Первая мировая война

Введение

Первые сведения о Первой Мировой войне я получил от своих родителей, родственников и знакомых: мужчин, которые воевали, и женщин, которые во время войны жили вестями с фронта. В этой войне принимали участие мой отец, два его брата, мой тесть. Все они, к счастью, вернулись домой невредимыми. Отец и тесть часто рассказывали мне о перипетиях войны, о победах и поражениях, о тяготах и лишениях, о понесенных утратах и человеческих ценностях. Моя незамужняя тетушка поведала мне о том, что ее жених не вернулся с фронта, и потому она так и не обрела семейного счастья, разделив незавидную участь многих молодых англичанок, потерявших на войне, кто — жениха, а кто — мужа.

Все эти рассказы, а также воспоминания ветеранов войны, с которыми я неоднократно встречался, и вдохновили меня на написание этой книги. Конечно, я не обошелся без изучения литературных источников. В подборе литературы мне оказали большую помощь сотрудники Королевской военной академии, Военного колледжа в Вассаре (где я некоторое время преподавал), Военной академии США в Уэст-Пойнте. Автор особо благодарит за неоценимую помощь начальника кафедры истории Военной академии США полковника Роберта Даути и его заместителя майора Ричарда Фолкнера. Автор также выражает признательность сотрудникам Лондонской библиотеки и председателю Ассоциации английских ветеранов войны Тони Нойесу.

Большую помощь в написании и издании этой книги мне оказали редакторы Энтони Уиттоум, Ашбель Грин, Анна-Мария Эрлих, картограф Алан Гиллиленд и мой литературный агент Энтони Шеил.

В немалой степени работе над книгой помогла моя секретарша Линдси Вуд, которая вела учет поступавшей литературы, корректировала и печатала рукопись, поддерживала постоянные контакты с издательством и улаживала возникавшие неурядицы, в очередной раз доказан, что в своей многотрудной профессии поистине не имеет равных себе.

Я также выражаю особую благодарность за разностороннюю помощь шефу «Дейли Телеграф» Конраду Блэку и редактору этой газеты Чарльзу Муэру.

В работе над книгой меня всечасно поддерживали коллеги Роберт Фоке, Тим Батчер, Трейси Дженнипгс, Люси Гордон-Кларк и Шарон Мартин. Неизменную помощь мне оказывали земляки Опор Медлам, Майкл Грей, Неста Грей, Мик Ллойд и Эрик Кумз.

С любовью благодарю за постоянную благожелательность и поддержку своих детей Люси, Розу, Мэтью и Томаса, зятя Брукса Ньюмарка и свою дорогую жену Сюзен, неизменную помощницу во всех моих начинаниях.

Мейнор-Хаус,

Килмингтон,

23 июля 1998 года

Глава 1. Европейская трагедия

Первая Мировая война не была неизбежной. Общеевропейский политический кризис, послуживший ее началу, можно было преодолеть при благоразумии и доброй воле противостоявших сторон[1]. Здравомыслия не нашлось, и разразившаяся война обернулась небывалой трагедией, унесшей десять миллионов человеческих жизней и исковеркавшей не меньшее число судеб. В 1918 году пушки смолкли, но политическая конфронтация и порожденная вражда между народами разных стран полностью не исчезли, и если доискиваться до истоков еще более разрушительной Второй Мировой войны, то нельзя закрывать глаза и на эти не украшающие человечество факторы. Обе войны — звенья одной цепи. Еще за семнадцать лет до начала новой трагедии Адольф Гитлер, демобилизованный фронтовик, мечтал о реванше. 18 сентября 1922 года он во всеуслышание заявил:

Реванш, о котором говорил будущий глава Третьего рейха, не только вылился в поток бомб и снарядов, обрушенных на Ленинград, Сталинград, Варшаву, Лондон и Роттердам, но и превратил в руины многие немецкие города. Разрушенные города давно восстановлены, но следы минувшей войны встречаются и по сей день. Это и вросшие в землю оборонительные сооружения Атлантического вала, возведенные немцами в пустой попытке помешать наступлению неприятеля, и мотки колючей проволоки в осыпавшихся траншеях, и истлевший солдатский ремень, залежавшийся в глубоком овраге, а то и человеческие останки, извлеченные из земли орудием землепашца. Напоминанием о прошедшей войне служат и мемориалы, созданные на месте концентрационных лагерей. Их можно увидеть в Освенциме и Треблинке, Собиборе и Бельцеке.

Нельзя не сказать и о памятниках павшим солдатам. Есть такой и в Уэст-Кантри-Виллидж, небольшой деревне, где я родился. Мимо него не пройдешь: от стоит у главного перекрестка — скорбное распятие на небольшом постаменте, на котором поначалу были выведены имена тех, кто погиб в Первую Мировую войну. В 1945 году постамент заменили: на нем появились и новые имена. Назову только тех, кто сложил свою голову в Первую Мировую войну: У. Грей, А. Лэпхем, У. Ньютон, А. Норрис, К. Пени, Л. Пенн, У. Дж. Уайт. Их всего семеро, но они составляют четверть призванных в армию из нашего поселения. Их имена числятся в церковных метрических книгах, первая из которых заведена еще в шестнадцатом веке. Если проследить ход истории со дня основания нашего поселения англосаксами, что случилось еще до норманнского завоевания Англии, нетрудно установить, что Первая Мировая война принесла моим землякам наибольшие потери и испытания. Памятники павшим солдатам есть почти во всех населенных пунктах нашего графства, а в кафедральном соборе Солсбери можно увидеть мемориальную доску, напоминающую живым о погибших на поле брани.

Не забыты погибшие в мировых войнах британцы и во Франции, где произошло немало кровопролитных сражений. Во всех кафедральных соборах этой страны также установлены мемориальные доски. Вот обычная запись, которая не минует глаз посетителя:

Конечно, во Франции, потерявшей только в Первую Мировую войну около двух миллионов солдат, — каждых двух из девяти, ушедших на фронт — есть и памятники своим павшим воинам. Обычно это установленная на постаменте фигура солдата с винтовкой, штык которой направлен на восток, в сторону германской границы. И эти памятники не обходятся без списка погибших, нанесенного то на сам постамент, то — на гранитные плиты, поставленные по его сторонам. Есть подобный памятник и в Италии. Установленный у кафедрального собора в Мурано — городка близ Венеции — он являет собой ряды плит с именами итальянских кавалеристов, погибших в 1918 году в сражении при Витторио-Венето, в котором итальянцы разгромили австро-венгерскую армию.

Установлены подобные памятники и во многих других европейских странах, воевавших с Германией, но только среди них едва ли найдутся такие, что поставлены в память немцев, погибших в мировые войны, хотя многие из немецких солдат полегли на чужбине. В Советской России не стали чтить память захватчиков, да и во Франции с Бельгией не нашлось места для памятника павшим врагам.

Тысячи и тысячи немецких солдат нашли себе могилу вдали от родины, и вряд ли они будут перезахоронены. Памятью павшим в Первую Мировую войну стал монумент, воздвигнутый в Танненберге, Восточная Пруссия. А большинству немцев приходится оплакивать своих близких в церквях и кафедральных соборах, где они могут укрепить сердце, созерцая настенную живопись на сюжеты «Распятия» Грюневальда и «Христа в гробу» Гольбейна.

Принявший мучения и оставленный в минуту кончины своими близкими и друзьями, Христос ассоциируется с солдатом, павшим на поле боя и преданным земле в неизвестном месте. В Первую Мировую войну таких солдат было великое множество. Чтобы увековечить их память, один из английских священников (капелла» во время войны) предложил похоронить с высокими почестями одного из неизвестных солдат, чья могила стала бы местом поминовения похороненных на чужбине и безвестно погибших. Предложение было одобрено, и 11 ноября 1920 года, в день второй годовщины со дня заключения перемирия между Германией и союзниками, в Вестминстерском аббатстве в торжественной обстановке состоялась церемония погребения неизвестного английского солдата. На его надгробии начертаны следующие слова: «Похоронен в усыпальнице королей, ибо заслужил эту честь своей любовью к Господу и отчизне». В тот же день французский неизвестный солдат был похоронен под Триумфальной аркой в Париже. Позже могилы неизвестных солдат появились и в других странах, воевавших с Германией.

В 1924 году попытка возвести памятник неизвестному солдату была предпринята и в Германии. С инициативой выступил президент Эберт, потерявший на войне двух сыновей. Свое предложение он изложил на одном из собраний, но оно не было единодушно поддержано. Более того, когда Эберт предложил почтить память погибших на войне немцев минутой молчания, зал раскололся, взорвавшись антивоенными и милитаристскими лозунгами. И все-таки спустя несколько лет в Германии нашелся «неизвестный солдат», но только не погибший, а здравствующий. Став в 1933 году рейхсканцлером, Адольф Гитлер, бывший капрал, назвал себя «неизвестным солдатом минувшей войны». Немецкая пропаганда подхватила «откровение» фюрера. Военный психоз в Германии нарастал с каждым годом, и в конце концов семена, брошенные Гитлером и его окружением, принесли кровавые всходы: миллионы погибших во Вторую Мировую войну.

Уроки истории не пошли многим немцам на пользу, бредовая идея реванша затмила потери, понесенные человечеством в Первую Мировую войну. Напомним о них. К концу 1914 года, за первые четыре месяца ведения боевых действий, были убиты триста тысяч французов, а шестьсот тысяч — получили ранения. Во время войны Франция потеряла около двух миллионов солдат, в большинстве — пехотинцев; этот род войск лишился 22 % своего боевого состава. Наибольшие потери — около 30 % — понесла самая молодая возрастная группа солдат, военного призыва 1912–1915 годов. Многие из погибших не успели жениться, и немалое число молодых француженок потеряло шанс выйти замуж. В не лучшем положении оказались и 630000 вдов. В 1921 году среди французов двадцатилетнего-тридцатидевятилетнего возраста на каждые сорок пять мужчин приходилось пятьдесят пять женщин. Пять миллионов французов получили во время войны ранения, из них несколько сот тысяч — тяжелые. Многие из получивших увечья, вернувшись с фронта, предпочли поселиться в домах инвалидов или в специально возведенных поселках.

В Первую Мировую войну большие потери понес и немецкий народ. 2 057 000 немцев погибли во время войны или умерли от ран вскоре после ее окончания. Каждый военный год уносил в среднем но 465 000 жизней. Из шестнадцати миллионов немцев 1870–1899 годов рождения 13 % погибли. Наибольшие потери понесла немецкая молодежь. Из числа родившихся в 1892–1895 годах 36 % не вернулись домой. Многие тысячи немцев пришли с войны инвалидами: 44 657 человек потеряли на войне ногу, 20 877 человек — руку, 1 264 человека потеряли обе йоги, а 136 человек — обе руки. 2 547 немцев лишились на войне зрения.

Однако наибольшие потери в процентном отношении от числа жителей понесла Сербия. Из пяти миллионов граждан этой страны 125 000 человек пали в бою, а 650 000 — умерли от болезней и непомерных лишений. Нетрудно определить, что Сербия потеряла 15 % своего населения. Понесли тяжелые потери в Первую Мировую войну и другие страны, но не везде они были подсчитаны с точностью, и потому не станем писать о том, о чем нельзя сказать с полной определенностью. Очевидно одно: потери, понесенные человечеством, были огромны, а война не только принесла смерть, но и сломала судьбы многих людей, в том числе и тех, которые, вернувшись с фронта, не смогли найти достойного места в жизни, заставив заговорить о себе как о «потерянном поколении».

Не все историки придерживаются подобных взглядов. Одни, вооружившись данными демографии, спокойно толкуют о том, что людские потери в войне были быстро восполнены. На взгляд других, для большинства населения военные годы стали лишь неприятным отрезком жизни, а «потерянное поколение» — всего-навсего миф, созданный досужими романистами. Третьи стараются подчеркнуть, что война не стала непоправимой трагедией, поскольку не привела к значительным разрушениям.

Все это поверхностные суждения. Можно согласиться лишь с тем, что Первая Мировая война не была столь трагичной и разрушительной, как последовавшая за ней. Действительно, в 1914–1918 годах серьезно не пострадал ни один крупный город, поскольку пушки гремели в основном в сельской местности. Пострадали деревни, по они — разве что за исключением расположенных вокруг Вердена — быстро поднялись из пепелищ, да и земельные угодья, стоило уйти пушкам, снова стали использоваться для сельскохозяйственных нужд.

Первая Мировая война не нанесла серьезного ущерба и европейским культурным ценностям. В военные годы сильно не пострадал ни один из памятников архитектуры, а те, что были частично повреждены — Зал ткачей в Ипре, кафедральный собор в Руане, памятники искусства Арраса — вскоре после войны были полностью восстановлены. Была собрана (с помощью пожертвований) и университетская библиотека в Лувене, уничтоженная немцами в 1914 году (немцы сожгли на кострах 230 000 книг, что стало, пожалуй, единственным проявлением вандализма в Первую Мировую войну).

В 1914–1918 годах обошлось и без массовых жестокостей по отношению к гражданскому населению, за исключением резни армян в Турции, но этот акт геноцида был порожден не войной, а внутренней политикой Оттоманской империи. В Первую Мировую войну обошлось и без большого количества беженцев. Только в Сербии да еще в конце войны в Бельгии части сельского населения пришлось сняться со своих мест и искать убежище вдали от боевых действий.

Первая Мировая война велась в цивилизованных рамках, но тем не менее она нанесла сильный удар но европейской цивилизации и государственности. До войны даже в монархических странах развивался конституционализм, укреплялись парламентские учреждения, устанавливалось в той или иной степени народное представительство. В послевоенной Европе положение изменилось. Возникли тоталитарные режимы: сначала в России (после революции 1917 года), а затем в Италии (в 1922 году), Германии (в 1933 году) и Испании (после гражданской войны). В этих странах быстро установились законы, устранившие какую бы то ни было возможность избрания в парламентские учреждения представителей оппозиции, а права и свободы граждан оказались в полной зависимости от произвола властей. С установлением тоталитарных режимов эти страны приступили к усиленному вооружению. Не отстали от них и другие крупные европейские государства. Производство танков, самолетов, подводных лодок — видов вооружений, находившихся в Первую Мировую войну еще в зачаточном состоянии — было поставлено на поток.

Первая Мировая война не стала последней в истории человечества, как на то возлагали надежды в первые годы после ее окончания, наоборот — она породила другую, еще более кровопролитную и разрушительную войну, по существу ставшую ее продолжением. Во Второй Мировой войне в известной доле принимали участие те же лица, а боевые действия частично велись в тех же районах. Морис Гюстав Гамелен, главнокомандующий англо-французскими войсками с сентября 1939 года по май 1940 года, в 1918 году состоял офицером штаба главнокомандующего вооруженными силами союзников Фердинанда Фота. Уинстон Черчилль, Первый лорд Адмиралтейства в 1939 году, занимал тот же пост и в 1914 году. Адольф Гитлер, «первый солдат Третьего рейха», в августе 1914 года одним из первых вступил добровольцем в немецкую армию. Река Маас, которую немецкие танковые дивизии легко форсировали в мае 1940 года, являлась ареной боев и в Первую Мировую войну. Район Арраса, где англичане провели единственную успешную контратаку в 1940 году, был в прошлом местом траншейной войны с участием того же Британского экспедиционного корпуса. Польская река Бзура и в 1915, и в 1939 году стала для немцев труднопреодолимым препятствием. Многие из ушедших на фронт в 1939 году маршировали в походном строю и в 1914 году, полагая в то время, что вернутся домой со скорой победой. Те настроения можно было понять: Первая Мировая война разразилась как гром среди ясного неба и стала неожиданностью для европейского населения, в большинстве своем знавшего о войне лишь понаслышке.

Летом 1914 года, благодаря стабильным международным валютно-финансовым отношениям, кооперации и товарообмену, экономическое положение большинства европейских стран не вызывало никаких опасений, а вероятность войны казалась досужей выдумкой[2]. В финансово-промышленных кругах еще не забыли книгу Нормана Ангела «Великая иллюзия», ставшую в 1910 году бестселлером. В своем труде Ангел заявил, что высокоразвитые европейские государства, скорее всего, не допустят войны, ибо она расстроит международные экономические отношения и во многом ущемит систему кредита, построенную на основе взаимной выгоды. Завершая свою мысль, автор писал, что даже если война начнется, то она по тем же причинам быстро закончится.

Положения книги Ангела были благосклонно восприняты и банкирами, и промышленниками. В конце XIX века после двух десятилетий депрессии, вызванной крахом в 1873 году Австрийского банка и падением цен на нефть и промышленные товары, началось оживление промышленности и рост производства. Вскоре появились новые виды продукции; электротовары, химические красители, новые нефтепродукты, двигатели внутреннего сгорания. В то же время были открыты новые месторождения драгоценных металлов (наиболее богатые в Южной Африке), что благотворно повлияло на систему кредита. В период с 1880 по 1910 год намного увеличилось население в ряде стран (в Австро-Венгрии на 35 %, в Германии на 43 %, в Великобритании на 26 %, в России — более чем на 50 %), что привело к увеличению спроса и предложения на товары. Расширение колониальных владений Великобритании, Франции, Германии и Италии вовлекло миллионы жителей Азии и Африки в сферу международного рынка как поставщиков сырья и потребителей готовой продукции. В конце XIX века произошли значительные изменения в технике мирового морского флота. В 1893 году тоннаж паровых судов превысил тоннаж парусных судов, что привело к подлинному расцвету морского транспорта и торговли с заокеанскими странами. В то же время в странах Восточной Европы стала расширяться сеть железных дорог (к 1870 году в западноевропейских странах и США основные железные дороги были уже построены). С 1890 по 1913 год длина железных дорог в Восточной Европе увеличилась с 31000 км до 71000 км. Плоды такого строительства не заставили себя ждать: огромный район, богатый зерновыми культурами, полезными ископаемыми, нефтью и древесиной, смог расширить взаимовыгодную торговлю со странами Запада и влиться в процесс хозяйственно-экономического объединения государств.

В конце XIX века банки вернули к себе доверие, и уже в первом десятилетии XX века обращение капитала (в основном между Европой и Америкой, Европой и Азией) достигло в среднем 350 миллионов фунтов стерлингов в год, а прибыль от инвестиций в хозяйство заокеанских стран стала значительным элементом частных и корпоративных доходов в Великобритании, Франции, Германии, Голландии и Бельгии. Бельгия, одна из самых маленьких европейских стран, в 1914 году, благодаря ранней индустриализации, активности банков, торговых домов и промышленных предприятий, вышла на шестое место в мире по доходам на душу населения.

Русские железные дороги, южноафриканские золотые прииски и алмазные рудники, австрийское овцеводство, индийские текстильные фабрики, африканские и малайские каучуковые плантации, канадское полеводство и почти каждый вид производства экономики США, страны, производившей одну треть мировой товарной продукции, требовали постоянного вложения капитала. Большая часть активных банковских операций производилась лондонским Сити, хотя английские банки и обладали меньшими капиталами, чем, к примеру, американские, французские или немецкие. Такой активности была и причина: английские кредитные учреждения, равно как и страховые компании, имели давнюю разветвленную клиентуру и пользовались несомненным доверием. Резюмируя, скажем, что к 1914 году, по крайней мере в Европе, сложилась та финансово-экономическая система, которая, по мнению Нормана Ангела, должна была воспрепятствовать вооруженным конфликтам между европейскими странами, взаимозависимыми в проведении финансовых операций и производстве товаров.

Выступая 17 января 1912 года перед банкирами в Лондоне на конференции «Влияние банковского дела на международные отношения», Ангел отметил:

Однако не только кооперация в области финансово-экономических отношений заботила европейские страны. Научно-технический прогресс и бурный рост производства привели к необходимости упорядочить международные отношения и в других видах деятельности.

Увеличение масштабов производства, постоянное перебрасывание масс товаров и рабочих из одной сферы производства в другую, создание новых мировых экономических связей привели к насущной потребности урегулировать экономико-правовые взаимоотношения и технические вопросы в международных сообщениях. В 1882 году было заключено международное соглашение о соединении железных дорог на границах (к моменту подписания соглашения большинство железных дорог земного шара имело колею в 1,435 м, в то время как Россия успела принять колею в 1,524 м, что, с одной стороны, пошло русским на пользу при вторжении на их территорию немецких войск в обе мировые войны, а с другой стороны — до сих пор осложняет железнодорожное сообщение с европейскими странами). С этого времени железнодорожные конвенции, как и все вопросы принципиального и экономического характера, начинают включаться в международные торгово-политические договоры.

В конце XIX и начале XX века появились международные учреждения, регулирующие права и обязанности в области связи и некоторых видов научно-технической деятельности. В 1865 году был учрежден Международный телеграфный союз, а в 1873 голу — Международный радиотелеграфный союз. В том же году появилась Международная метеорологическая ассоциация, в 1875 году был организован Всемирный почтовый союз, а в 1906 году возникла Международная электротехническая комиссия. В то же время появились и другие международные учреждения. В 1875 году обрело существование Международное бюро мер и весов, в 1890 году появился Европейский таможенный совет, в 1837 году был организован Комитет по унификации морского права, а в 1913 году — Международный статистический институт. Не забытым оказалось и сельское хозяйство, В 1905 году был образован Международный аграрный институт, ставший центром научной разработки проблем сельского хозяйства. Наконец, в 1880 году были заключены первые соглашения в области охраны авторских прав, а в 1883 году была принята Парижская конвенция по охране промышленной собственности: патентов на изобретения, полезные модели, товарные знаки и фирменные наименования.

В то же время многие европейские страны не обошли также вниманием условия труда рабочих и фабричное законодательство. Одними из принятых мер в этой области стали сокращение рабочего дня и запрещение детского труда. Некоторые государства заключили между собой двусторонние договоры, направленные на улучшение условий труда и защиту прав иностранных рабочих. Примером тому может служить заключенное в 1904 году франко-итальянское соглашение, гарантировавшее равные условия труда и социальную защиту местным и иностранным рабочим в приграничных районах. Немалую роль в улучшении условий труда сыграло и движение организованных рабочих, вылившееся сначала в создание Первого Интернационала (в 1864 году), а затем и Второго Интернационала (в 1889 году). Это движение не могло пройти незамеченным, и даже Бисмарк в Германии занялся социальным законодательством.

Некоторую тень на сотрудничество европейских народов наводила религиозная рознь. Еще в XVI веке, во времена Реформации, от римско-католической церкви, бывшей интернациональным центром религии европейских народов, откололся протестантизм, имеющий три основных направления — евангелическое (лютеранское), реформатское (кальвинистское) и англиканское, — а также многочисленные секты протестантского типа. Римские папы неизменно боролись с течениями, несовместимыми с идеологией Ватикана. Представители протестантских исповеданий не оставались в долгу, в то же время не жалуя и друг друга. Тем не менее последователи разных направлений в христианстве нашли некоторую общность в миссионерстве и благотворительной деятельности. В 1907 году возникло международное христианское движение в Токио, а в 1910 году в Эдинбурге состоялась Всемирная конференция миссионеров.

Сторонники различных христианских исповеданий объединились и в борьбе с рабством. Первые коллективные соглашения государств, осуждающие работорговлю, восходят к 1815–1822 годам. В 1841 году Великобританией, Францией, Россией, Австрией и Пруссией был подписан еще один договор о борьбе с рабством. По этому Договору Великобритания получила легальное право производить досмотр иностранных судов у берегов Западной Африки. В 1885 году работорговля была официально запрещена Бельгийским актом о Конго, а Брюссельский противоневольничий акт 1890 года предписал активную международную борьбу с работорговлей па море и учреждение международных противоневольничьих бюро в Брюсселе и Занзибаре.

В конце XIX века европейцы повели активную борьбу и с другим злом — проституцией. В 1877 году в Женеве состоялся Международный аболиционистский конгресс, за которым в 1899 и 1901 годах последовали две конференции, осудившие позорное явление в обществе. В 1910 году девять европейских государств подписали конвенцию, установив, что принуждение к занятию проституцией, сводничество и вербовка детей и женщин для публичных домов караются в уголовном порядке.

Совместные усилия европейских стран были также направлены на предотвращение инфекционных заболеваний. Международными соглашениями были регламентированы мероприятия, заключавшиеся в прекращении передвижения людей и товаров, следовавших из зараженных местностей, на определенный срок, в зависимости от характера инфекции. В соответствии с этими соглашениями получили, распространение морские (для судов) и сухопутные карантины.

Определенные усилия были предприняты европейскими странами и в борьбе с продажей наркотиков. В 1912 году в Гааге состоялась Опиумная конференция двенадцати государств, которая, хотя и закончилась принятием декларативных решений, тем не менее подчеркнула намерение европейцев положить конец обращению опиума на рынке. В то же время европейским странам удалось прийти к соглашению о взаимной выдаче уголовных преступников и единодушно осудить пиратство на море.

Вместе с тем европейские страны считали возможным объединиться и для совместных военных действий, если их общие интересы оказывались под угрозой. В 1900 году во время Боксерского восстания и Китае, когда отряды ихэтуаней (приверженцев «кулака во имя справедливости и согласия») вступили в Пекин, создав угрозу иностранным посольствам, Великобритания, Россия, Франция, Италия, Австро-Венгрия и Германия, совместно с Японией и Соединенными Штатами, защитили свои интересы силой, в итоге добившись разрешения китайских властей на создание в Пекине посольского квартала, пользующегося правом экстерриториальности.

Объединяли европейцев и общие культурные ценности. Литературные шедевры Данте, Шекспира, Мольера, Гёте, Толстого, Бальзака, Золя и Диккенса, как и музыкальные произведения Моцарта и Бетховена, почитались не только на родине сочинителей, но и во всех европейских странах. Много общего было и в системе образования. В средних школах как Западной, так и Восточной Европы изучалось творчество одних и тех же мыслителей, историков, литераторов. Получали схожее образование и выпускники европейских университетов, что наделяло их не только равными знаниями, но зачастую и общими взглядами.

Общности европейцев, установлению связей между народами шло на пользу и перемещение жителей из одной европейской страны в другую. В XIX веке за рубеж, как правило, отправлялись в поисках работы или по службе. Чаще других покидали свои дома сезонные рабочие, коммивояжеры, агенты различных фирм, торговцы, ремесленники и, конечно, моряки, издревле посещающие зарубежные страны. В начале XX века положение изменилось. За границу стали выезжать не только по неотложным делам, но и на отдых, чему способствовали развитие железнодорожного сообщения и формирование сферы услуг, доступных представителям среднего класса. Поездки в Рим и Париж, Венецию и Флоренцию, Карлсбад и Мариенбад, на склоны Альп и на северное побережье Средиземного моря, в Ривьеру, постепенно стали обычным явлением. Появились и первые организованные группы туристов: инициативу проявили студенты английских университетов. В Европе стали популярными путеводители Карла Бедекера по странам, городам, отдельным примечательным местностям. Руководствуясь рекомендациями Бедекера, посещали туристы и Австрию, а оказываясь в этой стране, случалось, не забывали и Боснию. Вот выдержка из путеводителя по Австрии, в которой составитель живописует Сараево, центр Боснии:

28 нюня 1914 года Сараево посетил наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд. О его поездке в этот боснийский город (совершенной, правда, в пределах своего государства) мы еще непременно расскажем со всеми подробностями, а пока, коль скоро мы коснулись столь высокого имени, отметим, что взаимодействию европейских стран в некоторой степени способствовали и родственные связи между монархическими фамилиями.

Людская молва о том, что члены королевских семей сплошь и рядом кузены или кузины, близка к истине. Установлению родственных связей не мешали даже различные религиозные убеждения. Приведем лишь один пример: внучка английской королевы Виктории вышла замуж за иноверца и стала королевой Испании. Добавим: многие монархи символически являлись офицерами иностранных армий, а кайзер Вильгельм II имел даже звание адмирала британского Королевского флота. Английский король Георг V в чине полковника входил в состав прусских драгун, а австрийский император Карл I состоял в том же чине в английской гвардии. Полковниками австрийской армии числились русский царь, а также короли Швеции, Бельгии, Италии и Испании.

Уместно сказать, что во второй половине XIX и начале XX века европейские страны подписали ряд соглашений, касавшихся международно-правовых норм войны, нейтралитета, улучшения участи раненых и больных в военное время, законов и обычаев сухопутной и морской войны, ограничения вооружений, а также мирного разрешения международных конфликтов.

Первое соглашение коснулось ограничения боевых действий на море. В 1856 году после окончания Крымской войны на Парижском конгрессе представителями Франции, Австрии, Пруссии, Турции, Сардинии и России был подписан Парижский трактат, признавший боевые действия флотов незаконными и рекомендовавший придерживаться на море нейтралитета.

В 1864 году рядом европейских государств была подписана Женевская конвенция, установившая необходимость ухода за больными и ранеными, попавшими в плен, а также неприкосновенность санитарных учреждений. Конвенция также учредила положение о Красном Кресте.

Через четыре года в Санкт-Петербурге было заключено международное соглашение о запрещении использования автоматического оружия и снарядов большой разрушительной силы. В 1899 году по инициативе русского царя Николая II в Гааге состоялась мирная конференция, поставившая своей официальной задачей ограничение вооружений и обеспечение мира. Представители военных кругов Австро-Венгрии и Пруссии усматривали в созыве конференции желание царского правительства избежать расходов на перевооружение отсталой русской армии (кстати, такого взгляда до сих пор придерживаются и некоторые историки)[3]. Однако многие европейцы верили в искренность Николая II, заявившего, что «производство вооружений — тяжкое бремя для любой европейской страны, а их необоснованное наращивание может привести к катастрофе». На конференции представители России внесли предложение не увеличивать в течение пяти лет военные бюджеты и численный состав армий. Против этого предложения выступили делегаты Пруссии и Австро-Венгрии, и конференция ограничилась декларацией о желательности ограничений военных расходов. На конференции были также подписаны конвенция о законах и обычаях сухопутной и морской войны и декларации, запрещающие метание бомб с воздушных шаров и других летательных аппаратов, употребление снарядов, распространяющих удушливые газы, и применение разрывных пуль[4]. Кроме того, для разбора и урегулирования конфликтов между державами конференция постановила учредить Международный суд, который и был создан в 1902 году в виде Постоянной палаты третейского суда[5].

После Гаагской конференции один из членов американской делегации с удовлетворением заявил:

Более реалистично высказался один из немцев, заявивший, что Международный суд, по причине ограниченных полномочий, не сможет разрешить крупных конфликтов между державами. Действительно, Постоянная палата третейского суда стала заниматься преимущественно разбором мелких конфликтов, да и то лишь в тех случаях, когда конфликтующие стороны соглашались, в силу особого протокола, пользоваться ее услугами.

Внутренними конфликтами Международный суд и вовсе не занимался, между тем такие конфликты существовали, и прежде всего в Австро-Венгрии, Германии и России. В Австро-Венгрии ширились националистические настроения славянских народов. Осенью 1913 года в Эльзасе прокатилась волна бурных антипрусских демонстраций. В России народ боролся за предоставление ему демократических прав[6].

Англию и Францию, страны, не сотрясавшиеся внутренними конфликтами, больше всего заботила неприкосновенность своих колониальных владений. Англия своими основными соперниками считала Германию и Россию. Главным полем соперничества Англии и России была Средняя Азия и Ближний Восток. В 1885 году конфликт между этими странами едва не перерос в вооруженное столкновение. Однако бурная германская экспансия на Ближнем Востоке ослабила остроту англо-русских противоречий в этом районе. Исходя из вероятности англо-германского конфликта, английская дипломатия пошла на урегулирование колониальных споров с Россией в Азии. В августе 1907 года правительства Англии и России заключили соглашение, касающееся Тибета, Афганистана и раздела сфер влияния в Иране.

Германия вела борьбу за увеличение своего влияния не только в Азии, но и в Африке. Для осуществления своих целей немцам требовался сильный военно-морской флот, не уступающий по составу и боевой мощи Королевскому флоту Великобритании. В 1900 году Германия развернула грандиозную программу строительства кораблей, включая линкоры. Англия ответила усилением своего флота.

Вместе с тем Германия вооружалась не только на море, но и на суше. Не осталась в долгу и Франция, поставив себе задачей иметь армию не меньше немецкой. Впрочем, в начале XX века до столкновения между Германией и Францией на континенте дело не доходило. Интересы этих стран столкнулись в Северной Африке. Конфликты между Германией и Францией из-за не поделенных территорий в Марокко дважды — в 1905 и 1911 годах — приводили эти страны на грань войны. Отметим, что оба кризиса были преодолены отнюдь не Международным судом. Конфликт 1905 года был ликвидирован на Алхесирасской конференции нескольких государств, а конфликт 1911 года разрешился соглашением между Францией и Германией.

Не ликвидировал Международный суд и конфликт на Балканах, который вылился сначала в Первую Балканскую войну 1912–1913 годов (между Болгарией, Сербией, Грецией и Черногорией с одной стороны и Турцией с другой стороны), а затем и во Вторую Балканскую войну 1913 года (между Болгарией с одной стороны и Грецией и Сербией, к которым присоединились Румыния и Турция, с другой стороны). Война снова стала средством разрешения международных конфликтов.

Европейские страны занялись укреплением армии и наращиванием боевой техники: пушек, бронированных машин, самолетов. Вместе с тем многие европейские военные теоретики полагали, что исход войны решает главный род войск — пехота, люди с винтовками, воспитанные в патриотическом духе и готовые выполнить любой приказ своего командира.

Большое значение придавалось комплектованию армии, которое в большинстве европейских стран проводилось на основе всеобщей воинской повинности, согласно которой военная служба считалась обязательной для всех граждан. Такая система комплектования армии давала возможность охватить военным обучением и воспитанием наибольшее число мужского населения страны и подготовить полноценный резерв. Отметим, что во время австро-прусской войны 1866 года и франко-прусской войны 1870–1871 годов немецкие резервисты внесли большой вклад в успехи немецкой армии.

В начале XX века немецкая армия рассматривалась многими странами как образцовая. Вот как в этой армии была налажена система резерва. В Германии призванные на военную службу два года служили в кадрах, после чего зачислялись в резерв 1-й очереди и в течение пяти лет ежегодно привлекались на учебные сборы. По истечении этого времени каждый военнообязанный зачислялся в ландвер (резерв 2-й очереди), в котором числился до тридцатидевятилетнего возраста. Далее военнообязанный переводился в ландштурм (ополчение, или резерв 3-й очереди), в котором находился до сорокапятилетнего возраста. В ополчение зачислялись также лица, не призывавшиеся по каким-либо причинам и армию, но способные носить оружие. Резервисты 1-й и 2-й очереди предназначались для пополнения во время войны рядов действующей армии. Ополченцам в военное время отводилась другая роль: нести тыловую и гарнизонную службу. Аналогичная система подготовки резерва существовала во Франции, Австрии и России. В начале XX века в Европе появились миллионы людей, способных взять в руки винтовку и повиноваться приказам.

Для оперативного управления воинскими соединениями, учета военнообязанных и подготовки резерва территории большинства европейских стран были разбиты на военные округа. Например, территория Франции, поделенная со времен Первой республики на девяносто департаментов, многие из которых названы именами рек (Уаза, Сомма, Эна, Марна, Мез (Маас) — о них мы еще не раз скажем), была разбита па восемнадцать округов. Еще один округ был образован в североафриканских владениях Франции. Каждый военный округ so Франции включал в себя несколько департаментов. Так, Первый военный округ объединял Норд и Па-де-Кале, а Восемнадцатый округ — Ланды, Нижние, Верхние и Восточные Пиренеи. Военный округ представлял из себя территориальное общевойсковое объединение (частей, военно-учебных заведений и различных военных учреждений) с военно-административными и организационно-мобилизационными функциями.

В Германии насчитывался двадцать один военный округ. Первый округ находился в Восточной Пруссии, где дислоцировались 1-я и 2-я пехотные дивизии. Округ обладал и большим резервом: одни резервисты 1-й очереди могли составить армейский корпус. На военные округа была разбита и территория России. Австро-венгерскую армию составляли воинские части многочисленных королевств, княжеств, эрцгерцогств и маркизетов. Для примера назовем боснийских пехотинцев, венгерских гусар, альпийских стрелков.

Основными родами войск сухопутных сил в начале XX века считались пехота, артиллерия и кавалерия. Организационное построение армий главнейших европейских государств, будущих противников в Первой Мировой войне, имело много общего. Войска были сведены в части и соединения. Высшим объединением во всех странах была армия, которая включала в свой состав три — шесть армейских корпусов, кавалерийские части, инженерные подразделения, а в Германии также и армейскую артиллерию. В состав армейского корпуса входили две-три пехотные дивизии, кавалерия, корпусная артиллерия, саперные подразделения, средства связи, подразделение авиации и тыловые учреждения. Численность дивизий в различных армиях была разной. Немецкая пехотная дивизия состояла из 12 000[7] человек. Артиллерия являлась главным образом дивизионным средством и находилась в распоряжении командиров дивизий. В немецкой дивизии на вооружении находились 72 орудия. Высшим соединением кавалерии в большинстве армий являлся кавалерийский корпус в составе 2–3 кавалерийских дивизий. Кавалерийская дивизия чаше всего состояла из 4–6 кавалерийских полков. В составе дивизии имелись полки различных видов кавалерии: уланские, гусарские, кирасирские, драгунские, а в России — еще и казачьи.

Из средств связи корпуса всех армии имели телеграфные части в виде телеграфного отделения или роты, как для связи с дивизиями, так и для связи с армией. Средств технической связи в корпусах всех армий было крайне недостаточно. Телеграфная рота русского корпуса имела лишь 16 телеграфных станций и 40 полевых телефонов, а аналогичные подразделения других европейских армий были оснащены еще хуже. Радиотелеграф считался армейским средством и в начале войны в корпусах отсутствовал. Производство средств связи, а отсюда и оснащение этими средствами армии, не соответствовало тем возможностям, которыми располагала промышленность.

Сделаем допущение, что военные не придавали большого значения новейшим техническим средствам связи, как не придали значения этим средствам политики во время июльского кризиса 1914 года. Дипломаты различных стран строчили друг другу ноты, вместо того чтобы воспользоваться оперативными средствами сообщения и уладить конфликт. Разговор глухих не смог помешать войне.

Глава 2. Военные планы

Перед началом военной кампании или накануне сражения правители, полководцы, военачальники всегда составляли планы. Александр Македонский после тщательной подготовки в 334 году до н. э. начал поход против персов, завершившийся их полным разгромом в битвах при Иссе и Гавгамелах. Карфагенский полководец Ганнибал во время Второй Пунической войны неожиданно для римлян высадился со своим войском в Испании, а затем совершил необычайно трудный и дерзкий по замыслу переход через Альпы, после чего одержал ряд блестящих побед, в том числе в битве при Каинах, разработав предварительно план, ставший классическим в истории военного дела. Испанский король Филипп II, стараясь удержать свои владения в Нидерландах, вел упорную борьбу с Англией, помогавшей голландцам, а для осуществления своих планов в 1588 году послал против Англии флот — «Непобедимую армаду». Английский военачальник Джон Мальборо во время войны за Испанское наследство благодаря своему полководческому искусству одержал ряд побед над французами. Наполеон I, разбивший неприятельские войска под Маренго, Аустерлицем, Иеной, не только составлял план каждой битвы, но и план каждой кампании. В 1861 году в начале Северо-Американской гражданской войны северяне разработали план «Анаконда», согласно которому предлагалось установить в кратчайшие сроки морскую блокаду штатов Конфедерации и захватить территорию по линии реки Миссисипи, разделив тем самым южные штаты на отдельные группы. Наполеон III во время франко-прусской войны планировал вторгнуться в южные владения Пруссии и разжечь в этих землях антинемецкие настроения.

Однако все эти планы и им подобные составлялись перед уже намеченными кампаниями или накануне сражений. Во второй половине XIX века военные деятели стали составлять и другие планы — планы войны против предполагаемого противника. Эти планы составлялись в тиши кабинетов, продуманно, не спеша, а готовые — прятались под замок, дожидаясь своего часа. Планы войны представляли собой совокупность решений и мероприятий по проведению мобилизации, осуществлению перевозок войск в установленные районы сосредоточения. Они содержали основную стратегическую идею использования вооруженных сил, определяли общие оперативные задачи войсковым соединениям — направление и цель действий.

При составлении планов стали учитываться новые факторы, порожденные развитием производства и средств сообщения. Особое влияние на планы войны оказало бурное строительство железных дорог, начатое в Европе в 30-е годы XIX века. Военные деятели быстро сообразили, какую пользу можно извлечь из железнодорожного транспорта для передвижения и снабжения войск. Однако они также уразумели, что перемещение войск и предметов снабжения армии по железной дороге следует тщательно и досконально планировать.

Снабжению армии — и прежде всего продовольствием — всегда придавалось большое значение. Армию Александра Македонского, если только ее не сопровождали корабли с провиантом, ожидали в районе будущих битв продовольственные запасы, закупленные ловкими порученцами у не брезгующих сомнительными доходами местных торговцев. Шарлемань, отправляясь на очередную войну, черпал продовольственные запасы не только из своих родовых владений, но и из ресурсов вассалов. Фридрих Барбаросса, Филипп Август и Ричард Львиное Сердце, отправляясь в Третий крестовый поход, заключили соглашение с итальянскими торговыми республиками Генуей и Венецией о предоставлении крестоносцам судов с продовольствием (взамен территориальных компенсаций на Востоке).

Сделав краткое отступление, повторим: развитие железнодорожного транспорта не только упростило снабжение армии, но и поставило перед военными задачу планировать перевозки. Актуальность этой задачи выявилась во время франко-прусской войны, когда пренебрежение строгим расписанием поездов и четким порядком погрузки и выгрузки предметов снабжения армии вылилось в неразбериху на французских железных дорогах и привело к неудовлетворительной оборачиваемости товарных составов. Стало ясно, что для успешного исхода войны, наравне с другими мероприятиями, необходимо составление четкого графика движения поездов в военное время.

Этому искусству, как и любому другому, следовало учиться, а, к удовлетворению военных, учебных классов хватало. Прогрессивные веяния не обошли стороной и армию.

В XIX веке в странах Европы, наряду с техническими и финансово-экономическими учебными заведениями, стали появляться штабные колледжи, а в 1810 году в Пруссии была основана даже Военная академия. Однако все эти военно-учебные заведения готовили в основном штабных офицеров, скорее канцеляристов, чем командиров. Их слушателями в подавляющем большинстве становились представители именитых и богатых фамилий, а перспектива занять высокие должности после завершения обучения открывалась большей частью перед протеже больших военных чинов. Так, штаб лорда Реглана во время Крымской кампании состоял сплошь из его друзей и знакомых.

Во второй половине XIX века программа обучения в штабных колледжах стала меняться. Почин проявил граф Гельмут фон Мольтке-старший, немецкий фельдмаршал, начальник Генерального штаба, поставивший целью приблизить обучение к практике. По его инициативе стали проводиться занятия по стратегии и по тактике — на картах и планах путем полевых поездок, во время которых слушатели тренировались в изучении и оценке местности, выборе позиций, оценке обстановки и отдаче приказов. В учебных заведениях стали практиковаться доклады и сообщения по военной истории, разработке военных планов и различным вопросам боевой подготовки.

Инициатива фон Мольтке не осталась незамеченной за границей. Так, после успеха немцев в австро-прусской войне 1866 года и во франке-прусской войне 1870–1871 годов в Австро-Венгрии и во Франции не только открыли новые военно-учебные заведения, но и модернизировали старые по немецкому образцу, также приблизив обучение к практике. Штабы французских и австро-венгерских армий стали получать пополнение, способное стратегически мыслить, освоившее основные принципы тактических действий, а также обученное и рутинной штабной работе, в которой не последнее место занимало составление мобилизационных планов и графиков движения поездов в военное время.

В то же время подготовка других специалистов, призванных защищать национальные интересы, — а именно дипломатов — почти не была развернута. Будущие дипломаты получали первоначальное образование по специальности в университетских аудиториях на лекциях по истории. Более глубокие знания приходили позже, в стенах министерства или во время пребывания в дипломатическом корпусе. Отметим: в начале XX века дипломаты составляли небольшой круг людей, большей частью хорошо знавших друг друга, и, хотя каждый из них защищал интересы своей страны, все до единого полагали, что выполняют одну задачу: помешать развязыванию войны. Вот что писал о дипломатах начала XX века Гарольд Николсон в книге «Эволюция дипломатии»:

По словам того же Гарольда Николсона, военные стремились к войне не более дипломатов, однако в силу своей профессии постоянно и скрупулезно готовились к ней. Действительно, к войне готовились вооруженные силы всех европейских стран. Большое внимание уделялось вопросам мобилизации, сосредоточения и стратегического развертывания вооруженных сил, при этом особое значение придавалось начальным действиям. Жозеф Жоффр, начальник французского Генерального штаба, указывал, что каждый день промедления при мобилизации и сосредоточении войск может обернуться потерей от 15 до 25 км территории государства.

Составление мобилизационных планов и графиков перемещения войск по железной дороге стало будничной работой штабов. Военные подсчитывали с математической точностью, какое количество войск и с какой скоростью может быть перевезено к линии фронта, какое количество предметов снабжения армии следует доставить войскам, каковой окажется емкость театра военных действий. Одновременно оценивались возможности потенциальных противников. Все делалось для того, чтобы опередить неприятеля в сосредоточении и развертывании войск и внезапно напасть на него с целью сорвать план развертывания его сил.

Особое значение придавалось обоснованному плану войны. К 1904 году такие планы имелись во многих армиях. В большинстве случаев они разрабатывались узким кругом специалистов, высокими чинами Генерального штаба, без привлечения экспертов со стороны. О сотрудничестве политиков, военных, разведчиков, дипломатов, к которому пришли и наше время при разработке системы государственной безопасности, в начале XX века в большинстве европейских стран даже не помышляли. В этих странах военные планы не покидали стен Генерального штаба, и даже члены правительства имели о них смутное представление. В Германии, где с 1890 года (после отставки Бисмарка) вся власть, по существу, была сосредоточена в руках кайзера и военных, с планом войны был ознакомлен только премьер-министр, да и то спустя несколько лет после его составления. В такой же тайне держались и сроки начала военных действий. К примеру, министр иностранных дел Австро-Венгрии даже в конце июля 1914 года пребывал в полном неведении о предстоявшей войне с Россией, а командующий военно-морским флотом Италии узнал о войне с Австро-Венгрией всего за несколько часов до ее официального объявления.

К коллективному творчеству в те времена пришли только в Англии, где военные планы принимались Комитетом имперской обороны, учрежденным в 1902 году. Да и этот коллегиальный орган был ограничен в правах: планы войны на море были вне его компетенции, они составлялись одними флотскими, намеревавшимися, когда придет время, повторить успех, достигнутый в Трафальгарском сражении, и тем самым покончить с противником одним мощным ударом.

Наиболее тщательно разработанным планом войны из тех, что были составлены в начале XX века, историки считают план Шлиффена, начальника германского Генерального штаба, сменившего в 1891 году на этом посту Мольтке-старшего. Некоторые историки полагают, что этот план и вовсе является самым заметным официальным государственным документом всего XX века, ибо он не только был принят к реализации во время войны, породив воинственные надежды его рьяных приверженцев, но и привел к череде событий, разрушительные последствия которых еще до сих пор полностью не изжиты.

Не будем столь категоричны в суждении. План сам по себе не может стать причиной войны, да и в ходе военных действий он может неоднократно меняться в связи со сложившейся обстановкой вопреки воле его составителей. То же можно сказать и о плане Шлиффена. Не он породил войну, равно как и ее зачинателями не стали ни сам Шлиффен, умерший в 1913 году, ни офицеры германского Генерального штаба, трудившиеся вместе с ним над составлением плана. Зачинщиками войны стали другие люди, которым было по силам преодолеть возникший в Европе в нюне-июле 1914 года политический кризис, однако своими решениями они только усугубили его. Надвигавшуюся войну можно было остановить, но этого не случилось.

Однако расскажем о самом Шлиффене и его плане. Заняв в 1891 году должность начальника германского Генерального штаба, Альфред фон Шлиффен незамедлительно приступил к изысканию форм и способов достижения быстрой победы в войне против потенциальных противников. До Шлиффена наиболее видными военными теоретиками в Германии считались Мольтке-старший и Вальдерзее. Военная доктрина этих двух теоретиков принимала, прежде всего, в расчет географическое положение Германии между Францией, не смирившейся с потерей после франко-прусской войны Эльзаса и Лотарингии, и Россией, давнего союзника Франции. Мольтке-старший и Вальдерзее осознавали, что Германия уступала своим вероятным противникам в силах и средствах и что одновременная война против Франции и России может оказаться губительной для Германии. Да и войну с одной Францией оба теоретика считали опасной. Усиление французской военной мощи и особенно возведение Францией крепостей на ее восточной границе вызывало у творцов германского плана войны сильные сомнения в возможности добиться быстрой победы на западе. Исходя из этих соображений, Мольтке-старший и Вальдерзее пришли к заключению, что Германии следует держать на западе оборону, используя Рейн как барьер против французского наступления, а основные силы немецкой армии сосредоточить на границе с Российской империей и при случае захватить принадлежавшую России часть Польши, отказавшись от дальнейшего продвижения на восток, ибо, как писал Мольтке-старший в 1879 году, опираясь на печальный опыт Наполеона, «необозримые просторы России не представляют для Германии жизненно важного интереса». Отметим также, что Мольтке-старший старался увязать свои планы с принципами внешней политики государства, проводником которой в его время был Бисмарк.

В отличие от своего предшественника, Шлиффен не интересовался внешней политикой. Он верил в торжество силы и наступательную войну. Препятствий для развития этой концепции у Шлиффена не было. Взошедший в 1888 году на германский престол Вильгельм II был крайне недоволен заключенным с Россией договором о «перестраховке», предусматривавшем дружественный нейтралитет в случае войны одной из сторон с какой-либо великой державой. Определив основу своей концепции, Шлиффен погрузился в расчеты, уподобившись шахматисту, оценивающему возникшую на доске позицию. Он рассуждал так: Франция слабее Германии, но защищена крепостями; Россия также слабее Германии, но обладает слишком большой территорией; слаба и Австрия, но после заключенного с ней союза можно рассчитывать на посильную помощь со стороны ее армии; маломощную Италию в расчет можно не принимать; островная Англия, скорее всего, останется вне игры, в худшем для Германии случае пошлет на континент небольшой экспедиционный корпус — напрасно кайзер наращивает морские вооружения.

Шлиффен, как и другие немецкие военные теоретики, считал главными противниками Германии Францию и Россию, однако, в отличие от Мольтке и Вальдерэее, планировал нанести первый удар по Франции. Тому была и причина: ко времени назначения Шлиффепа на пост начальника Генерального штаба, условия мобилизации и развертывания французской армии настолько улучшились, что ей было уже по силам опередить в этом немецкую армию. Французские войска можно было ожидать на германской границе гораздо раньше, чем русские, на мобилизацию и сосредоточение которых, по расчетам германского Генерального штаба, требовалось не менее сорока дней.

В 1894 году Шлиффен разработал детальный план уничтожения французских крепостей, сооруженных вдоль границы с Германией. Однако продолжавшееся укрепление французской границы и неуверенность Шлиффена в артиллерии привели его в 1897 году к мысли о необходимости обхода линии французских укреплений через Люксембург и Южную Бельгию. «Нейтралитет Люксембурга и Бельгии не может стать препятствием для немецкого наступления», — отмечал Шлиффен. Эта идея стала основой для дальнейшей разработки немецкого плана войны на Западном фронте. Свое окончательное оформление она нашла в меморандуме Шлиффена 1905 года «Война против Франции» — труде, завершённом Шлиффеном накануне его отставки после четырнадцатилетнего пребывания на посту начальника Генерального штаба.

Согласно плану, изложенному в меморандуме, главным силам немецкой армии надлежало развернуться вдоль западных германских границ в длинную линию от Швейцарии до Голландии, после чего силами центра и правого фланга начать вторжение в Люксембург и Бельгию, а затем в ходе этого наступления правым флангом обойти Брюссель с севера, пройти Фландрию и на двадцать второй день операции выйти к франко-бельгийской границе. На тридцать первый день операции немецким армиям надлежало выйти на линию Амьен — Ла-Фер — Диденгофен, а затем правым флангом повернуть на Париж, оттесняя французские войска к левому флангу немецкой армии, которому к этому времени следовало перейти а наступление из Эльзаса и Лотарингии. На сорок второй день операции с французскими войсками, зажатыми в огромные клещи (окружностью в 400 миль и поперечником в 200 миль), надлежало покончить. После этого следовало повернуть армии на восток с целью разгрома России.

Шлиффен уточнял детали своего плана даже в отставке. Детализация плана и изучение военной истории поглощали все его время. Других занятий он просто не признавал. Военной историей Шлиффен интересовался всю жизнь, однако, изучая интересовавший его предмет, он останавливался только на ходе войн, оценивая стратегию и тактику противоборствующих сторон, — причины, равно как и последствия войн, оставались вне сферы его внимания.

Службу в армии Шлиффен начал уланом, во время австро-прусской войны 1866 года и франко-прусской войны 1870–1871 годов служил в штабе, в 1884 году стал официальным историком германского Генерального штаба, а с 1891 года, возглавив этот военный орган, посвятил себя составлению обоснованного плана войны.

Образцом решающего сражения, имеющим целью уничтожение неприятельской армии, Шлиффен счел битву при Каннах, в которой Ганнибал в 216 году до н. э. одержал знаменитую победу над численно превосходящими силами римлян с помощью искусного тактического маневра — флангового охвата войск противника. Шлиффен искренне полагал, что и при многомиллионных массовых армиях возможно превратить столь редкие в военной истории способы окружения неприятельских войск в единственную приемлемую для немецкой армии форму уничтожения всех основных сил противника в одном крупном сражении.

К концу карьеры Шлиффен свел работу над военными планами к чистой абстракции, командуя на бумаге армиями, корпусами, дивизиями. Вот отрывок из меморандума 1905 года:

«Чтобы быстро подавить сопротивление неприятеля на этом участке фронта, следует незамедлительно предпринять охватывающее движение правого крыла армии. С этой целью восьми армейским корпусам и пяти кавалерийским дивизиям необходимо форсировать Маас ниже. Льежа, используя пять переправ, после чего наступать на Брюссель — Намюр. Девятому армейскому корпусу следует форсировать Маас выше Льежа и, взяв крепость Гюи, двигаться на соединение с наступающими частями».

Одержимый составлением схем военных сражений, Шлиффен не придавал большого значения увеличению армии и не стремился превзойти числом армию неприятеля. Как заметил современный военный историк Холъгер Хервиг, Шлиффен разделял опасения генералитета, что увеличение армии может привести к проникновению в ее ряды нежелательных элементов, вроде социалистов, появившихся в больших городах.

Правда, в 1905 году Шлиффен выступил с предложением пополнить армию тридцатью тремя пехотными батальонами, но это предложение имело сугубо математическую основу: Шлиффену, согласно его расчетам, не хватало этих частей для полной реализации своего плана.

Вместе с тем Шлиффен придерживался концепции скоротечной войны, планируя имевшимися у него силами быстро сокрушить неприятеля и тем самым не уступить Мольтке, преуспевшему в скоротечных войнах сначала с Австрией, а затем с Францией. Войны длятся долго, полагал Шлиффен, исключительно из-за ошибок в военном искусстве, из-за проведения «стратегии измора» и нерешительных действий, приводящих к позиционной форме войны. Шлиффен пытался доказать, что война не может быть длительной и по экономическим соображениям. «Стратегия измора, — писал он, — немыслима, когда содержание миллионов вооруженных людей требует миллиардных расходов».

Составляя план войны на Западном фронте, Шлиффен продумывал каждую мелочь, полагая, что любая из них имеет значение для быстрого завершения военной кампании. Немаловажная роль отводилась развертыванию вооруженных сил на театре военных действий, Шлиффен считал совершенно необходимым еще задолго до встречи с противником указать каждой армии, каждому корпусу, каждой дивизии конкретные дороги, по которым они должны двигаться, и назначить конечные пункты движения на каждый день перехода. С этой целью он самым тщательным образом изучал карты местности будущего движения войск, исследуя сеть железных, шоссейных и грунтовых дорог, а также пропускную способность мостов, попутно определяя места наведения переправ через реки. Особое значение Шлиффен придавал количеству и составу войск, необходимых для реализации своего плана. Решив полностью этот вопрос в 1905 году, Шлиффен подчеркнул, что дальнейшее увеличение армии, привлекаемой к операции на Западном фронте, совершенно излишне, ибо такое наращивание приведет к хаосу на дорогах, а «лишние войска окажутся не у дел, не сумев добраться до линии фронта».

Воодушевленный победами Мольтке в 1870 году, Шлнффен, однако, намеревался добиться большего, помышляя не о локальных победах в пограничных сражениях, а о стратегическом окружении всех вооруженных сил неприятеля на его территории и о быстром уничтожении этих сил в одной битве. Хорошо представляя, сколь серьезное оперативное значение имеют французские укрепления («Францию следует рассматривать как большую крепость» — говорил Шлиффен), автор плана войны с этой страной особенно кропотливо изучал карты Фландрии и французской области Иль-де-Франс, определяя наилучшие пути продвижения правофланговой группы немецких армий, призванной обойти французские крепости и выйти в тыл противнику.

Возможная продолжительность предстоящей войны определялась Шлиффеном в шесть недель. Придавая первостепенное значение окружению неприятеля, он писал: «Крайне важно обеспечить продвижение правого крыла армий на предусмотренные планом позиции в отведенное время», а заботясь о боеспособности армии в генеральном сражении, наставлял: «Кадровые армейские корпуса необходимо беречь для решающей битвы, их не следует отвлекать для осады укрепленных пунктов и крепостей, которые можно без помех обойти, и равно недопустимо использовать даже небольшую часть их состава для несения гарнизонной службы в занятых городах или для охраны коммуникаций».

Даже исходя из этих небольших выдержек, можно понять: Шлиффен делал ставку на неподготовленность Франции к предстоящей войне, в то же время искрение полагая, что его план будет реализован вопреки всем контрмерам противника и непредвиденным обстоятельствам. Приведем тому еще одно подтверждение. «Если в войну на континенте вмешается Англия, — писал Шлиффен, — наша задача сбросить англичан в море, не прерывая нашего наступления и не оттягивая сроки завершения операции».

Вместе с тем нельзя не сказать и о том, что Шлиффена все же одолевали сомнения. В одной из последних поправок к плану, признавая, что Франция успела оправиться от нанесенных ей ранее поражений, он допускает вероятность упорного сопротивления немецким войскам. Далее следует указание и… другое неприятное допущение: «Наша задача сломить любое сопротивление и наступать, наступать, сжимая кольцо окружения и не предоставляя противнику ни малейшей возможности вырваться из клещей… Если французам удастся уйти за Марну и Сену, война окажется длительной».

Стоит также отметить, что в плане Шлиффена есть и неясности. Приведем лишь один пример. Согласно плану вслед за наступающими на правом фланге войсками вторым эшелоном должны были двигаться восемь дополнительных корпусов, составленных из резервистов ландвера и новобранцев. По мысли Шлиффена, этим войскам после соединения с правофланговой группой немецких армий надлежало выйти к Парижу и блокировать этот город. Несомненно, придавая большое значение усилению наступающих армий, Шлиффен тем не менее пишет: «Количество войск, которое может быть переброшено на соединение с правым крылом, зависит от емкости железных дорог… Пути движения этих войск к Парижу и план его окружения приведены на карте 3».

Однако на этой карте такие данные не приводятся. Стрелки вокруг Парижа острием направлены на город, — и все. Вряд ли Шлиффен мог действительно полагать, что второму эшелону немецких войск удастся по железной дороге добраться до предместий столицы Франции. Можно согласиться со Шлиффеном, что в случае оккупации Бельгии немцам удалось бы наладить перевозку войск до франко-бельгийской границы. Далее остается одно — пеший строй. По определению Шлиффена, средняя скорость такого передвижения — 12 миль в день. Можно допустить, что немецкие армейские корпуса, двигаясь на соединение с наступающими частями правого крыла армий, смогли бы преодолеть в день большее расстояние. Так, во время войны 1-й батальон Глостерского полка англичан, отступая с 24 августа по 5 сентября 1914 года от Монса к Марне, проходил в среднем по 16,5 мили в день, а немецкая армия генерала фон Клука в период с 18 августа по 5 сентября того же года преодолела 260 миль, двигаясь со средней скоростью 13,6 мили в день. Однако нетрудно определить: второму эшелону немецких войск, чтобы участвовать в операции вместе с правофланговыми немецкими армиями, пришлось бы или двигаться с еще большей скоростью, что крайне сомнительно, или оказаться у франко-бельгийской границы одновременно с войсками первого эшелона и двигаться вперед вместе с ними, что могло привести к тому хаосу на дорогах, против которого выступал Шлиффен.

Повторим, непонятно, каким образом Шлиффен намеревался перебросить дополнительные войска в нужный срок и в нужное место. А без этих войск было не обойтись. В одной из последних редакций плана Шлиффен писал: «Для полного окружения и уничтожения войск противника нам нужны большие силы, чем ранее предусматривалось».

Однако не станем долго останавливаться на частностях. Скажем о главном: идеи, изложенные в меморандуме «Война против Франции», стали своего рода завещанием Шлиффена перед его уходом в отставку с поста начальника Генерального штаба и продолжали оставаться основой всех последующих планов стратегического развертывания немецких войск.

Сменивший Шлиффена на посту начальника Генерального штаба Гсльмут Мольтке-младший (племянник Гельмута Мольтке-старшего) оставил без изменений основную стратегическую идею предшественника о широком охватывающем движении правого крыла армий, хотя и внес в план ряд поправок. К примеру, он посчитал целесообразным — чтобы не допустить вторжения французов на территорию Эльзаса и Лотарингии — усилить левый фланг войск. В большей части план Шлиффена оставался без изменений, ожидая своего часа. Его время пришло в августе 1914 года. План явился на свет, чтобы повлечь за собой трагические последствия.

Как было отмечено, планы войны имели и другие европейские страны. Французский Генеральный штаб приступил к разработке плана сосредоточения армий на случай конфликта с Германией уже в 1872 году. За последующие сорок два года были разработаны семнадцать вариантов плана войны и ряд поправок к ним. Последний, 17-й план, был утвержден 15 апреля 1914 года. Он предусматривал наступательный образ действий, конечной целью которых являлось возвращение Эльзаса и Лотарингии, уступленных Германии по Франкфуртскому мирному договору 1871 года.

Когда Шлиффен составлял план войны против Франции, он и в мыслях не допускал французского наступления, полагаясь не только на превосходство немецкой армии, но и па оказавшиеся у немцев города-крепости Мец, Тионвнль и Страсбур. В те времена суждение Шлиффена было верным. Французский 14-й план войны, завершенный в 1898 году, на случай вооруженного столкновения с немцами предусматривал одну оборону. Наступление считалось практически невозможным ввиду численного превосходства немецкой армии, которая, к тому же, могла быть быстро усилена за счет хорошо подготовленного резерва. На своих резервистов французские генералы не полагались. Они помнили, что в 1870 году французская система подготовки резерва полностью дискредитировала себя, и потому, разрабатывая 14-й план войны, посчитали, что эта система не оправдает себя и в будущем. При составлении этого плана, как и следующего — 15-го (в 1903 году), роль резервистов в возможной войне с Германией была сведена до минимума.

В то же время французы хорошо понимали, что для успешных действий против Германии Франции необходима большая армия, численностью не меньше немецкой. Однако Франции было трудно соревноваться по численности вооруженных сил с Германией из-за меньшего количества населения и значительно меньших темпов его прироста. И все же задача увеличения армии отчасти была решена в 1905 году, когда правительство Франции приняло закон о всеобщей воинской обязанности, установивший двухгодичную продолжительность службы в вооруженных силах. Благодаря принятому закону французская армия мирного времени увеличилась, но, по расчетам французского Генерального штаба, она была все же недостаточна для того, чтобы успешно противостоять немцам во время войны. Тем не менее увеличение армии позволило в плане 15-бис, разработанном в 1907 году, предусмотреть значительную концентрацию войск у франко-бельгийской границы на случай вторжения немецких войск в Бельгию. В 16-м плане предусматривалась еще большая концентрация войск на границе с Бельгией.

В 1911 году начальник французского Генерального штаба Виктор Мишель приступил к разработке нового плана войны, в котором намеревался предусмотреть развертывание значительного количества войск вдоль границ с Бельгией и Германией и даже вторжение в Бельгию в военное время. Для осуществления этого плана имевшейся армией Мишелю было не обойтись, и он собрался модернизировать систему подготовки резерва. Однако довести свои начинания до конца он не успел. Пришедшее к власти во Франции правительство правого толка, руководствуясь политическими мотивами, сместило Мишеля с занимаемого поста.

Новый начальник Генерального штаба Жозеф Жоффр приступил к составлению своего плана войны, не приняв в расчет разработок предшественника. Этот план — план № 17, о котором мы уже говорили, — в отличие от предыдущих проектов, отводил второстепенное значение развертыванию французских войск на границе с Бельгией. Тем не менее он был пронизан наступательным духом. Жоффр имел твердое намерение с самого начала войны, «собрав все силы, двинуть их в наступление против немецких армий». А эти силы в 1914 году значительно возросли благодаря принятому 7 августа 1913 года закону об увеличении продолжительности военной службы с двух до трех лет.

Составляя свой план, Жоффр исходил из нескольких оснований. Прежде всего, он считал, что вероятность вторжения немецких войск во Францию через Бельгию крайне мала. Тому тоже была причина: французская разведка не имела ровно никаких данных о намерении Германии нарушить бельгийский нейтралитет. Кроме того, Жоффр был убежден, что наступление в начале войны может оказаться вполне успешным, ибо немецкая армия не успеет в полной мере пополниться резервистами. Наконец, подготавливая свой план, Жоффр рассчитывал на помощь со стороны Англии. Еще в 1905 году французский и английский Генеральные штабы начали переговоры о совместных военных действиях против Германии, а в 1911 году стороны твердо договорились о высадке английского экспедиционного корпуса на севере Франции в случае вторжения немецких войск в Бельгию. Официального межправительственного договора на этот счет заключено не было, но Жоффр знал, что «если генеральные штабы пришли к соглашению, то на эту договоренность можно положиться безоговорочно». Исходя из этого, он и принял решение сосредоточить основные силы французских войск на границе с Германией, рассчитывая, что левое крыло армий при необходимости будет усилено англичанами.

Готовясь к войне с Германией, Франция возлагала надежды и на помощь со стороны русских. Усилившиеся в 70–80 годах XIX века русско-германские противоречия привели к сближению России с Францией, со своей стороны искавшей союзников против Германии после поражения во франко-прусской войне. В 1893 году между Францией и Россией сложился франко-русский союз, официальное содружество двух государств в военно-дипломатической области. Вместе с тем, несмотря на этот официальный союз, сотрудничество между военными Франции и России налаживалось до чрезвычайности медленно, а военные обязательства русских долгое время были весьма расплывчаты.

Только в начале 1910 года русский Генеральный штаб, планируя нанести первый удар по Австрии в том случае, если Германия направит свои главные силы против французов, оповестил французскую сторону, что русская армия начнет наступление против немцев на двадцатый день после мобилизации, пополнив армию резервистами.

Уместно отметить, что пополнение армии резервистами в России, как и во Франции, было сопряжено с большими трудностями. Но если во Франции эта проблема была порождена слабой организацией дела, то в России она была связана с обширностью территории. Требовалось немалое время как для того, чтобы собрать резервистов на сборных пунктах, а затем пополнить ими войска, так и для того, чтобы доставить эти войска к линии фронта.

Сроки русского наступления мало устраивали французов. Согласно их замыслам, России надлежало уже в первые дни войны силами постоянной армии начать наступление против немцев, чтобы отвлечь с французского фронта часть войск неприятеля и тем самым предоставить французам возможность добиться решающего успеха уже в начале кампании.

Между тем в скором времени после сообщения русского Генерального штаба о возможных сроках наступления против немцев французы и вовсе усомнились в благонадежности русских. Причиной тому послужили встреча русского царя с кайзером в Потсдаме и вывод части российских войск с территории Польши. И все же в августе 1910 года Жоффр не только получил у Сухомлинова, военного министра России, подтверждение готовности русских действовать сообща против немцев, но и сумел договориться с ним о начале русского наступления даже не па двадцатый, а на шестнадцатый день после мобилизации русской армии. Однако достигнутая договорённость не была документально оформлена, и потому французы не получили ясного представления ни о составе, ни о конкретных действиях русских войск па немецком фронте.

Тем не менее, исходя из российской действительности, решение русских можно было расценить как приемлемое. Первое десятилетие XX века принесло России серьезные бедствия, обернувшиеся сначала русско-японской войной, а затем революцией, которые не только породили разруху и нищету, но и привели к дезорганизации армии.

В 1906–1908 годах русские генералы, составляя планы войны, называвшиеся в России «мобилизационными расписаниями», мыслили только об обороне, а о помощи французам даже не помышляли. Лишь мобилизационное расписание № 18, составленное в 1909 году (когда Россия несколько оправилась от перенесенных невзгод), наконец предусмотрело наступательный образ действий, хотя и после пополнения постоянной армии резервистами.

В 1910 году русский Генеральный штаб разработал новое мобилизационное расписание № 19, состоявшее из двух вариантов — «А» и «Г». Вариант «А» мобилизационного расписания был составлен на случай основного немецкого наступления против Франции. Согласно этому варианту, русский Генеральный штаб планировал нанести главный удар по Австро-Венгрии, а наступление против Германии начать на шестнадцатый день после мобилизации. Вариант «Г» мобилизационного расписания был составлен на случай основного немецкого наступления против России. Согласно этому варианту, русский Генеральный штаб планировал направить большую часть своей армии против Германии.

После разработки этого мобилизационного расписания русские сделали еще один шаг навстречу французам. В августе 1912 года начальник русского Генерального штаба Жилинский не только подтвердил французским военным сроки русского наступления против Германии, но и проинформировал их о том, что на германском фронте будут действовать 800 000 человек — половина русской армии мирного времени. Эти обязательства русских в сентябре 1913 года были зафиксированы в 3-й статье французско-русской военной конвенции.

Этим обязательствам были и объяснения. Одним из них являлось возрождение боеспособности русской армии, в немалой степени потерянной ею после русско-японской войны. Заметным явлением стала и разработанная в 1913 году Сухомлиновым «Большая программа по усилению армии», которая предусматривала к 1917 году значительное увеличение сухопутных сил мирного времени и наращивание артиллерийских вооружений. У России появились новые возможности укрепления армии. И все же главным объяснением сговорчивости русского Генерального штаба стало ясное понимание русскими насущной необходимости военного сотрудничества с французами. Русские осознали, что если Франция проиграет войну, то у России окажется мало шансов справиться с объединенными силами Австро-Венгрии и Германии. В то же время русские пришли к мысли, что Германия сначала может напасть на Россию, а не на Францию, а единоборство с германскими вооруженными силами большого успеха не принесет. Позволим себе сделать небольшой вывод: Россия нуждалась в военном союзе с Францией не меньше, чем та в военном союзе с Россией.

Планы войны составляла и Австро-Венгрия. Эти планы разрабатывались под сильным влиянием германского Генерального штаба, хотя соглашение о союзе между Австро-Венгрией и Германией, заключенное в 1879 году, не связывало эти страны военными обязательствами. В качестве краткой справки отметим, что инициатор этого соглашения Бисмарк счел за лучшее не впутывать Германию в сложные отношения Австрии с Турцией, Италией, Сербией и Румынией.

В то же время Германия была заинтересована в помощи со стороны Австро-Венгрии и рассчитывала на ее вооруженные силы. Мольтке-младший, контактируя с Францем Конрадом фон Хетцендорфом, начальником австро-венгерского Генерального штаба, неизменно проводил свою линию, настаивая на том, чтобы Австро-Венгрия была готова сковать крупные силы русских, пока Германия будет вести войну с Францией.

Между тем у Конрада были свои заботы. Он полагал, что войну с Австро-Венгрией может спровоцировать Сербия, и тогда Россия, воспользовавшись благоприятным моментом, не преминет открыть второй фронт. Кроме того, он считал, что на Австро-Венгрию могут напасть Италия и Румыния. Исходя из этих соображений, Конрад разработал план действий как на случай войны только с одним противником, так и на случай одновременной войны с несколькими противниками на разных фронтах. Согласно этому плану, сухопутные силы страны распределялись на три отдельные группы. Наиболее сильная группа — «Эшелон А» — в составе тридцати дивизий предназначалась для действий против России. Второе военное соединение, получившее название «Минимальная балканская группа», состояло из десяти дивизий и предназначалось для развертывания против южных славянских государств. Третью группу — «Эшелон Б», — включавшую в свой состав двенадцать дивизий, предполагалось использовать в зависимости от сложившихся обстоятельств. Так, при войне только с Сербией «Эшелону Б» надлежало усилить «Минимальную балканскую группу», а при войне с Россией — усилить «Эшелон А».

План Конрада мало устраивал Мольтке. Начальник германского Генерального штаба рассчитывал на всю австро-венгерскую армию. Чтобы воодушевить Конрада на более энергичные действия, Мольтке в письме к начальнику австро-венгерского Генерального штаба от 21 января 1909 года постарался уверить его, что Италии и Румынии незачем угрожать Австро-Венгрии, а война Германии против Франции завершится прежде, чем Россия успеет закончить мобилизацию. Далее Мольтке сообщал Конраду, что Германия, расправившись с Францией, не замедлит перебросить свои войска на восточный фронт.

Озабоченный неясностью этих сроков, Конрад в ответном письме от 26 января задал Мольтке вопрос: может ли Германия гарантировать переброску своих сил на восток не позднее чем через сорок дней после начала войны между Австро-Венгрией и Россией? Если нет, присовокупил Конрад, то Австро-Венгрии вернее напасть на Сербию, а на границе с Россией держать оборону, коли в том возникнет необходимость. От себя добавим: война с Сербией прельщала Конрада много больше, чем поход на восток. Он всегда хотел разделаться с этой страной, считая ее рассадником непозволительного бунтарства, проникавшего в славянские земли, входившие в состав Австро-Венгрии.

Ответ Мольтке ждать себя не заставил. Начальник германского Генерального штаба уверил Конрада, что Германия одолеет Францию за четыре недели (хотя план Шлиффена отводил на эту кампанию шесть недель), и потому Австро-Венгрия не только ничем не рискует, если нападет на Россию, но и получит, воспользовавшись благоприятной для себя ситуацией, исключительную возможность упрочить свое положение на европейской политической сцене. В то же время Мольтке сообщил Конраду, что если во время войны с Россией против Австро-Венгрии выступит Сербия, то в борьбе с этой страной австрийцы могут рассчитывать на немецкую помощь.

Однако и эти доводы Мольтке начальника австро-венгерского Генерального штаба на войну с Россией не вдохновили. Сомнения Конрада породили новый вопрос: «Как мне быть, если до нашего нападения на Россию на Австро-Венгрию нападет Сербия, а наши войска увязнут в этой войне?» Австро-венгерские вооруженные силы численностью намного превосходили сербскую армию, и потому вопрос Конрада выглядел странным или специально поставленным для того, чтобы или уклониться от нападения на Россию, или получить дополнительные ручательства немцев на случай этой войны.

Ответом на вопрос — к удовольствию или неудовольствию Конрада — послужили новые немецкие обязательства. 19 марта 1909 года Мольтке письменно сообщил Конраду, что австро-венгерское наступление на Россию незамедлительно поддержат немецкие войска, дислоцированные в Восточной Пруссии. Заметим, что дав такое обещание Конраду, Мольтке вступил в противоречие с планом Шлиффена, не предусматривавшим военных действий против России до победы над Францией.

В мае 1914 года, когда начальники германского и австро-венгерского Генеральных штабов встретились в Карлсбаде, Мольтке, так и не изменив своего намерения при насущной необходимости отклониться от плана Шлиффена, снова заявил Конраду, что тот может твердо рассчитывать при нападении на Россию на наступление немцев из Восточной Пруссии.

Однако хотя Молътке и вносил собственные поправки в план Шлиффена, он не отказался от главной идеи плана: грандиозным охватывающим движением окружить французскую армию и разбить ее в одном крупном сражении. В то же время он, как и Шлиффен, не придавал серьезного значения английской помощи Франции, полагая, что англичане, если и решатся на такое содействие, то ограничатся посылкой на континент небольшого экспедиционного корпуса, который без особых усилий будет разгромлен превосходящими силами правофланговых немецких армий. Мольтке явно недооценивал возможности вероятных противников.

В апреле 1904 года между Англией и Францией было заключено «сердечное согласие», а годом позже, как мы уже отмечали, французский и английский Генеральные штабы начали переговоры о совместных военных действиях против Германии. Поначалу эти переговоры носили больше консультационный характер, хотя французам и ме пришлось долго уговаривать англичан помочь войсками в случае немецкого нападения. Согласившись оказать помощь французам, англичане преследовали и свою цель: уничтожить немецкий Флот открытого моря, если тот попытается помешать высадке на континент экспедиционного корпуса.

В 1911 году, когда во Франции начальником Генерального штаба стал Жозеф Жоффр, а в Англии на аналогичную должность назначили Генри Вильсона, переговоры между Генеральными штабами двух стран приобрели большую динамичность. Когда в том же году, в ноябре, Вильсон приехал в Париж, Жоффр ознакомил его с контурами французского 17-го плана войны. К тому времени Вильсон тоже преуспел в своих начинаниях. В августе он доложил Комитету имперской обороны о возможности направить во Францию, в случае нападения немцев на эту страну, шесть пехотных дивизий и представил план переброски этих войск через Английский канал. Эту информацию Вильсон довел до Жоффра, оставив при себе до времени лишь одно: данные о месте предполагаемой высадки английских дивизий. Но и полученные сведения удовлетворили Жозефа Жоффра, и французский Генеральный штаб, на основании обещаний Вильсона, включил в план № 17 предложения о развертывании английских войск на левом фланге французских армий.

Между тем английское правительство, в отличие от Генерального штаба страны, не торопилось связывать себя военными обязательствами. Только в ноябре 1912 года министр иностранных дел Англии Эдвард Грей довел до Франции официальную позицию своего государства, да и то придав ей несколько аморфный характер. Вот эта позиция, изложенная в виде плана совместных действий:

«Если Франция или Англия обнаружит с явной определенностью, что стране угрожает неспровоцированным нападением третья держава, равно как и в том случае, если выявится непосредственная опасность делу европейского мира, правительства наших стран обязаны незамедлительно обсудить возникшую ситуацию и принять решение, следует ли действовать сообща. Если правительства сочтут целесообразным начать совместные военные действия против третьей страны, им следует немедленно рассмотреть планы генеральных штабов и определить, какие конкретные меры надобно предпринять».

Осторожная позиция официального Лондона была объяснима: хотя Англия и пришла к «сердечному согласию» с Францией, она еще радикально не отказалась от проводимой в течение полувека политики «блестящей изоляции», предусматривавшей свободу действий и отказ от постоянных союзов. В отличие от континентальных держав, Англия могла полностью исключить свое участие в сухопутной войне или принять в ней участие силами, достаточными для защиты собственных интересов. Географическое положение Англии шло ей на пользу.

Францию и Германию, Австро-Венгрию и Россию море не разделяло. Эти страны, рассматривая возможность серьезных межгосударственных военных конфликтов, совместимых с посягательством на свою территориальную целостность, полагались главным образом на собственную армию, ее быструю мобилизацию, незамедлительное развертывание и, наконец, на нанесение упреждающего удара по неприятелю.

Однако существовал и другой способ разрешения международных конфликтов — переговоры между державами. Когда во второй половине XX века возникла угроза новой войны, на этот раз с применением ядерного оружия, ведущие мировые державы, несмотря на разные идеологические устои, путем регулярных переговоров на различных международных форумах и посредством контактов между главами государств, которые при необходимости связывались друг с другом по телефону, сумели отодвинуть эту опасность. В начале XX века коммуникационная техника была на более низком уровне, однако главным препятствием для урегулирования конфликтов являлось не отсутствие оперативной связи между правительствами или главами государств, а отсутствие доброй волн или готовности отыскать взаимоприемлемый выход из создавшейся ситуации. Обособленность государственных ведомств, характерная для большинства европейских стран, затрудняла такие поиски, даже если они начинали предприниматься. В монархических европейских странах — Германии, Австро-Венгрии и России — наиболее важные государственные решения принимались, по существу, одним самодержцем.

Наиболее характерная картина наблюдалась в Германии, где, по словам одного из историков, «не существовало ни одного органа, полномочного повлиять на решения кайзера, а те люди, которые с ним общались, были разделены и не имели легализированной возможности ни обсудить возникшую ситуацию, ни координировать свои действия». Добавим: планы войны и вовсе не подлежали широкому обсуждению — составленные в недрах Генерального штаба, за его стенами они были доступны одному кайзеру, проникнутому верой в свою провиденциальную миссию.

В современных Соединенных Штатах Америки планы использования ядерного оружия (по сути те же планы войны) также не подлежат многолюдному обсуждению, Они разрабатываются в обстановке секретности Стратегическим авиационным командованием, подчиненным непосредственно президенту. Но президент, в отличие от монарха, не станет единственно по своему усмотрению давать ход планам, которые могут обернуться трагедией.

Вильгельм II принимал решения сам. Однако, вооружившись в кризисной ситуации планом Шлиффена, он, имея возможность отказаться от его исполнения, не стал особо размышлять о последствиях и пустил в дело стопку исписанной бумаги.

Глава 3. Июльский кризис

Событие, послужившее формальным началом европейского политического кризиса, произошло 28 нюня 1914 года. В этот день в Сараево, центре Боснии, сербским националистом был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд, племянник Франца Иосифа. Эта трагедия не стала случайностью. В начале XX века в Австро-Венгрии получило развитие националистическое движение славянских народов, вдохновителем которого была Сербия, небольшое христианское государство, завоевавшее независимость в результате долгой борьбы с Оттоманской империей и стремившееся к объединению всех балканских славян. Идея такого объединения оказывала большое влияние на славянское население Австро-Венгрии. Однако эта идея у наиболее радикальных ее приверженцев породила экстремистские взгляды, в результате чего эти люди встали на путь террора. А теперь расскажем, при каких обстоятельствах был убит эрцгерцог Франц Фердинанд.

В конце июня 1914 года на территории Боснии, бывшей турецкой провинции, сначала оккупированной (в 1878 году), а затем и аннексированной (в 1908 году) Австро-Венгрией, проходили маневры австрийских войск. С 25 июня за учениями наблюдал Франц Фердинанд, являвшийся генеральным инспектором армии. 28 июня, на следующий день после завершения маневров, Франц Фердинанд отправился вместе с супругой на машине в Сараево с официальным визитом к местному губернатору. Торжественный въезд Франца Фердинанда в боснийский город пришелся на день всесербского национального траура «Видовдан», который ежегодно отмечался сербским народом, почитавшим за долг помянуть славян, погибших в 1389 году в битве с турками. Сербские националисты, жаловавшие австрийцев не больше турок, заранее расценили появление австрийского престолонаследника в центре Боснии как сознательное оскорбление всех балканских славян. Австрийские военные знали о таких настроениях. Франца Фердинанда предупредили, что его поездка сопряжена с риском, однако эрцгерцог, хотя, вероятно, и помнил о печальном историческом опыте — убийствах русского царя, австрийской императрицы и президента Соединенных Штатов Америки — пренебрег опасностью, посчитав ее одной из тех голословных и несерьезных угроз, которые в изобилии сыпались на правителей и политиков. Однако на этот раз угроза не оказалась пустой: эрцгерцога ждали шесть членов террористической группы. Один из них, когда Франц Фердинанд проезжал мимо него, бросил в машину бомбу, но та отскочила в сторону и угодила в следующую машину, ранив офицера охраны. Шофер эрцгерцога рванулся вперед, увеличив скорость, однако на одном из городских перекрестков повернул не в ту сторону, а, когда затормозил, чтобы выполнить разворот, раздались револьверные выстрелы. По машине стрелял Гаврила Принцип, другой член террористической группы. На этот раз промаха не случилось: супруга эрцгерцога скончалась на месте, он сам десятью минутами позже. Принципа схватили. Арестовали и других террористов.

Следствие быстро установило, что все террористы являлись австрийскими подданными, которые успели до покушения на эрцгерцога побывать в Сербии, где получили оружие. Следователи сочли, что инициатором акции стала сербская националистическая организация «Народная защита», основанная в 1908 году и с этого времени выступавшая за присоединение Боснии к Сербии. На самом деле инициатором покушения была другая националистическая организация — «Союз смерти» — известная также и под другим, не менее зловещим названием «Черная рука». Впрочем, приведенное уточнение не столь и существенно: «Народная защита» постоянно помогала «Черной руке», а надзор за этой организацией осуществлял полковник Драгутин Димитриевич (он же Апис), руководитель сербской разведки, человек, признававший любые средства для достижения цели (в 1903 году Димитриевич принимал участие в заговоре против сербского короля Александра Обреновича, завершившемся убийством монарха и восстановлением на престоле династии Карагеоргиевичей).

Однако вернемся к арестованным террористам. 2 июля на допросе трое из них признались, что получили оружие в Сербии, а границу им помогли перейти сербские пограничники. У австрийцев появились веские основания обвинить Сербию в терроризме. В среде политиков и военных раздались голоса, призывавшие силой разрешить сербский вопрос. На их взгляд, сербы делали все для того, чтобы расшатать устои империи и добиться господствующего положения на Балканах.

Добавим от себя в качестве пояснения. После того как Сербия в 1813 году обрела национальную независимость, спустя век, в результате Балканских войн, ей удалось расширить свою территорию за счет присоединения части земель Новобазарского санджака и Македонии. Добившись значительного успеха, сербы стали все более помышлять о «Великой Сербии», объединенном государстве балканских славян. Идея такого объединения, как мы уже отмечали, оказывала большое влияние на славянское население обширных территорий, уходивших в состав Австро-Венгрии. Притязания сербов на гегемонию на Балканах вызывали у австрийских правящих кругов желание принять решительные меры для разгрома основного очага славянского национального движения — Сербии. Австрийцы полагали, что если уступить сербам, такая уступка породит цепь других слабостей, которые приведут к распаду империи.

Причастность Сербии к террористической акции, завершившейся убийством австрийского престолонаследника, подтвержденная показаниями участников покушения, подлила масла в огонь: австрийские правящие круги пришли к мысли, что война с Сербией не только желательна, но и крайне необходима. Еще до покушения на эрцгерцога граф Берхтольд, министр иностранных дел Австро-Венгрии, мысленно определил союзников в борьбе с Сербией. На взгляд министра, такими странами могли стать Турция и Болгария. Чтобы привлечь эти страны на свою сторону, Берхтольд решил воспользоваться посредничеством Германии, а для того чтобы выяснить, окажут ли немцы такую помощь — послать в Берлин своего эмиссара. Однако 4 июля, накануне отъезда эмиссара в Германию, Берхтольд, исходя из сложившейся ситуации, внес в заранее подготовленный меморандум правительства по вопросу о балканской политике ряд существенных изменений. Теперь в этом документе говорилось о том, что противоречия между Австро-Венгрией и Сербией стали «совершенно непримиримыми», и потому Австро-Венгрия сделает все возможное для того, чтобы «решительно порвать сеть, которой сербы опутывают империю». В сопроводительном письме к меморандуму Берхтольд выразил убеждение, что убийство австрийского престолонаследника явилось результатом террористической акции, «инспирированной Белградом», а резюмируя, подчеркнул, что «оплот панславянской политики на Балканах должен быть уничтожен как дестабилизирующий положение». Отправляя своего эмиссара в Берлин, Берхтольд попросил его на словах сообщить немецким властям, что Вена собирается предъявить Сербии целый ряд требований, касающихся ее политики на Балканах, а если эти требования не будут целиком выполнены, то Австро-Венгрия начнет против Сербии военные действия. И все же, исходя из действий самого Берхтольда, можно было понять, что Австро-Венгрия стремится заручиться поддержкой Германии, без которой не отважится на войну.

Однако, учитывая реалии того времени, можно прийти и к другому выводу: Австро-Венгрия могла, не опасаясь серьезных последствий, вступить в войну с Сербией без консультаций с Германией, равно как и без посторонней военной помощи. У большинства европейских держав Сербия не вызывала симпатий. Европейцы все еще помнили, как был убит Александр Обренович, да и не один, а вместе с супругой. Убийцы не только сделали свое черное дело, но и надругались над трупами, выкинув их в окно, а затем изрубив на куски саблями. Если бы Австро-Венгрия, возмущенная очередным злодеянием сербов, напала на страну — рассадник смуты и терроризма, то вполне вероятно, что европейские страны не стали бы вмешиваться в войну. Дружеские отношения с Сербией поддерживала одна Россия, но вряд ли в ее интересах было ввязываться в конфликт, да и для такого вмешательства у нее не было весомого повода. Италия, член Тройственного союза (альянса Германии, Австро-Венгрии и Италии, сложившегося в 1879–1882 годах), не стала бы препятствовать своему партнеру по коалиции. У Франции и Англии также не было причин встать на защиту Сербии. Таким образом, если бы Австро-Венгрия начала военные действия против Сербии, не занимая время на переговоры с Германией, то вполне вероятно, что локальный конфликт не превратился бы в мировую войну, да и этот конфликт, скорее всего, был бы скоро улажен — Сербии было легче принять ультиматум, чем потерять независимость.

Можно формально согласиться с установившимся мнением, что Первая Мировая война, начавшаяся столкновением между Германией и Австро-Венгрией с одной стороны и союзниками — Францией, Россией и Великобританией — с другой, была определена наличием союзов и соглашений между европейскими странами: Франция и Россия обязались помочь друг другу, если на одну из этих держав нападет Германия, Великобритания при желании могла оказать помощь Франции, партнеру по «сердечному согласию», члены Тройственного союза — Германия, Австро-Венгрия и Италия — приняли на себя обязательство действовать сообща, если на одного из участников соглашения нападут две другие державы.

Но в то же время только между собой Австро-Венгрия и Германия не были связаны официальными военными обязательствами. Инициатива привлечь немцев на свою сторону изошла от австрийцев, опасавшихся, что война с Сербией повлечет за собой и войну с Россией. Однако инициаторами этой предосторожности не были ни Берхтольд, одним из первых призвавший силой «разрешить сербский вопрос», ни Конрад фон Гетцендорф, уже на следующий день после сараевского убийства заявивший о необходимости приступить к мобилизации армии.

Сторонниками проявить осторожность и осмотрительность стали престарелый австрийский император Франц-Иосиф и глава правительства Венгрии граф Стефан Тисса. Франц-Иосиф опасался не только вероятности воевать на два фронта, но и самой войны, полагая, что столь сильное потрясение может подорвать устои империи, представлявшей собой совокупность земель с разноплеменным населением и различным социальным составом. Примерно таких же взглядов придерживался и Тисса, полагавший, что война может привести к нарушению дуализма империи, в составе которой Венгрия, хотя и уступала Австрии по количеству населения, являлась, тем не менее, ее равноправным партнером. Когда 2 июля Берхтолъд предложил Францу-Иосифу начать войну с Сербией, император настоял на другом, предписав министру сначала выслушать соображения Тиссы. Однако Тисса в тот же день в свою очередь сослался на Франца Иосифа, сообщив Берхтольду, что императору нужно время, чтобы изучить позицию Венгрии. Обескураженному министру оставалось одно: склонить императора к переговорам с Германией.

5 июля эмиссар Берхтольда был принят Вильгельмом II. Ознакомившись с меморандумом Австро-Венгрии о политике на Балканах и с сопроводительным письмом к этому документу, а также выслушав эмиссара, Вильгельм II заявил ему, что «Австро-Венгрия может рассчитывать на полную поддержку со стороны немцев», и просил довести это обещание до Франца-Иосифа. Успокоительным для австрийцев оказалось и сообщение рейхсканцлера Теобальда фон Бетмана-Гольвега, заявившего, что, по имеющейся у него информации, ни Россия, ни Англия не вмешаются в конфликт на Балканах. В то же время Вильгельм II выразил настоятельное желание, чтобы австрийцы как можно быстрее окончательно определили свою позицию, выработав конкретный план действия. Властного и импульсивного императора всегда раздражала медлительность Австро-Венгрии в принятии любого, даже самого незначительного решения.

На следующий день, 6 июля, Вильгельм II, заверив свое окружение, что Германии не угрожает розно никакая опасность, отправился на яхте «Гогенцоллерн» к норвежским фьордам в трехнедельный отпуск. К тому времени в отпуске уже находились начальник немецкого Генерального штаба и военно-морской министр, однако никаких распоряжений на их счет не последовало.

Далее события развивались следующим образом. 7 июля на заседании имперского кабинета министров Берхтольд, ободренный полученными из Берлина известиями, предложил немедленно начать военные действия против Сербии. Против выступил один Тисса. Глава правительства Венгрии предложил не спешить, а вместо необоснованной мобилизации армии направить Сербии ноту, сформулировав в документе австро-венгерские требования к этому государству, и только в случае отказа сербов их выполнить перейти к более решительным действиям. В то же время Тисса оговорил, что эти требования не должны затрагивать достоинство Сербии как суверенного государства, равно как и не должны явиться заведомо неприемлемыми. Хотя Тиссу не поддержали, не считаться с ним было нельзя: он представлял Венгрию, равноправного члена двуединой монархии. Остановились на следующем: Берхтольд не станет рекомендовать Францу-Иосифу предпринимать какие-либо действия до тех пор, пока Тисса письменно не изложит суть своей особой позиции.

Изучив предложение Тиссы, Франц-Иосиф, к разочарованию Берхтольда, согласился, что начать надо с ноты. Однако Берхтольд не сложил оружия. 12 июля он предложил Тиссе направить Сербии не ноту, а ультиматум, пояснив, что лишь решительное требование с угрозой применения мер воздействия в случае отказа выполнить его в установленный ими срок может послужить полному удовлетворению интересов империи. Ответ Тиссы Берхтольда мало устроил: глава правительства Венгрии обещал подумать. Министры встретились снова 14 июля. Тисса отверг новую идею Берхтольда, но ему пришлось уступить в другом — согласиться предоставить сербам для ответа на ноту только сорок восемь часов.

Ноту составили к 19 июля, однако к этому времени австрийцы получили неприятное известие: в Петербург выехал президент Франции Пуанкаре, прибытие которого в столицу России ожидалось 20 июля. Вручать ноту Сербии во время пребывания в России французского президента было явно не к месту: французы и русские могли быстро договориться о возможных совместных действиях против империи. Рассудив таким образом, Берхтольд принял решение вручить ноту Сербии с таким расчетом, чтобы сообщение об этом прибыло в Петербург и Париж сразу после отъезда Пуанкаре, и тем самым не только лишить союзников удобного случая быстро обсудить демарш Австро-Венгрии, но и затруднить французскому президенту оперативную связь со своим правительством.

Пуанкаре отбыл из Петербурга 23 июля. Того же числа в 6 часов вечера (па двадцать пятый день после сараевского убийства) австрийский посланник в Белграде вручил ноту министру иностранных дел Сербии. Основным содержанием ноты стали австро-венгерские требования. Первое из них обязывало сербскую сторону поместить на первой странице правительственной газеты заявление о безоговорочном осуждении всяких действий, направленных на раскол Австро-Венгрии или на отделение от нее каких-либо административных образований, равно как и любой одной области. Кроме того, Австро-Венгрия потребовала от Сербии запретить в стране антиавстрийские организации, осудить всякую антиавстрийскую пропаганду, уволить из армии офицеров по спискам, представленным австро-венгерским правительством, наказать пограничников, способствовавших переходу границы участникам покушения на Франца Фердинанда, а также допустить представителей Австро-Венгрии в Сербию для участия в расследовании убийства австрийского престолонаследника. На ответ сербскому правительству предоставлялся срок, согласованный Берхтольдом и Тиссой, — 48 часов.

Николу Пашича, главу правительства Сербии, известие о поступлении австро-венгерской ноты застало в пути — премьер-министр ехал к себе в усадьбу. Пашич вернулся в Белград только утром. К тому времени копии ноты поступили в Париж, Петербург и Берлин, однако Пуанкаре все еще был в дороге, а французский посол едва успел распаковать чемоданы в Белграде, вернувшись в столицу Сербии после болезни. Английский посол в Белграде, наоборот, только что заболел, а русский — и вовсе отсутствовал: внезапно скончавшемуся послу еще не подыскали замену. Получив ноту, члены кабинета министров Сербии, не имея возможности получить консультацию со стороны, стали ждать Пашича и только после его возвращения приступили к детальному обсуждению документа. 24 июля в Белград поступили послания из Парижа и Лондона. И французы, и англичане советовали правительству Сербии удовлетворить максимально возможное число требований австрийцев.

В тот же день министр иностранных дел Англии Эдвард Грей встретился с послами Австро-Венгрии и Германии Менсдорфом и Лихновским и предложил им склонить правительство Австро-Венгрии к продлению срока ответа на предъявленную Сербии ноту. Кроме того, Грей заявил, что считает целесообразным организовать посредничество между Австро-Венгрией и Сербией, а при необходимости — если Россия открыто выступит на стороне Сербии и объявит мобилизацию — и между Австро-Венгрией и Россией. Однако инициативы Грея поддержаны не были и, в первую очередь, Менсдорфом, заявившим, что австро-венгерская нота Сербии не является ультиматумом, и даже в том случае, если сербы не выполнят полностью предъявленные им требования, война не станет единственно приемлемым средством для разрешения сложившейся ситуации. Оставалось ждать, что ответят сербы.

Утром 25 июля члены сербского кабинета министров все еще совещались. Хотя и раздавались отдельные голоса за то, что удовлетворение всех требований австрийцев подорвет престиж Сербии как суверенного государства, правительство склонялось к тому, чтобы целиком принять поставленные в ноте условия. Положение изменилось во второй половине дня, когда в Белград поступило срочное сообщение от посла Сербии в Петербурге. Посол сообщал о том, что Россия полностью на стороне Сербии, а Николай II принял решение ввести в стране «Положение о подготовительном к войне периоде». Члены сербского кабинета министров снова вспомнили о престиже страны. На это раз решение было единодушным: удовлетворить все требования австрийцев, за исключением одного — допустить на территорию Сербии представителей Австро-Венгрии для участия в расследовании убийства престолонаследника. В 5 часов 50 минут вечера, за десять минут до истечения оговоренного в ноте срока, Никола Пашич лично вручил австрийскому посланнику ответ своего правительства. Через час австрийское посольство в полном составе уехало из Белграда.

В тот же день, поздно вечером, в Вене был подписан приказ о частичной мобилизации армии с 28 июля. Однако этот приказ не касался войск, расположенных у русской границы: австрийцы сочли целесообразным не давать оснований России для активных ответных действий.

Предосторожность австрийцев к успеху не привела: уже на следующий день Николай II принял решение осуществить частичную мобилизацию армии — привести в боевую готовность войска четырех военных округов: Киевского, Одесского, Московского и Казанского. 26 июля к мобилизации армии приступила и Сербия.

В тот же день Бетман-Гольвег связался со своими послами в Лондоне и Париже и поручил им довести до сведения официальных властей, что военные мероприятия русских расцениваются в Германии как враждебная акция. Не остался в стороне и немецкий посол в Петербурге Пурталес. Ему поручили оповестить министра иностранных дел России Сазонова, что, если мобилизация русской армии не будет прекращена, Германия ответит мобилизацией своей армии. Выполнив поручение, Пурталес сообщил Бетману-Гольвегу, что Сазонов склонен к тому, чтобы разрядить ситуацию. Кроме того, Пурталес проинформировал канцлера, что английский и французский послы в Петербурге делают все возможное для того, чтобы удержать русских от скоропалительных действий.

Получив сообщение Пурталеса, Бетман-Гольвег проинформировал о положении дел в России австрийцев. В то же время министерство иностранных дел Англии, оперируя собственной информацией, сочло вероятным, что Россия не откажется от посредничества между нею и Австро-Венгрией, а посредниками, на взгляд англичан, могли бы стать сама Англия, а также Франция, Германия и Италия. Однако реальность такого сотрудничества была крайне мала: дипломаты, как и политики, ясно не понимали, как влияют на развитие событий планы войны, коль скоро они уже приведены в действие. Наиболее трезво сумели оценить ситуацию только Джордж Бьюкенен, английский посол в Петербурге, и Жюль Камбон, французский посол в Берлине. Бьюкенен предупредил русских, что мобилизация русской армии не только вызовет цепную реакцию, но и приведет к началу военных действий. Такого же мнения придерживался и Камбон. Однако и Бьюкенен, и Камбон были только послами, а их голоса не диктовали решения людям, наделенным верховной властью.

Отметим также: каждая из держав, вовлеченных в международный конфликт, действовала по своему усмотрению, мало координируя свои действия с попытками других стран предотвратить угрозу широкомасштабной войны. В 1914 году не существовало объединения наподобие созданной после Второй Мировой войны Организации объединенных наций, поставившей себе целью поддерживать мир и осуществлять международное сотрудничество в разрешении спорных вопросов.

И все же и в 1914 году существовала возможность преодолеть возникший политический кризис. Уже 26 июля, на следующий день после разрыва дипломатических отношений между Австро-Венгрией и Сербией, министр иностранных дел Англии Эдвард Грей предложил созвать международную конференцию, чтобы обсудить положение и разработать программу действий для урегулирования конфликта.

Однако предложение Грея одобрили лишь французы. Русские сочли более целесообразным, если удастся, вступить в переговоры с австрийцами, чтобы убедить их уменьшить нажим на сербов. В то же время Россия посчитала рациональным, чтобы послы Англии, Франции и Германии в Белграде попытались уговорить сербов проявить большую терпимость к требованиям австрийцев. Статс-секретарь германского ведомства иностранных дел Готлиб фон Ягов, узнав о предложении Грея, поддержанном французами, принял английского и французского послов и, уверив обоих в безусловной заинтересованности Германии в сохранении мира, сообщил им, что более склонен поддержать инициативу России вступить в переговоры с австрийцами, но, распрощавшись с послами, не сделал даже попытки подтолкнуть австрийцев к этим переговорам. Реакция Австро-Венгрии на предложение Грея и вовсе оказалась враждебной. Ознакомившись с инициативой министра иностранных дел Англии, Берхтольд сообщил немецкому послу в Вене, что Австро-Венгрия, для того «чтобы истребить саму мысль о возможных переговорах, объявит войну Сербии в один из ближайших двух дней».

Австро-Венгрия объявила войну Сербии 28 июля. Впрочем, военные действия начались двумя днями раньше, когда австрийцы обстреляли территорию Сербии, посчитав, что сербские войска подошли слишком близко к границе. Берхтольд добился того, к чему так стремился: начать войну с Сербией до возможного вовлечения в боевые действия других стран. Правда, за месяц, истекший после сараевского убийства, положение осложнилось, однако Берхтольд, рассчитывая на быструю победу над Сербией, надеялся, что с помощью дипломатии сумеет если не исключить, то, по крайней мере, отсрочить нежелательную реакцию других европейских стран на нужное ему время.

Необходимость быстрой победы диктовалась прежде всего ограниченными возможностями австро-венгерской армии. Детально изучив разработанный Конрадом план войны и получив необходимые пояснения, Берхтольд понял, что с сербской армией, насчитывавшей шестнадцать, дивизий, одной «Минимальной балканской группой» не справиться. Требовалось усилить эту группу войсками «Эшелона Б». Но привлечение этих войск к военным действиям против Сербии оставляло «Эшелон A» — в случае нападения России на Австро-Венгрию — без необходимого подкрепления. Однако, приняв во внимание это неприятное обстоятельство, Берхтольд все же решился начать военные действия против Сербии, полагая, что Россия не станет активно ввязываться и конфликт, а начатая ею частичная мобилизация армии — не больше чем обычная демонстрация силы в период кризисной ситуации.

Другого мнения придерживался военный атташе немецкого посольства в России. Он сообщил в Берлин, что, на его взгляд, «русские начали мобилизацию армии, чтобы вступить в войну с Австро-Венгрией, если та не откажется от войны с Сербией».

Между тем в России не ограничились частичной мобилизацией армии. Были приняты и другие меры на случай войны. Военному министру было предложено незамедлительно ускорить пополнение запасов материальной части армии, а министру финансов — изъять как можно больше русских государственных вкладов из немецких и австро-венгерских банков. А 27 июля Николай II принял решение привести в боевую готовность войска еще четырех военных округов: Кавказского, Туркестанского, Омского и Иркутского. После принятого Николаем II решения переводу с мирного положения на военное подлежала половина русских вооруженных сил. Не подлежали мобилизации лишь войска, дислоцировавшиеся близ германской границы — в Польше, Белоруссии и Прибалтике.

О частичной мобилизации армии русские, в соответствии с французско-русской военной конвенцией 1913 года, уведомили французов. Ответ поступил от военного министра Франции Мессими и начальника Генерального штаба Жоффра. И тот и другой высказались за полную мобилизацию русской армии. Их можно было понять: оба военные, они считали своей обязанностью обеспечить наиболее благоприятную расстановку сил на случай войны. Военные всегда готовятся к худшему. Худшим вариантом для русских стала бы полная мобилизация немецкой и австро-венгерской армий как ответ на частичную мобилизацию русской армии. В русском Генеральном штабе отдавали себе отчет, что проведение всеобщей мобилизации в России потребует значительно большего времени по сравнению с Германией или Австро-Венгрией. Исходя из этих соображений, начальник русского Генерального штаба Янушкевич уже 28 июля высказался за немедленную полную мобилизацию армии.

Министр иностранных дел России Сазонов поддержал предложение Янушкевича, однако после совещания с французским послом в Петербурге Морисом Палеологом посчитал целесообразным сразу после указа о полной мобилизации оповестить Австро-Венгрию, Францию, Англию и Италию о том, что предпринятая Россией акция ни в коей мере не направлена против Германии, а также просить правительства этих стран довести это разъяснение до немецких властей.

29 июля Янушкевич, после встречи с Сазоновым, позвонил по телефону царю. Начальник Генерального штаба долго убеждал Николая II, что если вероятность войны весьма высока, то следует подготовиться к ней наилучшим образом, чтобы не быть застигнутыми врасплох, и потому нельзя медлить с началом всеобщей мобилизации. Николай II одобрил предложение Янушкевича.

Решение о полной мобилизации русской армии во многом повлияло на развязывание широкомасштабной войны в Европе и стало наиболее значимым в истории Российской империи. Добавим, это решение не было вызвано острой необходимостью. Возможно, на министра иностранных дел России Сазонова, поддержавшего инициативу русского Генерального штаба объявить полную мобилизацию армии, повлияла военная акция Австро-Венгрии, чьи канонерские лодки в ночь на 29 июля обстреляли Белград. Но бомбардировка не причинила городу существенного вреда, а возведенная еще турками крепость Калимегдан, стоящая на возвышенности у слияния Дуная и Савы, и вовсе не пострадала.

Однако сама по себе война на Балканах России, по существу, ничем не грозила. Как ни была мала сербская армия, даже по оценке самих австрийцев, для того чтобы разгромить сербов, им следовало привлечь к боевым действиям почти половину австро-венгерской армии («Минимальную балканскую группу» и «Эшелон Б»), а нападать на Россию одним «Эшелоном А» было явно бессмысленно. Кроме того, война с Сербией вряд ли бы стала для австро-венгерской армии легкой прогулкой, а победа, если бы и пришла, то не в те молниеносные сроки, о которых толковали Берхтольд и Конрад. Вступив на территорию Сербии, австро-венгерским войскам пришлось бы не только преодолевать упорное сопротивление неприятеля, но и считаться с рельефом местности. Горы, леса, реки и бездорожье не способствуют быстрому наступлению. Когда в 1915 году на Сербию с трех разных сторон напали войска Германии, Австро-Венгрии и Болгарии, понадобилось два месяца, чтобы сломить сопротивление сербской армии.

Исходя из этих соображений, Россия для обеспечения собственной безопасности вполне могла ограничиться частичной мобилизацией армии. Общая мобилизация вела к полной мобилизации и других европейских армий, а значит — и к европейской войне. Рейхсканцлер Германии Бетман-Гольвег, опасавшийся военных приготовлений России, уполномочил немецкого посла в Петербурге предупредить Сазонова, что «русские мобилизационные мероприятия могут вынудить немецкие власти ответить аналогичными мерами, и в таком случае войну в Европе вряд ли можно будет предотвратить». 29 июля своего канцлера поддержал Вильгельм II. Вот текст телеграммы, отправленной им Николаю II, своему кузену: «Не переусердствуй, легче разрядить ситуацию». Получив эту телеграмму после полудня, Николай II не замедлил с ответом: «Считаю за наилучшее рассмотреть австро-сербский конфликт на международной конференции в Гааге». В тот же день вечером русский царь получил еще одну телеграмму от кайзера. Вильгельм призывал царя Николая не вмешиваться в австро-сербский конфликт и приостановить мобилизацию армии, одновременно выразив готовность выступить посредником между Россией и Австро-Венгрией. Ознакомившись с телеграммой, Николай II позвонил Сухомлинову и отменил всеобщую мобилизацию армии. Царь позвонил вовремя: на Центральном телеграфе уже готовились к отправке указа о полной мобилизации во все военные округа.

Тем временем министерство иностранных дел Англии не оставляло попыток созвать международную конференцию, все еще надеясь совместно с другими странами разработать программу действий для урегулирования конфликта. Однако ни одна другая страна, кроме Франции, официально это предложение так и не поддержала. Между тем французы, опасаясь нападения немцев, начали военные приготовления, санкционированные еще 24 июля кабинетом министров. Такими мероприятиями явились возвращение из лагерей войск в пункты постоянного расквартирования, прекращение отпусков и различных командировок военнослужащим, пополнение частей вооружением и имуществом по табелям военного времени, усиление охраны границы и важных объектов внутри страны. С введением 26 июля «Положения об угрожающей опасности» подготовительные военные мероприятия еще более расширились. Вместе с тем официально ни к частичной, ни к полной мобилизации французы не приступили.

Не объявили мобилизацию и в Германии. Однако организация немецкой сухопутной армии была такова, что не требовала длительных и сложных мобилизационных мероприятий, она в любой момент была готова к войне. Вместе с тем военный министр Германии генерал Эрих фон Фалькенгайн выражал явное беспокойство по поводу частичной мобилизации русской армии, рассмотрев в этой акции угрозу реализации плана Шлиффена. В сложившейся ситуации, на взгляд генерала, наилучшим решением стала бы всеобщая мобилизация армии. Против выступили Бетман-Гольвег и Мольтке. Рейхсканцлер предлагал не торопиться с мобилизацией, мотивируя тем, что Берхтольду, министру иностранных дел Австро-Венгрии, возможно, удастся убедить русских не ввязываться в австро-сербский конфликт, а начальник Генерального штаба высказывался за введение «положения, угрожающего войной», что позволило бы, не прибегая к мобилизации, выполнить ряд мероприятий, ускоряющих перевод армии на военное положение. 29 июля Фалькенгайн, Бетман-Гольвег и Мольтке вместе с военно-морским министром адмиралом Альфредом Тирпицем собрались на совещание, но так и не сумели прийти к общему мнению. Однако в тот же день, часом позже, Мольтке встал на сторону Фалькенгайна. Тому способствовала полученная им тревожная информация. Австрийский офицер, осуществлявший связь между немецким и австро-венгерским штабами, сообщил Мольтке, что Австро-Венгрия собирается вести войну с Сербией объединенными силами «Минимальной балканской группы» и «Эшелона Б», а это означало: начнись война, восточная граница Германии окажется почти беззащитной. «Мольтке, готовясь к военным действиям, рассчитывал на сорок австро-венгерских дивизий, готовых в любой момент начать наступление на восточном фронте, а его попытались поставить перед крайне прискорбным фактом, что у своей границы с Россией Австро-Венгрия оставляет только двадцать пять дивизий, да и то с неперспективной для немцев целью — держать оборону». Ознакомившись с информацией, Мольтке сначала высказал свое крайнее недовольство австрийскому военному атташе, а спустя некоторое время телеграфировал в Вену Конраду: «Главное — противостоять русской угрозе. Немедленно мобилизуйте свою армию против России. Германия не замедлит с мобилизацией». Поступив таким образом, Мольтке явно превысил свои полномочия, но, идя на известный риск, он исходил из того, что кайзер с рейхсканцлером нацеливали австрийцев только на войну с Сербией.

Утром 31 июля Конрад ознакомился с полученной телеграммой Берхтольда. Министр иностранных дел Австро-Венгрии сначала выразил удивление: «Ну и ну! Кто в Германии руководит правительством: Мольтке или Бетман?» — а затем, решив извлечь пользу из телеграммы, заявил Конраду: «Я уж было предположил, что Германия предпочитает оставаться в тени, а это решение немецкого Генерального штаба говорит об обратном. Будем действовать». Через несколько часов Франц-Иосиф подписал указ о полной мобилизации австро-венгерской армии, который в тот же день был опубликован в газетах.

Можно полагать с очевидной определенностью, что известие об указе Франца Иосифа заставило бы Николая II снова согласиться на полную мобилизацию русской армии, однако этот вопрос решился днем раньше. 30 июля Сазонов, после совещания с Сухомлиновым и Янушкевичем, отправился на прием к царю, который в этот день находился в своей летней резиденции в Петергофе. Военный министр и начальник Генерального штаба уговорили Сазонова еще раз попытаться убедить Николая II в необходимости полной мобилизации. К тому подталкивал Сазонова и Палеолог, французский посол в Петербурге, считавший, что война Франции и Германии неизбежна и потому стремившийся как можно раньше привлечь Россию на свою сторону. Были у Сазонова и свои заботы. Министр иностранных дел опасался, что, если Россия потеряет свое влияние на Балканах, то турки могут попытаться закрыть черноморские проливы, которые имели существенное значение для связи России с союзниками.

Сазонов застал Николая II в обществе генерала Татищева. Когда министр привел все имевшиеся у него доводы в пользу немедленной полной мобилизации, особо подчеркнув, что перевод русской армии на военное положение займет значительно больше времени по сравнению с Австро-Венгрией и Германией, первым подал голос Татищев, проговорив неуверенно: «Трудный вопрос». Николай II, после некоторого раздумья, ответил: «Я решу его».

Через некоторое время Сазонов позвонил Янушкевичу и сообщил начальнику Генерального штаба, что царь все-таки подписал указ о полной мобилизации армии. «Теперь вы можете разбить свой телефон», — добавил Сазонов, Янушкевич грозился разбить телефонный аппарат, если во второй раз получит указ о полной мобилизации, чтобы вторично не получить извещение об его отмене и иметь возможность действовать с развязанными руками.

В тот же день указ о полной мобилизации русской армии был передан но телеграфу во все военные округа. Первым днем мобилизации и перевозок было назначено 31 июля. В этот день в 10 часов 20 минут в Берлин поступила телеграмма от немецкого посла в Петербурге Пурталеса. Посол сообщал: «Первый день полной мобилизации русской армии — 31 июля». К полученному известию в Берлине отнеслись по разному. Мольтке встретил его с явным удовлетворением, посчитав, что теперь сумеет быстро склонить Вильгельма II к всеобщей мобилизации. Бетман-Гольвег испытал противоположное чувство, потеряв надежду на то, что удастся убедить русских не ввязываться в австро-венгерский конфликт, а война затронет только Балканы.

В 12 часов 30 минут в Берлин поступило новое сообщение, на этот раз о полной мобилизации австро-венгерской армии. Теперь пришел черед действовать немцам. В час дня Вильгельм II объявил в Германии «состояние угрозы военной опасности», а спустя два часа русскому правительству был отправлен ультиматум, в котором говорилось, что если в течение двенадцати часов после получения ультиматума мобилизация русской армии не будет отменена, то в Германии также будет объявлена мобилизация. В тот же день немцы предупредили французов, что если во Франции начнется мобилизация армии, то такая акция будет расценена немцами как враждебная. Одновременно французскому правительству было предложено в течение восемнадцати часов сообщить немцам, станет ли Франция соблюдать нейтралитет в русско-германской войне.

Таким образом, 31 июля стало днем кульминации европейского политического кризиса, формальное начало которому положило убийство австрийского престолонаследника. Этого кризиса могло и не быть, если бы сразу после того, как австрийцы установили причастность Сербии к сараевскому убийству, они бы решились выступить против этого государства. Однако, вместо того чтобы действовать быстро и независимо, австрийцы 5 июля (на седьмой день после убийства престолонаследника) обратились за поддержкой к Германии. Но и после успешных переговоров в Берлине они проявили явную нерешительность, которая в сочетании с неблагоприятными обстоятельствами привела к тому, что нота Белграду была предъявлена лишь 23 июля, на двадцать пятый день после выстрелов в Сараево.

Можно предположить, что только нерешительность и медлительность Австро-Венгрии привели к общеевропейскому кризису, в то время как ни сама Австро-Венгрия, ни Германия, ни Россия не стремились превратить конфликт на Балканах в мировую войну. Австро-Венгрия хотела лишь одного: покарать Сербию, вдохновителя националистического движения. Германия после сараевского убийства сочла целесообразным поддержать престиж своего ближайшего союзника, однако сама к войне не стремилась. Россия, наоборот, посчитала необходимым поддержать сербов, но, как и Германия, не хотела войны.

30 июля, на тридцать второй день после сараевского убийства, Австро-Венгрия находилась в состоянии войны с Сербией, однако ее войска все еще оставались на исходных позициях, а на границе с Россией австро-венгерские частя и вовсе не разворачивались, едва успев получить приказ о полной мобилизации. Русские войска не были сосредоточены на границе и не угрожали ни Австро-Венгрии, ни Германии. В Германии кайзер с рейхсканцлером все еще верили, что австрийцы и русские организуют переговоры, путем которых урегулируют свои отношения, и, в отличие от начальника Генерального штаба, не стремились к мобилизации армии. Франция к 30 июля не приступила к мобилизации, ограничившись рядом военных приготовлений. Англичане, подобно немцам, все еще рассчитывали на то, что Россия не станет ввязываться в австро-сербский конфликт, используя силу.

Ситуация резко обострилась только на следующий день, когда стало известно о полной мобилизации русской и австро-венгерской армий, а Германия направила ультиматум России и, по существу, в такой же ультимативной форме сделало запрос Франции о соблюдении ею нейтралитета в русско-германской войне. Особенно обострил ситуацию немецкий ультиматум России. Отказаться от предъявленных русским требований Германия практически уже не могла, ибо такая уступка была несовместима со статусом великой державы. По той же причине и Россия не могла пойти на уступки. Стало ясно, что уже на следующий день Германия приступит к полной мобилизации армии. Однако такая акция не могла быть оставленной без ответа французами. В соответствии с франко-русской военной конвенцией 1892 года, Франция и Россия были обязаны, в случае перевода немецкой армии на военное положение, приступить к мобилизации своих армий. Кроме того, в конвенции говорилось о том, что если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, то Россия употребит все войска, какими она может располагать, для нападения на Германию, а если Россия подвергнется нападению Германии или Австро-Венгрии, поддержанной Германией, то Франция использует все войска, какими может располагать, для нападения на Германию.

И все-таки даже после ультимативных действий Германии еще оставалась надежда на сохранение мира. Франко-русская конвенция 1892 года предусматривала совместное выступление Франции и России против Германии только в случае нападения немцев (своими силами или в союзе с другой страной) на одну из этих держав. Перевод немецкой армии на военное положение обусловливал лишь мобилизацию французской и русской армий. Даже объявление немцами войны Франции или России (если только за ним не следовало военных действий со стороны немцев) не влекло за собой (согласно конвенции) обязательного совместного выступления этих стран против Германии. Однако вероятность того, что Германия, объявив войну, не приступит к военным действиям, существовала скорее только теоретически. Маловероятно было и то, что Россия уступит Германии, приняв ультиматум, который в 12 часов ночи был предъявлен русскому правительству.

Создавшееся положение не могло не вызвать беспокойства во Франции. 31 июля начальник французского Генерального штаба Жоффр предложил Мессими немедленно объявить полную мобилизацию армии. Жоффр опасался, что немцы опередят французов в сосредоточении и развертывании войск на границе, а немецкие резервисты окажутся на призывных пунктах в то время, как во Франции военнообязанные резерва все еще будут находиться у себя дома. Вот выдержка из записки Жоффра военному министру:

Французское правительство рассмотрело предложение начальника Генерального штаба 1 августа. К тому времени уже стало известно о том, что Россия не ответила на ультиматум Германии. Ожидая, что в тот же день немцы объявят о переводе армии на военное положение, французы из политических соображений решили начать мобилизацию своей армии только 2 августа, чтобы эта мобилизация не предшествовала германской, а явилась ответом на таковую.

Французы не ошиблись: 1 августа днем немцы объявили полную мобилизацию армии, а в 7 часов вечера того же дня немецкий посол в Петербурге Пурталес вручил министру иностранных дел России Сазонову ноту с объявлением войны. Вручение ноты происходило в драматической обстановке: взаимные обвинения и ссылки на провокационные действия других стран чередовались с сожалениями о предпринимаемых действиях и заверениями о личной симпатии, Из кабинета Сазонова Пурталес вышел «дрожащей походкой».

Однако и после объявления Германией войны России некоторая надежда на сохранение мира все еще оставалась. Русский царь, исходя из телеграммы Вильгельма II, в которой кайзер просил не нарушать границу с Германией, полагал, что война может и не начаться. В то же время Вильгельм II, возлагая надежду на нейтральную позицию Англии в случае ненападения немцев на Францию, приказал Мольтке отказаться от плана Шлиффена и направить войска не на запад, а на восток. Обескураженный Мольтке пояснил кайзеру, что на разработку нового плана войны уйдет не менее года. Кайзер ограничился тем, что запретил нарушать нейтралитет Люксембурга.

Между тем французы пытались выяснить окончательную позицию Англии в сложившейся ситуации. Не связанная официальными военными обязательствами ни с одним государством, Англия не раскрывала своих настоящих намерений даже Франции, своему партнеру по Тройственному союзу. Впрочем, эти намерения были не ясны до конца и самим англичанам. Когда 1 августа французский посол в Лондоне Поль Камбон запросил министерство иностранных дел Англии, поддержат ли англичане французов в войне с немцами, а если поддержат, то когда и какими силами, Грей ответил ему, что этот вопрос будет рассмотрен кабинетом министров. Заседание кабинета министров состоялось 2 августа. Министры сочли возможным объявить войну Германии, если немцы нарушат нейтралитет Бельгии, определенный трактатом 1839 года и гарантированный рядом держав, в том числе и Пруссией. Кроме того, министры решили прикрыть французское побережье Ла-Манша силами Королевского флота. На большее они не пошли.

