Переписка С.Д. Довлатова с И.П. Смирновым

ПЕРЕПИСКА С.Д. ДОВЛАТОВА с И.П. СМИРНОВЫМ

Нет особой необходимости специально представлять читателям «Звезды» авторов печатаемой нами эпистолярной повести о жизни и мнениях двух наших соотечественников на Западе в 1980-е годы: произведения обоих — и Сергея Донатовича Довлатова, и Игоря Павловича Смирнова — последние три десятка лет регулярно печатаются в нашем журнале. Оба оказались на Западе почти в одно и то же время, оба перед тем сначала учились на филфаке Ленинградского университета, а затем приятельствовали в близких друг другу компаниях. Они ровесники и в эмиграции оказались приблизительно в одно и то же время: Сергей Довлатов с матерью Норой Сергеевной Довлатовой и фокстерьером Глашей в конце августа 1978 года улетели из Ленинграда в Вену, а затем в Нью-Йорк, где уже находились его жена Елена Довлатова и дочь Катя; Игорь Смирнов, добившийся в Ленинграде заключения брака с немецкой слависткой Ренатой Длринг, оказался в «отказе», так как допустить его выезд вместе с женой за пределы СССР власти ни в коем случае не желали. В результате Рената Длринг-Смирнова вынуждена была вернуться в Мюнхенский университет, где работала, одна. Зная об ожидавших его испытаниях и не желая подводить коллег, Игорь Павлович увольняется из Пушкинского Дома, из Сектора древнерусской литературы Д. С. Лихачева, и на полтора года становится «отказником». В советское время женитьба на иностранке, да еще с отъездом на жительство во «враждебный лагерь», автоматически переводили гражданина страны в разряд «отщепенцев», а те, кто с ним общался, в первую очередь его сослуживцы, заподозривались как минимум в нелояльности. Наконец 4 января 1981 года Игорю Смирнову удается вылететь из Ленинграда в Гамбург и стать в глазах надзирающих за населением органов «эмигрантом», каковым он никак не был, сохранял — и сохранил — отечественный паспорт. В ФРГ он получил профессорскую должность в университете города Констанц, в ней он пребывал во все время, захватившее его эпистолярный диалог с другом молодости.

Сергей Довлатов однажды признался: «Я, наверное, единственный автор, который письма пишет с бульшим удовольствием, чем рассказы». Тем более с удовольствием редакция «Звезды» регулярно их печатает. Игорь Павлович, не воспротивился присоединить к ним его собственные страницы, хранящиеся в семейном архиве Сергея Довлатова в Нью-Йорке. Настоящая публикация приурочена к знаменательной дате — 80-летию одного из наиболее чтимых нами русских прозаиков конца ХХ века.

Благодарим Елену и Катерину Довлатовых за разрешение и содействие в этой публикации. Небольшие купюры в ней сделаны в случаях, когда отзывы участников диалога или описания каких-то ситуаций могут оскорбить чувствительность упоминаемых лиц или их близких. К сожалению, несколько писем Игоря Смирнова к Сергею Довлатову, судя по содержанию и датам переписки, пока не найдены. Письма печатаются с сохранением своеобразного синтаксиса и некоторых стилистических особенностей речи конфидентов. Курсивом выделен текст, написанный от руки.

Редакция

***

1. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

от Толи Гейхмана[1] ты, возможно, знаешь, что я теперь (уже 7 месяцев) живу в Мюнхене. Тем не менее только что я побывал в Л-де (был там в течение недели в странной для меня роли интуриста). И теперь спешу передать тебе то, что услышал от Андрея Черкасова.[2] Оказывается, твоя мама стала наследницей небольшого состояния (1000 или чуть больше рублей). Это выяснилось после смерти Нины Николаевны.[3] Это какие-то деньги, которые завещала общая подруга Н. Н. и твоей мамы. Они лежат на счете № 01 71 12, в сберкассе 1879/046, Большой проспект Петроградской стороны, д. 31. Если ты и Нора потребуете эти деньги от сов. власти и тем более если вы получите их, то все будут рады. Разумеется, при этом не нужно ссылаться на то, что сведения о вкладе ты получил от Андрея и от меня (я хочу и дальше навещать нашу родину). После Мюнхена Л-д показался грязным, но в то же время стало ясно, что это как-никак бывшая имперская столица (чего раньше я не понимал). Друзья живут тем лучше, чем дальше они от филологии и литературы. Андрей с Варькой[4] выглядят прямо процветающими. Я тоже старался выглядеть процветающим, приехав в Л-д, но это плохо получалось, п<отому> ч<то> я очень устал от работы (преподаю в университете, Констанц). Мы с Ренатой[5] (жена видела тебя один раз на Невском перед самым твоим отъездом, когда ты только что отбыл 15 суток)[6] были бы, конечно, безумно рады увидеть тебя в Мюнхене. Даже и непьющего.

Передавай приветы всем американским ленинградцам, с кем знаешься и кто знает меня.

Чуть не забыл самую свежую новость: Костя Азадовский[7] — в Магадане (я думаю, что его послали туда только для того, чтобы отомстить матери,[8] к<отор>ая вела себя активно во время следствия и к<отор>ая теперь не сможет навестить его в лагере).[9] Ну, всех благ!

11. 8. 81. Игорь

1. Анатолий Исаакович Гейхман (род. в 1937) — приятель С. Д. и И. С. с университетских времен, эмигрировал, в описываемое время сотрудник «Радио Свобода», чаще называемого участниками переписки «Либерти» («Liberty»).

2. Андрей Николаевич Черкасов (род. в 1941) — физик, сын актера Н. Н. Черкасова, приятель С. Д. с детских лет.

3. Нина Николаевна Черкасова (1907—1980) — актриса, жена Н. Н. Черкасова.

4. Варвара Владимировна Ипатьева, жена А. Н. Черкасова.

5. Рената Дёринг (Johanna Renate Döring-Smirnov) — немецкий филолог, славист, работала в Мюнхенском университете, жена И. С.

6. Довлатовы улетели из ленинградского аэропорта «Пулково» в Вену 24 августа 1978. Перед этим по фальшивому обвинению в сопротивлении милиции С. Д. был арестован на 15 суток.

7. Константин Маркович Азадовский (род. в 1941) — переводчик, историк литературы, германист, с университетских времен друг С. Д. и И. С. В декабре 1980 арестован в Ленинграде по фальшивому обвинению (подброшены наркотики), осужден на два года лагерей и отправлен в Магадан.

8. Лидия Владимировна Азадовская (1904—1985) — историк литературы, библиограф.

9. В Магаданский следственный изолятор этап, в котором находился К. А., прибыл 18 июля 1981.

***

2. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

20 авг. <1981>

Дорогой Гага!

Очень рад твоему письму. Наследством постараемся завладеть.

Костю жалко. Мы о нем писали.[1] Он, как и Мандельштам, «не создан для тюрьмы».[2]

Как ты, наверное, знаешь, арестовали еще и Сеньку Рогинского.[3] Он занимался «Хроникой» и «Памятью».[4]

Всем американским ленинградцам о тебе сообщаю. Больше других оживилась некая Тоня Козлова.[5] (Работает у нас корректором.) Крупная женщина, похожая на императрицу. Я ее по Ленинграду не очень хорошо помню, но она как-то озорно и странно улыбается, из чего я заключаю, что, возможно, кто-то из нас с ней — интимно дружил.

Бродский достиг полнейшего Олимпа. Хапнул «Премию гениев», это 200 000 на пять лет, что-то вроде гранта. Однажды мы пошли в индийский ресторан, и Бродский привел старичка-американца, который оказался Робертом Пеном Уорреном.[6]

Иосиф крайне подобрел, многим помогает, величие плюс деньги очень ему к лицу.

Шмаков[7] совершенно ушел в американские сферы. Организовал себе непостижимо изощренную сексуальную жизнь. Его книга о Барышникове продается хорошо.

Люда Штерн[8] (знаешь такую?) стала писательницей. По-моему, зря.

Ася Пекуровская[9] не меняется. Я ее видел в Лос-Анджелесе. Выглядит очень хорошо. Живет в Орегоне. Занимается этим вашим структурализмом, что весьма странно характеризует американскую науку. Ее дела не слишком хороши. Из калледжа[10] вроде бы увольняют. Расчет на Васю Аксенова не оправдался. Вася наконец развелся с женой, побывав в Америке, обнадежил Асю, затем вернулся в Москву и женился на другой женщине, к которой очень привязан.

Игорь Ефимов[11] стал бизнесменом. До этого работал в «Ардисе» у Проффера.[12] Сейчас открыл полиграфическое дело. Подобных русских начинаний масса, даже у меня есть крошечная типография, но простые Игоревы качества — честность и пунктуальность — создают ему на общем говенном фоне явные преимущества.

Лева Поляков[13] беден, продолжает быть учителем жизни, но бросил абсолютно больную жену.

Боря Парамонов[14]<…> сильно выпивает, умудряется где-то раздобывать крепленые вина <…>.

Шемякин[15] богат, симпатичен, психически невменяем, раз восемь лечился от пьянства. Остальные ленинградские художники сильно бедствуют. Кроме Целкова[16], ведущего себя хорошо, скромно и правильно.

Марамзин[17] зачем-то втесался в Максимовскую клику[18], участвует в политике, сражается за Солженицына (который их всех все равно не замечает), но в литературных делах Володя по-прежнему действует хорошо…

Прости, если не упомянул кого-то, и наоборот — упомянул незнакомых тебе людей.

Дар[19] умер. Кирилл Успенский (Косцинский)[20] снова женился на молодой барышне, теперь уже — американке Джоан. Не знаю, чем он их завораживает. Может, ненормативной лексикой? У него хорошая позиция в Гарварде.

Гарик Орлов[21] преподает свое музыковедение. Леша Лосев (Лифшиц)[22] — профессор (полный) в Дартмуте…

Как бы залучить тебя в наш город-спрут? Если бы ты хоть немного публиковался в русских изданиях! Я понимаю, что тебе это ни к чему. Но, может, есть какие-то статьи, заметки, реплики, что угодно, не политические, а литературные. Если бы ты публиковался в Америке, можно было бы воткнуть тебя в какую-тo конференцию, оплачивающую дорогу. Я понимаю, что русские публикации ничего не дают, но вдруг есть какие-то материалы, которые все равно лежат. Если же у тебя что-то опубликовано в Европе, пусть самое научное и не газетное, мы бы под каким-либо предлогом перепечатали, и я бы поговорил с Бродским и Проффером. Проффер сейчас прибрал к рукам всю амери<канскую> славистику, а у меня с ним хорошие отношения. Подумай.

Нью-Йорк — поразительный город. Здесь действительно убивают, но — определенных людей, в определенное время и в строго определенных местах. Лично я купил два пистолета[23], итальянский и местный. Тяжелый держу дома, легкий ношу в портфеле. Как ни странно, это успокаивает.

Моя жена Лена собралась рожать.

Обнимаю тебя. Привет Ренате.

Твой

С. Довлатов

P. S. Напиши о своих делах. Пришли фотографию, я ее повешу над столом.

С.

P. P. S. Посылаю два последних номера газеты и один старый — юбилейный, как бы — сувенир.[24]

1. Нью-йоркская русскоязычная газета (еженедельник) «Новый американец», главным редактором которой был С. Д., писала о деле К. М. Азадовского в 1981 несколько раз: 14—20 января (обращение «Писателям, людям искусства, ученым!», подписанное И. Бродским, С. Д. и др.), 27 января—2 февраля; 10—16 марта и др.

2. Илья Эренбург, со слов М. А. Волошина, пишет, что, когда в Крыму Осип Мандельштам был арестован врангелевской разведкой, он сказал в тюрьме надзирателю: «Вы должны меня выпустить — я не создан для тюрьмы» (Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь. В 3 т. М., 1990. Т. 1. С. 308).

3. Арсений Борисович Рогинский (1946—2017) — ленинградский историк, правозащитник, один из инициаторов сборников «Память», все выпуски которого создавались при его непосредственном участии. 12 августа 1981 арестован и 4 декабря приговорен к четырем годам лишения свободы.

4. Неподцензурные периодические издания, готовившиеся в Москве и Ленинграде: «Хроника текущих событий» — правозащитный информационный бюллетень, выходивший в 1968—1983; «Память» — исторические сборники, печатавшиеся за границей (1976—1982). После ареста А. Б. Рогинского их сменило такого же типа серийное издание «Минувшее».

5. Антонина Николаевна Козлова (1940—2001) — историк, в 1978 эмигрировала, в Нью-Йорке занималась реставрацией фарфора, икон, живописи и др. С. Д. что-то путает: корректором она не работала, во всяком случае официально нигде им не числилась.

6. Роберт Пенн Уоррен (Worren; 1905—1989) — американский писатель. В дальнейшем справки о людях и событиях, с которыми С. Д. и И. С. житейски не связаны и сведения о которых без труда отыскиваются в Википедии, в сносках не приводятся.

7. Геннадий Григорьевич Шмаков (1940—1988) — переводчик, балетный критик, с университетских времен приятель И. Бродского, К. Азадовского и др. В 1975 благодаря фиктивному браку с американкой уехал в США. Автор книги о Барышникове: Smakov G. Baryshnikov: from Russia to the West. N. Y., 1981.

8. Людмила Яковлевна Штерн (род. в 1935) — геолог, в 1976 эмигрировала в США, где стала писать прозу, в том числе мемуарную («Довлатов — добрый мой приятель». СПб., 2005). Ленинградская приятельница С. Д., Бродского и др.

9. Ася Марковна Пекуровская (род. в 1940) — первая жена С. Д., окончила филфак ЛГУ, в 1973 вместе с дочерью эмигрировала в США. Автор мемуарной книги «Когда случилось петь С. Д. и мне» (СПб., 2001).

10. С. Д. пишет «калледж», следуя американскому произношению слова «колледж» («college»).

11. Игорь Маркович Ефимов (1937—2020) — прозаик, с 1978 в эмиграции, создал издательство «Эрмитаж» («Hermitage»), приятель С. Д. с ленинградских времен. В «Эрмитаже» у С. Д. напечатаны «Зона» (1982) и «Заповедник» (1983).

12. Карл Проффер (Proffer; 1938—1984) — американский славист, в 1971 вместе с женой Эллендеей Проффер основал издательство «Ardis Publishing», печатавшее неподцензурные сочинения русских авторов. У С. Д. в «Ardis Publishing» напечатаны: «Невидимая книга» (1977, с нее началось издание книг C. Д.; на английском «The Invisible Book», 1979), «Наши» (1983) и «Ремесло» (1985) — с посвящением «Памяти Карла».

13. Лев Евгеньевич Поляков (род. в 1934) — фотограф, в 1973 эмигрировал, знакомый С. Д. с ленинградских времен.

