Пазлы

«Каждый крепок задним умом» — так, кажется, говорят.

«Все вы умные потом» — повторяла моя бабушка.

«Не любите правду!» — утверждала она.

«Чего-чего, а ума у всех не хватает» — личный мой афоризм.

Как меня соблазняла Верунчик?

— Ты, — говорит, — хорошо сохранился.

(На «отлично» она не расщедрилась)

— Куда там, — отвечаю, — вот раньше…

— Ты же не растолстел, как она.

(«Она» — это моя жена).

Боже! Как приятно слышать. Если слышишь, можно не всматриваться. Всматриваться даже противопоказано.

Я говорю Верунчику:

— Хочешь, заберу тебя с работы в обеденный перерыв. Кофе там… Покататься по городу…

Так оно начиналось.

Хотя возник неприятный момент:

— Тачка у тебя не новая, — заметила Верунчик.

Колесили-куролесили, пока не засыпались. Точнее, засыпался я, а она к сему руку приложила. С каждым разом — ближе к людям. К дому ближе — к родимому очагу. Теперь ни жены — пусть даже толстой, ни Верки, которую кто-то катает на новой машине, ни очага, ни людей, которые все оказались друзьями жены.

И вот: немолодой, сорокалетний, со старой машиной, но умный потом, не любящий правду (за что ее любить?), хочет (!!!) познакомиться с симпатичной (можно с толстой) и т. д., предпочтение собирающим пазлы (это — чтобы с интеллектом, а не только физиология).

Почему именно пазлы? Если, уверяю, каждый обитатель нашей планеты соберет по одному, хотя бы не самому сложному пазлу — жизнь радикально изменится к лучшему.

Но безответственен земной народ: «Я и без того классный парень», — решит один, другой, третий… и вся идея полетит к черту.

А ведь пазлы собирающий испытывает настоящее вдохновение. Он, представьте себе, творит. Он создает Мону Лизу из тысячи картонных частей и вешает на стену под стеклом и в рамочке уже свое великое художественное произведение.

Мона Лиза, кстати, весьма сложный пазл и дает возможность насладиться творческим процессом сполна. И когда последняя цветная картонка встает на место — приходит момент истины.

— Я сложил! — сообщает пазлщик.

— А синенькая? — не верит другой, — она ж из левой, а не из нижней…

— Она из середины! Я смотрел! Увидел! И сошлось!

А какое развитие технического прогресса пазлам благодаря? Картон нужен? Картинка нужна? Вот тебе бумажная промышленность и полиграфия. Приклеить надо картинку к картонке? — клеевая какая-нибудь промышленность. А все это потом разрубить? — станкостроение! А рамочка со стеклом, чтоб на стенку повесить? А если бы после работы, да и в выходные дни, все собирали пазлы? Вместо ругани? Вместо того чтоб по дорогам колесить и жечь дорогое горючее?

Кстати, о дорогах.

Один плохой мой знакомый ехал совершать дурные дела — например, совращать малолеток — и по пути любовался пейзажами.

А пейзажи были такие красивые, что не передать в письменном виде. И вдруг, в тот самый момент, когда он всмотрелся в самый прекрасный пейзаж, пришла справедливость.

Спрашивается, где ж она раньше была? Ведь не в первый раз он ехал совершать преступление.

А была она там же, где и всегда. На дорогу надо смотреть.

Раз в неделю я выбираю пазл. Есть один магазинчик, где большущий стеллаж завален уцененными играми. Если покупать неуцененные — останешься без штанов. Но покупать штаны еженедельно незачем — сколько их нужно вообще? — а пазла мне хватает всего на неделю. Про штаны упопомянуто для примера — разговор о предпочтениях. Кстати, иногда я покупаю дорогие пазлы.

В тот раз, я — унылый и сиротливый — выбирал пазл. Возле стеллажа крутилась крупная некрасивая девочка. Стоило мне вытащить из груды очередную коробку, как именно эта коробка привлекала ее внимание. Я искал что-то сложное, дешевое и большое, и она, вероятно, тоже. Девочка вела себя агрессивно. Например, хваталась за очередную коробку на долю секунды раньше, чем я успевал выпустить ее из рук и, моментально рассмотрев картинку, почти швыряла пазл на стеллаж, скорчив при этом презрительную гримасу. Презрение предназначалось мне — вот, мол, идиот, на что позарился. Было и другое в поведении акселератки — не упуская случая протиснуться между и мною стенкой, она терлась об стенку меньше, чем об меня. Трудно было не понять.

И хотя в дальнем углу пустого почти магазина, за двухметровой высоты стеллажом уцененных игрушек, нас не было видно, кто-то мог подойти неожиданно, и телекамера для наблюдения за покупателями не исключалась.

— Сколько тебе лет? — спросил я, надеясь прекратить опасную игру.

— Шестьдесят.

— Предпочитаю восемнадцатилетних…

— Мне пятнадцать, — сказала она. — Я киндер-сюрприз.

— Предпочитаю восемнадцатилетних, — повторил я. — Даже шестидесятилетних предпочитаю.

— Подумаешь, разница — всего-то три года.

С этим я поспорить не мог, не заглянув предварительно в уголовный кодекс.

— Я про тебя знаю, — заявила она. — Ты редактор.

Откуда она знает? От продавщицы этого магазина. Я постоянный покупатель, и мы порой умеренно откровенничаем.

Нет лучше продавщиц уже потому, что с ними удобно знакомиться.

— Я технический редактор, а тебе надо к главному. И у нас не публикуют романов — мы не издательство, а тонкий журнал.

