Параллельные Кулебяки [СИ]

Едва Женя пришел из школы, выяснилось, что в доме нет ни крошки хлеба. Выдавив из себя мученический стон, он бросил в коридоре ранец с учебниками и поплелся в «Пряник». В школьной форме было жарко — стоял на редкость теплый сентябрь. Женя был обыкновенный мальчишка двенадцати лет, зеленоглазый, курносый, со светлыми выгоревшими волосами, ничем особенно не выделяющийся среди своих сверстников. Разумеется, он не стал обходить забор, а пролез в дырку, сократив таким образом дорогу и сразу очутившись в мире железобетонных плит, ям, труб, досок, песка, обломков кирпича и прочих атрибутов стройки, где почему-то не было ни одного человека. Здесь Женя бывал не раз. Уверенно миновав пересеченное пространство — где по песку, где по гравию, где по шпалам, где по досочке, — он пролез через дырку в заборе и оказался во дворе, откуда до «Пряника» было рукой подать. Этот двор был бы ничем не интересен, если бы не рыжий кот, который залез на дерево и орал там дурным голосом. Вечно так — залезут и орут, пока не снимешь, а когда снимаешь — карябаются… Резкий порыв ветра стегнул по глазам колючими песчинками, отчего мгновенно выступили слезы и всё вокруг расплылось. Ветер еще более окреп и чуть не свалил Женю с ног. Протирая глаза кулаками, он попятился назад, но тут ветер стих так же внезапно, как начался.

Тотчас за спиной кто-то звонко и испуганно крикнул: «Дорогу-у-у», — и, чувствительно задев Женину спину, мимо промчался дрыгающий ногами велосипедист. Правда, умчался он недалеко, не помогли и растопыренные для равновесия ноги. Когда пыль улеглась, Женя увидел незнакомого мальчика, который сидел на земле рядом с велосипедом, морщась, потирал ссаженный локоть и разглядывал переднее колесо, изогнутое буквой «о». Земля была ровная, утоптанная, без пеньков и булыжников, так что непонятно было, отчего бы это несчастное колесо могло так изогнуться.

— Вот ёлки-палки, — с чувством сказал мальчик. — Теперь полдня спицы перетягивать. Ты что, с неба свалился:

— А ты смотри, куда едешь, — парировал Женя.

— Да смотрел я, смотрел, — проворчал мальчик, поднимаясь и отряхиваясь от пыли. — Ходят тут всякие, потом калоши не сыщешь. Он был одного с Женей роста, загорелый до черноты, темноволосый, кареглазый. Одет простенько — в клетчатую безрукавку и спортивный штаны.

— Ездят тут всякие…, — начал Женя и осекся. Дело в том, что он вспомнил о рыжем коте, оседлавшем ветку. Кота не было с тех самых пор, как поднялся шквалистый ветер. Но осекся Женя вовсе не поэтому. Он впервые за всё это время толком огляделся и увидел, что не только рыжего кота, но и дерева, на котором тот обосновался, не существует. Дальше, как говорится, больше. Вон там стояла детская горка, которую приходилось обходить, а сейчас её почему-то нету. Нет также ржавого металлического гаража, зато имеет место песочница с окаменевшим песком. Исчезли теннисные столы с двумя скамеечками для зрителей, вместо них появилась сушилка для белья. Отсутствовал забор, огораживающий стройку, а вместе с этим отсутствовала и сама стройка. Но и это было не главное. В прогале между домами Женя увидел сплошную зеленую чащу, которой раньше не было в помине, а рядом с ней огромную кучу хвороста вперемежку с разным хламом. Но еще поразительнее было то, что угол левого дома был разрушен, вернее — искрошен, как будто злосчастный этот дом перепутали с деревом и нещадно рубили топором. На конус, чтобы рубилось полегче, усеяв опалубку и газон крошевом белого кирпича.

Вот поэтому-то Женя и осекся. Даже, можно сказать, остолбенел.

— Откуда ты такой взялся? — спросил между тем мальчик. — Я всех пацанов в нашем районе знаю, а тебя что-то не припомню. Ты не из аула случаем?

— Не-а, я с Театральной, — ответил Женя. — Слушай, куда все подевались? Где бабушки? Они же всю жизнь на этой лавке сидят. Что вы тут всё… наизменяли? Голос у него в конце фразы предательски дрогнул.

— Ну ты даёшь, — сказал мальчик. Где-то, взвизгнув, пару раз жалобно тявкнула собака. Лесная чаща между домами внезапно всколыхнулась, зашумели листья, и Женя увидел огромную несуразную фигуру, состоящую из веточек, шишек, сучков и еще Бог знает чего, которую совершенно не держали «ноги» и которая не падала только за счет того, что ухватилась обеими «руками» за стволы растущих рядом деревьев. Фигура содержала в себе всю цветовую гамму смешанного леса, на фоне которого внезапно проявилась, и уже в следующую секунду исчезла. Но стоило потрудиться, поднапрячь зрение, как она вновь появлялась, пугая своей неестественностью.

— А-а-а, — выдавил Женя, показывая на неё пальцем. — А-а-а. Мальчик оглянулся, шмыгнул носом и сказал:

— Вот поэтому твои бабушки и сидят дома. Двери позапирают, окна тряпочками позанавесят и носа на улицу не кажут. Боятся.

— А кто это? — прошептал Женя. — Чудище-юдище?

— Тут у нас много всякого, — буркнул мальчик. — Это, — он кивнул в сторону вновь исчезнувшей фигуры, — ерунда. Это на слабонервных.

