Пиджак с погонами

Осенью шестьдесят восьмого

В апреле 1968 года за пару месяцев до защиты диплома мужскую часть нашего потока собрали на военной кафедре и объявили, что Отечество без нас не обойдется — будут нас призывать на два года офицерами в армию. Не сказать, что очень бы хотелось, но и «косить» я не стал. Оба деда у меня служили в императорской армии. Уральский сначала срочную в Санкт-Петербурге в Лейб-гвардии Московском полку, а в империалистическую войну писарем в полевом госпитале на Юго-Западном фронте. А армавирский был военврачом сначала у себя в городке в тыловом госпитале, потом в санпоезде. Вроде бы его еще и Верховный Правитель Деникин призывал в санпоезд, но тут уж сработали еврейские мозги и после прорыва Буденного на Касторную он как-то сумел потеряться. Отец, правда, на фронте не был, но он всю Отечественную войну работал на заводах, сначала строил завод взрывчатки в Баку, потом делал танковое масло, дизтопливо и бензин для действующей армии сначала в Баку, с 1943-го в уральском Краснокамске.

Конечно, то, что наш призыв явно был вызван неумением московских и пекинских начальников как-то договариваться между собой — это было неприятно, вызывало дополнительные мысли об общей дурости Наверху. Но в том, что Дальний Восток это безусловно русская земля в ту пору сомнений не могло и быть.

В общем, так или иначе, получил я в начале июля направление в Краснознаменный Дальневосточный округ и проездные документы из Уфы через Москву в Одессу в отпуск, а потом оттуда до Хабаровска. Побывали мы с женой на Черном море, а 20 августа поцеловались в Домодедово, я сел в ИЛ-62 и улетел на восток. Наутро в штабе тыла КДВО оказалось довольно много парней из нашего ВУЗа, в том числе Ваня Фризен и Володя Чариков с нашего потока. У остальных наших сокурсников оказалось ослабленное здоровье, либо просьба кафедры оставить перспективного выпускника, либо вообще близкое родство с республиканским начальством.

День в Хабаровске оказался очень длинным. Сначала распределились — Ваня на Чукотку, я в Амурскую область, Володя в Биробиджан. Мое распределение было прокомментировано не вполне понятными словами: «Ну, радуйся! Там у вас молоко по тридцать копеек». Потом получали себе на складе картузы полевые, картузы парадные, картузы повседневные, шапки-ушанки, полевую форму, сапоги, погоны и отдельно звездочки к погонам и эмблемы к головным уборам. Все остальное будет уже по месту назначения. Потом сложили это все в военной «КЭЧевской» гостинице и отправились смотреть Хабаровск. Ну, город исключительно протяженный, более всего по разбросанности. Выпили в пивной на берегу Амура пива «Таежного», отметили его повышенную пряность, съели по гуляшу и бродили дальше. Где-то, помнится, пили православную, гуляли уже довольно поздним вечером на площади перед крайкомом. В общем, в гостиницу явились уже за час ночи.

Там никто не спал. Все сидели у телевизора и слушали письмо анонимных чехословацких госдеятелей, приглашающих танки Варшавского договора, чтобы выкорчевать свободу слова и прочую демократию. Стало, честно скажу, очень противно, я же всё надеялся, что обойдется без повторения Будапешта. Хотя «Правда» писала о «Пражской весне» очень раздраженно, а эта ворона зря не каркнет. На счастье у Вани в кармане был пузырь, оставленный на опохмелку. Ну, выпили из горла без закуски, как говорил впоследствии Венечка «чтобы не так тошнило», да и легли спать.

Наутро я в воинской кассе взял себе билет до станции Березовский-Восточный Забайкальской жэдэ и после обеда сошел с поезда. Куда идти было видно уже со станции — большие цилиндрические резервуары ни с чем не спутаешь. Дошел до ворот рядом с одноэтажным зданием конторского вида. Зашел и показал свои бумаги. В штабе как раз был мой будущий отец-командир, майор Юденич Виталий Петрович. Он несколько неумеренно порадовался моему прибытию. Было видно, что он на хорошем «взводе». Пришли еще два офицера, здоровенный старлей зампотех Володя и еще капитан, который был заметно мне рад совершенно искренне. Как оказалось, он ждал моего или еще чьего-нибудь приезда, чтобы сдать дела и уехать по переводу в Приволжский округ. Сказали мне, что я буду «старшим офицером по учетно-операционной и мобилизационной работе». Для меня это все было китайской грамотой, но спорить тут было не с чем.

