереснее разглядывать не только доску и окно, но и одежду одноклассников. Утром Пашка наблюдал, как дети заходят в класс и вешают свои куртки или пальто в шкаф, и гадал, какой пуховик или дублёнка может оказаться троюродным братом или племянником Фкафа. А после уроков он разглядывал опустевшие шкафы и искал там монстров, которые могли притаиться в классе, чтобы от души повеселиться в пустой школе. Дома Пашку тоже поджидали приключения.

Вот, например, сегодня он застал пальто в своей комнате… с самоучителем немецкого языка. Разложив словари, тетради и ручки, чудище сидело за столом, что-то усердно выписывало и шептало себе под нос. Пашка кашлянул, чтобы обратить на себя внимание, любознательное пальто подняло круглую, полную пуговиц и ниток голову и расплылось в пёстрой улыбке. Пухлый палец, очень похожий на палец от его давно потерянной хоккейной перчатки, взлетел вверх. Заглянув в тетрадь, пальто отчётливо затараторило:

— Фие Фар Дайн Таг? [1]

Слова, как пули, полетели в Пашку и чуть не сбили его с ног. А чучело засмеялось и снова уткнулось в книгу.

— Флуфай, Пафка! Если фты окафефся в Фермании, перфым дефом фыучи: «Филен данк!» [2]

Пашка ненавидел иностранные языки. Английский в школе ему никак не давался, французский, который знала мама и который пыталась учить вместе с ним, тоже не слушался Пашку: мальчик не умел картавить, придыхать, не разделял слова в предложениях, а ещё забывал ужасные артикли и пытался читать длинные, бесполезные окончания слов, чего делать было не нужно.

Но немецкий… Сейчас показался ему таким простым и смешным.

— Данке шён! [3] — повторил за чудищем Пашка. И даже без перевода понял, что сказал «спасибо».

— Фи хайст ду? [4]. - спросило его пальто. И подмигнуло.

— Паша, — улыбнулся мальчик.

Он понял! И сам переспросил:

— Ви хайст ду, чудище?

На стене часы пробили четыре часа дня, во дворе вдруг запели, казалось, уже улетевшие на юг птицы. И пальто тоже ответило:

— Фкаф. Феня зофут Фкаф.

ДПЫ

Любовь к немецкому выпала на голову Пашке, как первый снег в ноябре: тайное, но очень важное дело ещё больше сблизило мальчика и Фкафа. Теперь два, а то и три раза в неделю они говорили друг с другом по-немецки и уже могли обсудить погоду, футбол и вишнёвый пирог. Между делом Пашка рассказывал Фкафу про школу, ненастоящих детей, настоящие двойки и домашние задания. Фкаф мечтательно подкатывал глаза к потолку и говорил, что, наверное, ему очень нравилось бы учиться в школе.

— Они едят макароны с молоком и сахаром, — страдал Пашка. — Представляешь? Как? Это же бе-е-е-е-е! Как слизняков в желе выбирать.

— У них классные чистые кроссовки. Будто они по асфальту и лужам не ходят.

— Они всё время шушукаются на переменах: делают селфи вместе, рисуют что-то друг другу в дневниках и иногда одинаково одеваются!

— А фас уфят фыть? — вдруг перебил мальчика Фкаф.

— Шить… — почесал затылок Пашка. — Девочек — учат.

Уроки в школе, кроме физкультуры и пения, у него вела одна и та же учительница — молодая высокая Татьяна Семёновна, с круглыми очками и бантом на блузке под самым подбородком. Она любила детей, никому не ставила двойки, но задавала порой очень странные домашние задания. Иногда она просила принести в школу домашнее животное и вместе с ним рассказать стихотворение; иногда — сделать открытку для библиотекаря в волшебной стране; иногда — придумать музыку для несуществующего музыкального инструмента и сыграть её перед всем классом.

В общем, Татьяна Семёновна была очень странная, но дети её любили и выполняли все задания. В четверг на внеклассное чтение и урок ДПИ было задано смастерить дом для домового.

Когда Татьяна Семёновна написала это задание на доске, Пашка даже подпрыгнул, так ему хотелось закричать, что у него дома как раз живёт… пальто. Но он всего лишь дёрнул головой, ногой, уронил дневник и покраснел, подумав: кто же ему поверит? Опять засмеют…

Дома, только сняв ботинки, Пашка сразу наступил на пуговицу. — Фафка! Фафка, фево такфой фуфный? — спросил мальчика появившийся из темноты коридора Фкаф.

— В школе задали смастерить домик для домового. Я бы так хотел рассказать на уроке про тебя, но мне никто не поверит. А брать тебя с собой в школу… — сказал мальчик и вдруг изменился в лице. Лицо его разгладилось и посветлело, будто кислый суп снова стал свежим и даже горячим. — Фкаф! Ты пойдёшь со мной в школу!

