ПереКРЕСТок одиночества – 3

Глава первая

– Так ты не охотник теперь! – заметил сидящий в отапливаемом салоне вездехода Зурло Канич.

Я сидел к нему спиной и не видел его лица, но знал, что почти восьмидесятилетний крепкий старик нервничает. Настолько сильно переживает, что его даже потряхивает – как и его верного товарища Анло Дивича. Как и еще троих их соотечественников, закутанных в тряпки так плотно, что казались приткнутыми к стене коконами. Я знаю имена каждого из них, но они все время молчат, стараясь даже не шевелиться, и поэтому остаются для меня безликой живой массовкой.

Я сосредоточен на дороге. И на разговоре с Зурло и Анло.

Оба они граждане Луковии. Оба они сидельцы, что отбыли здешний тюремный срок от звонка до звонка – полные сорок лет отлетали внутри одиночных тюремных келий. Оба они были высажены на ледяных просторах, получив долгожданную свободу. И они же оба, оказавшись в Бункере, основанном и управляемом бывшими жителями моей родной планеты Земля, стремились оказаться среди своих – таких же, как они, выходцев из Луковии. Да… за моей спиной сидели два инопланетянина, что выглядели абсолютно обычными людьми. Разница в облике настолько невелика, что не сразу и обратишь внимание – первое, что сразу бросится в глаза, так это как бы расплющенные переносицы. Затем, уже заметив чуть необычный разрез глаз, удивишься тому, что щетина на верхних губах невероятно густая, прямо как сапожная щетка, а вот на щеках и подбородке она уже куда жиже, хотя той же длины. И только беззастенчивое разглядывание позволит заметить еще пару отличий – форма ушных раковин, чуть иные, будто приплюснутые затылки, удивительно крупные зубы. Но все это такие мелочи, что по ним никогда не опознаешь «чужих». А если и заметишь все эти несообразности, то скорее поинтересуешься, с какой такой далекой страны они родом. И если они, к примеру, коротко скажут, что мы, мол, с Исландии, Гренландии или там еще откуда – то ты и поверишь. Даже проверять не станешь, как там на самом деле выглядят коренные жители. Возможно, заглянув им под одежду, можно увидеть что-то более… иное… но я такой потребности в игре «найди сто отличий» не ощущал. Люди как люди.

Вот такие вот инопланетяне.

Одна из рас, что также, как и мы – земляне – обладает стойкостью к здешнему… шепоту… что вечно доносится от страшного Столпа, представляющего собой исполинскую ледяную колонну с плененным внутри невероятным существом колоссальных размеров…

Все мы рабы, что оказались непонятно где. Все мы застряли в крохотном промерзшем мирке, наполненном хищными тварями, что всегда рады полакомиться человечинкой. Все мы не больше чем крохотные муравьи, что населяют снежный мир-пончик, где в центре высится Столп, а внешние границы вроде как обозначены огромным валом из сбитых и упавших тюремных крестов. Что там за этими внешними границами – не знаю. Но очень хочу узнать. И уверен, что если жив буду – то обязательно узнаю.

– Ты не Охотник теперь, – повторил Зурло Канич, а сидящий рядом с ним Анло Дивич подтвердил это сдержанным странноватым возгласом, свойственным этой расе.

Возглас звучал как «вор-воур» и использовали они его часто и по любому поводу, когда требовалось выразить свое согласие с услышанным.

Прислушивался и приглядывался я с интересом, стараясь узнать и запомнить как можно больше мелочей. «Гора из песчинок, океан из капель, дом из бревен, а человек из мелочей складываются», – так говаривала моя бабушка.

– Я продолжаю охотиться, – не согласился я.

– Я об имени твоем. А не о роде занятий…

– Ух, как прозвучало, – тихо рассмеялся я и тут же поморщился от пронзившей лицо тупой боли.

Прошло три дня с той памятной встречи с Гарпунером Ахавом, а лицо заживать не торопится. Электротравмы и обморожение – наверное, одно из самых мерзких возможных сочетаний. Такое впечатление, что организм никак не может сообразить с чего начать регенерацию.

Потянувшись вперед, я опустил ладонь на торчащий из-под консоли управления синий рычаг и до щелчка опустил его, позволив затем вернуться обратно.

– Мы… у нас, – продолжил Зурло Канич, но вдруг запнулся и замолк ненадолго, чтобы продолжить через несколько секунд уже куда более смущенно: – Не знаю, интересны ли тебе слова усталого иноземного старика…

– Все мы люди, – покачал я головой. – Неважно, откуда ты. Неважно, как ты выглядишь и на каком языке говоришь. Даже твои слова… не так важны, чтобы придавать им слишком много значения.

– А что тогда важно?

– Действия. И самое главное – итог этих действий, – ответил я, сквозь толстые стекла кокпита глядя на медленно ползущую навстречу снежную целину. – Говорить можно что угодно. Как и обещать. А вот пообещать и выполнить – это вызывает уважение.

– Ты свое слово держишь.

– Мы пока не добрались.

– Уверен, что…

– Не загадывай, – чуть грубовато прервал я старика, но тот не обиделся и понимающе хмыкнул:

– Как говорят у вас – чтобы не сглазить. Не накликать.

– Не поэтому. Просто… такая слепая уверенность расслабляет. Заставляет отнестись с небрежением к делу.