На бабушек. Бывает кое-чего и почуднее. Черный дождь, к примеру. Или веселые ребята, которые получаются от черного дождя. «Дождевики».

Дураки такие тупые. Вообще-то, на улице можно находиться только в случае острой необходимости. Указ такой есть, между прочим. Что, не слышал?

— Нет.

— На Театральной, говоришь, живешь? — хитро спросил мальчик. — А в каком городе?

— В Кулебяках. Мальчик посопел и сказал:

— Всё правильно. Что-то тут не то. Может, ты болел?

— Когда?

— С тобой не соскучишься, — протянул мальчик и вдруг, осененный догадкой, хлопнул себя по лбу. — Слушай, а вдруг ты из параллельных Кулебяк? А? Нет, точно. Ты же у меня прямо перед носом вырос. Что я, слепой, что ли?

— Да? — понуро сказал Женя. — Из параллельных?

— Точно, — продолжал мальчик увлеченно. — Город у вас тот же, улица та же, что у нас, зато школьную форму у вас не отменили, чудищ-юдищ у вас нет, и про указ ты ничего не слышал, хотя и не болел. Всё ясно — из параллельных.

— А как бы назад-то? — робко поинтересовался Женя, но мальчик не услышал, так как поднимал велосипед. Поставив его на колеса, он сказал:

— Пойдем отсюда, а то и правда на улице нельзя быть долго. Да и от деда может влететь.

— Что ж ты такой загорелый, если на улице нельзя быть долго? — спросил Женя.

— Так то я, — ответил мальчик. И пошел вперед, держа велосипед за руль, который описывал в воздухе сложную синусоиду. Женя направился следом, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Послушай, а как же я вернусь назад? — засомневался он. — Мне с этого места, наверное, нельзя уходить.

— В другом месте вернешься — какая разница, — непререкаемо сказал мальчик. — Что же тут, до посинения стоять?.. Меня, вообще-то, Борей зовут. А деда Федором Федоровичем…

Улица Энтузиастов рассекала Кулебяки на Старые и Новые и выходила прямиком на трассу Москва-Куйбышев, а потому имела интенсивное автомобильное движение. «Эта» улица Энтузиастов, на которую они вывернули со двора, была пустынна и упиралась в плотный смешанный лес. В «тех», то есть настоящих с Жениной точки зрения, Кулебяках от этих крайних домов до трассы было около километра, да еще столько же, если не больше, было от трассы до леса. Надо сказать, «параллельные» Кулебяки чистотой не отличались.

Грязь, пыль, на тротуаре и проезжей части валялись камни, ветки, высохшие листья, клочки бумаги, поблескивали осколки стекла. Во дворе, что через улицу, была выкопана огромная бесформенная яма, а вынутый грунт хаотично растаскан по всей площади двора. Еще дальше им попалась внушительная лужа, омывающая сразу все подъезды длинного пятиэтажного дома, по которой уже пошла мелкая ряска. Лужа распространяла зловоние, но, как ни странно, по мере удаления от нее этот запах не исчезал, а становился всё гуще и гуще, и это обеспокоило Борю. Он начал крутить головой и озабоченно принюхиваться. Наконец, он сказал:

— Похоже, и до нас добрались. После чего помрачнел. Они обогнули девятиэтажную махину, от которой жутко несло прогнившими отбросами, и обнаружили, что двор полон людей. Люди эти, хмурые, озабоченные, молча смотрели на потоки мутной, пенистой воды, хлещущей сразу изо всех восьми подъездов каменного монстра и понемногу затапливающей двор. Запах стоял совершенно невыносимый, однако никто не уходил. По мере затопления люди отступали на сухое место. Когда вода выплеснулась с одного из балконов, а затем начала просачиваться сквозь многочисленные неприметные щели, отчего огромное это девятиэтажное сооружение стало похоже на растрескавшийся аквариум, стоявший рядом кряжистый краснолицый мужчина в сердцах сказал:

— Попадись они мне — душу выну.

— Где ж теперь жить-то, люди? — тоскливо вопросил молодой парень с плоским круглым лицом. — Только-только квартиру получил — и на тебе. Толпа загудела, и тут кто-то крикнул напряженным фальцетом:

— В укрытие! Не застаиваться!

— Да гори оно всё огнем, — ответили ему. — Где теперь жить? Вслед за этим послышался шум крыльев, птичий гам, в воздухе появилось множество пернатых.

— В укры-ти-е! — скомандовал напряженный фальцет. Люди бросились кто куда, а сверху посыпался дурно пахнущий хлам, обильно сдобренный свежим птичьим пометом. Боря вдруг крикнул: «Де-ед, я здесь», — и со своим вихляющимся великом ринулся догонять плотного спортивного вида мужчину, который шел впереди, опустив голову. Шел вроде бы неторопливо, но догнать его почему-то было трудно. Негодные птицы, отстрелявшись, улетели.

— Де-ед, — снова воззвал Боря. Мужчина оглянулся и тут же пошел назад. Он не показался Жене старым. Может быть, виной тому были статная фигура да выгоревшие ковбойка и джинсы. Походка у него была легкая, стремительная, однако, когда он подошел, стало видно, что он не молод. Глубокие борозды на загорелом лице, мешки под глазами, пегие волосы, в которых легко теряется седина.

— Тут такая петрушка, а тебя всё нет и нет, — сказа Федор Федорович, простирая широкую ладонь в сторону прохудившегося дома. — На время птичьей атаки решил переждать где-нибудь в подъезде… Ну, так что будем делать? Я лично кроме сада ничего не могу придумать. Голос у него был низкий, с хрипотцой, настоящий мужской голос, не то что у того плюгавого командира, который кричал фальцетом «в укрытие, в укрытие».