Фесдалёт

Но кто садится делать домашнее задание заранее, когда до следующего урока ещё целая неделя? Так даже ненастоящие дети не делают, Пашка это точно знал. Поэтому, обрадовавшись идее взять Фкафа в школу, нарисовав его прекрасный дом в тетрадке по математике на последней странице, мальчик решил забыть о ДЗ до воскресенья: ДПИ случалось с ним по понедельникам.

Не судите Пашку строго, ему было чем заняться. Фкаф стал чувствовать себя в квартире как дома. Он мастерил на кухне бутерброды в виде кусочка нарезного батона с докторской колбасой (признаться, скорее в виде докторской колбасы с очень тоненьким кусочком батона), сам с собой играл в шашки и смотрел телевизор. В среду Пашка вернулся со школы и застал Фкафа за починкой настенных часов: мальчик даже не удивился, что чудо-пальто сам вынес стремянку из кладовки и снял из-под потолка бабушкин любимый домик с кукушкой.

— Фто мне эти фтри мефтра! — набивал себе цену Фкаф. — Фот ф горы бфы… Или, фнаешь, ф кофмосф… Ты фбыл ф кофмосфе, Пафка?

Пашка в космосе не был и даже на самолётах пока летал всего пару раз. Но побывать на Луне хотел. И на Марсе. И на Юпитере. Что уж там, он бы с удовольствием освоил профессию космического туриста и взял бы сразу тур по Солнечной системе.

— Я, фкстафти, припфаркофал сфой фесдалёт пфрямо тут… под тфоим окном…

Фкаф посмотрел на Пашку внимательно, заговорщически, немножко боясь, что мальчик ему не поверит. Пашка заулыбался и по-дружески похлопал чучело по плечу.

— Ну, знаешь. Я тоже припарковал свой звездолёт тут рядом. Под кроватью!

Ох уж эти фантазии: Пашка привык слышать от ненастоящих детей, что они водят машины, умеют летать, рисуют картины, что дома у них водятся лошади, а сами они живут в замках. Ха! Всего лишь звездолёт.

Но Фкаф расстроился… Он опустил набитую старыми шарфиками и одинокими варежками голову и тяжело вздохнул.

— Я фзнал. Я фзнал, ты мне не поферишь.

Иногда, если оправдать самые худшие ожидания близких и любимых, становится особенно стыдно. Вообще, Пашка сам расстраивался, если ему или в него не верили родители. Поэтому сейчас он покраснел и тоже расстроился вместе с Фкафом. И тут же, прямо как папа, подскочил со стула и пошёл к окну:

— Ну-ка! Ну-ка, где тут твой звездолёт? Давай на него посмотрим!

Фкаф тоже подскочил с нижней ступеньки стремянки, схватил Пашку за руку и потащил его на кухню.

— Фматри, — ткнул пальцем в висевший за окном пыльный блок соседского кондиционера. — Фот он, его кфыша.

Кфышка

— Кфыша, — крякнул, проглотив смех, Пашка. — И как же завести звездолёт, чтобы на нём улететь на Луну?

— Фсё офень пфосто! Нафдо ефо пофкормить, запфафить…

Счастливый, дрожащий от радости, Фкаф забегал по кухне, доставая из шкафчиков муку, соль, гречневую крупу, фасоль, сухое молоко и макароны. Пашка в оцепенении и с глупой улыбкой (это он потом вспоминал и думал так про своё выражение лица) стоял посреди кухни. До прихода родителей был ещё целый час, а бабушка уехала на дачу — убирать дом на зиму. Поэтому никто не мешал мальчику и чучелу заправлять звездолёт.

Кухонный кран гудел над раковиной и плевался водой на полную мощность, будто подбадривая Фкафа и поддавая газу. Содержимое банок и коробок быстро высыпалось, кашляя клубами пыли и шелестя, а чучело приговаривало что-то себе под нос и суетилось.

Звездолёт заправлялся…

Ох, что творилось с раковиной, уходящей вглубь кухонного гарнитура! Она с напряжением, будто с дрожащими коленками, выдерживала напор «топлива». Громко икала, крякала и явно не понимала, что происходит. Вместе с нервно тикающими часами и тревожно гудящим холодильником Пашка наблюдал за надвигающейся бедой. А Фкаф очень старался, поглядывая то в окно, то на мальчика, то на полки в шкафчиках и открывая новые банки и пакеты с сыпучими крупами. Гречка с фасолью сыпались по полу, сахар скрипел, шкафы пустели на глазах. Опомнился и пришёл в себя Пашка тогда, когда в замке двери стал поворачиваться ключ. Даже часы, кажется, замерли на пару секунд, ожидая, что сейчас случится.