– Ты удивительный человек, Охотник. Мое мнение и мои слова действительно не так важны, как мне бы порой хотелось. Я лишь старик, бредущий в потемках. А свеча моего разума уже изрядно ослабела.

– Учитывая, насколько хорошо изучен русский язык… не соглашусь, что свеча твоего разума начинает затухать…

– На изучение чего угодно у меня было сорок лет, – рассмеялся Зурло Канич. – Сорок неспешных размеренных лет, когда каждый час может тянуться целую вечность. На что еще тратить годы, как не на смиренное познание доступного? Мы – совокупность известного нам.

Я невольно вздрогнул, передернул под теплым свитером плечами, глухо пробормотал:

– И снова Фариа…

– Я… прошу прощения?

– Не читали? Роман «Граф Монте-Кристо». Авантюрный приключенческий роман французского автора.

Произнеся эти слова, я взглянул на изрядно распухшую сумку с личными вещами, лежащую рядом у моей ноги. Привычкам своим я не изменил, по-прежнему не расставаясь с самым важным. В сумке прибавилось вещей. Ведь два дня назад на обратном пути от Красного Круга я обдуманно позволил себе чуть отклониться от маршрута и навестить место крушения моего тюремного креста. Хотя обдуманно ли? Нет. Тут я кривлю душой – два с половиной дня от моей холодной продуманности действий мало что оставалось. Меня трясло и корежило, мне казалось, что я умираю, но я заставлял себя делать хоть что-то, двигаться куда-то, убираясь прочь от места схватки с Ахавом Гарпунером.

Я до сих пор окончательно не оправился. Но отлеживаться времени не было – хотя я позволил себе отлежаться целые сутки, когда…

– Соединяющий души, – внезапно произнес Зурло Канич. – Только эти слова подходят из вашего языка? Они самые простые… Еще есть слово «почтальон»…

– Почтальон вместо Охотника? – рассмеялся я и, вытащив из держателя высокий и только на треть полный стакан, сделал небольшой глоток сладкого крепкого чая.

– Нет-нет… м-м-м… ты особый человек… Это всего лишь совпадение, конечно. Да и мы не такие уж грешники, чтобы заслужить столь великую кару… но к тебе это подходит удивительно точно, мой друг, если позволишь так тебя называть.

– Вы очень хорошо изучили наш язык, – повторил я. – Так что за совпадение?

– Это из нашей истории. Возможно, не слишком интересно…

– Все лучше, чем заснуть на ходу, – заметил я.

– Что ж… мы расскажем. Хотя «Соединяющий души»… не совсем подходит.

– Спаситель! – предложил Анло и тут же смущенно закашлялся. – Или Спасатель… Проводник? Ведущий?

– Просто расскажите, что он делал, этот ваш проводник – и я пойму, как его назвать на нашем языке, – сказал я.

– Что ж, – повторил Зурло. – Что ж… Там…. Далеко-далеко отсюда, на нашей родине… тоже есть холодные снежные места. Есть места куда холоднее этого.

– Логично, – кивнул я и сделал еще один глоток чая.

– И эти места обширны. Я слышал, что на вашей планете есть два полюса – северный и южный.

– Верно. Гиблые места, где нет постоянных поселений – не считая научных станций.

– У нас все примерно так же. Но наша родина холодней. Снега и льда у нас больше. Конечно, все стремятся жить в самых теплых местах. Наш экватор… там нет таких тропиков, какие, как я слышал, имеются на вашей планете.

– У нас есть тропики, – согласился я, не став ему говорить, насколько сильно царапает мой слух словосочетание «ваша планета».

– Наша цивилизация… все наши страны… они заняли свои территории на экваторе подобно бусинам различного размера. Но речь не о нашем мироустройстве. Нет. Я хочу рассказать о нашей древней системе наказаний для особо тяжко согрешивших. Наказаний для преступников. Если тебе неинтересно, Охотник…

– Мне интересно.

Откашлявшись, Зурло что-то уточнил на своем языке у Анло, они вместе перебрали несколько слов и наконец-то история началась:

– Сейчас у нас… у них там… современная судебная система. Есть тюрьмы. Все как положено. Но до сих пор каждый из приговоренных к смерти может попытаться… может выбрать себе «ледяной забег».

– Звучит мрачно.

– Это действительно мрачно, Охотник. Но мы чтим эту традицию. Хотя на самом деле все очень просто – избравшего эту участь преступника увозят прочь от теплых мест. Его везут во льды и снега – в место, подобное этому. В место, подобное миру вокруг Столпа, где мы сейчас живем.

– Зачем?

– Его везут за многие километры. И чем серьезней его преступление, чем тяжелее его грех, тем дальше его увозят от обитаемых теплых мест. Также в зависимости от тяжести преступления рассчитывается количество еды, снаряжения и одежды, что будет позволено ему иметь.

– Кажется, я начинаю понимать…

– Как я и сказал – традиция мрачна, но проста. Приговоренный к смерти вправе попытаться искупить свою вину «ледяным забегом».

– Его увозят в гиблые места… и бросают там.

– Да.

– И он…

– Или она…

– Справедливо. И преступник должен…

– Ты правильно понял, Охотник. Оставленный в снегах преступник знает, в какой стороне находится спасение – ему указывают направление. Один раз.