14. Борис Михайлович Парамонов (род. в 1937) — историк философии, культуролог, с 1977 в эмиграции, ленинградский знакомый С. Д., в начале 1980-х внештатный сотрудник «Радио Свобода» и Би-би-си, с 1986 в штате «Радио Свобода».

15. Михаил Михайлович Шемякин (род. в 1943) — художник, в 1971 выслан из СССР, ленинградский знакомый С. Д.

16. Олег Николаевич Целков (1934—2021) — художник-авангардист, знакомый С. Д., с 1977 жил во Франции.

17. Владимир Рафаилович Марамзин (1934—2021) — прозаик, с 1975 в эмиграции, издатель (с Алексеем Хвостенко) журнала «Эхо» (Париж, 1978—1986), ленинградский приятель С. Д.

18. Имеется в виду окружение Владимира Емельяновича Максимова (1930—1995), с 1974 главного редактора журнала «Континент», в котором с начала 1980-х велась агрессивная кампания против А. Д. Синявского и группы близких к нему писателей.

19. Давид Яковлевич Дар (1910—1980) — писатель, в Ленинграде много помогавший независимой литературной молодежи, в том числе С. Д., в 1977 эмигрировал в Израиль.

20. Кирилл Владимирович Успенский (литературный псевдоним — К. Косцинский; 1915—1984) — прозаик, создатель обширного словаря неформальной русской лексики, в 1960 был арестован и осужден на 5 лет лагерей за антисоветскую пропаганду и т. п. С. Д. познакомился с ним в Ленинграде после его досрочного освобождения в 1964.

21. Генрих Александрович Орлов (1926—2007) — музыковед, с 1976 в эмиграции, ленинградский знакомый С. Д.

22. Лев Владимирович Лосев (наст. фамилия — Лившиц, до эмиграции в 1976 печатался как А. Лосев, в американском гражданстве Lev Loseff; 1937—2009) — поэт, эссеист, литературовед, с 1979 профессор Дартмутского колледжа, ленинградский приятель С. Д.

23. Красочный вымысел: пистолетов ни в Ленинграде, ни в Нью-Йорке у С. Д. не было.

24. Первый номер «Нового американца» вышел 8 февраля 1980, 14 февраля 1981 в ресторане «Сокол» на Брайтон-Бич отмечалась годовщина существования газеты, был выпущен специальный номер.

***

3. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Дорогой Сережа,

спасибо за посылку и тронувшее меня письмо. Я позавчера вернулся из Греции и вчера с утра до ночи читал твои тексты («Невидимую книгу» я, впрочем, читал еще в Л-де, где она популярна). Я мог бы сказать по этому поводу что-нибудь профессиональное, например, что твоя самая интересная (и постоянная) тема — это тема не-текста (текста, не дошедшего до печати; текста, оставшегося в записной книжке; текста, не соответствующего ситуации, которая за ним стоит, и т. д.), но на самом деле я взахлеб читал тебя вовсе не как профессионал, а как человек, имевший с тобой общую молодость и (при всех наших различиях) что-то общее в судьбе. Скажем, я тоже всегда умудрялся поспевать везде только к шапочному разбору. Решил однажды напечататься в старом «Новом мире», но как только статья дошла до набора, редакцию разогнали. И т. д. Даже на Запад приехал к тому моменту, когда здесь начался кризис. Газета твоя — симпатичная. Что ей, на мой взгляд, не хватает, так это регулярного комментария к какому-нибудь (самому или не самому) важному событию недели: без этого иногда возникает впечатление случайности материала, а иногда — расчета на слишком узкий, домашний круг читателя. В остальном — все толково. Из перечисленных тобой людей не имею ни малейшего представления только о <…> Парамонове и Тоне Козловой. Несмотря на вышеупомянутый кризис и академическую безработицу в Европе, я как-то безболезненно получил работу в университете, в г. Констанц (на границе со Швейцарией). Вначале я подписал контракт на год, а затем прошел конкурс на постоянное профессорское место. Теперь мои документы лежат в Министерстве культуры земли Баден-Вюртемберг (всё, как в России), и сложно сказать, утвердит ли это Министерство мою кандидатуру, п<отому> ч<то> у меня — советский паспорт. Университет в Констанце — рассадник структурализма, так что я местом доволен. Главное неудобство в том, что мне приходится 2,5 дня жить в Констанце и 4—5 в Мюнхене (между этими городами — 5 часов езды). Утешаю себя мыслью, что я и в Л-де тратил бы 10 часов в неделю на поездку до работы. Рената же пока работает в Мюнхенском университете, но весной будущего года потеряет это место. Но я, обнаглевший от той легкости, с которой сам получил работу, считаю, что и она что-нибудь подходящее найдет себе после увольнения. В Нью-Йорк я приеду непременно. Я бы уже и сейчас мог туда приехать, на какую-то конференцию по мифу, но живу в цейтноте, вызванном тем, что нужно делать имя на новом месте — и значит, много писать, много печататься и не отказываться ни от каких здешних предложений, касающихся разных научных выступлений. У меня все время выходят статьи на Западе, в Вене должна вот-вот появиться одна книжка, другая[1] — там же ждет перевода на немецкий, но все это столь специализированная херня, что никакого интереса для твоей газеты представить не может. Думаю, что станет полегче только весной будущего года. Может быть, тогда я что-нибудь напишу для твоей газеты? А почему бы тебе не махнуть в Европу? Было бы, конечно, хорошо перевести здесь что-нибудь из твоих рассказов, но пока это безнадежно: современной русской прозой в Германии почти никто не интересуется (имею в виду читателей). (Пришлось сделать перерыв в писании письма почти на неделю — уезжал в Констанц, на конференцию.) В этом семестре я буду вести (вместе с двумя немцами) семинар «Новинки русской прозы» и заставлю студентов прочитать «Невидимую книгу». Посылаю тебе «греческую» фотографию. В руке у меня коньяк «Метакса» — необычайно вкусный. Твою фотографию поставил себе на стол. Закругляюсь. Передай Лене, что мы с Ренатой желаем ей легких родов (еще одна девочка?). Рената кланяется. Обнимаю. Твой

Игорь

14, 19. 9. 81.

У меня возникло какое-то смутное подозрение, что ты родился в сентябре. Если это так, то тебе стукнуло 40. И если все мои предположения справедливы, то тогда я тебя поздравляю с первым серьезным юбилеем и надеюсь на твои писательские, издательские и всяческие иные успехи в следующие сорок лет.

1. Смирнов И. П. Диахронические трансформации литературных жанров и мотивов // Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 4. Wien, 1981. В Вене книг по-немецки И. С. не издавал. Возможно, речь идет о монографии: Дёринг-Смирнов И. Р., Смирнов И. П. Очерки по исторической типологии культуры. Salzburg, 1982.

***

4. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

1 апp. <1982>

Дорогой Гага!

Книжку получил, спасибо. Некие Вайль и Генис[1] очень любят Попова, они же — единственные критики так называемого русского зарубежья. Они уже писали про Валеру, и в их книжке «Современная русская проза», которая выйдет летом, есть на эту тему главка.[2] Самая большая у них глава — о Зиновьеве, самая маленькая — о Солженицыне, а Попов — где-то посередине.

Они пытались издать эту книжку в издательстве «Эрмитаж», которое открыл и успешно развивает Ефимов, и при этом умудрялись ни разу, ни под каким предлогом не упомянуть в этой книжке имя Ефимова, при том что остальные издательства эту книжку делать не захотели, как безусловно убыточную. Я три часа объяснял им, что так не годится, и теперь имя Ефимова упомянуто в таком примерно контексте: «…наподобие Ефимова и многих других…»[3]

Из редакции «Нового американца» я окончательно ушел, наделав массу глупостей и став объектом почти неправдоподобных злодейств, все это немного обидно, но, с другой стороны, как-то незаметно возникли другие, менее служебные возможности, то есть чисто литературные заработки, ну и остающаяся халтура на «Либерти». Вообще, мои американские дела гораздо лучше русских, что, наверное, объясняется низостью американской массовой культуры.

В общем, жизнь продолжается, рецензия на Попова будет, английского языка умудряюсь все еще не знать, на жизнь зарабатываю, люди кругом —

довольно большое говно, моя жена Лена родила мальчика Колю, издательство «Кнопф»[4] подписало со мной контракт, Воннегут обласкал в письме, которое для хвастовства прилагаю, «Ньюйоркер» и «Плэйбой» абсолютно серьезно борются за право печатать мой рассказ[5], настроение же почти всегда мрачное. Я нигде не бываю — в кино не был ни разу за всю эмиграцию, тем более — в театре, езжу мало и только по делу, даже в музее Гугенхайма — не был. Еще меня довольно серьезно пугает отсутствие интереса к чтению, я раньше довольно много читал, а теперь есть возможность, а желание пропало — до сих пор даже Фрейда не читал.

Короче, все довольно мрачно и тоскливо.

Обнимаю тебя. Привет жене. C.

1. Петр Львович Вайль (1949—2009) и Александр Александрович Генис (род. в 1953) — ближайшие нью-йоркские литературные друзья С. Д.

2. О Валерии Попове в книге П. Вайля и А. Гениса «Современная русская проза» (Ann Arbor, 1982) в главе «Литературные мечтания» есть небольшой раздел — больше, чем о Битове, и приблизительно такой же, как о Венедикте Ерофееве и С. Д.

3. В разделе книги «Современная русская проза» (глава «Эмигрантская периодика») пишется: «Замечательные книги Анатолия Федосеева „Западня“ и „О новой России“, Александра Зиновьева „Мы и Запад“ и „Коммунизм как реальность“, Игоря Ефимова „Метаполитика“ и „Без буржуев“ внесли в русскую литературу непривычный ей характер парадоксальной общественной мысли, сочетающейся с объективным изложением» (с. 132).

4. «Alfred A. Knopf Publisher» — нью-йоркское престижное издательство, основанное в 1915. У С. Д. вышли в нем две книги: «The Compromise» (1983); «The Zone. A Prizon Camp Guard’s Story» (1985).

5. Очевидно, в этой борьбе победил «The New Yorker»: никакой из текстов С. Д. в «Playboy» никогда напечатан не был. Ближайший по времени рассказ С. Д., появившийся в «The New Yorker» (Nov. 27 — Dec. 5 1983; transl. by Anne Fridman) — «My First Cousin» («Мой двоюродный брат», в «Наших» гл. 9).

***

5. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

спасибо за устройство Валериного «паблисити». Не знаю, зачем оно ему, но он очень хотел славы, перехлестнувшей границы его родины. Почему у тебя такое мрачное настроение? Может быть, нужно больше ездить? Приезжай в Мюнхен, благо ты можешь обосновать это путешествие делами на «Либерти». С сыном Колей[1] — поздравляю, к чему присоединяется и моя жена. Мы оба просто опупели от обилия работы. Все время что-то издаем, делаем какие-то доклады на каких-то конференциях, Рената в период крат­кого затишья защитила вторую диссертацию (после чего тут же потеряла место в университете, но зато, возможно, получит пятигодовую стипендию), а я начал вести в университете один семинар на практически незнакомом мне немецком языке и, кроме того, как-то незаметно стал профессором (что в Германии с ее средневековыми пережитками пока еще очень ценится). Но до полной акклиматизации (если таковая возможна) еще далеко. Со сладкими замираниями сердца жду конца семестра (он кончится во второй половине июля). Потом собираюсь на неделю в Ленинград (не надо ли там тебе чего?), а потом мы хотим поехать на машине через юг Франции в Испанию. Для достижения этой цели я все время вожу наш дряхленький Фольксваген и уже попал в небольшую катастрофу. Не гуманитарное это дело — водить машину. К чтению, как и ты, почему-то испытываю легкое отвращение. Т. е. читаю только по необходимости и только научное чтиво. Чтение для развлечения — это, по-моему, чисто русское занятие, вызванное долгими зимами, тоталитарной скукой и ненадежностью неуютного советского быта. В Мюнхене два месяца жили Любимов и его художник Боровский[2], которые здесь ставили оперу (и с которыми я очень дружил). Так вот, вначале, вместо того чтобы гулять по городу, они с утра до ночи читали разнообразную дребедень. Но вскоре и у них эта советская привычка исчезла. Одним словом, в нашем отвыкании от чтения есть что-то закономерное и, может быть, даже положительное. Закругляюсь — нужно бежать на лекцию (пишу это письмо в Констанце, в ун-те). Обнимаю, приветы — Лене и общим друзьям. Встретилась ли с тобой наша с Ренатой знакомая — по фамилии Сахно[]3 (она довольно влиятельная немецкая критикесса)?

Твой

Игорь

6. 5. 1982

P. S. Пришли мне, пожалуйста, рецензию на Попова, если таковая появится.

1. Николай Довлатов родился 21 декабря 1981.

2. В Баварском оперном театре (Мюнхен) Ю. П. Любимов с Д. Л. Боровским как сценографом в 1982 ставили комическую оперу Эрманно Вольф-Феррари «Четыре грубияна».

3. Helen von Sachno (1918—2003) — немецкая писательница, автор книг и статей о советской литературе, печаталась в «Süddeutsche Zeitung», крупнейшей ежедневной газете ФРГ. Жила в Мюнхене. Далее упоминается как Елена Васильевна Сахно.

***

6. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

29 мая <1982>

Дорогой Игорь!

Прости, что задержал ответ. Настроение было мрачным, поскольку черные силы выжили меня из газеты.[1] Но сейчас я остыл и даже пытаюсь извлечь из ситуации какую-то выгоду, а именно — не служить, о чем всегда мечтал, но из чего никогда не выходило проку, разве что — на время запоя. Короче, я предпринимаю какие-то действия в американском направлении, что единственное здесь — не бессмысленно и чревато ощутимыми деньгами, превышающими уровень вельветовых штанов и зажигалки «Колибри». Какие-то сумбурные перспективы имеются.

С рецензией Вайль и Генис, суки, тянут. Их предыдущую страничку о Попове — высылаю.[2] Вдруг — сможешь ему передать.

Игорь! Будешь в Ленинграде, попытайся довести до тамошнего нонконформизма следующую идею. Если бы они (Арьев, Чирсков[3], а главное — неизвестный тебе Севостьянов[4]) подготовили коллективный сборник ленинградской прозы или альманах с включением стихов (Стратановский, Лена Шварц, м. б. — Кушнер, Охапкин и т. д.), я бы присоединил к этому «Пенелопу» Битова, что-то из Рида Грачева и Марамзы[5] и уговорил бы Карла Проффера такой сборник издать — в противовес «Метрополю»[6] и готовящемуся сейчас «Каталогу»[7] — чудовищно скучной московской <…>. С легкостью можно напечатать в «Континенте» или даже отдельной книжечкой замечательную повесть Севостьянова — «Представление» (запомни!) или байки Сани Лурье.[8] Попытайся вдохнуть в них такую мысль. Почему они молчат и заживо гниют! Переслать микропленку они могут (запомни это конфиденциальное имя) через <…> — они его знают. Повторяю, вещи Лурье и Севостьянова я могу устроить в момент и даже попытаться перевести.