Однако уже на следующий день положение изменилось. 2 августа в 7 часов вечера немецкий посол в Брюсселе вручил министру иностранных дел Бельгии ноту, в которой указывалось на то, что германское правительство имеет достоверные сведения о намерении французских войск выступить против Германии через бельгийскую территорию. Далее немцы, ссылаясь на слабость бельгийской армии, не способной без посторонней помощи отразить наступление крупных французских сил, заявляли о вынужденной необходимости нарушить нейтралитет Бельгии. Нота заканчивалась угрозой применить силу, если бельгийские войска окажут сопротивление. На ответ бельгийскому правительству давалось 24 часа. Утром 3 августа Бельгия отвергла ультимативное требование немцев о пропуске войск.

В тот же день вечером немецкий посол в Париже передал французскому правительству ноту с объявлением войны. Немцы мотивировали свои действия тем, что французские войска в нескольких местах нарушили границу с Германией, а французские самолеты летали над немецкими городами Карлсруэ и Нюрнбергом. Заметим, что эти обвинения были надуманны.

Утром 4 августа немецкие войска без объявления войны начали вторжение в Бельгию. Получив сведения о нарушении немцами бельгийского нейтралитета, англичане 4 августа предъявили Германии ультиматум, потребовав очистить бельгийскую территорию, предварительно сообщив о своем решении Англии к 24 часам. Германия отказалась ответить на ультиматум, и тогда англичане объявили немцам войну.

Наконец 6 августа в 18 часов Австро-Венгрия объявила войну России, а еще через несколько дней оказалась в состоянии войны с Францией, объявившей ей войну 10 августа, и с Англией, объявившей ей войну двумя днями позже. Из членов Тройственного союза не вступила в войну лишь Италия. Исходя из оборонительного характера договора, она предпочла заявить о нейтралитете, о сербах забыли. Война на территорию Сербии пришла только через четырнадцать месяцев.

Глава 4. Пограничное сражение и Марнская битва

Первые дни августа в Берлине и Вене, Париже, Петербурге и Лондоне ознаменовались патриотическими манифестациями и шествиями. На улицах люди уже с утра собирались группами. Пение гимна, крики во славу отечества, развевающиеся флаги на некоторое время стали обычным явлением. Вот как описывает представшую перед ним картину на Дворцовой площади в Петербурге Морис Палеолог, французский посол в России:

А вот какими словами описывает нахлынувшие на него чувства Адольф Гитлер, будущий глава Третьего рейха, оказавшийся 1 августа на Одеонплаце в Мюнхене, где в этот день зачитывали указ о полной мобилизации:

В Берлине кайзер, облаченный в армейскую полевую форму, выступал с балкона своей резиденции перед возбужденной толпой:

Толпы людей собирались и на вокзалах проводить мобилизованных резервистов. Вот зарисовка пехотного офицера, отправившегося на фронт с одного из парижских вокзалов:

Оживление царило и на сборных пунктах. Резервисты верили, что вернутся домой «до осеннего листопада». Вот как живописал царившие в те дни настроения известный французский историк Ришар Кобб:

Более прозаично описал сборы в армию немецкий офицер-резервист, оказавшийся в самом начале августа в Бельгии:

Действительно, в Первую Мировую войну европейские армии нуждались в лошадях почти в той же степени, что и во времена Наполеоновских войн. За первую неделю августа 1914 года более миллиона лошадей мобилизовали в русскую армию. 715 000 — в немецкую, 600 000 — в австро-венгерскую, 115000 — в английскую. Количество лошадей и солдат в Первую Мировую войну выражалось соотношением 1:3. Лошадей отправляли в пункты формирования войсковых частей так же спешно, как и призванных в армию резервистов.

Железные дороги работали на полную мощь. Подразделение перевозок немецкого Генерального штаба составило на мобилизационный период график движения 11 000 воинских эшелонов. Со 2 по 18 августа только но мосту «Гогенцоллерн» (через Рейн) прошли 2150 составов. Во Франции уже со 2 августа железные дороги были переключены на выполнение воинских перевозок по мобилизационному плану. Перевозки производились по десяти двухпутным линиям с пропускной способностью 56 поездов в сутки каждая.

В то время как одни поезда шли к линии фронта, другие формировались. Подъездные пути ко многим крупным железнодорожным узлам были забиты паровозами, тендерами, вагонами. Вот впечатления Ришара Кобба о поездках в Париж в начале августа 1914 года:

Составы, стоявшие вблизи железнодорожных станций, долго не пустовали — ни в Австро-Венгрии, ни в Германии, ни во Франции, ни в России. Заполненные солдатами, они трогались к линии фронта, одни — на восток, другие — на запад. В пути на вагонах появлялись жирные надписи, на одних: «На Берлин!», на других: «На Париж!». Общим было одно: царившее в поездах оживление — песня, шумные разговоры, а где и игра на губной гармошке. Солдаты высовывались из окон, улыбались подбегавшим к поезду людям, отвечали на их приветствия, размахивая головными уборами. Поезда шли со скоростью десять — двадцать миль в час, иногда неожиданно останавливались, но все как один добирались до места своего назначения, чтобы выплеснуть на платформу у тихого городка тысячу-другую солдат, собиравшихся вернуться домой со скорой победой.

Оживление сопутствовало и проводам солдат на вокзал. Где по тротуарам, а где и просто по пешеходным дорожкам, не отставая от строя, двигались провожающие, в основном женщины: жены, невесты, подруги тех, кто маршировал по проезжей части дороги. Немецкие солдаты шли на вокзал с цветами, засунутыми в дуло винтовки или в мундир между верхними пуговицами. Французы шли под оркестр, а если, случалось, музыканты отсутствовали, то и тогда находили выход из положения. Один французский фотограф поймал в объектив сержанта, который пятился перед строем солдат и, как дирижер, размахивал руками, помогая им печатать шаг. Впереди русских солдат шел капеллан с иконой. Австрийцы, направляясь на железнодорожную станцию, славили Франца-Иосифа, воплощение единства многонациональной империи.

Готовилась к войне и английская армия. Она тоже не обошлась без мобилизации резервистов. Один из них — Х.В. Сойер — получил назначение в пехотную бригаду, формировавшуюся в Колчестере. Вот его первые впечатления:

Гражданскую одежду резервисты отправляли домой посылками. Один из них, англичанин Шоу, уже после войны, вспоминая первые дни пребывания в армии, рассказывал, что, отправляя свои вещи домой, он вдруг пришел к мысли, что они ему могут больше не пригодиться.

Коль скоро зашла речь об одежде и в первую очередь форменной, приведем более приятную картинку на эту тему. Вот небольшой рассказ лейтенанта Эдварда Спиарса, прибывшего в Париж в порядке обмена офицерами между Англией и Францией:

Консьержка, о которой упомянул Спиарс, вероятно, не знала, что английские военные вот уже несколько лет как перешли на новую форму одежды, заметим, удобнее прежней и более отвечавшую своему назначению. В отличие от англичан, французы не спешили с нововведениями. Французские военные в 1914 году носили почти такую же форму, что и в годы франко-прусской войны, а иные внешне походили даже на тех, кто сражался при Ватерлоо. К примеру, кирасиры все еще не расстались с латами и медными шлемами с плюмажем из конского волоса, а гусары все еще носили серебристо-черные доломаны, красные рейтузы и ментики. Зуавов, как и прежде, можно было легко узнать по их арабским костюмам. Французские пехотинцы носили красные брюки и голубые шинели, вряд ли помогавшие маскировке.

В австрийской армии форма кавалеристов также не претерпела значительных изменений, оставаясь в основном той же, которую носили в годы австро-прусской войны, а вот обмундирование пехотинцев все-таки изменилось: ему придали защитный цвет. Не пренебрегли маскировкой и русские: у пехотинцев появились оливково-зеленые гимнастерки. О немцах и говорить нечего. Они не отстали от англичан, позаботившись о защитной форме для своей армии. Тому мы уже привели свидетельство немецкого пехотного офицера, получившего в расположении формировавшейся части серо-зеленый китель, такого же цвета брюки и каску, обтянутую серой материей. В ряде армий некоторым разнообразием отличалась форма военных, предпочитавших не отходить от своих национальных привязанностей. Так, солдаты шотландских полков носили или клетчатые штаны, или килты, а боснийские пехотинцы — красные фески.

Однако вне зависимости от формы одежды пехотинцам всех армий приходилось во время войны носить на себе тяжелое снаряжение: винтовку со штыком, подсумок с патронами, саперную лопатку, фляжку с водой и, наконец, вещевой мешок со сменным обмундированием, столовыми принадлежностями и неприкосновенным запасом провизии. Общий вес воинского снаряжения пехотинца доходил до 25 кг.

Англичане после англо-бурской войны 1899–1902 годов, в ходе которой солдатам приходилось совершать длинные переходы по южноафриканским степям с тяжелым заплечным грузом, снабдили солдатский ранец системой ремней, позволившей более равномерно распределить нагрузку на тело, но и это усовершенствование, как выяснилось впоследствии, мало чем помогло.

В теплое время пехотинцам приходилось нести еще и шинель. Немцы укладывали ее поверх вещевого мешка, предварительно завернув в непромокаемую материю, а русские носили через плечо, свернув в скатку. В отличие от немцев, французы укладывали поверх вещевого мешка котелок, что во время войны оказалось крайне неосмотрительным: котелки блестели на солнце. Как рассказывал после войны немецкий лейтенант Эрвин Роммель, его солдаты нередко пользовались этой неосмотрительностью французов, а однажды и вовсе нанесли им большой урон, когда те залегли в ржаном поле, казалось бы, надежном укрытии.

Однако, как бы ни было тяжело снаряжение, во время войны пехотинцам всех армий приходилось совершать длинные переходы в тяжелой и грубой обуви, подчас натирая, а то и разбивая в кровь ноги. На марше появлялись и другие заботы. Лошади, перевозившие пушки, полевые кухни, повозки, время от времени теряли подковы, и тогда приходилось искать кузнеца, а потом догонять колонну. На марше пехотная дивизия растягивалась на несколько миль.

В августе 1914 года французам следовало совершить переход от пунктов формирования войск — Седана, Монмеди, Туля, Нанси, Бельфора — до франко-германской границы. Британским экспедиционным войскам, начавшим 14 августа высаживаться в Булони, предстояло добраться до Ле-Като у франко-бельгийской границы. Немцы планировали наступать на западном фронте: пройти Бельгию, выйти на линию Шалон-сюр-Марн — Эперне — Компьень — Абвиль, а затем повернуть на Париж.

Однако для того чтобы пройти бельгийскую территорию, немцам предстояло овладеть бельгийскими крепостями. Бельгийцы, добившиеся высокого уровня жизни благодаря промышленной революции и колонизации Конго, не жалели средств для укрепления имевшихся крепостей и строительства новых, несмотря на нейтралитет страны, гарантированный великими европейскими державами. Наиболее сильными бельгийскими крепостями были Льеж и Намюр, прикрывавшие переправы через Маас. Построенные в период с 1888 по 1892 год, эти крепости представляли собой систему фортов, возведенных вокруг города и расположенных таким образом, чтобы при нападении неприятеля они могли поддерживать друг друга артиллерийским огнем. С внешней стороны форты были окружены широким рвом глубиной 30 футов, так что без наведения переправы этот ров было не одолеть. Сами форты были надежно защищены толстыми железобетонными стенами, которые не мог пробить ни один снаряд обычной полевой пушки. Со стенами крепости могла справиться только осадная артиллерия более крупных калибров. В августе 1914 года немецкая армия располагала лишь немногими такими орудиями: семью 420-мм гаубицами Крупна и несколькими 305-мм орудиями, изготовленными австрийской «Шкодой» и переданными немцам на правах аренды.

Первой бельгийской крепостью, которую предстояло взять немцам, был Льеж, находившийся в 20 милях от германо-бельгийской границы. Укрепления этой крепости состояли из двенадцати фортов, расположенных по обоим берегам Мааса на удалении 4–5 миль от города. Крепостной обвод Льежа достигал 30 миль. Основные сооружения каждого форта имели железобетонные покрытия толщиной 80—100 футов. Крепость обладала и мощным вооружением. Каждый форт имел до восьми орудий калибром 120–200 мм и три-четыре 57-мм противоштурмовых орудия, а всего на вооружении крепости состояло около четырехсот орудий. Артиллерия, как правило, располагалась под броневыми колпаками или во вращающихся бронированных башнях. Гарнизон каждого форта состоял из 80—100 человек, а весь гарнизон крепости (в который входили и полевые войска — 3-я пехотная дивизия и одна бригада 4-й пехотной дивизии) — из 40 000 человек. Предполагалось, что при осаде крепости пехотинцы станут защищать промежутки между фортами, заняв огневые позиции в заранее выкопанных траншеях.

Захват Льежа был задуман и разработан немецким Генеральным штабом еще задолго до начала войны. Проведение операции возлагалось на оперативное соединение, составленное из частей Второй армии и расквартированное уже в мирное время вблизи бельгийской границы на участке между Эйпеном и Аахеном. Возглавлял оперативное соединение командир 10-го корпуса Второй армии генерал Отто фон Эммих. В соответствии с планом Шлиффена на операцию отводилось сорок восемь часов после начала немецкого наступления па Западном фронте. Немцы полагали, что возьмут Льеж или вовсе не встретив сопротивления, или после короткого боя, быстро подавив артиллерию неприятеля. Расчет германского командования не оправдался. Гарнизон Льежа встретил немцев во всеоружии и сдал крепость только на двенадцатый день осады.

Уместно отметить, и вся бельгийская армия, несмотря на свою малочисленность, во время войны показала достаточную боеспособность и внесла посильный вклад в конечную победу союзников. Главнокомандующим бельгийской армии был король Альберт I, к слову сказать, являвшийся и главой кабинета министров. Образованный, умный и энергичный, умеренный в личной жизни, Альберт I слыл образцовым лидером государства и нации. Вступивший на бельгийский престол в 1909 году, Альберт во внешней политике строго придерживался курса нейтралитета, несмотря на попытки Германии привлечь Бельгию на свою сторону. Еще в 1904 году кайзер попытался оказать давление на престарелого Леопольда II, дядю Альберта: «Ты должен сделать выбор: с нами ты или против нас». Другую попытку привлечь Бельгию на свою сторону немцы предприняли в 1913 году, заявив бельгийскому военному атташе, что «европейская война неизбежна», и потому «слабому целесообразно встать на сторону сильного». Альберт I союзников не искал, полагая, что наилучшим курсом внешней политики государства является неукоснительное соблюдение трактата 1839 года. Из этих соображений он в 1912 году отклонил предложение Англии заключить соглашение о предоставлении помощи Бельгии на случай войны с Германией, как и не стремился заключить такое соглашение с Францией.

В то же время бельгийское правительство понимало, что при возникновении военной угрозы введение на территорию Бельгии французских или английских войск не явится неприемлемым вариантом защиты от немецкой агрессии. Ни англичане, ни французы не посягнут на независимость Бельгии. Немецкая агрессия, наоборот, грозила потерей территориальной целостности страны и угрозой контроля над использованием национальных ресурсов. И все же, несмотря на эти соображения, бельгийское правительство склонялось обратиться за помощью к Франции или к Англии только в случае крайней необходимости.

Вместе с тем бельгийский Генеральный штаб при составлении плана войны исходил из неизбежности нарушения нейтралитета Бельгии в случае военного столкновения между Германией и Францией, одновременно считая, что бельгийской армии без помощи англичан и французов не обойтись. Отсюда первоначальная задача бельгийской армии была определена так: удерживать занятые позиции до подхода французских или английских войск. Согласно плану, при возникновении угрозы нападения со стороны немцев, главной группировке бельгийской армии предписывалось занять рубеж на линии Диест — Тирлемон — Намюр, прикрывая направление на Антверпен и Брюссель. Другой части бельгийской армии предписывалось оборонять переправы через Маас, опираясь на крепости Льеж, Намюр и Гюи. В случае неудачи предполагалось, что бельгийская армия отойдет к Антверпену, угрожая тылу и флангу немецкой армии, а затем при наступлении англо-французских сил возобновит активные действия.

Уместно еще раз отметить, что бельгийская армия, по сравнению с армиями других европейских стран, была слабой. Закон о всеобщей воинской повинности был принят бельгийским правительством только в 1912 году, однако это нововведение к 1914 году еще не принесло желаемых результатов. К началу Первой Мировой войны общая численность полевой бельгийской армии составляла 117 000 человек, а вся бельгийская армия вместе с резервными войсками и гарнизонами крепостей насчитывала 175 000 человек. Для тыловой службы и охраны коммуникаций имелось около 200 000 недостаточно обученного ополчения. Большая часть бельгийской артиллерии размещалась в крепостях — Льеже, Намюре, Гюи и Антверпене — а на вооружении полевой армии находилось только 312 орудий. Начальником бельгийского Генерального штаба был генерал Селльер де Моранвиль, а главная квартира бельгийской армии располагалась в Брюсселе.

Как нами уже было отмечено, 2 августа в 7 часов вечера немецкий посол в Брюсселе вручил министру иностранных дел Бельгии ноту, в которой указывалось на то, что германское правительство имеет достоверные сведения о намерении французских войск выступить против Германии через бельгийскую территорию. Ссылаясь на эти данные, немцы заявляли о том, что вынуждены нарушить нейтралитет Бельгии, и грозили применить силу, если бельгийцы окажут сопротивление. Через два часа после получения ноты Альберт I собрал кабинет министров. Министры заседали всю ночь, в результате приняв решение немецкий ультиматум отвергнуть как неприемлемый для суверенного государства, а в случае нападения немцев обратиться за помощью к французам и англичанам. Военный историк Альбертини назвал это решение бельгийского правительства «наиболее благородным» из тех, что были приняты европейскими странами во время политического кризиса, предшествовавшего Первой Мировой войне.

3 августа в 7 часов утра Бельгия в специальной ноте отклонила ультимативное требование Германии о пропуске войск на бельгийскую территорию. Тем не менее в Берлине сочли, что отказ бельгийцев принять ультиматум не более чем попытка сохранить свой престиж, за которой не последует решительных действий. Вечером 3 августа Вильгельм II направил Альберту I (представителю династии Гогенцоллернов — Зигмарингенов и потому дальнему родственнику кайзера) телеграмму, в которой уверил короля Бельгии в «дружеских чувствах», а предъявленный Бельгии ультиматум назвал «вынужденным шагом». Получив телеграмму Вильгельма, Альберт I воскликнул: «За кого он меня принимает?». Отреагировав таким образом на послание кайзера, Альберт распорядился взорвать мосты через Маас, а коменданту крепости Льеж генералу Жерару Леману направил приказ, в котором предписал «держаться до последнего».

Жерар Леман слыл профессионалом высокого класса, человеком долга, безукоризненной репутации и примерного мужества. В течение тридцати лет он преподавал в военном колледже в Брюсселе, а одно время был военным советником короля. Получив приказ «держаться до последнего», Леман посчитал главным не пропустить немцев через Маас.

Маас (Мез), берущий свое начало во Франции, вместе со своим левым притоком Самброй, был не раз ареной ожесточенных сражений. В 1792 году на этом оборонительном рубеже французские революционные армии остановили наступление вторгшихся во Францию прусско-австрийских войск. Героика тех боев нашла отражение в походной песне французских солдат «Самбра и Мез».

В начале августа 1914 года к Маасу в очередной раз шел неприятель. Немецкое оперативное соединение под командованием генерала Отто фон Эммиха перешло бельгийскую границу утром 4 августа. Вперед были высланы кавалеристы с листовками, разъяснявшими, что появление немцев на территории Бельгии носит вынужденный характер и никак не направлено ни против местного населения, ни против бельгийской армии. Однако после того как кавалеристы были обстреляны, они вернулись назад. Вскоре Эммих столкнулся с еще одной неожиданностью: мосты через Маас выше и ниже Льежа оказались взорванными, несмотря на сделанное бельгийцам предупреждение, что любая попытка препятствовать продвижению немецких войск будет расценена как враждебная акция. Генерал решил, что взорванные мосты — дело рук местного населения.

В Германии все еще помнили, как во время франко-прусской войны немецким войскам оказывали сопротивление не только части французской регулярной армии, но и партизаны — вольные стрелки (франтиреры). Партизанское движение немцы считали недопустимым, одновременно пребывая в твердой уверенности, что любое его проявление должно неизменно караться, и притом самым решительным и жестким образом. О том, что прусские партизаны в 1813–1814 годах активно боролись с войсками Наполеона, немцы не вспоминали.

Однако, как показали исторические исследования, в 1914 году в Бельгии не было и намека на движение франтиреров, а если таковые и были, то весьма малым числом. Более того, уже в первые дни войны бельгийское правительство обратилось с призывом к гражданскому населению не оказывать немцам ни малейшего вооруженного сопротивления, а, во избежание непредвиденных инцидентов, сдать имеющееся на руках оружие муниципальным властям. В занятых немцами населенных пунктах появились плакаты с аналогичными наставлениями. В результате в некоторых местах оружие сдали даже полицейские.

Руководствуясь призывом правительства, бельгийское гражданское население не оказывало немцам сопротивления, однако, несмотря на эту терпимость, немцы с первых дней пребывания в Бельгии приступили к насилию, сжигая деревни и физически уничтожая невинных людей. Действия немцев пытался оправдать начальник немецкого Генерального штаба Мольтке, уже в начале августа заявивший:

Однако Мольтке не удалось оправдать насилие. Бесчинства немцев на территории Бельгии осудило большинство европейских стран, от которых не отстали и Соединенные Штаты. Американские газеты отметили, что немцы ведут войну при помощи варварских методов, попирая нормы международного права, нормы морали и исторически сложившиеся обычаи войны.

Действительно, немцы с этими обычаями не считались. Уже 4 августа, в первый день вторжения в Бельгию, они сожгли дотла бельгийскую деревню Баттис, а в городке Версаж расстреляли шесть человек. В дальнейшем репрессии немцев против бельгийского гражданского населения приобрели еще более масштабный характер. В течение первых трех недель августа немцы провели массовые расстрелы жителей городов Анденн, Тамин и Динан. В Анденне немцы расстреляли 211 человек, в Тамине — 384, а в Динане — 612. В Тамине немцы открыли огонь по людям на центральной площади города, и тех, кто не погиб от пули, добили штыками. Среди погибших было много детей и женщин. Заметим, что если во время Второй Мировой войны массовые экзекуции ни в чем не повинных людей проводились особыми командами немцев, то а 1914 году в Бельгии мирных жителей расстреливали обычные солдаты из немецких полевых армий, а в Анденне расправу над жителями учинили бывшие резервисты.

В конце августа немцы устроили настоящий погром в Лувене, «бельгийском Оксфорде», культурном центре страны. В ночь на 25 августа немцы приняли раздавшуюся стрельбу за огонь снайперов из числа якобы находившихся в городе франтиреров, хотя на самом деле стрельбу открыли входившие в город новые немецкие части. Посчитав, что в городе орудуют франтиреры, немцы начали обстреливать все подозрительные дома, а с утра принялись громить город. За три дня немцы расстреляли 209 ни в чем не повинных людей, разрушили 1100 зданий и сожгли на кострах 230 000 книг из университетской библиотеки.

Бесчинства немцев в Лувене вызвали новую волну возмущения в европейских странах и США. В появившихся публикациях отмечалось, что немцы на этот раз подняли руку не только на мирных жителей, но и на культурные ценности. В Германии реакция на произошедшие в Лувене события была противоположной. Немецкие интеллектуалы в угаре патриотических чувств обвинили в развязывании войны русских варваров, английских обывателей и французских декадентов, поставивших себе целью уничтожить великую немецкую цивилизацию. Еще до событий в Лувене, 11 августа, в Берлине директор Императорской библиотеки фон Гарнак перед большим стечением публики произнес патриотическую речь, в которой, представив Германию в виде оборонительной стороны, подвергшейся несправедливому нападению, призвал всех немцев встать на защиту национальных культурных ценностей, которым грозит опасность уничтожения со стороны французов, русских и англичан, Вот, к примеру, как он охарактеризовал угрозу со стороны русских:

Как мы отметили, подобных взглядов в Германии придерживался не один фон Гарнак. Когда английские и американские университеты выступили с инициативой собрать книги и средства для восстановления университетской библиотеки в Лувене, деятели немецкой науки и литературы (в том числе видные ученые Макс Планк и Вильгельм Рентген) высказались категорически против сбора пожертвований, подписав совместное заявление, в котором оправдали действия немецких солдат, объявив зачинщиками беспорядков бельгийских франтиреров, а резюмируя, заявили, что, если бы не доблестные немецкие воины, немецкая культура была бы давно уничтожена.

Завершая рассказ о разыгравшейся в Лувене трагедии, отметим, что виновниками погрома в городе стали солдаты 17-й и 18-й резервных дивизий, до того в течение трех недель находившиеся в Шлезвиг-Гольштейне на случай возможной высадки английских экспедиционных войск на побережье Северного моря. Находясь в Пруссии, солдаты узнали из немецких газет о неожиданном сопротивлении бельгийской армии немецкому наступлению, а также о якобы появившихся в Бельгии франтирерах, которые то и дело стреляют чуть ли не из любого укрытия. Вполне допустимо, что эти сведения привели немцев в ярость, особенно те из них, которые касались истинного положения дел: неожиданного сопротивления бельгийских войск, что вело не только к снижению темпа немецкого наступления, но и ставило под угрозу выполнение плана Шлиффена.

Однако вернемся к Отто фон Эммиху. Как мы уже отмечали, утром 4 августа его оперативное соединение перешло бельгийскую границу и двинулось к Льежу. Соединение, состоявшее из шести бригад (11-й, 14-й, 24-й, 28-й, 38-й, 43-й), одного пехотного полка и трех кавалерийских дивизий (2-й, 4-й, 9-й), насчитывало 25 000 штыков, 8000 сабель и 124 орудия, в том числе 4 гаубицы калибром 210 мм (8,4"). Утром 5 августа Эммих отправил к коменданту крепости Льеж генералу Леману парламентера — капитана Бринкмана, бывшего немецкого военного атташе в Брюсселе. Бринкман от имени Эммиха предложил Леману сложить оружие, но получил отказ.

Вскоре немецкие артиллеристы открыли огонь по фортам крепости, стоявшим на восточном берегу Мааса, а кавалеристы и пехотинцы попытались прорвать оборону бельгийцев в промежутках между фортами. Однако эти атаки были отбиты силами 3-й пехотной дивизии. Немцы отступили, понеся значительные потери. Эммих возобновил штурм фортов в ночь на 6 августа. Темная ночь и разразившаяся гроза, казалось, должны были благоприятствовать наступлению. Однако немцы снова понесли большие потери, особенно существенные при атаке форта Баршон. После войны один из защитников этого форта писал:

Добавим от себя: при штурме крепости Льеж немцы понесли первые значительные потери. Они еще не знали, что их ждет в сражениях при Вими, Вердене, Типвале…

Утром 6 августа генерал Эрих Людендорф, представитель командования Второй армии в оперативном соединении Эммиха, направился в 14-ю бригаду. Прибыв в расположение части и узнав, что командир бригады убит, Людендорф принял командование на себя. В тот же день после упорного боя бригаде удалось овладеть деревне Ке-де-Буа, расположенной на высоком холме, откуда просматривались Маас и городские кварталы Льежа. Людендорф быстро заметил, что два моста через реку в черте города целы и невредимы. Генерал решил еще раз предложить Леману сложить оружие, но парламентер опять вернулся ни с чем. Тогда Людендорф послал в город разведывательный отряд, однако ни один солдат назад не вернулся.

Тем не менее появление неприятеля на господствующей высоте вблизи города и артиллерийский обстрел вызвали у генерала Лемана серьезное опасение, как бы полевые войска, дравшиеся на восточном берегу Мааса, не оказались отрезанными от остальных сил армии, и он приказал 3-й дивизии и 15-й бригаде отойти за Маас и направиться к реке Гетт на соединение с другими частями. Принимая такое решение, генерал также исходил из того, что на Льеж наступают шесть пехотных корпусов, хотя на самом деле штурм крепости вели шесть бригад различных корпусов Второй армии. Несмотря на эту ошибку, можно считать, что Леман в конечном счете поступил правильно: он сохранил войска, не лишние для обороны Антверпена, который Альберт I не только избрал местом ставки, но и помышлял превратить в оплот дальнейшего сопротивления немцам. Отправив полевые войска к реке Гетт, Леман перебрался из Льежа в форт Лонсеп у западного подступа к городу. Генерал принял решение продолжить оборону крепости силами гарнизонов фортов, питая некоторую надежду на подход французских или английских войск.

Однако надежды Лемана были напрасными. Англичане лишь только готовились высадить на континенте экспедиционные войска (как мы отмечали, эта десантная операция началась 14 августа). Французы оказались оперативнее англичан, но они не собирались помогать бельгийцам крупными силами. После того как 4 августа Альберт I обратился к французам за помощью, французское командование направило в Бельгию лишь один кавалерийский корпус Сорде (в составе 1-й, 3-й и 5-й кавалерийских дивизий), да и то с одними разведывательными целями. Жоэеф Жоффр, назначенный на пост главнокомандующего французской армией, все еще придерживаясь своего первоначального плана наступать на южном участке фронта, сам рассчитывал на бельгийские войска, которые могли бы усилить левый фланг его армий. Жоффр считал весьма важным как можно скорее вступить на исконно французские земли Эльзаса и Лотарингии, полагая, что этот успех произведет большой моральный эффект и поднимет дух французских солдат перед началом решающих боев с немцами.

Итак, Льеж был обречен, и только упорное сопротивление гарнизонов фортов позволило крепости продержаться еще несколько дней. Утром 7 августа генерал Людендорф — к слову сказать, хладнокровный, независимый в суждениях и уверенный в себе человек — принял решение вступить в город силами 14-й бригады. К удивлению Людендорфа, немецкие войска вошли в город, не встретив сопротивления. Впрочем, как быстро выяснилось, сопротивляться, по существу, было некому: в старом здании крепости находился лишь небольшой гарнизон, который тут же сложил оружие. Заняв город, немцы взяли под свой контроль и оба моста. Добившись столь значительного успеха, Людендорф принял решение вернуться в штаб Второй армии, чтобы рекомендовать командующему генералу Бюлову выделить дополнительные войска для развития наступления.

Тем временем штурм фортов крепости продолжался. К 10 августа войскам Эммиха удалось овладеть фортами Эвенье и Баршон. Для того чтобы быстрее подавить сопротивление неприятеля, командующий Второй немецкой армией генерал Бюлов, следуя рекомендациям Людендорфа, выделил три армейских корпуса под общим командованием командира 7-го корпуса генерала Эймена, доведя численность войск, действующих против крепости Льеж, до 100 000 человек. Войска Эймена подошли к Льежу 12 августа, а вместе с ними появилась 420-мм гаубица Круппа.

Первой целью немцы выбрали форт Понтис. В тот же день вечером гаубица открыла огонь по форту. Огонь по цели велся с расстояния 4000 м, а корректировка огня производилась по телефону с расстояния 1500 м от цели. Первый выстрел не удался. Зато после корректировки угла вертикального наведения гаубицы шесть снарядов — один за другим — легли точно в цель. С наступлением ночи немцы прекратили огонь. А на следующий день к Льежу подвезли еще одну 420-мм гаубицу Круппа и несколько 305-мм орудий австрийского производства. Обстрел цели возобновился. Под сокрушительным огнем невиданной ранее силы форт Понтис пал. В 12 часов 30 минут оставшиеся в живых защитники форта прекратили сопротивление.

В тот же день, и тоже после обстрела из тяжелых орудий, пали еще два форта бельгийской крепости: в 17 часов 30 минут — форт Эмбург, а в 21 час — форт Шодфонтен. 14 августа в 9 часов 40 минут немцы взяли форт Льерс, а в 9 часов 45 минут — форт Флерон. 15 августа в 7 часов 30 минут нал форт Бонсель, а в 12 часов 30 минут — форт Лотен, во второй половине дня немцы открыли артиллерийский огонь из гаубиц по форту Лонсен, в который перебрался вместе со своим штабом комендант крепости генерал Леман. Обстрел этого форта продолжался более двух часов и закончился мощным взрывом: один из снарядов угодил в склад боеприпасов. Один из немецких офицеров, принимавших участие в штурме Лонсена, впоследствии вспоминал:

Среди развалин форта немцы обнаружили генерала Лемана. Комендант крепости был без сознания. Когда его подняли на носилках, Леман пришел в себя и, увидев перед собой подошедшего Эммиха, с которым как-то встречался на военных маневрах, нашел силы сказать: «Прошу засвидетельствовать, что вы пленили меня потерявшим сознание».

16 августа два последних форта крепости Льеж — Оллонь и Флемаль — сдались без боя. В тот же день гаубицы Круппа и орудия «Шкоды» были отправлены на новые боевые позиции — к Намюру, еще одной крепости, преграждавшей путь немцам к франко-бельгийской границе. Немецкая тяжелая артиллерия появилась перед Намюром 21 августа, а 24 августа бельгийская крепость прекратила сопротивление.

Один из военных историков назвал бои за Льеж и Намюр «морскими сражениями на земле», в которых тяжелая артиллерия, превосходящая по мощи вооружение дредноутов, положила конец трехвековой вере военных в то, что хорошо укрепленная крепость может выдержать длительную осаду. Впрочем, и ранее не все военные полагали, что крепость наилучшая защита от неприятеля. Один из видных военачальников восемнадцатого века де Линь писал: «Я все более и более убеждаюсь, что лучшей крепостью является боеспособная армия». Правильные слова. После Льежа и Намюра — в 1914, 1915, 1916 годах — окажутся на слуху и другие города-крепости — Мобеж, Пшемысль, Лемберг, Верден — но только не потому, что они сами станут ареной боя, а по причине того, что около них развернутся решающие сражения между целыми армиями. Не крепости, а солдаты определят исход Первой Мировой войны.

А теперь вернемся немного назад. В то время когда немецкие войска еще только подошли к Льежу, разведывательные сводки французского Генерального штаба определяли расположение главных немецких сил в районе Меца и Люксембурга. На основании этих данных, а также с учетом сопротивления Льежа, ни один форт которого еще не был потерян, Жозеф Жоффр принял решение перейти в наступление на всем участке франко-германской границы, как то и было предусмотрено 17-м планом войны. В соответствии с этим планом в операции должны были участвовать Первая, Вторая, Третья, Четвертая и Пятая армии, при этом Пятой и Третьей армиям отводилось место на левом участке фронта, Второй и Первой — «а правом участке фронта, а Четвертой — на центральном участке фронта.

Напомним, что по Франкфуртскому мирному договору 1871 года Франция потеряла Лотарингию и Эльзас, включая долину Рейна между Страсбуром и Мюлузом (Мюльгаузеном). В то же время в руках французов остались (у границы с Германией) плоскогорье Кот-де-Мез (между Верденом и Тулем) и горы Вогезы (между Нанси и Эпиналем). И Кот-де-Мез, и Вогезы уже в годы Первой Мировой войны имели сеть шоссейных и железных дорог, удобных для подвоза войск и предметов снабжения армии. Кроме того, обе местности были надежно укреплены, в то же время являясь подходящими плацдармами для наступления. Между Кот-де-Мез и Вогезами находится местность Труе-де-Шарм, куда французы, при удачном стечении обстоятельств, собирались заманить немцев, а заманив, окружить и полностью уничтожить.

Однако главной целью французского Генерального штаба являлось наступление в Эльзасе и Лотарингии. Но прежде чем перейти в тотальное наступление, Жоффр принял решение нанести пробный удар по немцам и захватить Мюльгаузен, Захват этого города позволил бы не только занять важный стратегический пункт близ Рейна, но и разжечь в Эльзасе антинемецкие настроения.

Проведение операции Жоффр возложил на генерала Бонно, командира 7-го корпуса, стоявшего в Безансоне, усилив его войска 8-й кавалерийской дивизией под командованием Обье. Бонно выступил из Безансона 7 августа. Однако успех ему сопутствовал лишь поначалу. К исходу 8 августа французы заняли Мюльгаузен, вынудив немцев уйти за Рейн. Однако прибывшие немецкие подкрепления 9 августа неожиданно для французов перешли в контрнаступление, и Бонно пришлось отступить к Бельфору (к слову сказать, единственной крепости, оказавшей немцам серьезное сопротивление во время франко-прусской войны). Жоффр пришел в ярость. Он тут же сместил со своих постов и Бонно, и Обье.

Жоффр придавал важное значение укреплению командного состава французской армии и без колебаний освобождал от занимаемых должностей командиров, проявлявших инертность и нерешительность. Еще в 1913 году, после маневров, Жоффр отправил в отставку двух генералов, а в начале августа 1914 года снял со своих постов нескольких командиров дивизий, проявивших нерасторопность в период мобилизации. Забегая немного вперед, отметим: к концу августа 1914 года Жоффр освободил от занимаемых должностей одного командующего армией, двадцать одного командира корпуса и тридцать одного командира дивизии. На этом главнокомандующий французской армией не остановился: в сентябре он сместил со своих постов тридцать восемь командиров дивизий, в октябре — одиннадцать, а в ноябре — еще двенадцать. Одни из них были переведены в тыловые части, другие — понижены в должности. Некоторые генералы командовали дивизией только около месяца, а иные — и того меньше. К примеру, генерал Сюперби командовал 41-й дивизией пять недель, сменивший его на этом посту генерал Батай — десять дней, а назначенный вместо Батая Болгерт — девять дней.

К январю 1915 года только семь из сорока восьми командиров французских пехотных дивизий, занимавших эти посты в мирное время, остались на своих должностях. Раффане, командир 3-й колониальной дивизии, погиб в бою, а Бое, командир 22-й дивизии, получил тяжелое ранение. Делиньи, Аш и Юмбер были назначены на должность командиров корпусов. Остальные тридцать шесть командиров дивизий были смещены со своих постов. «Я без сожаления расстаюсь с некомпетентными генералами и заменяю их теми, кто моложе, энергичнее и способнее», — говорил Жоффр. Действительно, многие французские генералы были пожилыми людьми. Приведем имеющиеся у нас данные на 1903 год. В то время средний возраст французских генералов составлял шестьдесят один год, а, для сравнения, немецких генералов — пятьдесят четыре года. Правда, в 1914 году и самому Жоффру было шестьдесят два года, но, по общему признанию, это был умный, энергичный и проницательный человек, считавший, что руководство боем не должно ускользать из рук высшего командного состава ни на один миг. Главнокомандующий французской армией делал все возможное для ее укрепления.

Французской и немецкой армиям понадобилась неделя со дня объявления указа о полной мобилизации, для того чтобы развернуться у франко-германской границы. Выдвижение войск к границе напоминало картину, наблюдавшуюся в первые дни франко-прусской войны. Как в раньше, в приграничную полосу шли железнодорожные эшелоны с войсками, вооружением и предметами снабжения армии, как и раньше, шоссейные и грунтовые дороги были забиты пехотой, кавалерией, пушками и обозами. Изменилось только оружие. Основным оружием пехоты стала магазинная винтовка со штыком, в пехотных дивизиях появились станковые и легкие пулеметы, а артиллерийские части получили на вооружение скорострельные пушки. Дальнобойность и скорострельность полевой артиллерии по сравнению с периодом франко-прусской войны увеличилась в два и более раз.

8 августа 1914 года главнокомандующий французской армией Жозеф Жоффр принял решение о переходе в наступление с целью освобождения Эльзаса и Лотарингии и направил в войска соответствующую директиву (общую инструкцию № 1). Новые разведывательные данные, полученные французским Генеральным штабом к 13 августа, показывали, что главные силы немцев располагаются не в районе Меца, как предполагалось ранее, а к северу от Диденгофена (Тионвиля). Такое сосредоточение немецких войск наглядно раскрывало замысел германского командования: захватить Бельгию и выйти к франко-бельгийской границе. Однако Жоффр все еще считал, что угроза немецкого наступления севернее Намюра не очевидна.

14 августа Первая французская армия под командованием генерала Дюбайля и Вторая французская армия под командованием генерала Кастельно перешли франко-германскую границу и начали продвигаться в общем направлении на Саарбург. Французское верховное главнокомандование, опираясь на разведывательные данные, считало, что на этом участке фронта немецкие войска станут придерживаться оборонительной тактики, и надеялось, что французским армиям удастся взломать оборону противника. Однако прикрывавшие Саарбург Шестая немецкая армия под командованием баварского кронпринца генерала Руппрехта и Седьмая немецкая армия под командованием генерала Геерингена (бывшего военного министра Пруссии) были готовы не только отразить французское наступление, но и нанести ответный удар.

Тем не менее первые четыре дня французское наступление развивалось успешно, за это время отдельные части французских армий продвинулись вперед на 25 км. Французам даже удалось захватить у одного из немецких полков полковое знамя, которое тут же было отправлено Жоффру в Витри-ле-Франсуа, где главнокомандующий французской армией расположил свою штаб-квартиру. К 20 августа французские войска заняли Шато-Сален, Дьез и, наконец, Саарбург, освободив местность, которая принадлежала французам со времен царствования Людовика XIV, захватившего эти земли у Габсбургов.

На следующий день после того как Первая и Вторая французские армии перешли франко-германскую границу, на правом фланге Первой армии французы предприняли новое наступление силами специально созданной Эльзасской армии, включавшей в себя 7-й корпус, 44-ю пехотную дивизию, 58-ю, 63-ю и 66-ю резервные дивизии, пять альпийских батальонов и 8-ю кавалерийскую дивизию. 19 августа Эльзасская армия вновь заняла Мюльгаузен (оставленный войсками Бонно), не встретив серьезного сопротивления, так как большая часть немецких войск к этому времени была передвинута из района Мюльгаузена к северу. Однако развить успех французам не удалось: между Эльзасской и Первой армиями образовался большой разрыв.

В то же время между Первой и Второй французскими армиями также образовался разрыв. Исходя из сложившейся обстановки, Дюбайль принял решение начать в ночь на 20 августа повое наступление, с тем чтобы соединиться с армией Кастельно и расчистить путь для намечавшегося рейда в тыл немцев кавалерийских частей под командованием Конно. Однако планам Дюбайля не суждено было сбыться. Немцы подготовили контрудар.

Армии Руппрехта и Геерингена в это время управлялись из единого центра — штаба, возглавлявшегося генералом Крафтом фон Дельмензингеном, — и потому координация действий этих немецких армий была на удовлетворительном уровне. Начатое в ночь на 20 августа наступление Первой французской армии сразу же захлебнулось: шесть французских корпусов были встречены восемью корпусами немцев. Заговорила немецкая тяжелая артиллерия. Вскоре 8-й пехотный корпус французов, потеряв все полевые пушки, оставил Саарбург. Под натиском немцев стали отступать и другие части Первой французской армии.

В тот же день тяжелая артиллерия немцев открыла огонь и по позициям Второй французской армии. Проведя артиллерийскую подготоику, немцы перешли в наступление. 16-й и 18-й корпуса армии Кастельно начали отступать.

Удерживал свои позиции только 20-й корпус под командованием генерала Фердинанда Фоша, талантливого и энергичного командира. Оставив 20-й корпус в бою, Кастельно приказал остальным частям своей армии отступить за реку Мерт. Так к исходу 20 августа почти вся Вторая французская армия оказалась на рубеже, с которого шесть дней назад начала наступление.

К этому времени связь между Первой и Второй французскими армиями была потеряна окончательно. Фланги армии Кастельно оказались полностью обнаженными, однако немцы не сумели воспользоваться благоприятно сложившейся для них обстановкой. 23 августа Первая французская армия также ушла за Мерт. Линия обороны французов выравнивалась, а 20-му корпусу Второй армии удалось закрепиться на возвышенности Гранд Куронне-де-Нанси. Только после этого начальник немецкого Генерального штаба Мольтке решил предпринять новое наступление, однако на этот раз армии Руппрехта и Дельмензингена натолкнулись на упорное сопротивление неприятеля. Бои у реки Мерт продолжались с 25 августа по 7 сентября, но не принесли успеха на одной из сторон.

Во второй половине августа основные бон между немцами и французами переместились к франко-бельгийской границе, куда к 20 августа подошла главная группировка немецких сил и французские армии левого крыла — Третья, Четвертая и Пятая Армии. Третья французская армия под командованием генерала Рюфе развернулась северо-восточнее Вердена, Четвертая французская армия под командованием генерала Лангля де Кари заняла широкий фронт от Монмези до Мезьера, а Пятая французская армия под командованием генерала Ланрезака расположилась между Самбром и Маасом в треугольнике Динан — Намюр — Шарлеруа.

20 августа Третья и Четвертая французские армии получили оперативную директиву. Перед армией генерала Рюфе была поставлена задача наступать в общем направлении на Арлон, а армия генерала Лангля де Кари получила задачу наступать в общем направлении на Невшато. Обе задачи были нелегкими. Французским армиям предстояло наступать в Арденнах, холмистой местности, покрытой густыми лесами. Кроме того, и Рюфе, и Лангль де Кари имели смутное представление о противнике. Разведывательный кавалерийский корпус Сорде, с 6 по 15 августа прочесавший Арденны, не обнаружил никаких следов неприятеля. На основании этих данных французское верховное главнокомандование уверило Рюфе и Лангля де Кари, что если они встретят сопротивление, то весьма незначительное. Это заверение оказалось поспешным. К 20 августа Четвертая немецкая армия под командованием вюртембергского герцога Альбрехта и Пятая немецкая армия под командованием немецкого кронпринца Вильгельма развернулись у западных границ Люксембурга. Однако появление крупных немецких сил перед фронтом армий Рюфе и Лангля де Кари оказалось французами незамеченным. Французские разведывательные самолеты, как и ранее корпус Сорде, не обнаружили неприятеля.

Несколько успешнее действовали немецкие авиаторы. Они сумели заметить вражеские войска перед фронтом Четвертой армии герцога Альбрехта. Правда, как выяснилось позднее, то были части Пятой французской армии Ланрезака, направлявшиеся к Маасу. Тем не менее данные воздушной разводки пошли немцам на пользу: хотя и в результате ошибки, они поняли, что перед ними крупные силы французов.

Первыми к активным боевым действиям приступили немцы. 20 августа заговорила тяжелая артиллерия Пятой армии: немцы начали обстрел французских крепостей Монмезн и Лонгви. 22 августа Четвертая и Пятая немецкие армии перешли в наступление, стараясь поддерживать связь между соседними флангами. В отличие от немецких армий, Третья и Четвертая французские армии действовали без должной координации, обособленно.

22 августа авангард Третьей французской армии, действовавший на центральном участке фронта, неожиданно натолкнулся на неприятеля — передовые части Пятой немецкой армии. Немцы быстро подавили полевые пушки французов, и французские пехотинцы начали в панике отступать. Фланги Третьей французской армии перешли к обороне.

Неудача постигла и Четвертую французскую армию. Продвинуться на несколько километров вперед удалось только пяти колониальным корпусам армии, состоявшим из бывалых солдат, ветеранов, в мирное время служивших в Северной и Западной Африке, а также в Индокитае. Эти корпуса наступали на центральном участке фронта. Однако, продвинувшись вперед, они оказались отрезанными от остальных частей армии и в итоге понесли значительные потери. К примеру, к исходу 22 августа 3-й колониальный корпус потерял убитыми и ранеными около 11 000 солдат и офицеров из 15 000 человек своего состава.

В тот же день, едва успев начать наступление, Третья и Четвертая французские армии отошли на рубеж Живе-Верден, растянувшись в линию протяженностью в 75 миль. Получив это известие, Жоффр пришел в крайнее раздражение: 17-й план войны терпел крах. Утром 23 августа главнокомандующий французской армией предписал Ланглю де Кари наступать: «Перед вами только три неприятельских корпуса. Приказываю немедленно возобновить наступление», Однако перехватить у немцев инициативу Лангль де Кари не сумел. Хуже того, 24 августа Четвертой французской армии пришлось вновь отступить, на этот раз за Маас. Вслед за ней ушла за Маас и Третья французская армия. Войска Третьей и Четвертой немецких армий, задерживаемые арьергардами французов, медленно продвигались за ними и остановились перед Маасом.

Неудачи французов были вполне объяснимы. Прежде всего, сказались недостатки в управлении войсками. Армии получали задачи для действий в расходящихся направлениях, а наступление осуществлялось без достаточной разведки и устойчивой связи с соседями. В результате этого происходили неожиданные столкновения с неприятелем, что приводило к самовольному отходу некоторых частей, за которым следовало отступление целой армии. Командиры корпусов и дивизий в ряде случаев действовали нерешительно, теряли управление подчиненными войсками. Немцы также наступали без должной разведки, действовали вяло и вместо стремительного преследования французов лишь следовали за ними.

Остается добавить, что 21 августа для прикрытия правого фланга группировки французских войск была образована Лотарингская армия в составе семи резервных дивизий. Она располагалась восточнее Вердена в районе Маасских высот. Однако после отступления за Маас Третьей и Четвертой французских армий Лотарингскую армию расформировали, а ее основные части перебросили в Амьен, где начала формироваться новая — Шестая французская армия.

Напомним, что в соответствии с планом Шлиффена, немцы предполагали справиться с Францией за шесть недель после начала операции. Однако для того чтобы одержать молниеносную победу над Францией, немцам поначалу следовало выйти к франко-бельгийской границе. Оперативная обстановка, сложившаяся к началу четвертой недели военных действий, позволяла немцам надеяться на успех. Льеж был взят, а бельгийская армия, потрясенная падением этой крепости и лишенная поддержки со стороны своих союзников, отошла к Антверпену Выделив для блокирования Антверпена 3-й резервный корпус, немцы 20 августа заняли столицу Бельгии город Брюссель, после чего Первая, Вторая и Третья немецкие армии вышли на рубеж Брюссель — Намюр — Динан.

Успехам немцев способствовали просчеты французов. Главнокомандующий французской армии Жоффр, поставивший себе главной задачей захватить Лотарингию и Эльзас, долгое время считал, что угроза немецкого наступления севернее Мааса не очевидна. Только 15 августа, после попыток немецких войск захватить мосты через Маас у Динана, французское командование начало понимать, что немцы направляют главный удар своим правым флангом севернее Живе. Осознав опасность продвижения немцев к франко-бельгийской границе, Жоффр приказал командующему Пятой французской армией Ланрезаку занять позиции между Маасом и Самброй в треугольнике Динан — Намюр — Шарлеруа. 21 августа Жоффр также направил директиву английской армии, высадившейся в Гавре, Булоне и Руане и закончившей сосредоточение в районе Мобежа, в которой предписал англичанам выйти к Сен-Кантенскому каналу на участке Монс — Конде. По замыслу Жоффра, англичанам предстояло взаимодействовать с армией Ланрезака. Взаимодействия не получилось. Пятой французской армии пришлось сражаться в нижнем течении Самбры и у Мааса с частями Второй и Третьей немецких армий, а англичанам — у Сен-Кантенского канала с частями Первой немецкой армии. Немцы действовали более согласованно. Командующие Второй и Третьей немецких армий генералы Бюлов и Гаузен договорились о том, что начнут общее наступление против Пятой французской армии 21 августа.

Выполняя приказ Жоффра, армия Ланрезака оказалась в междуречье Мааса и Самбры, нешироких и извилистых рек. Следует заметить, что держать оборону на подобного рода реках весьма непросто. Излучины реки затрудняют взаимодействие между частями, и потому отдельные участки водной преграды могут оказаться незащищенными. Проблему создают и мосты. Если какой-то мост разделяет расположение двух частей, возможен вопрос: кому его защищать. Задачу обороняющихся усложняют и береговые строения, равно как и прибрежные заросли. И те и другие не позволяют быстро определить, что происходит на Соседних участках оборонительного Рубежа, а потому и оперативно послать туда подкрепление в случае возникшей необходимости. Военный опыт подсказывает, что легче держать под массированным обстрелом противоположный берег реки, не давая возможности противнику подойти к переправам, чем держать оборону на своем берегу реки, а в том случае, если противнику удалось форсировать реку, легче обороняться на некотором от нее удалении, чем у самого берега.

Оказавшись в междуречье Мааса и Самбры, Ланрезак принялся за организацию обороны. Командующий Пятой французской армией принял решение отрядить для защиты переправ через Маас 1-й армейский корпус под командованием генерала Манжена, а остальные части расположить на берегу Самбры. Защиту мостов через эту реку Ланрезак возложил на аванпосты, а основные силы оказавшихся у Самбры частей разместил на возвышенности, откуда простреливался противоположный берег реки. Вскоре, однако, выяснилось, что не все позиции французских аванпостов пригодны для удовлетворительной обороны. Так, один из аванпостов, получивший приказ защищать мост через Самбру в Овеле (городке между Намюром и Шарлеруа), оказался на совершенно открытой местности. Оценив диспозицию, командир отряда запросил разрешение у командира полка или переправиться на другой берег реки, или отойти немного назад. Командир полка ответил отказом, однако выслал аванпосту подкрепление. Подошедшее к реке подкрепление неожиданно обнаружило еще несколько мостов через Самбру, и французы занялись организацией новых аванпостов.

Тем временем к Самбре подошли передовые части Второй немецкой армии. Первыми к реке — в районе Овеле — вышли части 2-й гвардейской дивизии. Несмотря на меры, предпринятые французами, немцам удалось обнаружить незащищенный мост. Получив разрешение наступать, командир дивизии бросил в атаку полк, который, подавив сопротивление подошедшего неприятеля, закрепился на правом берегу Самбры. К западу от Овеле в городке Терне частям 19-й немецкой дивизии удалось найти еще одну незащищенную переправу. В этом случае командир дивизии действовал на свой страх и риск, не связавшись со штабом корпуса. Однако успех сопутствовал и ему. К вечеру 21 августа немцы закрепились на правом берегу Самбры на участке протяженностью в четыре мили.

У Ланрезака еще оставалась возможность ослабить наступление немцев, если бы он стал держать оборону на занятой его войсками возвышенности. Однако вместо этого, утром 22 августа Ланрезак принял решение силами 3-го и 10-го корпусов перейти в контрнаступление. Попытка оттеснить немцев за Самбру успехом не увенчалась. Хуже того, французы понесли значительные потери. Вот воспоминания немецкого офицера, участвовавшего в этом сражении:

Ознакомившись с воспоминаниями немецкого офицера, нам остается лишь повторить; в сражении на Самбре французы понесли большие потери. Так, к примеру, 24-й, 25-й, 49-й, 74-й и 129-й полки (каждый численностью около 2500 человек) потеряли в этом сражении соответственно 800, 1200, 700, 800 и 650 солдат и офицеров. В то же день (22 августа) войска Ланрезака отступили от Самбры на семь миль.

Только на день дольше держал оборону на берегу Мааса 1-й французский корпус по командованием Ланжена. Первые атаки частей Третьей немецкой армии были отбиты. Однако 23 августа немцы захватили мосты между Намюром и Динаном и переправились на левый берег Мааса. Положение армии Ланрезака стало критическим. Контакт с Четвертой французской армией был потерян, а взаимодействие с англичанами так и не установлено. В опасности оказался тыл армии. Вечером 23 августа Ланрезак телеграфировал Жоффру:

«Намюр оставлен, возникла угроза Живе — мой правый фланг слишком слаб. Принял решение утром начать отступление». 25 августа Пятая французская армия оказалась за Филиппвилем. За ней почти без боя следовали немецкие войска.

Получив директиву командующего французской армией Жоффра, английская экспедиционная армия, высадившаяся в Гавре, Булони и Руане и закончившая сосредоточение в районе Мобежа, 22 августа подошла к Сен-Кантенскому каналу. Английская армия, которой командовал фельдмаршал Джон Френч, состояла из одной кавалерийской и пяти пехотных дивизий, входивших в состав двух корпусов. 23 августа англичане развернулись на участке Монс-Конде полосой около двадцати миль. На правом фланге английской армии сосредоточился 1-й корпус под командованием генерала Дугласа Хейга, а на левом фланге сосредоточился 2-й корпус.

Когда Френч получил директиву Жоффра, он полагал, что силами своей армии перейдет в наступление против Первой немецкой армии генерала фон Клука и тем самым поддержит наступление армии Ланрезака против Второй немецкой армии генерала Бюлова. Поясним: Первая и Вторая немецкие армии являлись правофланговыми армиями всего немецкого фронта, на которые, к соответствии с планом Шлиффена, возлагалась задача охватить левое крыло неприятеля и оттеснить все французские армии в юго-восточном направлении к швейцарской границе. Если бы армии Френча действительно удалось перейти в наступление вместе с армией Ланрезака, то такая операция уже в августе сорвала бы выполнение плана Шлиффена. Однако, оказавшись со своей армией у Сен-Кантенского канала, Френч получил известие о поражении Ланрезака на Самбре. Правый фланг англичан оказался в опасности. Но, несмотря на эту угрозу, Френч пообещал Ланрезаку продержаться на своих позициях в течение суток, предоставив тем самым Пятой французской армии возможность отступить в боевом порядке, не подвергаясь атакам с тыла.

В отличие от других европейских армий, английскую армию составляли наемники. Английская армия комплектовалась путем вербовки лиц в возрасте восемнадцати-двадцати пяти лет. Волонтеры числились в вооруженных силах двенадцать лет, из которых от трех до восьми лет находились на действительной службе, а остальное время в запасе, ежегодно привлекаясь на краткосрочные сборы. Большинство английских военных имели за плечами богатый боевой опыт, приобретенный в колониальных войнах империи. Многие из тех, кто высадился во Франции, принимали участие в англо-бурской войне 1899–1902 годов. Эти солдаты хорошо помнили, какие потери англичанам нанесли буры в сражениях на реках Тугсла и Моддер, ведя губительный ружейный огонь из вырытых ими траншей.

Полученные уроки не прошли даром. Выйдя на отведенные им позиции, англичане вооружились шанцевым инструментом и к утру 23 августа вырыли траншеи по всей линии фронта. Англичане этим не ограничились: за ночь они установили пушки на выгодных позициях, а все подходящие здания превратили в укрепленные пункты. Когда части Первой немецкой армии подошли к позициям англичан, они столкнулись с хорошо организованной обороной, которую вели «невидимые стрелки и артиллеристы». Добавим: на вооружении английской пехоты состояла магазинная винтовка образца 1903 года системы Ли-Энфильда, превосходившая своими тактико-техническими характеристиками немецкую винтовку образца 1898 года системы Маузера. Она отличалась простотой устройства, имела высокую прочность, была чрезвычайно живучей, надежной и безотказной в боевых условиях. К тому же английские солдаты были превосходными стрелками, постоянно совершенствовавшими свое искусство. Почти каждый из них мог полностью использовать скорострельность своей винтовки, совершив пятнадцать выстрелов в минуту.

Англичане не зря сооружали свои укрытия. В сражении при Монсе немцы понесли большие потери. Приведем две выдержки из воспоминаний капитана Блома из 12-го Бранденбургского полка гренадер. Поначалу он, как и другие офицеры полка, даже не подозревал о военных приготовлениях англичан.

Однако вскоре Блому пришлось убедиться, что представшая перед ним идиллическая картина оказалась обманчивой. Когда немцы стали продвигаться вперед, лежавший перед ними, казалось бы, «пустой луг вместе со стоявшими по двум его сторонам постройкам» неожиданно ожил. Вот как рассказывает об этом сам Блом:

Продвижение немецких гренадер остановил 1-Й батальон Уэст-Кентского полка англичан. К исходу 23 августа Бранденбургский полк потерял убитыми и ранеными около пятисот солдат и офицеров. Хотя на вооружении английского батальона и состояли два пулемета, основной урон немцам нанесли пехотинцы, стрелявшие из винтовок. Понесли серьезные потери и другие немецкие части, которым на отдельных участках фронта противостояла и английская артиллерия, в том числе 48-я и 108-я артиллерийские батареи, имевшие на вооружении 137-мм пушки. Всего в бою при Монсе немцы потеряли убитыми и ранеными около 5000 солдат и офицеров. Потери англичан были существенно меньше: они потеряли около 1600 человек.

Сражение при Монсе, состоявшееся 23 августа, не принесло немцам больших успехов. Они сумели захватить всего один опорный пункт англичан, да и то ценой немалых потерь. По существу, немцы там и не прорвали оборону противника. Тем не менее некоторые немецкие военные историки утверждают, что сражение при Монсе закончилось убедительной победой Первой немецкой армии под командованием генерала фон Клука. Вполне вероятно, что к столь категоричному выводу немецкие историки пришли исходя из того, что 24 августа англичане начали отступление. Однако это отступление было вынужденным, оно объяснялось поражением Пятой французской армии Ланрезака в междуречье Мааса и Самбры. 25 августа англичане отошли на линию Камбре-Ле-Като.

Днем раньше командующий французской армией генерал Жоффр сообщил военному министру Франции Мессими о стратегическом отступлении всей северной группировки:

Остается добавить, что в тылу у немецких войск осталась крепость Мобеж, имевшая гарнизон в составе 49 000 человек и мощное вооружение в количестве 450 орудий. Для взятия Мобежа немцы отрядили три пехотные бригады, два саперных полка и 112 орудий. Штурм крепости продолжался с 29 августа по 8 сентября и велся преимущественно пехотой при слабой поддержке артиллерии ввиду недостатка боеприпасов. Несмотря на наличие крупного гарнизона, 8 сентября крепость пала.

В результате сражений в междуречье Мааса и Самбры, а также боев у Монса обстановка на французско-немецком фронте значительно изменилась. Французские армии на всем фронте северо-западнее Вердена начали отходить. Отступление французских армий создало угрозу Парижу, в результате чего французское правительство покинуло столицу и перебралось в Бордо. Последовал примеру правительства и главнокомандующий французской армией генерал Жоффр. Сначала — 21 августа — он переехал со своим штабом в Бар-сюр-Об, а 5 сентября перебрался еще дальше на юг — в Шатильон-сюр-Сен.

Хотя Жоффр и перенес свою штаб-квартиру подальше от линии фронта, он не оставил мысли о переходе в новое наступление, оперируя при этом оптимистичными данными. Крепость Верден все еще находилась в руках французов. Вогезы тоже. Бассейн Сены представлялся не только надежным оборонительным рубежом, но и плацдармом для наступления. Боевой дух французской армии сломлен не был. Исходя из этих соображений, Жоффр к 25 августа разработал общую инструкцию № 2, в которой наметил план подготовки нового наступления. В соответствии с этой инструкцией следовало создать на левом крыле французского фронта ударную группировку. По мысли Жоффра, в это соединение должны были войти английская, Четвертая и Пятая французские армии, а также Шестая и Девятая армии, которые намечалось сформировать в районе Амьена (в 75 милях юго-западмее Монса). Дальнейший отход войск допускался до рубежа Верден — река Эна — Краон — Лаон — Ла-Фер — Сен-Кантен — река Сомма. С этого рубежа главнокомандующий французской армией предполагал начать наступление в северном направлении.

Между тем немецкие войска продолжали преследовать французские армии в юго-западном направлении. Немецкие солдаты, несмотря на ожесточенные бои с неприятелем и длинные переходы, не теряли боеспособности. Воодушевленные одержанными победами и предвкушая скорую окончательную победу, они шли вперед, забывая о лишениях и усталости. В то же время командиры частей старались поддержать боевой дух солдат. Командир батальона, в котором служил упоминавшийся нами капитан Блом, наставлял его:

Впрочем, по разумению самого Блома, его солдаты не нуждались в моральной поддержке. По его словам, «бранденбуржцы и не думали падать духом; невзирая на накопившуюся усталость, стертые ноги и полосами слезшую с лица кожу, они изо дня в день шли вперед под лучами нестерпимо палящего солнца».

Длительные переходы совершали и отступавшие. Преследуемый Бранденбургским полком 1-й батальон Глостерширского полка англичан преодолел за тринадцать дней 244 мили. Но если англичане, впрочем, так же как и французы, отступали, подавленные горечью поражений, то немцы продвигались вперед, испытывая противоположные чувства. Они еще верили, что вернутся домой «до осеннего листопада». Однако французы и англичане с неудачами не смирились. И те и другие в ходе отступления в ряде пунктов дали немцам сильный отпор.

26 августа 2-й корпус английской армии, состоявший из одной кавалерийской и трех пехотных дивизий, дал бой Между Ле-Като и Камбре в районе старой римской дороги частям Первой немецкой армии, (Заметим: в этом районе через три года и три месяца англичане проведут первую массированную танковую атаку). Поначалу англичанам противостояли три кавалерийские и три пехотные Дивизии немцев. Воспользовавшись численным превосходством, немцы попытались охватить оба фланга английского корпуса, но натолкнулись на упорное сопротивление. Английские пехотинцы и на этот раз показали, что умеют метко стрелять. Взаимодействуя с конницей и полевой артиллерией, они удержали позиции на обоих флангах. Во второй половине дня положение изменилось: немцы бросили в бой еще две дивизии. К вечеру им удалось расчленить корпус неприятеля надвое. Англичан выручили французы. К месту боя подошли кавалерийский корпус Сорде и одна из территориальных дивизий. С их помощью англичанам удалось выйти из боя. Их потери оказались весьма значительными. Корпус потерял убитыми и ранеными около 8000 солдат и офицеров (больше, чем армия Веллингтона в битве при Ватерлоо). Кроме того, англичане потеряли 38 орудий. Один из английских офицеров, оказавшийся после боя в расположении 122-й батареи, позже рассказывал:

В тот же день — 26 августа — Жозеф Жоффр провел в Сен-Кантене (в частном доме) совещание с командующим Пятой французской армией генералом Ланрезаком, командующим группой территориальных дивизий генералом д’Амадой и командующим английской армией фельдмаршалом Френчем. Совещание не было продуктивным. После того как Жоффр выразил недовольство действиями Ланрезака и Френча, те выступили с обоюдными обвинениями. Френч упрекнул Ланрезака в том, что французы стали отступать первыми. Ланрезак парировал тем, что англичане даже и не пытались установить взаимодействие с его армией.

Отметим, что хотя Ланрезак и не проявил большого воинского искусства в сражении на Самбре, в его словах была доля истины. В ходе боевых действий между английским и французским командованием происходили серьезные трения при необходимости организовать взаимодействие, что особенно сказалось при отступлении. Английские войска поспешно отходили, а попытки Жоффра побудить англичан хотя бы к кратковременной стабилизации фронта не всегда были успешными. Только 31 августа английское правительство вынесло решение, обязавшее английское командование согласовывать свои действия с генералом Жоффром.

Однако вернемся в Сен-Кантен. Разговор участников совещания оказался трудным еще и по той причине, что ни один из французов не говорил по-английски, а Френч мог связать по-французски всего лишь несколько слов. Переводил Генри Вильсон, заместитель начальника английского Генерального штаба. Но разговор с помощью переводчика не способствовал установлению доверительных отношений. Кроме того, французы чувствовали некоторую неловкость, смешанную с иронией. Все они были генералами, а Френч — фельдмаршалом. В то время во французской армии маршалов вовсе не было, и французы воспринимали этот воинский чин не как звание, а как своего рода награду за проявленное полководческое искусство. Френч был фельдмаршалом, однако в глазах его собеседников он выглядел человеком, стяжавшим лавры в войне с южноафриканскими фермерами.

Совещание закончилось тем, что Жоффр, исходя из необходимости стабилизировать фронт и выиграть время для формирования новых армий, приказал Ланрезаку остановить наступление Второй немецкой армии, заняв оборонительные позиции в верховье Уазы. В то же время Жоффр попытался сгладить отношения с Френчем, опасаясь, что англичане могут отказаться от дальнейшей помощи Франции.

27 августа Ланрезак развернул Пятую французскую армию в излучине Уазы в районе Гиза. Северные подступы к реке защищали 3-й и 10-й армейские корпуса, а западный подступ прикрывал 18-й корпус. 1-й армейский корпус под командованием Франше д’Эсперэ Ланрезак оставил в резерве, разместив его у правого крыла армии. Сражение у Гиза началось утром 29 августа в густом тумане. На позиции Ланрезака наступали передовые части Второй немецкой армии: 10-й армейский и два гвардейских корпуса. Немцы предполагали, что наткнутся на французскую армию только на реке Эне (в 35 милях южнее Гиза), и появление французских войск в верховье Уазы стало для них неожиданностью. В развернувшемся сражении обе стороны несли большие потери. Заметим, когда командир 1-го гвардейского корпуса был убит, командование этой частью принял на себя Айтель-Фридрих, второй сын кайзера.

К полудню немцам удалось продвинуться вперед на три мили. Однако во второй половине дня положение изменилось. Ланрезак ввел в бой 1-й корпус. К тому времени Франше д’Эсперэ удалось занять выгодную позицию и удачно расположить пушки. После артиллерийской подготовки д’Эсперэ лично повел корпус в контратаку. Воодушевленные примером войск д’Эсперэ, 3-й и 10-й корпуса армии Ланрезака также перешли в наступление. К вечеру немцы были оттеснены на исходные позиции. Успех французов был определен умелыми действиями командира 1-го корпуса. (Через некоторое время Жоффр сместит Ланрезака и назначит командующим Пятой армией Франше д’Эсперэ). Упорное сопротивление французских войск перед фронтом Второй немецкой армии позволило Жоффру выиграть несколько дней для подготовки контрудара.

В то же время немецкое командование считало, что французская армия уже разгромлена, и осталось лишь окружить ее остатки и уничтожить. Вместе с тем немцам следовало принять план дальнейшего наступления.

Составляя план войны на западном фронте, Шлиффен отмечал в меморандуме 1905 года «Война против Франции», что «охватывающее движение» немецких армий на заключительной стадии операции может столкнуться с трудностями. Шлиффен указывал, что если немецкая правофланговая армия станет обходить Париж с запада, то французы получат возможность вклиниться между двумя немецкими армиями, перейдя в наступление из района Парижа, а если немецкая правофланговая армия повернет на юг, оставив Париж справа, то под угрозой может оказаться правый фланг немецкого фронта.

Несомненно, знакомый с предостережениями своего предшественника на посту начальника немецкого Генерального штаба, Мольтке принял решение обойти Париж с запада силами Первой армии, одновременно направив Вторую армию непосредственно на Париж, во избежание контрудара на стыке двух армий. 27 августа Мольтке отдал директиву своим войскам на преследование французских армий и дальнейшее наступление в основном в юго-западном направлении. Первая немецкая армия получила приказ наступать западнее Уазы и Парижа на нижнюю Сену, Вторая армия — на Париж, Третья армия — на Шато-Тьерри, Четвертая армия — на Эперие, Пятая армия — на линию Шалон-сюр-Марн — Витри-ле-Франсуа, Шестая армия — на Невшато, а Седьмая — на реку Мозель. Оперативный замысел начальника немецкого Генерального штаба заключался в том, чтобы охватить оба фланга французской армии, а затем уничтожить ее. В то же время он предусматривал изменить направление общего наступления немецких армий с юго-западного на южное, если французы окажут упорное сопротивление на реках Эна и Марна.

Однако более всего Мольтке рассчитывал на быструю победу. Уверенный в силе немецкой армии, начальник немецкого Генерального штаба 25 августа выделил два корпуса и одну кавалерийскую дивизию для отправки на русский фронт. Правда, к тому его вынудило сложившееся положение в Восточной Пруссии, где в сражении у Гумбиннена русские войска нанесли серьезное поражение Восьмой немецкой армии и добились крупных успехов. Кроме того, Мольтке пришлось выделить 3-й резервный корпус для блокирования Антверпена, 4-й резервный корпус направить в Брюссель для несения гарнизонной службы, а три пехотные бригады и два саперных полка отрядить для штурма Мобежа, оставшегося в тылу немцев. Но, несмотря на уменьшение (почти на одну седьмую) численности наступавших на Западном фронте немецких армий, Мольтке был уверен в победе, по-прежнему рассчитывая широким охватывающим движением правого крыла армий прижать неприятеля к его восточной границе и быстро разгромить всеми немецкими силами.

Директива Мольтке, подписанная им 27 августа, в тот же день была разослана во все немецкие армии, действовавшие на Западном фронте. Однако уже 28 августа командующий Первой немецкой армией генерал фон Клук посчитал целесообразным направить свою армию не на юго-запад, в обход Парижа, а на юг, чтобы оставить столицу Франции справа. Фон Клук исходил из того, что, по его разумению, англичане, разбитые в сражении между Ле-Като и Камбре, не представляют угрозу для его армии, а сам он может ударить во фланг Пятой французской армии и тем самым помочь Бюлову, командующему Второй армией. Мольтке, к тому времени перебравшийся в Люксембург (через некоторое время он перенесет свою штаб-квартиру в Спа, город в Бельгии), согласился с предложением Клука, сообразуясь в то же время и с тем, что, по полученным данным, английская и Пятая французская армии начали отходить на юг, восточнее Парижа. Согласовав свои действия с начальником Генерального штаба и получив задачу обойти левое крыло англо-французских войск, фон Клук развернул свою армию и начал продвигаться на юг, прикрываясь со стороны Парижа лишь 4-м резервным корпусом. Фон Клук, как и Мольтке, не располагал сведениями о том, что северо-восточнее Парижа формируются крупные французские силы.

Тем временем английские и французские войска продолжали отход. Немцы следовали за ними. Обратимся еще раз к записям капитана Блома:

Время от времени передовые части немецких армий вели бон с французскими или английскими арьергардами. 1 сентября у Нери 1-я кавалерийская бригада и конная артиллерийская батарея англичан дали бой 4-й кавалерийской дивизии немцев, в котором немцы понесли большие потери. За этот бой трое наиболее отличившихся английских артиллеристов были награждены Крестами Виктории.

Менее крупные столкновения между передовыми частями немцев и англо-французскими арьергардами происходили практически ежедневно. Французы и англичане взрывали мосты или устраивали засады, немцы, наоборот, наводили переправы или мосты и расчищали наступающим войскам путь, подавляя огневые точки противника. Однако главным для обеих сторон в последнюю неделю августа и в первые дни сентября были долгие переходы, длившиеся, как правило, с раннего утра до глубоких сумерек.

По свидетельству Бена Клаутинга, офицера 4-го драгунского полка англичан, его полк 1 сентября был поднят в 4 часа 30 минут утра, 2 сентября — в 2 часа ночи, 3 и 5 сентября — в 4 часа 20 минут утра, а 6 сентября — в 5 часов. Приведем выдержку из записей Клаутинга:

Пехотинцам было еще труднее. Им приходилось рассчитывать только на свои ноги. Воспользуемся теперь воспоминаниями пехотного офицера одного из французских полков:

30 августа Жоффр объезжал части одной из отступавших французских армий. Вот что пишет об этом один из французских военных историков:

Воспользовавшись этой выразительной иллюстрацией, все же отметим: французы, хотя и отступали, находились на своей территории, а отступая, приближались к продовольственным базам. Немцы, наоборот, отрывались от своих баз. Их суточный рацион был меньше, чем у французов. Однако более всего они, как и их противники, нуждались в полноценном отдыхе. Приведем небольшой рассказ жителя французского городка:

3 сентября командующий Первой немецкой армией фон Клук, временно разместивший свою штаб-квартиру во дворце Людовика XV в Компьене, получил приказ Мольтке изменить направление движения своей армии с южного на юго-восточное, с тем чтобы, взаимодействуя со Второй армией, отрезать английскую и Пятую французскую армии от Парижа. Получив приказ Мольтке, фон Клук двинул армию к Марне, намереваясь форсировать реку и вместе с армией Бюлова осуществить план общего окружения всех французских армий. Однако к этому времени положение коренным образом изменилось. Французы собрались с силами и сами готовились нанести немецким армиям мощный удар, сосредоточив в районе северо-восточнее Парижа крупные силы, нацеленные во фланг и тыл главной немецкой группировки.

Военные историки, комментируя составленный Шлиффеном план войны с Францией, отмечают, что Шлиффен так и не решил окончательно, как осуществить «охватывающее движение» немецких армий, когда те окажутся в непосредственной близости от Парижа: направить правое крыло армий на юго-запад в обход французской столицы или повернуть это крыло на юг, а затем на юго-восток, оставив на время Париж вне зоны военных действий. Исходя из этих соображений, некоторые историки оправдывают решение Мольтке направить правофланговую армию на юго-восток.

Однако такое решение начальника немецкого Генерального штаба оказалось на руку Жоффру. Чем дальше Первая немецкая армия Клука уходила на юго-восток по направлению к Марне, преследуя Пятую французскую армию, тем больше у Жоффра оказывалось пространства для маневрирования и подготовки удара по правому флангу немецких армий силами группировки, формировавшейся на левом крыле французского фронта.

Как мы уже отмечали, в соответствии с общей инструкцией № 2, подписанной Жоффром 25 августа, в создававшуюся ударную группировку должна была войти и новая — Шестая французская армия. К 1 сентября эта армия была почти сформирована. В нее вошли 7-й и 4-й армейские корпуса, взятые из Первой и Третьей армий, а также 55-я, 56-я, 61-я и 62-я резервные дивизии. Командующим Шестой армией Жоффр назначил генерала Монури. Предполагалось, что Шестая французская армия станет взаимодействовать с войсками парижского гарнизона, включавшего в себя 45-ю дивизию (прибывшую из Алжира), 83-ю, 85-ю, 86-ю, 89-ю и 92-ю территориальные дивизии, бригаду спаги и бригаду морских пехотинцев. Командовал парижским гарнизоном генерал-губернатор столицы Франции Галлиени.

Мы уже рассказывали о том, как Жоффр заменял одних военачальников на других, отдавая предпочтение более молодым. Тем не менее он без колебаний назначил шестидесятисемилетнего Монури командующим Шестой армией, а также способствовал назначению шестидссятипятилетнего Галлиени генерал-губернатором французской столицы, который занял свой пост 25 августа, заменив генерала Мишеля. Этим назначениям были и объяснения. И Монури, и Галлиени были энергичными и толковыми командирами, к тому же Галлиенн имел большой боевой опыт, обретенный в колониальных войнах. Вступив в должность генерал-губернатора и ознакомившись с обстановкой, Галлиени уже 26 августа предупредил военного министра Франции Мессими, что в случае осады Парижа гарнизон не сможет оказать длительного сопротивления неприятелю и потребовал подкрепления. Хотя Мессими и не командовал вооруженными силами, он посчитал себя ответственным за неудовлетворительное положение дел с зашитой Парижа и подал в отставку, которая была принята. Военным министром Франции стал Александр Мильеран.

Тем временем Жоффр продолжал готовить новое наступление. В отличие от Мольтке, предпочитавшего руководить своими армиями из Люксембурга, Жоффр часто бывал в войсках. В последних числах августа он побывал в расположении Третьей, Четвертой и Пятой французских армий и наконец еще раз встретился с командующим английской армией фельдмаршалом Френчем. Разговор военачальников и на этот раз оказался трудным. Френч пожаловался на то, что французские армии отступают, не согласовывая с ним своих действий, в результате чего англичанам одним приходится держать оборону. Затем Френч заявил, что его армия нуждается в незамедлительном отдыхе и попытался получить согласие Жоффра на то, чтобы на несколько дней вернуть ее в Англию. Получив отказ, английский фельдмаршал предложил другой вариант: отправить свою армию на отдых за Сену, одновременно переместив пункты снабжения армии из Руана и Гавра в Сен-Назер или Ла-Рошель. Военачальники к соглашению не пришли. Вопрос решил военный министр Великобритании Китченер. По настоянию французского правительства он прибыл в Париж (переправившись через Английский канал на эсминце) и, оценив ситуацию, вынес решение, обязывающее Френча координировать свои действия с французским командованием.

Между тем усилия французского командования принесли плоды. В начале сентября французские армии остановились севернее рубежа, предусмотренного общей инструкцией № 4 от 1 сентября, и развернулись по извилистой линии Верден — Ревиньи — Витри-ле-Франсуа — Фер-Шампенуаз — Сезанн — Куртакон — Париж. На левом крыле французского фронта расположились Шестая, английская и Пятая армии, в центре фронта — Девятая и Четвертая армии, а на правом крыле — Третья армия. Командующим Девятой армией (сформированной 4 сентября) Жоффр назначил Фоша, командира 20-го корпуса Второй армии.

В начале сентября Жоффр сделал еще одно назначение. Вместо Ланрезака он назначил командующим Пятой армией Франше д’Эсперэ. Принять такое решение Жоффру было непросто: Ланрезак был его старым другом. Однако, расценив, что Ланрезак не справился со своими обязанностями, Жоффр посчитал целесообразным заменить его более компетентным и решительным человеком. 3 сентября Жоффр приехал на автомобиле в Сезан, где временно расположился штаб Пятой армии, и объявил Ланрезаку о его смещении с занимаемого поста.

Тем временем Галлиени занимался организацией обороны Парижа на случай осады города неприятелем. Генерал-губернатор обеспечил боеприпасами артиллерию гарнизона (2924 пушки) и лично объездил все окружавшие Париж форты. Кроме того, он приказал заминировать Эйфелеву башню, на верхней платформе которой размещалась радиостанция, а также все мосты через Сену. Наконец, он предписал отправить за пределы Парижа подвижной железнодорожный состав, чтобы тот при неблагоприятно сложившихся обстоятельствах не достался врагу, и распорядился окружить город траншеями. За несколько дней Галлиени превратил Париж в укрепленный лагерь.

Впрочем, непосредственная опасность столице Франции не грозила. Париж прикрывали английская и формировавшаяся Шестая французская армии, а Первая немецкая армия, оставив Париж на западе и форсировав Марну, двигалась на юго-восток к линии Куломье — Монмирай.

Пока Галлиени укреплял Париж, Жоффр занимался доукомплектованием Шестой и Девятой армий. К 5 сентября он дополнил Шестую армию кавалерийским корпусом Сорде и 45-й алжирской дивизией. Сформировал Жоффр и Девятую армию, которой предстояло играть главную роль на центральном участке фронта. В нее пошли 9-й и 11-й армейские корпуса, 18-я и 42-я дивизии, 52-я и 60-я резервные дивизии, а также 9-й кавалерийский корпус. К тому же времени английская армия пополнилась четырьмя бригадами, прибывшими из Англии.

В результате передислокации сил и формирования новых армий французы на участке фронта от Парижа до Эперне развернули Шестую французскую, английскую, а также Пятую и Девятую французские армии в составе 35 пехотных и 8 кавалерийских дивизий. Им противостояли Первая и Вторая немецкие армии, состоявшие из 18 пехотных и 5 кавалерийских дивизий. От Эперне до Вердена французы развернули Четвертую и Третью армии в составе 19 пехотных дивизий и одной кавалерийской дивизии. Этим силам противостояли Третья, Четвертая и Пятая немецкие армии, состоявшие из 26 пехотных дивизий. Жоффр мог быть доволен: на западном крыле фронта французы имели почти двойное превосходство в силах, что позволяло твердо надеяться на успех.

4 сентября в Люксембурге, находясь в штаб-квартире немецкой армии, Вильгельм II с пафосом заявил: «Сегодня тридцать пятый день с начала кампании. Наши войска осаждают Реймс и находятся в пятидесяти километрах от Парижа». В словах кайзера имелся особый смысл. В соответствии с планом Шлиффена, немцы рассчитывали дать решающее сражение французским армиям на сороковой день с начала боевых действий. Этот срок был определен Шлиффеном не случайно: но расчетам немецкого Генерального штаба, другой противник немцев — Россия — мог перейти в тотальное наступление не ранее чем спустя сорок дней после начала общей мобилизации армии. Полагаясь на план Шлиффена и исходя из положения немецких войск на Западном фронте, Вильгельм II рассчитывал на скорую победу над французскими армиями.

Однако уже в тот же день начальник немецкого Генерального штаба Мольтке, обеспокоенный усилением левого фланга французских армий, приказал Первой и Второй армиям развернуться на юго-запад и перейти к обороне. В то же время Третья, Четвертая и Пятая немецкие армии получили приказ продолжить наступление в южном и юго-восточном направлениях и совместно с Шестой и Седьмой армиями окружить правофланговые французские силы в районе Вердена. 5 сентября Мольтке пришлось признать: «Противник уклонился от охватывающего наступления наших Первой и Второй армий и сумел в районе Парижа развернуть крупные силы, нацеленные против нашего правого фланга».

Как видно из приказов и признания Мольтке, план Шлиффена, на который так надеялись немцы во главе с кайзером, потерпел неудачу. Немцам не удалось охватить левое крыло неприятеля и оттеснить все французские армии к швейцарской границе, чтобы там разгромить их в одном крупном сражении. Мольтке пришлось поставить перед своими войсками другою, менее важную задачу: окружить только правофланговые французские армии.

Вместе с тем в начале сентября французы тоже были готовы перейти в наступление. 4 сентября Жоффр подписал общую инструкцию № 6, заявив: «Наша задача заключается прежде всего в том, чтобы использовать уязвимое положение Первой немецкой армии и, оттеснив ее от Парижа, охватить правый фланг немецкого фронта». Согласно подписанной Жоффром инструкции, Шестая французская армия получила приказ форсировать Урк приток Марны, и ударить в правый фланг Первой немецкой армии. Английская, Пятая и Девятая французские армии получили приказ наступать в северном правлении. Перед Четвертой французской армией была поставлена задача сковывать действия неприятеля, a Третьей французской армии поручалось ударить в левый, фланг немецкого фронта. Таким образом, французы тоже поставили себе целью окружить противника. Начало наступления Жоффр назначил на 6 сентября.

Характер местности, на которой предстояло наступать французским войскам, в основном благоприятствовал маневрированию. Небольшие реки — Урк, правый приток Марны, а также Гранд-Морен и Пти-Морен, левые притоки Марны, — не являлись труднопреодолимыми препятствиями. Лишь Сен-Гондские болота, тянувшиеся вдоль фронта Девятой армии (о них мы еще расскажем подробнее), представляли более серьезную преграду.

Утром 5 сентября Шестая французская армия под командованием генерала Монури начала движение на северо-восток от Парижа, чтобы на следующий день занять у Урка отведенные ей позиции, с которых предстояло начать наступление. Однако на пути французов оказался 4-й немецкий резервный корпус, прикрывавший Первую немецкую армию со стороны французской столицы. Командовал корпусом генерал фон Гронау. Днем 5 сентября командир вернувшегося с патрулирования отряда кавалеристов доложил фон Гронау о замеченных крупных французских силах перед фронтом корпуса. Расценив наступление французских войск как серьезную угрозу правому флангу Первой немецкой армии, фон Гронау принял мужественное решение: атаковать неприятеля, обладающего превосходящими силами.

Когда передовые части армии Монури — 55-я и 56-я резервные дивизии и марокканская бригада — подошли к Урку, они неожиданно были атакованы немцами. На французов обрушился артиллерийский, пулеметный и ружейный огонь. Французские части перешли к обороне.

Бой прекратился только вечером, когда фон Гронау решил отойти в исходное положение, посчитав, что отвел неожиданную угрозу правому флангу Первой немецкой армии, штаб которой получил донесение о наступлении крупных французских сил.

Жоффр планировал начать фронтовую наступательную операцию союзников (которая в исторической литературе получила название «Марнская битва») 6 сентября, однако первый бой с немцами произошел на день раньше и не по тому плану, который разработал главнокомандующий французскими армиями. Действительно, наступление армии Монури не только не застало врасплох Первую немецкую армию, но и было на время приостановлено. У немцев появилась возможность принять контрмеры. Посмотрим, как они воспользовались этой возможностью.

Получив сообщение о бое корпуса фон Гронау с французами, командующий Первой немецкой армией Клук, исходя из того, что боевые действия на правом крыле его армии являются осуществлением намерений французского командования произвести охват правого фланга всего немецкого фронта, утром 6 сентября направил свой 2-й корпус из-за Марны к месту сражения западнее реки Урк на усиление своего правого фланга. Клук этим не ограничился. Рассудив, что положение его армии осложняется, 7 сентября он послал к Урку 4-й корпус, а на следующий день снял с южного участка фронта еще два корпуса — 3-й и 9-й, — направив их также к Урку.

Перебросив четыре корпуса на другой участок фронта, фон Клук произвел значительную перегруппировку сил своей армии. Сравним принятое им решение с действиями главнокомандующего французской армии Жоффра, который в конце августа и начале сентября также занимался перемещением войск. Как мы уже говорили, Жоффр к 5 сентября сформировал две новые армии — Шестую и Девятую, — укомплектовав их войсками, взятыми из других армий. Но этими другими армиями были те, которые держали оборону на правом фланге французского фронта, укрепившись за Маасом и Мозелем. В районе сосредоточения этих французских армий линия фронта была устойчивой, немецкого наступления не предвиделось. Таким образом, действия Жоффра были вполне оправданы.

Вряд ли то же можно сказать о действиях Клука. В результате перегруппировки сил Первой немецкой армии между смежными флангами Первой и Второй армий образовался разрыв. Определив, что его правый фланг оказался открытым, командующий Второй армией Бюлов отвел свои правофланговые части на север к Монмираю, еще более увеличив разрыв между своей армией и армией Клука. В результате решений, принятых Клуком и Бюловым, на участке фронта английской армии шириной около 35 миль остались лишь кавалерийские части Первой и Второй армий. Правда, в некоторой степени решения Клука и Бюлова можно объяснить тем, что оба немецких военачальника не считали англичан серьезным противником и полагали, что те не решатся на наступление.

В рассуждениях Клука и Бюлова была доля истины. Действительно, английская армия порой проявляла инертность и нерешительность. Иной раз она оставляла занятые позиции без насущной необходимости и, как мы уже отмечали, попытки Жоффра побудить англичан хотя бы к кратковременной стабилизации фронта не всегда достигали цели. Однако причиной тому была не плохая боеспособность английской армии. В бою английские солдаты показали превосходную выучку и храбро сражались. Осторожность проявлял Френч. Принимавший участие в небольших колониальных войнах империи, английский фельдмаршал, оказавшись в непривычных условиях, не сумел проявить большого полководческого искусства: действовать против сильной регулярной армии неприятеля оказалось сложнее. Большие потери, которые понесли англичане в бою у Монса и в сражении между Ле-Като и Камбре, обескуражили Френча. Причину своих неудач он видел в необоснованных действиях Пятой французской армии Ланрезака, которая отступила от Самбры, оставив англичан прикрывать свой отход. 30 августа Френч в донесении военному министру Великобритании Китченеру написал: «Моя вера в то, что французское командование сумеет выиграть кампанию, с каждым днем уменьшается». В то же время Френч полагал, что его армии следует отдохнуть и, как нами уже тоже упоминалось, пытался получить согласие Жоффра на временное возвращение своей армии в Англию или на отвод ее на несколько дней в тыл, за Сену.

Сомневаясь в победе французов, Френч не верил и в успех своей армии. Даже после вмешательства Китченера, приехавшего в Париж, английский фельдмаршал не утратил пораженческих настроений. Не вдохновила его и полученная им от Жоффра 4 сентября общая инструкция № 6, хотя она и представляла собой хорошо разработанный план тотального наступления. Английского фельдмаршала вразумил Жоффр. 5 сентября он в очередной раз приехал в штаб Френча. Разговор с английским фельдмаршалом опять оказался трудным, и не только потому, что Жоффр не говорил по-английски, а Френч по-французски. Френч вновь стал жаловаться на усталость английской армии и слабое взаимодействие с командующими французских армий. И все же Жоффру удалось воодушевить Френча на активные действия.

Английская армия, которой предстояло наступать в полосе между Шестой и Пятой французскими армиями, в это время находилась в арьергарде левого крыла французского фронта. Англичане начали продвигаться вперед, но, хотя и не встретили на пути неприятеля, двигались не так быстро, как того требовала оперативная обстановка. Медлительность англичан оказалась на руку Клуку, который, как мы уже о том рассказали, перебросил четыре корпуса своей армии на усиление своего правого фланга. Заметим, что 3-му и 9-му корпусам, чтобы выйти на отведенные им позиции, пришлось преодолеть немалое расстояние. Так, 9-й корпус совершил марш-бросок на 40 миль.

Когда Шестая французская армия подошла к правому флангу армии Клука, она натолкнулась на упорное сопротивление немцев, успевших к этому времени развернуть западнее Урка три своих корпуса. Мало того, вскоре немцы перешли в наступление, но и они не добились успеха. Немецкая атака была остановлена 45-м артиллерийским дивизионом, которым командовал полковник Нивель (впоследствии главнокомандующий французской армией). Позиции французской артиллерии были хорошо укрыты, кроме того, Нивель удачно расположил батареи. Оказавшись под губительным артиллерийским огнем, немецкие пехотинцы прекратили атаку и отошли.

Вместе с тем, обеспокоенное положением дел на левом участке фронта, французское командование приняло решение усилить Шестую армию. Из Парижа на тысяче двухстах такси в расположение войск Монури была переброшена пехотная бригада парижского гарнизона, что стало первым в военной истории случаем использования автомобильного транспорта для перевозки войск. Со временем этот случай оброс легендами.

Однако, несмотря на полученное подкрепление, Шестая французская армия не сумела развить наступление. 8 сентября командующий Первой немецкой армией Клук принял решение утром 9 сентября перейти в контрнаступление в юго-западном направлении. Однако, как мы скоро увидим, его планы осуществились не полностью. Как мы уже отметили, в результате перегруппировки сил сначала Первой, а затем и Второй немецких армий между их смежными флангами образовался разрыв, а на участке против фронта английской армии остались лишь кавалерийские части: 2-я и 9-я дивизии. По существу, взаимодействие между Первой и Второй немецкими армиями оказалось нарушенным. Этим обстоятельством и воспользовались французы.

Пока Шестая французская армия вела бои у Урка с армией Клука, Пятая французская и английская армии продвигались вперед. 7 сентября фланги Шестой французской, английской и Пятой французской армий сомкнулись, в результате чего установился непрерывный фронт трех армий левого крыла союзных сил. 8 сентября английская армия подошла к Марне, а Пятая французская армия — к Монмираю. В тот же день две дивизии армии Д’Эсперэ зашли в тыл правого фланга Второй немецкой армии, что вынудило Бюлова отвести свой правый фланг к северу. Разрыв между его войсками и армией еще более увеличился. Путь для наступления французских войск был открыт.

В ночь на 9 сентября английская и Пятая французская армии вклинились между Первой и Второй немецкими армиями, что стало неожиданностью для Клука, собравшегося утром перейти в контрнаступление. В результате наступления союзных армий правый фланг немецкого фронта распался на три части. Первая немецкая армия оказалась зажатой между Шестой французской и английской армиями, правый фланг Второй немецкой армии отступал к Марне, а войска ее левого фланга остались у Сен-Гондских болот, где, взаимодействуя с Третьей армией Гаузена, вели бои с Девятой французской армией Фоша.

Местность, на которой происходила Марнская битва представляет из себя обширную низменность, изрезанную речными долинами. В этой местности, богатой сельскохозяйственными угодьями, кроме самой Марны, протекают реки Урк (правый приток Марны), Гранд-Морен и Пти-Морен (левые притоки Марны), Эна и Лет (левые притоки Уазы), а также Вель (левый приток Эны). Все реки, как и небольшие леса, не представляли из себя труднопреодолимых препятствий. Единственной серьезной преградой для маневрирования, как мы уже отмечали, являлись Сен-Гондские болота. Шириной до трех километров, они тянулись вдоль фронта Девятой французской армии на девятнадцать километров и были непроходимыми вне пяти небольших дорог. Северный берег болот круто возвышался на 100–150 м и, таким образом, являлся удобным оборонительным рубежом.

Этот рубеж защищали войска левого фланга Второй немецкой армии Бюлова, а также части Третьей немецкой армии Гаузена. Перед Девятой французской армией Фоша, подошедшей к Сен-Гондским болотам 6 сентября, стояла задача прикрывать правый фланг Пятой французской армии, перешедшей в наступление против армии Бюлова. Для решения этой задачи Фош принял решение предпринять активные боевые действия на своем левом фланге. На других участках своего фронта Фош решил ограничиться артиллерийским обстрелом противника, введя в бой батареи, установленные у южной кромки болот. 6 сентября по приказу Фоша часть войск 9-го армейского корпуса, а также марокканская и 42-я дивизии перешли в наступление. Однако уже на следующий день французы были отброшены к исходным позициям.

Посчитав, что противник выдохся, командующий Третьей немецкой армией Гаузен принял решение внезапно атаковать ночью французов силами четырех дивизий: 1-й и 2-й гвардейских, 42-й и 23-й резервной. Наступление удалось лишь частично. Немцы форсировали болото и отбросили правофланговые части армии Фоша на пять километров, а на центральном участке фронта захватили инициативу. На правом фланге немецким войскам успех не сопутствовал: левый фланг армии Фоша стойко удерживал занятые позиции.

Вечером 8 сентября Фош, собрав офицеров штаба, оценил ситуацию так: «На центральном участке фронта мы еле держимся, правый фланг отступает, и потому нам остается только одно: перейти в наступление». Возможно, эта парадоксальная фраза, переданная войскам, воодушевила французов. 9 сентября армия Фоша, усиленная подошедшими частями Пятой французской армии, перешла в контрнаступление на своем правом фланге. К концу дня немцы были отброшены за Сен-Гондские болота. Таким образом, бои, имевшие место с 6 по 9 сентября у Сен-Гондских болот, не принесли успеха ни одной из сторон. 9 сентября и французы, и немцы закрепились на тех позициях, которые они занимали три дня назад.

Между тем Первая немецкая армия Клука, хотя и потеряла взаимодействие со Второй армией Бюлова (9 сентября разрыв между этими двумя армиями увеличился до 40 миль), оставалась боеспособной и представляла из себя реальную силу на правом фланге немецкого фронта. Войска Клука, превосходившие численностью Шестую французскую армию Монури, продолжали угрожать французам как с севера, так и с юга. Несмотря на наступление английской и Пятой французской армий в полосе между его левым флангом и правым флангом армии Бюлова, Клук не отказался от намеченного удара по армии Монури, надеясь взять французов в кольцо. Благодаря перегруппировке сил, Клук имел явное численное, превосходство на севере. Исходя из этого обстоятельства, Клук утром 9 сентября бросил в бой два своих корпуса: 3-й под командованием фон Арнима и 9-й под командованием фон Кваста. Преодолев незначительное сопротивление дивизионов конной артиллерии 1-й и 3-й французских кавалерийских дивизий, немецкие войска начали быстро продвигаться вперед. В полосе наступления оказалась только 61-я резервная дивизия неприятеля. Французские пехотинцы не сумели отбить атаку и в панике отступили.

В результате успешных действий 3-го и 9-го корпусов, перед армией Клука открылась хорошая перспектива дальнейшего наступления. До Парижа оставалось лишь 30 миль. Воодушевленный успехом, Клук намеревался зайти в тыл левофланговым союзным армиям. Однако ему пришлось отказаться от своих планов. 9 сентября в 2 часа пополудни командующий Первой немецкой армией получил приказ отступить на север за Марну. В тот же день аналогичный приказ получили командующие Второй и Третьей немецкими армиями Бюлов и Гаузен. Таким образом, замысел немецкого командования победить Францию в ходе быстротечной войны рухнул окончательно. План Шлиффена грандиозным охватывающим движением прижать французскую армию к ее восточной границе и уничтожить в одном крупном сражении потерпел крах.

Инициатором отступления немецких армий стал подполковник Рихард Хенч, которого Мольтке, наделив самыми широкими полномочиями, послал в штабы Пятой, Четвертой, Третьей, Второй и Первой армий для ознакомления со сложившейся обстановкой и выработки дальнейшего плана действий.

Подполковник Хенч в мирное время был начальником оперативного отдела немецкого Генерального штаба, а сразу после указа о полной мобилизации армии стал начальником разведывательного отдела штаба верховного главнокомандующего немецкой армией. После Первой Мировой войны многие военные историки высказывали явное удивление, что военный столь низкого звания мог кардинально изменить положение на немецко-французском фронте, добавляя при этом, что Хенч во время войны был офицером разведки, а разведчиков в те времена в немецких штабах воспринимали лишь как терпимых подручных. Да и в наши дни историки удивляются тому факту, что подполковник был облечен столь высокими полномочиями.

Выскажем свою точку зрения. Прежде всего, отметим, что Мольтке в ходе военных действий не вступал в непосредственное управление войсками, предоставляя командующим армиями действовать по своему усмотрению. К примеру, за все время Марнской битвы немецкое командование отдало войскам очень мало оперативных распоряжений. Связь между штаб-квартирой Мольтке, находившейся в Люксембурге, и штабами армий, равно как и связь по фронту между армиями, была налажена слабо. Исходя из перечисленных обстоятельств, можно не удивляться тому, что Мольтке, обеспокоенный положением дел на Западном фронте, послал в войска свое доверенное лицо. Скажем также, что Хенч стал этим доверенным лицом не случайно. Он был инициативным и грамотным офицером, закончившим Военную академию. Кроме того, он имел большой опыт оперативной работы. Если добавить, что Хенч был в дружеских отношениях с Мольтке и Бюловым, то станет понятно, почему начальник немецкого Генерального штаба остановил свой выбор на Хенче.

Хенч выехал из Люксембурга на автомобиле в 11 часов утра 8 сентября в сопровождении капитанов Копнена и Кохипа.

В тот же день он последовательно побывал в штабах Пятой, Четвертой и Третьей армий и обсудил оперативную обстановку с командующими этими армиями кронпринцем Вильгельмом, герцогом Альбрехтом и генералом Гаузеном. По заключению Хенча, позиции этих армий были устойчивы, за исключением обнаженного правого фланга армии Гаузена. Тем не менее Хенч счел возможным радировать Мольтке: «Оперативная обстановка на фронте Третьей армии опасений не вызывает».

В тот же день вечером Хенч приехал в штаб Второй армии. На состоявшемся совещании оперативную обстановку обрисовал Бюлов. Сообщив, что между его правым флангом и левым флангом армии Клука образовался большой разрыв, куда вклинились союзные армии, Бюлов сделал упор на то, что инициатива на правом фланге немецкого фронта перешла к неприятелю, который может теперь действовать по своему усмотрению: то ли ударить в левый фланг армии Клука, то ли нанести удар по правому флангу Второй армии. Резюмируя, Бюлов высказал мысль, что наилучшим решением в создавшейся ситуации является отступление правофланговых немецких армий, которые, отступив, смогут выровнять фронт и закрепиться на новых позициях. Хенч согласился как с доводами, так и с предложением Бюлова. Утром 9 сентября он выехал в штаб Первой армии, предварительно сообщив Бюлову, что станет рекомендовать Клуку оставить свои позиции и начать отступление. Вскоре после отъезда Хенча Бюлову доложили, что, по данным воздушной разведки, в полосе между Первой и Второй армиями по направлению к Марне четырьмя колоннами двигаются неприятельские войска. Бюлов связался с командующими Первой и Третьей армиями и, сославшись на достигнутую с Хенчем договоренность, а также на полученное донесение, сообщил Клуку и Гаузену, что начинает отход.

Хенч вернулся в Люксембург в 2 часа дня 10 сентября уже после того, как Мольтке, исходя из донесений своего доверенного лица и руководствуясь собственными соображениями, отдал приказ Клуку, Бюлову и Гаузену начать отступление. Утром 11 сентября Мольтке решил лично посетить штабы Третьей, Четвертой и Пятой армий. Сначала он побывал в штабе кронпринца Вильгельма, затем в штабе Гаузена, армия которого уже начала отступление, и, наконец, в штабе герцога Альбрехта. Находясь в штабе Четвертой армии, Мольтке получил донесение Бюлова, который, сославшись на данные воздушной разведки, сообщил о вероятном ударе французских войск в правый фланг Третьей армии Гаузена. Получив эту информацию, Мольтке принял решение отвести назад еще две армии: Четвертую и Пятую. Последовал приказ, санкционировавший отход к реке Эне, в районе которой Мольтке собирался выровнять фронт.

Немецкие войска перешли к отступлению в полосе около 250 миль, оставляя территорию, занятую ими в результате двухнедельных кровопролитных боев. Приказ об отступлении стал последним распорядительным документом, подписанным Мольтке как начальником немецкого Генерального штаба. 14 сентября под предлогом болезни он был отстранен от занимаемой должности, а на его место назначен военный министр генерал Эрих фон Фалькенгайн.

Отступление немцев стало для французов полной неожиданностью. Об отходе немецких войск они узнали лишь в ночь на 10 сентября из перехваченных радиограмм неприятеля. Преследование противника началось только вечером 10 сентября. Промедление французов позволило немецким войскам почти беспрепятственно отойти на отведенные им позиции и за два дня (12 и 13 сентября) закрепиться на них. Первая немецкая армия расположилась на высотах на правом берегу Эны от Намселя до Вайи, Вторая армия — на северном берегу Веля, Третья армия — в районе Реймса. Четвертая и Пятая армии заняли последовательные позиции восточнее левого фланга Третьей армии. Между Первой и Второй армиями все еще оставался разрыв шириной около 25 миль, прикрытый слабыми силами.

Немецкие войска сумели хорошо укрепиться на занятых ими позициях, создав систему траншей с блиндированными ходами сообщения. В земляных работах принимали участие немецкие инженерные части. Заметим, в годы Первой Мировой войны в состав немецкой армии входили 36 инженерных батальонов, в то время как во французской армии насчитывалось только 26 таких батальонов. Добавим: если французы, переходя к обороне, часто довольствовались простыми окопами, то немцы, чтобы обезопасить себя от прорыва передней линии, возводили несколько линий траншей, составлявших целую оборонительную систему. Искусству возведения оборонительных сооружений немцы учились еще до войны на маневрах. По свидетельству иностранных наблюдателей, присутствовавших на довоенных маневрах немецкой армии, уже с 1906 года оборонительные позиции немецкой пехоты состояли из нескольких взаимосвязанных линий траншей с проволочными заграждениями по фронту. Уроки англо-бурской войны пошли на пользу не одним англичанам.

Когда союзные армии подошли к позициям немцев, перед ними почти по всему фронту тянулись траншеи, огороженные колючей проволокой. Траншеи шли от Эны к Велю, затем уходили на юго-запад к Вердену, оттуда — к Мерту, а затем еще дальше — к Вогезам и швейцарской границе в районе Базеля.

Раз уж мы проследили за всей линией оборонительных сооружений немецких войск, уместно сказать, что на южном крыле французско-немецкого фронта в период Марнской битвы происходили бои только местного значения. Первая и Вторая французские армии, как и Шестая немецкая армия, были сильно ослаблены: часть их войск была переброшена на северный и центральный участки фронта.

А теперь вернемся на Эну. Союзное командование, ободренное неожиданным благоприятным поворотом событий, рассчитывало на новый успех. Заместитель начальника английского Генерального штаба Вильсон считал, что союзные армии сумеют оттеснить немцев за бельгийско-германскую границу за месяц. Еще более оптимистично был настроен заместитель начальника французского Генерального штаба Вертело. Он полагал, что Бельгия будет очищена от немецких войск за три недели. Как мы вскоре увидим, оба они ошибались.

Условия для наступления были довольно сложными. Союзным войскам предстояло преодолеть Эну, широкую и глубокую реку, противоположный берег которой изобиловал возвышенностями и благоприятствовал ведению обороны. К тому же, как мы уже отметили, позиции немцев были сильно укреплены. Наконец, немцы имели возможность, при необходимости, оперативно перемещать войска вдоль линии фронта по проходившей по их берегу дороге Шемн-де-Дам («Дамской дороге», построенной при Людовике XV для его дочерей).

Первой — 12 сентября — перешла в наступление 11-я пехотная бригада английской армии. Англичанам удалось отыскать у Венизеля уцелевший мост через реку (большинство мостов немцы взорвали) и, преодолев сопротивление неприятеля, закрепиться на северном берегу Эны. На следующий день части Шестой французской армии попытались форсировать Эну у Компьеня, имея задачу охватить правый фланг Первой немецкой армии, однако их попытка закончилась неудачей. Более успешно 13 сентября действовала Пятая французская армия. Ее части сумели форсировать реку и вклиниться в разрыв между Первой и Второй немецкими армиями. В тот же день французы заняли Берри-о-Бак, но дальше продвинуться не смогли. Наступление армии д’Эсперэ было остановлено немецкими войсками, переброшенными из Мобежа (взятого немцами 8 сентября), и частями вновь сформированной Седьмой армии. Остановив наступление французских войск, немцы наконец закрыли разрыв между Первой и Второй армиями.

Некоторых успехов французы добились и на центральном участке фронта. 12 сентября французские войска взяли Реймс. Отступая, немцы подвергли город интенсивной бомбардировке, при этом пострадал кафедральный собор, памятник архитектуры XIII века (известный не только как шедевр готического искусства, но и тем, что около него установлен памятник Жанне д’Арк).

Убедившись, что немцы дальше отступать не намерены, Жоффр 14 сентября принял решение прекратить наступление в районе Эны и приказал закрепиться на захваченных рубежах. Вместе с тем 17 сентября Жоффр дал указание командующим армиями время от времени переходить к активным боевым действиям, с тем чтобы не предоставлять немцам возможности перебрасывать войска на другие участки фронта. И все же с 14 сентября французские армии на всем фронте от Эны до швейцарской границы перешли в основном к оборонительным действиям и удержанию за собой тех позиций, которые им удалось захватить к этому дню.

Однако Жоффр не отказался вовсе от наступления. Он принял решение активизировать левое крыло своих армий и предпринять очередную попытку обойти правый фланг неприятеля. С этой целью французское командование 18 сентября приступило к формированию в районе юго-западнее Нуайона новой Второй армии в составе четырех корпусов, взятых из Шестой, Первой и бывшей Второй армии. Командующим формировавшейся армии был назначен генерал Кастельно.

Решение Жоффра обойти правый фланг неприятеля было осмысленным. Западнее Уазы крупных немецких сил не было. Однако план Жоффра не стал секретом для немцев. Получив сведения о концентрации французских войск правее своего открытого фланга, начальник немецкого Генерального штаба Фалькенгайн принял решение перебросить к этому флангу дополнительные войска, чтобы не только воспрепятствовать маневру французов, но и обойти с севера левофланговую французскую армию. Однако, прежде чем рассказать о дальнейших событиях на французско-германском фронте, напомним о том, что в тылу немцев осталась бельгийская армия, сосредоточенная в Антверпене.

Командующий бельгийской армией король Альберт, исходя из того, что город блокируют незначительные немецкие силы, 24 августа предпринял попытку прорвать блокаду и ударить в тыл немцам. Бельгийские войска начали продвигаться к Малину. Однако уже 27 августа немцы силами 3-го резервного корпуса и дивизии морских пехотинцев не только остановили бельгийцев, но и вынудили их вернуться в Антверпен. 9 сентября Альберт предпринял новое наступление, на этот раз в сторону Вильвоорда, но и эта попытка разбить блокировавшие Антверпен войска закончилась неудачей. 27 сентября бельгийцы снова попытались перейти в наступление, и опять безуспешно; немцы подтянули к Антверпену крупные силы.

А теперь посмотрим, что вышло из замыслов Жоффра и Фалькенгайна. 21 сентября Вторая французская армия начала наступление западнее Уазы с целью обойти правофланговую немецкую армию. Однако успех ей не сопутствовал. Немцы остановили французов силами частей Первой армии, оперативно переброшенных навстречу противнику. И все же Жоффр не отказался от намеченного им плана зайти в тыл правофланговой немецкой армии. Не отказался от своего плана и Фалькенгайн. В конце сентября и в первой половине октября и французы, и немцы пытались по очереди охватить открытый фланг неприятеля, для чего перебрасывали с разных участков фронта все новые и новые силы к своим открытым флангам западнее Уазы. Но ни Жоффру, ни Фалькенгайну не удавалось добиться намеченной цели. Войска вели бои на новых участках фронта и в борьбе за выигрыш фланга постепенно продвигались к Северному морю. Все эти действия впоследствии вошли в историю как «Бег к морю».

25 сентября французское командование приступило к формированию севернее Соммы, в районе Арраса, новой, Десятой армии под командованием генерала Модюи. 30 сентября эта армия, состоявшая из 10-го и 11-го корпусов, одной пехотной дивизии и двух территориальных дивизий, вышла к Скарпу, притоку Шельды. Цель армии Модюи была та же: охватить открытый фланг неприятеля. Однако и на этот раз французы не добились успеха, армию Модюи встретила новая Шестая немецкая армия, состоявшая из трех корпусов: гвардейского, 4-го и 1-го резервного. Согласно замыслу Фалькенгайна, Шестая армия должна была обойти армию Модюи с севера и наступать в направлении Английского канала. В то же время немецкое командование направило к Лиллю восемь кавалерийских дивизий все с той же задачей: наступать к морю. Захват северного французского побережья открывал перед немцами новую перспективу: идти на Париж, оставив французскую армию на востоке.

Вместе с тем, чтобы обезопасить свой тыл, немецкое командование приняло решение овладеть Антверпеном, представлявшим из себя хорошо укрепленную крепость. Город был окружен крепостной стеной, перед которой находились два пояса фортов. Каждый форт был вооружен восемью орудиями, расположенными под броневыми колпаками или во вращающихся бронированных башнях. Как мы уже отметили, 27 сентября к Антверпену подошли крупные немецкие силы. Этими силами была армейская группа под командованием генерала Безелера. В распоряжении немцев имелись тяжелые орудия, во многом определившие успех немецких войск при штурме Льежа и Намюра. После бомбардировки фортов войскам Безелера 3 октября удалось прорвать внешний пояс оборонительных сооружений бельгийской крепости. 4 октября немцам оказала упорное сопротивление английская дивизия морских пехотинцев (высадившаяся 19 сентября в Дюнкерке и переброшенная оттуда в Антверпен по железной дороге). Но уже на следующий день немцы преодолели второй пояс фортов, после чего обрушили огонь тяжелых орудий на крепостную стену. Гарнизон крепости и полевые войска начали покидать город. 10 октября крепость пала. Генерал Дегиз, комендант Антверпена, отдал свою саблю немецкому полковнику. При генерале оставались только сержант и денщик. Бельгийская армия вместе с английскими пехотинцами отошла к Изеру, причем английские войска дошли до устья этой реки, выйдя к Ньюпору. Бельгийское правительство переехало в Гавр.

Однако других успехов немцам добиться не удалось. Наступление Шестой армии было остановлено частями Третьей французской армии, а наступление немецких кавалерийских дивизий в районе Лилля было отбито 21-м французским корпусом, который поддерживали кавалерийские части.

Во второй половине октября 1914 года боевые действия между немецкими войсками и союзными армиями велись во Фландрии. Местность, ставшая ареной новых боев, представляла собой обширную низменность (марши), раскинувшуюся по обе стороны французско-бельгийской границы между Северным морем и Лисом, левым притоком Шельды. В этой местности и по сей день вдоль берега моря тянутся песчаные дюны, соединенные плотинами для защиты маршей от наводнений, а сами марши прорезаны осушительными каналами. В районе Ипра, между Лисом и Изером, низменность сменяется цепью холмов (Ипрской возвышенностью). В основном местность, на которой развернулись бои, была труднопроходимой для войск. В долинах передвижение в сырое время года было возможно лишь по дорогам, пролегавшим по искусственным насыпям.

С 8 по 19 октября во Фландрию была переброшена английская экспедиционная армия, состоявшая к этому времени из пяти корпусов. Основные силы английской армии 14 октября подошли к Ипру.

Правый берег Изера от Диксмюда до Ньюпора (участок протяженностью в 10 миль) заняла бельгийская армия, состоявшая из шести пехотных и двух кавалерийских дивизий общей численностью около 60 000 человек. В боях с немцами на Изере бельгийцы потеряли треть своей армии. 22 октября немцы форсировали реку и закрепились на ее левом берегу. Не имея достаточных сил Для обороны, король Альберт, главнокомандующий бельгийской армией, принял решение затопить низменный левый берег Изера морскими водами, открыв шлюзы во время прилива. 27 октября, после того как бельгийская армия была отведена на тянувшуюся вдоль реки железнодорожную насыпь, шлюзы открыли, и вода мощным потоком хлынула на позиции немцев, образовав разлив между Ньюпором и Диксмюдом. (С этого времени бои на Изере прекратились).

К югу от Диксмюда, между Изером и Ипром, занимали позиции части французской армии: морская бригада, две территориальные и четыре кавалерийские дивизии. Переброшенные к Ипру части английской армии — шесть пехотных дивизий, одна резервная дивизия и три кавалерийские дивизии — заняли фронт между Ипром и Ла-Бассе (на Ипрской возвышенности) в полосе протяженностью около 35 миль. Командующий английской армией фельдмаршал Френч рассчитывал и на подкрепление: к линии фронта направлялся передовой кавалерийский отряд индийской армии, В дальнейшем ожидалось и прибытие более крупных индийских сил; четырех пехотных и двух кавалерийских дивизий. Части индийской армии составляли индусы и англичане (в соотношении 3:1), а также турки.

Располагая крупными силами, английский фельдмаршал расстался со своей неуверенностью и если совсем недавно он сначала высказывал пожелание предоставить английской армии отдых, а затем предлагал переместить ее в район побережья, обосновывая это необходимостью быть ближе к английским базам и иметь более короткие и безопасные пути сообщения с Англией, то теперь он был полон надежд перейти вместе с французами в наступление и занять Лилль, крупный промышленный центр Бельгии, а затем и Брюссель. Надежды Френча разделял Фош, назначенный командующим северным крылом французских армий. Однако ни Френч, ни Фош не располагали сведениями о том, что западнее Брюсселя разворачивается Шестая немецкая армия, состоявшая к этому времени из одиннадцати дивизий, 3-го резервного корпуса (отличившегося при штурме Антверпена) и восьми резервных дивизий.

Эти резервные дивизии состояли из добровольцев: студентов (освобождавшихся в Германии от военной службы), выпускников средних школ и лиц, не призывавшихся по каким-либо причинам в армию, но способных носить оружие. Отметим среди добровольцев двоих: выпускника средней школы Эрнста Юнгера, ставшего впоследствии известным писателем, и не подлежавшего призыву в армию по болезни Адольфа Гитлера, будущего главу Третьего рейха. Чтобы попасть на фронт, Гитлер написал письмо королю Баварии и по его дозволению был зачислен в 6-ю Баварскую резервную дивизию. Юнгер оказался в рядах 44-й резервной дивизии. Попавшие на фронт добровольцы успели получить только начальную военную подготовку, пройдя двухмесячное обучение в лагерях под руководством сержантов (в основном призванных в армию школьных учителей-резервистов). Всего в октябре 1914 года в Германии были сформированы тринадцать резервных дивизий, укомплектованных добровольцами. Две из них были отправлены на Восточный фронт, одна — в Лотарингию, а десять — оказались во Фландрии. Попавшие во Фландрию добровольцы в двадцатых числах октября вступят в бой с частями английской регулярной армии между Лангемарком и Ипром.

Бои во Фландрии, начавшиеся с «Бега к морю», продолжались до 22 ноября. С середины октября германское командование стремилось осуществить новый стратегический замысел: захватить французские порты на берегу пролива Па-де-Кале. Этот план был нацелен главным образом против Англии, поскольку захват северного французского побережья нарушал бы морские коммуникации английской армии, что могло повлиять на дальнейшее участие этой страны в войне. В то же время немцы не отказались от наступления на Париж и и случае успеха во Фландрии рассчитывали развить наступление на столицу Франции с севера. Надеялись на успех и союзники, поставившие себе целью наступать на Брюссель.

Со второй половины октября бои во Фландрии происходили главным образом в четырех местах; на Изере, где предпринятое немцами наступление не принесло им ожидаемых результатов вследствие произведенного бельгийцами наводнения вдоль реки), между Диксмюдом и Ипром (где французам, поначалу помышлявшим о наступлении, пришлось вести трудную оборону), у Ипра (между частями английской армии и немецкими добровольцами) и в районе южнее Ипра (между правым крылом английской армии и частями Шестой немецкой армии). Англичане, сражавшиеся осенью 1914 года во Фландии, назвали все эти бои — за исключением тех, что велись между немцами и бельгийцами на Изере, — «Первым сражением при Ипре».

13 октября англичане силами 2-го, 3-го и 4-го корпусов начали наступать из района Ипра в восточном направлении. Однако добиться успеха англичанам не удалось. Немцы бросили в бой 7-й, 13-й, 14-й и 19-й армейские корпуса и не только отбили наступление неприятеля, но и заставили его отступить. 4-й английский корпус, состоявший из 7-й пехотной и 3-й кавалерийской дивизий, отошел к самому Ипру, с трудом сдерживая атаки противника. Положение спас переброшенный к Ипру 1-й армейский корпус под командованием генерала Дугласа Хейга. Продвижение немецких войск англичане остановили, но перейти в новое наступление не смогли: подкрепления больше не было — основные части индийской армии все еще находились в пути.

20 октября немецкие войска силами двадцати четырех дивизий перешли в наступление по всему фронту от Ла-Бассе до устья Изера. Им противостояли девятнадцать дивизий союзных войск, включая шесть бельгийских дивизий, обессиленных предыдущими боями. Наступление немцев развивалось по-разному. На севере немецким войскам удалось потеснить бельгийцев и форсировать Изер, но, как мы уже отмечали, наводнение свело па нет их успех. На центральном участке фронта немцы прорвали оборону французов и заняли ряд населенных пунктов. В полосе английской армии наступление немцев не увенчалось успехом, лишь в одном месте они сумели, преодолев сопротивление англичан, продвинуться немного вперед, переправившись через Лис.

Англичане сумели остановить наступление немцев, несмотря на то что были хуже вооружены. Силы были равны только по количеству пулеметов (обе стороны имели по два пулемета на батальон). По количеству полевых пушек англичане уступали немцам в два раза, а по числу тяжелых орудий — в десять раз. Уступая немцам в вооружении, англичане, к тому же, не смогли в полной мере воспользоваться своим искусством возведения оборонительных сооружений: окопные работы затруднял высокий уровень грунтовых вод. Вырыть окопы глубже чем на три фута не удавалось. Хуже того, в окопах почти все время стояла вода (правда, в какой-то степени англичан выручали уложенные под ноги мешки с песком, валежник и нарубленные ветки кустарника).

Однако, несмотря на трудности обороны, англичане, как мы уже успели отметить, остановили наступление немцев. Теперь добавим: они сумели удержать занятые ими позиции главным образом благодаря организованной и искусной стрельбе. Стоит сказать еще раз: английские солдаты были превосходными стрелками, почти каждый из них мог полностью использовать скорострельность своей винтовки, совершив пятнадцать выстрелов в минуту. Атакующие цепи немцев всякий раз несли большие потери и откатывались назад, не в силах преодолеть сопротивление неприятеля. По свидетельству немцев, ружейный огонь англичан был зачастую настолько плотным, что казалось, противник стреляет из пулеметов. Из-за грамотного противодействия обороняющихся войск, слабого взаимодействия между немецкой пехотой и артиллерией и больших потерь среди наступающих немецких частей, организованное наступление немцев у Ипра постепенно превратилось в разрозненные атаки. К концу октября стороны в основном сохранили свое положение.

