Пески веков

I

На уступ упала длинная тень. Я положил кривой нож, которым скоблил мягкий песчаник, и, сощурившись, посмотрел вверх, в сияние вечернего солнца. На краю ямы, свесив ноги, сидел человек. Он помахал рукой.

— Привет!

Наклонившись вперед, он приготовился спрыгнуть, но мой крик остановил его:

— Осторожней! Вы их раздробите!

Он разглядывал меня, соображая что к чему. На нем не было шляпы, и позолоченные солнцем белокурые кудрявые волосы светились как нимб.

— Ведь это же окаменелости, разве не так? — удивился он. — Сколько я ни видел ископаемых остатков, все они были окаменелыми, а значит твердыми. Так как же я могу их раздробить? Что вы такое говорите?

— То, что сказал. Это мягкий песчаник и кости в нем очень хрупкие. К тому же они очень старые. В наши дни динозавров уже не выкапывают киркой и лопатой.

— Угу, — он задумчиво потер нос. — Сколько им лет, как вы полагаете?

Я устало поднялся на ноги и начал стряхивать с бриджей песок, понимая, что мне не отделаться от расспросов. Кем он был — репортером или одним из двадцати с лишним фермеров, живших по соседству? От этого зависело, что ему ответить.

— Спускайтесь сюда. Тут нам будет удобнее говорить, позвал я его. — Здесь рядом, в сотне метров есть спуск.

— Мне и тут удобно, — он откинулся назад, опершись на локти. — Что это за зверь? Как он выглядел?

Я почувствовал, что окончательно проиграл. Прислонившись к стене ямы, чтобы укрыться от солнца, я начал набивать трубку. Когда из вежливости я протянул ему пачку табаку, он покачал головой.

— Спасибо, у меня есть сигареты, — и он закурил. — Вы ведь профессор Белден, не так ли? Е. Дж. Белден. Е. означает Ефрат или что-то в этом духе. Впрочем, это ни в малейшей степени не мешает вашим раскопкам. — Он выпустил облачко дыма. — А чем вы орудуете?

Я протянул ему нож.

— Это специальный нож для того, чтобы зачищать вот такие кости. Образец, созданный у нас в музее. Когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас, мы пользовались ножами, которыми мясники разделывают туши, костылями из шпал — всем, что попадалось под руку.

Он кивнул.

— Я знаю. Здесь копал еще мой отец. Одно из его увлечений. Когда он лишился ноги, то перешел на коллекционирование марок. — Внезапно он переменил тему разговора. — Это чудище, которое вы откапываете, как оно выглядело? При жизни, я имею в виду.

Я уже очистил почти половину скелета. Обводя его контуры ножом, я пояснил:

— Вот это череп. Это шея, позвоночник и то, что осталось от хвоста. Здесь была его левая передняя лапа. Можно различить остатки гребневидного выроста на черепе и приплюснутую морду, похожую на утиный клюв. Это один из многих видов траходонтов — утконосых динозавров, обитавших в воде. Они кормились у берегов водорослями и всякими побегами; некоторые из них увязали в трясине и тонули.

— Понятно. Здоровая скотина: передние лапы слабые, а задние сильные и хвост, как у кенгуру. Когда он уставал, садился на хвост. На голове рыбий плавник, и голова с клювом, как у утки. Он был покрыт чешуей?

— Сомневаюсь, — ответил я. — Вероятнее всего, у него были бородавки, как у жабы, или панцирь из костных щитков, как у аллигатора. Мы нашли к югу отсюда отпечатки кожи одного из его родственников, и они были именно такими.

Он снова кивнул — эдакий всезнающий и всепонимающий кивок, который всегда выводит меня из себя. Нащупав что-то в кармане пиджака, он вытащил не то маленький кожаный бумажник, не то записную книжку и порылся в ней. Потом наклонился, и что-то белое, планируя, опустилось возле моих ног.

— Похоже на этого? — спросил он.