– Вот сейчас я не совсем понял…

– Направление к спасению указывают лишь один раз, – терпеливо повторил Зурло Канич. – Компаса преступнику не оставляют. И если он потеряет направление… то будет блуждать среди снегов до тех пор, пока не умрет от голода или холода. В старые времена преступников оставляли в розе следов…

– Как-как?

– Я взял аналогию с розой ветров. Видимо, ошибочно… в старые времена преступник оказывался в месте, откуда следы лыж ведут в разные стороны. Это делалось специально.

– Чтобы он не мог выйти по следам к спасению. Чтобы у него не было путеводной нити.

– Да. В наши времена преступников доставляют по воздуху. Следов не остается. Но им указывают направление один раз. Поэтому в старые времена следы специально путались, скрещивались и разбегались. Им нельзя было верить, этим обманчивым линиям на снегу и льду.

– И каковы расстояния?

– Они разные. Зависит от…

– Я понял. Зависит от тяжести преступления. И какова дистанция за убийство?

– Нет-нет… не все так просто, Охотник. Нет фиксированной дистанции за то или иное преступление. Когда преступник выбирает «ледяной забег», по его делу назначается… сход? Совет?

– Комиссия? Новый суд?

– Да… да… собираются важные люди, что снова изучают его судебное дело. Кого он убил, по какой причине, какого возраста и пола была жертва, случилось ли, к примеру, изнасилование, и была ли смерть жертвы быстрой или долгой и мучительной…

– Хм… То есть убивший ребенка гад…

– У него почти не будет шанса спастись.

– Почти?

– Нельзя оставить даже такого за тысячу километров от жилых мест, одетого только в тонкую куртку и рваную шапку… понимаешь? Шанс должен быть всегда. Но иногда шанс этот призрачен… он столь же призрачен, как у нас здесь – каковы были наши шансы отсидеть все сорок лет в тюремном кресте и не умереть от болезни, не быть сбитыми Столпом…

– Понимаю, – кивнул я и допил чай. – Хорошо. Снабженный тем или иным снаряжением и пропитанием преступник оказывается брошенным в снегах. И дальше все зависит только от его стойкости и силы воли. Он должен пройти весь путь и если не сумеет – умрет, и никто не придет его спасать.

– Все так, Охотник. Ты понял правильно. Это всегда очень долгая и тяжелая дорога. И пока он идет по ней – он может подумать о своих грехах, он может вспомнить лицо убитого им и раскаяться…

– И как часто это удается? Выйти живыми в теплые места.

– Редко. Очень редко. И на это мало кто решается.

– Даже приговоренные к смерти?

– У нас убивают мгновенно и безболезненно. Секунда – и ты мертв. И у нас не предупреждают о времени смерти. Тебя казнят прямо в твоей же одиночной камере.

– Вот ты ел кашу… и вот ты уже лежишь головой на столе, так ничего и не успев понять?

– Да. Мучительное ожидание… и все же милосердная молниеносная смерть.

– Я понял, – медленно кивнул я. – Понял… но причем тут я?

– А ты бы попытался? Решился бы?

С помощью закрепленного передо мной зеркала заглянув в глаза сидящего позади старика, я ответил:

– Да. Даже если бы меня выгнали в снега голым и босым – я бы предпочел это, а не внезапную смерть за тюремным завтраком.

– Ты силен душой, Охотник.

– Но я так и не понял… Проводник? Соединяющий души?

– Сейчас ты все поймешь. Мы… не все… но многие из нас считают, что это как… «ледяной забег». Понимаешь? Нас сюда сослали искупать грехи. Это лишь символично… акт веры… а может. просто попытка придать смысла этому злобному безумию, что исковеркало наши жизни…

– Ты очень хорошо знаешь наш язык.

– Мой «ледяной забег» длился сорок лет и продолжается. Было время изучить многое, – горько рассмеялся Зурло. – Видишь ли, Охотник, преступник, что бредет в снегах… он не один. С ним всегда идет кто-то рядом. Мы его называем по-разному, много у него имен. Но он не проводник… и не указывающий путь… он просто идет неподалеку от тебя, иногда сближаясь и разговаривая.

– Это человек? Настоящий? Из плоти и крови? Или что-то вроде святого духа или ангела-хранителя?

– Вот! Ангел-хранитель! – воскликнул старик – Правильное название! Да! Но он не святой дух, нет. Он такой же, как ты – человек. Его задача – разговаривать с тобой. Понимаешь? Он всегда тот, кто опытен в снегах, кто может жить во льдах и не погибнет даже в лютую пургу.

– Профессиональный охотник?

– Кто-то такой, как ты…

– Я не профессионал, – покачал я головой, борясь с желанием впиться ногтями в зудящую щеку.

– Но однажды ты им станешь. И вот тогда ты был бы тем, к кому первым обратится… комиссия… что попросит тебя сопровождать преступника, избравшего «ледяной забег».

– Он может указывать ему путь?

– Нет. Это запрещено. Во всяком случае, не напрямую. Но он делает нечто куда более важное… он разговаривает. Он идет рядом с бредущим по снежным полям и разговаривает с ним. Они беседуют о разном – вот как мы сейчас с тобой. Он прислушивается к словам преступника, вглядывается в его лицо, оценивает каждый его жест. И заодно подбадривает, не дает…

– Угаснуть его духу, – вставил Анло. – Подбадривает!

