Первым делом – самолеты…

Первым делом – самолеты…

«Mesdames et Messieurs! On embarqie course numero...»

Мой рейс. Сжавшийся желудок заволокло мятным холодком, ладони предательски вспотели. «На прививку, первый класс! Вы слыхали? Это нас». Ох, если бы! Да я бы согласилась на двадцать прививок сразу во все части тела, лишь бы не плестись сейчас к стойке, волоча за собой сумку на колесиках.

Лет так в десять-одиннадцать я переживала безумный страх смерти. Безумный – в самом прямом смысле, потому что страх этот временами был настолько силен, что я совершенно ничего не соображала, рыдала и не могла спать по ночам. Наверно, через подобное проходит каждый, но не в такой же степени. Странно, но я совсем не думала о смерти родителей. Наверно, потому, что никак не могла себе это представить. Собственную смерть я видела в двух обличиях. Либо меня похоронят заживо, я очнусь в гробу и задохнусь в страшных муках. Либо начнется ядерная война – в середине 80-х подобные мысли были вполне актуальны. Если бы в ту пору кто-то намекнул мне о Боге и вечной жизни, я с готовностью ухватилась бы за эту мысль всеми четырьмя конечностями, и, возможно, жизнь моя сложилась бы совсем по-другому. Однако семья у нас была сугубо атеистическая, и о Боге говорили как о чем-то мифическом – в лучшем случае. А чаще всего это просто была фигура речи: «о боже!». В общем, надо мной смеялись и уговаривали не забивать голову ерундой. Я кивала и тихо плакала под одеялом. А потом настала пора подростковых влюбленностей, у меня появились другие поводы для слез в подушку, и страх смерти постепенно ушел.

Но, как выяснилось, не окончательно.

Как только я сажусь в самолет, он возвращается. Надо сказать, я плохо разбираюсь в физике и вообще не понимаю, как это алюминиевое корыто, воняющее керосином, может летать. И от этого только страшнее. Каждый полет стоит мне новых седых волос и массы бесславно погибших нервных клеток. Ну и не летай, скажете вы, есть ведь и другие средства передвижения. Да я бы с радостью. Только вот моя работа периодически требует перемещения на огромные расстояния в минимальные сроки.

Вот уже третий год я работаю заместителем генерального директора довольно известной туристической фирмы. И все переговоры с зарубежными партнерами входят в мои обязанности. Счастливая, вздыхают с разноцветной завистью мои знакомые, весь мир можешь объехать. И я вполне с ними согласилась бы, если б в любую точку мира можно было добраться на поезде примерно за сутки. Впрочем, в этом случае мир был бы слишком уж мал…

На этот раз мне выпало лететь в Париж.

Переговоры прошли успешно, осталось еще полдня на прогулку по городу и по магазинам. Но даже парижские красоты и нежно-голубое платье, купленное на распродаже, не смогли поднять мне настроение, изрядно подпорченное мыслями о предстоящем перелете.

Рейс был чартерный, да еще на ТУ-134, гаже которого я просто не могу себе ничего вообразить. Разве что фанерные «этажерки» первых воздухоплавателей. Тесный, неудобный, трясущийся и натужно ревущий…

- Проходим на свободные места! – нелюбезно покрикивала на входе пожилая некрасивая стюардесса.

В ТУ-134 кресла располагаются в ряду по два. Я мешком плюхнулась на то, что с краю, - по крайне мере не придется просить соседа, чтобы выпустил в туалет. Пристегивая ремень, поймала заинтересованный взгляд симпатичного мужчины, сидящего через проход. Впрочем, в тот момент мне было явно не до него. Достав из сумки баночку со снотворным, я высыпала на ладонь несколько таблеток.

Когда я только еще начинала свои кошмарные разъезды по миру, кто-то посоветовал в качестве лекарства от страха коньяк. Перед полетом я выпила в кафе несколько рюмок, после чего меня мучительно рвало на протяжении всего взлета. Возвращаясь, я мужественно вытерпела взлет и напилась уже в поднебесье. На этот раз меня рвало все двадцать минут снижения, пока самолет не коснулся земли. После этого я попробовала снотворное, но оно почему-то на меня не действовало. Заснуть ни разу так и не удалось. Но, во всяком случае, приняв несколько таблеток, я уже не визжала на весь самолет при малейшем толчке, а только обреченно зажмуривалась.