Я поднял белый лист. Это был увеличенный снимок, сделанный малоформатной камерой. На нем был виден берег реки или озера, заросший камышом, узкая песчаная отмель, а дальше резные листья, похожие на листья древовидных папоротников. В воде, с сочным стеблем лилии, торчащим из приплюснутой пасти, стояла точная копия того животного, чей окаменевший скелет лежал у моих ног. Это был траходонт. Сходство было поистине поразительным — тяжелый зазубренный гребень, глянцевитая кожа с неровными пятнами темных бугорков, маленькие передние лапы с перепонками между пальцами.

— Отличная работа! — признал я. — Новое произведение Найта?

— Найт? — он был озадачен. — Ах да, музей зоологии. Нет, это моя работа.

— Вас можно поздравить, — заверил я его. — Даже не помню, видел ли я когда-нибудь муляж лучше. Для чего это — для кино?

— Кино? — в его голосе чувствовалось раздражение. — Я не снимаю фильмов. Это снимок. Я сфотографировал траходонта. Где-то в этих местах. Он был живым и жив до сих пор, насколько мне известно. Он гнался за мной.

Это было уже слишком.

— Послушайте, — сказал я, — уж не надеетесь ли вы втянуть меня в какой-то идиотский рекламный трюк? В таком случае вам не на что рассчитывать. Я ведь не вчера родился и всю жизнь имел дело с настоящей наукой, а не с дурацкими выдумками, на которых специализируются ваши пресс-агенты. Я работал на раскопках, когда вас еще на свете не было — и вашего отца тоже, — но и тогда здесь траходонты не гонялись за ловкими фотографами, допившимися до белой горячки. И не было здесь ни озер, ни древовидных папоротников, где они могли бы бродить. Если вам нужно заключение о муляже, воспроизводящем фауну мелового периода, так и скажите. Это отличная работа. И если вы имеете к ней отношение, то вы вправе гордиться. Только перестаньте молоть чепуху, будто вы сфотографировали динозавра, который стал окаменелостью уже шестьдесят миллионов лет назад. Но он заупрямился.

— Это не розыгрыш, — озлился он. — Газеты тут ни при чем, и я не говорю чепухи. Я действительно сам сделал этот снимок. Ваш траходонт гнался за мной, и я убежал. В доказательство могу показать вам и другие снимки. Вот, пожалуйста.

К моим ногам с глухим стуком упал бумажник. Он был набит такими же фотографиями — увеличенными отпечатками снимков, сделанных малоформатной камерой. И, откровенно говоря, я ни разу в жизни не видел такого правдоподобия.

— Я сделал тридцать снимков, — сказал он. — Извел всю пленку и все они один другого лучше. Я могу сделать их сколько угодно.

О, эти фотографии! Они и сейчас стоят у меня перед глазами: ландшафт, исчезнувший на этой планете за миллионы лет до того, как первая землеройка начала сновать между стволами первобытных лесов умеренного пояса и стала предком человечества; чудовища, чьи погребенные в земле кости и отпечатки на камнях — единственная память о великанах, самых огромных из всех живых существ, гулявших когда-либо по земле; там были и другие траходонты, много траходонтов, целое стадо. Они пожирали молодые побеги на берегу озера или большой реки, и каждый чем-то отличался от остальных — тот, кто их изготовил, был настоящим художником. Это были коритозавры, подобные тому, которого я как раз откапывал, представители одной из наиболее известных разновидностей большой семьи траходонтов. Но их создатель проявил немалую изобретательность, наделив их своеобразным кожным рисунком и мясистыми выростами, которые — я в этом был уверен — не были отмечены ни у одной из известных науке окаменелостей.

И это еще не все. Там были фотографии растений крупным планом — деревья и низкий кустарник, и они представляли собой шедевр с точки зрения достоверности мельчайших деталей. Каждый лист папоротника был отчетливо виден вплоть до насекомых, которые ползали и собирались в кучки среди высохших листочков. Там были панорамы болотистых равнин с кучами гниющих морских водорослей, с высокой травой и еще более высоким тростником, среди которых паслись гигантские ящеры. Я разглядел еще две-три разновидности траходонтов и несколько небольших динозавров, а на заднем планечудовищную тушу, которая, вероятно, должна была изображать бронтозавра, каким-то образом переместившегося через несколько миллионов лет из юрского периода в меловой. Я указал ему на этот промах.