Забегая вперед, отметим: в октябре и ноябре 1914 года в боях под Ипром англичане потеряли убитыми 24 000 человек, а немцы 50 000 человек, в том числе 25 000 добровольцев, большинство из которых попало на фронт со студенческой скамьи. Немецкие добровольцы похоронены на кладбище в Лангемарке, городке близ Ипра. Ворота этого кладбища декорированы эмблемами всех немецких университетов, а рядом с братской могилой установлена скульптурная группа, изображающая родителей, оплакивающих своего сына. Автор этого памятника — Кете Кольвиц, которая и сама в 1914 году понесла такую же утрату. Избиение младенцев в боях под Ипром (позволим себе ассоциацию с евангельской легендой) не только унесло тысячи жизней и ввергло в горе тысячи матерей, но и разрушило веру в быстротечность войны и скорую победу над неприятелем.

Немецкие добровольцы, в основном представители состоятельных слоев общества, которые «отправились на войну, опьяненные милитаристским дурманом», полегли от рук Томми Аткинсов[8], профессиональных солдат, выходцев из рабочей среды, воспринимавших военные действия как выполнение своей обычной работы и отвечавших за ее результат только перед своими однополчанами.

Приведем отрывок из воспоминаний английского капрала Уильяма Холбрука, принимавшего участие в Первом сражении при Ипре:

Немцы возобновили наступление 31 октября, асе еще надеясь прорваться к морю и захватить французские порты Кале и Дюнкерк. В наступление перешла развернутая юго-восточнее Ипра на участке Верник — Дэлемон армейская группа под командованием генерала Фабека, состоявшая из шести дивизий. Однако добиться большого успеха немцам не удалось. Продвинувшись вперед на несколько километров, они были остановлены англичанами. Как пишет один из немецких военных историков, наступление группы Фабека захлебнулось, потому что «англичане подтянули к линии фронта две свежие дивизии». На самом деле на пути немцев встали поредевшие батальоны Вустерширского, Глостерширского, Уэльского, Суссекского, Нортгемптонширского, Оксфордширского, Бекингемширского, 60-го стрелкового и Шотландского полков. Вместе с пехотинцами оборону держали (в спешенном строю) и кавалеристы. Остановить наступление немцев англичанам снова помогла меткая и хорошо организованная стрельба. 3 ноября немецкое командование приняло решение временно перейти к обороне. К линии фронта на усиление армейской группы Фабека двигались свежие части, прибытие которых намечалось к 10 ноября.

Действительно, к 10 ноября немцы сумели сформировать две ударные группы: армейскую группу под командованием генерала Линзингена, состоявшую из двух корпусов, и армейскую группу генерала Фабека, состоявшую из трех корпусов. Перед Линзингеном и Фабеком была поставлена задача прорвать оборону противника на восточных и юго-восточных подступах к Ипру. Однако вследствие несогласованных действий ударных групп задуманная немцами операция успехом не увенчалась.

Отметим, что в ходе Первого сражения при Ипре сам Ипр и близлежащие к нему городки и деревни подверглись сильному разрушению. В Ипре от огня тяжелой артиллерии немцев пострадали Зал ткачей и кафедральный собор. 31 октября в результате прямого попадания артиллерийского снаряда был частично разрушен дворец в Хооге, городке близ Ипра, при этом погибли несколько штабных офицеров 1-й и 2-й пехотных дивизий английской армии. 11 ноября Хоог стал ареной ожесточенного боя. На город наступали крупные немецкие силы: 1-й и 3-й гвардейские полки и 4-я пехотная дивизия, а оборону поначалу держал только один батальон инженерных войск англичан. Казалось, немцы сумеют занять Хоог и прорваться к Ипру, однако их наступление было остановлено подошедшими к месту боя батальонами Оксфордширского и Бегингемширского пехотных полков.

Стойко обороняясь в районе Ипра, англичанам удалось удержать позиции, однако севернее и южнее полосы обороны защитников города немцам удалось продвинуться на несколько километров, в результате чего к востоку от Ипра образовался небольшой выступ. Принимая во внимание возможность окружения города неприятелем, союзники предприняли несколько попыток выдвинуться на флангах севернее и южнее Ипра, а немцы, в свою очередь, не оставляли намерений захватить город. Однако боевые действия не принесли успеха ни одной из сторон. Первое сражение при Ипре закончилось боями местного значения, которые велись до 22 ноября. Отметим, что в ходе боев во Фландрии инициативой владели немцы, однако успеха они, по существу, не добились. Союзные армии стойко оборонялись и не допустили продвижения неприятеля вдоль берега моря.

Во время боев во Фландрии каждая из сторон стремилась обойти открытый фланг неприятеля и этим маневром решить исход борьбы в свою пользу. Стремление к охвату фланга противника требовало все новых и новых сил, однако ни одна из сторон не имела для этого необходимых свободных войск. Приходилось снимать войска с других участков фронта, где переходили к обороне. При взаимных попытках охватить фланг противника стороны располагали примерно равными силами, и потому ни союзникам, ни немцам не удалось добиться стратегического успеха. Во время Первого сражения при Ипре силы противников были растянуты по всему фронту, и создать у Ипра мощную ударную группировку не представлялось возможным. Оборона стала сильнее наступления.

После первого сражения при Ипре на всем франко-германском фронте начался позиционный период войны. Обе стороны принялись укреплять занятые позиции, поставив перед собой цель создать оборонительные сооружения, достаточные для того, чтобы, если потребуется, держать долговременную оборону даже малыми силами. Отметим: и союзники, и немцы сумели осуществить свои планы. В результате после трех с половиной месяцев ожесточенных сражений противники оказались перед укрепленными позициями друг друга на огромном фронте от Северного моря до швейцарской границы протяженностью в 475 миль.

Первое сражение при Ипре завершило маневренную борьбу на Западном фронте в 1914 году. За время ведения боевых действий — в Пограничном сражении, в битве при Марне, в боях на Эне, Уазе и Изере, в Первом сражении при Ипре — обе стороны понесли большие потери. Наиболее значительные потери понесла французская армия. За четыре месяца ожесточенных боев французы потеряли убитыми, ранеными, попавшими в плен и пропавшими без вести 510 000 солдат и офицеров, в том числе в августе — 160 000, в сентябре — 200 000, в октябре — 80 000, в ноябре — 70 000. Наибольшие потери понесла французская молодежь. Из тех, кому еще не было и двадцати лет, погибли 45 000 человек. Из лиц двадцати — двадцатичетырехлетнего возраста пали в бою 92 000 человек. 70 000 человек погибли в возрасте двадцати пяти — двадцати девяти лет. Велики были и потери среди французов среднего возраста. Из тех, кому было от тридцати до тридцати девяти лет, погибли 80 000 человек. (В 1914 году мужское население Франции насчитывало 20 млн человек, в том числе 10 млн военнообязанных). Немногим меньше были потери немецкой армии. Немцы потеряли убитыми 241 000 солдат и офицеров, из них 99 000 в возрасте двадцати — двадцати четырех лет. (В 1914 году мужское население Германии составляло 32 млн человек). Бельгийская армия потеряла убитыми 30 000 солдат и офицеров. (В 1914 году в Бельгии насчитывалось 1 800 000 человек, годных к военной службе). Английская экспедиционная армия потеряла убитыми, ранеными, попавшими в плен и пропавшими без вести половину своего состава — 80 000 человек.

Несмотря на большие потери, ни немцы, ни французы не добились поставленных перед собой целей. План Шлиффена, на который в Германии возлагали столь большие надежды, потерпел неудачу. Немецкие войска не сумели «грандиозным охватывающим движением» окружить французскую армию. Оказался нереализованным и план войны, разработанный французским Генеральным штабом. Наступление в Эльзасе и Лотарингии провалилось. Ни одна из сторон не смогла добиться стратегического успеха и в сражениях на территории Фландрии. Маневр силами производился недостаточно решительно, ибо противники опасались слишком сильно ослаблять фронт на занимаемых рубежах, вследствие чего на новых участках фронта не достигали нужного превосходства. Кроме того, переброшенные соединения часто действовали несогласованно и недостаточно энергично. Вследствие этих причин идея охвата фланга так и не оказалась реализованной.

Не последнюю роль в ходе боевых действия сыграло истощение войск и нарушение их снабжения. Так, пополнение немецких армий материальными средствами происходило с большими трудностями: средства связи и сообщения в немецком тылу были разрушены французами при отступлении. Во всех армиях не хватило пушек и боеприпасов. К примеру, а сражении при Ипре на одну английскую батарею выделялось лишь шесть снарядов в день, которых едва хватало на то, чтобы обстрелять неприятельские траншеи, а результате чего пехоте приходилось идти в атаку под пулеметным огнем противника.

Завершая рассказ о ходе боевых действий на Западном фронте в 1914 году, отметим, что развитие этих действий было отчасти схоже с тем, что имело место во время франко-прусской войны в 1870 году. И в 1914, и в 1870 году боевые действия начались с французского наступления в Лотарингии, которое в обоих случаях не принесло французам успеха. Последовавшие за этим события также схожи: и в 1870, и в 1914 году немцы перешли в наступление и продвинулись до Парижа, но были остановлены на подступах к французской столице, после чего обе стороны занялись возведением оборонительных сооружений. (Во время франко-прусской войны Париж был сдан неприятелю в начале 1871 года в силу стечения обстоятельств, которые мы не станем рассматривать).

Более существенны различия в ходе этих двух войн. В 1870 году французская армия была быстро разгромлена, а в 1914 году французы, хотя и понесли большие потери, но они были сравнимы с немецкими. Кроме того, в 1914 году французам (совместно с союзниками) удалось вынудить немецкие армии отступать от Парижа и перевести боевые действия в периферийные районы страны. В 1870 году прусские войска оккупировали значительную часть территории Франции, а к концу 1914 года в руках французов оставались семьдесят семь департаментов из девяноста, при этом промышленность и сельское хозяйство не понесли большого ущерба. Наконец, во время Первой Мировой войны на стороне французов воевали союзники. Особенно большую помощь оказала Франции Англия, одна из великих держав мира.

Можно смело сказать, что к концу 1914 года Германия не располагала возможностями одержать быструю победу над неприятелем и повторить тот успех, которого она добилась сорок три года назад.

Глава 5. Победа и поражение на Востоке

В 1800 году Веллингтон писал: "Для военной операции время — это все". Следование этому бесспорному постулату выразилось в блестящей согласованности действий, которой он и обязан всеми своими победами, в том числе при Саламанке и Ватерлоо. Именно времени не хватало Шлиффену — времени на мобилизацию, времени, чтобы сконцентрировать силы, времени на их развертывание, времени, чтобы добраться до цели. Это видно хотя бы по проведенным им тщательным временным расчетам. Эти расчеты наглядно продемонстрировали как самому Шлиффену, так и его преемникам, что одержать победу над Францией можно только лишь за счет максимального ослабления сил на Востоке. Всем известные слабости России убедили Шлиффена и сменившего его Мольтке, что пройдет сорок дней, прежде чем царские армии смогут появиться на восточной границе Германии. Результаты проведенных в германском Генштабе военных игр подтверждали справедливость выводов Шлиффена и Мольтке в отношении победы над временным фактором.

Время — не единственное измерение, в котором протекает война. Пространство также является стратегически важным измерением. В прошлом оно сослужило хорошую службу России, особенно в 1812 году, когда Наполеон обрек свою Великую армию на долгий марш к Москве. Однако Шлиффен и офицеры Большого Генерального штаба в первом десятилетии двадцатого века убедили себя, что пространственный фактор на Востоке теперь на их стороне. Огромные расстояния на территории Российской империи, разделяющие населенные пункты, где резервисты должны проходить мобилизацию, и относительная редкость железнодорожных линий, соединяющих такие центры с границей, заставили военных аналитиков Германии и Австрии предположить, что сроки мобилизации, измеряемые у них в днях, в России должны растянуться на недели.

Казалось, что географическое пространство специально было организовано так, чтобы работать на Германию по ее сторону границы. Раздел территорий между тремя империями — Германией, Австрией и Россией в результате раздела Польши столетием раньше на первый взгляд создавал в случае войны преимущество для русских. Русская Польша с центром в Варшаве образовывала большой выступ между Карпатскими горами в сторону Австрии на юге и в сторону Восточной Пруссии на севере, создавая угрозу для немецкой Силезии, поскольку там не было никаких серьезных водных препятствий, таких, как Висла или Припятские болота, которые защищали сердце России от вторжения. Тем не менее "Польский балкон" был областью, создающей больше оперативного риска, чем наступательных возможностей, поскольку его фланги с обеих сторон были перекрыты труднопроходимой местностью. Карпаты за счет своей формы образовывали не просто защитную стену, но и имели цепь перевалов, служивших удобными воротами для вылазок, позволяющих отражать нападения захватчиков с северо-востока. В то же время равнинная территория Восточной Пруссии выставляла на пути наступающей армии целый лабиринт озер и лесов, затруднявший выполнение приказов и препятствовавший связи между наступающими подразделениями. Край Мазурских озер, родина задорной мазурки, представлял собой территорию, где располагались в основном небольшие населенные пункты, изолированные от мира и связанные с ним только грунтовыми дорогами, которые угрожали уменьшить темп продвижения армии до скорости улитки. Позади Мазурских озер, кроме того, располагалась цепь немецких крепостей, защищавших густонаселенные районы Восточной Пруссии, — Торн, Грауденц и Мариенбург на берегу Вислы. Линию продолжали австрийские карпатские крепости Краков, Перемышль и Лемберг (Львов). Русское Главное командование долго не могло осознать неоднозначность стратегического значения Польского выступа, где смелое наступление, угрожающее Берлину, также могло обернуться катастрофой и для самих нападающих, если бы противник, скоординировав движение, попытался отрезать их от тыла. Перекрыв железнодорожные линии и подъездные дороги к театру военных действий и истощив тем самым их армию, неприятель получал возможность начать контрнаступление. Ради осторожности были разработаны две западные стратегии. "План G" подразумевал наличие крупных частей в резерве, а "план А" — выдвижение их вперед.

Под давлением французского командования, хотя и без особого желания использовать все свои силы и возможности в совместных с западными союзниками действиях против общего неприятеля — Германии, — русское Главное командование в 1914 году остановило свои выбор на "плане А". Две пятых армии мирного времени в любом случае группировались в районе крупного военного центра — Варшавы. Отсюда должно было начаться развертывание сил против Восточной Пруссии и Карпат. При усилении армии резервами, набранными за счет внутренней мобилизации, необходимая численность могла быть легко достигнута. И расчеты, и просто здравый смысл подсказывали, что основная масса российских западных формирований должна двинуться на юг, к Карпатам, в Австро-Венгрию, которая, в отличие от Германии, могла рассчитывать на ведение войны только на один фронт — сербскую армию, появившуюся на сцене в начале войны, никто в расчет не принимал, — и там развертывать свои основные силы. Но, по расчетам русского Штаба, позиции Германии на востоке были довольно слабыми, и царскому командованию не составляло труда найти достаточные силы, чтобы начать наступление на восточно-прусской границе. Это наступление, оставив австрийцев в стороне, гарантировало бы Берлину кризис на заднем дворе его собственного дома. Помимо всего прочего, земли к востоку от Эльбы были исторической родиной немецкого офицерского корпуса и оплотом всей германской землевладельческой аристократии. Поэтому атака через Мазурию на Кенигсберг и другие старинные крепости тевтонских рыцарей, от которых вела происхождение германская знать, должна была произвести не только материальный, но и психологический эффект, что вызвало бы у немецкого Главного командования сильное беспокойство.

Германия и в самом деле немного отложила великий поход на запад ("Aufsmarsch"), чтобы удержать сердце Пруссии. Согласно военному плану, только одна из восьми немецких армий была направлена на Восточный фронт — Восьмая армия под командованием генерала Макса фон Приттвица-унд-Гаффрона, пруссака из пруссаков, в составе 1-го, 17-го и 20-го корпусов, 1-го резервного корпуса и 1-й кавалерийской дивизии. Все они имели приписку в Пруссии, 1-й и 1-й резервный корпуса — в Кенигсберге, исконном гнезде тевтонских рыцарей, 17-й корпус — в Данциге, 20-й — в Алленштайне, 1-я кавалерийская дивизия — в Кенигсберге, Инстербурге и Дойч-Эйлау. К Восьмой армии были добавлены мобилизованные резервы — эрзац-дивизии и формирования ландвера, подняты резервисты до- и послепризывного возраста, — в результате чего численность армии возросла почти на целый корпус. Можно было быть уверенным, что солдаты, многие из которых были завербованы или призваны в тех районах, которым непосредственно угрожало вторжение, будут упорно стоять против врага, защищая свою родину.

Тем не менее противник численно превосходил их. Русское Главное командование выделило для восточно-прусских операций Первую и Вторую армии Северо-Западного фронта. Вместе против четырех корпусов Приттвица они выставили девять своих и семь кавалерийских дивизий, включая две Императорской гвардии, против его одной. Кроме того, и Ренненкампф, командовавший Первой армией, и Самсонов, командовавший Второй, были ветеранами русско-японской войны, в которой каждый из них командовал дивизией, тогда как Приттвиц еще вовсе не имел опыта военных действий. Их формирования были очень крупными, дивизии состояли из шестнадцати батальонов вместо двенадцати, также весьма многочисленных, — хотя, по общему признанию, зачастую почти неподготовленных и поэтому неспособных нанести серьезный урон противнику. Хотя их артиллерия была слабее немецкой, особенно тяжелой, нельзя сказать, что она значительно хуже обеспечивалась боеприпасами. Вообще, как стало ясно позже, все армии серьезно недооценили расход снарядов, которого требовали современные баталии. Расчет делался исходя из 700 снарядов на орудие. Русские в этом отношении оказались в ненамного худшем положении, чем французы во время битвы на Марне. Кроме того, русская военная промышленность весьма оперативно и успешно откликалась на требования действующей армии. Тем не менее боеспособность российских войск ограничивалась их серьезными недостатками. Кавалерия, несравненно более многочисленная, чем в любой другой армии, создавала проблемы с доставкой необходимого количества корма. Эти проблемы непосильным бременем ложились на транспортное обеспечение, сильно уступавшее немецкому и вообще не соответствовавшее численности армии; так, было необходимо 40 поездов только чтобы доставить на фронт 4 тысячи человек из кавалерийских дивизий и 16 тысяч пехотинцев.

Кадры также были слабым местом. Русские полковые офицеры распределялись назначением сверху и зачастую были плохо обучены. Любой молодой офицер, стремления которого подкреплялись возможностью его родителей оплатить обучение, старался поступить в Академию Генерального штаба и вскоре утрачивал представление об обязанностях армейского офицера, что существенно снижало эффективность его штабной работы. В эпизоде романа "Война и мир", посвященном Бородинской битве, Толстой тонко подметил, что русский офицерский корпус включал два класса, которые едва знали друг друга. С одной стороны существовала огромная масса ротных командиров, а с другой были командиры батальонов и более старшие офицеры, набиравшиеся из ограниченного круга лиц аристократического происхождения, принадлежавших к верхушке общества. Смелость, преданность и послушание солдата-крестьянина обычно компенсировали ошибки и упущения его начальников. Однако, столкнувшись с армиями стран, в которых с неграмотностью было покончено, в то время как в России до этого было еще далеки, русские пехотинцы оказывались во все более невыгодном положении. Их быстро деморализовывали поражения, особенно нанесенные превосходящими силами артиллерии, и они сдавались легко и без стыда, массово, особенно если чувствовали себя покинутыми или обманутыми. Их "Святая Троица" — Вера, Царь и Отечество — все еще могла вызвать бездумную храбрость; но поражения, как и пьянство, быстро уничтожали преданность полковым знаменам и образам.

Но это все еще были великолепные полки; в середине августа они пешим и конным строем шли на завоевание Восточной Пруссии — Владимирский, Суздальский, Угличский и Казанский полки 16-й пехотной дивизии, Литовский, Волынский и Гренадерский полки 3-й гвардейской дивизии, гвардейские уланы и гусары, черноморские казаки — с полковыми певцами во главе колонны и полковой кухней, катящейся позади. Война вызывала щемящую тоску, многие не понимали, зачем они маршируют на запад, но полк был той же деревней, офицер — тем же помещиком, и пока еще соблюдалось время трапезы и воскресные службы, с шансом получить водки и свидания в деревнях, которые они проходили. Солженицынский "Август 1914-го" захватывает незабываемым настроением русской "мобилизации": "Воля, направлявшая царских солдат под орудийный огонь".

Они могли чувствовать себя уверенно. Огромный перевес сил со стороны русской армии — девяносто восемь мобилизованных пехотных и тридцать семь кавалерийских дивизий — гарантировали Ставке, высшему военному руководству, подавляющее превосходство над немецкой Восьмой армией, даже с учетом того, что на юге в борьбу вступили еще сорок австро-венгерских дивизий. Возможно, первоначально Ставка предполагала двигать армии Рененкампфа и Самсонова вместе, не допуская разрыва между ними. Крылья их армий, выстроенные соответственно в западном направлении к Кенигсбергу и в северном к Грауденца, должны были, при соответствующей организации действий, ловко обойти эти две крепости и замкнуть клещи вокруг Восьмой армии — тем самым либо уничтожив ее, либо отбросив далеко назад. Таким образом, открывался свободный путь для дальнейшего вторжения русской армии в Западную Пруссию и Силезию.

География стала первым фактором, нарушившим плавность проведения этой операции, Но гораздо менее простительны робость и некомпетентность, помешавшие провести ее в нужный срок. Короче говоря, русские повторили ошибку, которую так часто совершают армии, успокоенные неоспоримым преимуществом в численности. Эту ошибку сделали спартанцы при Левктрах, Дарий при Гавгамелах, Хукер при Ченслорсвилле, позволив своему более слабому неприятелю сконцентрировать свои силы сначала против одной части армии, затем против другой, и таким образом разбить обе. Более объяснимым было использование немцами географических особенностей местности для успешного продвижения своих частей на востоке Восточной Пруссии местность вроде бы обещала для русских войск сравнительно беспрепятственное наступление. Но южнее находится цепь озер, питающих реку Ангерапп, которая являлась серьезным препятствием для продвижения армии. Через эти места существуют сквозные пути, в том числе через Летцен, но в 1914 году.

этом месте стояли германские укрепления. В результате на внутренних, обращенных друг к другу, флангах Первой и Второй армий встал водный барьер, протянувшийся почти на 80 километров с севера на юг. Это привело к утрате связи между армиями и к несогласованности действий. В стратегическом отношении в создавшейся ситуации проще всего было бы перегруппировать позиции войск в районе Ангераппа на север и юг, хотя бы для их фронтального усиления. Именно такое распоряжение было отдано генералом Жилинским, командующим Северо-Западным фронтом, Ренненкампфу и Самсонову.

Командующий фронтом был осведомлен о том, какие возможности предоставляло немцам такое разделение русских армий и, соответственно, соблюдал осторожность, чтобы предусмотреть защиту флангов обеих группировок двух его армий. Однако принятые меры только увеличили потенциальную опасность ситуации, поскольку усилили фланг Ренненкампфа на Балтийском побережье, который и без того не подвергался никакому риску. Самсонов отправил часть войск для прикрытия левого фланга на варшавском направлении, где ему тоже пока ничего не угрожало, пока действовало распоряжение одному из корпусов Второй армии стоять неподвижно в промежутке, отделяющем ее от Первой. В результате обе армии оказались слишком ослаблены, чтобы выполнить свою основную задачу. Имея первоначальное развертывание с преимуществом в девятнадцать дивизий против девяти, Ренненкампф и Самсонов на самом деле атаковали только с шестнадцатью дивизиями.

Но гораздо хуже было то, что обе армии прибыли на свои исходные позиции с разницей в пять дней. Первая армия пересекла восточную границу Пруссии 15 августа — очень похвальное достижение, учитывая, что французы и немцы к этому моменту все еще не завершили концентрацию сил на западе. Но Вторая армия смогла сделать это только после 20 августа. Их разделяло пространство в 80 километров пересеченных озерами земель, то есть три дня марша, которое не позволяло одной из армий быстро прийти к другой на помощь в случае трудностей — пока еще неведомых ни Ренненкампфу, ни Самсонову.

Превосходство немцев над русскими в сборе разведданных решило исход дела. Хотя русские знали, что численно превосходят немцев, их средства обнаружения вражеских позиций были несовершенны. Русская кавалерия, несмотря на свою многочисленность, не стремилась глубоко проникать во вражеские позиции, предпочитая, встретив сопротивление, спешиваться и образовывать линию огня. Несмотря на то, что русская авиация имела в своем составе 244 самолета и была второй по величине в Европе, воздушная разведка русских так и не смогла проследить перемещения немецких войск. Напротив, 2-й авиационный батальон немецкой армии и два дирижабля, базировавшиеся в Позене[10] и Кенигсберге, начали сообщать как о численности, так и о перемещении колонн русской армии еще 9 августа — за неделю до того, как русские войска пересекли германскую границу. Авиация и дирижабли продолжали обеспечивать поступление германскому командованию свежей информации о противнике на протяжении всей кампании.

Это были предварительные сведения, но они сыграли решающую роль. Располагая информацией о том, что Ренненкампф опережал Самсонова на несколько дней (причем этот интервал должен был увеличиваться по мере того, как Самсонов, пробиваясь через сельскую глушь и множество небольших притоков, питающих Вислу, отставал от намеченных сроков), Приттвиц смог без особых опасений решиться на развертывание большей части своей Восьмой армии к северу от Мазурских озер. Когда русские начали свое наступление 17 августа с пробной атаки в районе Шталлупенена, они были отброшены назад. Когда тремя днями позже в Гумбиннене появились их основные силы в полном составе, 1-й корпус Восьмой армии под прикрытием темноты начал атаку. Его командир фон Франсуа, один из многих германских офицеров гугенотского происхождения, был агрессивен и энергичен не только на вид, и этот настрой передавался и его войскам.

1-й, 3-й и 4-й гренадерские и 33-й стрелковый принадлежали к числу наиболее знаменитых прусских полков, При первой же возможности они свирепо атаковали русские войска. Однако накануне русские успели вырыть траншеи и укрепить деревенские дома и прочие постройки. По мере того как немцы пробивались вперед, их потери росли. Артиллерия, которая традиционно была наиболее подготовленной частью царской армии, заняла выгодные позиции и, ведя огонь с близкого расстояния, устроила настоящую бойню. Вдобавок германские батареи 2-й дивизии по ошибке весьма эффективно обстреляли собственную пехоту. Многие части искали спасения в поспешном отступлении, и хотя в конечном счете немцы сумели оправиться и вновь собраться вместе, они были слишком потрясены, чтобы вернуться на линию огня. В середине дня 1-й корпус сделал привал. Рядом с ним встал 17-й корпус под командованием знаменитого лейб-гвардейского гусара фон Маккензена, который, ободренный ранее поступившими сообщениями об успехах немецкой армии, атаковал русский фланг северо-восточнее. Проведи он перед этим рекогносцировку, он обнаружил бы, что на его фронте, как и перед корпусом фон Франсуа, русские успели окопаться. С занятых рубежей они буквально поливали огнем наступающую немецкую пехоту. Под обстрелом вражеской и своей собственной артиллерии германские части нарушили строй и бежали. К вечеру ситуация на передовой 17-го корпуса была даже хуже, чем у 1-го корпуса. Сражение под Гумбинненом грозило из тактического поражения превратиться в стратегическую катастрофу. Справа от 17-го корпуса 1-й резервный под командованием фон Белова контратаковал, чтобы защитить фланг Маккензена от наступающих русских войск. Но даже известие об этом успехе не смогло остановить паники, начавшейся в штабе Восьмой армии. Приттвиц склонялся к убеждению, что вся армия должна оставить Восточную Пруссию и отступить за Вислу.

В OHL Мольтке был напуган донесениями из Восьмой армии. Эта неожиданная проблема ставила под сомнение саму возможность отложить разрешение кризиса на востоке, дока на западе не будет одержана решающая победа. Прошли только двадцать из сорока роковых дней, а "План Шлиффена" уже грозил развалиться прямо на глазах OHL. Сверх того, явно бедственное положение в Восточной Пруссии вызывало беспокойство иного характера. Именно там находились небольшие имения, из которых вел свое происхождение почти весь внутренний армейский круг. Потеря Приттвицем самообладания еще не угрожала безопасности страны в целом, но его отступление оставляло жен и детей офицеров и старых отставников на малость неприятеля. Штабным офицерам Притгвица, Хоффману и фон Вальдерзе, отчасти удалось поддерживать своего командира во время событий 21 августа. Тем не менее Приттвиц потерял доверие Мольтке. Поначалу Мольтке решил, что в первую очередь на восток должен быть немедленно послан новый руководитель операции, дабы взять на себя решение возникшей проблемы. Он выбрал Людендорфа, которому уже дважды столь блестяще удавалось разрешить кризис в Бельгии. Затем Мольтке решил избавиться от Приттвица, расценив его намерение отступать за Вислу, даже если бы впоследствии оно было пересмотрено, как проявление безволия. На его место он назначил Пауля фон Бенкендорф-унд-Гинденбурга, отставного офицера, который отличался не столько блестящим умом, сколько твердым характером. Гинденбург утверждал, что среди его предков были рыцари Тевтонского ордена, которые во время северных крестовых походов освободили Восточную Пруссию от язычников. Будучи лейтенантом в 3-й Гвардейской пехотной дивизии, Гинденбург был ранен при Кениггреце в 1866 году и сражался в франко-прусской войне, служил в Генеральном штабе и, наконец, командовал корпусом. Он оставил армейскую службу в 1911 году в возрасте шестидесяти четырех лет, он вновь получил назначение, когда началась война. Он так долго был в стороне от военных дел, что, когда ему пришел вызов от Мольтке, явился для рапорта в старой синей униформе, а не в новой мышино-серой. Они с Людендорфом, совершенно непохожие друг на друга, один — достопочтенный провинциал, другой — буржуазный технократ, должны были с самого начала объединиться, составив то, что сам Гинденбург называл "счастливым браком". Их качества — огромный авторитет Гинденбурга и безжалостный интеллект Людендорфа — прекрасно дополняли друг друга, делая эту пару одним из наиболее эффективных военных партнерств в истории.

Как бы то ни было, Гинденбург ожидал проявления инициативы от Людендорфа, когда 23 августа они прибыли в расположение Восьмой армии. Днем раньше штаб переместился из Мариенбурга, старинной цитадели тевтонских рыцарей, в Растенбург — будущее "Волчье логово" Гитлера. 24 августа два генерала выехали на совещание с Шольцем, командиром 20-го корпуса, стоявшего напротив Второй армии Самсонова, которая после длинного флангового перехода приблизилась вплотную, но еще не вступила в сражение. Шольц нервничал, ожидая наступления и сомневаясь в способности своих войск выдержать его. Он хотел отступить. Людендорф был непреклонен, считая, что он должен удержать свой участок. Помощь ему могла быть оказана, но только если он не отступал. Он должен был стоять и сражаться.

Помощь первым предложил не Гинденбург или Людендорф, а смещенный Приттвиц, который, оправившись от шока после Гумбиннена, понял, что Франсуа, несмотря на потерю 8 тысяч убитыми и ранеными, остановил Ренненкампфа и таким образом высвободил силы, которые можно было использовать в другом месте. Давний опыт военных игр, проводимых Шлиффеном, научил поколение офицеров, к которому принадлежал и Приттвиц, что правильная стратегия защиты восточно-прусской границы заключается в том, чтобы разбить одну из русских армий с одной стороны озер, а затем использовать железнодорожные линии, идущие с севера на юг, для переброски войск на другую сторону озер и повторить тот же маневр. Пользуясь мудрым советом своего начальника штаба, Макса Хоффмана, он решил, что Ренненкампфа можно считать разбитым или по крайней мере остановленным, и еще до прибытия Гинденбурга начал переброску 1-го и 17-го корпусов на юг — навстречу армии Самсонова. Это означало, что Людендорфу не требовалось разрабатывать новый план — хотя он уже пришел к тем же выводам, что в Приттвиц, — а нужно было просто привести в исполнение уже начатый. Ренненкампф понял совершенно правильно, что немцы отвели войска с пути его продвижения, но сделал из этого вывод, что Франсуа и Макензена отозвали в крепость Кенигсберг, на Балтийское побережье. О том, что они отступили в спешке, загрузив войска в железнодорожные вагоны, и оставили в качестве прикрытия только кавалерию и местное ополчение, чтобы удержать прежние позиции Франсуа, он не догадывался. Он был уверен, что теперь ему неизбежно предстоит длительная осада Кенигсберга, для которой понадобится увеличить численность пехоты и усилить тяжелую артиллерию. Для того чтобы собрать такие силы, требовалось время. Что касается неотложных действий, то он и Жилинский в штабе Северо-Западного франта пришли к заключению, что ситуацию разрешит Самсонов, сейчас пробивавшийся южнее озер, чтобы отрезать немцам путь отступления через низовья Вислы. Чтобы гарантировать успешное выполнение окружения, ему было приказано отвести левое крыло еще дальше от Ренненкампфа, чья кавалерия тем временем медленно продвигалась вперед, передавая по радио сообщения для планируемой осады Кенигсберга.

Ненадежность русского радио стала одной из легенд Танненбергской кампании, как позже был назван этот ряд сражений. Одной из наиболее шокирующих выглядит история о радиостанциях штабов Ренненкампфа и Самсонова, в открытую передававших подробные сообщения о передвижении и дальнейших намерениях обеих армий; эти сообщения перехватывались и использовались противником со смертоносным эффектом. В реальности все было не так просто и в то же время более банально. Русские часто передавали свои сигналы en clair[11] но ту же ошибку совершали и немцы. Проблемы русских были вызваны не обломовской ленью, а трудностями при распределении кодовых книг, а в германской армии — попросту нехваткой времени. Германские операторы в спешке часто передавали некодированные сообщения, полагаясь на то, что они будут пропущены русскими радистами, поскольку знали, что их собственные радисты пропускали так много русских сообщений. Ни приборы, ни операторы не могли избежать того, чтобы прочесывать пустой воздух, кроме того, сказывалась нехватка переводчиков. Так что в конце августа 1914 года эфир Восточной Пруссии трещал сообщениями, из которых никто из противников не мог извлечь пользы.

Однако утром 25 августа Гивденбургу повезло. Перед самым его отъездом из штаба Восьмой армии пришла расшифровка полного текста приказа русской Первой армии, касающегося предстоящей осады Кенигсберга, из которого явствовало, что 26 августа она должна остановиться на некотором расстоянии от города, достаточно близко к любой позиции, с которой она могла бы прийти на помощь Второй армии в сражении, которое он, Гинденбург, собирался начать. Обрадованный такой неожиданной удачей, он встретил фон Франсуа, чей корпус только что начал выходить на позиции напротив фланга Самсонова, в уверенном настроении. На них работали и расстояние, разделяющее две русские армии, и время: Ренненкампф сам же навязал себе задержку начала наступления. А ведь именно это наступление позволило бы Первой армии занять удачные позиции за зоной озер, откуда она могла бы двинуться на юг, на помощь Самсонову.

Тем временем Франсуа, чья упорная агрессивность порой принимала форму своенравного отказа от совместных действий с кем бы то ни было, вмешался в плавное течение плана, согласно которому его 1-й корпус, а затем 17-й и 20-й, должны были последовательно вступить в бой с флангом Самсонова. Заявив, что дожидается прибытия эшелона с артиллерией, он не спешил атаковать ни 25 августа, ни на следующий день. Людендорф прибыл с целью оживить наступление. Не встретив сопротивления на переднем фланге, Самсонов двинул свой центр вперед, надеясь таким образом прижать германские войска к Висле. При этом оба его фланга растягивались — как к Франсуа, который сейчас был с юга от него, так и к Маккензену и Щольцу, чьи 17-й и 20-й корпуса приближались с севера. 27 августа Франсуа обнаружил просчет Самсонова и двинул вперед свои силы. Игнорируя опасность, угрожавшую тылу, Самсонов продолжал напирать. 28 августа его авангард яростно атаковал скопление германских войск, встретившихся на его пути, и пробился на открытую местность, за Вислу. Людендорф, охваченный нервным приступом, который так не вязался с его обычно бесстрастным видом, приказал Франсуа послать дивизию на помощь разбитым отрядам. Однако Франсуа вновь проявил свою любовь к несогласованности действий, и на этот раз весьма творчески. Проигнорировав приказ, он с максимально возможной быстротой двинул все батальоны на восток. Это были слишком малые силы по сравнению с армией Самсонова, перемещавшейся разными путями на запад. Утром 29 августа авангард его пехоты достиг Вилленберга, в непосредственной близости от русской территории, и встретился с германскими войсками, которые прошли другим путем. Это была часть 17-го корпуса Маккензена, ветераны сражений на юге Мазурских озер, атаковавшие в течение всего предыдущего дня в южном направлении. Когда 151-я Эрмландская пехотная дивизия 1-го корпуса и 5-я гусарская дивизия 17-го корпуса под командованием Блюхера соединились, клеши сомкнулись. Самсонов был окружен. "Котел", более характерен для кампаний Второй Мировой войны, особенно на востоке. В 1941 году немецкая армия неоднократно окружала русских сотнями тысяч. Но во время Первой Мировой войны окружение почти никогда не обеспечивало победы. Это было одной из причин, которая делала Танненберг (так Гинденбург решил назвать это сражение в честь битвы, которая состоялась на этом месте в 1410 году и была проиграна тевтонскими рыцарями славянам) уникальным случаем. По подсчетам германской стороны, в плен было захвачено 92 тысячи Русских солдат, а потери русских убитыми и ранеными составили 50 тысяч. Величина этих потерь, которые впоследствии на Западе существенно преувеличили, не представляла собой ничего примечательного по меркам все еще продолжающейся кампании. Общее число пленных соответствовало показателю любого аналогичного эпизода войны. Танненберг стал для Германии одной из самых выдающихся побед в этом конфликте. Причина заключалась не только в том, что было спасено от вторжения неприятеля сердце Пруссии. Германские пропагандисты все более охотно предпочитали изображать противников этакими "варварами". Это было несправедливо хотя бы потому, что в числе русских командиров было немало балтийских немцев, причем имеющих родственные связи в Восточной Пруссии. Кроме того, русские офицеры поддерживали среди своих солдат весьма высокий уровень дисциплины и соблюдения моральных норм. Однако Танненберг предотвратил угрозу более глубокого вторжения в промышленные районы Силезии и захвата Берлина. Это было избавление, и именно как избавление праздновалась эта победа. После войны знамена всех полков, участвовавших в этой битве, были вывешены в монументальном Танненбергском мемориале. В этом сооружении, стилизованном под Стоунхендж, был с президентскими почестями похоронен Гинденбург, В 1945 году, когда советская армия неудержимо двигалась по территории Восточной Пруссии, тело его было выкопано, а памятник взорван. Знамена полков, сражавшихся при Танненберге, теперь вывешены в Гамбургской кадетской школе, а тело Гинденбурга обрело покой в замке Гогенцоллернов, где погребены члены императорской фамилии.

Военное значение Танненберга было значительно больше его символического значения. Возобновилось временное течение военного плана Германии. До этого сражения стояла задача удерживать фронт на востоке столько, сколько можно, пока на западе ожидалась победа. После Танненберга была снята угроза катастрофы на востоке, хотя сроки победы на западе пока продолжали оттягиваться неделю за неделей. Танненбергская битва временно подорвала силы русских. Самсонов был сражен сознанием разразившейся катастрофы. Ему самому чудом удалось избежать гибели и вырваться из окружения. Он не мог этого пережить. Много раз он с отчаянием говорил своим офицерам: "Император доверял мне. Как я теперь покажусь ему на глаза?" Улучив момент, когда его ненадолго оставили одного, Самсонов застрелился. Позже его тело было перезахоронено в семейном склепе. Это был более легкий конец, чем тот, что встретили множество его солдат, умиравших безвестно в подлеске прусских лесов, оставленные в последний час, неопознанные после смерти. Их останки лежат там по сей день, и известие об их гибели было передано их семействам только по истечении срока, после которого пропавший без вести считается погибшим. Танненберг стал началом долгой агонии царской армии, которая завершилась крахом 1917 года.

Тем не менее, при всей некомпетентности русского командования и неадекватности средств, которые применялись им в боевых действиях, русская армия сохранила способность к быстрому восстановлению сил и неоднократно доказала это в кампаниях 1915 и 1916 годов. Но события 1914 года потребовали проявить это качество немедленно. Несмотря на крах Самсонова, Ренненкампф отказывался считать Танненберг поражением. Когда Гинденбург обрушился на него всей численностью Восьмой армии, вдобавок усиленной с запада 9-м и Гвардейским резервным корпусами, он блестяще организовал маневр своих войск. На этот раз численный перевес был на стороне немцев, несмотря на то что с тыла подошла Десятая армия. Первая армия, цель Гинденбурга, включала всего девять дивизий против его восемнадцати. Однако в сражении, впоследствии названном битвой у Мазурских озер и начавшемся 7 сентября — в тот же день, что и битва на Марне, — все усилия Гинденбурга по организации окружения оказались бесполезны. Франсуа, командовавшему первым этапом, удалось отрезать несколько русских частей, находившихся в Летцене, в самом сердце озерного края. После этого Ренненкампф начал отступление с боем, через озера и выше, перебрасывая силы с Фланга на фланг, туда, где возникала необходимость в подкреплении. 13 сентября Ренненкампф со всей армией пересек российскую границу, преследуемый немцами. Пауза в боевых действиях до 25 сентября дала ему время и место, чтобы совместно с Десятой армией организовать контратаку. Он обрушился на немецкие войска, выбив их с занятых позиций. Таким образом была отвоевана значительная часть потерянной территории. Русские войска вновь оказались на рубежах, достигнутых в течение августовского вторжения и в сражении на Ангераппе.

Однако контрнаступление у Мазурских озер было скорее тактическим, нежели стратегическим успехом, учитывая, что в этой операции участвовала только часть сил России. Большинство их было развернуто через южную часть Польского выступа, где они оказались лицом к лицу с австрийцами, чья основная линия обороны проходила вдоль Карпатских гор, через которые пролегали стратегически важные проходы на венгерские равнины, к Дунаю и далее к самому сердцу Австрии. Это был огромный фронт протяженностью 500 километров, от точки, где заканчивалась русско-австрийская граница и начиналась территория нейтральной Румынии, и до Кракова, в Австрийской Польше. По всей линии фронта были возведены мощные укрепления, а фортификационные сооружения в Лемберге (Львове) и Перемышле недавно подверглись модернизации. Согласно русскому военному плану, в этом секторе на время мобилизации предполагалось сосредоточение четырех армий — Третьей, Четвертой, Пятой и Восьмой, — которые и образовывали Юго-Западный фронт под командованием генерала Николая Иванова. Сразу по окончании развертывания они должны были перейти в наступление. Австрийцы также предполагали атаковать сразу же по завершении мобилизации. Но при выборе приоритетного направления между галицийским и сербским фронтами возникла неразбериха, и поэтому австрийцы действовали медленнее, чем следовало, чтобы сконцентрировать свои силы против России, в то время как русская армия, вопреки оценкам немецкого и австрийского штабов, проявила куда большую быстроту. Противник не принял в расчет того факта, что две пятых численности российской армии мирного времени размещались сейчас в районе Польского выступа, и возможности того, что Ставка начнет продвижение войск в Польше до завершения обшей мобилизации. Это различие в позиции оказалось решающим. Офицеры тевтонского главного командования, которые последний раз принимали участие в боевых действиях более сорока лет назад, не могли представить себе начала крупномасштабной операции прежде, чем были обговорены все подробности военных планов. Русские военные несколько менее увлекались планированием. Благодаря опыту недавней русско-японской войны и предшествующих ей десятилетий сражений на границе со Средней Азией, они были в большей степени готовы импровизировать. В результате к концу августа на Австрийском фронте находилось пятьдесят три пехотные и восемнадцать кавалерийских русских дивизий, тогда как австрийцы могли противопоставить им только тридцать семь пехотных и десять кавалерийских дивизий. Вдобавок русские формирования сами по себе были крупнее австрийских. В то время Россия испытывала сильное давление со стороны французских союзников по вопросу организации операций, которые должны были отвлечь германские силы с Западного фронта на восток. Но еще большим было давление на Австрию в связи с необходимостью оказывать поддержку численно превосходящей германской Восьмой армии в Восточной Пруссии.

Основной эмоциональной, а не рациональной целью Австрии в этой войне, тем не менее, оставалось наказание Сербии, поскольку именно причастность сербов к сараевскому убийству привело к июльскому кризису. Это заставляет усомниться в том, что Австрия развернула перед Карпатами все свои войска единственно для того, чтобы сразиться с русскими, защитниками сербов — своих младших братьев-славян. Конрад фон Хетцендорф, начальник Генерального штаба австрийцев, долго разрабатывал план, по которому Австрии предстояло воевать с Сербией, оставшейся в одиночестве. Эта ситуация получила название "Военное положение В". Однако в течение 1912–1913 года становилось все более вероятным, что сербский кризис неизбежно приведет к войне с Россией. Эта ситуация, обозначенная как "Военное положение R", требовала, чтобы Балканская армия была сокращена, и за счет нее усилены части, дислоцированные в Галиции. Генеральный штаб занимался развертыванием трех групп войск — "Эшелона А", который должен был быть направлен в Галицию на случай войны с Россией, "Балканской Группы", которой предстояло нападение на Сербию, и "Эшелона Б", сформированного для участия в одной из двух кампаний, в зависимости от того, насколько быстро в Россия пройдет мобилизация. Управление железной дорогой составляло расписание поездов в соответствии с этими планами.

В конечном итоге расчеты австрийского руководства оказались неверны. Конрад, испытывавший почти патологическую ненависть к сербам, утверждал еще в самом начале проведения мобилизации, что военные намерения России отнюдь не ясны, и поэтому из осторожности следует направить "Эшелон Б" на соединение с Балканской группой, что он и сделал. Когда стало ясно, что Россия планирует наступление в Галиции — на территории, для Австрии не просто стратегически важной, но важной для дальнейших отношений с Германией, Конрад заявил, что "Эшелон Б" необходимо направить на север. Однако эта группа как раз в это время двигалась на юг, и столь решительные изменения планов были бы весьма затруднительны. Поэтому 1 августа "Эшелону Б" в конце концов позволили продолжить маневр и принять участие в боевых действиях против Сербии — но после этого группа была все-таки переброшена на Галицийский фронт. В результате этой "демонстрации" австрийской военной мощи, сербские войска были отброшены с основного направления австрийского вторжения.

Реализация идеи "демонстрации силы" показала, сколь слабое представление имели австрийцы о военных качествах сербов. В Вене придерживались мнения о сербах как об отсталом полудиком народе. Причастность сербского офицерского корпуса к убийству королевской четы Обреновичей в 1903 году и надругательству над их телами, как и многочисленные сообщения об изуродованных трупах, которые то и дело появлялись в ходе Балканских войн, породили в австрийской армии впечатление, что кампания на Балканах будет чем-то вроде колониальных кампаний в Африке или Азии и обещает ненамного большие трудности, чем те, с которыми там обыкновенно сталкиваются англичане или французы. Правда, сербы участвовали в успешном разгроме турков в 1912 году, но турки тоже считались отсталыми варварами. Территория Сербии была известна своей непроходимостью, высокими лесистыми горами, прорезанными глубокими речными долинами. Хороших дорог было очень мало, а железнодорожное сообщение почти полностью отсутствовало. Несмотря на это, австрийцы ожидали легкой победы.

Фактически, если даже можно было считать сербов варварами из-за жестокости, которую они проявляли, то в отношении ведения боевых действий они вовсе не были отсталыми. Их система воинской повинности, какими бы неформальными средствами ни проводилась мобилизация, обеспечивала призыв более высокого процента мужского населения, чем в любой другой европейской стране. Кроме того, статус военнослужащего считался естественным для всех мужчин, от мальчиков до стариков, так же как и свирепый патриотизм. Им были свойственны бережливость, выносливость и дерзкая смелость. Их вооружение было различным; но у каждого мужчины было оружие, а части первой линии имели вполне современное вооружение, захваченное во время войны на Балканах, включая сотню артиллерийских батарей и по четыре пулемета на пехотный полк. Третью, резервную линию составляли мужчины сорока — сорока пяти лет. Опытные солдаты шестидесяти-семидесяти лет, любовно называемые "дядями", входили и в первую, и во вторую линии (poziv). Таким образом, Сербия могла бы вывести на поле сражения 400 тысяч человек — почти столько же, сколько было в Шестой, Пятой и Второй армиях австрийского "Эшелона Б".

Тем не менее поначалу австрийская армия получила преимущество, поскольку сербский главнокомандующий, воевода Радомир Путник, ожидал атаку с севера (из Венгрии), через Дунай к Белграду. Вместо этого Конрад, в соответствии со своим планом, начал вторжение с запада, из Боснии, на выступающую часть сербской территории, ограниченную реками Дриной и Савой. Этот выступ был выбран не случайно. Это был один из немногих равнинных участков на всей территории страны. Поэтому поначалу наступление, начавшееся 12 августа, шло весьма успешна Австрийские войска имели возможность наступать сосредоточенно, двигаясь на юг через Саву и на восток через Дрину. Если бы Путник быстро вывел вперед свои войска, ему, вероятно, удалось бы окружить и захватить противника. Осмотрительный ветеран (звание воеводы давалось только военачальникам, которые выиграли битву; Путник получил воеводство после блестящей победы над турками) предпочел не рисковать. Вместо этого он организовал основную линию обороны за равниной, вдоль реки Вардар и возвышенности, лежащей за ней. Защитники прибыли на позицию только ночью 14 августа, совершив стокилометровый марш-бросок в течение 48 часов, и сразу же открыли огонь по наступающим с близкой дистанции. Потиорек, командующий австрийскими войсками, обратился к Конраду, прося вмешательства Второй армии, "свободного элемента" в планах "Д" и "В", чтобы она частично приняла на себя удар противника. Конрад ответил отказом, хотя Потиорек сообщал, что угодил в "настоящее пекло". 16 августа сражение стало еще более ожесточенным, он обратился к Конраду снова, и вновь безуспешно. И только в третий раз, 17 августа, его просьба не была отклонена — но при условии, что переброска "свободного элемента" в Галицию из-за этого не будет задержана. Теперь в сражении на Дрине и Саве участвовали Пятая, Шестая и частично Вторая австрийские армии — против всей сербской армии. То отступая назад под напором огня австрийской артиллерии, то снова наступая, сербы тем не менее постоянно возобновляли атаки. Постепенно их настойчивость начала пересиливать. 19 августа командующий Пятой австрийской армией приказал своим войскам отступить за Саву. На следующий день Вторая армия предприняла последнюю, безрезультатную попытку вмешаться, после чего отбыла на соединение с "Эшелоном А". в Галиции, как это изначально и предполагалось. Что же касается Шестой армии, то она, собственно, так и не вступала в бой и присоединилась к общему отступлению. 24 августа сербы вытеснили неприятеля со всей своей территории.

Однако на этом сражения в Сербии в 1914 году не закончились. 6 сентября сербы, воодушевленные одержанной победой, пересекли границу Австрии. Это был неблагоразумный шаг. В результате при попытке отступления через Саву они потеряли почти 5 тысяч убитыми и ранеными. Месяцем позже, однако, сербы обнаружили слабое место в линии обороны Потиорека на Дрине. Они пересекли Боснию и двинулись к Сараево, что напугало тюремных служащих и привело к переводу Гаврилы Принципа и его сообщников в крепость Терезненштадт в Богемии. Там убийце эрцгерцога было суждено умереть от туберкулеза в апреле 1918 года. Во время Второй Мировой войны в Терезиенштадте помещалось печально известное "образцовое гетто" для пожилых умирающих немецких евреев, которых ожидала гибель во время "холокоста". Сербская оккупация восточной Боснии продолжалась только сорок дней. 6 ноября Потиорек, командовавший армией мирного времени, когда Франц Фердинанд посетил Сараево с инспекцией, начал общее наступление. После артподготовки силами тяжелой артиллерии и получения сильных подкреплений австрийцы сосредоточенно атаковали. Сербы были отброшены от границы с Моравией в северо-восточную Сербию и на сто тридцать километров от Боснийского фронта. Дважды Путник отдавал приказ о всеобщем выходе из боя и отступлении. Зима выдалась суровая, покрыв склоны метровым слоем снега. 2 декабря столица Сербии, Белград, пала, и король Петр официально освободил солдат от присяги, чтобы они могли вернуться домой, не покрыв себя позором измены. Он заявил, что намерен продолжать борьбу и появился на передовой с винтовкой в руках. Это стало поворотным пунктом в развитии событий. Путник обнаружил, что силы австрийцев чрезмерно растянулись, и 3 декабря начал новое наступление. Ему удалось прорвать их линию фронта и в двенадцатидневный срок очистить территорию Сербии от неприятеля. Австрийская армия потеряла свыше 40 тысяч человек из 200 тысяч, участвовавших с ноября в Сербской кампании. До осени 1915 года "швабы", как сербы презрительно называли австрийцев и немцев, не рисковали предпринимать каких-либо попыток захвата Сербского королевства. Затем сербская эпопея приняла новый, более жуткий оборот.

Сербская кампания, тем не менее, была не более чем одним из эпизодов грандиозного сражения, которое вела Австрия на своей северной границе с Русской Польшей. И австрийцы, и русские имели довоенные планы наступления сразу по завершении развертывания. И те, и другие пошли в наступление, хотя и с разными результатами. План Конрада заключался в том, чтобы, усилив левое крыло своей армии, попытаться окружить русских на великой польской равнине южнее Варшавы, одновременно осуществляя "активную оборону" на своем правом фланге — в Восточной Галиции, где можно было бы использовать в качестве опорных пунктов большие крепости Лемберг и Персмышль. План русского командования также предполагал окружение противника в Западной Галиции и еще более активную оборону на востоке. На совещании мнения разделились. Алексеев, начальник штаба Юго-Западного фронта, ратовал за то, чтобы основные усилия прилагались в западном направлении, Данилов — путеводная звезда Ставки, — за восточное направление. В итоге был принят некий компромиссный план "двойного охвата". Однако даже превосходящих сил русской армии не хватало на то, чтобы в равной степени обеспечить оба сектора. Вследствие этого начальная фаза Галицийской битвы охарактеризовалась путаницей и нерешительностью.

Физические условия пока работали на русских. Местность подходила для развертывания широким фронтом их огромных формирований — упорно марширующей пехоты и многочисленной кавалерии. Таким образом, особенности географии определяли границы театра военных действий. Австрийские позиции на переднем склоне Карпат образовали выступ. Слева их продвижение ограничивала Висла, несущая свои воды на север, и ее приток Сан, справа же — Днестр, протекающий в юго-восточном направлении, давал русским надежную опору для атак в направлении Карпатского выступа. В итоге над австрийцами нависла реальная угроза угодить в "мешок". В таком положении русским было достаточно иметь преимущество с двух сторон и они могли спокойно игнорировать силы, находящиеся с третьей.

Другим серьезным недостатком австрийской армии была ненадежность ее частей. Специалисты широко обсуждают этот вопрос со времен войны и по сей день, впадая то в одну, то в другую крайность, но единое мнение до сих пор не выработано. Еще во время войны публицисты союзников активно приписывали солдатам-славянам, с одной стороны, неприязнь к Францу-Иосифу, а с другой — братские чувства к русским. Готовность некоторых славянских частей, особенно чехов и австрийских сербов, сдаться при первой же возможности была широко известным фактом. Крах австрийской армии в конце 1918 года использовался пропагандистами союзников для подтверждения ранее распространяемой ими идеи о внутренней неустойчивости Австрийской империи. После войны, однако, появился ряд изданий, где эта идея оспаривалась. Случаи дезертирства рассматривались этими авторами как исключительные; утверждалось, и не без основания, что в армии в целом сохранялись в высшей степени прокайзерские настроения, и поражение Австрии не может быть отнесено на счет такой крупномасштабной нелояльности о настоящее время, кажется, во мнении по этому вопросу Придерживаются золотой середины. Австрийская армия говорила на девяти языках. 44 % ее составляли славяне — чехи, словаки, хорваты, сербы, словенцы, русины, поляки, — а также мусульмане-боснийцы. Немцев было всего 28 % венгров — 18 %, румын — 8 %, а итальянцев — 2 %. Немцы всегда оставались благонадежными, даже несмотря на то, что никогда не проявляли особой восторженности. Венгры и приравненные к ним привилегированные нации сохраняли верность вплоть до того момента, когда в результате поражения они оказались перед реальной угрозой гибели. Но абсолютный рекорд верности империи принадлежит католикам-хорватам, большинство которых сохраняли ее, несмотря ни на что. Поляки ненавидели русских, не доверяли немцам, но получили большие выборные и общественные привилегии при Габсбургах и поэтому были верноподданными. Мусульмане-боснийцы, изолированные в специальных полках, были вполне надежны; итальянцы и большая часть славян, особенно чехи и сербы, быстро потеряли свой энтузиазм, который демонстрировали во время мобилизации. Как только война перестала быть малым риском при большой выгоде, армия стала для них "тюрьмой народов", с вездесущими немецкими начальниками в качестве надзирателей.

Это была незавидная судьба для армии, которая большую часть периода правления Франца-Иосифа была преуспевающей и даже популярной многонациональной организацией. Получающие приказы на родном языке, соблюдающие грубую дисциплину армии кайзера, одетые в красочную униформу, откормленные, скованные кодексами чести, восходящими к семнадцатому веку, к турецкой блокаде Вены и еще более древним временам, полки имперской армии — все эти Тирольские стрелки. Венгерские гусары, Далматинская легкая конница — были маленькой моделью лоскутной империи. В течение трех лет военной службы этот калейдоскоп создавал приятный контраст с рутинной работой в мастерской или за плугом. Ежегодные маневры представлялись летними увеселительными прогулками. Полковые юбилеи под звуки духового оркестра, когда вино течет рекой и прославленный полковник, эрцгерцог, князь, а возможно, и сам император, посещает полк, были радостными праздниками. Возвращение домой по окончании срока службы знаменовало еще один праздник и начало взрослой жизни. Война представлялась не более чем отдаленной и не самой вероятной перспективой.

Действительность вторглась в этот размеренный порядок быстро и жестоко. В первых столкновениях на Карпатском фронте в августе 1914 года австрийцы имели преимущество. Их тридцать семь пехотных дивизий образовали фронт протяженностью в 400 километров. Впереди развернулись Первая, Четвертая и Третья армии, с орудийными расчетами на каждом фланге, прикрытие создавали десять кавалерийских дивизий. Русские войска, двигаясь вперед по дуге, развернули Четвертую, Пятую, Третью и Восьмую армии, включавшие в общей сложности пятьдесят три пехотных и восемнадцать кавалерийских дивизий. Несмотря на численное преимущество русских, первая атака Конрада удалась. 23 августа его левое крыло, только что переправившееся через реку Сан на русскую территорию, столкнулось в Краснике с правым флангом русских и атаковало их. Первая армия, ведущее австрийское формирование, в основном состояла из прессбургских (братиславских) словаков и краковских поляков. И те и другие были католиками. Словаки пока не были столь политизированы. Поляки же ненавидели русских и в этой трехдневной битве свирепо сражались за своего императора-католика против Четвертой армии России, которая продвигалась вперед, не дожидаясь, пока подтянутся ее резервы. Согласно записям русского Генерального штаба, "18-я дивизия пала под жестоким вражеским огнем, который заставил Рязанский и Ряжский полки отступить… в то время как 5-я дивизия легкой пехоты была почти окружена". Дела шли все хуже и хуже. 26 августа русские отступили на 30 километров к Люблину (где Сталин в 1945 году утвердил марионеточное польское правительство). В тот же день в Комароме австрийская Четвертая армия неожиданно столкнулась с наступающей русской Третьей армией, недалеко от реки Буг. Русским снова не повезло в отношении национального состава противника, Они встретили 2-й австрийский корпус, укомплектованный венскими полками. В их число входили столичные полки Hoch Deutschmeister, где шефом был всегда сам император — эта привилегия была пожалована им в честь дружбы правящей династии с Великим магистром Тевтонского ордена. 9-й корпус состоял из судетских немцев, 16-й — из венгров. Не было более твердого основания для победы австрийской армии, и после недели упорных сражений она была достигнута. Русские войска оказались на грани окружения.

Тем временем начала проявлять себя незащищенность австрийской позиции в географическом отношении. К востоку от Комарова граница с Россией делала резкий поворот к юго-востоку, где упиралась в границу с нейтральной Румынией. На первый взгляд оборона этого фланга не должна была вызывать каких-либо осложнений, поскольку русла рек Буга, Днестра и их притоков, Гнилой Липы, Золотой Липы и Вережицы следуют друг за другом с промежутками в тридцать — сорок километров. Кроме того, район истоков Буга защищали мощные укрепления Лемберга (Львова). Вторая такая же, если даже не более сильная, крепость Перемышль располагалась у нее в тылу. В такой местности Третьей австрийской армии было необходимо организовать мощное сопротивление русским войскам. Вторая армия, находившаяся в Сербии, теперь возвратила дивизии, присоединенные к Балканской группе. Но самым сердцем армии был знаменитый 14-й Инсбрукский корпус, в составе которого было четыре полка тирольских Императорских егерей и резервные батальоны Императорских стрелков. Эти украшенные плюмажами из орлиных перьев горные снайперы были самыми преданными и хранили безоглядную верность императору, который был шефом всех четырех полков.

Третья армия, тем не менее, впала в немилость. Приказом Конрада ей отводилась "активная оборонительная" роль. В это время в западной Галиции Первая и Четвертая армии пытались окружить фланг русской армии. В результате она осуществила развертывание в глубь австрийской территории, примерно в сотне километров от границы, и встала на реке Гнилая Липа. Это было защищенное место, на котором имело смысл закрепиться. Однако 25 августа Брудерман, командующий армией, услышав о выдвижении к западу от Тарнополя "пяти или шести русских дивизий", решил атаковать и двинулся вперед. Днем, потеряв 14-й корпус, Брудерман попросил прислать подкрепление к северной части расположения Второй армии. Многочисленные изменения состава и перестановки внутри формирований привели к тому, что армия теперь состояла в основном из румын (12-й корпус), словенцев и итальянцев (3-й корпус) и местных русскоязычных украинцев (11-й корпус), состоящих в более близком родстве с русскими, чем любая из национальностей, представленная в империи Габсбургов. Но дело было не только в том, что этнически смешанная Третья армия была едва ли не наименее преданной императору — она также заметно уступала в численности русской Третьей армии, с которой ей предстояло сразиться. Когда столкновение произошло, менее сотни австрийских пехотных батальонов при поддержке 300 орудий очертя голову налетели на почти двести батальонов и 685 орудий русских. Сражение в разрушенной деревне между реками Гнилая Липа и Золотая Лина длилось три дня. Под Злочевым, в 40 км от Тарнополя, австрийцы потерпели поражение и были вынуждены отступать назад в неразберихе, порой переходящей в панику. Некоторые части продолжали бежать до самого Лемберга.

Имей русские достаточно решимости закрепить достигнутый успех, все это крыло австрийской армии, лишившись защиты, вероятно, могло быть уничтожено. Однако генерал Рузский не стал продолжать преследование. Это оказалось спасением для армии Брудермана. Такая ситуация необычна, хотя это отнюдь не беспрецедентный случай в истории войн. Обе стороны явно недооценили степень своих собственных достижений. Рузский был уверен, что его победа — не более чем "весьма успешная оборона". Он остановился, чтобы произвести перегруппировку своей армии. Конрад, в свою очередь, считал, что одержал значительную победу, но на другом фланге театра. По его мнению, неудачи Третьей армии на переднем фланге носили местный и кратковременный характер, и, усилив армию Брудермана, он получал возможность в дальнейшем осуществить двойное окружение, которое лежало в основе его военного плана. С 30 августа он усилил противостоящие Рузскому войска, добавив к имеющимся ста батальонам еще пятьдесят и доведя число орудий до 828 — в основном за счет того, что большая часть Балканской группы вновь присоединилась ко Второй армии. Поскольку Рузский продолжал оставаться на месте, Конрад решил, что наступило время вновь перейти в наступление. Осуществить его предполагалось я основном силами Второй армии, действовавшей на правом фланге Третьей. Вместе они образовали армейскую группу, которую возглавил командующий Второй армией Эдуард фон Бем-Эрмолли, чья энергичность была воистину заразительной. По приказу Конрада Вторая армия снова атаковала 29 августа между Гнилой Липой и Золотой Липой. На этот раз результат оказался еще более катастрофичным, чем в прошлом сражении. Теперь численность русской армии превышала триста пятьдесят батальонов, артиллерии — 1304 орудий. В водовороте сражения 20 тысяч австрийцев попали в плен, и много тысяч были убиты или ранены.

Невзирая на очевидность ситуации, Конрад продолжал верить, что побежден. Частичный успех, достигнутый на его левом фланге, и медленное перемещение русских войск вправо убедили Конрада, что он может позволить Второй и Третьей армиям отойти за Лемберг. По его замыслу, русские последовали бы за ними и подставили бы свой фланг под удар двигавшейся с севера Четвертой армии. Главной линией обороны должна была стать река Вережица, которая впадала в Днестр южнее, между Лембергом и Перемышлем. Это решение было отчасти мотивировано стремлением повторить успех Гинденбургя и Людендорфа в Восточной Пруссии и явным успехом немецких армий на западе. Желание провести операцию под Лембергом появилось у Конрада еще до начала битвы при Марне. Им также двигало возрастающее нетерпение его союзников при виде неудачи австрийцев в выполнении своей доли работы. Как холодно заметил кайзер Вильгельм в начале сентября представителю Конрада в OHL, "наша небольшая армия в Восточной Пруссии приняла на себя удар двенадцати вражеских корпусов, половину уничтожила, а половину потрепала… большего невозможно требовать". Кайзер, конечно, преувеличивал. Однако, учитывая тот факт, что Конраду противостояло самое большее пятнадцать корпусов, это была весьма язвительная колкость. Он был исполнен решимости вести свою усталую и потрепанную армию к победе.

На этот раз его план почти сработал. Русские не спешили оставить Лемберг, который им до 3 сентября так и не удавалось занять. Таким образом, у Четвертой австрийской армии, истощенной и сократившейся вследствие потерь, появилось время на то, чтобы, осуществить наступление сквозь фронт Третьей русской армии к Лембергу. Третья и Вторая армии действительно добились некоторого успеха на позициях в районе Вережицы. Это позволило в течение нескольких дней удерживать русские войска, не давая им завершить окружение центра австрийской армии, неминуемая опасность которого становилась все более очевидной. Русские обнаружили это. 5 сентября Алексеев сообщал Данилову: "Энергичные попытки, предпринимаемые австрийцами для прорыва наших позиций [к северу от Лемберга] могут быть расценены как проявление беспомощности. Настал момент для начала нашего контрнаступления". Конрад продолжал игнорировать надвигающуюся угрозу. Четвертая армия продолжала двигаться вперед, пока 6 сентября не столкнулась с концентрацией сил Третьей русской армии у Равы-Русской, в 50 км к северу от Лемберга, и была остановлена. Теперь попытки Конрада обойти более слабыми войсками более сильные, которые в свою очередь пытались обойти его, грозили обернуться катастрофой. Между его Первой армией, продолжавшей вести бой с русскими на севере и другими тремя, застрявшими из-за сражений за Лембергом, образовался огромный разрыв. В его распоряжении не было ни его собственных резервов, ни отряда резервного формирования третьей линии, чтобы помочь завершить операцию одним решительным ударом. Тем временем русские, наоборот, с каждым Днем все более концентрировали силы. Девятая армия была сосредоточена под Варшавой. Эти челюсти были готовы закрыться, поглотив Четвертую, Третью и Вторую австрийские армии. Теперь шестнадцати русским корпусам противостояли всего одиннадцать австрийских. Большая часть их сбились в узком кармане, с обеих сторон зажатые численно превосходящим неприятелем. Кроме того, Первая армия, изолированная на севере, подвергалась сильному артиллерийскому обстрелу. Никакого сопротивления ему она оказать не могла, несмотря на все усилия альпийских частей 14-го корпуса, который упорно сражался как связующее звено между двумя половинами австрийского фронта, на которые была теперь разделена группировка Конрада. Он обратился к немцам за помощью. Кайзер ответил: "Вы, конечно, не можете просить от них (Гинденбурга и Людендорфа) большего, чем они уже добились". Конрад заставил Вторую и Третью армии возобновить наступление под Вережицей. Когда эта попытка потерпела неудачу и русская кавалерия вторглась сквозь разрывы в линии обороны австрийцев в тыл, ему не осталось другого выхода, кроме как начать общее отступление, сначала к реке Сан, а затем к Дунайцу, притоку Вислы. Они оказались всего на полсотни километров восточнее Кракова, столицы габсбургской Польши, величайшего города католической Восточной Европы на всей территории от Вены до Варшавы. Перемышль, огромная крепость, под защитой которой находились проходы в Карпатском хребте, где реки Сан и Днестр, расширяясь, вытекают на Польскую равнину, была покинута. Ее гарнизон — 150 тысяч солдат — остался к окружении в тылу расположения русских войск. Австрийская территория на глубину 250 километров была оставлена. Император потерял 400 тысяч из 1800 тысяч мобилизованных, в том числе 300 тысяч попало в плен. Одним из самых пострадавших оказался 14-й Тирольский корпус, где потери составили 50 тысяч человек. Этот корпус был сформирован из четырех драгоценных полков Императорских егерей Франца-Иосифа, резервистов Императорских стрелков, 6-го горнострелкового полка и горных артиллерийских батарей. Не менее 40 тысяч убитых и раненых — австрийская армия лишилась своих лучших, самых смелых частей, заменить их было невозможно. Такой ценой было оплачено использование их Конрадом в решительной попытке держать фронт во время кульминационной битвы под Лембергом.

Природу титанической борьбы в Восточном фронте трудно представить себе на человеческом или личностном уровне. Русская армия на 80 процентов состояла из крестьян — при том, что в это время большинство русских крестьян все еще были неграмотны. Разумеется, что после них не осталось никаких литературных источников, которые можно было бы сравнить с наследием Западного фронта. Личные воспоминания очень редки. Некому было собирать их. Не было секретаря, который донес бы голос русского солдата-крестьянина до потомства. Австрийцы, более образованные, оставили несколько воспоминаний о действительной службе. Бедствия войны произвели больший переворот в сознании людей, чем крах империи Габсбургов. Интеллигенция и художники — Витгенштайн, Рильке, Кокошка — оставили письма и дневники. Наконец, герой единственного, ставшего классическим романа Гашека — "Бравый солдат Швейк", представляет лишь некоторую часть многообразия отношений в армии Габсбургов. Они остались только в памяти людей. Порой отголоски чувств, связанных с тяжелыми испытаниями имперской армейской службы, можно отыскать в венских церквях, которые по сей день в полковые годовщины украшают лентами и венками. В большинстве своем, тем не менее, живой опыт солдат царской армии и солдат австрийского кайзера, то, чем они жили во время многочисленных маневров и кампаний 1914 года, не запечатлен в памяти. Может ли он быть восстановлен?

Помогают фотографии — даже если это снимки довоенных маневров; фотографии военного времени более редки и потому более ценны. На всех люди стоят плотной массой, часто плечом к плечу. Возможно, они стремятся, как говорят немцы, к "чувству одежды", — единственному способу сохранить присутствие духа перед лицом огня. На винтовках укреплены длинные штыки, сумки и снаряжение стесняют движения, из-за одежды из плотной ткани они кажутся толще. Никакой защиты от пуль не предполагается. (В течение нескольких месяцев большинство армий приняли на вооружение стальные каски. Армия впервые вернулась к использованию брони после ее исчезновения в семнадцатом столетии.) Первые месяцы Первой Мировой войны ознаменовали собой завершение двухвековой практики, при которой, вопреки всякой логике, тренировка и дисциплина должны были быть наилучшей защитой протия оружия, сколько угодно совершенного. Такие фотографии демонстрируют крупномасштабное нарушение тактических предписаний, устанавливавших по всех армиях правило рассредоточения. В русской армии, согласно предписаниям 1912 года, самая мелкая боевая единица — взвод, составлявшая пятьдесят человек, — должна была рассыпаться цепью более чем на сотню шагов, при этом расстояние между каждыми двумя солдатами составляло метр. В то же самое время фронт атаки для батальона по этому же предписанию должен был составлять 500 метров. Это означало, что командир должен выстраивать людей в четыре ряда, по четыре взвода в каждом. Однако очевидно, что передние, таким образом, перекрывали зону огня тем, кто был сзади. После этого становится понятным, почему эти предписания были отвергнуты, а большая часть батальона группировалась на передней линии. Такая практика подчинялась не букве, но духу предписаний, которые требовали во время пехотной атаки создания "огневого превосходства" с выдвинутой передовой линией, чтобы обрушиваться на неприятеля с расстояния сотни метров или около того. Австрийская армия имела аналогичную доктрину. В предписаниях 1911 года утверждалось, что стрелки-пехотинцы "без поддержки других войск, даже при небольшой их численности, добьются победы, пока [они] сохраняют стойкость и смелость". Это была точка зрения, общая для всех континентальных армий — немецкой, австрийской и русской, а также французской, где наиболее активно культивировалась идеология "наступательного духа". Она базировалась не просто на утверждениях, но на анализе характера последних сражений, в особенности происходивших во время русско-японской войны. Считалось, что высокая огневая мощь влечет за собой высокие потери; все еще верили, что готовность понести тяжелые потери приносит победу.

Из этого следует, что, воссоздавая картину битвы при Танненберге или Лемберге, мы должны представить себе атаку пехоты, движущейся плотной массой на вражеские позиции, которые удерживает столь же плотно сосредоточенная пехота. Полевая артиллерия, развернутая на открытом пространстве на небольшом расстоянии за линией огня, обеспечивает прикрытие, стреляя прямой наводкой. В русский армии директивой 1912 года "предписано огонь вести с короткой дистанции, быстрыми залпами полевых орудий поверх голов наступающей пехоты". Ни у одной из армий не было ни приемов, ни оборудования для корректировки огня. Телефоны были редкостью (на всю армию Самсонова приходилось всего двадцать пять), к тому же телефонные линии приходили в негодность практически сами собой, как только начиналось сражение. Связь осуществлялась при помощи флага или сигналом руки, а то и просто голосом; корректировка артогня чаще всего производилось в пределах видимости.

Вот почему бои на Восточном фронте 1914 года имели значительное сходство со сражениями Наполеона, которые происходили в этих местах столетием раньше. Это особенно было заметно по Марнской кампании. Все различие заключалось в том, что пехота ложилась, когда вела огонь, а не стояла, а фронт сражения расширился в сотни раз. Длительность сражений также возросла. Баталия длилась уже не день, а могла растянуться на неделю или даже более. Результаты, тем не менее, были до ужаса похожи: огромные потери, как собственно по численности, так и в процентном отношении к числу сражающихся, и драматичные результаты. После Бородинской битвы 1812 года, сражения почти беспрецедентного по продолжительности и кровопролитности, Наполеон продвинулся на сотню верст к Москве; после Лемберга Конрад отступил на 220 километров к окраинам Кракова.

Крах австрийской армии на Карпатском фронте стал началом одного из первых стратегических переломов в ходе войны. Дело было не только в том, что венгерской половине Австрийской империи, защищенной цепью гор, теперь угрожало вторжение, и русские генералы уже с небрежной веселостью обсуждали между собой захват Будапешта, столицы Венгрии. Самое сердце германской территории вдруг оказалось под угрозой, если бы русская армия двинулась в Силезию, к таким крупным городам, как Бреслау и Позен. Восточная Пруссия также не была вне опасности, пока на южной оконечности фронта Брусилов, лучший из русских генералов, контролировал карпатские перевалы. Даже Мольтке, как бы он ни был подавлен очевидным провалом "Плана Шлиффена", смог найти время, чтобы переключить свое внимание с битвы на Эне на проблемы Восточного фронта. В последние дни пребывания в должности начальника штаба, перед тем как 15 сентября его заменил Фалькенгайн, он позвонил Людендорфу и отдал приказ о формировании новой, Южной армии. Южной она была названа из-за того, что должна была быть сконцентрирована в южной части Восточной Пруссии, заполнив промежуток между победоносной Восьмой армией и терпящими поражение австрийскими войсками. Людендорф был не менее Мольтке встревожен ухудшением ситуации. Он сделал встречное предложение, согласно которому новая армия включила бы в себя большую часть состава Восьмой армии. Однако для такого шага Мольтке недоставало энергии. Его преемник не стал тратить время на сомнения. Остроумный и импозантный, Фалькенгайн заявил 16 сентября, что большая часть Восьмой армия оставить Восточную Пруссию, чтобы присоединиться к новой армии, обозначенной как Девятая. Начальником штаба был назначен Людендорф, командующим Гинденбург. Хоффман, их начальник штаба во время Танненбергской битвы, был назначен на тот же пост. 18 сентября Людендорф приехал к Конраду, чтобы обсудить с ним новый план предотвращения опасности, нависшей над австро-германским фронтом. Девятая армия, вместо того чтобы ожидать русского наступления в Силезии, должна была сама атаковать противника через верховья Вислы и двигаться к Варшаве, центру операций русской армии на Польском фронте.

Русские имели собственные планы. Фактически в течение сентября вариантов плана боевых действий у них было даже слишком много. У высшего командования, Ставки, был один план, у командующих Северо-Западным и Юго-Западным фронтами — другие планы. В русском Генеральном штабе сохранились записи о "разногласиях [между ними], приводивших к разным директивам". Русская армия на Северо-Западном фронте, которым теперь командовал Рузский, в результате успехов немцев в Восточной Пруссии подвергалась, по его мнению, серьезной опасности. Следовала отступить на достаточно большое расстояние, возможно, даже до самого Немана, 150 километров восточнее Мазурских озер, а если возникнет необходимость, то и оставить Варшаву. На Юго-Западном фронте, напротив, было желательно продолжать победоносное преследование австрийцев, продвигаясь на запад к Кракову. Предложение Ставки было совершенно иным: силы русской армии на Восточном фронте следовало отвести и сконцентрировать их вокруг Варшавы и большой крепости Ивангород, вверх по течению Вислы, а затем предпринять согласованное наступление в Силезию, чтобы вести войну непосредственно на территории Германии.

Все эти планы, и в особенности планы Рузского и Ставки, ярко характеризуют русский стиль ведения боевых действий. Он заключается в том, что стратегия строится на использовании пространства, а не войск. Ни одному французскому генералу не пришло бы в голову пожертвовать драгоценной территорией его страны, чтобы достичь военного преимущества. В Восточной Пруссии немецкие генералы считали оборону границы священной обязанностью. Напротив, для жителей Российской империи, протянувшейся почти на 10 тысяч верст от пашен западной Польши до льдов Берингова пролива, сотня верст здесь или там была пустяковой ценой за удачное проведение военного маневра. Во время войн России с Турцией, Швецией, а более всего с Наполеоном, были потеряны целые области — только для того, чтобы возродиться, как только захватчик, сокрушенный огромными расстояниями и выносливостью солдат-крестьян, терпел поражение. Так было в 1812 году, так же было и в 1914-м. Отдать землю сейчас означало заставить врага платить за это позже, когда он будет ослаблен. К 23 сентября Ставка получила точные сведения, согласно которым немецкая Девятая армия сконцентрировалась в Силезии и продвигалась к Варшаве. В соответствии с этим великий князь Николай, который теперь возглавил Ставку, решил отвести большую часть войск и ожидать наступления немцев. Между тем Брусилов оставался, чтобы удерживать Восточные Карпаты, тогда как Десятая армия посылалась в новое наступление на Восточную Пруссию. При появлении Девятой армии Гинденбурга и Людендорфа в центре фронта Четвертая и Девятая армии должны были выступить из Варшавы, чтобы препятствовать ее продвижению, пока остальная часть стратегической массы — Вторая, Пятая и Первая армии — охватывала неприятеля с флангов.

Это была война титанического масштаба, с числом воюющих, как на Западном фронте, и с гораздо большей протяженностью и глубиной их перемещения, чем в ходе любой другой операции на этом относительно ограниченном театре, В русскую армию начало приходить столь важное для нее подкрепление из отдаленных сибирских военных округов. В конце сентября большинство соединений, занятых на Карпатах, были успешно передислоцированы в район Варшавы, не привлекая внимание противника. Австрийцы, обнаружив ослабление фронта, попытались последовать за ними, но в конечном итоге потерпели неудачу. Все, чего они этим добились — это удачное освобождение гарнизона Перемышля 9 октября, вскоре был вновь окружен, что было платой за поддержку немцев в необдуманном наступлении Людендорфа на Варшаву. Ставка также была удовлетворена тем, что Десятая армия вернулась на восточно-прусскую границу. Хотя в сражении под Августовым (29 сентября — 5 октября) ее атака была остановлена, но это вторжение вызвало у Гинденбурга и Людендорфа серьезную тревогу. После лавров Танненберга Восьмая армия не заботилась об укреплении своих позиции, и русские добились нескольких легких тактических успехов, прежде чем были остановлены. К началу октября на востоке военные действия велись на четыре фронтах. С севера на юг следовали: германо-русский фронт на границе Восточной Пруссии; австро-германо-русский на Висле; русско-австрийский на реке Сан и русско-австрийский в восточной части Карпат. Общая протяженность линии фронта от Балтики до румынской границы составляла около 800 км, хотя на севере между Варшавой и Восточной Пруссией был промежуток в сотню километров, довольно слабо охраняемый кавалерией. В центре же, где Висла течет на север от Ивангорода к Варшаве, развернулась драма настоящей войны перемещений, какой Европа не видела со времен Аустерлицкой кампании. Две силы одновременно совершали обход с наступлением. Девятая армия Германии двигалась вниз по западному берегу Вислы. Гинденбург и Людендорф полагали, что силы русских около Варшавы не слишком значительны, и их можно окружить с севера. В это же время русские готовились пересечь Вислу с востока, ниже Ивангорода, на который австрийцы столь опрометчиво наступали, и двинуться по направлению к Варшаве. Там они планировали начать собственный обход фланга армии Гинденбурга и Людендорфа.

Имей немцы какие-либо лучшие средства передвижения, чем ноги их солдат и лошадей, они бы успешно провели этот маневр. Спустя четверть века маршалы Гитлера, командовавшие на восточных фронтах, сочли бы подобные обстоятельства идеальными для окружения с применением бронетехники. Но генералы кайзера не имели таких технических средств. Куда хуже было то, что русские имели численное преимущество. Между Варшавой и Перемышлем были развернуты 55 русских пехотных дивизий против 31 австрийской и 13 немецких. Когда 18 октября Людендорф понял, что Девятой армии неминуемо грозит поражение, стоит ему только двинуться к Варшаве, он решил отвести войска. Конрад, преследовавший русские части, которые преднамеренно отступали от Перемышля к реке Сан, оказался не столь предусмотрителен. 22 октября он попытался атаковать в направлении Ивангорода, но потерпел поражение и 26 октября поспешил отступить. Перемышль, с гарнизоном численностью 150 тысяч человек, был вновь оставлен в окружении, подобный австрийскому острову в море русских. Потери Первой армии Конрада составили 40 тысяч убитых, раненых и попавших в плен. Путь австрийской армии закончился около Кракова, куда они были отброшены после того, как потерпели поражения в августовских сражениях в Галиции. Немцы оказались всего лишь в 80 километрах от Бреслау в Силезии, недалеко от отправного пункта их похода на Варшаву.

Варшавская операция завершилась бесспорной победой русской армии. Хотя финальное окружение противника, которое планировала Ставка, не удалось, но было продемонстрировано превосходство русских в маневренной войне и даже в том, что касалось стратегической хитрости. Несмотря на предполагаемое преимущество, которое обеспечивал немцам радиоперехват, Людендорф был удивлен тем, с какой быстротой и секретностью русские осуществили развертывание вдоль Вислы от Ивангорода к Варшаве. Перед русским командованием снова встал вопрос: что делать дальше? В Ставке сомнений не возникало. Следовало продолжать запланированное наступление, прерванное атакой на Варшаву Девятой германской армии. 2 ноября была выпущена необходимая директива. Из сибирских, центрально-азиатских и кавказских военных округов продолжали прибывать войска; это позволило достичь необходимой численности. Сразу по завершении приготовлений центральное формирование, состоящее из Второй и Пятой армий, должно было двинуться вперед через Бреслау и Позен к Берлину. Тем временем южные армии должны были также перейти в наступление между Краковом и Перемышлем с целью завершить уничтожение австрийской армии в Галиции и Карпатах.

Существовали два обстоятельства, препятствовавших выполнению этого плана. В особенности они влияли на центральное наступление. Первое заключалось в том, что возможность переместить русские войска с необходимой скоростью была сомнительна. В ходе маневра, который русские так искусно провели в октябре под Варшавой и Ивангородом, Ставка могла использовать довольно разветвленную железнодорожную сеть центральной Польши. Однако в западной Польше в результате защитных мер железных дорог осталось мало. Функционировали только четыре ветки, идущие с запада на восток, и только два железнодорожных моста через Вислу. К тому же во время октябрьского отступления из Варшавы немцы разрушили за собой железнодорожную сеть на сотню километров в глубь страны. Второе препятствие имело скорее положительный, а не негативный характер. Людендорф сам планировал возобновить наступление. На этот раз оно начиналось из более глубокого тыла, чем в октябре, но цель была та же — захватить русские войска с фланга на равнинах западной Польши и отрезать их от базы в Варшаве. Используя неповрежденную сеть железных дорог между Силезией и Торном[12], старым городом-крепостью, стоящей на берегу Вислы, там, где она втекает на тогдашнюю территорию Германии в Западной Пруссии, к 10 ноября он переместил туда Девятую армию в полном составе. Она состояла из одиннадцати дивизий, включая подкрепления, спешно подтянутые с Западного фронта по запросу Гинденбурга, который 1 ноября был назначен главнокомандующим Восточным фронтом.

11 ноября Девятая армия нанесла удар по 5-му Сибирскому корпусу, обрушив на его чересчур растянутые и неукрепленные позиции всю мощь своей артиллерии. Между сибиряками и остальной частью Второй армии, уже продвинувшейся на некоторое расстояние в направлении немецкой границы, образовался пятидесятикилометровый разрыв. Хотя на этом фронте русская армия численно превосходила германскую, имея двадцать четыре дивизии против пятнадцати, у немцев было позиционное преимущество, и они им воспользовались. Только на четвертый день их наступления, которое иногда называют Второй битвой за Варшаву, в Ставке расценили эту ситуацию как кризисную. К счастью, русское командование сразу признало, что ситуация может быть сохранена только поспешным отступлением. Приказ выйти из боя был выполнен весьма эффективно. За два дня форсированного марша Вторая русская армия отступила к Лодзи, крупному городу хлопкового ткачества, железнодорожному центру, набитому припасами. В результате получилось, что немцы "свернули не на ту дорогу". Русские войска вышли во фланг противнику с севера и с юга, и три немецкие резервные дивизии на некоторое время оказались в окружении. Их с трудом удалось выручить: солдаты были уверены, что уже захвачены в плен и что поезда посланы по приказу русской Ставки из Лодзи, чтобы отвезти их в неволю.

Лодзинская операция завершилась 23 ноября. Она не принесла ни поражения русским, ни победы немцам. Людендорфу все-таки удалось представить ее победой немецких войск и таким образом добиться от Фалькенгайна передачи ему четырех германских корпусов. 2-й и 12-й армейские, 3-й и 21-й резервные корпуса были переведены с запада на восток для использования в операциях в северном секторе в качестве Десятой армии. Еще один корпус, 24-й резервный, прибыл из Франции, чтобы присоединиться к австрийцам в южном секторе. Развертывание пополнений на севере было ошибкой. В течение декабря они привлекались для участия в серии фронтальных атак, итогом которых стал захват Лодзи 6 декабря, но выдохлись после 50-километрового продвижения к рекам Равке и Бзуре, небольшим притокам Вислы юго-западнее Варшавы. Эта местность была превосходна для наступательных операций — широкие пахотные равнины, где в 1939 году польской армии удалось провести свою единственную успешную контратаку против гитлеровского блицкрига. Но эти места так же хорошо подходили для обороны в окопах; русские прекрасно умели это делать. Натолкнувшись на русские окопы, немцы также выкопали траншеи. В итоге приход зимы застал центральный сектор Восточного фронта полностью неподвижным. Фронт оставался замороженным, как физически, так и в военном плане, до следующего лета.

На юге прибытие пополнения немецким войскам, особенно 47-й резервной дивизии 24-го резервного корпуса, должно было привести к достижению совершенно других результатов. В течение ноября австрийцы сплотились, несмотря на их недавние неудачи и страшные потерн, которые они за собой повлекли, и провели серию контратак в районе Кракова. Усиленные правым крылом Девятой немецкой армии, которой теперь вместо получившего повышение Гинденбурга командовал Маккензен, и Второй армией Бем-Эрмолли, прибывшей с Карпат, они сумели в беспорядочном сражении с большими потерями занять территорию к северу от Вислы, между Краковом и Ченстоховой, святым для поляков городом. Однако русские армии Юго-Западного франта — Вторая, Пятая, Четвертая, Девятая, Третья и Одиннадцатая — не только имели значительный численный перевес, но и могли привлечь подкрепление. После десятидневного сражения, которое началось 16 ноября, Конрад был вынужден признать свое поражение и отвести войска на позиции, находящиеся еще ближе к границе Германии, чем те, с которых он начал наступление. Южнее Кракова последствия оказались еще хуже. Поскольку войска с фронта в Карпатах были отведены для наступления на Краков и Ченстохову, пять главных проходов через горы остались незащищенными перед наступлением русских частей. 20 ноября Брусилов занял перевал Лупков, и к 29 ноября Бороевич, его австрийский оппонент, оказался перед лицом перспективы наступления неприятеля на Будапешт.

Затем в положении австрийцев совершенно неожиданно наступила перемена к лучшему. Это стало результатом проявления хорошо продуманной инициативы в тот момент, когда обстоятельства начали складываться не в пользу противника. Нерешительность, столь часто проявляемая русским высшим командованием, в дальнейшем способствовала действиям австрийцев. 29 ноября великий князь Николай вызвал Рузского и Иванова, двух командующих фронтами, в штаб Ставки в Седлице, чтобы обсудить будущие операции. Как обычно, они разошлись во мнениях, Рузский хотел отвести войска на Северо-Западном фронте к Варшаве, поскольку они понесли большие потери под Лодзью. Напротив, Иванов видел в задержках, которые он навязал австрийцам на линии Краков — Ченстохова, благоприятную возможность, которую не следовало упускать. Он намеревался перегруппировать войска и возобновить наступление. Иванов доказывал, что "путь 8 Берлин лежит через Австро-Венгрию". Он выбрал этот путь, но свобода его действий зависела даже не от разрешения Великого князя, но от доступности припасов и подкрепления. Пополнение было весьма многочисленным, в октябре — ноябре было призвано 1 400 тысяч новобранцев, однако они были неподготовлены, зачастую им недоставало оружия. Снаряжения вообще сильно не хватало. Русские заводы еще не достигли уровня производства, на который они вышли в 1915 году. Белое море было заковано льдами, а Балтика и Черное море блокировано флотами враждебных государств, что делало импорт невозможным. Артиллерия получала всего по десять снарядов на орудие в день.

Конрад ударил, пока эти обстоятельства преобладали. Он обнаружил уязвимое место в соединении Третьей русской армии, расположенной южнее Кракова, с Восьмой армией Брусилова, находившейся в Карпатах. Здесь, между городами Лиманова и Лапанов, зияла брешь в 30 километров. Напротив этого места Конрад собрал лучшие войска из всех имеющихся в распоряжении. Это были немецкая 43-я дивизия и австрийский 14-й корпус. Однако если немцы подошли со свежими силами, об австрийском корпусе такого сказать было нельзя. В сентябре в сражении под Лембергом погибли тысячи тирольских стрелков, и резервы, из которых можно было бы восполнить столь серьезные потери, отсутствовали. Их козырем была неожиданность нападения. 3 декабря австро-германские войска нанесли удар. После четырех дней боев русские были отброшены назад на 60 километров. Вскоре подошло подкрепление, и 10 декабря Конрад был остановлен. Это, тем не менее, позволило Бороевичу перейти в наступление в Карпатах, обеспечив тем самым новые, более прочные позиции на передних горных склонах. В результате Лиманова-Лапановское сражение не только стало препятствием для осуществления плана Иванова пробиться за Краков в Германию, но и положило конец надеждам русских о наступлении на Будапешт. По произведенному эффекту это была двойная победа. Она делала невозможной реализацию обеих стратегий — прямого вторжения на германскую территорию и косвенной победы над Германией через поражение Австро-Венгрии.

Однако победа в Лиманова-Лапановском сражении была одержана на последнем издыхании. Никогда больше Имперской и Королевской армией в одностороннем порядке не проводилось решающих операций и не принималось решений, где австрийский командующий действовал бы самостоятельно. Согласно этому и во время конфликта с Россией, и в будущем, в войне с Италией, все победы — в том числе в Горлице и Капоретто — считались одержанными только благодаря помощи Германии и под ее руководством. Как бы то ни было, победа армии под Лимановой была обязана в значительной мере участию немецких войск. Впредь австрийцам было суждено принимать участие в боевых действиях только как младшему и чрезвычайно неудачливому партнеру немцев. В основном это произошло из-за того, что Австрия включилась в участие в конфликте, имея численность вооруженных сил, недостаточную для участия в массовых военных действиях, что повлекло за собой несоразмерные потери. Все воюющие армии имели к декабрю потери, которые в июле 1914 года казались невообразимыми. Из трех с половиной миллионов мобилизованных в действующей русской армии осталось всего около двух миллионов; правда, Российская империя имела возможность призвать под знамена еще десять миллионов человек. Потери же Австро-Венгрии составили 1 миллион 268 тысяч человек из 3 миллионов 350 тысяч мобилизованных, но восполнить можно было лишь менее трети (по официальным данным, число потерь составляло 1 миллион 916 тысяч). Кроме того, многие не испытывали особого желания служить империи, и их становилось тем больше, чем дольше длилась война. Xpaбрые тирольские и форарльбергские горцы почти все погибли еще до конца 1914 года. Австрийские немцы также понесли серьезные потери, как и воинственные мадьяры Венгерского королевства, а имперские славяне вообще вызывали все возрастающее сомнение. Изначально вина за провал в Сербии приписывалась нерешительности 7-го корпуса, и в особенности 21-й дивизии, почти целиком состоящей из чехов. Чехи из 9-го корпуса подозревались в том, что во время сражений с русскими массово перебегали к неприятелю. К тому же стойкость армии подорвали понесенные в самом начале тяжелые потери среди кадровых офицеров и старослужащих. Она начала становиться тем, что австрийская официальная история называет "армией ландштурма [второй линии] и ополчения".

Предчувствия оправдались, когда через месяц после Лимановой и Лапанова Конрад попытался повторить свой успех восточнее, в Карпатах. Он действовал в согласии с немцами, которые тем временем подготовили собственное наступление в Мазурии, чтобы навсегда покончить с угрозой, которую Россия создавала для Восточной Пруссии. В качестве поддержки ему было выделено три немецких дивизии — 3-я гвардейская, 48-я резервная и 5-я кавалерийская. План заключался в том, чтобы атаковать в более низкой области Бескид. Здесь немецкие формирования должны были осуществить прорыв, а затем разворачиваться наружу в обоих направлениях при поддержке австрийских дивизий с флангов. Однако обстоятельства не способствовали успешному осуществлению этой идеи. Бескиды возвышаются на 2400 метров, зимой завалены глубоким снегом, и в то время там было очень мало дорог. Вдобавок немцы были вообще плохо оснащены для горных операций. Неудивительно, что наступление, начатое 23 января, не принесло сколько-нибудь значительных успехов. А что удивляет, так это ранний успех австрийцев, которые в сражении у Коломеи смогли отбросить русские части вниз по восточным склонам Карпат и достигли Черновица у соединения австрийской, российской и румынской границ. Однако размеры отвоеванной таким образом территории были весьма скромными. 27 февраля наступление было возобновлено, но вскоре остановлено сопротивлением русских. В этих операциях австрийцы потеряли свыше 90 тысяч человек, не нанеся особого ущерба эффективности русских войск. В течение марта русские при каждой возможности контратаковали противника, измотанного жестокими погодными условиями и бесплодностью собственных усилий. Генерал фон Краловиц, начальник штаба 10-го австрийского корпуса, сообщал о том, что "люди уже разбиты наголову и беззащитны… Каждый день сотни человек замерзают насмерть; раненые, не способные самостоятельно передвигаться, остаются умирать… нет никаких способов бороться с апатией и безразличием, которая охватывает всех".

Из-за провала зимнего контрнаступления в Карпатах боевой дух огромного австрийского гарнизона в Перемышле, с октября снова находящегося в окружении, совсем упал. Поначалу некоторое облегчение наступило после январской операции. Когда ее продолжение в феврале завершилось неудачен, а затем сорвалась попытка совершить вылазку, которую британский офицер, прикомандированный к русской армии, назвал "бурлеском", комендант крепости приказал разрушить укрепления, уцелевшие после обстрела русских орудий, взорвал артиллерию и снаряжение, сжег припасы и 22 марта сдал крепость. Две с половиной тысячи офицеров и 117 тысяч солдат попало в плен к русским. Офицеры, описанные британским наблюдателем как имеющие "процветающий и упитанный вид", сначала несколько тяготились этим. Художник "Иллюстрейтед Лондон Ньюс" изобразил их в городском кафе рядом с завоевателями. Они сидят за отдельными столиками, но обмениваются салютами, когда входят или выходят, в точности в соответствии с этикетом войн восемнадцатого столетия.

В Мазурии ни у русских, ни у немцев не было настроения для любезностей. Там русская Десятая армия все еще занимала участок Восточной Пруссии, захваченный в результате битвы при Августове в конце сентября. Немцы были намерены отбить эту территорию. Однако их планы предполагали нечто большее, чем надежда на достижение успеха местного значения. Преследовались две большие цели. Первая заключалась в окружении Десятой армии русских между Мазурией и Августовским лесом, последним в Европе нетронутым участком первобытной глуши. Вторая была шире — окружение всех позиций русских в Польше. Оно должно было согласовываться с наступлением австрийской армии в Карпатах. Фалькенгайн не хотел проводить ни той, ни другой операции, поскольку каждая из них требовала сил, которые он предпочитал сберечь для продолжения попыток достичь успехов на западе. Но его пересилил Гинденбург, который, хотя и находился в его подчинении, но после Танненбергского триумфа имел возможность непосредственно обращаться к кайзеру. Резервы находились в основном благодаря превосходной способности немецкой армии создавать новые образования из уже существующих структур. В то время как русские и австрийцы просто восполняли потери за счет новых, часто неподготовленных рекрутов, немцы подразделяли дивизии первой линии, модернизировали формирования второй линии и организовывали новые дивизии из резервов и свежих призывников. Таким образом в течение ноября 1914 года из батальонов пополнения было создано восемь новых дивизий для Восточного фронта, получивших номера с 75-го по 82-й. Хотя эти новые дивизии состояли всего из девяти пехотных батальонов, а не двенадцати, как полагается, они имела такую же численность артиллерии, как прежние, и сама их организация действительно предполагала девять батальонов. В последующем именно такая организация дивизии стала нормой для всей армии.

"Зимняя битва в Мазурии" началась 9 февраля 1915 года. В качестве авангарда участвовали 75-я, 76-я, 77-я, 78-я, 79-я и 80-я дивизии. Две армии, старая Восьмая, победитель Танненберга, и новая Десятая, атаковали с севера и юга пояса озер, пробиваясь сквозь жуткую непогоду — снег, туман и обжигающий холод, — и вскоре создали реальную угрозу окружения русских войск. Окопы русской пехоты были достаточно примитивны и плохо поддерживались артиллерией. Повсеместно артиллерийские командиры были более озабочены сохранностью своих орудий, чем необходимостью оказывать поддержку "быдлу" на передовых позициях. Пехотинцы яростно сопротивлялись неприятелю, кольцо вокруг них сжималось. Русская разведка, плохо обеспеченная, в своих отчетах постоянно недооценивала численность немецких войск. Главное командование, которое не обеспечило изолированную Десятую армию резервами, оптимистически пообещало Сиверсу, командующему Десятой армией, что Двенадцатая армия, находящаяся далеко на юге, должна решить эти проблемы. Прежде чем грянула буря, Сиверс предупредил, что "ничто не может уберечь [его армию] от той же судьбы, которая постигла [армию Ренненкампфа] в сентябре. Никакие предупреждения его начальством во внимание не принимались, так что к 16 февраля угроза второго Танненберга становилась вполне реальной. 20-й Корпус Булгакова оказался зажатым в чрезвычайно тесный сектор Августовского леса свирепой атакой, жертвой стало и стадо зубров, последнего европейского дикого бизона. Германские клеши сомкнулись 21 февраля, Булгаков и 12 тысяч солдат и офицеров сдались. Немцы называли цифру свыше 90 тысяч, но большинство солдат Десятой армии, не убитых и не раненых в сражении, спаслись, убежав через лес. Второго Танненберга не получилось, однако Восточная Пруссия была навсегда освобождена от опасности русского вторжения — по крайней мере в этой войне.

Зимнее сражение в Карпатах в общем не обещало столь ясного результата. Там в продолжение декабрьских и январских действий в Лимановой и Бескидах австрийцы и предоставленные им немецкие войска в феврале возобновили атаки — единственно для того, чтобы обнаружить, что русские выказывают неожиданную энергию. Конрад начал наступление с двойной целью: уменьшить, давление на окруженный гарнизон Перемышля и добиться победы, которая могла бы удержать Италию, чрезвычайно ободренную неудачами Австрии, от вступления в войну на стороне союзников. Местность и погода в Карпатах послужили причиной как военной неудачи, так и жестоких страданий солдат Конрада, которые мучились от мороза и голода среди обрывов и лесов. Русские формирования, в состав которых входил корпус финнов, возможно, самых выносливых среди европейских солдат, страдали заметно меньше. В ответ на наступление Конрада они в конце марта предприняли собственную контратаку и, несмотря на прибытие на помощь австрийцам трех немецких дивизий — 4-й, 28-й резервной и 35-й резервной, двинулись вперед, тесня противника. В начале апреля русские имели преимущество по всему Карпатскому фронту и, несмотря на потери в их армии, составлявшие почти два миллиона с начала войны, снова планировали прорыв через горы на венгерские равнины, что принесло бы результаты, которые могли быть решающими для всей восточной кампании. Нужно было лишь дождаться хорошей погоды. Австрийцы, чьи потери за первые три месяца 1915 года составили 800 тысяч, в добавление к 1 миллиону 200 тысячам за 1914 год, находились на последнем издыхании. Без огромной помощи Германии, какая бы цена ни должна была быть уплачена за нее политической зависимостью и национальным престижем, империя Габсбургов не могла бы выжить.

Глава 6. Тупик

Истощение наступательных сил всех воюющих армий зимой 1914 года, сперва на западе и чуть позже на востоке, привело к тому, что весной 1915 года в Европе установились новые границы. Они не имели ничего общего с прежними, кое-как охраняемыми, проницаемыми границами довоенных лет, которые можно было пересечь без предъявления паспорта на редких таможенных постах и без всяких формальностей в других местах. Новая граница напоминала "limes" римских легионов, земляной вал, отделяющий обширную военную империю от всего остального мира. Действительно, ничего подобного этому Европа не видела со времен Римской империи — ни при Шарлемане, ни при Людовике XIV, ни при Наполеоне — вплоть до начала "холодной войны" тридцать лет спустя.

Тем не менее в отличие от "limes" и "железного занавеса" новая граница не означала ни социального, ни идеологического барьера. Это было не более чем укрепление, созданное равно с целью как оборонительной, так и наступательной, разделяющее противоборствующие стороны. Такие укрепления выкапывались и прежде — в Вирджинии и Мэриленде во время Гражданской войны в США, Веллингтоном в Полуостровной войне в Португалии, а также в Чатальдже под Стамбулом во время Балканских войн и русскими царями в Диком поле (так называемая "Черта") в XVII–XVIII столетиях. Но ничто не могло сравниться по протяженности, глубине и сложности с новой европейской границей 1915 года. От Мемеля на Балтике до Черновца в Карпатах и от Ньивпорта в Бельгии до швейцарской границы в районе Фрайбурга линия земляных укреплений протянулась почти на две тысячи километров. Колючая проволока, изобретение американских скотоводов семидесятых годов XIX века, начала появляться весной, натянутая между противоположными окопами. Кроме того, были построены подземные убежища (блиндажи), а также вспомогательные и резервные линии в тылу. При всем при том новая граница, по сути, представляла собой канаву, достаточно глубокую, чтобы укрывать человека, и достаточно узкую, чтобы быть трудноуязвимой целью для навесного огня при артобстреле. Она была снабжена выступами, предназначенными рассеивать взрывную волну, улавливать осколки или шрапнель и чтобы встречать нападающих винтовочным огнем с более близкой дистанции. В сырой или каменистой почве окопы делались неглубокими, с высокой земляной насыпью на внешней стороне, и обычно выкладывались мешками с песком. Чем суше и податливее была земля, тем в меньшей степени она требовала поддерживающей "облицовки" — деревянной крепи или плетня вдоль внутренних стен рва, — но и тем более глубоких блиндажей, которые начинали строить, подкапывая ближайшую к неприятелю стенку рва таким образом, чтобы защитить вход от попадания снарядов. Вскоре они превращались в глубокие убежища, в которые приходилось спускаться по лестницам. Глубина галерей, выкопанных немцами в меловых породах Артуа и Соммы, иногда достигала десяти метров и более. Это должно было сделать их надежной защитой при самых яростных артобстрелах.

При этом все еще не существовало никакой стандартной системы траншей. Их вид менялся в зависимости от местности и от фронта. Схема разрабатывалась в зависимости от особенностей местности, плотности войск — высокой на западе и низкой на востоке, — тактической доктрины и направления продвижения войск, оставлявших за собой линию обороны. На широких участках Восточного фронта весной 1915 года нейтральная полоса, пространство, разделяющее передовые противоборствующих сторон, могло составлять три-четыре тысячи метров. Между Горлице и Тарнувом, южнее Кракова, в месте, где был осуществлен знаменитый австро-немецкий прорыв, окопы "представляли собой не намного больше, чем узкие, плохо связанные друг с другом канавы с одним или двумя рядами колючей проволоки, натянутой перед ними, и связь с тылом часто проходила по открытому грунту… Также не предусматривалось практически никаких резервных позиций". Напротив, на западе нейтральная полоса обычно была двести — триста метров шириной, зачастую и того меньше, а местами ее ширина составляла всего двадцать пять метров. Активные боевые действия превратили траншеи в настоящую "международную" границу из колючей проволоки, которую обе стороны постоянно приводили в порядок. Колючая проволока получила широкое распространение с весны 1915 года, хотя проволочные заграждения, натянутые на деревянные стойки, а позже на винтовые колья (их не надо было вбивать, а потому они устанавливались бесшумно), пока еще применялись ограниченно. Плотные полосы заграждений в пятьдесят метров глубиной были разработаны уже в последующие годы. Англичане ввели практику выкапывать в тылу фронта "вспомогательную линию", отделенную от первой линии двумя сотнями метров. К ней обычно добавлялась поверхностная "резервная" линия, расположенная еще на четыреста метров дальше. Соединяя эти линии и связывая их также поперечинами, получали "ходы сообщения", которые позволяли доставлять подкрепление и партии рациона из тыла под прикрытием. Схематически эти укрепления оказывались весьма похожими на любое оборонительное сооружение восемнадцатого столетия: "параллели", связанные крытыми траншеями. Однако всякая схематическая стройность быстро исчезала, когда окопы оставлялись из-за затопления или переходили к врагу в ходе боя. Новые траншеи всегда выкапывались так, чтобы "улучшить" линию передовой или возместить потери в ее протяженности, возникшие в ходе отступления. При этом старые вспомогательные траншеи и ходы сообщения становились новой линией фронта. После успешного наступления войска оставляли за собой целую систему окопов, возможно, только затем, чтобы, имея возможность использовать их тем или иным способом, получить локальное преимущество. Западный фронт, как видно по первым аэрофотосъемкам, быстро превратился в лабиринт сдвоенных ходов и тупиков, в которых порой умудрялись заблудиться солдаты, а иногда и целые соединения. В результате возникла необходимость в проводниках, которые знали топографию этого лабиринта и сопровождали батальоны, сменявшие Друг друга на фронтовой вахте. Также появились вывески, указывающие на более прочные участки окопов и руины жилых построек. В Ипрском выступе зимой 1914–1915 года еще оставались следы построек, которым "Томми" (британские солдаты) дали такие названия, как "Коттедж Трамвайный вагон", "Ферма Баттерси", "Отдых нищего", "Яблочная вилла", "Подвалы Белой Лошади", "Канзасский крест", "Кукольный дом".

Британцы, прибывшие к Ипру в октябре 1914 года чтобы блокировать разрыв в линии Западного фронта, зарывались в землю где только можно и настолько, насколько можно. Один человек мог вынуть кубический фут земли за три минуты, то есть обеспечить себя укрытием за полчаса; потом такие одиночные укрытия соединялись в единый ров, и получался окоп. Однако чаще первым убежищем становился уже существующий ров или дренажная канава. После углубления или после дождя эти готовые убежища заполнялись водой и могли снова стать пригодными для обитания только ценой огромного труда или же вообще становились негодны. С такой ситуацией столкнулся 2-й королевский Уэльсский стрелковый батальон к югу от Ипра в октябре 1914 года. "Дороги и большинство полей ограничены по краям глубокими канавами… почва большей частью глинистая или песчаная… ротные командиры отправляют своих людей копать траншеи позади группы прикрытия, [удерживающей фронт против немцев]… [роты] С и D копают отделениями уставные окопы с перемычками. [Рота] А копает взводами… Рота В копает вспомогательный окоп… и оставила один взвод на позиции. Другие три взвода отправились в сухую канаву за Подвальной фермой, укрепленную ивовыми прутьями… и улучшили ее лопатами". В декабре в соседнем секторе они захватили подобный участок. "В течение двадцати четырех часов было только одно — дождь, дождь, дождь. Началось зимнее половодье, канава превратилась в русло потока, который устремился в реку; это была одна из основных дренажных канав в этой низинной местности. Парапеты падали справа и слева, в канаве-окопе возникло быстрое течение, и ее пришлось оставить". С помощью королевских инженерных войск и с использованием леса с местной лесопилки, траншея в конечном счете была укреплена, а ее стенки подняты над уровнем воды. "Доски приходится втыкать в движущуюся массу грязи… людям, работающим, стоя обеими ногами… в воде, на расстоянии крика от неприятеля… Итогом двух недель тяжелого труда стала сухая траншея с полом выше уровня, на который вода обычно поднималась во время наводнения… В 1917 году она все еще оставалась самой сухой во всем секторе".

Долговечность этой траншеи была необычна. Если бы Даже Западный фронт был неподвижен, только некоторые окопы смогли бы оставаться в своем исходном состоянии с 1914 по 1917 год. Описанный ниже случай со стрелками, имевший место в январе 1915 года на позициях около реки Лис, южнее Ипра, объясняет, почему:

"Лис все еще поднимался, так что было решено прекратить копать траншеи и начать строить бруствер. Сегодня [25 января] работы начались… В тех местах, где вода стояла у самой поверхности, было зачастую трудно найти почву, достаточно твердую, чтобы заполнить мешки для песка, так что в течение следующих недель батальон трудился, строя брустверы из жидкой грязи. Деревянные каркасы для парапета инженеры сделали разборными. Эти секции, большие плетни из хвороста, листы рифленого железа и бесчисленные мешки с песком, переносились каждую ночь… Слева от передовых позиций батальона обнаружилась выемка, через которую значительную часть траншей можно было бы осушить, сделав пригодными для размещения людей… Пока сооружались бруствер и траншея, рота, устраивавшая в секторе проволочные заграждения, соперничала с ней в упорстве… ряды колючей проволоки, через несколько метров закрепленные на кольях, тянулись по всей линии фронта. В течение тех недель, пока полоса окопов не была завершена, эти участки оставались разъединенными. Чтобы удержать позиции роты, приходилось удваивать численность или постоянно менять дислокацию, бросая вызов немецким снайперам, которые были основной причиной потерь в течение первых месяцев года".

Понемногу батальоны, подобно 2-му батальону королевских Уэльсских стрелков, превращали британский сектор фронта в удобную для обороны и в меру пригодную для жилья линию. В то же время немцы стремились отступить от Марны на территорию, которая позволяла бы им избегать сырости, а низинные, хорошо просматриваемые участки оставлять неприятелю. В результате их положение оказалось более выгодным. Это была продуманная стратегия использования полевых укреплений, как отмечалось командирами преследовавших их французских частей, которые одна за другой были остановлены, едва достигнув Марны. 13 сентября Франше д’Эспре в своем вечернем сообщении Жоффру в GQG[13] сигнализировал, что Пятая армия столкнулась с прежде не встречавшимся явлением — организованной системой окопов, расширяющейся за городом Реймсом в обе стороны. Наступающие части не могли ни обойти эту преграду, ни преодолеть ее. В течение нескольких последующих дней все остальные армейские командиры передали аналогичные сведения. 15 сентября Фош сообщил из расположения Девятой армии, что он остановлен линией укреплений, протянувшейся на восток от флангов Пятой армии. 16 сентября Саррай из Третьей армии сигнализировал, что ведет непрерывный бой с неприятелем, который "окружил Верден сетью окопов", и пехота не может взять их приступом. В тот же день Кастельно, в свою очередь, обнаружил, что Шестая армия, находившаяся под его командованием, наткнулась на непрерывную линию окопов, которую войска не могли обойти. 17 сентября Дюбай, командующий Первой армией, сообщил, что его передовые позиции пересекает сплошная линия окопов, на строительство которых немцы бросили местное население. Следовательно, на территории от Реймса до швейцарской границы немцы уже достигли успеха в выполнении приказа Мольтке от 10 сентября — "окопать и держать" позиции, занятые после отступления от Марны, в то время как от Эны на север к Ла-Маншу линия окопов строилась частями, путем серии коротких фланговых перемещений, которые проваливались одно за другим. Последний из этих этапов "Бега к морю" и закончился эпизодами углубления и расчистки канав, откачки воды и тяжелых плотницких работ, как это описывают офицеры 2-го батальона королевских Уэльсских стрелков. Все это делалось под огнем неприятеля, окопавшегося выше в сухой земле на горных кряжах, возвышавшихся над Ипром и его окрестностями на востоке.

Британцы, недавно получившие полезный урок в Южной Африке, где буры на реках Моддер и Тугела показали им ценность усложнения системы окопов, компенсировали недостатки своих просматриваемых позиций во Фландрии, обеспечивая надежность защиты как против внезапного нападения пехоты, так и от артиллерийского обстрела. Немцы, которые в последний раз занимались строительством земляных укреплений в 1871 году, вокруг Парижа, и теперь пополняли свои сведения о принципах окопной войны косвенным образом, на примере русско-японской войны, имели иную доктрину. В двух инструкциях, выпущенных 7 и 25 января 1915 года, Фалькенгайн распорядился, чтобы западные армии укрепили передовые линии настолько, чтобы можно было гарантировать что они смогут удержать позиции даже при небольшой численности войск при длительных атаках превосходящих сил противника. Настойчивость требований Фалькенгайна на этот счет была вызвана необходимостью изыскивать силы для переброски подкреплений из Франции и Бельгии на восток, где сражения в Мазурии и на Висле, вкупе с необходимостью поддержать австрийцев в Галиции, создавали все возрастающую утечку его ресурсов. Он уже послал туда тринадцать дивизий. Еще семь, не считая образованных на месте, были отправлены туда прежде, чем кризис на востоке завершился. Более того, туда были брошены его лучшие силы, включая 3-ю гвардейскую дивизию, и еще шесть дивизий мирного времени и четыре резервных дивизии первой линии, включая 1-ю резервную гвардейскую дивизию. Это составляло более одной десятой его действующей западной армии и треть формирований прусской армии мирного времени, рассчитывавшей в основном на их наступательные качества.

Армия на востоке разрослась до ужасающих размеров. Хотя оставшиеся на западе армии все еще включали в себя отборные части, однако начиная с этого времени число непрусских формирований в их составе — баварцев, саксонцев и гессенцев, более слабых войск запаса и дивизий, состоящих из необученных призывников, стало несоразмерным. Неудивительно, что в подобных обстоятельствах оборонительная доктрина Фалькенгайна, получившая силу приказа, казалась драконовскими мерами. Линия передовой представляла собой основную линию обороны и сооружалась с большим запасом прочности. Ее было необходимо удерживать во что бы то ни стало и немедленно отбить контратакой, если позиция была потеряна. Вторую линию надо было сооружать только в качестве меры предосторожности. Некоторые немецкие генералы, в том числе принц Руппрехт, командующий Шестой армией, которая противостояла англичанам во Фландрии, вообще возражал против окопов на второй линии, полагая, что войска передового рубежа не так твердо сдерживают противника, если знают о том, что им есть куда отступать. Только после того как 6 мая 1915 года вышел приказ OHL, всему немецкому фронту было предписано в обязательном порядке укреплять окопы второй линии, проходящей в двух-трех тысячах метров позади первой. К этому времени, однако, основная линия обороны превратилась во внушительное укрепление. В меловых породах Артуа и Соммы, на высотах Эны и Меза, немецкая пехота выкапывала глубокие убежища, способные защитить от снарядов. Позади окопов, стенки которых были усилены деревом и железом, торчали бетонированные пулеметные точки. Парапеты сооружались толстыми и высокими, внутренняя поверхность траншей была покрыта деревянным настилом. С военной точки зрения, передовые позиции немцев укреплялись от недели к неделе. Как жилье, они даже стали комфортабельными. В более глубоких блиндажах появилось электрическое освещение, а также постоянные спальные места, настилы на полу, обшитые стены и даже ковры и картины. Во все стороны из подземных командных постов тянулись телефонные линии к батареям артиллерийской поддержки. Немцы обосновывались здесь надолго.

Французы не могли позволить себе таких удобств. Оккупация Франции — департаментов Нор, Па-де-Кале, Сомма, Уаэа, Эна, Марна, Арденны, Мез, Мер-и-Мозель и Вогезы, частично или полностью оказавшихся в руках неприятеля к октябрю 1914 года, — была вторжением врага, которого было необходимо заставить повернуть назад как можно раньше. Оккупация была не просто нарушением целостности национальной территории. Это было серьезное нарушение всей экономической жизни Франции. Восемьдесят департаментов, непосредственно не охваченных войной, были в основном сельскохозяйственными. На территории десяти занятых немцами департаментов располагалась значительная часть французского промышленного производства и большинство каменноугольных и железорудных месторождений страны. Даже для того чтобы вести войну, их было необходимо безотлагательно возвратить Вследствие этого Жоффр осудил идею сооружения непроницаемой передней линии обороны по немецкой модели, поскольку хотел использовать позиции, занятые его солдатами, в качестве базы для наступления через нейтральную территорию. Тем не менее он перенял у Фалькенгайна некоторые моменты, в силу необходимости сэкономить силы. В то время как его немецкий оппонент собирался превратить весь Западный фронт в пассивный сектор, с тем чтобы высвободить силы для переброски на восток, Жоффр решил разделить его на пассивные и активные секторы, причем первые обеспечивали вторым войска для атак. Линии разбивки были продиктованы особенностями географии. Сырые и холмистые сектора — Фландрия на севере, высоты Меза и Вогезов на юге — было решено сделать пассивными. Активные сектора должны располагаться в наиболее напряженных точках. Особенно большая нагрузка ложилась на большой немецкий выступ в меловых горах Соммы в Аррасе и в Шампани вблизи Реймса.

Обе попытки наступления в этих секторах в декабре оказались преждевременными. Первая битва в Артуа 14–24 декабря, закончилась безрезультатно. Зимняя битва в Шампани, начавшись 20 декабря, продлилась, с несколькими долгими перерывами, до 17 марта и стоила французам потерь в 90 тысяч человек, не принеся никакого выигрыша в территории. Подобные же сражения местного масштаба, и столь же безрезультатные, произошли южнее, в Аргони, близ Вердена, на Сен-Мийельском выступе и вокруг Хартман-Вайлеркопф в Вогезах — основного пункта, куда обе стороны посылали свои специализированные горные войска — егерей и альпийских стрелков, и те тратили время и силы на бесплодные стычки друг с другом. "Старине Арману", как французы называют это место, было суждено стать могилой для многих их лучших бойцов. Жоффр пришел к выводу, что французская армия пока слишком плохо оснащена, а немецкие окопы слишком надежно укреплены, чтобы был достигнут сколь-нибудь значимый результат, которого требовало осуществление его планов. В течение января он выпустил две инструкции о том, как должен быть организован фронт.

Первая гласила, что активные сектора должны состоять из опорных пунктов, расположенных так, чтобы зона огня покрывала территорию и спереди, и на флангах. Пассивные зоны, расположенные между ними, должны были быть укомплектованы только наблюдателями и хорошо защищены проволочными заграждениями, но при этом поддерживаться огнем из активных зон. Вдоль всего фронта в активных и пассивных секторах должны быть сооружены два пояса колючей проволоки, около двадцати метров друг от друга и глубиной около десяти метров, с промежутками для прохода патрулей. За линией опорных пунктов должна была располагаться вторая линия обороны с укрытиями от снарядов, предназначенными для контратакующих рот. Проверка передовых позиций восьми французских армий показала, что большинство работ, требуемых Жоффром, уже выполнены. Поэтому в своем втором январском письме он оговорил, в качестве особого условия, что передовую необходимо усилить посредством выкапывания второй линии обороны примерно в двух милях позади нее, устроенной по образцу первой. Это делалось в качестве меры предосторожности на случай местного прорыва противника. Эти работы уже были завершены в верденском и реймсском секторах. Жоффр добавил общую инструкцию, согласно которой передовые позиции должны удерживаться с минимально возможными усилиями, с целью сохранения человеческих резервов и во избежание потерь. Командирам было приказано избегать продвижения аванпостов на расстояние, слишком близкое к вражеским позициям, — практики, которую он полагал ненужной растратой человеческих жизней.