— Нет возражений, — сказал Боря. — Дед, это Женя. Он… не отсюда. Ему надо помочь.

— Помогать всегда надо, это ты прав, — согласился Федор Федорович, подавая Жене руку. — Значит, решено, пока обоснуемся в саду. Рука была огромная, твердая, как доска, и теплая. Хорошо иметь такого деда.

— А вот на велосипеде пора бы научиться ездить-то, — продолжал он. — Этак можно и шею свернуть.

— Починю, — буркнул Боря.

— Ну ладно, ребятки, — сказал Федор Федорович, — негоже стоять столбом на пристрелянной территории. Неровен час, черную тучу принесет. Пошли полегоньку. Он забрал у набычившегося Бори велосипед и зашагал по направлению к старой бане, да так широко зашагал, что Жене пришлось перейти на легкую трусцу. Старая баня с выбитыми стеклами стояла на отшибе, сразу от нее начиналась дорога к коллективным садам. И опять бросилось в глаза, что лес, весьма далекий по меркам «тех», Жениных Кулебяк, здесь подступил к окраине города, так что баня располагалась в роскошной, залитой солнцем зеленой роще, которой «там» в помине не было. На крыше заброшенной постройки выросли маленькие чахлые березки, а из разбитых окон выглядывали огромные листья лопуха. Когда они вошли в густую чащу, Женя, вспомнив про сотворенное из лесного материала чудище-юдище, начал держаться поближе к Федору Федоровичу. Заметив это, тот сказал:

— Всё возвращается на круги своя. Когда-то, до основания города, здесь был лес, потом его вырубили, и вот он снова вырос. Странно он это сказал, как бы с усмешкой.

— Дед, может — потише? — попросил Боря.

— Как прикажете, — отозвался Федор Федорович. — Хотя «они» отвлечены на канализацию, а со зверьем уж как-нибудь договоримся.

— Да я так, на всякий случай, — смутился Боря.

— Идет планомерное наступление, — продолжал дедушка. — Одной вырубкой тут не обойдешься.

— Какое наступление? — спросил Женя шепотом. Ему никто не ответил. Впереди был длинный, относительно прямой участок дороги, и там, где она снова ныряла в лесную чащу, вдруг появились три темные фигуры.

— Ну-ка, ребятишки, свернули на эту тропочку и прибавили шагу, — сказал дедушка. — От греха подальше.

— Это «они»? — спросил Боря, устремляясь вслед за ним на узкую тропинку. — Уж больно похоже.

— Похоже-то похоже, — отозвался Федор Федорович, — да фон слабоват. На уровне естественного.

— Может, лучше вернуться? — предложил Боря.

— А зачем? И куда? Ты об этом подумал? Сейчас выйдем на просеку, там «они» не ходят. Правда, ЛЭП будет под боком.

— Во-во, — сказал Боря.

— Может, поэтому и не ходят?.. Они разговаривали вполголоса, но Женя полагал, что можно бы и потише. Можно бы вообще помолчать, раз такое дело. Не скрипеть велосипедом, не топать, не шуршать травой, не пыхтеть. Встать и стоять, или лучше лечь и не дышать. Он шел последним, и ему все время казалось, что сзади их кто-то преследует — тихий, бесшумный, коварный. Вообще эти параллельные Кулебяки свалились, как снег на голову. Век бы их не видать. Разумеется, Женя не говорил себе такое, просто у него было острое ощущение, что без «этих» Кулебяк он мог бы прекрасно обойтись.

— А ты «их» сейчас не чувствуешь? — спросил между тем Боря.

— «Этих» не слышу, а тех, что на канализации, слышу, — отозвался Федор Федорович задумчиво. — Ты знаешь, мне пришла любопытная мысль.

Телевизор можно посмотреть только тогда, когда его подключаешь к антенне…

— И к питанию, — вставил Боря.

— Да, да, конечно, — согласился Федор Федорович. — Но он всегда будет показывать то, что ловится на антенну. И во время работы обязательно будет фонить. Вникаешь? «Они» ничего сами не придумывают, а делают то, что «им» приказывают, и в этот момент начинают фонить. В любой другой момент это обычные с точки зрения биоэнергетики люди, и мы «их» воспринимаем, как обычных людей.

— Оборотни, — сказал Боря.

— Но это только гипотеза, не больше. Всё может быть совсем по-другому, — Федор Федорович помолчал и спросил через плечо: — Евгений, ты там не отстаешь?

— Нет, только я ничего не понимаю, — признался Женя, которому от этих разговоров стало совсем неуютно. — Кто такие «они»?

— Дом затопило отходами — видел? — спросил Боря. — Это всё от черного дождя. Кто под него попал, тот становится «дождевиком» и вредит.

— Ну и складно же ты объясняешь, — усмехнулся Федор Федорович. — Евгений, дружище, ты, надеюсь, всё понял?

— Не-а.

— Тогда отложим комментарии до лучших времен, — сказал Федор Федорович и, встревоженно обернувшись, скомандовал: — Быстро ко мне. Сзади раздалось пронзительное хрюканье. Женя кинулся к могучему деду, зачем-то при этом оглянулся и, потеряв равновесие, упал на четвереньки. На него мчалось что-то бесформенное, стремительное, Женя с перепугу не сразу сообразил, что это дикий кабан — огромный, рыжий, с противными желтыми клыками, — а когда сообразил, убегать было поздно. Но уже в следующую секунду случилось неожиданное. Кабан резко вильнул в сторону, прошил насквозь несколько кустов, свалил лбом молодую осину, стукнулся во что-то твердое с тупым звуком и, погасив таким образом инерцию, выбрался на тропинку.