— Здесь вы ошиблись. Мы не нашли никаких следов, подтверждающих, что такие животные дожили до столь позднего этапа эры пресмыкающихся. Очень распространенная ошибка: ее делает каждый писатель-фантаст, когда пытается написать роман о путешествии по времени. Тиранозавр съедает бронтозавра, а ему в свою очередь вспарывает брюхо трицератопс. Дело в том, что этого просто не могло быть.

Мой собеседник сунул окурок в песок.

— Ну, не знаю, — сказал он. — Он там был, и я его сфотографировал, вот и все. Тиранозавров я не видел и ничуть об этом не жалею. Рассказы, которые вы так презираете, я читал. Хорошая штука — они возбуждают любопытство и заставляют думать. Трицератопсов — если вы имеете в виду здоровенных дьяволов с тремя большими рогами, торчащими на голове и на морде, — у меня полным-полно. Вы просто не дошли до них. Переверните еще три штуки.

Я решил не спорить с ним. Действительно, в пачке оказалась и фотография холмистой равнины с грядой гор в отдалении. Композиция была из рук вон плохой — любой студент додумался бы расположить макет так, чтобы задним фоном служил лес, типичный для мелового периода, — но и она, как предыдущие фотографии, подкупала удивительной достоверностью. И трицератопсов там действительно хватало — сотня или больше; они небольшими группами, по трое-четверо, тупо жевали жесткую траву, которая большими пучками росла на песчаной почве.

Я расхохотался:

— Кто вам сказал, что их надо расположить именно так? У вас прекрасные макеты, это лучшая работа из всех, какие я когда-либо видел, но вот такие небрежности и ошибки портят ее в глазах настоящего ученого. Пресмыкающиеся никогда не паслись стадами, а динозавры были всего лишь гигантскими претыкающимися. Отнесите-ка свои фотографии кому-нибудь, у кого есть время развлекаться. Меня они не интересуют.

Засунув фотографии в бумажник, я бросил его владельцу. Он не сделал никакой попытки его поймать. Секунду он сидел, глядя на меня, а потом, взметнув столб песка, оказался рядом со мной. Одним тяжелым ботинком он злобно вдавил в песок бедро моего динозавра, а другой обрушил на хрупкие ребра. Я почувствовал, что от возмущения сначала побледнел, а потом побагровел. Будь я на двадцать лет моложе, я бы сбил его с ног и спросил, не хочет ли он еще. Но он был так же красен, как и я.

— Черт возьми! — крикнул он. — Ни один лысый старый болтун не посмеет дважды назвать меня лгуном! Возможно, вы и разбираетесь в старых костях, но уж в живых существах вы ничего не смыслите. По-вашему, пресмыкающиеся никогда не пасутся стадами? А как же аллигаторы? А галапагосские игуаны? А змеи? Вы ничего дальше своего носа не видите и никогда не увидите! После того как я вам показал фотографии живых динозавров, сделанных вот этим аппаратом двадцать четыре часа назад и всего лишь в трех-четырех милях от того места, где мы с вами сейчас стоим, выбросить бы вам тут же на свалку ваши жалкие мертворожденные теории и заняться настоящей живой наукой! Да, я сфотографировал этих динозавров! И могу это сделать снова — в любое время, стоит мне только захотеть. И я это сделаю!

Он умолк, переводя дыхание. Я смотрел на него — ничего больше. Это самое лучшее средство, когда маньяк впадает в ярость. Он опять покраснел и смущенно улыбнулся. Потом поднял бумажник, упавший у стенки ямы. В нем было внутреннее отделение с застежкой, я в него не заглядывал. Он засунул туда большой и указательный пальцы, порылся и вытащил пористую, похожую на лоскут кожи полоску, покрытую чем-то вроде высохшей, лоснящейся слизи.

