Пейзаж с Булли

Буало-Нарсежак

Пейзаж с Булли (Рассказ)

Сесиль дошла до такого состояния, когда от переживаний ломит все тело. Теперь ей хотелось только сидеть, лежать, спать… спать! Она даже не могла вспомнить, где оставила машину и некоторое время походила на неожиданно проснувшегося в незнакомом месте человека, который хочет вспомнить свое имя и свое прошлое. Затем она сориентировалась, вернулась назад и внезапно поняла, сколь все это несерьезно. Должен же наступить момент, когда супруги начинают трезво оценивать друг друга! Конец ли это любви? Или начало другого чувства, когда учишься жить по-новому? Неужели Морис и впредь будет таким совершенно чужим ей человеком, который остался дома? Все произошло в одно мгновение, щелчок — и она увидела его не глазами любящей женщины, а глазами врача или полицейского. Ну, конечно, это типичный художник-неудачник. Упрямый и трусливый одновременно, но способный в своем упрямстве ударить. Теперь она боялась вернуться домой, страшилась увидеть Мориса, сбросившего маску. Не к чему себя обманывать: это ужасно, то, что с нею произошло.

Сесиль вынула из сумочки ключи от машины. Эта малолитражка была еще одним поводом для ссор. Купили ее с помощью дяди Жюльена. Тот охотно ссудил им 400 тысяч франков. Нет, она больше никогда не возьмет эту машину, ведь она не принадлежит ей. Будет ходить пешком. Приучит себя обходиться малым. Она не станет просить. Сирота и разведенка? Почему бы и нет?

Сесиль вспомнила, что не купила хлеба. И пусть! Морис обойдется и так. Надоело быть его нянькой! Она подъехала к маленькой улочке, где они жили близ Венсенского леса, и резко затормозила. Возле дома стояла большая зеленая машина — «бьюик» или «понтиак» …Чья она, Сесиль догадалась сразу, и сразу поняла, что дядя Жюльен приехал за долгом. Сколько бы Морис не говорил, что он — лучший из людей, она знала, что наступит момент, когда тот потребует назад деньги. Только Морис мог не понимать этого! Значит, придется продать малолитражку. Но все равно не хватит. Что подумает этот человек о ней? Морис уже наверняка все взвалил на нее!

Зеленая машина отъехала. Догнать ее, что ли, познакомиться с этим дядей Жюльеном, объяснить ему… Но тот был уже далеко. Ей не хотелось идти наверх — убирать окурки, готовить, слушать восторги Мориса: «Все в порядке!» Как бы хорошо ей жилось одной! Она заперла машину — потому что привыкла к порядку, и стала подниматься по лестнице.

Морис запевал. Услышав, как хлопнула дверь, он закричал:

— Это ты, Сесиль?

И выбежал в коридор. В левой руке у него были галстуки, в правой — пара ботинок.

— Мы уезжаем, дорогая… Едем… Да что с тобой?

— Здесь был твой дядя?

— Да.

— Он приезжал за деньгами?

— Какими деньгами?.. Ах, да… Но об этом можно забыть… Я все тебе расскажу.

Он подтолкнул ее в комнату, служившую ему мастерской.

— Так вот: ему надо уехать. Он не объяснил причину, это в его духе… Дай мне кончить… Просто сказал, что мы нужны ему, чтобы посторожить замок… Да… знаю… старики Агиресы… Так они рассчитались и уехали в Испанию. А так как Жюльен не нашел еще им замену, он вспомнил про нас.

Никогда прежде Сесиль не видела его таким возбужденным. «Абсолютный ребенок», — подумала она.

— Он дал нам время собраться?

Морис бросил галстуки в набитый чемодан.

— Нет! Я говорил тебе, что у него там собака, к которой он очень привязан. Так вот: он не может ее забрать с собой. Несчастный пес подохнет с голода, а пожрать он горазд! Это немецкая овчарка. Ты, кажется, любишь эту породу? Чем ты недовольна, Сесиль?

— Не знаю. Если бы не долг, то…

Морис опустился на колени и обнял ее.

— Все улажено, малышка, все! Жюльен простит нам долг, если мы тотчас отправимся туда. Это совершенно серьезно. Замок нельзя оставлять без присмотра — в нем столько ценного. Одной мебели на десятки миллионов. К тому же это замок его жены. Будь он его собственностью, Жюльену было бы наплевать. Но семья графини, то бишь моей тетки, может устроить скандал из-за пропавшей вилки!

Сесиль смотрела на поднятое к ней лицо, на чистый лоб, который никогда не избороздят морщины забот, на зрачки горящих глаз, в которых отражались две задумчивые женщины. Она невольно закрыла их руками и, помимо своей воли, прошептала:

— Хорошо… Едем.

Тут Морис показал себя с лучшей стороны. Одежда, обувь, белье жены… «Оставь, оставь, это мужское дело!» — посыпались в чемоданы. С трудом запирая их, он продолжал рассказывать.