Посудина, которую насморочная стюардесса почтительно называла «судном», наконец набрала высоту. Отовсюду слышались щелчки расстегиваемых ремней, но я не спешила. Были ведь такие случаи, когда при катастрофе пассажира спасал исключительно пристегнутый ремень.

- Боитесь летать?

Я повернула голову влево, к соседке, которую до сих пор не удосужилась рассмотреть. Страх настолько затуманил мой рассудок, что я вообще не заметила, что рядом кто-то сидит.

Это была женщина лет сорока в строгом и очень элегантном сером платье с едва заметной серебристой вышивкой на воротнике. На ее лице – потрясающего цвета и с едва заметными морщинками у глаз – не было ни грамма косметики, в тщательно уложенных темных волосах мерцала седина. Я подумала, что в молодости она, наверно, было невероятно красива. Да и сейчас, если покрасить волосы и сделать макияж, даст фору многим молодым красоткам. Хотя…

Нет, не могла я представить ее с крашеными волосами и макияжем. Может, она и станет красивее, но потеряет ту мягкую естественность и обаяние, которые подействовали на меня странно успокаивающе. Ее лицо словно светилось изнутри, и мне показалось, что я знаю ее давным-давно. От нее пахло свежими, но в то же время чуть горьковатыми духами – и это запах тоже был мне хорошо знаком.

- Боитесь летать? – повторила она.

Я кивнула.

- А почему?

Ее вопрос меня ошеломил. Как это почему?!

- Самолеты часто падают, - прошлепала я шершавым, с трудом управляемым языком – снотворное все-таки давало о себе знать.

- Да, случается, - согласилась моя соседка. – Значит, вы боитесь не летать, а разбиться. Боитесь смерти. Но почему?

Тут уж я и вовсе не нашла что ответить. Она что, издевается? Как можно не бояться смерти? Найдется ли хоть один человек, который с чистой совестью скажет: «Да, я не боюсь!»?

- Чего именно вы боитесь? Боли, мучений? Того, что мир останется, а вас не будет? Разлуки с близкими? Или, может, неизвестности?

- Всего сразу, - подумав, ответила я. – Но неизвестности, пожалуй, больше всего.

- Все боятся неизвестности, - улыбнулась соседка. – Атеисты, например, боятся ее так сильно, что утверждают: за гробом ничего нет. Такая уверенность менее страшна, чем неизвестность. К тому же она еще и удобна. Если Бога и вечной жизни нет, значит, в этой можно жить так, как хочется. Ни в чем себе не отказывать, ни на кого не оглядываться.

Она перевернула лежащую на коленях книгу в коричневой обложке, и я прочитала золотые буквы: «Молитвослов».

Так, понятно. Все, что было хоть как-то связано с религией, вызывало во мне жгучее любопытство, которое я отнюдь не торопилась удовлетворить. Религия одновременно притягивала меня и отталкивала.

- Значит, вы верующая, - протянула я. – Знаете, я ведь тоже не совсем мутант. Верю, что за гробом что-то есть, какое-то другое существование. Что есть некий всеобщий Мировой Разум. Но я не могу поверить в Бога как личность. И знаете почему?

- Почему?

- Потому что Бог, создавший Вселенную, должен быть мудрым, добрым и справедливым. А что на деле? Кругом сплошная несправедливость. Доброго человека унижают, заставляют голодать, убивают. А мерзавец живет себе, как червяк в яблоке. Вот возьмем этот самолет. Если он вдруг разобьется…

Я прикусила язык и огляделась по сторонам. Мне казалось, что я говорю громко, почти кричу, но никто, похоже, не обращал на меня внимания. Молодая мама вела в туалет очаровательного рыжеволосого карапуза в синем костюмчике. Мужчина, сидевший наискосок, увлеченно читал толстую книгу, и только мой сосед справа по-прежнему с интересом поглядывал на меня.