Эта концепция была прямо противоположна той, что разрабатывало британское командование. Основным положением последней было "овладение нейтральной полосой". Линия окопов строилась как можно ближе к вражеским, и с нее совершались постоянные налеты на противника. Первый такой рейд был организован ночью с 9 на 10 Ноября 1914 года около Ипра Гарвальскими стрелками 39-го индийского корпуса. Свирепые нападения на вражеские позиции под покровом темноты были излюбленной тактикой, применяемой в сражениях на индийской границе. Этот первый маленький смертоносный удар наглядно продемонстрировал пользу, которую принесло бы введение военной практики диких племен в "цивилизованное" военное искусство западных армий. "Случай устанавливает прецедент", и поэтому англичане сделали такие операции своим излюбленным тактическим приемом, а немцы — его скопировали. Французы, несмотря на их длительный опыт войны с местными племенами в Северной Африке, никогда не проявляли подобного энтузиазма по поводу этих варварских налетов и резни. Размещая куда большее количество полевых орудий в резервах своих корпусов, чем это делали британцы или немцы, они предпочитали удерживать позиции на расстоянии с помощью огня артиллерии, которую, после решения проблемы нехватки снарядов зимой 1914–1915 года, обеспечивали боеприпасами в достаточном количестве.

Различия этих трех методов, которыми Западный фронт удерживался вдоль той линии, по которой он установился в ноябре, не были бы столь очевидны для наблюдателя, который осматривал фронт с воздуха весной следующего года. Его взгляду предстал бы однообразный вид сплошной полосы бурой изрытой земли, на которой уничтожена растительность и разорены строения, примерно в шесть километров шириной. Позже, по мере того как мощность артиллерии росла, а локальные стычки пехоты создавали преимущество то одной, то другой стороне, зона разрушений неизбежно расширялась. Что должно было мало измениться в течение последующих двадцати семи месяцев, так это длина самого фронта, вернее той линии на географической карте, которая его изображает. Благодаря усилиям обеих сторон никаких заметных изменений не происходило, пока в марте 1917 года немцы не сдали центральный сектор Соммы и не отступили на менее протяженные и более прочные, заранее подготовленные позиции в тридцати километрах позади. До тех пор Западный фронт месяц за месяцем сохранял почти каждый метр своей длины, образуя нечто вроде перевернутой S протяженностью 750 километров от Северного моря до швейцарской границы. Он начинался в Ньивпорте в Бельгии, где ленивый Изер изливается в море между высокими бетонными дамбами, разделенными расстоянием в тридцать метров. Восточный берег удерживали немцы, западный — французы: Жоффр не мог заставить себя вверить этот ключевой пункт бельгийцам, даже несмотря на то, что они защищали бы свою собственную территорию. Ниже комплекса ньивпортских шлюзов линия фронта проходила на юг вдоль берега Изера по совершенно плоской местности, где чередуются свекольные поля и оросительные каналы, над которыми по дамбам проходят дороги, до Диксмюде, где отроги Фламандских хребтов образуют небольшие возвышенности, спускающиеся к морю. После наводнения в ноябре 1914 года значительная часть этой территории оказалась под водой, в результате чего образовался непроходимый барьер на пути германских войск, занимавших обвалованные окопы на восточной стороне.

Ниже Диксмюде линия фронта снова проходила почти на уровне моря до Ипра, который она огибала, образуя неглубокую петлю — "Выступ", обозреваемый с ноября 1914 года и до октября 1918 года из немецких окопов на высотах Пашендаля и Гелювельта. Средневековая торговля шерстью принесла Ипру изобилие, отразившееся в прекрасном соборе и великолепном Зале ткани. Оба были разрушены весной 1915 года, как и крепостные валы семнадцатого века и казармы девятнадцатого века в Северной части города, мимо которых прошагало столько тысяч британских солдат, двигавшихся на юг тем путем, на котором, как считалось, они наилучшим образом защищены от обстрела вражеской артиллерии по дороге в окопы и обратно. За Ипром местность повышается по направлению к "Фламандской Швейцарии" — Кеммелю, Касселю и Moн-де-Кату, где разместились штабы британских генералов. Войска, отпущенные с передовой, находили отдых в небольших городках Попринж — "Поп" — и Байель. "Поп" стал местом смешения притягательных увеселений для BEF[14]: знаменитый "Тальбо-Хауз", управляемый преподобным Табби Клейтоном — для идейных и верующих, кто был готов, как он настаивал, забыть за этими дверями о должностных различиях; и известные дурной репутацией "Скиндлз" — для офицеров, которые искали хорошей еды и компании женщин легкого поведения. Сегодня "Скиндлз" мало кому известен, но "Тальбо" сохранился. Его часовня, "Верхняя комната", дышит англиканской религиозностью провинциальных солдат-добровольцев, бросившихся с головой в ад первой войны двадцатого столетия.

Географические преимущества юга Ипра, так приглянувшиеся немцам, становятся более очевидны на хребтах Обер и Мессины, частой цели британских атак, и в каменноугольном бассейне вокруг Ланса, где отвалы и выработки обеспечивали выгодную наблюдательную позицию — конечно, до тех пор, пока они не были уничтожены артиллерийскими обстрелами, Рядом, в Ля-Бассе, линия фронта входила на территорию Франции и начинала подниматься на меловые гребни Артуа, Здесь в древности в поисках водоносных пластов, которые лежат глубоко под поверхностью земли, инженеры-гидравлики изобрели артезианский колодец — колодец Артуа, — и здесь природа создала наилучшие условия для размещения немецких оборонительных позиций из всех, какие им только удавалось найти на всей протяженности Западного фронта. Полоса меловых пород расширяется к югу, пересекая Сомму, и входит в Шампань, но нигде немцам не удавалось получить большего преимущества перед неприятелем, чем в Вими. Здесь к востоку склоны гребней вдруг неожиданно и резко обрываются к равнине Дуэ, Отсюда линия фронта устремлялась к крупной стратегической железной дороге, "длинной рокаде", протянувшейся с северо-запада на юго-восток и связывавшей Лилль и Мец. Граница между нагорьем и равниной в Вими выражена очень явно. Именно это необычное место немцы должны были удержать любой ценой, и это им удавалось, невзирая на регулярные атаки войск союзников, — пока оно не было отбито во время легендарной высадки канадского десанта в 1917 году.

Ниже Вими линия фронта проходила немного восточнее Арраса, еще одной сокровищницы средневековой архитектуры, построенной благодаря шерсти и разрушенной в годы войны, а теперь восстановленной, начиная с подвалов — тех самых подвалов, где укрывались десятки тысяч солдат союзников, — и продолжалась по низинам Соммы. Сомма — непривлекательная река, болотистая и извилистая, но сельская местность, которая ее окружает, радует глаз видами, похожими на Англию. Река протекает среди многочисленных зеленых холмов и лощин — пейзаж, напоминающий равнины Солсбери или Нижний Сассекс. Подобные места должны были быть хорошо знакомы британцам. С 1916 года, по мере того как численность британских войск росла, длина их части линии фронта неуклонно увеличивалась в южном направлении и почти достигала долины Соммы в Перонне, которая должна была образовать новую границу с французской частью линии фронта на весь оставшийся период войны. Последняя, даже после того как часть ее севернее Соммы перешла к англичанам, по-прежнему оставалась длиннее английской. Сразу к югу от Соммы она проходила через сельскую местность, не столь открытую и более лесистую, чем на севере, пока не достигала Нуайона на Уазе. Это была ближайшая к Парижу точка линии фронта, менее 90 км от столицы. Большую часть войны шапка газеты, издаваемой крупным политиком-радикалом Жоржем Клемансо, должна была включать фразу "Нуайон у немцев". Здесь линия фронта резко поворачивала на восток, следуя по склону хребта между реками Эна и Элет — это был первый сектор, где немцы закрепились после Марнской битвы, и, таким образом, ставший исходной частью Западного фронта. Этот хребет известен как "Дамская дорога", с тех пор как на его вершинах был устроен увеселительным парк для прогулок дочерей Людовика XV.

На восток от этого хребта, неудачное нападение на который в 1917 году спровоцировало "мятежи" во французской армии, линия проходила по холмам выше Реймса, Которые большую часть войны находились в пределах зоны огня немецкой артиллерии. Далее, все еще уклоняясь к востоку, линия окопов пересекает каменистое плато Сухой Шампани, по иронии судьбы — один из самых больших учебных полигонов французской армии мирного времени. Отсутствие там зарослей и деревьев делали его подходящим для маневров крупных групп войск и тренировок артиллерии — всех этих довоенных репетиций маневренной войны, которые в реальной обстановке Западного фронта оказались полностью бесполезными.

На востоке Шампани, близ Сен-Мену, линия фронта входила в лес Аргони, скопление деревьев, ручьев и небольших холмов. В этой местности ни одна из сторон не могла проводить крупные операции, но тем не менее она постоянно оставалась спорной. Над Аргонью вздымались высоты Меза, увенчанные укреплениями Вердена и окруженные на востоке немецкими окопами, которые затем спускались на равнину Вевр, Она имела решающую значимость для немцев, поскольку открывала легкие подступы к их крупной крепости Мец, и они упорно сражались в первых битвах 1914 года, чтобы се удержать. В конце сентября им наконец удалось достичь реального преимущества, позволившего им укрепиться на той стороне Меза, на Сен-Мийельском выступе, который обеспечивал плацдарм за наиболее важным водным препятствием на всем Западном фронте и был постоянной проблемой для французов. Этому месту было суждено оставаться в руках немцев до сентября 1918 года, когда оно было отбито американцами. Ниже Сен-Мийеля преимущество было на стороне французов. В течение Приграничного сражения им удалось удержать город Нанси и такие высоты по соседству с ним, как Баллон-д’Альзас, откуда открывался обзор во всех направлениях. Обладание гребнями Вогезов и руслом реки Мер, путь которой пролегает через эти горы, обеспечивало французам безопасность восточной оконечности Западного фронта. Свои последние 80 километров фронт проходил в основном в пределах немецкой территории — правда, до 1871 года принадлежавшей Франции, — через Вогезы, через ущелье Бельфор, вплоть до швейцарской границы у деревни Бонфоль. Здесь швейцарская армия, полностью мобилизованная для военных действий, контролировала конечные пункты оборонительных линий с нейтральной территории.

Сейчас стратегическая география Западного фронта легко читается. Она легко читалась и прежде, поскольку в значительной мере определяла планы, которые каждая из противоборствующих сторон строила в начале окопной войны и в последующие годы. На значительной части фронта стиль крупных операций, привычный для обеих сторон, был неприменим. В соответствии с этим стилем, мощный артиллерийский обстрел должен был подготовить путь для крупномасштабных наступлений пехоты, за которой в открытую для вторжения страну следовала кавалерия. Таким участком фронта был район Вогезов. Как французы, так и немцы считали вполне возможным удерживать его силами второсортных дивизий, усиленных горной пехотой, которая время от времени использовалась в сражениях за высоты. Действительно, южнее Вердена с сентября 1914 по сентябрь 1918 года ни с одной из сторон не было предпринято каких бы то ни было активных действий, и этот участок протяженностью 260 километров стал считаться "неактивным". С другой стороны, например, Аргонь была признана непригодной для проведения наступательных действий; то же мнение, но по другим причинам сложилось и о фламандской береговой зоне. Первый участок был слишком пересеченным, изрезанным потоками и заросшим, последний — слишком пропитан водой, чтобы провести атаку. Чтобы исход операции был благоприятным, необходима твердая почва и свободный путь для наступления. В Аргони артиллерийские обстрелы превратили эту лесистую местность в настоящие джунгли, непроходимые завалы переломанной растительности; на болотах Фландрии, лежащих на уровне моря, они быстро превратили почву в трясину. В центре же — высоты Эны и Меза, которые должны были бы стать спорной территорией, за которую ведутся упорные бои, давали защитникам слишком большое преимущество перед атакующими, чтобы усилия последних увенчались должным успехом. Следовательно, только в сухих меловых горах Соммы и Шампани атаки обещали завершиться убедительной победой. Первый участок располагался ниже сырых фламандских земель, последний — выше гористой лесной зоны департамента Мер-и-Моэель. Они выделись на фоне остальных участков фронта, благодаря возвышенностям Эны и Меза, образуя два выступа линии фронта, напоминающие плечи. Исходя из военной логики, именно на эти плечи нападающая сторона должна направить максимальные усилия, а защитники наилучшим образом подготавливаются, чтобы противостоять нападению.

Кто были нападающие и кто защитники? В августе 1914 года атаковали немцы. На картах Шлиффена можно увидеть "линию 31-го дня", со сверхъестественной точностью совпадающую с ранним Западным фронтом. В сентябре французы контратаковали. Сражения во время "Бега к морю" проходят вдоль устойчивой линии в Артуа, Пикардии и Фландрии. Схема железнодорожной сети объясняет, как это получилось. В начале кампании 1914 года немцы захватили линию Мец — Лилль, идущую с севера на юг в пределах завоеванной ими территории. Французы, в свою очередь, удерживали контроль над линией Нанси — Париж — Аррас. Последняя была ближе к линии сражений, чем первая, и эта близость объясняет, почему французам было легче, чем их противникам, вовремя доставлять резервы туда, где они более всего требовались, что и позволяло им выигрывать одно сражение за другим.

"Бег к морю", таким образом, может быть лучше всего представлен как серия патовых ситуаций на последовательных ступенях лестницы, вертикали которой были образованы этими жизненно важными железными дорогами. Амьен, Аррас и Лилль, около которых проходила главные сражения "Бега к морю", расположены на пересекающих страну линиях, связывающих два больших пути с севера на юг. Поскольку физическая и экономическая география в ходе борьбы оставались неизменными, стратегическое преимущество оставалось за французами, хотя тактическое было за немцами, выбравшими лучшие участки земли для решающих столкновений.

Поскольку стратегическая география — крупный детерминант выбора военной стратегии, географическое преимущество, полученное французами, склоняло их к атаке. География, конечно, не была ни единственным аргументом для принятия такого решения, ни дополнительным для решения немцев ожидать атаки на Западном фронте. Реальные причины были совсем другими. Франция, как жертва германского нападения в августе 1914 года и как участник кампании, понесший в результате нее наиболее крупные территориальные потери, была вынуждена атаковать. Этого требовали и национальная гордость, и нужды национальной экономики. Германия, напротив, должна была занять оборонительную позицию, поскольку неудачи, преследовавшие ее на востоке в ходе войны на два фронта, требовали, чтобы войска были посланы из Франции в Польшу. На карту была поставлена безопасность империи, равно как и выживание Австрии, союзника Германии. Армия Габсбургов серьезно пострадала в ходе сражений в Галиции и Карпатах. Этнический баланс был нарушен, людские и материальные резервы почти исчерпаны. Если бы русские возобновили свои усилия, это могло бы не просто поставить ее на грань краха, но и вытолкнуть за эту грань. По сути дела, результатом событий 1914 года было не расстройство "Плана Шлиффена", но угроза краха позиции Центральных держав в Восточной Европе.

Определенные коррективы, призванные уменьшить этот риск, были сделаны еще в последнюю неделю августа, когда в результате Танненбергского кризиса 3-я гвардейская и 38-я дивизии были переведены из Намюра в Восточную Пруссию. За ними с сентября по декабрь последовали еще десять. Мольтке не хотел этого. Его преемник Фалькенгайн возмущался каждой такой переброске. Он верил, что войну можно выиграть только с использованием крупных сил на западе. Там французская армия восстанавливалась после потерь, которые понесла в ходе первых сражений кампании, — были сформированы 33 новые дивизии, — в то время как французская промышленность переходила в режим военного времени. Англичане создали целую новую армию из добровольцев, обучая свои формирования мирного времени — Территориальные силы для действительной военной службы. Вместе они должны были составить почти шестьдесят дивизий, не считая войск Канады и Австралии, которые спешили через Атлантический и Тихий океан на помощь родине. Фалькенгайн не знал этих цифр в точности, но его впечатление, что собрались огромные силы, было вполне верным. Эти меры должны были в краткий срок удвоить численность войск, противостоящих немцам на Западном фронте, тогда как сами они уже достигли пределов расширения, определяемых людскими ресурсами. Количество их пехотных дивизий могло повышаться за счет уменьшения численности каждой, при этом расчет делался на то, что имеющиеся артиллерия и пулеметы возместят уменьшение огневой мощи. Абсолютный предел, свыше которого армия не могла быть увеличена, был близок.

В этих обстоятельствах Фалькенгайн убедил себя, что 1915 год должен быть годом наступления на Западе и обороны на Востоке, чтобы на уровне большой политики заставить Россию заключить сепаратный мир. Однако ему недоставало для этого полномочий. Хотя кайзер, как Верховный главнокомандующий, утвердил его на посту начальника Генерального штаба в январе 1915 года, когда он оставил пост военного министра, Фалькенгайн отчетливо осознавал, что реальный престиж кабинета относится на счет Гинденбурга, героя Танненберга, и его командующего Восточным штабом Людендорфа. Он не мог настаивать на том, чего они не хотели, и наоборот, то, что они считали желательным, он должен был допустить в обязательном порядке. Мало того, Людендорф провел активную кампанию, чтобы подорвать первенствующее положение Фалькенгайна, которое немецкая система делала и без того несколько неопределенным. В то время как Жоффр осуществлял власть правительства в прифронтовой зоне, а Китченер, назначенный в переломный момент войны на должность государственного военного секретаря, также эффективно действовал в качестве главнокомандующего, Фалькенгайн не был ни верховным командиром, поскольку это звание принадлежало кайзеру, ни даже его непосредственным подчиненным, поскольку между ним и Вильгельмом II стоял Военный кабинет, орган без исполнительных полномочий, но с весьма широким кругом влияния. Именно через Военный кабинет Людендорф и начал свою интригу. Ему помогал канцлер Бетман-Гольвег, всеми силами распространявший среди немецкой общественности восхищение Гинденбургом. В январе 1915 года канцлер обратился в Военный кабинет с предложением заменить Фалькенгайна Гинденбургом, что позволило бы начать широкое наступление на востоке. Когда старшие должностные лица Военного кабинета заметили, что кайзер симпатизирует и доверяет Фалькенгайну, который был его другом молодости, и испытывает неприязнь к Людендорфу, которого полагает чересчур амбициозным, канцлер забрал прошение. Вскоре после этого, однако, он встретился с агентом Людендорфа в Штабе верховного командования, майором фон Хефтеном, который предложил ему обратиться непосредственно к кайзеру. Бетман-Гольтвег не только последовал его совету, но и постарался заручиться поддержкой императрицы и кронпринца, чтобы поддержать восточную стратегию Гинденбурга и Людендорфа. Фалькенгайн дал отпор. Сначала он напрямую поставил перед Гинденбургом вопрос о его отставке с занимаемого поста, хотя это был бы шаг, невозможный в глазах общественного мнения Германии, а затем — о переводе Людендорфа из Восточного штаба в штаб австро-немецкой армии в Галиции.

Когда Гинденбург обратился к кайзеру с просьбой о своем восстановлении, тот нашел, что он зашел слишком Далеко. Вильгельм II пришел к выводу, что герой дня начал оспаривать полномочия высшего командования. Тем не менее он не мог руководствоваться только собственными желаниями. Под давлением жены, сына, канцлера, даже смещенного фон Мольтке, кайзер цеплялся за Фалькенгайна, в то же время зная, что должен также поддержать и Гинденбурга и предоставить ему значительную часть того, чего тот хотел. В результате был достигнут компромисс. Фалькенгайн, хотя и чувствовал себя оскорбленным, решил не расстраивать стратегии прошением об отставке, пришел к личному соглашению с Гинденбургом и согласился на восстановление Людендорфа в Восточном штабе. Гинденбург, понимая, что Фалькенгайна сместить не удастся, удовлетворился уже полученным обещанием переброски войск с запада на восток и, таким образом, предоставленной ему свободой действия, чтобы попытаться использовать шанс одержать в дальнейшем победу над русскими. Он надеялся, что можно будет высвободить больше войск, если представится убедительный случай организовать наступление, которое выведет из строя русскую армию и стабилизирует до сих пор постоянно изменяющуюся обстановку на Восточном фронте. Из этих надежд рождался план возобновления сражений восточнее Кракова, которые в начале мая должны были завершиться глобальным прорывом в направлении Горлице — Тарнув. Тем временем дискуссия между немецкими "западниками" и "восточниками" продолжалась, производя много шума, но приходя к какому-либо разрешению.

В стане союзников таких разногласий пока не было. Несмотря на отсутствие какой-либо международной командной организации, подобной Объединенному комитету начальников штабов, который так успешно координировал англо-американскую стратегию в ходе Второй Мировой войны, неформальное взаимопонимание между британским и французским Генеральными штабами оказывалось весьма эффективным. Русский штаб также был представлен через своих офицеров взаимодействия как во французском, так и в британском штабе. Фельдмаршал Френч был, во всяком случае, одного мнения с генералом Жоффром. Жоффр имел лишь одно желание: изгнать захватчиков с национальной территории. Френч разделял это желание, хотя, в отличие от своего собрата по оружию, не столько по причине горячего патриотизма, сколько из соображений стратегического расчета. Как ни удивительно, он верил, подобно Гинденбургу, что исход войны решится на Восточном фронте. Тем не менее, "пока русским не [удается] завершить дело", он был уверен, что правильной политикой для Великобритании будет использовать для операций на Западном фронте все пригодные для этого войска. Их численность быстро увеличивалась. В начале 1915 года BEF было вполне достаточно, чтобы разделить их на две армии — Первую и Вторую. Территориальные силы были переброшены во Францию в полном составе, кроме того, начали появляться первые дивизии добровольцев Новой армии Китченера. Вскоре британцы смогли увеличить свою часть фронта, так что она должна была превысить по протяженности линию их союзника и найти достаточно сил, чтобы начать наступление по собственной инициативе.

Оставался вопрос: где? Согласно первоначальному плану основной точкой приложения усилий было побережье Бельгии. Королевский флот должен был поддержать действия объединенной англо-бельгийской армии. Однако от него пришлось отказаться, поскольку от Адмиралтейства поступило предупреждение, что легкие суда не смогут противостоять немецкой береговой артиллерии, а для линкоров маневры в таких тесных водах были бы слишком рискованны. Планы использовать войска против австрийцев оказались столь же нереальными. Какой бы слабой ни была с военной точки зрения Австро-Венгрия, географически она была почти неуязвима для морских сил. Адриатика была "Австрийским озером", закрытым для английского и французского флотов австрийскими субмаринами и недавно построенными дредноутами. Храбрую Сербию могло поддержать только использование маршрутов через Болгарию, которая, хотя пока не принимала непосредственного участия в войне, была настроена враждебно, или через Грецию, которая благоразумно сохраняла нейтралитет. Если бы Италия вступила в войну на стороне союзников, что представлялось весьма вероятным, это должно было усилить давление на Австрию, но не оказало бы ни прямой помощи Сербии, ни сделало бы доступной Адриатику, поскольку итальянские базы дредноутов находились на Средиземноморье. Румыния, дружественное союзникам государство, не могла рисковать вступать в войну до тех пор, пока Россия не одержит победу на Восточном фронте. Единственным регионом на Западном фронте, где Великобритания могла независимо использовать свои численно возрастающие силы, в итоге оказывалась Турция, которая присоединилась к Германии и Австрии в качестве военного союзника 31 октября. Однако единственный действующий фронт Турция открыла против России на Кавказе, который был расположен слишком далеко от любого центра группировки британских военных сил, чтобы можно было осуществить задуманное вмешательство. Кроме того, британское правительство было пока не склонно перебрасывать войска из Франции куда бы то ни было, хотя и готовилось рассмотреть возможность развертывания военно-морских сил, до тех пор, пока их превосходство в Северном море не уменьшалось, если бы нашлась возможность их перспективного использования. В январе британский Военный совет начал рассматривать подготовку морской экспедиции к турецким Дарданеллам, под предлогом открытия пути в российские черноморские порты. Эта миссия, однако, должна была быть строго морской; обязательства Великобритании перед Францией оставались в любом смысле полными.

Западный фронт по-прежнему представлял собой — не только с военной, но также и с географической точки зрения — настоящую стратегическую головоломку. С самого начала встал вопрос о том, как прорвать полосу окопов. За этим стояла проблема выбора линяй наступления, которое должно было вызвать крупномасштабное отступление немецких войск. В течение января французский оперативный штаб в GQG, теперь расположенный в Шантийи, крупном центре скачек в окрестностях Парижа, начал анализировать проблему, обратив внимание на железнодорожные коммуникации, по которым осуществлялась поддержка действующей немецкой армии. Существовали три системы железных дорог, которые проходили через Рейн в Германию. Самая южная была короткой и слабозащищенной. Оставалось еще две, по которым происходило снабжение немецких частей, удерживавших огромный выступ между Фландрией и Верденом. Если одну из них или, что предпочтительнее, обе перерезать, то немцам в выступе пришлось бы отступить, что, возможно, вновь создало бы условия "открытой войны", которые, считалось, единственные давали шанс одержать решающую победу. Поэтому в течение января французы в Шантийи, а англичане в GHQ в Сен-Омер пришли к согласию, что правильная стратегия на 1915 год будет заключаться в наступлении в направлении "плеч" выступа: на севере — на хребты Обер и Вими, которые стоят на пути союзников к немецким железным дорогам, проходящим по равнине Дуэ, а на юге — на возвышенности Шампани, которые защищают ветку Мезьер — Ирзон. Теоретически линии атаки должны были сойтись таким образом, чтобы поставить немецкие части, расположенные на большом выступе, под угрозу окружения и нарушить их снабжение.

Таким образом, согласовывались действия французской и британской армий. Весной должно было начаться наступление. Во Фландрии и Артуа его совместно осуществляли силы Англии и Франции, в Шампани — только французские войска. На самом деле это первое соглашение должно было стать образцом для значительной части совместных операций союзников на Западном фронте в течение всего хода войны, образцом, повторенным грядущей осенью, в течение 1917 года и, наконец, успешно, в 1918-м. Только в 1916 году союзники попытались сделать нечто принципиально другое в наступлении на центр большого немецкого выступа, которое вошло в историю как битва на Сомме.

Тем не менее провал наступления весной 1915 года можно было предположить. Причины неудачи приобретали печальную известность с каждым повторением совместных действий французских и британских войск. Вообще-то, предупреждение о возможной неудаче прозвучало еще до начала весеннего наступления, когда в марте сорвалась попытка англичан провести незначительную предварительную атаку в Нев-Шапель. Присутствовали все факторы, препятствующие успеху в "окопных наступлениях", — как функциональные, так и структурные. Функциональные могли быть со временем устранены, структурные оставались — даже после того, как в 1917 году началось крупномасштабное применение танков. Среди первых отмечалась несогласованность артиллерийской поддержки, слишком жесткое планирование, неудачный выбор позиции для расположения резервов и плохо налаженный контроль со стороны командования на передовой. К факторам второго типа относились, в частности, довольно низкая мобильность и тотальная уязвимость наступающей пехоты для огня противника, а также отсутствие средств быстрой связи между фронтом и тылом, между пехотой и артиллерией и между соседними частями. Начало военных действий в Нев-Шатель продемонстрировало действие всех этих факторов, как если бы это был эксперимент в военной лаборатории.

Атака в Нев-Шапелъ был начата отчасти потому, что сэр Джон Френч был не в состоянии исполнить просьбу Жоффра о том, чтобы BEF оказали помощь в подготовке наступления в Артуа, приняв под свой контроль дополнительный участок французской части линии фронта. Причиной тому было стремление фельдмаршала восстановить репутацию своей армии, пострадавшую в глазах французов после неудачной попытки отвоевать захваченный противником участок во время декабрьских боев. План был простым. Нев-Шапель — разрушенная деревня в тридцати километрах к югу от Ипра в секторе Артуа, где британцы расширили свои позиции, поскольку на протяжении зимы во Францию прибывали свежие войска. Отсюда 10 марта атака должна была начаться силами британских 7-й и 8-й дивизий и Мирутской и Лахорской дивизиями Индийского корпуса. Фронт атаки составлял около 7 тысяч метров, на этом участке были собраны 500 орудий с запасом 200 тысяч снарядов, главным образом малого калибра, готовые обрушить огонь на вражеские траншеи и защищавшую их колючую проволоку, а также некоторые опорные пункты в тылу. Также предполагался "барраж" — это французское слово означает дамбу или барьер, — из фугасных снарядов позади немецких окопов параллельно фронту атаки после ее начала, чтобы помешать немецким подкреплениям подойти на помощь. Британцы и индусы, наступая, должны были быть поддержаны резервами, продвигавшимися вперед к более отдаленным целям, но только по получении приказов командующего Первой армией генерала сэра Дугласа Хэйга, последовательно проходивших через подчиненные штабы корпусов, дивизий, бригад и батальонов.

Артобстрел, начавшийся в семь часов утра, оказался для немцев полной неожиданностью. Это было достижение, которое редко повторялось впоследствии, даже большее, чем достижение Первой армии, собравшей в полной секретности атакующие силы в 60 тысяч человек на расстоянии сотни метров от неприятеля — случай просто уникальный. Оборону держали два пехотных полка и батальон егерей. Разумеется, что при численном соотношении примерно один против семи атакующих, они были разбиты. Когда в пять минут девятого британская пехота пошла в наступление, они не сумели оказать сопротивления, и в течение двадцати минут в линии немецкой обороны была открыта брешь шириной в 1400 метров. Проволочные заграждения были повсеместно перерезаны, передняя линия окопов разрушена. Первые предпосылки для победы, локальной, но значимой, были получены.

Затем начали сказываться функциональные факторы, ведущие к неудаче. В плане британского командования было оговорено, что после того как первые 200 метров за линией проволочных заграждений будут пройдены, пехота должна остановиться на пятнадцать минут, пока артиллерия обстреливает руины деревни Нев-Шапель, находящейся впереди. Это делалось с намерением вывести из строя оставшихся защитников. На самом деле там уже никого не было. Те, кто уцелел во время первого артобстрела поспешили отступить к опорным пунктам, которые была построены достаточно надежно, чтобы выдержать подобные прорывы. После второго обстрела британцы устремились на открывшуюся территорию за зоной огня, уже предвкушая победу. Однако согласно требованиям приказа они должны были снова остановиться и ждать. Командиру одного из батальонов в центре линии, 2-й стрелковой бригады, удалось отправить в тыл сообщение с просьбой отменить первоначальный приказ и разрешить продолжать наступление. Что удивительно — несмотря на то что телефонных линий не было, а радио еще не использовалось, — это сообщение было получено; что еще более удивительно, ответ из штаба был получен достаточно скоро, чтобы повлиять на ситуацию, но не в лучшую сторону. В разрешении двигаться вперед было отказано. Было уже полдесятого, и немцы пришли в себя. Согласно тактической инструкции Фалькенгайна от 25 января в случае прорыва противника части, разъединенные вражескими войсками, должны удерживать позиции и немедленно получить подкрепление, пока резервы подтянутся, чтобы заполнить разрыв линии. Именно это и началось. На британском левом фланге, где после обстрела немецкие позиции уцелели, два пулемета 11-го егерского батальона открыли огонь по 2-му Мидлсекскому батальону и 2-му батальону Шотландских стрелков, выкашивая солдат сотнями. На правом фланге нападающие потеряли направление, что неудивительно на разбитой снарядами я изрытой окопами земле, и остановились, чтобы сориентироваться. Воспользовавшись этой задержкой, немцы поспешно организовали там оборону. Тем временем согласно плану свежие британские батальоны устремились в разрыв, открытый первой волной. К десяти часам около девяти тысяч человек оказались зажаты в узком промежутке между деревней Нев-Шапель и их исходным бруствером, где они лежали, сидели или стояли бесполезно в грязи, столпившись, подобно лососям в заводи у моста, терпеливо ожидая, чтобы начать двигаться вперед. К счастью, запасы снарядов немецких артиллерийских батарей, в пределах досягаемости которых они находились, были невелики.

Британская артиллерия, имевшая достаточный боезапас, не могла быть вовремя оповещена об ухудшении ситуации. Это был один из "структурных дефектов", ставших причиной поражения. За отсутствием радио связь зависела от сигналов флага или курьеров. Первые обычно плохо видны из-за темноты, вторые передвигаются медленно и уязвимы. В половине двенадцатого был организован обстрел пулеметных точек 11-го егерского батальона, после чего офицеру и шестидесяти трем его подчиненным пришлось сдаться. До этого им удалось уничтожить около тысячи британских солдат. Точную и своевременную бомбардировку других опорных пунктов провести было невозможно, поскольку не удалось информировать артиллеристов. В то же самое время немецкие командиры на местах, младшие по званию, но решительные и хорошо подготовленные офицеры, спешили к резервам на флангах на велосипедах или пешком. По контрасту, и здесь функциональные факторы внесли свой вклад в неудачу в работе. Британские младшие офицеры в соответствии с требованиями плана передавали результаты своих наблюдений за ситуацией на месте в тыл, по цепочке к высшему руководству, которое одно было полномочно вносить во всеопределяющий план какие бы то ни было изменения. В тылу телефонные линии позволяли ускорить связь, но она все равно оставалась болезненно, а на самом деле смертельно медленной. Командир корпуса в какой-нибудь комнате, в нескольких километрах от поля битвы принимал решение на основании неточной и часто ложной информации, и необходимые приказы должны были затем следовать обратно, по той же цепочке, на каждом этапе которой (дивизионный штаб, штаб бригады, штаб батальона) он должен был обсуждаться и дополняться деталями, пока, наконец, не достигал передовой. Все это означало — с точки зрения фактического, а не планируемого, хода этой битвы за окопы — что между девятью часами когда немецкая линия обороны была прорвана и был открыт путь вперед для окончательной победы, и написанием без десяти три четких приказов развивать успех, прошло почти шесть часов. Пока приказы пересылались по телефону и через курьеров, было потеряно еще три часа. Наступление возобновилось только между половиной шестого и шестью.

Темнота наступала, а вместе с ней подходили немецкие резервы. Фланги прорыва были обеспечены подкреплением еще до полудня. В сумерках свежие немецкие войска поспешно выдвигались вперед из резерва, заполняя открытый промежуток и изгибая фланги так, чтобы соединиться по краям разрыва с частями, которые не понесли никаких потерь. Следующим утром британцы попытались возобновить наступление, но густой туман скрывал от их артиллерии расположение целей, и атака скоро прекратилась. Теперь настала очередь немцев убедиться в том, что структурные дефекты могут препятствовать осуществлению самого проработанного плана. В день начала наступления, 10 марта, свежие силы — 6-я Баварская резервная дивизия (в которой Адольф Гитлер служил в качестве батальонного курьера) — получили приказ ранним утром 11 марта начать контратаку. Однако ночью, во тьме, по пересеченной местности, войска попросту не могли двигаться настолько быстро, чтобы вовремя выйти на исходные позиции. В итоге атаку пришлось отложить на день. Это было сделано по приказу князя Руппрехта, командующего Шестой армией, в чьем секторе находилась Нев-Шапель, после того как он прибыл в расположение частей, чтобы оцепить ситуацию лично. Когда утром 12 марта атака, наконец, началась, ее пришлось почти сразу же остановить из-за тяжелых потерь со стороны немцев. Британские командиры на передовой воспользовались паузой, вызванной туманом в предыдущий день, чтобы укрепить свои опорные пункты и расположить двадцать пулеметов па доминирующих позициях.

В результате "обменный курс" потерь в сражении у Нев-Шапель, как сказали бы в наше время, оказался в конечном счете почти равным: у англичан — 11 652 убитых, раненых, пропавших без вести и захваченных в плен; немцев — около 8 600. Этим цифрам было суждено стать привычным результатом наступлений "окоп на окоп", больших и малых, когда за атакой следовала контратака противника. Задним числом причины этого легко понять. Вначале преимущество на стороне нападающих — до тех пор пока они могут сохранить до некоторой степени секретность своих действий, а эта возможность уменьшается в течение войны, когда обороняющиеся начинают понимать, насколько сильно их выживание зависит от бдительности надзора. Почти сразу же после того, как атакующие занимают вражеские позиции, преимущество с большой вероятностью переходит к защитникам, которые знают эту территорию, в отличие от захватчиков, и уже подготовили в тылу позиции для отступления, и отступают под защиту своей артиллерии вдоль, если посчастливится, уцелевших телефонных линий. Атакующие оказываются в прямо противоположной ситуации, двигаясь по неизвестной местности. По мере продвижения они оставляют позади поддерживающую артиллерию и теряют даже связь с нею, так как телефонные линии уже уничтожены отступающими защитниками. Затем, когда защитники переходят в контратаку, они вновь теряют преимущество. Нападающие уже освоились на захваченной территории, организовали оборону, создающую преимущества для них самих, но сбивающую с толку противника, и восстановили телефонную связь со своей артиллерией. В этой постоянно меняющейся обстановке функциональные и структурные недостатки создают помехи то для одной, то для другой стороны, и могут свести на нет все ранее приложенные усилия. Прорвать или, наоборот, вернуть линию обороны. Материальным отражением всех этих наступлений и контрнаступлений всегда становилась более широкая линия траншей неопределенных очертаний, похожая на шрам на месте неудачной хирургической операции.

Британцы, тем не менее, рассматривали Нев-Шапель как частичный успех, хотя бы только из-за того, что эта операция восстановила репутацию их армии в глазах французов. Подвергать это сомнению считалось неприличным. Дело было не в боеспособности британских солдат, а в колониальных воззрениях их командиров, ожидавших добиться решающих результатов при сравнительно небольших затратах и приходивших в ужас от потерь. Французские генералы, воспитанные в другой традиции, ожидали больших потерь, которые их солдаты, кажется, все еще были готовы переносить с патриотическим фатализмом. Британские солдаты — кадровые, ополченцы, добровольцы, учились такому же самопожертвованию, в то время как их командиры приходили к пониманию того, что операции в непривычных условиях окопной войны могут быть успешными только путем самой методичной подготовки. Такие качества, как способность к импровизации и стремительному, обескураживающему противника натиску, которые приводили к победе в горах и пустынях на протяжении сотни лет, не срабатывали во Франции, Единственным исключением среди этого нового мрачного расположения духа были индусы, для которых Нев-Шапель стала их лебединой песней на Западном фронте. Позже они еще принимали участие в сражениях при Фестубере и Лоосе, но уже не в качестве ударной силы. Понесенные потери жестоко потрепали многие батальоны, и сипай, воспитанный в традиции чести воина, принципиально отличной от европейской, не мог понять, что ранение не позволяет вернуться в окопы. "Мы — как зерно, которое дважды кидают в печь, — писал солдат-сикх своему отцу через неделю после Нев-Шапель, — и живыми оттуда не выйти". Раненый раджпут чуть раньше писал домой: "Это не война, это — гибель мира". К концу года две дивизии индийской пехоты были переведены из Франции в Месопотамию, где в пустыне во время антитурецкой кампании они смогли вернуться к более привычному для них стилю военных действий.

Особое значение Нев-Шапель заключается еще и в том, что эта битва может рассматриваться как миниатюрный символ всего хода весеннего наступления в Артуа, началом которого она была, а также его возобновления в Артуа и Шампани осенью. Действительно, во время этого сражения перед первой волной британских и индийских войск на какой-то момент открылся путь к хребту Обер, который был целью британцев в ходе наступления в Артуа. Однако прежде чем она могла быть достигнута, британцы подверглись наступлению в противоположном направлении, во Фландрии, которое стало известным как Вторая битва за Ипр. Первая армия, которая удерживала "Выступ" в конце 1914 года, исчерпала силы в беспорядочных и безрезультатных боях, в основном проходивших в декабре под французским командованием. Однако в начале апреля Фалькенгайн решил возобновить атаку на выступ Ипр — отчасти для того, чтобы замаскировать переброску войск на Восточный фронт для грядущего наступления в направлении Горлице — Тарнув, отчасти, чтобы опробовать новое газовое оружие. Атака планировалась как ограниченное наступление. Фалькенгайн понимал, что осуществление его планов по разрешению ситуации на западе необходимо отложить, пока Гинденбург и Людендорф отвлекают крупные стратегические резервы на Восточный фронт. Однако он надеялся обеспечить и сохранить более устойчивые позиции на побережье Ла-Манша.

Газ однажды уже был использован немцами на Восточном фронте, в Болимуве, 3 января, когда позиции русских войск на реке Равка западнее Варшавы были обстреляны заполненными газом снарядами. Химическое вещество, названное немцами "T-Stoff" (бромид ксилила), имело слезоточивое действие, но не приводило к летальному исходу. Как оказалось, оно не причинило русским никакого беспокойства. Преобладающая температура воздуха была такой низкой, что химическое вещество замерзло, вместо того чтобы испаряться. К апрелю, тем не менее, немцы уже имели в своем распоряжении смертоносное вещество, доступное в больших количествах, а именно хлор. Этот газ приводил к смерти, стимулируя перепроизводство жидкости в легких, отчего человек словно тонул. Оно образовывалось как побочный продукт при изготовлении краски для тканей s немецкой промышленности, принадлежащей "ИГ Фарбен", который удерживал фактически мировую монополию на эти продукты. Карл Дуйс — глава "ИГ Фарбен", однажды уже спас немецкие вооруженные силы от краха. Его изобретением, принесшим ему успех, были синтетические нитраты, важный компонент взрывчатых веществ, обладающих высокой разрушительной силой. Природные нитраты добывались только из месторождений, находящихся под контролем союзников. Одновременно он сотрудничал с ведущим промышленным химиком Германии Фрицем Хабером, возглавлявшим Институт кайзера Вильгельма в Берлине, с целью разработки способа сброса большого количества хлора во вражеские окопы. Эксперименты с заполненными газом снарядами потерпели неудачу (хотя с другим наполнением газовые снаряды позже широко применялись). Непосредственное сливание сжатого хлора из баков с наветренной стороны обещало дать лучшие результаты. 22 апреля 6 тысяч баков, содержащих 160 тонн газа, были установлены напротив Лангемарка, к северу от Ипра, где окопы удерживались силами французской 87-й Территориальной и 45-й дивизий. В состав последней входили полки белых зуавов из Алжира, легкая африканская пехота (белые штрафные батальоны) и стрелки-алжирцы. Рядом располагалась Канадская дивизия, первой из имперских дивизий прибывшая на Западный фронт. Остальную часть Ипрского выступа держали три британские регулярные дивизии, 5-я, 27-я и 28-я.

Полдень 22 апреля был солнечным, с востока дул легкий бриз. В пять часов пополудни серовато-зеленое облако медленно поползло по ветру от немецких окопов К французским, и скоро тысячи зуавов и алжирских стрелков уже бежали назад, хватаясь за горло, кашляя, спотыкаясь, и падали с посиневшими лицами. В течение часа окопы на передовой были оставлены, и в линии обороны, преграждающей путь к Ипру, открылся разрыв более семи километров шириной. Некоторое количество газа дрейфовало в направлении канадских позиций, но их линия устояла и, получив подкрепление, сумела оказать сопротивление атаке немецкой пехоты, которая во многих местах попыталась окопаться, вместо того чтобы наступать. На следующий день на стороне союзников спешно принимались импровизированные меры. Газ был быстро идентифицирован, и, поскольку хлор растворим в воде, подполковник Фергюсон из 28-й дивизии предложил для зашиты завязывать рот мокрой тканью. 24 апреля немцы снова осуществили газовую атаку на канадские позиции, но эффект был значительно меньше, чем в первый день, к тому же были подтянуты подкрепления. И французы, и англичане предпринимали контратаки. 1 мая на изрытых землях южнее Ипра, где под Зиллибеке железнодорожная линия проходит среди земляных отвалов, названных англичанами "Высота 60", "Свалка" и "Гусеница", была проведена еще одна газовая атака. Сегодня воронки и могильные холмы на этом маленьком поле боя все еще источают нездоровую атмосферу, зловещую даже на фоне реликтов Западного фронта. 1 мая, когда солдаты 1-го батальона Дорсетского полка укрывались от обстрела в траншеях, газ начал душить их, а немецкая пехота обрушилась на них с нейтральной территории. Сцена, судя по виду этой земли, была как в аду. Ситуацию спас молодой офицер, второй лейтенант Кестел-Корниш, который схватил винтовку и вместе с четырьмя солдатами, единственными, кто уцелел из сорока человек его взвода, стрелял в газовое облако, не подпуская немцев. Другой офицер, который спасал пострадавших от газа людей, рассказывал; "Почти 200 человек прошли через мои руки… некоторые умирали сразу же, другие — по пути вниз… Я должен был вынести многих, независимо от того, были они мертвыми или нет, хотя бы ради того, чтобы убедиться в этом". Фактически "90 человек умерло от отравления газом в окопе; еще 207 были перенесены на ближайшие перевязочные станции, 46 умерли почти сразу же, еще 12 — после длительных мучений".

Несмотря на это, фронт удерживался почти нечеловеческой преданностью долгу, проявляемой дорсетцами, и поэтому Ипрский выступ, хотя и отодвинулся к городу, не был утрачен. Газ в самом различном виде, в том числе еще более опасный удушающий фосген и вызывающий волдыри "горчичный газ", продолжал использоваться на протяжении всей войны. В мае, во время немецкого наступления к западу от Варшавы, от хлора было суждено погибнуть тысячам русских. Существенные ограничения на применение этого оружия все-таки создавались необходимостью учитывать направление ветра и скорой разработкой вполне эффективных респираторов. Это гарантировало, что химическое оружие никогда не станет решающим аргументом, как могло бы случиться во Второй битве за Ипр, если бы под рукой оказались большие резервы, чтобы развить начальный успех. Союзники не имели подобных технологических сюрпризов, чтобы пустить их в ход во время своих наступлений на Западном фронте в 1915 году, и в итоге потерпели неудачу, понеся тяжелые потери в составе войск при ничтожно малых территориальных завоеваниях или вообще без оных. В мае французские и британские войска начали атаку в Артуа, где немцы занимали доминирующие позиции на возвышенностях. Англичане атаковали хребет Обер 9 мая, а французы — хребет Вими неделей позже. Хотя у французов была боеспособная артиллерия и боеприпасы в достаточном количестве — 1200 орудий и 200 тысяч снарядов — запас, которым британцы пока не располагали, различие в достижениях было незначительным. Первая армия Хэйга была просто остановлена еще на пути к цели. Французы, с 33-м корпусом Петэна во главе, заняли вершину хребта Вими — только для того, чтобы посмотреть вниз на равнину Дуэ, через которую проходила критически важная железная дорога, которая находилась сейчас в руках неприятеля, и столкнуться с решительной контратакой резервов, достигших вершины раньше, чем резервы французов, расположенные в 10 километрах позади, смогли поддержать их. Это был еще один пример того, как структурные факторы, способные привести к неудаче в окопной войне, действительно к ней приводят.

Когда в сентябре наступление возобновилось, на этот раз в Шампани и Артуа, результаты не сильно отличались, хотя обе армии развернули значительно большее число дивизий, чем весной. Французы увеличили их число за счет реорганизации, в результате которой появилось еще двенадцать дивизий (132 вместо 120), а британцы — за счет продолжения переброски территориальных дивизий во Францию, и в первую очередь там появилась "Новая армия", или "китченеровские" дивизии добровольцев. План атаки был предложен Жоффром сэру Джону Френчу 4 июня. Жоффр требовал в качестве предварительной меры передачи части французской линии фронта под контроль англичан с целью освободить Вторую армию, командующим которой был назначен Петэн, для шампаньской фазы наступления. Уже в мае участок линии фронта, контролируемый Хэйгом, превышал французскую часть фронта во Фландрии; теперь, в ответ на просьбу Жоффра, новая британская Третья армия переместилась на юг, к Сомме, чтобы облегчить задачу армии Петэна. Британские войска теперь удерживали большую часть линии фронта от Ипра до Соммы, оставив короткий отрезок около Вими, с которого французская Десятая армия должна была начать атаку, как только подготовительный этап плана Жоффра будет завершен.

Это требовало времени. На первой военной конференции союзников, проведенной в Шантийи, где собрались французы, англичане, бельгийцы, сербы, русские и итальянцы, все, кто заключил в мае союз, обязавшись участвовать в общем деле, — в качестве желательного срока называлось 7 июля, но средств для этого не было. В конце июня, когда министры снабжения Франции и Великобритании встретились, Дэвид Ллойд Джордж сообщил Альберу Тома, что для крупного наступления BEF во Франции недостаточно как орудий, так и боеприпасов. Он считал, что наступление необходимо отложить до следующей весны. Жоффр был против. Он настаивал на немедленных действиях, чтобы не давать передышки немцам и не допустить отвод войск на другие театры. Британское правительство, в котором консерваторы объединились с либералами, чтобы 26 мая сформировать коалиционное министерство, признало, что осеннее наступление будет проверкой Доверия, и согласилось с Жоффром. Практические трудности, тем не менее, не исчезали. Британское слияние на Сомме отняло время, равно как и подготовка поля боя в Шампани. Оба союзника уже поняли, что крупномасштабную атаку на линию окопов нельзя начинать без предварительной подготовки: должны быть построены дороги, загружены склады, выкопаны батарейные позиции. Начало сражения, которое впоследствии было названо Второй битвой в Шампани, было перенесено с конца августа на 8 сентября, а затем, поскольку Петэн потребовал время для длительной артподготовки, на 25 сентября.

Немцы смогли извлечь для себя выгоду из этой задержки. Поскольку они наблюдали бесспорные признаки предстоящей атаки, то части на их линии обороны, напротив расположения которых были обнаружены признаки подготовки к наступлению, спешно получили подкрепление. Силу приказа получили январские инструкции Фалькенгайна, согласно которым за первой линией окопов должна создаваться вторая, с бетонными пулеметными постами между ними. Несмотря на огромный труд, который повлекло за собой выполнение этой инструкции, к осени оборонительная система была полностью готова. Она образовала мощный защитный пояс, уходящий в глубь фронта местами почти на пять километров. Прошлый опыт наглядно показал, что продвижение вперед на расстояние пяти километров под вражеским огнем создает для человека нагрузку на пределе его физических возможностей, не говоря уже о душевных силах. Немецкие позиции на Западном фронте, несомненно, стали неприступными, особенно если учитывать, что во время наступления планировалось осуществить прорыв в первый же день. Что было еще хуже для нападающих, немецкая оборонная доктрина требовала, чтобы вторая линия траншей создавалась на обратном склоне любой занятой высоты, и немцы в ходе отступления в 1914 году тщательно выбирали возвышенности — так, что они создавали естественную защиту от артиллерийского огня союзников. Роль немецкой артиллерии, в отличие от артиллерии союзников, заключалась в том, чтобы не обстреливать окопы, а атаковать плотные группы вражеских пехотинцев, а затем образовать огневую преграду на нейтральной территории, как только они начнут двигаться вперед. Тех, кто проходил через барьер артиллерийского огня, должны были остановить пулеметы, которые, как показал опыт, могли остановить атаку на расстоянии 200 метров и даже меньше.

Эффективность подготовки немцев была доказана весьма болезненно 25 сентября 1915 года в Лоосе, откуда BEF начали наступление а Артуа, в соседнем Суше, где французы возобновили атаку на хребет Вими, и в Таюр, Ля-Фоли и Ля-Мэн-де-Массиж в отдаленной Шампани, где французы наступали без британской поддержки. В обоих секторах наступление следовало за выбросом хлора. В Лоосе газ висел над нейтральной территорией или даже дрейфовал обратно к британским окопам, препятствуя, а не помогая наступлению. Как бы то ни было, все шесть участвующих в сражении британских дивизий — 1-я, 2-я и 7-я регулярной армии, 9-я и 15-я Шотландская "Новой армии" и 47-я Территориальной — были быстро остановлены пулеметным огнем. После этого в качестве поддержки выдвинулись две резервные дивизии, 21-я и 24-я "Новой армии", но их позиции находились далеко в тылу, и они не успели до темноты достичь исходных позиций на передовой, Следующее утро, когда они, согласно приказу, должны были продолжить наступление, было затрачено на марш-бросок. Сразу пополудни вперед двинулись десять колонн "в каждой [по] тысяче человек, словно во время прохождения тренировки на учебном плацу". Немецкие защитники были поражены видом "вражеской пехоты, покрывшей весь фронт". Они встали, некоторые даже на парапет окопа, и открыли огонь по массе людей, продвигавшихся через открытое поле, покрытое травой. Пулеметчики начали стрелять с расстояния 1300 метров. "Никогда для пулеметчиков не было такой простой работы… стволы раскалялись и плавали в масле, очереди вдоль и поперек рассекали ряды противника; каждый пулемет делал в этот день 12 500 выстрелов. Результат обескураживал. Было видно, как солдаты противника падают буквально сотнями, но продолжают свой марш, выдерживая строй и не останавливаясь", пока не достигли полосы колючей проволоки, натянутой вдоль второй линии немецких позиций. "Оказавшись перед этим непреодолимым препятствием, уцелевшие поворачивали и начинали отходить". Уцелели в подавляющем большинстве те, кто шел вперед. Из 15 тысяч пехотинцев 21-й и 24-й дивизии свыше 8 тысяч были убиты или ранены. Их противникам предстало вызывающее тошноту зрелище усеянного трупами поля Лоос, заставившее их прекратить огонь во время отступления британцев, так велико было чувство сострадания и милосердия после такой победы. В Лоосе победа осталась за немцами; хотя англичане упорно атаковали в течение еще трех недель, они продвинулись едва ли на три километра, при этом 16 тысяч британских солдат были убиты и почти 25 тысяч были ранены. Эта битва была страшным и разочаровывающим боевым крещением для солдат "Новой армии", хотя шотландцы из 9-й и в особенности 15-й дивизии, кажется, не обращали внимания на потери и воспринимали поражение только как стимул для возобновления нападения. Майор Джон Стюарт из 9-й дивизии "Черных стражей" писал своей жене после боя: "Дело заключается в том, чтобы убить как можно больше гуннов, по возможности с минимальными потерями; это — большая игра, и наши союзники играют превосходно". Его голос не был единственным. Добровольцы из новых британских дивизий горели желанием доказать свои воинские качества и патриотизм Френчу, Должен был пройти год или чуть больше, прежде чем рвение обеих армий погасло под влиянием бессмысленных потерь.

И все же Лоос стратегически был бессмысленной жертвой, так же как и усилия Второй армии Петэна и Четвертой де Лангла при наступлении в Шампани, которое началось в этот же день. Там двадцать дивизий шли в атаку бок о бок на фронте протяженностью двадцать миль, при поддержке тысячи тяжелых орудий и за газовым облаком, подобным тому, которое выпускалось в Лоосе. Результат был тот же. Некоторые французские полки шли в атаку с развернутыми знаменами, под звуки горнов и барабанную дробь военного оркестра, находящегося в переднем окопе. В других, когда авангард дрогнул, старшие офицеры понуждали их продолжать наступление. Один из них, знаменитый колониальный генерал Шарль Манген, возглавляя атаку, был ранен в грудь навылет, однако через десять дней вернулся в строй. В награду за все усилия его нему подобных, за всю храбрость простого французского солдата, попытки на высотах Шампани принесли лишь полосу земли в три километра. Никто не сумел прорваться сквозь вторую линию обороны немцев, и когда 31 октября сражение закончилось, их позиции сохранились в целости, хотя потери французов составили 143 567 человек. Это был печальный год для союзников на Западном фронте. Много крови было пролито ради ничтожных успехов и весьма отдаленной перспективы победы в 1916 году. Немцы показали, что они узнали значительно больше о методах обороны линии фронта, чем союзники — о способах ее прорыва. Франция получила горький урок, тем более потому, что по мере расширения территории, охваченной войной, ее союзники, казалось, склонялись к тому, чтобы искать решение проблемы где-нибудь еще, оставляя основную массу неприятеля на ее территории. Но при этом поражение врага путем побед за пределами Франции выглядело не более близкой перспективой, чем прорыв к Рейну. В России, где немецкая интервенция спасла Австрию от краха, на новом итальянском фронте, который открылся в мае, на Балканах, на полях боя в Турции ход событий был благоприятным для неприятеля. Только на море и в отдаленных немецких колониях союзникам удалось установить преимущество, но было ясно, что успехи ни на морском, ни на колониальном театре не могли привести их к победе.

Глава 7. Война вдали от Западного фронта

К концу 1915 года ни один из первоначальных участников войны не добился тех результатов, которых хотел или ожидал. Надежды на быструю победу были оставлены, появился новый противник, открылось еще несколько новых фронтов. Франция вела войну, которая почти полностью соответствовала оценке стратегического резерва, сделанной Генеральным штабом еще в мирное время, войну против Германии на своей северо-восточной границе, но как ход войны, так и издержки были оценены, конечно, с катастрофической неточностью. Неожиданно она обнаружила себя втянутой дополнительно в кампании на Балканах в восточном Средиземноморье — это произошло в результате непредвиденного вмешательства Турции в ноябре 1914 года. Вступление Турции в войну нарушало и российские прогнозы, согласно которым Турция должна была иметь дело только с Германией и Австрией; теперь она также участвовала в тяжелой и жестокой кампании на Кавказе. Германия планировала вести войну на один фронт в два этапа: сначала против Франции, поскольку для удержания Восточного фронта достаточно будет символических усилий, а затем — победоносная кампания против России. Вместо этого значительные силы потребовались как на Западном, так и на Восточном фронте, в последнем случае — на австрийской территории в качестве подпорки для ослабевшего союзника — Габсбурга. Австрия, которая полагала, что война будет всего лишь краткой карательной экспедицией против Сербии, пожинала плоды своей глупости. Она обнаружила себя втянутой в войну не только с Россией, но и с Италией. Сербия, в свою очередь, расплачивалась за свою непримиримую позицию и стояла перед реальной перспективой быть уничтоженной как держава. Великобритания, которая первоначально видела свою роль только в предоставлении экспедиционных войск для расширения левого фланга французов во Фландрии, начинала принимать ответственность за все более протяженный участок Западного фронта. Одновременно она должна была изыскивать людей для противостояния туркам в Галлиполи, Египте и Месопотамии, чтобы помочь сербам и ослабить гарнизоны африканских колоний Германии, а также людей для пополнения команд кораблей — с тем, чтобы не допускать в Северное море немецкий Флот открытого моря, господствовать в Средиземноморье, преследовать вражеские рейдеры, уничтожая их и защищая торговые суда от атак подводных лодок. Война, которую уже начали называть Великой войной, стала мировой войной, и территория, охваченная ею, становилась больше с каждым месяцем.

Германия провозгласила себя империей, Вторым рейхом, в Зеркальном зале Версаля в январе 1871 года, прежде чем она смогла присоединиться к великим европейским державам в борьбе за владения. Их обширные завоевания оставили новому государству не слишком большой выбор. Северная Африка к тому времени принадлежала Франции, Средняя Азия и Сибирь — России, Индия — Великобритании. Генрих фон Трайчке, идеолог немецкого национализма, заявил, что "вопрос колонизации является вопросом жизни и смерти". При этом энтузиазма по поводу приобретения колоний было немного, возможно, по той причине, что единственные территории, все еще доступные для захвата, находились в малопривлекательных районах Африки. Импульс к вступлению на континент дали германские торговцы. С 1884 по 1914 год они основали колонии в Камеруне, Того и Юго-Западной Африке (Намибия) на западном побережье и на территории нынешней Танзании на восточном побережье, где затем было установлено имперское правительство. Приобретения (у Испании) и последовательные имперские усилия между тем обеспечили империи колонии Папуа, Самоа, Каролинские, Маршалловы, Соломоновы, Марианские острова и острова Бисмарка в южной и центральной части Тихого океана. Прибрежная область Киао-Чао и порт Циндао были захвачены у Китая в 1897 году.

В начале войны Великобритания и Франция сразу приняли меры, чтобы ослабить гарнизоны германских колоний. Япония, вступившая в войну 23 августа в узких рамках своих обязательств по англо-японскому договору 1911 года, хотя на деле ее целью было улучшить свою стратегическую позицию в Тихом океане за счет Германии, двинула силы против Циндао и центрально-тихоокеанских островов. В течение октября Япония заняла Маршалловы и Марианские острова и Каролину; переданные ей мандатом после 1918 года, через 25 лет они образовали внешний периметр обороны ее островов в войне против США. 29 августа под натиском войск Новой Зеландии пал Самоа. Германская Новая Гвинея (Папуа) безоговорочно была сдана Австралийским экспедиционным войскам 17 сентября, вместе с островами Бисмарка и Соломоновыми. Взятие Циндао было более длительным. Сильно укрепленный, защищенный трехтысячным гарнизоном немецких морских пехотинцев, он представлял собой грозное препятствие для любого противника. Японцы не имели практически никаких шансов, когда высадили 50 тысяч человек и начали длительную блокаду. Позже к ним присоединились 2-я Южноуэльсская пограничная и 36-я Сикхская дивизии, в соответствии с обязательствами Британии по Тяньцзинскому договору. Нападающих отделяли от цели три линии обороны. Первые две были оставлены немцами без боя. Напротив третьей японцы выкопали собственную линию окопов, в соответствии с осадными военными действиями, и начали обстрел 11-дюймовыми гаубицами, подобными тем, которые нанесли тяжелые потери русской обороне в соседнем Порт-Артуре десятью годами ранее. В ночь с 6 на 7 ноября пехота пошла на штурм через нейтральную полосу, сузившуюся до 300 метров, и на следующее утро капитан-цур-зее Мейер Вальдек, морской офицер, выполняющий обязанности коменданта, сдал крепость. Его морские пехотинцы потеряли убитыми 200 человек, в то время как потерн японцев составили 1455. Это было смелое, но чисто символическое сопротивление.

В Африке крошечная территория Того, зажатая между британским Золотым Берегом (теперь Гана) и французской Дагомеей (теперь Бенин), 27 августа была быстро занята частями западно-африканских стрелков и сенегальскими стрелками. Камерун имел значительно большую площадь, равную по величине Германии и Франции, вместе взятым, и его завоевание оказалось куда более трудной задачей. Состав гарнизона насчитывал тысячу европейцев и три тысячи африканцев. Силы союзников включали полки Нигерии, Золотого Берега и Сьерра-Леоне под британским командованием, французскую африканскую пехоту и бельгийский контингент из Конго. Вместе с десятками тысяч носильщиков, незаменимых в ходе любой кампании, проходящей в африканском лесу или буше, армия в конечном счете достигала численности почти в 25 тысяч. Несмотря на численное превосходство, расстояния, климат и топография снизили эффективность приложенных союзниками усилий. Три британских колонны перешли границу с Нигерией к концу августа, отделенные друг от друга четырьмя сотнями километров бездорожья. Около озера Чад, на старом центрально-африканском маршруте, проложенном еще работорговцами и только недавно завоеванном французами, одна из колонн двинулась к Мора. Вторая достигла Яруа, в 800 км от моря; третья, пройдя около самого берега, направилась в Нсанакант. Все три встретили мощное сопротивление и, понеся тяжелые потери, повернули обратно. Успешнее других действовали французы, захватившие береговой плацдарм и выигравшие небольшое сражение в Куссери, точно на юге озера Чад. Чуть позже прибытие подкреплений создало британцам преимущество. 27 сентября, с помощью четырех британских и французских крейсеров и флотилии малых судов, они зачистили берег, захватили Дуалу, столицу колонии, и радиостанцию и двинулись в глубь страны по рекам и двум коротким колониальным железным дорогам. Целью была Яунда, в 220 км от побережья, где располагалась неприятельская артиллерийская база. Немцы умело поддерживали сопротивление в течение долгого сезона дождей, который задержал возобновление наступления до октября 1915 года; в этот период затишья африканские солдаты возделывали сады, чтобы пополнить свой рацион, который поступал довольно нерегулярно. Наконец, с началом в ноябре сухого сезона, союзники двинулись в центральный гористый регион и вынудили большинство немецких частей к интернированию в нейтральном анклаве Испанской Гвинеи. Последний немецкий пункт Мора был сдан в феврале 1916 года, 18 месяцев спустя после начала кампании.

Военные действия в Камеруне мало отличались от проводившихся англичанами и французами для подчинения воинственных племен в ходе первых завоеваний. Кампания, которая началась в германской Юго-Западной Африке в сентябре 1914 года, была совершенно иной. "Немецкий Юго-Запад", теперь Намибия, — огромная территория, примерно в шесть раз превышающая по размерам Англию, сухая, бесплодная, все ее население составляло в то время всего 80 тысяч африканцев, по большей части — племена гереро, чье восстание в 1904 году было безжалостно подавлено губернатором, отцом будущего рейхсмаршала Германа Геринга.

Они содержались под строгим контролем немецкого гарнизона из 3 тысяч солдат и 7 тысяч немецких поселенцев мужского пола. Германское правительство надеялось, как и в других своих африканских владениях, избежать конфликта в "Юго-Западе"; оно полагалось на весьма неопределенно обозначенные взаимные довоенные обязательствам нейтралитета в Африке между колониальными властями. Англичане, однако, были настроены прямо противоположно. Несмотря на то что вывод их гарнизона из соседнего Южно-Африканского союза в начале войны поставил их в зависимость от местных Сил обороны, большую часть которых составляли их прежние противники по Бурской войне 1899–1902 гг., они сразу же выступили, морем и сушей, в экспедицию против германской колонии. В их распоряжении оказалась армия численностью примерно 60 тысяч человек. Часть из них, Южноафриканские постоянные силы, были регулярными, полностью лояльными в отношении Великобритании, откуда многие военные были родом. Позиции Гражданских сил разделились. Некоторые формирования — Дурбанская легкая пехота, Имперская легкая конница — состояли из англо-южноафриканцев, так же преданных короне, как и контингент белых родезийцев (среди них был будущий маршал авиации "Бомбер" Харрис), которые прибыли из Восточной Африки, чтобы принять участие в боевых действиях. Позиция других носила отпечаток недовольства. Генерал Луис Бота, один из видных командиров Бурской войны, теперь находившийся на британской службе, создал для себя удобный мирок и не хотел, чтобы в нем происходили перемены; у него было личное обязательство перед Яном Сматсом, прежде одним из самых лихих бурских генералов, теперь ставшим премьер-министром Союза. Христиан де Вет, бурский герой, и Христиан Бейерс, принявший пост командира Сил обороны, выразили активное неповиновение. Так же поступили генерал Ян Кемп и полковник Соломон Марии; первый подал в отставку, второй отказался подчиняться приказам. В итоге с самого начала Британия оказалась вовлечена одновременно в колониальную кампанию против Германии и в бурское восстание.

Восстанию, к счастью для Великобритании, так и не суждено было разгореться. Около 11 тысяч участвовавших в нем африканеров не могли противостоять 30 тысячам лояльно настроенных буров и британцев. Почти все к январю 1915 года были вынуждены сдаться. Некоторые бежали на немецкую территорию. После этого война против немцев началась всерьез. Армия была разделена на четыре колонны. В основном конные, состоящие в значительной степени из бурских "солдат-бюргеров", некоторые из которых сражались с британцами при Маюбе в 1881 году, они сходились к центрам сопротивления немцев с побережья, с реки Оранжевой и из Бечуаналенда (теперь Ботсвана), огромного протектората на севере Союза. Целью был Виндхук, столица немецкой колонии, куда с боем отступили немецкие войска. Сопротивление продолжалось и после того, как 12 мая 1915 года она была занята, хотя и со взаимной вежливостью с обеих сторон. Положение немцев было безнадежным. Противостоя противнику, имеющему многократное численное превосходство, в одном из самых заброшенных регионов мира, без какой-либо перспективы получить поддержку извне, они в конечном счете безоговорочно капитулировали 9 июля 1915 года. Немецким офицерам было позволено оставить их сабли, поселенцам-резервистам — возвратиться на свои фермы со всем оружием и боеприпасами, чтобы иметь возможность защитить себя, свои семьи и имущество. Сегодня Виндхук остается единственным явно выраженным немецким городом в Южном полушарии.

К 1916 году последний оплот немецкого сопротивления против британских и французских сил в колониальных владениях находился на "Немецком Востоке", на территории современной Танзании. Война в этой огромной колонии, чья площадь почти равнялась площади Франции, началась 8 августа, когда британский крейсер "Астрея" обстрелял Дар-эс-Салам. После этого военные действия прекратились. Будучи возобновлены, они продолжались вплоть до подписания европейского перемирия в ноябре 1918 года. Свидетели рассказывают о чрезвычайном упорстве и мастерском руководстве полковника Пауля фон Леттов-Форбека, командующего силами обороны колонии. К 1914 году сорокачетырехлетний Леттов-Форбек уже имел опыт участия во многих имперских кампаниях. Прежде он служил в немецком контингенте, посланном на подавление "Боксерского восстания" в Китае и в Германском Юго-Западе. Назначение в восточную Африку было для него понижением. Баронесса Карен Бликсен, автор книги "Прочь из Африки", вспоминала, что ни один другой немец не произвел на нее "такого сильного впечатления — будто бы вся Германская империя стояла за ним". Эта колония была, на самом деле, жемчужиной зарубежных владений Второго рейха. Того по сравнению с ней был крошечным пятачком, Камерун — безлюдная земля, зараженная лихорадкой, Германский Юго-Запад — красивая, но бесплодная пустыня. Германская Восточная Африка ограничивалась британскими колониями Уганда и Кения с севера, бельгийскими Конго и Родезией с запада британским Ньясалендом и португальским Мозамбиком юга и покрывала район Великих озер, самую романтичную и потенциально продуктивную часть континента. Границы пересекались или формировались озерами Виктория, Танганьика и Ньяса и пиком Килиманджаро, находившимися в пределах немецкой территории.

Вначале казалось, что довоенное взаимопонимание между властями позволит избавить черную Африку от боевых действий. Немецкий губернатор Шнее запретил наступательные операции; губернатор Британской Кении объявил, что его колония не имеет каких-либо "интересов в настоящей войне". Кроме того, ни один из губернаторов не располагал достаточными силами, чтобы вести боевые действия. Они не приняли в расчет агрессивность молодых людей с обеих сторон. Леттов-Форбек просто игнорировал Шнее и начал собирать подчиненные ему части, хотя они приблизительно состояли всего лишь из двух с половиной тысяч аскеров и двухсот белых офицеров. Тем временем Найроби, столица Кении, начала заполняться воинственными молодыми поселенцами и белыми охотниками, вооруженными и ожидающими только того, чтобы им выдали униформу и дали задание. Подобно конфедератам и дэнди апреля 1861 года, они сформировали собственные военные части с диковинными именами — "Конница Баукера", "Легион пограничников" — и двинулись маршем, чтобы отразить нападение Леттов-Форбека, уже сделавшего первый маневр. В сентябре война началась, независимо от желания губернаторов.

В метрополиях тоже хотели войны. Еще до начала войны немецкий крейсер "Кенигсберг" положил начало боевым действиям, потопив британский военный корабль "Пегас". Хотя это была небольшая потеря, именно она побудила адмирала, командующего Южно-африканской военно-морской базой, сконцентрировать все находящиеся в его распоряжении силы в составе трех крейсеров против "Кенигсберга". Вскоре "Кенигсберг" был загнан в болотистое русло реки Руфиджи, где его капитан блестяще скрывался на протяжении 255 дней. Крейсер в конечном счете удалось потопить только после того, как Адмиралтейство послало из Великобритании два монитора, имевших небольшую осадку, "Северн" и "Мерcей", чтобы добивать "Кенигсберг" в его берлоге. Тем не менее, даже будучи уже просто корабельным корпусом, крейсер продолжал содействовать кампании. Многие из членов его команды сошли на берег и продолжали служить вместе с аскерами Леттов-Форбека, а несколько корабельных орудий были сняты и использовались в качестве полевой артиллерии.

Агрессивность Леттов-Форбека к тому времени заставила Великобританию подготовить против него полномасштабную военную экспедицию. Он не только занял Уганду и Кению, где поднял немецкий флаг на британской территории под горой Килиманджаро, но и проводил внутренние "морские" операции на Великих озерах; наконец, из Британии были присланы канонерские лодки, чтобы восстановить контроль над этими внутренними водами. Наиболее важным подкреплением, однако, стали две бригады британских и индийских войск, прибывшие из Индии. Индийские полки были второсортными; британские регулярные полки должны были компенсировать их слабость. Однако им это не удалось. Первая высадка экспедиции в Танга 2 ноября 1914 года закончилась позорнейшим провалом. Индусы разбежались, британцы были разбиты. Несмотря на восьмикратное численное превосходство противника, немцы легко загнали их обратно на побережье, где 5 ноября они погрузились на судно, бросив сотни винтовок, шестнадцать пулеметов и 600 тысяч патронов.

Эта добыча помогла фон Леттову выдержать кампанию 1915 года, период затишья, когда британцы развернули свои войска, и он получил уроки основ войны, которую собирался вести. Прибыли лучшие британские формирования. Он одержал небольшую победу в Яссине, но ее цена, выраженная не только в жизнях, но и в боеприпасах — его аскеры расстреляли 200 тысяч патронов — заставила Леттов-Форбека прийти к следующему выводу: "мы должны экономить свои силы, поскольку предстоит длительная война… необходимость ограничивать себя партизанской войной — очевидный императив". На этом принципе в дальнейшем строилась вся его стратегия. В марте 1916 года Ян Смэтс прибыл из Южной Африки вместе с войсками Сил обороны. Изначально он планировал сходящееся наступление из Кении, Ньясаленда, бельгийского Конго и португальского Мозамбика, чтобы разбить небольшую армию Леттов-Форбека нз его собственной территории. Полковник не имел ни малейшего желания быть пойманным. Вместо этого он сопротивлялся британцам так свирепо, как только мог. Он устраивал засады, когда они выдвигались вперед; затем, прежде чем они могли бросить против него более крупные части, он ускользал, уничтожая за собой все, что могло представлять ценность. Поскольку его солдаты могли прокормиться тем, что давала земля, и сами обеспечивали себя боеприпасами, отбивая их у неприятеля, его возможности избегать поражения на огромных пространствах, заросших кустарником, были почти безграничны, что он успешно демонстрировал с 1916 по 1918 год.

Леттов-Форбек еще не начал свою необычайную авантюру на необозримых просторах африканского континента и только вел приграничные стычки. В это время другую драматическую кампанию начали заморские эскадры Имперского флота Германии на просторах Атлантики и Тихого океана. Главные морские силы Германии, построенные с целью создать угрозу доминирующей позиции Великобритании на море, целенаправленно концентрировались в германских портах на Северном море. Именно отсюда они могли угрожать Королевскому флоту прорывом в открытое море и опасностью неожиданной встречи, когда численное превосходство британцев могло быть поколеблено за счет неустойчивой погоды или случайных факторов.

Однако, помимо этого, Германия держала небольшие группы кораблей в Тихом океане, в Циндао и на островах. В августе на Каролинских островах находились крейсера "Шарнхорст" и "Гнейзенау", "Эмден" был в Циндао, "Дрезден" и "Карлсруэ" — на Карибах. "Лейпциг" базировался на тихоокеанском побережье Мексики, "Нюрнберг" двигался ему на помощь; "Кенигсберг", о котором речь шла в предыдущей главе, в одиночестве выполнял свою миссию на востоке африканского континента. При всей малочисленности, эти восемь кораблей представляли серьезную угрозу для морских перевозок союзников, особенно для конвоев, перевозивших австралийские и новозеландские войска в Европу. Они были недавней постройки, быстроходны и хорошо вооружены, ими командовали талантливые офицеры, среди которых особенно выделялся адмирал Максимилиан фон Шпее, возглавлявший эскадру "Шарнхорст" — "Гнейзенау", Главным слабым местом британского морского планирования было то, что их флот крейсеров состоял либо из старых, так называемых "броненосных" судов, слишком тихоходных, чтобы угнаться за своими германскими аналогами, и слишком слабо вооруженных и защищенных, чтобы нанести противнику урон, — либо из легких крейсеров, достаточно скоростных, чтобы догнать немецкие корабли, но им не хватало огневой мощи. В качестве промежуточного типа предлагалось использовать линейные крейсера нового типа — быстрые, легкобронированные дредноуты, но из-за высокой стоимости постройки число их было невелико. При этом они поглощали средства, которые могли быть затрачены на модернизацию флота обычных крейсеров. Это непреднамеренное следствие в первые месяцы войны привело к тяжелым потерям в судах и экипажах британского флота и серьезно подорвало его престиж.

Кроме того, Королевскому флоту недоставало согласованного плана действий против агрессивной германской крейсерской кампании. Обширная сеть угольных складов лишала британцев стимула к планированию преследования на океанских просторах. Напротив, немцы имели караван угольщиков и пополняли запасы угля, воды и продовольствия за счет захваченных судов. Ломимо этого, из внутренних вод навстречу рейдерам направлялись корабли с провизией. Эти корабли могли действовать независимо в качестве вооруженных торговых крейсеров. Если была слабость в германской организации, то она состояла в том, что сообщения об этих встречах передавались эфире с использованием кода, который британцы вскоре расшифровали.

Действиям двух германских рейдеров вскоре был положен конец. "Кенигсберг", поначалу действовавший весьма успешно, пришлось снять со счетов после того, как он был загнан в дельту Руфиджи. "Эмден", которым командовал энергичный Карл фон Мюллер, производил опустошения в Индийском и Тихом океанах, несмотря на преследование не только британскими, но также французскими, русскими и японскими судами. В конце концов, он был перехвачен и потоплен австралийским крейсером "Сидней" около Дирекшн-Айленд 9 ноября. Это произошло из-за того, что местная радиостанция смогла подать сигнал, прежде чем немецкая десантная партия уничтожила передатчик, и "Сиднею" было приказано отделиться от одного из крупных конвоев, перевозивших австралийские войска на Средиземноморье. Однако это был еще не конец блистательного крейсерства экипажа "Эмдена". Командир десантной партии сумел избежать столкновения с австралийскими войсками на Дирекшн-Айленде, захватил шхуну, направил ее в Голландскую Ост-Индию, где и получил места на борту германского парохода до Йемена. Там немецкие десантники отбили атаки бедуинов, достигли железной дорога, построенной для того, чтобы перевозить паломников в Мекку, и в конечном итоге в июне 1915 года получили заслуженно роскошный прием в Константинополе.

"Карлсруэ" был уничтожен необъяснимым внутренним взрывом у Барбадоса 4 ноября. До этого им было потоплено шестнадцать торговых судов. "Лейпциг" и "Дрезден" после разнообразных приключений 6 октября встретились в южноамериканских водах с адмиралом фон Шпее; "Нюрнберг" присоединился к нему ранее. Эта пятерка стала главной угрозой контролю союзников над водами за пределами Северного моря. Шпее использовал это преимущество. В северной части Тихого океана ему не позволяла активно действовать перспектива столкновения с многочисленным японским флотом, который действовал в первые месяцы войны весьма агрессивно и на обширных территориях. Шпее обратил свои силы против французских владений на Таити и Маркизовых островах, однако столкнулся с серьезным сопротивлением и нехваткой угля. Тогда он дерзким стратегическим маневром двинулся из Тихого океана на юг Атлантики, отдав "Дрездену", "Лейпцигу" в сопровождавшей их эскадре угольщиков приказ о встрече около острова Пасхи — самого Удаленного населенного пункта на земном шаре.

Его незашифрованные послания были перехвачены. Британский адмирал Кристофер Крэдок, командующий Южно-американской военно-морской базой, получил предостережение о намерениях Шпее и привел свою эскадру через Магелланов пролив в чилийские воды. Легкий крейсер "Глазго" шел во главе эскадры. Крэдок следовал за нам с группой, состоящей из крейсеров "Монмаут" и "Гуд Хоуп", а также линкора "Канопус". Последний был настолько старым (он был построен в 1896 году) и тихоходным, что был оставлен в качестве сопровождения угольщиков. Правда, "Монмаут" и "Гуд Хоуп" были почти столь же старыми, ненамного более быстроходны и плохо вооружены. Они были вынуждены идти на всех парах, чтобы догнать "Глазго", который встал на якорь в небольшом чилийском порту Коронель. Перехваченные сведения дали Шпее дополнительное преимущество. Узнав, что "Глазго", находится в Коронеле, он решил подождать в отдалении появления старых крейсеров. Это произошло вечером 1 ноября. Шпее дождался темноты, а затем открыл огонь. "Монмаут" и "Гуд Хоуп" вскоре пошли ко дну, ни одному из 1600 моряков, находившихся на борту, спастись не удалось. "Глазго" успел уйти, чтобы предупредить "Канопус" и спасти его от подобной участи.

Коронельское сражение стало первым поражением британского флота за последние сто лет. Оно вызвало куда больший резонанс, чем гибель "Хога", "Кресси" и "Абукира" — трех старых крейсеров, потопленных подводной лодкой U-9 у берегов Голландии 22 сентября. Адмирал сэр Джон Фишер, 31 октября получивший назначение на пост Первого лорда Адмиралтейства, сразу заявил о необходимости трансокеанского развертывания сил с целью перехватить эскадру Шпее, куда бы она ни направилась. Военно-морские базы на Мысе Доброй Надежды, Южной Америке и Западной Африке были усилены, японский флот также менял диспозицию, чтобы создать угрозу действиям Шпее в трех океанах — Индийском, Тихом и Атлантическом. Самым опасным для Шпее было то, что Фишер решил выделить из состава Гранд-Флита драгоценных линейных крейсера — "Инвинсибл" и "Инфлексибл" — и направить их в Южную Атлантику. Шпее мог еще достаточно долго скитаться, затерявшись в крайних просторах южных океанов, заправляясь углем с захваченных судов и в нейтральных портах, если бы не решил действовать более активно и атаковать британские Фолклендские острова на юге Атлантики. Покинув Тихий океан после Коронельского сражения, 8 декабря он пришел в Порт-Стэнли. По роковому для германской эскадры стечению обстоятельств, адмирал Давентон Стэрди, командующий эскадрой линейных крейсеров, также решил посетить этот порт, и его эскадра как раз бункеровалась, когда появились немцы. Поспешно разведя пары, Стэрди покинул гавань и со всей возможной скоростью бросился в погоню за германской эскадрой. Догнать ее не составило особого труда, поскольку британские линкоры были более быстроходны, чем "Шарнхорст" и "Гнейзенау", лучшие корабли Шпее, и несли гораздо более тяжелое вооружение. Шпее храбро повернул их, чтобы прикрыть отход остальной эскадре, но они были накрыты залпами 12-дюймовых орудий британских крейсеров, которым не могли противостоять их 8-дюймовые пушки. Два его легких крейсера также были настигнуты легкими крейсерами Стэрди. Уйти смог только "Дрезден". В течение трех месяцев он скрывался в субантарктических бухтах возле мыса Горн, пока не был затоплен экипажем, поставленным в безвыходное положение британской эскадрон, в состав которой входил "Глазго" — единственный корабль, уцелевший при Коронеле.

Победа на Фолклендах положила конец активности германского флота в открытом море. Несколько вооруженных торговых судов впоследствии сумели пробраться через Северное море в открытые воды, чтобы совершать рейды на морских трассах, но регулярные формирования уже не решались идти на подобные авантюры. Действительно, теперь, после Фолклендской битвы, океаны полностью принадлежали союзникам. Единственным полем морских баталий — помимо Северного моря, где происходили столкновения главных сил флотов, — стали внутренние воды: Черное море, Балтика и Адриатика. Средиземное море полностью находилось под контролем Королевского и французского флотов. После того как Италия вступила в войну, к ним присоединился и итальянский. Это совместное владычество было поколеблено только появлением в октябре 1915 года немецких подводных лодок. Внутри Адриатики, огороженной итальянским минным заграждением возле Отранто, австрийцы вели с итальянцами войну по принципу "око за око". Единственной стратегической целью австрийцев было не позволить союзникам получить другого доступа к зоне военных действий на Балканах, чем это позволяло Средиземноморское побережье.

Подобного рода войну вели на Балтике легкие германские суда и додредноуты против российского флота. Многочисленные минные поля не позволяли русским дредноутам удаляться на значительное расстояние от финских портов. Регулярно происходили лишь обстрелы береговых позиций с моря. Несколько смелых операций в конечном счете провели британские субмарины. Красавец "Рюрик", построенный для русского флота в 1906 году в Великобритании по типу судов, которые Британия строила для себя, часто и эффективно действовал до ноября 1916 года, когда получил тяжелые повреждения, подорвавшись на мине. С военно-морской точки зрения война на Балтике была наиболее примечательной, что бы там ни происходило. Фишер, склонный как к хорошим, так и к скороспелым проектам, добивался крупномасштабного вторжения британского флота на Балтику еще в 1908 году. В 1914 году он смог привлечь на свою сторону Черчилля, также не разбиравшегося, был ли стратегический проект достаточно обоснован, и даже изыскал средства, чтобы построить три огромных линейных крейсера с малой осадкой, чтобы осуществить такую попытку. К счастью, здравый смысл возобладал, и монстры, которые могли превосходить по скорости эсминцы, были спасены от неизбежного уничтожения в узких проливах Балтики. После войны они были переоборудованы в авианосцы.

В Черном море, где Россия держала второй из трех своих флотов — третий, Тихоокеанский, принимал участие в захвате островных владений Германии и уничтожении германских рейдеров, — ее преимущество было полным. Турция, вступившая в войну в ноябре 1914 года, не вмела достаточных сил ни в количественном, ни в качественном отношении, чтобы это преимущество оспорить. Русские корабли минировали турецкие воды, атаковали турецкие порты и корабли где хотели, хотя это делалось спорадически и не всегда эффективно. Во всяком случае, эти операции носили периферийный характер. Турция не настолько зависела от состояния своих морских путей, чтобы это влияло на ее способность вести войну, и поэтому избегала тратить усилия своей армии и флота на их защиту. Необходимо заметить, что весь добываемый в Турции уголь мог перевозиться исключительно по морю. Значительная часть снабжения для турецких армий на Кавказе также перевозилась по морю. Проект высадки 5-го Кавказского корпуса под Константинополем в 1916 году был отклонен после того, как трудности его осуществления стали очевидны.

Тем не менее турецкий флот все же стал, хотя и косвенно, одной из самых важных сил в разрастании мирового кризиса. Оттоманское правительство, с 1908 года находившееся под контролем националистского движения младотурок, потратило годы на сбор средств, чтобы усовершенствовать институты империи. Это была уже не первая подобная попытка. Первая, в начале XIX века, закончилась убийством султана. Вторая, осуществленная в 1826 году, явно успешная, основывалась на глубоком консерватизме придворных и религиозных лидеров. Все европейцы, имевшие дело с турками — и в том числе немцы, самым выдающимся из которых был Мольтке-старший, — с ужасом и презрением говорили о непреодолимой на первый взгляд лености турок, которая приводила к крушению их планов. Тем не менее упорство немцев увенчалось успехом. Младотурки, среди которых было немало балканских мусульман, приветствовали, в отличие от прежнего правительства, военные консультации и коммерческие инвестиции со стороны Германии. Система железных дорог, построенная на немецкие деньги, приносила доход, а оттоманская армия теперь была вооружена винтовками Маузера и орудиями Круппа. Младотурки, впрочем, в этот период рассчитывали и на поддержку Великобритании, прежде всего в отношении морского вооружения. В 1914 году Турция уже была готова получить с британских верфей два великолепных дредноута — "Решадие" и "Султан Осман". Последний стал наиболее мощно вооруженным судном в мире — на его борту были установлены четырнадцать 12-дюймовых орудий. Когда началась война с Германией, Великобритания безапелляционно присвоила себе оба корабля. Однако за два дня до этого, 2 августа Турция заключила с Германией союз против России ее давнего соседа-неприятеля, защитника балканских народов, находившихся под ее владычеством, захватившего значительную часть принадлежащих Турции территорий. Германия немедленно направила в турецкие воды свою средиземноморскую эскадру, в состав которой входили линейный крейсер "Гебен" и легкий крейсер "Бреслау". Попытка британских кораблей преградить им путь была неудачной. По прибытии в Константинополь крейсера подняли турецкий флаг и получили новые имена — "Султан Селим" и "Мидилли". Сушон, командующий эскадрой, стал турецким адмиралом. На протесты Великобритании последовал ответ, что корабли были приобретены в качестве замены двум дредноутам, реквизированным британским флотом и вошедшим в состав Гранд-Флита под именами "Эрин" и "Эджинкорт".

На протяжении последующих трех месяцев "Гебен" и "Бреслау" мирно стояли на якоре в константинопольском порту. Условия для вступления Турции в войну, тем не менее, уже были созданы. Договор обязывал Турци оказать Германии помощь, в случае, если придется под держать действия Австро-Венгрии против России. В дипломатическом отношении договор вступал в силу с момента его подписания. Энвер-паша, лидер младотурок, занимавший пост военного министра, к этому времени завершил подготовку к военным действиям. Лиман фон Сандерс, его старший военный советник, ожидал, что они начнутся с военной экспедицией на обширные равнины русской Украины. Вместо этого Энвер-паша предпочел атаку на дикие горы Кавказа, где, как он считал, особенности территории и лояльность мусульманского населения будут способствовать успешным действиям его армии. В качестве публичного сигнала о начале новой войны он направил Сушона с "Гебеном", "Бреслау" и группой разномастных турецких судов с целью вступать в бой с русским флотом, "где бы он ни был обнаружен". Сушон трактовал его приказ довольно широко. Он разделил свои силы и 29 октября атаковал русские порты — Одессу, Севастополь, Новороссийск и Феодосию. Три дня спустя Россия объявила войну Турции, а 5 ноября Турция уже находилась в состоянии войны с Великобританией и Францией.

Вступление Турции в войну не просто добавило еще одного участника в союз Центральных держав или еще одного противника к числу тех, с кем союзники уже боролись, Оно создало целый новый театр военных действий, фактических и потенциальных, в нескольких измерениях — религии или мятежа, помимо чисто военных. Турция находилась на месте мусульманского Халифата, и султан Мехмед V, на правах преемника Магомета, 11 ноября объявил "священную войну" и призвал к оружию всех мусульман на британской, французской и российской территории. Эффект был незначительным. Правда, британцы выразили некоторое беспокойство, что солдаты-мусульмане Индийской армии могут быть неблагонадежны. Их было немного; они были главным образом патанцами с северо-западной границы — природные мятежники, которые, "вероятно, будут стрелять в британские войска в пределах года или двух, пока не окажутся на пенсии и дома в своих племенах… [они] не признают зависимости ни перед кем, живя в своем анархичном раю, где правят пуля и закон кровной вражды". Кавалеристы, которые в феврале 1915 года подняли мятеж в Басре, были патанцами, как и сипаи, восставшие в Рангуне в январе. Оба эпизода вполне можно было объяснить нежеланием служить за пределами Индии — случай, распространенный в Индийской армии. Мятеж 5-го полка легкой пехоты 15 февраля 1915 года в Сингапуре был более серьезным происшествием, поскольку в его составе были не патанцы, а пенджабские мусульмане, составлявшие к тому же хребет Индийской армии. Они не просто отказались подчиняться приказам, но убили тридцать два европейца и освободили несколько пленных немцев, которых они назвали соратниками по "священной войне". Большинство немцев проявляли лояльность к британскому флагу, отказались от освобождения, и мятеж был быстро подавлен. Лояльную половину полка, тем не менее, сочли не заслуживающей доверия и поэтому неподходящей для военных действий на любом регулярном театре военных действий и направили в Африку для участия в Камерунской кампании. В остальных четырех случаях британцы предпочли не рисковать использовать батальоны, состоящие в основном из мусульман, в соединениях, сражающихся против турок. Тем не менее многие мусульмане без возражений принимали участие в боях против солдат султана-халифа. Многочисленные мусульманские полки французской армии сражались с немцами, не обращая никакого внимания на призыв султана к "джихаду".

В итоге "священная война" Мехмеда V завершилась полным провалом. Вовлечение его империи в войну, напротив, было стратегическим событием, в силу ее огромной географической протяженности, вследствие чего ее территория соприкасалась с неприятельской во многих местах, что обеспечивало открытие новых фронтов где угодно по всей протяженности границы. На побережье Персидского залива формально этого сделано не было, но эффект был тот же, поскольку Великобритания рассматривала залив и его побережье как Британское озеро. "Мирные" шейхи Аравийского берега были связаны договором 1853 года. Этого было достаточно, чтобы в случае конфликтов между ними апеллировать к правительству Индии, чьи полномочия по поддержанию мира и наказанию нарушителей были установлено тем же договором. Дипломатические представители вице-короля выступали в шейхских судах в качестве постоянных наблюдателей, а на персидской стороне — как консулы с широкими исполнительными полномочиями. В 1907 Персия была разделена на северную, русскую, и юго-западную, британскую, сферы влияния, и хилое персидское правительство не имело возможности противодействовать этому. В дальнейшем открытие нефти усилило интересы Великобритании в зоне Персидского залива, и нефтеперегонный завод Англо-Персидской нефтяной компании на острове Абадан к 1914 году стал аванпостом империи во всем, кроме названия. Как основной поставщик топлива для нового поколения дредноутов с нефтяным отоплением котлов (классов "Ройял Соверен" и "Куин Элизабет"), компания была признана стратегически важной для Британии, и по предложению Уинстона Черчилля в 1913 году контрольный пакет ее акций был куплен правительством.

Открытый переход Турции на сторону Германии в августе 1914 года побудил Великобританию принять меры, чтобы укрепить свою лидирующую позицию на заливе, который был турецкой территорией, путем военной оккупации. Очевидно, что источником войск должна была стать Индия. В сентябре части 6-й индийской дивизии были направлены в Бахрейн, наиболее важный эмират залива. После заявления, сделанного Турцией, британское правительство также воспользовалось случаем и признало суверенитет Кувейта, в то время, как конвой, перевозивший дивизию, 7 ноября достиг устья Шатт-эль-Араб, реки, образованной слиянием Тигра и Евфрата в Турецкой Месопотамии, обстрелял турецкий порт и высадил войска. Затем экспедиционные силы двинулись в глубь страны, и к 9 декабря заняли Басру, главный город южной Месопотамии, и подошли к Курне, где сливаются две реки. Там они остановились, ожидая приказа относительно будущих действий. Это оказалось одним из самых неосмотрительных шагов за всю войну.

Тем временем в другом конце своей огромной империи турки взяли инициативу в свои руки. Египет юридически оставался ее частью, но с 1882 году находился под управлением британского "агента" с полномочиями от правительства. Высшие налоговые представители были британскими, как и старшие должностные лица полиции и армии. Китченер, британский военный министр, в свое время создал себе имя в качестве "сирдара" египетской армии. Некоторых результатов своим призывом к "священной войне" Мехмед V все же добился. Например, он подсказал номинальному вице-королю Египта (хедиву) идею подтвердить свою лояльность Турции. Великобритания немедленно упразднила его кабинет и объявила протекторат. Высшее общество Египта возмутилось, но в стране, где вся власть была в руках вновь назначенного протектора и почти вся коммерческая жизнь находилась в руках эмигрантов из Великобритании, Франции, Италии и Греции, их возражения были абсолютно безрезультатны. Кроме того, Египет был наполнен войсками — территориальными, присланными из Великобритании на замену регулярного британского гарнизона Суэцкого канала, который был возвращен во Францию, а также индийскими, австралийскими и новозеландскими, которые следовали в Европу. К январю 1915 года их численность поднялась до 70 тысяч.

Именно этот момент турки выбрали, по указанию Германии, чтобы атаковать Суэцкий канал, который Великобритания в первые же дни войны незаконно закрыла для своих противников. Это было безупречное решение. Канал был наиболее стратегически важным связующим элементом между военными зонами союзников. Через него проходили не только самые крупные и значимые поставки, но в настоящий момент и конвои, привозящие контингента имперских войск из Индии, Австралии и Океании в Европу. Основная трудность захвата канала для турок заключалась в том, что путь к нему лежал через сотни миль безводной пустыни Синай. Тем не менее операция была тщательно подготовлена. В Германии были изготовлены понтоны для пересечения водного пространства. Затем они были провезены контрабандой через Болгарию, занимавшую прогерманскую позицию, в Турцию и затем отправлены по железной дороге через Сирию в Палестину. В ноябре Четвертая турецкая армия под командованием генерала Ахмеда Кемаля сконцентрировалась в Дамаске. Начальником штаба был немецкий офицер, полковник Франц Кресс фон Крессенштайн. Оба надеялись, что египтяне поднимут восстание, как только начнется наступление, и даже более того, они ожидали, что к ним "присоединятся 70 тысяч арабских кочевников". Избранная тактика обещала успех: прямой марш-бросок через пески, вместо следования традиционному маршруту вниз по берегу. Тем не менее даже в этот период, на заре аэронаблюдения, вряд ли можно было рассчитывать на то, что большая армия сможет совершить многодневный переход по полностью открытой местности, оставаясь незамеченной. Действительно, турецкие войска были обнаружены французской авиацией 3 февраля, прежде чем достигли канала около Исмаилии, выше центрального Большого Горького озера.

Британцы были хорошо подготовлены к подобной ситуации. Хотя бой продолжался неделю, только одному турецкому взводу удалось сбросить свой понтон с таким трудом доставленный из Центральной Европы, в воды канала. Кемал, расстроенный полученным отпором и неудачей арабских племен, которые должны были прибыть к нему на подмогу — Хуссейн, шериф Мекки, принимал участие в мятеже, — отступил и повел свои войска прочь.

Единственным результатом кампании стало размещение в Египте более многочисленного британского гарнизона, чем диктовала необходимость в 1915 году. Кресс, однако, остался на месте и впоследствии доставлял британцам беспокойство; была также одна вспышка активности арабов. В Ливии, бывшем турецком владении, отбитом Италией в 1911 году, секта фундаменталистов Сенусси упорно вела свою маленькую "священную войну", заключавшуюся в налетах на западную границу Египта, на итальянских оккупантов, французскую Северную Африку и провинцию Дарфур англо-египетского Судана. Некоторые воинственные племена туарегов объединились с лидером Сенусси, Сиди Ахмадом, создавшим себе надежное убежише в оазисе Сива. Когда-то на этом месте находился оракул, к которому в 331 году до н. э. Александр Македонский совершил паломничество, прежде чем отправиться на завоевание Персидского царства. Сиди Ахмад тешил себя надеждой, что демонстрация его лояльности халифу обеспечит ему место хранителя Мекки, раньше принадлежавшее мятежному Хуссейну. Случилось так, что его турецкий офицер связи Джафар-паша, будучи ранен и захвачен в плен южно-африканскими войсками в Аккакии 26 февраля 1916 года, перебежал к союзникам и стал командиром северной армии Хуссейна на последующих этапах успешного арабского мятежа против турецкого владычества в 1916–1918 гг.

Третий, Кавказский фронт, открытый со вступлением в войну Турции, оказался важнейшим как по масштабу военных действий, так и по их последствиям. Нападение турок на русские владения на Кавказе столь сильно встревожило царское главное командование, что побудило его обратиться к Великобритании и Франции за помощью для проведения отвлекающего маневра, в результате чего была проведена кампания в Галлиполи, одно из самых страшных сражений Великой войны и одна из ее легенд.

Энвер, разработавший план Кавказской кампании, выбрал именно этот театр по целому ряду причин. Это место находилось далеко от основных областей развертывания русской армии в Польше, следовательно, создавались трудности в подтягивании в качестве подкрепления войск, сражавшихся с немцами и австрийцами. Оно имело особое эмоциональное значение для турок как родина братских мусульман, множества племен, говорящих на языках, близких к их турецкому. Энвер был уверен, что этот регион должен стать потенциальным центром мятежа против господства Российской империи, навязанного грубым военным вмешательством в первой половине девятнадцатого столетия. Для русских офицеров войны на Кавказе были романтической эпопеей, воспетой Пушкиным, Лермонтовым и молодым Толстым, где "герой нашего времени" вступал в рыцарскую борьбу против благородных диких вождей; Шамиль, наиболее знаменитый из них, вызывал восхищение даже у своих врагов. Для самих горцев русское владычество обернулось жесточайшими притеснениями, истреблением и принудительным переселением. Одним из современников было подсчитано, что "на момент 1864 года были насильно переселены 450 тысяч горцев… целые племена разорялись и перемещались, чтобы гарантировать русским контроль над ключевыми областями и маршрутами и над побережьями". Энвер рассчитывал на память об этих зверствах, чтобы склонить "внешних турок" (как турецкие националисты любили называть всех мусульман, проживавших на территориях, которые когда-либо реально или потенциально принадлежали Турции) на свою сторону. Его планы на самом деле шли дальше. Они предусматривали двойное наступление — одним из его направлений было нападение на Суэцкий канал, а другим — на Кавказ, В результате должны были начаться восстания в Египте, Ливии, Судане, Персии Афганистане и Средней Азии.

Глобальная разработка Энвера не учитывала двух моментов. Первый заключался в том, что нетурки, проживавшие на территории Оттоманской империи и составлявшие большинство подданных султана, были уже в состоянии пробуждения собственных национальных идей. Это были не только арабы, численно превосходившие турок, но и такие важные малые народности, как мусульмане-курды. Готовя нападение на Суэцкий канал, Кемаль-паша, тем не менее, нашел время, чтобы истребить многих сирийских арабских националистов, которым было суждено стать национальными мучениками Арабского возрождения. В то же время многие курды, с давних пор угнетаемые оттоманским чиновничеством, воспользовались случаем, предоставленным войной, и, едва будучи мобилизованы, перебежали к русским вместе с оружием. В данных обстоятельствах "внешние турки", независимо от того, какие исторические ассоциации связывали их с турецким халифатом, вряд ли откликнулись бы на его призыв к "священной войне". Второй недостаток плана Энвера был более серьезным и касался географических особенностей. "Кавказ, — писал в 1825 году русский генерал Вельяминов, — можно уподобить могущественной крепости, изумительно прочной от природы… только неосмотрительный человек станет пытаться штурмовать эту твердыню".

Действия Энвера были хуже простой неосмотрительности. Его решение атаковать Кавказ в начале зимы, когда температура опускается ниже двадцати градусов мороза даже на нижних перевалах, а снег лежит в течение шести месяцев, было полным безрассудством. Его войска имели численный перевес, около 150 тысяч человек в Третьей армии против 100 тысяч русских, но обеспечение его армии происходило по единственной железной дороге, что никуда не годилось. Войска попадали в зависимость от состояния дорог, которых было мало, да и те настолько завалены снегом, что никак не могли обеспечить доставку необходимого количества грузов. Согласно его плану, следовало позволить русским выдвинуться вперед и затем ударить, отрезав от основных сил. Первый этап этой схемы удался. Русские в течение ноября продвинулись до крепости Эрзерум и до озера Ван. Это была та самая территория, где сельджуки, предки турок, одержали победу под Манцикертом в 1071 году. Это был "ужасный день", с которого началось угасание Византийской империи, закончившееся ее гибелью и взятием Константинополя в 1453 году. Тогда турки были свободными конными кочевниками, необремененными тяжелым оборудованием. Третья турецкая армия привезла с собой 271 единицу артиллерии и продвигалась весьма тяжеловесно. Погода тоже снизила скорость наступления и стала причиной страданий и смертей. Одна из дивизий из 8 тысяч человек состава потеряла половину замерзшими за четыре дня наступления. 29 декабря 1914 года русский командующий, генерал Мышлаевский, контратаковал в Саракамыше, около Карса, на железной дороге между озером Ван и Эрзерумом, и одержал победу. Окончательная победа была достигнута 2 января, когда 9-й корпус турок сдался в полном составе. В середине месяца из 95 тысяч турок, принимавших участие в кампании, в живых осталось не более 18 тысяч. Говорят, что тридцать тысяч умерло от холода; это выглядит вполне правдоподобно, если учитывать, что кампания проходила зимой на высоте в среднем 2000 метров над уровнем моря. В значительной степени победой русская сторона была обязана начальнику штаба Мышлаевского, генералу Николаю Юденичу, который впоследствии был назначен командующим армией на Кавказе и с большим успехом действовал до окончания участия России в войне. Победу, тем не менее, омрачило одно трагическое ее последствие. Среди русских войск, участвовавших в сражениях, был дивизион армян христианского вероисповедания. Многие из них были турецкими подданными, но не проявляли лояльности к Турции, а потому воспользовались случаем и предложили русским помощь для организации восстания на турецкой территории. Их участие в кампании и провозглашении в апреле 1915 года временного армянского правительства националистами на контролируемой русскими территории стало причиной необъявленного геноцида армян, осуществленного турецким правительством. С июня 1915 года до конца 1917-го были уничтожены около 700 тысяч мужчин, женщин и детей, которых выгнали в пустыню и оставили умирать от голода и жажды.

Несмотря на свою первоначальную неудачу на Кавказе, которую правительство Турции из осторожности скрыло от соотечественников, влияние Турции на ход войны продолжало расширяться. На протяжении всего длительного упадка, который начался Карловацким договором 1699 года и тянулся до окончания Второй Балканской войны в 1913 году, Турция осталась в памяти своих соседей, особенно европейских, источником постоянной военной угрозы. Значительную часть предыдущих шести столетий, с тех пор как турки-оттоманы установили свой первый опорный пункт на континенте в Галлиполи в 1354 году, Турция постоянно угрожала нападением христианским странам Европы, а Балканы долгое время были оккупированы ею и находились в полном подчинении. Греция стала первой из христианских стран южной Европы, которой удалось завоевать полную независимость от султана, но это произошло только в 1832 году. Сербия, Болгария, Румыния и Албания возвратили себе свободу значительно позже, и присутствие мусульманских национальных меньшинств на границах или на территории этих государств постоянно напоминало о прежнем господстве турок. Итальянцам также хорошо запомнился период могущества турок. Венеция на протяжении столетий вела войну против Турции, и потеря островной венецианской империи в Эгейском море была для нее почти столь же чувствительна, как и более поздняя потеря портов на Адриатике — для Австрии. Турция, хотя и ослабела с тех пор, все еще оставалась единственной великой державой восточного Средиземноморья. Оживление ее под властью младотурок возродило старинные страхи южной Европы, которые не смогло вытеснить даже поражение Турции в Балканских войнах, и союз Турции с Германией и Австрией и ее вступление в войну их только усилил.

Кроме того, за турками стойко закрепилась репутация воинственного народа. Они могли не быть кочевниками, они могли стать фермерами, но выносливость анатолийских крестьян, безразличных к холоду, жаре, лишениям, а также, очевидно, и опасностям, была известна всем их соседям. При младотурках оттоманская армия подверглась планомерной модернизации, которая обещала сделать использование воинских качеств ее солдат более эффективным. Вооруженные силы были организованы в четыре армии, базирующиеся в Стамбуле, Багдаде, Дамаске и Эрзинджане, и состояли из тридцати шести дивизий. Артиллерийское обеспечение этих дивизий было слабее европейских, на каждую приходилось всего от 24 до 36 орудий, но вполне современных, кроме того, имелось шестьдесят четыре пулеметные роты. В обеспечении и администрировании армии, несмотря на усилия немецкой военной миссии, возглавляемой генералом Лиманом фон Сандерсом, по прежнему была масса проволочек, но турецкие солдаты, если это были не арабы, компенсировали эти недостатки своей способностью довольствоваться малым и совершать марши на большие расстояния, не жалуясь. Согласно стилю военных действий, привычному для турецкой армии, также особое значение придавалось устройству траншей. За линией окопов, как в Плевне в 1877 году, турецкий солдат сражался упорно и стойко.

Тем не менее решение Турции атаковать Россию на Кавказе, наступление в Египте и необходимость выделять силы для противостояния британской экспедиции в районе Тигра и Евфрата создали военный вакуум в восточном Средиземноморье, чем могли бы воспользоваться те, кто претендовал на эти территории. Греция, возглавляемая на тот момент крупным лидером националистов Венцизелосом, имела такие претензии и склонялась к тому, чтобы присоединиться к союзникам. От этого шага удерживала только ее слабость в военном отношении и наличие общей границы с прогерманской Болгарией. Италия, в свою очередь, имела территориальные претензии в отношении Австрии, от которых она отказалась, чтобы получить взамен италоговорящие области Тироля и Словении в ходе последней австро-итальянской войны 1866 года. Она также претендовала и на турецкие Додеканские острова с 1912 года, и на часть турецкой Сирии. С дипломатической точки зрения, Италия все еще была членом Тройственного союза, заключенного в 1906 году. Это связывало ее в отношениях с Германией, а также Австрией, но в августе она увильнула от выполнения своих обязательств путем узкой интерпретации договора. Италия прекрасно осознавала, что недостаточно сильна, чтобы бороться с Францией на суше или франко-британским альянсом на море. Итальянский военно-морской флот, хотя и был недавно модернизирован, значительно уступал средиземноморским флотам обеих стран. Кроме того, пока Австрия показывала, что не склонна предлагать Италии передачу каких-либо территорий в качестве взятки за привлечение ее на свою сторону, русские дипломаты не скупились на обещания австрийских территорий в случае присоединения к союзникам и выражали готовность изменить границы в случае их победы. Это пробуждало надежды, что и другие союзники поступят так же. В марте итальянский посол в Лондоне начал переговоры с сэром Эдвардом Греем, британским министром иностранных дел, касающиеся того, что предлагалось Италии, если она переходила на сторону союзников. Переговоры были продолжены в апреле. Разрыв союза с Германией, плотно увязшей в борьбе с Францией и Россией, Австрией, страдавшей от военного кризиса, с Турцией, переключившей все свое внимание на азиатские границы своей империи, казался не только не рискованным, но и потенциально весьма выгодным.

Кроме того, Великобритания уже осуществила ряд операций в восточном Средиземноморье, которые давали гарантию, что Италия не останется в одиночестве на этом театре. Апелляция России об оказании помощи против Турции, которая последовала за атакой на Кавказ, возымела действие. 16 февраля часть британского Средиземноморского флота вошла в пролив Дарданеллы, морские ворота между Средиземным и Черным морями, и обстреляла турецкие форты. Итальянцы проводили подобный маневр во время войны с Турцией в 1911–1912 гг., дойди с небольшими силами до самой узости пролива, прежде чем повернуть обратно. Целью Италии тогда было спровоцировать давление России на Турцию путем создания помех для экономики российских черноморских провинций, вывоз хлеба из которых проходил через Дарданеллы. Великобритания в 1915 году ставила куда более значительные задачи: открыть маршрут поставки в Россию через Дарданеллы и, заняв их, таким образом "выбить Турцию из войны" обстрелами Стамбула. Косвенным эффектом этих действий британского флота должно было стать укрепление Италии в ее решении вступить в войну. Это гарантировало продолжение сопротивлению сербов Австрии. Тем самым австрийцы лишались возможности развертывать войска на австро-итальянской границе, что, в свою очередь, должно было удержать от военных действий Болгарию. И, наконец, появлялась возможность военных поставок в Россию в количестве достаточном, чтобы вооружить миллионы ее неоснащенных новобранцев и изменить баланс сил на Восточном фронте.

Территориальная жадность и стратегический расчет толкали Италию к объявлению войны в марте-апреле. Германский посол, князь Бернард Бюлов, прилагал все усилия, чтобы сдержать этот импульс, даже предлагая Италии австрийские территории, к чему правительство Вены прежде было не склонно. Большинство итальянцев, как простых людей, так и членов парламента, не выражало ни малейшего энтузиазма по поводу столь опасного и рискованного шага. Импульс исходил от премьер-министра Саландры, министра иностранных дел Соннино, короля Виктора Эммануила III и группы сторонников политической и культурной революции, включая Муссолини, тогда социалиста, а также поэта д’Аннунцио и художника Маринетти, родоначальника футуризма. Последний рассматривал войну как средство втащить отсталую Италию в настоящее и модернизировать ее, даже против воли. Конечные этапы военных приготовлений были проведены как настоящая конспирация между Саландрой, Соннино и королем. 26 апреля в условиях строгой секретности был подписан Лондонский договор с Великобританией, Францией и Россией, обязующий Италию вступить в войну в течение месяца (в обмен на большинство австрийских территории, которые она хотела получить вместе с островами Додеканес в восточном Средиземноморье). 23 мая она объявила войну Австрии, но еще не Германии.

Поначалу дела шли плохо, что можно было легко предвидеть, исходя из сколько-нибудь реалистичной оценки состояния итальянской армии и особенностей местности, где она должна была действовать. Вся австро-итальянская граница представляла собой естественное укрепление, проходя по самым высоким горам в Европе, от Тироля на западе до Юлианских Альп на востоке, образуя полукруг обрывистых скал протяженностью в 600 километров, гребни которых удерживал неприятель. На западной оконечности, в Трентино, девять маршрутов вели через перевалы в горы; на восточной, где река Изонцо прорезает скальную преграду, есть путь для наступления. Трентино, тем не менее, — захолустный угол австрийской территории, кажущийся совершенно бесполезным, пока за долиной Изонцo возвышенность не образует два заброшенных плато, Байнзицца и Карсо, "огромные естественные крепости, возвышающиеся более чем на шестьсот метров над окружающими низинами". Первое разбивается на ряд крутых хребтов, последнее описано как "унылое нагромождение камней, острых, как ножи".

Такие места бросали вызов способностям лучших горных войск. Италия обладала такими солдатами, завербованными из собственных альпийских округов. Однако они были слишком немногочисленны. Удалось сформировать только две бригады, обеспеченные собственной горной артиллерией. Большинство солдат армии происходили из городов и ферм, четверть были с юга и с Сицилии. Южане были подданными королевства Италии менее чем пятьдесят лет, имели скверную репутацию как военные и вовсе не в холодном и далеком севере своей страны, а скорее в Америке видели место, куда стоит отправиться подальше от своих бедных деревень и изнурительной работы на полях. Армия в целом была недообучена, не имея полигонов, подобных французским или германским, для отработки маневров. Не хватало современной артиллерии — имелось всего 120 тяжелых орудий. Итальянская армия в основном еще не восстановила потери по всем видам вооружения, утраченного во время Турецкой войны в Ливии 1911–1912 годов. Хотя Италия смогла с самого начала выставить двадцать пять пехотных дивизий, она оставалась самой слабой из воюющих сторон на протяжении всей войны.

Основной силой был офицерский корпус, который она унаследовала от королевства Савойя, чья армия была основным инструментом объединения Италии в 1870 году. Патриотичные, профессиональные, хорошо обученные — армия савойского короля была единственной в Европе, куда евреи привлекались свободно и достигали высоких званий, — северные офицеры знали свое дело и должны были научить этому других. Начальник штаба Луиджи Кадорна был сторонником строгой дисциплины. Когда началась война, он не только обладал конституционно закрепленными правами высшей власти в отношении армии — независимо от короля и премьер-министра, — но и осуществлял эти полномочия с жестокостью, какой не проявил ни один генерал Первой Мировой войны. В течение войны он отправил в отставку 217 генералов, а во время кризиса 1917 года приказал безжалостно и непреклонно расстреливать на месте офицеров, чьи части отступали. Этот стиль командования поначалу произвел в итальянской армии достаточно сильный эффект. Безнадежные атаки возобновлялись, тяжелые потери воспринимались как героические жертвы, столь же замечательные, как потери британцев на Сомме или французов в Вердене. И правда, учитывая уникальную непреодолимость фронта, который итальянская армия должна была атаковать, ее первые демонстрации самопожертвования кажутся беспрецедентными. Цена этого была уплачена впоследствии, при моральном крахе армии в Капоретто в октябре 1917 года.

План Кадорны для начала войны обещал быстрый прорыв, который должен был предотвратить потери. Выбрав Изонцо в качестве фронта атаки, он предвкушал наступление, как только горный барьер будет прорван, сквозь проходы, прорезанные реками Драва и Сава, в Клагенфурт и Аграм (Загреб), а отсюда — в сердце Австрийской империи. Его надежды имели сходство с упованиями русских, которые раньше, в 1915 году, полагали, что, взяв Карпатский хребет, они победоносно спустятся на Венгерскую равнину и возьмут Будапешт. Кадорна заблуждался сильнее. Земля за Изонцо — отнюдь не равнина, а Юлианские Альпы — препятствие куда более страшное, чем Карпаты. Когда 23 июня 1915 года итальянская армия атаковала, начав Первую — из двенадцати, хотя будущее милосердно скрыло это от участников, — битву на Изонцо, ее блестящая гвардия сумела лишь войти в контакт с вражеской передовой, состоявшей из единственного окопа с немногочисленным личным составом. Австрийская армия, уже воюющая на два фронта, в Польше и Сербии, до начала боевых действий удерживала итальянскую границу силами батальонов местной милиции. В феврале некоторые из этих батальонов были превращены в две дивизии. В начале мая одна дивизия была прислана из Сербии, в течение месяца — еще три из Польши. На 23 мая, день вступления Италии и войну, генерал Бориевич, командующий австрийскими частями сектора Изонцо, набрал в общей сложности семь дивизий, из которых была сформирована Пятая армия, но противник все равно значительно превосходил их по численности. Если бы не были приняты предосторожности в отношении складов дишгч мига в скалах Карсо и Байнзицца, и имей итальянцы возможность развернуть более 212 орудий, надежды Кадорны на прорыв, вероятно, осуществились бы. Но итальянская пехота, продвигавшаяся вперед с большой храбростью, но тактически не слишком умело, была остановлена на нейтральной полосе. Почти 2 тысячи были убиты и 12 тысяч ранены. Причиной столь высокого процента ранений стала ошибка, раз за разом повторявшаяся в ходе кампании: для пробивания проходов в скалах использовали взрывчатку, что давало массу осколков, которые часто были причиной повреждений, особенно головы и глаз. В 1915 году на Изонцо произошли еще три сражения — в июле, октябре и ноябре. Каждое следующее оплачивалось ценой все больших потерь — 6287, 10733 и 7498 убитых и раненых соответственно, при том, что итальянцы почти не продвинулись вперед. Австрийцы также сильно пострадали, поскольку артиллерия производила то же действие на защитников траншей, вырубленных в склонах скалы, что и на нападающих, находившихся на открытой местности. К концу Четвертой битвы у них насчитывалось 120 тысяч убитых, раненых и пропавших без вести. Тем не менее они удержали свои позиции. К этому времени начали подходить подкрепления, призванные усилить находящиеся в траншеях гарнизоны, которые приняли на себя главный удар неприятеля в первые месяцы сражений. К концу 1915 года фронт Изонцо стабилизировался и больше не был зоной основного риска в стратегическом положении Центральных держав.

Решение Италии вступить в войну было на самом деле несвоевременным. Если бы это произошло раньше, во время отчаянных боев вокруг Лемберга, ставшего для австрийцев столь тяжелым испытанием, или позже, когда британская армия полностью развернула свою боевую мощь, а русские восстановили боеспособность, итальянская инициатива создала бы весьма серьезные проблемы австрийскому и германскому главному командованию. Если рассматривать временную последовательность событий, то первая битва на Изонцо последовала непосредственно за прорывом в Горлице — Тарнуве — подлинной победой австро-германской армии. Он опустошил позиции русских войск на Восточном фронте и стал спасением австрийской армии от угрозы краха, дав Германии выиграть время для передышки в ее войне на два фронта, которая в 1916 году позволила организовать верденское наступление против Франции.

Горлице — Тарнув стал второй Лиманова — Лапановой, спасшей Австро-Венгрию от разгрома в декабре 1914 года, однако в значительно большем масштабе и с гораздо более драматическими последствиями. Подобно Лимановой, Горлице начинался на коротком участке фронта, в промежутке между Вислой и Карпатами. В отличие от Лимановой, это была скорее немецкая, а не австрийская победа. Хотя войска Конрада фон Хетцендорфа составляли значительную часть ударной силы, но острие этой силы было германским, как и руководство. Впрочем, план сражения концептуально был австрийским. Конрад знал, что русская армия, при всем своем численном преимуществе, испытывала серьезные материальные затруднения. С января по апрель дивизии на всем Восточном фронте, за исключением небольшого их числа на Кавказе, получили с заводов всего лишь два миллиона снарядов, тогда как подготовительные артобстрелы, за время которых уходило несколько сот тысяч снарядов, уже давно стали нормой. Хуже того, продукции русских арсеналов не хватало, чтобы обеспечить солдат наиболее существенным средством ведения военных действий — личным оружием. Каждый месяц требовалось около 200 тысяч винтовок, чтобы снабдить новые наборы рекрутов, а производилось всего 50 тысяч. Рассказы о невооруженных русских пехотинцах, ожидающих возможности унаследовать винтовку своего убитого или раненого товарища, не были досужими байками — это была правда. Дефицит боеприпасов, по знанию очевидцев, был общей проблемой для всех армий в 1914 — 1915 гг. Все со странной недальновидностью недооценили расход боеприпасов в столь интенсивных боях, несмотря па опыт русско-японской войны, во время которой ежедневные показатели расхода снарядов раз за разом превышали объем выпуска заводов, причем иногда в 10 раз и более. В апреле 1915 года, например, полевая артиллерия BEF получала по десять 18-фунтовых снарядов на орудие в день, и это при том, что при артобстреле десять снарядов тратятся за минуту. Британцам удалось увеличить выпуск боеприпасов для полевой артиллерии с 3 тысяч снарядов в месяц в начале войны до 225 тысяч к апрелю 1915 года; они нашли и дополнительные источники, разместив заказы в Америке, но все равно были вынуждены ограничивать расход боеприпасов фиксированным количеством снарядов в день. Французские и германские войска испытывали аналогичные затруднения, хотя мобилизация промышленности должна была в течение 1915 года резко увеличить выпуск боеприпасов. Россия в 1916 году также должна была выйти на необходимый уровень, если не полностью удовлетворяющий запросам, то хотя бы требованиям безопасности; значительная часть поставок шла из британских и американских источников.

Тем не менее в 1915 году Россия все еще испытывала серьезную нехватку вооружения, усугублявшуюся неэффективностью его распределения. Для наступления под Горлице-Тарнувом немцы создали запас в миллион снарядов — количество, доступное для русских только в некоторых укрепленных секторах, таких, как, например, Новогеоргиевск и Ковно, где снаряды накапливались в количествах, о которых командиры крепостей ничего не сообщали Генеральному штабу.

Скрытая концентрация войск, орудий и боеприпасов в Горлице-Тарнувском секторе в апреле 1915 года, следовательно, располагала к победе. Фронт не был протяженным — всего 50 километров. С русской стороны этот короткий отрезок защищали четырнадцать пехотных и пять кавалерийских дивизий Третьей армии генерала Радко-Дмитриева; сектор нападения между Горлице и Тарнувом удерживался всего двумя дивизиями — 9-й и 31-й. Против них немцы расположили несколько лучших своих частей, в том числе 1-ю и 2-ю Гвардейские и 19-ю и 20-ю (Ганноверские) дивизии. В целом по фронту немцы и австрийцы имели преимущество свыше трех человек против двух по численности живой силы и очень большой перевес артиллерии, щедро обеспеченной боеприпасами. Общая численность их артиллерии составляла 2228 орудий, легких и тяжелых. Русские укрепления были неглубокими, а нейтральная полоса, отделяющая их от вражеских — весьма широка. Это позволило немцам и австрийцам за день до атаки выдвинуть свои форпосты вперед, где они окопались на новых позициях, ближе к полосе русских проволочных заграждений, не будучи обнаруженными.