— Нам предстоит проехать километров пятьсот. Доберемся к вечеру… Я плохо знаю местность. Где-то около Льежа… Местные жители так и не приняли Жюльена… Передай свитер… Графиня даже не решилась обвенчаться там. Их бы забросали камнями. Подумать только! Потомок Форланжей, род которых идет от крестоносцев, и мой Жюльен! Приготовь сендвичи… Что ты так смотришь на меня? Впрочем, не надо. Жюльен дал мне десять тысяч на дорогу. Если проголодаемся, где-нибудь перекусим.

Они поехали. Морис, не переставая, болтал, нервно смеялся, и Сесиль было подумала, что дядюшка напоил его. Морис был не из тех, кто любит пережевывать старые анекдоты (да она их и так знала наизусть), а тут стал вспоминать романтическую встречу Мадлен де Форланж с Жюльеном Меденаком, безумную страсть графини, разрыв с семьей и через семь лет ее смерть на Канарских островах от перетонита… Дядя Жюльен был для Мориса богом. Ей даже казалось, что он пытается ему подражать. Бедный Морис! Куда ему до него! Ради которого женщина пожертвовала всем.

— Он очень любил жену? — спросила она.

Морис растерянно обернулся.

— Кто?

— Твой дядя.

— Ну и вопросы ты задаешь! Конечно, любил. Одно то, что он согласился потом жить в такой дыре, говорит о многом.

— Но он ведь все время разъезжал.

— Конечно! Когда одиночество становилось нестерпимым, он убегал. Нормально. Подумай, с ним жили только слуги!

— А как бы ты поступил на его месте?

— Что за странный вопрос?!.. На его месте… — не отрываясь от дороги, Морис пожал плечами. — Хотел бы я оказаться на его месте… — Он тут же спохватился. — Нет, правда. Он ведь не был счастлив. Утром он мне показался человеком, которому надоела его бесцельная жизнь. Он страшно постарел и похудел. Похоже, отъезд Агиресов совсем подкосил его.

— Что мешает ему все бросить и поселиться в Канне или в Италии? Там вокруг него будут люди!

— Что бросить?.. Я ведь объяснял тебе, что ему там ничего не принадлежит. Он только получает определенную сумму по завещанию, хотя и немалую. Но замок остается собственностью Форанжей. Разве не ясно?

— Пожалуй.

— Он не имеет права даже подсвечник продать.

— Если он надолго, нам придется там обосноваться? — спросила она.

— Не думаю. Все это займет недели две-три, а затем он вернется. Привычка. Ведь ему немало лет!

Морис умолк. Сесиль задумалась. Три недели! А потом? Покачивание машины убаюкивало. Она попробовала возобновить разговор.

— Если б не собака, нас бы никогда не пригласили.

— Как тебе не стыдно! — запротестовал Морис. — Он славный. Не станешь же ты попрекать его тем, что он любит пса.

Сесиль уже не слушала его. Усталость, от которой она вероятно никогда не избавится, навалилась на нее, и она уснула.

Ее разбудило ощущение свежести. Морис при свете фар рассматривал карту. Пытаясь подняться, Сесиль вскрикнула. Было трудно разогнуться — все тело онемело. Ступив на землю, она едва не упала.

— Я уж думал, ты проспишь до конца, — сказал Морис. — Мы приехали… Или почти… Вот уже минут двадцать, как я ищу на подъезде к Льежу нужную нам дорогу. Кажется, нашел.

Он свернул карту. На фоне темного неба как китайский рисунок, вырисовывалась колокольня. Тишина была такая, что шаги на каменной дороге разносились, как под сводами. Они поехали дальше. Сесиль молчала. Она продрогла. Стена справа от них казалась бесконечной. Потом дорога свернула в сторону и они очутились перед огромными, почти незаметными в обрамлении из камня и плюща воротами. Морис затормозил и вытащил тяжелую связку ключей.

— Долго же придется искать нужный, — пошутил он.

Но ключ от ворот отыскался тотчас, и он не без труда отворил их. Машина въехала, фары выхватили из глубины аллеи темный фасад замка.

— Неплохой домик! — заметил Морис. — Право! Только излишне симметричен. Годится под жандармерию. Проснись, графиня! Ты у себя дома.

Он запер ворота и занял место за рулем. Сесиль показала на низкое здание слева.

— Что это такое?

— Судя по чертежу дяди, бывшие конюшни. Агиресы жили там, в конце… в домике, похожем на особняк… Остальное не знаю… Пристройки, гаражи…

Внезапно где-то около замка послышался яростный лай. Сесиль вздрогнула.

— Он заперт, — сказал Морис. — Жюльен сказал, что он не злой.

Лай был хриплый, визгливый — пронзительный и жалкий одновременно. Затем следовало озлобленное рычание.

— Мне это не нравится. Как его зовут?

— Булль д’Эр… Шарик… Он сходу берет высоту более двух метров… Забавно…

Они оставили машину около подъезда и пошли к псарне. Это был сарайчик справа от замка, где обычно держали тачки и шланги для полива. Стоя на задних лапах за пыльным решетчатым окном, пес смотрел, как они подходят. От его дыхания окошко запотевало и глаза горели как светлячки. Сесиль остановилась.