Назавтра мы поехали в другой окружной склад неподалеку, в склад одежно-Вещевого снабжения, где мне выдали все недостающее обмундирование, включая ватную куртку, в которой я провел впоследствие много месяцев, лазая по цистернам либо разбираясь с канистрами масел и смазок в амбарах. Насчет жилья мне обещали двухкомнатную квартиру в строившемся рядом с нашим складом двухэтажном доме. А пока меня поселили рядом со штабом в здании нашей пожкоманды, где была комнатка для дежурного. Вот там я и свалил все свое барахло, как полученное от казны, так и привезенное из Москвы. Была там узенькая кровать и крошечный столик, на котором умещались лампа и эмалированная кружка.

Началась моя, впервые в жизни, сельская жизнь. В поселке было около трех тысяч гражданских, часть из них работала на жэдэ станции, элеваторе и маленькой овощной фабрике, часть была служащими Советской Армии на трех окружных складах, в танковых полку и отдельном батальоне, а часть была действительно колхозниками в артели, правление которой стояло в соседней деревне Петропавловке. Кинотеатра, сами понимаете, не полагалось, но были в поселке коммунальная баня и чайная. Стояла тоже десятилетняя школа, в которой половина учеников были из других деревень, сельская библиотека и сельмаг. Но мне это как бы было и не так нужно, потому, что у нас на складе рядом со штабом приютился маленький магазинчик «Военторга». Выбор не особый, но спирт, мука, хлеб, мыло, китайская тушенка «Великая Стена», вьетнамский яблочный компот, зубной порошок, чай там были. А в центре поселка в городке танкового полка был уже «Военторг» масштабом побольше и с несколько большим ассортиментом.

Через неделю капитан, который был старшим офицером до меня, уехал. Чему-то он меня все же выучил. Стало понятно — как оформлять прием цистерн с бензином и прочим, как выдавать в части горючесмазочные материалы по специальным картонным «чек-требованиям», как вести учет и составлять квартальные отчеты по движению матценностей. Кое-что, как мне показалось, он сам знал не особенно твердо, но я надеялся, что уж как-нибудь разберусь. Хуже мне показалась работа с секретными документами и почтой, за которой раз в неделю надо было ездить в райцентр, где на райпочте была особая комнатка для спецкорреспонденции. Ну, а мобилизационная работа, которая тоже числилась за мной, оставалась некоторой загадкой и я мог только надеяться, что в ближайший месяц враги не нападут. А к началу октября я должен был уехать на два месяца в Уссурийск на двухмесячные офицерские сборы для таких призванных после ВУЗов, как я.

В общем, дни были как-то заняты, я кроме всего ходил по складу со сверхсрочниками, показывавшими мне — где что. Сидел у себя за двумя железными дверями, рассматривая инструкции по секретке и мобработе. Как-то время уходило. А вот в пять часов, когда я опечатывал секретку и уходил к себе на койку в пожарке, то наступала тоска. Там у меня в комнатке лежали старые номера журнала «Охота и охотничье хозяйство» лет за двадцать. Пробовал я читать — но не шло. Как-то мне без интереса были ихние скрадки, привада для зайцев и прочие хитрости. У всех остальных были свои дела: огород, кабанчик, корова, в свободное время еще и телевизор с «Кабачком 13 стульев». Но не у меня же!