Как можно было спасти ситуацию? Пашка кинулся к раковине, кинулся к Фкафу, но тот, бросив прямо в раковину коробку с крахмалом, исчез в коридоре в шкафу для верхней одежды. Исчез и оставил мальчика одного в готовящейся ко взлёту комнате.

Дверь на кухню скрипнула, в воздухе застыли мука и крахмал, а вода из раковины начала выливаться на пол, полная фиолетовой фасоли, плёнки из манной крупы, а также начавших набухать от кипятка макарон. И тут в кухню зашла мама.

Она ахнула, побледнев, будто её посыпали крахмалом. Из-за маминой спины выглянул папа, уже серый от предчувствия. Нет, они не встретились в коридоре с Фкафом и только минуту назад уронили тёплые вечерние улыбки, которые готовили для Пашки.

— Хэндэ хох… — от испуга сам себе скомандовал Пашка по-немецки. И поднял руки.

— ЧТО ЭТО ТАКОЕ? — не своим голосом спросила мама.

— ЧТО ЭТО ТАКОЕ? — краснея, как бык перед корридой, спросил папа.

— Кфышка, — сам не ожидая от себя, сказал Пашка.

Пофлетствия

Крышка… Да, это была крышка всему. Вечер после «заправки» звездолёта Пашка очень хотел бы забыть. Он просил Деда Мороза и Бога послать ему контузию, или чтобы зэвтрэ ого снова ударили мячом по голове: скандал, строгие разговоры сначала с мамой, а потом с папой — это всё надо было вычеркнуть из памяти и объявить ненастоящим.

Лёжа в кровати, мальчик крутил в голове воспоминания. С Фкафом они натворили что-то невероятное: затопили соседей, испортили кучу продуктов, забили раковину, разозлили родителей. Пашка был снова наказан на целый месяц, а ещё брошен один на один с бедой в самый страшный момент. Такого он не ожидал от Фкафа. Это было настоящее предательство, которое могли совершить только ненастоящие дети. Чёрным тревожным котом между этими мыслями в голове Пашки бегало предчувствие встречи с бабушкой. Её тяжелый молчаливый взгляд уже душил мальчика и нагонял на глаза слёзы.

Но Пашка не плакал. Он сморгнул слезу, как дворники сбивают с лобового стекла машины дождь, и уронил тяжёлый, словно комок слипшихся макарон, ком на дно души.

«Наказан так наказан… — смирился Пашка. — Убирать кухню — так убирать кухню».

Перевернувшись на другой бок, мальчик сам себе кивнул, уткнулся носом в стенку и как-то сухо, пусто уснул.

На следующий день ему предстояло: отмыть пол и мебель от комков крахмала и разводов совсем непонятного цвета; из своих карманных денег купить новые крупы; аккуратно пересыпать их в банки; расставить по ящикам, как они стояли.

Папа сказал, что сходит с ним в магазин, но помогать ему нести покупки не будет.

Без телефона, телевизора и компьютера Пашка должен был одиноко сидеть в комнате по вечерам и учиться. Так теперь проходили его вечера: с тихим ковырянием в носу и раскрытыми учебниками и книгами. Без пирогов с вишней и… Фкафа.

Чучело пропало. Оно не выходило из шкафа, не отзывалось на тычки и песню про кузнечика. И в туманное серое утро декабря, когда за окном валил снег, какая-то часть внутри Пашки сжалась, спряталась и напрочь отказалась выходить. Прямо как улиточка из ракушки.

«Фкаф… — подумал вдруг Пашка. — А вдруг его не было на самом деле? Это всё мне мерещилось, виделось и я просто схожу с ума?»

«Фкаф… — думал Пашка перед сном, когда чистил зубы или выносил мусор. — А вдруг он совсем сбежал? В другую квартиру? Обманул меня, бросил, струсил?»

«А вдруг у него теперь… другой мальчик? И с ним он говорит по-немецки и ест бутерброды?»

«А вдруг Фкаф тоже оказался ненастоящим?»

Мысли о Фкафе были колючими, как рассыпанная соль. Пашке от них становилось страшно, он остался один. Опять. И теперь, возвращаясь домой из школы, быстро вешал куртку на крючок, не находя в себе сил проверить, висит ли ещё в глубине шкафа то самое зелёное старое пальто или нет.

План

Конечно, из-за наказания и звездолёта Пашка совсем забыл про ДПИ.

А двойка могла стать контрольным выстрелом в голову или последней каплей в стакане с его наказанием. Поэтому весь вечер воскресенья мальчик провёл с высунутым набок языком, склеенными пальцами и под настольной лампой. Под лампой и с высунутым языком было легче вырезать детали для дома домового.