— Я боюсь, — прошептала она.

— Ты с ума сошла. Это умная овчарка, которой сейчас страшнее, чем тебе.

Пес зарычал. Они услышали его дыхание у притолоки, и он стал скрести когтями пол.

— Его надо выпустить, — сказал Морис. — Но сначала покормим. Он успокоится. Обожди меня тут… Поговори с ним. Я попробую что-нибудь найти. — И он побежал к замку.

Пес за дверью кружил на месте и часто дышал, как при жажде. Когда Сесиль положила руку на щеколду, он завизжал, а затем гортанными звуками, поразительно напоминавшими человеческую речь, выразил что-то такое непонятное и трогательное, что Сесиль больше не раздумывала. Она приоткрыла дверь. Пес просунул влажную морду и лизнул ей руку. Воспользовавшись ее замешательством, он раскрыл дверь еще шире, и Сесиль увидела волкодава, который принялся кружить вокруг нее.

— Булли!

Зверь приблизился, и внезапно его твердая как палка лапа легла ей на плечо. Красные глаза собаки теперь были на уровне ее собственных. Она почувствовала теплое дыхание животного.

— Булли… Негодяй… Сидеть!

Пес послушался и Сесиль, нагнувшись, погладила его.

— Хорошая собака, — прошептала она. — Ты меня напугала… Я едва на ногах стою… Почему ты такой сердитый, Булли?

Собака от удовольствия жмурилась, пока Сесиль гладила ее. Между ушами она нащупала хохолок из мягкой шерсти.

— Значит, хозяин бросил тебя, — продолжала Сесиль. — Выходит, и ты не очень-то счастлив. Видишь, я люблю тебя.

Успокоившись, пес улегся у ее ног, навострив ухо, словно не желая упускать ничего из загадочной для него речи Сесиль.

— Ты красивый пес… очень красивый, Бульчик! Хочешь погулять со мной? Завтра…

— Я иду! — крикнул с крыльца Морис.

Пес тотчас вскочил и зарычал. Сесиль обеими руками схватилась за его ошейник.

— Хороший… хороший…

Она надавила на спину собаки, чтобы принудить ее сесть, но Булли оставался неумолим.

— Подходи осторожно! — крикнула она. — Покажи ему еду. Он тебя не знает.

— Ну и дела! — воскликнул Морис. — А тебя, выходит, знает?

— Я другое дело… Поставь миску… Тут. И отойди.

Она чувствовала, как под мягкой кожей у собаки напряглись мышцы и погладила его впалые бока, сильную спину, взволнованную грудь.

— Тихо… тихо… Красавец Булли будет теперь есть. Он голоден.

— Еще бы, — сказал Морис. — Ладно! Оставь его и пошли спать.

— Молчи! Мне кажется, ты ему не по душе.

— А ты? Ты совершенно спятила, дочь моя. Спокойной ночи, влюбленные! Я иду спать. Я устал.

Он зажег сигарету, выдохнул дым в сторону собаки и удалился.

— Видишь, какой он, — прошептала Сесиль. — Сейчас же вспылил… Теперь будет два дня дуться… Ешь, Булли!

Сидя на корточках, она смотрела, как собака пожирает еду. Ей больше не хотелось спать. Рядом с псом ей не было страшно. Окончив есть и понюхав руки Сесиль, пес зевнул.

— Больше ничего нет, — сказала она. — Завтра я тебе приготовлю что-нибудь вкусненькое.

Она встала и вошла в сарайчик. Собака последовала за ней.

— Спокойной ночи, Булли!

Она наклонилась и, прижавшись щекой к шее собаки, почувствовала непонятное волнение. Ей показалось, что пес нуждается в ней.

— Спи спокойно. Ясно? Чтоб я тебя не слышала.

Она прикрыла за собой дверь и тотчас увидела в окошке морду собаки. Передними лапами пес скреб стекло. Она помахала ему, как человеку. Сесиль больше не жалела, что поехала с Морисом.

Морис ждал ее на площадке второго этажа.

— Ты все же решила идти спать?

Он был в одной рубашке с пеньковой трубкой в руке. У Сесиль он вызывал раздражение.

— Почему ты не погасила свет?

Неужели он не понимает, что ей было просто страшно? Морис показал ей их комнату в глубине коридора и отправился закрыть двери. Когда он вернулся, Сесиль у окна любовалась ночным пейзажем.

— Нравится? — спросил он. — Согласись, сюда стоило съездить. Завтра мы все осмотрим.

— Что это там? — спросила Сесиль.

Морис подошел.

— Нет, это не пруд… — раздумывал он. — Тут протекает маленькая речка Булонь. Мы находимся на стороне, выходящей в парк. Вид прекрасный. Но как может тут жить бедняга Жюльен? За кровать ему достанется. Она напоминает бульварную скамейку.

Напевая, он разделся.

— Можешь погасить свет? — прошептала Сесиль.

