Памяти Мануэля и Бенхамина

Одновременно два моих собрата,

два брата по работе и заботе,

скончались с разницей в какой-то час,

тот — затканный в Сантьяго, этот — в Такну,

два несравненных, только в том сравнимых,

что умерли в один и тот же день.

Был первый независимым и хмурым,

суровым и морщинистым душой,

он, как никто другой, ценил молчанье —

от жизни трудовой ему досталась

рука, которая легко сходилась

с гранитом и кузнечным инструментом.

Его собрат был жаден на познанье,

он птицей облетел все ветви жизни,

снегоцентрист, похожий на вершину,

слепящую молниеносным блеском.

Соратники, два разных мудреца,

два одиноких гордеца сегодня

соединились в этой горькой вести.

Я так любил двух противоположных

товарищей моих, что онемел,

когда их немота меня настигла, —

слова и мысли от меня ушли.

Теперь они застыли, привыкая

к неведомым просторам темноты,

один в своей сосновой прямизне,

другой в своей миражности зеркальной,

два путника прошли по нашим жизням,

корчуя время, боронуя пашню,

выращивая честные слова,

насущный хлеб ежеминутных слов.

(Им недостало века на усталость,

лишь здесь, в конце пути, два цельных тела

нашли покой, торжественно вплывая

в огромное молчанье, чья волна

искрошит постепенно их осанку.)

Нет слёз таких на свете, чтобы их

оплакать.

Наши полые слова

звучат, как наши тихие шаги

у края свежевырытых могил,—

а там, одни, покоятся они

с естественностью, свойственной их жизням.