— Сидеть, — приказал Федор Федорович. Кабан сел по-собачьи.

— Лежать. Кабан, которому было неудобно сидеть по-собачьи, повалился на правый бок и зажмурил маленькие глазки.

— Ну вот, теперь он меня знает, — довольно произнес Федор Федорович. — Всё, хватит валяться, иди по своим делам. Кабан резво вскочил, лихо задрал хвостик и затрусил в обратном направлении.

— Ручной, — неуверенно сказал Женя, которого бил мелкий-мелкий озноб.

— Да нет, не ручной, — возразил Федор Федорович. — Намерения у него были самые серьезные. Но этого зверюгу я впервые вижу.

— Миграция, — солидно бросил Боря.

— Скорее всего, — согласился Федор Федорович. — Пришлый кабанчик.

И здесь идет планомерное наступление. Отстрелом не обойдешься… Вскоре они вышли на просеку, которая была тем же лесом, только пореже и пониже.

— Неделю назад чистили, — заметил Федор Федорович. — То есть, лес вырубали, траву косили. А сейчас что? Действительно, от просеки мало что осталось. Трава достигала пояса, и в этой траве что-то шуршало, стрекотало, попискивало, сновало, ползало и копошилось. Каким-то неестественным было это кишение и копошение.

— Под ноги поглядывайте, — сказал Федор Федорович. — Ты бы, Борис, поменялся с Евгением местами, пусть идет посерёдке.

«Посерёдке» было спокойнее, хотя чувство, будто из лесу кто-то постоянно смотрит, не проходило. Жене даже казалось, что этот кто-то крадется вровень с ними вдоль опушки, ловко скрываясь за кустами.

Вот ветка дрогнула, вот громко треснул сучок, вот снова дрогнула ветка и зашумела листва — и всё рядом, не отставая. Однажды огромная зеленая рука отвела сосновую лапу, и на Женю, заставив его покрыться холодной испариной, уставился огромный ячеистый глаз. В следующее мгновение оказалось, что зеленая рука — это сосновая ветка, а ячеистый глаз — большая коричневая шишка. Федор Федорович, что-то буркнув себе под нос, взял вдруг левее, уходя на опушку. Ребята пристроились за ним — и вовремя. Небольшой участок лужайки с кишащей в траве живностью и тропинкой, с которой они только что свернули, осел почти на метр, впереди по курсу зашевелился и исчез, сравнявшись с землей, зеленый бугор, повалилось несколько кудрявых березок и, как венец всему, дернулась и поплыла, опрокидываясь на бок, возвышавшаяся над деревьями серебристая опора линии электропередачи. Басовито лопнули толстые провода, раздался тупой звук удара, почва под ногами ощутимо содрогнулась, и снова стало слышно, как беззаботно поют птахи, стрекочут кузнечики и шумит листва под порывами теплого ветра. Дед с внуком шли молча, будто ничего не произошло. Можно было подумать, что надежнейшие стальные опоры ЛЭП рушатся здесь каждый день. Мимо по сухим желтым иглам деловито, не обращая на людей внимания, прошествовал большой седой ежик. Вскоре они вышли к упавшей опоре. Теперь Федор Федорович, предупредив, чтобы ребята держались строго за ним, передвигался осторожно, чутко прислушиваясь к какому-то своему внутреннему индикатору. Опора упала потому, что как раз под нею непонятное оседание почвы достигло максимума. Кверху торчали две её «ноги» с массивными бетонными «башмаками», служащими фундаментом, все в наплывах серой земли. Две другие «ноги» выглядывали из огромной глубокой ямы, на краю которой, накренясь, лежала опора. Если бы опору эту, скажем, свалил ураган, то ямы или бы просто не было, или бы она была много меньше, а тут — ну просто котлован какой-то получился.

— Мда, — сказал Федор Федорович. — То одно, то другое. Чуть погодя они вернулись на тропинку. Стали попадаться дождевые черви — длинные, толстые и весьма активные. Чтобы не наступить на них, приходилось внимательно смотреть под ноги.

— Ребятки, прибавили ходу, — с этими словами Федор Федорович устремил взор вперед и зашагал весьма широко, прямо по червякам. Женя, догадавшись, что «выползки» — к дождю, бросился догонять. Небо, до того чистое и ясное, быстро потемнело, потянуло холодом и сыростью, по листьям ударили первые капли, затем хляби разверзлись и на землю обрушился настоящий водопад. Вмиг промокший Женя видел впереди служащую ему ориентиром потемневшую ковбойку Федора Федоровича, остальное скрывалось за стеной воды. Тропинка стала скользкая, бежать было трудно, самое бы время переждать в лесу под деревом, но крепкий дед, отягощенный велосипедом, шел и шел вперед, и чтобы не отстать, приходилось очень стараться. Вскоре дождь поутих, зато поднялся сильный встречный ветер. Он налетал волнами, и в один из таких порывов, когда даже Федор Федорович вынужден был остановиться, раздался треск, и на тропинку, перегораживая проход, рухнула сосна, причем крайняя ветвь хлестнула по переднему колесу велосипеда, которое и так уже было похоже на букву «о». Еще бы чуть-чуть… Огибая сломанную сосну, для чего пришлось углубиться в густой перелесок, Женя почувствовал тяжелый неприятный запах и завертел головой.

— Давай, давай, — процедил шедший сзади Боря и даже подтолкнул рукой в спину, но Женя уже успел заметить чуть в стороне кучу омерзительного тряпья, припорошенного почерневшими листьями.