Морис тотчас уснул. Перед тем как лечь, Сесиль заперла дверь на ключ и прислушалась. Замок жил своей жизнью — раздавались скрипы, вздохи, шелест. Она легла рядом с мужем, но была настороже. Какое счастье, что есть собака! В случае чего, она залает. У Сесиль был союзник. Против кого или чего? Абсурд какой- то! Она закрыла глаза и тотчас открыла снова. В комнате слышался запах увядших цветов. Она попробовала угадать, что это за цветы, затем отказалась от этой затеи… Сесиль проснулась, словно от толчка. Нет, ей не приснилось. Где-то работал мотор машины.

— Морис!

— Что такое?

— Ты не спишь?

Шум мотора приближался.

— Не бойся, — сказал Морис.

Он зажег свет и посмотрел на часы.

— Половина третьего… Наверное, Жюльен зачем-то вернулся.

— Не может быть!

— От него можно ожидать всего, чего угодно. Пойду посмотрю!

— Морис! Не оставляй меня одну.

Она вскочила и первая открыла дверь. Они подбежали к окну, выходившему из коридора во двор. Рядом с домиком Агиресов маневрировала машина.

— А может это не он? — прошептала Сесиль.

— Собака бы залаяла.

Машина объехала особняк, фары погасли.

— Имеет же он право возвращаться к себе, когда ему заблагорассудится, — заметил Морис. — Может он передумал. Утром выяснится. Здесь замерзнуть можно… Вернемся?

Они зашли в комнату, но Сесиль не могла уснуть. Если бы дядя Жюльен что-то забыл, он вошел бы в замок. А все было тихо. Если бы он уехал, то снова раздался бы шум мотора. Может быть, он решил переночевать в особняке? Чтобы их не беспокоить…

Наконец рассвело. Морис поднялся невыспавшийся и голодный. Он потратил целый час на приготовление завтрака. Сесиль к еде не притронулась.

— Позови дядю, — сказала она. — Познакомь нас.

Морис рассердился.

— Послушай, малышка, Жюльен уже много лет живет один. Он привык, чтобы в его дела не вмешивались и не задавали лишних вопросов. Можешь ты это понять? Никаких вопросов!.. Так что не начинай.

Они молча поели. Морис закурил трубку. Сесиль приготовила еду собаке. Разговор возобновил Морис.

— Держу пари, что он уехал. Поменял машину. Ему всегда нравились маленькие, спортивные. Теперь он далеко.

— Но мы бы услышали…

— Ладно. Но если он тут и захочет нас увидеть, то сам найдет. Я еду в поселок купить табаку и газету.

— И хлеба, — бросила Сесиль. — Побольше. В доме есть все кроме хлеба.

Пока Морис заводил малолитражку, Сесиль пошла открыть дверь псарни, с восторгом любуясь огромным псом с золотистыми глазами. Серого цвета, поджарый, с мощной грудью, длинноногий, он кружил вокруг, слегка подобравшись, и вызывая невольный страх своей ловкостью и силой.

— Сюда, Булли!

Она подняла руку на высоту плеча. Пес легко перемахнул через нее и радостно залаял.

— Да ты настоящее чудовище, — сказала Сесиль. — Сиди здесь и молчи. А то разбудишь хозяина.

На кухне пес быстро съел похлебку. Но всякий раз, когда Сесиль отходила от него, переставал жевать. Ей пришлось стоять рядом. Затем он побрел за ней в комнату и разлегся на полу, пока она убиралась.

— Значит ты влюбился? — спросила Сесиль, поглаживая собаку.

Она спустилась во двор и издали посмотрела на особняк. Домик был двухэтажный, с наглухо закрытыми ставнями. К нему примыкало длинное низкое строение. Сесиль миновала заросли бересклета и оказалась с другой стороны дома. Машина дядюшки стояла под навесом. Хотя Сесиль была к этому подготовлена, но все равно замерла на месте. Ей захотелось постучать, позвать. Может, дяде Жюльену стало плохо? Ведь Морис сказал, что тот неважно выглядел. Особняк казался заброшенным. Сесиль медленно подошла к машине. На водительском месте лежала старая нейлоновая шляпа, какие носят охотники. Сесиль на цыпочках отошла и снова взглянула на молчаливый фасад дома. Она улыбнулась, заметив, что пес, опустив голову, наблюдает за ней.

— Ну и дура же я! Вечно что-то придумываю!

Миновав старые конюшни, стены которых избороздили потоки воды, она оказалась возле пристройки с трухлявой дверью. Подняла щеколду, вошла… Перед ней оказалась древняя карета с позеленевшим от времени кожаным верхом. Вероятно, именно в ней жена таможенного чиновника выезжала по воскресеньям в Льеж к мессе. Корпус повис на сломанных рессорах. Но медные красивой формы фонари были целы. Позади нее заскулил пес. Опустив голову, взъерошенный, он кружил в двадцати метрах, словно натолкнувшись на невидимый барьер.

— Что с тобой? — спросила Сесиль. — Иди ко мне!