Надо сказать, что эта унылая тоска еще и нацело лишила меня интереса к еде. Не мог и всё! Чай я еще пил, когда моя секретарша Раиса Ивановна заваривала, а обед употребил только один раз, в первые дни, когда гуляя по поселку забрел в чайную и взял себе азу по-татарски и бутылку дагестанского портвейна. Ну, еще закусил самодельными грибками и котлетами старлея Володи, когда обмывали мой приезд. А так никак не тянуло. Ел я за день один раз, когда к семи вечера мои пожарные сварят себе картошки, нажарят луку с желтым прошлогодним салом своего производства и наделают толченки. Тут они стучали в мою дверь и вежливо звали: «Товарищ лейтенант, идемте ужинать». Я вставал, быстренько выпивал кружку разведенного и с благодарностью шел к ним за стол. Я, как понимаете, такой толченки раньше никогда не ел — твердо знал из детского опыта, что картофельное пюре должно разводиться молоком. А оказалось, что это вполне съедобно, особенно после хорошей дозы спирта. Но вот утром и опять до семи вечера принимать пищу я не мог.

Начал я даже несколько худеть, чего безрезультатно пыталась добиться от меня мама на протяжении лет пятнадцати. Но я даже и не радовался, впрочем, и не грустил по этому поводу. Связь, сами знаете какая была в те годы. Раз, примерно, в неделю я звонил жене. Она тогда жила у родителей в не вполне еще освоенном кооперативном доме, так что телефона у них пока не было. Я звонил на номер соседки, та при этом накрывала одеялом своего любовника и шла стучать в соседнюю дверь. Так что я уже знал, что нам с женой предстоит через несколько месяцев повысить свой статус — стать родителями.

Так вот месяц и прошел. А в последний день сентября я сам выписал себе воинские проездные документы, взял билет и уехал в Уссурийск. Сборы наши на первом этапе проходили в тамошнем Военно-Автомобильном училище, выделили нам курсантскую казарму и поставили там же на довольствие в столовую. Собрались наши офицеры от Чукотки и Курил до Хасана и Находки. По большей части наши же из Уфимского Нефтяного, но были и автомобилисты из Львова, выпускники какого-то дагестанского горно-индустриального института и самые у нас экзотические лейтенанты после Бухарского Технологического.

Вот один из бухарцев и дал наименование нашим «курсантам». Командиром офицерской роты у нас был один из офицеров здешнего училища в майорском звании. Вот в один из дней он скомандовал утром построение. Ну, показывать нас как образец воинской подтянутости и бравости вряд ли было возможно, но все же встали в строй. А один из бухарцев возится около своей кровати. Майор окликает: «Лейтенант Рахимов, Вы почему не в строю?» — «Эта, пиджак ищу, товарищ майор» — «Какой пиджак, Вы что — в гражданском собираетесь в строй становиться?» — «Этот пиджак, товарищ майор… с погонами». Когда все пришли в себя, то определение «пиджак с погонами» прочно закрепилось за лейтенантами-двухгодичниками. Ну, а майор однажды нам доверительно сказал, что он вообще-то совсем не пьет, но после нашего отъезда нарежется на радостях до розовых слонов.

Кормили нас в курсантской столовой не сказать, чтобы сильно изысканно, но калорий было вполне достаточно. Витаминов, правда, не хватало, но тот армейский голод, о котором постоянно слышишь от служивших срочную солдатами, нам был совсем незнаком. Кстати, отказ моего организма от еды кончился прямо тридцатого сентября в поезде Благовещенск-Владивосток. Видимо, дело было, действительно в его, организма реакции на сельскую местность.

Вечером после окончания занятий, ужина и вечернего построения можно было пойти за пределы училища. С нашими лейтенантскими звездами на КПП увольнительной, в отличие от курсантов, не требовалось. Но городишко, правду сказать, был не очень увлекательный. Кроме штаба 5-ой Армии были там еще, сколько помню, пара кинотеатров, пединститут, парк с танцплощадкой, ресторан, по крайней мере один, дальше мы и не смотрели. Ну, вокзальчик. Кажется, что и всё. Но еще был один интересный для меня объект — междугородный переговорный пункт.