Госпожу Сахно я видел, и даже, кажется, был ей полезен. Она живая, немного восторженная, короче, все-таки — иностранка. Русская публика на конференции в Бостоне посчитала ее дурой, и я думаю — зря, просто нет в ней той мрачности, без которой русский человек не признает за собеседником ума.

Обнимаю тебя. Привет жене. Надеюсь, когда-нибудь увидимся. Я бы очень этого хотел. На «Либерти» я не такая фигура, чтобы вырвать командировку в Мюних. Надеюсь, все-таки увидимся.

Твой

С. Довлатов

1. О перипетиях работы и образцах журналистской практики С. Д. в «Новом американце» см.: Довлатов С. Марш одиноких. Holyoke, МА: New England Publishing Co, 1983; Довлатов С. Речь без повода… или Колонки редактора. М., 2006.

2. Очевидно, имеется в виду упоминавшаяся глава (см. примеч. 2 к письму 4), печатавшаяся как отдельный очерк в альманахе «Часть речи» (Нью-Йорк, 1980).

3. Федор Борисович Чирсков (1942—1995) — прозаик, приятель С. Д. с университетских времен.

4. Александр Георгиевич Севостьянов (1941—2006) — ленинградский прозаик. Его повесть «Представление» напечатана в самиздатском журнале «Часы» (1976. № 2) и в «Звезде» (1996. № 3). В 1990-е писать перестал. Название рассказа С. Д. «Представление» позаимствовано у него.

5. Владимир Марамзин.

6. Альманах «Метрополь» собран в Москве Василием Аксеновым, Виктором Ерофеевым, среди составителей также значатся А. Битов, Ф. Искандер, Е. Попов. Остальные авторы — также не находящиеся в чести у властей отечественные писатели. Альманах предназначался для печати, а не для самиздатского блуждания; напечатан К. Проффером в «Ardis Publishing» (1979).

7. В 1982 «Ardis Publishing» издал альманах московского «Клуба беллетристов» «Каталог». Были ли отличия в подборе прозаиков и текстов в «готовящемся» издании сравнительно с теми, кто представлен в книге, мы не осведомлены. Составитель Филипп Берман в 1981 был арестован и выслан из СССР.

8. Самуил Аронович Лурье (1942—2015) — эссеист, прозаик, критик, журналист, приятель С. Д. с университетских времен.

***

7. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

<Начало июня 1982>

Сережа, дорогой,

то, о чем ты просишь, я постараюсь выполнить. Чирсков давно мается — хочет печататься на Западе, но ему никак не удавалось переслать туда рукописи. (Я, сука, обещал ему помочь, но не смог.) Если тебе удастся этот сборник составить и если Проффер почему-либо заартачится, то его можно будет издать в Европе, в Вене (как специальный том «Wiener Slawistischer Almanach» или в какой-то другой форме). Я, между прочим, издаю точно такой же сборник, но только литературоведческий — и он чисто ленинградский (авторы в возрасте от 30-ти до 40-ка).[1] Времени у меня в Ленинграде, разумеется, будет мало.* Так что нужно выбрать кого-то одного, кого об этом твоем замысле проинформировать (Арьева? или Яшу Гордина?).

Упоминание моего двойного тезки объяснило мне одну прежде непонятную фразу Сени Рогинского, который как-то передал твои слова о том, что рукописи передавать на Запад легко и что, дескать, <…> «их в трусиках француженок провозит». Спасибо, что опекал госпожу Сахно. Она от тебя в полном восторге и должна вот-вот напечатать в «Зюддойче Цайтунг» большую статью, где тебе будет отведено одно из главных мест. Что касается твоего ухода из газеты, то все это, конечно, очень обидно, но, с другой стороны, если ты сможешь найти себе зацепку в чисто американской жизни, то это будет лучше, чем газета, которая, как ни крути, была рассчитана на немногочисленных читателей. Письмо Воннегута — трогательное. По слухам, ГБ и Обком пытаются приручить всех ленинградских неофициальных писателей (у них теперь есть клуб при музее Достоевского). Но, надеюсь, что это не помешает составлению сборника. У меня — всл в порядке; осталось четыре недели до конца семестра — самое горячее время: нужно успеть сделать до каникул всл, что я откладывал в течение учебного года. 18-го июля должен лететь в Ленинград, но визы пока нет. Всё же думаю, что я получу ее.

Рената кланяется. Передавай приветы жене. Обнимаю. И не теряю надежды встретиться.

Твой

Игорь

P. S. Как вернусь из Л-да, тотчас напишу тебе о результатах разговоров.

Спасибо за рецензию!

Постараюсь, чтобы она дошла до адресата.

* Только одна неделя.

1. Это издание не осуществилось.

***

8. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

30 июня <1982>

Дорогой Игорь!

У нас идет ремонт, все засрано, так что буду краток.

1. Чирсков — <…>. Он действует либо через Асю, либо через Шарымову[1], и то и другое — безнадежно. Заполучить его рукописи мне не удалось. Пусть обратится к <…>.

2. Гордин вряд ли (мне так кажется) будет заниматься нелегальным сборником. Вообще-то, Яша — идеален. Остальные напихают туда всякого болотного, мрачного, петербургского говна. Арьев — умный, со вкусом, но абсолютно НЕ деятель. Честно говоря, я даже не знаю, кто мог бы в ре­флектирующем ленинградском обществе провернуть такое дело. Я думаю, тебе нужно сделать вот что: заронить идею, скажем, через Арьева, а там уж пусть действуют. Желательные имена: Севостьянов, Арьев, Чирсков, Лурье, Кушнер (не захочет), Олег Григорьев, Горбовский (не захочет), Уфлянд, Виноградов, Еремин, Рейн и так далее. Таня Галушко…[2]

3. Елене Васильевне[3] — привет. Если появится статья о русских в Америке, пусть вышлет копию. Я, как фраер, собираю все, что обо мне пишут. Как-то раз назвали в печати «трубадуром отточенной банальности»[4], но я и это вырезал и сохранил.

4. Вернувшись, сообщи, пожалуйста, что известно об Азад<овском> и Сене Рогинском. Ну и о других, конечно.

Привет Регине.[5] Дай бог благополучно съездить, а главное — вернуться.

Обнимаю. Твой

С. Довлатов

1. Наталия Яковлевна Шарымова (род. в 1937) — фотограф, журналист, приятельница С. Д. с ленинградских времен.

2. Татьяна Кузьминична Галушко (1937—1988) — поэт, пушкинист, ленинградская приятельница С. Д.

3. См. письмо 5, примеч. 3.

4. «Недаром Вайль и Генис прозвали меня „Трубадуром отточенной банальности“. Я не обижаюсь», — написал С. Д. в «Зоне» (письмо 11 марта 1982). А. А. Генис предполагает, с чем мы согласны, что определение принадлежит самому С. Д., и видит в нем свойственное автору умение обращать «слабость в достоинство». Смысл здесь в том, что С. Д. полагает приписываемую ему поверхностной или недобросовестной критикой «банальность» не «слабостью», но своим писательским достоинством: «банальность» — иначе говоря, «обыденность» — есть великая тема прозы, справиться с которой может только автор, обладающий «отточенным» мастерством. Подобный остраненный и высмеивающий нападки на себя как автора прием очень свойствен С. Д. См., например, письмо 30 с отзывами о его прозе в «Нью-Йорк таймс» и «Вилледж войс» и затем воображаемый отклик на ценимые самим автором публикации: «А, это тип из „Ньюйоркера“, который ублажает дантистов своими обтекаемыми, слащавыми байками. Ну его к черту!..»

5. Описка: нужно Ренате.

***

9. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

1 июля <1982>

Дорогой Игорь, вчера отправил тебе письмо, и тут же возникли дополнительные моменты. Мне позвонили из американского «Тиви-гайда» (Переводится как «Телевизионный гид»), это еженедельное издание с 40 000 000 (миллионами) подписчиков и с мощными гонорарами (доллар за слово), они спросили, нет ли у меня изобличительных статей о советском телевидении, я сказал, что нет, что на телевидении я не работал и материала, в общем, не знаю. Тогда они спросили, не могу ли я кого-то рекомендовать. Я думал, думал и никого не припомнил. Разговариваю я по-английски с трудом, теряюсь, короче — про Валеру Попова, естественно, забыл. Но потом вспомнил, позвонил им, и мы договорились, что я посмотрю его книжку «ТИВИ»[1], и если годится, то сделаю что-то вроде серии «рассказов моего друга, тележурналиста».[2] То есть форма пока не ясна. Я помню, что книжка смешная, это главное. У меня ее, разумеется, нет. В публичной библиотеке (я звонил) тоже нет. Возможно, есть у кого-то в частных библиотеках бывших ленинградцев — буду узнавать. Может, у тебя есть эта книжка, и если да, то нельзя ли ее заполучить? Если это подойдет, то мы решим, как это сделать неопасным для Попова и более того — небесполезным — либо всяческие джинсы, либо даже официально — через ВОАП СССР.

Прости, что обременяю и т. д.

Твой

С. Довлатов

1. Попов В. Ти-ви (Рассказы о телевидении). Л., 1975. В письме А. Ю. Арьеву от 6 апреля 1989 С. Д. о своих литературных достижениях заметил: «Можешь для юмора добавить, что я печатался в самом гипертиражном издании на свете — в американской телепрограмме».

2. Единственная публикация С. Д. в «Тиви-гайд» состоялась в выпуске 9—15 октября 1982: «The falling light fixture, the worker with 86 sons and other tales of Soviet TV news» («Падающий светильник, рабочий с 86 сыновьями и другие истории в советских теленовостях»). О книжке В. Попова в ней речь не идет.

10. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

только что я вернулся из Ленинграда. Вначале о твоем замысле. Гордина не было в городе, а до Арьева я не дозвонился. Все твои предложения я подробно изложил Гарику Левинтону[1] (который теперь стал (неформальным) мужем Ларисы Степановой[2]). Он передаст их Арьеву (за это я могу ручаться), но сам твоим сборником заниматься не будет. Как и ты, он сказал, что Гордин был бы идеальной фигурой, но вряд ли будет заниматься делами сборника (Гарик, между прочим, как бы секретарь Гордина, во всяком случае, оформлен таковым, чтобы не быть обвиненным в тунеядстве). Сеня Рогинский был в карцере во время моего приезда, его жена надеется, что его могут выпустить по амнистии, но остальные в это мало верят. Костя Азадовский уже дважды вскрывал себе вены[3], борясь с лагерным начальством. Похудел больше чем на 20 кг. В лагерь приезжали офицеры ГБ, чтобы собрать на него материал для нового срока, но уголовники его не выдали. Я виделся с его женой — Светой Лепилиной[4] (она сейчас работает дворником). По идее, Костю должны выпустить 19-го декабря. Миша Мейлах[5] сказал мне, что он думает, что теперь он на очереди у ГБ (после Кости и Сени). Общее впечатление от поездки невыразимо удручающее. Есть почти совсем нечего. Нет сливочного масла. Из мяса есть куры и жирная свинина. Видел много очередей «не за чем» (т. е. люди стоят в очереди возле магазина, ожидая, что что-нибудь «выбросят»). В очередях теперь пишут на руках у стоящих номерки химическим карандашом. Поскольку диссидентов практически не осталось, ГБ начало преследование вполне заурядных (в политическом смысле) ученых, публикующихся за границей в академических изданиях. Из-за этой новой кампании ко мне был проявлен повышенный интерес. Следили за мной постоянно и в открытую. Одного моего московского приятеля[6], приехавшего в Л-д, чтобы повидаться со мной, арестовали после нашей встречи и продержали в милиции 2 часа для выяснения личности. На таможне при выезде мне разве что только в жопу не залезли. Причем обыскивал меня явно не профессиональный таможенник, а переодетый чин ГБ. У Варьки умерла мать, у Андрея — тетка. Но, вообще говоря, они живут друг с другом довольно счастливо. Разумеется, и они, и все прочие жадно расспрашивали о тебе и передавали тебе самые нежные приветы. Прости, что безудержно скачу с темы на тему: к сожалению, у меня нет книжки Валеры Попова про ТВ[7], более того, ее нет и у него самого (мы с ним, разумеется, виделись в Л-де). Но надо сказать, что это детская книжка, и она принесла бы тебе мало пользы. А что касается Валеры, то его дела не слишком плохи: денег, правда, нет ни копейки, но обещают издать его однотомник. Наверняка я что-то забыл тебе сообщить. Что сукин сын Коля Утехин[8] стал главным редактором Лениздата. Или что Миша Беломлинский[9] остался по-прежнему крайне милым и порядочным человеком. Но все же я на этом заканчиваю. Потому что мне нужно после Ленинграда срочно сделать неимоверно много дел. К тому же через неделю я, может быть, уеду в Иерусалим на славистическую конференцию. И нужно к ней готовиться. Прилагаю статью фон Сахно, где ты — главный герой.[10] Передавай приветы семейству. Рената — кланяется.

Обнимаю. Твой Игорь

26. 7. 82.

1. Георгий Ахиллович Левинтон (род. в 1948) — ленинградский филолог, приятель И. С.

2. Лариса Георгиевна Степанова (1941—2009) — филолог-итальянист, первая жена И. С.

3. По свидетельству самого К. А., случай был единствеиный.

4. Брак между Светланой Ивановной Лепилиной и К. М. Азадовским официально был зарегистрирован 25 декабря 1981 ЗАГСом г. Сусуман Магаданской области, куда добралась из Ленинграда Светлана и где находился в «Учреждении АВ-261/5» Константин Азадовский.

5. Михаил Борисович Мейлах (род. в 1945) — ленинградский филолог, знакомый И. С. и С. Д., 29 июня 1983 арестован, 25 апреля 1984 по статье 70 УК РСФСР осужден на 7 лет строгого режима и 3 года ссылки. Освобожден в 1987.

6. Александр Львович Осповат (род. в 1948) — московский историк, филолог.

7. См. письмо 9, примеч. 2.

8. Николай Павлович Утехин (1940—2010) — критик, публицист, с 1980 до конца 1980-х заведующий редакцией художественной литературы «Лениздата».

9. Михаил Самуилович Беломлинский (1934—2020) — ленинградский художник-иллюстратор и карикатурист, в 1989 эмигрировал в США, приятель И. С. и С. Д.

10. Название и место публикации статьи установить не удалось.