Пес скуля отступил назад. Сесиль заглянула внутрь кареты. Там ничего не было. Пес яростно и злобно залаял. Сесиль поспешно вышла из сарая. Если дядя тут, что он подумает? Пес продолжал метаться около невидимой преграды, которую не смел пересечь, с прижатым хвостом и разинутой пастью он был воплощением страха. Сесиль оглянулась.

— Булли! Что с тобой? Ты же видишь, никого нет!

Но ее голос дрожал. Она снова поглядела на ставни домика.

Едва они отошли, как пес сразу успокоился. Это было так странно, что молодая женщина решила проверить. Она сделала вид, что снова направляется к пристройке. Пес попытался ее остановить, он замер и весь напрягся. Затем поднял голову и испустил такой душераздирающий вой, что Сесиль испуганно бросилась прочь.

— Идем… Идем, умница моя!

Что же могло его так напугать? Карета? Глупости! Ведь ею не пользовались столько лет. В сарае тоже давно никого не было. Сесиль направилась к замку. Пес спокойно бежал впереди.

Вернувшись, Морис застал Сесиль на лестнице. На лице ее застыло выражение страха.

— Что ты тут делаешь?

— Уедем отсюда, — прошептала она.

— Уехать? Когда здесь так хорошо? Местность прелестная — сама увидишь. Но люди тут… Я понимаю, почему Жюльен их сторонился как прокаженных… Если бы ты видела взгляд булочника. А хозяйка табачной лавки даже рта не открыла… Они догадались, что я родственник Меденака, то есть «узурпатора»… Может, их предупредили Агиресы… Но нам от них ведь ничего не надо…

— Уедем отсюда, Морис.

— Да что с тобой?

— Пошли, я тебе кое-что покажу.

Она повела его к пристройке. Пес брел за ними. Метрах в двадцати от сарая Сесиль отпустила руку мужа.

— Смотри внимательнее.

Она подошла к раскрытым воротам. Пес замер на месте, вздернул морду, словно чуя опасность. Затем рванулся назад и завыл. Челюсти его лязгали, шерсть взмокла. Сесиль вернулась к мужу.

— Видел? Ему страшно. Он разодрал бы в клочья того, кто попытался бы силой затащить его в помещение.

— А что там?

— Старая карета. Больше ничего.

Морис в свою очередь приблизился к воротам. Пес словно с цепи сорвался. Он кружил на месте, рычал, в ярости брызгал слюной.

— Вернись, а то он свихнется.

Морис развел руками.

— Ничего не понимаю… Может этот кобель бешеный?

— Ничуть. Просто он что-то знает. И твоему дяде это тоже было известно. Поэтому он уехал.

Морис был в растерянности.

— Что известно? — Он огляделся. — Знаешь, дорогая, тебя на час нельзя оставить одну. Что ты еще выдумала? Повторяю, Жюльен выглядел совершенно нормальным. Усталым — да. Очень истощенным и постаревшим. А так…

— Тогда чем ты это объяснишь?

— Что объяснять? У тебя разыгрались нервы, вот и все!

Сесиль намеревалась сказать, что ей тоже страшно, но решила промолчать и отвела собаку в сарайчик, служивший конурой. Ей хотелось поскорее проверить одну догадку… К сожалению, она не могла отослать Мориса и снова повела его в каретный сарай.

— Какие красивые фонари! — заметил Морис. — Вот если бы дядя отдал их нам. Я их прямо вижу в мастерской…

Сесиль обследовала пол.

— Я думала, что обнаружу трап, — сказала она.

— И что бы это значило?

— Не знаю. Думаю, там кто-то прячется…

— Пес бы его учуял, можешь не сомневаться. Нет, не то. Поверь мне! Не стоит ломать голову. Вот Жюльен вернется, он сам нам все разъяснит.

— Ладно. Пойдем погуляем с Булли по парку.

Они обследовали все уголки. Пес радостно носился вокруг, позабыв обо всем на свете. Прогуливаясь рядом с Морисом, полным радужных планов, она невольно посмеивалась над собой. Но когда наступили сумерки, беспокойство вернулось. Тщетно боролась она с собой, понимая, что стала жертвой собственного воображения, но вздрагивала при малейшем шуме. Она провела еще одну скверную ночь.

Морис проснулся в восемь. Зевнув, он сладко потянулся.

— Здесь прекрасно спится. Правда?

— Уедем отсюда, Морис.

Она прошептала эти слова так тихо, что он, казалось, не понял.

— Я говорю — уедем, — повторила Сесиль. — Оставайся один, если хочешь.

— Опять ты за свое! Здесь отлично. Я смогу поработать. Чего лучше?

— Мне страшно.

— Страшно? Из-за собаки? Я запру ее и она успокоится.

— Ты забыл, что мы приехали ради нее…

Прошло несколько дней, похожих один на другой. Сесиль спала, ела, снова испытывала страх и горячее желание уехать. Как-то она снова вернулась к этому.

— Так не может продолжаться. Если бы мы хоть знали, когда твой дядя вернется. Может, он умер. Эта мысль преследует меня. А вот тебя я не понимаю. Лишь бы тебя не беспокоили, а на остальное тебе…

Морис закурил трубку. Впервые он выглядел озабоченным.