Конечно, Пашка ужасно не выспался. Ведь только в полночь обувная коробка стала похожа на настоящую квартиру. Зато в ней коврик в клеточку лежал у кресла немного под углом, был и диван, и телевизор, и зеркало. И хотя картина с цветами на стене, например, висела криво и можно было подвинуть стол или переклеить обои на кухне, но… Но у Пашки не было сил. На боковой стороне дома-коробки он жирно написал: «HAUS», закрутил фломастер, клей, сунул ножницы в чехол и тут же лёг спать.

«Вот ненастоящие дети, им клеят домики и скворечники родители. А настоящие… Настоящие всё делают сами!» — успокоительно подумал мальчик и провалился в сон.

А утром он встал даже раньше мамы и папы: те застали его в ванной чистящим зубы. Папа вопросительно посмотрел на сына, подозревая новую порцию проблем. Но Пашка то ли от недосыпа, то ли от храбрости засмеялся и тут же потащил сонного отца в свою комнату.

— Смотри, это я сделал, — показал он папе макет дома для домового. И не сразу увидел, как изменился за ночь HAUS. А он изменился очень сильно!

Во-первых, у названия дома появился артикль — das. Во-вторых, кто-то поправил диван: переклеил ему одну ножку и сделал шёлковую обивку (розовую, почти как у настоящего дивана). Деревянным стал стол и этажерка в углу, на полу вместо бумажной картинки появился ковёр — махровый, белоснежный! И в коридоре стоял самый настоящий деревянный шкаф, с ручками и зеркальцем…

— Хм, — мычал папа и подбирал, будто жевал, слова. — А что это… Ты сам это сделал? И где же здесь жить домовому?

Растерявшись, Пашка сказал лишь, что домовой живёт в кресле, а в шкафу хранятся его вкусности — старые вонючие шапки.

Пашке и правда очень не нравился запах старых меховых шапок. Поэтому он решил, что в его игрушечном доме он скормит их домовому первым делом.

— Вонючие шапки? — переспросил папа.

— Да, вонючие шапки. И старые кеды. Я очень надеюсь, что наш домовой скоро съест мои.

И кеды Пашке нужны были новые! Помните?

Папа, кажется, уже совсем проснулся, потёр глаза и, думая о чём-то своём, кивнул.

— Хорошо. Я понял, — и, посмотрев на часы, ушёл одеваться.

В то утро завтрак казался Пашке особенно вкусным, мама улыбчивой, и даже крики детей во дворе не такими ненастоящими.

«Подумаешь, — подумал он, — ну скользко, ну холодно. Всем холодно!»

Мальчик взял DAS HAUS, обулся, оделся, повесил рюкзак на плечо, взял коробку для домового в руки и вышел из квартиры.

А за дверью его ждал Фкаф.

Ливт

Фкаф!

Фкаф?

Дверь за Пашкой закрылась, мальчик пытался собраться с духом и открыл рот. Он хотел сказать чучелу что-нибудь, но не мог. И рот тоже не мог закрыться.

Фкаф, чуть выше Пашки, смотрел на мальчика глазами-пуговицами и молчал. Чучело часто мигало и двигало челюстью, будто жевало нитку. Через секунду Пашке показалось, что его округлый мохнатый подбородок слегка задрожал. Кажется, чучело хотело заплакать.

Мальчику стало тяжело дышать, так он разволновался и… признаться, обрадовался одновременно. Ведь Пашка в глубине души ужасно скучал по чучелу и вот только сейчас понял, что это Фкаф ночью переклеил его домик для домового. Но как он мог так надолго пропасть!

В глазах Пашки предательски выступили слёзы, и он попятился назад к двери. Дверь, словно пистолетом, упёрлась Пашке в спину ручкой, а шахта лифта заскрипела, зашуршала и сообщила, что лифт вот-вот приедет на их этаж.

Обычно по утрам лифт ехал долго: порой Пашка даже спускался пешком с седьмого этажа и успевал выйти во двор, пока свежая порция пассажиров-жильцов только выходила из металлической кабинки на каком-нибудь пятом этаже. Но сегодня у мальчика в руках была коробка, и он так спешил, что даже не подумал спуститься по лестнице. И за секунду понял, что жители их подъезда — бабушки, дедушки, тётеньки и дяденьки — едва ли захотят ехать в одном лифте с Фкафом… Пашка посмотрел на лестницу, попытался отжать кнопку, чтобы отменить вызов, но, как назло, именно в этот момент двери кабинки открылись.

— Ах! — вскрикнул мальчик и закрыл глаза рукой (Пашка делал так в кино, когда было слишком страшно, или у стоматолога, чтобы не видеть сверла и щипцов).

Лифт хрустнул, дрогнул, загудел, и по лестничной площадке разнеслось глухое ворчание соседки с восьмого этажа:

— Ну, ты заходишь или нет? И смотри, у тебя пальто упало.