***

11. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

5 авг. <1982>

Дорогой Игорь! Спасибо за письмо и газетную вырезку. Я ее дам в какую-нибудь русскую газету, чтобы перевели.

Все, что ты пишешь о Ленинграде, крайне грустно. Костю и Сеньку очень жалко. К этому добавляется моя собственная информация, и тоже — безрадостная: Грубин[1] и еще двое моих приятелей и собутыльников работают сторожами, а брат[2] все время пьет, что отсюда кажется неблагоразумным. Мы составили у нотариуса доверенность на моего брата, который, возможно, будучи гангстером, сумеет получить деньги, завещанные матери. Сейчас доверенность следует по инстанциям — ее подписывают разные чины вплоть до мистера Шульца[3].

Книжку Валерия Попова я раздобыл — почерпнуть из нее нечего, хотя она симпатичная и смешная (не очень). Однако — ничего близкого к химерам буржуазных служб. Я для них сочинил какую-то антисоветскую чепуху и успокоился.[4]

Мне не верится, что Арьев соорудит сборник. Он лентяй, хоть и не трус, и знает дело.

У нас все по-прежнему. Мы с Леной работаем дома, что при нью-йорк­ском бандитизме и огромных расстояниях — ценное преимущество. Младенец Коля очень симпатичный и — тьфу, тьфу, тьфу — толстый и здоровый.

У меня выходят две книжки — по-русски и по-английски. Я тебе их пришлю.

Видимся мы с очень ограниченным числом знакомых, все живут либо далеко, либо просто в других городах и странах. Я утешаю себя мыслью, что в 40 лет мужчина должен жить не в обществе, а в семье. Тем более, что, когда я перестал быть алкоголиком, выяснилось, что я человек необщительный, вялый и сонный. Все-таки в пьянстве заложен какой-то впечатляющий динамизм. Как-то странно вспоминать, что целые недели проходили исключительно в поисках денег и спиртного.

На этом я заканчиваю. Привет Ренате. Надеюсь, когда-нибудь увидимся и вопреки всему — посмеемся.

Твой С. Д.

1. Валерий Алексеевич Грубин (1941—1997) — филолог, с университетских времен ближайший приятель С. Д.

2. Борис Аркадьевич Довлатов (1938—1990) — театровед, двоюродный брат С. Д., не раз упоминающийся в его произведениях и письмах.

3. Джордж Прэтт Шульц (Shultz; 1920—2021) — американский политический деятель, в 1982—1989 государственный секретарь США.

4. См. письмо 9, примеч. 2.

***

12. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

Рад, что у тебя выходят сразу две книги. Может быть, удастся организовать (через Сахно) рецензию на русскую (все в той же газете «Suddeutsche Zeitung»). Я был в Иерусалиме. При отлете туда услышал какой-то шум за окнами Duty Free Shop — оказалось, что это палестинцы взорвали бомбу (шесте­ро раненых). В Иерусалиме было спокойнее, чем в Мюнхене, хотя там как раз шла война. Там мне было бы совсем хорошо, если бы все мои тамошние приятели-слависты не переругались между собой. Постоянно приходилось ломать себе голову над тем, как бы кого не обидеть. Живут там бедно и, как правило, мечтают хотя бы на год переехать в Америку. Говорят обычно о войне и об армии (из одного такого разговора выяснилось, что в израильской армии есть два батальона черкесов — первые ласточки русской эмиграции в Палестину, которые перебрались туда еще при Шамиле). Крестный путь, как обнаружилось, не слишком долог. Гефсиманский сад — не на горе, а почти под горой. Кедрона вообще нет — высох. А Иордан (который можно перепрыгнуть) собираются заселить нильскими крокодилами, которых разводят на Голанских высотах (все — чистая правда). Мне, странным образом, понравился Тель-Авив — грязноватый, облупившийся, но все же напоминающий Европу.

Затем мы отдыхали (с Ренатой) 2 недели в Констанце (не пропадать же снимаемой мною там квартире). Кроме того, нельзя было ехать далеко из-за того, что Рената беременна. Бог даст, в декабре мы сравняемся по числу детей мужского пола (нетерпеливые врачи уже установили, что должен быть мальчик).

Приветы семейству.

Рената кланяется

Обнимаю,

Твой Игорь

30. 08. 82.

***

13. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

8 сент. <1982>

Дорогой Игорь!

Я как многодетный отец поздравляю тебя и хочу сказать такую банальность — мальчик Коля для меня — единственный несомненный источник положительных эмоций, уже про Катю[1] (старшую дочку) я не могу этого сказать, она вызывает не такие однозначные чувства, то есть наряду с любовью — раздражение, досаду, она не любит читать, избалована, не сентиментальна и пр. Я рожаю детей 17 лет, как при тоталитаризме, так и в свободном мире убедился, что поздние дети — ближе и важнее, хлопоты же здесь, на Западе, облегчены всяческой младенческой индустрией — бесчисленными приспособлениями, полуигрушками-полумеханизмами, потрясающими лекарствами и гигиеническими штучками всякого рода. Нагрузка раза в три меньше, чем в Союзе, есть памперсы, дайперсы, разнообразные мази, которые быстро и эффективно действуют в том направлении, как им положено. Забыты все эти советы знакомых: возьмите подсолнечное масло с йодом, добавьте растертый яичный желток, и так далее… Жаль, что вы живете за океаном, мы бы могли отдавать вам кучу всякого барахла, которое нам, в свою очередь, надарили знакомые. В Америке штаны для годовалого ребенка стоят ровно столько, сколько приличные мужские брюки, то же происходит с обувью и бельишком, но мы пока что не купили ни единого предмета. Коля является любимцем четырех окрестных домов и ему приносят уйму подарков. Вчера заходил чернокожий интеллигент Уоррен (я ему пою: «Ты не вейся, черный Уоррен…») и притащил двухметровую плюшевую гориллу, которая нас тяготит своими размерами, выбросить же ее неловко.

В Израиль я бы очень хотел поехать и надеюсь дождаться какого-нибудь приглашения, чтобы не платить за дорогу, дело, конечно, не в моей еврейской части, а просто хочется убедиться, что все библейские цацки существуют на самом деле. Вообще, более всего меня поразило на Западе то, что он (Запад, Америка) — действительно существует. Теоретически в этом не было ни малейшего сомнения, но все же, когда ты первый раз идешь по Бродвею и сворачиваешь к Пятой авеню — это что-то невообразимое. Увидеть живого Гиллеспи было для меня настоящим потрясением. Или, например, — Кассиуса Клея (я видел его на Восьмой авеню с телохранителями, которые ловили для него такси), и я его сразу узнал. То же произошло со мной в Голливуде, я полчаса стоял около Сиднея Пуатье в изумлении от того, что он живой и что на нем коричневый вельветовый костюм. И даже публичный дом удивил меня тем, что он реально существует.

Израильские слависты, переругавшиеся друг с другом, — это что! Вот в Париже ты бы взвыл. Некрасов рассказывал, что он каждый год устраивает два дня рождения — один для Максимова и его приспешников, второй — для Эткинда[2] с его окружением. Когда я жил в Вене, Марамзин прислал мне приглашение в Париж и деньги на дорогу от «Континента», но сопроводил это все письмом-инструкцией на 4-х страницах — кому я должен плюнуть в лицо, а кому — наоборот. Все это меня напугало так, что я не поехал. А Ефимов поехал и страшно мучился. В Америке тоже все друг друга ненавидят, но спасают большие расстояния, можно годами не пересекаться. Район Квинс, в котором я живу, в четыре раза больше Ленинграда.

Дела мои как-то продвигаются, я бы сказал — толчками, что-то лопается, иногда в самых, казалось бы, надежных ситуациях происходит отказ, но в целом движение идет вверх, хоть и медленно. В 80-м и 81-м году литературные заработки, без радио и прочей халтуры, составляли 4,5 и 5 тысяч, а в этом году я заработаю больше семи. Я бы хотел годам к 45 заниматься только литературой и остаток дней прожить без всякой <...> журналистики, которая, честно говоря, опротивела. Уверенности нет. То, что у 90 % русских литературных людей в Америке дела еще хуже моих, утешение слабое. Лет с 20-ти я мечтаю заниматься только сочинительством и не убежден, что достигну этого у гробового входа.

Не нужно ли каким-то образом представлять здесь твои ученые интересы? Я знаком с 15—20 местными славистами, есть среди них очень симпатичные и даже разбирающиеся в литературе, есть, конечно, и очень невежественные. Может быть, нужно кому-то звонить, торопить, о чем-то напоминать, то есть — производить нечто такое, что удобнее делать из Америки, без расходов на телефон и пр. Скажи Ренате привет. Хорошо бы когда-нибудь увидеться и часов десять говорить об общих знакомых. Скажем, что делает Абилев <Так!>?[3]

Обнимаю вас.

С. Довлатов

1. Катерина Довлатова родилась 6 июня 1966 в Ленинграде.

2. Ефим Григорьевич Эткинд (1918—1999) — ленинградский филолог, в 1974 по политическим мотивам лишен гражданства и выслан из СССР.

3. Михаил Евгеньевич Абелев (1941—1994) — соученик С. Д. и И. С. по университету, журналист.

***

14. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

получил от тебя письмо и книгу. Письмо меня не сразу нашло, п<отому> ч<то> я как раз был в Констанце. Там наш университет устроил скромную домашнюю конференцию, куда мы вызвали Фиму Эткинда. По ходу взаимной болтовни, которую мы с ним вели день напролет, он сказал, между прочим, что «в полном восторге от твоего рассказа» в альманахе «Руссика».[1] Отсюда удобно перейти к книге, за которую, понятно, спасибо. Мне кажется, что ты нашел свой прием. Этот прием, в общем, очень прост: ты комментируешь то, что сам написал. Я имею в виду письма к издателю.[2] Можно было бы даже целый роман написать в виде писем к издателю. Переслаиваются две формы текстов: одна — как бы о реальности, вторая — о текстах. Я не хочу сказать, что тексты-в-текстах никто до тебя не писал. Наоборот. Очень многие. Но именно твой прием состоит, как мне кажется, в том, что ты в тексте о текстах (в письмах) заново описываешь уже описанное. Вагинов, скажем, описывал то, как он создавал какой-нибудь текст.[3] То же самое — в «Фальшивомонетчиках».[4] А ты, в отличие от Вагинова, проходишься еще раз по тому же самому материалу. Такой же прием (переписывания заново) у тебя — в предыдущей книге. Сохраняй это и дальше. Чтобы не заниматься исключительно похвалами, хочу тебе сказать, что с Фрейдом ты погорячился. Т. е. старикашке было бы где развернуться, если бы он узнал, что тебе снится, будто у тебя в ресторане не хватило денег расплатиться. Это, в частности, означает для психоаналитика, что ты склонен к орально-анальному эротизму, но скрываешь это, т. е. сам же с этим и борешься. И еще многое другое означает этот сон — можно прямо-таки на его основе исследование о твоей личности писать.

В Париж я не еду (пока, во всяком случае) по той же причине, что и ты: не хочу встревать в склоки. Если тебя на Западе поразило, что он существует, то меня, что я могу здесь существовать. Что могу иногда говорить по-немецки или водить машину, или преподавать. Наша сучья родина приучила-таки нас к мысли, что нигде, кроме как в первой стране победившего, мы жить не можем. Т. е. к мысли о нашей глубокой провинциальности. Мучительно пытаюсь от этого наваждения избавиться. А Абелев — я знаю, что делает. Он заведует корпунктом ТАСС в Белграде. Он очень сильно продался, но меня по-прежнему (так мне хотелось бы думать) любит как некую свою нереализованную возможность. Может быть, в ноябре я поеду в Загреб (опять же скромная конференция об авангарде) — и вот, не знаю, звонить оттуда этому сукину сыну или нет. А вот Байбаков[5] скоро тебя удивит. Но как — об этом я пока умолчу.* Он, между прочим, абсолютно честный человек. Я его уважаю. Он мне, как мог, помогал, когда я сидел полтора года в отказе. И даже изрядно. Но потрясающих мир идей у него, разумеется, нет. <…>

Обнимаю и желаю удачи. Рената просила тебе передать, что она тебе очень благодарна за милые слова о детях. Она смеется как резаная, когда я ей вслух читаю твои письма. Всяческие приветы семейству.

Твой Игорь. 10. 10. 82

P. S. Американские слависты исправно исполняют все свои обязательства. Кстати, не знаешь ли ты Стива Руди?[6]

P. P. S. <…> забыл сказать: мой (не) агент из Ленинграда написал, что пока не виделся с Арьевым, но обязательно его разыщет.[7]

* Нет, нет, это не эмиграция!

1. Вошедшие затем в книгу С. Д. «Наши» фрагменты, названные «Дядя Леопольд. Теткин муж — Арон: Из книги „Семейный альбом“», напечатаны в литературном сборнике «Russica-81» (New York, 1982).

2. См.: Довлатов С. Зона. Записки надзирателя. Ann Arbor, MI: Hermitage, 1982.

3. Константин Константинович Вагинов (1899—1934) — поэт, прозаик. См., например, в его романе «Козлиная песнь» (1928) роль Автора внутри текста или в романе «Труды и дни Свистонова» (1929) завершающую роман главу «Приведение рукописи в порядок».

4. «Фальшивомонетчики» — роман (1925, русский пер. 1933) Андре Жида.

5. Сергей Николаевич Байбаков (род. в 1939) — журналист, университетский приятель И. С. и С. Д., работал в Нью-Йорке, был корреспондентом ТАСС при ООН.

6. Stephen Rudy (1949—2003) — американский славист; см. о нем подробнее очерк «Руди» в: Ронен О. Шрам. Вторая книга из города Энн. СПб., 2007. С. 168—185.

7. Никто к А. Ю. Арьеву по этому поводу не обращался, затея С. Д. с изданием осталась неосуществленной.