— Ты так думаешь? — спросил он. — Мне это в голову не приходило. Надо пойти и взглянуть.

— Так сходим.

Морис остановился в нерешительности. Он никогда не торопился действовать, если только это не касалось его удовольствий. Наконец он встал.

— Ты пойдешь со мной?

— Конечно.

— Тогда запри собаку. Она меня раздражает.

Булли спал под столом. Сесиль тихо прикрыла дверь. Они обошли домик.

— Войти невозможно, — констатировал Морис. — Придется взломать ставни.

Он достал из багажника «бьюика» ломик, выбрал ставню похуже и надавил на нее. Дерево с сухим треском надломилось. Морис сорвал доску и распахнул ставни. Затем протер пальцем оконное стекло и тотчас отступил.

— Не подходи, — пробормотал он.

Зрелище смерти не пугало Сесиль. Она прижалась лбом к стеклу и увидела повешенного. Разбив окно, Морис прыгнул внутрь.

— Не стой тут! Ты мне все равно не сможешь помочь, — сказал он.

— На столе записка, — дрожащим голосом сказала Сесиль.

Морис взял ее и дрожащим голосом прочитал:

«Я приговорен. Я знаю это с позавчерашнего дня. Рак крови. Несколько месяцев страданий и мучений для окружающих. Я решил покончить с этим сейчас же. 19 сентября. Три утра. Жюльен Меденак».

Сесиль смотрела на висящее тело, на перевернутый стул, скрюченные руки с желтыми пальцами.

— Мне от души жаль его, — прошептала она.

— Бедняга Жюльен! — сказал Морис. — Теперь понятно, почему он уволил прислугу и так настаивал на нашем скорейшем приезде. Он хотел умереть дома. А я ни о чем не догадывался… Считал, что он где-то в Италии или Испании.

Он положил на прежнее место записку, отпер дверь и потянул за собой Сесиль.

— Надо съездить в поселок и предупредить полицию. И дать телеграмму Фрэнсису де Форланж… Он наследует все состояние… Кажется, он сейчас в Ницце. Остальных Форланжей нет во Франции, да к тому же они в ссоре с Жюльеном… Я жалею, что привез тебя сюда. Но я ведь не знал…

Они вернулись к замку. Она села в машину, а Морис забежал в дом и присоединился к ней.

— Записная книжка с адресами была в столе, — сказал он. — Действительно: Ницца, бульвар Виктора Гюго, дом 24-бис. Жюльен однажды рассказывал мне про это место. Он симпатизировал Фрэнсису. Забавная личность! Богема, лошадник, живет в гостиницах… Я давно его не видел.

Он завел машину. Запертая на кухне собака завыла.

— Она думает, что мы решили ее бросить, — сказала Сесиль.

— Ты что, намерена оставить ее себе?

— Конечно. Твой дядя одобрил бы это.

— Да… Но лучше об этом мы поговорим после.

Они помолчали. Но по тому, как Морис захлопнул дверцу машины перед жандармерией, Сесиль поняла, что он не намерен уступить. Она же твердо решила стоять на своем. На почте Морис отправил телеграмму. Затем они прошли к нотариусу. Навязчивая мысль не оставляла Сесиль: значит, пес все знал. Но даже если он и видел, как его хозяин берет в сарае веревку, мог ли он знать, для чего она ему… Нет, Булли видел нечто другое. Может, был свидетелем какой-то сцены… А что если дядя покончил с собой и кто-то перенес его тело в домик? Но почему его там спрятали? Может быть его там убили? И Булли знает, кто убийца? Нет, быть того не может. В ночь, когда дядя повесился, собака была заперта в своем сарайчике.

Следствие быстро опровергло догадки Сесиль. Письмо было написано рукой дяди. Вместе с другими бумагами его отдали на экспертизу. Вскрытие подтвердило, что бедняга действительно болел раком крови, и болезнь зашла далеко. Стало быть, факт самоубийства подтвердился.

В замок в сопровождении клерка приехал нотариус. Они хотели сверить все имущество с инвентарной книгой, и Морис попросил Сесиль сопровождать их.

— Какая мерзость! — сказала она. — Дядя Жюльен не был вором.

— Таков закон, — сухо ответил мэтр Пеке. — Жюльен Меденак лишь пользовался чужим имуществом. Мой предшественник мэтр Фаже, возможно, принял бы иное решение. Но я тут недавно. И должен следовать правилам. Иначе пойдут слухи.

Так началась их долгая прогулка из комнаты в комнату.

— Горка в стиле «Реннессанс»… Есть… Два кресла в стиле Людовика XVI… Есть…

Когда днем Морис собрался съездить в поселок, к дому подъехала большая серая машина.

— Фрэнсис! — крикнул Морис.

Из машины вылез очень элегантный моложавый мужчина лет пятидесяти и направился к Морису с протянутой рукой.

— Спасибо за телеграмму… Бедняга Жюльен… Я очень огорчен…

— Иди-ка сюда… Мэтр Пеке и его клерк.

Фрэнсис поклонился. У него было красивое лицо с острым профилем, очень светлые глаза и красивые руки.

