Пасхальная ночь в Ньюкасле

Доклад старшего механика был для меня неприятной неожиданностью. Только вчера с вечерней водой мы снялись в Ленинград из маленького шотландского порта Гринджмаута, а сегодня еще до полудня захандрил двигатель… Механик сказал, что может поручиться только за четыре часа хода. Это значит: через четыре часа придется вызывать на помощь буксир.

Я поднялся в штурманскую, взглянул на карту. Ближайший порт — Ньюкасл. Прикинул — как раз на четыре часа ходу. Ньюкасл так Ньюкасл! Выбирать не приходилось. В то время мы плавали по-особому. Война только что кончилась. Балтийское и Северное моря представляли собой минные плантации или, как говорили еще, «суп с клецками». Плавали по фарватерам — узким безопасным дорожкам. Словно гигантские поплавки, торчали из воды буи, указывающие путь. Потерять из виду буй нельзя: нерадивый судоводитель тут же расплачивался за ошибку — пароход подрывался на мине.

В тот день море было спокойное: утреннее солнце сверкало на гладкой его поверхности и слепило глаза. Справа тянулся синим пирогом плоский берег. На юге, далеко за горизонтом, курились едва видные дымки пароходов.

На весь мир славятся своей аккуратностью английские морские лоцманы. Но на этот раз нам пришлось подождать у ворот Ньюкаслского порта. Я долго разглядывал прибережные холмы, портовые краны и закопченные заводские трубы. Все казалось серым, будто покрытым пылью. Только маяк на конце каменного мола радовал глаз свежими красками.

Наконец лоцманский бот подошел к нашему пароходу. Во время маневров я понял: лоцман слегка под хмельком. От него узнал, что сегодня пасхальный праздник. О ремонте и думать нечего. В ближайшие три дня даже самые захудалые доки не работают. Закончив проводку, лоцман сошел на берег, прихватив мой праздничный подарок — две бутылки шотландского виски.

И вот мы стоим на якоре в одном из доков Ньюкаслского порта. Напротив высится большой черный корпус югославского парохода, слева от нас — зелено-белое греческое судно.

В доках пустынно и тихо. Ни людей, ни товаров, ни грузовых машин. Оживленный в обычное время порт замер.

— Что будем делать, Федор Степанович? — спросил я с досадой стармеха, поджидавшего меня у каюты. — Трое суток собаке под хвост… Вот и выполняй с вами план.

План планом, но, если говорить начистоту, всем хотелось поспеть домой к Первому мая.

Механик показал мне стальную вещицу, свободно умещавшуюся на его ладони. Она напоминала букву П или воротца. Один из валиков отломился. Плунжер масляного насоса втулки цилиндра. Вроде птичка-невеличка, а без нее далеко не уплывешь.

— А что, если на югославском пароходе есть токарный станок? Тогда все в порядке.

Спустили рабочую шлюпку. Несколько взмахов весел донесли нас к борту югославского парохода.

В просторной кают-компании обедали. Молодой капитан с открытым, симпатичным лицом был вежлив и предупредителен. Объяснились мы, можно сказать, без затруднений. Все бы хорошо, но, к сожалению, токарного станка на пароходе не оказалось.

Вечером почти без всякой надежды я отправился на греческий пароход «Золотой кентавр». На его безлюдной палубе стояла мертвая тишина, пароход казался брошенным. Коридоры освещались керосиновыми фонарями. Вахтенного я не увидел. Найти капитанскую каюту ни составляло труда: она почти на всех судах расположена под ходовым мостиком. Каюта оказалась превосходной. Стены из полированного ореха, мягкая мебель, бархатные занавески. Однако и здесь полумрак. Горела свеча в тяжелом морском подсвечнике.

— Чем я вам могу служить, дорогой коллега? — наслаждаясь сигарой спросил меня капитан.

Он держал сигару «Карона каронос» между раздвинутыми пальцами. Черные навыкате глаза внимательно и настороженно смотрели на моим. Слушая, он покачивал головой, словно соглашался с каждым словом.

— На моем судне произошла поломка в машине, господин капитан. Завтра мы должны уйти из Ньюкасла, иначе мне грозят большие неприятности… Груз срочный, — сказал я, решив, что планы Министерства морского флота вряд ли могут взволновать грека. — Нам нужен токарный станок. Мои механики будут работать сами.

— Когда вы хотите работать? — Грек перестал покачивать головой.

— Немедленно.

— Но ведь завтра пасха! — воскликнул капитан, еще больше выкатив глаза. — Великий христианский праздник. Я не могу заставить своих людей работать. Мы не безбожники. В нашей стране законы на этот счет очень строги… — Он помолчал. — Отдать станок в чужие руки? Но что скажет старший механик?!

Капитан осторожно положил сигару на край пепельницы.

— Попытаюсь договориться с вашим старшим механиком, — сказал я, прикидывая, во сколько может обойтись праздничная работа. — Прежде всего необходимо ваше согласие… А вас, капитан, прошу завтра в двенадцать ко мне на обед… Русский обед: борщ, пельмени и водка. Повар отличный.

Грек облизнул толстые губы и вздохнул. Лицо его приняло страдальческое выражение.