– Да. Он подбадривает его. И иногда, когда сопровождающий видит, что преступник действительно раскаивается, проявляя при этом истинную стойкость духа… он может дать ему пару мелких подсказок. У вас, как и у нас, есть игра «горячо-холодно».

– Не говорит напрямую, но если раскаявшийся преступник идет в неправильную сторону, то ему могут подсказать…

– Да. Иными словами… иносказательно… Очень редко он может даже дать тебе немного еды.

– И он будет с преступником до самого конца?

– Да. И он же погребет его на месте смерти, если таковая случится. Заберет только голову.

– Мелочь какая…

– Это традиция. Чтобы ни у кого не возникло сомнения. Ведь они там одни – в снежной пустыне. Никто не должен сомневаться, что сопровождающий исполнил свой долг. И никто не вправе наблюдать за ними и слышать их слова. Они разговаривают днями и часами. Беседуют. О совершенном преступлении. О жизни. О всяких вроде бы неважных мелочах…

– И снова – причем тут я?

– Так ведь… ты точно такой! У меня мороз по коже побежал, когда ты начал задавать свои вопросы. О том, как мы себя чувствуем, что думаем, какое у нас настроение, что думаем о том и о сем… ты умеешь спрашивать и умеешь слушать. Ты очень внимателен, Охотник. Не пропускаешь даже мелочей. Будь ты там, у нас… тебе бы поручили это святое тяжкое дело сопровождения в «ледяном забеге». Вот поэтому я и сказал, что имя Охотник тебе больше не подходит. Ты… ты Равэйрэс… Но перевести невозможно. Но ближе всего – Последний друг. Последний спутник. А еще их называют Оценивающими и Решающими. Не знаю… но… мне прямо почудилось, что ты выносишь нам свой личный безмолвный приговор – помогать или нет, стоим мы твоей помощи или нет…

– М-да, – хмыкнул я, невольно завороженный этой мрачной традицией. – Преступника на мороз – и пусть бредет босиком по снегу, разговаривая за жизнь с… как там его?

– Равэйрэс… Их всегда очень мало. Они всегда живут в снегах, возвращаясь в тепло очень редко. Они улыбчивы и говорливы, но ничего не рассказывают о себе. Они любят одиночество. Они готовы помочь, но не бесплатно – считая, что любая помощь должна быть оплачена или заслужена. Они умелые слушатели и всего парой слов могут разговорить любого молчуна. Тебе никого не напоминает это описание, Охотник?

– Равэйрэс, – с мрачным смешком пробормотал я. – Нет. Я Охотник. А заодно водитель вездехода… Спасибо за красивую историю, Зурло. И тебе Анло. Поспите немного. И дорога станет короче.

Меня поняли правильно, и в машине стало тихо. Еще раз дернув за синий рычаг, я одной рукой открутил крышку термоса, налил себя еще горячего чая, сделал бодрящий глоток и опять вперил взгляд в медленно наплывающие снежные холмы. Глаза смотрят в ближайшее будущее, а вот мысли в недалеком прошлом – вернулись на три дня назад, когда меня, уже вроде бы отогревшегося, вдруг прихватило прямо в Красном Круге. Тогда я думал, что там и останусь навсегда…

Тогда, несколько дней назад, когда я впервые оказался в начавшем оживать промороженном вездеходе «чужих», меня внезапно отключило. Это случилось так же внезапно, как казнь смертника в Луковии. Бац – и ты уткнулся лицом в недоеденный тюремный завтрак. Я не упал, а просто обмяк в удобном водительском кресле и отрубился. Сколько прошло времени до моего прихода в себя – не знаю. Не было времени поглядеть на часы. Чувствуя холод, видя перед собой сотни пульсирующих звезд, что застилали мне взор, единственное, что я успел – дважды дернуть за синий рычаг под консолью управления. Я почувствовал ударивший по ногам поток теплого воздуха и опять отключился. Очнувшись в следующий раз, повторив манипуляцию с рычагом, я неловко сполз с кресла и растянулся на боку, исторгнув стон боли и облегчения одновременно – тело жутко затекло, меня пронзали мурашки, ныли суставы и шея, а перед глазами все так же пульсировали крохотные искорки звезд. И шепот… призрачный настойчивый шепот, что звучал в моей голове столь же усыпляюще и бодряще, как ночной северный ветер за стеной снежного убежища. Такой ветер гонит стылую снежную пыль поземки над мерцающим льдом с вмороженными телами глядящих в холодное звездное небо сидельцев…

Не знаю, что именно пытался донести Столп до моего измученного и израненного электричеством разума. Я не слушал. Мне было слишком плохо. Я провалился так глубоко, что кто бы ни звал меня оттуда, я бы не услышал. Или не захотел бы услышать.

Мне повезло. Я не умер. Именно повезло – хотя я ненавижу это слово, ведь произнося его вслух, приходится признавать, что это была слепая удача, а не результат продуманных четких действий. Хотя будь на моем месте кто-то «похлипше», как называла всех худосочных и болезненных моя бабушка, он вряд ли бы выжил. Но крепкое закаленное тело выдержало. И это снова убедило меня, что удача приходит к подготовленным.

