Палехские шкатулки

…Никакая страшная ночь не могла быть чернее этого

лакированного мифа, который, кажется, все проглотил

в своем чреве…Видел коробочку с сидящей женщиной,

продавщицей сигарет. Рядом с ней – мальчик, просит у

нее сигарету. И все это на фоне чернейшей ночи…Это

советская мадонна с сигаретами.

В. Беньямин

Свет преломился в голубом стеклышке. Объекты, которые хранило пространство, окрасились в чуждый им цвет – морозный и хрупкий, как тонкая пластинка льда. Дёмин плавно перемещал руку с витражным осколком слева направо: диван неуравновешенно-желтого цвета позеленел до тошноты, круглый дорожный знак за окном стал вкусным, как спелая слива, а торшер начал рассеивать потустороннюю, мистическую энергию по всей комнате.

С улицы проникал далекий шум стройки, профильтрованный воздухом и окружающими объектами, отчего в остатке имелся только невнятный гул, тоже мистический, как показалось Дёмину. Он – один в квартире, где только вчера в гробу лежала покойница.

Надо же, люди подходят к страшной вещи, стоящей на нескольких табуретах посреди комнаты, наклоняются к самому́ восковому лицу, лезут целоваться к этому предмету, отдаленно напоминающему бабушку. Мужчина, но одновременнно и мальчик, старается впечататься в угол, как ему кажется, самый отдаленный от Страшной Вещи в центре пространства, составляющей Омфалос всей одинокой и совершившей паломничество к этому месту Земли.

Дёмин то и дело натыкался на завешенные белыми полотенцами зеркала, напоминавшие взлетевших, но застывших в полете птиц. Мгновениями нарастало чувство тревоги о том, что эти полотенца сорвутся с рам, подобно хичкоковским птицам, и обнажат подпорченную амальгаму, в которой отобразится оплывший парафин бабушкиного лица. Однако в квартире застыли не только вафельные хрустящие чайки (больше сходства угадывалось именно с ними). Все погрузилось в каталепсический сон в знак скорби по усопшей хозяйке, без которой слово «движение» навек умерло в этом жилище. Внуку же ничего не оставалось, кроме блуждания по лабиринтам своих детских воспоминаний. Он с боязливым трепетом открывал шкатулки событий – почему-то именно лакированные палехские ящички – и упивался не физической утратой близкого человека, а ощущением атрофирования части себя, о которой Дёмин на протяжении долгих лет не мыслил.