— Гм!.. Для станка необходима электроэнергия, дорогой коллега. А динамо-машина сегодня не работает — праздник, — печально сказал он. — Как видите, даже мне приходится сидеть со свечкой… — Он привстал и, потянувшись через стол, зажег сигару от слегка коптившего пламени свечи.

И все же я решил уговорить капитана. Я приводил довод за доводом. И даже стал горячиться. Толстяк пожимал плечами, удивлялся, восклицал, но в конце концов сказал, что со стармехом спорить не станет. Он, дескать, хозяин машины, пусть делает как хочет. Итак, невмешательство — это все, чего удалось пока достигнуть.

Вряд ли механик согласится, думалось мне, вряд ли захочет брать на себя лишние заботы в такой день… Но, если он и захочет, на «Золотом кентавре» есть другие механики, потом машинисты. Религиозность греков известна, слишком много придется платить.

Не успел я сделать и двух шагов по коридору, как ко мне подошел небольшого роста человек, худощавый, с черной курчавой бородкой. На вид ему было около сорока. Казалось, он поджидал меня.

— Здравствуйте, капитан, — сказал по-французски маленький бородач, протянув сухую, смуглую руку. — Мы узнали, что на вашем пароходе поломка и вы что-то просили у старика. — Он кивнул на дверь капитанской каюты. — Ваш матрос в шлюпке оказался неразговорчивым… или я слишком плохо говорю по-русски.

— Вы говорите по-русски?!

— Очень плохо, к сожалению. Воевали вместе с русскими, партизанили в Греции. Вместе скрывались в горах от фашистов. Мой лучший друг был русский… старший лейтенант Николаев. — Маленький бородач волновался. — Я только радист на этом пароходе, — с сожалением сказал он. — Но это ничего не значит. У русских много друзей. Пожалуйста, прошу вас в каюту.

Я зашел только из вежливости. Радист! Что он может сделать?

Каюта маленькая; кроме койки и стола, едва помещались два стула. На столе свеча в банке из-под консервов. После капитанской полированной каюты жилище радиста выглядело совсем убого. Радист на самом деле говорил по-русски очень неважно, путал русские и французские слова.

— Сделаем, — сказал радист, выслушав меня. — Пусть ваш старший механик придет на «Золотой кентавр» и скажет, что ему нужно. Сделаем!

Это было неожиданно. Я крепко пожал руку маленькому радисту. Возвратясь на свое судно, послал старшего механика на «Золотой кентавр». Авось что и выйдет.

Прошло несколько часов, стармех не возвращался. Я решил снова побывать на греческом пароходе. В порту темно, доки по-прежнему пустынны. С моря навалил густой туман. Причальные фонари казались в тумане взлохмаченными красноватыми клочьями шерсти.

На этот раз «Золотой кентавр» не казался мертвым. На судне раздавались голоса, ярко горели лампы. Когда я открыл дверь в машинное отделение, то не поверил своим глазам. Полное освещение, внизу гудела динамо-машина. Станок работал. В мастерской собралось человек двадцать, среди них и наши машинисты. Греки одеты по-праздничному — в чистых разноцветных рубашках без рукавов. Люди оживленно переговаривались; казалось, они хорошо понимали друг друга.

Наш старший механик в синем полотняном кителе, улыбаясь, слушал радиста, одним глазом поглядывая на стальную стружку, бежавшую из-под резца. Кончик его большого носа был перепачкан. Но выглядел Федор Степанович именинником.

— Еще час, товарищ капитан, — сияя, сказал он, увидев меня. — Молодцы, эти греки. Вся машинная команда здесь и даже два матроса. В город никто не пошел. Наших к станку не подпустили…

Он подошел к радисту и от избытка чувств хлопнул его по плечу:

— Молодцы, греки, хорошо!

Радист не утерпел и в ответ тоже хлопнул механика.

— Русский очень хорош… — с выражением сказал он.

Маленький радист рассказал мне, путая опять французские и русские слова, что сегодня только капитан со старшим механиком пошли в церковь.

— А это наша гвардия, силы Сопротивления, — с гордостью показал он на товарищей.

Я вернулся на свое судно с Федором Степановичем и двумя машинистами. Шел третий час ночи. В кармане запасливого старшего механика, бережно укутанные носовым платком, лежали два плунжера.

— Товарищ капитан, — встретил у трапа вахтенный помощник Лукьянов, — в кают-компании дожидаются югославы: машинисты и два механика.

— Это зачем еще? — удивился я. — Еще рано как будто для визитов.

— Помогать ремонтировать двигатель. Мы говорили, что сами управимся, а они — свое. Сидят дожидаются.

За утренним чаем старший механик, уставший, но довольный, гордо доложил:

— Машина готова, капитан… Югославы только что ушли. Всю ночь с нами работали. Упрямые. Деньги нм предлагал — обиделись. Выпили по рюмочке, и дело с концом.

По случаю окончания ремонта Федор Степанович был в парадном кителе с надраенными пуговицами и свежим подворотничком.

Ровно в двенадцать приехал на званый обед греческий капитан. Ему очень понравились русские пельмени. А в четыре часа пополудни мы уходили из английского порта. Где-то внизу, под палубой, четко отстукивал дизель. Ярко светило солнце. Море было синее, приветливое. В бинокль далеко-далеко виднелись путевые буи.