Вот туда и отправился в один из вечеров в надежде позвонить жене. Захожу — небольшая, человека на четыре очередь к оператору, ну, я встал. Разница во времени восемь часов, так что я попаду в московский полдень. Передо мной стоит лейтенант в голубых авиационных погонах, считает мелочь для расплаты. На минуту он обернулся и я слегка, как говорится, прибалдел. Это хороший, хоть и не очень близкий уфимский знакомый Феликс Гепштейн. Наша рабочая часть Уфы с довоенного времени делится на район нефтепереработчиков, где я и жил, и учился, и район моторостроителей, по кратком наименованию «Гастелло» в честь парка имени знаменитого майора. Вот Фелик оттуда, «гастелловский», он был близкий приятель моего дружка Аркаши, то я его и знаю. А учился он и окончил одновременно со мной Авиационный ВУЗ в другой половине башкирской столицы.

«А ты что тут собственно…» — «Погоди, Сергей, я сейчас заплачу» и он озабоченно поворачивается опять к оператору, но тут до него доходит ситуация и он обалдело смотрит на меня, а мелочь веером разлетается по помещению переговорного. Это, стало быть, его, как и нас, призвали на два года и отправили сюда в Уссурийск, где он служит начальником одной из мастерских, занимается регламентным ремонтом вертолетов. Получил квартиру тут неподалеку. В общем-то, тоже тоскует, но служба есть служба — надо тянуть лямку. Разумеется, мы с ним тут же отправились в уже известный обоим ресторан, посидеть да пообщаться.

Надо сказать, что мы с моими однокашниками Ваней и Володей это заведение уже освоили. Пару раз успели посидеть после вечерней поверки за отбивными и Особой Московской. При этом я все время на первую закуску брал маслины. Ваня их спервоначалу не понимал. Естественно, ни в его оренбургском колхозе, ни в студенческой жизни он с этим не сталкивался. Но я упорно продолжал их брать и он постепенно втянулся. Уже года через четыре признавался, что без маслин теперь выпивку и не представляет.

Конечно, в следующий раз мы там ужинали уже вчетвером, вместе с Феликом, которого я познакомил с ребятами. Его несколько удивило, что ресторанный оркестр без просьбы начал при нашем появлении Полонез Огинского. А тут была уже своя маленькая традиция. Еще в первое наше посещение я выкинул лозунг, заимствованный в аксеновском романе «Пора, мой друг, пора…» — «Лейтенанты, скинемся по полтиннику на Полонез». Публика там не очень-то башляла оркестрантов и они с удовольствием за пару рублей сыграли эту мелодию. Это повторилось еще пару раз и в итоге Володя сформулировал: «Не то, чтобы мы с вами спивались, но посмотрите — только входим, а музыканты уже переключаются на Полонез, не дожидаясь сигнала».

Феликс среди прочего рассказал нам свою историю, несколько поссорившую его с командиром части. Дело было так, что к ним заявился проверяющий из Хабаровска с большой звездой. По ремонтным делам претензий к нашему приятелю не было, но генерал спросил — где, мол, графики работы мастерской? Ну, действительно, промухал лейтенант, много было реальных дел. Уже и командир смотрит на него с некоторой угрозой. И тут Фелика понесло, он объяснил проверяющему, что требуемых графиков нет потому, что тут разрабатываются совершенно новые сетевые графики. Далее объяснил, что это такое по недавно прочитанной научно-популярной книжке, рисуя образцы графиков, как они остались в памяти. Начальству это очень понравилось, оно явно попыталось запомнить новые термины, чтобы при случае щегольнуть ими где-то в других местах. Так что наш приятель остался без замечания. Однако непосредственный начальник от его сообразительности в итоге оказался без восторга, поскольку инспектор дал ему выволочку — почему не во всех мастерских разрабатываются передовые сетевые графики? То, что инициатива наказуема, мы, в принципе, все уже знали, но тут была очень наглядная иллюстрация.

Бывали мы и дома у него, помнится, что печка топилась с одной стороны стены, а с другой стороны стенка была в один кирпич, так что её тепло шло к стоявшей рядом железной кровати. Можно было бы рассказать, как местный житель знакомил нас с достопримечательностями Уссурийска, но, как я уже объяснял, всех достопримечательностей было четыре: вокзал, штаб 5-ой армии, автомобильное военное училище и уже упоминавшийся ресторан.