- Так вот, если этот самолет разобьется, - я снова повернулась к соседке и заговорила тише, - может быть, по отношению к нескольким людям это и будет справедливо. А остальные? Те, кто ничего плохого в жизни не сделали? Дети, например?

- Вы хотите знать, почему Господь позволяет мерзавцам долго и безнаказанно творить зло, а добрых людей призывает к себе? Во-первых, злодей может и покаяться. А во-вторых, зло странным образом может превратиться в добро.

- Вы так уверенно говорите за Бога?

- Бог непостижим, но любящим сердцам он многое открывает, – в ее голосе я услышала такую доброту и сочувствие, что невольно устыдилась своего сарказма. – Да, те люди, которые погибают в авиакатастрофе, оказываются на борту обреченного самолета не случайно. Ну, с грешниками понятно, это те, кто уже совсем безнадежны. А с другими сложнее. Одни уже полностью исчерпали свой духовный рост, выше уже не поднимутся, а стоя на месте, могут и сползти. С душой ведь – это как по болоту идти. Остановишься – засосет. Другие, оставшись в живых, могли бы совершить страшные преступления. Смерть третьих будет благом для других людей. Например, дети, скорбящие о матери, придут за утешением к Богу. Да мало ли причин.

- Какая ерунда! – не выдержала я. – Ничего себе благо – скорбеть о погибших родителях! Вы еще скажите, что для матери потеря ребенка может стать благом.

- Может, - пожала плечами соседка. – Очень хорошо известен такой случай. Мать молила Бога исцелить ее умирающего от болезни ребенка. В видении ей был показан ее сын в будущем – едущим на позорной телеге к виселице. Но она по-прежнему был упорна в молитве. И ее просьба была исполнена. Сын выжил. Знаете, кто это был? Кондратий Рылеев.

- Да не верю я в эти сказки! – фыркнула я и отвернулась. Хватит. Милая-то она милая, но разговоры подобные я просто не терплю.

В этот момент самолет как-то особо противно вздрогнул и накренился. Мгновенно замерзшее сердце провалилось в желудок и вместе с ним дальше – в область нижних конечностей.

- Наше судно вошло в зону повышенной турбулентности, - озабоченно заголосила в микрофон стюардесса. – Просьба пристегнуть ремни и без необходимости не покидать свои места.

Несколько минут самолет трясло и болтало, двигатели сипло гудели, а потом вдруг замолчали. Женщины, да и не только женщины, оглушительно завизжали. Я тоже открыла рот, но не смогла выжать из себя ни звука.

Самолет падал, время, похоже, остановилось. Я смотрела прямо перед собой, в одну точку, и в голове было ужасающе пусто. Даже страха больше не было. Только одна мысль с настойчивостью дятла долбила череп изнутри.

«Вот и все. Вот и все».

А потом – мощный удар и яркая вспышка. Боли я не почувствовала.

Через какое-то время я поняла, что как-то существую. Тела не ощущалось, но я думала, а еще слышала какие-то негромкие звуки и видела ослепительный свет. Он постепенно становился менее ярким, и скоро я обнаружила, что нахожусь в каком-то обширном помещении, похожем на накопитель в аэропорту. У стен стояли пассажиры нашего злополучного «судна». Я поискала глазами свою соседку, но не нашла.

Между тем начало происходить что-то странное. Стоило мне посмотреть на кого-то, и перед моими глазами за одно мгновение проносилась его жизнь, и не только прошлая, но и та, которую он мог прожить, если б не погиб сегодня в авиакатастрофе.

Вот молоденькая мамаша, слепо обожающая своего рыжего отпрыска. Мальчишка растет и ни в чем не знает отказа. Вырастает, становится наркоманом, выносит из дома вещи и убивает ножом случайно заставшую его за этим занятием мать.

