Папа, спаси меня

Глава 10

Я выхожу в коридор и грузно сажусь на лавочку возле кабинета. В голове нет ни одной мысли, которая бы пронзила сейчас все мое существование, подсказала выход из сложившейся ситуации. Мне кажется, что стала ватой, белой, пустой. Дунь — и я улечу.

Возле соседнего кабинета стоит молодой врач с изящной модной бородкой, но преждевременной лысиной, белом халате и разговаривает по телефону. Он почёсывает свой подбородок, будто кот, и играет интонациями, так что я понимаю: он общается с девушкой, которая ему, возможно, нравится.

Это так удивительно, так нелепо и странно для меня, что врачи легко могут переключиться от мира страданий и боли на повседневные заботы. Только вчера этот врач передавал мне данные анализов моего сына, понимая, что показывает неразорвавшуюся бомбу, у которой уже выдернута чека. И момент, когда она рванет, неизвестен никому. Ни на небе, ни на земле.

И этот же самый врач уже говорит, флиртуя, с кем-то на другом конце провода, и сомневается, и краснеет, и заискивает…

Но это и правильно: ведь он должен исцелять, а не множить постоянно печали и боль, боль и печаль.

— Здравствуйте, — он садится возле меня на жесткое больничное сиденье, и я вздрагиваю от неожиданности. Оказывается, во время своих мыслей ушла в себя так глубоко, что сидела какое-то время уставившись в одну точку, как это часто со мной бывало с того дня, как Егорушку впервые привезли в больницу на полный спектр анализов.

— Вы беседовали с Краевым? — он смотрит на меня вполоборота, и я чувствую от него заботу и поддержку, снова отстраненно думая о том, что врач, не растерявший эмпатии к больным, — это правильный врач.

Вместо ответа киваю.

— Это очень хороший специалист, — повторяет он свои слова, которые сказал, как только мы приехали в больницу. В тот день нам было выписано множество предписаний, назначений лекарств, анализов и целый список врачей, которых нужно было пройти. — Он смотрит всегда далеко вперед.

Я резко вдыхаю воздух сквозь сжатые зубы. Слово «вперед» мне кажется насмешкой над нами, нелепой шуткой.

Эта напасть у моего маленького ангелочка — Егорушки — взялась неизвестно откуда. Врачи сказали: «Апластическая анемия в сверхтяжелой форме», попросту — рак крови. Сначала была одна больница, потом- другая, благо деньги отца позволили все оплатить и сделать в самые короткие сроки.

И вот — светило современной медицины, Краев, снова проводит со мной консультацию, после которой мне хочется не кричать, — нет. Выть. Крушить, ломать все вокруг взывая к небесам, чтобы они объяснили мне эту несправедливость: почему моему сыну, единственному и самому любимому мальчику, отмерено так мало? Отчего он должен страдать, проходя курс химиотерапии? Почему он должен лечь под нож хирурга для трансплантации клеток костного мозга — невероятно болезненной операции?

Все это вихрем проносится в моей душе, и я снова чувствую подступающие жгучие слезы, которые сейчас как кислота, разъедающая мои внутренности, мое нутро и мои глаза. Отчего мир так несправедлив? Мой маленький сыночек даже не успел нагрешить так, чтобы пройти невероятные испытания, которые отчего-то выпали на его долю.

— Вы в замешательстве, но вам нужно принять решение, — касается врач моей руки в поддерживающем жесте, и я благодарно смотрю на него, потому что этим действием он помог мне вынырнуть из пучины самобичевания и злословия в адрес небесных сил.

Шмыгаю носом и прикладываю платочек, чтобы убрать влагу, которой сейчас слишком много. Я как принцесса Несмеяна — только и делаю, что плачу, плачу и плачу, или сижу, как заколдованная королевна, обращенная в камень — без эмоций, без реакции, без желания двигаться. И только вместе с Егорушкой оживаю — ни к чему ребенку видеть мои слезы, которые только отнимают силы. Ему нужно быть сильным, стойким богатырем, который может победить эту страшную напасть, врага, который точит его изнутри.

— Краев…он…

— Вы все поняли, что он сказал вам? — уточняет мужчина. Наверное, он думает, что я совсем поглупела от горя, оглохла, ослепла. Что ж, в этом есть доля правды — я не вижу и не слышу ничего, что не относится к Егору, не связано с результатами анализом и никак не реагирую на других людей, которые не носят белые халаты. Весь остальной мир — мираж, дым, фикция. Есть только я и Егор, и больше никого.

— Он сказал…сказал…Но как же это возможно?

— Антонина, — мягко говорит он мне. — Этой практике уже больше двадцати лет, многие семейные пары прибегают к такому решению проблемы.

Я веду плечом. «Проблемы». Это не проблема, это — настоящий ад для матери. Узнать, что ребенку осталось жить совсем ничего, и чтобы помочь ему, нужно пойти на преступление с совестью, пойти против законов мироздания, — это проблема?!

Специалист хмыкает, кажется, он считывает меня, как раскрытую книгу. Но это и немудрено — думаю, через их руки проходят сотни и тысячи таких матерей, отчаявшихся в своем горе, но продолжающих бороться за самое дорогое, что у них есть — за детей.

— Единственный шанс спасти вашего малыша — это родственная трансплантация клеток костного мозга. Причем от брата или сестры — взрослый родственник для такой операции не подходит.

Я киваю. Это предложение я слышу уже не в первый раз. Мы записались в международный банк данных доноров, это было сделать непросто, но при возможностях отца получилось. Однако все специалисты почти в один голос говорят, что рождение второго ребенка для спасения первого — самый лучший вариант, у которого гораздо больше гарантий на положительный исход.

— Но ведь это неправильно, неверно, — шепчу я, теребя краешек медицинского халата. За последние дни или даже недели я так привыкла к этой одежде — белому больничному халату или спортивному костюму, в котором хожу в больничной палате, что совсем не помню, каково это — быть красивой нарядной молодой мамой, которой была, кажется, совсем в другой жизни. Теперь от меня пахнет только медикаментами, но не цветами, как было прежде. Страх и боль старят так быстро, забирая все с собой, что даже не успеешь оглянуться, как останешься на обочине жизни…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы с мужем молоды и полны сил, наверняка вы планировали второго ребенка, — участливо продолжает врач. — Но это дело только ваше, принимать решение — вам.

Он снова кидает на меня участливый взгляд и встает с места. Я слышу, как шелестят шаги, удаляясь, но все равно не могу подняться с больничной лавки — все конечности будто онемели, проросли корнями в эти стены. Или дело в той огромной страшной тайне, которая давит своими каменными остроугольными краями на мою душу, на мое сердце?

Мне нужно решить эту проблему, только мне одной. Сделать выбор — страшный выбор отчаявшейся матери, на которую разом обрушился мир и закрутила вихрем дурных известий вселенная…

Как поступить? Согласиться на этот не совсем нравственный поступок по спасению малыша? Или лучше дождаться ответа от зарубежной клиники по поиску донора, ткань которого, скорее всего, и не приживется, отчего мы потеряем драгоценные месяцы нашей жизни? Сейчас на счету — каждый час, каждая минута, каждая секунда. Иммунитет Егорушки угасает и если я не решусь, то уже совсем скоро его тело будет опухать от банального укуса комара, я уже не говорю о других страшных последствиях…