— Ну-ка скажите, что это, — потребовал он.

Я перевернул кусочек на ладони и внимательно его рассмотрел. Это был кусок скорлуповой оболочки — без сомнения, яйца пресмыкающегося, и довольно крупного — вот и все, что я смог определить.

— Вероятно, это яйцо аллигатора, или крокодила, или одной из крупных змей, — ответил я. — Все зависит от того, где вы его нашли. Полагаю, вы будете утверждать, что я держу яйцо динозавра — это совсем свежее яйцо!

— Я ничего не собираюсь утверждать, — возразил он. — Ваше дело решить, что это такое. Вы же специалист по динозаврам, а не я. Но если оно вам не нравится, то что вы скажете об этом?

На нем был спортивный пиджак и вельветовые бриджи вроде моих. Из большого бокового кармана он вытащил два яйца величиной с ладонь, серовато-белые, сильно помятые. Они были покрыты кожистой оболочкой, типичной для яиц пресмыкающихся. Он посмотрел их на свет.

— Вот это свежее, — сказал он мне. — Песок вокруг гнезда был еще влажным. А второе из того же места, где я взял кусок оболочки. В нем что-то есть. Если хотите, можете посмотреть, что внутри.

Я взял яйцо. Оно было тяжелое, тупой конец заметно потемнел вокруг небольшого рваного отверстия. Как он и сказал, внутри что-то было. Я заколебался. Мне казалось, что я поставлю себя в смешное положение, если разрежу яйцо. И все-таки…

Присев на корточки, я положил яйцо на гладкий обломок песчаника возле гротескного черепа с гребнем и разрезал оболочку.

От зловония я едва не упал в обморок. Внутри была зеленовато-желтая масса, типичная для испорченного яйца. Зародыш был хорошо развит, и по мере того, как я очищал его от зловонной массы, Очертания его становились все более четкими. Бросив нож, я пальцами стер остатки вонючей слизи со скрюченного желеобразного эмбриона. Я медленно поднялся на ноги и посмотрел молодому человеку прямо в глаза.

— Где вы взяли это яйцо?

Он улыбнулся дразнящей улыбкой.

— Я уже говорил вам, что нашел его всего лишь в миле отсюда, за полосой джунглей, которые окаймляют болота. Там их было десятки — холмиков теплого песка вроде тех, что насыпают черепахи. Два из них я раскопал. Один был совсем недавно насыпан, в другом было много пустых оболочек и вот это. — Он вопросительно посмотрел на меня. — Ну, и как же великий профессор Белден объяснит это?

Его слова подсказали мне ответ.

— Черепахи, — подумал я вслух. — Это может быть черепаха какого-нибудь редкого вида, или гибрид, или же недоразвитый уродец. Это должно быть так! Только так!

В его голосе почувствовалась усталость.

— Да, — сказал он безучастно, — это могло быть черепахой. Могло, но не было, только для вас это не имеет никакого значения. Фотографии могут быть подделкой, и не слишком талантливой. Они изображают то, чего, по мнению вашей проклятой науки о мертвых костях, быть не может. Ладно, ваша взяла. Но я побываю там еще раз и добуду доказательства, которые убедят вас и любого такого же твердолобого краснобая, что я, Теренс Майкл Алоизиус Донован, переступил через грань времен, шагнул в меловой период и счастливо и благополучно жил там за 60 миллионов лет до собственного рождения!

Он ушел. Я слышал, как он зашагал вверх по выемке, как осыпались мелкие камешки с края ямы. А я стоял и глядел на зеленоватую массу, жарившуюся под солнцем на ярко-красном песчанике. Это могло быть зародышем черепахи, неправильно сформировавшейся, так что верхний панцирь задрался зубчатым воротником за череп с клювом. Или же это могло быть чем-то другим…

А если это было чем-то другим, значит, в мире больше нет места логике и разуму и сумасшедший бредовый сон мальчишки стал реальностью, хоть он и не мог быть реальностью. Парадокс в парадоксе. Противоречие в противоречии.

Я собрал инструменты и отправился к себе в лагерь.