Вот мужчина в очках, увлеченно читавший в самолете книгу. Знаменитый, талантливый врач, добрый и щедрый, из тех, кого зовут бессребрениками. Оперирует днем и ночью, богатых и бедных, отказывается от денег. А потом уже не отказывается, а потом уже требует и не соглашается оперировать бесплатно…

А вот мой сосед справа – сотрудник нашего посольства в Париже. Во всех отношениях хороший человек, но слабый и безвольный. Когда одолевают неприятности, не прочь выпить. А потом сесть за руль и поехать куда глаза глядят. Чтобы однажды встретить на перекрестке автобус с детьми. Я видела, как он вылезает из своей слегка помятой машины и тупо смотрит в реку, куда, проломив заграждение, упал автобус…

- Девушка, просыпайтесь! – чья-то рука бесцеремонно трясла мое плечо. – Прилетели.

Я с трудом открыла глаза. Самолет, бодро жужжа, катил по асфальту аэродрома. Пассажиры оживленно переговаривались, вставали со своих мест, застегивали пальто.

Так это был только сон! Снотворное наконец-то подействовало, но вызвало при этом такой кошмар, навеянный разговором с соседкой. Я повернулась к ней, но кресло слева оказалось пустым. Странно. Куда же она могла деться?

Сняв с багажной карусели свою сумку, я пошла к выходу.

- Вас подвезти?

Вздрогнув, я повернулась и увидела дипломата.

- Меня брат встречает. Нам на Васильевский, а вам? – спросил он, улыбаясь.

- На Петроградскую.

- Вот и отлично, поехали. Вас как зовут?

Мне совсем не хотелось куда-то с ним ехать, последний эпизод кошмара по-прежнему стоял перед глазами: как он смотрел, оттопырив мокрую губу, на бурлящую реку, откуда еще доносились детские крики. И тем не менее я представилась и походкой сомнамбулы двинулась за ним к синему «опелю».

Всю дорогу Антон Василенко – так он назвался - трещал, не закрывая рта. Рассказывал всевозможные дипломатические байки, пел оду Парижу, делился планами на будущее. Он прилетел в Питер всего на неделю – к родителям, а другую часть отпуска хотел провести в Москве и в Сочи. Вскользь сделал намек, что не прочь отдохнуть с такой красивой девушкой, как… Но я сделала вид, что намека не поняла. Тогда он пошел в лобовую атаку, стремительно переходя на «ты»:

- Я еще в Париже на тебя обратил внимание, в аэропорту. У тебя такой ужас был на лице... Слушай, Петька, что ты плетешься, как раненая черепаха? – на секунду он повернулся к брату, а потом снова ко мне. – Люблю быструю езду. Если неприятности какие, сажусь за руль и еду куда-нибудь на скорости, чтоб в ушах свистело. Да, так вот, я хотел в самолете сесть рядом с тобой, успокоить, развеселить, но ты устроилась с краю, неудобно было просить подвинуться. Смотрел, смотрел на тебя всю дорогу, но…

- Подвинуться? – удивилась я. – Но у меня же была соседка.

- Какая соседка?! – Антон уставился на меня с недоумением. – Ты всю дорогу сидела одна.

Дальше разговор не клеился. Я что, совсем спятила от страха? Или это все из-за снотворного? Перебрала с таблетками, начались галлюцинации?

Телефон Антону я не дала. Вышла из машины и поплелась к своему парадному, волоча за собой сумку. Колесики противно визжали, царапая обледенелый асфальт.

- Таня!

Я оглянулась, но никого не увидела. Пожала плечами и только сделал шаг, как сзади раздалось, громко и грозно:

- Татьяна!!!

Испугавшись, я остановилась и принялась озираться по сторонам. Никого. Вообще никого. Переулок пуст, даже в окна никто не выглядывает. Здравствуйте, с приездом! Вот так вот и сходят с ума.

Огромная сосулька с грохотом сорвалась с крыши и разлетелась мелкими осколками прямо у моих ног. Лицо обдало морозными иголками. Если бы я сделала еще шаг…

В воздухе таял свежий, с горчинкой запах. Я могла поклясться, что рядом со мной кто-то стоит. Стоит и улыбается…

Через месяц я прочитала в газете сообщение об авиакатастрофе. Разбился самолет, совершавший чартерный рейс Москва - Париж. Первым в списке погибших значился Антон Василенко.

Следующая моя командировка была в Финляндию. Можно было поехать на поезде. Подумав, я выбрала самолет.

Татьяна Рябинина