План наступления принадлежал Фалькенгайну, возложившему его исполнение на Маккензена, победителя в сражениях 1914 года в Восточной Пруссии. Людендорф и Гинденбург предпочли бы не подготавливать прорыв в центре, а осуществить двойной охват русских войск с Балтийского и Карпатского фронтов. Подобно Шлиффсну, они не слишком уважали "обычные победы", приводившие лишь к оттеснению русских дальше к восточной границе, и настаивали на том, чтобы отрезать противника от обширных пространств царской империи, осуществив его окружение. Однако, хотя они и осуществляли командование на востоке, они, тем не менее, подчинялись Фалькенгайну, который опасался, что их планы окружения потребуют отвода войск с запада в таких количествах, что это опасно ослабит этот участок немецкого фронта. Кроме того, план Людендорфа — Гинденбурга предполагал участие австрийских войск на ответственных участках. Фалькенгайн был уверен, что продолжающееся качественное ослабление габсбургских частей делает это нереальным.

Приказ Маккензена по операции придавал особое значение прорыву, достаточно быстрому и глубокому, чтобы не позволить русским осуществить переброску сил и отразить натиск. "Атака Одиннадцатой армии должна была для удачного выполнения задачи быть проведена максимально быстро, поскольку… только быстрота натиска не позволит неприятелю возобновить сопротивления на запасных позициях… Для этого существенны два метода: глубокое проникновение пехоты и быстрое следование за ней артиллерии". Этот приказ предполагал тактику, которая позже с таким успехом применялась против британских и французских войск в 1918 году; пока же немцы были недостаточно умелы, чтобы прорваться сквозь надежно защищенные линии окопов на западе. Против русских в Польше, где проволочные заграждения были узки ми и слабыми, зона окопов неглубокой, а артиллерийскому прикрытию не хватало снарядов, эта тактика должна была оказаться весьма эффективной. Подготовительный артобстрел, который начался вечером 1 мая, сокрушил русскую передовую. Утром 2 мая немецкая пехотная атака, обрушившаяся на русских, встретила лишь небольшое сопротивление. Скоро волна русской пехоты откатилась назад, теряя оружие и боеприпасы, не только до первой, но даже до второй и третьей линии окопов. К 4 мая немецкая Одиннадцатая армия достигла открытой местности и двинулась вперед, в то время как 140 тысяч русских военнопленных длинными колоннами шли в тыл. Фронт прорыва не только углублялся, но и расширялся. 13 мая австро-германский фронт достиг окраины Перемышля на юге и Лодзи в центральной Польше. 4 августа немцы вошли в Варшаву, и между 17 августа и 4 сентября четыре исторических русских пограничных крепости — Ковно, Новогеоргиевск, Брест-Литовский и Гродно сдались неприятелю. Число русских военнопленных поднялось до 325 тысяч, было также потеряно 3 тысячи орудий.

Масштаб австро-германской победы позволил Людендорфу в течение июня вновь попытаться добиться от Фалькенгайна и кайзера благоприятного пересмотра его плана двойного удара. На собрании в Плессе 3 июня под председательством кайзера, при участии Фалькенгайна, Маккензена и Конрада, он попросил подкрепления, которое должно было позволять ему начать обширное стремительное перемещение войск от Балтийского побережья к югу. Эта сметающая все волна должна была заставить русские армии отступать на восток и таким образом, как он утверждал, привести войну на востоке к победному завершению. Фалькенгайн, как всегда, беспокоившийся о безопасности Западного фронта, вновь отверг его план, мотивируя это необходимостью переброски всех дивизий, находящихся в Польше, во Францию. Конрад, разгневанный вступлением Италии в войну, хотел послать войска на фронт Изонцо. Маккензен упорно настаивал на продолжении успешного наступления в центре. Именно его предложение получило согласие Фалькенгайна. Тем не менее во время продолжения наступления Людендорф еще раз повторил свое предложение. Вновь встретившись с кайзером и Фалькенгайном в Позене 30 июня, Людендорф представил план, согласно которому следовало провести немецкие армии с севера от устья Немана на Балтике до болот Припяти в центре Восточного фронта. Этот маневр должен был отрезать русских от исконных земель и заставить капитулировать. Как и предыдущий, этот план был отвергнут. Хотя наступление в Балтийском секторе было одобрено, оно должно было стать всего лишь вспомогательным действием на фланге, чтобы поддержать продвижение на восток, которое продолжал Маккензен. Хотя Людендорф был возмущен, поскольку видел в отказе только робость высшего командования, неспособного оценить столь масштабное решение, Фалькенгайн читал стратегическую ситуацию более точно, чем он. В Горлице-Тарнувском сражении русские получили чувствительный удар и уступили больше земли, чем могли себе позволить. Однако к концу июля им пришлось признать, что состояние их армии и нехватка оружия и боеприпасов не оставляет иного выбора, кроме отступления. Немцы, казалось, как таран продвигались вперед сквозь незащищенную линию фронта. Русские знали, что они умышленно будут отступать, оттягиваясь из крупного выступа в центральной Польше, и сокращая тем самым протяженность своего фронта, и увеличивая протяженность вражеских коммуникаций. В настоящий момент немцы с боями следовали через страну, где было недостаточно железнодорожных линий и обычных дорог, особенно таких, по которым можно было передвигаться независимо от погодных условий. Тяжелые перевозочные средства немецких обозов разваливались на части на изрезанных колеями грунтовых дорогах, проложенных польскими фермерами, и части на передовой получали снаряжение и продовольствие только на реквизированных грохочущих сельских телегах. "Каждый день русские вынуждены отступать на три мили или около того, строить новую линию обороны и ждать немцев, которых должны остановить… Через некоторое время немцы достигают уровня девственного леса… и огромных болот Припяти. Железнодорожные линии остались за Вислой [в немецком тылу]; даже узкоколейки доходят только до… Нарева [реки], в результате следующие сорок или пятьдесят миль провиант и боеприпасы приходится тащить".

К сентябрю русские, ликвидировав Польский выступ, сократили протяженность фронта почти наполовину, с 1600 до 900 километров, сэкономив на пространстве, чтобы выиграть в силе. Таким образом были высвобождены резервы, которые можно было противопоставить немецкому наступлению вдоль Балтийского побережья и в центре, и даже в сентябре контратаковать австрийцев на юге в Луцке. В сентябре достиг своего окончательного успеха и Людендорф. Он захватил Вильну в русской Литве; правда, эта победа досталась ему дорогой ценой. Началась осенняя распутица, дороги, как всегда осенью, размокли, и наступающие войска были вынуждены остановиться, образовав длинный фронт, протянувшийся почти перпендикулярно с севера на юг от Рижского залива на Балтике до Черновиц в Карпатах. Большая часть русской Польши была потеряна, но территория исторической России осталась невредимой и стала плацдармом царской армии. Она понесла большие потери, около миллиона человек были убитыми, ранеными и пропавшими без вести, к тому же три четверти миллиона попали в плен к неприятелю. Оборона крепости Новогеоргиевск западнее Варшавы была организована неразумно, в результате чего в конце августа огромное количество вооружения и боеприпасов оказались в руках немцев. Также были потеряны крепости Ивангород на Висле, Брест-Литовск на Буге и Гродно и Ковно на Немане. Все они защищали речные переправы, которые образовывали традиционную линию обороны, безальтернативную на плоской Польской равнине. За пренебрежение обязанностями перед лицом неприятеля генералы были понижены в звании, некоторые заключены в тюрьму. 1 сентября царь сделал очень серьезный шаг, приняв должность главнокомандующего. Алексеев был назначен начальником Генерального штаба вместо Великого князя Николая, переведенного на Кавказ. Все эти результаты продвижения немцев и отступления русских нанесли ущерб российской военной ситуации или, по крайней мере, создали угрозу такого ущерба в будущем. Тем не менее русская армия осталась непобежденной. Производство снарядов было увеличено до 220 тысяч в месяц к сентябрю, резервы по прежнему были очень велики — десятки миллионов человек. Четыре миллиона человек должны были быть призваны в 1916–1917 гг., кроме одиннадцати миллионов, уже поставленных под ружье, включая погибших, раненых и пленных, но численность реального резерва — 10 процентов населения, пригодных для военной службы — приближался к восемнадцати миллионам. Россия все еще могла бороться.

Тем не менее нужна была передышка, пока армия будет реорганизована и переоснащена. Италия потерпела неудачу в попытке отвлечь значительные количества австрийских войск от Галиции и Карпат, и, хотя состояние австрийской армии становилось все хуже, помощь Германии позволяла ей удерживать этот район. Сербия, чье неожиданно успешное сопротивление в 1914 году сорвало усилия Австрии, в дальнейшем ничем не могла помочь. Французские и британские планы крупного наступления на Западном фронте не могли быть реализованы до 1916 года. Наряду со всеми испытаниями 1915 года, Россия, надеясь на стратегические изменения, которые должны были помешать дальнейшему наступлению Турции и, возможно, уничтожить ее как участника войны, включилась в кампанию на далеких Дарданеллах, где в апреле Британия и Франция начали операцию на море и на суше. Эта операция должна была привести к прорыву войск союзников до Стамбула и обеспечить прямой выход в Черное море и к южным морским портам России.

Дарданеллы, отделяющие Европу от Азии, — морской пролив длиной около 50 километров. Этот пролив, в своей наиболее узкой части имеющий в ширину немногим более километра, ведет из Средиземного моря в закрытое Мраморное море. На его северо-восточном берегу Стамбул, или Константинополь (прежде столица Византии, а в 1915 году — Оттоманской империи), охраняет вход в Босфор, водный путь, еще более узкий, чем Дарданеллы, который ведет в Черное море. По европейскому берегу Дарданелл, Мраморного моря и Босфора в 1915 году тянулась узкая полоса турецкой территории. На азиатском берегу Оттоманская империя простиралась на север, восток и юг до Кавказа, Персидского залива и Красного моря. Стратегическая позиция Дарданелл привлекала к ним армии и военно-морские флоты во все времена. В Адрианополе, довольно глухом месте, произошло пятнадцать сражений; в самом первом, в 378 году, император Валент был разбит готами, что привело к краху Римской империи на западе; в самом недавнем — в 1913 году — турки отразили попытку болгар захватить Стамбул.

Долгое время царская Россия претендовала на Дарданеллы — чтобы завершить столетнее противостояние Оттоманской империи, захватив Константинополь и, таким образом, освободив исконный престол православного христианства от мусульман (а заодно и обеспечить постоянный безопасный доступ в теплые моря). Это было главной задачей для России в текущей войне. Франция, а тем более Великобритания не были склонны допустить такое драматическое усиление влияния России в южной Европе. Тем не менее во время кризиса 1914–1915 года они были готовы рассмотреть возможность открытия там нового фронта, так как это одновременно означало оказание помощи их союзнику и выход из тупика на Западном фронте. Атака на Дарданеллы, с моря, или с суши, или с обеих сторон одновременно, казалась подходящим вариантом. В течение весны 1915 года она получила поддержку.

Первое предложение исходило от Франции. В ноябре 1914 года Аристид Бриан, министр юстиции, подал идею послать англо-французскую военную экспедицию численностью 400 тысяч человек в греческий порт Салоники под предлогом помощи Сербии. Это помогло бы убедить соседние Румынию и Болгарию, старых врагов Турции, присоединиться к союзникам, а кроме того, осуществить атаку на Австро-Венгрию через Балканы. Жоффр, чьи полномочия главнокомандующего были закреплены конституционно и неоспоримы, был категорически против любого сокращения войск, которое могло помешать выиграть войну на Западном фронте. Тем не менее чуть позже Франше д’Эспре, один из его подчиненных, позволил себе предложить этот план президенту Пуанкаре, который вместе с Брианом и премьер-министром Вивиани снова предложил его Жоффру на встрече в Елисейском дворце 7 января 1915 года. Жоффр продолжал выражать полное несогласие. Тем временем, однако, идея привлекла внимание Великобритании. 2 января главнокомандующий русских, великий князь Николай, обратился к Лондону с просьбой о помощи против турецкого наступления на Кавказ путем отвлечений их сил. Его телеграмму обсудили Первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль и Государственный секретарь по военным делам Китченер. Позже, в тот же день, Китченер писал Черчиллю: "У нас нет войск для высадки где бы то ни было… единственное место, где демонстрация силы могла бы произвести некоторый эффект — это Дарданеллы". Предложение Китченера нашло отклик. 3 ноября Черчилль, в ответ на объявление Турцией войны и по своей собственной инициативе послал британскую Эгейскую эскадру, чтобы обстрелять турецкие форты в устье Дарданелл, Пороховые погреба взорвались, выведя из строя большинство тяжелых орудий на укреплениях европейского берега. Хотя после этого эскадра повернула прочь, не пытаясь пройти дальше по проливу, успех oперации пробудил в Черчилле убеждение, что мощь флота может быть использована в Дарданеллах со стратегическим, а не тактическим эффектом.

Он выдвинул предложение сначала на собрании нового Военного совета — военного подкомитета британского кабинета — 25 ноября 1914 года. Оно было отвергнуто, но не забыто. Окончательная стабилизация фронта во Франции и Бельгии и исчезновение "флангов" — за счет маневров вокруг которых по традиции достигались решающие результаты — требовали найти другой способ действий. Ллойд Джордж, министр финансов, и сэр Морис Хэнки, секретарь Комитета имперской обороны и одновременно офицер британского военного правительства, как и Черчилль, пришли к выводу, что фланги должны находиться вдали от Западного фронта. Их поддержал Китченер, который, как и они, был против продолжения фронтального наступления во Франции, за что ратовали Жоффр и сэр Джон Френч. Вскоре они заинтересовали Первого морского лорда, адмирала Фишера, который 3 января настоял на совместной сухопутной и морской атаке на Турцию, с условием, что она будет проведена безотлагательно и что будут использованы только старые линкоры.

План Фишера мог сработать, если бы турки медленно восстанавливали и усиливали оборонную систему Дарданелл, а Военный совет начал действовать немедленно, как он и требовал. Но вместо этого началось длительное обсуждение альтернативных стратегий. Пока это тянулось, Черчилль взял инициативу в собственные руки. Заручившись согласием Фишера консультировать адмирала Кардена, командующего британским Средиземноморским флотом, в отношении деталей операции, он вытянул из него признание, что будет невозможно "сокрушить Дарданеллы… большим количеством кораблей". Это и было одобрение, в котором Черчилль так нуждался. Романтик в стратегии, энтузиаст военных авантюр, что в равной степени проявилось, когда он поднимал Королевскую морскую дивизию или приводил Антверпенскую операцию, он приступил к организации флота старых линкоров. Фишер был готов отпустить их и направить против Дарданелл, чтобы уничтожить турецкие укрепления артобстрелом с моря.

Фишер принял настойчивое предложение Черчилля "скрепя сердце" и как некий "эксперимент". Его сердце, столь же склонное к риску, влекло его к участию в Балтийской экспедиции; его разум подсказывал ему, что не следует отвлекать внимание от конфронтации в Северном море. Он, тем не менее, предоставил Черчиллю свободу действий по его дарданелльскому проекту. При этом должен был быть собран не только флот старых линкоров, французских и британских. Новейший "Куин Элизабет", прототип класса "суперлинкоров", был выделен Средиземноморскому флоту чтобы использовать его 15-дюймовые орудия против укреплений Дарданелл. База на греческом острове Лемнос подготавливалась на тот случай, если бы было принято решение высадить на неприятельском берегу десант. Специально для этой цели Китченер собрал 29-ю дивизию, сформированную из регулярных войск имперского зарубежного гарнизона. Черчилль получил в свое распоряжение Королевскую морскую дивизию и Австралийско-Новозеландский армейский корпус (АНЗАК), ожидавший переправки из Египта Францию.

Так или иначе, но действия войск зависели от артобстрела, проведенного флотом. В начале ожидалось что линкоры будут иметь явное преимущество. Турецкие оборонительные сооружения были устаревшими — в Кейп-Хеллес на европейском берегу, в Кум-Кале на азиатском, и в Галлиполи, охранявшие пролив Нарроус, — они были построены еще в средние века или даже раньше. Было известно, что, помимо батарей передвижных гаубиц, турки также использовали для защиты своих укреплений минные поля, проложив их в фарватере Дарданелл. Однако можно было смело надеяться, что систематическое наступление линкоров, проходящих в кильватере с тральщиками, расчищающими путь вперед, должно подав" турецкие орудия, очистить Нарроус и открыть вплоть до Мраморного моря и Стамбула.

Начало этой морской операции 19 февраля произвело сенсационный политический, если не военный эффект. Греция предложила войска для участия в кампании, Болгария прекратила переговоры с Германией, русские выразили стремление атаковать Стамбул из Босфора, Италия, еще не принимавшая участия в войне, вдруг стала склоняться к тому, чтобы присоединиться к союзникам. Все, верил, что выступление против Турции должно изменить ситуацию в южной Европе в пользу союзников, казалось, были готовы непосредственно участвовать в разрешения этой ситуации. На практике обстрел причинил весьма незначительный ущерб, как и высадка Королевской морской пехоты в конце февраля. 25 февраля адмирал Карден возобновил обстрел, но не продвинулся дальше устья Дарданелл. К 4 марта, когда рота королевской морской пехоты, атаковавшая старый форт в Кум-Кале, понесла тяжелые потери, стало очевидным, что изначальный оптимизм энтузиастов себя не оправдал. Турецкий гарнизон оказался более решительным, чем могло показаться сначала, орудия или слишком хорошо защищены, или слишком мобильны, чтобы быть легко уничтоженными, а минные поля — слишком плотными, чтобы быть обезвреженными случайными усилиями поспешно собранных тральщиков. "Форсирование Нарроус" требовало тщательно согласованного наступления всех доступных кораблей с тральщиками, работающими под защитой орудий линкоров, которые должны были подавлять огонь береговых батарей по мере продвижения вперед.

Большое наступление началось 18 марта. В составе эскадры было шестнадцать линкоров — двенадцать британских и четыре французских, по большей части додредноуты, а также линейный крейсер "Инфлексибл" и практически незаменимый сверхдредноут "Куин Элизабет". Они шли, выстроившись в три линии, в траверзе, следуя за роем тральщиков в сопровождении флотилии крейсеров и эсминцев. За всю долгую морскую историю Дарданелл такой армады там никогда прежде не видели. Поначалу эскадра двигалась непреодолимой силой. Между 11.30 утра и двумя часами дня она покрыла почти милю, подавляя каждую стационарную или передвижную батарею по мере продвижения. "К двум часам пополудни ситуация стала критической", сообщает отчет турецкого Генерального штаба. "Все телефонные провода были перебиты… некоторые орудия уничтожены, другие приведены в негодность… вследствие чего огонь оборонительных сооружений значительно ослаблен". Однако в два часа соотношение сил изменилось в другую сторону. На старом французском линкоре "Буве", который сдал назад, чтобы позволить тральщикам пройти вперед, неожиданно произошел внутренний взрыв, и он затонул со всей командой. Обеспокоенный этим происшествием, командующий флотом адмирал де Робек предположил, что причиной стала торпеда, выпущенная из берегового аппарата. Позже, однако, стало известно, что ночью 7 марта небольшой турецкий пароход выставил полосу минных заграждений параллельно берегу, которая осталась незамеченной тральщиками. В неразберихе, сопровождавшей взрыв, тральщики, управляемые гражданскими командами, начали отступать, проходя сквозь строй кораблей. В ходе этих маневров старый линкор "Иррезистэбл" получил повреждения и также покинул строй. Вслед за ним "Оушен", еще один старый линкор, также пострадал от внутреннего взрыва. Вскоре после этого французский додредноут "Сюффрень" был сильно поврежден попаданием снаряда. "Голуа" и "Инфлексибл", современный линейный крейсер, получи повреждения еще раньше. Де Робек обнаружил, треть его флота потеряла способность продолжать движение. К концу дня "Oушен" и "Иррезистибл", как и "Буве", затонули. "Инфлексибл", "Сюффрень" и "Голуа", а также "Альбион", "Агамемнон", "Лорд Нельсон" и "Шарлемань" получили серьезные повреждения. По мере того как начало смеркаться, де Робек повел свой флот прочь. Через Нарроус было протянуто десять линий минных заграждений, в общей сложности из 373 мин, оставшихся невытраленными. Хотя большинство береговых батарей расстреляли весь свой боезапас, но их орудия уцелели.

22 марта адмирал де Робек встретил генерала Гамильтона, назначенного командующим на борту "Куин Элизабет", Они быстро пришли к согласию относительно того, что наступление флота на Нарроус не может быть продолжено без поддержки сильных десантных партий. Многочисленные плавучие мины с сочетании с огнем тяжелых береговых орудий создавали чрезвычайные затруднения. Если тяжелые стационарные турецкие орудия еще можно было достать огнем, то передвижные батареи перемещались, едва будучи обнаружены, на новое место, откуда могли продолжать обстреливать хрупкие тральщики, таким образом не давая им снимать минные заграждения, натянутые между европейским и азиатским берегами. Это лишало линкоры возможности продвигаться вперед. Единственным решением была высадка войск, способных захватить передвижные батареи и вывести их из строя, чтобы тральщики могли приступить к работе, а линкоры — следовать за ними по расчищенному фарватеру.

Отважные души, вроде коммодора Роджера Кийза, командующего тральщиками, были готовы действовать, невзирая ни на какие потери. Кийз был уверен, что турки деморализованы и остались без боеприпасов. Более осторожные офицеры полагали, что больший риск приведет к большим потерям, и разведка позже это подтвердила. "Партия осторожных" в любом случае была более многочисленна. К концу марта решение о высадке десанта было принято окончательно — де Робеком и Гамильтоном, независимо от Кабинета, — и единственным вопросом, который оставалось решить — это где должна произойти высадка и какими силами. Рейдов королевской морской пехоты было явно недостаточно. Разведка средиземноморских экспедиционных сил, получившая известность как "команда Гамильтона", подсчитала, что в распоряжении турок имелось 170 тысяч человек. Это было преувеличение. Лиман фон Сандерс, их германский командующий, имел всего шесть слабых дивизий общей численностью 84 тысяч человек для охраны 250 км побережья. Тем не менее у союзников было только пять дивизий средиземноморских экспедиционных сил — 29-я. Королевская морская, 1-я Австралийская, Австралийско-Новозеландская и эквивалентный дивизии Восточный экспедиционный корпус, предоставленный французами. Каждая из них, однако, была необходима, чтобы удерживать плацдармы, даже если бы турки были еще слабее, чем в действительности. На самом деле решение использовать все пять дивизий было принято изначально. Снявшись с поспешно устроенной базы в бухте Мудрос на соседнем греческом острове Лемнос, они должны были быть в срочном порядке погружены на борт транспортов и как можно скорее доставлены на берег. В течение месяца между поражением флота 22 марта и возможным "Днем D" 25 апреля подготовка, носившая весьма импровизированный характер, была успешно осуществлена. Мудрос заполнялся боеприпасами, собирался флот транспортов, а также лодок и импровизированных десантных плавсредств, чтобы перевезти войска на берег.

Этот план был сплошной импровизацией. При отсутствии надежных данных о расположении турецких войск при составлении плана приходилось наугад решать, где десант встретит меньше сопротивления и где достигнет больших успехов. Азиатское побережье выглядело очень соблазнительно благодаря своим ровным пляжам. Но Китченер запретил Гамильтону высаживать там десант. При этом он привел великолепный аргумент: такое небольшое войско легко может погибнуть на обширных пространствах в турецком тылу. Согласно стратегическим планам Китченера основной целью должен был стать маленький полуостров европейского побережья, названный Галлиполийским в честь маленького городка Галлиполи у пролива Дарданеллы, но его рельеф несколько осложнял задачу. Тоненький перешеек в районе Болайира, находящийся в 40 милях от оконечности мыса Геллес, имел плоское побережье со стороны Средиземного моря и давал возможность отрезать пути к отступлению всем расположившимся южнее него турецким войскам. Однако турки покрыли берег у Болайира колючей проволокой, которая казалась непреодолимой преградой. Большая часть морского побережья полуострова была образована отвесными утесами и только в одном месте был подходящий пляж, который позднее был занят частями АНЗАК. Помимо этих мест, десант можно было высадить только на самом мысе Геллес, где была цепочка небольших узких пляжей, довольно близко подходящих к оконечности мыса. Так как мыс полностью простреливался с судов, стоящих вдоль берега, он и был выбран для высадки 29-й дивизии. Королевская морская дивизия проводила демонстративную высадку в Булаире, что должно было побудить турков отступить с мыса Геллес. Точно такую же показательную высадку совершали французские войска на азиатском побережье Турции у Кум-Кале неподалеку от Трои. Позднее они должны были присоединиться к 29-й дивизии. Для высадки были выбраны пять пляжей на мысе Геллес. Они были обозначены буквами Y, X, W, V и S. Пляж Y находился на расстоянии трех миль от оконечности мыса со стороны Средиземного моря, пляж S — на побережье пролива Дарданеллы, а X, W и V — под самым мысом.

Теперь, оглядываясь назад, мы можем ясно видеть, что план Гамильтона был просто невыполним, как и любой другой, учитывая численность находившихся в его распоряжении войск. Даже если бы удалось захватить оконечность полуострова, она, во-первых, была отрезана от материка минными полями, а, во-вторых, находилась в пределах досягаемости турецкой артиллерии. Высадка на азиатском побережье также не дала бы результата, и высадившиеся войска были бы весьма уязвимы. Даже успешное десантирование на побережье залива Сувла или под Болайиром не только бы не нанесло урон турецким войскам, находящимся между заливом и мысом Геллес, но и оставило бы им возможность получить подкрепление с противоположного берега Дарданелл. Успеха можно было бы достичь только в том случае, если бы имеющимися силами можно было бы занять и удержать Болайир, Геллес и азиатское побережье одновременно. Таких сил в распоряжении Гамильтона не было, и их нельзя было собрать настолько быстро, чтобы оказать реальную помощь русским войскам. Введение в бой многочисленных войск не отвечало задачам кампании, которые заключались в достижении значительных результатов без переброски сил с Западного фронта. Гамильтон мог надеяться на успех своей, по сути, диверсионной акции только в том случае, если турки неправильно среагируют на высадку десанта. Никаких неожиданностей допустить было нельзя. Наступление военно-морских сил союзников в направлении Галлиполийского полуострова насторожило турков, и они потратили этот месяц на то, чтобы заставить противника отступить я на то, чтобы вырыть окопы вокруг всех пляжей. Только если бы турки не предприняли внезапное контрнаступление, союзники могли бы удержать достаточно большой плацдарм и всерьез претендовать на Галлиполийский полуостров.

У солдат 29-й дивизии и АНЗАК было мало общего, но и те, и другие всерьез надеялись на успех операции. Англичан призвали еще до начала войны и их обветренные, загорелые лица напоминали героев Киплинга. Этих солдат собрали во Францию из колониальных гарнизонов, но потом перебросили в Египет, на тот случай, если они понадобятся в боях против турок. Австралийцы и новозеландцы, прибывшие в Европу через Египет, были, по сути, людьми гражданскими, продуктами наиболее развитой военной системы в мире. Эта система готовила каждого мужчину к военной службе, начиная с начальной школы; призывались все годные по состоянию здоровья. В Австралии к идее всеобщего призыва относились без энтузиазма, однако в маленькой Новой Зеландии, наименее уязвимом месте на Земле, ее восприняли со всей серьезностью. Каждому жителю Новой Зеландии в 1914 году внушали следующую идею: империя надеется, что в час нужды ты посвятишь ей все свои помыслы, труды и будешь готов пострадать во имя родины. На практике это выглядело так: когда империя призвала к оружию, "опустели аудитории университетов, прекратились спортивные состязания. Никто не имел права даже подумать о том, чтобы остаться в стороне. Если в бой шел твой товарищ, ты волей-неволей должен был последовать его примеру". Мужское население Новой Зеландии составляло полмиллиона человек, из них пятьдесят тысяч были хорошо подготовленными бойцами не старше двадцати пяти лет. Число австралийских призывников также было пропорционально количеству мужского населения. В Новой Зеландии призывались в основном жители сельской местности, которые благодаря способности выжить в экстремальных условиях и опыту обращения с ружьем и лопатой заслужили репутацию лучших солдат двадцатого века. Австралийцам, с их напористостью, индивидуализмом и обостренным чувством локтя, не было равных в наступлении, и это вскоре смогли почувствовать и турки, и немцы.

На закате 25 апреля торговые корабли всех размеров, от лайнеров до буксиров, под защитой военных кораблей, отошедших из Дарданелл 18 марта, встали неподалеку от мыса Геллес и от "Бухты АНЗАК" (так вскоре стали называть место высадки австралийцев и новозеландцев). Командование находилось на флагманском линкоре "Куин Элизабет", но, несмотря на это, ее пятнадцатидюймовые орудия тоже должны были участвовать в артиллерийской подготовке вместе с орудиями других кораблей. Однако некоторые корабли предназначались только для транспортировки войск. Десант с кораблей добирался до берега "на буксире" — цепочки шлюпок привязывались к паровым катерам. Этими катерами командовали младшие офицеры, двое из которых были и вовсе тринадцатилетними курсантами-первогодками Королевского военно-морского колледжа. По мере приближения к берегу цепочки разделялись, и шлюпки достигали цели на веслах. В операции участвовал только один специальный десантный корабль, угольщик "Клайд". Он должен был сесть на грунт у пляжа V неподалеку от старой византийской крепости Седдюльбахир. В носовой части корабля были прорезаны отверстия, через которые Королевские мюнстерские стрелки и солдаты Гэмпширского полка должны были спускаться по сходням на лихтеры и по ним добираться до пляжа, под прикрытием пулеметов, установленных на полубаке за мешками с песком.

Обстрел начался около пяти часов на закате дня и вскоре ко всем пляжам протянулись цепочки шлюпок. Что ждало десантников впереди, было неизвестно, так как у разведки не было не только информации о численности и диспозиции турецких войск, но даже и карт района, который предстояло штурмовать. Например, считалось, что рельеф за мысом Геллес представлял собой ровный и пологий склон, хотя на самом деле местность там была пересечена множеством оврагов. Было известно, что равнина за "Бухтой АНЗАК" окружена горами, но для высадки было выбрано место южнее; оттуда открывался путь на центральный гребень, на котором рассчитывалось установить наблюдательные посты для корректировки огня корабельных орудий по турецким батареям у Дарданелл.

Шансы на успех были один к одному. В действительности случилось следующее. По причинам, никем вразумительно не объясненным до сих пор (может быть, оттого, что человеку свойственно ошибаться, а может быть, из-за того, что план в последнюю минуту был изменен без согласования с кем-либо), 48 буксируемых шлюпок АНЗАК причалили к берегу на милю севернее изначально выбранного пляжа. Над линией прибоя высились отвесные скалы, переходившие в серию скалистых гребней, тремя неровными ярусами возвышающихся над бухтой. Берега к югу и к северу были обрывистыми, так что вся местность имела в целом форму маленького амфитеатра (ничтожные размеры этого плацдарма впоследствии сильнее всего поражали военных историков). Если бы австралийцы и новозеландцы не достигли гребней раньше противника, все их позиции, включая пляж, были бы видны как на ладони, что губительно бы отразилось на всех последующих действиях. Десантники понимали, насколько важно быстро забраться наверх, и после практически беспрепятственной высадки начали изо всех сил карабкаться на скалы. Однако причина, по которой им никто не мешал высаживаться, скоро стала очевидна. Врагов было мало, потому что турки не смогли предугадать, что десант высадится в таком неудобном месте, и десантники вскоре обнаружили, что местность не менее враждебна, чем вражеские войска. Один гребень сменялся другим, еще более высоким, овраги были перекрыты завалами, а путь к вершине время от времени терялся. Десантные отряды потеряли друг друга в густом кустарнике и глубоких ущельях, которые разделили группы и не позволили скоординировать их восхождение к вершине. Если бы хоть кто-нибудь из двенадцати тысяч высадившихся мог достичь вершин гребня Сари-Бахир, возвышающегося на две с половиной мили над бухтой, они бы имели возможность хорошо обозревать Дарданеллы, и победа была бы в их руках. Однако к полудню они продвинулись только на полторы мили и в этом опасном месте натолкнулись на сопротивление собирающихся турецких сил. Австро-новозеландцы, потеряв связь с командованием, пытались скрыться в холмах. Полуденная жара сменилась серой изморосью; их мучения только начинались.

Десятью милями южнее день тоже начался огнем тяжелой корабельной артиллерии. Под его прикрытием к берегу двигались связанные в цепочки 96 шлюпок и переполненный "Клайд". На флангах, у пляжей Y и X со средиземноморской стороны и у пляжа S в Дарданеллах нападавшие почти не встретили сопротивления и вскоре очутились на берегу. Французам тоже никто не помешал высадиться на другой стороне пролива, у Кумкале на азиатском побережье. Замешкавшись поначалу, они, тем не менее, вскоре взяли старую византийскую крепость, деревню под ее стенами и кладбище на ее задворках. Турецкие войска, находившиеся там, были неорганизованны, а их руководители были плохими военачальниками. У британского десанта на пляжах Y, X и S ситуация была аналогичной: враг либо отсутствовал, либо был напуган взрывами двенадцатидюймовых снарядов около своих позиций. Десантники загорали, готовили чай, перетаскивали припасы в глубь территории и прогуливались, любуясь природой, как будто бы война была далеко.

На пляжах W и V стрелки из Ланкашира, Дублина, Мюнстера и Хэмпшира отчаянно сражались за свои жизни и сотнями погибали. Эти два пляжа разделены собственно мысом Геллес. К западу от него, на пляже W, который с тех пор носит имя Ланкаширского, ланкаширские стрелки еще за сотню ярдов от берега попали под шквал ружейного и пулеметного огня. Несмотря на это, большая часть лодок дошла до берега. Здесь англичане наткнулись у самой кромки воды на колючую проволоку, из-за которой турки стреляли в каждого человека, поднимавшегося из моря. Майор Шоу из Ланкаширского полка вспоминал, что "море за спиной стало абсолютно малиновым и сквозь треск выстрелов не слышны были даже стоны. Несколько человек все еще стреляли. Я подал сигнал к наступлению, потом я понял, что все они ранены".

Несмотря на вес эти ужасы, некоторым стрелкам удалось прорваться через заграждения, оглядеться, перестроиться и начать наступление. Из 950 высадившихся больше 500 были убиты или ранены, но оставшиеся в живых продолжали продвижение в глубь территории, преследуя турок, и к вечеру заняли единый плацдарм. С другой стороны от мыса, на пляже V, картина была еще хуже. Дублинские стрелки вначале думали, что не встретят сопротивления. Но, когда лодки достигли берега, на них обрушился град пуль. Когда "Клайд" сел на грунт и солдаты из Хэмпшира и Мюнстера ринулись на сходни, ведущие на берег, начали стрелять два турецких пулемета. Они уже разнесли в щепки лодки, причалившие первыми. Люди, выстроившиеся на сходнях, как скот на бойне, один за другим спотыкались и падали в море, истекая кровью. Одни тонули тут же, другие нашли свою свою смерть позже, на отмели. Тем не менее некоторые выжили, спрятались за косой, объединились и выгнали турков из окопов. В то утро многие заслужили Крест Виктории, высшую британскую награду за отвагу. Из них 6 орденов получили ланкаширские стрелки, а 2 — матросы, которые сражались в море, поддерживая лихтеры, связывающие "Клайд", с берегом. Было множество других, неучтенных подвигов, которые непонятны боязливым потомкам. К вечеру, оставив позади пляжи, заполненные мертвыми телами, и красную от крови линию прибоя, ланкаширский десант объединился с десантом пляжа X, и пляжи V, Y и S оказались в полной безопасности. Из тридцати тысяч высадившихся две тысячи погибли в "Бухте АНЗАК" и не меньше двух тысяч — на мысе Геллес. Число убитых час от часу росло, так как турки перешли в контрнаступление. Оставалось неясным, удастся ли удержать до утра пляжи, занятые такой ценой.

Горстка турок нанесла более чем серьезный урон бесстрашным и уверенным воинам. Британским командирам — Гамильтону из Средиземноморской экспедиционной армии, Хантер-Вестону из 29-й дивизии и Бердвуду из АНЗАК, — было о чем задуматься. Предварительная оценка численности турецких войск, обороняющих Дарданеллы, была сильно завышена. Войска, размещенные Лиман фон Сандерсом на Галлиполийском полуострове, были только частью сил, имеющихся в его распоряжении. Остальные были рассредоточены между Болайиром и Кумкале, между Европой и Азией. Территорию, которую штурмовали союзники, обороняла одна-единственная 9-я дивизия. Ее пехотные подразделения были рассредоточены отдельными группами вдоль побережья от "Бухты АНЗАК" до мыса Геллес и дальше. В одних местах дислоцировались отдельные взводы по 50 человек; иногда их было меньше или не было вовсе. На пляже Y не было никого, на X — 12 человек, на S — взвод. Даже "Бухту АНЗАК" обороняло всего 200 человек; пляжи V и W защищались отдельными взводами. Бойню ланкаширцам, Дублинцам, мюнстерцам и хэмпширцам устроила горстка отчаянных бойцов, Их, выживших после обстрела корабельной артиллерии, было меньше сотни, и они убивали, чтобы самим остаться в живых.

Многим туркам, тем не менее, удалось бежать. В Кум-кале они сотнями сдавались в плен французам до отступления 26 апреля. Многие из них убежали бы с полуострова, так как не имели под рукой никаких запасов, но положение спасал их командир, одаренный и целеустремленный офицер. Мустафа Кемаль был одним из первых младотурков, но его судьба сложилась иначе, чем у лидеров движения. В апреле 1915 года ему было 34 года, и он был всего лишь командиром дивизии. Однако судьбой было предрешено, что его 19-я дивизия находилась в критическом месте в критический момент. Она была сосредоточена на полуострове прямо напротив пролива, всего в 4 милях от "Бухты АНЗАК". Хотя эти два места были разделены высокими скалами, дивизия могла после форсированного марш-броска выступить против десанта, еще до того как окажется он на месте высадки в полном составе. Кемаль, мгновенно среагировав на звук артобстрела, форсировал продвижение своих солдат. Он сам шел во главе войска. Дойдя до гребня Сари-Бахир, до высоты, которая была целью австралийцев, пишет Кемаль, "мы увидели картину, поразившую нас. На мой взгляд, это была кульминация сражения." Ему были видны корабли в море и отряд турок из 9-й дивизии, бежавший к нему. Они сказали, что закончились боеприпасы, и он приказал им лечь на землю и примкнуть штыки. "В то же время я послал верного мне офицера назад, чтобы сообщить обстановку людям из 57-го полка, который наступал вслед за мной. Когда люди примкнули штыки и легли на землю… неприятель сделал то же самое… и только через 10 часов 57-й полк начал наступление".

Австралийцы, заметив Кемаля на гребне, открыли по нему огонь, но безуспешно. То, что они промахнулись и не начали тотчас же взбираться по склону, действительно можно назвать ключевым моментом кампании. Кемаль, как только подтянулись все силы, находившиеся у него в подчинении, предпринял серию контратак на позиции австралийцев, которые продолжались до наступления темноты. Несколько высот, занятых австралийскими войсками накануне, были ими оставлены; на всей линии боя австралийцы имели успех только в некоторых местах. Почти повсюду они были как на ладони, и непрекращающийся поток раненых, подгоняемых вражескими выстрелами, двигался обратно, к узкой полоске пляжа. А там навстречу им уже двигалось не слишком многочисленное подкрепление. Эта картина — раненые — к морю, подкрепление — им навстречу, — повторялась каждый день и для каждого австралийца, бывшего там, осталась самым тяжелым воспоминанием о той битве на склонах холмов.

К 4 мая силы обеих сторон истощились. Турки потеряли 14 000 человек, австралийцы — почти 10 000. 4 мая, после последней атаки, Кемаль понял, что враг слишком упрям и не позволит загнать себя в море, и приказал своим людям рыть окопы. Когда линия была закончена, ее глубина составляла одну тысячу ярдов, периметр — полторы мили; все укрепление располагалось под углом 45 градусов и не имело ни одного прямого угла. Картина напомнила одному высокопоставленному австралийскому шифровальщику "пещерные поселения высокорослого процветающего племени дикарей, живущих на почти что отвесных склонах потрескавшихся песчаных утесов, поросших кустарником".

Ниже, у мыса Геллес, дни после высадки также были заполнены ожесточенными боями, так как 29-я дивизия и французы, отступившие из Кумкале, пытались прорваться друг к другу и, соединив два пляжа, сдвинуть линию боя в глубь материка. 26 апреля были заняты крепость и деревня Седдюльбахир, а на следующий день было предпринято генеральное наступление. Турки были разбиты и оставили свои позиции. Конечной целью наступления была деревушка Крития, расположенная в 4 милях от моря. 28 апреля была предпринята отчаянная атака, вошедшая в историю под названием Первой битвы под Крите; 6 мая произошла следующая. Прорваться к деревне не удалось оба раза, хотя в сражениях принимала участие индийская бригада из Египта и часть Морской дивизии. К 8 мая британские силы застряли недалеко от Критии, на линии, начинавшейся от пляжа Y к заканчивавшейся севернее пляжа S, в трех милях от мыса Геллес. Там они оставались в течение невыносимо жаркого лета, благоуханной осени и морозной ранней зимы. Военный совет, несмотря на то что французы были против, посылал все больше воинских частей в Египет и на базу на острове Лемнос. Сначала туда отправилась одна территориальная дивизия, потом еще три, потом к ним присоединились "китченеровские" дивизии. Французы тоже поневоле присоединились к экспедиционному корпусу, а в августе на Лемнос отправились 2-я австралийская дивизия и 2-я сводная дивизия. Чтобы найти выход из тупика, генерал Гамильтон решился на новую высадку к северу от "Бухты АНЗАК" в заливе Сувла. Пляжи были заняты 7 августа, и Мустафа Кемаль, уже назначенный командующим всеми турецкими войсками на северном участке фронта, снова вступил в бой, спешно укрепляя высоты. Его желанием было, как и месяца назад, в "Бухте АНЗАК", отбросить союзников к можно ближе к морю. К 9 августа он в этом преуспел. 2-я дивизия, прибывшая к англичанам в качестве подкрепления по морю от мыса Геллес, не смогло высадиться на сушу. Нападающая и обороняющаяся стороны окопались и залив Сувла превратился в третий участок побережья удерживаемый союзниками на Галлиполийском полуострове. У турок теперь было 14 дивизий против войск союзников той же численности. Со временем становилось яснее, что действия союзников не приносят пользы и при этом дорого обходятся. Некоторые из членов Дарданелльского комитета призывали отозвать войска и раньше. В ноябре таких стало подавляющее большинство. Китченер, прибывший с целью узнать все лично, был убежден генералом сэром Чарльзом Монро, вставшим на место дискредитированного Гамильтона, что эвакуация войск неизбежна. Дополнительным аргументом в его пользу стал ужасный шторм, потопивший солдат прямо в окопах и разрушивший многие укрепления на пляже. В промежуток времени с 28 декабря по 8 января 1916 года гарнизон начал постепенно отступать. Туркам не удалось вовремя понять, что происходит полная эвакуация войска, и они не сумели этому воспрепятствовать. К 9 января анзаковская бухта, Сувла и мыс Геллес опустели. Большое приключение подошло к концу.

В турецких войсках, не утруждавших себя ни похоронами, ни даже подсчетом погибших, погибло, было ранено или пропало без вести 300 000 человек. Союзники потеряли 265 000 человек. 29-я дивизия лишилась половины личного состава. Официально потери составили 14 720 человек; при этом те, кто был ранен дважды или трижды, каждый раз учитывались отдельно. И все же сильнее остальных пострадали австралийские войска. Их государство образовалось в 1915 году, незадолго до описываемых событий; в этой кампании граждане Австралии воевали под знаменами пяти разных государств. Часто говорят, что, лишь вернувшись на родину с войны, они почувствовали себя одним народом. Годовщину этих событий начали отмечать уже со следующего года. Вечерняя церемония 25 апреля стала священной для австралийцев всех возрастов, ежегодно принимающих в ней участие. "Бухта АНЗАК" стала для них мемориалом. Галлиполийский полуостров сейчас является турецким национальным парком. Там имеется мемориал, возведенный Мустафой Кемалем Ататюрком в его бытность первым президентом новой Турции; на нем великодушно упомянуты потери, понесенные обеими сторонами. Природа приняла это место назад в свое лоно; теперь это прекрасный, но пустынный уголок Средиземноморья, до сих пор не забытый австралийцами. Туристы из Соединенного Королевства редко приезжают сюда. Те же, кто все же добирается до вселяющих ужас плацдармов той войны, — "Одинокой Сосны", "Вершины Рассела", "Поста Стала", — всегда бывают растроганы, увидев молодых австралийцев, проехавших через всю Европу, чтобы своими глазами увидеть место, где сражались и погибали их деды и прадеды. Две трети австралийцев, ушедших на Великую войну, не вернулись домой; многие австралийские национальные герои заслужили свои ордена на пятачке в две квадратные мили, возвышающемся над "Бухтой АНЗАК". Их внуки и правнуки часто привозят с собой награды предков, и символы духа Австралийского содружества словно бы заново освящаются в этих памятных местах.

И все же Галлиполийский полуостров пробуждает скорбь у потомков всех воевавших здесь солдат, откуда бы они сюда ни приехали. Крошечного поселения Кум-кале у стен старинной крепости уже нет, но нескончаемые ряды мусульманских надгробий до сих пор напоминают о наступлении французской армии 25 апреля. На воинском кладбище над пляжем W много погибших из Ланкаширского полка. Под Седдюльбахиром лежат дублинские и мюнстерские стрелки — всего в нескольких ярдах над линией прибоя, где они отдали жизни за страну, против которой многие их соплеменники восстали в пасхальную неделю 1916 года. Из всех памятных мест наиболее печально смотрится колонна из белого мрамора, одиноко стоящая на оконечности мыса Геллес. Ясным апрельским утром ее можно разглядеть со стен Трои. Многие классически образованные офицеры-добровольцы — Патрик Шоу-Стюарт, сын премьер-министра Артур Асквит и поэт Руперт Брук, умерший перед самой высадкой от заражения крови, — писали, что Троя и Галлиполийский полуостров — две разные, но такие похожие легенды. И неизвестно, какую из них воспел бы Гомер, если бы знал о них обеих.

Глава 8. Год великих сражений

Война 1914 года была войной, в которой армии Европы не были готовы сражаться, чего нельзя было сказать о великих европейских военных флотах. Армии, как стало ясно с самого начала кампаний, технически оснащались, чтобы решать конкретные, легко воспринимаемые проблемы — такие как преодоление обороны современных крепостей, перемещение крупных масс людей с внутренних баз к границам и создание непроходимых стен винтовочного и артиллерийского огня, когда эти массы приходили в соприкосновение друг с другом. Они были совершенно не приспособлены для того, чтобы иметь дело с более сложными и серьезными проблемами: как защитить солдат от таких шквалов огня, как перемещать их, не лишая этой защиты, по полю боя, и вообще, как перемещать их вдали от пунктов обеспечения, имея в распоряжении только их собственные ноги, и как быстро и без искажений передавать информацию между штабами и формированиями, между одним формированием и другим, между пехотой и артиллерией, между землей и самолетами, с которыми армии недавно связали себя почти случайно.

Все ошибки генералов 1914 года были в основном сделаны до войны. Их ум позволял им приспособить для своих нужд технологии, уже имевшиеся в распоряжении, — например разветвленную сеть европейских железных дорог. Но им недоставало широты мышления, чтобы оценить значение или возможности новых технологий, среди которых двигатель внутреннего сгорания и беспроволочный телеграф, позже названный радио, были наиболее значимыми. Они не были способны воспринять и проблемы, для которых эти новые технологии могли стать решением.

Ничего подобного нельзя сказать в отношении адмиралов предвоенных лет. С прозорливостью, достойной уважения, они не только оценили значение разрабатывавшихся технологий, но и применили их на флоте с возможной полнотой и эффективностью. Адмиралы по традиции имели репутацию "морских волков" и "старых ослов", неспособных видеть дальше носа собственных кораблей и не испытывающих большого желания изменять что-либо внутри их корпусов. Обычно считается, что адмиралы девятнадцатого столетия противились переходу от паруса к пару так же яростно, как генералы — отмене алых мундиров. Трудно придумать что-либо менее соответствующее истине. Когда адмиралы Королевского флота убедились, что парус отжил свое, они, отбросив сентиментальность, безжалостно отказались от красоты этих пирамид холста. Парусный военный флот был упразднен почти что в течение суток — сразу после того как во время Крымской войны паровые канонерки разгромили "деревянные стены". "Уорриор", первый паровой броненосец Королевского военного флота, построенный в 1861 году, был не экспериментом, но кораблем, который произвел переворот, одним прыжком преодолев несколько промежуточных этапов в кораблестроении. Палмерстон, увидевший его на якоре среди старых боевых кораблей в Портсмутской гавани, сравнил его с "удавом среди кроликов", и преемники адмиралов, по приказу которых он был создан, должны были строить новых "удавов" всякий раз, когда замечали, что старые опустились до статуса "кроликов". Темп изменений в военном кораблестроении между 1860 и 1914 годами изумляет. Бортовое расположение орудий сменяется их сосредоточением в центральной батарее, а та — вращающимися башнями, поршневой двигатель — турбинным, каменный уголь — нефтью.

Изменения происходили все быстрее и быстрее, поскольку адмиралы понимали значение новых технологий, появлявшихся в гражданской промышленности, и получали подтверждения в столкновении этих технологий в битвах между военными флотами в неевропейских водах — во время испано-американской войны 1898 года и русско-японской 1904-го. В 1896 году Королевский флот, все еще мировой лидер, строил линкоры водоизмещением 13 тысяч тонн, вооруженные четырьмя 12-дюймовыми орудиями и способные развить скорость до восемнадцати узлов паровых машинах, работающих на каменном угле. К 1913 году самые современные линкоры класса "Куин Элизабет" имели водоизмещение 26 тысяч тонн и несли восемь 15-дюймовых орудий, а их скорость достигала двадцати пяти узлов благодаря нефтяным турбинным двигателям. Промежуточным между этими двумя классами кораблем был "Дредноут" давший в 1906 году имя всему классу подобных кораблей. Они были названы так из-за того, что обходились без нагромождения второстепенных орудий небольшого калибра, как на его предшественниках, а броневая защита была сконцентрирована вокруг орудийных башен, артиллерийских погребов и турбинных двигателей. "Дредноут", детище адмирала сэра Джона Фишера, стал таким же поворотным моментом, как и "Уорриор", и решение строить его было смелым шагом, поскольку он, подобно "Уорриору", переводил все современные линкоры в разряд устаревших, включая и принадлежащие Королевскому флоту. Только страна столь богатая, столь эффективно использовавшая финансы и столь решительно стремившаяся к сохранению господствующего положения на море, как Британия, могла брать на себя такой риск, и только флот столь технически восприимчивый, как Королевский, видел необходимость подобных мер.

Впрочем, новые идеи появлялись не только в Великобритании. Итальянские морские конструкторы, которые всегда были одними из лучших в этой области, также разрабатывали концепцию подобного корабля. Им не хватило смелости, чтобы воплотить свои идеи в действительность. Появление "Дредноута" породило поток аналогичных и улучшенных кораблей этого типа, построенных вслед за ним, и заставило все передовые военные флоты — французский, итальянский, австрийский, русский, американский, японский, немецкий — последовать примеру Великобритании. Между 1906 и 1914 годами дредноуты сходили со стапелей верфей по всему миру во все возрастающих количествах. Они несли флаги всех основных держав, как и многих других стран, прежде не имевших морского влияния. Турция заказала дредноуты в Британии, а в Латинской Америке разразилась гонка морских вооружений между Аргентиной, Бразилией и Чили, которые, не имея возможности самостоятельно строить крупные боевые корабли, делили заказы между американскими и британскими верфями. Дредноут в эти годы стал символом государственного международного статуса, независимо от того, служило ли это объективным национальным целям или нет.

Конкуренция — а конкуренция между британскими и американскими верфями была яростной, ведь они действовали на свободном рынке и продавали свои услуги за границу всякий раз, как только возникала возможность, — гарантировала, что разработки отвечают самым высоким стандартам и воплощают самые последние новшества. Корабли, построенные в Великобритании для иностранных военных флотов в 1914 году — "Альмиранте Латорре" для Чили, "Решадие" для Турции, "Рио-де-Жанейро" для Бразилии, — были наиболее яркими представителями своего класса. Адмиралтейство не испытывало колебаний при покупке всех трех для Великобритании в августе 1914 года, и они, под названиями "Канада", "Эрин" и "Эджинкорт", немедленно вошли в состав Гранд-Флита. "Эджннкорт", на котором были установлены двенадцать 14-дюймовых орудий, был наиболее сильно вооруженным кораблем во всех европейских военных флотах.

Немецкие дредноуты были защищены лучше, чем их британские аналоги, имели более толстую броню и более сложную схему внутренних помещений, включающих небольшие водонепроницаемые пространства, которые уменьшали опасность затопления, но орудия, установленные на них, были меньшего калибра. Дредноуты самого последнего класса, построенные в нейтральных Соединенных Штатах, — "Оклахома" и "Невада", достигли заметного компромисса между скоростью, огневой мощью и защищенностью, однако два британских дредноута класса "Куин Элизабет" (было построено еще три) явственно представляли новейшее поколение линкоров — еще более быстрых, лучше вооруженных и бронированных.

Даже незначительные различия в конструкции между дредноутами оказывались весьма значимыми в ходе сражения, и часто приходится удивляться, как небольшая щель в броне могла стать причиной гибели корабля. Современная морская война беспощадна. Стальные корабли, в отличие от прежних деревянных судов, невозможно починить в ходе сражения, в то время как огромные массы взрывчатых боеприпасов, которые они несли в своих погребах, создавали угрозу полного уничтожения, если корабль получал опасное попадание. Тем не менее, главными чертами дредноутов были, во-первых, их сходство друг с другом, а во-вторых, их высочайший технический уровень. Адмиралы поддерживали морских конструкторов в их стремлении оснастить корабли последними новинками техники и научными разработками — от оптического оборудования (в этой области немецкая оптическая промышленность создала Флоту открытого моря неоспоримое преимущество) до механических вычислительных устройств для расчета направления и возвышения орудий. Армии 1914 года не могли быть достаточно эффективными организациями для победоносных сражений. Эскадры дредноутов были настолько эффективны, насколько это вообще было возможно в рамках доступных технологий.

Если и был какой-то крупный технический недостаток в оснащении флотов, то он заключался в их системах связи. Военный флот с энтузиазмом воспринял такую новинку, созданную наукой, как беспроволочный телеграф (радио), и это нововведение весьма расширило способность передачи информации, как стратегической, так и тактической. Оно позволяло с высокой степенью точности устанавливать расположение флотов, которые могли находиться на очень больших расстояниях друг от друга, и, по направлению радиосигнала, позиции вражеских судов, нарушавших радиомолчание. Оно также совершило переворот в деле разведки и рекогносцировки, которую проводили сопровождавшие эскадры линкоров небольшие военные корабли. До появления телеграфа дальность связи ограничивалась высотой мачт над линией визуального горизонта и условиями видимости; таким образом, на практике она составляла самое большее двадцать миль. Но теперь разведчики могли передавать информацию на сотни, а иногда тысячи миль, флагманы могли непосредственно и быстро связаться с самым мелким разведывательным судном и наоборот. Так было, когда легкий крейсер "Глазго", единственный уцелевший после разгрома при Коронеле, спас запоздавший "Канопус" от уничтожения. Именно его беспроволочная передача положила начало трансэкваториальной погоне, которая в конечном счете привела эскадру Шпее к поражению на Фолклендах.

Морская радиотелеграфия в 1914 году имела, тем не менее, один серьезный недостаток. Она пока передавала не голос, а только азбуку Морзе. В результате требовалось, чтобы записать послание, передать его в радиорубку, закодировать, передать этот сигнал, декодировать его на борту принявшего сигнал судна, записать расшифровку и передать ее на мостик. Этот период оценивался адмиралом Джеллико, командующим Гранд-Флитом, от десяти минут до четверти часа. Этот промежуток в "реальном времени" был не слишком важен при приеме и передаче стратегической информации. Но он становился критическим в ходе сражения, когда эскадры в плотном строю должны были одновременно выполнять маневр по команде адмирала.

В итоге телеграф оказался практически бесполезным в качестве средства тактической сигнализации, которая продолжала осуществляться теми же способами, что и во времена Нельсона, при помощи флагов. Если адмирал хотел развернуть его строй в сторону неприятеля или прочь от него, он должен был отдать приказ лейтенанту-сигнальщику поднять соответствующие флаги. При этом ожидалось, что старшины сигнальщиков на мостике каждого из подчиненных кораблей смогут идентифицировать их невооруженным глазом или при помощи телескопа и доложить капитанам. Процедура требовала сначала подъема флажков, затем, возможно, копирования сигнала другим кораблем, находящимся ближе к внешней или задней стороне строя, и наконец, подъеме "исполнительного" флага, который означал начало исполнения сигнала. Система отлично работала при Трафальгаре, когда скорость движения британского флота относительно франко-испанской линии составляла пять узлов, а расстояние между головным и последним судном было самое большее две мили. Но флотом дредноутов, маневрирующим на двадцати узлах в боевом строю, растянувшимся на шесть миль, управлять подъемом флага удавалось с большим трудом. Сигнальщики прилагали огромные усилия, чтобы различить небольшие квадраты цветной ткани, затемненные дымом труб и орудий, на расстояниях в тысячу метров и более.

Задним числом может показаться, что, вероятно, было возможно упростить процедуру передачи по беспроволочному телеграфу, обходясь без кодировки и расположив приемник сигналов на мостике, и использовать эту схему при передаче тактических сигналов, когда любая угроза, вызванная возможностью перехвата, должна быть минимальна, поскольку все происходит в "реальном времени". Это не было сделано — возможно, это была одна из оплошностей по причине "отсталости", столь характерной для армий 1914 года. "Культура" сигнального флага крепко держала флоты в своих тисках. Этот недостаток был характерен для военных флотов всех держав. К несчастью для Королевского военного флота, Флот открытого моря преодолел трудности передачи сигналов, в известной степени упрощая систему маневра, допуская большие изменения направления и выравнивания, команды о которых передавались меньшим числом подъемов флажков, чем при системе, которую применял Гранд-Флит. Эта система создала германскому флоту заметное преимущество в ходе Ютландского сражения.

С другой стороны, в технических условиях, столь же замечательных в отношении их современности, как в их сходства, только один недостаток был значительным, и он воздействовал на оба военных флота, втянутых в это решающее противостояние, — и британский, и германский. Ни один из них не имел необходимых разведывательных ресурсов. Традиционно при развертывании флотов вперед выдвигались "основные" силы — линкоры. Их сопровождали легкие корабли, выполнявшие роль прикрытия, достаточно быстроходные, чтобы обнаружить врага и достаточно сильные, чтобы затем оторваться от преследования, прежде чем получить серьезные повреждения. На протяжении десятилетий перед Первой Мировой войной эти корабли носили название "крейсер". Адмирал Фишер, крестный отец "дредноута", обдумал проект, согласно которому функции крейсеров должны в будущем наилучшим образом выполнять корабли, такие же крупные, как линкоры, и столь же сильно вооруженные, но более быстроходные — за счет того, что была снята значительная часть брони линкора. К 1916 году в состав "Гранд Флита" входили девять таких линейных крейсеров, а в состав Флота открытого моря, после того как немцы последовали британской инициативе, — пять. Ни один из этих флотов уже не имел в составе кораблей первой линии традиционных крейсеров. Они были для этого слишком устаревшими, медлительными и слабо вооружены и бронированы. Это не значит, что адмиралы ограничили их использование в первоначальной разведывательной роли или удерживали командующих эскадрами линейных крейсеров от того, чтобы выдвигать их корабли против силы, для противостояния которой они не были предназначены. К несчастью для обоих флотов, возникло убеждение, что линейные крейсера могут, в дополнение к их разведывательной функции, обнаружив вражеские линкоры, вступать с ними в сражение, используя свое основное вооружение. Они должны были "удерживать" их до тех пор, пока собственные линкоры не подойдут для поддержки, и в то же время использовать превосходство в скорости, чтобы избежать поражений. "Скорость является зашитой", — утверждал Фишер. Его линейные крейсера действительно были быстрее, чем любой из современных линкоров, на десять узлов (британский линейный крейсер "Куин Мэри" достигал скорости 33 узла, в то время как немецкий линкор "Кайзер" — 23,6 узла). Однако боевой опыт показал, что скорость не была зашитой против современных морских орудий, которые посылали 12-дюймовые и более тяжёлые снаряды на расстояние 15 тысяч метров. Эта иллюзия заставила военные флоты тратить деньги, на которые можно было приобрести дюжины небольших, но эффективных крейсеров вместо немногих линейных крейсеров, которые ничуть не лучше справлялись со своей задачей и были совершенно непригодны для того, чтобы бросить вызов линкорам, даже на предварительном этапе действий флота. Королевский военный флот вступил в Ютландское сражение в 1916 году с горсткой легких крейсеров, слишком слабых даже для того, чтобы показаться перед более тяжелыми вражескими кораблями, и передовым отрядом линейных крейсеров, которым было суждено понести страшные и бессмысленные потери еще до начала основных действий.

Столкновение линейных эскадр в Ютландском сражении произошло 31 мая 1916 года и продолжалось на следующую ночь. Ему предшествовали еще два сражения — около Гельголанда в августе 1914 года и у Доггер-Банки в январе 1915 года, но ни одно из них не было противостоянием главных сил линейных эскадр. Битва у Гельголандской бухты, на подходе к базам немецкого флота на Северном море, произошла в результате операции британских миноносцев и субмарин из Гарвича, британского порта, расположенного ближе всего к германским базам. Целью операции было прекращение деятельности прибрежных вражеских патрулей и нанесение ущерба самой базе. Тервит, командующий Гарвичским отрядом, и Кииз, командир Восьмой флотилии подводных лодок, были энергичными офицерами, которые благодаря своей жажде действия получили поддержку Черчилля, Первого лорда Адмиралтейства, и через него обещание адмирала сэра Дэвида Битти выделить для операции три линейных крейсера, если будет благоприятная возможность для ее успешного проведения. При неясном свете туманного дня 28 августа в Гельголандской бухте британцам сначала удалось потопить только один миноносец. Однако, когда появилось подкрепление немцев, линейные крейсера Битти выдвинулись вперед и потопили три вражеских крейсера, не получив повреждений.

Эта небольшая победа весьма ободрила британцев, но и побудила немцев усилить оборону Гельголандской бухты, установив минные поля и выставив патрули из тяжелых и легких кораблей, включая субмарины, — что, впрочем, не удержало их от дальнейших действий. В попытке ответить британцам 3 ноября они послали группу быстроходных кораблей для бомбардировки порта Ярмут на Северном море, а 16 декабря при участии большинства дредноутов Флота открытого моря обстреляли Скарборо, Уитби и Хартпул. Гранд-Флит послал эскадру на перехват, но из-за ошибки разведки столкновения не произошло — к счастью для него, поскольку немцы имели численное превосходство. Во втором из ранних морских сражений, у Доггер-Банки, разведка Королевского флота сработала успешнее. Ее службы перехвата и дешифровки — последняя размещалась в старом здании Адмиралтейства (Комната 40 или 40 ОВ) — были несравненно выше германских. Те, кто работал в Комнате 40, сумели извлечь пользу из трех чрезвычайно удачных случаев, представившихся им в начале войны. В августе легкий немецкий крейсер "Магдебург" сел на мель в русских территориальных водах, и его сигнальные книги с действующим ключом были восстановлены и пересланы в Англию. В октябре этого же года торговый шифр, захваченный с немецкого парохода, интернированного в Австралии, также был получен в Лондоне. Позже в том же месяце третья шифровальная книга, использовавшаяся немецкими адмиралами в море и выброшенная за борт старшим офицером группы немецких миноносцев, недавно потопленных в небольшом сражении у берегов Голландии, случайно попала в сети британской рыбачьей лодки и также была передана в Адмиралтейство. Эти три документа раскрывали офицерам Комнаты 40 наиболее важные секреты немецкой морской сигнализации, позволяя им читать вражеские передачи зачастую даже в "реальном времени", то есть с той же быстротой, с которой они декодировались предполагаемыми получателями. Германский морской штаб быстро обнаружил, что перемещения их судов становятся известны неприятелю, но этот успех разведки приписали не расшифровке сообщений, а шпионажу. Подозрения немцев вызвали голландские рыболовные суда, промышлявшие в районе Доггер-Банки, в центральной части Северного моря. Немцы считали их британскими, несущими ложные флаги и по радио передававшими результаты наблюдений в Адмиралтейство.

Полагая, что он мог бы использовать такие сообщения в свою пользу и взять реванш за поражение при Гельголанде, германский морской штаб решил направить линейные крейсера Флота открытого моря к Доггер-Банке и устроить ловушку для сил противника. 23 января Первая и Вторая разведывательные группы совершили вылазку с единственной целью — чтобы встретить превосходящие силы противника, которые на рассвете следующего утра достигли Доггер-Банки. Эскадры линейных крейсеров Битти, предупрежденные 40 ОВ, были наготове, и когда более слабые и малочисленные немецкие формирования возникли в поле видимости, то оказались под залпом бронебойных снарядов. Броненосный крейсер "Блюхер" получил повреждения и опрокинулся, "Зейдлицу" угрожал фатальный внутренний взрыв, предотвращенный только затоплением погребов. Обе разведывательные группы повернули прочь и спаслись бегством. Последующее обследование ущерба, проведенное после того как "Зейдлиц" доковылял домой, показало, что причиной большинства случаев взрывов в подбашенных отделениях было слишком большое количество взрывоопасного вещества, а именно зарядов для орудий главного калибра. Попадание в орудийную башню вызвало возгорание, и огонь, продвигаясь вниз по шахте, воспламеняла подготовленные заряды, находившиеся ниже. После этого начинался пожар в пороховых погребах. Получив своевременное предупреждение об опасных последствиях такой практики, германский флот установил значительно более строгий порядок обращения с боеприпасами на своих кораблях, хотя они в любом случае были более устойчивы, чем их британские эквиваленты. Флот линейных крейсеров Битти — это название закрепилось за ним сразу после Доггер-Банки — продолжал держать заряды, подготовленные к использованию, в перегрузочных отделениях башен. Результаты этого проявили себя во время катастрофы в Ютланде.

После событий января 1915 года, в течение последующих восемнадцати месяцев Флот открытого моря в основном держался поблизости от своих внутренних баз и обдумывал свою стратегию. Операции подводных лодок Флота могли принести пользу, как и минирование при помощи субмарин или надводных судов. Гибель новейшего дредноута "Одейшес", подорвавшегося на мине, установленной вспомогательным крейсером в октябре 1914 года, вызвала в британском Адмиралтействе больше страданий, чем торпедирование старых крейсеров "Абукир", "Хог" и "Кресси" лодкой U-9 около "Широких четырнадцатых" у берегов Голландии в сентябре. Однако действия подводных лодок по правилам коммерческого судоходства, гласившим, что атакующий должен дать торговому судну предупреждающий сигнал прежде, чем потопить его, и принять меры для спасения команды и пассажиров, мало могли помешать торговле, в то же время подвергая субмарины опасности скорого возмездия. С другой стороны, "неограниченная" подводная война, когда лодки торпедировали суда, не всплывая на поверхность, могла слишком быстро привести к дипломатическим инцидентам, когда топились ошибочно идентифицированные нейтралы, или к дипломатической катастрофе, как это случилось в мае 1915 года, когда немецкая подводная лодка U-20 потопила пароход "Лузитания". Гибель этого огромного британского лайнера, унесшая жизни 1201 пассажира, из которых 128 были американцами, едва не заставила Соединенные Штаты разорвать дипломатические отношения с Германией. В ходе переговоров удалось сгладить последствия этого зверства, но после этого германский морской штаб наложил строгие ограничения на операции своих субмарин во избежание последствий. В течение 1915 года британский коммерческий флот по-прежнему терял от пятидесяти до ста кораблей в месяц вследствие атак немецких подводных лодок, но это нисколько не мешало ему продолжать поставки на континент. Тем временем Гранд-Флит и подчиненные ему эскадры и флотилии крейсеров, миноносцев и субмарин продолжали держать блокаду Германии. Блокада делала полностью невозможной торговлю с миром за пределами Европы для Германии, а благодаря господству британского, французского и итальянского флотов в Средиземном море распространялась также на Австрию и Турцию. "Центральная позиция" Центральных держав, чье стратегическое положение описывалось военными теоретиками как положение силы, обернулась положением бессилия из-за окружения со всех сторон кольцом блокады. Моряки Германии в течение всего 1915 года ломали голову в поисках выхода.

Они сами привели себя в это затруднительное положение, чему помогали и способствовали политические и династические лидеры. География территории, населенной немецкоязычными народами, как бы она ни была поделена государственными границами, отказывала немцам в морской мощи. География Германской империи 1914 года сужала ее выход к открытому морю до короткого участка побережья Северного моря между Данией и Голландией. Отсюда путь в Атлантику лежал через воды, которые легко могли быть перекрыты неприятелем. На западе Ла-Манш, ширина которого в самом узком месте составляла только девятнадцати миль, угрожал перекрыть Королевский военный флот. В последние годы угроза установки минных заграждений обещала сделать западный маршрут полностью непроницаемым, хотя до 1916 года британцы минировали узкие места пролива не слишком плотно. К северу от лиманов Эмса, Яде, Везера и Эльбы Флот открытого моря имел свободный выход в Северное море из портов, которые было легко защитить от британской блокады. Далее, однако, нужно было пройти 600 миль по Северному моря между Великобританией и Норвегией, а затем — только через серию проливов, между Фарерскими островами, Исландией и Гренландией, которые без особого труда контролировали эскадры легких крейсеров. Вероятность того, что Флот открытого моря беспрепятственно покинет Северное море, не будучи обнаруженным или не подвергшись нападению, уменьшалась с каждой милей по мере того, как он продвигался вперед. Причиной тому был появившийся в начале столетия военный план Королевских военно-морских сил. Он заключался в переброске основных сил при мобилизации из английских в шотландские порты, Росайт около Эдинбурга и Скапа-Флоу на Оркнейских островах, оставляя легкие силы из крейсеров, миноносцев и подводных лодок для установления промежуточной блокады Гельголандской бухты. Им поручалось раннее предупреждение вылазок немецких кораблей. Если такое предупреждение поступало, Гранд-Флит должен был следовать на юг со скоростью, с высокой вероятностью позволяющей крупным силам флота объединиться раньше, чем неприятель окажется в водах, из которых он сможет прорваться в открытый океан. Адмирал Фишер торжествующе подытожил затруднительное положение Германии в резюме, адресованном королю Георгу V: "…Имея большую гавань Скапа-Флоу на севере и узкие проливы Дувра на юге, — нет сомнения, сир, мы — избранный Богом народ".

Немцы никогда не закрывали глаза на существенную слабость в географическом отношении их позиции или силу британской. Они слишком несерьезно относились к средствам расширения своего доступа к Северному морю, убеждая или заставляя своих голландских, датских и норвежских соседей предоставлять им базы, и продолжали рассчитывать на эти средства даже после того, как война началась. В течение 1915 года Вольфганг Вегенер, командующий германским морским штабом, выпустил серию бумаг, отстаивающих оккупацию Дании, установление протектората над Норвегией, а в некоторой перспективе — приобретение портов во Франции и Португалии. Оценка значения субмарин как носителя мин или торпед также выросла после начала войны, благодаря успехам совсем небольших подводных сил — равно как против военных кораблей, так и против торговых. В первую очередь, однако, германское Адмиралтейство, согласно давно сформированной точке зрения, видело задачу флота в упорном осуществлении ее далеко идущей стратегической политики. Это достаточно просто объяснить. Германия, связанная финансовыми ограничениями, вызванными затратами на содержание ее огромной армии, не могла превзойти Британию в строительстве крупных боевых кораблей. Следовательно, ей приходилось ограничить себя в противостоянии Королевскому военному флоту "риском" — риском того, что традиционное господство Британии на море может быть подорвано путем ослабления ее превосходящих сил в результате небольших столкновений, а также благодаря применению мин и подводных лодок. Последние должны были увеличить опасность того, что во время одной из своих наступательных вылазок Гранд-Флит мог неожиданно оказаться в невыгодном положении по отношению к Флоту открытого моря. После многочисленных дискуссий о стратегии "риска" 3 декабря 1912 года кайзер выпустил итоговую военную директиву для германского военного флота, устанавливавшую, что "главная военная задача" флота заключается в том, "чтобы повредить, насколько возможно, силам неприятеля, удерживающим блокаду, посредством многочисленных атак, повторяемых днем и ночью, а при благоприятных обстоятельствах — дать бой всеми силами, находящимися в нашем распоряжении".

В течение 1914 и 1915 годов операции германского флота во внутренних водах проводились строго в соответствии с директивой 1912 года и достигли некоторых из поставленных целей. Гельголанд и Доггер-Банка были поражениями немецкого флота, но на самом деле нанесли серьезный урон блокаде. "Тайгер" и "Лайон" пострадали при Доггер-Банке, причем "Лайон" — настолько тяжело, что не мог своим ходом вернуться в гавань, и его пришлось буксировать. Уничтожение "Одейшес" было достигнуто ценой единственной мины. Возможности применения субмарин в военных действиях флота продемонстрировала также лодка U-24, 1 января 1915 года потопившая в Ла-Манше дредноут "Формидэбл". Вначале 1915 года сэр Джон Джеллико, командующий Гранд-Флитом, был серьезно обеспокоен тем, что успехи германской Kleinkrieg (малой войны) в сочетании с необходимостью оттягивать часть сил Гранд-Флита на второстепенные театры сводили на нет его преимущество. В ноябре соотношение британских дредноутов к немецким упало до 17:15 (в августе было 20:13), линейных крейсеров — до 5:4. В Германии между тем продолжали спускать со стапелей крупные военные корабли, и хотя Британия делала то же самое, ей приходилось разделять свои ресурсы, особенно в Средиземном море — проблема, с которой Германия не сталкивалась.

Весной 1916 года, однако, соотношение сил снова было в пользу Великобритании. Ситуация в отдаленных вод; благодаря уничтожению германских крейсеров-рейдеров завершению кампании в Галлиполи и присоединению итальянского флота к франко-британскому в Средиземном море, больше не вызывала утечки сил в метрополии. В составе флота появились дредноуты новых классов, в частности быстроходные корабли типа "Куин Элизабет", и хотя Германия также пополняла Флот открытого моря, Гранд-Флит вновь восстановил свое явное преимущество. В апреле 1916 года в его состав входили тридцать один дредноут и десять линейных крейсеров, в то время как Флот открытого моря насчитывал только восемнадцать дредноутов и пять линейных крейсеров. Преимущество Британии в численности легких крейсеров и миноносцев также было весьма значительным — 113:72. Несмотря на то, что нехватку эффективных тяжелых крейсеров Гранд-Флит так и не смог восполнить, он не был связан сколько-нибудь значительным числом дредноутов, которые, из-за нехватки боевой мощи, немцы продолжали считать частью своих основных сил.

На бумаге, следовательно, риск в активной реализации германской стратегии "риска" был слишком большим, чтобы на него решиться. С позиции благоразумия следовало проявить пассивность и вернуться к традиционной политике "флота в гавани", согласно которой военный флот доказывал свое существование, просто заставив противника наблюдать свои гавани. Однако гордость не позволяла немецким военным морякам проявлять подобную бездеятельность. Военный флот был в Германии младшим, а не старшими братом, как в Британии. Многие его офицеры чувствовали, что он должен сражаться независимо от разницы в силах, если необходимо сохранить уважение немецкого народа, особенно в то время, когда германская армия проливала кровь во имя нации. Новый адмирал, энергичный Рейнхард Шеер, принял командование флотом в январе 1916 года. Меморандум, написанный ему одним из его капитанов, Адольфом фон Трота, кратко излагает отношение наступательной школы, к которой оба они принадлежали. "Не может быть, — писал он, — никакой веры флоту, который прошел через всю войну без потерь… в настоящее время мы сражаемся за наше существование… Это борьба не на жизнь, а на смерть, и я не могу понять, как кто-то может обдумывать допустимость применения оружия, которое могло бы быть использовано против неприятеля, вместо того чтобы ржаветь в ножнах".

Шеер вскоре возобновил политику использования флота в море в поисках боя. Он сделал две вылазки в феврале — марте и четыре в апреле — мае 1916 года. В ходе апрельской вылазки он достиг восточного побережья Англии и, повторив налеты 1914 года, обстрелял Лоустофт. Эта демонстративная акция была специально приурочена к ирландскому национальному празднику Пасхи. Как немцы и предполагали, это вызывало смятение в Великобритании. Однако снова было подчеркнуто, что, пока Гранд-Флит в Скапа-Флоу закрывает выход из Северного моря, операции Флота открытого моря должны ограничиваться молниеносными атаками, с последующим отходом, против целей, находящихся достаточно недалеко от германских баз, чтобы было возможным отступить прежде, чем тяжелые корабли Королевского военного флота смогут дойти на юг и вмешаться. Даже Флот линейных крейсеров, который теперь базировался в Росайте, одном из портов близ Эдинбурга, находился слишком далеко на севере, чтобы поймать немецких налетчиков, не получив предупреждения об их набеге заранее.

В конце мая, тем не менее, такое предостережение был получено им и эскадрой линкоров Джеллико. Шеер под готовил еще одну вылазку в течение короткого промежутка времени, достаточно сложно организованную, чтобы стать неприятным сюрпризом для линейных крейсеров Битти, если бы они забрались достаточно далеко на юг. При этом столкновения с британскими дредноутами он не планировал. В Комнате 40, тем не менее, его сигналы были расшифрованы, обеспечив Джеллико информацией о его перемещениях, так что к тому моменту, когда Шеер миновал Гельголандскую бухту, не только линейные крейсера Битти, но и линкоры Скапа-Флоу вышли в море и двинулись на юг. Утром 31 мая свыше 250 британских немецких боевых кораблей шли своими курсами, встретиться, неожиданно для немцев, возле Ютландского побережья Дании. Помимо множества легких крейсеров, миноносцев и субмарин, которые составляли большую часть каждой из сторон, здесь находились крупные корабли, присутствие которых обещало стать решающим. Они включали: с британской стороны — двадцать восемь дредноутов и девять линейных крейсеров, с немецкой — шестнадцать дредноутов и пять линейных крейсеров. По распоряжению Джеллико ряды его флота пополнили четыре новейших быстроходных линкора класса "Куин Элизабет". Вместе с шестью линейными крейсерами Битти они были развернуты впереди дредноутов Гранд-Флита как авангард, с приказом спровоцировать столкновение с германскими кораблями. Флот Шеера следовал в пятидесяти милях за Первой разведывательной группой, состоящей из пяти линейных крейсеров, и кроме дредноутов включал шесть додредноутов класса "Дойчланд", которые он, похоже, привел с собой из соображений сентиментальности, а не тактического расчета. Их недостаточная скорость, на пять узлов меньше, чем у линкоров класса "Кайзер", связывала немецкий флот.

Решение Шеера вывести в Северное море весь Флот открытого моря, чего еще никто и никогда не осмеливался делать прежде, было основано на убеждении, что британское командование не может предвидеть его перемещений. Комната 40, успешно расшифровав его сигналы, создала все предпосылки для значительной победы, которую могли одержать флоты Джеллико и Битти. Их вероятная схватка с противником должна была произойти слишком далеко от германских портов, чтобы Шееру удалось отойти в безопасную зону в течение оставшихся светлых часов суток. Ему угрожала опасность, что его силы будут разбиты, а путь к отступлению отрезан превосходящими силами противника. Однако это изначальное преимущество Джеллико было практически сведено на нет еще на раннем этапе из-за процедурной ошибки в Адмиралтействе, в Лондоне. Не доверяя способности Комнаты 40 принимать оперативные решения, ответственный штабной офицер задал нечетко сформулированный вопрос и решил, исходя из ответа, что линкоры Шеера все еще находятся в гавани. Он передал эту ложную информацию Джеллико. Последний, основываясь на ней, решил сохранить топливо и снизил свою скорость продвижении к югу, позволив Битти с линейными крейсерами выдвинуться вперед. Комната 40 правильно информировала морской штаб о том, что беспроволочный передатчик Шеера, пославший позывной, мог все еще располагаться во внутреннем порту; но поскольку уточняющий вопрос им не был задан, офицеры разведки не сказали, что по выходе в море он оставил свой домашний позывной и принял другой. На критической стадии пролога крупнейшего морского сражения этой войны Джеллико двигался со скоростью меньшей, чем следовало, чтобы схватиться с неприятелем, в то время как его разведывательный флот линейных крейсеров мчался навстречу преждевременной и, как оказалось, катастрофический схватке с превосходящими силами противника.

Ютландское сражение, как предстоящая битва будет названа британцами (немцы, вопреки им, называют ее "победой при Скагерраке"), обещала стать самой крупной морской битвой не только Первой Мировой войны, но и всей морской истории предыдущего времени. Никакое море никогда не видело такого скопления боевых кораблей, и кораблей столь крупных, столь быстроходных и столь сильно бронированных. В состав Флота открытого моря, покинувшего Гельголандскую бухту ранним утром 31 мая, входили шестнадцать дредноутов, шесть додредноутов, пять линейных крейсеров, одиннадцать легких крейсеров и шестьдесят один миноносец. Гранд-Флит и Флот линейных крейсеров, которые вышли из Скапа-Флоу и Росайта предыдущим вечером, включали двадцать восемь дредноутов, девять линейных крейсеров, восемь броненосных крейсеров, двадцать шесть легких крейсеров, семьдесят восемь миноносцев, авианосец с гидропланами на борту и минный тральщик. Обе стороны также вывели в море субмарины, в надежде, что неприятель может предоставить им цель для удачного попадания. План Шеера на самом деле предусматривал, что представится случай заманить британские корабли в ловушку, расставленную подводными лодками, заставив их погнаться за его линейными крейсерами в сторону Ютланда. Такой шанс представился, равно как и авиации или дирижаблям их военных флотов не удалось сыграть предназначенную для них роль.

Ютландскому сражению, как оказалось впоследствии суждено было стать самым крупным, но и последним столкновением чисто надводных главных сил флотов морской истории. Зрелище, которое они представляли, навсегда осталось в памяти тех, кто принимал в нем участие. Плотно выстроенные в колонну линкоры, серые на фоне серой воды и серого неба Северного моря, изрыгавшие облака серого дыма из топок паровых котлов, белые буруны под носом более быстрых легких крейсеров и миноносцев, их сопровождающих, — и все они двигались навстречу схватке. Численность кораблей, спешащих вперед, была столь велика, что очертания более отдаленных формирований смазывались на линии горизонта или терялись из поля зрения наблюдателя на фоне плывущих облаков и проливного дождя.

Ютландское сражение — морская битва, о которой больше всего написано морскими историками и о которой больше всего спорят ученые. Каждый эпизод, почти каждая минута столкновения двух флотов описана и проанализирована историками, официальными и неофициальными, и до сих пор не достигнуто какого-либо согласия о том, что именно случилось или почему, или, во всяком случае, кто — британский или германский флот — в результате одержал победу. То, что это была британская победа, с некоторой степенью допущения теперь не отвергается. То, что это была далеко не решающая победа, также не отвергается. Это было несоответствие между ожиданиями британцев и успехом, который был реально достигнут, что и привело к разногласиям в трактовке событий сражения и спорам, которые не утихают по сей день. Королевский военный флот, не потерпевший ни одного поражения в крупном сражении со времен Трафальгарской битвы, пришел к Ютландии в твердой уверенности, что случись столкновение с противником, это будет новый Трафальгар. Неубедительность результатов этого сражения продолжает будоражить умы Королевского флота и до сих пор.

Тем не менее Ютландское сражение в общих чертах не выглядит сложным. Его можно условно разделить на пять фаз. В первой Флот линейных крейсеров Битти осуществил "бег на юг" навстречу более слабому немецкому соединению линейных крейсеров. Затем последовал "бег на север", когда, столкнувшись с немецкими дредноутами, он повернул обратно, чтобы вывести их на Гранд-Флит Джеллико. Третья и четвертая фазы были двумя столкновениями между дредноутами, прерванные германским "поворотом прочь" ввиду превосходства британской огневой мощи. И наконец, после того как немецкие дредноуты нашли способ избежать уничтожения, пятой фазой стал ночной бой, в ходе которого легкие силы обеих сторон стремились нанести друг другу максимальный урон посредством торпедных атак.

В первой фазе Флот линейных крейсеров Битти миновал линию патрулей подводных лодок Шеера без каких-либо потерь и оказался в пределах пятидесяти миль от Первой разведывательной группы Хиппера, не обнаружив его. Благодаря случайности, они затем двинулись в направлении друг друга. Их легкие силы отвлеклись, чтобы досмотреть нейтральное коммерческое судно, обнаружили друг друга и втянули в столкновение следовавшие за ними две группы линейных крейсеров. Был открыт огонь. Из-за плохой связи у британцев германским кораблям удалось нанести им более серьезные повреждения. Кроме того, попадания пришлись на корабли с ослабленной броневой защитой и с системой предварительной подготовки боеприпаса. Сначала "Индифэтигэбл", а затем "Куин Мэри" получили попадания, которые вызывали пожары в подбашенных отделениях, где находилось слишком много зарядов, готовых к подъему в орудийные башни. Оба корабля взорвались и затонули. Численное преимущество Битти стремительно исчезало.

Появление четырех быстроходных линкоров поддержки возобновило перевес в его пользу, но выжившие линейные крейсера обнаружили, что оказались лицом лицу с основной группой немецких дредноутов. Когда oни повернули назад, навстречу Гранд-Флиту Джеллико, начался "бег на север". В течение этой фазы огонь 15-дюймовых орудий быстрых линкоров нанес тяжелые nовреждения еще одному германскому судну — невезучий "Зейдлиц", столь сильно пострадавший при Доггер-Банке снова попал под огонь — так что боевой строй эскадры Шеера смещался, когда после шести часов вечера дредноуты неожиданно оказались под огнем кораблей Джеллико. Они сумели нанести еще один сокрушительный удар, когда "Инвинсибл" взорвался по той же причине, что и "Индифэтигэбл" и "Куин Мэри". Затем плотность огня британских орудий, превосходящих по калибру германские, стала столь высока, что Шеер поспешно приказал отступление и исчез в наступающей темноте туманного вечера, спускавшегося над Северным морем.

Здесь сражение могло завершиться, но Шеер решил повернуть назад. Возможно, он хотел прийти на помощь поврежденному легкому крейсеру "Висбаден", который отстал от основной группы, а возможно, потому что посчитал, что сможет пройти за кормой у флота Джеллико, продолжавшего свое наступление в сторону Гельголандской бухты, в то время как сам он отступал через Скаггерак в Балтику. Джеллико, тем не менее, вновь отдал приказ своей эскадре сбавить ход, в результате чего германские дредноуты, следовавшие на северо-восток, столкнулись с британцами, направлявшимися на юго-восток, и попытались оттеснить их назад, отрезав путь к отступлению. Кроме того, в момент столкновения британская эскадра развернулась в ряд, а немцы двигались колонной; такая относительная позиция, известная под названием "Т", была весьма выгодна для британцев. Они могли использовать большее число своих орудий, чем корабли германского флота, шедшие один за другим и поэтому представлявшие собой легкую цель. Десять минут артиллерийской перестрелки, за которые немцы получили в общей сложности 27 попаданий крупнокалиберных снарядов, а британцы — только два, убедили Шеера вновь повернуть прочь в темноту, сгущавшуюся на востоке, оставив свои линейные крейсера и легкие корабли прикрывать его отступление в "смертельной скачке". Исходившая от них угроза торпедной атаки заставила Джеллико также повернуть прочь — в чем его впоследствии не раз упрекнут. Пока он осуществлял поворот, Шеер успел значительно оторваться от него, оставив между своими дредноутами и погоней расстояние в 10 миль. Многие германские корабли, включая эскадру уязвимых додредноутов, остались, чтобы прикрыть отступление Шеера. Они провели серию сражений, начавшихся в сумерках и продолжившихся ночью, которые также принесли им потери. Это, впрочем, можно было сказать и о британских крейсерах и миноносцах, которые сражались с ними. Утром 1 июня Шеер привел свой флот домой. Его потери составили: один линейный крейсер, один додредноут, четыре легких крейсера и пять миноносцев. Джеллико, хотя и оставил за своим флотом господство на Северном море, потерял три линейных крейсера, четыре броненосных крейсера и восемь миноносцев. В сражении погибло 6094 британских и 2551 немецких моряков.

Столь значительная разница в потерях позволила Кайзеру настаивать на своей победе. Шеер, его корабли и их личный состав, несомненно, были на высоте, в то время как это сражение выявило серьезные недостатки как британского кораблестроения, так и тактических приемов. В особенности это касалось связи между отдельными кораблями и между эскадрами. Битти не смог быстро в точно передавать сообщения в ходе столкновения, и орудия дредноутов направлялись неэффективно. Тем не менее Ютландское сражение не окончилось победой Германии. Хотя Флот открытого моря потерял меньше судов, чем Гранд-Флит, его уцелевшие корабли пострадали гораздо сильнее; в результате соотношение тяжелых сил изменилось с 16:28 до 10:24. В подобных обстоятельствах он не мог рискнуть бросить вызов Гранд-Флиту в течение нескольких месяцев, а когда, наконец, возобновил вылазки, то не осмеливался выйти за пределы внутренних вод. Вопреки общепринятому убеждению, Ютландское сражение не стало также ни последним походом германского флота, ни его последней битвой. После этого еще была битва между немецкими дредноутами и британскими линейными крейсерами в районе Гельголанда 17 ноября 1917 года, в то время как Флот открытого моря прошел до юга Норвегии 24 апреля 1918 года. Тем не менее самая точная характеристика Ютландской битвы была сделана германским журналистом, назвавшим ее нападением на тюремщика, за которым последовало возвращение в тюрьму. Бездеятельность и недовольство должны были в конечном счете привести к серьезным беспорядкам в экипажах кораблей Шеера. Они начались в августе 1917 года и достигли своей кульминации в полномасштабном мятеже в последний ноябрь войны. После 1 июня 1916 года попытки Германии одержать победу на море могли проводиться только через применение подводных лодок.

В начале лета 1916 года Германия пока не видела необходимости возобновлять политику подводной войны, которую прекратила в прошлом году по дипломатическим соображениям, и союзники не понимали той смертельной опасности, которую таило в себе ее возвращение. Их внимание было сосредоточено на крупномасштабном наступлении, которое они планировали развернуть совместно на западном и восточном направлениях. Они верили, что эти наступления, после 18 месяцев безвыходного положения во Франции и Бельгии, года поражений в Польше и шести месяцев неудач в Италии, принесут решающие победы. 6 декабря 1915 года полномочные представители союзных государств встретились во французском штабе в Шантийи, чтобы согласовать планы. Жоффр председательствовал, не имея, однако, полномочий выбрать одну из стратегий только ради того, чтобы достичь согласия. Но именно в этом он добился успеха. Без особых споров было решено, что второстепенные фронты в Салониках, Египте и Месопотамии (хотя там ситуация грозила измениться в худшую сторону), не следует усиливать. На основных фронтах, напротив, русские, итальянцы, британцы и французы должны были объединиться и задействовать все доступные силы своих армий, чтобы начать согласованное наступление, не позволив Центральным державам перебрасывать резервы между театрами.

Численность войск союзников значительно возросла по сравнению с началом окопной войны. Италии, индустриально и демографически наиболее слабой из основных стран-союзников, удалось к началу 1916 года увеличить число пехотных батальонов с 560 до 693, а формирований полевой артиллерии — с 1788 до 2068. Численность армии, принимающей непосредственное участие в боях, возросла с 1915 года с миллиона до полутора. Россия, несмотря на страшные потери 1914 — 1915 гг. и большое число попавших в плен после Горлице-Тарнува, смогла пополнить свои ряды за счет новых призывов, так что весной 1916 года имела два миллиона человек в составе действующей армии. Более того, почти все они были как следует экипированы благодаря русской промышленности. Производительность машиностроительной отрасли к 1916 году возросла четырехкратно по сравнению с последним мирным годом, выпуск химических веществ для химических снарядов удвоился. В результате на 2000 процентов возросло производство снарядов, на 1000 процентов производство орудий, на 1100 процентов — винтовок. Выпуск стандартных снарядов для полевой артиллерии поднялся 358 тысяч в месяц в январе 1915 года до 1 512 тысяч в ноябре. В ходе будущего наступления русские армии должны были получить их по тысяче штук на орудие. То же самое происходило и в немецкой и французской армиях. Их формирования приобретали, кроме того, в больших количествах и другого рода оборудование — грузовики, телефоны и авиацию (до 222 за месяц), что привело к существенной модернизации армий.

Во Франции полным ходом шла военно-промышленная революция. Благодаря мобилизации женщин для работы на заводах и фабриках, численность занятых в металлообрабатывающей промышленности поднялось с 17 731 в 1914 году до 104 641 в июле 1916 года, и производство снарядов достигло к осени 1915 года 100 тысяч штук в день, С августа по декабрь 1915 года выпуск полевых орудий поднялся с 300 до 600, ежедневный выпуск винтовок в этом месяце составил полторы тысячи стволов. Производство взрывчатых веществ с начала войны возросло шестикратно. Это было несопоставимо с ростом численности живой силы. Из-за небольшого размера национальной демографической базы по сравнению с Германией и высокого процента мужчин, призванных в армию и составляющих резерв в мирное время — свыше 80 процентов мужчин призывного возраста, — у Франции не было возможности довести численность своей армии до величины, доступной Германии или России, где довоенный призыв составлял менее половины возрастной группы. Тем не менее за счет умелой реорганизации и перегруппировки солдат на передовой и в тылу с февраля 1915 по весну 1916 года было сформировано еще двадцать пять новых пехотных дивизий. Французская армия в 1916 году по сравнению с 1914 годом была сильнее более чем на 25 процентов.

Главное пополнение живой силы союзников, тем не менее, было британским. 7 августа 1914 года лорд Китченер, назначенный Государственным военным секретарем, издал обращение к сотням тысяч мужчин с призывом вступить в ряды армии на три года, или на время войны, которая, как он был уверен, будет долгой. В дальнейшем последовали новые обращения к "сотням тысяч", которые были встречены всеобщим энтузиазмом, отчасти из-за обещания, что "те, кто вступает вместе, будут вместе служить". В результате мужчины, живущие в одной небольшой области, вместе работавшие или одной профессии, приходили на призывные пункты вместе, записывались, а затем направлялись на подготовку и, наконец, в действующую армию в составе одного и того же формирования. Многие назывались "приятельскими" или "товарищескими" батальонами, среди которых самой большой группой была "Ливерпуль Пэлз" из четырех батальонов, в основном набранных из почтовых и брокерских контор города. Из менее крупных городов приходило по одному батальону, подобно "Акрингтон Пэлз", "Гримсби Чамз" и "Олдхэм Комрадс". Других объединяло общее дело, как "Трамвайный батальон Глазго", или национальная принадлежность. Так, Ньюкасл-он-Тайн, английский промышленный город, произвел по четыре батальона тайнсайдских шотландцев и тайнсайдских ирландцев. Среди "первой сотни тысяч" было множество людей, до войны не имевших работы. Следующие сотни тысяч — в общей сложности их было пять — формировались из истинных добровольцев и к январю 1915 года включали 10 тысяч квалифицированных инженеров, а также свыше 100 тысяч шахтеров и столько же строителей. Из этого великолепного человеческого ресурса Китченер смог сформировать в конечном счете шесть "новых", или "китченеровских" армий, по пять дивизий в каждой, присоединившихся к одиннадцати дивизиям регулярной армии и двадцати восьми пехотным дивизиям добровольческих Территориальных сил. К весне 1916 года Великобритания имела под ружьем семьдесят дивизий — в десять раз больше, чем в мирное время, — и 24 из них были дивизиями Новой армии на Западном фронте или ожидали отправки.

Это было огромное приращение к ударной мощи англо-французских войск, сосредоточенных во Франции и Бельгии. Оно позволило Франции и Великобритании пообещать союзникам в Шантийи продолжение совместного наступления в 1916 году. Оно должно было, в чем Жоффр 29 декабря согласился с генералом сэром Дугласом Хэйгом, новым командующим BEF, принять форму комбинированного наступления в центре Восточного фронта. Первоначально Жоффр, в рамках проводимой ям политики истощения противника, доказывал целесообразность проведения серии предварительных атак. Хэйг, опасавшийся растрачивать силы по мелочам на подобные акции, выдвинул встречное предложение — проведение атаки во Фландрии силами британской армии, при поддержке французов на юге, повторив таким образом попытку 1915 года. В качестве компромиссного решения Жоффр поддержал его план продвижения по ливни вдоль течения Соммы, до которой должен был расшириться участок фронта, контролируемый британской армией. Это перемещение должно было позволить французским войскам севернее Соммы присоединиться к основной группировке армий Жоффра на юге. Затем, считал Жоффр, обе армии должны провести четкий рубеж, который должен стать осью их большого наступления в следующем году. Хэйг, сомневавшийся в военной логике операции, состоявшей в лучшем случае в том, чтобы ликвидировать огромный выступ, появившийся после провала германского наступления на Париж в 1914 году, возражал, но, в интересах англо-французской гармонии, согласился.

План, разработанный без учета намерений неприятеля, обречен на провал. Именно это правило подтвердил 1916 год. В то время как Жоффр и Хэйг обсуждали развертывание своих войск на Сомме, итальянцы готовились упорно отстаивать высоты на Изонцо, а русские обдумывали планы реванша за поражение в Польше, Конрад фон Хетцендорф, создавал основу для австрийской "карательной экспедиции" против ненавистных итальянцев. В это же время Фалькенгайн, ошибочно полагавший, что сопротивление русской армии сломлено после серии побед, первой из которых был Танненберг, а высшей точкой — Горлице-Тарнув, разрабатывал собственную обширную карательную экспедицию против французов в Вердене.

Фалькенгайн изложил свою аргументацию в письме Кайзеру в канун Рождества 1915 года. Цель Германии, утверждал он, в том, чтобы обескуражить Великобританию, на чью промышленную и морскую мощь опирается весь Альянс. Исходя из этого, он настаивал на возобновлении неограниченной подводной войны. В то же самое время — он справедливо подозревал, что в разрешении на крупномасштабное наступление субмарин ему будет отказано — континентальные партнеры Великобритании должны быть уничтожены. Италия была слишком незначительна, чтобы расходовать против нее крупные силы. Россия, с другой стороны, связывала германские войска, которые могли быть более эффективно использованы где-нибудь в другом месте, причем на русском фронте не представлялось возможным добиться успеха, который мог стать решающим для исхода войны. Его оценка была следующей: "Даже если мы не можем ожидать революции в больших масштабах, мы вправе верить, что внутренние проблемы России заставят ее сдаться в пределах сравнительно короткого периода времени. В этой связи может оказаться, что одновременно с этим она не будет восстанавливать свою военную репутацию". То, что даже ослабленную Россию было слишком трудно выбить из войны, было следствием отсутствия стратегической цели: захват Санкт-Петербурга мог иметь лишь чисто символические результаты, наступление на Москву "вело в область безбрежного", а Украина, добыча величайшей ценности, была недоступна, кроме как через Румынию, чей нейтралитет Германия не решалась нарушить. Отказываясь от активных действий на Египетском, Месопотамском и Салоникском фронтах как маловажных и понимая, что часть Западного фронта, контролируемая британскими войсками, была слишком хорошо укреплена, чтобы в этом месте можно было атаковать, но поскольку при этом наступление хоть где-нибудь было необходимо, так как "Германия и ее союзники не могут воздерживаться от него неопределенно долго", он делал вывод, что оно должно было быть осуществлено против Франции. "Напряжение Франции, — писал Фалькенгайн, — достигло предела, хотя выносится оно с замечательнейшей преданностью. Если нам удастся открыть глаза ее людям на то, что в военном отношении им не на что надеяться, наступит переломный момент, и лучший меч Англии будет выбит из ее рук". Оперативным решением, исходя из проделанного им анализа, было бы ограниченное наступление в жизненно важной точке, которое должно "заставить французов бросить на защиту каждого человека, имеющегося в распоряжении. Если это удастся, армия Франции будет обескровлена".

Он уже наметил эту "жизненно важную точку". Это была крепость Верден в излучине Меза, изолированная в ходе операций 1914 года, доступная для атак с трех сторон и плохо обеспеченная связью в французским тылом, но лежащая всего лишь в двадцати километрах от крупной конечной станции, находящейся а руках немцев. Он быстро добился согласия кайзера на операцию, которая впоследствии была названа "Gericht" (Возмездие) и, пока Хетцендорф продолжал готовить собственное наступление против итальянской армии, начал сосредоточение дивизий, которые должны были испытать "замечательную преданность" французов на прочность.

Верден был крепостью еще во времена Римской империя, и его оборонительные сооружения модернизировались много раз — Вобаном в семнадцатом столетии, затем Наполеоном III, а последний раз — совсем недавно, в 1885 году. Тогда кольцо отделенных фортов было окружено еще одним, находящимся на расстоянии восьми километров от небольшого городского центра. Новые форты впоследствии были усилены бетоном и броней. Однако после уничтожения укреплений Льежа и Намюра огнем немецкой тяжелой артиллерии в августе 1914 года французское военное руководство потеряло веру в фортификацию. Орудия крепости Верден были сняты и отправлены на передовую для использования в качестве полевой артиллерии. В 1914 году вокруг Вердена кипели сражения, но впоследствии его значение как опорного пункта было забыто. Верден стал "пассивным сектором", его гарнизон был сокращен и в феврале 1916 года состоял всего лишь из трех дивизий 30-го корпуса — 72-й местной резервной дивизии, 51-й, еще одной резервной дивизии из Лилля, и 14-й регулярной дивизии из Безансона; еще одна дивизия, 37-я, из Алжира, находилась в резерве. Среди подразделений дивизий, которые составляли гарнизон, наиболее примечательны были 56-й и 59-й батальоны пеших стрелков. Они прославились тем, что в 1914 году очистили от немецких войск лес Буа-де-Кор к северу от Вердена, где с тех пор и находились, а также тем, что ими командовал подполковник Эмиль Дриан, местный член парламента, автор многочисленных сенсационных книг о будущих войнах, из которых наиболее известная, "Завтрашняя война", предсказывавшая великую победу Франции над Германией, была отмечена Французской Академией. В Буа-де-Кор Дриан командовал первым сектором обороны Вердена на восточном берегу Меза.

Напротив этой и соседних позиций в течение января-февраля 1916 года Фалькенгайн собрал подкрепление Пятой армии, которой командовал кронпринц, из десяти дивизий, включая шесть регулярных, при поддержке огромной массы артиллерии. Среди 542 тяжелых орудий тринадцать имели калибр 420 мм, а семнадцать гаубиц — 305 мм. Именно они восемнадцатью месяцами раньше разгромили бельгийские форты. Для них, а также для полевой и средней артиллерии был скоплен запас в два с половиной миллиона снарядов. Вся французская зона обороны на фронте протяженностью в 13 километров — по 100 орудий на каждый километр — должна была быть затоплена огнем артподготовки, так, что "ни одна линия не должна оставаться не подверженной бомбардировке, никакие возможности поставок не оставлены без внимания, нигде неприятель не должен почувствовать себя в безопасности. План Фалькенгайна был груб и прост. Французскую армию, бросившую все усилия на критический, но ограниченный участок Западного фронта, следовало заставить втягивать все новые части в эту борьбу на истощение, где существенные обстоятельства так благоприятствовали немцам. Поражение было неизбежно. Если французы отступали без борьбы, они теряли Верден; если оказывали сопротивление, они теряли свою армию.

Начало операции планировалось на 10 февраля, однако из-за плохой погоды она откладывалась со дня на день. Все это создавало возможности для работы разведки. Поступающая информация о предстоящей атаке германской армии способствовала лучшей подготовке защитников Вердена, но тем не менее по прежнему не хватало ни людей, ни вооружения для организации надежной обороны. 19 февраля дожди прекратились, на следующий день теплое солнце осушило землю, и ранним утром 21 февраля началась бомбардировка. Она продолжалась все утро и после полудня. В Буа-де-Кор на участок площадью 500 на 1000 метров упало 80 тысяч снарядов, прежде чем германская пехота двинулась вперед. Только тщательная подготовка позиций, которую осуществил педантичный Дриан, позволила его людям уцелеть и продолжить сражение.

Если бы немцы атаковали всеми силами, они должны были пройти как нож сквозь масло через разрушенные бомбардировкой неприятельские позиции на тринадцатикилометровом участке фронта, во они этого не сделали. Идея, лежащая в основе операции, требовала, чтобы артиллерия уничтожила позиции французской обороны, прежде чем они будут заняты пехотой. Дриан и половина его людей смогли дожить до следующего дня, когда на них двинулись многочисленные волны германской пехоты. То же самое происходило и на других участках Буа-де-Кор. Внешние линии французских окопов были разрушены, защитники начали отступать, подавленные огнем и численным превосходством, к старым фортам Во и Дуомон. 23 февраля оставшийся в живых лейтенант 72-й дивизии докладывал командованию: "Командующий и все офицеры штаба погибли. В моем батальоне осталось примерно 180 человек из 600. У нас нет ни боеприпасов, ни пищи. Что делать?" Мало что можно было сделать при отсутствии подкреплений. 24 февраля вся зона внешней линии окопов была разгромлена. Многие ее защитники в ужасе оставили свои позиции и бежали назад. Только форты Во и Дуомон оставались последними точками сопротивления на передних склонах высот над Мезом, которые, будучи захвачены, позволили бы немецким арткорректировшикам точно направлять огонь по самому Вердену и по мостам через Мез, по которым осуществлялась поддержка обороны. Тем не менее 25 февраля Дуомон пал, захваченный единственным немецким сержантом 24-го Бранденбургского полка. Он, по ошибке попав в крепостной ров, решил изучить внутреннюю часть форта, столкнулся с горсткой уцелевших французов, сблефовал и вынудил их сдаться. Известие о потере форта вызвало панику среди французских войск и даже среди первых частей подкрепления, присланных для усиления передовой. Склады с провиантом были разграблены, как только стало известно, что мосты через Мез были подготовлены к уничтожению и готовится отступление. Казалось, Верден будет потерян.

Пересеченная лесистая местность в его тылу была вполне удобна для обороны, причем ценой гораздо более низкой, чем французской армии предстояло заплатить за оборону города в ближайшие месяцы. Однако утром 25 февраля представитель Жоффра, Кастельно, командующий Второй армией в Марне, прибыл в Верден, оценил ситуацию и заявил, что передовые позиции должны быть удержаны любой ценой. Этот "боевой генерал", романтик, набожный католик, член старинного французского семейства потомственных военных, считал сражение под Верденом пробой способности его страны защитить национальную территорию и сохранить веру в окончательную победу. Решение, принятое им 25 февраля, было единственным, на которое мог надеяться Фалькенгайн, и которое Филипп Петэн, выбранный для выполнения этого решения, принял бы сам. Петэн был не из тех, кто сдается. Молчаливый и сдержанный, он не верил в наступательную доктрину, из-за чего не имел шансов на карьерный рост в довоенной армии. Однако, когда война началась, именно этот его отказ от наступлений, причиной которому было нежелание лишних потерь, обеспечил ему быстрое продвижение — от полковника 33-го полка, где Шарль де Голль служил в качестве младшего офицера, до командующего Второй армией в 1916 году. По прибытии в Верден он телефонировал командиру 20-го корпуса, недавно прибывшего в составе усиления, чтобы сказать: "Я принял командование. Сообщите вашим войскам. Держитесь стойко".

Петэн сразу определил два приоритета обороны: координация действий артиллерии, которую он взял под личный контроль, и открытие линии поставок. В дальнейшем это вылилось в непрерывный град снарядов, обрушившийся на немцев, удерживавших линию фронта или двигавшихся к месту сражений по узким долинам Меза. С тылом Верден связывала единственная дорога в Бар-ле-Дюк, до которого было 50 км, и было предписано использовать ее исключительно для движения грузовиков. Было собрано 3500 машин, которые доставляли 2 тысячи тонн припасов, ежедневно необходимых гарнизону; войскам было приказано двигаться по придорожным полям. Любой сломавшийся грузовик выталкивался с дороги, чтобы не мешать день и ночь продолжающемуся движению. Целая дивизия территориальных сил была задействована для дорожного ремонта. Вся Франция была обследована в поисках дополнительного транспорта. В конечном счете до 12 тысяч грузовиков использовались на этом шоссе, получившем название "Voie sacrfie" ("Священный путь").

Фалькенгайн стремился втянуть Францию в войну на истощение. Однако он не рассчитывал на страстный патриотизм французов. Уже 27 февраля немцы не могли записать на свой счет "никакого успеха ни на одном участке". 20-й "Железный" корпус вышел на передовые позиции, и его солдаты жертвовали собой в отчаянных попытках защитить каждую пядь удерживаемой земли. Среди раненых и захваченных в плен бойцов 20-го корпуса в этот день был и Шарль де Голль. Немцы стремились преодолеть сопротивление французской пехоты, выводя свою артиллерию как можно ближе к передовой, хотя для того, чтобы переместить единственное орудие по пропитанной водой земле, требовалось несколько лошадей. Ближайшими результатами стали ужасающие потери среди орудийных расчетов, не говоря уже о том, что за один день погибло 7 тысяч лошадей. Тем не менее, несмотря на возрастающую интенсивность бомбардировок, французская передовая оставалась неподвижной. К 27 февраля немцы продвинулись на шесть километров и оказались в пределах 5–6 километров от города, но никакое усиление наступательных мощностей не могло позволить им продвинуться вперед.

В последний день февраля Фалькенгайн и кронпринц встретились, чтобы обсудить и согласовать новую стратегию. Поскольку атака узким фронтом на восточном берегу Меза не достигла успеха, наступление должно было распространиться на западный берег, где за высотами Морт-Омм и Высота 304 укрывалась французская артиллерия, готовая обрушиться на германскую пехоту, попытайся та достигнуть позиций, с которых открывался вид сверху на Верден. Местность на западном берегу, открытая и ровная, отличалась от пересеченного лесистого восточного берега. Фалькенгайн учел этот факт в первоначальном плане атаки в качестве причины, по которой наступление на этом участке могло легко достичь цели. Так оно и было в первый день атаки, 6 марта, когда была разбита 67-я дивизия французов. Однако немцы были вскоре контратакованы, участок отбит, и линия фронта снова осталась на месте. Атаки, организованные в это же время на восточном берегу в направлении форта Во, по соседству с Дуомоном, были столь же неэффективны. Руины деревни Во в течение марта переходили из рук в руки тринадцать раз, и сам форт все еще оставался предметом отчаянных атак немцев. Его защитники решительно оборонялись. Как французы, так и немцы убедились, что уроки Льежа и Намюра были не столь однозначны, как казалось. Укрепления, даже совершенно устаревшие, смогли выдержать интенсивные и длительные артобстрелы, а если гарнизоны, находящиеся на передовой в укрепленных окопах, были хорошо подготовлены, они могли пересидеть огонь тяжелой артиллерии и дождаться нападения незащищенной пехоты. Бельгийцев, которых немцы позже стали уважать как упорных защитников любой занятой ими позиции, уступить заставило отсутствие опыта; в 1916 году французы обнаружили, что огонь артобстрела часто звучит гораздо страшнее, чем есть на самом деле, и заставляли себя пересидеть обстрел и отразить последующую пехотную атаку смертоносным огнем стрелкового оружия.

К началу апреля стало ясно, что план Фалькенгайна одержать победу, истощив противника и не подвергая собственную армию подобным потерям, потерпел неудачу. Первоначальные атаки узким фронтом на восточном берегу Меза были остановлены на внешней линии укреплений. Второе наступление на западном берегу дрогнуло под огнем с высот Морт-Омм и высоты 304. В начале апреля было решено отказаться от стратегии ограниченного наступления и атаковать на всей протяженности фронта, теперь достигающей тридцати километров. Операция началась 9 апреля и продолжалась четыре дня, пока размокшие от дождя склоны не заставили прекратить какие-либо действия до конца месяца. В первый день немцы достигли запланированной цели, которой была вершина Морт-Омм, только для того, чтобы обнаружить, что настоящая вершина находится позади той, которую они только что захватили Затем сражение переросло в артиллерийскую перестрелку. Офицер французского 146-го полка Огюстен Кошен, находившийся с 9 по 14 апреля в окопах Морт-Омм, не увидев ни одного немца, писал: "…Последние два дня мокнем в ледяной грязи, под страшным обстрелом, без какой-либо защиты, кроме узкой щели окопа… Боши, естественно, не атакуют, это было бы слишком глупо… результат: вместе со мной сюда прибыло 175 человек, возвращаются 34, некоторые в полубезумном состоянии… ничего не отвечают, когда я к ним обращаюсь".

В течение мая, после того как погода улучшилась, немцы обрушили свои силы на Морт-Омм. 8 мая французы потеряли главную вершину, но закрепились на соседних откосах, куда немцы шаг за шагом прорывались до конца месяца. Последняя линия обороны, обозначенная Петэном, когда он принимал командование, нарушалась, по мере того как они продолжали наступление, но оно развивалось слишком медленно, чтобы угрожать целостности позиций вокруг Вердена. Их потери теперь превысили 100 тысяч убитыми и ранеными, и хотя французы пострадали не меньше, большая часть потерь, понесенных немцами, приходилась на одни и те же формирования. Если французы меняли дивизии на позициях Вердена, то немцы держали свои дивизии на линии передовой, возмещая потери заменами. К концу апреля в секторе Верден побывали уже сорок две французские дивизии и только тридцать германских, и это несоответствие сохранялось и в дальнейшем. Германская 5-я дивизия, которая атаковала в первый день, оставалась на передовой до конца февраля, возвратилась между 8 и 15 марта, а затем еще раз с 22 апреля до конца мая. 25-я дивизия была занята с 27 февраля по 16 марта, с 10 по 25 апреля и затем снова до 19 мая. С марта по май потери в составе ее пехотных полков достигли 8549 человек, т. е. более ста процентов их численности.

Высокий процент потерь обеих сторон стал результатом французской политики "активной защиты", предполагающей контратаки везде, где только возможно. Одна благоприятная возможность представилась в Дуомоне, где 8 мая из-за неосторожности взорвались боеприпасы немцев, хранившиеся в захваченном форте. Мощный взрыв убедил французов предпринять рискованную попытку 22 мая отбить форт. Группе штурмующих удалось занять внешние укрепления и закрепиться на внешней линии, однако на следующий день они были отброшены назад. Инициатива, тем не менее, по прежнему оставалась за немцами, которые продолжали атаковать где только могли, а в начале июня собрали силы для решающего прорыва. Они состояли из дивизий 1-го Баварского, 10-го резервного и 15-го корпусов, которые должны были атаковать бок о бок на фронте протяженностью меньше пяти километров, то есть один человек на метр передовой, при поддержке 600 орудий. Целью был форт Во. Между 1 и 7 июня немцы сначала окружили его, отрезав гарнизон от французского тыла, а затем взорвали сектор за сектором. В конце концов командир гарнизона майор Рейналь был вынужден сдаться, оставшись без воды. Нападавшие оказали этому человеку воинские почести, а германский кронпринц, к которому привели Рейналя, преподнес ему саблю, чтобы заменить ту, что он оставил.

Главное командование сектором Вердена теперь перечило от Петэна, чье безразличие к потерям обеспокоило даже Жоффра, к Нивелю, эксперту в области артиллерии, с изысканными и располагающими манерами. Он сделал быструю карьеру с начала войны благодаря отличному знанию английского языка и умению привлекать на свою сторону политиков. Он улучшил контроль над французскими орудиями, которые начали достигать преимущества над неприятелем, и в конечном счете соотношение изменилось в пользу французов. Тем временем, однако, немцы продолжали наступление, захватив несколько участков земли на восточном берегу и прорывались к остававшимся в руках французов фортам Сувиль и Таван. От Сувиля "вниз по склону весь путь на Верден был около четырех километров… и то, что однажды форт будет захвачен неприятелем, было лишь вопросом времени — прежде чем город окажется в руках врага". Атаки немецких войск продолжались непрерывно после падения Во. 22 июня новое нападение не было предварено обстрелом газовыми снарядами с "Зеленым крестом" — улучшенной формой хлора — французских артиллерийских линий, где размещались 600 из 1800 французских орудии, находящихся под Верденом. Временно лишенная артиллерийской поддержки, линия французской обороны дрогнула. За газовой бомбардировкой последовала атака "Альпийского корпуса", элитной горной дивизии Баварской гвардии, и немецкой легкой пехоты. Среди офицеров последней был лейтенант Паулюс, будущий командующий Шестой армией под Сталинградом. Солдат "Альпийского корпуса" писал, что во время этой успешной атаки, которая последовала за артобстрелом, он на короткий момент увидел с высот Сувиля крыши Вердена. Он, скорее всего, ошибся. Во второй половине дня германская атака выдохлась на разбитой земле вокруг форта и, измученные летней жарой и жаждой, солдаты остановились на захваченных передовых позициях. С задних позиций вода не доставлялась, и, по мере того как наступила ночь, "Альпийский корпус" отказался прилагать какие-либо усилия, чтобы двигаться вперед.

Этот день, 23 июня, ознаменовал равно высшую точку и кризис Верденского наступления. С 21 февраля в зоне сражений было выпушено около 20 миллионов снарядов. Очертания ландшафта постоянно изменялись. Леса превратились в груду щепок, деревни были стерты с лица земли, поверхность земли настолько изрыта взрывами, что воронки сливались друг с другом. Но это было далеко не столь страшно, как масштабы человеческих жертв. К концу июня с каждой стороны свыше 200 тысяч человек было убито и ранено. Эти потери оказались более чувствительны для Франции, поскольку она начинала войну, имея на треть меньше людей, чем Германия. Однако для обеих армий Верден стал местом ужаса и смерти, где не могла быть достигнута победа. 11 июля германские войска сделали последнее усилие в попытке захватить форт Сувиль, но эта атака была отбита. После этого немцы прекратили свои попытки уничтожить под Верденом французскую армию и перешли к отступлению. На время Верден снова стал спокойным сектором, до октября, когда французы двинулись, чтобы вернуть потерянную территорию. 24 октября был возвращен Дуомон, 15 декабря фронт наступления расширился, и они вернули себе территории на восточном берегу, потерянные с начала операции. К этому времени, однако, другая битва, бушевавшая с 1 июля, переместила критическую зону Западного фронта с Вердена на Сомму.

Верденская операция, как ее планировал Фалькенгайн, Должна была "опустошить" французскую армию и выбить из рук Великобритании ее "лучший меч". Однако наступил июнь, битва продолжалась уже шесть месяцев, но ни одна из этих целей не была достигнута, и по мере того как уверенность в их достижении падала, таяло доверие к Фалькенгайну как главнокомандующему. Несмотря на достоинства его личности и интеллект, представительность, честность, решительность, самоуверенность, доходящую до надменности, и доказанность его способностей в качестве штабного офицера и военного министра, он пострадал от того, что общественное мнение связывало его имя скорее с поражением, чем с победой. Ответственность за провал плана Шлиффена — весьма серьезная, хотя причиной провала были недостатки самого плана, — и за оборону на Западном фронте, хотя она, по сути дела, в обоих случаях лежала на Мольтке, — там не менее была возложена практически полностью на Фалькенгайна как на непосредственного подчиненного Мольтке. Победы на Восточном фронте, Таниенберг и даже Горлице — Тарнув считались достижениями Гинденбурга и его "альтер эго" Людендорфа. Сотрудничество Фалькенгайна с начальником австрийского Генерального штаба Конрадом фон Хетцендорфом привело к тому, что он теперь разделял вину последнего за то, что австро-венгерская армия показала себя не лучшим образом в сражениях с сербами и русскими и даже за вступление Италии в войну, поскольку Италией при этом руководили антиавстрийские настроения. Единственной инициативой, бывшей его собственной и за которую он мог получить кредит доверия, увенчайся она успехом, был Верден, к середине лета явно ставший ужасным поражением. Уже перед мощной бомбардировкой, предварившей начало англо-французского наступления на Сомме, влияние Фалькенгайна на высшее командование ослабевало. Звезда его величия уже перешла к восточному титану, Гинденбургу, которому предстояло сменить его в августе.

Сражение на Сомме стало взлетом еще одного генерала, Дугласа Хэйга. Джон Френч, "маленький фельдмаршал", который привел войска BEF во Францию, был подавлен истощением сил своей любимой регулярной армии, армии старых сподвижников славных дней бурской войны, восторженных молодых кавалеристов, с которыми он начал свое восхождение, энергичных сэндхерстских младших офицеров, поколения славных, исполненных чувства долга полковников и майоров, которые охотились вместе с ним на просторах африканского вельда и в охотничьих угодьях. Гибель столь многих из них — к ноябрю 1914 года только на семь первоначально имевшихся пехотных дивизий пришлось 90 тысяч погибших, что составляло даже больше 100 процентов мобилизованных, — причиняла ему боль, и он усиливал свои страдания посещениями госпиталей и разговорами с ранеными. "Ужасно печально и так трогательно видеть, как милы, бодры и терпеливы мои дорогие друзья… Как я все это ненавижу… эту ужасную печаль и депрессию".

