Паки-паки или Полный афедрон

Лето 7069 от Сотворения мира зело лепым выдалось.

Царский стремянной Митька сидел на лавке у конюшни, расстегнувши до подпупия лепень, уплетал студень и пил сбитень. Рядом в тенечке храпели вповалку царский знаменной, семянной и вымянной.

Распугивая кур и томно раскинувшихся в лужах тощих свиней, в неурочный час грохнула полуденная бомбарда. Должно быть, бомбардир опять хватил лишку с приятелем гренадиром альбо буканиром. От церкви Параскевы брел отец Никодим. Две облезлые собачонки облаивали его с обеих сторон, примеряясь вцепиться в полы. Он отбрыкивался и невнятно бормотал - то ли молился, то ли матерился.

- Здорово, святой отец! - лениво заорал Митька. – Глядите, как бы они вам сутану не того!..

Отец Никодим с тоскою в глазах медленно погрозил царскому стремянному кулаком:

- У-у-у, тупицы, адово семя! Какой я те «святой отец»? Когда же в ваши безмозглые бошки войдет, что «святыми отцами» токмо католики своих патеров да ксендзов именуют! А мы, чать, православные, - стало быть, зови меня «всечестный отче». Такожде и сутаны - у католиков, а у нас – рясы…

Всечестной отец повел головой и ткнул пальцем вослед статной молодке в цветастом платке:

- Зри, како афедроном-то вертит. Грешит, небось, в энтот самый… Тьфу, прости Господи!

Митька гыгыкнул в ответ и, своротившись набок, почесал свой «энтот самый».

- Благословите сиротинушку, батюшко! – прохожая старушка в старомодном ветхом шушуне толкнула вперед себя нескладную девчонку-подростка.

Отец Никодим, уже сложивший персты для именословного благословения, вдруг остановился и брякнул изумленно-простодушно:

- Это что же у нее – две правые руки? Помилуй, Господи!

- Это тебя «помилуй, Господи», батюшко! – сварливо ввернулась бабка. – Токмо в том изъяну нет! Про то и в книгах прописано…

Она впопыхах принялась тащить из заплечной сумы потрепанную книжку и листать страницы:

- Где ж оно… А, вот: «Она стала, тихо опустив десницы вдоль тела…» Ага? Зришь, отче? Чать, не дураки книжки-то пишут! То-то!..

Отец Никодим махнул рукой, плюнул и побрел дальше. Старушонка грозила ему в спину клюкой и визгливо кричала что-то про «лядвия» и «михири».

Из терема на красное крыльцо вышел стрелец с бердышом и заорал Митьке:

- Царь-батюшка тебя к себе кличет!

- Иду-иду, - проворчал тот, нехотя поднимаясь и потирая отсиженное.

- А целовальника не видал? Не сыщут никак - куды он запропастилси?

- Куды-куды… Должно быть, с послами в Иноземном приказе целуется – служба у него такая!

Паче всех достойных державных мужей Государи Российские завсегда почитали и будут почитать главных героев, даже худородных. И во всякой иной книжице – иных же. Предивно сие!

Царь и Великий князь всея Руси Иоанн Васильевич пировал в своей гриднице высокой. Он приветственно помахал шапкой Мономаха вошедшему Митьке. Сопровождаемый стольником, тот чинно прошествовал вдоль длинной вереницы столов.

- А это кто таков? – доносился до него любопытный шепот.

- Митька, царский стремянной!

- Да ну?! Неужто сам?!

- А стольник-то мне стольник должон с запрошлого лета, - гли, сколь постну харю творит!..

Пальцем, унизанным полудюжиной перстней, Иоанн указал своему стремянному место супротив себя.

- А почто это на тебе две шубы зараз, надежа-государь? – удивился Митька. – Инда взопреешь, яко озимые…

- Как это почто? – удивился в свою очередь надежа-государь. - А ежели мне вдруг вздумается пожаловать тя шубой со свово плеча – нешто мне голу оставаться?

Он огляделся и оглушительно захохотал.

Сидевший поодаль на возвышении седоватый, подслеповатый и глуховатый гусляр встрепенулся и ударил по струнам. На него зашикали.

- Так что ты, княже, рек о людях ратных? – вернулся к прерванному разговору царь, поворотясь вправо.

- Аз рекох сице: «Инии форозе, воспад на фарь, мнят ся стратигами».

Государь покривился:

- Уразуметь тебя, княже… Ровно ты «Слово о полку Игореве» под столом держишь, да глазом туда косишь. Мне от таких речей кефалгию обретать - монастырских книжников хватает. Так ли, отец архимандрит?

Длиннобородый старец в клобуке неодобрительно завозился и воздел сухой узловатый перст:

- Рече Господь: От словес бо своих оправдишися, и от словес своих осудишися!

Царь фыркнул и что-то пробормотал себе под нос. Митьке показалось, что это было: «Паки-паки, иже херувимы».

- Правда твоя, великий Государь! – подал голос кто-то из лизоблюдов. – То ли дело кого из Алексеевых послушать: и складно-то так, и разумно, и научительно!

- А то! А то! – по-скоморошьи поддакнул Иоанн. – У них даже и женки, и дворня, и смерды тако же и складно, и разумно, и научительно речь ведут! Закрой глаза – и не поймешь: то ли боярин думный говорит, то ли холоп его! А ты что скажешь, мой наперсник?

Митька обиделся:

- Мню, наперсник – то сбруя така, что бабы на свои перси, сиречь титьки надевают, у немцев голштинских бюстхальтером зовется… Верою и правдою тебе, великий государь, а ты верного слугу свово такими словами поносными!

Царь вскинул кверху острую бородку и опять громогласно захохотал.

Подслеповатый и глуховатый гусляр приосанился на своем насесте и ударил по струнам. В него бросили обглоданной курьей ногой.

- Иные же и вовсе не как русские люди говорят, - продолжил Иоанн, - а ровно иноземцы, в языке нашем преуспевшие.

- А любой язык иноземный – это тот же наш русский, токмо исковерканный, - подхватил Митька, - ты приметь, великий государь, как немец завсегда говорит: « Я прифетстфофаль фаш тсарский феличестфф!», «Русский Ваньюшька, сдафайся!» Хоть все книги перечитай, а нигде и никогда иноземец по-своему не бает. Даже с соплеменниками. Мнится мне, что весь язык ихний – то: «зэр гут», «руссише швайн» и «дас ист фантастишь», что они час от часу вворачивают.

Тем временем двери в дальнем конце растворились и стольник ввел в гридницу двух чуваков в прикольных прикидах, со странными фиговинами на головах и штуковинами в руках. Пацаны, как положено, подрулили к царю, выразили уважение, все дела, и начали солидный базар. Из-за своей средневековой отсталости царь никак не мог врубиться, что эффективный менеджмент – это реальные бабки.

Митьке стало жаль своего государя. Он подмигнул Иоанну и заорал:

- Музыку-у-у!!!

Гусляр вскинул голову и ударил по струнам:

- Поговори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная-а-а!..

«Полный афедрон!» - подумал Митька.

***