Придя в себя в очередной раз, я чуть полежал неподвижно и вскоре убедился, что сейчас я проснулся, а не очнулся. Это открытие добавило мне сил, и я поднялся, всполз обратно на кресло и дернул за чертов рычаг. С губ само собой сорвалось:

– Пока больно – ты живой, пока тяжко – ты живой, пока горько – ты живой. Ох… – замолкнув, я зажал щеки и подбородок между ладоней и протяжно застонал.

Удар электротоком не прошел даром. Электротравма и была причиной моего долгого беспамятства. Но даже отлежавшись – без питья и еды, на металлическом полу – я все равно чувствовал последствия удара Ахава Гарпунера.

Самое противное – ноющая боль в челюстных и вообще в лицевых мышцах. Я не мог нормально владеть челюстью и – уверен – вряд ли могу сейчас нормально владеть мимикой, я чувствовал мелкую дрожь лица. Вскинув глаза, неожиданно увидел подтверждение своей теории – лицо отразилось в изогнутом длинном зеркале, закрепленном над стеклами кокпита. В нем отражался весь салон. И в нем отражался я – страшный, почерневший, с впавшими глазами на опухшем багрово-черном лице с двумя вздутыми ранами. Ладони горят огнем, пересохшее горло уже даже не саднит, но чувствуется, что с ним полный кошмар. Колено чуть затихло, а вот ребра пронзает резкая частая боль. Я сижу неподвижно, стараясь уподобиться роботу или там киборгу, что бесстрастно оценивает собственные повреждения и текущие возможности.

Заодно я пытался понять, почему меня вырубило с таким запозданием. Так и не придя ни к чему определенному, но поняв, что организму очень плохо – и в первую очередь от нехватки воды, я еще разок дернул за рычаг под консолью – пусть машина не остывает – и, хромая на обе ноги, поплелся к выходу из салона, едва сдерживая позывы организма…

Еще раз побывав в душе, через силу запихнув в себя пару кусков пеммикана и влив побольше воды, я принял имеющиеся лекарства, переоделся, затем неспешно и без всякой на то особой причины постирался… после чего разом почувствовал себя гораздо лучше. Вряд ли мои вялые действия и пара старых таблеток могли так улучшить мое состояние. Просто благодаря всему этому я вышел из состояния сонливости, вернувшись в стылую реальность.

Одевшись, подавил желание завалиться на ближайшую мягкую поверхность и подремать – хватит. Вместо этого я вернулся к гусеничной машине и занялся ее тщательным осмотром, баюкая в руках горячий и сладкий черный кофе. С каждым глотком мне становилось все лучше, и вскоре я убедился – не умру. Можно продолжать, Охотник, можно продолжать.

Внешне вездеход выглядел как наша земная техника времен конца девятнадцатого и начала двадцатого веков. Те же грубые жесткие очертания без малейших попыток сгладить углы. Зато прочность и тяжесть зашкаливают. Я не инженер, но с почти полной уверенностью могу предположить, что вездеход конструировали те же, кто занимался созданием невероятно надежных тюремных крестов. По сути это пустотелый стальной слиток. Крылья ему обрубили почти под корень, для чего-то оставив их зачатки. Мощное тупое рыло украшено сегментной полосой выпирающего стеклянного кокпита. Чтобы харя не зарывалась в сугробы и торосы, машина поставлена на высокие широкие гусеницы. Само строение траков какое-то странное… я не могу понять, в чем разница – я не техник-спец. Ясно лишь, что принцип тот же, что и у нас, а вот сами траки и катки выглядят чуть иначе. Гусеницы ничем не прикрыты, так что если на вездеход и можно вскочить во время его движения, то только сзади. А там имелся широкий откидывающийся люк – почти во всю заднюю стену. Тоже удобно. И тоже не ново. К заднице вездехода никаких вопросов не возникло, а вот к рылу были – и еще какие. Впрочем, стоило мне вспомнить ничуть не обтекаемую морду своего тюремного креста, и я отбросил все вопросы. Тут над обтекаемостью и аэродинамичностью, похоже, не особо заморачивались. Но летающим утюгам они и не требовались – они особо не маневрировали и не ускорялись. Вот и вездеход выглядит обычным куском металла на гусеницах. И в целом это логично – не такие уж здесь большие расстояния. А в те времена, когда здесь все только начиналось, уверен, что снега и льда было куда меньше, а местность была ровнее.

Допив кофе, я прекратил наматывать круги вокруг машины и забрался внутрь – через боковую широкую дверь, что вела в салон. Третий и последний выход я заметил не сразу – он был расположен в полу. Зато открывался он просто – требовалось лишь отжать на себя по скобе с двух сторон, и стальная плита легко поднималась на шарнирах, открывая доступ к пространству между гусеницами.

В самом салоне не было ничего, кроме пары приваренных к стенам широких стальных лавок. В кабине управления имелось три кресла. Причем центральное предназначалось для водителя, а два боковых явно отводились для пассажиров или наблюдателей, что в принципе равнозначно. Я так решил по причине отсутствия перед боковыми креслами каких-либо приборов или органов управления. Зато там имелось по небольшому квадратному столику, что идеально подходил для произведения записей. Ну или кофе поставить можно – были соответствующие отверстия. Перед центральным креслом – с подлокотниками – два рычага и две педали. Это не считая еще нескольких кнопок и рычагов на консоли управления. Еще имеются два явно не сенсорных мерцающих экрана, на которых не было изображено ровным счетом ничего – просто желтое ровное свечение. С этим придется разобраться позже – если машина вообще на ходу. Ведь гараж пуст – не считая этого вездехода, все прочие машины исчезли.