Но всего в сотне километров от нас стоял знаменитый Владивосток. Это был соблазн, посмотреть хотелось и вот в одно из воскресений, когда на сборах занятий не было, мы отправились туда. Поехали, сколько помню, втроем, наш авиатор не смог по каким-то причинам. Да и то, что это мы тут ненадолго, а ему жить рядом со знаменитым городом и портом еще минимум два года. Владик, в принципе, погранзона и в поезде ходят или должны ходить милиционеры, проверяющие наличие разрешения на въезд. Безусловно такое право имеют все жители Приморского края с пропиской, ну, а остальным надо оформлять разрешение через милицию. Мы-то в форме и с офицерскими звездочками на погонах, к нам менты не подойдут, разве что будет военный патруль, да и то вряд ли.

По дороге очень запомнился совершенно бескрайний пляж в Океанской, на котором, наверное, можно было бы разместить всех отдыхающих Крымского полуострова и еще место останется. Но было уже начало ноября, так что песчаная полоса шириной с полкилометра была совсем пустой. Потом увидели многоэтажные дома на высоких сопках над городом. Что-то в этом роде потом бросилось в глаза на горах над Питсбургом, но это было уже через полвека. Да еще думается, что вряд ли в этих питсбургских кондоминиумах воду подавали только пару часов в сутки, как, оказывается, было во Владике. Но зрелище было все же очень впечатляющим, недаром же столицу Приморья при всех удобных случаях тогда именовали «советским Сан-Франциско» как в краевой, так и в центральной прессе.

Ну, приехали. Вокзальчик оказался не очень большим и чем-то похожим на Ярославский вокзал на противоположном конце Великой Сибирской магистрали. Мы побродили по центру. Где-то, уж и не вспомню точно, набрели на земную сферу с Владиком наверху. Там же были указаны расстояния до разных мест. Оказалось, что до Австралии тут ближе, чем до Москвы. Не могли не вспомнить по этому случаю бессмертную мысль Ильича, которую мы несколько перефразировали: «Город, конечно, нашенский, но уж больно далеко». Походили по Светланской, в ту пору переименованной в Ленинскую. В том числе зашли в знаменитый, воспетый в прозе и стихах ресторан «Золотой рог» на углу Светланской и Алеутской, то есть, Ленинской и 25 Октября, конечно. Я не удержал в себе информацию и поделился с приятелями рассказом о том, как во время нашей Гражданской войны американские моряки и военные развлекались прыгая с антресолей на столики. Тут вся задача была в том, чтобы приземлившись на столик еще и устоять на ногах. Кому-то, якобы, это удавалось. Здесь мы выпили графинчик под какую-то соленую рыбку и отправились дальше.

Вершиной наших развлечений в этот день было то, что на берегу бухты Золотой Рог, неподалеку от какого-то памятника мы решили выкупаться. Очень уж был теплый день. Хотя и ветреный. Помнится, что при выходе из «Золотого рога» я не очень удачно распахнул плащ-накидку и меня порывом ветра перенесло через улицу на противоположный тротуар. Ну, а тут ветер утих. Нашли с трудом место. Плавок, конечно, не было, ну уж бог с ними, высохнут трусы прямо на теле.

Одним словом, я разбежался и нырнул. Надо честно признаться, прохладная водичка Японского моря тут же выбросила меня вверх метра на два. Но я героически проплыл несколько гребков и уже тогда выскочил на берег, где заботливый Ваня сразу подставил мне стакан с православной. Когда я пришел в себя и кое-как оделся, уже он заскочил в залив. Но тоже ненадолго. Теперь уже я сразу дал ему согревающее. Глядя на наши прыжки и дрожания Вова решил свою дозу принять без раздевания и захода в воду. Ну, а для меня дата 4 ноября надолго, почти на четверть века до моей будущей поездки в Малайзию в декабре 1992 осталась личным рекордом по закрытию купального сезона.