— Дед, ты видел? — спросил Боря.

— Видел, — отозвался Федор Федорович. — Плохо прочесываем. Плохо. Дождь кончился, унялся ветер, небо прояснилось, и лишь холодный душ при каждом неосторожном движении напоминал о том, что ливень был нешуточный. Но странно — участок леса, в котором они очутились минут через пять быстрой ходьбы, дождь миновал. Здесь и трава была сухая, даже пропыленная, и паутина посверкивала между деревьями под лучами солнца, и вокруг большого муравейника живо сновали рыжие муравьи.

Тишь да благодать. А в пяти минутах ходьбы — грязь, сырость и какое-то подозрительное тряпье с тяжелым запахом тлена… Еще немного, и лес кончился. Здесь тоже дождя не было. Линия электропередачи тянулась дальше, пересекая обширное выкошенное поле, взбиралась на холм и скрывалась за горизонтом. Они двинулись вдоль поля по проселочной дороге, которая вывела их на разбитое, растрескавшееся шоссе. Было тихо, жарко, пахло нагретым асфальтом. Где-то далеко-далеко, удаляясь, ехал автомобиль. И ни одного индустриального звука больше, будто люди отказались от техники. Но ведь не вручную же косилось это поле, лежащее по обе стороны шоссе. На солнце, обдуваемая ветерком, одежда быстро высохла. Вскоре впереди показались садовые участки, окруженные забором из колючей проволоки.

Сад был старый, с раскидистыми яблонями, густой смородиной, высокой вишней, массой цветов, с белокаменным домиком, увенчанным деревянной зеленой мансардой. Всё бы хорошо, если бы не наглые мухи, которые облепили упавшие яблоки, кружились над ямой с компостом, а также вокруг скромного сооруженьица, крытого рубероидом, и норовили сесть на лицо. В домике пахло укропом, мятой, яблоками. Первый этаж состоял из застекленной веранды, кухни с лестницей на мансарду и небольшой комнаты с минимумом мебели — кровать, стол, табуретки, две обшарпанные тумбочки. Федор Федорович принес из сарая чесноку, запер входную дверь, после чего включил электроплитку и принялся стряпать.

Тем временем ребята, свернув трубочкой газеты, воевали с мухами.

Сначала они переколотили тех, что были внизу, причем как-то быстро переколотили, затем перебрались наверх. Верхние мухи, не будь дуры, перелетели вниз. Ясное дело, среди них было полно нижних.

— Самообучающиеся мутанты, — объявив это, Боря рухнул спиной на застеленный топчан и раскинул руки. — Ну и жарища здесь. На втором этаже кроме этого топчана имелись узкий диван, стол и даже старенький телевизор. Женя сел на диван и сказал:

— А что, жить можно.

— По крайней мере, сюда «они» не доберутся, — отозвался Боря.

— Кто — «они»? — полюбопытствовал Женя. — «Дождевики»? Сразу почему-то вспомнилось припорошенное черными листьями тряпье.

— У вас ничего лишнего не появилось? — вместо ответа спросил Боря. — Нитраты там, фон какой-нибудь, пес-ти-циды?

— Ага, — сказал Женя. — Только и разговоров.

— Тогда ждите. Скоро и у вас будет, как у нас. Птички, зверюшки, дождевички, — Боря потянулся и со вкусом зевнул. — А раньше-то как хорошо было. На заре с дедом на рыбалку. Костерок, ушица с ершиками…

— Ты чего там гостя пугаешь? — раздался снизу голос Федора Федоровича.

— Я не пугаю, — ответил Боря, глядя в потолок. — Я настраиваю.

— Настраивать надо рояль, чтобы не врал, — сказал Федор Федорович. — А в настоящем надо просто жить. По-человечески.

— По-человечески, — фыркнул Боря.

— Вот именно: по-человечески, — сказал Федор Федорович. — Время трудное, поэтому самое важное — не потерять своё лицо. Потерпеть.

Делать дело, а не кричать «караул, спасите»… Ну ладно, ребятки, спускайтесь-ка вниз, всё равно эти мухи хитрее вас. Заодно и перекусим… В нижней комнате после душной, залитой солнцем мансарды было темно и прохладно. На столе стояла огромная сковорода, накрытая тазиком, глубокая тарелка с салатом из огурцов с помидорами, хлеб. В сковороде оказались щедро посыпанные зеленым луком рожки с тушенкой, а в салате — мелкие кусочки чеснока. Женя с молодым аппетитом хватал вкусную снедь и слушал Федора Федоровича.

В общем-то, всё началось как бы с пустяков — с вредных примесей в воде, воздухе, почве. То есть, те, кто в этом деле хоть мало-мальски смыслил, не считали это пустяком и давно били тревогу, но их зажимали и слова не давали, считая паникерами. В принципе, власть имущих тоже можно понять — зачем будировать обывателей? В конце концов, окружающий нас мир хрупок, и его существование зависит от массы случайностей. Например, Солнце может испустить сверхпротуберанец — и аминь. В Землю может врезаться какая-нибудь шальная комета. Прилетит и врежется. А что? Ей же не прикажешь, чтобы промазала. Может быть ядерная зима, но с таким же успехом может быть и углекислое лето. Земля может сойти с орбиты — тогда вообще никакой надежды. Никакой! А рак? А СПИД? Это всё такая же реальность, как какие-то, тьфу, примеси. Так стоит ли паниковать? Но розовые очки хороши до поры, до времени, когда-то их приходится снимать. Нынешняя зима выдалась теплая, не похожая на зиму, без снега, без морозов, зато дождливая. Скорее, это была длинная-предлинная осень, незаметно перешедшая в весну, наполняющая землю и реки невесть откуда взявшейся влагой. Земля напиталась, и пришло лето. В феврале. События развивались молниеносно. Растительность дружно пошла в рост, так что зеленстрой не справлялся с работой по очистке. Лес вплотную подступил к городу, окружив его плотным кольцом, птицы и звери устремились на улицы, загрязняя их хламом и нечистотами, воруя и пачкая сохнувшее белье, разбивая стекла, утаскивая из квартир блестящие вещи. Ходить по улицам стало опасно, тем более, что по ночам начали шастать волки и медведи. Были организованы рабочие отряды, спасающие влюбленных, поэтов и алкоголиков от обнаглевших хищников. Наступление шло весьма активно. Подземная живность научилась подрывать грунт под опорами ЛЭП, те падали, провода рвались, население лишалось электроэнергии («Так что один из микрорайонов сейчас без энергии», — заметил Федор Федорович, имея в виду поваленную на их глазах опору). С канализацией тоже начались нелады.

