Перстенёк с бирюзой

Глава 25

Ворота крепости со скрипом отворились, и толпа людишек с шутками и посвистом двинулась вон. Народец вставал неподалеку большим полукружьем, чтоб не угодить под стрелу. Веселые перебранки слышались отовсюду: беззлобные, удалые и потешные. А как иначе? Тепло, светло, ворога поблизости нет, так чего ж не порадоваться.

Вадим стоял на забороле, оглядывал сверху людское шевеление, держа лук в руке. Вдалеке от него устроился боярин Илья, чуть ближе – Бориска Сумятин, а за спиной стояла Настя. Норов удерживал себя, чтоб не обернуться, крутил головой, стараясь углядеть кудрявую макушку боярышни и ее счастливую улыбку.

В тот миг, когда уж собрался плюнуть на уряд и встать рядом с девушкой, раздался её тихий голосок:

– Вадим Алексеич, а что будет? – едва щекой не прижималась к его плечу, тянулась поглядеть с высоты заборола на луг перед воротами. – А куда стрелы метать? Далеко ли? А кто рядить станет? – глаза широко распахнула, а в них радость дитячья, самая что ни на есть чистая. – А кто первый лук натянет? Ты или тётка Ольга? Ой! Гляди! Там Фёдор Рожковых! А зачем ему палки? А куда пошел? – сама не замечала, как в нетерпении дергает боярина за рукав.

Норов глаза прикрыл, не желал смеяться при всем честном народе. Провздыхался и уж тогда сказал:

– Настёна, эдак я тебе до конца своих дней обсказывать стану. Так-то я рад, но забыл уж, с чего начинать. Давай, спрашивай по новой, – голову опустил и поглядел на Настины кудряхи.

Боярышня подняла к нему личико – глаза большие, блескучие – и посмотрела жалостно. Вадим и растаял, разумея, что ей в новинку, да и любопытно сверх меры.

– Стрелы метать будем в очередь. Первой Ольга, следом я, и так разов с десяток. Фёдор метки ставит, глядеть будет, чья стрела улетела дальше. Палки с собой взял, чтобы в землю втыкать, где стрела упала, – если б не лук в руках, ей Богу, обнял Настю: уж очень отрадно стоять рядом с ней, говорить и чуять ветерок на разгоряченном лице.

– Это дядьке Фёдору далече придется ходить, – Настасья потянулась глянуть вниз. – Высоко тут, Вадим Алексеич. И как только не страшно ратным в ночи сторожить. Сверзишься и рухнешь. Жаль, людям крыльев не дадено, а то бы… – и замерла, глаза прикрыла, улыбалась чего-то.

– А то что бы? – Норов бровь изогнул. – Улетела отсюда? Прямиком к отцу Иллариону? Крылом бы махнула на прощание, Настёна? Иль так бы меня бросила? – испугался, дурной, что и вправду, крыла себе отрастит.

Боярышня приоткрыла один глаз, потешно нос сморщила и улыбнулась:

– Махнула бы.

– Ах ты, курносая! – Норов озлился шутейно. – А ну как поймал бы?

– А как поймаешь, я же высоко, – смеялась и Настя, радовала ямками на щеках. И все бы хорошо, но долгая ее навесь зацепилась за кафтан Норова. – Ой…

– Вот тебе и ой, – Вадим прикрыл глаза рукой, смех давил. – Сама ко мне прилипла. Стой теперь, жди подмоги. Сразу упреждаю, я помогать не стану, мне и так хорошо. Не везет тебе, Настёна, с навесями. Помнишь, как во взваре их полоскала?

– Как не помнить, – Настя отцепила навесь от Норова кафтана. – Тётенька осердилась, а ты, должно быть, сразу разумел, что непутёвая я.

– Я сразу разумел кое-что другое, – Норов наклонился к самому ее личику. – Сама догадаешься иль обсказать?

– Обскажи, – и взглядом подарила до того нежным, что Норова пламенем обдало.

– Такое не обскажешь, слов не сыщется, – Вадим заслонил боярышню от людских глаз, потянулся, взял ее руку и приложил к своей груди. – Слышишь, сердце бухает? Не было тебя, оно и молчало, уйдешь – застынет навек, – сказал и глядел, как набегают светлые слезы, закипают в бирюзовых глазах боярышни.

– Да что тебе во мне, боярин? – Настя руки не отняла, стояла близко. – Ни красы, ни ума, ни злата.

Норов едва лук из руки не выпустил:

– Лучше тебя нет.

В тот миг Бориска закашлялся, тем и смахнул морок с Вадима; обернулся боярин, увидал, что ближник улыбку прячет в усах, брови изгибает и потешается безмолвно. Потом узрел и Ольгу, и семейство ее немалое, что встало уж на забороле.

– Здрав будь, боярин, – Ольга поклонилась. – И тебе здравствовать, Настасья, дочь Петра.

– Здрава будь, – Норов глянул на тётку и бровь изогнул, мол, долго шла.

– Доброго денёчка, Ольга Харальдовна, – а вот Настасья поздоровалась радушно. – Заждались тебя, не чаяли увидеть.