***

15. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

прости, что не сразу отвечаю: у нас случилась неприятность — преждевременные роды у Ренаты. Ребенка спасти не удалось. Теперь уже все позади, и Рената чувствует себя более или менее прилично (тем более что возможность последующих попыток открыта, и это ее успокаивает), но поначалу было тяжело. Чтобы отвлечь ее от воспоминаний, я взял ее с собой в Загреб, откуда мы только что и вернулись. Несмотря на кризис (нет бензина и кофе), Югославия производит впечатление почти Запада. При этом в этой стране почему-то самое большое число политзаключенных по сравн<ению> с другими соцстранами. Было очень приятно наблюдать, как в восемь часов утра хорваты выпивают первую рюмочку сливовицы. Делают это все — вплоть до столетних старух. Между тем в Л-де происходит следующее: Гарика Л. вызвали в ГБ, где поинтересовались, как он переправляет на Запад рукописи его (чисто научных) статей. И пригрозили: если не скажет, то тогда ни меня, ни Ренату больше не пустят в СССР. Одним словом, мой сборник, который я хотел здесь издать, распался. В Л-де никто не хочет рисковать. Боюсь, что и твоя идея в нынешней ситуации не сработает. Я понимаю все эти гэбэшные предупреждения так, что ГБ хотела перекрыть каналы, по к<отор>ым на Запад могла попадать неподцензурная информация в период смены власти. Так что, может быть, сейчас, когда власть сменилась, на наши невинные затеи будут смотреть снисходительнее. Тем более, что как будто бы намечается большой поворот к либерализации. Посмотрим. А что касается Стива Руди, то черт с ним, — сейчас не до него, да и тебя по пустякам не хочется дергать. Воспользовавшись твоей просьбой, я купил «Плэйбой», и буду теперь это делать постоянно, п<отому> ч<то> в ноябрьском номере твоего рассказа нет.[1] Может быть, он был в октябрьском? Тогда достать его трудно, хотя и возможно. В декабрьском, судя по предварительному оглавлению, тебя тоже не будет. А вообще, поздравляю с «Плэйбоем»! Скажи, пожалуйста, думал ли ты когда-нибудь в юности, что тебя напечатают в этом журнале? Кстати, о юности: из Загреба я позвонил в Белград, Мишке Абелеву — вначале его не было на месте, и я назвал мою фамилию, пообещав позвонить еще раз, что и сделал, но тогда некий сотрудник ТАССа сказал, что А. просит позвонить ему по другому номеру, что я также сделал, но там была снята трубка. Такие дела. Обнимаю. Передавай приветы семейству. Рената кланяется.

Твой Игорь

18. 11. 82.

1. «Playboy» — мужской журнал, издается в США с 1953. С. Д. в нем не печатался (см. письмо 4). В 1981 вместе с Петром Вайлем и Александром Генисом С. Д. собирался издавать «Русский плейбой» (см. у Александра Гениса в книге «Сергей Довлатов и окрестности»). От этого замысла осталась только картинка — придуманный С. Д. и висящий у него дома над столом эскиз обложки с эротически стилизованными матрешками.

***

16. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

Sergei Dovlatov

105—38 63 Dr. apt. 6 S

Forest Hills, N. Y. 11375

Tel. (212) 459—7088

16 января <1983>

Дорогой Ингемар!

Спасибо за письмо. Все, что ты пишешь о Союзе, чрезвычайно интересно, за бедного и симпатичного Костю я очень рад, но ни в какие, разумеется, либеральные перемены не верю. Когда-то на одном симпозиуме Аксенов долго и упоенно говорил о 60-х годах, об «атмосфере нарастающего праздника» и так далее, а я потом сказал, что все это время Бродский сидел под Архангельском, так что праздник был не для всех. Оттепели мне надоели, они только расслабляют и травят душу иллюзиями.

Интеллигентность и человекоподобие Андропова совершенно нормальны для теперешней номенклатуры. Я знал десятки таких инструкторов райкомов. Они были — свиньи.

А теперь личная и огромная благодарность — тебе. Помнишь, ты мне сообщил номер счета, на котором лежали деньги для моей матери? Так вот, я месяца три собирал бумаги, рассылал их по инстанциям, снискал личную подпись мистера Шульца и, наконец, все отправил со страховкой и т. д. В Америке бумаги по наследству (независимо от суммы) составляются очень серьезно, ведь по американским представлениям наследство — это что-то огромное. Короче, все отослал, и вот вчера ночью позвонил мой брат и сказал, что он получил по доверенности, после выплаты всех налогов — 850 руб­лей. Не так уж мало для алкоголика! Я очень рад, потому-то посылки ему шлю редко (по всяким причинам), раза два-три в год, у меня ведь еще есть дочка в Таллине[1], и ей я посылаю их регулярно. Огромное спасибо тебе и Андрею <Черкасову>.

Письмо твое (копию) отослал Ефимову. Подождем ответа. Работник он (в техническом смысле) — первоклассный, обязательный и толковый человек. Но условия его всегда жесткие, иногда — неприлично жесткие, однако в рамках этих условий он ведет себя абсолютно честно.

Он либо сам тебе напишет, либо передаст (в отрицательном случае) ответ через меня.

Дай вам Бог в Новом году — удачи. Еще раз — спасибо за наколку.

С. Довлатов

1. Александра Сергеевна Довлатова (род. в 1975) — выпускница московского РГГУ, журналист.

***

17. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

8 марта <1983>

Дорогой Игорь!

Осуждать Ефимова не следует, хотя бы потому, что он никогда не темнит и не виляет, но можно посетовать на то, что, занявшись издательским делом, Игорек очень быстро превзошел в своем практицизме многих коллег, и в том числе Карла Проффера, который является американцем немецкого происхождения, то есть — воплощением здравого смысла и трезвого расчета. Карлуша, кряхтя, но все же издает (10 % от общего числа) некоммерческие книги, например, вся поэзия (кроме Бродского) убыточна. Тем не менее он издал два десятка поэтических сборников (помимо репринтов, репринты окупаются). Благодаря ему вышли Кублановский, Уфлянд и Липкин[1] (из лучших). Это убыточные книги.

Все, что ты пишешь о Ленинграде, крайне грустно. Раньше я почти не думал обо всем этом, но год назад (слегка устроившись) начал думать. Причем воспоминания принимают иногда довольно болезненную форму. И очень простую, например, я вспоминаю дорогу от дома, через Щербаков переулок к Кузнечному рынку, и бывает, что чуть не плачу…

Западные люди дико относятся к славистским делам. Чем лучше отношения с Союзом, тем больше денег и рабочих мест, и наоборот. Это очень глупо. С друзьями можно общаться и без языка, а с врагами желательно объясняться по-ихнему. Канадский диалект можно и не учить, а по-русски лопотать им давно пора. Слава богу, я слышал, что в вашей Германии — мощное соцобеспечение. Не оставят вас без работы, как могло бы случится в Северной Италии.

Ситуация моя не меняется. Чем хуже отношения с русской печатной индустрией, тем лучше идут дела в американском направлении. Две книжки почти готовы. К одной нарисовал весьма экстравагантную обложку известный дизайнер Фред Марселлино.[2] Сказали бы мне десять лет назад в Союзе, что когда-нибудь я буду встречаться в ресторане «Колизеум» с художником Фредом Марселлино по поводу обложки к моему сочинению!..

Мой агент (левый человек, бывший революционный студент 60-х годов) начал торговать европейскими правами. Чуткие английские люди купили за 2500 фунтов «Компромисс»[3] и вроде бы хотят купить «Зону». Разбогатеть и даже прожить на это невозможно, но все-таки по налоговым бумагам я чистой литературой (без халтуры на радио) заработал 7 тысяч. Еще бы немного, тысячи четыре, и я бы с удовольствием и облегчением бросил свои радиопередачи, разительно похожие на то, что я делал в Союзе. В этом и заключается мое чуть ли не единственное социальное помышление — не нахожу другого слова.

Жму руку. Привет Ренате.

Твой С. Довлатов

1. В издательстве «Ardis Publishing» вышли: «Избранное» Юрия Кублановского (1981), «Воля» Семена Липкина (1981), «Тексты 1955—1977» Владимира Уфлянда (1978).

2. Фред Марчеллино (Marchellino; 1939—2001) — американский художник-иллюстратор и автор детских книг, оформил английские издания книг С. Д. «Компромисс» и «Зона» (см. примеч. 4 к письму 4).

3. Английское издание «Компромисса»: Dovlatov S. The Compromise. London: Chatto & Win­dus – The Hogarth Press, 1983.

***

18. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

прости, что долго не отвечал: ко мне на месяц неожиданно приехала мама[1], что отняло у меня все силы, п<отому> ч<то> мама тотчас заболела гриппом, застряла в Геттингене, куда мы заехали по пути из Гамбурга (где встречали маму) в Мюнхен, и впоследствии так и не смогла прийти в себя после болезни (послегриппозная слабость). Между прочим, она тщательно прочитала все твои книги и очень тебя хвалила. Поразительную особенность людей, приезжающих на время из СССР в западные страны, читать целыми днями «запрещенную л-ру» вместо того, чтобы ходить, разинув рот, по улицам, я уже давно заметил, наблюдая режиссера Любимова. Интересно, что Щербаков переулок (куда я в детстве ходил мыться в бане) составляет предмет и моих воспоминаний о Л-де. Рад, что твои американские дела ладятся. Из России по-прежнему ничего утешительного. У художника Ильи Кабакова обокрали мастерскую и унесли оттуда его работы, а заодно архив неофициального московского искусства. Костя Азад<овский> сделал доклад в музее Достоевского и утверждает во всеуслышанье, что если он и поедет на Запад, то только так, дескать, на время (надеюсь, для отвода глаз). Приглашения, посланные ему из Австрии и Германии, до него дошли между тем. Не знаю, можно ли считать это хорошим знаком. У меня уйма работы: начался летний семестр, возобновились еженедельные поездки в Констанц (где теперь, правда, у меня есть новая трехкомнатная квартира, бессмысленно большая для нас с Ренатой), и к тому же я должен написать до конца июля большую статью и множество мелочей. В середине июня поеду с женой в Утрехт на славистическую конференцию. А в Л-д я в этом году не поеду. По-моему, слухи о том, что Андропову осталось жить не более двух лет, исходят от него самого, который таким способом решил успокоить взволнованное его драконовским поведением общественное мнение: не волнуйтесь-де, я — плохой, да, но ведь я скоро умру. Рената велит тебе кланяться. Передавай приветы семейству. Обнимаю.

Твой

Игорь

24. 04. 83.

P. S. На Игоря Ефимова я вовсе не в претензии.

1. Валентина Михайловна Ломакина (1918—1989) — мама И. С., оставалась жить в Ленинграде.

***

19. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

1 июня <1883>

Дорогой Игорь!

Твое соображение насчет «старческого цейтнота» я понял и разделяю. Времени мало не сегодня, и не в этом году, а вообще. Десять лет назад, пьянствуя неделю, я ни на минуту не задумывался о потерянном времени, мысли были о пропитых деньгах, о дурном впечатлении на окружающих, о матери, о свинстве, но не о времени. Сейчас я, проговорив 20 минут с соседом вроде бы о деле, проклинаю его и себя за потерю ритма и т. д.

Дела мои как будто и ладятся, с одной стороны, со мной подписывают договоры (уже второй), агент хороший, переводчик хороший (а это — большое дело), и вообще, я уже сейчас зарабатываю одной беллетристикой (без халтуры на «Либерти») 6—8 тысяч (при том что агент получает 10 %, а мы с переводчиками — по 45 %), значит, будь я англоязычным автором, я бы зарабатывал литературой 12—16 тысяч, что втрое больше среднего заработка американского писателя — по статистике — и с другой стороны, все более ясно становится — чего из меня уже не может получиться. В «Кнопфе» (это большое издательство, которое меня пригрело) я навсегда занесен в какую-то особую категорию и ступенью выше уже не поднимусь, то есть убытки (вероятные) по моим книжкам заранее куда-то списаны, доходов от них никто не ждет, цифры, которые я называю, — смехотворны для книжной индустрии, короче, вся их возня со мной — это чуть ли не один из разделов многослойной американской благотворительности, что-то вроде помощи слаборазвитым странам.

Меня записывали для радио и снимали для телевидения, и всегда я чувствовал, что речь идет о некоем этническом курьезе, о говорящем медведе, который приехал из Сайбериа (Сибирь), но при этом читал Селлинджера, любит Майлса Дэйвиса и выражает что-то, доступное пониманию. Мой редактор все время повторяет: «Ты — первый не сумасшедший русский, которого я вижу». И его можно понять, потому что русские писатели, оказавшись в солидном издательстве, начинают с того, что Хемингуэй и Фолкнер — говно, американцы — пошляки и младенцы, а мы — утонченные модернисты, непонятые титаны, гордящиеся своими оковами, борьбой с КГБ и пониманием высшего смысла.

Когда американца, даже умного — вроде Мейлера — спрашиваешь: «Вы любите русских?», он говорит: «Да, я люблю русских, потому что у меня был русский друг, и он был хороший человек». На вопрос: «Ты любишь сосиски?» американец отвечает: «Да, люблю, потому что их не надо чистить и нарезать». И т. д. Когда же русского спрашивают о чем угодно, он в ответ говорит, что на эту тему иначе не высказаться, как в 400-страничном трактате, причем он заранее предупреждает, что американцы в этом трактате ни хера не поймут…

Прибавь к этому — вечные джинсы, зловонные кожаные пиджаки, гнусный английский, сбивчивую и лихорадочную манеру речи, попытки всучить американскому издателю половину суммы, заплаченной им в ресторане по счету, хроническое сочетание приниженности и апломба — все это есть главное преступление, хуже которого не придумать, а именно — колыхание твоего внутреннего покоя, чего американцы не прощают. Люди здесь (при поверхностном общении) делятся не на хороших и плохих, а на отравляющих твой покой и не отравляющих твоего покоя. Какой-нибудь Марк Поповский[1] желает не просто добиться контракта с «Даблдэй», но и убедить всех сотрудников этого гигантского издательства, что они — мудаки, калеки, недостойные мизинца академика Сахарова и не нюхавшие Гулага. Ладно…

Приехал Гейхман, сегодня вечером мы его повидаем, и это тоже, выражаясь сентиментально, часть Ленинграда и молодости.

Знал ли ты Сашу Губарева, бывшего зам. директора Русского музея, уволенного за контакты с неофициальными художниками? Он умер неделю назад от сердечного приступа. В партии его оставили, но он последнее время работал сторожем и много пил…

Наша старшая дочь — большая стерва, типичная американская простолюдинка, абсолютно независимая, слушает дикую музыку, красится почище молодой Аси Пекуровской и хочет стать моделью, а это гораздо сложнее, чем мне получить Нобелевскую премию.

Мальчик Коля — симпатичный, как все дети, но требует массы внимания, да и нянька стоит 300 долларов в месяц. Вырастет — наплюет в душу.

Мать здорова, но ропщет. Недавно стала говорить:

— В Ленинграде у меня были подруги! А здесь — сплошные евреи — Циля, Рива… Где мои подруги? Где?

Тогда я сказал резонно:

—Твои подруги умерли, к сожалению, а ты, к счастью, — жива и здорова…

Тогда мать задумалась и просветлела…

Игорь, мне бы так хотелось, чтобы вы побывали в Америке! А может, и мы как-нибудь сдуру махнем в Европу — просто так. Может быть, меня пригласят в Лондон к выходу английской книжки в издательстве «Чатта», тогда бы я заехал в Мюних и в Парис…

Пока что обнимаю вас. Простите за многословие… Хотелось бы поговорить: с семи вечера до трех ночи, потом весь следующий день и т. д. Переписка — очень слабая вещь для людей, давно знакомых и не видевшихся несколько лет.