— Он здесь?

— Нет. Отвезли в поселок. Он покончил с собой.

— Быть того не может!.. Жюльен… Такой бонвиван!

— У него был рак, — уточнил Морис. — Это все объясняет.

— Боюсь, мадам, что у вас останутся плохие воспоминания об этом доме. Теперь вы мои гости… Отдыхайте, и позвольте мне самому всем заняться.

— Все уже сделано, — сказал Морис. — Похороны состоятся завтра.

Едва Фрэнсис занес ногу на первую ступеньку лестницы, раздалось рычание, от которого мэтр Пеке и его клерк вздрогнули. Сесиль бросилась наверх.

— Это Булли… Он хороший.

Пес стоял на верхней площадке. Он отступил, словно готовясь к прыжку. Из груди его доносилось глухое злобное рычание.

— Странный пес, — сказал Морис. — Обожает мою жену. А ко мне не очень милостив… Ты крепко его держишь?

— Да, — ответила Сесиль. — Я уведу его. Так будет лучше. — И она потянула собаку за собой.

— Красивое животное, — спокойно заметил Фрэнсис. — Надеюсь, мы станем друзьями.

Прошла неделя. Состоялись похороны. Без священника — церковь была неумолима. Никакой процессии: жителей не примирила смерть Жюльена. Сесиль хотела скорее уехать, но Фрэнсис упросил ее остаться. Она еще никогда не встречала такого милого, любезного, деликатного человека. Сесиль была очарована. Она тщетно пыталась смягчить враждебность собаки. Когда они уходили погулять, пес соглашался следовать за ними, однако сохранял от Фрэнсиса ту же дистанцию, что и от каретного сарая. Но Фрэнсис ничего не замечал. Он рассказывал Сесиль о своем детстве, о чудесных каникулах в этом замке. Иногда, смеясь как ребенок, брал ее за руку. Пес наблюдал за ними, держась в двадцати метрах от своей новой хозяйки.

— Вы хоть выходили за пределы замка? — спросила Сесиль.

— Нет. Я жил, как дикарь. Лазал на деревья и там читал приключенческие романы. Строил шалаши в глубине парка…

— А по воскресеньям все ездили в карете в Льеж?

— В карете? Что за странная мысль!

— Вы никогда ею не пользовались?

— Это же музейная редкость. На ней ездили при герцогине дю Барри, с тех пор она и стоит тут.

Значит — при герцогине дю Барри! «Я с ума сойду от этого пса», — подумала Сесиль. И, чтобы ни о чем не думать, позволяла Фрэнсису ухаживать за собой. Морис, словно нарочно, оставлял их наедине.

Однажды вечером после десерта Фрэнсис сказал:

— Если я найду покупателя, то продам это имение. Я привык к бродячей жизни… Сделайте одолжение, возьмите, что вам хочется. Из мебели… ковров… Я стольким вам обязан.

Поняв, что муж поддастся соблазну и унизит их, Сесиль поспешила с ответом:

— Спасибо. Морис мечтает о фонарях от старой кареты. Фрэнсис не скрыл своего удивления, но ограничился тем, что поднес к губам руку Сесиль.

— Сесиль, вы очаровательны… Значит, я остаюсь вашим должником.

Именно в этот вечер Морис решил покинуть замок.

— Мне тут надоело, — сказал он жене, когда они остались одни.

— Он строит тебе куры, а ты так и таешь. Сразу видно, что ты его не знаешь. Он же бабник. Слепому ясно!

— Не станешь же ты меня упрекать…

— Я ни в чем тебя не упрекаю. Пока… Просто мы завтра уезжаем.

— Это будет невежливо.

— Ну так послезавтра. Я найду предлог.

— Я забираю пса.

— Пес останется тут.

— Пес поедет со мной.

— Тогда я поеду один.

И Морис ушел спать в комнату для гостей. Встав пораньше, Сесиль отправилась с Булли на прогулку. Нет, она никогда не бросит его здесь! Им повстречался почтальон.

— У меня есть кое-что для господина Меденака, — сказал он.

— Давайте!

Это была телеграмма, поперек которой служащий большими буквами написал: «Адресат выбыл в неизвестном направлении». Эта фраза теперь качалась перед глазами Сесиль. Телеграмма адресована Фрэнсису Форанжу в Ниццу…

Значит Фрэнсис не получил ее. Он лгал… лгал… Он приехал без предупреждения. Он уже знал…

Сесиль прислонилась к стволу бука. У нее кружилась голова. Что же Фрэнсис знал заранее? О чем он мог заранее договориться с Морисом? Нет! Только не Фрэнсис!.. Он не способен на такую низость!

Она вернулась. Морис и Фрэнсис о чем-то разговаривали у подъезда.

— Сесиль! — крикнул Фрэнсис. — Вы хотите уехать? Вам тут не нравится?

Она опустила голову и подбежала к Морису. Пес мчался рядом, считая, что она с ним играет.

— Сесиль!

Но она направилась к Морису, который отошел к конюшне и стал мыть малолитражку. Он выпрямился.