– Вона как, – Ольга подбоченилась. – Думала, испугаюсь и не приду?

– Что ты, – Настя головой покачала, – тревожилась за тебя. Вдруг занедужила иль иная напасть.

– Недуги меня стороной обходят, да и со всякой напастью управлюсь, – тётка голову высоко подняла, похвалялась.

Вадим хотел уж подшутить над горделивой, а тут Настасья заговорила, да тихо так, степенно:

– Стало быть, сыскались у тебя дела поважнее, чем люд честной. За что ж ты нас так? – глянула на Ольгу печально, без укора. Потом отступила на шаг, встала за плечом Норова. На тётку уж не смотрела, только на широкий луг у ворот крепости.

Норов долгонько ждал Ольгиного ответа и не дождался. Та осерьезнела, неотрывно глядела на боярышню, будто разумея чего-то:

– Тетиву новую на лук вязала, прежняя усохла малость, – сказала тихо и только лишь для Настасьи; а та, вот чудо, не ответила, глядела все так же, на луг.

Тихо стало на забороле: Бориска крякнул одобрительно, боярин Илья уставился на Настасью и брови поднял, видно, удивлялся.

– Правильно, Ольга, мы обождали и ворог обождет, – хохотнул Борис. – Вставай уж к бойнице.

Вадим молча обернулся к Насте, а та взглянула на него и зашептала тревожно:

– Вадим Алексеич, обидела я Ольгу, да? – вздыхала тяжко.

– Не боле, чем она тебя, – Норов головой качал, удивлялся. – Настёна, вот уж не думал, что бо ярое в тебе проклюнется. Без кнута отхлестала тётку.

– Не говори так, – Настя трепыхалась, тревожилась. – Тётеньки Ульяны наука не впрок пошла. Не получится из меня боярыня, не сумею, не смогу. Боярских дочерей сызмальства пестуют, власти учат, а мне того не досталось.

Норов долгонько глядел на кудрявую, склонив голову к плечу, потом уж и высказал:

– Ты только меня не кори, как Ольгу. Лучше обругай, но всегда в глаза гляди прямо, – задумался, но не смолчал: – А боярыня из тебя выйдет, хочешь того или нет. Обещалась замуж пойти за меня, иль я ослышался тогда у реки?

– Так ты ж отказался, – Настя руками всплеснула, наново стала похожа на девчонку. – Ругал меня всяко.

– Когда это я отказывался? – Вадим брови насупил. – Настя, ты не путай меня, я все помню.

– Да как же? – упиралась. – Сам сказал, не надобно тебе.

Норов рот открыл ругаться, да народец внизу зашумел, заулюлюкал: Ольга встала к бойнице, лук показала.

– Боярин, – прищурилась тётка, – ты на луг глядеть будешь иль на иное что? – хохотнула.

– Пускай стрелу, Харальдовна, остальное не твоя забота, – Норов опомнился и встал к другой бойнице.

Лук вскинул, примерился, но и понял – Настя рядом. Глаз скосил, чтоб глянуть на боярышню, а та уж забыла обо всем и, открыв рот, ждала игрища, едва не прислонясь щекой к плечу Норова.

– Настёна, Христом богом прошу, отойди, инако промахнусь, – просил. – Куда смотреть не знаю, на тебя иль на стрелу.

Боярышня шагнула подальше:

– Ты не промахнешься. В то не верю, – и встала смирно, ручки сложила урядно.

Вадиму только и осталось, что не лопнуть от гордыни, да вздохнуть. Миг спустя, вытянул стрелу из колчана и уготовился ждать, когда Ольга игрище начнет.

Та подняла лук огромадный, выдохнула шумно и приладилась. Знал Вадим, что тётка дело свое делает справно: оплечье у бабы крутое, руки покрепче, чем у иного мужика, глаз зоркий и обучена хорошо.

Щелкнула тетива новая на северянском луке, стрела пропела и полетела далече, едва не за край луга! Народ загомонил:

– Ай да баба! Ай да Ольга! – пищала ближница тёткина, Людмилка Строповых. – Так его, так!!

– Чего разоралась?! – отвечал вихрастый мужик в долгой полотняной рубахе. – Боярин, чай, не пальцем деланный! Подале кинет!

– Уймись, Пронька, ты лук свой еще о прошлом годе в холодной клети рассущил! – отбрехивалась громко Людмилка. – Разиня!

– Пороть тебя некому, горластая! – Пронька махнул рукой.

Люд еще потешался, когда Вадим стрелу кинул. Тянул тетиву в половину силы, зная, что неможно чинить урон Ольге, водившей под своей рукой бабье войско. Стрелка его на пару локтей всего лишь и облетела Ольгину.

– Видала? – Пронька радовался. – Боярин наш покрепче будет!

– Ты чего горло дерешь, а? – толстая бабёха вступилась за Людмилку. – Небось поспорил с Митяем Суховатым на бочонок? Теперь за боярина горой? Тьфу, зенки твои бесстыжие!