Пашка открыл глаза, раздвинул пальцы и увидел тётеньку с рыжими кудрями, занимавшими пол-лифта, лежащее на полу зелёное пальто и мигающий, словно светофор, огонёк над дверьми.

— Еду, — прошептал Пашка, поднял с пола бывшее ещё минуту назад настоящим чучелом пальто и втиснулся в толпу пассажиров.

Переведя дух, он вспомнил, что рыжеволосая соседка была тайным врагом его бабушки. У них шла долгая кулинарная война: если бабушка Пашки пекла пирог, соседка готовила рыбу; если бабушка варила кашу с тыквой, соседка тушила рагу с куриными ножками; если в их квартире жарилась целая гора блинов, в соседней натирались чесноком корочки чёрного хлеба и после подрумянивались на сковородке с маслом и салом…

Битвы случались практически каждую неделю. За ними наблюдал весь дом и обсуждал, чья квартира побеждает. Символом «победы» был вкусный и ничем не заглушаемый запах. Рассерженная, проигравшая однажды рыжеволосая соседка даже начала стучать по батареям, так её возмутил аромат макарон по-флотски с какой-то секретной грузинской приправой (тайным оружием бабушки Пашки). Ха! Скажите ещё, что приправы — это не по правилам?

Но правила придумали для слабаков: злая рыжеволосая соседка после макарон ещё три дня вонюче, на весь подъезд, тушила капусту с горохом…

Сейчас же, в лифте, она подвинулась, пропуская Пашку, и, когда двери закрылись, с любопытством заглянула в коробку.

— Какая красивая модель! — расплылась в улыбке соседка. Пашка и не знал, что она умела улыбаться. — Прелестная! Это вы так живёте? И какая розовая обивка на диване… У меня есть блузка точь-в-точь такого цвета!

Двери лифта открылись на первом этаже, соседка приветливо помахала мальчику рукой и, кажется, ещё раз помахала — уже его коробке.

Чудовише

По дороге в школу Пашка сначала пытался поговорить с Фкафом, висевшим неподвижно у него на руке, а после, не получив ответа, начал ругаться сам с собой.

Во-первых, Пашку ужасно злило, что он так растерялся перед пальто на лестнице, не проявил характер и теперь тащил его в школу.

Во-вторых, он всё же не выспался — и от этого ворчать хотелось ещё больше. Ворчал он примерно вот так:

— Я мог бы… Я мог бы закинуть Фкафа домой и уйти на уроки сам.

Дальше он подумал: «Я мог бы сделать вид, что я с ним не знаком, и спуститься пешком по лестнице».

И даже: «Я мог бы сунуть ему домик, который он зачем-то без спроса переделал, и сказать в школе, что заболел…»

Фкаф безвольно и безответно висел у него на руке.

В класс, несмотря на утренние передряги, Пашка пришёл одним из первых. Кто-то из одноклассников пытался прямо в школе доделать макет дома для домового, кто-то играл в роботов и кукол на диване в дальней части класса, кто-то тихо жевал конфеты в углу, чтобы ни с кем не делиться. Пашка повесил в шкаф свою куртку и зелёное старое пальто, аккуратно расправил его плечи на вешалке, но потом решительно закрыл дверку: хватит!

Мальчик злился ещё и потому, что ему ужасно хотелось попросить Фкафа посмотреть за детьми во время урока: кто из них — настоящий, как он, а кто нет. Покружив по классу и поковыряв умирающую на окне герань, Пашка глянул в щёлку между дверками хранилища пальто: не ожил ли Фкаф? И тут за его спиной кто-то недовольно заворчал:

— Что это ты там возишься, Филькин?

Это был Коля Самосвалов. Рыжий, гундосый, огромный, почти как соседка в лифте, самый наглый в классе мальчик. У Пашки не было настроения с ним разговаривать, он молча сел за парту — третью у окна, — рассматривая уютный дом для домового. Фкаф явно старался сделать его как можно лучше: обивка на диване сияла, словно драгоценный камень, мебель стала совсем настоящей. Прекрасный всё же получился дом! И тут у Пашки по спине пробежал целый отряд мурашек с ледяными лапками. Откуда могли взяться эти ткань и деревяшки для мебели?

Розовый диван, столик, шкаф, ковёр (махровый, как полотенце) — очень напоминали большие проблемы. Только зеркало в коридоре не вызывало вопросов — это была фольга бабушки для выпекания, и за неё никто бы не стал ругаться. Но в животе у Паши зашевелилось плохое предчувствие.

Тут Татьяна Семёновна вошла в класс, и начался урок.