— Прости. Я был груб вчера. Если ты так привязалась к собаке…

Сесиль протянула ему телеграмму.

— Что это значит?

— Прочти сам.

Он уже прочел. Бросив губку в ведро, он вытер руки платком.

— Тем хуже, — сказал он. — Я этого не предусмотрел.

— Немедленно объясни, в чем дело?!

— Во-первых, оставь этот тон. Ничего криминального тут нет! Я скрыл от тебя правду по просьбе Жюльена. Я был за то, чтобы все рассказать тебе. Но он…

Сидя около машины, собака не спускала с них глаз. Морис отвел Сесиль в сторону, словно боясь быть услышанным ею.

— Поставь себя на место Жюльена. Человек живет в замке, словно пария, хотя дом стоит миллионы. А для того, чтобы жить где-то еще у него нет средств.

— Средств?

— Да, черт побери! Ему хватает только на поездку куда-нибудь. В конце концов от этого взбеситься можно…

— А Фрэнсис?

— Что Фрэнсис?

— Почему он так быстро приехал?

Обдумывая ответ, Морис набил трубку.

— Пожалуй, лучше всего было бы промолчать. Я вижу, ты ничего не поняла. Фрэнсис де Форланж умер… Тот, который повесился. Он мог бы это сделать в Ницце. Но нет, ему вздумалось повеситься именно тут. По словам Жюльена, Фрэнсис всю жизнь не мог забыть свое детство, так как провел в замке якобы лучшие годы жизни. Короче, Жюльен понял, что можно извлечь из этой смерти, если действовать быстро. В поселке никто не знал ни того, ни другого. Нотариус был новый. Агиресы уехали. Кто был ему еще нужен?

— Соучастник! — сказала Сесиль. — Ты соучастник!

— Нет. Я просто добросовестный свидетель.

— Вы оба мне противны.

— Прошу тебя, постарайся понять. В сущности, Жюльен получал то, что ему полагалось. Разве не был он мужем покойной?

— Что было дальше?

— Жюльен переписал письмо, оставленное Фрэнсисом, изменив только дату. Затем приехал ко мне. Я был ему должен. Как тут отказать? Да к тому же роль моя была невелика. Опознать мертвого… Опознать живого. Да помалкивать. Ты же одним своим присутствием подкрепляла наши действия. Никто ведь не предполагал, что ты не знала ни Жюльена, ни Фрэнсиса!.. Ты была свидетельницей возвращения дяди ночью в день нашего приезда. Знаю, нехорошо было тебя обманывать. Но выбора у нас не было.

— А если бы я спала? И не услышала машину?

— Я не спал… И разбудил бы тебя.

— Что же дальше сделал твой дядя?

— Он откатил машину кузена до дороги и уехал.

— Вы все предусмотрели.

— Мы старались, — твердо ответил Морис.

— Тебя это забавляет?

— Немного. Мы рассчитали, когда я должен обнаружить труп. Через некоторое время установить точную дату смерти уже бывает невозможно. Затем я дал телеграмму, чтобы окончательно убедить тебя: ведь дата приезда «кузена Фрэнсиса» была тоже установлена заранее.

Каждая фраза Мориса открывала новую ложь, новый обман. Но Сесиль не испытывала негодования. У нее было такое впечатление, будто наступило освобождение. Да, Морис был абсолютным ребенком.

— Теперь ты знаешь все, — сказал он.

Она повернулась, увидела пса и снова обратилась к мужу.

— Отчего же он не признал хозяина? Меня вы обманули запросто. А его? Теперь я могу все знать.

— Это тоже потребовало подготовки, — пробормотал он. — Жюльен нуждался в нас. Но требовалось еще, чтобы пес отреагировал на него, как на человека из Ниццы… Это было крайне важно… Тогда…

— Догадываюсь, — холодно произнесла Сесиль.

— Да. Ему пришлось бить его… в каретном сарае… плетью… возле кареты… Он добился, что Булли возненавидел его…

— Карета… хлыст, теперь мне все понятно… Ужас! Лучше бы он прикончил своего кузена.

— Заметь, что…

— Молчи. Вы мне оба отвратительны. Он даже больше, чем ты.

Послышались шаги. Это подошел Жюльен, бывший Фрэнсис.

— Я подумал, вы забываете главное.

Его голубые глаза блестели и искали взгляд Сесиль. Никогда он не казался ей таким обворожительным. Морис сердито отвернулся.

— Вы же попросили у меня фонари от кареты. Заберите их. Прошу вас.

Он толкнул ворота в сарай, быстро подошел к карете, протянул руку к сидению и достал хлыст.

— Булли! — закричала Сесиль.

Но было поздно. Все произошло в одну секунду. Булли вцепился в горло хозяина. Повалив его на землю, он рыча погружал в него все глубже свои клыки. Затем поднял окровавленную морду. Сесиль пошла прочь. Он догнал ее в два прыжка и смирно поплелся рядом. Дойдя до ограды, Сесиль вышла на дорогу.

Теперь Булли кружил вокруг нее, радостно лая.