За время изучения машины я отыскал несколько отсеков, что явно были предназначены для хранения различных предметов. Всего таких нычек обнаружилось пять – все внутри салона. Самые большие расположены в полу, те, что поменьше – под столиками по сторонам консоли и в подлокотниках водительского кресла. Четыре отсека пустовали – там даже пыли не было. А в том, что под моим левым подлокотником, отыскалась прямоугольная деревянная – деревянная! – коробка, украшенная инкрустацией из цельного красного круга. Коробка деревянная, круг из какого-то минерала – но это навскидку. Но точно не пластик. Простенький откидной запор, а внутри различные коробочки и прозрачные колбочки. Были и почти знакомые на вид блистеры из блестящей фольги. Много поясняющего и явно сложного текста на непонятном мне языке. Аптечка. Тут и думать нечего – штатная аптечка вездехода.

Чуть позднее отыскались еще три отсека – они были снаружи. Два из них скрывались в тех самых обрубках крыльев и были самыми большими. Еще один находился на крыше вездехода и представлял собой неглубокий, но широкий отсек, что прикрывался крышкой с тремя запорами. Верхний хранил в себе непонятные запчасти – это я понял сразу. «Крылатые» отсеки несли в себе груз штатного инструментария и запчастей. Все было так аккуратно размещено, что еще оставалось достаточно пространства для дополнительного груза. Опять же машина выглядела такой мощной и крепкой, что вполне могла взять негабаритный груз прямо на крышу – там имелись проушины для крепления троса.

Почувствовав приближение очередного приступа, я забрался в машину и расположился на водительском кресле. Торопливо дернул за синий рычаг и приготовился к худшему – опять провалюсь в бессознанку. Взгляд невольно упал на «чужую» аптечку – там наверняка есть средства помощнее моего парацетамола и аспирина. Но я не в настолько отчаянном положении, чтобы прибегать к столь… крайнему средству.

Обошлось. Накатила ватная слабость, попер пот, но вскоре приступ прошел, и я почувствовал облегчение. И радость – ведь я остался в сознании, а симптомы были выражены гораздо слабее. Хотя все равно страшновато – нельзя забывать, где я нахожусь и что полагаться могу только на себя.

Окончательно придя в себя, вернулся к делам, и первая же посетившая меня мысль была крайне корыстной – отсюда надо вынести как можно больше всего. Не факт, что однажды я сумею сюда вернуться. Поэтому надо тащить то, что поддается, а что не поддается – отвинчивать, отрывать и опять же тащить. Оборудование в приоритете. И ведь я даже дернулся к выходу из салона, но… остановился и тихо рассмеялся.

Наивный, наивный жадный Охотник.

Оборудование? Тащить и тащить?

А на чем? Пока что из гарантированного у меня есть только нарты и собственные ноги.

Вездеход?

Пока что это просто гусеничный памятник наподобие тех отработавших свое старичков, которых подкрашивают как дешевых кукол и ставят у дорог – красивые, внешне могучие, но уже никогда не двинутся с места самостоятельно. Я помню себя мальчишкой – однажды забрался в такой вот памятник, пролез в кабину и с робостью нажал на какой-то пыльный холодный рычаг. Нажал и сжался – сейчас машина загудит и поедет! Ух как меня будут ругать…

– Рычаги, – пробормотал я, садясь ровнее в кресле водителя. – Они с детства со мной, да? Ну что, железный инопланетный друг… скучаешь? Твои тебя бросили – а я вот подобрал. Хочешь еще побегать по снежной пустыне, дружище?

Пока говорил, глаза и руки рыскали по консоли, быстро отметая явно не те варианты. Тут не должно быть ключей зажигания. Это военная исследовательская машина. Тут все должно быть очень просто – сел, ткнул кнопку, вжал педаль – и поехал. Это логика. Ну или рычаг от себя – и поехал. В бортовых системах вездехода уже есть энергия – я много раз дернул рычаг. Так что осталось найти и… Чуть подсвеченная овальная кнопка прямо над синим рычагом – логично же! – притянула мое внимание. Именно ее я и нажал без малейших колебаний.

На мгновение поток ласкающего ноги горячего воздуха прервался… а затем машина успокаивающе едва слышно зарокотала, где-то подо мной зашумели шестерни, запуская таинственный механизм. Это ведь не двигатель внешнего сгорания. Хотя смазка ведь нужна? Наверное, нужна… но пока главное – это понять, удастся ли мне сдвинуть машину с места…

Первая педаль никак не отреагировала. А вот вторая педаль… подавшись вниз, она щелкнула и встала на позицию. И тут же машина рывком дернулась вперед и пошла со скоростью медленного пешехода – хотя тогда мне показалось, что мы полетели! Я торопливо ткнул педаль, и она ушла глубже, щелкнув еще раз. Машина ускорилась. Чисто инстинктивно я нажал вторую педаль, и тут же произошло следующее – вездеход замедлился. Я нажал еще раз… еще один щелчок. И мы остановились. Утирая пот, я качал головой и смеялся, глядя на запертые створки, что находились в десяти сантиметрах от кокпита вездехода. Чуть не произвел бравый таран…

