Печка

В отличие от других моих рассказов, «Печка» очень старая по идее, которая возникла году в 1965-м, когда я еще учился в универе. Тогда уже работала бакинская Комиссия по фантастике. Имеет смысл привести отрывок из моей книги воспоминаний «Счастливое время открытий»[1].

Комиссия по НФ была органом официальным, поэтому каждый год мы составляли план нашей деятельности, и Евгений Львович Войскунский то ли раз в квартал, то ли раз в год представлял в президиум Союза писателей отчет о проделанной работе (сколько проведено заседаний, сколько произведений обсуждено, сколько и где организовано встреч с читателями…). В планах был, в числе прочего, конкурс НФ-рассказов, и мы его провели, дав объявление в газете «Молодежь Азербайджана». Победителям было обещано, что их рассказы опубликуют в газете и даже выплатят гонорар — в качестве литературной премии.

Пришло около десятка пакетов с совершенно беспомощными текстами, среди которых читабельным оказался единственный рассказ, подписанный неким Юрием Грамбаевым.

Этот рассказ — за неимением конкурентов — получил первое место и был опубликован в газете. А автора пригласили (объявив в той же газете, потому что иначе связаться с ним не было возможности — адреса своего автор не указал) на заседание комиссии. Каково же было удивление «комиссионеров», когда в комнату ввалились четверо студентов Азгосуниверситета и объявили, что они и есть Юрий Грамбаев.

— Вы писали рассказ вчетвером? — удивился Евгений Львович.

— Да! — от имени четверки заявил Юрий Сорокин, один из соавторов, студент-химик.

— Нет, — сказал вдруг Альтов. — Авторов на самом деле не четверо, а пятеро.

— Почему пятеро? — смутился Грамбаев всеми своими четырьмя физиономиями.

— Пятеро, — твердо сказал Альтов. — Пятый — присутствующий здесь член нашей комиссии Павел Амнуэль. А потому результат конкурса должен быть аннулирован, поскольку члены комиссии не имели право в нем участвовать.

— Почему вы думаете, что Павлик в этом участвовал? — удивился Евгений Львович.

— Мы-то не один его рассказ обсуждали! — воскликнул Генрих Саулович. — Разве стиль Амнуэля не виден в рассказе Грамбаева — вот в этом куске и в этом тоже?..

Пришлось сознаться — Грамбаев действительно был един не в четырех, а в пяти лицах. Четверо «грамбаевцев» были моими университетскими друзьями, с одним из них — Лёвой Бухом — мы вместе учились на физфаке и играли в команде КВН. Конечно, писали мы рассказ по частям, каждый — свою часть, но в конце я переписал рассказ, чтобы пестрота стилей не сильно ощущалась. Тут-то Альтов нас и подловил…

Конкурс был объявлен провалившимся, поскольку никто не представил достойного произведения.

Газету, где напечатали этот рассказ, я давно потерял, рукопись тоже. Пару месяцев назад вспомнил эту историю и решил написать рассказ заново. Конечно, с тем текстом этот не имеет ничего общего, кроме идеи и сюжета…

История вообще-то тривиальная. Расскажу, как было.

Конец шестидесятых годов прошлого века. Место действия — небольшая обсерватория, расположенная в предгорьях Кавказа. Еще не построен шестиметровый оптический телескоп, о большом радиоинтерферометре ведутся пока неспешные разговоры и приблизительные расчеты. Пару лет назад открыли пульсары, и среди астрономов ходит слух, что Хьюиш с лаборанткой Белл полгода скрывали открытие даже от коллег по обсерватории. Хотели убедиться, что сигнал естественный. Очень было похоже на то, что это послание «зеленых человечков», но Хьюиш пуще огня боялся, что, объяви он о первом контакте, а потом обнаружится, что сигнал к инопланетянам отношения не имеет… о, какой конфуз, какой научный провал… Коллеги будут его обходить за милю! Научную репутацию очень трудно заработать, а потерять — раз плюнуть…

Это я к тому, что Костя Брайнин и Дина Шувалова, работавшие на радиотелескопе, историю с Хьюишем прекрасно помнили и за свою научную репутацию держались крепче, чем за репутацию моральную — им было всё равно, что об их отношениях говорят коллеги, но если хотя бы пятнышко оказалось на репутации научной… Не видать Косте кандидатской, а Дине — аспирантуры в Москве.