Будьте здоровы.

Ваш

С. Д.

1. Марк Александрович Поповский (1922—2004) — писатель-документалист, создатель биографических книг о Н. И. Вавилове и др., с 1977 в эмиграции, нью-йоркский знакомый С. Д.

***

20. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

если бы ты приехал в Европу, то не разочаровался бы. Это — одна из самых понятных и потому приемлемых частей мира. Даже если ты соберешься только в Лондон, то я постараюсь все же встретиться с тобой и прилечу туда. Напиши, когда поедешь. Твоя характеристика русских за границей мне близка. То, что ты описываешь, я наблюдаю и в Германии. У русских полностью отсутствует идея Другого, уважения к чужому. Это — очень лирическая нация. Другое для русских — это либо то, что не существует, либо то, что не должно существовать. Я поддерживаю отношения только с теми людьми, которых знал еще по Сов<етскому> Союзу. Но, надо сказать, их скопилось в Мюнхене уже немало. И, несмотря на запрет на эмиграцию, они продолжают приезжать. Недавно моя жена вытащила из лагеря для беженцев на австрийско-немецкой границе Гарика Суперфина[1], и теперь он — в столице Баварии. Очень милый, но требующий постоянной заботы. Сашу Губарева[2] я не знал, но знал, если не делаю ошибки, его невесту, польку, живущую в Италии (т. е. не знал, а знаю). Она очень надеялась устроить ему фиктивный брак и вытребовать его таким путем к себе.[3] Из Сов<етского> Союза текут (лучше сказать, иногда протекают почти чудом) монструозные известия. Сеня Рогинский постоянно в карцере, ему сделали операцию, разрезали щеку, и теперь он будет со шрамом на всю жизнь. У Ильи Кабакова сожгли мастерскую, где лежали его знаменитые альбомы. Московских художников тягают в ГБ и требуют, чтобы они прекратили заниматься живописью. Опубликование чисто научной, не имеющей никакого отношения к политике статьи теперь рассматривается как преступление. Иногда получаю письма, в которых друзья просят, чтобы я не присылал к ним иностранцев. Я повесил на кухне портрет умирающего Андропова, но где гарантия, что его, так сказать, сменщик окажется лучше?

Недавно был в Голландии. Невероятно красиво и люди там — добродушнейшие, но жить в этой стране невозможно, п<отому> ч<то> вся жизнь вершится на виду у общественности. Сосед знаком не только с твоей женой, но и с любовницей. Вечером голландцы сидят перед не закрытым шторой окном на первом этаже и обедают так, чтобы каждый прохожий мог знать, что ты ешь и пьешь. Это — оборотная сторона нашей россейской медали: у нас Другой — говно, по морде его или облить презрением, или поучить жить, а в Голландии — Другой столь уважаем, что от него не делается никаких тайн. Петр Великий был невероятно вздорным и глупым человеком. Разумеется, его эксперимент по оголландиванию России не удался. Но все-таки благодаря ему можно, приехав в Амстердам, на секунду представить себе, что ты в Л-де. Кстати: вчера смотрел фильм Тарковского «Ностальгия». Невероятно плохо. Агитка. Русский ученый (которого играет Янковский, больше смахивающий на агента уголовн<ого> розыска), тоскующий в Италии по России и в конце концов умирающий. Плюс пустая многозначительность. Что-то в этой стране сломалось — не знаю почему. Не исключаю даже того, что кризис произошел из-за нас, из-за нашего отъезда. Это — не эгоцентрическое заявление. Просто каждый остающийся (оставшийся) оказывается перед странной альтернативой: или подаваться в эмиграцию вслед за другими, или становиться советским человеком. Эта альтернатива пришла на место более нормальной: или сотрудничать, или не сотрудничать с советской властью. Т. е. наш отъезд испортил страну.

Хотя я и очень рад твоим чисто литературным успехам, но должен заметить, что мне очень нравится твоя журналистика. Говорю это после того, как прочел в «Обозрении» твое выступление (не помню уже где). Ты, возможно, единственный настоящий русский журналист в эмиграции. Так что не бросай этого занятия вовсе. Я еще помню, между прочим, как ты поступал (по первому разу) на журналистику. И если уж зашла речь о ЛГУ, то Байбаков-таки в Нью-Йорке.* Это тебе Гейхман уже, наверно, рассказал.

Обнимаю.

Передавай приветы маме, жене.

Очень надеюсь вскоре увидеться. Рената кланяется.

Твой

Игорь

27. 06. 83.

* Мечтает с тобой увидеться, но очень боится при этом.

1. Габриэль Гаврилович Суперфин (род. в 1943) — филолог-архивист, правозащитник, в 1973 арестован, приговорен по ст. 70 УК РСФСР к 5 годам заключения и 2 ссылки, в мае 1982 эмигрировал, жил в ФРГ, в 1984—1994 — сотрудник Архива Самиздата на «Радио Свобода», в 1995—2009 — архивариус Института изучения Восточной Европы Бременского университета.

2. Александр Васильевич Губарев (1941—1983) — психолог, сотрудник Русского музея, ленинградский приятель С. Д. и В. А. Грубина, умер 24 мая 1983. Возможно, С. Д. сообщал об этом И. С. в несохранившемся письме.

3. И. С. принял А. Губарева за кого-то другого: польско-итальянской невесты у него не было.

***

21. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

6 июля <1983>

Дорогой Игорь!

Впервые после афганских событий русская публика в Америке забурлила в унисон. Поводов два. Во-первых, 13-й (интеллектуальный и некоммерческий) канал американского телевидения снял и показал картину «Русские пришли».[1] Фильм о трудностях адаптации, о неприятии свободы, о тоталитарном сознании и т. д. Показали Леву Халифа[2], который расплачивается в супермаркете мелкими фудстемпами и говорит, что госбезопасность им интересовалась, а в Америке им никто не интересуется. Представили также нескольких жуликов, пьяного Кузьминского[3] в объятиях собаки, несшего жалкую авангардистскую чепуху, и, к сожалению, меня.

Я честно позировал им двое суток, угощал съемочную группу колбасой и водкой, говорил, как мне кажется, разумные вещи, и в результате эти <…> все вырезали, кроме легкой и случайной хулы в адрес демократии. Фильм получился тенденциозный, а главное, сделан он без симпатии к героям и пр. После демонстрации в русской печати начался дикий шум, фильм обвиняют в расизме, антисемитизме, в сговоре с КГБ и Арафатом. Заголовки такие: «Кому это выгодно», «Вода на мельницу ГБ» и так далее. Бешенство русской публики разделилось на два потока. Идейная часть народа требует суда над 13-м каналом, съемок позитивного контрфильма и наказания для режиссера и продюсера. Эмоциональная часть сердится, что показали не их, уж они-то все бы сказали правильно и на хорошем английском, при этом клянут Халифа и Кузьминского за то, что уронили честь эмиграции, и даже умеренного и эпизодического меня назвали «злобствующим неудачником». Причем назвал конкретно <…> ворюга и спекулянт, который с 1980 года должен моей жене 160 долларов. Чем дольше я читаю весь этот бред (кампания продолжается месяц), тем все более объективной кажется мне эта картина. В мacce мы действительно страшное, претенциозное, дурно воспитанное, невежественное — говно.

Второе событие — приезд советских эстрадных артистов во главе с Иосифом Кобзоном. (Помнишь такого, с небольшим париком и суровыми армейскими интонациями в голосе?) И опять началась буря. Газеты призывают к демонстрациям, пишут, что на деньги, вырученные от концертов, будут куплены танки для Афганистана и оружие для палестинских террористов, что это — десант КГБ, что артистов надо забросать помидорами и т. д. Моя несчастная мать хотела послушать Нани Брегвадзе[4], но не пойдет, потому что головорез Мейр Кохане[5] обещал кидать в зрителей (предателей еврейского народа) — дымовые шашки.

Как это ни печально, русская публика в Америке примкнула к самым правым силам, газеты призывают черт знает к чему: от казни преступников без суда до возрождения Ку-клукс-клана. Выражаются сожаления о том, что Гитлер не выиграл войну у Сов. Союза и так далее. Один старый эмигрант, дряхлый кретин, спросил меня, хотел ли бы я участвовать в оккупации Ленинграда? И когда я выразил ужас по этому поводу, он сказал: «Вы — третья волна, дети комиссаров и лавочников…»

При этом вся эта сволочь обижается, что американцы не хотят их слушать.

А <…> нас слушать, если на конференции в Бостоне <…> говорил, что на Москву надо кинуть водородную бомбу?!

Я работал в 15 многотиражных газетах и нигде не встречал такого кошмарного народа, как в русской свободной прессе. Было всегда два-три негодяя, но основная масса тебе сочувствовала и многие старались помочь.

Проблема, мне кажется, еще и в том, что в коммунистическую партию Советского Союза (при всей ее мерзости) принимали с некоторым разбором. Если человек пил запоем, всенародно истязал жену или крал нотные пюпитры из красного уголка — его не принимали. Здесь же в «антикоммунистическую партию» берут всех, кто заявляет о своей кипучей ненависти к КГБ и Политбюро, берут воров, мошенников, негодяев, <…>, тупиц и <…>. И вот теперь из своего Бруклина они пишут геройские открытые письма Андропову и черным силам зла. Все это мне отвратительно. К счастью, есть лазейка в американскую сферу, узкая и, может быть, временная, но это — единственное спасение.

Я все реже пишу в русские газеты, потому что знаю — в ответ на мои шуточки и доводы будет написано, что я лью воду на мельницу КГБ, что я антисемит и любимец Арафата.

Игорь, прости мне сбивчивые крики, но ситуация здесь действительно гнусная. Все более-менее приличные люди расползаются по углам и молчат.

Ты, конечно, уже знаешь, что арестовали Мишу Мейлаха. Это грустно, тем более что он, как и Мандельштам, «не создан для тюрьмы».

Что касается Андропова, то обсуждение его личности в русской печати меня с самого начала рассмешило. Дело не в том, какой Андропов. Это неважно. Правильнее ставить вопрос так: что бы мог сделать Андропов, если бы даже в него вложили мозг и совесть академика Сахарова? Мне кажется — ничего. И вообще, мне кажутся реальными в Союзе не волевые и персональные, а гео-исторические перемены. Есть также надежда, что лет через пятнадцать, в один прекрасный день все окажутся пьяными, все сто процентов населения, включая евреев и грудных детишек. И тогда беззвучно придут китайцы…

Как это ни позорно, но я рад, что фильм Тарковского оказался плохим. Видно, я завидую тем, кто остался в Союзе и умудряется хорошо писать и снимать. Что-то в их действиях меня мучает и раздражает.

Вообще же, мне кажется, арифметически ясно, что литература вырождается. С 60-го года поумирало и разъехалось штук 50 хороших писателей, а новых имен, кроме Ерофеева[6], не возникло. А если и возникли, то мало. Все, кого мы хоть чуточку уважаем, появились до 60-го года. Все же Лимонов — не Искандер и Милославский — не Шукшин. Ну а Саша Соколов — мудрен, амбициозен и скучен, как прах. Львов, Демин, Суслов[7] — это уровень Вили Козлова и Воскобойникова[8] с поправкой на жгучий антисоветизм.

То, что ты пишешь о ситуации в Союзе, о перемене альтернативы — очень точно. В силу каких-то законов я иногда начинаю думать, что ТАМ культура была выше, слог лучше и даже позиции — достойнее, но потом заглядываю в какой-нибудь советский альманах («Молодые писатели Ленинграда»[9]) и быстро трезвею. Может, вырождение началось не с Бабаевских, а с каких-нибудь народников, и все еще продолжается.

Мне кажется, в русской культуре потеряно ощущение нормы, безумие становится обиходным, а норма вызывает ощущение чуда. Русский литературный язык существует двести лет, и сто из них — его нещадно уродуют и совершенствуют, в результате гениальность какая-то иногда проявлялась (в Хлебникове, Платонове), а вот нормально и внятно изъясняться по-русски так и не научились. В силу моих (без кокетства) довольно-таки ограниченных способностей я очень интересуюсь средними писателями, и то, что Ирвин Шоу, например, для Америки является средним писателем, вызывает у меня большое волнение. А наши средние, все как один — плохие.

Я знаю, что Байбаков в Нью-Йорке, и, конечно, хотел бы с ним повидаться. Вот будет номер, если советский корреспондент ТАСС покажется мне более нормальным, чем мои коллеги-антикоммунисты!.. Если ты с ним переписываешься, то скажи, что я при встрече с ним, разумеется, буду вести себя так, чтобы у него не было неприятностей. То есть не побегу излагать содержание наших разговоров в «Новое русское слово». Пусть не беспокоится, я еще не полный мудак.

Привет Ренате и обоим Гейхманам.

Что касается поездок в Европу, то мне жутко не хочется ездить за деньги. Из разных мелких стран, которые покупают мои права, пишут: «Не планируете ли Вы поездку в Финляндию?» На что я, как хитрый полуеврей, отвечаю: «Таких планов у меня нет, но я воспользуюсь любой возможностью, чтобы посетить вашу замечательную страну».

А права продаются, несмотря на лето (застой) и на то, что ни одна из двух книжек в «Кнопфе»[10] еще не вышла. Конкретно Финляндия (!) прислала 450 долларов (вернее, они прислали тысячу, но нас трое — агент, переводчик), и я обиделся, что мало, но моя невозмутимая жена Лена сказала, что если все страны пришлют по 450 долларов, то мы купим небоскреб. Дело в том, что нас уже пятеро, комнат в общем три, а снять другую квартиру в нашем районе стоит 800—1200 долларов. Мы же проживаем тут уже 4 года и платим всего 445. Дом наш говенный, но район адски дорогой. И вообще, надо покупать собственный дом, все говорят, что это выгодно.

Обнимаю вас. Твой

С. Д.

1. Фильм был показан по советскому телевидению. Очевидно, замысел фильма связан с идеей отвратить евреев от эмиграции в США ради репатриации в Израиль.

2. Лев Яковлевич Халиф (1930—2019) — московский поэт, прозаик, журналист, с 1977 в эмиграции, нью-йоркский знакомый С. Д.

3. Константин Константинович Кузьминский (1940—2015) — поэт, один из лидеров ленинградской нонконформистской поэтической культуры 1960-х — начала 1970-х, с 1975 в США, сначала в Техасе, затем в Нью-Йорке. Знакомый С. Д. с ленинградских времен.

4. Нани Брегвадзе (род. в 1936) — грузинская певица, пианистка.

5. Мейр Кохане (1932—1990) — лидер основанной им в Нью-Йорке «Лиги защиты евреев» (1976). В конце концов Верховный суд Израиля признал ее программу подпадающей под закон против разжигания расизма.