Ладно. С педалями я разобрался. Судя по всему, это переключатели скоростей. Считай, коробка передач. Рычаги – стопорят ту или иную гусеницу. Так вездеход разворачивается. А задняя скорость? Не вижу тут отдельного рычага, педали или кнопки для заднего хода. Надо разбираться… пожалев, что кофе закончился, я чуть запоздало поместил на колени увесистую книгу с толстыми листами – найдена в левом большом багажнике, причем лежала в особом тряпичном чехле с ремнем для носки. Поищем картинки…

Картинок нашлось больше чем текста. Не став тратить время на попытку разгадать таинственные буквы треугольного формата – так я классифицировал для себя этот странный язык, где каждая отдельная буква вписывалась в треугольник, что состоял в свою очередь из черточек, квадратиков и прочей вписанной в него мелочи. И не факт, что это буква – тут я торопиться не стану. На нашей планете тоже есть языки, где каждый символ – это отдельное слово. Смущало еще кое-что – я видел немало слов на стенах, дверях и полах исследованных мной уже двух «иных» сооружений. И там буквы были не такие. Уж точно не треугольной формы.

Зато картинки порадовали – их тьма. Все четко пропечатанные, все строго последовательные и явно рассчитанные на то, что однажды за рычагами управления вездеходом может оказаться кто-то вроде молодой неопытной лаборантки, что так же далека от техники, как я сейчас от дома.

За изучением первых нескольких листов полчаса пролетели незаметно. Пробежавшись по отмеченным как особо важные картинкам еще разок, я поддал тепла доказавшей свою работоспособность машине и выбрался в гараж. Я уже знал, что вот так просто сесть, дать по газам и уехать не получится.

Вскрыв боковой технический отсек, я нашел в полу и отщелкнул пару запоров, после чего внутренняя стенка вместе с двумя полками просто поднялась, как багажник машины. Подперев их специальными стойками, обнаружившимися в нужных стенных пазах, где они были закреплены чем-то вроде задвижек, я присел и задумчиво уставился на открывшуюся моему взору здоровенную прозрачную емкость. Знакомое бронестекло, что к тому же усилено частой стальной решеткой. За стеклом бурлит – реально кипит – горячая прозрачная красная жидкость, что до жути напоминает вскипяченную кровь. Хотя почему «напоминает»? Это и есть кровь – машинная. Это смазка. Но в этом мире, судя по стрелкам на картинках, что вели к мониторам, энергетическим цепям и прочей внутренней требухе, смазка выполняет немало дополнительных функций и служит еще и чем-то вроде энергопроводящего густого геля. Я толком не разобрался и решил называть ее так, как она выглядела – кровь.

На прозрачной емкости был четко указан зеленой жирной отсечкой нормальный уровень. Убедившись, что смазки маловато, я выбрался наружу и поднял с пола заранее вытащенную штуковину, что больше всего походила на сложенную раскладушку. Следуя запомненным инструкциям, я открыл пару запоров, надавил в одном месте, а в другом потянул. В моих руках оказалась двухколесная тележка с высокими ручками. С ней я и направился к углу гаража, отмеченному поделенным вертикально пополам красно-зеленым квадратом. Там, как и было обещано священной книгой инструкций, я отыскал скрытую изморозью сдвижную дверь. Сумев отпереть, не скрывая радости, воззрился на небольшой складик с тремя стеллажами, большая часть которых была занята примерно пятидесятилитровыми консервными банками… другого сравнения я не нашел для этих емкостей с зелено-красными квадратами на каждой стороне. Нагрузив тележку двумя банками, я без проблем откатил их к вездеходу. Взяв из багажного отсека еще три широкие стойки, соединил их, как положено, закрепил одним концом на гусенице, а другой упал на пол. По получившемуся трапу я легко поднялся сам и завез тележку, что с четкими щелчками поднималась по пазам. Для проверки я отпустил ручки… и тележка осталась на трапе. Реально справится и малосильная лаборантка.

Заправка… залив смазки… был прост и скучен. Скатив одну банку, я поместил ее в зелено-желтый круг с отверстием посередине, после чего выдвинул из стены и разложил рычаг, на который с силой надавил. На банку опустился тяжелый рычажный пресс, одновременно внутри что-то лязгнуло, банка дрогнула, и на этом все кончилось. Продолжая удерживать рычаг, я терпеливо ждал и смотрел на прозрачный бак, где медленно повышался уровень алой кипящей жидкости. Чтобы не терять время попусту, я перекатывал в голове все узнанное из инструкций.

Смазка – твердая.

В банках она представляет собой что-то вроде отформованного куска красного камня. Можешь с ней делать что угодно, хоть сиди на ней или в духовку горячую закинь – она жидкой не станет. В жидкую форму смазка переходит только при подаче на нее энергии – и насколько я понял, речь не только об электричестве, а еще и о той энергии, что я передаю во внутренние системы, когда нажимаю на рычаг.

В моем новом вездеходном быту это означает следующее – «холодный» вездеход с места не двинется. Смазка находится в большинстве его узлов и сочленений. И без энергии она просто облепляет все его подвижные части, как закаменевшая смола. Поэтому, прежде чем трогаться с места, надо выждать не менее пяти минут, трижды за этот период дернув за синий рычаг или два других рычага, что дублировали его функцию и были расположены в основном салоне машины.