Тут подключились, надо полагать, бобры, нутрии и прочие водоплавающие грызуны. Поползли слухи, что в чащах и на болотах возродилась нечистая сила, а когда на базе рабочих отрядов были развернуты дружины по наведению порядка (ДНП), которые кроме всего прочего проводили работы по вырубке и очистке лесных массивов, эти слухи подтвердились. Действительно, появились и лешие, и кикиморы, и водяные, и еще что-то — трясущееся, хихикающее, подвывающее. А природа всё экспериментировала. Начали возникать какие-то несуразные симбиозы. Например, землероющих с перепончатокрылыми.

Летит такая бяка, жужжит, крыльями гремит, когтистыми лапами под себя подгребает, потом шмяк оземь и ну закапываться. Долго такие симбиозы не жили, на следующие же сутки и дохли, но народ попугали изрядно. Одновременно с этим появились псевдоживые формы на основе чисто растительного материала. Эти формы, жадно питаясь солнечной энергией, росли чрезвычайно быстро и за счет этого бурного роста могли совершать действия, отдаленно напоминающие плавные движения.

Псевдоподы скорее всего были предназначены для наступательных целей, но почему-то себя не оправдали, и природа от них отказалась.

(«Чудище-юдище», — шепотом напомнил Боря). Естественно, возникала мысль: если природа ополчилась на человека, а это несомненно, то почему её действия так лояльны? Ведь достаточно хорошего землетрясения, например, чтобы перестал существовать целый район. Однако этого не происходило. Значит, ей нужно было что-то другое. Мало-помалу население приспособилось к аварийному быту. Леса вовремя вырубались и расчищались, зверье изгонялось с улиц, восстанавливались поврежденные коммуникации. Дел как будто бы становилось поменьше, и тут прошел черный дождь. Этот дождь не мочил, не пачкал, да и назвали-то его «дождем» скорее по инерции, поскольку была туча. Черная, как сажа. Он прошел днем, когда основная масса людей была на работе, то есть под крышей, но те, кто под него попал, изменились сразу и неузнаваемо. Глаза остекленели, лица сделались как маски, движения стали судорожные, порывистые. Куклы-куклами, которым бесполезно что-то говорить — не слушают, всё делают по-своему. Они поодиночке потянулись в лес, там, надо полагать, сорганизовались и ночью совершили набег на электрическую подстанцию, повредив её самым варварским способом. При этом четверо из них погибли, потому что колотить по рубильнику стальным рельсом или же грызть силовой кабель зубами могут только сумасшедшие. («Может, с тех пор и побаиваются рядом с ЛЭП находиться», — предположил Федор Федорович). Другая группа, вооружившись колунами, принялась крушить жилые кварталы, не трогая перепуганных жильцов. Это чем-то напоминало работы по лесозаготовке и расчистке территории, когда рубят и выкорчевывают деревья, не обращая внимания на лесных обитателей.

Только здесь пытались рубить и выкорчевывать дома. Постепенно варварство этих людей приняло, если можно так сказать про варварство, более цивилизованный характер. Они уже не гибли по-глупому, как дети, не знающие, что такое шаговое напряжение, а действовали целенаправленно и со знанием дела, правда со знаком «минус». Да и немудрено, ведь среди них было немало специалистов.

Это говорило о том, что профессиональная память восстановилась, чего не скажешь о памяти нравственной. («Вот вам свежайший пример, почему мы находимся здесь, а не в уютной квартире, — заметил Федор Федорович. — Эти умельцы умудрились перекроить канализацию. То, что находилось в очистных сооружениях, начало поступать в жилые квартиры. Каково?»). Эти люди крутятся вокруг химических заводов, закрытых зон, военных баз, АЭС. Самое страшное, что они настроены крайне решительно.

— Мне понятно, что природа натерпелась от нас и теперь некоторым образом мстит, — сказал Федор Федорович. — Поделом, конечно, но мы знаем, что был и всемирный потоп, и ледниковый период, когда с лица Земли разом исчезла вся живность. Зачем эта нудная терапия? Или нас из самозванных царей за шкирку сажают на наше истинное место, предварительно повозив носом по нашим же безобразиям? Уберите, мол, за собой и впредь не высовывайтесь. Закончив на такой малоутешительной ноте, Федор Федорович замолчал и начал постукивать толстыми коричневыми пальцами по клеенке, как бы показывая, что теперь самое время подумать. Разомлевшие от сытной еды ребята полезли наверх. Женя устроился на уютном диванчике и закрыл было глаза, но тут Боря сказал со своего топчана:

— «Дождевики» — опасные ребята. Если зазеваешься, уволокут в лес, и тогда пиши пропало. А что — они же дураки тупые. Стукнут по башке поленом и уволокут, — он посопел. — А если не «дождевики», то зверюга какой-нибудь подкрадется. Хорошо, если ты на колесах или бегаешь быстро, — он опять посопел. — В общем, никакого житья. То «черный» дождь, то хмыри всякие болотные да лесные, наверху птички эти, — он снова посопел и оживился. — А с дедом жить можно. У него поле здоровенное. Он в ДНП начальник. Помнишь, как он этого кабанчика? Захрюкал, как миленький, и — в лес. Да это что? Дед как-то в лесу нос к носу столкнулся с лешим. Страшный, говорит, старый, мхом и паутиной оброс. Померились, у кого биополе сильнее, да так и разошлись. После этого деда каждая козявка узнаёт. Говорит, не простой был этот леший. Боря помолчал и тихо добавил:

— Не нравится мне, как мы сюда добирались. Особенно эти, похожие на «дождевиков», не понравились. Я сразу понял — сейчас начнется. И точно. Кабан прискакал, опора свалилась, дождь пошел. Нигде дождя нет, а у нас есть. А сосна? Еще бы чуть-чуть — и на деда. Что б тогда делали?

— Да-а, — Женя поежился.

— За ним следить надо, — сказал Боря с суровой нежностью. — Совсем себя не бережет.

— У тебя больше никого нет? — догадался Женя.

— Твоё-то какое дело? — буркнул Боря. Женя пожал плечами, и в это время в дверь громко и сильно постучали. Три раза. Внизу раздались тяжелые шаги Федора Федоровича.

— Не открывай, — крикнул Боря. — Де-ед, не открывай. Он сорвался со своего топчана, прошлепал по полу босыми ногами и, зацепившись руками за ограждающие перила, свесился вниз головой в люк. Между тем, Федор Федорович, не трогая замка, осведомился:

— Кто нужен, любезный? На улице что-то тихо и невнятно сказали.

— Что? — спросил Федор Федорович. — Где авария? Ответили погромче, но опять же невнятно.

— Это вы, Спиридонов? — Федор Федорович щелкнул замком и открыл дверь. — Боже, что за вид?

— Спиридонова «дождевики» увели, — закричал Боря пронзительно. — Де-ед!

— Всё нормально, — отозвался вялый голос. — И нечего там орать. В саду кто-то сдавленно захихикал, а вялый сказал:

— В общем, авария, брат. Догоняй. Вместо ответа Федор Федорович начал судорожно, со всхлипами кашлять, Боря кубарем скатился вниз по лестнице, и лишь после этого Женя почувствовал глухую тревогу. Он бросился к окну и успел увидеть три угловатые серые фигуры, выходившие в открытую калитку. Далее их скрыла густая вишня, но Жене они показались знакомыми. Ну да, точно, это из-за них пришлось свернуть с лесной дороги на просеку. Над соседними садами низко висела небольшая, очень черная, отливающая металлом туча, немного похожая на дирижабль. Выла далекая сирена. В городе что-то происходило. Федор Федорович всё кашлял, правда, уже не так надрывно. Затем он, судя по шагам, прошел в комнату и, тщательно выговаривая слова, громко сказал:

— Хорошо, что вас не задело. Уводи Женю. Он произнес это не просто громко, а с усилием, как глухой, которому нужно, чтобы его обязательно услышали. Торопливо обувшись, Женя спустился вниз. Федор Федорович сидел на табурете, опустив голову и сжав виски ладонями. Боря стоял в дверях и с испугом глядел на него.

— Там черная туча, — сообщил Женя. Федор Федорович поднял голову и уставился на него немигающими остекленевшими глазами.

— Мимо тучи. Обойдите. Скорее. Лицо у него было неподвижное, лишь вяло шевелились губы, да по изрезанному морщинами лбу катился крупный пот. Наверное, ему очень тяжело было говорить. Вдруг он встал и пошел на Женю. Лицо мокрое, глаза невидящие, движения, как у манекена. Жене стало страшно. Он увернулся, юркнул в дверь. Боря уже мчался к калитке. Слыша за спиной тяжелые шаги, они проскочили калитку и понеслись по дорожке с такой скоростью, что не заметили, как очутились рядом с домом сторожа у въездных ворот. Сзади никого не было, никто за ними и не собирался гнаться.

— Что… с дедушкой? — переводя дыхание, спросил Женя.

— Туча, — сказал Боря, кусая губы. — Я же говорил… не открывай… «Они» шли за нами… Смотри. Женя обернулся и увидел, что черная туча мерно пульсирует. Она передвинулась и теперь находилась, судя по всему, над дедушкиным садом.

— У деда здоровенное поле, — сказал Боря сдавленно, в глазах у него стояли слезы. — Его так просто не скрутишь. Вот, елки-палки, уже без дождя научились пакостить… Едва он это произнес, как из-за дома сторожа бесшумно появилась серая фигура. Две другие вынырнули из ближайших кустов, замкнув оцепление. Бежать было бесполезно, и Женя, в отличие от рычащего и яростно отбивающегося Бори, даже не сопротивлялся, когда ему деловито связывали за спиной руки. У этих молчаливых, плохо и грязно одетых людей с невразумительными лицами были совершенно пустые безжизненные глаза. Правда, они не делали больно, а вот Боре, похоже, крепко досталось. Между тем, туча прекратила пульсировать, повисела еще немного над дедушкиным садом, затем плавно поплыла к шоссе. Там она снова остановилась, как бы решая, в какую сторону двигаться дальше, и вдруг со страшной скоростью понеслась над шоссе в сторону леса.