И потому о том, что происходило в сентябре 1969 года, знают несколько человек, которые не то, чтобы тоже боялись за свою научную репутацию, но — дали слово Косте и Дине держать язык за зубами.

А дело было так. Дина, чья смена начиналась в десять вечера и заканчивалась в шесть утра, разбудила Костю и сказала коротко: «Посмотри».

Костя посмотрел. На бумажной ленте был записан сигнал от точечного радиоисточника, излучавшего на волне 18,8 см. Интенсивность сигнала менялась странным образом. Не периодически, как у Хьюиша, а, на первый взгляд, хаотически, но, если присмотреться, то становились видны четкие границы коротких импульсов, так похожих на обычную морзянку, что Костя сначала на морзянку и подумал.

И сказал.

— Проснись! — воскликнула Дина. — Какая морзянка с характерным временем несколько миллисекунд!

Да уж. Передавать с такой скоростью не мог ни один радист на планете, даже чемпион мира.

— Сигнал шел семь минут, — сказала Дина. — Вот начало, вот конец. Вот координаты. Источник точечный. Внезапно появился — вот. И внезапно исчез — вот.

— Спутник? — окончательно проснулся Костя.

— Неподвижный относительно звезд? — ехидно спросила Дина.

— Никому не говори. Пока, — предупредил Костя.

— Я и не собиралась, — обиделась Дина.

Поэтому единственным человеком, кто узнал об открытии, был Георгий Авилов, Гоша, университетский друг Кости. Костя учился в МГУ на физике, Гоша — на лингвистике, и еще на втором курсе прославился, переведя на русский жутко сложную надпись с вавилонских табличек шестого века до новой эры. Декан даже включил Гошу в соавторы большого коллектива преподавателей. Обычная практика, Гоша и возражать не стал.

Костя взял неделю в счет отпуска и отправился в Москву с лентами записей, а Дина осталась наблюдать — сигналы от странного точечного объекта регулярно появлялись каждую ночь, всякий раз структура всплесков менялась, а через семь минут сигнал пропадал, чтобы опять появиться на семь минут сутки спустя.

Дина звонила Косте и диктовала новые данные, а Гоша, которому Костя объяснил, что это может быть долгожданный сигнал инозвездной цивилизации, пытался разглядеть хоть какой-то смысл в непериодической последовательности импульсов.

— Это мазер, — навязывал Костя ничего в физике не понимавшему Гоше свою идефикс. — Поэтому сигнал такой короткий и потому появляется и исчезает в одно и то же время. Очень узкий луч, чуть-чуть расходится из-за межзвездного поглощения и рассеяния, но очень незначительно. И это тоже говорит об искусственном происхождении.

— Сделай доклад на семинаре, — предложил Гоша. — Это же сенсация.

— Вот именно, — мрачно подтверждал Костя. — И потому — засмеют. Научную репутацию трудно раздобыть, но легко…

И так далее.

— Вот если ты обнаружишь хоть какой-то смысл… Для тебя же любой язык — открытая книга!

— Но не инозвездный же, — бурчал Гоша, но ему было приятно, и он старался.

— Нужно побольше материала, — говорил он. — Видно, что язык подобен земным по структуре. Отдельные знаки, разбивка на слова…

— Вот видишь!

Неделя закончилась, и Костя взял вторую. Правда, научный руководитель Кости доктор наук Шамаев предупредил, что третью неделю не даст даже за свой счет, потому что есть утвержденная программа наблюдений Крабовидной туманности, а вы там прохлаждаетесь…

Дина каждый день передавала по телефону новые последовательности сигналов и жаловалась, что ее могут отстранить от наблюдений. Есть плановые работы, и нужно…

— Да-да, — говорил Костя. — Мы скоро. Гоша гений, он уже разбирает кое-какие слова, представляешь? И структуру языка почти понял, так что вот-вот…

Закончилась вторая неделя, третью Костя не получил, но он не особенно и настаивал, потому что работу Гоша завершил с полным триумфом и положил перед Костей переведенный с бабабахского языка текст.