Эти знания приводят к следующему грустному выводу – вот так просто выбежать, впрыгнуть в «непрогретую» машину и поскорее убраться от опасности просто не получится. Чтобы избежать подобного и не оказаться в опасной зоне без возможности ее покинуть, в инструкции настоятельно рекомендовалось в любых вылазках оставлять в машине дежурного водителя или хотя бы «живую батарейку». На картинке был нарисован скучающий парень с книгой на коленях и рукой на рычаге – сидит в салоне, пьет кофеек, ждет возращения основной бригады исследователей и не забывает поддерживать машину в «горячем» состоянии. Хотя это не так уж и трудно – спустя какое-то количество первых нажатий – еще не разобрался, какое конкретно – рычаги перейдут в состоянии «запертости», как на крестах, и доступными будут становиться только при необходимости. Тоже разумно – если передуть резиновый шарик, то он просто лопнет.

Подняв рычаг, я убрал опустевшую банку и поместил на ее место полную. Вдавил рычаг и опять замер, дожидаясь, когда «каменная» смазка перейдет в жидкую форму и всосется в прозрачный бак. На меня снова накатил приступ, и опять я сравнил себя с аббатом Фариа, пока висел на рычаге, радуясь, что все случилось именно в этот момент.

Чуть придя в себя, вернулся к инструкциям.

Поломки.

Вот одна из самых страшных угроз. Вездеход сложнее тюремного креста – у него больше подвижных частей, многие из которых к тому же находятся снаружи и взаимодействуют с внешней средой. Все это повышает скорость и степень износа. А особо крупные снежные медведи обладают такой силой, что вполне могут что-то сотворить даже с выглядящими несокрушимыми стальными гусеницами.

Ну…

Инструкция относилась к поломкам… оптимистично-фаталистично, я бы сказал.

Первый раздел был веселым – там описывались рядовые нештатные ситуации, которые можно было решить силами экипажа. Открыть один лючок, проверить второй, прочистить тот канал, открутить вентиль, перейти на резервный энергорычаг в случае поломки основного. Как заменить лампу фонаря, как правильно выдрать из траков застрявшую там серьезную помеху – и с помощью какого штатного инструментария.

А вот второй раздел был куда печальней – там просто описывалось поведение вездехода при таких-то и таких-то ситуациях, а затем следовал один и тот же совет – одеться, снарядиться, накинуть на плечи рюкзаки, связаться воедино, взять оружие наизготовку и покинуть машину. Домой пешком. Потому что в полевых условиях такую поломку не исправить. И в каждом из таких случаев экраны в кабине загорались тревожно-красным. Так что как только кабину зальет багровым светом – пора бежать.

Но оптимизм составителей инструкции радовал. Все сводилось к двум советам.

Поломка такая-то? Не беда! Берем и чиним!

Поломка такая-то? Не беда! Руки в ноги – и валим!

Третий раздел я пока особо не изучал, но там было немало информации об оказании первой помощи тем бедолагам, кто попадут под струю кипящей красной смазки. И судя по гримасам закапываемых в снег страдальцев, это будет невероятная боль. Хотя неудивительно – кипящее масло это жуть.

В четвертый раздел я едва заглянул – и первое, что увидел, так это явно какую-то энергопушку, что установлена на крыше вездехода. У меня такой не было. Найдется ли она где-нибудь в гараже? Судя по размерам – вряд ли. Но я поищу. Я обязательно поищу…

Закончив с загрузкой смазки во внутренние системы, я закинул пустые банки в салон и… бодро похромал с тележкой обратно к складу. В голове уже крутились схемы загрузки салона, и я уже знал, что пока не опустошу весь найденный склад и не перегружу его в вездеход, я другими делами заниматься не стану. Спохватившись – голова еще чуток тупит после электроудара – вернулся обратно и дернул за синий рычаг. Машина должна оставаться «горячей».

Таская банку за банкой, я размышлял о разном, но только не о постороннем – не позволял себе сбиться с мысленного курса. Все мои мысли были посвящены машине.

Как много смазки жрет?

Каковая максимальная скорость?

Как быстро странная смазка снова кристаллизуется, если закончится запас энергии?

Вопросов в голове крутилась уйма, и большую их часть я записал на отдельном листе, выуженном из собственной сумки.

Пока голова думала – тело работало. Приступы болезненности никуда не делись, но становились все реже и слабее. Организм работал как отлаженный механизм – сказывались часы тренировок. Ну и сама ситуация заставляла быть максимально собранным.

Закончив со смазкой – двадцать три банки – я занялся контейнерами, осторожно загружая и перевозя их к вездеходу, где и оставлял рядом с пока закрытым основным задним люком. Я увезу отсюда все, что можно увезти. Закончу со складом, загружу все в салон, затем наспех перекушу и продолжу мародерствовать уже в основных помещениях. Надо спешить – я пока здесь, а голова уже там, в ледяных стылых пустошах, на пути обратно к Бункеру и к Апостолу.

Трудись, Охотник. Трудись…

Мне удалось сорвать джекпот и выжить. Осталось суметь воспользоваться плодами победы…