6. Имеется в виду Венедикт Васильевич Ерофеев (1938—1990) — автор «поэмы» «Москва — Петушки» (1970).

7. Аркадий Львович Львов (1927—2020) — прозаик, с 1976 в эмиграции, Нью-Йорк; Илья Петрович Суслов (род. в 1933) — прозаик, юморист, с 1974 в эмиграции, Нью-Йорк; Михаил Длмин (наст. имя Георгий Евгеньевич Трифонов; 1926—1984) — поэт, прозаик, в 1968 не вернулся из поездки в Париж.

8. Вильям Федорович Козлов (1929—2009) — ленинградский прозаик; Валерий Михайлович Воскобойников (род. в 1939) — прозаик, детский писатель, ленинградский знакомый С. Д.

9. С. Д. подразумевает альманах «Молодой Ленинград», в котором и ему случалось печататься.

10. См. письмо 4, примеч. 4.

***

22. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Дорогой Сережа,

не ответил на твое письмо тотчас, когда получил его, п<отому> ч<то> нужно было завершить уйму дел перед отпуском. Сегодня отпуск начался, дела остались недоделанными, и я со спокойной душой пишу тебе. Не серчай из-за злополучного фильма — для тебя это еще один литературный сюжет. Сукин сын Хенкин («Русские пришли») написал в биографии Андропова, которая выходит в Италии, что я агент КГБ[1] и что эта организация поставила себе цель проникнуть в провинциальные немецкие университеты. Гарик Суперфин воодушевленно пытался подбить меня судиться с Хенкиным, но я благоразумно отверг это предложение.

Мише Мейлаху предъявили 70-ю статью (что ты, конечно жe, уже знаешь). Хорошо, что он идет по политической статье, а не по уголовной, не как, например, валютчик (написанное звучит чудовищно, п<отому> ч<то> по 70-й его ждут семь лет лагеря, но это все же оставляет надежду на то, что при каком-нибудь политическом повороте его могут выпустить досрочно). Когда я был последний раз в Л-де (в июле прошлого года), Миша сказал мне, что его вот-вот посадят и что поэтому он собирается уехать. Уехать ему не разрешили, не сажали в течение года, а потом внезапно арестовали сразу

после «идеологического» пленума. Т. е. похоже, что его уже давно определили в жертву, но выжидали какого-то благоприятного кому-то момента. В этой дьявольской кухне трудно разобраться. Но что-то странное и закономерное есть в том, что каждый год (начиная с Азадовского) сажают по одному (и только по одному) гуманитарию. Кто следующий?

Завтра мы сядем в машину, забудем обо всем и помчимся вначале во Францию, а потом в Испанию. Было бы разумнее ехать поездом, но жажда свободы, которую (свободу) дает автомобиль, сильнее, чем разум (иссушенный литературоведением). Если ты не собираешься в Европу (или, лучше сказать, не знаешь, когда соберешься), то, может быть, я приеду (до конца года) в Нью-Йорк. Правда, это неопределенно. Байбаков не сообщил мне свой адрес. Раз в два месяца я звоню ему по телефону. Надеюсь, что мы соберемся все вместе, если я смогу приехать в Н.-Й.

Сережа, Рената послала на твой адрес ее статью о Бродском.[2] Если будет случай, передай ее ему (хоть это и по-немецки).

Ну, пока. Обнимаю. И желаю скорейшей покупки дома (а Гейхман между тем собрался продавать свой, п<отому> ч<то> не хватает денег расплатиться с долгами, нажитыми при постройке). Приветы семейству. Рената кланяется.

Твой

Игорь

13. 08. 83.

1. Кирилл Викторович Хенкин (1916—2008) — журналист, переводчик, сотрудничал как с советской разведкой, так и с диссидентским движением, в 1941 вернулся из эмиграции, в 1973 снова эмигрировал. Автор книг «Охотник вверх ногами» (Frankfurt am Main, 1980), «Андропов — штрихи к царскому портрету» (по-русски полностью не печаталась, итальянское издание, 1983), «Русские пришли» (Тель-Авив, 1984). Название последней книги, возможно, как-то связано с фильмом «Русские пришли» (см. письмо 20, примеч. 1).

2. Döring-Smirnov J. R. «Uznat’, čto budet Ja, kogda…» Vergleichende Anmerkungen zu den Autobiographien von B. Pasternak und I. Brodskij // Die Welt der Slaven. 1983. XXVIII-2. S. 339—353.

***

23. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

16 авг. <1983>

Дорогой Игорь!

Я сегодня получил авторский оттиск статьи о Пастернаке и Бродском и хочу спросить, могу ли я послать копию Осе? Или, может быть, Иоганна Рената хочет послать ему оттиск сама, с автографом? На всякий случай адрес такой:

Mr. Josef Brodsky

44 Morton St. New York, N. Y. 10014 USA

У меня наконец вышла книжка в «Кнопфе» и уже появились две рецензии в довольно хороших изданиях — «Паблишерс викли» и «Харперс», но обе — не оценочные, а что-то вроде развернутых аннотаций. Скоро появятся еще три штуки (это те, о которых я знаю), две из них в довольно популярных органах —«Мадемуазель» и «Вилледж войс» — левая богемная газета, с которой заигрывают всякие Норманы Мейлеры. Кстати, я видел Мейлера раза три — он дико мрачный и надутый кривляка, корчит из себя сатану.

Но вообще, все русские книги, вышедшие за последние годы, если и не проваливаются, то во всяком случае заметного резонанса не вызывают. Абсолютно незамеченными прошли — Войнович, Ерофеев (жаль!), чуть лучше — Владимов, его даже собирались экранизировать, Лимонова пока что грубо изругали в «Вашингтон пост» и так далее. Скоро выйдут — Аксенов, Алешковский, но уже сейчас ясно, что предварительной рекламы не будет, денег никто в них вкладывать не хочет. Все это довольно грустно. Видно, трагизм существования не просто тезис, а что-то близкое к реальности. Там не печатали, здесь — не платят и не уважают, дети подрастают и плюют в душу, матери моей все здесь не нравится, от овощей до телепередач. Она говорит: «Кругом одни евреи. Где мои друзья? У меня здесь нет друзей…» Тогда я сказал: «Твои друзья умерли, а ты жива и здорова. И я, и Лена — работаем, все сыты, обуты и так далее». Произошел большой скандал.

Мой отец живет в чудной квартире, окружен детьми и внуками, пишет свои дурацкие мемуары и при этом говорит: «Я чувствую себя, как академик Сахаров в Горьком…»

Ну, ладно. Всех обнимаю. Будьте здоровы.

Ваш С. Довлатов

***

24. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

25 августа <1983>

Дорогой Игорь!

Статья Ренаты Бродскому отослана, копию попросил некий Гриша Поляк[1], хозяин умеренно нашумевшего альманаха «Часть речи», человек с интеллектуальными претензиями. Может, он как-то это дело использует.

Мейлаха очень жалко, хотя, будучи свободным человеком, он раздражал меня своим занудством. Наверное, лучший способ возбудить любовь и сострадание к человеку — это арестовать его по политической статье.

В Европу я так просто лететь не желаю, но всем издательствам, покупающим права, даю понять, что готов уступить их назойливым приглашениям. Мой друг Соломон Волков, автор фальшивых мемуаров Шостаковича[2], говорит, что он таким способом объездил весь мир, а в одном добродушном государстве ему даже бесплатно пошили смокинг. Мне смокинг не нужен (я и обычный-то пиджак надевал раза четыре в жизни), а вот дорогу пусть бы оплатили, есть в этом какая-то пикантность.

На радио «Либерти» мне показали корреспонденцию Байбакова из Нью-Йорка, она довольно махровая, вроде-того, что американские издатели специально печатают советские книги маленькими тиражами, чтобы не допускать широкие массы к социалистической культуре. Я, конечно, все понимаю, правила игры и так далее. Я что-то возразил Байбакову относительно тиражей и механизмов, но — без грубостей и напора. Так что, я думаю, это не помешает нам увидеться.

Буду очень рад видеть вас в Нью-Йорке и надеюсь быть каким-то способом вам полезным. Как — решим на месте.

Книжка моя в «Кнопфе» вышла. Есть уже пять маленьких рецензий, даже не рецензий, а по-нашему — аннотаций, то есть — безоценочных обзоров. Единственная из них, которая содержит явный комплимент («Книга Довлатова вытаскивает нас из трясины диссидентской литературы Солженицына и Сахарова»!!!!!!), напечатана в журнале «Гей комьюнити ньюз», то есть — «Новости общины гомосеков». Я сначала был подавлен (и комплиментом и органом), но мне сказали, что гомосеки здесь слывут очень тонкими, изысканными людьми, и что их любовью надо гордиться.

Покупка дома откладывается. Всякий раз, когда у меня заводятся 3000 долларов, я начинаю хотеть купить дом, затем приходят счета из самых неожиданных мест, и 3000 превращаются в полторы и так далее. Недавно писатель-почвенник Саша Антонович[3] («Многосемейная хроника». Имка-пресс) взял у меня в долг именно 3000, сказал, что возвращать будет в неопределенные сроки и малыми долями, а когда я провожал его к лифту, добавил, что моя последняя книжка значительно слабее предыдущей, и что вообще настоящим писателем может быть лишь человек с очевидными национальными корнями. При этом главного героя его «Многосемейной хроники» зовут Николай Кселофонович, и этого, по-моему, достаточно, чтобы никогда не читать эту книгу.

Всех вас обнимаю. Будьте здоровы.

С. Д.

1. Григорий Давидович Поляк (1943—1998) — издатель, собиратель и публикатор архивных материалов русской зарубежной культуры, создатель и владелец издательства «Серебряный век», редактор-издатель альманаха «Часть речи» (1980—1984), сосед и едва ли не ближайший друг С. Д. в Нью-Йорке.

2. Соломон Моисеевич Волков (род. в 1943) — музыкант, музыковед, культуролог, в 1976 эмигрировал, нью-йоркский приятель С. Д. В 1979 издал в «Harper & Row Publishing» записанные им беседы с Д. С. Шостаковичем: «Testimony: The Memoirs of Dmitri Shostakovich as Related to and Edited by Solomon Volkov» («Свидетельство. Мемуары Дмитрия Шостаковича, записанные и отредактированные Соломоном Волковым»). На русском издавалась лишь в обратном переводе с английского. Достоверность речи композитора не раз оспаривалась, но и не раз находила сторонников. Отрицать существование самих бесед Волкова с Шостаковичем бессмысленно. Речь идет о степени достоверности записей, авторизованных композитором.

3. Александр Сергеевич Антонович (род. в 1945) — прозаик, эмигрировал в 1981, живет в Нью-Йорке. Лауреат премии им. В. И. Даля (1982).

***

25. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Дорогой Сережа,

прости, что так долго не отвечал на твои письма. На то были объективные причины: мы с Ренатой ездили на машине по югу Франции и по Испании. Испания после Франко ожила, помолодела, что превратило ее в опасное для туристов место. В Валенсии парочка мотоциклистов, не сбавляя скорости, вырвала у Ренаты сумку с деньгами и документами; Рената упала, но отделалась ушибами. В Мадриде кто-то выбил в нашей машине стекло и спер аптечку (наркоманы?). На улицах Мадрида в открытую торгуют марихуаной. Я насчитал пять видов испанской полиции. Энергично действует только один из них — муниципальная, штрафующая неправильно запарковавшихся. Видел, как пытались оштрафовать даже одного неправильно запарковавшегося полицейского из криминальной полиции. Назад мы ехали, заклеив боковое окно машины газетой, которая все время рвалась и вилась на ветру, как пиратский флаг. Все-таки мне Испания понравилась, в частности, потому, что она наводила меня на мысль о том, какой могла бы стать Россия после — после чего? после присоединения к Общему рынку? А французы вызвали к себе традиционную русскую неприязнь. Надутые, не способные уступить и помочь. Особенно раздражало, что они из скупости строят чересчур узкие дороги (бедная Испания между тем на дорогах не экономит). Сразу после возвращения мы наткнулись на приехавшего к нам в гости Диму Сегала[1] из Иерусалима. Мы подозревали, что он приедет, и планировали провести с ним дня 3—4, но оказалось, что он решил погостить две недели. Вначале гостил в Мюнхене, потом в Констанце. Я поехал с ним в княжество Лихтенштейн, которое, как выяснилось, есть не что иное, как средней руки деревенька. Большое спасибо за книжку. Я прочел ее тотчас, как принесли из почты. Я понимаю, что ты не хотел повторять прием, который нашел в «Компромиссе», но, может быть, и имело бы смысл это сделать: тогда получились бы два симметричных друг другу анализа советского и американского журнализма. Можно было бы даже издать обе книги под одной обложкой. Поучительно вышло бы. Других критических замечаний нет. Читать было интересно. Миша Мейлах начал «колоться» (до этого молчал вовсе). Кроме политического, ему пришили вдобавок и уголовное обвинение (то ли гомосексуализм, то ли наркотики). Меня Миша тоже раздражал в Ленинграде, а теперь все думаю, как бы ему помочь. Байбакова ты правильно обругал, ругай его дальше, прохвоста, — ваши отношения это не испортит, п<отому> ч<то> он четко отделяет то, что он пишет, от того, что думает (или: от того, что у него — в крови). Я не посылаю тебе оттисков своих статей, т. к. все они до чрезвычайности заумны и если и интересны, то только для специалистов. Сверх того, в последнее время я начал писать по-немецки, что еще более

отделяет меня от (любого вида) читателей. Все-таки в конце года пришлю одну статью о Лимонове[2] на пробу — она хоть и запредельна, как остальные, но все же написана о еще не остывшем материале. Спасибо, что передал Ренатину статью Иосифу и в «Часть речи».[3] Сегодня начал готовиться к зимнему семестру, который открывается 18-го октября. Опять — рабочий ад (или рай, что одно и то же).

Обнимаю. И желаю удачи.

Приветы семейству. Рената кланяется.

Твой

Игорь

2. 10. 83.

1. Дмитрий Михайлович Сегал (род. в 1938) — литературовед, лингвист, с 1973 живет в Израиле.

2. Смирнов И. П. О нарциссическом тексте (Диахрония и психоанализ) // Wiener Slawistischer Almanach. 1983. Bd. 12. S. 21—45.

3. В «Части речи» статья не появилась.

***

26. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

14 ноября <1983>

Дорогой Гага!

Прости, что долго не отвечал — было несколько поездок по университетам, почти бесплатных, даже убыточных, поскольку я теперь беру с собой мою несчастную жену, дабы ее несколько развлечь. В Нью-Йорке мы почти никуда не ходим, с публикой отношения гнусные, в кино — языковой барьер, музеи я не люблю за противоестественное скопление духовных ценностей, а рестораны (для непьющего человека) — малоинтересны. Ты, конечно, знаешь, что меня вылечили от алкоголизма, причем сделал это русский доктор, называющий себя «Генька» и, будучи сам горьким пьяницей, — обыкновенный российский парадокс.