Секунда — и она исчезла из поля зрения. Непонятно, что было нужно этим серым людям. Они держали ребят под наблюдением и никуда, вроде бы, не собирались. Казалось — у них уйма времени, до того они были неторопливы. Так бы, наверное, и стояли на одном месте, не разговаривая, не делая лишних движений, даже не переминаясь с ноги на ногу. Прошло несколько минут молчаливого тоскливого ожидания, как вдруг на дорожке появился Федор Федорович. Походка у него была легкая, стремительная, и Женя даже подумал, что слава Богу — всё обошлось, поле здоровенное, как говорил Боря, вот и обошлось, но затем он увидел его окаменевшее лицо, безразличный остановившийся взгляд и понял, что чудес не бывает. Туча сделала свое черное дело, после чего улетела творить новую пакость, а того Федора Федоровича, которого он знал, больше нет. Есть кто-то новый, кого терпеливо ждали эти трое, и уже вчетвером они будут решать, что делать с пленными. А может, и не будут. Поленом по башке, как говорил Боря, и пиши пропало. Они же дураки тупые.

Когда Федор Федорович подошел, Боря тоскливо сказал:

— Эх, дед. Как же мы теперь? Что-то сверкнуло в глазах могучего деда, будто наружу пробивалось униженное, порабощенное «я», но затем глаза погасли.

— Хороший материал, братья, — сказал он невнятно, кивнув в сторону ребят. — В любую дыру пролезут.

— Это про дыру ты, брат, верно подметил, — безразлично отозвался кто-то из серой троицы. — Обработать на знаменателе, чтоб не удрали, и пусть лезут. В дыру-то. В радиоактивную.

— Пусть, — поддержали остальные. — Пусть. Женю подтолкнули в спину, легонько так подтолкнули, как послушное животное — иди, мол, за морковкой. И он пошел, потому что не видел другого выхода. А Боря огрызнулся и получил хорошего тумака. Они направились по шоссе в сторону леса, туда же, куда умчалась туча. Было жарко и неестественно тихо. Сирена в городе уже не выла.

— Завтра на склады пойдем, — нарушил молчание один из серых. — В Аркадьевку. Ты, брат, не знаешь, что там хранится?

— Ты ко мне, брат? — спросил дед. — Если ко мне, то там хранится всякая мерзость из пороха. Знаешь, что такое порох?

— Как же. Знаю. Скорее бы очиститься от всякой мерзости. Мир и покой.

— Мир и покой, — сказали все, в том числе и дедушка. Они говорили так, будто одновременно ели кашу, и это было очень противно.

— Развязывай руки-то, — прошептал Боря. — Со связанными далеко не убежишь.

— Не получается, — шепотом ответил Женя.

— Должно получиться, — убежденно прошептал Боря. — Надо наших предупредить про Аркадьевку. Как ни тихо они переговаривались, один из серых услышал.

— Не надо предупреждать про Аркадьевку, — сказал он монотонно. — Нам, человекам, дается последний шанс очиститься от скверны. И когда мы очистимся от скверны, у нас будет всё.

— На том свете у тебя будет всё, кукла безмозглая, — проворчал Боря, за что немедленно получил по шее.

— Плохой материал, братья, — сказал серый, которого обозвали куклой.

— Хороший материал, брат, — возразили остальные. — Но необработанный. Вот его обработать — цены ему не будет.

— Нет, это плохой, глупый, упрямый материал, — настаивал серый. — В муравейник его. А вот это хороший, послушный материал. И он неумело погладил Женю по голове. Этого Женя стерпеть не смог. Получалось, что одного постоянно лупили за строптивость, а другого то и дело нахваливали, как бы поощряя его послушание. Послушание обреченного стать безмозглой куклой. Женя не думал, что в следующую же минуту может быть схвачен, избит и посажен в муравейник. Он поднырнул под руку, которая гладила, и что есть силы боднул непокорной головой в податливый живот. Серый, охнув, повалился набок. В этот момент Женя увидел деда. Тот стоял в страшно напряженной неестественной позе и делал судорожные движения, как будто пытался сорвать с себя душившую его одежду. Глаза у него были совершенно сумасшедшие. Кажется, он медленно опускался на колени. Женя проскочил мимо другого серого, еще не сообразившего, в чем дело, и устремился вслед за Борей, слыша за спиной хаотичный топот, постепенно переходящий в целеустремленный галоп. Дробно стуча по асфальту босыми пятками, Боря высвободил руку, затем другую, швырнул в сторону веревку, после чего резко увеличил скорость. Он был прав — со связанными руками далеко не убежишь. Топот сзади неуклонно приближался, и чтобы отвлечь часть преследующих на себя, Женя вильнул на обочину, перескочил кювет и побежал по сухой колючей стерне прочь от дороги. В этот момент сильный порыв ветра стегнул по глазам колючими песчинками. Ему показалось, что он с размаху влетел во что-то вязкое, упругое. Перед глазами всё расплылось, в ушах заложило, как будто он куда-то стремительно падал, хотя никуда он не падал, а старался устоять на ногах, затем ветер разом утих. Что-то толкало бежать дальше, спасаться, и Женя не сразу понял, почему же он не бежит и не спасается. Потом всё встало на свои места. По шоссе, изредка сигналя, мчались машины, где-то вдалеке, скорее всего в поселке, играла музыка, пропала гнетущая тишина и мир снова наполнился звуками. Ветерок стал легким, ласковым, уже и не жарко было, потому что приближался вечер, а он стоял на выкошенном поле со связанными руками и молил, чтобы Боре повезло.