— Как вы узнали про роман?

Теперь мы на «вы». Даже обидно. Все же я обделен вниманием пятнадцатилетних девчонок.

— Опыт, знаешь ли…

— Все говорят про опыт. Посмотрите, хотя бы.

— Ладно, — говорю, постигая, что иначе она не отвяжется, — давай. Прочитаю и объясню, почему твой роман никуда не годится. Сколько в нем страниц? Тридцать? Семьдесят? Неужели, сто?

— Триста. Главное, прочитайте.

Она вытаскивает папку-скоросшиватель из лежащего на полу рюкзачка.

Вот так ничего себе!

— Я приду через неделю, — говорит она. — А такие джинсы, как на вас, никто уже не носит.

Из романа:

«Я не уродина и не красавица, я — некрасивая. Означает ли это, что умная? Да — утверждает общественное мнение. И я в этом случае с ним соглашаюсь. Хотя понятного понятней — раз некрасивых больше, они это мнение и создают. Но вопрос в другом — мешает ли мне моя некрасивость?

Сейчас 7.30 утра — скоро он придет. Он ждет внизу, чтоб родители ушли на работу. А у нас каникулы — длинные летние. Он работает летом, но ему к девяти. Почти полтора часа мы вместе — одни на всем свете. Красивая, некрасивая — все в сравнении… А с кем сравнивать, если кроме меня здесь никого нет? Он не считает меня некрасивой. И его друзья так не считают. Они понимают, что во мне что-то есть, хотя бы потому, что я с ним. Он-то — красавчик. Я встречалась с некрасивыми парнями — думала, что мне так полагается. Но некрасивые не намного лучше красивых, в плане там характера и взаимоотношений. Может быть — умнее? Но, по-моему, это правило на парней не распространяется.

Я знаю, что у красивых свои проблемы. К ним попросту боятся подходить. Кажется, что у такого все схвачено. Что ему никто не нужен. Но далеко не у всех все тип-топ. Вот и ему явно не по себе, когда вокруг девчонки крутятся и глазами долбят. Он даже краснеет. А я подошла. По человечески, без кокетства, как бы по делу. А потом еще раз подошла…

Не знаю, долго ли мы будем встречаться. Девки, как с цепи сорвались — поняли, что реально. Да и сам он сообразил уже — что к чему. А мне этих нервов не надо, хотя способы, чтобы его удержать — известны и просты. Но ведь я могу добиться любого парня. И мне выбирать…».

Дальше о том, как сложно обниматься в парке, не снимая роликовых коньков, как избивали нашу героиню в школьном туалете подружки и как она с подружками била другую девочку в том же туалете, про купленный кому-то мотороллер и про то, что кому-то мотороллера не купили…

Шрифт — крупный — это для читателя-дурака, который не вникнет в глобальность идеи, читая мелкими буквами. Если распечатать нормально, получится страниц двести. Собственно, не хуже нашумевшего романа «Приходи, маньяк!», и может стать бестселлером, но не с моей нелегкой руки. Была б у меня возможность дать это главному, он бы напечатал с продолжением. Но нет возможности. Пусть крутится сама. В интернете. В молодежных конкурсах. Сейчас все пишут романы — начало века, понимаете ли. Как иначе подвести итог всем прошедшим векам?

«…Новую свою плюшевую собаку она назвала Фреди, точно так же зовут мою старую плюшевую собаку…» — из другого романа.

«…Виски при разбавлении водой теряет крепость, сохраняя вкус и аромат, но нет напитка, который при разбавлении водой сохранял бы крепость…» — из другого романа.

Как иначе поделиться своим единственным и неповторимым опытом?

Кстати, почему я выбирал пазл дешевый и сложный? Я же не всегда экономлю на пазлах и сложных не люблю — где картинка собирается подбором, а не ориентируясь на цветной рисунок. Вторая тому причина — несложившийся роман (не с Веркой, а тот, который я надеялся написать), и первая — меня уволили из журнала. То есть, денег сейчас мало, а свободного времени много. Можно собрать необъемный невнятный пазл. Можно прочесть рукопись незнакомой девчонки. Можно сделать усилие… и попытаться дописать свое произведение…

Как-то раз на курортном морском берегу я познакомился с Денисом Карповичем Лазаревичем — пенсионером какого-то там значения. Значение он заработал в известной конторе, о которой повествовал со слезами на глазах и слюнями умиления на устах. Служба кончилась болезнью сердца, иначе, как утверждал Лазаревич, его с места танком не сдвинули бы — он трудился бы до сих пор, зарабатывая не какое-то, а о-го-го какое значение. Денег Лазаревичу хватало: судя по намекам и недомолвкам, кроме персональной пенсии, он успел что-то урвать и надежно припрятать. И вдруг — клиническая смерть.

Когда он временно умер, то попал в небесную канцелярию — и там, как оказалось, нужны толковые работники. Лазаревич рассказал мне о жизни после смерти и о жизни своей при жизни, пока мы распивали очередные пол-литра холодной водки, коротая тихие вечера.

Его история меня заинтересовала. Мне показалось, что из нее получится увлекательная проза. Но беда в том, что Лазаревича слишком быстро реанимировали — он же не в простую больницу попал, а в значительную — чему Денис Карпович сам не рад, так как уверен, что загробная жизнь должна была иметь успешное продолжение. Он подарил мне свой рассказ с условием, что я допишу его до конца. Я очень старался, но теперь уперся в чистый лист. Не представляю — что же будет дальше.