— Да ну, — сказал он. — Неинтересно. Я так понял, это отрывок из какого-то разговора. Кто-то кому-то по сто раз повторяет, что печку надо разогреть, температура низкая, холод жуткий… Дальше что-то про дрова, насколько я понял…

— Дрова? Какие еще дрова?

— Без понятия. Наверно, чтобы разогреть печку. Зима у них, что ли?

— И это они передают мазером через всю Галактику?

— Ну…

— А впрочем, — буркнул Костя. — Так, наверно, и есть. Они ведут какие-то свои разговоры на бытовые темы, а мы случайно попали в луч посреди фразы. Печка, дрова… Если я с этим вылезу на семинар, из нас с Диной сделают котлету.

— Непременно, — согласился Гоша. — Извини, что так получилось. А ты наблюдай! Может, поймаешь какой-нибудь реально интересный разговор. Про науку там или звездолеты.

Костя вернулся в обсерваторию в тот день, когда Дине объявили выговор без занесения за то, что использовала наблюдательное время для личных целей, не имевших отношения к плановым работам.

— Бросай это дело, — сказал Костя. — Тебе еще диплом защищать, мне — кандидатскую. Они там про всякую чепуху разговаривают, и если мы с этой ерундой вылезем на семинар…

— Поняла, — вздохнула Дина. — Жалко. Могло быть реальное открытие.

— Могло, если бы эти сигналы означали что-то серьезное, — пожал плечами Костя. — Теорему Пифагора, например. Или ряд простых чисел. Тогда было бы ясно: сигналы внеземного разума. А печка… Засмеют…

Ленты наблюдений сложили в ящик Костиного стола, и когда полтора года спустя Костя защитил диссертацию на тему «Некоторые аспекты наблюдений неструктурированных точечных радиоисточников с синхротронным спектром», то, освобождая стол от ненужных материалов, он собрал ленты в мешок, посетовав на юношеское романтическое увлечение странными сигналами, и выбросил в мусоросборник.

Дина окончила университет с красным дипломом и осталась работать в обсерватории, расположенной в предгорьях Кавказа. Вышла замуж за своего научного руководителя Виталия Адольфовича Марцевича, кандидатскую защищать не стала (с двумя малышами не очень-то позанимаешься наукой) и никому не сказала о том, что несколько месяцев спустя после описанных событий, в одну из последних наблюдательных ночей перед уходом в декрет, она обнаружила еще одну последовательность сигналов от того самого точечного источника. Довольно длинную последовательность. Но больше сигналы не появлялись, а потом Дина ушла в декрет… И о том, что ей сказал Гоша, когда она отправила ему полученные данные, Дина не стала говорить ни Косте — к тому времени завлабу в Московском астрономическом институте имени Штернберга, — ни, конечно, мужу Виталику, очень скептически относившемуся к «научным потугам» жены.

— Ну… — промямлил Гоша, кое-как расшифровав текст. — Это, видишь ли, заключительная фраза. Так сказать, резюме. Всё главное было раньше, как раз после тех фраз о печке. Потом вы уже не наблюдали, верно? Мол, ну их, эти глупости. Ну вот. А печкой они, оказывается, называли свою звезду. Она остывала, и на планете становилось холодно. А эти передавали тем информацию, как с помощью ядерных реакций печку… ну, то есть звезду, разогреть. Типы реакций, формулы, режимы… Это в резюме перечислено.

Дина ахнула.

— Боже! И мы это пропустили!

— Выходит, так, — согласился Гоша, и в его словах Дине послышалось ехидство.

— Если я об этом расскажу на семинаре…

— Ага. Ты ж понимаешь…

Она понимала.

Тривиальная, в общем, история, верно? Не то, что история о том, как Энтони Хьюиш и его лаборантка Джоселин Белл открыли в 1967 году пульсары и полгода молчали, пока не убедились, что это всего лишь нейтронные звезды, а не какие-то несуществующие «зеленые человечки».