Читали «Волшебника Изумрудного города», по строчкам, и так монотонно и медленно, что невыспавшийся Пашка сам не заметил, как положил голову на руку и уснул. Ему снилось, что он стоял перед лифтом в подъезде — огромным, высоким-высоким, размером с дом, и из него вдруг вышла рыжая соседка в зелёном пальто и начала трясти перед носом Пашки розовой блузкой.

— Ты чудовище! Ты чудовище! — кричала она на Пашку, а лифт мигал красным у неё за спиной.

Наверное, во сне Пашка закричал от ужаса. Потому что учительница ласково погладила его по плечу:

— Паша, проснись. Ты на уроке.

Как в тумане, Пашка выпрямился, потёр глаза, осмотрелся по сторонам, столкнувшись взглядом сначала с Колькой Самосваловым, потом, как ему показалось, с пуговицами Фкафа, мелькавшими из-за дверки гардероба, потом с соседкой по парте, кудрявой девочкой Соней, и тихо извинился.

— Простите, я всю ночь клеил дом для домового, — опустил глаза мальчик.

— Вот он тебе и приснился! — пошутил кто-то у него за спиной. Весь класс засмеялся, и к всеобщей радости прозвенел звонок.

Хулыган

Урок по труду и ДПИ был четвёртым — сразу после большой перемены и полдника.

Окуная ложку в стакан кефира с сахаром, Пашка думал о Фкафе, который мог выбраться из гардероба и сесть за одну из парт в классе. От мысли об этом Пашке становилось и жутко, и весело одновременно. Вот шуму-то будет! И как все удивятся, когда чудовище из шкафа начнёт разговаривать с Пашкой по-немецки?

Но странное чувство обволакивало мальчика, как кефир ложку. Почему-то в школе верить в то, что домовой, монстр, чучело из шкафа существует, было куда труднее. Ещё утром, стоя на лестничной площадке, мальчик верил в Фкафа, а сейчас, к третьему уроку, нет.

Да… Пашка так привык не верить в прогноз погоды, угрозы бабушки больше не печь пирог с вишней, проблемы и слёзы других детей, что у него получится выучить таблицу умножения на пять, что родители купят ему новые бутсы для футбола и его возьмут в футбольную команду школы, что… Что… Грустно было смотреть на Пашку с кефиром во время полдника!

(Но помните, мы обещали Пашке счастье? Всё изменится прямо сейчас.)

Откусив кусочек от «улитки» с изюмом, Пашка покрутил пуговицу на рукаве рубашки и пошёл в класс.

В дверях его остановил Женя, мальчик с первой парты, друг Коли Самосвалова. Остановил и не пускал. Пашку это разозлило, потому что он увидел в дверном проёме, как Колька крутится рядом с его партой. Рядом с его домом для домового!

Опасность вызвала у Пашки прилив сил, он втиснулся в класс, навалившись на руку Женьки, и буквально отбросил огромного Кольку от своего стола. Но было уже поздно…

Диван был «разобран»: от него осталась пара ножек, на зеркале криво улыбались и скалили зубы рожицы, а на ковре темнела вихрастая «какашка»…

Колька, покраснев от старания и восторга, довольно улыбался и закручивал красную гелевую ручку. Ручкой он только что написал на коробке: «Ушёл на обед, съем Фылькина». И допустил в фамилии Пашки ошибку!

(Что бы вы сделали, окажись вы на месте Пашки? Полезли бы в драку? Заплакали? Кинулись к шкафу, где висело пальто, и попросили заступиться за вас?)

Пока Пашка в оцепенении разглядывал разрушенный дом для домового, прозвенел звонок. Татьяна Семёновна зашла в класс одной из первых и буквально поймала пятившегося, заливающегося громким хлюпающим смехом Самосвалова. Поймала за плечи и уставилась на Пашку. И весь класс уставился на Пашку.

Мальчик дрожал, прижав коробку к груди. Из него вырывались какие-то совсем незнакомые слова.

Сосетка

А дальше что случилось, Пашка не помнил.

И не вспомнил бы, если бы не Фкаф.

Урок ДПИ был последним, поэтому память и ощущение чуть жмущих ботинок и первого мороза настигли мальчика у самого дома. Вместе с ними пришло чувство тревоги, когда Пашка увидел, как на балконе рыжей соседки болтается розовая блузка со странными тёмными пятнами. Он ещё раз глянул на балкон соседки повнимательнее, напрягая всё своё упавшее зрение, и понял: на блузке проветривались не пятна, а дырки. Что ж… Тяжело сглотнув, перекинув пальто через плечо, мальчик достал из кармана ключи и смиренно зашёл в подъезд.