– А твоя какая забота? – и Митяй вступил в перебранку. – Сама хочешь приложиться? В тебя и три бочонка влезет!

– Ты на свою жену рот разевай! – муж толстой – худощавый, долгобородый – выступил вперед. – Чай, худосочней нее в Порубежном-то и нету!

Тут и пошла забава! Одни кричат за тётку, другие – боярина хвалят! И уж не до стрел, не до лучников.

Ольга пустила стрелу, какую только рядильщик Фёдор и увидал, Норовская стрела наново ушла на два локтя дальше.

– Вадим Лексеич, ты потешаешься надо мной?! – Ольга ругалась, стоя у бойницы. – Бей со всей силы! Подачек мне не надобно!

– Харальдовна, уймись. Дыши легче, инако себе под ноги стрелу уронишь, – Вадим увещевал гневливую.

– Да что за игрище такое! – тётка наново стрелу кинула и, видно, со злобы пустила далече.

Норов вскинул лук, но стрелы не отпустил: за ворота вышел поп.

– А ну тих-а-а-а-а! – И народец умолк: мало у кого в Порубежном была охота перечить церковнику. – Бесстыжие! Сквернословы! В страстную неделю орать, хаять ближнего?! Епитимью на всех! Каждого упомню!

Норов услыхал, как тихонько ойкнула Настя, увидел, как боярин Илья сморщился и ухо почесал, мол, громкоголосый поп.

– Настёна, если стрелу кину в-о-о-н до той осинки, обрадуешься? – Вадим бросил короткий взгляд на боярышню.

– Вадим Алексеич, да как ты докинешь? – кудрявая от изумления дышать забыла. – Далече, не достать.

– А ну как достану?

– Быть такого не может, – Настасья подошла ближе, шептала.

– Что поставишь против моего слова? – торговался, зная, что докинет.

– Что? – боярышня оглядела себя, руки свои. – Так нет у меня ничего.

– Ладно, придумаю, чем разочтешься. Так что, уговорились? Если не докину, отпущу к Иллариону повидаться.

– Боярин, миленький, не врешь? – ручки сложила, обрадовалась.

– Когда я тебе врал? – приладился и кинул стрелу. Ушла далече, а на излете воткнулась аккурат в тоненький ствол осины, на которую указывал.

Услыхал, как Ольга в сердцах сплюнула, как хохотнул Бориска и как вздохнула Настя. Себя обругал, не хотел печалить кудрявую, но того, что сделано уж не воротишь.

После Ольга стрелу пустила, но недалеко, потом Норов – опять на два локтя дальше тёткиной, и так еще разов пяток, пока Фёдор не взмахнул рукой.

– Митяй! – Пронька смахнул шапку с головы и кинул себе под ноги. – Бочонок кати! Нынче кати, инако сам приду!

– Тьфу, заноза! – Митяй сгорбился и пошел к воротам.

По лугу забегали ребятишки, стрелы собирать. Федор покрикивал на них, указывал куда они попадали. А вот на забороле тишина повисла; Ольгино семейство в молчании стояло за спиной большухи, Настя тоже помалкивала.

– Боярин, ты никак пожалел меня? – Ольга злобилась. – Мне ли не знать, как ты лук держать умеешь. Почто умерил себя?

Норов изогнув бровь, поглядел на тех, кто стоял сей миг рядом, а те поняли и потянулись вон. Осталась только Настасья да разгневанная тётка.

– Ольга, прежде чем ругаться, раздумай. Слова дурные у тебя завсегда близко. Кинь я стрелу так, как должно, всякий бы понял – бабий отрядец плох. А ратные знать должны, уходя, что семьи их будут оборонять справно. Разумела? Ты среди лучников в Порубежном лучшая.

– Не лучше тебя, – Ольга задумалась.

– Верно, – Норов и спорить не стал. – Вот потому я к ворогу выхожу в поле, а ты на забороле стоишь. Не злись, проку в том мало. Ступай.

Ольга поглядела сердито, оглянулась на народец, что все еще топотался по лужку, а потом улыбкой процвела:

– Ладно, пойду, чего ж не пойти, – обернулась к Насте: – Ты, боярышня, напрасно скалку с собой не прихватила. Обороняться чем станешь?

– От кого? – Настасья удивленно брови изогнула.

– А то сама не знаешь? – подмигнула и ушла, унося в крепкой руке лук Харальда Безухого.

Норов проводил взглядом тётку и к Насте пристал:

– Что еще за скалка такая?

– Оружие мое, – боярышня смеялась. – Боярин, что ж в расчет попросишь за осинку?

– По отчеству меня не величай, когда одни. Какой я тебе Алексеич?

– Как скажешь...Вадим, – Настя глаз не отвела.

Норов прищурился хитро и опять принялся торговаться:

– А если я вон до того куста докину стрелу? Гляди, сразу за осиной. Споешь мне?

– Спою, – и улыбку подарила светлую.

И ведь докинул! Хотел и дальше торговаться, но на заборола влезла Зинка и встала поодаль, видно, пришла боярышню стеречь.