Френч не был создан для современной войны или политики национального конфликта. Он не мог чувствовать солдат, бывших гражданских, шагавших вперед сотнями тысяч, как он инстинктивно чувствовал исчезающих людей старой армии, которых он знал молодым офицером. Он также не мог играть в министерские игры, к которым привыкли его коллеги по военному кабинету и более молодые подчиненные. Дуглас Хэйг, командующий Первой армией BEF, был не так прост в отношениях с сильными мира сего, особенно со двором. Он стремительно женился на королевской фрейлине после кратчайшего периода знакомства и принял приглашение к частной переписке с королем Георгом V вскоре после того, как на Западном фронте снова возникла тупиковая ситуация. Прочие в иерархии BEF к концу 1915 года разделяли уверенность, что Френч доказал свою неспособность оставаться на посту главнокомандующего, и эти взгляды сделались известны правительству. Но именно Хэйг вонзил кинжал. Во время визита короля во Францию в конце октября Хэйг напрямую сообщил ему, что Френч является "источником слабости армии, и никто более не может испытывать к нему доверие". Это действительно было так, но Хэйгу было бы лучше не добавлять, что он сам был готов выполнить свой долг при любой возможности. "Любая возможность" явно означала ситуацию, когда он станет преемником Френча. После консультаций между королем, премьер-министром и Китченером, который в это время еще занимал пост государственного военного секретаря — несмотря на то, что доверие к нему уже пошатнулось, — Хэйг занял пост главнокомандующего 16 декабря 1915 года.

Если даже современники с трудом понимали Хэйга, то сегодня его личность стала настоящей загадкой. Успешными генералами Первой Мировой войны были те, кто не сломался и не впал в пессимизм, когда им выпала тяжкая участь иметь дело с цифрами потерь. Некоторые, однако, умудрялись сочетать изворотливость ума с яркими человеческими чертами: невозмутимость Жоффра, степенность Гинденбурга, пламенность Фоша, уверенность Кемаля. Хэйг же ни в манере поведения на публике, ни в личных дневниках не касался свойственных человеку переживаний, проявлявшихся в прошлом или настоящем, ничем не компенсируя свою отчужденность и избегая какого бы то ни было обычного общения. Казалось, что он двигался среди ужасов Первой Мировой войны, ведомый каким-то внутренним голосом, изрекавшим ему высшую цель и его собственную судьбу. Как мы теперь знаем, это было не просто впечатлением. Хэйг одновременно с энтузиазмом практиковал спиритизм и был приверженцем традиционной религии. Еще будучи молодым офицером, он принимал участие в спиритическом сеансе, в ходе которого медиум вызывал по его просьбе дух Наполеона. Занимая пост главнокомандующего, он находился под влиянием пресвитерианского священника, чьи проповеди укрепили в нем веру в то, что он напрямую общается с Богом и играет главную роль в осуществлении божественного замысла в этом мире. Хэйг был убежден, что его простую религию разделяют и его солдаты, и она вдохновляет их, вселяя готовность переносить опасность и страдания, бывшие их долей на войне, которой он управлял.

Невзирая на свои странности, Хэйг оставался знающим свое дело военным, превосходящим Френча по всем аспектам военной практики, и его мастерство нигде не проявилось в такой степени, как при подготовке операции на Сомме. Это поле битвы, возвышенное и пустынное, не оспаривалось с первых дней войны. Со своей стороны, немцы воспользовались отсутствием каких-либо военных Действий в этом районе с 1914 года, чтобы создать одну из самых сильно укрепленных позиций на всей протяженности Западного фронта. Твердая, сухая меловая порода легко разбивалась взрывами, и им удавалось строить блиндажи глубиной до десяти метров, непроницаемые для артогня, оборудованные для того, чтобы выдерживать осаду, и связанные с тылом заглубленным телефонным кабелем и глубокими коммуникационными траншеями. На поверхности соорудили сеть пулеметных точек, со всех сторон перекрывавших подступы с безлесных низин, э по границе их огневой зоны окопы защищали плотные заграждения из колючей проволоки. У немцев было достаточно времени, чтобы все это построить. Из полудюжины дивизий, базировавшихся в секторе Соммы, 52-я находилась здесь с апреля 1915 года, 12-я — с октября, а 26-я и 28-я резервные — с сентября 1914 года. Сооружая эти укрепления, они заботились о собственной безопасности. По другую сторону нейтральной полосы с 1914 года мало что было сделано. Французы, удерживавшие этот сектор до тех пор, пока в августе участок фронта, контролируемый англичанами, не расширился на юг, считали его "спокойной территорией". Оборону держали силами артиллерии и небольшого количества пехоты. Британцы были настроены более агрессивно. Когда Хэйг принял командование, инфраструктура не была рассчитана на крупное наступление. Под его руководством территория позади Соммы, от маленького торгового городка Альбера до столицы департамента Амьена, расположенного в сорока километрах позади него, была превращена в колоссальный военный лагерь. Территория была прорезана новыми дорогами, ведущими к передовым позициям, усеяна складами боеприпасов, огневыми точками и лагерями солдат, которым предстояло идти в атаку. Как специалист по военной технике Хэйг не мог ошибиться. Ему оставалось доказать свой талант тактика.

Армия, собранная на Сомме, не сомневалась ни в высшем командовании, ни в себе самой. Эту новую Четвертую армию образовали 20 дивизий под командованием генерала сэра Генри Ролинсона. Большинство из них впервые принимали участие в боевых действиях. Небольшую часть составляли старые резервные формирования — 4-я, 7-я, 8-я, и 29-я дивизии, сильно изменившиеся после тяжелых испытаний в первоначальном составе BEF и Галлиполи. Еще четыре принадлежали к числу территориальных: 46-я, 56-я, 48-я и 49-я дивизии, которые находились во Франции с весны 1915 года. Остаток составляли "китченеровские" формирования гражданских добровольцев, в основном организованные вокруг батальонов "товарищей" и "приятелей", для которых сражение на Сомме должно было стать боевым крещением. Всего насчитывалось десять этих "китченеровских" дивизий, старшая из которых — 9-я Шотландская — прибыла во Францию в мае 1915 года, а 34-я — только в январе 1916-го. Возможно, самой необычной среди них была 36-я (oльстерская) дивизия, полностью одетая в униформу цвета хаки oльстерских добровольческих сил (ирландских протестантов), находящихся в оппозиции к партии Ирландского самоуправления, которые в первые же дни войны совместно записывались в добровольцы. Впрочем, ольстерцы отличались от остальных своих "китченеровских" товарищей только довоенным опытом военной подготовки. С обстановкой реального сражения они были знакомы не лучше прочих. Пехотные батальоны были совершенно неопытны. Хуже было то, что это же можно было сказать и про расчеты батарей артиллерии поддержки, от точности стрельбы которой и быстроты смены цели зависел успех предстоящего наступления.

План Хэйга операции на Сомме был прост и в общих чертах сродни плану Верденской операции Фалькенгайна, с тем лишь отличием, что Хэйг скорее стремился прорвать линию вражеской обороны, нежели заставить неприятеля упорно обороняться и навязать борьбу на истощение. Атаку должен был предварять колоссальный артобстрел, продолжающийся неделю и рассчитанный на расходование миллиона снарядов. После того как 1 июня — в день, выбранный для штурма, — обстрел прекращался, девятнадцать британских дивизий и, южнее Соммы, три французских, все, сколько можно было выделить, пока Верденская битва продолжалась, должны были двигаться вперед через нейтральную полосу в расчете на то, что противник, уцелевший после бомбардировки, оглушен и неактивен, прорваться сквозь разрушенные проволочные заграждения, войти в неприятельские окопы, занять территорию и двинуться в незащищенный тыл, Хэйг и его подчиненные были столь уверены в сокрушительной силе артобстрела, что решили не позволять неопытной пехоте наступать испытанным способом "огня и движения", когда часть наступавших залегала, чтобы ружейным огнем прикрывать продвижение остальных, а двинуть пехоту вперед в полный рост и сохраняя ряды. Во время сражения при Лоосе основная забота Главного штаба заключалась в том, чтобы "держать войска в руках". Результатом этого стало то, что резервы задержались слишком далеко в тылу и, когда были слишком поздно посланы вперед, развернулись густой массой. Основным поводом для беспокойства перед сражением на Сомме была другая опасность, что войска будут укрываться, и если залягут, то уже не возобновят наступления. Тактическая инструкция к действиям в ходе сражения — "Тренинг дивизий для наступательных операций" (SS109) и дополнительная инструкция, изданная 4-й армией, — "Тактические заметки" — предписывали вести наступление последовательными рядами или волнами войск и продолжать движение вперед всеми вовлеченными силами. "Наступающие войска должны двигаться вперед с равномерной скоростью последовательными рядами, каждый следующий ряд добавляет силы ряду, идущему перед ним".

Хэйг как главнокомандующий и Ролинсон, командовавший атакующими войсками, имели общее мнение относительно тактики, но подразумевали разные цели наступления. Хэйг предполагал, что дивизиям удастся прорваться до Бапома, маленького торгового городка на холмах Соммы в десяти километрах от линии начала атаки. Ролинсон рассчитывал на более скромный результат — "удар" по системе немецких окопов, после чего должны были последовать удары, предназначенные для того, чтобы расширить занятую территорию. Планы Ролинсона, как показала действительность, оказались более реалистичными. Оба генерала, впрочем, были равно далеки от истины в своих надеждах на то, что подготовительные мероприятия дадут ожидаемый результат. В ходе предварительной бомбардировки было выпущено около трех миллионов снарядов из тысячи полевых орудий, (80 тяжелых пушек и 245 тяжелых гаубиц, установленных с плотностью одна полевая пушка на 20 метров фронта и одно тяжелое орудие на 55 метров. План действий артиллерии заключался в том, чтобы перед сражением полевые орудия сконцентрировали свой огонь на уничтожении проволочных заграждений перед вражескими окопами, в то время как тяжелые орудия накрыли бы вражескую артиллерию "противобатарейным" огнем и разрушили окопы и опорные пункты. К моменту атаки, когда британская пехота оставит окопы, чтобы пересечь нейтральную территорию полевая артиллерия должна была вести "настильный" огонь над головами передовой колонны, чтобы помешать обороняющимся немцам подниматься на парапеты и стрелять в наступающую пехоту, хотя теоретически германские окопы к моменту подхода британцев должны были быть пусты.

Почти ничего из того, что Хэйг и Ролинсон ожидали от массированного артиллерийского удара, не получилось. Германские позиции, прежде всего, оказались укреплены гораздо сильнее, чем об этом докладывала английская разведка. Десятиметровые блиндажи, где укрывались передовые германские гарнизоны, оказались почти недосягаемы для британской артиллерии и сохранились до последнего дня, предшествующего атаке британцев. Налет на окопы, проведенный в ночь с 26 на 27 июня, помимо всего прочего, показал, что "блиндажи все еще целы. Немцы, по-видимому, все время оставались в них и уцелели". Еще более зловещим оказался провал попытки разрушить колючую проволоку. Позже в ходе войны стали использовать чувствительные "касательные" запалы, которые приводили к взрыву снаряда, стоило ему чего-либо коснуться — даже единственной натянутой проволоки. В 1916 году была доступна только детонация при ударе о землю, и бомбардировка проволочных заграждений приводила лишь к тому, что преграда заваливалась, становясь еще более непроходимой. Командующий британским 8-м корпусом Хантер-Уэстон, который был в Галлиполи и должен был знать, насколько прочны проволочные заграждения, докладывал накануне 1 июля, что вражеские заграждения на его участке передовой "снесены обстрелом и войска могут пройти", но один из его младших офицеров "видел, что они стоят и невредимы". Если неразрезанная проволока была смертью для атакующей пехоты, то благодушное безразличие штаба было буквально летальным.

Наконец, уверенность в способности артиллерии вести настильный заградительный огонь была неуместной. Движение полосы взрывающихся снарядов перед рядами наступающей пехоты, в идеале в 50 метрах впереди или даже менее, было техническим новшеством и требовало высокого мастерства артиллеристов. Без связи между пехотными батальонами и артиллерийскими батареями — впоследствии для этого применялось тактическое радио, но эта разработка была еще в будущем — артиллерия была вынуждена вести огонь по расписанию, рассчитанному исходя из скорости, с которой, как предполагалось, должна была наступать пехота, то есть примерно 50 метров а минуту. Орудия должны были вести огонь по определенной линии окопов, а затем перейти к следующей линии в момент, когда пехота, предположительно, будет на подходе. На практике, поскольку артиллерия опасалась уничтожить собственную пехоту, промежутки по расстоянию между переходами делались слишком длинными, но на слишком короткое время. В результате уделом атакующих слишком часто было наблюдать заградительный огонь далеко впереди себя, позади окопов, по прежнему крепко удерживаемых неприятелем, не имея возможности что-либо исправить. Корректировка, применявшаяся в некоторых корпусах, привела к тому, что волна заградительного огня двигалась то вперед, то назад, и иногда безо всякого предупреждения, так что пехота, покинув укрытия, могла оказаться под "дружественным огнем". Но самым скверным из всех этих действий артиллерии был слишком ранний перенос заградительного огня от передовых позиций противника, когда пехота еще находилась на нейтральной полосе и часто перед еще неразрезанными проволочными заграждениями. Ветеран Галлиполи, командир батареи тяжелой артиллерии 3-го корпуса Хантер-Уэстона "знал, что атака… в его секторе обречена, когда командир корпуса приказал тяжелой артиллерии перенести огонь с передовой линии вражеских окопов за 10 минут до начала атаки, а полевой артиллерии — за две минуты до "часа ноль". Это был не единственный сектор, где заградительный огонь переносили настолько рано. Почти везде на фронте Четвертой армии 1 июля артиллерийский огонь совершенно не согласовывался с действиями пехоты, которой приходилось наступать на кое-как разрушенные или вообще неповрежденные проволочные заграждения и на окопы, полные немецких солдат, сражавшихся за свою жизнь.

Тому, что пехоте оставалось делать в подобных обстоятельствах, посвящено огромное количество литературы, основная часть которой написана достаточно недавно. Новое поколение молодых военных историков любит переигрывать по новой сражения с участием британских экспедиционных войск, делая это со страстью, которая более понятна у переживших ужасы войны в окопах, чем у академических аналитиков, еще не родившихся в описываемое время. На более детализированном техническом уровне новые историки Западного фронта исследовали огромное количество спорных вопросов, например, каковы были реальные отношения между стрелками, пулеметчиками и гренадерами, способы наилучшего использования потенциала усовершенствованного вооружения пехоты или что должно было представлять собой идеальное пехотное формирование — колонну, линию или проникающий "сгусток". Трата энергии на подобные пересмотры, представляется, по крайней мере, с точки зрения автора данной работы, бессмысленной. Простая истина окопной войны 1914 — 1918 годов заключалась в том, что наступление огромных масс солдат, не защищенных ничем, кроме собственной униформы, как бы они ни были обучены и вооружены, против таких же масс других солдат, защищенных земляными сооружениями и колючей проволокой и вооруженных скорострельным оружием, неизбежно должно было закончиться крайне тяжелыми потерями среди нападавших. Было доказано, что результат будет именно таким, каковы бы ни были вариации тактики и вооружения, а вариаций было множество, начиная со сражения на Эне в 1914 году и заканчивая Соммой и Мезом в 1918-м. Артиллерия внесла свой вклад в это массовое убийство, наравне со штыками и гранатами, когда доходило до рукопашной схватки в лабиринте окопов. Основной и непреложный факт состоит в том, что условия войны между 1914 и 1918 годами предрасполагали к таким бойням, и только совершенно иные технологии, недоступные в этом поколении, могли предотвратить такой исход.

Первый день битвы на Сомме, 1 июля 1916 года, стал Жуткой демонстрацией этой истины. Ее реальность и по сей День очевидна для каждого, кто окажется в центре бывшего поля боя Соммы в Типвале, где установлен мемориал в честь 36-й Ольстерской дивизии, и взглянет на север и на юг вдоль прежней линии фронта. Вид на север вызывает особенно острое чувство. Там, где прежде проходили окопы, с промежутками в несколько сот метров, идут ряды могил в красивом саду кладбищ Военной комиссии Британского Содружества по захоронениям. В дни годовщины сражения они полыхают букетами роз и глициний среди белого камня надгробий и мемориальных крестов, блестящих на солнце. В отдалении, на холме около Бомон-Хамель, находятся могилы 4-й регулярной дивизии, а ближе всего, в долине Анкры, небольшого притока Соммы, — Китченеровской 32-й дивизии. Некоторые, подобно захоронениям Ольстерской дивизии, стоят чуть впереди по отношению к остальным, и обозначают самый дальний предел наступления. Большинство располагаются вдоль линии передовой или на нейтральной полосе возле самых проволочных заграждений немцев. Погибших солдат хоронили после боя там, где они упали. Таким образом, кладбища оказываются как бы картой сражения. Эта карта рассказывает простую и страшную историю. Солдаты Четвертой армии, в основном гражданские добровольцы, впервые принимавшие участие в бою, поднимались из своих окопов в час начала атаки, наступали ровным строем, почти везде были остановлены неразрезанной колючей проволокой и были застрелены. Пять дивизий из семнадцати атаковавших добрались до немецких позиций. Пехотинцы остальных двенадцати были остановлены на нейтральной полосе.

Описания начала атаки 1 июля изобилуют длинными рядами молодых мужчин, сгибающихся под почти тридцатью килограммами снаряжения, которое, считалось, необходимо им для длительного боя в немецких окопах; они перекладывают его то на одно плечо, то на другое, с возгласами ободрения и уверенности в успехе — этого выражения бравады, как в батальонах, которые гнали впереди строя футбольный мяч; яркий солнечный свет прорывается сквозь тонкий утренний туман; поле боя кажется пустым, очищенным от противника после массированного обстрела и взрыва двадцати одной минной каморы, кропотливо подведенных под немецкую передовую. Описания того, что последовало за началом атаки, изобиловали другими картинами: обнаружение неразрезанной проволоки; появление защитников окопов, поднимающихся на парапет, чтобы исступленно стрелять в надвигающийся на них строй в то время, когда британцы ползком преодолевали преграду; появление разрывов в волнах атак; бойня на переплетениях проволоки; вот наступление сдержано, споткнулось и, наконец, буквально остановилось замертво.

Распространенной практикой немцев (сражавшихся за свою жизнь) было вынесение пулеметов наверх на ступени, ведущие в их глубокие блиндажи. Ф. Л. Кассель, немецкий военный, уцелевший в войне, вспоминает: "Крик часового "Они идут"… Вслед за каской, ремнем к винтовкой по ступеням… в ров падает безголовое тело. Часовой потерял свою жизнь с последним снарядом, там они подходят, в хаки с желтым, они не более чем в двадцати метрах перед нашим окопом… Они медленно приближаются, в полной экипировке… пулеметный огонь рвет дыры в их рядах". Пулеметные очереди местами доставали даже до британских передовых позиций, чтобы поражать солдат, которые еще не достигли нейтральной полосы. Сержант 3-го Тайнсайдского ирландского батальона вспоминает: "Влево и право от меня — длинные ряды людей. Затем я слышу вдали "та-та-та, та-та-та" пулеметов. Когда я прошел еще десять ярдов, казалось, что только несколько человек осталось вокруг меня; когда я прошел двадцать ярдов, кажется, я остался совершенно один. Затем в меня самого попали". Вся Тайнсайдская ирландская бригада, четыре батальона, почти три тысячи человек, была остановлена недалеко от линии британских окопов, с ужасающими потерями. Один из батальонов потерял 500 человек убитых или ранеными, другой — 600. В условиях наступления атака не достигла ничего. Большинство погибших были убиты на территории, которую удерживали британцы до начала наступления.

Страшные потери в живой силе стали результатом первого дня сражения на Сомме на всем протяжении фронта атаки. Когда 200 британских батальонов, принимавших участие в атаке, начали считать потери в своих рядах, в результате этих подсчетов выяснилось, что из 100 тысяч человек, которые дошли до нейтральной полосы, 20 тысяч не возвратились, еще 40 тысяч вернувшихся назад были ранены, В итоге пятая часть атакующих погибла, а некоторые части, как, например, 1-й Ньюфаундлендский полк, просто перестали существовать. Масштаб катастрофы, величайшие жертвы за всю историю британской армии, требовали времени, чтобы уложиться в сознании. В день после начала атаки Хэйг, проводя совещание с Ролинсоном и его офицерами в штабе Четвертой армии, явно был в совершенном неведении о размерах потерь и всерьез обсуждал предложение о том, что наступление должно быть продолжено, как если бы это было возможно завтра или в один из последующих дней. Он верил, что неприятель, "несомненно, сильно потрясен, а у него в распоряжении есть определенные резервы". Реально немцы подняли некоторые резервные дивизии в течении дня, хотя потери, которые понесли их войска на передовой — в общей сложности около шести тысяч человек — составляли десятую долю от британских. Германский 180-й полк, например, 1 июля потерял только 180 человек из 3000; британская 4-я дивизия, атаковавшая его позиции, потеряла 5121 человека из 12 тысяч. Если немцы были чем-то потрясены, то это "изумительным зрелищем беспримерной храбрости и бульдожьего упорства" и, возможно, отвращением, которое вызывала произведенная ими самими бойня. На многих участках, где они не видели больше угрозы для своих собственных жизней, они прекращали огонь, чтобы легко раненные британские бойцы могли проделать обратный путь до собственных позиций. Для тяжелораненых никакого скорого спасения не было. Некоторые получили его лишь 4 июля, некоторые — никогда. Молодой британский офицер Джеральд Бренан, пересекая впоследствии захваченную территорию в четвертую неделю июля, обнаруживал тела солдат, раненных 1 июля. Они "заползали в воронки от снарядов, заворачивались в свои водонепроницаемые плащи, сжимали в руках свои библии и так умирали". Они были среди тысяч не дождавшихся санитарных носилок или просто не найденных среди дикой нейтральной полосы. Даже среди тех, кто был вовремя обнаружен и доставлен назад, многие умирали, лежа в ожидании медицинской помощи за пределами полевых госпиталей, которые были переполнены такими же ранеными.

Если и было исключение среди беспросветно катастрофических результатов 1 июля, так это в том, что немецкое главное командование, в отличие от их собственных войск на передовой, было сильно встревожено масштабами британской атаки, особенно тем, что в одном из секторов, по обоим берегам Соммы, земля была потеряна. Естественно, что Хэйг и Ролинсон не знали, что Фалькенгайн отреагировал на эту потерю безапелляционно, освободив от должности начальника штаба Второй армии, в чьем секторе это произошло, и заменив его собственным оперативным офицером, полковником фон Лоссбергом, основным архитектором немецкой обороны на Западном фронте. Принимая назначение, фон Лоссберг выдвинул условие, чтобы атаки на Верден были прекращены сразу, где это еще не сделано. Фалькенгайн разрушил его намерения, и наступление непрерывно продолжалось до его собственной отставки в конце августа. Назначение Лоссберга имело, тем не менее, большое значение. Его план реорганизации фронта в секторе Соммы гарантировал, что результаты первого дня — результаты английского сверхоптимизма и немецкой гиперготовности — будут удержаны и на последующих этапах сражения. Он предполагал, что энергия немецкой стороны будет неумолимо притупляться, а британцы, возможно, научатся реалистичному взгляду на обстановку, которого их неопытным солдатам так недоставало вначале. Вмешательство Лоссберга заставило защитников отказаться от практики концентрации на обороне передовых позиций и создавать "оборону в глубине", основанную не на линии окопов, но на воронках от снарядов, которые британская артиллерия успела создать в изобилии. Зона передовой должна была удерживаться слабо, для минимизации потерь, но потерянная земля должна быть быстро возвращена предусмотренной контратакой резервов, подтянутых из тыла.

Эта новая немецкая техника свела на нет все меры Хэйга в попытке повторить успех, какой был достигнут 1 июля. Только после того, как 14 июля в секторе по обоим берега" Соммы, где французы, имевшие больше опыта, помогли британцам организовать значительный прорыв в германских позициях, были захвачены новые земли, Подозрение Хэйга относительно ночных атак было опровергнуто его подчиненными. Тогда было решено атаковать самим, и в сумерках четыре британских дивизии двинулись на захват холма Базентен, леса Мамец и Контальмезона. На карте эта атака выглядит впечатляюще; на местности, которую можно пересечь на машине за несколько минут, впечатление не столь сильно, хотя угрожающая атмосфера все еще держится в небольших долинах этого сектора и действует угнетающе на любого, кто там появляется. Несколько кавалерийских частей BEF, любимый инструмент Хэйга для исполнения его замысла, были подтянуты туда в течение дня, но после перестрелки около "Высокого леса", одной из господствующих высот поля боя Соммы, были вынуждены отступить. Имперские войска. 1-я и 2-я Австралийские дивизия, ветераны Галлиполи и Южноафриканская бригада возобновили наступление в течение второй половины месяца, заняли Позьер и лес Дельвиль, но для кавалерии так и не представилось никакой возможности вмешаться в ход сражения. Подобно Вердену, Сомма стала ареной изнурительной борьбы, куда с монотонной последовательностью посылались свежие дивизии — в течение июля и августа сорок две только с немецкой стороны — и лишь для того, чтобы потратить их энергию в кровавом сражении за небольшие клочки земли: Гиймон, Женши, Морваль, Флер, Мартенпюиш. К 31 июля на Сомме немцы потеряли 160 тысяч человек, англичане и французы — свыше 200 тысяч, и все же линия фронта переместилась едва ли на пять километров по сравнению с 1 июля. К северу от Анкры, то есть на половине изначального фронта, продвижений и вовсе не прослеживается.

Наступление на Сомме, вероятно, было обречено вяло продолжаться до осени, когда его течение должно было нарушиться, или до полного застой зимой, если бы не появление в середине сентября нового оружия. Это были танки. Еще в декабре 1914 года мечтательный молодой офицер Королевских инженерных войск Эрнест Суинтон заявлял, что только революционные средства вооружения могли бы прервать уже ставший явным застой колючей проволоки и окопов на Западном фронте. Он предложил проект постройки вездехода, защищенного броней от пулевых попаданий, который мог бы использоваться с целью нападения. Идея не была абсолютно новой. Ее уже высказывал, например, и Герберт Уэллс в коротком рассказе 1903 года "Земля в железной броне", и в неточной форме — Леонардо да Винчи. Не была новой и технология: вездеходная машина с "обутыми колесами", была построена в 1899 году, а в 1905 — грузовик на гусеничном ходу, который использовался для сельскохозяйственных нужд. Наступил кризисный момент войны, который свел вместе технологии и мечты в лице Суинтона и его коллег, Альберта Штерна и Мюррея Сьютера, поддержанных энтузиазмом Уинстока Черчилля, чьи бронированные автомобили Королевской Морской дивизии проявили себя в Бельгии в 1914 году. Плодом их усилий стал прототип танка "Малыш Вилли", созданный в декабре 1915 года. В январе 1916 года появилась большая модель, оснащенная орудием, а к сентябрю сорок девять аналогичных машин "Марк 1", названных цистернами (tanks) с целью дезинформации противника, находились во Франции и были готовы вступить в бой.

После изнурительных августовских сражений планировалось возобновить усилия на участке фронта и районе Соммы. Танки, одни из которых были вооружены пулеметами, а другие — 6-фунтовым орудием, выделялись Четвертой и Резервной (будущей Пятой) армиям, чтобы провести атаку вдоль линии старой римской дороги, которая проходит от Альбера до Бапома между деревнями Флер и Курселет. Появление танков перепугало германскую пехоту, защищавшую этот сектор. Бронированные чудовища, за которыми следовала британская пехота, прошли примерно 3200 метров, после чего были вынуждены остановиться — некоторые из-за механических поломок, другие же просто застряли в рыхлой земле. Некоторые из них попали под артиллерийский огонь и были разбиты. Это была одна из самых эффектных и притом одна из самых недорогих локальных побед на Западном фронте, но усилия пропали даром из-за выхода из строя почти всех тридцати шести танков, которые пересекли стартовую линию. Хотя пехота сумела закрепить успех, достигнутый при помощи танков, немцы с обычным для них упорством, заняв воронки от снарядов и резервные линии, блокировали направление возможного прорыва. Застойная ситуация восстановилась.

Октябрь и ноябрь не принесли никаких изменений. И англичане, и французы атаковали повторно, в Типвале, Транлуа и в размокшей долине Анкры, в условиях чрезвычайно сырой погоды, которая превратила меловую поверхность окрестностей Соммы в клейкую слизь. К 19 ноября, когда наступление сил союзников было официально прекращено, самая дальняя линия продвижения, в Ле-Беф находилась лишь в десяти километрах от позиций, с которых начиналась атака 1 июля. Немцы потеряли свыше 600 тысяч убитыми и ранеными, чтобы удержать свои позиции на Сомме. Потери союзников, несомненно, превышали эту цифру: во французской армии они составили 194 451 человек, в британской — 419 654. Для французов катастрофа на Сомме усугубилась тем, что одновременно то же самое произошло и в Вердене. Для Британии это было и осталось ее величайшей военной трагедией двадцатого столетия, а на самом деле — всей ее национальной военной истории. Страна, которая вступает в войну, должна ожидать смерти среди молодых людей, которых она посылает в бой, и такая готовность к жертвам была до битвы на Сомме и в ее ходе, и это объясняет, частично, по крайней мере, ужас произошедшего. Жертвенность посыла не может, тем не менее, смягчить боль от его последствий. Полки "Приятелей" и "Товарищей", которые получили свой первый военный опыт на Сомме, были названы "армией невинных". Если судить по их готовности отдать свои жизни в обстоятельствах, которые никак не приходят в голову, когда человек записывается добровольцем, то это, несомненно, справедливо. Независимо от того, какой вред хотели немцы нанести добровольцам Китченера, реальные жертвы остаются в памяти британцев, всего народа, но в особенности семей тех, кто не вернулся с войны. Нет ничего более пронзительного в жизни британца, чем посетить эту полосу захоронений, обозначающую линию, по которой 1 июля 1916 года проходила передовая, и искать, переходя от одной могильной плиты к другой, среди свежих венков, лицо добровольца над воротником из саржи цвета хаки, которое пристально и тяжело смотрит с тусклой фотографии, к которой приколот мак и надпись "отцу, дед и прадеду". Сомма отмечает конец эры живого оптимизма в жизни Британии, который никогда уже не вернулся.

В то время как во Франции разыгрывались великие драмы Вердена и Соммы, война на других фронтах принимала весьма разнообразную форму. В Германской Восточной Африке, куда Ян Сматс — блестящий партизан, противник британцев в Бурской войне — прибыл в 1915 году, чтобы принять командование, в 1916 году были размещены четыре колонны — две британских из Кении и Ньясаленда соответственно, одна португальская из Мозамбика и одна бельгийская из Конго. Перед ними стояла задача концентрическим наступлением окружить черную армию фон Леттов-Форбека и таким образом привести кампанию к завершению. Действующая армия союзников составляла почти 40 тысяч человек, у Леттова было около 16 тысяч. Разделив силы, он без особого труда мог избегать встречи своих главных частей со Сматсом. С боями отступая на юг, от горы Килиманджаро к Танге и Дар-эс-Саламу, он Двигался параллельно берегу, довольно медленно, через центр страны. Он сражался, когда не имел другого выхода, но, предвидя поражение, всегда выходил из боя. Уничтожая за собой мосты и железнодорожные линии при отступлении, Леттов-Форбек избегал окружения и сохранял свои силы в целости. Его африканцы-аскеры, кроме того, были невосприимчивы к большинству болезней, которые переносили насекомые, нападающие на человека в этой местности. Его противники, включавшие большое число европейцев и индусов, такого иммунитета не имели. Их огромные потери из-за болезней — тридцать одна небоевая потеря на одну боевую — и были реальной причиной их неудачи в попытке разгромить Леттова на его территории. К концу 1916 года его небольшая армия была столь же приспособлена, боеспособна и неуловима, как и в начале войны.

Турки, так недооцененные союзниками вначале, закрепили успех, которого они достигли в Галляполи. Правда, меры, принятые ими, чтобы восстановить наступление в районе Суэцкого канала, потерпели неудачу в ходе ограниченной кампании британских войск на границе Синая в Палестине. Их армия на Кавказе также продолжала терпеть поражения от русских войск, которые к августу оттеснили их от озера Ван к Трабзону на Черноморском побережье. Однако в Месопотамии они нанесли сокрушительное поражение англо-индийским войскам, которые высадились в устье Шатт-эль-Араб в 1914 году. В течение 1915 года Экспедиционные силы D, как их стали называть позже, двинулись по течению Тигра к Багдаду. Некоторые формирования перемещались по суше, некоторые — по воде, пока в ноябре 1915 года их авангард не достиг Ктесифона. Ситуация выглядела многообещающей, поскольку они оказались в самом сердце Османской империи в тот момент, когда ближайшие турецкие резервы, согласно данным британской разведки, находились в 650 км на Кавказе или в 550 км в Алеппо в Сирии. Тем не менее туркам как-то удалось собрать достаточные силы, чтобы послать их вниз по течению Тигра и противостоять англичанам. Хотя британские войска не потерпели поражения, их командир, генерал-лейтенант Таунсенд, решил, что противник слишком силен, и приказал отступать в Кут-аль-Амара, 150 км вниз по реке. Там Экспедиционные силы окопались в излучине Тигра, чтобы дождаться подкрепления и дать солдатам восстановить силы после тяжелого испытания, которым было долгое наступление и отступление.

У Таунсенда были запасы на два месяца и личный опыт оборонительных действий. В 1896 году он успешно командовал небольшим осажденным фортом в Читрале на северо-западной границе. Окончание этой блокады широко праздновалось во всей Британской империи. Турки, мастера окопной войны, оказались значительно более опасными противниками, чем читралские дикари. Окружив лагерь Таунсенда земляными укреплениями, они сумели отразить атаки как самого гарнизона, так и пришедшего ему на помощь подкрепления, которое с января по март четырежды пыталось прорваться через их окопы. Каждая попытка заканчивалась неудачей, а последняя, известная как сражение у редута Дуджайла, оставила на поле битвы тысячу убитых. Штаб Таунcенда был всего в десяти километрах, но почти сразу после этого поражения, началось весеннее половодье. Наполненные тающими снегами гор Загрос, реки разлились и затопили прилегающие территории. Месопотамские равнины были покрыты водой, Кут оказался полностью отрезан, получение какой-либо помощи исключалась, и 29 апреля гарнизон сдался. Таунсенд и 10 тысяч человек, уцелевших из всех Экспедиционных сил, оказались в неволе, где условия содержания обычных солдат были весьма жестокими. Четыре тысячи из них умерли во вражеском плену. Кут был возвращен только в конце года, когда было собрано почти 200-тысячное соединение из британских и индийских войск и их сторонников. Оно должно было противостоять 10 тысячам турок и горстке немцев. Подобно Салоникам, где в 1916 году союзники продолжали вести неудачную кампанию против очень немногочисленного противника, Месопотамия стала местом, где отвлекались свои силы и не создавалось угрозы неприятелю.

На Итальянском фронте, несмотря на то что нападающие также численно сильно превосходили защитников, несоответствие не было столь вопиющим. Численность итальянской армии возросла и в конечном счете почти Удвоилась — с тридцати шести дивизий мирного времени до шестидесяти пяти. В течение 1916 года итальянцы должны были оттянуть тридцать пять из шестидесяти пяти мобилизованных австрийских дивизий в свои горы. Последующее ослабление возможности Австрии честно разделять бремя на востоке создало возможность в основном обеспечить успешное возобновление русского наступления в течение этого года. Численное превосходство противника, тем не менее, не мешало австрийцам сорвать продолжающиеся попытки итальянцев пробиться в сердце Австро-Венгрии через Изонцо и даже начать собственную контратаку, направленную на богатые промышленные и сельскохозяйственные области на равнинах реки По. Конрад, габсбургский начальник штаба, испытывал почти личную ненависть к прежнему партнеру Австрии по Тройственному союзу и ссорился с Фалькенгайном, который считал, что лучшим будет закрепление совместного австро-германского успеха в действиях против царских армии, начало которому было положено в Горлице-Тарнуве. 15 мая 1916 года, почти в день годовщины этой победы. Конрад развязал собственную "карательную экспедицию, (SIrafexpedition) с северной горной цепи Трентино, между озером Гарда, прелестным альпийским курортом, и истоками реки Бренты, которая течет к лагунам Венеции. Предварительная бомбардировка, где двум тысячам австрийских орудий противостояли 850 итальянских, была сокрушительной, но защитники были предупреждены очевидной подготовкой действий со стороны австрийцев. Они сражались с героическим самопожертвованием, чтобы оттеснить захватчиков в бухту. Римская бригада почти полностью погибла при защите Пьяццы. В результате австрийцам нигде не удалось продвинуться более чем на 15 километров и, хотя их потерн были меньшими — 80 тысяч против 147 тысяч у итальянцев, — карательная экспедиция не создала угрозы прорыва и не заставила Кадорну, итальянского главнокомандующего, прекратить его неослабевающие атаки на Изонцо. Шестая битва на Изонцо началась в августе и была связана с обороной пограничного города Гориция. Седьмая, восьмая и девятая последовали в сентябре, октябре и ноябре соответственно. Плацдарм Изонцо был расширен в Гориции, и опорный пункт на каменистом нагорье Карсо был хорошо защищен. Итальянская пехота, несмотря на тяжелые потери и крах наступательных усилий, все еще казалась готовой снова и снова подниматься в атаку, даже под отчужденным и бессердечным командованием Кадорны.

Развитие событий в Италии в течение 1916 года имело один положительный результат: отвлекая австрийские дивизии с русского Южного фронта, это давало царской армии шанс организовать успешное контрнаступление против ее ослабленного неприятеля. Русские приняли на себя обязательство провести это наступление, подписав соглашение в Шантийи в декабре 1915 года, в то время как сведения о карательной экспедиции Конрада заставили Кадорну настоять на срочном начале операции. Результаты превысили то, что было обещано или ожидалось, и прежде всего самой Ставкой, в чьи планы на 1916 год входило возобновление наступления против немцев на российском северном фронте, а не против австрийцев на юге. Продвижение немцев на севере угрожало Петрограду, столице России, и привело к оккупации богатых прибалтийских государств, где Людендорф создал полномасштабную оккупационную экономику. Предвосхищая то, что Гитлер намеревался попробовать после 1941 года, он разделил территорию на шесть административных областей, с немецким военным управляющим в каждой, и издал постановление об использовании сельскохозяйственных и промышленных ресурсов для германских военных нужд. Планы Людендорфа шли дальше чисто экономической реорганизации. "Я сделал вывод, что необходимо продолжить на занятой территории работу цивилизации, над которой немецкие руки трудились на тех землях на протяжении многих столетий. Население, подобное этой смеси рас, никогда не производило на свет собственной самостоятельной культуры и, предоставленное самому себе, попадет под польское господство". Людендорф предвидел преобразование Польши в "более или менее независимое государство под германским суверенитетом". Весной 1916 года он спланировал заселение значительной части прибалтийских государств немцами, которые должны были занять землю, экспроприированную у местных жителей. Исключение было сделано для евреев, которые часто хорошо говорили по-немецки и считались полезными инструментами оккупационной политики.

Планы Людендорфа на германизацию царских владений в Польше и балтийских территориях были одной из причин, по которым Ставка предпочитала возобновление наступления на севере в качестве основной стратегии 1916 года. Год начался, в ответ на просьбу Франции облегчить положение ее войск в районе Вердена, с атаки 18 марта на берегах озера Нарочь, нацеленной на Вильно, главный город Восточной Польши. Благодаря тому, что российская промышленность была теперь мобилизована для нужд войны, и новому призыву, русские армии теперь численно превосходили своих противников и имели 300 тысяч человек против 180 тысяч на севере и 700 тысяч против 360 тысяч в центре; только в южном секторе, которым командовал Брусилов, соотношение численности войск оставалось равным — по полумиллиону человек с каждой стороны. На севере русские впервые получили существенное преимущество в артиллерии и боеприпасах, имея 5 тысяч орудий и по тысяче снарядов на орудие. Это было значительно больше, чем было собрано немцами для Горлице-Тарнувского прорыва.

Так или иначе, однако, и это преимущество было потеряно. Артиллерийская подготовка не была скоординирована с наступлением пехоты Второй армии, которая, атакуя очень узким фронтом, попала под огонь собственной артиллерии, а затем, захватив выступ, — под обстрел немецких орудий с трех сторон. Три четверти наступавшей пехоты, 15 тысяч человек, было потеряно в течение первых восьми часов; еще 350 тысяч теоретически могли продолжать наступление, при условии, что фронт наступления будет расширен. Простое увеличение численности означало лишь увеличение потерь без овладения новой территорией. К 31 марта, когда наступление закончилось; потери русских составили 100 тысяч человек, включая 12 тысяч умерших от переохлаждения из-за суровой погоды конца зимы. В апреле последовало контрнаступление немецких войск, чьи потери составили всего 20 тысяч. Они вернули себе всю территорию, которая была захвачена русскими.

Для общего наступления, обещанного в июне, следовательно, не удалось сделать ничего, что могло обеспечить успех — в особенности после того, как Ставка снова стал" склоняться к решению проводить атаку в северном направлении выше Припятских болот, которые делили фронт на две части. Фактически Эверт, командующий армейской группой, которая потерпела поражение на озере Нарочь, вообще не хотел атаковать. Алексеев, начальник штаба, тем не менее проявил настойчивость и добился неохотного сотрудничества как Эверта, так и Куропаткина, командующего другой группой армий в северном секторе. Все трое понимали, что требовалось многочисленное усиление как в живой силе, так и в обеспечении. К удивлению всех присутствующих на конференции 14 апреля, новый командующий Южным фронтом Алексей Брусилов, в марте сменивший Иванова, совершенно не возражал. Он верил, что при тщательной подготовке победа над ослабленной австрийской армией возможна. Поскольку он не просил никакого подкрепления, ему было дано разрешение сделать такую попытку. Он доказал свои способности еще на более низких командных должностях. Брусилов нашел время, чтобы изучить проблему атаки с прорывом вражеских позиций, прикрываемых артиллерией, с резервами в тылу, готовыми ударить по прорвавшейся группе. Он решил, что следует атаковать широким фронтом, таким образом лишая неприятеля шанса сосредоточить резервы в предполагаемой точке атаки. Он также предусмотрел защиту готовой к атаке пехоты. Пехотинцы ожидали начала наступления в глубоких блиндажах. Передовую следовало также максимально приблизить к австрийским окопам, выкапывая проходы вперед на расстояние шестидесяти — семидесяти метров от вражеских позиций. Эти нововведения создали значительные и важные улучшения. В прошлом русские часто оставляли нейтральную полосу шириной в полтора — два километра, из-за чего пехота во время атаки была обречена нести крупные потери в течение всего времени, пока она приближалась к линии вражеских окопов; не меньшими были потери до атаки, когда солдаты находились в никак не защищенном окопе, во время вражеского артобстрела.

Подготовка, организованная Брусиловым, дала отличные результаты. Хотя его численное преимущество над австрийцами на тридцати километрах выбранного участка фронта составляло только 200 тысяч против 150 тысяч и 904 орудий против 600, неприятель был совершенно ошарашен, когда 4 июня атака началась. Русская Восьмая армия сокрушила Четвертую австрийскую армию и двинулась на важный узловой центр Луцк. Продвижение составило шестьдесят километров. Было захвачено огромное количество пленных, так как потрясенные австрийцы сдавались каждому, кто мог взять их в плен. Соседи Восьмой армии тоже наступали, но наибольший успех был достигнут на юге, между течением Днестра и Карпатами, где австрийская Седьмая армия была расколота пополам, потеряла 100 тысяч человек, главным образом пленными, и в середине июня начала полное отступление.

В начале июля русские армии также начали наступление к северу от Припятских болот, поддерживая успех Брусилова и вызвав смятение австро-германского командования, в замешательстве пытавшегося решить, как и где наилучшим образом развернуть свои весьма скудные резервы, чтобы двинуть их вперед к Барановичам, старому русскому городу, где издавна размещались штаб-квартиры русской армии. Наступление Эверта против немецких войск скоро было остановлено, но армейская группа Брусилова продолжала одерживать верх над австрийцами и в июле, и в августе, и в сентябре. За все это время было взято в плен 400 тысяч австрийцев, и 600 тысяч было убито или ранено. Немецкие войска, противостоящие наступлению русской армии, потеряли 350 тысяч человек. Полоса русской территории глубиной в сто километров была отбита у захватчиков. Располагай Брусилов достаточными средствами, чтобы продолжать свое победное продвижение и подводить резервы и обеспечение вперед с достаточной скоростью, он смог бы восстановить еще больше территорий, потерянных в ходе большого отступления 1915 года и, возможно, вновь достичь Лемберга и Перемышля. Однако таких возможностей у него не было. Система железных дорог в любом случае создавала преимущество для австрийцев, а не для русских, поскольку не могла обеспечить тактическую транспортировку через зону боев. Дороги, даже при наличии необходимого моторного транспорта, не подходили для перевозки тяжелых орудий. Тем не менее наступление Брусилова, по меркам Первой Мировой войны, когда успех измерялся метрами, доставшимися с боем, было величайшей победой, одержанной на любом из фронтов с тех пор, как два года назад на Эне появились первые линии окопов.

Победа русской армии, несмотря на миллионные потери, сыграла роковую роль в судьбе Фалькенгайна, чья безопасность пребывания на посту командующего штабом ослабевала, по мере того как продолжалась борьба за Верден. Его смешение с заменой его Гинденбургом было замаскировано назначением его командующим новой кампанией против Румынии. Румыния, долго осаждаемая как союзниками, так и Центральными державами, до сих нор благоразумно избегала делать выбор в пользу кого-то из них. Ее сосед, Болгария, в октябре 1915 года присоединилась к Германии и Австрии, но Румыния, которая в конце Второй балканской войны в 1913 году получила участок прежней болгарской территории, продолжала держаться особняком. Ее главный национальный интерес состоял в присоединении к своей территории Трансильвании, где под австро-венгерским владычеством проживало три миллиона этнических румын. Когда началось наступление Брусилова на запад, расширяя общую границу военного контакта между Россией и Румынией и явно обещая не только поддержку России, но и крах Австрии нерешительность румынского правительства стала уменьшаться. Союзники долго предлагали Румынии расширение ее территории за счет Австрии, после их победы, и Румыния, хотя это было неразумно, теперь решила принять это предложение. 17 августа было подписано соглашение, согласно которому Франция и Россия обязывались по окончании войны предоставить Румынии Трансильванию, Буковину, южную оконечность Галиции и Банат, юго-западный угол Венгрии. До этого две великие державы тайно договорились не выполнять соглашение, когда время придет. То, что Румыния этого знать не могла, не оправдывает ее вступления в договор. Здравый смысл Должен был подсказать, что стратегическое положение страны, крепко зажатой между враждебно настроенной Болгарией на юге и неприятельской Австро-Венгрией па западе и севере, было слишком ненадежным, чтобы быть скомпенсированным предполагаемой поддержкой русской армии, которая сумела только запоздало начать ответное наступление. Именно успех Брусилова убедил Румынию выйти из нейтралитета и вступить в войну, но его достижений было недостаточно, чтобы гарантировать безопасность этой страны в случае германской интервенции или вторжения австрийских дивизий. Что касается нападения со стороны Болгарии, то русская армия и вовсе не могла предложить никакой помощи.

Тем не менее 27 августа Румыния вступила в войну. Она явно переоценивала возможности своих армий из двадцати трех дивизий, сформированных из равнодушных крестьян, и пребывала в убеждении, что русское наступление, развернутое к северу от Прилятских болот по направлению к Ковелю, должно предотвратить переброску немецких резервов в Венгрию, в то время как группа армий Брусилова, продолжающая свое наступление, удержит австрийцев. Румыны, казалось, делали некоторое допущение на случай болгарской или, если на то пошло, турецкой интервенции. Однако и здесь они переоценивали возможности своих вооруженных сил. Последние были слабо оснащены и обязаны своей военной репутацией успеху во Второй балканской войне, когда Болгария находилась в тяжелом положении, поскольку испытывала также давление со стороны Сербии, Греции и Турции. Алексеев, начальник русского Генерального штаба, в редкостном проблеске реализма, активно оспаривал значение румын как союзников, справедливо полагая, что они будут опустошать, а не пополнять русские резервы, Он, несомненно, не прилагал особых усилий, чтобы помогать им. Этого не стали делать также ни французы, ни британцы в Салониках, чьи планы развернуть отвлекающее наступление было для Румынии главным аргументом в пользу того, чтобы вступить войну. Их атаку опередили болгары; предупрежденные очевидными приготовлениями союзников, они при поддержке немецких и турецких дивизий, обескуражив неприятеля неожиданностью своего нападения, 17 августа разгромили армию сербских беженцев во Флорине. В результате начало франко-британского наступления было отложено до середины сентября.

Несмотря на подобное ухудшение обстановки, Румыния, тем не менее, начала наступление, но не, как ожидали, военачальники в Салониках, против Болгарии, где оно получило бы поддержку и где можно было рассчитывать на подкрепление собственными резервами, но против Венгрии, через перевалы Трансильванских Альп. Возмездие не замедлило последовать. Австрийцы быстро преобразовали местные силы обороны в Первую армию под командованием генерала Арца фон Штраусенберга. В это время немцы нашли войска, в том числе болгарские, чтобы разместить две армии — Девятую под командованием бывшего начальника Генерального штаба Фалькенгайна и Одиннадцатую, возглавляемую старым ветераном Восточного фронта Маккензеном, — в Трансильвании и Болгарии. Пока румынские войска, занятые оккупацией восточной Трансильвании, не могли отвлечь силы на что-либо другое, их противник провел всю необходимую подготовку, и нанес удар. 2 сентября болгарские войска захватили Добруджу, румынскую провинцию, лежащую южнее дельты Дуная. 25 сентября армия Фалькенгайна, в состав которой теперь входила грозная горная дивизия, известная как "Альпийский корпус", в котором служил молодой Роммель, переместилась в Трансильванию. Она начала оттеснять румынские войска обратно через перевалы к центральной равнине и столице Румынии — Бухаресту, который пал 5 декабря. К этому времени армия Маккензена пересекла Дунай и также достигла Бухареста. Подвергнувшись нападению четырех противников с трех сторон, поскольку турки морем перебросили 15-ю и 25-ю дивизии к Добрудже, румыны были обречены на полное отступление в направлении Молдавии, их удаленной восточной провинции, между рекой Серет и русской границей. Там, застигнутые зимой, при поддержке русских Четвертой и Шестой армий, они окопались на Серете, чтобы дождаться окончания плохой погоды.

Решение вступить в войну обернулось катастрофическими последствиями. Они потеряли 310 тысяч человек, почти половина из которых попала в плен, и почти всю свою страну. Их наиболее важное богатство — месторождения нефти в Плоешти, в то время единственный значимый источник нефти на Европейском западе Черноморского побережья, — было полностью выведено из строя британскими диверсионными группами прежде, чем они оказались в руках неприятеля. Не менее неосмотрительным было также решение союзников вовлечь Румынию в войну. Прибавление незначительных сил меньших стран — Португалии (которая вступила в войну в марте 1916 года), Румынии и даже Италии — не способствовало усилению союзников, но, наоборот, даже ослабило их. Неизбежные поражения, которым подверглись армии этих стран, требовали привлечения все новых ресурсов для их поддержки. Поражение Румынии не только потребовало, как предвидел Алексеев, вмешательства русских армий, чтобы спасти ее от полного краха. Оно также дало Германии в течение следующих восемнадцати месяцев миллион тонн нефти и два миллиона тонн зерна — ресурсы, которые сделали возможным продолжение войны до 1918 года. Присоединение Греции к союзникам, посредством государственного переворота, совершенного Венизелосом, но разработанного союзниками в июне 1917-го, также не создало для последних никакого преимущества. Установление сильного националистского и антитурецкого правительства в Афинах привело к мобилизации Греции под флагом "Великой идеи" — восстановления греческой империи на востоке, — что должно было осложнить усилия союзников по установлению мира в Европе на многие годы после окончания войны.

Глава 9. Гибель армий

Лицо войны в начале 1917 года мало отличалось от того, каким оно явилось миру в начале 1915-го, когда полоса окопов разделила Европу на два вооруженных лагеря. На востоке линия окопов переместилась почти на 500 километров, в ее южное плечо теперь упиралось в Черное море вместо Карпат, но северное все еще оставалось на Балтике. Появились два новых укрепленных окопами фронта — один на границе Италии с Австрией, второй — на греко-болгарской. За это же время появились и исчезли окопы в Галлиполи и Куте. На Кавказе пояс застав и опорных пунктов беспорядочно тянулся между Черным морем и северной Персией. На Синае неудобная нейтральная полоса отделяла британцев, защищавших Суэцкий канал, и турецкий гарнизон Палестины. Здесь мало что изменилось с 1915 года. Во Франции и вовсе не было никаких изменений. Географические объекты, на овладение которыми воюющие армии затратили свои последние силы в ходе наступлений 1916 года — Изер, низкие фламандские холмы, хребет Вими, меловые нагорья Соммы, Эна и "Дамская дорога", река Мез под Верденом, леса Аргонн, горы Эльзаса — по-прежнему пересекали линии окопов, теперь значительно укрепленных, даже на самых узких участках, установкой проволочных заграждений и дальнейшей выемкой грунта. Большей частью земляные работы и натягивание проволоки выполнялись очень тщательно, особенно на германской стороне, где защитники стремились тщательной подготовкой обезопасить перед нападением противника свои позиции, к 1917 году обычно имевшие три полосы в глубину и усиленные бетонными дотами. Однако значительная часть рытья осуществлялась поспешно и импровизированно, чтобы соединить окопы на отвоеванной у противника территории с уже существующей системой.

Чем глубже становилась система окопов, тем меньше была вероятность, что она будет нарушена даже самым упорным наступлением. Главным эффектом двух лет артобстрелов и сражений "окоп на окоп" через нейтральную полосу стало появление опустошенной зоны огромной протяженности, почти 700 километров между Северным морем и Швейцарией, но узкой — два-три километра с каждой стороны нейтральной полосы и еще на столько же — почти полностью разрушенные строения, уничтоженные взрывами. Под Верденом, на Сомме и в Ипрском выступе целые деревни исчезали, оставляя только пятна кирпичной пыли или груды камней среди развороченной земли. Ипр и Альбер, довольно большие города, лежали в руинах, Аррас и Нуайон тяжело пострадали, в Реймсе было множество разрушений. То же самое можно было сказать и о деревнях вдоль линии фронта. Позади зоны поражения тяжелой артиллерии, самое большее в 10 тысяч метров, как города, так и сельская местность оставались нетронутыми.

Переход от этой неповрежденной зоны к месту смерти был внезапным, особенно из-за благополучия, господствующего "в тылу". Вместе с армией пришли деньги, и магазины, кафе и рестораны процветали, по крайней мере, на стороне союзников. В зоне немецкой оккупации военная администрация установило строгий экономический режим, заставляя каменноугольные шахты, ткацкие фабрики и сталелитейные заводы работать на полную мощность, используя для своих нужд труд на земле и в промышленности, реквизируя сельскохозяйственную продукцию и направляя ее в Рейх. Для женщин северных районов, давно не получавших новостей о мужьях и сыновьях, сражавшихся по другую сторону линии фронта, предоставленных самим себе, война стала тяжелым временем. Всего лишь в нескольких километрах, во французской "военной зоне", был настоящий бум военной экономики. За пределами полосы разрушений по дорогам туда и обратно длинной чередой двигалось множество гужевого и моторного транспорта, а на полях, обрабатываемых фермерами в двух шагах от тех мест, где падали снаряды, вырастали настоящие города из палаток и бараков, готовые вместить миллионы тех, кто приходил и уходил в окопы почта как фабричная смена. Четыре дня на передовой, четыре дня в резерве, четыре — для отдыха. В такие дни молодые офицеры, как Джон Глабб, могли взять лошадей и отправиться, "как прежде, в давно откладываемую поездку, когда всюду над моей головой шатер ослепительной светло-изумрудной зелени. Под ногами хрустят буковые орехи, земля везде покрыта ковром анемонов и первоцветов. Спокойно покачиваясь в седле, я направляюсь в сердце леса, где невозможно уловить никаких звуков, доносящихся из внешнего мира, кроме звона мундштука моей лошади и ропота деревьев".

Если фронт не изменился — ни его направление, ни его рутина, ни странное смешение обыденного и ненормального, — то конец первых полных двух лет войны принес большие изменения в руководстве. 1917 год начался с назначения новых лиц во главе британской, французской и германской армий. В России, которая вскоре должна была пережить революционные потрясения, влияние, если не полномочия, перешло от Ставки к Брусилову, лучшему царскому генералу. Изменение в командном составе британской армии было вызвано типичным для военного времени несчастным случаем, 5 июня 1916 года Китченер, военный министр Великобритании, погиб по пути в Россию, куда он направлялся с официальным визитом: крейсер "Хэмпшир", на котором он плыл, подорвался на мине к северу от Шотландии. Его сменил Ллойд Джордж, который, став премьер-министром 7 декабря, назначил своим преемником лорда Дерби. Во Франции долгое господство Жоффра также подошло к концу, в декабре ему на смену пришел Нивель, изящный толкователь новой тактики. Чтобы подсластить Жоффру пилюлю, было восстановлено звание Маршала Франции. С августа 1916 года германскими армиями командовал альянс Гинденбург — Людендорф — комбинация, показавшая себя такой успешной на Восточном фронте. Их репутацию не омрачила даже неудача во время брусиловского наступления. Им, в частности Людендорфу как эффективному руководителю операций, предстояло принести в высшее руководство принципиально новую стратегию: рационализация Западного фронта, для сохранения войск, которые можно использовать где-нибудь еще, мобилизация германской экономики для тотальной войны и установление, посредством довольно спорной в политическом отношении стратегии неограниченной подводной войны, блокады неприятеля.

Должны ли изменения в командовании повлечь за собой какие-либо перемены? Генералитет Первой Мировой войны — один из наиболее спорных вопросов ее историографии. Хорошие генералы и плохие генералы изобилуют в описаниях войны, которые превращают этих людей в объекты критики или восхваления. В свое время почти все ведущие военные командиры представлялись великими людьми — невозмутимый Жоффр, пламенный Фош, титанический Гинденбург, величественный Хэйг. В период между войнами их репутации разрушались в основном руками авторов мемуаров и романов — Сассуна, Ремарка, Барбюса, — чье реалистическое изображение "войны снизу" неумолимо подрывало положение тех, кто возвышался над ним. После Второй Мировой войны нападки на репутации продолжились. Началась эра историков, популярных и академических, особенно в Великобритании, которые продолжали изображать британских генералов "ослами, ведущими львов", бездушными извергами, обрекавшими молодое поколение на смерти в полях Фландрии, или как психологически несостоятельных людей. Было осуществлено несколько контратак, особенно в попытке спасти репутацию Хэйга, который стал мишенью для драматургов, продюсеров фильмов и авторов телевизионных документальных фильмов, убежденных, что Первая Мировая война стала демонстрацией гнетущей атмосферы британской классовой структуры. Но отстоять всё же удалось немногое. К концу столетия генералы, так высоко вознесенные в конце своей Великой войны, были, казалось, низведены на безнадежно низкий уровень согласованными атаками против их имен и их деятельности. Сегодня трудно не согласиться с приговорами, вынесенными хуже или лучше информированными людьми генералам Первой Мировой войны. Никоим образом — внешним видом, осанкой, сделанными заявлениями, рукописным наследием — они не пытаются хвалить себя в глазах современников или вызвать у них какие-либо чувства, или страстное выражение, с которым они пристально смотря на нас с фотографий того времени, не говорит ни об угрызениях совести или переживаниях по поводу резни, которой эти люди руководили, ни об обстоятельствах выбранного ими образа жизни — отдаленное поместье, вышколенное окружение, блестящие автомобили, кавалерийские эскорты, размеренный порядок, сытные обеды, ничем не прерываемые часы сна. Двухчасовой ленч Жоффра, десятичасовой сон Гинденбурга, ежедневные терапевтические верховые прогулки Хэйга вдоль дорог, посыпанных песком, чтобы лошадь не поскользнулась, трапезы Ставки с непременным шампанским и дворцовыми сплетнями — это был мир, который не только казался, но действительно был отделен от мира холодных пайков, мокрых сапог, отсыревшей униформы, затопленных окопов, несущих гибель снарядов и пуль, постоянно беспокоящих вшей и, наконец, зимних холодов — мира, в котором жили их подчиненные. Ллойд Джордж, общеизвестный радикал, несомненно, не питавший совершенно никакой любви к собственному верховному командованию, казалось, являл этому полный контраст, когда писал, что "озабоченность, с которой большинство генералов, занимающих высокие посты (хотя есть и достойные исключения), стремится обеспечить собственную безопасность, является одним из спорных новшеств современной военной практики".

Есть три причины, по которым критика Ллойда Джорджа и по большому счету всех критиков военных генералов может быть признана несправедливой. Во-первых, многие генералы подвергали себя риску, который не входил в их обязанности или даже противоречил им. Среди британских генералов тридцать четыре погибли во время артиллерийского обстрела и двадцать два были убиты из стрелкового оружия. Примерно столько же — двадцать один человек — погибли в ходе сражений Второй Мировой войны. Во-вторых, хотя размещение штаба далеко за линией передовой и в самом деле было "новшеством" в военной практике, это новшество было оправданно и даже необходимо ввиду огромного расширения и углубления фронтов, из-за чего сцена действия выходила далеко за пределы поля зрения любого командира. На самом деле, чем ближе генерал находился к полю битвы, тем хуже было его расположение для того, чтобы собирать информацию и отдавать приказы. Только в случае соединения телефонных линий обязательно проложенных за передовой, он мог надеяться собрать воедино поступающие сведения о ходе событий и передать приказ на передовую. В-третьих, тем не менее, система связи в том виде, в каком она была в то время, не обеспечивала никакой оперативности связи, не говоря уже о мгновенной передаче информации, когда она была больше всего нужна, а именно в разгар сражения. Наиболее важным из нововведений современной военной практики нашего времени стало развитие наблюдения, целеуказания и коммуникации в режиме "реального времени", то есть со скоростью, с которой события развертываются. Благодаря радару, телевидению, Другим формам передачи сигналов, и прежде всего радио, командиры во время последней крупной войны двадцатого столетия — войны в Персидском заливе — поддерживали мгновенную связь с передовыми позициями, безотлагательно получая и передавая информацию и инструкции с оперативностью телефонного разговора, одновременно управляя сложной партитурой огневой поддержки своих войск при помощи подобных средств быстрой связи против целей, которые могли наблюдать в "виртуальной реальности".

Ни одно из этих средств, включая радио, не было доступно командирам Великой войны. Вместо этого они зависели, когда уже были выкопаны линии окопов, от неизменной и негибкой сети телефонных кабелей, ведущих тыл через цепь промежуточных штабов — батальона, бригады, дивизии, корпуса, армии — в штаб главного командования. На удалении от передовой кабель можно было протягивать по земле; в "зоне поражения", где падали снаряды, он должен был быть заглублен. Опыт показал, что кабель, "захороненный" на глубине менее двух метров, мог быть перебит артобстрелом, поэтому полы окопов кропотливо раскапывали, чтобы обеспечить необходимую защиту кабеля. К 1916 году британская армия разработала вполне разумную систему разветвлений на каждом промежуточном командном уровне, так что штаб мог передавать приказы в трех направлениях — вперед, в тыл соседние штабы — из одного и того же пункта связи.

Все работало отлично, пока не начались сражения. Затем система сломалась, и произошло это на передовой. В обороне, под вражеским обстрелом, пункты передачи оказывались разбиты, а ключевой персонал — артиллерийские наблюдатели на передовой — погибали, пытаясь выполнить задание. В наступлении, по мере того как войска перемещались вперед, они оставляли за спиной передние пункты кабельной сети и автоматически теряли контакт с тылом, в то время как другие средства связи — сигнальные лампы, почтовые голуби — слишком зависели от случайности. Неудовлетворительности результатов в обеиx ситуациях есть многочисленные и повторяющиеся свидетельства. Например, в обороне на Сомме в 1916 году полковник фон Лоссберг, тактический техник OHL, обнаружил, что необходимо в среднем восемь-десять часов для того, чтобы сообщение, отправленное из дивизионного штаба, достигло передовых позиций и столько же — чтобы передать сообщение в обратную сторону, В ходе наступления связь могла быть нарушена полностью, что проявилось на всех шести уровнях командования — батальонном, бригадном, дивизионном, корпусном, армейском и Генерального штаба — в течение первого же дня битвы на Сомме, 1 июля 1916 года.

Доклад одного из батальонов, 11-го Восточно-Ланкаширского полка, находившегося в соприкосновении с неприятелем, начинается с записи командира в 7 ч. 20 мин. утра о том, что: "первая волна пересекла нейтральную полосу". В 7 ч. 42 мин. ему "доложил курьер [NB: не по телефону] об интенсивном огне всех видов". 7 ч. 50 мин.: "Я послал лейтенанта Макальпина, чтобы восстановить телефонную связь… [он] возвратился и сообщил мне, что всюду линии перерезаны… связь не была восстановлена в течение всего дня". В 8 ч. 22 мин. утра "никакой информации от моих"; в 9 ч. 00 мин. утра по-прежнему было "не видно никаких признаков ни 3-й, ни 4-й". В 10 ч. 01 мин. утра — "никаких сообщений от моих"; в 11.25 утра: "никакой информации от моих": в 11 ч. 50 мин. утра: "никаких сообщений от моих, кроме слов возвратившихся раненых". В 3 ч. 10 мин. пополудни: "[соседнее подразделение] не имеет связи ни с одной из своих"; в 3 ч. 50 мин. пополудни: "срочно нужно еще людей"; 9 ч. 20 мин. пополудни: "у меня нет ни ракет… ни даже сигнальных огней Бери [единственное средство экстренной подачи сигналов артиллерии поддержки]". В 9 ч. 40 мин. сам этот офицер был "убит снарядом". На следующем, более высоком уровне командования, командующий 94-й бригады наблюдал продвижение батальонов, но затем потерял известия о них; "телефонная линия в направлении его штаба по-прежнему работает хорошо, но от штаба до передовой все линии перерезаны, хотя были закопаны на глубину почти два метра". Он сообщил, что курьер из батальона "был вынужден трижды прятаться от снарядов на обратном пути и уже успешно передал сообщение", наверное, одно из немногих, если не единственное, которое бригадир получил в течение дня. В штабе 31-й дивизии, куда этот бригадир посылал свои сообщения, запись от 8 ч. 40 мин. утра гласит: "он сообщил по телефону, что его пересек передние немецкие окопы, но очень трудно разглядеть, что происходит. У него нет определенной информации". В 6 часов пополудни, спустя почти одиннадцать часов после того, как атака началась, дивизионный командир сообщал на уровень выше, в не менее, на уровне выше 8-го корпуса, в штабе Четвертой армии, начальник штаба, уверенно писал вечером приказ операции на следующий день, предваренный утверждением, что "большая часть германских резервов теперь подтянута и необходимо поддерживать давление на противника, истощать его оборону", хотя примерно в то же самое время Дуглас Хэйг записывал, что 8-й корпус "сообщает, что они начали хорошо, но в течение дня были оттеснены на пркжние позиции… Я склонен думать, судя по дальнейшим сообщениям, что часть 8-го корпуса оставила свои окопы!!. Два часа спустя в штабном журнале 31-й дивизии записано, что 11-й Восточно-Ланкаширский полк, чей раненый командир видел, как те самые "мои волны" прошли нейтральную полосу и оказались на неприятельских позициях до восьми утра, имел "к вечеру в своем распоряжении в общей сложности 30 человек всех званий для удержания фронта". Подсчет потерь, сделанный позже, показал, что этот полк, один из "Эккрингтон Пэлз", потерял в тот день 234 человека убитыми, из которых 131 похоронены в "неизвестной могиле", 360 человек были ранены, невредимыми осталось только 135 человек.

Легко, должно быть, бранить Хэйга за явное бездушие записей его дневника, сделанных в уютном шато в Борепэр после дня, проведенного в размеренном порядке его штаба в Монтре, или прогулки на машине с шофером в тылу, на безопасном расстоянии от поля боя. В то время как 20 тысяч солдат умирали или ожидали смерти от ран в переполненных госпиталях или в одиночестве на поле боя, в воронке от снаряда, их главнокомандующий работал за собственным столом, обедал, принимал рапорты своих подчиненных, ужинал и готовился лечь спать на своей удобной кровати. Этот контраст может показаться поистине потрясающим, особенно если вспомнить, что Веллингтон после битвы при Ватерлоо, где он постоянно подвергался риску на поле боя, отправился домой на измученной лошади на временную квартиру и там уступил свою кровать раненому собрату-офицеру.

Однако это сравнение несправедливо. Веллингтон видел каждый эпизод сражения собственными глазами и четко руководил его этапами. Хэйг не был даже зрителем. Он не видел ничего и ничего не слышал, кроме отдаленного грохота обстрела и заградительного огня, и ничего не делал. Ему было просто нечего делать. Даже один из младших по званию подчиненных ему командиров, подполковник Рикмен, наблюдая за своими "Эккрингтон Пэлз", как только они вошли в немецкие окопы, уже не мог видеть ничего, кроме "солнца, блестящего на треугольниках" — кусочках металла, укрепленных на их ранцах для облегчения опознавания. Железный занавес войны опустился между всеми командирами, равно низкого и высокого звания, и их подчиненными, отрезав их друг от друга, как если бы они находились на разных континентах. Высшее командование, конечно, имело средство навести мост над этой пропастью — таким средством было огромное количество орудий, установленных позади передовой. Чего им недоставало, так это способов направлять огонь артиллерии на врага, убивавшего их солдат. В прежних войнах артиллеристы видели свою цель невооруженным глазом. В следующей войне артиллерийские наблюдатели, обеспеченные радио и перемещавшиеся вместе с пехотой, направляли огонь орудий при помощи устной речи и ссылок на карты. Во время Первой Мировой войны было иначе. Хотя фронт отображался на картах в мельчайших деталях, которые почти ежедневно уточнялись, системы радиокорректировки огня орудий "в реальном времени", действительно необходимой, пока не существовало. "Окопные установки" разрабатывались, но они требовали двенадцати человек только для того, чтобы принести приборы — в основном тяжелые батареи. Авиакорректировщики, хоть и могли уточнить по радио направление выстрела артиллерийского орудия, не имели возможности поддерживать двухстороннюю связь с пехотой, которая одна и могла указать, где огонь был действительно необходим. Поскольку до сих пор — пока не появился танк, — единственный способ быстрого продвижения через систему окопов противника заключался в плотном и непрерывном согласовании действий атакующей пехоты и артиллерии поддержки, то неудивительно, что битва на Сомме, как и предшествовавшие и большинство последующих, не удалась как военная операция.

Большую часть обвинений, предъявляемых генералам Великой войны, — и первые среди них в некомпетентности и непонимании ситуации — можно считать неуместными. Те, кто были действительно некомпетентны, не способны понимать ситуацию, и физически или психологически несостоятельны, сошли со сцены. Такие, какими они были с самого начала, они пришли в основном к пониманию природы войны и к принятию решений, рациональных настолько, насколько это было возможно в рамках имеющихся средств. Лишенные возможности связи во время боевых действий, они стремились преодолеть эти препятствия в случайности, неизбежно возникающие по мере развертывания боевых действий, еще более тщательной проработкой, пытаясь предвидеть и предрасполагать. Планы включала, поминутную проработку маневров пехоты и почти метр за метром — концентрации артиллерийского огня, в попытке; не столько добиться определенного результата, сколько создать для него предпосылки. Попытки были, конечно, напрасными. Ничто в человеческих делах не является предопределенным, и менее всего — в изменении такого текучего и динамичного процесса, как сражение. В то время как ресурсы, способные изменить ход сражения — надежное снаряжение, вездеходные повозки, портативное радио для двусторонней связи — были им недоступны, генералы были связаны по рукам и ногам технологиями, полностью пригодными для массового уничтожения живых людей, но совершенно непригодными для восстановления ими гибкого контроля, чтобы удерживать уничтожение жизни в сносных пределах.

Можно ли вообще уничтожение жизни считать терпимым? К началу 1917 года это был вопрос, лежащий под поверхностью в каждой воюющей стране. Солдаты на фронте, подчиненные дисциплине, связанные вместе боевым товариществом, имели собственные средства противостоять неумолимым силам разрушения. Так или иначе, им платили, пусть и плохо, и кормили, порой весьма обильно. За линией фронта все воспринималось иначе, здесь тяжелые испытания войны обрушивались на психику и разум, вызывая чувства беспокойства и обездоленности. Каждый отдельно взятый солдат знает — изо дня в день, а зачастую и поминутно, — угрожает ли ему опасность или нет. Те, кого они оставили в тылу — прежде всего их жены и матери, — несли бремя тревог и неопределенности, которого не испытывали их мужья и сыновья. Ожидание телеграмм — телеграмм, посредством которых военные министерства приносили известия семьям раненых или погибших на фронте, — к 1917 году стало для них неотъемлемым элементом сознания, К концу 1914 года 300 тысяч французов были убиты, 600 тысяч ранены, и эти цифры продолжали расти. К концу войны 17 процентов мобилизованных были убиты. Среди них почти четверть составляла пехота, набранная в большинстве своем из сельского населения, на долю которого пришлась треть военных потерь. К 1918 году во Франции было 630 тысяч военных вдов, большинство из них — женщины в расцвете сил, не имеющие при этом никаких шансов выйти замуж.

Наиболее тяжелые потери во Франции пришлись на 1914 — 1916 годы, когда нововведение денежных пособий, выплачиваемых непосредственно иждивенцам солдат, несколько уменьшило беспокойство населения. Эти пособия были описаны официально как "основа мира в стране и общественного спокойствия". Хорошая заработная плата, выплачиваемая на особо значимых предприятиях военной промышленности, также способствовала подавлению антивоенных настроений, как и компенсация ответственности за возделывание земли, принятую женщинами, которым неожиданно пришлось стать главами семейств, или вернувшуюся к старикам, чьи сыновья находились на фронте. В 1914 году Франция все еще была преимущественно аграрной страной. Она приспособилась к нехватке молодых мужчин, и недостатка продуктов нигде не ощущалось. В 1917 году, тем не менее, накопившееся напряжение начало становиться очевидным для тех, в чьи обязанности входило следить за общественными настроениями — мэры, префекты, цензоры. В городах, где многие мужчины-рабочие были освобождены от действительной военной службы или отозваны с фронта, чтобы продолжать работать на заводах, моральное состояние оставалось удовлетворительным. Однако, "боевой дух значительно упал в сельской местности, где первоначальные стойкость и решимость уже не были столь явными". Это падение стойкости и решимости к июню 1917 года, когда появилось это сообщение, уже широко распространилось во французской армии.

В Германии решимость армии и народа осталась по-прежнему высока. Хотя к концу 1916 года погибло свыше миллиона солдат — 241 тысяча в 1914 году, 434 тысячи в 1915-м, 340 тысяч в 1916-м — успехи на фронтах, которые привели к захвату Бельгии, северной Франции и русской Польши и к поражению Сербии и Румынии, оправдывали эти жертвы. Цена, которую платила экономика страны за эту, казалось бы, успешную войну, становилась, тем не менее, слишком жестокой, чтобы продолжать платить ее дальше. Женская смертность, например, в 1916 году возросла на 11,5 %, а в 1917 году — на 30,4 % по сравнению с довоенными показателями, и главной причиной тому были болезни, вызванные недоеданием. В то время как Франция хорошо кормила себя продуктами, выращенными внутри страны, а Британия поддерживала ввоз продовольствия на уровне мирного времени до середины 1917 года, когда кампания, организованная германскими подводными лодками, начала вызывать серьезные проблемы, Германия, а вместе с ней и Австрия, уже начиная с 1916 года ощутили лишения, вызванные блокадой. В течение 1917 года потребление рыбы и яиц сократилось вдвое, то же самое касалось и сахара. Запасы картофеля, масла и овощей стремительно таяли. Зима 1916–1917 годов стала "зимой репы", когда этот безвкусный и малопитательный корнеплод заменил всю пищу или в лучшем случае добавлялся к любому блюду. Такая роскошь, как кофе, прежде считавшийся необходимостью в любом доме, исчезла со столов у всех, кроме богачей, а реально необходимые вещи, такие, как мыло и топливо, строго нормировались. "К концу 1916 года жизнь… для большинства граждан… свелась к постоянному недоеданию, проживанию в нетопленных домах, ношению одежды, которую нужно, но невозможно сменить, и протекающей обуви. Это означает, что день с начала до конца заполнен суррогатами почти всего, чего только возможно". В Вене, самом большом городе империи Габсбургов, нужда была еще более жестокой. Реальная заработная плата уменьшилась вдвое в 1916 году и затем снова в 1917 году, когда наиболее бедные слои населения начали голодать. Что было еще хуже, у 60 процентов мужчин призывного возраста, находившихся на фронте, семьи зависели от государственного пособия, которое никоим образом не заменяло дохода их отцов; к концу войны на эту сумму можно было купить меньше двух буханок хлеба в день.

Кроме того, на настроение всех подданных Габсбургской империи серьезно повлияла смерть императора Франца-Иосифа, который правил с 1848 года. Он скончался в ноябре 1916 года. Даже среди наименее проимперски настроенных народов, чехов и сербов, многие испытывали к нему личное почтение. Для хорватов, для немцев и венгров, чьим королем он был, Франц-Иосиф оставался символом стабильности в их все более ветшавшем государстве. В результате его кончины оказались ослаблены связи, которые до сих пор удерживали вместе десять основных языковых групп — немцев, мадьяр, сербо-хорватов, словенцев, чехов, словаков, поляков, русин, итальянцев и румын. Хотя его преемник Карл I, принявший трон империи, был довольно молод, он не смог в условиях продолжающейся войны завоевать себе столь же прочного авторитета. Его чувства на самом деле, равно как и его министра иностранных дел графа Чернина, склонялись к скорейшему заключению мира, и одним из его первых действий как императора было заявление, что он намерен безотлагательно этого добиваться. В марте 1917 года, при содействии брата своей жены, князя Сикстуса Бурбонского, он начал косвенные переговоры с французским правительством, чтобы обозначить условия, при которых могло быть достигнуто урегулирование. Но поскольку его главным мотивом оставалось сохранение целостности его империи, и для достижения своей цели он был готов пожертвовать прежде всего германской и в последнюю очередь австрийской территорией, его дипломатическая инициатива быстро провалилась. "Дело Сикстуса" не только привело в ярость Германию, но и в полной мере продемонстрировало союзникам, в какой степени Австриябыла истощена войной, никак не побудив их к смягчению проводимой ими политики борьбы до полной победы.

Кроме того, они уже отвергли как не соответствующую их интересам попытку посредничества, предпринятую президентом Соединенных Штатов Уилсоном 18 декабря 1916 года. В порядке предварительных переговоров он обратился к каждой из сторон с предложением изложить условия, необходимые, по их мнению, для обеспечения будущей безопасности. Ответ Германии заранее содержал отказ идти на какие-либо уступки и подчеркивал убежденность в предстоящей победе. На тон этого ответа значительно повлияли недавний захват Бухареста и разгром румынской армии. Ответ союзников был столь же бескомпромиссным, но содержал более подробное описание деталей. Они требовали вывода войск из Бельгии, Сербии и Черногории, а также с оккупированных территорий Франции, России и Румынии, независимости для итальянцев, румын, чехословаков и других славянских подданных Австрийской и Германской империй, прекращения правления Турции в южной Европе и освобождения прочий; подданных Османской империи. Короче говоря, это была программа расчленения трех империй, которые составляли большую часть союза Центральных держав.

Только государства, сохраняющие высокую степень политического единства, могли с такой уверенностью ответить на призыв к окончанию военных действий на двадцать восьмом месяце страшной войны. Такое настроение единства преобладало во Франции и в равной степени в Великобритании, несмотря на радикальные изменения в составе их правительств. С самого начала французское законодательное собрание отказалось от поисков партийных различий в "Union sacree"[15], созданном для обеспечения национального выживания и достижения возможной победы. "Союз", несмотря на изменения в правительстве, сохранился. Администрация Вивиани ушла в отставку в октябре 1915 года, но новый премьер-министр Бриан занимал пост в старом правительстве и поддерживал коалицию. Партии в британском парламенте также вступили в коалицию в мае 1915 года, после того как получила резкую критику способность либерального кабинета обеспечить адекватное снабжение армии на фронте во Франции, но Асквит остался на посту премьер-министра и преуспел в поддержании внешней демонстрации единства на протяжении следующего года. Однако в лице Ллойда Джорджа, министра военного обеспечения, он имел коллегу, непреклонно и справедливо недовольного его нединамичным стилем руководства, и в начале декабря 1916 года он обнаружил, что лишён возможности маневрировать в сложившейся схеме перестановок высшего военного руководства. Согласившись поначалу с собственным исключением из Военного комитета, он затем отказался принимать новое назначение и настаивал на отставке Ллойда Джорджа. В последовавшем за этим кризисе он предложил себя на его место, ошибочно ожидая, что это должно быть отвергнуто большинством в парламенте. Признавая заслуги Ллойда Джорджа и его способности, проявившиеся во время национального кризиса, его ведущие коллеги — в равной степени и либералы, и консерваторы — пересилили свою антипатию к его эгоизму и изворотливости, и согласились служить в составе нового коалиционного правительства под руководством Военного комитета, который пользовался почти неограниченными полномочиями. Правительству Ллойда Джорджа суждено было оставаться у власти до конца войны.

Эти политические изменения поддержали коалиционный процесс в обеих странах. Однако они не разрешили проблему, которая лежала в основе неудовлетворенности министерствами Вивиани и Асквита, а именно проблему их отношения с верховным командованием. В Германии командование могло быть заменено по слову Кайзера, который как главнокомандующий распоряжался всеми назначениями на военные посты. К концу 1916 года он уже освободил от должности Мольтке и Фалькенгайна. В Великобритании смена командования также теоретически требовала лишь решения ответственных властей, хотя там это зависело скорее от правительства, чем от монархии. На практике, однако, значение общественного доверия создавало серьезные препятствия такой смене, чему служит доказательством провал попытки отправить в отставку сэра Джона Френча после того, как его непригодность для руководства операциями во Франции стала очевидна кабинету. Во Франции ситуация была еще более сложной. Жоффр как главнокомандующий осуществлял власть в военной зоне, что было закреплено конституцией. Даже представители парламента не имели права войти в зону без его позволения, в то время как он имел власть не только над армиями, находившимися на французской земле, но и подобные же полномочия на всех "театрах внешних операций". В результате командование во Франции, в Британии и, как это вскоре стало ясно, в Италии, было застраховано от того, что его положение будет поколеблено списками погибших или отсутствием успехов на полях сражений.

В Британии Хэйг остался в высшем командовании до самого конца войны, несмотря на потерю доверия к нему со стороны Ллойд-Джорджа, которая к концу 1917 года была почти полной. Во Франции недоверие к Жоффру, которое росло начиная с самого начала сражения под Верденом, привело к его восхождению до бессодержательного величия в декабре 1916 года. Однако не было сделано ни удовлетворительных изменений в отношениях между военной и политической властью — генерал Лютей, марокканский проконсул, назначенный на должность Военного министра во время смешения Жоффра, был наделён расширенными административными полномочиями без права командования во Франции — не была найдена удовлетворительная замена Жоффру. Выбор политиков, Нивель, был интеллигентен и убедителен; он изменил ситуацию под Верденом, как только немцы прекратили наступление, и его возвращение форта Дуомон стало успехом, увенчавшим два года быстрого восхождения от чина полковника. Однако события вскоре показали, что его уверенность в собственных способностях была преувеличенной, в то время как правительство, напротив, его недооценивало и потому недостаточно доверяло.

Оглядываясь в прошлое, легко увидеть, что происходило, как трудно было и такое время безошибочно принимать решения и действовать правительствам и Генеральным штабам. Фундаментальная истина, лежащая в основе неудовлетворенности системой и личностями во всех странах, заключалась в том, что поиск чего-то или кого-то лучше был тщетным. Проблема командования в условиях Первой Мировой войны была неразрешима. Генералы были подобны людям, лишенным глаз, ушей и голоса, не имеющим возможности наблюдать операции, которые они развернули, слышать сообщения о ходе их развития и разговаривать с теми, кому они первоначально отдавали приказы, когда дело уже началось. Война стала чем-то большим, чем люди, которые вели ее.

В Германии, в Британии и даже во Франции, где так много жизней было отдано защите родины, воля народа, тем не менее, оставалась несломленной. "Продержаться" — стало лозунгом в Германии. Как ни ужасны были страдания нации, все еще не возникало мысли принять неудовлетворительный результат. Вера в славную победу могла пройти, уступки продолжали считаться столь же немыслимыми, как и поражение. В Британии, которая начала страдать от больших потерь только в 1916 году, необходимость выстоять была даже сильнее. Год 1916-й видел подъем добровольческих настроений, который охватив миллионы, станет затухать, и законы о воинской повинности, последовавшие за этим, впервые в британской истории обяжут гражданских лиц к армейской службе. Тем не менее, запись в "Годовом регистре" гласит с очевидной ясностью: "перспективы… боевых потерь… кажется, совершенно неспособны изменить решение народа вести войну до успешного завершения". Даже во Франции идея "Священного союза" воспринималась как объединение не только политиков, но классов и регионов. Это убеждение также упорно сохранялось до конца 1916 года на том основании, что "Франция была объектом иностранной агрессии и, следовательно, должна была обороняться", Вопреки всякой логике, столь же упорно сохранялось другое убеждение — в том, что война может закончиться быстро, крахом Германии или блестящей победой Франции. Надежде на то, что Франция добьется победы, предстояло быть грубо разрушенной.

Грандиозное наступление было запланировано на 1917 год во время встречи военных представителей союзников в Шантийи, штаб-квартире французского главного командования, в ноябре 1916 года — повторения конференции, которая проходила, там же в декабре прошлого года и привела к битве на Сомме и Брусиловскому наступлению. Как и в прошлый раз, Италия продолжала наступательные действия против австрийских войск в Изонцо, Россия также обещала начать весной наступление. Они были также неточны в деталях, хотя полны энтузиазма относительно собственных возможностей. Российская промышленность сейчас была полностью мобилизована для военных нужд и выпускала огромное количество вооружения и снаряжения. Однако продолжением огромного усилия, совершенного в центре Западного фронта, на старом поле боя у Соммы, французами и англичанами, стало наступление во Фландрии с целью "очистить" бельгийское побережье и вернуть базы подводных лодок, которые все более успешно действовали против кораблей союзников. Два события неожиданно повлияли на осуществление этих планов. Во-первых, Жоффра сменил Нивель, чья философия проведения операций не сочеталась со схемой продолжения битвы на Сомме. Последняя выродилась в борьбу на истощение и разрушение местности. Разрушенные дороги, длинные полосы развороченной земли, искореженные леса, затопленные низины и лабиринты покинутых окопов, блиндажей и опорных пунктов. Сомма более не представляла собой территории, на которой можно было осуществить внезапный прорыв, в котором, как верил Нивель, и заключался секрет успеха операции. В 1917 году он впервые строил окопную стратегию и убедил себя в том, что новая артиллерийская тактика вызовет "перелом" в событиях. Под его контролем огромные массы артиллерии должны были снести германскую оборону шквалом огня "на всю глубину позиций противника", разрушая окопы и оглушая защитников, в то время как атакующие, выдвигаясь под сплошными укрытиями и находящимися поблизости уцелевших бункеров, должны были беспрепятственно занять открывшуюся территорию и вражеские тылы. Поскольку район Соммы стал неподходящим для такой тактики, Нивель предложил вернуться к местности и плану 1915 года. Он намеревался атаковать в направлении "плеч" большого германского выступа по сторонам сектора Соммы. Французским частям предстояло взять на себя южный сектор Эны, "Дамскую дорогу", где должен был развернуться их фронт атаки, в то время как британцы, по соглашению между союзниками, должны были вновь открыть наступление на северном плече выступа Соммы, в Аррасе и против хребтов Вими. Если бы даже Нивель не изменил план действий на 1917 год, решимость германских войск должна была бы в любом случае сделать невозможным стремление союзников продолжать наступление на Сомме. 15 марта он обратил внимание, что неприятель начал выдвигаться вперед на всей протяженности фронта от Арраса до Эны. Это была вторая случайность, которую никто не мог предвидеть, когда Жоффр созвал конференцию в Шантийи в ноябре. Планы на войне редко выполняются в точности. Пока союзники договаривались вновь начать наступлениена территориях, где уже шло сражение, немцы стояли перед необходимостью отказаться от этих территорий. В сентябре 1916 года были начаты работы по сооружению "окончательной" позиции позади территории, где шло сражение на Сомме. Целью этого было сократить протяженность фронта и сэкономить силы в количестве до десяти дивизий, чтобы использовать их где-нибудь еще. К январю новая линия, состоящая из участков, названных в честь героев скандинавской саги — Вотан, Зигфрид, Хундинг и Михель, — и в целом известная как линия Гинденбурга, была завершена и к 18 марта полностью занята. Хотя британцы и французы ясно понимали, что сельская местность перед ними была опустошена, они … (… ошибка сканирования… — А.В.)

К счастью для плана Нивеля, линия Гинденбурга простиралась только почти до Шемн-де-Дам. Именно здесь он планировал нанести удар. То же самое имело место в секторе Аррас — хребты Вими, где британские и канадские войска должны были атаковать немного ранее. Линия Гинденбурга четко разрезала основание выступа между ними. К несчастью для французов, оборонительные сооружения "Дамской дороги", были построены в течение предшествующих трех лет. Это были первые окопные укрепления. Во время немецкого отступления от Марны в сентябре 1914 года они считались одними из лучших на всей протяженности Западного фронта, а с гребня горынемцы имели прекрасный обзор французского тыла. Наблюдатели германской артиллерии могли видеть позиции французской пехоты, где она строилась перед атакой, а также ее артиллерию поддержки. Более того, новая германская оборонительная доктрина, обязанная своим появлением успехам Нивеля по возвращению территории в районе Вердена в декабре 1916 года, предполагала, что линия фронта может быть удержана минимальными усилиями, но с расположением контратакующих дивизий вне зоны поражения вражеской артиллерии, так что они могли "запирать", как только передовые атакующие волны вражеской пехоты "теряли" огонь их собственной артиллерии поддержки. Поскольку план Нивеля предполагал "прямое" наступление, продолжавшееся не более 48 часов, в течение которых все германские позиции должны быть заняты тремя последовательными прорывами в 2 — 3 тысячи метров глубиной, то тесное взаимодействие между пехотой и артиллерией было обязательным условием успеха. План Нивеля, однако, не обеспечивал быстрого продвижения вперед французской артиллерии, которое вряд ли было возможно на размокшей и разбитой земле ноля сражения, а при учете всех прочих обстоятельств становилось просто неосуществимым.

Французские Шестая, Десятая и Пятая армии, в совокупности составлявшие группу армий резерва и включавшие несколько лучших формирований, с 1-м, 20-м и 2-м колониальным корпусами на передовой, ожидали начала наступления, которое в конце концов было назначено на 16 апреля. BEF в это время готовились к собственному наступлению поддержки, которое должно было начаться неделей раньше. Их особой целью был гребень хребта Вими, который предстояло атаковать Канадскому корпусу. Отсюда путь лежал вниз, в долину Дуэ, и дальше, как они надеялись, в незащищенный германский тыл, пересекая который, быстрое наступление кавалерии могло соединиться с продвижением авангарда Нивеля, который в это время должен был очистить высоты Эны в районе "Дамской дороги" в 130 км к югу. В короткое время для подготовки наступления были собраны огромные массы артиллерии и боеприпасов — 2879 орудий, по одному на каждые 8 метров фронта, и 2687 тысяч снарядов. Это вдвое превосходило то количество, которое было доставлено перед битвой на Сомме в июле прошлого года. Также были подтянуты в общей сложности сорок танков, в то время как 6-й корпус Третьей армии — формирование, которое должно было осуществить главный удар, — смог укрыть свою пехоту в огромных подземных каменоломнях Арраса. Под прикрытием, по туннелям, выкопанным силами армейских саперных рот, они могли попасть прямо на передовую. Подобные туннели были построены напротив хребтов Вими для пехоты Канадского корпуса — четырех дивизий, которым предстояло совершить первое основное наступление войск доминиона на Западном фронте.

Апрельская погода в Аррасе была скверной, дождь сменялся мокрым снегом, упорно держалась низкая температура. Сырость и артобстрелы превратили меловую поверхность на всей территории зоны предстоящей атаки в клейкую слякоть, в которой ноги тонули по щиколотку, а местами и глубже. На этот раз, однако, длительный период подготовки не побудил немцев к яростному противодействию. Фон Фалькенгаузен, командующий Шестой армией, которая занимала сектор Вими — Аррас, держал свои дивизии, предназначенные для контратаки, в пятидесяти милях позади линии фронта. Очевидно, он был уверен, что семи полков на передовой — 1-го, 14-го и 16-го Баварских, 11-го, 17-го, 18-го и 79-го резервных — достаточно, чтобы противостоять атаке противника. Это была ошибка. Элленби и Хорн, командующие 3-й и 1-й армиями, собирались атаковать восемнадцатью дивизиями и имели подавляющее превосходство в артиллерии, в то время как местные германские командиры, знавшие, что Фалькенгаузен держал свои стратегические резервы на столь значительном расстоянии от передовой, также удерживали свои тактические резервы в тылу, с намерением использовать их только в том случае, если фронт будет прорван.

Эта диспозиция оказалась губительной для немцев. Их несчастная пехота была заперта в своих глубоких блиндажах интенсивным огнем британской артиллерии. Последняя, кроме того, разорвала в клочья защитные проволочные ограждения. Хотя их часовые слышали шум предстоящей атаки за два часа до того, как она началась, но их телефонные линии были перебиты, и это означало, что они не могли связаться со своей артиллерией. Впрочем, последняя в любом случае была накрыта противобатарейным огнем. Когда британцы и канадцы появились из своих подземных укрытий, защитники были убиты или захвачены в плен прямо под землей; некоторым, кому повезло больше, хватило времени, чтобы убежать в сторону тыла. Михаэль Фолькхаймер из 3-го Баварского резервного полка, находившегося на южной оконечности хребта Вими, увидев приближающуюся волну атакующих у самого окопа, крикнул своим товарищам: "Вылезайте! Англичане подходят!" и побежал, чтобы предупредить полкового командира о том, что "если сильное подкрепление не сможет подойти с тыла, весь полк попадет в плен… подтянуть подкрепление оказалось невозможно, так что весь хребет… оказался в руках противника, а из всего нашего полка [из 3 тысяч человек] только около 200 смогли избежать плена".

Первый день битвы в Аррасе стал триумфом для британцев. За несколько часов германский фронт был прорван на глубину от двух до пяти километров, в плен попало 9 тысяч человек, потерь было немного, и путь для дальнейшего продвижения вперед был, по-видимому, очищен. Успех, достигнутый канадцами, был поистине сенсационным. Одним ударом были взяты опустошенные, разбитые склоны хребтов Вими, где в 1915 году тысячи французов сложили головы, достигнута вершина, и вниз по обрывистому противоположному восточному склону вся долина Дуэ, забитая германской артиллерией и резервам, лежала, открытая взорам победителей. "Мы могли наблюдать за германскими артиллеристами, трудившимися возле своих орудий, затем они прицепили передки и двинулись назад. Транспортные фургоны были полны отступающими, сотнями беглецов с хребта. Кажется, не было ничего, что могло бы предотвратить наш прорыв, — писал канадский лейтенант, — ничего, кроме погоды". В действительности, однако, дело было не в погоде, но в обычной негибкости плана, который задерживал дальнейшее продвижение. Объявленная двухчасовая пауза, после того как цель была достигнута, не позволяла передовым группам войск продолжать наступление. Когда они, наконец, смогли двинуться вперед, день подошел к концу, и задор иссяк. 10 апреля первые резервы немцев начали появляться, чтобы остановить прорыв, и когда 11 апреля была предпринята попытка расширить разрыв атакой правее Бюлькура, австралийская дивизия обнаружила неразрезанные проволочные заграждения, которые горстка сопровождающих танков не смогла прорвать. После этого поступил приказ о перерыве, чтобы восполнить потери и дать войскам отдых. Потери к тому времени составили 20 тысяч, треть от числа погибших в первый день Соммы, но силы участвующих в сражении дивизий были истощены. Когда 23 апреля сражение возобновилось, германские войска были усилены, перестроены и готовы контратаковать в любом из секторов. В результате противостояние растянулось еще на месяц, принеся еще 130 тысяч человек потерь, при этом больше не удалось добиться сколько-нибудь заметных продвижений. Немцы также понесли серьезные потери, но после унижения в Вими они быстро перестроили свои позиции, и опасность подвергнуться новым поражениям в этом секторе была устранена.

Между тем они нанесли катастрофическое поражение французам. Их задержка в Вими была вызвана двумя причинами: во-первых, они ожидали, что британская бомбардировка будет более длительной, и поэтому контратакующим дивизиям не хватило времени, чтобы выдвинуться вперед и вмещаться в ход сражения; во-вторых, катастрофическая нехватка дивизий в секторе Вими-Аррас. Компенсацию за это французы ощутили на Шемн-де-Дам, где были собраны пятьдесят контратакующих германских дивизий позади двадцати одной на передовой. Если немцы были ошарашены в Вими-Аррас, то ничего подобного не случилось на Эне, где очевидность подготовки крупного наступления предупредила немцев о намерениях Нивеля Кроме того, явно неудачно действовала система безопасности. Были захвачены документы, и был небрежный разговор в тылу.

Так или иначе немцы получили достаточно предупреждений относительно плана rupture (прорыва) Нивеля, Они также воплотили свою новую схему "обороны в центре", разработанную полковником фон Лоссбергом, которая оставляла линию фронта почти пустой, за исключением наблюдателей, в то время как "промежуточную зону" позади нее удерживали пулеметы, размещенные в дотах или импровизированных позициях, устроенных в воронках от снарядов. Артиллерия поддержки между тем располагалась не на передовой, а случайным образом в тылу, в то время как реальной силой обороны были резервы, размещенные позади зоны поражения артиллерии, в 10 — 20 километрах от передовой. Такая схема размещения стала приговором для плана Нивеля, согласно которому от французской пехоты требовалось пересечь сначала первые три тысячи метров фронта "Дамской дороги", крутой, лесистый уклон, усеянный входами в естественные пещеры, за три часа, затем еще три тысячи метров, по противоположному склону, где они неизбежно выходили из поля зрения своей артиллерии поддержки, за следующие три часа, и последние две тысячи метров за два часа. Если даже полностью исключить те трудности, которые должны были встретиться на протяжении этих 8 километров — первоначальное сопротивление немцев, переплетения проволоки, пулеметы, локальные контратаки — существенная слабость плана Нивеля заключалась в том, что энергия его первого этапа должна была быть растрачена на участке, от которого оставалось еще почти два километра до настоящих укреплений немцев. Если же, несмотря на все это, французское наступление и, что более проблематично, нападающие, успешно достигали своей конечной цели, они должны были немедленно оказаться перед свежими войсками, которым они, исчерпав свои силы, уже вряд ли смогли бы оказать сопротивление.

Тем не менее, в уверенности Нивеля в успехе прорыва было нечто такое, что передалось его солдатам. Генерал Э. Л. Спирс, британский офицер взаимодействия, описывает сцену на рассвете 16 апреля на линии начала атаки: "Трепет чего-то вроде удовольствия, возбуждение оптимистичного ожидания пронизывали войска. Меня окружали улыбающиеся лица мужчин, их глаза сияли. Видя мою униформу, некоторые солдаты пылко обращались ко мне: "Немцам здесь не устоять… уж, не больше, чем перед вами в Аррасс. Они ведь там побежали, не так ли?" Эффект от бодрых голосов усиливали блики света, танцующего на тысячах синих стальных касок". Когда настал час атаки, пехота смолкла в ожидании, пока артиллерия, которая должна была огромными прыжками переносить вперед заградительный огонь, тем самым обеспечивая продвижение пехоте, начнет свою работу. "Начало казалось удачным, — вспоминает Спирс, — немецкий заградительный огонь производил впечатление неровного и нерегулярного. Сотни золотых вспышек возникли над вражеской линией. Они увидели волну наступления французов и вызвали на помощь орудия… Почти сразу, хотя, возможно, это только показалось, огромная масса войск в пределах видимости начала перемещаться. Длинные, узкие колонны ползли к Эне. Вдруг словно ниоткуда появились несколько "семьдесятпяток", проскакали галопом вперед, лошади вытянулись, возницы выглядели так, будто рвались к финишу на скачках. "Немцы бегут, орудия продвигаются", — ликующе кричали пехотинцы. Затем полил дождь, и стало невозможно сообщить, как развивалось наступление.

Не только дождь — дождь со снегом, слякоть, снег и туман, погода, столь же ужасная и холодная, как в первый день сражения в Аррасе, — сделали невозможным нанести на карту развитие наступления. Сама линия сражения распадалась, так как немецкая оборона вступила в действие. "Стремительный темп наступления нигде долго не удержался. Началось явное замедление движения, а потом и вовсе остановка войск поддержки, которые нажимали неуклонно со времени начала. Немецкие пулеметы, разбросанные по воронкам от снарядов, сконцентрированные гнездами или неожиданно возникавшие на входах в глубокие блиндажи или пещеры, взяли страшную плату с войск, которые сейчас карабкались по изрытым холмам".

Сверхбыстрый темп продвижения заградительного огня, который должен был защитить пехоту, оставил позади пеших солдат. "Везде была одна и та же история. Волна атакующих захватила самые удаленные точки, затем замедлилась, не в состоянии следовать огню заграждения, который, развив скорость до сотни метров в три минуты, зачастую вскоре исчезал из поля зрения. Как только пехота и артиллерия оказались разобщены, германские пулеметы… открыли огонь, часто одновременно с фронта и с флангов, а иногда и сзади… На крутых откосах Эны войска, даже в отсутствие сопротивления противника, могли продвигаться только очень медленно. Местность, разбитая взрывами, представляла собой серию скользких наклонных плоскостей, где можно было с большим трудом, если вообще возможно, найти точку опоры. Люди ползли вперед, цепляясь за обрубки деревьев, после чего были остановлены проволочными заграждениями всевозможного вида. Тем временем подкрепление скапливалось в штурмовых окопах; каждые четверть часа подходил свежий батальон. По мере того как ведущие волны останавливались, в отдельных случаях в нескольких сотнях, редко тысяче метров, создавался затор… Если бы германская артиллерия была столь же активна, как и их пулеметы, бойня, которая происходила на передовых позициях, повторилась бы в отношении беспомощных людей в переполненных окопах и на тропинках, ведущих в тыл".

Бойня была основательной. Манжен, суровый колониальный солдат, командующий Шестой армией, атакующей левую оконечность хребта, услышав, что его войска, включавшие его собственных колониалов и ветеранов 20-го "Железного" корпуса, остановились, приказал: "Там, где проволока не перерезана артиллерией, ее должна перерезать пехота. Земля должна быть занята". Это был совершенно бессмысленный приказ. Танки могли бы перебить провод, но ни один из 128 маленьких двухместных танков "Рено", первоначально использовавшихся французами в сражении, не достиг немецкой передовой. Почти все завязли в грязи и забуксовали на подступах. Сама по себе двинулись не более чем на 600 ярдов; на третий день была достигнута "Дамская дорога", пересекающая хребет; на пятый день, когда потери составили уже 130 тысяч человек, наступление было окончательно прекращено. Потери были несколько скомпенсированы достижениями, включая 28 815 пленных и проникновение на шесть километров на тридцатикилометровом участке фронта, но глубокие немецкие укрепления остались нетронутыми. Это никоим образом не было прорывом, никакой реализации обещанного Нивелем rupture. 29 апреля он был отстранен и заменен Петэном. Потери французов, включавшие 29 тысяч убитых, не могло быть заменены.

То же касалось, по крайней мере на время, боевого духа французской армии. Почти немедленно после неудачного наступления 16 апреля началось то, что командование знало как "случаи коллективной недисциплинированности", а историки назвали "мятежами 1917 года". Никакая словесная форма не определяет так точно суть происшедшего, которое лучше идентифицируется как своего рода военная забастовка. "Недисциплинированность" подразумевает отказ подчиняться приказам. "Мятеж" обычно влечет за собой насилие против старших по званию или положению. Однако приказы, по большому счету, в целом выполнялись, не было и никакого насилия "бунтовщиков" против их офицеров. Наоборот, странное взаимное уважение характеризовало отношения между отдельными солдатами и старшими по званию в течение всего "мятежа", как если бы обе стороны признавали сами, что являются взаимными жертвами страшного тяжелого испытания, которое просто сильнее ощущалось внизу пирамиды. Солдаты жили хуже, чем офицеры, ели худшую пищу, реже получали увольнение. Тем не менее, они знали, что офицеры разделяли их трудности и на самом деле несли даже большие потери. Даже в тех частях, где дело дошло до прямой конфронтации, как в 74-м пехотном полку, "мятежники" давали понять, что они не хотят причинить своим офицерам "никакого вреда". Они просто отказались "возвращаться в окопы". Это была экстремальная манифестация протеста. Общим настроением всех, кто в ней участвовал, — а они включали солдат пятидесяти четырех дивизий, почти пол-армии, — было прежде всего нежелание, если не отказ, принять участие в новой атаке, но также патриотическая готовность удерживать фронт при атаках неприятеля. Были также особые пожелания: больше отдыха, лучшая пища, больше поддержки для солдатских семей, прекращение "несправедливости" и "бойни", "мир". Эти требования часто перекликались с требованиями участников гражданских забастовок, волна которых весной 1917 года была вызвана высокими ценами, негодованием на тех, кто наживается на военном положении, и уменьшающейся перспективой заключения мира. Гражданские протестующие ни в коем случае не требовали мира любой ценой, тем более ценой победы Германии. Они жаловались, что "в то время как люди должны работать до смерти, чтобы наскрести жалкие крохи на жизнь, боссы и крупные промышленники наращивают жир".

Недовольство гражданских питает недовольство военных. Беспокойство солдат об их семействах усиливалось известиями о трудностях, которые переживали жены и родители, чьи мужья и сыновья находились на фронте. Французский кризис 1917 года был общенациональным. Именно по этой причине правительство, понимавшее всю серьезность ситуации, выдвинуло своего кандидата на замену Нивеля — Филиппа Петэна. При всей его внешней резкости, Петэн понимал своих соотечественников. По мере того как кризис углублялся — в его развитии выделяют пять фаз, от разрозненных вспышек недовольства в апреле, к массовым митингам в мае, враждебным стычкам в июне и дальнейшего ослабления протестов в течение остальной части года, — он предпринял серию мер, разработанных, чтобы удержать и восстановить в армии моральное благополучие. Он пообещал более длительные и более регулярные увольнительные периоды. Он также косвенно пообещал прекратить, по крайней мере на время, наступление, не столь прямолинейно, поскольку это означало положить конец статусу Франции как державы, ведущей войну, но подчеркивая, что войска должны отдыхать и проходить переподготовку. Поскольку переподготовка подразумевала, что на время ее проведения дивизии будут отведены с фронта, он также ввел новую доктрину, подобную той, которая уже была принята и действовала в немецкой армии — "обороны в глубине". Согласно инструкции, которую он выпустил 4 июня, следовало избегать "тенденции скапливать большие массы пехоты на линии передовой, поскольку это только приводит к росту потерь". Вместо этого первая линия должна была удерживаться лишь настолько, чтобы не подпускать неприятеля и обеспечить артиллерийское наблюдение. Большая часть пехоты должна была располагаться во второй линии окопов, с резервом в третьей, чтобы проводить контратаку. Эта инструкция преследовала строго оборонительные цели. Пока передовые позиции реорганизовывались для осуществления этой новой тактики, армейские офицеры, с одобрения Петэна, попытались вновь добиться от людей подчинения, действуя убеждением и одобрением. "Никаких строгих мер не должно быть принято, — писал офицер пехоты 5-й дивизии. — Мы должны сделать все возможное, чтобы ослабить забастовочное Движение убеждением, спокойствием и авторитетом известных людям офицеров, обращаясь к наилучшим чувствам забастовщиков". Его дивизионный командир соглашался: "Мы не можем добиваться уменьшения забастовочного движения строгостью, так как это, несомненно, приведет к непоправимым последствиям".

Тем не менее "забастовочное движение" — "нарушение дисциплины", забастовку или мятеж — невозможно было прекратить, не прибегая к насилию. Как главное командование, так и правительство преследовало убеждение, что имела место "подрывная деятельность" в армии гражданских антивоенных агитаторов, и они приложили значительные усилия, чтобы установить личности зачинщиков, поместить их под следствие и подвергнуть наказанию. Под трибунал военного суда попали 3427 военнослужащих, из которых 554 солдата были приговорены к смерти и сорок девять действительно расстреляны. Сотням других смертный приговор был заменен на пожизненное заключение. Характерной особенностью этого юридического процесса было то, что подследственные выбирались собственными офицерами, с подразумевающимся согласием рядового состава.

Внешне порядок восстанавливался в пределах французской армии относительно быстро. К августу Петэн чувствовал достаточно уверенности в ее настроении, чтобы начать ограниченных масштабов операцию в Вердене, которая восстановила фронт в этом районе по линии, по которой он проходил перед германским наступлением февраля 1916 года. В октябре в ходе новой операции на Эне немцы были отброшены за Элет, цель первого дня злополучного наступления Нивеля. В общих чертах, тем не менее, цели мятежников были достигнуты. С июня 1917 по июль 1918 года французская армия не атаковала нигде на Западном фронте, удерживая две трети его протяженности, и не осуществляла "активной" обороны своих секторов. Немцы, по необъяснимой причине не обратившие внимания на кризис дисциплины по другую сторону нейтральной полосы, довольствовались тем, чтобы отметить такую пассивность неприятеля, но предпочли действовать в других местах — в России, в Италии и против британцев.

"Живи и дай жить другому" не было новым явлением ни в Первой Мировой войне, ни в любой другой. Это настроение преобладало в Крыму и окопах между Питтсбургом и Ричмондом в 1864 — 1865 годах, во время Бурской войны, где блокада Мейфкинга снималась по воскресеньям, и на всей протяженности Восточного фронта в 1915 — 1916 годах. Солдаты, если их не тревожили офицеры, всегда были готовы войти во взаимное соглашение на неподвижных позициях, часто обмениваясь сплетнями и необходимыми мелочами, и даже заключая локальные перемирия. Так было заключено знаменитое перемирие между британцами и немцами на Рождество 1914 года во Фландрии, повторенное в меньшем масштабе в 1915 году. Русские начали организовывать пасхальные, а также рождественские перемирия только в 1916 году. Чаще же обе стороны на Западном фронте, как только они должным образом окапывались, довольствовались в секторах, неподходящих для основных наступательных действий — сюда входила затопленная зона во Фландрии, область бельгийских каменноугольных шахт, леса Аргони, Вогезы, — установившимся ненаступательным порядком. На местах близость неприятеля делала недопустимым что угодно, кроме принципа "живи и дай жить другому". Легенда описывает сектор "международных проволочных заграждений", где окопы находились так близко, что одна сторона позволяла другой беспрепятственно чинить этот барьер, разделяющий их. Даже в местах, где нейтральная полоса была широкой, противостоящие части могли негласно договориться не мешать миру. Британское главное командование свирепо осуждало принцип "живи и дай жить другому" и изыски тех, кто принял участие в "патрулях", награждали увольнительными (британцы считали участие в налетах нормальной обязанностью); вообще же они предпочитали беречь живую силу для обычных наступлений. После наступления Нивеля, хотя дивизии, в которых имели место "нарушения дисциплины", были озабочены организацией налетов и рапортовали о своей активности в вышестоящие инстанции.

Не только французская армия к 1917 году начинала испытывать отвращение от возрастающей цены, которую приходилось платить за войну. Русская армия, которая никогда не была столь сплоченной или "национальной", как французская, начала трещать по швам даже раньше, чем главное командование начало организацию весеннего наступления, которое его представители обещали на конференции союзников в Шантийи в декабре 1916 года. Жалобы как в зеркале повторяли те, что поступали от французских солдат после наступления Нивеля: плохая пища, нерегулярные увольнения, беспокойство за благосостояние семейств, оставшихся дома, злость на спекулянтов, помещиков и прогульщиков — тех, кто избежал воинской повинности и теперь получал хорошую заработную плату в тылу, занимаясь обычным делом, — и, что было более угрожающим, неверие в полезность атак. Военная почтовая цензура, которая столь аккуратно предупреждала французское правительство о недовольстве среди рядовых и младшего офицерского состава, постоянно перехватывала в конце 1916 года подтверждения "подавляющего желания мира независимо от последствий". Для русского главного командования было чрезвычайной удачей, что зима 1916–1917 года выдалась исключительно суровой, что исключало какое-либо крупномасштабное наступление немцев. Учитывая настроения, господствовавшие в царской армии, оно вполне могло достичь результатов, имеющих решающее значение.

Тем не менее ситуации во Франции и в России были несравнимы. Даже во время наибольшего обострения проблем на фронте и в тылу в течение 1917 года во Франции продолжали функционировать государственная система и экономика. В России экономика была надломлена и тем самым угрожала выживанию государства. Экономическая проблема, однако, в отличие от Германии или Австрии, не была следствием дефицита ресурсов, вызванного блокадой и оттягиванием средств для военного производства. Напротив, она была следствием неконтролируемого бума. Промышленная мобилизация в России, финансируемая огромным расширением бумажного кредита и отказом от обеспечения баланса золотом, создала неослабевающий спрос на труд, который приветствовали освободившиеся от службы квалифицированные рабочие из рядового состава. Однако эта же причина вызвала недовольство среди крестьян-солдат, которые не были подготовлены для возврата к гражданской жизни, и миграцию демобилизованных крестьян. Последние, ради того чтобы прокормить семьи, перебирались из деревень в города, где заработки были несравненно выше, чем то, что они могли заработать, часто в виде бартера, на селе. Крестьяне-переселенцы также находили работу на шахтах, где занятость к 1917 году по сравнению с 1914 возросла вдвое, на железных дорогах, на месторождениях нефти, в строительстве и, прежде всего, на заводах. Государственные заводы за время войны увеличили численность рабочей силы более чем втрое.

Рост заработной платы и объема бумажных денег привел к стремительной инфляции. Это было неизбежно в стране с примитивным казначейством и банковской системой. Особенно разрушительно инфляция повлияла на сельскохозяйственное производство. Крупные землевладельцы продавали землю в обмен на производственные мощности, поскольку не могли позволить себе тройное увеличение заработной платы. В свою очередь, крестьяне, которые не желали или были не в состоянии платить высокую цену за промышленные товары, уходили с рынка зерна и возвращались к самообеспечению. В то же самое время железные дороги, несмотря на то, что в 1917 году на них было занято уже 1 200 тысяч человек против 700 тысяч в 1914-м, стали реально поставлять меньше товаров в город. Частично причиной были потребности армии, частично — наплыв неквалифицированных рабочих, который привел к снижению эксплуатационных стандартов. В начале 1917 года, когда из-за исключительно сильных холодов возрос спрос на топливо и пищу, их запасы в городах почти иссякли. В марте даже в столице, Петрограде, запасов зерна на складах оставалось только на несколько дней.

Именно эта нехватка продовольствия привела к событиям, которые стали известны как Февральская революция (в России было принято старое юлианское летоисчисление, и даты отставали на тринадцать дней по сравнению с григорианским летоисчислением, принятым на Западе). Февральская революция не была политической изначально и в своей основе. Она начиналась как протест против материальных лишений и вылилась в революцию только потому, что военный гарнизон Петрограда отказался присоединиться к разгону демонстрации, а затем принял сторону митингующих, выступив против жандармерии и казачьих войск, традиционно использовавшихся в качестве полиции. Революция начиналась как серия забастовок, первые из них были приурочены к годовщине "Кровавого воскресенья" 9 января 1905 года, когда восстание было подавлено силами тех же казачьих войск; однако в феврале (марте) волнения переросли в крупномасштабные демонстрации с повторяющимися требованиями "Хлеба!". Размер этих выступлений возрос во время внезапного потепления; казалось, выглянувшее зимнее солнце вывело недовольных на улицы. Причиной были во-первых, поиски пищи, а во-вторых, усилия агитаторов на улицах. 25 февраля 200 тысяч рабочих заполонили центр Петрограда, громя магазины и сражаясь с менее многочисленной и деморализованной полицией.

Царское правительство было привычно к гражданским беспорядкам и всегда находило средства, чтобы их прекратить. В качестве крайней меры, как это было в 1905 году, вызывалась армия, чтобы стрелять в толпу. В феврале 1917 года в распоряжении правительства были достаточные армейские резервы — в столице находилось 180 тысяч солдат, и еще 152 тысячи в ее окрестностях. Кроме того, это были наиболее надежные царские полки, гвардия, — Преображенский, Семеновский, Измайловский, Павловский — в общей сложности четырнадцать. Эти полки служили царской династии еще со времен Петра Великого. Преображенский полк, солдаты которого носили головные уборы в виде митры после войны против Карла XII Шведского, и в который по традиции зачислялись младшими офицерами царевичи, был гвардией из гвардии. Царь сам выбирал в этот полк солдат из ежегодного рекрутского набора, ставя мелом метку "П" на одежде отобранных рекрутов, и рассчитывал, что они будут защищать его до самой смерти.

К 1917 году, однако, гвардейская пехота была крайне истощена. Она была размещена в Петрограде вместе с резервными батальонами и состояли либо из новобранцев, либо из раненых ветеранов, "весьма недовольных возвращением на службу". Их офицеры были главным образом недавние выпускники кадетских школ. В то же время некоторые солдаты принадлежали к образованным горожанам — группе, призыв из которой в мирное время был исключен. Один из таких солдат, Федор Линде, описывает свою реакцию во время первых попыток разгона демонстраций около Таврического дворца: "Я увидел молодую девушку, которая пыталась убежать от несущейся на нее галопом лошади казачьего офицера. Она бежала слишком медленно. Жестокий удар по голове швырнул ее под копыта лошади. Она закричала. Это был нечеловеческий, пронзительный вопль, от которого во мне словно что-то щелкнуло. [Я] дико закричал: "Изверги! Изверги! Да здравствует революция. К оружию! К оружию! Они убивают невинных людей, наших братьев и сестер!". Линде был сержантом финской гвардии, расквартированной в казармах Преображенского полка. Преображенцы, хотя и не были знакомы с ним, услышав его крик, выбежали на улицы и начали схватку с жандармами, казаками, офицерами и другими полками — Измайловским и Гренадерским, сохранившими верность правительству.

Основной разгар крупных демонстраций пришелся на 27 февраля. С 28 февраля восставшие и весь петроградский гарнизон объединили усилия, и революция развернулась в полную силу. Царь Николай, изолированный в штаб-квартире в Могилеве, сохранял обычное для него равнодушие. Он, кажется, верил, подобно Людовику XVI в июле 1789 года, что его трону не угрожает ничего более страшного, чем очередное восстание "низов". Он не понимал, что армия в столице, главная опора его власти, подобно Gardes fransaises в Париже 1789 года, включилась в мятеж против его правления и что класс последовал за ними. Дума, российский парламент, обсуждала в Таврическом дворце свой мандат. Одновременно с этим Советы — комитеты среднего сословия, которые спонтанно формировались не только на заводах и в мастерских, но и в военных частях, — устраивали митинга, порой переходящие в непрерывные обсуждения, выдвигали резолюции и назначали представителей для надзора или даже замены прежней власти. В Петрограде Верховный совет назначил исполнительный комитет — Исполком, который должен был выступать в качестве представительного органа всех политических партий, включая как марксистов — меньшевиков и большевиков, так и умеренные партии. 27 февраля Дума сформировала Временное правительство, которое должно было действовать до того момента, когда будет создано новое правительство. На фронте офицеры Генерального штаба были вынуждены подчиниться силе непреодолимых обстоятельств. Предложение направить в Петроград карательную экспедицию под командованием генерала Иванова было отклонено самим царем во время совещания с его военными консультантами 1 марта во Пскове, по пути в его загородный дворец в Царском Селе. Там он также дал Думе разрешение сформировать кабинет. Там же, наконец, 2 марта он подписал отречение. Решающим фактором, повлиявшим на него в течение этих двух дней, был совет его начальника штаба Алексеева, который 1 марта направил ему телеграмму следующего содержания: "Революция в России… будет означать позорное окончание войны… Армия очень тесно связана с жизнью в тылу. Можно с уверенностью утверждать, что беспорядки в тылу приведут к тому же результату среди вооруженных сил. Невозможно требовать от армии, чтобы она спокойно продолжала воевать, пока в тылу разрастается революция. Молодой состав действующей армии и ее офицеры, среди которых очень высок процент резервистов и призванных студентов университета, не дает никаких оснований полагать, что армия не отреагирует на события, происходящие в России". В результате отречения царя Россия осталась без главы государства, поскольку главный претендент на престол, Великий князь Михаил, отказался от права наследования, в то время как Дума не питала никакой склонности к кандидатуре цесаревича. Более того, революция лишила Россию правительственного аппарата, поскольку по соглашению, подписанному кабинетом Думы и Исполкомом Петроградского Совета, 3 марта все губернаторы, представители административной власти, были освобождены от занимаемых должностей, а полиция и жандармерия, орудия осуществления их полномочий, распущенны. Все, что осталось от прежнего административного аппарата за пределами столицы, — это земства, окружные советы, состоявшие из уважаемых людей, но они не имели ни опыта, ни полномочий, чтобы выполнять распоряжения Временного правительства. На их решения в любом случае мог наложить вето Исполком, который присвоил себе ответственность за военные, дипломатические и большую часть экономических вопросов, оставив правительству лишь законодательное право, гарантирующее права и свободы населения.

В конечном итоге оба органа пришли к согласию относительно по крайней мере одного предмета: война должна продолжаться, правда, исходя из разных мотивов: Временное правительство — по целому ряду националистических причин, а Исполком и Советы, которые он представлял, — для того, чтобы иметь возможность продолжать революцию. В то время как Советы громко осуждали войну, называя ее "империалистической" и "чудовищной", они, тем не менее, всерьез опасались, что поражение, нанесенное Германией, вызовет контрреволюцию. В итоге их "Обращение к людям мира" от 15 марта призывало присоединиться к России в борьбе за "мир" и против правящих классов, но в то же самое время они агитировали армию через Советы солдатских депутатов продолжать борьбу против "штыков завоевателей" и "иностранной, военной силы".

Солдаты, вдохновленные защитой народной революции, вновь обрели энтузиазм в отношении военных действий, который, казалось, был безвозвратно утрачен зимой 1916 года. "В течение первых недель [Февральской революции] солдаты, находившиеся в Петрограде, не только не хотели говорить о мире, но и не допускали, чтобы такие разговоры звучали". Петиции солдат, обращенные Временному правительству и Петроградскому Совету, свидетельствовали о том, что они, вероятно, "были склонны рассматривать сторонников безотлагательного заключения мира как приспешников кайзера". Единственные сторонники немедленного заключения мира среди всех групп социалистов, представленных в Исполкоме, большевики, были достаточно осторожны, чтобы не требовать этого и, поскольку все их лидеры — Троцкий, Бухарин и Ленин — находились в ссылке, не имели достаточно прочной позиции, чтобы это сделать.