Лестничная площадка, лестницы и лифт — все ароматно обнимали Пашку запахом грибного супа и ватрушек. Запах был на редкость тёплый и какой-то созвучный, как игра на фортепиано и пение школьного хора. Кажется, между бабушкой Пашки и их соседкой случилась ничья. Мальчик зажмурился, выходя из лифта и поднимаясь по ужасно знакомой лестнице ещё один пролёт, глубоко втягивая запах вкусной еды. И вдруг упёрся во что-то мягкое и тёплое. Это была спина рыжей соседки.

Она тут же обернулась и, чуть не сбив Пашку с лестницы большой тарелкой ватрушек, широко улыбнулась:

— Ты как раз вернулся со школы! Вот я подгадала!

Сделав шаг в сторону, она открыла Пашке путь к двери и к замочной скважине. Ключ повернулся, квартира распахнула двери навстречу мальчику и неожиданной гостье, и бабушка в фартуке, с ложкой в руке удивлённо замерла в коридоре.

— А я думаю, чьи голоса за дверью, — будто сама себе сказала она. — Марианна Леонидовна, какой сюрприз!

Пашка долго раздевался и снимал в прихожей ботинки, потом вешал своё пальто и Фкафа в шкаф, а два заклятых врага — его бабушка и их соседка — отправились на кухню и… мило начали обсуждать лучшую сметану в ближайшем супермаркете. Такого Пашка припомнить не мог!

А на обед он, между прочим, получил сразу и грибной суп, и горячие ватрушки с изюмом.

(Вот оно счастье, да, Пашка?)

Замок

Часы спокойно тикали на стене кухни, набухшей ароматами еды, разговорами и мерным тихим жеванием и посапыванием над горячими тарелками. Пашке было очень вкусно и очень хотелось спать. Доедая вторую порцию супа, он наконец потянулся к ватрушкам. Это был сигнал для чая. А вместе с чаем, появившимся тут же на столе, возник вопрос — для чего же в гости пришла рыжеволосая Марианна Леонидовна? Бабушка внимательно посмотрела на гостью. То ли от горячего чая, то ли от довольного мычания Пашки с ватрушкой соседка покраснела и начала:

— Вы знаете… ваш мальчик — такой молодец. Я с утра ехала с ним в лифте: он со мной поздоровался очень вежливо и показал свою поделку. Домик.

Бабушка внимательно посмотрела на Пашку. Тот откусил разом полватрушки и кивнул:

— Фтофмик. Для фдомофово. Зафдали на ФДПФИ.

Бабушка кивнула и снова посмотрела на соседку.

— Домик вышел очаровательный. Там и зеркало, и диван, и такой коврик у кресла… И я хотела попросить… Вы знаете, у меня давно есть мечта…

— А где домик? — спросила бабушка, строго сдвинув брови. И потянулась за махровым полотенцем, висевшим на ручке духовки.

— В школе. Оставил, — наконец проглотил ватрушку Пашка и ещё раз, но уже тяжело сглотнул. Махровое полотенце в руках бабушки заулыбалось ему большой дыркой.

— У меня есть мечта, — продолжила соседка, не замечая меняющегося в лице Пашку и попавшую рукой прямо в дырку бабушку. — Я бы хотела иметь дома небольшой… замок. Замок, чтобы там была красивая мебель и бальный зал.

Бабушка уже совсем не слышала соседку и разглядывала дырявое полотенце. Пашка не потянулся за второй ватрушкой, а пытался незаметно сползти со стула и ретироваться в коридор.

— И чтобы в замке, в спальне — моей спальне — был мохнатый ковёр. Как в домике для домового.

— Мохнатый ковёр… — протянула бабушка и посмотрела поверх очков на Пашку. Тот сел на место.

— Да… ковёр! И занавески. И диванчик с розовой обивкой. Так красиво будет.

Рыжеволосая соседка подкатила глаза, прижала к груди руки, а после с надеждой посмотрела на бабушку и Пашку.

— Будет красиво, — кивнул Пашка.

— Можно попросить вашего мальчика сделать для меня такой замок? — спросила соседка. Она улыбалась сладко, как большой кусок пахлавы с медом, и кокетливо поправила ватрушку на тарелке. — Пожалуйста.

Тры ытажа

Вы зажмурились? Закрыли глаза, чтобы не знать, что дальше случилось? Зря!

Вот смотрите: Пашка идёт по двору и пинает льдинку, он цел и здоров. На балконе рыжеволосой соседки уже не развевается флагом дырявая блузка, да и как ей развеваться, если город схватил настоящий мороз? Нос Пашки красный и хлюпает от холода, но мальчику тепло внутри, и он улыбается. И вовсе не новым футбольным бутсам, которые ему купили вчера мама и папа. Есть кое-что важнее бутс, как бы ни было трудно в это поверить.