Поверь мне, лучшее, что есть в Америке, — университетские кампусы: светлые лица, услужливость, интерес к российским делам, физическое здоровье, всяческий уровень, никаких подавленных сексуальных тревог на физиономиях, там даже некрасивые девушки чем-то привлекательны. А может быть, все эти ощущения — признак старости.

Книжка моя по-английски продается, даже чуть лучше среднего восточноевропейского произведения, но никакой, естественно, сенсации не произошло. Права тоже расходятся, все больше в малые государства — Швеция, Дания, Норвегия и т. д. Приличные страны, включая твою «вторую родину», молчат, но агент клянется, что постепенно всех уговорит. И в журналах здешних что-то появляется, в «Ньюйоркере» (декабрьском) опять будет рассказ[1], короче, я довольно прочно вошел в какую-то среднюю категорию продвинувшихся азиатов. Денег чистой литературой я зарабатываю от 5 до 7 тысяч в год — прожить на это здесь невозможно. Но все-таки большинство американцев (не коммерческих) и того не зарабатывают.

Посылаю вам две новые книжки, «Наши» — получше. Прочти, если будет время, главы 9-ю и 11-ю. «Заповедник» начинается примерно с 65-й страницы, до этого —скучно. «Наши» выйдут в «Кнопфе» по-английски, как и «Зона». Для английского варианта «Зоны» я дописал 30 страниц, чтобы приподнять общий уровень. Этот кусок будет в 39-м «Континенте».[2] Батька Максимов вдруг меня простил.

Статью о Лимошке обязательно пришли. Он здесь сильно нашумел. Книгу его, вышедшую в «Рэндом-хауз»[3] (очень хорошее издательство, полукоммерческое), все крупные газеты обругали, некоторые — грубо, кажется, это все идет ему на пользу. Ругают, значит — покупают.

На «Компромисс» было уже 16 рецензий, все без исключения положительные, но короткие и вялые. Писал ли я тебе, что единственную абсолютно комплиментарную рецензию напечатала газета «Гей комьюнити ньюз» — орган гомосексуалистов.

Идея книжки об Америке через газету у меня была и есть. Даже название есть — «Невидимая газета». И действительно, надо бы издать под одной обложкой: «Невидимая книга», «Невидимая газета»[4]. Времени нет…

Байбаков, так же как и Андропов, не внес ничего нового в привычные формы. Пишет все, что писали до него.

Русскоязычные газеты в Америке без конца высчитывают, когда умрет Андропов, и хотя Юрик, конечно, большой негодяй, звучат эти прогнозы трусливо и невнятно. И вообще, это, как говаривал Валера Грубин, не по-христиански.

Короче, жизнь, по сути, не очень меняется, жилище наше захламлено, как и в Ленинграде, денег почему-то не хватает, да и одет я примерно так же, как раньше. И не только я. Бывшие инженеры носят приличные серые костюмы. Игорь Ефимов умудряется покупать где-то синтетические коричневые пиджаки с сатинетовым блеском. Люда Штерн разгуливает в претенциозных накидках и т. д.

Надеюсь, что мы все же когда-нибудь повидаемся, пригласит же меня в конце концов какое-нибудь издательство в Европу, я всем намекаю, что не прочь. Ехать же за свои деньги как-то непрофессионально. Все же надеюсь.

Привет Ренате. Пиши. Обнимаю вас

С. Довлатов

1. См. письмо 4, примеч. 5.

2. Рассказ «Представление» (1984. № 39), один из лучших у С. Д. До него в «Континенте» напечатаны рассказы «По прямой» (1977. № 11) и «Юбилейный мальчик» (1979. № 19).

3. Роман Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка», написанный в 1976, в 1979 вышел в Париже, по-английски издан в 1983 в Нью-Йорке издательством «Random House»: «It’s Me, Eddy».

4. Этот замысел осуществлен в книге С. Д. «Ремесло», опубликованной «Ардисом» в 1985.

***

27. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

спасибо за письмо, за книжки. «Наши» мне действительно понравились больше, чем «Заповедник». Особенно глава про Борю. Читал ее вслух Ренате, которая очень смеялась, и я с ней. Но «Заповедник» ты тоже должен был написать. Т. е. я хочу сказать, что потребность распрощаться с родиной — естественна. Меня, между прочим, тоже все время тянет писать о специфических русских традициях. Что я иногда и делаю. В «Наших», в начале, есть что-то не твое, идущее от Бабеля, но потом ты от этого освобождаешься. Удивительно, как много ты пишешь. На моей «второй родине» спрос на русские книги невелик. Вышел «Пушкинский дом» по-немецки.[1] Рената расхвалила роман в местной газете, которая называется «Зюддойче цайтунг». Но затем появилась краткая и злобная рецензия в «Шпигеле», где говорится, что роман так же скучен, как и описанная в нем советская действительность, и так же никому не нужен, как изображенные в нем филологи. Им (читателям на Западе) — подавай правду о России, а литературой как таковой они не увлекаются. Причем к своим писателям они относятся совсем иначе и требуют от них как раз не «правды», а литературности. Грешным делом, и я высчитываю, когда умрет Андропов. Собираюсь вместе с женой поехать в марте в Ленинград и думаю, что какой-нибудь рутинно мыслящий секретарь обкома, который мог бы прийти к власти вслед за Андропкой, был бы в случае моей поездки лучше, чем хитроумный византиец, от которого не знаешь, что ожидать. В декабре будет пленум и тогда все прояснится. Письма из России стали чуть-чуть оптимистичнее. В 46/47 номерах «Огонька» гигантская антисемитская статья какого-то Вистунова[2] (не может быть русской фамилии, образованной от жаргонного карточного слова «вистун»). Все примеры в этой статье — ленинградские. Похоже, готовятся к суду над Мишей Мейлахом. Жена Сени Рогинского сказала по телефону, что Мише принесли в камеру коврик и разрешают получать в передачах фрукты. Надо это понимать как метафору «сотрудничества со следствием»? Неожиданно получил письмо из Нобелевского комитета с просьбой написать туда, кого бы я хотел видеть нобелевским лауреатом в следующем году. Это — новая манера у «нобелевцев»: опрашивать профессоров-литературоведов. Решил предложить Бродского. Странно, но чутье подсказывает, что дело может выгореть. Послезавтра поеду с Ренатой в Париж, на конференцию по Эйхенбауму. А в каких университетах ты был? (любовь к университетам разделяю, но частично, п<отому> ч<то> преподавать не очень люблю: будь моя воля, предпочел бы сидеть дома и писать).

Желаю тебе в Новом Году новых книг и новых переводов. И — поездки в Европу. Рената кланяется. Маме, жене, детям — приветы. Обнимаю.

Твой

Игорь

6 дек. 83.

1. Роман Андрея Битова «Пушкинский дом» впервые опубликован «Ардисом» в 1978.

2. Евгений Иванович Вистунов (род. в 1932) — ленинградский журналист. Имеется в виду его статья «Приглашение в западню» (Огонек. 1983. № 46—47).

***

28. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

24 дек<абря 1983>

Ты — почти единственный человек на Западе, как-то реагирующий на посланные ему книги. У нас здесь книжка, подаренная автором, воспринимается как сувенир, ее принимают с улыбкой, но без всякого, даже притворного, намерения прочесть. Более того, ожидать прочтения своей книги считается бестактностью.

Вообще, мое психологическое отношение к книгам на русском языке здесь до странности изменилось. Они для меня; стали чем-то вроде рукописей. И дело не в презрении. Рукопись может быть талантливой, бездарной или гениальной, но это не книга. Раньше рукописи изготовлялись в четырех экземплярах, а теперь в нескольких сотнях и для удобства — с обложкой. (Наверное, в Союзе отношение к ним совсем другое.) Просто я знаю, как они здесь возникают: человек написал ахинею, дал издателю 2000 долларов (месячный заработок ленивого таксиста) и готово. Издания же на иностранных языках порождают какое-то ощущение «реализма». (Любимое, если помнишь, ругательство Мити Карамазова.[1])

Ездить в Союз я бы на твоем месте боялся (при всей академичности твоей работы), просто боялся бы неизвестно чего. Например, того, что приставленные к тебе топтуны замерзнут, ожидая тебя возле ресторана «Чайка», и от злобы набьют тебе <…>.

Вистунова (Евгения?), написавшего антисемитскую статью в «Огоньке», я, кажется, знаю. Вроде бы он из Ленинградского Дома прессы. Мейлаха по-прежнему ужасно жаль. Он, как говорил Мандельштам, — «не создан для тюрьмы». Эренбург описывает в мемуарах, как Мандельштама арестовала в Крыму врангелевская разведка и как на первом же допросе Мандельштам гениально спросил: «Скажите сразу, невиновных вы отпускаете?» А через некоторое время добавил: «Я не создан для тюрьмы».[2]

Я немного знаю лагерную психологию, так вот, по лагерным критериям Миша — человек неприятный. Например, Панченко[3] бы все любили, и даже Азадовского или Рогинского (так что дело не в еврействе), Мейлах же, я чувствую, будет вызывать злобу. Мне кажется, это понятно.

Хорошо и справедливо, что ты выдвинул Бродского на Нобеля, я уверен, что рано или поздно он премию получит, но знающие люди говорят, что после Чеслава Милоша (восточноевропейца) должно пройти лет шесть. Впрочем, знающие люди — это Наталья Шарымова, может и ошибиться.

Из знаменитых учебных заведений я был в Гарварде, в Дартмутском каледже, в старейшем университете Северной Каролины. Мне понравилось — везде. Кроме того, я видел дом, где родился Хемингуэй, комнату в отеле, где умер Томас Вулф, а вот в музеях не был ни разу, и вообще видел очень мало даже в Нью-Йорке. Зато побывал на самой большой барахолке в Америке — в Ноксвиле, где купил отцу трость с набалдашником в виде <…>. (Мой отец живет в соседнем доме, истязуя меня разговорами об искусстве. Странно, оказавшись на Западе, в бездействии, мой папаша искренне уверил себя, что принадлежал к корифеям советского искусства. Он так и говорит: «Умирают друзья, уходит наше поколение: Шостакович, Толубеев, Соловьев-Седой…»

Мать гораздо умнее и ропщет нечасто, но бывает. Жена Лена абсолютно не меняется и даже одета примерно так же, как в Ленинграде: платок, серое пальто и т. д. Откровенно говоря, я был уверен, что на Западе начну носить костюмы, галстуки и прочее, а хожу в такой же отвратительной кожаной куртке, что и дома. Ну и джинсы, разумеется, хотя почти все эмигранты здесь, кроме меня, одеваются по-человечески. Знаешь, недавно мой лит. агент обратился к нескольким влиятельным людям в связи со мной — с просьбой помочь в одном деле, долго объяснять, это связано с рекламой. Обратился в том числе к Бродскому и Воннегуту. Воннегут отделался шутками, то есть, в общем, отказал, а Бродский ответил агенту коротким серьезным письмом с перечислением действий, которые он намерен совершить, и, кажется, выполняет свои обещания. Он действительно один из самых могущественных людей в здешнем литературном мире. Кстати, помнишь ли ты, что с Бродским я познакомился у тебя дома? Мы встретились с ним и с Асей <Пекуровской> на улице и пошли к тебе выпивать.

Ну, обнимаю вас, будьте здоровы.

С. Довлатов

1. См., в частности, главу «Лягавый» части третьей романа Достоевского «Братья Карамазовы»: «Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм! — проговорил Митя в совершенном отчаянии».

2. См. письмо 2, примеч. 2. У Эренбурга одна из фраз звучит немного иначе: «Скажите лучше, невинных вы выпускаете или нет?» И произносятся они в обратной последовательности.

3. Александр Михайлович Панченко (1937—2002) — филолог, специалист по древнерусской литературе; в Пушкинском Доме до 1979 был с И. С. в дружеских отношениях.

***

29. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой, привет!

Не знаю, как в Нью-Йорке, а в Мюнхене твои книги читают. Гейхман, к примеру, забрал у меня твои новые книги и позднее их всячески хвалил. При взятии книг он обещал начать интриговать на радиостанции с тем, чтобы тебя вызвали на неделю в Мюнхен. Не теряю на это надежды. И другие читают. Скажем, философ Боря Гройс[1] (он печатает иногда статьи под названием «Что такое философия?», «Русская философия», «Кьеркегор, Кант, Витгенштейн (ранний), Малевич и Достоевский» и другие). С Гройсом я дружу, как и он со мной, скорее всего по той причине, что каждый из нас является по отношению к партнеру единственным читателем его трудов. Относительно превращения книг на Западе в квази-рукописи (обратного превращению рукописей в квази-книги в СССР) я с тобой вполне согласен. Испытал на собственной шкуре. Книга тиражом в триста экземпляров, напечатанная ее автором на машинке АйБиЭм и затем изданная приятелем офсетной печатью, не может считаться книгой. Но, с другой стороны, в этих наших почти химерических книгах есть что-то небывалое. Такого еще не было. Это не новый жанр, а что-то более важное — новое средство (не) распространения информации. Новый медиум. Страдая, горжусь за нас. В СССР я все же поеду, хотя и неуютно становится, когда я об этом думаю. Я исхожу из того, что в этой стране все централизовано (и потому топтун возле «Чайки»[2] не рискнет без приказа учинить мне членовредительство); как раз самый что ни на есть центр этой централизации сейчас и, видимо, надолго перестал функционировать; в этой неразберихе не до меня. Могут не пустить, не дать визу, но, если пустят, вряд ли будут осложнять отношения с ФРГ, каковая за меня как за государственного чиновника (каковым я являюсь) обязана будет заступиться.

В промежутке между прошлым и нынешним годом я неделю катался на лыжах в Австрии, в горах. Вывихнул руку и чуть не разбил машину на скользкой горной дороге. После отдыха неделю приходил в себя. Тяжело приходится в Альпах человеку, всю сознательную жизнь прожившему на заболоченной финской равнине.

Помню, что это я познакомил тебя с Бродским. Тогда ли это было, когда Аська <Пекуровская> масляными красками написала на стене у меня в комнате: «Вот молот, вот и серп — Это наш советский герб…» и т. д.? Долго затем зарисовывал частушку, чтобы ее не прочел сосед — бывший кагебешник (который все-таки донес на меня, но по другому поводу). Составил письмо о Бродском не без славянской хитрости, написав, что, дескать, он вслед за Набоковым — и русский, и английский писатель одновременно (может, взыграет совесть у нобелевцев, не давших ихней премии Набокову).