Возобновление военных действий требовало лидера. Но ни Исполком, ни Временное правительство в его первоначальном составе не возглавляли личности, способные вдохновить массы. Члены Исполкома были социалистами-интеллектуалами, премьер-министр князь Львов — доброжелательным популистом. Социалисты, охваченные абстрактными политическими идеями, не имели представления о практических моментах и не хотели их понимать. Львов был человеком высокой нравственности, но, к несчастью, пребывал в нереалистичном убеждении, что "народ" способен самостоятельно определиться в отношении собственного будущего. Большевики, в отличие от них, прекрасно знали, чего хотят, но их влияние исключалось из-за возродившихся военных настроений народа. В подобных обстоятельствах следовало ожидать, что лидерство перейдет к человеку, обладающему природным динамизмом. Такой личностью был Александр Керенский, чье несоциалистское стремление к власти в сочетании с безупречными социалистическими рекомендациями позволило ему сочетать членство в Исполкоме с постом министра и пользоваться прочной поддержкой рядовых участников Советов. Первоначально назначенный на пост министра юстиции, в мае (в апреле по Юлианскому календарю, который был отменен Временным правительством)[16] он стал военным министром и сразу приступил к чистке среди главного командования, которое, как он считал, было охвачено пораженческими настроениями. Брусилов, один из наиболее успешных командующих армией, стал начальником штаба, в то время как собственные комиссары Керенского были посланы на фронт с заданием поддерживать боевой дух среди рядовых солдат.

То, что солдаты Петроградского гарнизона, скорее всего, были твердыми сторонниками войны, было прямым следствием Февральской революции. Они выпустили петиции и провели несколько демонстраций под лозунгами "Война за свободу до победы", прекрасно при этом понимая, что никто не может заставить их рисковать своей жизнью. Седьмой из восьми пунктов знаменитого Приказа Исполкома № 1, упразднявшего губернаторство и полицию, оговаривал, что "военные формирования, принявшие сторону Революции… не могут быть отправлены на фронт". Несмотря на то, что для войск, находившихся на фронте, Керенский во время своих инспекционных поездок превратился в популярного идола, они испытывали куда меньше восторга по поводу операции, впоследствии названной "наступлением Керенского", которая началась в июне 1917 года, с целью привести к поражению "иностранных военных сил" и по поводу которой выражалось столько словесного энтузиазма в тылу. Генерал Драгомиров, командующий Пятой армией, посылал тревожные сообщения: "Находясь в резерве, полки декларируют готовность сражаться до полной победы, однако отказываются по приказу выходить из окопов". Тем не менее 18 июня, после двухдневной артподготовки, наступление Керенского началось на юге против австрийцев, вновь в направлении Лемберга, центральной точки сражений 1914–1915 годов и цели Брусиловского наступления прошлого лета. Вспомогательные наступления были направлены в центр и на север. Первые два дня атаки прошли успешно, были отвоеваны небольшие территории. Затем передовые части, считая, что исполнили свой долг, отказались продолжать наступление, а следующие за ними — занять их место. Что было гораздо хуже, резко возросло число случаев дезертирства. С фронта бежали тысячами, грабя и насилуя в тылу. Когда немцы, предупрежденные заранее, контратаковали силами дивизий, уже переброшенных с запада, они вместе с австрийцами легко вернули занятую русскими территорию и перешли в наступление, оттеснив русских на линию реки Збруч на румынской границе. Румыны, попытавшиеся присоединиться к русскому наступлению из оставшегося у них анклава к северу от Дуная, также потерпели поражение.

Пока революционные войска терпели бедствие на фронте, в тылу революция перешла в наступление. Те, кто свергли монархию, по русским политическим понятиям не были экстремистами. Этот титул принадлежит более многочисленному крылу партии социал-демократов, большевикам, чьи лидеры — Ленин и Бухарин — в феврале или отсутствовали в Петрограде, или находились в ссылке за границей. Ленин был в Цюрихе, Бухарин и Троцкий (последний еще не член партии большевиков[17]) — в Нью-Йорке. К апрелю, однако, все они возвратились в Россию, при посредстве членов правительства Германии. Последние, почуяв удобную возможность подорвать стремление России к продолжению войны, решили внедрить лидеров движения за мир в ее столицу и организовали переправку Ленина и его окружения из Швейцарии на знаменитом "пломбированном поезде" в Швецию. Из Стокгольма большевики отправились в Петроград, где их приветствовали не только местные члены партии, но и представители Исполкома и Петроградских Советов. Немедленно по прибытии Ленин выступил перед большевиками на митинге, где очертил свою программу: отказ от сотрудничества с Временным правительством; национализация банков и собственности, включая землю; упразднение армии и замена ее народной милицией; прекращение войны. Там же прозвучал знаменитый лозунг "Вся власть Советам", означавший, что он уже планировал взять власть под контроль большевиков.

Эти "Апрельские тезисы" не получили поддержки даже у его последователей-большевиков, которым они показались преждевременными, и его первые попытки реализовать их на практике подтвердили их опасения. Когда в июле некоторые из наиболее радикально настроенных формирований Петроградского гарнизона вышли на улицы с попустительства большевиков, в знак протеста против приказа, предписывающего им отправляться на фронт, который был отдан с целью вывести их из столицы, Керенский смог найти достаточное количество лояльных войск, чтобы подавить это выступление[18]). "Июльские события" вызвали у Ленина серьезный испуг, не в последнюю очередь из-за последствий того, что обнаружилось, что он получал финансовую поддержку от немецкого правительства[19]. До настоящего времени в германских архивах не найдено каких-либо документов, подтверждающих как выделение финансовых средств русским революционерам, так и вообще какие-либо контакты (прямо или через посредников) большевиков с немецким руководством вплоть до начала мирных переговоров в Бресте. (Прим. ред.)). Время, тем не менее, работало на него — время, отмеренное не "неизбежным наступлением второй революции", которого он добивался, но неуклонно уменьшающейся готовностью действующей армии оставаться на фронте. Крах наступления Керенского угнетающе действовал даже на тех солдат, кто сопротивлялся искушению чрезвычайно легкой возможности дезертировать. Их безволие позволило немцам начать в августе успешное наступление на северном фланге, которое закончилось захватом Риги, важнейшего портового города на Балтийском побережье. С военной точки зрения значение рижского наступления было в том, что оно продемонстрировало немцам эффективность новой тактики прорыва, разработанной экспертом в области артиллерии Брукмюллером, которая была впоследствии улучшена для применения на Западном фронте. Еще более велико было политическое значение этой операции. Она стала толчком для военной интервенции, которая, хотя и была разработана с целью усилить власть Временного правительства, вскоре привела к его краху.

"Июльские события" привели к тому, что Керенский, единственный эффективный лидер в правительстве, сменил Львова на посту премьер-министра, сохранив за собой пост военного министра и министра военно-морского флота. Получив полномочия премьер-министра, он решил заменить Брусилова, хотя и назначил его главнокомандующим, ярым сторонником военных действий против Германии, генералом Лавром Корниловым. Корнилов был человек из народа, сын сибирского казака. По этой причине; Керенский верил, что, как ни утомлены войной солдаты, он будет продолжать собственную кампанию сначала против пораженцев-большевиков, а затем против врагов его родины. 25 августа Корнилов приказал надежным войскам занять Петроград, с дальнейшей целью свергнуть Советы и разоружить полки, на которые большевики рассчитывали опереться при захвате власти, что не только казалось, но и действительно было их намерением. Даже накануне падения Риги он выдвинул Керенскому на рассмотрение программу реформ: прекращение деятельности Советов, расформирование политизированных полков. С военной точки зрения, его программа была совершенно разумна. Это была единственная возможность создания основы для продолжения военных действий и спасения правительства, которое в море пораженческих настроений продолжало поддерживать эту политику[20]. В политическом отношении, тем не менее, программа Корнилова не устраивала Керенского. Она бросала вызов его полномочиям, поскольку ее утверждение неизбежно должно было повлечь за собой конфликт с Советами, петроградским гарнизоном, где господствовали антивоенные настроения, и большевиками, с которыми Временное правительство поддерживало отношения шаткого равновесия[21]. По мере того как популярность Корнилова среди умеренных кругов росла, полномочия Керенского уменьшались, пока конфликт не стал неизбежным. Керенский не мог связать свою судьбу с Корниловым, поскольку испытывал справедливые сомнения по поводу того, действительно ли в распоряжении генерала находятся достаточные силы, чтобы противостоять экстремистам. Точно так же он не мог принять сторону экстремистов, поскольку сделать так означало подчинить Временное правительство их власти, которую наиболее радикальные среди них, большевики, несомненно, взяли бы в свои руки. Он мог только ожидать дальнейшего развития событий. Если бы Корнилову удалось добиться успеха, Временное правительство имело все шансы устоять. Если он терпел неудачу, Керенский мог продолжать политическую борьбу в Петрограде в надежде стравить фракции друг с другом. В данном случае Корниловым манипулировали в организации мятежа, которого; он не планировал и который потерпел неудачу из-за отказа его солдат участвовать в нем, так что он был отстранен от командования.

Его падение свело к нулю всякую возможность поддерживать легенду о том, что Россия все еще участвует в войне. В результате Временное правительство потеряло остатки своих полномочий, поскольку, отправив в отставку Корнилова, Керенский лишился какой бы то ни было поддержки среди умеренных и старшего офицерского состава, не получив при этом доверия у левого крыла. В это время большевики окончательно пришли к решению организовать "вторую революцию", и Ленин, ставший к этому моменту абсолютным лидером партии, ждал только предлога. Предлог создали немцы, которые в течение сентября закрепили свой успех в Риге, захватив позиции на северной Балтике, с которых они могли напрямую угрожать Петрограду. Временное правительство отреагировало на эту угрозу предложением перенести столицу в Москву, Большевики представили это предложение как меру контрреволюции, имевшую целью передать место народной власти кайзеру, чем приобрели широкую поддержку для создания оборонительного комитета, наделенного реальной властью[22]. Теперь они имели в своем распоряжении подчиняющиеся только им силы Красной гвардии и могли рассчитывать на свою способность манипулировать настроениями петроградского гарнизона, используя их в свою пользу. Оставалось просто выбрать дату переворота. Керенский, зная об угрозе переворота[23], в течение 24 октября принимал нерешительные меры к спасению правительства. Его распоряжения, которые неэффективно выполнялись офицерами, более не испытывающими к нему доверия, не принесли никаких результатов, зато подтолкнули Ленина к решительным действиям. В ночь с 24 на 25 октября Красная гвардия захватила наиболее важные пункты Петрограда — почту, телефонные станции, вокзалы, мосты и банки. В итоге на следующее утро город был под контролем большевиков. Временное правительство оказало слабое сопротивление, которое было быстро сломлено. 26 октября Ленин объявил об образовании нового правительства — Совета Народных Комиссаров, первыми действиями которого стали провозглашение "социализации" земли, призыв к миру и объявление трехмесячного перемирия. Это трехмесячное перемирие эффективно положило конец участию России в Первой Мировой войне. Армия немедленно начала таять на глазах. Солдаты покидали фронт в надежде, что, вернувшись в свои деревни, они получат землю. Немцы и австрийцы, поначалу встревоженные призывами революционеров к рабочим всей Земли восстать против правящих классов и тем самым повсеместно положить конец войне, не спешили реагировать на ленинский "Декрет о мире" от 26 октября. Когда мировая революция — к удивлению большевиков — так и не разразилась, призыв к миру был повторен 15 ноября, и немцы решили ответить. 3 декабря их делегация вместе с делегациями Австрии, Турции и Болгарии встретились с советскими представителями в Брест-Литовске, польском городе-крепости на реке Буг, потерянном русскими в 1915 году. Переговоры, постоянно откладываемые, затянулись до начала 1918 года. Срок трехмесячного перемирия, молчаливо принятого немцами, быстро истекал, но большевики, не имея возможности вести какую-либо игру, продолжали отклонять условия своих оппонентов, заключавшихся в отделении Польши от России и крупных аннексий территорий дальше на восток. Ленин затягивал переговоры еще и потому, что опасался, что, если мир будет подписан, Германия объединится со своими прежними противниками против Советской власти, чтобы подавить мировую революцию, которая, как он продолжал верить, неминуемо должна была разразиться в Западной Европе. В конце концов, немцы потеряли терпение и заявляли, что разорвут перемирие, если их условия не будут приняты[24], и захватят столько России, сколько захотят. 17 февраля вторжение началось. В течение недели немецкие войска продвинулись на 250 километров, не встречая никакого сопротивления, и казалось, были готовы идти дальше. Охваченное паникой, советское руководство приказало делегации в Брест-Литовске подписать условия Германии. По условиям итогового договора Россия уступала неприятелю 750 тысяч квадратных километров территории, область, втрое превышающую размеры Германии, на которой проживала четверть российского населения, размещалась четверть производственных ресурсов и треть аграрных земель[25].

В рамках подготовки планируемого победоносного наступления против Франции и Великобритании Германия уже перебросила свои лучшие армии с Восточного на Западный фронт, оставив только опорные формирования, которые должны были занять и эксплуатировать новые имперские территории на Украине. Русская армия исчезла, солдаты, по знаменитому выражению Ленина, "проголосовали за мир своими ногами". Сотни тысяч солдат покинули фронт еще до начала Октябрьской революции, сдавшись в плен неприятелю. "В 1915 году во время отступления из Галиции, около миллиона русских солдат оказалось в плену, три четверти сдались без сопротивления". К концу 1917 года почти четыре миллиона русских солдат находились в немецком или австрийском плену. Таким образом, потери военнопленными прежней имперской армии в конечном счете превысили боевые потери в три раза: по последней оценке, русская армия потеряла погибшими 1 миллион 300 тысяч человек — примерно столько же, сколько и французская, где число попавших в плен к немцам было ничтожно мало. Русский солдат-крестьянин просто не имел тех отношений, которые связывали немецких, французских и британских солдат с товарищами, с частью и с национальными интересами. Он находил психологию профессиональных солдат необъяснимой, рассматривая свои новые обязанности как временные и бессмысленные. Поражение быстро деморализовало их. Зачастую солдаты, отличавшиеся храбростью, не находили ничего позорного в том, чтобы самим сдаться в плен, где, по крайней мере, они получали пищу и безопасность. К чести противников России по Первой Мировой войне, они были примером заботы о бесчисленном количестве военнопленных, чего совершенно не было во время Второй Мировой, когда три из пяти миллионов советских солдат, захваченных в плен на поле боя, умерли от голода, болезней и жестокого обращения. Возможно, именно потому, что неволя не обещала таких мучений, русская армия начала распадаться даже раньше, чем произошел крах в тылу. Как только большевики заговорили о мире, развал армии стал окончательным.

Весной 1918 года, после немецкой оккупации Украины, революционное правительство обнаружило, что лишено возможности защищать власть, которую оно номинально захватило. Единственным преданным формированием в его распоряжении был отряд латвийских добровольцев, более склонных защищать независимость Латвии, чем большевистскую идеологию. Крестьянские массы вернулись на землю. В военной форме остались только лишенные корней, беззаконные и осиротевшие люди, готовые следовать за флагом любого вождя, который мог бы обеспечить их пищей и крепкими напитками. Одними из таких лидеров были бывшие царские офицеры, которые, в противовес большевикам, создали "белые" армии, другими — комиссары, собиравшие Красную армию, но и те, и другие — отчаявшиеся

В Италии в 1917 году тоже произошел крах армии, вслед за французской и русской. На этот раз он стал результатом крупного поражения, а не неудачного наступления или социальной революции. В октябре под Капоретто, небольшим пограничным городком на реке Изонцо, немцы и их австрийские союзники осуществили драматический прорыв итальянских позиций, с таким трудом завоеванных за тридцать предыдущих месяцев, и отбросили остатки их армии вниз на равнины.

Катастрофа под Капоретто уничтожила репутацию итальянской армии, и ее не удалось восстановить на протяжении всей Второй Мировой войны. Насмешки над военными качествами итальянцев стали с тех пор обычным делом и дешево обходились. Это несправедливо. В эпоху Возрождения итальянские солдаты были знамениты. Галеры и крепости блестящих венецианцев в течение 300 лет бросали вызов туркам-османам. Солдаты Савойского королевства отважно отстаивали национальную независимость и единство территории, сражаясь против войск Габсбургов, и как равные воевали рядом с французами и британцами в Крыму. И только после объединения Италии начались военные проблемы. Тогда на благородное дерево неудержимой армии Савойи, набранной из горцев Итальянских Альп и трудолюбивых крестьян и горожан северных равнин, были привиты остатки армий юга, армий папы и Бурбонов, армии-игрушки, не испытывающие никакой лояльности в отношении династических правителей или военной цели любой значимости. "Оденьте их в красное, синее или зеленое, — заметил однажды ленивый неаполитанский король по прозвишу Бомба, наблюдавший за дискуссией своих военных советников по поводу новой униформы, — они точно так же побегут при первой же возможности". Бомба был реалистом. Он знал, что в государстве, где землевладельцы, которые должны поставлять офицеров, главным образом были озабочены тем, как выжать последние крохи арендной платы или труда у бедных или безземельных крестьян, из которых набирался рядовой состав, не могло быть никакого желания жертвовать своей жизнью.

Профессионалы савойской армии, прославившейся мастерством ее артиллеристов и инженеров-фортификаторов, мастерством, берущим начало от изобретателей времен итальянского Ренессанса, — делали все возможное, чтобы превратить старые и новые элементы в реальную национальную силу, и действовали весьма разумно. Одна из отличительных особенностей савойского офицерского корпуса заключалась в том, что он был единственным в Европе, где возможность сделать карьеру и раскрыть свои способности предоставлялась евреям. Неравенство уровня между рекрутами с севера и юга было основной причиной, сводившей на нет все их усилия. Сейчас считается спорным, действительно ли во время войны юг поставлял настолько худших солдат, чем север. Некоторые формирования южан, без всякого сомнения, сражались великолепно. Тем не менее кажется бесспорным, что, в то время как лучше обученные и более квалифицированные рекруты из северных промышленных городов шли в артиллерию и инженерные войска, пехота в несоразмерных количествах набиралась с сельскохозяйственного юга. "Разделение на север и юг в пределах Королевства, таким образом, было увековечено в этих разработках военного времени", где бедные южане платили несправедливо большую цену в человеческих жизнях за войну, начатую северной королевской династией и ведомую жестокими и лишенными гибкости северными генералами.

В данных условиях вызывает уважение то обстоятельство, что итальянская армия уцелела в одиннадцати атаках на горной границе Австрии, бесплодных и стоивших больших потерь. Масштабы наступлений, происходивших каждые три месяца с мая 1915 по август 1917 года, были выше, чем позволяли себе британские или французские армии на Западном фронте, при том, что войска были более истощены. Огонь артиллерии в скалистой местности вызвал на 70 процентов больше потерь на каждый выпушенный снаряд, чем на мягкой земле Франции и Бельгии. Итальянская дисциплина также отличалась большей жесткостью. Так было, поскольку итальянский главнокомандующий генерал Луиджи Кадорна считал, что социальная неустойчивость его армии требует наказаний за дисциплинарные нарушения со строгостью, какой не знала ни немецкая армия, ни BEF — например массовые казни и наказание по жребию. Тем не менее, непохоже, чтобы немцы или англичане стояли за такое "обычное убеждение". Все армии, однако, имеют точку разрушения. Оно может наступить, когда в сражающихся частях подсчеты, точные или не очень, показывают, что шансы выжить перешли линию, разделяющую возможность и вероятность, линию между произвольным шансом быть убитым и очевидной статистической определенностью. Эту разделительную черту французы пересекли в начале 1917 года, когда количество потерь убитыми уже сравнялось с численностью пехоты, находящейся на фронте. Эта цифра — более миллиона французских солдат — превышала численность пехоты (35 дивизий. Уцелевший мог, следовательно, просчитать, что удача, "стохастический фактор", отвернулась от него, и что, по выражению британских "Томми", "его номер выпал". К осени 1917 года итальянская армия, имевшая 65 дивизий, или 600 тысяч пехотинцев, за время войны потеряла более 571 тысячи человек, и чувство, что "выпадет чей-то номер", вполне могло стать всеобщим, "Невероятно, но накануне Одиннадцатой битвы на Изонцо, разыгравшейся на плато Байнзицца с 19 августа по 12 сентября, моральный дух оставался на высоте. Основная причина этого явления выглядит, однако, зловеще. Каждый надеялся, что это будет последняя, решающая битва в этой войне". Однако исход этого сражения оказался удручающим. "Потери армии составили в общей сложности 100 тысяч человек, но новые позиции итальянцев стали еще более уязвимыми, чем прежде. 51 дивизия… была брошена в эту колоссальную битву, но к началу второй недели сентября конец войны казался столь же далек, как и прежде".

Но не австрийцам. В точности как весной 1915 года успехи русской армии в Галиции, которые привели к падению Перемышля и Лемберга, заставили Австрию просить помощи у Германии, так и теперь масштаб атак итальянских дивизий в ходе Одиннадцатой битвы подсказывал необходимость подобной апелляции. 25 августа император Карл писал кайзеру: "Опыт, который мы приобрели в Одиннадцатой битве, побуждает меня поверить, что мы рискуем оказаться в значительно более тяжелом положении, если начнется Двенадцатая. Мои командиры и их храбрые солдаты решили, что столь неудачная для нас ситуация требует наступления. У нас нет самого необходимого средства — войск". Его запрос означал для немцев необходимость заменить австрийцев на Восточном фронте, чтобы высвобожденные таким образом дивизии могли быть переброшены к Изонцо. Однако затем его убедили, что немецкие части будет лучше использовать непосредственно против итальянцев — решение, высказанное Людендорфом. После того как план отвлекающего наступления из Тироля был рассмотрен и отвергнут, было решено бросить семь немецких дивизий, вместе с шестью австрийскими образовавших новую Четырнадцатую армию, в прямое контрнаступление на Изонцо. Немецкие дивизии были тщательно подобраны. В их число входили 117-я дивизия, за плечами которой был долгий опыт горной войны в Карпатах, 200-я, включавшая бойцов-лыжников, и знаменитый "Альпийский корпус", Баварская горная дивизия, в одной из частей которой, Вюртембергском горном батальоне, в качестве ротного командира служил молодой Эрвин Роммель.

Объединенные австро-германские войска, собранные для Двенадцатой битвы, насчитывали тридцать пять дивизий против тридцати четырех итальянских и имели 2430 орудий против 2485. Этого было в любом случае недостаточно, чтобы осуществить прорыв и вообще, по обычным меркам, начать наступление. Однако Кадорна, итальянский главнокомандующий, в результате своих повторяющихся атак, не принимая в расчет возможность контрмер неприятеля, спустя некоторое время создал все условия для облегчения задачи противнику. Захватив значительную часть долины Изонцо, горной реки, прорезавшей в ней глубокое русло, он непреднамеренно создал себе ловушку в собственном тылу. Он прорвался через реку, но недостаточно далеко, и оставил в руках неприятеля два плацдарма, которые давали им возможность двинуться вверх и вниз по долине на север и на юг, замкнув кольцо вокруг всей Второй армии итальянцев.

Таков был план австро-германского командования. Кадорна сделал все, чтобы помочь ему осуществиться. Он держал массу войск на линии фронта, где им с наибольшей вероятностью грозило быть отрезанными от резервов, которые он разместил слишком глубоко в тылу, откуда их было трудно перебросить на передовые позиции в случае кризиса. На промежуточных линиях почти не было людей. Это положение сохранялось в течение всего октября, несмотря на явные признаки готовящейся неприятельской операции. Кадорна, однако, не мог ясно определить, куда будет нанесен удар, и из-за постоянного страха, который он внушал штабу своим деспотизмом, никто не решался дать ему совет о более предусмотрительных вариантах расположения войск в наиболее уязвимом секторе. Единственным из его подчиненных, чьи взгляды расходились с Кадорной, считавшим, что земля, захваченная в результате Одиннадцатой битвы, должна удерживаться силами всех людей, которые есть в распоряжении, был генерал Капелло, командующий корпусом в составе Второй армии. Капелло решительно настаивал на возобновлении наступления.

Если судить объективно, к этому моменту вопрос о наступлении уже не стоял. Силы неприятеля слишком возросли. Передвигаясь под покровом темноты несколько ночей подряд по глубоким долинам за Изонцо, германские и австрийские дивизии не испытывали никаких затруднений в том, чтобы, не будучи обнаруженными итальянскими воздушными патрулями, к вечеру 23 октября прибыть на запланированную позицию. На следующий день рано утром началась бомбардировка. Сначала позиции итальянской артиллерии были обстреляны газовыми снарядами. Хью Дальтон, в будущем министр финансов Великобритании, в то время молодой артиллерийский офицер, чья батарея временно находилась на Итальянском фронте, писал, что итальянские противогазы оказались совершенно бесполезны. Затем начался обстрел обычными снарядами. К семи часам итальянские окопы были опустошены, и австро-германские войска начали наступление. Острие атаки составляли австрийская 22-я дивизия, набранная в Словении, и 8-я дивизия "Эдельвейс", в основном состоящая из элитных тирольских императорских егерей. Они атаковали от Флича вниз по течению, по долине Изонцо к Капоретто (австрийское название — Карфрайт), чтобы встретиться с еще одной головной дивизией — "Альпийским корпусом", атаковавшей вверх по течению от Тольмино (Толмайна). В авангарде "Альпийского корпуса" шли Баварские "Leibregiment"("Телохранители") при поддержке Вюртембергского горного батальона. Роммель, будучи лишь лейтенантом, командующим группой рот этого батальона, был удовлетворен отведенной ему ролью поддержки не больше, чем во время блицкрига 1940 года, когда он был танковым генералом. Он вскоре обнаружил, что отделен от "Телохранителей" и всего фронта. Неприятель почти не показывался и не оказывал никакого сопротивления. "Тогда я понял, что должен решить, свернуть ли к вражеской позиции или прорываться в направлении пика Хевник [ключевая высота в итальянском тылу]. Я выбрал последнее. Итальянские позиции были уничтожены, как только мы завладели высотой. После этого мы проникли в глубь вражеских позиций, где гарнизоны были менее подготовлены к нашему появлению, с ними было легче справиться. Я не беспокоился, когда нас атаковали справа и слева". Роммель фактически применил на практике со своей пехотой тактику "просачивания" — маневр, который во время Второй Мировой войны он будет неоднократно повторять в танковом исполнении, образуя глубокие узкие коридоры в линии обороны неприятеля с целью нанести не только прямой урон, но и психологический шок, чтобы сломить волю к сопротивлению.

То, что удалось Роммелю в его маленьком, но значимом секторе, было повторено еще в нескольких местах. Немцы и австрийцы, проникнув на крутые теснины долины Изонцо, пройдя итальянские опорные пункты и нанеся удары по возвышенностям, пробили огромную брешь в Итальянском фронте, в двадцать пять километров шириной, оставив четыре итальянские дивизии изолированными в окружении. Более того: чем глубже проникала Четырнадцатая австро-германская армия, тем сильнее она угрожала флангам крупной группировки итальянских войск на севере и юге, создавая опасность для всей восточной части фронта Кадорны и краха в его собственном тылу. Закономерную тревогу главного командования усиливала паника среди рядового состава. Слух о прорыве неприятеля подрывал у простых солдат желание сопротивляться; то же самое произошло двадцать три года спустя, когда танки Роммеля беспрепятственно ползли сквозь деморализованную французскую армию за Мез. Лейтенант Роммель начал захватывать пленных в возрастающих количествах — сначала несколько дюжин, затем сотни, а в конце концов целый полк численностью полторы тысячи человек; после некоторых колебаний относительно капитуляции солдаты, увидев офицера, идущего к ним и размахивающего белым платком в знак своих намерений — Роммель, вечный индивидуалист, вышел вперед в одиночку, — неожиданно побросали оружие, выбежали к нему навстречу и, подняв его на плечи, разразились криками "Да здравствует Германия!".

Капитуляция этого полка — 1-го полка бригады Салерно — произошла на третий день сражения при Капоретто. К этому времени весь Итальянский фронт на Изонцо рухнул. Армия больше не подчинялась приказам или, по крайней мере, проводила демонстративные попытки неподчинения. Сотни тысяч солдат бежали с гор на равнины. Хуже того: "Резервные части, переброшенные на передовые, чтобы выполнить свой долг, были встречены криками "черномазые". Войска [австрийцев] сталкивались с итальянскими формированиями, которые шли сдаваться в плен, скандируя "Evviva la Austria". 26 октября Кадорна, чувствовавший себя как в кошмарном сне, понял, что общее отступление на Тальяменто, крупной реке к западу от Изонцо, неизбежно. Неприятель неистово прорывался вперед, не давая ему передышки. Хотя итальянцы в буквальном смысле слова разрушили за собой мосты, их преследователям все-таки удалось форсировать реку и 3 ноября оттеснить их обратно к реке Пьяве. Это было серьезное препятствие, пересечь которое без предварительной специальной подготовки было невозможно; торжествующие победители, оторванные от своих линий снабжения, не могли этого сделать. Тем не менее они добились экстраординарных результатов. За одиннадцать дней они продвинулись на сто тридцать километров, оказавшись в пределах досягаемости Венеции, заставили итальянцев отступить на всей протяженности горной границы от Тироля до морского побережья, и захватили 275 тысяч пленных. Боевые потери итальянской армии по стандартам Первой Мировой войны были сравнительно невелики и составляли 10 тысяч погибших.

Кадорна сделал все возможное, чтобы увеличить эту цифру, со свойственной ему жестокостью организовав массовые казни солдат и офицеров. Подобный эпизод незабываемо описан Эрнестом Хемингуэем, санитаром-добровольцем итальянской армии, в книге "Прощай, оружие!". Он не присутствовал лично при этом, но это не умаляет правдивости его рассказа — одного из величайших письменных напоминаний о бедствиях войны. Дикие беззакония Кадорны не смогли ни остановить крах армии, ни спасти его собственную шею. Он никогда не доверял своим землякам; они, в свою очередь, не испытывали к нему ни теплых чувств, ни даже уважения — ничего, кроме страха. Когда после сражения при Капоретто он попытался сложить ответственность за разгром армии на пораженческие настроения в тылу — там в августе начался взрыв забастовочного движения и спорадических излияний энтузиазма по поводу "Ленина" и "революции", — он потерял поддержку правительства. 3 ноября он заявил, созвучно тому, что высказывалось во Франции после наступления Нивеля, что отступление в Капоретто было чем-то вроде "военной забастовки". Пятью днями позже он был отстранен от командования и заменен генералом Армандо Диазом, который, подобно Петэну после катастрофы Нивеля, предложил простым солдатам более свободный режим увольнений и удобств в качестве побудительного стимула для продолжения борьбы.

На практике итальянская армия, подобно французской, не возобновляла наступления до следующего года. Когда это наконец произошло, итальянцев поддерживал значительно более сильный иностранный контингент, в основном британский, чем предложенный в качестве поддержки французам в 1918 году. Капоретто, одна из немногих неоспоримых побед Первой Мировой войны, стал торжеством Германии, восстановлением военной репутации ее пошатнувшегося союзника Австрии и крупным поражением союзников в конце года, который принес лишь постоянные неудачи. Если и был положительный эффект этого поражения, то он заключался в том, что катастрофа заставила Британию и Францию осознать, что их система случайного направления военных усилий посредством неформальных отношений и нерегулярно созывающихся конференций больше не имела права на существование, если они хотели победить в этой войне. 5 ноября в итальянском городе Рапалло была созвана конференция представителей союзников. На ней было решено учредить постоянный Высший военный совет, ответственный за согласование стратегии действий союзников. Он должен был заседать в Версале под эгидой премьер-министров Великобритании, Франции и Италии и президента Соединенных Штатов.

Президент Вудро Вильсон заявил, что Америка "слишком горда, чтобы сражаться". Эти слова отражали его собственное отвращение к войне. Идеалистичный, академичный, с высоким самомнением, он убедил себя в том, что откровенные отношения между нациями в условиях открытой дипломатии являются способом избежать конфликта. В течение 1916 года он через своего эмиссара, полковника Эдварда Хауза, предпринимал решительные действия, чтобы привести воюющие стороны к переговорам на условиях, которые он полагал справедливыми для всех, и был весьма удручен провалом своих попыток. Однако его взгляды не страдали отсутствием реализма в отношении значения силы в международных отношениях и в том, чтобы использовать силу в случае необходимости. В 1915 году он добился запрета на "неограниченные" действия немецких субмарин, пригрозив задействовать военный флот США, чтобы сохранить свободу перемещения по морям. Он дал санкцию полковнику Хаузу пообещать союзникам американскую интервенцию, в случае если они согласятся принять его условия для мирной конференции, а Германия — нет. В конце весны 1917 года, тем не менее, он не имел никаких намерений к тому, чтобы его страна вступила в войну. Не испытывали энтузиазма по этому поводу и его сограждане. Среди большой доли лиц немецкого происхождения были активисты, которые, через немецко-американский Bund (союз), организовали кампанию против вступления США в войну.

Два события изменили точку зрения Америки. Первым было неуклюжее обращение Германии к Мексике с предложением союза, подкрепленное в качестве приманки обещанием вернуть Техас, Аризону и Нью-Мехико, если Америка вступит в войну против Германии. Эта "телеграмма Циммермана" была передана американскому правительству британской морской разведкой. Независимо от них Государственный Департамент США также перехватил это послание. Будучи опубликовано 1 марта 1917 года, оно вызвало бурное возмущение. Вторым поводом стало решение Германии продолжать неограниченную кампанию с применением подводных лодок. Субмарины без предупреждения нападали на торговые суда в международных водах. Возврат к политике 1915 года обсуждался в Германии с августа 1916 года. Нарушение морского права, равно как и возможные последствия таких нарушений, прекрасно осознавались. Существующие моральные нормы не запрещали нападения на торговые суда, но требовали от налетчиков — независимо от того, были ли это надводные корабли или субмарины — остановить коммерческое судно, позволить команде сесть в шлюпки, обеспечить их пищей и водой и помочь им добраться до ближайшей суши, и лишь потом уничтожить их судно. Неограниченная политика позволяла капитанам подлодок потопить судно орудийным огнем или торпедировать его по их собственному желанию. Сторонником этой политики был адмирал Хеннинг фон Хольцендорф, начальник германского морского штаба. Его основной аргумент заключался в том, что только при тотальном уничтожении британских морских поставок война может принять благоприятный для Германии оборот — прежде чем морская блокада и истощение сил наземных войск исчерпают возможность Германии продолжать войну. В качестве подтверждения своих соображений он приводил результаты статистических выкладок, из которых следовало, что, если ежемесячно топить 600 тысяч тонн союзных, главным образом британских грузов, то это должно за пять месяцев поставить Великобританию на грань голода. Одновременно это означало прекращение поставок Франции и Италии британского каменного угля, весьма существенных для деятельности их экономики. Аналогичным аргументом руководствовался немецкий военный флот и во время Второй Мировой войны, когда в самом ее начале установил политику неограниченного потопления. Весной 1917 года немецкий военный флот, имея в своем распоряжении почти сотню подводных лодок для операций в Северном море, Атлантике, Балтийском и Средиземном морях, получили приказ начать атаки в неограниченных масштабах против двадцати миллионов тонн британского грузооборота из в общей сложности тридцати миллионов мирового, от которых зависело выживание Великобритании.

Гинденбург и Людендорф, хотя и находились по-прежнему в оппозиции канцлеру Бетману Хольвегу, с энтузиазмом восприняли меморандум Хольцендорфа от 22 декабря 1916 года, требующий введения неограниченной подводной войны. Было решено пойти на риск. "Страх перед разрывом [с Соединенными Штатами], — заявил Хольцендорф на имперской конференции 9 января 1917 года, — не должен воспрепятствовать использованию нами этого оружия, которое обещает успех". Кампания, развернувшаяся в морях вокруг Британских островов, у западного побережья Франции и в Средиземном море, началась 1 февраля. Политический эффект, произведенный на Соединенные Штаты, Германия ощутила немедленно, и реакция Америки оказалась значительно более суровой, чем ожидали немцы. 26 февраля, в тот же день, когда две женщины-американки погибли с потопленным немецкой субмариной лайнером "Лакония", президент Уилсон обратился к Конгрессу с предложением вооружать американские коммерческие суда. 15 марта немецкие подводные лодки совершили открытое нападение на группу американских коммерческих судов и потопили три из них. Это был прямой вызов достоинству Соединенных Штатов как мировой державы, и президент Уилсон с неохотой решил, что не может его проигнорировать. 2 апреля, накануне специальной сессии Конгресса, он рассмотрел разработку немецкой лодочной кампании и объявил ее "войной против всех стран мира". Он обратился к Конгрессу с предложением "принять статус воюющей державы, к чему нас упорно подталкивают", и четыре дня спустя Конгресс решил, что война против Германии формально должна быть объявлена. За этим последовали Декларации против Австро-Венгрии, Турции и Болгарии, была объявлена выборочная воинская повинность (18 мая 1917 года), и вооруженные силы Соединенных Штатов начали подготовку к операциям в Европе.

Мобилизация военного флота Соединенных Штатов, в состав которого входил второй по величине после британского флот современных линкоров, сразу бесспорно изменила баланс сил в Атлантике и Северном море в пользу союзников. С декабря 1917 года, когда пять американских дредноутов присоединились к Гранд-Флиту, Флот открытого моря уже не мог надеяться выстоять в случае столкновения против силы, численно превосходящей его в отношении тридцать пять против пятнадцати. Напротив, армия США в апреле 1917 года насчитывала лишь 108 тысяч человек и ни при каких условиях не имела возможности выиграть сражение. Национальная гвардия, состоящая из 130 тысяч солдат запаса, лишь незначительно повысила ее эффективность. Лучшие американские формирования входили в состав Корпуса морской пехоты, но они насчитывали только 15 тысяч человек. Тем не менее было решено сформировать экспедиционные войска в составе одной дивизии и двух морских бригад и немедленно направить их во Францию. Тем временем призыв на военную службу должен был дать первый миллион новобранцев, за которым должен был последовать еще миллион. Ожидалось, что эти два миллиона человек прибудут во Францию в течение 1918 года.

Перспектива переброски в Европу миллионов американских солдат заставила Германию форсировать деятельность подводных лодок, чтобы обречь своих врагов на голод. Результаты первых месяцев неограниченной подводной войны позволяли считать, что эти усилия принесут ожидаемые плоды. В течение 1915 года подлодки потопили 227 британских кораблей (855 721 валовая тонна), в большинстве своем, в ходе первой "неограниченной кампании". В течение первой половины 1916 года они отправили на дно 610 тысяч тонн торговых грузов под флагами всех стран, но затем нападения пришлось быстро прервать, когда с мая 1916 года германское Адмиралтейство вернулось к более строгому соблюдению морского закона. К началу 1917 года, когда благодаря ускоренной программе судостроения удалось поднять число субмарин до 148, число потоплений пропорционально возросло до 195 (328391 тонна). С февраля, когда началась неограниченная война, суммарный тоннаж потопленных судов возрастал от месяца к месяцу, достигая ужасающих размеров: 520 412 тонн в феврале, 564 497 тонн в марте и 860 334 тонны в апреле. Уровень, обозначенный Хольцендорфом в 600 тысяч тонн ежемесячно, чтобы выиграть войну, был превышен, угрожая еще увеличиться и привести союзников к поражению.

Адмиралтейство ясно видело, что нет никаких средств предотвратить это бедствие. Бронирование коммерческих судов было бессмысленно, поскольку лодки атаковали суда торпедами. Минирование выходов из лодочных баз было безрезультатным, поскольку британские мины были ненадежны, а базы слишком многочисленны и слишком труднодоступны, чтобы перекрыть их все. Делались попытки охоты за подводными лодками, но они были подобны поиску иголки в стоге сена, даже на торговых маршрутах. Организация ловушек для подводных лодок в виде внешне безвредных приманок, не стоящих торпеды, знаменитых "Q-судов", замаскированных под небольшие торговые корабли, но сильно вооруженных, приносила успех лишь от случая к случаю, до тех пор пока немецкие капитаны не стали вести себя более осмотрительно. Попытки торговых судов обходить явно опасные районы уменьшили потери лишь до тех пор, пока лодки не стали атаковать в других местах. Тем временем кровопролитие неуклонно продолжалось. Потери среди подводных лодок были незначительны: десять с октября по декабрь 1916 года и всего девять с февраля по апрель 1917 года, две из которых подорвались на германских минах. Единственное противолодочное оружие союзников, глубинные бомбы, было бесполезно, пока подводная лодка не была обнаружена, а гидрофон, единственное средство обнаружения, регистрировал присутствие лодки лишь с расстояния не больше нескольких сотен метров.

Доступным решением проблемы были конвои, однако оно встретило сопротивление Адмиралтейства. Суда, идущие группой, даже под охраной, представляли собой просто большую группу целей. Оперативный отдел Адмиралтейства писал в январе 1917 года: "Очевидно, что чем больше количество судов, составляющих конвой, тем больше шансов для успешной атаки субмарины". Эта бумага заключала, что "независимое" плавание более безопасно. Анализ, конечно, был неверным. В морских пространствах группа судов была лишь ненамного более заметна, чем единственное судно, и, не будучи обнаружена подводной лодкой, могла полным составом избегнуть атаки. Напротив, разрозненно плывущие одиночные суда предоставляли лодке гораздо больше шансов обнаружить их и атаковать. Кроме того, Адмиралтейство было введено в заблуждение другими математическими ошибками. В попытке оценить количество кораблей охраны, которые было необходимо найти в случае принятия проекта конвоев, были подсчитаны все суда, еженедельно отплывающие из британских портов, число которых равнялось двум с половиной тысячам. На основании этого был сделан вывод, что в распоряжении Адмиралтейства недостаточно военных кораблей. Но по более точному анализу нового министра морской торговли Нормана Лесли и младшего морского офицера Р. Г. Э. Хендерсона задача выглядела более выполнимой. Количество еженедельно прибывающих трансокеанских торговых судов, которые реально участвовали в военном обеспечении, составляло только 120–140, и число военных кораблей, достаточное для их охраны, могло было быть легко найдено.

К 27 апреля старшие адмиралы убедились в необходимости применить конвоирование — очевидно, не по указанию Ллойда Джорджа, как обычно считается, — и 28 апреля первый конвой отправился в плавание. 10 мая он без потерь достиг Великобритании. С тех пор конвоирование начало все шире вводиться для сопровождения всех океанских торговых судов, и потери пошли на убыль. Хотя в августе общий тоннаж потопленных судов все еще составлял 511 730 тонн, в декабре он сократился до 399 110 тонн. Но только со второго квартала 1918 года они опустились ниже 300 тысяч тонн в месяц. К этому времени четыре миллиона тонн из тридцатимиллионного тоннажа мирового грузооборота было потоплено чуть больше чем за год. Только с применением конвоев удалось обернуть вспять фатальную тенденцию; однако, как и во время второй подводной войны, развернувшейся в 1939–1943 годах, это была не единственная мера, которая привела к поражению эскадр субмарин. В числе значимых дополнительных мер были систематическая установка минных заграждений (70 тысяч на Северном барраже между Шотландией и Норвегией), выделение большого числа самолетов и дирижаблей для противолодочных патрулей в тесных водах (685 самолетов и 103 дирижабля) и увеличение численности эскортов (195 в апреле 1918 года).

Использование конвоев косвенно давало еще один важный эффект. Они вынудили субмарины для охоты на незащищенные небольшие суда приходить в прибрежные воды, где они становились легкоуязвимы для воздушных патрулей, гидрофонов и глубинных бомб и гибли на минных полях. Из 178 подводных лодок, потопленных за время войны (из 390 построенных), 41 подорвалась на мине и только 30 были уничтожены глубинными бомбами. Непосредственная атака на базы подводных лодок, как на знаменитую Зебрюгте 23 апреля 1918 года, ни в коей мере не вызвали прекращения лодочных операций. Тем не менее, несмотря на неустойчивое течение противолодочной кампании, планы Хольтцендорфа добиться победы, подавив противника тоннажем потопленных судов, так никогда и не осуществились. Если британцы и не выигрывали подводную войну, то немцы наверняка ее проигрывали.

Неограниченная подводная воина, тем не менее, вынудила Великобританию начать то, чему суждено было стать ее наиболее известной кампанией в наземной войне — Третью битву при Ипре, или Пашендаль, по названию деревни, уничтоженной в ходе наступления, которая стала его окончательной целью. В ходе первого сражения при Ипре в октябре-ноябре 1914 года старым ВЕР, удалось закрыть разрыв между открытым крылом французской армии и фламандским берегом и таким образом сомкнуть Западный фронт. Вторая, в апреле 1915 года, была отмечена первой за время войны газовой атакой на Западном фронте, которая была проведена против BEF, которые, хотя и потеряли критический участок перед городом Ипром, удержали позиции. В 1917 году военная ситуация в секторе британской армии была совершенно новой. Немцы, несмотря на успехи, достигнутые в операциях против французских и румынских войск, и прогрессирующее ослабление русской армии, были уже не в состоянии, как в год Верденского сражения, предпринимать наступательные операции. Силы их армий были перенапряжены. Гинденбург и Людендорф ожидали изменения стратегического баланса, к которому, возможно, должны были привести успехи лодочной кампании, а возможно, и окончательный крах русской армии, чтобы получить возможность перестроить свои силы для нового решающего удара. Между тем британцы, на которых в результате прерванной кампании Нивеля легло бремя продолжения войны на западе, оценивали свое положение. Дуглас Хэйг, герой первой битвы, защитник Ипра во второй, уже давно лелеял планы сделать Ипрский выступ отправным пунктом контрнаступления, которое должно было прорвать линию германской обороны, в то время как атака десанта должна была очистить берег, лишая немцев их морских баз в Бланкенберге и Остенде, что, как он надеялся, нанесет сокрушительный удар по подводным лодкам. Первоначально Хэйг предложил эту схему 7 января 1916 года, вскоре после того, как сменил Френча на посту командующего BEF. Он переработал ее для рассмотрения на конференции в Шантийи в ноябре, только чтобы увидеть, как его проект отклонили в пользу прорыва на "Дамской дороге", разработанного Нивелем. Кода же он провалился, принятие фламандского плана Хэйга стало неизбежно. Это обсуждалось на англо-французской конференции, которая состоялась в Париже 4–5 мая, когда Петэн, преемник Нивеля, заверил, что французы поддержат этот проект, проведя четыре атаки собственными силами.

К июню французы не могли больше скрывать от своих британских союзников, что эти атаки не могут быть осуществлены. 7 июня Хэйг встретился с Петэном в Касселе под Ипром, чтобы услышать, что "две французские дивизии отказались прийти на смену двум дивизиям, находящимся на передовых позициях". На самом деле их число превышало пятьдесят, и заверения Петэна в том, что "ситуация во французской армии в тот момент была серьезной, но теперь стала более удовлетворительной", были чисто показными. Находившийся в Париже Ллойд Джордж догадался об истинном положении дел, когда предложил Петэну опровергнуть то, что "по той или иной причине вы не будете сражаться". Петэн просто улыбнулся и не сказал ничего. К июлю, когда истина о мятежах во французской армии больше не была секретом, стало ясно, что британским войсками придется сражаться в одиночку. Задача была в том, чтобы найти этому оправдание. Хэйг твердо был уверен, что они должны это сделать, и верил, что они одержат победу, — лучший повод вступить в сражение. Местные июньские события на юге Ипрского выступа давали ему основание для такой уверенности. 7 июня, в день, когда он получил от Петэна сообщение, в котором тот впервые признавал проблемы, возникшие во французской армии, Вторая армия Пламера двинулась в долго подготавливаемую атаку на хребет Мессин, которая завершилась полным успехом. Мессии восточнее Ипра продолжает линию Фламандских высот, удерживаемую немцами с первой битвы, то есть с октября 1914 года, к югу, к долине Лиса, которая отделяет равнины Бельгии от французских. Эти склоны столь пологие, что глаз случайного наблюдателя не обнаружит никаких возвышенностей. При более тщательном наблюдении обнаруживается, что позиции, занятые немцами, располагаются выше британских на протяжении всего пути к единственной настоящей возвышенности во Фландрии — горам Кеммель и Мон-де-Кат, делая для британцев невозможным наблюдение за тылами немцев от Ипра до Лилля. Долгое время стремлением британских командиров на Ипрском выступе было занять гребень Мессин. В течение 1917 года их саперные роты протянули вперед девятнадцать галерей, оканчивавшихся минными камерами, куда поместили миллион фунтов взрывчатки.

На рассвете 7 июня 1917 года с грохотом, который был слышен в Англии, заряды взорвались, и девять дивизий, включая 3-ю Австралийскую, Новозеландскую и ветеранов первого дня Соммы, 16-ю Ирландскую и 36-ю Ольстерскую, двинулись вперед. Атаку предваряли почти три недели бомбардировки, в течение которых было выпущено три с половиной миллиона снарядов. Когда волны нападающих достигли гребня Мессии, оказалось, что выжившие защитники уже не способны оказать сопротивление, и они с незначительными потерями заняли то, что оставалось от немецких окопов. Одним ударом британцы отбросили неприятеля от южного крыла Ипрского выступа. Таким образом, стремление Хэйга двинуться в центр и оттуда начать наступление на Фламандское побережье существенно возросло. Препятствием второму крупному наступлению на Западном фронте, возникшим в результате событий на Сомме в прошлому году, стали колебания премьер-министра. Дэвида Ллойд Джорджа угнетали возрастающие потери британской армии, составившие уже четверть миллиона только убитыми, и отчасти ничтожность военных достижений, приобретенных ценой таких жертв. Он начал искать альтернативу в действиях в Италии против австрийцев и даже против турков на Ближнем Востоке — курс, который получил название "выбивание подпорок" из-под центральной военной позиции Германии. Тем не менее и настойчивые требования Хэйга разрешить ему начать большое наступление во Фландрии возымели действие. Убежденность Хэйга в реальности выполнения его обещаний не распространялась на главного военного советника Ллойда Джорджа, генерала сэра Уильяма Робертсона, бывшего кавалериста, чей природный ум и сила характера позволили ему достичь высшего поста в британской армии. Однако он, несмотря на свои сомнения, предпочитал военное благородство Хэйга политическим уверткам премьер-министра и, когда от него потребовалось сказать решающее слово в пользу одного из этих путей, отдал свой голос за Хэйга.

В июне Ллойд Джордж сформировал еще один внутренний комитет Кабинета, в дополнение к Комитету по Дарданеллам и Военному совету, который должен был принять высшее военное руководство. Комитет по военной политике, в который входили лорд Керзон и лорд Милнер, а также южноафриканец Ян Сматс, впервые собрался 11 июня. Самая важная сессия, однако, состоялась 19 — 21 июня, когда Хэйг обрисовал свои планы и потребовал их одобрения. Ллойд Джордж не удержался от вопросов и критики. Он выразил серьезные сомнения насчет убежденности Хэйга в значении наступления Керенского, спросил о вероятности захвата баз подводных лодок и осведомился о том, как сделать наступление успешным, имея преимущество, в лучшем случае, в нехоте и равенство сил артиллерии. Два дня дискуссий не поколебали решимости Хэйга. Несмотря на страхи Ллойд Джорджа, связанные с потерями, Хэйг настаивал, что "для нас необходимо вступить в бой с неприятелем… и он совершенно уверен, что сможет достичь первой цели" — гребней Ипрских хребтов.

Это и было камнем преткновения: Хэйг хотел сражаться, Ллойд Джордж — нет. Премьер-министр видел веские причины избегать сражения: потеря множества людей ради небольших существенных выгод, не дававших победы в войне, — хотя Хэйг иногда поговаривал о "значительных результатах этого года"; то, что ни от Франции, ни от России не приходилось ждать помощи; что должна была прибыть американская армия и, наконец, что наилучшей стратегией была серия небольших атак ("тактика Петэна"), а не повторение Соммы. Он ослабил свои позиции, будучи вынужденным оказывать помощь Италии ради того, чтобы вывести Австрию из войны, но его главной ошибкой, которую трудно было ожидать от человека, столь легко подавлявшего своих коллег по партии и парламенту, стало то, что ему не хватило воли перекричать Хэйга и его лояльного сторонника Робертсона. В конечном счете он чувствовал, что не в состоянии, как гражданский премьер-министр, "навязывать свои стратегические взгляды своим военным консультантам" и был поэтому должен принять их взгляды.

Последствия были тяжелыми, "Фламандская позиция", как ее называли немцы, была одной из самых укрепленных на Западном фронте, как в географическом отношении, так и с военной точки зрения. С низких высот Пашендаля, Бродсейнде и Гелювельта передовые вражеские позиции смотрели на почти плоскую равнину, на которой три года постоянных обстрелов уничтожили последние следы растительности; также была разрушена дренажная система, создававшаяся веками, так что, когда начались дожди, которые часто идут в этой прибережной местности, поле боя вскоре оказалось затопленным и превратилось в настоящее болото. Возникновением этой трясины и отсутствием укрытия трудности BEF не ограничились. К ним немцы добавили расширение и углубление своей системы окопов и проволочных заграждений. Помимо этого, они построили сеть бетонных дотов и бункеров, часто на месте разрушенных построек, которые позволяли скрыть ведущиеся работы и маскировали завершенное сооружение. В своем окончательном виде Фламандская позиция имела целых девять слоев в глубину: передовые, линия наблюдательных постов в орудийных воронках, три линии прикрытия из насыпей или окопов, в которых во время оборонительных действий укрывались батальоны, защищающие фронт дивизии; затем следовала зона боев, содержащая пулеметные посты, поддерживаемые линией дотов. Наконец, в тыловой зоне, контратакующие формирования дивизии укрывались в бетонных бункерах, размешенных между позициями батарей артиллерии поддержки. Не меньшее значение, чем физическое размещение защитников, имело построение войск. На четвертый год войны немецкая армия признала, что защита позиции требует двух раздельных формирований, и соответствующим образом реорганизовала свои дивизии. Гарнизон окопов, который должен был выдержать начальную атаку, был сокращен и включал только роты и батальоны дивизии на линии. За ними, в тыловой зоне, располагались контратакующие дивизии, чья миссия состояла в том, чтобы двинуться вперед, как только вражеская атака будет остановлена неподвижной обороной и локальными выпадами войск на передовой.

Защитники фламандских позиций в июле 1917 года принадлежали к десяти дивизиям, включая такие стойкие и испытанные формирования, как 3-я Гвардейская и 111-я, в которой в составе 73-го Ганноверского стрелкового батальона служил Эрнст Юнгер. В основной линии обороны, которую предстояло атаковать британской Пятой армии, на одиннадцати километрах фронта было развернуто 1556 полевых и тяжелых орудий. В распоряжении британцев имелось 2299 орудий, то есть одно на пять метров, что в десять раз превышало плотность размещения на Сомме четырнадцатью месяцами раньше. Пятой армией командовал порывистый кавалерист Хьюберт Гоф, который развернул по дивизии на каждую милю. Среди них были Гвардейская, 15-я Шотландская и Горная дивизии. Они выстроились плечо к плечу между Пилкем, где британская гвардия противостояла германской к северу от Ипра, и вывороченными взрывами пнями — тем, что осталось от "Священного леса" южнее города, который, в соответствии со своим названием, стал первым укрытием BEF в 1914 году.

Пятой армии также было выделено 180 самолетов из 508, которые в общей сложности находились в зоне сражений. Их роль состояла в том, чтобы достичь преимущества в воздухе над фронтом на глубине до 7 — 8 километров, где начиналась линия немецких аэростатов наблюдения. При благоприятных условиях обзор из корзины привязанного аэростата составлял до ста километров, позволяя наблюдателю посредством телефонного провода, присоединенного к тросу, корректировать огонь артиллерии, обеспечивая высокую точность и темп стрельбы. Появление такого усовершенствования, как радио, также позволило двухместным самолетам-наблюдателям управлять артиллерийским огнем, хотя это и было трудоемкой процедурой, поскольку двухсторонняя голосовая связь была еще технически невозможна. Война в воздухе, которая в 1918 году приняла драматический оборот, в течение 1917 года в основном оставалась на уровне артиллерийского наблюдения, аэростатов заграждения и воздушных боев, чтобы приобрести или сохранить преимущество в воздухе.

Французскую воздушную службу, хотя она и была филиалом армии, не затронули беспорядки, парализовавшие в 1917 году наземные формирования. Она эффективно действовала, против налетов немецкой авиации на Эне в апреле и мае, оказывая значительную поддержку Королевскому воздушному корпусу во время Третьей битвы при Ипре. Лучшие самолеты — "Спад" 12 и 13 — превосходили большинство германских машин в начале года, породив поколение асов. Среди них наиболее прославились Жорж Гинемер и Рене Фонк, чья техника воздушного боя была. Когда 11 сентября во время Третьей битвы при Ипре Гинемер погиб, французский Сенат постановил с почестями похоронить победителя пятидесяти трех воздушных боев в Пантеоне. Однако этот год также стал годом появления самых знаменитых немецких асов, в том числе Вермера Фосса (48 побед) и легендарного "Красного Барона" Манфреда фон Рихтгофена (80 побед), чьи достижения были обусловлены не только их летными способностями и агрессивностью, но и производством нового типа самолетов, прежде всего маневренных трипланов Фоккера, имевших значительные преимущество над британскими и французскими машинами. В течение Первой Мировой войны авиационные технологии давали очень быстрые перепады в преимуществе между одной стороной и другой. "Циклы" в разработке самолетных конструкций, ныне измеряющиеся десятилетиями, тогда составляли месяцы, а иногда лишь недели. Чуть более мощный двигатель — когда мощность колебалась между 200 и, самое большее, 300 л.с. — или небольшое усовершенствование конструкции могло дать поразительное преимущество. В течение 1917 года Королевский воздушный корпус получил три быстро разработанные передовые модели самолетов: одноместные "Сопвич Кэмел" и S.E.5, и двухместный "Бристоль Файтер". На этих машинах даже неопытные пилоты получили возможность дать достойный ответ ветеранам германской авиации. Среди британских пилотов начали появляться настоящие асы, не уступающие французским и немецким. Наиболее знаменитыми среди них стали Эдвард Мэннок, Джеймс Мак-Кадден и Альберт Болл. Мак-Кадден, в прошлом рядовой солдат, и Мэннок, убежденный социалист, были хладнокровными мастерами воздушного боя, чья манера ярко выделялась на фоне пилотов, вышедших из общественных летных школ, типичным представителем которых был Альберт Болл. Тем не менее, независимо от класса или страны, на всех успешных участников постоянное напряжение воздушных боев наложило неизгладимый отпечаток, в конечном счете отразившийся в характерном внешнем виде: "худые, как у скелета, руки, заостренный нос, плотно обтянутые скулы, улыбка одними губами, обнажающая зубы, и пристальный, с прищуром взгляд человека, который в состоянии контролировать свой страх". Исход Третьей битвы при Ипре, тем не менее, должен был решиться на земле, а не в воздухе. Как и в Вердене и на Сомме, ключевым вопросом было: сможет ли артподготовка достаточно быстро и полностью уничтожить вражеские оборонительные сооружения и защитников, чтобы нападающие смогли захватить их позиции, с которых контратака уже не могла бы их отбросить? Не было предпринято никаких начальных попыток, вроде того, что хотел осуществить на Эне Нивель, для немедленного прорыва. Вместо этого первые цели были установлены в 6 тысячах метров от начальной позиции британских войск в пределах досягаемости полевой артиллерии поддержки. После их взятия артиллерия должна была переместиться вперед, после чего процесс повторялся, пока, удар за ударом, немецкие оборонные сооружения не были пройдены, неприятельские резервы уничтожены и открывался путь в незащищенный тыл. Ключевым пунктом, который должен был быть взят на первом этапе, было "плато Гелювельт" к юго-востоку от Ипра, в трех километрах от британской передовой, чье легкое возвышение над окружающей равниной создавало значительные преимущества для наблюдения.

Бомбардировка, которая началась пятнадцатью днями раньше и в ходе которой было выпущено свыше четырех миллионов снарядов (перед Соммой был расстрелян миллион), достигла апогея к четырем часам утра 31 июля. В 3 ч. 50 мин. утра атакующие войска Второй и Пятой армий при поддержке частей французской Первой армии с левого фланга двинулись вперед в сопровождении 136 танков. Хотя земля была разбита и выщерблена годами обстрелов, поверхность была сухой, и только два танка завязли (однако позже гораздо большее число машин застряло в канавах). Пехоте также удалось развить устойчивый темп продвижения. Левый фланг быстро продвигался к вершине гребня Пилкем, продвижение в направлении Гелювельта был меньшим. Позже утром, однако, произошел, как обычно, обрыв связи между пехотой и артиллерией: кабели оказались всюду перебиты, низкая облачность делала невозможным аэронаблюдение. "Некоторые части использовали голубей, но новости от атакующих удавалось доставить только курьерам, которым иногда требовались целые часы, чтобы доставить сообщение обратно — если им вообще удавалось это сделать". В два часа пополудни заработала германская система контратаки. Интенсивный обстрел обрушился на солдат 18-го и 19-го корпусов, прорывавшихся к Гелювельту, — столь мощный, что людей в первых рядах подбрасывало в воздух. К граду немецких снарядов прибавился проливной дождь, который мгновенно превратил разбитое поле боя в жидкую грязь. Дождь продолжался на протяжении трех последующих дней, в течение которых британская пехота возобновляла атаки, а их артиллерия была перетащена на новые позиции, чтобы поддержать пехоту. 4 августа командир британской батареи, будущий лорд Белхэвен, писал о "просто ужасной [грязи], которая, мне кажется, хуже, чем зимой. Земля разбивается зачастую на глубину трех метров и превращается в кашу… в центре орудийных воронок она настолько мягкая, что в ней можно утонуть с головой. Должно быть, сотни мертвых немецких солдат скрыты там, и сейчас свои же снаряды перепахивают землю и поворачивают их".

Дождь и недостаточные темпы продвижения подсказывали сэру Дугласу Хэйгу, что 4 августа следует отдать приказ о приостановке наступления до тех пор, пока позиции не смогут быть укреплены. На заседании Военного Кабинета в Лондоне, тем не менее, он настаивал на том, что атака имела "весьма удовлетворительные результаты, а потери невелики". По сравнению со сражением на Сомме, когда только в первый день погибло 20 тысяч человек, масштабы потерь действительно казались вполне сносными: с 31 июля по 3 августа Пятая армия сообщала о 7800 погибших и пропавших без вести, а Вторая армия сообщала цифру на тысячу больше. Включая раненых, общие потери, вместе с французской Первой армией, составляли около 35 тысяч. Примерно таковы же были потери немцев. Немцы, тем не менее, сохранили за собой жизненно важную территорию, и ни одна из их дивизий не была поднята для контратаки. Кронпринц Руппрехт вечером 31 июля записал в своем дневнике, что он "очень удовлетворен результатами".

Сражение, однако, только началось. Руппрехт не учел решимости Хэйга упорно следовать своему плану, несмотря на высокие потери и размокшее поле боя. 16 августа он двинул Пятую армию в атаку против Лангемарка. Сцена напоминала столкновения BEF с немецкими добровольческими дивизиями в октябре 1914 года, когда было захвачено 500 метров земли, или отвлекающее наступление Канадского корпуса в каменноугольном районе вокруг Ленса — ужасной пустыне, которую представляли собой разрушенные деревни, шахты и отвалы, где BEF понесли столь тяжелые и бессмысленные потери в течение зимы и весны 1915 года. Он также продолжил серию бесплодных атак на Плато Гелювельт, на котором позиции немцев возвышались над всем происходящим на более низких землях. Было приобретено немного земли, но потеряно много жизней.

24 августа, после неудачи третьей атаки на Гелювелът, Хэйг решил вместо Пятой армии Гофа сделать основной действующей силой при Ипре Вторую армию Пламера. Гоф, молодой по стандартам этой войны генерал, зарекомендовал себя как парень-кавалерист, известный своей порывистостью и нетерпением перед препятствиями. Его войска уже имели достаточно причин, чтобы у них осталось гораздо меньше доверия к его военному искусству, чем у его руководства. Пламер, напротив, был не только старше, чем Гоф, но и выглядел старше своих лет и, как старший, был осмотрителен и беспокоился о том, что находилось в его попечении. Он командовал сектором Ипра в течение двух лет, знал все опасные углы и сумел расположить к себе своих солдат более, чем любой генерал Первой Мировой войны, поскольку как никто другой заботился об их благополучии. Он решил, что необходимо сделать паузу, чтобы получить возможность тщательно подготовиться к следующей фазе наступления, которое должно приобрести форму последовательности ударов по германским линиям — даже более поверхностных, чем пытался провести Гоф.

Акция 27 августа была последней паузой перед попыткой захватить два медленно исчезающих участка — лес Гленкорсе и перелесок Инвернес, севернее руин деревни Гелювельт. Официальная история признает, что земля была "столь скользкой из-за дождей и так изрыта заполненными водой воронками, что темп продвижения был низким, а защита ползущей вперед артиллерии поддержки скоро была потеряна" солдатами, которые шли маршем всю ночь, а потом десять часов ожидали начала сражения. Когда оно началось, уже во втором часу дня, передовые части вскоре были задержаны непроходимой топью, в которую превратилась почва, и плотным немецким огнем. Эдвин Воэн, офицер военного времени 1-го Уорвикширского полка, описывает попытку его части продвигаться вперед:

В доте Воэн обнаружил раненого немецкого офицера. Санитары внесли на носилках раненого британского офицера, "который радостно приветствовал меня. "Куда вас ранило?" — спросил я. "В спину около позвоночника. Вы не могли бы вытащить из-под меня мой противогаз?" Я срезал сумку и вытащил его; затем он попросил сигарету. Данхэм достал сигарету, и он сжал ее губами; я зажег спичку и поднес ее, но сигарета упала ему на грудь. Он был мертв". Позади дота Воэн наткнулся на группу не "Пленные окружили меня, растрепанные и измученные, сообщая мне об ужасах своей жизни: "Nichts essen, nichts trinken"[26], постоянно снаряды, снаряды, снаряды… Я не мог выделить человека, чтобы отправить их назад, поэтому пришлось собрать их в воронке от снаряда вместе с моими людьми, которые засуетились вокруг пленных, разделяя с ними свои скудные пайки.

Из других воронок в темноте со всех сторон раздавались стоны и крики раненых — слабое, долгое, рыдание агонии и отчаянные вопли. Было до отвращения очевидно, что дюжины людей с серьезными ранениями заползали в поисках безопасности в новые воронки, а теперь вода поднималась, заливая их, бессильных куда-либо переместиться, и они медленно тонули. Эти крики вызывали в воображении ужасные картины — искалеченные [люди], лежащие там, в надежде, что друзья должны найти их, и теперь умирающие ужасной смертью, одни среди мертвых в чернильной темноте. И мы ничего не могли сделать, чтобы помочь им; Данхэм тихо плакал рядом со мной, и все люди были под воздействием этих жалобных криков".

На этом испытания 27 августа для лейтенанта Воэна почти закончились. Перед самой полночью на смену его части пришла другая, и он повел своих уцелевших солдат обратно на позиции, которые они оставили 25 августа.

На следующее утро, когда он встал, чтобы провести смотр:

Эта история характерна для третьей битвы при Ипре. Несмотря на то, что потери были меньше, чем на Сомме за приблизительно равный период — 18 тысяч убитых и пропавших без вести (раненые, утонувшие в воронках, составляли значительную часть потерь) и 50 тысяч раненых с 31 июля — сражение в силу своего неумолимо гибельного характера превращалось в ловушку: постоянная доступность вражескому наблюдению на открытой местности, лишенной строений и растительности, размокшей от дождя и на обширных пространствах просто затопленной водой, почти без перерыва прицельно обстреливаемой артиллерией. Артиллерийский огонь превращался в смертоносный ливень всякий раз, когда делались попытки атаковать объекты, которые, как ни близки были, начинали казаться недостижимо далекими, поскольку неудача следовала за неудачей. 4 сентября Хэйг был вызван в Лондон, чтобы оправдать продолжение наступления, даже в той ограниченной форме, которая была предложена предусмотрительным Пламером. Ллойд Джордж, рассматривая в целом состояние войны, доказывал, что поскольку Россия более не является участником войны, а Франция едва удерживает позиции, для Британии стратегически мудрое решение заключается в экономии ресурсов до прибытия поддержки из Америки в 1918 году. Хэйг, поддерживаемый Робертсоном, настаивал, что именно из-за ослабления других союзников третья битва при Ипре должна продолжаться. Его довод был неудачным, на самом деле Людендорф уже отводил дивизии с Западного фронта, чтобы помочь австрийцам, но, поскольку Ллойд Джордж выдвинул еще более слабый аргумент — а именно, решимость одержать победу над турками и на Итальянском фронте, — Хэйг добился своего. Генри Уилсон, смещенный помощник начальника Генерального штаба фанатичный "западник", с характерным цинизмом комментировал в своем дневнике, что схема Ллойда Джорджа должна была предоставить Хэйгу достаточно веревки, чтобы повеситься. Эксперт-консультант, которым премьер-министр хотел сменить своего главного военного подчиненного, но так и не отважился до тех пор, пока тот не был скомпрометирован явной неудачей, был, вероятно, точен. Тем не менее у Хэйга не было очевидного преемника, и его неосмотрительная стратегия и пагубный эффект, который она оказывала на его многострадальную армию, — все это должно было продолжаться за отсутствием лучшего человека или лучшего плана.

"Пошаговая" схема Пламера, для которой пауза в начале сентября была подготовкой, задумывалась трехэтапной. На каждом этапе длительная артподготовка должна была предшествовать короткому, на полторы тысячи метров, наступлению силами дивизий, развернутых на участке в тысячу метров, то есть по десять пехотинцев на каждый метр фронта. После трех недель артобстрела 1-я и 2-я Австралийские дивизии вместе с 23-й и 41-й британскими, атаковали Менин-Роуд восточнее Ипра. Артиллерия прикрытия обрушила снаряды на полосу в тысячу метров глубиной, и под этой опустошительной массой огня немцы отступили. Такой же результат был достигнут в результате боя у Полигон-Вуд 26 сентября и Бродсейнде 4 октября. Тактика Пламера "бить и держать" приносила успех. Плато Гелювельт наконец было взято, и местность непосредственно перед Ипром была выведена из-под немецкого наблюдения. Войска, тем не менее, продолжали двигаться из разрушенного города через его западную окраину и описывали круг назад, чтобы достичь поля боя; так они делали с тех пор, как в 1915 году выступ окончательно обрисовался, чтобы не попасть под огонь дальнобойных орудий, обстреливающих единственные дороги, проходящие над пропитанной водой равниной. Вопрос заключался в том, будет ли оправдана следующая серия "ударов и удержаний". Первые три, особенно под Бродсейнде, нанесли сильный удар неприятелю. 4 октября массированный огонь артиллерии Пламера накрыл немецкие контратакующие дивизии, слишком выдвинувшиеся вперед, и нанес им тяжелые потери, особенно 4-й Гвардейской. В результате немцы снова решали усовершенствовать свою систему обороны фронта. Перед Бродсейнде они перевели свои контратакующие дивизии ближе к зоне боев, чтобы захватить британскую пехоту, как только она выходила из-под защиты своей артиллерии. Как результат они просто попали под обстрел более крупнокалиберной и более дальнобойной британской артиллерии. После этого Людендорф приказал произвести следующие изменения: передовые позиции вновь должны были быть облегчены, а контратакующим дивизиям следовало удерживать тыл на позициях, с которых они не перемещались до тщательно спланированного броска при поддержке основательного артобстрела и заградительного огня.

В сущности, британская и немецкая тактики проведения операций на жутком, изуродованном взрывами и наполовину затопленном поле Ипрской битвы теперь были доведены до такого сходства, как если бы противники консультировали друг друга. Нападающие должны были уничтожить защитников чудовищным артобстрелом и занять узкую полоску земли, на которую только что падали их снаряды. Защитники затем должны были повторить этот процесс в противоположном направлении, надеясь возвратить потерянную территорию. Если считать, что решающая победа означала захват цели, эти действия напоминали совершенно бесполезное упражнение, и Хэйг мог, исходя из живых доказательств, которые почти ежедневно поставляли ему события, отказаться втягивать неприятеля в продлевание агонии противостояния, которой были охвачены обе стороны.

Даже наиболее восторженные технические историки Великой войны, всегда готовые выделить значение улучшения предохранителей снарядов полевой артиллерии или дальности стрельбы мортир (минометов), допускают, что Хэйг должен был остановиться после Бродсейнде. Он категорически решил сделать прямо противоположное. Перед Бродсейнде он сказал командующим своих армий, что "неприятель дрожит и… хороший решающий удар сможет привести к решающим результатам". Сразу после этого, в то время, когда Ллойд Джордж тайно попытался ограничить численность войск, которые посылали во Францию, чтобы возместить потери, понесенные при Ипре, Хэйг писал Робертсону, командующему имперским Генеральным штабом: "Британские армии могут сами осуществить крупное наступление, [таким образом] бесспорно, что должно быть сделано все… чтобы оно получилось настолько сильным, насколько это возможно".

Следовательно, сражение в грязи под Ипром — Пашендаль, как оно было названо в честь груд кирпича, оставшихся от деревни, которая была конечной целью наступления, — должно было продолжаться. Но не с британскими солдатами в авангарде. Некоторые лучшие дивизии BEF — Гвардейская 8-я, одна из старых регулярных дивизий, 15-я Шотландская, 16-я Ирландская, 38-я Уэльсская, 56-я Лондонская — были выведены с фронта в августе и начале сентября. Единственными надежными наступательными силами, остававшимися в распоряжении Хэйта, были дивизии в АНЗАК и Канадского корпуса, которые избежали как первых этапов этой битвы, так и самых тяжелых эпизодов на Сомме годом раньше. 12 октября в сражении, названном "Первой битвой Пашендаля", Новозеландская и 3-я Австралийская дивизии предприняли попытку достичь остатков деревни на самой верхней точке территории к востоку от Ипра, расположенной на высоте 45 метров над уровнем моря, где находились окопы и доты немецкой Второй фламандской позиции стояли как последнее препятствие между BEF и вражеским тылом. "Мы практически полностью сокрушили неприятельскую оборону, — сообщил Хэйг на встрече с военными корреспондентами 9 октября. — "Неприятель может выставить против нас только плоть и кровь". Плоти и крови в данных обстоятельствах оказалось достаточно. Попав с фронта и на флангах под огонь пулеметов, солдаты АНЗАК в конечном счете отступили на позиции, с которых они начали свое наступление в этот сырой день. Земля настолько размокла, что снаряды артиллерии поддержки зарывались в грязь, не взрываясь, и только новозеландцы потеряли почти три тысячи человек в попытке прорваться сквозь неразрезанную проволоку.

Принеся в бессмысленную жертву 2-й корпус АНЗАК, Хэйг обратился к канадцам. Генералу сэру Артуру Кьюрри, командующему Канадским корпусом, Ипрский выступ был знаком с 1915 года; он больше не хотел терять здесь своих солдат. Его точный ум школьного учителя подсказывал ему, что участие в наступлении Хэйга, которого тот требовал, будет стоить "16 тысяч потерь". Тем не менее, хотя у Кьюрри была возможность обратиться за помощью к собственному правительству и таким образом дать отказ Хэйгу, он все же, после протеста, подчинился его приказу. Ранняя зима принесла почти непрерывные дожди; единственный путь, по которому можно было пробраться к вершинам гребней, лежал вдоль двух узких дамб, окруженных трясинами и потоками. 26 октября, в первый день Второй битвы Пашендаля, канадцы прорвали Первую фламандскую позицию и ценой тяжелых потерь продвинулись метров на 500. 11-я Баварская дивизия, защищавшая этот сектор, также понесла сильные потери и была отброшена с линии. 30 октября сражение продолжилось. Было занято еще немного территории, и три солдата 3-й и 4-й Канадских дивизий были награждены Крестом Виктории. 1-я и 2-я Канадские дивизии сменили их на фронте атаки для нового наступления 6 ноября, когда было захвачено то, что осталось от деревни Пашендаль. Финальное наступление было осуществлено 10 ноября, линия фронта была выровнена. Вторая битва при Пашендале стоила четырем дивизиям Канадского корпуса 15 634 убитых и раненых — число, почти точно предсказанное Кьюрри в октябре.

Значение Пашендаля, как называют Третью битву при Ипре, не поддается объяснению. Она облегчила давление на французскую армию, все еще ощущавшую на себе последствия мятежей, хотя нет подтверждения тому, что Гинденбург и Людендорф достаточно хорошо были осведомлены о проблемах Нетэна, чтобы планировали извлечь из этого пользу. У них было слишком много своих собственных проблем — подпирания австрийских союзников урегулирования хаоса на русском фронте, — чтобы начинать второй Верден. Кроме того, осенью 1917 года программа реабилитации, организованная Петэном, произвела определенный эффект во французской армии, 23 октября она провела атаку около "Дамской дороги", возвратив около двенадцати километров фронта, на глубину пять километров, за четыре дня, — результат, эквивалентный тому, который был достигнут под Ипром ценой таких усилий и потерь за девяносто девять дней.

Эдмондс, официальный английский историк, оправдывает постоянное возобновление Хэйгом сражений при Пашендале тем, что это привлекло восемьдесят восемь дивизий на Ипрский фронт, в то время как "общие силы союзников, задействованных в операции, насчитывали только 6 французских дивизий и 43 дивизии из Британии и Доминиона [Австралии, Новой Зеландии и Канады]". Контекст выносит ему приговор в перспективе: восемьдесят восемь дивизий составляли только треть немецкой армии, в то время как сорок три дивизии Хэйга — более половины его войск. Что неоспоримо, так это тот факт, что почти 70 тысяч его солдат погибли в грязевой пустыне Ипрского поля боя и свыше 170 тысяч было ранено. Потери немцев могли быть более серьезны — статистические диспуты делают аргументы бесполезными, — но в то время как англичане отдали этому сражению все свои силы, у Гинденбурга и Людендорфа была еще одна армия в России, чтобы начать войну на западе сначала. Британия не имела другой армии. Хотя она, подобно Франции, позже ввела воинскую повинность, это была неотложная мера, вызванная войной, но не принцип национальной политики. К концу 1917 года на службу был привлечен каждый, кого можно было забрать с фермы или завода, в ряды рекрутов начали сгонять тех, кого "Новые армии" в расцвете добровольческого движения 1914 — 1915 годов отвергли бы с первого взгляда — люди с ввалившейся грудью, сутулыми плечами, низкорослые, близорукие, люди старше призывного возраста. Их физические недостатки были подтверждением отчаянной нехватки солдат в Великобритании в сочетании с расточительным отношением Хэйга к людям. В битву при Сомме он послал цвет британской молодежи, где их ждали смерть или увечье. В Пашендале он бросил уцелевших в трясину отчаяния.

Оставалось одно средство наступления против немцев, применить которое не позволила грязь фламандских позиций. Это была машинная война. Основной резерв Танкового корпуса постепенно строился в течение 1917 года и, следовательно, уцелел. Его командир бригадный генерал-майор X. Элле искал возможность применить его с пользой в течение лета и заинтересовал генерала сэра Джулиана Бинга, командующего Третьей армией, идеей устроить сюрприз неприятелю в виде танковой атаки на его участке фронта. Здесь была сухая, меловая почва, на которой танки не должны были завязнуть. Один из артиллерийских офицеров Бинга, бригадный генерал-майор 9-й Шотландской дивизии Х.Х. Тюдор, тем временем разработал план собственный поддержки танков неожиданной бомбардировкой, чтобы таким образом лишить неприятеля возможности узнать об атаке заранее. В августе Бинт принял планы как Эллиса, так и Тюдора, а 13 октября их одобрил штаб Хэйга, по крайней мере в принципе. К началу ноября, когда битва при Пашендале начала казаться тщетной, Хэйг был озабочен тем, чтобы компенсировать неудачи любым успехом, и 10 ноября, под давлением Бинга, дал согласие на реализацию плана Эллиса-Тюдора.

Наступление должно было быть развернуто в Камбре так скоро, насколько это было возможно, с участием свыше 300 танков, за ними должны были последовать восемь пехотных дивизий при поддержке тысячи орудий. Артиллерийский план был критически важен для успеха операции. Обычно бомбардировки и заградительный обстрел начинали только после того, как все батареи были "пристреляны". Хотя пристрелка обеспечивала точность огня путем наблюдения за падением снарядов, это был длительный процесс, который к тому же всегда предупреждал неприятеля о готовящихся действиях и позволял ему подвести резервы в опасный сектор. Тюдор разработал метод пристрелки орудий путем вычисления отклонения каждого от нормы электрическими средствами. Когда отклонения были перенесены математически с исчерпывающей полнотой на сетку карты, артиллерийский командир мог быть уверен, что его батареи смогут накрыть установленные цели без всякой предварительной пристрелки, которая до сих пор всегда выдавала неприятелю планы наступления.

Танки, сгруппированные на участке фронта протяженностью 10 тысяч метров, должны были наступать плотной группой со следующей за ними пехотой, которая должна была брать в плен людей, захватывать орудия и закреплять занятую территорию. Танки обеспечивали пехоте доступ к неприятельским позициям, прорывая проходы в проволочных заграждениях — на "линии Гинденбурга" в Камбре их глубина составляла несколько сот метров, — в то время как пехота давала танкам возможность перебраться через окопы, бросая им под гусеницы связки хвороста, которые работали как мосты. Три немецкие линии обороны располагались одна за другой на глубину более шести километров. Все это планировалось преодолеть одним рывком в первый же день. Поскольку в секторе Камбре долгое время царило затишье, его гарнизон составляли только две дивизии — 20-я ландвера и 54-я резервная, поддерживаемые не более чем 150 орудиями. 20-я дивизия ландвера была оценена разведкой союзников как "дивизия четвертого сорта". К несчастью, 54-я резервная дивизия, более сильное формирование, находилась под командованием генерала фон Вальтера, артиллериста, который, что было необычно для немецких военных, учел возможность применения танков и подготовил своих артиллеристов к тому, чтобы вести огонь по движущимся целям с защищенных позиций.

Острый интерес Вальтера к танковым операциям — при том, что в это время у немецкой армии не было танков — оказал самое решительное влияние на результат сражения. Также сыграла роль ошибка в оценке возможностей танков со стороны генерала Г.М. Харпера, командующего 51-й Горной Шотландской дивизией, пехотным формированием, находящимся в центре фронта атаки. Харпер, смелый, но стандартно мыслящий человек, недолюбливал танки, зато любил своих солдат-горцев. На его взгляд, танки привлекали внимание немецкой артиллерии и ставили под ее огонь его пехоту. Вместо того чтобы приказать им следовать вплотную к танкам, он отдал приказ держаться от них на расстоянии 150 — 200 метров. Этому разделению и суждено было решить судьбу британского наступления в критический момент сражения.

Все начиналось хорошо. Несчастные немецкие солдаты, гарнизон сектора Камбре, не были готовы к ураганной бомбардировке, которая обрушилась на них в 6 ч. 20 мин. утра 20 ноября. Вслед за этим появились плотные колонны танков — в общей сложности 324, — ползущие перед колоннами пехоты. В течение четырех часов атакующие во многих местах продвинулись на глубину больше шести километров, не понеся почти никаких потерь: 20-я дивизия легкой пехоты во 2-м Дюрхэмском батальоне легкой пехоты потеряла убитыми четырех человек, в 14-м Дюрхэмском батальоне легкой пехоты семь человек были ранены.

Иной была ситуация в центре. Там 51-я Горная шотландская дивизия, осмотрительно следуя за танками на расстоянии около сотни метров, вошла в зону обороны немецкой 54-й резервной дивизии, Артиллеристы, подготовленные генералом фон Вальтером, начали обстреливать британские танки, как только они оказались, не поддерживаемые пехотой, на возвышенности у деревни Флескьер, и уничтожали их один за другим. Вскоре одиннадцать были выведены из строя, а пять уничтожены одним немецким сержантом, Куртом Крюгером. Он был убит горцами, когда пехотинцы 51-й дивизии наконец поравнялась с танками. К тому времени, однако, было слишком поздно, чтобы достичь цели, которая должна была быть взята в течение дня. В итоге, пока слева и справа от поля боя в Камбре немецкие позиции были полностью уничтожены, в центре перед рядами британцев выпячивался выступ. Таков был результат отказа от ясной идеи поддержки прорыва генерала Бинга и революционного плана Эллиса и Тюдора.

В Англии звенели колокола в честь победы — впервые с начала войны. Однако праздник был преждевременным. Кавалерия Бинга, которая решила двинуться через поле боя вслед за танками в сумерках 20 ноября, наткнулась на неразрезанные проволочные заграждения и повернула обратно. Пехота повторила этот путь 21 ноября и в последующие дни. Затем 30 ноября немецкая армия вновь продемонстрировала ужасающую мощь своей контратаки. В течение десяти дней перед се началом кронпринцем Руппрехтом, местным командующим, были собраны двадцать дивизий. Этой утренней атакой они не только возвратили значительную часть территории, отбитой танками 20 ноября, но и дополнительно участок, который раньше удерживали британцы. Битва при Камбре, которая должна была образовать глубокий "карман" в немецкой линии фронта, закончилась образованием весьма неоднозначных условий вдоль линии Дрокур — Кеан — Суич, извилистого двойного выступа, который давал как британцам, так и немцам определенное количество долго удерживаемой территории. Это был адекватный символ ненадежного баланса сил на Западном фронте в конце 1917 года.

Глава 10. Америка и Армагеддон

"Они уже никогда не придут, поскольку наши субмарины отправят их на дно, — так 31 января 1917 года заявил на заседании бюджетного комитета германского парламента морской министр адмирал Капелле, — С военной точки зрения Америка — ничто, еще раз ничто и трижды ничто".

В начале 1917 года, за четыре месяца до того как Соединенные Штаты вступили в войну на стороне союзников, их армия — в отличие от многочисленного и современного американского флота — действительно не представляла собой никакой сколько-нибудь значимой силы. Она насчитывала 107 641 человек и по численности стояла на 71-м месте в мире. С момента заключения Аппоматтокского перемирия, то есть с 1851 года, она не участвовала ни в одной крупной операции за рубежами своей страны и не имела никакого современного вооружения, более крупного, чем орудия среднего калибра. Национальная гвардия, являющаяся основным резервом армии, хотя и была более многочисленна (132 000 человек), однако представляла собой всего лишь милиционные формирования каждого из 48 штатов, плохо обученные даже в самых богатых штатах. Федеральные власти уделяли ей минимум внимания. Единственными действительно первоклассными войсками являлся корпус морской пехоты, но его формирования были разбросаны по заокеанским владениям Штатов и оккупированным территориям, в том числе республикам Центральной Америки, в политику которых США решили вмешаться после испано-американской войны 1898 года.

Тем не менее в июне 1917 года командующий американскими экспедиционными силами генерал Джон Дж. Першинг прибыл во Францию. 4 июля, в день Независимости, части его 1-й дивизии прошли парадным маршем по улицам Парижа. В течение последующих четырех месяцев вслед за ними планировалось перебросить в Европу свежие силы — 80 дивизий, то есть 3 миллиона человек. Это было больше любой из воюющих армий — будь то британская, французская или германская. К марту 1918 года во Францию прибыло уже 318 тысяч человек — первые из 1300 тысяч, которым предстояло появиться к августу, и ни один из них, пересекая Атлантику, не погиб, невзирая на морские операции противника.

В истории мировых войн редко случается так, чтобы положение изменилось в пользу одной из сторон из-за внезапно установившегося численного перевеса. Такое произошло с французскими войсками в 1813 году, когда крах Московской кампании Наполеона позволил русской армии объединиться с британской и австрийской. Такой же перевес получили в 1863 году Соединенные Штаты, противостоящие конфедерации Юга, когда активный отклик на военный призыв привел под знамена армии Севера миллионы — против сотен тысяч южан. Таким же образом изменилось положение изолированной Великобритании и терпящего положение Советского Союза в 1941 году, когда поспешное решение Гитлера объявить войну Соединенным Штатам привело к тому, что эта страна — одна из крупнейших мировых держав — выдвинула свои силы для противостояния нацистской Германии и империалистической Японии. В 1918 году решение президента Вильсона объявить войну Германии и ее союзникам принесло подобное подкрепление союзникам. На заявление Капелле: "Они никогда не придут" Америка мелодраматически ответила: "Лафайет, я здесь".

Соединенные Штаты не хотели участвовать в войне. Америка, как сказал ее президент Вудро Вильсон, была "слишком горда, чтобы воевать". Она удержалась даже после прямых дипломатических оскорблений — от потопления "Лузитании" с американскими пассажирами на борту до попытки разжечь диверсионную войну в Мексике, никак не ответив на эти провокации. Однако когда дошло до прямых военных действий, исключительный потенциал американской промышленности и человеческой организации активизировал энергию ее народа. В конечном итоге было решено через местные гражданские регистрационные пункты собрать армию для переброски во Францию. В 1917–1918 годах в США было зарегистрировано свыше 24 миллионов военнообязанных. Те из них, кого сочли наиболее подходящими — молодые неженатые мужчины, не содержащие иждивенцев, — составили первый контингент численностью в 2 миллиона 810 тысяч человек. Вместе с уже состоящими на службе в регулярной армии, Национальной гвардии и Морском корпусе они образовали сухопутную добровольческую армию, насчитывающую к концу войны 4 миллиона человек.

Многие американцы в это время уже воевали. Некоторые в индивидуальном порядке вступили в британскую или канадскую армию. Другие в качестве добровольцев служили во Французском иностранном легионе. Большая группа американских летчиков уже сражалась в составе французских ВВС, образовав "эскадрилью Лафайета" — одно из ведущих истребительных соединений на Западном фронте. Эти ветераны передали свой бесценный опыт Американскому экспедиционному воздушному корпусу, который пересек Атлантику вслед за ними. Приходилось приложить усилия, чтобы освоить иностранную технику — американская промышленность была не в состоянии обеспечить экспедиционные силы танками, артиллерией и самолетами, и американские части в Европе использовали в основном французскую технику (3100 полевых орудий, 1200 гаубиц, 4800 самолетов). Несмотря на это, американцы быстро приобрели репутацию умелых летчиков, склонных к риску. Эдди Рикенбеккер, лучший американский ас, с равным правом может считаться героем как Франции, так и своей страны.

Больным местом американской мобилизации стал вопрос о службе чернокожего населения. У. Е. Б. Дю-Бойс, один из знаменитых чернокожих чемпионов начала XX века, заявлял: "Когда это будет наша страна, это будет наша война". Белая Америка, имевшая практически полностью белый командный состав армии, продолжала считать, что чернокожее население лишено боевого духа. Войска были склонны использовать черных американцев только в составе подразделений снабжения или вспомогательных частях — даже невзирая на тот факт, что "солдаты-бизоны", четыре регулярных полка чернокожей пехоты и кавалерии, уже прекрасно проявили себя во время войны на индейской границе, а черные полки успешно действовали во время гражданской войны. Неохотно была принята и 92-я черная дивизия, в которой командирами подразделений были чернокожие офицеры, но ни один из них не имел звания выше капитана. Это не могло благоприятно отразиться на их действиях. Ошибочное мнение о расовой неполноценности ("Бедные негры, они просто безнадежны" — писал командующий корпусом, в состав которого входила 92-я дивизия) было распространено во всей американской армии. Ни один из профессиональных американских офицеров, казалось, не обратил внимания на то доверие, которые заслужили у французов чернокожие формирования сенегальских стрелков, сохранившие готовность сражаться даже во второй половине 1917 года, когда на какой-то момент могло показаться, что коренные белые французы уже утратили волю к сопротивлению. Расистски настроенным американским офицерам AEF была простительна эта ошибка. Они не могли представить черных формирований, участвующих в войнах, которые вела Америка в конце XX века. Тем не менее скудные записи о действии чернокожих американских частей на Западном фронте в 1918 году подтверждают их пессимистические прогнозы. От них ожидали немногого, и они немногого добились.

Рядовые солдаты армий союзников, британцы или французы, никогда не задавались расовыми вопросами, которые были чисто внутренней проблемой американской армии. Для потрепанных армий, то наступавших, то отступавших с 1914 по 1917 год, вид "пончиков" — прозвище, повсеместно закрепившееся за американскими новобранцами в последний год войны — не нес ничего, кроме возрождения надежды. Их популярность отмечалась повсюду. Американцы были добросердечны, улыбчивы, полны энтузиазма и не желали думать о трудностях. "Мы здесь все наладим", — говорил весь их вид. Французские и британские военные профессионалы, с тревогой отмечавшие отсутствие у AEF навыков техники ведения боя (в особенности методов действия артиллерии и межвойсковой координации), распространяли сообщения о том, что американцы могут быть задействованы только в качестве частей второй линии или на второстепенных участках фронта. Но Першинг считал иначе. По его мнению, американская армия под американским командованием была единственной силой, способной добиться перевеса на фронте. Принципиальный момент для него заключался в том, что это определяло вклад американских экспедиционных сил в победу.

Прибытие экспедиционных сил генерала Лафайета на помощь колонистам в 1781 году, в кризисный момент американской Войны за независимость, заставило их противников-британцев столкнуться с силой, которой они не смогли ничего противопоставить. Появление американцев в 1917 году не создало столь решительного перевеса. К последнему году войны германская армия была уже достаточно перенапряжена — после того как в 1915 и 1916 годах была вынуждена поддерживать своего союзника Австрию, а также после потерь, понесенных под Верденом и Соммой и неожиданного восстановления русской армии в 1916 году. Однако она перевесила чашу весов.

Политический крах России позволил немцам высвободить с Восточного фронта 50 пехотных дивизий, которые могли быть переброшены на запад для последнего, победоносного наступления. И это уже были не посредственные дивизии второй линии. Тотальный развал российской армии к концу 1917 года позволил германскому Верховному командованию оставить на востоке не больше войск, чем требовалось для поддержания порядка и контроля за экономической эксплуатацией захваченных территорий. В основном они состояли из ландверных формирований при поддержке некоторого количества кавалерии. Штурмовые войска, принимавшие участие в разгроме армий Керенского — Гвардейская и Гвардейская резервная дивизии, а также прусские и северо-германские дивизии, входившие еще в довоенную армию — были успешно свернуты в течение зимы и переброшены по железной дороге на Запад, чтобы вместе с уже находящимися на Западном фронте войсками образовать готовую к наступлению армию в 60 дивизий.

Германское верховное командование, которое столь долго было вынуждено придерживаться на западе оборонительной стратегии, теперь было охвачено великой идеей разработки усовершенствованных методов развертывания наступательных войск — последнего резерва, который они могли надеяться собрать. Серьезной проблемой немцев было почти полное отсутствие танков. Неуклюжий опытный образец находился еще на стадии разработки. Были попытки использовать несколько британских танков, захваченных в 1917 году, но этим нельзя было добиться той концентрации танковых сил, какую могли позволить себе британцы или французы. За отсутствием танков Гинденбург и Людендорф рассчитывали лишь на усовершенствованную артиллерийскую и пехотную тактику, отточенную на последних стадиях русской кампании, которая могла бы компенсировать слабость технического уровня германской армии.

Германская пехота была вооружена большим количеством ручных пулеметов (модель 08/15), которые представляли собой практически полный и равноценный аналог британских и французских легких пулеметов системы Льюиса и Шоша. Немецких солдат обучали прежде всего "просачиваться" во вражеские позиции, образуя очаги сопротивления в глубине обороны противника — а не останавливаться для штурма, когда их пытаются остановить. Эта тактика стала предшественницей тактики "блицкрига", которую германская армия столь успешно применяла во время механизированных операций во время Второй Мировой войны. Вдобавок каждая атакующая дивизия получила приказ сформировать специальные "штурмовые" батальоны легковооруженной пехоты. Вооруженные гранатами и карабинами, они должны были создать глубокие и узкие проходы в передней линии обороны вражеских позиций, разбивая оборону противника на изолированные сектора, чтобы облегчить задачу следующим за ними волнам пехоты.

Основная ставка в этом плане германской атаки, несомненно, делалась на скорость. В предыдущем году Нивель строил нереалистические планы прорваться сквозь германские позиции на Шемн-де-Дам за четыре часа. Ему не хватило выучки пехоты и мощности артиллерии, чтобы реализовать свой план. Ныне Людендорф имел достаточно войск и артиллерии, а кроме того, вполне реальные планы. Противника следовало атаковать по всей линии 50-мильного фронта и углубиться в его позиции. Проникновение атаки достигалось за счет привлечения колоссальной мощности артиллерии, ведущей обстрел на малой, средней и большой дальности. Этот сокрушительный шквал огня должен был продолжаться в течение четырех часов. Артиллерийские силы, которые Людендорф рассчитывал задействовать для этой бомбардировки, насчитывали 6473 полевых, средних и тяжелых орудия, а также 3532 мортиры различного калибра, для которых было поставлено свыше миллиона снарядов. Все орудия, многие из которых были переброшены с Восточного фронта, были предварительно пристреляны на специальных полигонах. После этих пристрелок были получены данные по отклонению результатов каждого орудия от теоретических расчетов, после чего соотносились с метеорологическими данными, такими, как атмосферное давление и скорость ветра. Такая техника позволяла — настолько, насколько это вообще было в человеческих возможностях — максимально точно поражать цели противника, будь то траншеи или огневые позиции. К обычным снарядам были добавлены газовые, со слезоточивым газом или удушающим фосгеном. Расчет делался на то, чтобы обмануть солдат противника, которые перед обстрелом надевали противогазы. Слезоточивый газ должен был заставить их сбросить противогазы — естественная реакция на выступающие слезы — после чего фосген выводил их из строя.

Некоторое подобие такой комбинации приемов уже применялись в сентябре 1917 года против русских войск под Ригой, когда германская артиллерия без предварительной пристрелки открыла огонь по русским позициям и создала условия для их прорыва. Брухмюллер, советник Людендорфа по артиллерийским делам, к удовлетворению последнего добился, чтобы орудия были предварительно пристреляны за линией фронта — чтобы таким образом не обнаруживать своих позиций и не превращать их в потенциальную цель для орудий противника еще до начала атаки. Таким образом он создал для пехоты условия, в которых она могла добиться победы.

Именно этот проверенный эксперимент Брухмюллера имел в виду Гинденбург, когда 11 ноября 1917 года под Монсом пришел к решению начать в следующем году наступление на запад по принципу "все или ничего". Он связывал с ним большие ожидания. В письме к Гинденбургу от 7 января Людендорф передает мнение высшего командования по этому поводу: "Предложенный план нового наступления… обещает успех, на который мы рассчитываем… Мы сможем [после этого] выйти на позиции, которые позволят нам диктовать западным державам такие условия заключения мира, которые нужны нам для безопасности наших границ, удовлетворения наших экономических интересов и позиции в мире после войны".

Окончательная победа обещала принести на Западе вознаграждение за все приложенные усилия. Особенно важным оказывались контроль за индустриальной экономикой Бельгии и присоединение угольных и железорудных бассейнов Лонви-Брие к обширному промышленному региону германского Рура. Фламандоязычный район Бельгии, традиционно относящийся враждебно к франкоязычной Валлонии, не мог устоять перед таким соблазном. В феврале 1917 года консул Фландрии под патронажем германского военного правительства утвердился в Брюсселе, и на протяжении последующих месяцев выторговывал для себя автономию под протекторатом Германии. Однако осуществление надежд Фландрии, связанных с этой автономией, не входило в расчет Германии. Фландрия хотела демократии и полной независимости — Германия настаивала на сохранении ее подчиненного положения. Ее внешняя политика в отношении Бельгии в течение 1918 года была провалена упрямством людей, чьи пантевтонские чувства не простирались так далеко, чтобы отказаться от национальных прав отдельных частей германского народа.

Несмотря на то, что внимание Германии было приковано прежде всего к Западному фронту, где готовилось наступление, ее политические интересы, связанные с будущим империи, были по-прежнему сосредоточены на Востоке. Там националистические настроения были менее осознаны, а стремление к независимости не столь сильно. Германия точно рассчитала, что установление подчиненных отношений с народами, которые только что освободились от власти старой Российской империи, обещает быть более результативным. Народы Балтии — литовцы, латыши и эстонцы — сохраняли память о древних связях с германоязычными землями[27]. Большая часть класса землевладельцев имела германское происхождение. Финляндия, хотя и обладала до некоторой степени автономией в составе Российской империи, была не против добиться полной независимости и принять для этого помощь Германии. Первоначально политика Ленина в отношении нерусских народов, входивших в состав бывшей империи, состояла в том, чтобы позволить им выйти из нее, если у них возникнет такое стремление — но одновременно оказывать поддержку местным левым силам и с помощью оставшихся там русских солдат установить просоветскую власть. В странах Прибалтики, которая в результате успешного наступления 1916–1917 годов уже находилась под оккупацией Германии, попытки устроить революцию быстро провалились, и был установлен полунезависимый прогерманский режим. Некоторый протест это вызвало в Литве, но там недовольство прекратилось после объявления ее полной независимости. В Финляндии, где власть парламента — института, оставшегося в наследство от царского режима — была четко разделена между правыми и левыми, разногласия по поводу отношений с Германией привели к гражданской войне. Правые занимали в европейском конфликте прогерманскую позицию и даже создали свое добровольческое формирование — 27-й егерский батальон, который сражался в составе германских войск на Балтийском фронте начиная с 1916 года. Готовность правых вступить в альянс с Германией после объявления в 1917 году независимости спровоцировала левых сформировать собственную рабочую милицию. В январе 1918 года между ними начались сражения. Левые захватили Хельсинки, правые закрепились в северных провинциях. Немцы прислали в Финляндию войска, 70 тысяч винтовок, 150 пулеметов и 12 полевых орудий — все это вооружение было русского производства. Одновременно с этим из России прибыл новый командующий, которому было суждено возглавить армию сторонников правых — Густав Маннергейм, балтийский дворянин, бывший царский офицер, человек выдающихся личных качеств и талантливый военный.

Карьера Маннергейма началась в кавалергардах — старейшем кавалерийском полку царской армии. Он служил в Образцовом кавалерийском эскадроне под командованием Брусилова. Его карьера стала отражением его выдающихся качеств. Война принесла ему командование 6-м кавалерийским корпусом, который ему удалось сохранить в целости после развала имперской армии[28], который последовал за крахом наступления Керенского. После Октябрьской революции, однако, он решил, что должен отказаться от лояльности к своей родине. Он направился в Финляндию и принял пост главнокомандующего антибольшевистской армией. 31 декабря в Петрограде большевики, под давлением Германии, признали независимость Финляндии. Однако четырьмя днями позже Сталин убедил Петроградский Совет изменить условия, на которых Финляндии предоставлялась независимость[29], а затем предложил финским социалистам помощь России в установлении "социалистической власти". Материальная основа для этого уже существовала. На финской территории находились еще не репатриированные русские формирования и финская Красная гвардия. В то время как подразделения Маннергейма находились в западных районах Эстерботнии, левые занимали зону промышленных городов юга страны.

В течение января-февраля 1918 года обе стороны готовились к схватке. Силы красных насчитывали около 90 тысяч человек, в расположении Маннергейма было только 40 тысяч. Однако его войска находились под командованием профессиональных военных, поддержку им составили кадры из 27-го егерского батальона, в то время как красным командирам недоставало подготовки. Мало того: Германия готовилась перебросить в Финляндию опытные экспедиционные войска (в основном из состава Балтийской дивизии генерала фон дер Гольца). Ленина же тревожила необходимость принятия на территории, находящейся в непосредственной близости от "сердца революции", таких мер, которые могли вызывать недовольство Германии. Военных частей, дислоцированных в районе Петрограда, едва ли хватило, чтобы защитить большевистское руководство от неприятеля в случае организованного вторжения иностранных экспедиционных войск. После оглашения Брест-Литовского договора, формально означавшего окончание войны между Россией и Германией, Советы действительно начали отводить войска из Финляндии — однако продолжали тайно поддерживать и снабжать местные красные формирования.

Маннергейм воспользовался ситуацией и двинулся вперед. Лидер финских националистов Свинхувуд, придерживавшийся прогерманских взглядов, с некоторой неохотой принял план Германии — ради сохранения спокойствия сделать его страну экономически и политически зависимой от Германской империи. Одновременно с этим он кратко провозглашал, что его страна должна быть не "частью какой-либо другой империи, но… великой, освобожденной, независимой Финляндией". В начале марта Красная армия пыталась атаковать Эстерботнию, находившуюся под контролем Маннергейма, и последний перешел в наступление. Хотя его противники занимали столицу страны, с тыла им угрожали другие формирования националистов, действующие на Карельском перешейке между Балтикой и Ладожским озером. Именно по Карельскому перешейку проходили коммуникационные линии между расположением красных формирований и Петроградом. План Маннергейма заключался в том, чтобы организовать концентрическое наступление, которое одновременно перерезало эти линии и ставило красные войска на пересечение двух сходящихся направлений атаки.

Прежде чем он смог довести свой план до конца, Балтийская дивизия фон дер Гольца, которая была задержана льдом на южном побережье Балтики, появилась в порту Ганге[30] — бывшей передовой базе царского военного флота. Она двинулась на Хельсинки и 13 апреля вошла в столицу. Тем временем 6 апреля Маннергейм взял Тампере — основной оплот красных войск на юге. Эта победа позволяла ему перебросить войска на юго-восток страны, в Карелию. Эти войска вскоре вынудили формирования Красной гвардии к поспешному отступлению через границу в Россию, и 2 мая ее сопротивление армии Маннергейма прекратилось.

Теперь Финляндия была свободна как от иностранного империализма, так и иностранной идеологии, которые пытались укорениться на ее земле. Тем не менее, она все еще не была независима. Немцы взяли высокую плату за свою поддержку и вмешательство. Договор, подписанный между двумя странами 2 марта, предоставлял Германии право свободной торговли с Финляндией — но не Финляндии с Германией. Он связывал Финляндию обязательством не заключать никаких союзных договоров с другими государствами без согласия Германии. Правительство Свинхувуда было согласно принять подчиненный дипломатический и экономический статус и даже признать немецкого князя в качестве регента восстановленного Beликого княжества — если это гарантировало защиту Германии в случае угрозы возобновления социальной революции или агрессии со стороны России.

Маннергейм не был на это согласен. Его пламенное национальное чувство[31] и заслуженная гордость победой его армии укрепили его в решимости не подчиняться никаким иностранным авторитетам. Кроме того, он был твердо убежден, что Германия не сможет выиграть мировую войну, которую сама развязала, и это достаточное основание, чтобы отвергнуть любую политику, использующую Финляндию в ее стратегических интересах. 30 мая он вышел в отставку и уехал в Швецию, откуда ему было суждено вернуться в конце войны, чтобы провести переговоры почетного урегулирования разногласий между его страной и победителями.

Хотя Финляндия пошла на компромисс в союзе с Германией, она быстро и сравнительно безболезненно вышла из хаоса, вызванного катаклизмом в России. Общие потери в войне насчитывали 30 тысяч человек[32]. Это была большая цифра для страны с населением в три миллиона человек — но совершенно незначительная как сама по себе, так и в сравнении со страшной платой за гражданскую войну, которая разыгралась в это время в России. Эта война завершилась только в 1921 году и унесла жизни, прямо или косвенно, по крайней мере, семи — а возможно, и десяти миллионов человек. Это в пять раз больше, чем было убито в сражениях с 1914 по 1917 год.

В России не требовалось никакой гражданской войны, чтобы большевики потеряли все те преимущества, которые они приобрели за первые месяцы революции — преимущества, утраченные в результате их неудачной дипломатии и безнадежно нереалистичного доверия к силе революционного импульса, который должен был подорвать капиталистическую систему "снизу". Но с ноября 1917 года по март 1918-го большевики одержали серьезную внутреннюю победу в большинстве из семидесяти пяти провинций и областей, на которые была разделена прежняя царская империя. В ходе так называемой железнодорожной ("эшелонной") войны отборные отряды вооруженных революционеров двинулись во все стороны от Петрограда по железным дорогам[33], чтобы устанавливать контакт с девятью сотнями Советов, которые заменили официальные органы администрации в российских городах и областных центрах, и подавлять сопротивление групп, противостоящих Октябрьской революции. В течение этого краткого, но блистательного эпизода революции Ленин использовал российские железные дороги так, как Мольтке не смог использовать немецкие в 1914 году. В нужный момент решающее усилие было направлено в ключевые точки. Ряд небольших, но важных побед в итоге привел к торжеству революционных сил.

Теперь, когда Россия была у них в руках, большевики могли уклониться от установленных Германией сроков мирного урегулирования, которое подтверждало бы их победу. Условия Брест-Литовского договора были жесткими. Они требовали от большевиков, чтобы Царство Польское[34], и большинство прибалтийских земель перестали быть частью России. Русские войска должны были быть выведены из Финляндии и Закавказья, а с националистами Украины должен был быть заключен мир с признанием их независимости. Впрочем, Польша и Прибалтика и без того уже были потеряны для России. В Финляндии верх одерживали националисты Маннергейма, власть большевиков в Украине и Закавказье была хрупкой, а местами ее вообще не признавали. Условия Брест-Литовского договора оказывались жесткими скорее на бумаге, а не фактически. Большевики могли спокойно подписаться под ними без всякого ущерба для себя — молча решив, что отторгнутые территории можно будет вернуть назад, когда положение Германии ухудшится, а их — улучшится. Тем не менее большевики питали иллюзии, что мировая революция, которую они сделали действительностью у себя на родине, угрожает всем "империалистическим державам" и что лучшее, что они могут сделать, бросая вызов Германии, — это призвать рабочих Германии к солидарности в борьбе против их господ.

Эти иллюзии во многом питались известиями о волне забастовок, которая прокатилась по Германии с 28 января 1918 года. В ней участвовал миллион промышленных рабочих, чьи лидеры призывали к "миру без аннексий" — что было основным лозунгом большевиков. В некоторых германских городах были организованы советы рабочих. Забастовки, тем не менее, быстро были разогнаны. К тому же, как и во время подобных забастовок во Франции в 1917 году, основной импульс исходил не от революционного энтузиазма, а от усталости и военных тягот — как психологических, так и материальных.

Тем не менее последствия договора с Германией для большевистского руководства оказались бедственными. Ленин со своей обычной практичностью требовал осторожности — утверждая, что время, выигранное за счет принятия условий Германии, должно быть использовано для усиления вооруженной силы революции, способной противостоять врагам внутренним и внешним. Но Троцкий, теперь занимающий пост Народного комиссара иностранных дел, находился в плену романтической идеологии, которая принесла ему большинство в большевистском Центральном Комитете. Для того, чтобы заставить немцев сделать наихудший из всех возможных шагов, который должен был призвать на головы империалистов весь гнев мировой революции — сначала в Германии, а затем в других капиталистических странах — требовалось, чтобы наступило состояние "не мира и не войны". Россия не должна была ни подписывать мирных соглашений, ни продолжать сражаться. В силу серьезности этого чрезвычайного решения — отказа от применения материальной силы в ожидании духовного краха врагов революции, 29 января была объявлена общая демобилизация русской армии. В течение еще десяти дней в Брест-Литовске Троцкий продолжал уклоняться от вопросов германской стороны. Но 9 февраля немцы подписали сепаратный мир с Украиной — и одновременно выдвинули большевикам ультиматум, потребовав от них подписать договор к следующему дню. В противном случае перемирие, заключенное в декабре прошлого года, прекращало свое действие, и немецкая армия вместе с австрийскими и турецкими силами начинала наступление на территории бывшей Российской империи.

Наступление, начатое после прекращения перемирия, было стремительным. В результате операции "Фаустшлаг"[35], немцы сокрушили большевистские силы в Белоруссии и на Западной Украине, в Крыму, в промышленном районе Донецкого каменноугольного бассейна[36]. К 8 мая они уже вышли на Дон. В течение менее чем двух месяцев территория площадью 130 тысяч квадратных миль, равная площади Франции, содержащая лучшие сельскохозяйственные земли России, сырьевую базу и значительную часть ее промышленности, была захвачена неприятелем. "Это самая комичная война из всех, которые мне известны, — писал генерал Макс Хоффман, служивший у Гинденбурга начальником штаба во время Танненбергского сражения. — Мы помещаем массу пехотинцев с пулеметами и одним орудием на поезд и высаживаем их на следующей станции; они захватывают ее, берут в плен большевиков, собирают некоторое количество войск и так далее. Эти действия обладают, во всяком случае, обаянием новизны". Это была новизна молниеносной победы, о которой мечтал Шлиффен, и которой германская армия не достигала ни разу с начала войны.

Молниеносные победы, как показывает опыт, оборачивается несчастными последствиями — обычно для самих победителей. Операция "Фаустшлаг" имела последствия, но ко многим несправедливостям, сотворенным русской революцией, добавилось зло, причиненное не немцами, но терпящими поражение большевиками. Их поражение привело к трем последствиям. Во-первых, многие российские партии, бывшие в меньшинстве, ухватились за возможность сбросить власть Петрограда и установить свои собственные правительства. Во-вторых, неудача, которую потерпели большевики в противостоянии германскому вторжению, способствовало тому, что они были вынуждены согласиться подписать мир на условиях, диктуемых Германией. Это укрепило западных союзников — Францию и Великобританию, а также Соединенные Штаты и Японию — в решении установить военное присутствие на территории России с целью подвергнуть оккупационные войска Германии непрерывной военной угрозе. Наконец, крах вооруженных сил большевиков предоставил противникам революции в России возможность развернуть контрреволюционные действия, которые быстро переросли в гражданскую войну.

Финны стали первой нацией, которая добилась независимости. За ними последовали этнические румыны провинций Бессарабия и Молдавия; при поддержке остатков румынской армии в январе 1918 года они провозгласили Молдавскую Народную Республику, которая в апреле стала частью Румынии. Несмотря на присутствие значительного числа русских как национального меньшинства, ей было суждено оставаться в составе Румынии до 1940 года[37]. В Закавказье, которое оказалось под властью царского правительства только в девятнадцатом столетии, русское население было немногочисленным. Это были главным образом городские жители, железнодорожные рабочие, государственные служащие или солдаты. Доминирующая часть населения — грузины и армяне христианского вероисповедания, тюркоязычные мусульмане азербайджанцы — в ноябре 1917 получили в Петрограде от большевиков право создать свою собственную организацию самоуправления и в апреле 1918 года провозгласили Федеративную Демократическую Республику. Но эта федерация продержалась только месяц и закончилась возобновлением давнего военного противостояния между тремя народами. Независимость Армении и Азербайджана была потеряна в 1920 году, а Грузии — в 1921 году, когда большевики решили не возвращаться к политике уступок и политических свобод.

Закавказье и Прикаспийская область, находившиеся на юго-востоке региона, оставались бы захолустными районами, если бы не содержали ресурсы величайшей стратегической важности — кавказскую нефть, очищавшуюся в порту Баку на Каспийском море, и туркестанский хлопок из Прикаспия. Для отправки этих ресурсов в центральные районы страны здесь были построены железные дороги. В рамках Брест-Литовского договора большевистская Россия была обязана поставлять определенный процент ресурсов Закавказья в Германию. Естественно, что большевики хотели удержать их для собственных целей.

Одновременно Турция лелеяла надежды включить тюркоязычные прикаспийские территории в состав Оттоманской империи. Весной 1918 года германские войска, дислоцированные в восточной Украине и районе Донецкого бассейна, двинули свои колонны на восток — в направлении Баку. Тогда же Турция начала перемещение армии через кавказскую границу. В это же время Британия, согласно подписанному с царской Россией в 1907 году соглашению о разделе сфер влияния, державшая свои войска в южной Персии, также направила их в Прикаспийский регион.

На ранних этапах Великой войны индо-британские формирования укрепили свое присутствие в регионе, установив так называемую "Восточно-Персидскую границу". Целью его создания было предотвращение деятельности немецкой, австрийской и турецкой агентуры, занимавшейся раздуванием межнациональных проблем на северо-западной границе Индии с Афганистаном. Для расширения масштабов действий в Персию была переброшена индийская 28-я кавалерийская дивизия, в то время как местные войска, южно-персидские стрелки, были направлены для патрулирования границы индийского Белуджистана с Персией. К моменту начала германо-турецкого наступления в Закавказье весной 1918 года британское присутствие в регионе было значительно усилено. В январе колонны британских бронеавтомобилей под командованием генерала Данстервиля ("Данстерфорс") начали продвигаться из Месопотамии к Каспию. Их конечной целью был Баку. Вслед за ними в июне группа индийских войск под командованием генерала Маллесона выдвинулась к северу, чтобы организовать в персидском городе Мешхед на южном берегу Каспийского моря базу для дальнейших операций с целью предотвращения проникновения германских или турецких войск на территорию русской Средней Азии.

Это были не слишком масштабные усилия для столь обширной области — но и прежде в "большую игру", в которую с начала девятнадцатого столетия играли Великобритания и Россия, укрепляя свое влияние в Средней Азии, с обеих сторон вовлекалось лишь незначительное количество людей. С присоединением в 80-х годах XIX века к Российской империи центрально-азиатских ханств и эмиратов возможность Британии играть на местной племенной политике заметно сократилась. Эта проблема была разрешена взаимной договоренностью сторон, приведшей к заключению англо-русского соглашения 1907 года. В нем были определены их интересы, касающиеся Афганистана, Персии и Тибета.

Революция привела к тому, что "большая игра" началась вновь, а число игроков в ней заметно умножилось. Вожди местных племенных групп с одобрения Ленина (о чем он впоследствии сожалел) учредили местные органы самоуправления и организовывали так называемую "диктатуру Центрокаспия". К ним присоединились германские и австро-венгерские военнопленные, которых здесь находилось в общей сложности до 35 тысяч человек. К услугам пленных в качестве солдат охотно прибегали все партии — но те в основном предпочитали сражаться на стороне большевиков. Другой силой были сами большевики, базировавшиеся в Астрахани, расположенной в дельте Волги, и в Ташкенте на Центрально-Азиатской железной дороге. Еще одним участником игры стали германские и турецкие войска, которые из восточной Украины и с Кавказа двигались на Баку. Впереди шли разведывательные подразделения и дипломатические миссии.

Но оставались и британцы. Данстервиль, однокашник Редьярда Киплинга и прообраз его Сталки, считал делом чести не допустить к бакинской нефти ни немцев, ни турок. Он приложил все усилия, чтобы помочь Маллесону и препятствовать контактам Турции с тюркоязычными народами Средней Азии. К этому времени турки уже использовали Центрально-Азиатскую железную дорогу и надеялись спровоцировать волнения в Афганистане и на северо-западной границе Индии. Как это ни удивительно — хотя иной исход вполне был возможен, — драма Великой Войны в Средней Азии так и не получила своего завершения. В сентябре 1918 года Данстервил был отброшен от Баку наступлением турок, которое закончилось грандиозной резней бакинских армян азербайджанцами. Вторжение Маллесона в Среднюю Азию вскоре возобновилось — одновременно с убийством захваченных в Баку двадцати шести большевистских комиссаров, которое также произошло в сентябре. Оно было совершено тюркскими конфедератами, однако дало Советскому правительству возможность для обвинений в адрес британского империализма и его деятельности в Центральной Азии[38] — эти обвинения продолжались все время существования русского коммунизма.

Ни германскому, ни турецкому присутствию в Каспийской области не суждено было продлиться. Для Германии оно закончилось с поражением на Западном фронте, для Турции — с крахом ее Османской империи после перемирия 31 октября 1918 года. В конце концов победу в Средней Азии одержали большевики — хотя их война против жителей Кавказа продолжалась до 1921 года. Еще довольно долго после этого продолжалась борьба с восстанием тюркских "басмачей" в Средней Азии — краткую, но трагическую страницу вписало в нее появление в качестве вождя повстанцев бывшего лидера младотурок Энвер-паши[39]. Тем не менее центрально-азиатский эпизод стал важным элементом куда более широкого комплекса акций по иностранному вмешательству в дела России — которое отравляло отношения между Западом и Советским Союзом на протяжении многих последующих десятилетий.

Все западные союзники — Франция и Великобритания, а также США и Япония — в течение 1918 года направляли свои войска в Россию. Тем не менее вопреки версии, позже созданной советскими историками, первоначально они вовсе не собирались свергать советскую власть. В самом деле, первыми войсками, которые в буквальном смысле вступили на русский берег, стала партия из 170 британских морских пехотинцев, высадившихся в Мурманске на севере России 4 марта 1918 года — на следующий день после того, как большевики наконец-то подписали Брест-Литовский договор. Эти войска прибыли сюда с одобрения Троцкого, который двумя днями раньше отправил Мурманскому Совету телеграмму с распоряжением принять любую помощь союзников. И Троцкий, и британцы имели здесь общие интересы. Мурманск был главным портом, через который с 1914 по 1917 год в Россию шли поставки британского оружия и снаряжения. Он был буквально забит оружием и боеприпасами. После победы белых в финской гражданской войне как Троцкий, так и Великобритания имели основания опасаться, что финны и их германские союзники постараются захватить эту значительную материальную базу. Белые финны, имевшие здесь также и территориальные претензии, действительно стремились к этому. Эти действия вызвали неодобрение Маннергейма. Он был недоволен проявлением такой крикливой и неосмотрительной антисоюзнической инициативы. Это была причина, которая, помимо всего прочего, побудила его отказаться от командования, уйти в отставку и уехать в Швецию[40]. Особое беспокойство у Троцкого вызывало то обстоятельство, что финны, и без того неплохо вооруженные немцами, могли при поддержке Германии двинуться на Петроград. В то же время британцев беспокоила перспектива превращения немцами Мурманска в военно-морскую базу. Она располагалась бы к северу от их минных полей, и с нее подводные лодки могли свободно атаковать север Атлантики.

Кроме того, Троцкий рассчитывал получить запас британского оружия для оснащения Красной армии, которая, после опрометчивого роспуска прежней русской армии 29 января 1918 года, была вновь создана указом от 3 февраля, учредившим ее главное командование, Указ о воинской повинности должен был последовать вскоре. Функция Красной армии должна была состоять в защите революции от ее настоящего неприятеля, которым, как определил Троцкий в своей речи на заседании Центрального Комитета в апреле 1918 года, был не "наш внутренний классовый противник, жалкий и презренный", но "могущественный внешний неприятель, который использует огромную централизованную машину для массового убийства и истребления революции". Под "внешним неприятелем" он подразумевал не британцев, французов и американцев, а немцев, австрийцев и турок, которые не только укрепились на русской земле, но значительно расширили контролируемую ими территорию. Теперь они управляли самыми богатыми сельскохозяйственными горнодобывающими областями — Украиной, Донбассом и Кавказом. Таким образом, даже в апреле 1918 года, несмотря на подписание Брест-Литовского договора, который теоретически означал заключение мира между большевиками и врагами России, несмотря на идеологическую враждебность, которую большевики питали к капиталистической системе, представляемую Великобританией, Францией и Соединенными Штатами, большевиков и западных союзников все еще объединял общий интерес — поражение Центральных держав.