Дома Пашку встречает бабушка с вишнёвым пирогом и чаем. Строгое наказание за разгромленную кухню, словно заклятье, спало, стоило взмахнуть волшебной палочкой в виде клея-карандаша. И склеить для рыжеволосой соседки замок, пустив в ход уже пострадавшее ради поделки дырявое махровое полотенце, розовую, оказавшуюся совсем не любимой и чуть испорченной утюгом блузку, а также коробку от микроволновки, коробку от ноутбука и коробку от босоножек, рулон фольги, старый кухонный тюль, почти килограмм бисера и обои, оставшиеся от ремонта на даче. Пашка клеил замок два дня и делал всё сам, выгоняя из комнаты то маму, то папу, то бабушку. Фкаф, вызвавшийся помогать мальчику, ловко прятался за дверью, когда в детскую пытался зайти какой-нибудь взрослый. Он составил карту для замка на немецком, смастерил механизм для открывающихся по звонку дверей и даже электричество хотел провести, но… Пашка сказал, что это будет уже не настоящий замок или сам Пашка станет не настоящим.

К вечеру воскресенья мечта рыжеволосой соседки сбылась.

Приклеив последний комочек из фольги вместо дверной ручки, Пашка сделал пару шагов назад и осмотрел дворец: он вырос почти до книжных полок и состоял из трёх этажей и острой крыши, а Фкаф довольно вздохнул и плюхнулся на кровать Пашки.

— Пафка….. Фты, фты такфой молодефц!

Эти слова Фкаф явно долго держал в себе, так звонко и так чётко он их произнёс. С тех пор как они столкнулись на лестнице утром, разговаривать им было некогда: то рядом крутились родители и бабушка, то нужно было идти в школу, то вот этот дом клеить. Поэтому, прислушавшись к шуму в квартире, Пашка сел рядом со Фкафом на кровать и начал ковыряться в носу, чтобы сосредоточиться.

У Фкафа носа не было, поэтому он почесал затылок и заговорил. Это был рассказ о ставшем уже таким далёким уроке ДПИ.

Снова ДПЫ

Помните, в тот понедельник ДПИ был последним уроком? Как на палубе корабля, над классом звенел звонок. Но Пашка его будто не слышал, стоя с разломанным домиком для домового в руках. Ребята расселись по своим местам, и даже Колька плюхнулся за парту, с опаской поглядывая на Пашку. А тот вдруг «отмер» и через весь класс пошёл к шкафу. И достал пальто, положив его на первую парту, перед носом у Женьки.

— Кто-то испортил мой дом для домового, а я клеил его всю ночь, — сказал бетонным голосом Пашка, будто строил дом из кирпичей и железа. — Кто-то — это Колька Самосвалов. И это очень плохо. Но я так старался и хотел рассказать вам о своём домовом, поэтому покажу его пальто вместо дома. Потому что мой домовой — самый лучший на свете домовой.

Фкаф сказал это примерно так:

— Пофомуфто фмой дофомой — фамый флуффый на фвете фдофомой!

А дальше Пашка начал говорить на немецком. Он говорил о том, что его домовой умеет чинить защёлки на двери: «Дер Мантель махт аллее мит» [5].

А ещё что он всегда приходит на помощь. Всегда, даже когда этого совсем не ждёшь:

«Эс бефрайте мих фон дер Туалетте» [6],

И много всего Пашка ещё говорил о пальто, о домовом, и даже когда Татьяна Семёновна поставила в журнал пять с плюсом напротив его фамилии и, взяв за плечи, попыталась усадить на место, Пашка говорил. Он сказал всё самое важное и хорошее на немецком и немножко на русском и только одно слово в конце проглотил, потому что, наверное, был очень голоден.

Класс молча проследил за Пашкой и сохранял молчание. Не то чтобы все одноклассники понимали немецкий, но раньше от Пашки и двух слов нельзя было добиться, а тут — такая долгая и искренняя речь. Дети ждали, что сделает Татьяна Семёновна. А та знала немецкий и, наклонив голову, наблюдала за мальчиком, разглядывала остатки домика для домового и что-то писала в дневнике Самосвалова. И, кажется, говорила тихо, себе под нос: «Ein wahrer Freund, ein wahrer Freund» [7]

Выслушав рассказ Фкафа, Пашка достал из носа палец и посмотрел на пальто.

— Завтра мне купят новые футбольные бутсы. Папа сказал, что за то, что я закончил гастрономическую войну между бабушкой и соседкой, я заслужил их.

Фкаф кивнул.

— И наказание отменили. Соседка не расстроилась из-за блузки, а мама достала из шкафа ещё пять махровых полотенец для бабушки.

Фкаф снова кивнул.

— Я знаю, какое слово я проглотил в конце, рассказывая о тебе в школе. Я хотел сказать и боялся. Я хотел сказать, что ты — настоящий друг.

Друг, вы слышали?

У Пашки появился настоящий друг.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.