Здание общих интересов пошатнулось в ноябре 1917 года, после того, как большевики провозгласили перемирие и призвали союзников начать мирные переговоры с Германией, Австрией и Турцией. Еще один толчок последовал в декабре, когда Франция и Британия поддержали попытки контрреволюционного сопротивления в России, направив к ним своих представителей, в надежде, что они добьются возобновления участия русских вооруженных сил в военных действиях, которым Ленин и Троцкий пытались положить конец. Поиск общих интересов возобновился в январе, в результате чего в феврале большевики использовали предложение помощи союзников как средство добиться от Германии лучших условий в Бресте-Литовском. После того как Германия навязала свои условия договора, и он был ратифицирован на 4-м съезде Советов 15 марта (чего Ленин добился с огромным трудом), казалось, что надеждам на успешность этих поисков суждено угаснуть. Однако благодаря деспотизму германской оккупационной политики на Украине и за ее пределами эта надежда все еще сохранялась — если бы по ряду непредвиденных случайностей события не сложились так, чтобы повлечь за собой безнадежные разногласия между большевиками и Западом.

Летом 1918 года западные союзники окончательно запутались в отношениях с большевиками и их русскими противниками. Ввязываться во внутрироссийский конфликт вовсе не входило в их планы. Как ни бедственны были последствия Октябрьской революции, и как ни отвратительна была программа большевистского правительства, у союзников было достаточно реализма в тактике осуществления политики, чтобы удержаться от непоправимого разрыва отношений с режимом, который управлял российской столицей и выжил — несмотря на все странности его административной системы. Хотя внутренние противники большевиков придерживались патриотических антигерманских взглядов и были сторонниками традиционного порядка, они были дезорганизованы, разобщены и рассеяны по окраинам России. Наиболее значимая группировка, известная как Добровольческая армия, фактически была создана в течение одной ночи в ноябре 1917 года усилиями двух ведущих генералов царской армии — Алексеева, бывшего начальника Генерального штаба, и Корнилова. Последний в ноябре сделал попытку восстановить свои полномочия, бежав из их плохо охраняемой тюрьмы в Быхове (недалеко от прежней штаб-квартиры высшего командования в Могилеве) в отдаленную область на Дону на юге России. Дон был выбран в качестве расположения Добровольческой армии но той причине, что именно там была родина самого крупного казачьего войска, чья неистовая преданность царю позволяла видеть в них наиболее надежную силу, способную поднять знамя контрреволюционного движения против окопавшихся в Петрограде большевиков.

Однако казаки — как донские, так и более удаленные кубанские — были недостаточно многочисленны и организованы, чтобы стать реальной угрозой советской власти, что лидеры Добровольческой армии весьма быстро обнаружили. Сопротивление донских казаков было сломлено в феврале 1918 года натиском Красной армии. А когда Корнилов увел небольшую Добровольческую армию через степь к Кубани, разразилась катастрофа. После того как Корнилов был убит случайным снарядом, сменивший его энергичный Деникин не смог найти безопасной базы для своего войска и беженцев. Последним отрядам общей численностью 4 тысячи человек было суждено распасться в апреле под натиском большевистских армий и раствориться в бескрайних российских просторах.

Фактором, который внес в ситуацию совершенно неожиданные изменения, стало появление силы, которую первоначально никто не принимал во внимание — ни союзники, ни большевики, ни их противники. Этим фактором оказались чехословацкие военнопленные, освобожденные еще до ноябрьского перемирия. В апреле они начали свой исход из России, чтобы присоединиться к армии союзников на Западном фронте.

В 1918 году на Украине находилось множество военнопленных — как германских, так и австро-венгерских. Но пока немцы ожидали освобождения, которое им должно было принести появление германских частей, два самых крупных австро-венгерских контингента, польский и чешский, решили не репатриироваться, а перейти на сторону своих недавних противников и сражаться за освобождение своей родины от имперского владычества. Поляки совершили ошибку, переметнувшись к партии украинских сепаратистов, и в феврале вновь попали в плен к немцам, когда Центральная Рада — комитет украинских националистов — подписала с немцами собственный мир в Бресте-Литовском. Более осмотрительные чехи не испытывали никакого доверия к Раде и настояли на том, чтобы им позволили покинуть Россию и направиться во Францию по Транссибирской железной дороге, обеспечив себе безопасность согласием большевиков на то, что они будут находиться в пути с марта по май. Это путешествие не обрадовало ни британцев, которые надеялись, что чехи отправятся на север и окажут им помощь в защите Мурманска, ни французов, которые хотели, чтобы чехи остались на Украине и сражались там с немцами. Но чехи, имеющие возможность напрямую связываться с находящимися за границей лидерами своего временного правительства Масариком и Бенешом, твердо стояли на своем. Их целью был Владивосток, где они были намерены ожидать отправки во Францию. Они полагали, что ничто не прервет их пути.

Тем не менее транзит был прерван 14 мая 1918 года, когда на территории Западной Сибири, в Челябинске, произошла стычка между следующими на восток чехами и группой венгерских военнопленных, которые возвращались на запад, чтобы присоединиться к армии Габсбургов. Почвой для столкновения стал патриотизм: для чехов он означал независимость Чехословакии, для венгров — их привилегированное место в империи Габсбургов. В стычке один из чехов был ранен. Над напавшим на него венгром был учинен самосуд. Когда местные большевики вмешались, чтобы восстановить порядок, чехи схватились за оружие, чтобы утвердить свое право пользования Транссибирской железной дорогой для собственных исключительных целей. Чехов насчитывалось 40 тысяч человек, и эта масса, разбитая на отдельные группы, была растянута по всей длине железной дороги — от Волги до Владивостока. Как справедливо подозревали чехи, таким образом большевики хотели нейтрализовать их организацию. Под влиянием энергичного антибольшевистски настроенного офицера Рудольфа Гайды[41] они были в состоянии и в настроении не позволять использовать железную дорогу для любой другой цели, кроме их транзита. Потеря Транссибирской железной дороги была серьезной неудачей большевиков, поскольку захват и сохранение ими власти до сих пор держался на владении железными дорогами. Однако худшее было еще впереди. Чехи, первоначально нейтрально относившиеся как к большевикам, так и к их русским противникам, включились в серию жестоких местных операций на востоке вдоль железной дороги, которые косвенно способствовали свержению советской власти в Сибири. К середине лета 1918 года как Сибирь, так и Урал, то есть большая часть территории России, была потеряна большевиками.

Тем временем западные союзники, связанные обещанием переброски Чехословацкого корпуса для использования его на Западном фронте, начали оказывать чехам помощь в форме денег и оружия, а также одобрения войскам, которые неожиданно обнаружили горячее стремление не покидать Россию прежде, чем они нанесут большевизму смертельный удар. В то же самое время русские контрреволюционеры, включая как объявившего себя верховным правителем адмирала Колчака в Сибири, так и изначальных вождей Добровольческой армии на юге России, а также донских и кубанских казаков, ободренные успехами чехов, с новым воодушевлением вступили в борьбу. Явная общность мотивов, которыми все они руководствовались, стала достаточным основанием для того, чтобы союзники также оказали им поддержку. Изначально у союзников не было никакого стремления сделать большевиков своими противниками. На то была серьезная и хорошо известная причина — искренняя ненависть большевиков к немцам, австрийцам и туркам как к завоевателям, расхищающим историческую российскую территорию. Тем не менее к концу лета 1918 года союзники реально оказались в состоянии войны с большевистским правительством в Москве, поддерживая контрреволюцию на юге и в Сибири и высадив на территории страны собственные военные силы — британские на севере России, французские на Украине, японские и американские на Тихоокеанском побережье.

В результате война в России стала полноценной частью Великой войны. Па севере страны объединенные франко-британо-американские войска под командованием грозного (в том числе и внешне — благодаря своему гигантскому росту) британского генерала Айронсайда, в будущем главы Имперского Генерального штаба и предполагаемого прототипа вымышленного Ричарда Хеннея, героя популярных авантюрных рассказов Джона Бачена, объединились с местными антибольшевистски настроенными социалистами-революционерами и отодвинули свою линию обороны на 200 миль к югу от Белого моря. Зиму 1918–1919 года Айронсайд пережидал на реке Двине. В это время большевики собирали силы, чтобы дать ему отпор. Тем временем Айронсайд начал создание местных русских частей под командованием британских офицеров. Этот славяно-британский легион получил подкрепление в виде итальянских частей, а также принял помощь финского контингента, принципиально заинтересованного в аннексии русской территории — цели, от которых финнам до сих пор приходилось отказываться.

С Айронсайдом сотрудничало и большинство командиров британских экспедиционных сил на Балтике. Среди последних были военные миссии, рассчитанные на работу среди немецкого ополчения в Латвии и Эстонии (как говорил будущий фельдмаршал Александер, это были наиболее воинственные и мужественные солдаты, которыми он когда-либо командовал), армии недавно получивших независимость стран Прибалтики, а также Балтийские военно-морские силы под командованием контр-адмирала сэра Вальтера Коуэна. Летом 1919 года торпедные катера Коуэна потопили в Кронштадтской гавани два русских линкора — наиболее значительные боевые единицы, которыми располагал советский флот[42].

Тем временем в декабре 1918 года Франция высадила свои войска в черноморских портах Одессе и Севастополе. В состав этих войск входили греческие и польские подразделения. Французы попытались организовать здесь, местные части под командованием французских офицеров (у этих войск сложились скверные отношения с белогвардейскими формированиями) и двинуть их против Красной армии — правда, безуспешно. На Дальнем Востоке во Владивостоке в августе 1918 года высадились японские и американские войска, чтобы укрепить плацдарм для эвакуации Чешского корпуса. Затем сюда прибыл французский генерал Жанен, целью которого было наблюдение за операциями белых войск. Одновременно британцы сгружали с кораблей большие количества боеприпасов, которые должны были быть доставлены антибольшевистской армии адмирала Колчака. Японские войска постепенно продвигались к озеру Байкал, американцы остались на месте. Оба иностранных контингента в конечном счете должны были отправиться домой, в то время как чехи, на помощь которым они были посланы, сумели вырваться из России только в сентябре 1920 года. Таким образом, союзническая интервенция на российском Дальнем Востоке не привела ни к чему, кроме полного подтверждения в глазах Советов антибольшевистской политики Запада.

На самом деле направленность этой политики была прямо противоположной. 22 июля 1918 года премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд-Джордж сообщил Военному кабинету, что "Британии нет дела до того, какого рода правительство установилось в России — республика, большевики или монархия". Есть все основания считать, что президент Вильсон разделял это мнение. Такой точки зрения до определенного времени придерживалась и Франция. До апреля 1918 года наиболее влиятельные партии во французском Генеральном штабе отклоняли предложения оказать поддержку антибольшевистским силам, так называемым "патриотическим группами, на том основании, что они предпочли германскую оккупацию по классовым соображениям, в то время как большевики стали жертвами обмана Союза Центральных держав и теперь, возможно, поняв свои прошлые ошибки, по крайней мере, обещали продолжать борьбу. Позже Франции было суждено отказаться от этой точки зрения и занять наиболее твердую антибольшевистскую позицию среди всех союзных держав. Тем не менее в течение весны 1918 года Великобритания и Америка питали надежды на то, что при помощи большевиков им удастся восстановить Восточный фронт, военные действия на котором должны были облегчить немецкое давление на Западе, где союзникам угрожало поражение. С этой целью — вновь открыть Восточный фронт — они имели виды и на чехов. Но союзники позволили себе постепенно все больше оказывать поддержку белым войскам — что окончательно запутало положение, которое Ленин и Сталин позже стали представлять как изначально проявленную враждебность западных держав к делу революции. На самом деле союзники, отчаявшиеся предотвратить новое наступление немцев, не совершали никаких антибольшевистских акций вплоть до середины лета 1918 года. С этого времени поступающие сведения неоспоримо указывали на то, что большевики отказались от своей первоначальной антигерманской политики и стали принимать милости от германской стороны ради собственного выживания.

До середины лета немцы не менее, чем союзники, были озадачены проблемой наилучшего выбора между враждующими российскими партиями — выбора, который обеспечил бы им максимальные преимущества. Армия, которая боялась, что "красная чума" распространится по стране и на фронте, желала "ликвидации" большевиков. Министерство иностранных дел, напротив, хотя и разделяло желание армии не допустить усиления России, и стремившееся в конечном счете расчленить ее, утверждало, что именно большевики подписали отвергнутый "патриотическими группами" Брест-Литовский договор. Это было в интересах Германии — и следовательно, имело смысл поддержать первых за счет последних. 28 июня кайзер, потребовавший сделать выбор между про- и антибольшевистской политикой, принял рекомендации Министерства иностранных дел. Согласно этим рекомендациям, большевистское правительство получало гарантии в том, что Германия отказывается от давления на Прибалтийские государства, а их финские союзники прекращают давление на Петроград, который они были в состоянии захватить без особых усилий. Эти гарантии были приняты Лениным и Троцким, поскольку позволяло перебросить их единственное эффективное военное формирование — Латышских стрелков — по западной ветке Транссибирской железной дороги на Урал. Там в конце июля они атаковали под Казанью Чехословацкий легион. С этого момента началось контрнаступление красных, в конечном счете приведшее к освобождению Транссибирской железной дороги. Чехи были отброшены на восток — к Владивостоку. Красные формирования, сражающиеся с белой армией Колчака и Деникина на юге России и в Сибири, получили подкрепление и снабжение. Этому контрнаступлению было суждено закончиться победой большевиков в Гражданской войне — победа, достигнутая не вопреки возможной поддержке союзниками противников большевиков, но благодаря решению Германии позволить большевизму выжить.

Пока огромные и трудноуправляемые армии сталкивались на обширных пространствах Востока, на узком и плотном Западном фронте войска союзников сражались буквально локоть к локтю. Крах царской армии восстановил стратегическую ситуацию, которую Шлиффен положил в основу своего плана молниеносной победы над Францией — стратегический промежуток, в который для Германии не исходило никакой угрозы со стороны России. Это развязывало немцам руки, позволяя им получить численное превосходство на основном направлении наступления, целью которого был Париж. Преимущество их было значительным. Оставив сорок второсортных пехотных дивизий и три кавалерийские дивизии на Востоке в качестве гарнизона на огромных территориях, отданных большевиками по условиям Брест-Литовского договора, Людендорф мог развернуть на Западе 192 дивизии против 178 дивизий союзников.

Немецкие части включали большинство старых отборных формирований — гвардейские, егерские, прусские, швабские и лучшие из баварских. Так, 14-й корпус состоял из 4-й гвардейской дивизии и 25-й дивизии, сформированной из гвардейских полков небольших княжеств, а также 1-ю прусскую дивизию и дивизию военного времени — 228-ю резервную, состоящую из полков Бранденбурга и прусских территорий. Все они на четвертом году войны уже содержали высокий процент новобранцев и неоднократно сменяли свой личный состав. Некоторые пехотные полки потеряли весь свой первоначальный штат, с которым они отправлялись на войну в 1914 году. Тем не менее они по-прежнему высоко держали честь своего мундира, подкрепленную длинной чередой побед, одержанных на Востоке. Вот только на Западе находились германские армии, еще не сокрушившие неприятеля, которого они встретили. Весной 1918 года солдатам кайзера было обещано, что будущее наступление завершится внесением в их послужной список еще одной победы.

Германские пехотинцы не могли знать (хотя могли догадываться), что они составляли последние человеческие резервы своей страны. Впрочем, Великобритания и Франция находились не в лучшем положении. В течение прошедшего года они были вынуждены сократить состав своих пехотных дивизий с двенадцати до девяти батальонов, обеим странам уже катастрофически недоставало человеческих ресурсов чтобы заткнуть бреши в рядовом составе. Однако они имели перевес в материальном обеспечении — 4500 самолетов у союзников против 3670 в германской авиации, 18 500 орудий против 14000 у немцев и восемьсот танков против десяти. И сверх того, союзники могли рассчитывать на прибытие в Европу миллионной американской армии, которое компенсировало невозможность восполнить потери собственными силами. Напротив, войска Германии уже вобрали всех неподготовленных мужчин призывного возраста — это было достигнуто за счет почти поголовного призыва. К январю 1918 года Германия могла рассчитывать только на призывников 1900 года рождения. Однако эти юноши достигали совершеннолетия только осенью. Таким образом, перед Гинденбургом, Людендорфом и их солдатами в марте 1918 года стояла двойная задача: выиграть войну, прежде чем Новый Свет придет, чтобы восстановить баланс в Старом Свете, а также прежде чем резервы мужского населения Германии будут исчерпаны в тяжелом испытании финального наступления.

Выбор места для финального наступления ограничивался для обеих сторон — как это было начиная с того момента, как в 1914 году по окончании "маневренной войны" линия фронта на Западе окончательно стабилизировалась. Французы дважды пытались прорваться в Артуа и Шампани в 1915 году, а затем повторили попытку прорыва в Шампани в 1917 году. Британцы пробовали прорвать фронт на Сомме в 1916 году и во Фландрии в 1917-м. Немцы осуществили только одну крупную попытку — в 1916 году в Вердене, а затем предпринимали только атаки с ограниченными целями.

Теперь эра ограниченных целей для них закончилась. Их нынешней задачей было уничтожить армию — либо французскую, либо британскую. Германское командование стояло перед альтернативой; еще одно наступление на Верден или удар по британским войскам. Эти варианты были рассмотрены на роковой конференции в Монсе 11 ноября 1917 года. На ней полковник фон дер Шуленберг, командующий штабом армейской группы кронпринца Германии, добился повторения наступления на своем фронте, который включал Верден. Поражение британских армий, каким бы серьезным оно ни было, не удержало бы Великобританию от продолжения войны. Однако если бы потерпела поражение Франция, то ситуация на Западе резко менялась — и фронт в секторе Вердена казался наиболее удачным местом для подобного предприятия. Мнение подполковника Ветцеля, главы оперативного отдела Генерального штаба, совпадало с мнением Шуленберга и подтверждало результаты проведенного им анализа. Ветцель заявил, что Верден может стать местом, где победа Германии окажет глубочайшее воздействие на противника и пошатнет моральное состояние французской армии, лишив ее малейшего шанса начать наступление с помощью американских войск. Следующей атаке должны были подвергнуться британские войска.

Людендорф не был согласен ни с тем, ни с другим. Выслушав своего подчиненного, он заявил, что численности германских войск достаточно лишь для одного крупного удара — и привел три условия, на которые должны были быть при этом соблюдены. Германия должна была ударить как можно раньше — прежде чем Америка сможет бросить свои силы на чашу весов. Это означало конец февраля или начало марта. Целью наступления должен был стать удар по британцам. Людендорф осмотрел секторы фронта, где такой удар мог был быть нанесен и, не снимая со счетов Фландрии, заявил, что атака около Сен-Кантен кажется наиболее обещающей. Это был сектор, из которого предыдущей весной на восстановленную "Линию Гинденбурга" в стратегических целях было переброшено значительное количество войск. Теперь здесь простиралось то, что британцы с 1916 года называли "старое поле боя при Сомме" — пустыня, покрытая воронками от снарядов и заброшенными окопами. Людендорф считал, что, атакуя в этом месте, в рамках плана под кодовым названием "Михаэль", немецкие дивизии смогли бы двинуться вдоль русла реки Соммы к морю и "свернуть" британский фронт.

На этой стадии вопрос и был оставлен. В дальнейшем проводились и другие конференции, были исписаны горы бумаг с изложением альтернативных вариантов — включая атаку во Фландрии под кодовым названием "Георг", а также наступление в Аррасе — под шифром "Марс", и в окрестностях Парижа — "Архангел". Однако 21 января 1918 года Людендорф после окончательной инспекции армий выпустил четкие приказы для введения в действие плана "Михаэль". Кайзер был проинформирован о его намерениях в тот же день. 24 января и 8 февраля в войска были посланы предварительные инструкции. 10 марта подробный план был оглашен от имени Гинденбурга: "Атака группы "Михаэль" начнется 21 марта. Прорыв первых неприятельских позиций должен состояться в 9 ч. 40 мин. утра".

Стратегическую директиву сопровождало множество тактических инструкций. Баварский офицер, капитан Герман Гейер закрепил в армейском мышлении новое понятие "просачивание" — впоследствии это слово использовалось не только в немецкой армии. Другим его творением было наставление "Военное искусство атаки позиций", появившееся в январе 1918 года. Именно по этой инструкции и должна была действовать в ходе сражения группа "Михаэль". Гейер делал акцент на быстром продвижении впереди и полностью игнорировал безопасность флангов. Он писал, что "тактический прорыв по своей сути не является целью. Его цель — дать возможность использовать самую мощную форму атаки — охват пехоты. Ощущение опасности справа и слева вскоре приведут к остановке ее продвижения… Следует установить максимально быстрый темп продвижения… пехоту необходимо предупредить против слишком большой зависимости от заградительного огня". Специализированные штурмовые войска ударных волн получили указание — "пробиваться вперед". Людендорф подытожил цель группы "Михаэль" отрицанием понятия фиксированной стратегической цели. "Мы пробиваем дыру… Что будет дальше, увидим. Мы уже проделали этот путь в России".

В России действовало достаточное число дивизий, чтобы вызвать во Франции некоторое уважение, завоеванное в результате ряда побед над армиями царя, Керенского и Ленина. Однако теперь противниками этих дивизий были британцы, а не русские. Англичане были лучше оснащены, лучше подготовлены и пока не потерпели поражений на Западном фронте. Маловероятно, чтобы их оборона рухнула только из-за того, что в передовой будет пробита брешь. Людендорф, тем не менее, выбрал оптимальное место для наступления. Оно было лучше района Соммы, поскольку силы союзников на этом участке составляла Пятая армия, численно чуть ли не самая слабая из четырех армий Хэйга, и к тому же сильно пострадавшая при Пашендале, после которого так и не восстановилась полностью. Командовал армией генерал Хьюберт Гоф, чья репутация была не слишком блестящей — в то время как занимаемый им сектор являлся наиболее ответственным во всей британской зоне и наиболее трудным для обороны.

Гоф, кавалерист, любимец Дугласа Хэйга, тоже старого кавалериста, сыграл ведущую роль в наступлении при Пашендале, и его войска понесли тяжелые потери. Офицеры, служившие под его началом, считали, что высокие потери частей Гофа были вызваны его отказом согласовывать артиллерийскую поддержку с темпом атаки пехоты. Гоф не ограничил цели в достижимых пределах, отказался свернуть операции, которые явно обещали неудачу и принять общепринятые стандарты административной эффективности. Все это с достойной уважения тщательностью делал командующий соседней Второй армией Пламер. На протяжении зимы 1917 года Ллойд Джордж пытался снять Гофа с поста, но протекция Хэйга спасла генерала от отставки. Теперь Гофу предстояло справиться с двумя проблемами, которые превышали его возможности.

Это было действительно выше его сил. Первой проблемой была крупная реорганизация армии. В начале 1918 года британцы, осознав необходимость, до понимания которой немцы дошли еще в 1915-м а французы — в 1917 году, начали уменьшать численность своих дивизий с двенадцати батальонов до девяти. Причиной таких изменений можно было бы считать проявление тенденции к увеличению соотношения численности артиллерии и численности пехоты в каждой дивизии, чего частично удалось добиться из-за осознания возрастающего значения огневой поддержки тяжелой артиллерии; это означало, что воина становится войной орудий, а не только людей. Основной причиной, тем не менее, была простая нехватка солдат. Военный кабинет подсчитал, что лишь для возмещения потерь британские экспедиционные войска должны получить в 1918 году 615 тысяч человек. При этом рекрутский набор мог обеспечить лишь 100 тысяч человек — даже несмотря на введение всеобщей воинской повинности. Из соображений целесообразности, помимо спешивания некоторых кавалерийских формирований, требовалось распустить 145 батальонов и использовать их для усиления оставшихся формирований. Даже в этом случае почти четверть батальонов должна была оставить дивизии, в которых достаточно долго служили, и перейти в подчинение к незнакомым командирам, чтобы поддерживать артиллерийские батареи и инженерные роты, а также соседние батальоны. По несчастливому стечению обстоятельств, процент таких перемещенных батальонов наиболее высок был именно в Пятой армии Гофа. Сформированная позже других, она включала самое большое число формирований последнего из призывов, на кого распространялся приказ о смене дивизии. Хотя реорганизация началась в январе, к началу марта она все еще не была завершена. Недостатки административной работы Гофа приводили к тому, что оставалось еще много работы по интеграции, которая должна была быть обязательно проведена.

Другая задача Гофа заключалась в том, чтобы разместить позиции своей армии на поле боя — не только сложном, но и малознакомом. В помощь французским войскам после распада в 1917 году многих их формирований Хэйг согласился принять часть соединений с контролируемого им фронта. Этот отрезок находился как раз в секторе, выбранном Людендорфом для его большого весеннего наступления. Гоф должен был расширить контролируемый его войсками участок фронта направо через Сомму, включив в него известную своим плохим состоянием систему французских траншей. Требовалось углубить и усилить импровизированные укрепления, выкопанные британцами перед прежним полем боя при Сомме — после атаки на "Линию Гинденбурга" годом раньше. Задача была трудной. Дело заключалось не только в том, что окопы за передовой были весьма неглубокими, и рук, чтобы улучшить их, в его секторе недоставало. Война во Франции была в равной степени стрелковой и окопной войной.

Ослабленные дивизии Гофа испытывали не только нехватку столь необходимых рук в пехотных батальонах. Специалистов-саперов, привлеченных для помощи пехоте, также было слишком мало. В феврале численность рабочих рук в Пятой армии составляла лишь 18 тысяч человек. Повсеместно ужесточив условия отбора, нанимая китайских и итальянских рабочих, к началу марта можно было поднять эту цифру до 40 тысяч, но большинство землекопов уже были задействованы на дорожных работах. Только пятая часть находящихся в распоряжении Гофа людей занималась постройкой оборонительных сооружений. В результате к тому моменту, когда первая из трех оборонительных линий Пятой армии, уже была готова, а основная полоса оказалась достаточно хорошо обеспечена опорными пунктами и артиллерийскими позициями, третья линия, куда защитники должны были отступить в крайней ситуации, была лишь прокопана "на глубину штыка". Это означало, глубина будущей траншеи составляла не более фута, а положение пулеметных точек отмечалось табличками на палках.

И вот именно на эти символические укрепления утром 21 марта обрушился штурмовой удар. Компактная группа из семидесяти шести первоклассных германских дивизий атаковала двадцать восемь британских дивизий, явно уступающих им по численности. Немцы выдвинулись из утреннего тумана после неожиданной артиллерийской бомбардировки на фронте протяженностью в пятьдесят миль. Вновь были использованы отравляющие вещества хлор и фосген, а также снаряды со слезоточивым газом.

Этот состав раздражающего действия был специально разработан, чтобы заставить британскую пехоту снять респираторы. Из-за сгустившегося тумана было невозможно что-либо разобрать на расстоянии нескольких ярдов, и оттуда доносился только непрерывный грохот разрывов. Яркие вспышки во мгле означали, что там что-то происходило, — писал рядовой Королевского военно-медицинского корпуса, А. X. Флиндт. — Ожидалось, что "это" будет приближаться — но оно не приближалось". Заградительный огонь вперемешку с кожно-нарывным горчичным газом продолжался в течение пяти часов, с 4 ч. 40 мин. до 9 ч. 40 мин. утра — до тех пор, пока, в соответствии с планом операции Гинденбурга от 10 марта, германская штурмовая пехота, появившись из своих окопов сквозь заранее подготовленные бреши в собственных проволочных заграждениях, не пересекла нейтральную полосу и не обрушилась на позиции ошеломленных противников.

Тем не менее, достаточное число британских защитников и поддерживающей их артиллерии пережило немецкую бомбардировку, и их разрозненные группы смогли оказать сопротивление, когда немцы выдвинулись вперед. Стреляя в основном вслепую, "пулковским" методом, результат которого зависел от предварительных наблюдений, немецкие артиллеристы пропустили некоторые ключевые цели или дали по ним перелет. Как только их пехота пересекла нейтральную полосу, британские орудия и пулеметные установки ожили, а уцелевшие бойцы окопных гарнизонов поднялись на брустверы.

Несколько к северу от позиций Норфолкского батальона германские штурмовые части продолжали дальше преодолевать слабое сопротивление англичан:

Судьба британских пулеметчиков на другой точке была более счастливой.

Всего лишь час спустя после того, как германская пехота оставила свои траншеи и начала атаку, почти все британские позиции передовой линии Пятой армии были преодолены на двенадцатимильном участке фронта. Только позади препятствия, которое представляли собой руины города Сен-Кантен, участок обороны все еще удерживался британцами. Однако он вскоре также был потерян — по мере того как немцы прорывались к основной оборонительной полосе, или "Красной линии". Усиленная более многочисленным гарнизоном, "Красная линия" была атакована в полдень, а местами — немного раньше. Здесь англичане оказали куда более мощное сопротивление. Они тоже сильно пострадали от подготовительной немецкой бомбардировки, после чего на них обрушился заградительный огонь. Но артиллерийская поддержка германской пехоты, как и следовало ожидать, прекратилась, как только пехота вошла в зону обстрела. Многие британские артиллеристы решительно отказывались сдать свои огневые позиции и, невзирая на продвигавшегося вперед противника, и продолжали оказывать сопротивление нападающим. Немецкий капрал сообщает об одном таком случае:

Значительная часть "Красной линии" была потеряна британцами в течение полудня, поскольку гарнизон укрепленных пунктов бежал, либо был сметен мощной атакой. Самые большие территориальные потери имели место южнее Сен-Кантена, в точке соединения с сектором Шестой французской армии, которая удерживала слияние рек Уаза и Эна. Когда британские дивизии в самом южном секторе обороны Гофа — 36-я (Ольстерская), 14-я, 18-я и 58-я — оставили территорию, французы тоже были вынуждены отступить, открыв противнику направление на Париж. На северной оконечности позиций Гофа, где после битвы при Камбре в ноябре прошлого года в германские позиции вдавался большой выступ, немцы создали опасный охват, ставящий под удар безопасность британской Третьей армии и угрожающий подрезать английские опорные пункты во Фландрии. Цель операции группы "Михаэль" заключалась в том, чтобы "свернуть" британские экспедиционные войска, заставив их убраться на противоположный берег Английского канала. Теперь операция обещала достичь этой цели. Фактически целью германской атаки ставилось "срезать" выступ, а не захватывать его напрямую. Таким образом был добавлен еще один успех ко множеству военнопленных и обозначившемуся прорыву на стыке между Пятой и Третьей армиями — прорыву, через который мог быть нанесен мощный удар в северном направлении.

К вечеру 21 марта BEF потерпели свое первое настоящее поражение за три с половиной года окопной войны. На фронте в девятнадцать миль все передовые позиции англичан были потеряны — за исключением двух участков, которые геройски удерживали Южноафриканская бригада и бригада, сформированная из трех батальонов Лестерширского полка. Значительная часть главной оборонительной позиции тоже была уже пройдена неприятелем. Было потеряно множество орудий, целые батальоны сдавались или бежали с поля боя. Те же, кто оставался и продолжал сражаться, понесли тяжелые потери. В общей сложности свыше 7 тысяч британских пехотинцев было убито, 21 тысяча солдат попала в плен. Результаты событий этого дня были прямо противоположны 1 июля 1916 года, когда 20 тысяч британских солдат было убито, но почти никто не попал в плен. Тогда оба верховных командования, как у англичан, так и у их противников, заявляли о своей победе.

Первый день операции группы "Михаэль", несомненно, принес немцам победу — хотя число убитых (свыше 10 тысяч) превысило численность убитых в британской армии, а соотношение числа раненых (почти 29 тысяч у немцев против 10 тысяч у британцев) — было близким к единице. Даже несмотря на то, что в некоторых британских батальонах погибли почти все бойцы (примером тому может служить 7-й Шервудский батальон, потерявший 171 убитого, в том числе командира), это было скорее исключением, чем правилом. Гибель десяти подполковников пехоты также может служить подтверждением высокой степени неорганизованности. Командирам приходилось самим находиться на передовой линии, подавая пример своим деморализованным солдатам и платя за это максимально высокую цену. Хорошо подготовленным подразделениям удавалось не терять старших офицеров в таких количествах, даже в условиях ураганного наступления неприятеля — пока сохранялся боевой дух среди более низких чинов и возможность обеспечивать поддержку старшим по званию.

Оба этих обстоятельства проявились в Пятой армии 21 марта. Многие части, измученные борьбой на истощение, длившейся на протяжении 1917 года, не были в состоянии защищать свои передовые позиции, которые к тому же были укреплены только местами. Штаб-квартира Пятой армии не имела соответствующего плана действий на тот случай, если фронт начнет рушиться. "Я должен признать, — писал впоследствии пехотинец, принимавший участие в этих событиях, — что в противном случае германский прорыв 21 марта 1918 года никогда бы не произошел. У нас не было никакой координации действий командования, никакой определенности, никакого желания бороться и никакого единства среди рот или батальонов". Вопрос должен стоять в том, относился ли этот крах, — поскольку это был именно крах, — к психологическим явлениям того же порядка, как крах французской армии весной 1917 года, крах русской армии после наступления Керенского и краха итальянской армии в битве при Капоретто. Все четыре армии, если считать британскую, к тому времени потеряли до ста процентов своего первоначального состава, с которым они вступили в войну, и могли запросто перейти грань, за которой уже не возможно действовать плотью и кровью.

Если и есть различие, на которое следует обратить внимание, то оно заключается в продолжительности психологической травмы и в ее масштабах. Во французской армии признаки надлома проявились в более чем половине ее действующих формирований, и потребовался год, чтобы восстановиться после этого. Итальянская армия — хотя в основном это касалось дивизий, развернутых на фронте Изонцо, где непосредственно и разыгралась катастрофа, — переживала общий кризис. Она так никогда и не восстановилась вполне, и должна была быть усилена большим числом британских и французских войск. Русская армия, под грузом последующих поражений, двух революций и разрушения государственной системы, сломалась и в конечном счете перестала существовать.

Кризис британской Пятой армии был иным по сути и не столь масштабным. Поражение было моральным, а не физическим в своей основе, и в этом отношении имело сходство с поражением при Капоретто. Но это настроение не передалось трем другим британским армиям — Третьей, Второй и Первой. На самом деле даже в пределах Пятой армии оно держалось совсем недолго — только неделю после начала германского наступления, после чего армия начала восстанавливать боевой дух и оказывать сопротивление. Она потеряла много территории и была значительно пополнена другими британскими, а также французским и некоторыми американскими формированиями — но все равно никогда не переставала функционировать как организация, пока во многих ее частях поддерживалось желание сопротивляться, чтобы держать позиции, и даже контратаковать.

Наихудшими днями германского наступления не только для британской армии, но и для союзников в целом, были третий, четвертый и пятый, с 24 по 26 марта. Это были дни, когда росла опасность разделения британской и французской армий и прогрессирующего смешения всей британской линии обороны на северо-запад, к портам Английского канала — того самого "свертывания фронта", добиться которого Людендорф поставил главной целью операции группы "Михаэль". Предчувствие разрыва фронта передалось и французскому высшему командованию, как это было во время Марнской кампании. Однако если в 1914 году Жоффр использовал все средства, находящиеся в его распоряжении, чтобы сохранить связь с британскими экспедиционными силами, то Петэн, командовавший северными французскими армиями, руководствовался лишь своими страхами. В одиннадцать часов утра 24 марта он посетил Хэйга в его штаб-квартире, чтобы предупредить, что он ожидает атаки на свою армию к северу от Вердена и не может больше обеспечивать подкрепления — поскольку теперь его основной заботой является защита Парижа. Когда Хэйг спросил Петэна, понял ли тот, что вероятным результатом его отказа в дальнейшей помощи будет разделение их армий, Петэн просто кивнул головой.

Хэйт сразу понял, что налицо кризис союзных отношений. Подобные обстоятельства имели место в 1914 году, но тогда Британский военный кабинет принял меры, чтобы поддержать намерения сэра Джона Френча. Теперь Хэйг связался с Военным кабинетом, чтобы потребовать помощи и удержать Петэна. Два дня спустя в Дулане, около Амьена, прямо на линии основного германского наступления, была созвана внеочередная англофранцузская конференция под председательством президента Франции Пуанкаре. В ней принимали участие премьер-министр Клемансо и лорд Милнер, военный министр Великобритании, а также Петэн, Хэйг и Фощ, начальник штаба французской армии.

Собрание начиналось не лучшим образом. Хэйг очертил ситуацию в Пятой армии и объяснил, что теперь вынужден передать южную часть сектора Соммы под контроль Петэна — но тот заявил о невозможности сделать что-либо еще в этом секторе. Петэн сказал, что Пятая армия "разбита" и нетактично сравнил войска Гофа с итальянской армией под Капоретто. Началась перебранка между ним и Генри Вильсоном, командующим Имперским Генеральным штабом. Она закончилась тем, что Петэн заявил, что послал уже всю помощь, которую мог, и что теперь цель должна состоять в том, чтобы защитить Амьен, который находился в двадцати милях от самой дальней точки, достигнутой немцами. На это Фош со своей обычной горячностью вспылил: "Мы должны сражаться перед Амьеном, мы должны сражаться там, где мы находимся — сейчас… А сейчас мы не должны уступать ни единого дюйма".

Его вмешательство спасло ситуацию. Далее состоялось еще несколько поспешных разговоров между участниками, после чего все неожиданно пришли к соглашению о том, что Хэйг должен действовать под командой Фоша, которому поручалось согласование действий британской и французской армий. Формулировка удовлетворила все стороны — даже Хэйга, который сопротивлялся любому посягательству на абсолютную независимость его командования с момента назначения его командующим Экспедиционными силами в декабре 1915 года. Полномочиям Фоша было суждено еще расшириться после 3 апреля, после чего он стал осуществлять "руководство стратегическими операциями", став чем-то вроде генералиссимуса союзных сил.

Его назначение было сделано весьма вовремя. К 5 апреля германские войска продвинулись на двадцать миль вперед на фронте протяженностью в пятьдесят миль, и находились на расстоянии пяти миль от Амьена, для защиты которого были спешно собраны временные формирования, в том числе инженерные и железнодорожные войска, а также нескольких американских подразделений, использовавшихся в качестве пехоты. Назначение единого командующего с неограниченными полномочиями, имеющего право распоряжаться резервами, равно французскими или британскими, и направлять их туда, где они были больше всего нужны, стало весьма важным шагом в подобной кризисной ситуации. Однако на этом этапе немецкое наступление также достигло точки кризиса. Дело было не только в том, что его темп существенно снизился. Само наступление приняло неправильное направление.

Тем не менее кризис ситуации пока еще не осознавался немцами. Кайзер настолько пришел в восторг от достигнутых результатов, что 23 марта он устроил для немецких школьников "праздник победы" и наградил Гинденбурга Большим Крестом "Железного Креста" с золотыми лучами, которым последний раз был награжден Блюхер за победу над Наполеоном в 1815 году. На карте, однако, к тому времени уже стали заметны подтверждения кризиса в развитии наступления, их число и масштаб должны были возрастать с каждым днем. Поскольку наибольший успех первоначально был достигнут на самом правом фланге британской линии обороны, в том месте, где она соединялась с французской южнее Соммы, именно в этом секторе германское Верховное командование теперь решило приложить решающие усилия со Второй и Восемнадцатой армиями. Их целью было разделение британских и французских армий, в то время как Семнадцатая армия должна была следовать за ведущими армиями с флангов, а Шестая — подготовить удар на северо-запад, к морю. Этот порядок означал отказ от стратегии единого крупного удара и принятие атаки "трезубцем", в котором ни один из зубцов не был достаточно мощным, чтобы достичь прорыва. Как и в 1914 году, во время наступления на Париж, немецкая армия среагировала на события и пошла по пути наименьшего сопротивления — вместо того чтобы использовать главный успех и в первую очередь закрепить его.

Топография местности также начала работать против немецкой армии. Чем ближе войска подходили к Амьену, тем сильнее запутывались они в препятствиях старых полей сражений близ Соммы, в лабиринте заброшенных окопов, разбитых дорог и полях, изрытых воронками от снарядов, которые год назад, перемещаясь, оставил за собой фронт. Победа при Сомме не могла принести британской армии общего триумфа в кампании 1916 года, но "полоса препятствий", которую она оставила, дало ей в 1918 году дополнительный шанс. Кроме того, британские тылы были обеспечены гораздо лучше немецких. Это могла позволить себе армия страны, избежавшей нескольких лет блокады, которая в Германии сделала самые простые и жизненно необходимые вещи редкими и дорогими товарами. Эта роскошь неоднократно вводила в искушение продвигающихся вперед немецких солдат, вызывая у них желание остановиться и пограбить. Полковник Альбрехт фон Таер писал, что "целые дивизии, пресытившись добытой пищей и ликером, оказывались не в состоянии энергично продолжать атаку".

Разорение и искушение грабежом, возможно, было более страшным врагом немцев, нежели непосредственно сопротивление неприятеля. В дополнение к их проблемам 4 апреля британцы начали за Амьеном контратаку, которая была поручена Австралийскому корпусу, и уже на следующий день германское верховное командование поняло, что операция группы "Михаэль" исчерпала свои возможности.

OHL был вынужден принять жесткое решение — навсегда отказаться от атаки на Амьен… Подавление неприятельского сопротивления было за пределами наших возможностей. Этот удар обошелся немцам в четверть миллиона человек, убитых и раненых — потери, равные потерям французской и британской армий вместе взятых. Эффект, полученный от применения отборных дивизий, собранных для победоносной битвы кайзера, значительно уступал цене, которую за него было заплачено. Более девяноста немецких дивизий были истощены и деморализованы. Численность многих их них сократилась до 2 тысяч человек. В то время как потери союзников включали солдат и офицеров всех родов войск, от пехоты до войск связи, потери немцев в основном приходились на незаменимую элиту. Кроме того, причина неудачи, как сформулировал майор Вильгельм фон Лееб, командовавший одной из армейских групп Гитлера во Второй Мировой войне, заключалась в том, что "OHL изменил направление. Он принимал свои решения согласно размеру захваченной территории, а не оперативным целям".

Молодые штабные офицеры Людендорфа, к числу которых принадлежали Лееб и Таер, упрекнули его, насколько позволяла это сделать субординация Большого Генерального штаба, в плохом управлении операцией группы "Михаэль". "В чем цель вашего брюзжания? — парировал Людендорф. — Чего вы от меня хотите? Чтобы я теперь добивался мира любой ценой?"

Время, когда Людендорфу придется делать это, было уже не за горами. Но по мере того как успехи группы "Михаэль" близились к своему завершению, Людендорф, все старательнее гнал от себя предчувствие неудачи. Он ввел в действие дополнительный план — начал операцию "Георг" против британской армии во Фландрии. Цель ее — побережье Английского канала за Ипром — можно было достичь легче, чем цели операции "Михаэль". От моря точку начала атаки отделяло всего шестьдесят миль. Однако линия укреплений перед Ипром, над которыми Экспедиционный корпус трудился с октября 1914 года, была, возможно, наиболее сильной из всех укрепленных линий Западного фронта, а британцы были знакомы с каждым поворотом и закоулком своих траншей.

Туман снова помог немцам 9 апреля, скрыв их предварительные перемещения. Они также смогли полностью использовать свое преимущество в тяжелой артиллерии. К северу от Соммы для предварительной бомбардировки было доставлено артиллерийское соединение Брухмюллера. Массированный огонь обеспечил первоначальное преимущество нападающим. Он достаточно напугал Хэйга, чтобы 11 апреля тот послал сообщение Второй и Первой армиям, которое приобрело известность как приказ "спиной к стене". "Прижавшись спинами к стене, — гласит он, — и веря в законность наших целей, каждый нас должен стоять до конца… На каждой позиции должны быть заняты все до последнего человека. Никакое отступление невозможно".

Отступить, тем не менее, пришлось — отчасти потому, что Фош, теперь имеющий все полномочия распределять резервы, сделал жесткий, но правильный вывод: британские войска могут выжить без французской помощи и должны вести борьбу, используя собственные резервы. Ряды на британской передовой пополнила храбрая маленькая бельгийская армия. Королевский воздушный корпус Полета, несмотря на плохую погоду, энергично осуществлял поддержку наземным войскам. Британские пулеметчики, отыскав множество целей среди германской пехоты, повернули вспять их атаку — почти в стиле 1914 года.

24 апреля южнее Ипра немцам удалось провести одну из своих немногих в этой войне танковых атак, но она была встречена и отбита контратакой британских танков, превосходящих немецкие числом и качеством. 25 апреля немцам удалось захватить одну из высот Фламандской возвышенности — гору Кеммель, а 29 апреля еще одну вершину — Шерпенберг. Но эти достижения обозначили предел их наступления. 29 апреля Людендорф понял, что, как и на Сомме месяц назад, его войска израсходовали весь свой пыл, и вынуждены были остановиться. Немецкая официальная история гласит, что "атака так и не достигла решающих высот Кассель и Мон-де-Кас, овладение которыми заставило бы [британские войска] оставить Ипрский выступ и позиции на Изере. Как бы то ни было, дальнейшее крупное стратегическое перемещение сделалось более невозможным, и порты Канала так и не были достигнуты. Второе значительное наступление не оправдало возложенных на него надежд".

Наиболее заметным случаем во время второго германского наступления была гибель в бою 21 апреля "Красного барона" — Манфреда фон Рихтгофена, возглавлявшего знаменитый "Летающий цирк". Одержав восемьдесят побед в воздушных боях, он стал лучшим асом Первой Мировой войны. Однако даже в 1918 году вклад воздушных операций в поражение или победу той или иной стороны оставался очень незначительным — несмотря на то что доля военно-воздушных сил начала занимать заметное место в распределении национальных военных ресурсов.

Истинное значение "Битвы кайзера" до сих пор лучше всего представляет балансовый отчет, подведенный на основе сообщений германских армейских медиков в апреле. Они установили, что с 21 марта по 10 апреля три основные ударные армии "потеряли одну пятую своей исходной численности, или 303 450 человек". Но худшее было впереди. Апрельское наступление против британцев во Фландрии, как было в конечном итоге подсчитано, стоило жизни 120 тысячам человек, при общей численности Четвертой и Шестой армий в 800 тысяч человек. В рапорте, поступившем из Шестой армии в середине апреле, сообщалось, что "войска не атакуют, несмотря на приказы. Наступление остановилось".

После того как в северной части фронта его планы были расстроены, Людендорф решил направить свои усилия против французов. Из оконечности выступа, созданного большим наступлением в марте, он мог двинуться на северо-запад, как предполагал его исходный план, или на юго-запад. Военная логика говорила в пользу первоначального выбора, который позволял создать угрозу британскому тылу и портам на Канале. Второе направление, тем не менее, привлекало внимание, ибо было направлено вниз по долине Уазы, против житницы страны — и искушало близостью Парижа, до которого оставалось всего лишь семьдесят миль. Между столицей и немецкими армиями стоял гребень Шемн-де-Дам, где в прошлом мае было остановлено наступление Нивеля. Однако Нивель атаковал "в старом стиле", когда пехота шла волна за волной после начала артподготовки. Людендорф верил в свой новый стиль атаки, который должен был расколоть французские укрепления. Кроме того, он надеялся, что успех поможет ему возобновить наступление на севере — если для этого удастся оттянуть к Парижу достаточно неприятельских резервов. Французская столица теперь стала досягаема для непосредственного удара благодаря созданию немцами дальнобойного орудия, прозванного союзниками "Большая Берта"[43]. Такая пушка могла посылать снаряды в город с расстояния до семидесяти пяти миль — правда, все это имело более психологический, нежели военный эффект.

Для этого третьего наступления была достигнута самая большая концентрация артиллерии, которая когда-либо собиралась на фронте — 6 тысяч орудий, обеспеченные боеприпасами в количестве двух миллионов снарядов. Все они открыли огонь 27 мая, после четырех часов утра. Целью были шестнадцать дивизий союзников. Три из них, британские, уже обескровленные в сражениях марта и апреля, покинули Шемн-де-Дам, чтобы сделать передышку. Немедленно после прекращения бомбардировки пятнадцать дивизий германской Шестой армии, за которыми последовало еще двадцать пять, пересекли ряд водных линий и устремились к гребню хребта — чтобы, перевалив через него, спуститься вниз по обратному склону на равнину. План требовал, чтобы они остановились, когда будет достигнута равнина, после чего предполагалось возобновить атаку на севере. Но представившаяся возможность была слишком привлекательной, чтобы ее упустить. Людендорф решил использовать выигранные двое суток, и в течение следующих пяти дней продвинуть свои передовые дивизии вплоть до Суассона и Шато-Тьерри, пока его форпосты стояли лишь в пятидесяти шести милях от столицы Франции. Союзники вводили в бой свои резервы настолько постепенно, насколько могли — стремясь не допустить навязываемого немцами смертельного противостояния. Но все же они были вынуждены привлечь три дивизии 28 мая, еще пять — 29 мая, восемь — 30 мая, четыре — 31 мая, пять — 1 июня и еще две — 3 июня. Среди этих частей были 3-я и 2-я американские дивизии. Последняя из них включала бригаду Корпуса морской пехоты США — наиболее профессиональный элемент "Армии пончиков". 4 июня и в последующие дни морские пехотинцы подтвердили свою репутацию тем упорствам, с которым они стойко сопротивлялись попыткам немцев пробиться к дороге на Реймс. Захват этого города должен был значительно усилить линии немецких железнодорожных коммуникаций, поскольку именно по железной дороге в то время происходило основное обеспечение наступающих войск. В самом начале сражения в этом секторе офицеру, командующему морскими пехотинцами, поступило предложение от французских войск, отступающих через их позиции — отойти совместно. "Отступление? — ответил капитан Ллойд Уильяме, и его словам было суждено войти в мифологию Корпуса: — Черт возьми, мы же только что сюда добрались".

Контратака морской пехоты в Беллоу-Вуд была лишь единичным вкладом в общие действия союзных войск и в устранение угрозы Парижу. Союзники не знали, что 3 июня немцы уже приняли решение прекратить свое третье наступление — не только из-за сопротивления противника, но и потому, что наступающие части, вырвавшись далеко вперед, удалились от тыловых баз и начали испытывать серьезные трудности со снабжением. Тыловые часть германской армии значительно отставали от продвигающейся вперед пехоты и артиллерии поддержки. Кроме того, немцы потеряли уже более сотни тысяч человек. Хотя потери французской, британской и американской армий были сравнимы с потерями противника, союзники сохранили возможность восполнять свой урон — в то время как немцы такой возможности уже не имели. Год бездействия оказался продуктивным для французов. Они смогли провести новый ежегодный призыв, и хотя численность британской пехоты, изнуренной непрерывными сражениями, значительно снизилась (с 754 тысяч человек в июле 1917 года до 543 тысяч к июню 1918 года), американцы только за один месяц доставили во Францию 250 тысяч человек. Из них было организовано двадцать пять дивизий, дислоцированных в зоне боев или за ее пределами. Еще пятьдесят пять дивизий готовились к отправке из Соединенных Штатов.

9 июня Людендорф возобновил наступление атакой на реке Матц, притоке Уаэы, пытаясь отбросить французские резервы к югу, а также расширять выступ, образовавшийся между Парижем и Фландрией. Он все еще не пришел к решению, направить ли атаку по верхнему краю выступа для удара по британским тылам (каково было его исходное намерение), или же нанести удар на нижнем краю и двинуться к французской столице. Локальная атака на Матц была отражена 14 июня, когда французы при поддержке американцев контратаковали противника и заставили его остановиться. Немецкому наступлению также сильно воспрепятствовала первая вспышка так называемого "испанского гриппа" — фактически мировой эпидемии, зародившейся в Южной Африке. Эта вспышка повторилась осенью, вызвав опустошающий эффект в Европе. Но уже в июне грипп скосил почти полмиллиона немецких солдат, чей иммунитет, ослабленный скудным питанием, был гораздо ниже, чем в сытых войсках союзников в траншеях напротив.

Численность германских войск стремительно приближалась к тому уровню, за которым было уже невозможно рассчитывать на количественное преимущество атакующих. Людендорф оказался вынужден сделать решительный выбор между тем, что представлялось более важным, но в более труднодостижимым, то есть атакой против британских войск во Фландрии, и тем, что было легче осуществимо, но имело второстепенное значение — движением к Парижу.

Ему потребовался почти месяц, чтобы принять это решение — месяц, в течение которого германское руководство встретилось в Спа, чтобы рассмотреть развитие хода войны и военные цели страны. Дефицит товаров в стране уже достиг предела, но, тем не менее, на совещании обсуждалось введение режима "полной военной экономики". Несмотря на почти отчаянную ситуацию на фронте, 3 июля кайзер, государственное руководство и командование армии пришли к согласию, что, помимо дополнительного приобретения территорий на Востоке, аннексия Люксембурга и французских железорудных и каменноугольных бассейнов в Лотарингии являются необходимыми и минимальными условиями для завершения войны на Западе. 13 июля Рейхстаг, выражая свое доверие этому направлению и развитию стратегии, в двенадцатый раз проголосовал за военный кредит. Министр иностранных дел, предупредивший, что теперь война не может закончиться одним лишь военным решением, 8 июля был вынужден подать в отставку.

Людендорф остался верен военному решение и 15 июля направил все силы, которые он держал в запасе — пятьдесят две дивизии — для атаки против французской армии. Искушение Парижа оказалось непреодолимым. Сначала наступление развивалось великолепно. Французы, тем не менее, получили предупреждение от разведки и специалистов-наблюдателей и 18 июля организовали мощный контрудар, который нанесли восемнадцать дивизий горячего Манжена в первой линии, в Виллер-Коттерэ. Это был день, когда Людендорф отправился в Монс, чтобы обсудить переброску войск во Фландрию для давно откладывавшегося наступления против британских войск. Французская атака заставила его поспешить назад, но он мало что мог сделать, чтобы остановить этот поток. Французов поддерживали пять огромных американских дивизий, численностью по 28 тысяч человек, с собственным боевым порядком. Эти свежие войска сражались с равнодушием к потерям, редко виденным на Западном фронте с начала войны. Ночью с 18 на 19 июля немецкий авангард, который пересек Марну тремя днями раньше, вынужден был отойти за реку. Отступление продолжалось в течение нескольких последующих дней. Пятое германское наступление и сражение, названное французами "Второй Марной", было закончено и не могло быть возобновлено. Точно так же не могло быть предпринято новое наступление во Фландрии против британских войск. Немецкое Главное командование вычислило, что для того чтобы просто возместить потери, уже понесенные в атаке, потребовалось бы делать 200 тысяч замен каждый месяц — но, даже добавив к следующему ежегодному призыву всех восемнадцатилетних юношей, удалось бы мобилизовать только 300 тысяч человек. Единственным дополнительным источником оставались госпиталя, из которых каждый месяц возвращались 70 тысяч выздоравливающих солдат — мужчин, чья пригодность и решимость сражаться были сомнительны. За шесть месяцев численность армии упала с 5,1 миллиона до 4,2 миллиона человек, и даже после того как в каждом формировании прежних мобилизационных эшелонов было произведено переосвидетельствование ранее освобожденных от военной службы, численность войск не могла быть повышена. В результате количество дивизий было сокращено, более слабые оказались расформированы, для того чтобы пополнить более сильные.

Недовольство военных своим руководством начало подавать голос. Хотя Гинденбург как номинальный глава армии оставался выше критики, неудачная и шаблонная стратегия фронтальной атаки Людендорфа теперь привлекли множество критиков из Генерального штаба. Лоссберг, крупный тактический эксперт, отреагировал на поражение во "Второй Марне", утверждая, что армия должна отступить на "Линию Зигфрида" — позицию 1917 года, в то время как 20 июля майор Нейманн распространил письмо, призывающее к немедленному началу переговоров с союзниками. Людендорф сделал театральный жест, заявив, что уходит в отставку — но сразу перестал нервничать, когда увидел, что союзники не перешли в наступление для немедленного закрепления успеха, достигнутого на Марне. Он заявил, что не видит причин, подтверждающих необходимость отступления, о котором говорил Лоссберг, и не наблюдает никаких признаков того, что союзники смогли бы прорвать немецкий фронт.

Располагай Людендорф полными сведениями о положении сторон, вероятно, его анализ был бы сделан правильно. Но подобных сведений у него не было. Немецкая армия была не в состоянии возместить свои потери, а теперь она стояла перед новым противником — армией США, четырьмя миллионами свежих войск, уже действующих или готовыми действовать. Да и старый неприятель, британцы и французы, теперь имели в своем распоряжении новое техническое средство — танковые войска, с появлением которых изменялись условия боя.

Неудачи Германии совпали с разработкой танка союзниками, что следует оценить как одну из самых серьезных военных ошибок Германии в прогнозировании хода развития войны. Собственная немецкая танкостроительная программа была развернута слишком поздно и не слишком творчески. Она закончилась появлением чудовищного изделия — машины A7V, рассчитанной на двенадцать человек экипажа. В его состав входили механики, обслуживавшие двигатель, стрелки, ведущие огонь из пулеметов, и артиллеристы, обслуживающие пушку. Кроме того, из-за промышленных задержек выпуск германских танков был ограничен несколькими дюжинами, так что основу немецких танковых войск составили 170 танков, отбитых у французов и британцев.

Напротив, союзники к августу 1918 года уже имели по несколько сотен танков в каждой армии. Французская бронетанковая техника включала 13-тонный "Шнейдер-Крезо", на котором было установлено 75-мм орудие. Британская, помимо множества легких "Уиппетов", включала солидный отряд из 500 тяжелых танков "Марк IV" и "Марк V" — машин, способных двигаться со скоростью 5 миль в час по ровной местности и концентрирующих интенсивный огонь пушки и пулемета против всех возможных целей.

Колебания Людендорфа, продолжавшиеся в течение всего июля, стали наибольшей из его ошибок. Пока страшно изнуренные сражениями немецкая пехота и конная артиллерия двигались вперед по развороченному полю Марнской битвы, Фош и Хэйг сконцентрировали перед Амьеном огромную бронированную силу — 530 британских и 70 французских танков. Их целью было вновь прорваться на старое поле битвы при Сомме через импровизированные оборонительные сооружения, возведенные немцами после их мартовского наступления, и проникнуть а глубокий тыл противника. Удар был нанесен 8 августа — совместно с Канадским и Австралийским корпусами, обеспечивающими пехотную поддержку танковой атаки. Сейчас Хэйг находился в чрезвычайно зависимости от этих двух формирований доминионов, которые были сохранены во время кровопролития 1916 года, чтобы выступить в качестве главной ударной силы его операций.

В течение четырех дней большая часть прежнего поля боя была вновь занята, и к концу августа союзники подвинулись до самых внешних укреплений "Линии Гинденбурга", от которых были отброшены в ходе мартовского наступления немцев. В некоторой степени их успехам способствовало преднамеренное отступление германских войск. Неприятелю недоставало как количества солдат, так и уверенности в своих силах, чтобы устойчиво держать оборону за пределами надежных позиций, подготовленных в 1917 году. На самом деле 6 сентября Людеидорф получил от Лоссберга рекомендацию, заключавшуюся в том, что ситуация может быть спасена только отступлением почти на пятьдесят миль — к линии, расположенной на Мёзе. Однако совет был отвергнут, и в течение всего сентября немцы укрепляли свои позиции на "Линии Гинденбурга" и перед ней.

Тем временем более сильная, чем когда бы то ни было, американская армия взяла на себя чрезвычайно важную роль в операциях. 30 августа генерал Джон Першинг, ранее с большой неохотой соглашавшийся на переброску формирований и даже отдельных солдат в Европу для помощи союзникам, несмотря на свою решимость сконцентрировать американскую армию как единую ударную силу, решил ввести в действие Первую американскую армию. Она была немедленно развернута к югу от Вердена, напротив изрытой и пропитанной водой земли Сен-Миельского выступа, который находился в руках немцев с 1914 года. 12 сентября началось первое за эту войну чисто американское наступление. На противоположной стороне немцы были уже готовы отказаться от выступа, подчиняясь генеральному приказу отступить к "Линии Гинденбурга" — но не успели сделать это, были неожиданно атакованы и потерпели серьезное поражение. В течение одного-единственного дня сражения американские 1-й и 4-й корпуса, атакуя под прикрытием 2900 орудий, выбили немцев с их позиций, захватили 466 орудий и взяли в плен 13 251 человек. Французы, отдавая должное "превосходному моральному состоянию" американцев, с неприязнью приписывали их успех тому обстоятельству, что они застали немцев в процессе отступления. Действительно, многие немецкие солдаты и офицеры были полностью готовы сдаться в плен. Тем не менее армия Першинга одержала бесспорную победу.

Людендорф отдал дань уважения своему противнику, чего не сделали французы. Он приписал возрастающее недомогание в его армии и состояние предчувствия поражения, тревоге при виде одного только количества американцев, ежедневно прибывающих на фронт. На самом деле, было несущественно, хорошо сражались "пончики" или нет. Хотя профессиональное мнение французских и британских ветеранов-офицеров о том, что американцы скорее были полны энтузиазма, чем эффективны, можно признать справедливым, решающее значение имел эффект самого их появления. Противник находился в глубокой депрессии. После четырех лет войны, в которой немцы уничтожили царскую армию, разбили итальянцев и румын, деморализовали французов и как минимум сделали невозможной явную победу британцев, теперь они оказались лицом к лицу с армией, чьи солдаты появлялись в несчетных количествах, словно земля была засеяна драконьими зубами. Прошлые надежды на победу были основаны на соотношении сил, которое поддавалось подсчету. Вмешательство армии Соединенных Штатов свело все вычисления на нет. Нигде среди своих оставшихся в распоряжении ресурсов Германия не могла найти достаточных сил, чтобы противопоставить тем миллионам, которые Америка могла привести из-за Атлантического океана. Следовательно, были бессмысленны дальнейшие попытки понуждать простого немецкого солдата к выполнению своего долга.

Таково было настроение, с которым в течение сентября германские армии на Западе отходили на свою последнюю линию обороны. Большая часть "Линии Гинденбурга" соответствовала первоначальной линии Западного фронта, образовавшегося в ходе сражений 1914 года, хотя и была значительно усилена в последующие годы — особенно в центральном секторе, укрепленном после отступления при Сомме весной 1917 года. 26 сентября, в ответ на вдохновенный призыв Фоша "Все в бой!", в обшей сложности 123 дивизии (с 57 дивизиями в резерве) британской, французской, бельгийской и американской армий атаковали 197 германских дивизий. По утверждению разведки союзников, только 51 из числа последних были полностью боеспособны.

Людендорф был вызван в "черный день германской армии", после того как франко-британская танковая армада обрушилась на немецкие передовые в Амьене. Это произошло 28 сентября и стало его собственным черным днем. Невзирая на свой бесстрастный и суровый вид, Людендорф был человеком эмоционально неустойчивым. "Вы не знаете Людендорфа", — говорил Бетман-Гольвег главе морского кабинета кайзера в начале войны. По словам германского премьер-министра, "он был велик только во время успеха. Если дела шли плохо, он терял выдержку". Это суждение было не вполне беспристрастным. В критические дни августа 1914 года Людендорф вполне уверенно держал себя в руках. Тем не менее, теперь он действительно потерял выдержку, которая уступила место параноидальному гневу "против кайзера, Рейхстага, военно-морского флота и внутреннего фронта". Его штабные держали закрытыми двери его кабинета, чтобы оттуда не доносились его крики — до тех пор, пока он постепенно не восстановил утраченное спокойствие. В шесть часов Людендорф вышел из кабинета и спустился этажом ниже, где в штаб-квартире находилась комната Гинденбурга. Там он сообшил старому фельдмаршалу, что теперь не видит никакой альтернативы, кроме как добиваться перемирия. Позиции на западе упущены, армия не может сражаться, гражданское население потеряло мужество, политики хотят мира. Гинденбург молча пожал ему руку, и они расстались "подобно людям, которые похоронили свои самые дорогие надежды".

Внутренние последствия не заставили себя ждать. 29 сентября, в день, когда Болгария, бывшая союзником Германии, начала переговоры с Францией и Великобританией по поводу перемирия на фронте в Салониках, Верховное командование встретилось с кайзером, канцлером фон Хертлиигом и министром иностранных дел фон Хинтце в штаб-квартире в Спа, чтобы посоветовать им, что теперь Германия должна прийти к такому же соглашению. 8 января 1918 года президент Соединенных Штатов Вильсон представил Конгрессу четырнадцать пунктов, на основании которых мог быть заключен мир, почетный для всех участников войны и гарантирующий будущее согласие в мире. Они легли в основу "Четырнадцати пунктов", которые германское руководство теперь решило предложить союзникам. Хинтце предположил, что успешное завершение переговоров, каким бы ни был результат, приведет к неразберихе среди парламентских партий в Германии, которая потребует установления либо диктатуры, либо же полной демократии. Конференция решила, что только в случае демократизации будет возможно убедить союзников принять условия, на принятие которых руководство все еще надеялось. Они включали сохранение за Германией Эльзаса и Лотарингии и Немецкой Польши — и по этой причине отставку канцлера Хертлинта. На его месте 3 октября кайзер назначил человека умеренных взглядов, принца Макса Баденского, уже известного как сторонник обсуждаемого мирного договора и крупная фигура в деятельности Германского Красного Креста. Он был также оппонентом Людендорфа, и поэтому сразу же получил от Гинденбурга письменное признание в том, что "в дальнейшем уже не будет шанса заставить неприятеля подписать мир".

Это было предусмотрительным шагом. В начале октября Людендорф начал восстанавливать свое эмоциональное состояние. Пока принц Макс убеждал множество разнообразных партий объединиться и войти в его правительство, включая бывших в большинстве социалистов, и пока он обеспечивал себе поддержку Рейхстага, Людендорф вновь заговорил о том, чтобы продолжить сопротивление и отвергнуть условия президента Вильсона. Это касалось нового заявления союзников от 16 октября, где в числе условий стояло уничтожение монархии как одной из "деспотических сил", которые угрожали "миру во всем мире" и в отношении которых американский президент объявил себя неумолимым противником.

Армия на фронте, чей моральный дух серьезно пошатнулся в сентябре, теперь постепенно возвращалась в прежнее состояние, восстанавливая некое подобие прежнего боевого духа. Наступление союзников к границе Германии было отражено. Во Фландрии, где имелись многочисленные водные препятствия, французы, к возмущению маршала Фоша, были вынуждены остановиться. Это происходило в условиях, когда 24 октября Людендорф написал обращение к армии, где полностью игнорировал полномочия канцлера и отвергал мирные предложения Вильсона. Он заявил, что эти предложения представляют собой "призыв к безоговорочной капитуляции и… неприемлемы для наших солдат. Они доказывают, что желание неприятеля уничтожить нас, которое развязало войну в 1914 году, все еще существует и нисколько не ослабло. [Оно] таким образом, не может быть для нас, солдат, ничем, кроме требования продолжать наше сопротивление со всей возможной стойкостью".

Офицерам Генерального штаба удалось изъять обращение прежде, чем оно было выпущено. Одна копия, тем не менее, по ошибке попала в штаб-квартиру на востоке (Ober Ost), где клерк службы связи, независимый социалист, отправил его членам своей партии в Берлин. К полудню обращение было опубликовано и произвело в Рейхстаге большой шум. Принц Макс пришел в ярость от неповиновения, которое пытался проявить Людендорф, и поставил перед кайзером требование выбрать между Людендорфом и ним самим. Когда 25 октября Людендорф вместе с Гинденбургом прибыл в Берлин — оба они оставили штаб-квартиру вопреки особой инструкции канцлера, — ему велели прибыть в рапортом на Шлосс Беллевью, где находилась резиденция кайзера. Там 26 октября Людендорфу предложили подать в отставку. Отставка была принята немногословно и без благодарностей. Прошение об отставке, которое подал Гинденбург, было отклонено. Когда два солдата оставили дворец, Людендорф отказался сесть в автомобиль Гинденбурга и один проделал свой путь в отель, где оставалась его жена. Упав на стул, он тихо сидел в течение некоторого времени, затем поднялся и произнес слова, ставшие пророческими: "Через две недели у нас не будет Империи и не останется Императора, Вы увидите".

Прогноз Людендорфа исполнился с точностью до дня. Тем не менее к 9 ноября, когда Вильгельм II отрекся от престола, две другие империи, Оттоманская и Габсбургская, также заговорили о мире. Неминуемое приближение краха Турции было очевидно уже в течение некоторого времени. После побед ее армии в Галлиполи и Куге для нее наступил отлив жизненной энергии. Продолжающаяся на Кавказе кампания против России истощила силы, а хроническая неэффективность деятельности администрации не давала возможности их замены. Хотя количество дивизий в течение войны удвоилось — с тридцати шести до семидесяти, — одновременно их существовало не более сорока. В 1918 году все они были слабыми, численность некоторых едва достигала численности британской бригады. Кроме того, вызывала сомнения лояльность арабских дивизий, после того как шериф Мекки Хуссейн поднял знамя мятежа в 1916 году. Его Арабская армия, действуя против турецких формирований в Аравии и Палестине под командованием ставшего впоследствии знаменитым офицера связи полковника Е.Т. Лоуренса, отвлекла значительные силы с основных фронтов. Однако главную борьбу продолжала в основном Индийская армия в Месопотамии, а также Египетская британская армия в Палестине. Последняя теперь включала большое число австралийской и новозеландской кавалерии.

Месопотамия, южнее Багдада — административного центра Турции, была завоевана британцами в течение 1917 года. В конце 1918 года они продвинулись к нефтяному центру Мосул. Реальным фокусом их действий против турок, тем не менее, была Палестина, где на другой стороне пустыни Синай, в Газе, в 1917 году находился турецкий опорный пункт. Многочисленные попытки прорвать турецкие оборонительные линии в Газе закончились эвакуацией турецких позиций и падением Иерусалима 9 декабря. В течение 1918 года командующий британскими войсками Алленби реорганизовал свои части и продвинул свои передовые в северную Палестину. К сентябрю его войска уже противостояли туркам в Мегидо, месте, где произошла первая битва, описанная в истории. Прорыв войск Алленби 19–21 сентября сокрушил турецкое сопротивление. 30 октября, спустя пять дней после отставки Людендорфа, турецкое правительство подписало перемирие в Мудросе, на эгейском острове Лемнос, откуда 42 месяцами ранее была начата Галлнполийская операция.

Австрии Немезида явилась в лице ее презираемого неприятеля — Италии. После триумфального окончания битвы при Капоретто, в результате которого итальянцы были отброшены на равнины По, и в какой-то момент даже над Венецией, казалось, нависла угроза, силы габсбургской армии выдохлись. Итальянская армия, реорганизованная и освобожденная от безжалостной диктатуры Кадорны, вновь обрела мужество. Реальная защита их страны, тем не менее, была возложена на британцев и французов. Их крупные контингенты были переброшены на Итальянский фронт сразу же после катастрофы при Капоретто. Таким образом там удалось удержать ситуацию под контролем, несмотря на отступление, предпринятое, чтобы справиться с кризисом на Западном фронте в 1918 году. 24 июня австрийцы, которые смогли восстановить численность своих войск после краха русской армии, попытались провести двойное наступление с северных гор к реке Пьяве, последней черте отступления итальянской армии в битве при Капоретто. Обе атаки были быстро остановлены на Пьяве благодаря неожиданному наводнению, которое смело австрийские понтонные переправы. Вмешательство природы не было признано главным командованием Габсбургов обстоятельством, оправдывающим срыв наступления. Конрад фон Хетцендорф был отстранен от командования, и молодой император Карл I начал искать средства, чтобы сохранить свою империю политическими, а не военными средствами. 16 октября, две недели спустя, он уже послал президенту Вильсону обращение о своей готовности к перемирию. Кроме этого, он издал манифест к своим подданным, который, вступив в силу, превращал государство в федерацию наций.

Манифест появился слишком поздно. 6 октября сербские, хорватские и словенские подданные Карла уже сформировали временное правительство "южных славян", или Югославии. 7 октября габсбургские поляки, соединенные с братьями, прежде находящимися под германским и русским владычеством, провозгласили свободную и независимую Польшу. 28 октября в Праге была провозглашена Чехословацкая республика. 30 октября, немецкие подданные императора Карла выбили последнюю опору его власти, объявив па учредительном собрании о своей свободе определять иностранную политику нового Австро-Германского государства. Венгрия, по конституции — независимое королевство, — объявила себя таковым 1 ноября. Другие имперские подданные, рутены и румыны, также взяли на себя организацию своего будущего. Одетые в униформу представители всех этих народов уже начали отказываться от сопротивления и в некоторых случаях были готовы бросить оружие и вернуться домой через территории новых государств, возникших на месте империи. В этих условиях 24 октября Диаз, командующий итальянской армией, начал наступление, которое стало известно как сражение Витторио-Венета. При широкой поддержке британских и французских войск итальянцам удалось форсировать реку Пьяве и развернуть наступление, которое через неделю достигло кульминации на австрийской территории. 1 ноября австрийцы с трудом начали переговоры о перемирии на поле сражения, а 3 ноября заявили о прекращении огня. Итальянцы не знали об этом до следующего дня. В этом промежутке ими было захвачено в плен 300 тысяч человек.

В итоге к концу первой недели ноября Германская империя единственной из Центральных держав осталась участницей военных действий. Под давлением французской, британской, американской и бельгийской армий ее сопротивление ослабевало, фронт через позиции 1914 года откатился к германо-бельгийской границе. Сражаться на берегах рек и каналов было трудно, потери возросли. Среди последних погибших был британский поэт Уилфред Оуэн, убитый при форсировании реки Самбры 4 ноября. Для солдат союзников, сражавшихся на фронте, война, казалось, угрожала продолжиться. Тем не менее за линией фронта, в Германии, сопротивление рушилось. 30 октября команды Флота открытого моря, получившие приказ выйти в море для последней вылазки, которая должна была спасти их честь, подняли мятеж и отказались разводить пары. Попытки восстановить дисциплину привели к тому, что бунтовщики прорвались в арсеналы, захватили оружие и вышли на улицы. К 3 ноября, дню, в который Австрия заключила перемирие, морской порт Киль был в руках бунтовщиков, призывавших к революции, и на следующий день командующему портом, кронпринцу Пруссии Генриху, который приходился братом кайзеру, пришлось покинуть город переодетым.

29 октября кайзер уже оставил Берлин и отправился в штаб-квартиру в Спа, в Бельгию, чтобы быть ближе к армии, на чью лояльность он все еще рассчитывал, и чтобы избежать давления по вопросу отречения. Этот отъезд был, несомненно, разумным решением. В начале второй недели ноября власть в столице перешла уже окончательно и бесповоротно от прежнего имперского аппарата к силам революции. Последним достижением принца Макса в должности канцлера стало назначение умеренного генерала Вильгельма Тренера преемником Людендорфа. Принц Макс настаивал, чтобы была собрана делегация для проведения переговоров с неприятелем о перемирии. Делегация должна была включать как гражданских, так и военных представителей. Таким образом, создавалась гарантия того, что результат перемирия будет объединенным военно-политическим актом, от которого военные не смогли бы впоследствии отказаться, возражая против политических условий. Это был его последний вклад в будущее Германии. 9 ноября, когда Берлин был охвачен беспорядками, и умеренным политикам угрожали уличные толпы под предводительством лидеров германских большевиков Карла Либкнехта и Розы Люксембург, он передал пост канцлера представителю социалистического большинства Фридриху Эберту.

В тот же день в Спа перед кайзером стоял вопрос о его собственном отречении от власти. Как всегда, склонный к нереальным планам, он потратил в штаб-квартире десять дней, фантазируя о том, чтобы повернуть свою армию против своих подданных, не имея понятия об очевидном факте, что его солдаты теперь хотели только окончания войны и даже в Спа действовали сообща с революционерами. Эберт, лидер социалистического большинства, был контрреволюционером, патриотом и даже придерживался монархических взглядов. К 7 ноября, однако, он знал, что, если он не примет требований революции, разрастающейся на улицах, и революционеры получат отказ, его партия будет дискредитирована навсегда. Этим вечером, предупредил он принца Макса: "Кайзер должен отречься от престола, в противном случае мы получим революцию". Связавшись по телефону со Спа, принц Макс повторил это предупреждение кайзеру. Он обращался к нему так, как если бы хотел смягчить удар, как родственник и как канцлер. "Ваше отречение стало необходимым, чтобы спасти Германию от гражданской войны". Кайзер отказался слушать, снова угрожал использовать армию против населения и закончил тем, что отверг всякую мысль о том, чтобы принц Макс ушел в отставку с поста канцлера; сам Макс знал, что этот шаг теперь стал неизбежным. "Вы послали предложение о перемирии, — сказал Вильгельм II. — Вы будете обязаны принять его условия", — и бросил трубку.

Немецкая делегация для переговоров о перемирии уже пересекла неприятельские линии, чтобы встретиться с представителями Франции на станции Ретонд в Компьенском лесу, за пределами Парижа. Тем не менее до тех пор пока вопросы отречения кайзера и судьбы поста канцлера не были урегулированы, делегаты не могли приступить к обсуждению перемирия. Условия перемирия им представил Фош, и они были жесткими. Союзники требовали освобождения всех занятых территорий, включая Эльзас и Лотарингию, принадлежавших Германии с 1871 года, отвода военных частей с западного берега Рейна и освобождения трех плацдармов на восточном берегу в Майнце, Кобленце и Кельне, сдачи огромного количества вооружения и интернирование в пользу союзников всех субмарин и основных боевых единиц Флота открытого моря; отказа от условий Брест-Литовского и Бухарестского договоров, по которым немцы заняли завоеванные территории на востоке; выплаты компенсаций военного ущерба; и, что самое серьезное, признания продолжения союзной блокады. Это продолжение блокады, как показали события, в конечном счете гарантировало согласие Германии с условиями мирного договора, навязанными ей в Версале, даже более жесткими, чем условия перемирия.

Пока делегаты в Ретонде ожидали услышать, какая власть в Германии позволит им поставить свои подписи под договором о перемирии, два отдельных спектакля разворачивались в Берлине и в Спа. 9 ноября в Берлине принц Макс Баденский передал полномочия канцлера Фрицу Эберту. К этому времени у него не было никакой альтернативы. Улицы заполнялись революционными бандами, среди их участников было много солдат в униформе, в то время как главные противники Эберта, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, уже провозглашали "свободную социалистическую республику", которая означала власть большевиков. Последняя встреча между Эбертом и принцем Максом была краткой. "Герр Эберт, — сказал свояк кайзера, — я вверяю Германскую империю вам на хранение". "Я потерял двух сыновей ради этой империи", — ответил новый канцлер. Многие немцы могли сказать то же самое.

9 ноября в Спа кайзер встретился с лидерами своей армии — организации, благодаря которой династия Гогенцоллеров достигла своей власти, и на которую он всегда смотрел как на опору своего достоинства и авторитета. Вильгельм II все еще верил, что, независимо от того, насколько нелояльно действовали гражданские политики в Берлине, независимо от того, какие беспорядки творились на улицах, его подданные в мышино-серой форме остаются верны своей военной присяге. Даже 9 ноября он продолжал вводить себя в заблуждение, веря, что армия могла быть использована против народа, и королевский дом сохранил власть направить немца против немца. Его генералам было известно другое. Гинденбург, безжизненный титан, выслушал его в тишине. Тренер, в прошлом офицер железнодорожного транспорта, сын сержанта, заменивший Людендорфа, нашел в себе силы, чтобы заговорить. Он знал по опросу выбранных наугад пятидесяти полковых командиров, что солдаты теперь хотят "только одного — перемирия в самый ближайший момент". Ценой, которую должен был заплатить за это дом Гогенцоллеров, было отречение кайзера. Кайзер слушал его по-прежнему недоверчиво. "Как насчет Fahneneide[44], — спросил он, — клятвы на полковых знаменах, которая обязывала каждого немецкого солдата погибнуть, но выполнить приказ?" Гренер издал неопределенный звук. "Сегодня, — сказал он, — Fahneneide — это только слова".

Падение дома Гогенцоллеров завершилось быстро. Отвергнув предложение искать смерть в окопах, как несовместимое с его положением главы Немецкой Лютеранской Церкви, Вильгельм 10 ноября уехал поездом в Голландию. По прибытии в замок Дорн, где ему суждено было провести долгие годы ссылки — достаточно долго, чтобы Гитлер установил почетный караул в его воротах на все время германской оккупации Нидерландов, — он попросил чашку "хорошего английского чая". 28 ноября он подписал акт отречения. Поскольку каждый из шести его сыновей поклялся не получать короны, династия Гогенцоллеров тем самым разрывала связь с руководящим положением в Германии и даже с короной Пруссии.

В любом случае Германия была к тому времени настоящей республикой, которая была провозглашена 9 ноября, хотя ей было не суждено обрести президента в лице Фридриха Эберта до февраля 1919 года. Это все еще была республика без внутреннего содержания, лишенная необходимых политических структур и вооруженных сил, чтобы защитить себя от неприятеля. Последним дисциплинированным действием старой имперской армии стал марш назад, через границы Германии с Францией и Бельгией. Едва оказавшись на своей территории, армия демобилизовалась сама собой. Солдаты отказывались от своей униформы и оружия и возвращались домой. Германская республика была полна вооруженных людей. Как и в других местах в изменившейся политической географии Центральной и Восточной Европы, в новых республиках — Польше, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литве, — в номинальной монархии Венгрии, в Австро-Германии — изобиловали массы солдат, верных православию, старым, новым или революционным идеологиям. Ортодоксальные националисты сумели возобладать над этническими меньшинствами в Югославии, Чехословакии и Польше, хотя последняя была вынуждена бороться за свои границы — время от времени против Германии на Западе и, отчаянно, против большевиков на Востоке. В Финляндии, в Прибалтийских государствах, в Венгрии и в самой Германии вооруженные люди угрожали красной революцией. Ценой подавления левых на Востоке стали гражданские войны. В Германии угроза левого переворота сохранялась некоторое время, поскольку конституционно закрепленная республиканская система правления поначалу не могла противопоставить этому какой бы то ни было вооруженной силы. Из обломков старой имперской армии, тем не менее, создавались формирования, состоящие из людей без какого-то определенного занятия. Их названия — они носили имена вроде "Garde-Kavallerie-Schutzen Division", "Freiwiliige Landesjagerkorps", "Landeschutzenkorps", "Freikorps Hulsea", — говорят о том, что они готовились одерживать верх в уличных боях в Берлине, Готы, Галле, Дрездене, Мюнхене и многих других немецких городах, чтобы подавить германский большевизм грубой силой. На новом республиканском правительстве лежал неоплатный долг благодарности импровизированным армейским генералам. Этим полкам было суждено сформировать ядро "стотысячной армии". Этого было достаточно, чтобы позволить Германии участвовать в Версальской мирной конференции в 1919 году.

Пока политическое будущее Германии определялось гражданской войной в столице и провинции, армии союзников выдвинулись, чтобы вступить во владение провинциями на западном берегу Рейна и тремя плацдармами за рекой, в Майнце, Кобленце и Кельне, отданных им в рамках перемирия. Солдаты оккупационных армий, исключительно французы, быстро побратались с населением. Вражда быстро переросла в дружеские отношения. Этому способствовал переход армейского рациона из полковых в семейные кухни, позволявший поддерживать людей, все еще существующих на скудной диете военного времени, которая была следствием союзной блокады. В большей степени голод, чем угроза полномасштабного вторжения, стал причиной, которая должна была в конечном счете привести Немецкую республику к подписанию мирного договора 23 июня 1919 года. Двумя днями раньше Флот открытого моря, интернированный и поставленный на британскую стоянку в Скапа-Флоу, был затоплен собственными экипажами в знак протеста против семидесяти предложенных условий договора.

Была историческая ирония в действиях морских офицеров кайзера, избравших для своих великолепных линкоров водную могилу в британской гавани. Не соверши он стратегически сомнительную попытку потягаться с британской морской мощью, фатальной враждебности между двумя странами можно было избежать. Также, во всей вероятности, сыграла свою роль нервная атмосфера подозрения и неуверенности, из которой и зародилась Первая Мировая война. Неотмеченное кладбище эскадр кайзера на самых далеких островах Британского архипелага охраняет выход из внутренних морей, через который его флот должен был пройти, чтобы достигнуть истинного океанского статуса, и остается памятником эгоистичной и, в конце концов, бессмысленной военной амбиции.

Это — одно из многих кладбищ, которые являются главным наследием Великой войны. Хроника ее сражений составляет самую мрачную литературу в военной истории; никакие бодрые фанфары не звучат в память миллионов, которые нашли смерть на унылых равнинах Пикардии и Польши; никакие молебны не поются за вождей, которые убеждали их убивать друг друга. Достигнутые военно-политических результатов едва ли оправдывает их намерения: Европа перестала существовать как центр мировой цивилизации, христианские королевства потерпели поражение и были превращены в безбожные тирании, большевистские или нацистские — поверхностное различие между их идеологиями ничуть не касается их жестокости к простому народу. Все, что было наихудшего в столетии, которое открыла Первая Мировая война, — преднамеренное обречение на голодную смерть целых областей, искоренение по расовому признаку, идеологическое преследование того, что считалось интеллектуально и культурно неприемлемым, бойни среди малых народов, подавление суверенитета небольших наций, уничтожение парламентов и возвышение комиссаров, гауляйтеров и военачальников, получивших власть над безгласными миллионами, — все это имело начало в хаосе, который она оставила после себя. Слава Богу, к концу столетия от этого хаоса мало что осталось. Европа — снова, как это было в 1900 году, — стала мирной и процветающей, оплотом добра в мире.

Но кладбища остаются. Многие из тех, кто погиб на войне, так никогда и не обретут покоя. Их тела были разорваны на части артиллерийскими снарядами и разбросаны, недоступные для опознания. Многие другие тела не могли быть найдены во время сражений и затем были потеряны, погребены в обвалившихся воронках и обрушенных траншеях или сгнили в перерытой земле бывшего поля боя. Некоторые русские и турецкие солдаты были из любезности похоронены неприятелями, а многие германские и австрийские солдаты, убитые на сменяющих друг друга полях боя Восточного фронта, просто преданы земле. На полях боя Запада участники приложили все возможные усилия, чтобы соблюдать приличия в отношении павших. Военные кладбища организовывались с самого начала, расположения могил офицеров регистрировались и, когда позволяло время, капелланы и товарищи убитых правили погребальные службы. Несмотря на это, в конце войны останки почти половины погибших были потеряны и не найдены до сих пор. Из миллиона подданных Британской империи, павших на этой войне, большинство было убито во Франции и Бельгии. Тела свыше 500 тысяч так никогда и не были обнаружены, а если и были найдены, идентифицировать их было невозможно. Из 1 700 тысяч погибших французов также исчезли более половины. Французы хоронили своих погибших различным образом, иногда индивидуально, иногда в братских могилах, как в Вердене. Немцы, сражаясь на чужой территории, должны были создавать компактные и неприметные кладбища и часто выкапывали огромные массовые могилы. Так, во Владело в Бельгии, где лежат тела большинства добровольцев, убитых в 1914 году в Kindermord bei Ypern, центр плиты скрывает останки свыше 20 тысяч молодых людей[45].

Британцы предпочитали совершенно другой способ отдать последний долг павшим. Каждое тело было обязательно положено в отдельную могилу, записаны имя, возраст, звание, полк, дата и место смерти. Если это было невозможно определить, на надгробии выбивали слова, сказанные Редьярдом Киплингом, который сам потерял отца на войне: "Солдат Великой войны, известный Богу". Имена тех, кто пропал без вести, также нанесены на архитектурные памятники, самый большой из которых, в Типвале, несет имена 70 тысяч погибших в сражении при Сомме. Также было решено, что кладбища, большие и малые, должны быть обнесены стеной и засажены, как классический английский сад, подстриженной травой между надгробиями и розовыми кустами и клумбами в ногах. В центре даже самых маленьких кладбищ стоит Крест Жертвы, а на крупных установлен символический алтарь — Камень Памяти — несущий надпись, также созданную Киплингом: "Их имена всегда живы". В конечном счете созданы свыше шестисот кладбищ и отданы в попечение Имперской военной кладбищенской комиссии, которая, в соответствии с законом французского правительства, дающим землю как "sepultures perpetulles" (место вечного погребения), наняла тысячи садовников, чтобы постоянно ухаживать за могилами.

Пережившие войну почтительно помогают "комиссионным садовниками. Кладбища часто посещают британцы, иногда правнуки тех, кто похоронен в их оградах, о чем свидетельствуют памятные открытки, а также любознательные граждане многих стран. Никто не способен устоять перед удивительной красотой этих мест. Восемьдесят лет выкашивания и стрижки позволили добиться первоначальной цели — создать "подобие небольшого парка или сада", которому сам ход времени дает вечную завершенность. Весной, когда цветут цветы, кладбище становится местом обновления и надежды, осенью, когда падают листья — местом сострадания и памяти.

Пояс британских кладбищ, проходящий от Северного моря до Соммы и далее, представляет собой идеализированный мемориал всем тем, чья смерть в полях сражений Великой войны ничем не отмечена. Их число огромно. К миллиону погибших подданных Британской империи и 1 700 тысячам французских солдат и офицеров мы должны добавить полтора миллиона солдат Габсбургской империи, не вернувшихся домой, два миллиона немцев, 460 тысяч итальянцев, 1 700 тысяч русских и многие сотни тысяч турок, чьи потери никогда не были подсчитаны. Если соотнести потери с общим числом добровольцев и призывников, они могут показаться не такими большими. Доля погибших составляет, например, для Германии, около 3,5 % от всех, кто служил. Если же вычислить процент погибших среди самой молодой части населения, пригодной к воинской службе, цифры значительно превышают эмоционально допустимый уровень. Потери среди мужского населения превысили нормальный уровень смертности, ожидавшийся с 1914 по 1918 год, в семь, если не в восемь раз в Великобритании и в десять раз во Франции, где 17 процентов военнослужащих были убиты. Подобные же потери были среди самого молодого слоя населения в Германии. "С 1870 по 1899 год родилось около 16 миллионов мальчиков; почти все они служили в армии и около 13 процентов были убиты". Точно так же во Франции и Великобритании, если подсчитать число наиболее часто призываемых в армию по показателю возраста, процент убитых отображает не менее тяжелые потери. Численность возрастной группы мужчин 1892–1895 годов рождения, которым было от 19 до 22 лет, когда разразилась война, уменьшилась на 35 — 37 процентов".

Один из трех. После войны говорили о "потерянном поколении", родители объединялись в общем горе, уцелевшие продолжали жизнь, которая последовала за их необъяснимым спасением, часто окрашенная виной, иногда яростью и желанием отомстить. Такие мысли были далеки от умов британских и французских ветеранов, которые надеялись только на то, что ужасы траншейной войны не повторятся, пока служат они или их сыновья. Но они бродили в умах многих немцев, и прежде всего в уме "фронтового бойца" Адольфа Гитлера, который в Мюнхене в сентябре 1922 года бросал угрозы мести, ставшие семенами Второй Мировой войны.

Вторая Мировая война была продолжением Первой. Это нельзя объяснить, если не учитывать обстановки озлобленности и нестабильности, оставшейся после предыдущего конфликта. Германия кайзера, несмотря на огромные экономические успехи и интеллектуальный престиж, достигнутый ее учеными во всем мире, бурлила недовольством, особенно по поводу несоответствия между своей промышленной и военной мощью и своим политическим положением среди других королевств и республик, в частности Британии и, прежде всего, Франции, которая предпочитала действительность пустому названию империи. Довоенные поводы для недовольства бледнели рядом с теми, которые появились вследствие подписания Версальского договора. Его условия требовали отторжения завоеванных в 1870–1871 годах Эльзаса и Лотарингии и признания независимости Польши и исторически подчиненных Германии территорий Снлезии и Западной Пруссии. Униженная обязательным разоружением, которое превращало армию в подобие небольшой жандармерии, потопившая свой боевой флот и упразднившая военно-воздушные силы, шантажированная продолжением голодного существования в случае продолжения блокады и вынужденная подписать оскорбительный мирный договор, республиканская Германия начинала растить в себе недовольство, значительно более сильное, чем то, которое изменило ее международные отношения и внутреннюю политику накануне 1914 года. Великодушие либерального правительства демократа Веймара нисколько не смогло смягчить этого недовольства; его крайняя политическая и дипломатическая умеренность в годы, когда экономическая бесхозяйственность разрушила средним класс населения Германии, и реверансы в адрес французской и британской оккупации и политике возмещения ущемляли национальную гордость, питали силы экстремизма, чьи принципы находились в оппозиции. В продолжение 1920-х годов германская либеральная демократия смотрела свысока на беспорядки, творимые оппозиционными течениями — марксистами и национал-социалистами, — которым в конечном счете было суждено захватить власть в свои руки.

Освобождение народов Восточной Европы от имперского правления германоязычных династий — Гогенцоллернов или Габсбургов — принесло столь же мало спокойствия в государства, которые они основали. Ни одно из них — Польша, Чехословакия, Сербское Королевство, Хорватия и Словения или, как она стала называться с 1929 года, Югославия — не стало независимым с достаточной однородностью, чтобы начать устойчивую политическую жизнь. Независимость Польши с самого качала была почти фатально скомпрометирована ее усилиями закрепить границу как можно восточнее, настолько, насколько это могло быть исторически оправданно. В последовавшей за этим войне с Советской Россией ее войска едва избежали поражения. Их случайный и неожиданный успех хотя и был явным национальным триумфом, но перегрузил молодую страну множеством представителей национальных меньшинств, в основном украинцев, что уменьшило пропорцию польского населения до 60 процентов от общей численности. Кроме того, присоединение земель на западе, исторически принадлежавших Германии, и захват Восточной Пруссии, колыбели германских воителей, в 1939 году обеспечило Гитлеру предлог для повторения агрессии 1914 года. В наследство от империи Габсбургов Чехословакия также получила германское этническое меньшинство в Судетском крае, лишавшее новое государство этнического равновесия, что имело гибельные последствия для государственной целостности в 1938 году. Неравное соотношение рас в Югославии, вероятно, приводилось в баланс доброй волей. События сложились так, что сербы, православные христиане, заняли доминирующее положение над остальными, особенно над католиками-хорватами, подрывая связи, существующие с давних времен. Внутренние антипатии лишили страну сил противостоять итало-германской агрессии в 1941 году.

Два местных неудачника, Венгрия и Болгария, были избавлены от таких разногласий благодаря потерям территорий. В этом отношении потерн Венгрии были столь велики, что она вошла в послевоенный мир с чувством жестокой обиды против соседей, которые выиграли от изменения границ. Румыния, главный победитель, получила более чем щедрую компенсацию за свое катастрофическое с военной точки зрения вмешательство на стороне союзников в 1916 году, унаследовав тем самым постоянный источник разногласия с Венгрией — а также потенциально с Советским Союзом, — и включила в свой состав малые народности, которые составили более четверти населения.

Греция тоже приобрела новое население, но ценой катастрофически неосмотрительной имперской кампании против явно погибающих турок. Убежденная, что момент осуществления "Великой идеи" — объединения областей исторического расселения эллинских народов, главенствующего принципа греческих националистов со времени достижения независимости в 1832 году — наконец пришел, в июне 1919 года Греция захватила Малую Азию. На волне успешного наступления войска дошли почти до Анкары, будущей столицы Турецкой республики, пока Кемалу, победителю Галлиполи, не удалось развернуть контрнаступление, которое в сентябре 1922 года позволило одержать верх над перенапряженной греческой армией… По Лозаннскому договору, подписанием которого в 1923 завершилась эта война, побежденная Греция и победительница Турция согласились обменять меньшую часть земель, принадлежащих каждой из сторон. Этот процесс положил конец греческому присутствию в городах восточного побережья Эгейского моря, где греки жили во времена Гомера в задолго до него, и привел к тому, что свыше миллиона лишенных собственности беженцев присоединились к четырем миллионам греков, проживающих на материке. Многие из них, столь долго отрезанные от источников греческой культуры, не говорили по гречески. Бедность, в которой они оказались, и горе, которое они принесли с собой, стали топливом для огня классовой ненависти, который разжег гражданскую войну 1944–1947 годов.

Балканская проблема, которая привела к Первой Мировой войне, растворилась, таким образом, в новых Балканских проблемах, ее последствиях — проблемах, которые сохранялись до начала Второй Мировой войны и которые существуют, на самом деле, по сей день. Любой из представителей Габсбургского империализма, возродившись сегодня, имел бы все основания спросить, что изменилось. Значительно, конечно, изменилась Восточная Европа, земля, породившая Первую Мировую войну, хотя в основном это произошло в результате безжалостной территориальной и этнической реорганизации этого региона Сталиным, которая последовала за победами Красной армии в 1945 году. Империи наконец окончили свое существование, и советская русская империя последней из них. Многие меньшинства исчезли, в частности, в Польше и нынешних Чешской республике и Словакии. Тем не менее, многочисленные меньшинства остаются, — прежде всего, в тех странах, где Сталин не сделал своей работы — в Румынии, Венгрии и бывшей Югославии. Иностранные правительства требуют от сербских властей наказывать своих политических преступников — такое же требование Габсбурги предъявляли к сербам в 1914 году. Иностранные войска действуют в долинах рек Сава и Дрина так же, как они делали это в 1915 году. Это совершенно необъяснимо.

Первая Мировая война вообще остается загадкой. Ее причины непостижимы. То же можно сказать и о её ходе. Почему процветающий континент, в зените своего успеха в качестве источника и носителя всемирного богатства и могущества, находясь на одном из пиков своего интеллектуального и культурного развития, сделал выбор в пользу того, чтобы поставить на карту все, чего он достиг для себя, и все, что он предлагал миру, в лотерее ужасного и уничтожительного внутреннего конфликта? Почему, когда была еще надежда разрешить этот конфликт быстрыми и решительными мерами в пределах месяцев с его начала, его участники, тем не менее, решили продолжать военные действия, мобилизуя войска для глобальной войны и в конечном счете бросить свое юношество на взаимное уничтожение в совершенно бессмысленной резне? Возможно, на карту был поставлен принцип. Но соблюдение принципа святости международного договора, который привел Британию к участию в войне, едва ли оправдывает цену, которая в конечном счете была уплачена за его соблюдение. Под угрозой была также целостность национальной территории — принцип, за который Франция сражалась с потерями, почти невыносимыми для ее национального благосостояния. Защита принципа соглашения о взаимной безопасности, лежащего в основе деклараций Германии и России, продолжалась даже тогда, когда безопасность полностью теряла значение, что означало растворение государственных структур. Простой государственный интерес — импульс, который руководил Австрией, самая старая из всех причин развязывания войны, — по мере того как рушились колонны габсбургского империализма, обеспечил полное отсутствие интересов.

Последствия, конечно, нельзя предвидеть. Опыт, напротив, может слишком легко быть спроецирован в будущее. Опыт первых бойцов 1914–1918 годов — вероятность ранения или смерти, в обстановке убожества и несчастья — быстро приобретал неизбежность. В этом тоже есть тайна. Как миллионы безымянных людей, неразличимо бесцветные, в равной степени не усыпанные блестками славы, которая традиционно делает жизнь военного более сносной, находили способ продолжать борьбу и верить в свою цель? Это еще одна из неоспоримых истин.

Библиография

Ни Россия, ни Турция не публиковали своей официальной истории Первой Мировой войны. Государственная структура этих двух империй была разрушена этой войной и последующей за ней гражданской войной. Нет и цельного изложения истории участия в войне Соединенных Штатов, хотя их правительство выпустило ряд томов, посвященных отдельным ее аспектам. Наибольшее значение могут иметь официальная история Первой Мировой войны Великобритании, Франции, Германии, Австрии и Австралии, Военная история Франции, несмотря на детальное изложение, написана слишком сухо; наиболее часто обращаются к ее десятому тому, состоящему из двух частей, который содержит боевые приказы, отчеты о перемещениях войск и изменения в командном составе дивизий и более крупных формирований. Австрийская официальная история также содержит ценные сведения о приказах, по написана гораздо более живо, чем французская. Шестнадцать томов официальной истории сухопутных операций Германии написаны в подчеркнуто "штабном" стиле, но в ней содержатся совершенно необходимые сведения о действиях германской армии. Дополнительная серия, посвященная описанию крупных сражений (например Ипра или Горлице), также может оказаться весьма полезной. Британская официальная серия включает пространные описания операций на всех театрах военных действий, историю флота и авиации. Несколько томов посвящены техническому обеспечению (медицине и транспорту), а также содержат последовательное и крайне детальное перечисление боевых приказов, что необходимо для понимания места Великобритании в войне. Автор австралийской официальной истории Первой Мировой войны, С.W.E, Bean, собрал множество воспоминаний участников войны. В результате серия написанных им томов проникнута человеческим чувством, как ни одна из других, и в этом отношении предвосхищает тон, в котором будет написана американская официальная история Второй Мировой войны. Ниже приводятся названия этих книг:

J. Edmonds, Military Operations, France and Belgium, 1914-18, London, 1925–1948, и дополнительные тома, посвященные операциям в Италии, Македонии, Египте и Палестине, а также Дарданеллах, Персии, Западной и Восточной Африке, написанные другими авторами.

История морских операций — Naval Operations, London, 1920–1931 — написана. J. Corbett H. Newbolt. Тома, посвященные авиации: W. Raleigh and H. Jones, The War in the Air, Oxford, 1922–1937.

Etat-major de L'armee, Les Armees francaises dans!a grande guerre, Paris, 1922–1939.

Reichsarchiv, Der Weltkrieg, Berlin, 1925–1939.

Bundesministerium fur Landesverteidiguny, Osterreich-Ungarns Letzter Krieg, 1914-18, Vienna, 1930–1938. C. E. W. Bean, Australia in the War of 1914-18, Sydney, 1921–1943.

Существует не слишком много удовлетворительно изложенных историй Первой Мировой войны, в том числе и из-за страданий и лишений, которые она принесла. Потерпевшие поражение предпочитают забыть об этом, да и у победителей возникает мало желания возвращаться к событиям, в результате которых была практически уничтожена мужская часть населения их стран. Великобритания, чьи потери сравнимы с потерями других великих держав, участвовавших в войне, выпустила наиболее удачные версии общей истории. Среди них:

J. Edmonds, Л Short History of World War I, Oxford, 1951 — краткое, но исчерпывающее обозрение военных операций.

С, Falls, The First World War, London, 1960 — остроумно и компактно.

M. Ferro, The Great War 1914-18, London, 1973 — первая общая история, затрагивающая философские и культурные аспекты.

A.J.P. Taylor, The First World War: An Illustrated History, London, 1963 — характерно сжатое изложение. Я. Herwig, The First World War: Germany and Austria 1914-18, London, 1997 — тема изложена более развернуто, чем это обещает титульный лист, и включает обзор большинства современных исследований.

Oxford History профессора Hew Strachan находится в печати (в двух томах) и предполагает обращение к C.M.R.F. Cruttruell, A History of the Great War, Oxford, 1934 — более старой, но прекрасно написанной книге.

Резкий переход от почти безоблачного мира к жестокой всеобщей войне в течение нескольких педель в разгар лета 1914 года продолжает оставаться загадкой, бросающей вызов исследователям. Историки, отказавшись от поиска виновников развязывания войны, обратились в первую очередь к исследованию причин, которые оказались достаточно спорными, а затем — к анализу конкретных обстоятельств.

Основой для таких дискуссий по прежнему остается трехтомник L. Albertini, The Origins of the War of 19I4, Oxford, 1952–1957, где приводится детальная хронология кризиса и выдержки из важнейших документов. Более резкий и сбалансированный анализ событий сделан в работе J. Joll, 1914: The Unspoken Assumptions, London, 1984. Важнейшие работы, посвященные развитию кризиса в главных странах — участницах войны: I. Geiss, Juli 1914, Munich, 1965; J. Gooch, Army, State and Society in Italy, 1870–1915, N.Y., 1989; J. Keiger, France and the Origins of the First World War, N. Y., 1983; 5. Williamson, Austria-Hungary and the Origins of the First World War, N.Y., 1991; и Z. Steiner, Britain and the Origins of the First World War, N.Y., 1977. Последняя особенно тщательно рассказывает о деятельности британской официальной дипломатии. F. Fischer, в книгах Griff nach der Weltmacht, Dusseldorf, 1961, и Krieg der Illusionen, Dusseldorf, 1969, в полемической форме рассматривает вопрос виновности Германии в развязывании войны. Хотя обе эти книги были запрещены в Германии после их публикации, они не теряют своей значимости.

Две книги, посвященные настроениям в предвоенной Европе, жизненно важны для понимания темы: М. Eksteins, Rites of Spring, Boston, 1989, и R. Wohl, The Generation of 1914, Cambridge, Mass., 1979.

В своей книге The Schlieffen Plan, N.Y., 1959, G, Ritter анализирует тексты, написанные начальником германского штаба, который направил свою армию в гибельную для нее кампанию в год после своей смерти. По всей видимости, это наиболее интересная работа из всех, когда-либо написанных и Первой Мировой войне. Подробные комментарии можно найти у G. Tunstall, в Planning for War Against Russia and Serbia, N.Y., 1993, а также: A Bucholz, Moltke, Schlieffen and Prussian War Planning, N.Y., 1991, D. Hermann, The Arming of Europe and the Making of the First World War, Princeton, 1996, и в сборнике эссе Р. Kennedy, The War Plans of the Great Powers, London, 1979.

Стратегия Первой Мировой войны, очевидная из ее планирования, порождает мало вопросов. Ее тактика, с другой стороны, всегда вызывала интерес исследователей, возможно, потому, что успешные тактические решения рождались из принципиальной стратегической необходимости, в особенности на Западном фронте. В последние годы новое поколение британских, австралийских и канадских ученых обратилось к этой теме. Три ведущих автора, исследующих эту область: Т. Trovers, The Killing Ground, London, 1987 и How the War Was Won, London, 1992, P. Griffith, Battle Tactics of the Western Front, London, 1992 и Forward into Battle, Rambsbury, 1990, a также Н. Herwig, The First World War: Germany and Austria-Hungary 1914-18, London, 1997. He лишены язвительности работы бывшего автора официальной военной истории G.C. Wynne, который в книге "If Germany Attacks"., London, 1940, произвел анализ адаптации с англичанами и французами их методов атаки на укрепленные позиции и ответ на это германской армии, который так и остался непревзойденным. Ценные соображения об особенностях окопной войны в "неактивных" секторах излагает Т. Ashworth в книге "Trench Warfare: The Live and Let Live System", London, 1980. Три важные работы о генералитете войны могут пролить свет на ее стратегию, это R. Asprey, The German High Command at War, N.Y.,1991,Af. Kitchen,The Silent Dictatorship: The Politics of the German High Command under Hindenburg and Ludendorff, London, 1976 и С Bamett, The Swordbearers, London, 1963.

Существует богатейший круг литературы, посвященной войскам, участвовавшим в Первой Мировой войне, в особенности британской армии. Лучшие среди них: P. Simkitis, Kitchener's Army, Manchester, 1986, исследование, посвященное истории самой большой из добровольческих армий, и I. Beckett and К. Simpson, A Nation in Arms, Manchester, 1985. Среди удачных книг, посвященных французской армии, — D. Porch, The March to the Marne, Cambridge, 1981, L. Smith, Between Mutiny and Obedience, Princeton, 1994, и R. Challener, The French Theory of the Nation in Arms, N.Y., 1955. Работа Е. Weber, Peasants into Frenchmen, London, 1977, расцвечена пассажами о стремлении служить в армии среди сельского населения Франции в предвоешше годы. G Pedroncini, Les mutineries de 1917, Paris, 1967, еще более точна. В. Menning, Bayonets Before Bullets: The Imperial Russian Army, 1861–1914, Bloomington, 1994 просто бесподобна и дополняется работой A. Wildman, The End of the Russian Imperial Army, Princeton, 1980. G. Rothenbura. The Army of Franz Joseph, West Lafayette, 1976 — лучшая англоязычная книга об австро-венгерской армии, J. Lucas, Fighting Troops of the Austro-Hungarian Army, Speldhurst, 1987. содержит много полезных сведигий. К сожалению, на ан английском языке нет хорошей литературы о германской армии. A. Millett and W. Williamson's Military Effectiveness, I, Boston, 1988. содержит блестящие главы о национальных армиях. J. Gooch, Army, State and Society in Italy 1870–1915, N.Y., 1989, великолепна, a D. Omissi, The Sepoy and the Raj, London, 1994, посвященная Индийской армии — по-настоящему выдающаяся работа. В английской литературе до сих пор не существует всесторонних исследований о состоянии и действиях оттоманской армии в 1914–1918 годах.

Сделано несколько прекрасных исследований, посвященных германскому флоту. Среди них J. Stemberg, Yesterday's Deterrent, London, 1965; Н. Herwig, Luxury Fleet, London, 1980, и The German Naval Officer Corps, Oxford, 1973. Пятитомная работа, посвященная Британскому королевскому флоту — A. Мarder, From the Dreadnought to Scapa Flow, London, 1961–1970, — до сих пор считается классической. М. Vego, Austo-Hungarian Naval Policy 1904-14, London, 1996 — интересное исследование событий, предшествовавших войне между австрийским и итальянским флотами на Адриатике.

Техническая литература о войне в воздухе обширна, но есть лишь несколько стоящих книг по военно-воздушным силам того времени. Интерес представляет исследование D. Winter, The First of the Few: Fighter Pilots of the First World War, London, 1982.

Неоценимым источником по истории ранних и ныне в значительной степени забытых сражений является S. Туng, The Campaign of the Marne, Oxford, 1935. Лучшая книга по сражениям того же периода па Оостоке — D. Skowalter, Tannenberg, Hamden, 1991. Н. Stone, The Eastern Front 1914-17, N.Y., 1975 совершенно необходима всем, кто интересуется этой темой. Важные книги о сражениях на Западном фронте: Е. Spears, Liaison 1914: A Narrative of The Great Retreat and Prelude to Victory, London, 1939, посвященная наступлению Нивеля; М. Middlebrook, The First Day on the Somme, London, 1971, и The Kaiser's Battle, London, 1978, о начале германского наступления в 1918 году. A Home, The Price of Victory, London, 1962 — классическое описание Вердена; А. McKee, Vimy Ridge, London, 1962; и L. Wolf, In Flanders Fields, London, 1958 — бесстрастный отчет о Пасендале. С. Falls. Caporetto, London, 1966, к A. Palmer, The Gardeners of Salonika, London, 1965, лучшие исследования по Итальянскому и Македонскому фронтам, сделанные английскими авторами. События в Галлиполи породили огромное количество литературы, и зачастую прекрасного качества. Хорошие книги общего толка: R. Rhodes James, Gallipoli, London, 1965, С. Cassar, The French and the Dardanelles, London, 1971, и A. Moorehead.Gallipoli, London, 1956; последняя может показаться несколько устаревшей, но прекрасно читается. Среди полезных книг о событиях па других театрах: С. Falls, Armageddon 1918, London, 1964 (о сражениях в Палестине); A. Barker, The Neglected War: Mesopotamia 1914-18, London, 1967, и В. Farwelt, The Great War in Africa, London, 1987. Компендиум — History of the First World War, London, 196919-71 — написан ведущими современными исследователями, издан по частям Purnell под редакцией В. Pitt и P. Young. Он состоит из восьми томов и включает описания всех эпизодов войны. Это ценный источник, особенно в отношении информации о малоизвестных кампаниях, таких как Циндао и действия на Кавказе. С. Ellis, The Transcaspian Episode, London, 1963 — блестящая монография о британской интервенции на юг России в 1918. Интервенции союзников в Россию и военным аспектам Российской революции и Гражданской войны посвящены работы J. Wheeler-Bennett, Brest-Litovsk: The Forgotten Peace, London, 1966; E. Mawdsley, The Russian Civil War, N.Y., 1989; R. Luckett, The White Generals, N.Y. 1971; J.Bradley, Allied Intervention in Russia, London, 1968; P. Kencz, Civil War in South Russia, N.Y., 1977 и M. Carley, Revolution and Intervention, N.Y. 1983.

Отдельные аспекты войны на море хорошо показаны в книгах: J. Goldrick The King's Ships Were at Sea: The War in the North Sea, August 1914 — February 1915, Annapolis, 1984; P.Halpern, The Naval War in the Mediterranean, 1914-18, London, 1987, G. Bennet, Coronet and the Falklands, N.Y., 1962, and Cowan's War: The Story of British Naval Operations in the Baltic, 1918-20, London, 1964, и J. Terrains, Business in Great Waters, London, 1989 — лучшее обзорное исследование по подводной войне. Среди бесчисленного ряда книг о Ютландском сражении стоит отметить следующие: N. Campbell, Jutland: An Analysis of the Fighting, London, 1986 и A. Gordon, The Rules of the Game, London, 1996.

Среди наиболее заметных работ, посвященных политике и экономики периода Первой Мировой войны, написанных авторами-учеными, — V. Berghahn, Germany and the Approach of War in 1914, N.Y., 1973; G. Feldman, Arms, Industry and Labor in Germany, 1914-18, Princeton, 1966; D. French, British Strategy and War Aims, London, 1986; J. Galantai, Hungary in the First World War, Budapest, 1989; M. Geyer, Deutsche Rustungspolitik, Frankfurt, 1984; P. Guinn, British Strategy and Politics, 1914-18, Oxford, 1965 и Z. Zeman, The Break-up of the Habsburg Empire, London, 1961.

В последнее время французские ученые внесли значительный вклад в историю культуры и общества времен Первой Мировой войны. Среди их работ: J.-J. Becker et S. Audouin-Rouzeau, Les societes europeennes et la guerre de 1914 — 18, Paris, 1990; J.J. Becker et al., Guerres et Cultures 1914-18, Paris, 1994; J.-J. Becker, La France en guerre, 1914-18, Paris, 1988, и J.-J. Becker, The Great War and the French People, Leamington Spa, 1985. Английский коллега Беккера, J. Winter, совместно с W. Wall выпустил книгу The Upheaval of War: Family, Work and Welfare in Europe, 1914-18, Cambridge, 1988. Его же Sites of Memory, Sites of Mourning: The Great War in European Guttural History, Cambridge, 1995 — передовое эссе, рассказывающее о том, как солдаты на фронте и гражданские в тылу переносили, осмысливали и хранили память о несчастьях, которые им принесла война. Более литературная и ныне одна из самых популярных среди всех книг о Великой войне — Paul Fussell, The Great War and Modem Memory, Oxford, 1975 — итог исследования английской литературы того времени, в первую очередь новелл и мемуаров. Более старый, но не потерявший своего значения французский аналог — J. Norton Cru, Temoins, переиздание в Nancy, 1993. Две ценные книги об испытаниях, выпавших на долю Германии — L. Moyer. Victory Must Be Ours, London, 1995, и R. Wlialen, Bitter Wounds; German Victims of the Great War, Ithaca, 1984. В работе The Myriad Faces of War, Cambridge, 1986, Trevor Wilson воссоздает многоликий портрет британского военного опыта. Интересный обзор, посвященный американской армии: Е. Leed, No Man's Land: Combat and Identity in World War 1, Cambridge, 1979.

Военные лидеры Первой Мировой войны находят мало поклонников среди наших современников, что представляется все более странным. Это были люди, поставленные перед практически неразрешимой проблемой — прорвать хорошо укрепленную линию фронта, имея для этого неадекватно слабые средства — при том, что им противостояли военачальники, не уступающие им в способностях и опыте. Интересный коллективный портрет представлен в книге Correlli Bamett The Swordbearers. London, 1963. Его герои — Мольтке-младший, адмирал сэр Джои Джеллико, Петэн и Людендорф. Полная сочувствия биография Фоша, написанная Basil Liddell Hart, Foch: Man of Orleans, 1931, остается лучшей книгой подобного рода по сей день. Это же можно сказать и о книге J. Wheeler-Bennett, Life of Hindenburg: the Wooden Titan, London, 1936. D. Goodspeed прекрасно пишет о Людепдорфе (Ludendorff, London, 1966). Хэйг по прежнему остается загадкой — блестящий военный специалист, не проявлявший человеческих чувств. John Terraine выступает последовательным приверженцем Хэйга, который ему явно симпатичен (Heig: the Educated Soldier, London, 1963). Биография, написанная в более скептическом тоне и подчеркивающая менее рациональную сторону его характера, принадлежит перу G. dc Croat, Douglas Haig, London, 1988. Также следует отметить Haig's Command Д. Уинтера, Лондон, 1991. "The Private Papers of Douglas Haig" под редакцией R. Blake, 1952 — совершенно незаменимый источник информации. Это же можно сказать о работе Philipp Magnus Kitchener, N.Y. 1959. D. Smythe, Pershing, Bloomington, 1986, представляет собой лучшую биографию этого генерала американской армии. R. Holmes создает превосходную биографию сэра Джона Френча (The Little Field Marshal, London, 1981). Хорошие биографии британских адмиралов предлагают R. Mackay (Fisher of Kilverstone, Oxford, 1973), Л. Temple Patterson (Jellicoe, London, 1969) и S. Roskill (Earl Beatty, London, 1980).

Послесловие редакции

Западная историография никогда не отличалась особым интересом к России и ее истории. Тот же интерес, который проявлялся, как правило, ограничивался этнографическим и политическим аспектами. Он не обязательно должен был предполагать коренную несовместимость и исторически детерминированную враждебность между двумя цивилизациями — но, как правило, интересовался именно теми аспектами развития России, которые отличали ее от Запада.

На этом фоне неудивительно, что участию России в Первой Мировой войне историки Запада уделили крайне мало внимания — еще меньше, чем ее участию во Второй Мировой. Основным же источником информации по этой теме для них служили немецкие описания боевых действий па Восточном фронте. Отсюда, кстати, берут начало и преувеличенная оценка роли Танненберга, и неумеренное превознесение Гинденбурга — имя которому в немалой степени сделала немецкая официальная пропаганда, как военная, так и послевоенная.

Поэтому не удивляет крайняя бедность англоязычной источниковой базы, использованной автором для описания участия России в Первой Мировой войне. Можно лишь отметить, что даже опубликованные в Европе сочинения русских историков-эмигрантов (Данилова, Головина) не были переведены на английский язык!

Несколько лучше обстоит дело с литературой, посвященной революции и гражданской войне в России. Но здесь мы сталкиваемся с другой проблемой — большинство выходящих на Западе работ по этой теме политически ангажировано.

В итоге мы сочли необходимым добавить к авторскому списку работ, посвященных истории Первой Мировой войны, перечень наиболее заметных (и доступных) отечественных книг, посвященных участию России в этой войне. Следует отметить, что в Советском Союзе действительно не было создано многотомной "официальной" истории этой войны — в основном потому, что Советский Союз не имел к этой войне "личного" отношения и не испытывал необходимости в его официальном изложении. В середине 1920-х годов бывший генерал В. Новицкий начал работу над капитальным трудом "Мировая война 1914–1918 гг.", но до своей смерти в 1929 году успел выпустить только два тома, посвященных действиям на Западном фронте в 1914 году. Тогда же в свет вышла одноименная работа A.M. Зайончковского, впоследствии неоднократно переизданная (последнее издание под заглавием "Первая Мировая война" выпустило санкт-петербургское издательство "Полигон" в 2000 году). Вплоть до 40-х годов в СССР выходило большое количество работ, посвященных как отдельным сражениям Первой Мировой, так и анализу крупных кампаний и операций. Возможно, за этим могло последовать и появление многотомной коллективной работы, сводящей воедино весь этот материал — но тут грянула Великая Отечественная война, во многом заслонившая войну предыдущую от внимания отечественных историков. Лишь в 1975 году издательством "Наука" был выпущен двухтомник "История Первой Мировой войны 1914–1918"., созданный коллективом автором под руководством И. Ростунова. Сжатое популярное (хотя и чрезмерно идеологизированное) описание этой войны можно найти в книге Н.Н. Яковлева "Первое августа 1914 года". Подготовке и проведению Первой Мировой войны посвящена большая часть вышедшего в 1967 году третьего тома "Истории военного искусства" профессора А.А. Строкова — лучшей советской аналитической работы этого плана.

Другие отечественные работы, посвящённые участию России в Первой мировой войне:

I. Политика и дипломатия

Нотович Ф.И. Дипломатическая борьба в годы первой мировой войны. Том первый. Потеря союзниками Балканского полуострова. М Изд-во АН СССР. М.-Л., 1947.

Игнатьев А.В. Внешняя политика России. 1907–1914: Тенденции. Люди. События. М.: Наука, 2000.

II. Общий ход военных действий

Залесский К,А. Первая Мировая война. Биографический энциклопедический словарь. М.: Вече, 2000.

Керсновский А.А. История Русской армии. Т. 4. М., 1994.

Меликов В.А. Стратегическое развертывание. (По опыту первой империалистической войны 1914–1918 гг. и гражданской войны в СССР). М., 1939.

Корсун Н.Г. Первая мировая война на Кавказском фронте. М., 1946.

Храмов Ф. Восточно-Прусcкая операция 1914 г. М., 1940.

Черкасов П. Штурм Перемышля 7 октября (24 сентября) 1914 г. М., 1927.

Корольков Г.К. Варшавско-Ивангородская операция. М., 1923.

Рыбин Д. Лодзинская операция в 1914 г. М., 1938.

Кузнецов Б.И. Томашовская операция. М., 1933.

Ветошников Л.В. Брусиловский прорыв. Оперативно-стратегический очерк. М.: Воениздат, 1940.

Косинскип A.M. Моонзундская операция Балтийского флота 1917 г. Л., 1928.

III. Революция 1917 г. и Брестский мир

Уткин А. Забытая трагедия. Россия в Первой Мировой войне. Смоленск: Русич, 2000.

Майоров С.М. Борьба Советской России за выход из империалистической войны. М., 1959.

IV. Мемуары

Брусилов А.А. Мои воспоминания. М.: Воениэдат, 1963.

Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. М.: Воениэдат, 1958.

Верховский А.И. На трудном перевале. М., 1959.

Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника, 1907–1916. Т. 1. М., 1924.

Воспоминания Сухомлинова. М. — Л., 1926.

Иллюстрации