Делать, вроде бы, было уже нечего и мы отправились в недавно, судя по всему, выстроенное здание Морского вокзала. Он был практически пуст, никаких пассажирских кораблей у причала. Мы с большим удовольствием пообедали в его ресторане очень вкусной скоблянкой из трепанга и еще одним графинчиком отечественной, а потом пошли снова к вокзалу, ощущая, что съездили во Владик не зря.

Через пару дней мы простились с нашим другом Феликсом. Ваня с Володей, повидимому, навсегда, а я еще раз видел его после возвращения из армии. Но всего один раз, дело в том, что в Уфу я с Дальнего Востока не вернулся, стал жить в Москве, потом перебрался в сибирский Нижневартовск, провел там двадцать лет, а через семь лет после возврата в столицу и вовсе уехал за океан. Так что в родном городе я бывал наездами в командировках и отпусках, случая увидеться со многими старыми знакомыми так и не выпало. Ну, а нынче я живу в Иллиное вблизи озера Мичиган, а Феликс в конце концов обосновался на исторической родине около Беер-Шевы. Вряд ли я еще раз там побываю, так что очень надеюсь только на то, что свяжемся, наконец, по Скайпу.

Тогда мы вместе со всеми нашими офицерами со сборов переехали на сотню километров севернее в поселок Черниговка. Там мы пробыли еще недели три. Тут в гарнизоне по большей части летуны, в том числе знаменитый вертолетный полк, в котором до ухода в космонавты служил, как будто, Герман Титов. Мы же в этой местности занимались, по большей части полевыми занятиями по тактике. Ну, еще съездили на Центральный, т. е подчиняющийся прямо Москве, склад ракетного топлива и ГСМ.

Склад этот запомнился мне больше всего тем, что капитан из местных наглядно показывал нам что такое ракетные окислители и топлива. В чистом более или менее поле он налил в таз что-то неэкзотическое, сколько помню, то просто керосин. Потом поставил посреди таза бутылку с концентрированной азотной кислотой. А после этого отвел нашу толпу на безопасное расстояние и начал кидать в свое сооружение камни. С третьего раза камень попал, бутылка опрокинулась и мы увидели вертикальный столб огня, достающий, по моим ощущениям, до неба. Все мы химики, теоретически всё это знали, но зрелище, скажу честно, очень впечатляющее.

Тактические занятия, вообще говоря, производили на нас впечатление детских игрушек. Понятно же, что никому из нас никогда роту в атаку не водить и приказ по полку не отдавать. А нас как бы обучают по крайне сокращенной программе на общевойсковиков, заставляют ходить и бегать с автоматами, сочинять глядя на местность приказ от имени командира полка на оборону или наступление. Плохи же будут дела у Советской Армии, если мы станем ее последней опорой!

Были, конечно, и тут забавные эпизоды. Помнится, что один из наших лейтенантов сочиняя приказ по полку поставил перед одним из батальонов задачу атаки «по ложбинке Длинная», на что сразу же получил разъяснение от пехотного майора, руководившего нашими играми: «Ложбинка, товарищ лейтенант, у Анжелики меж грудей. А на местности может быть только лощинка». Когда отсмеялись, то это осталось в памяти на всю оставшуюся жизнь. Был тоже случай, когда лейтенанта Рината Сабирьянова тот же майор спросил после изложения обстановки: «Как будете действовать, товарищ лейтенант?» и немедленно получил ответ: «Действовать будем решительно!» Впрочем, как-то конкретизировать свой ответ Ринат не сумел, после чего получил кличку «Решительный Ринат».

Лесостепь и приморская тайга производили на нас неслабое впечатление. Надо сказать, что весь сентябрь по югу Дальнего Востока шли дожди, а октябрь и первая половина ноября выпали сухими, солнечными и теплыми. Мне потом объясняли, что это характерная черта муссонного климата. Во всяком случае, нам на погоду тогда жаловаться не пришлось. Не надо, конечно, преувеличивать таежное разнообразие. Ну, дикий виноград по дубу, так и дальше дикий виноград по дубу. Иногда какие-то странноватые местные березы и сосны, еще амурский бархат — здешний пробковый дуб. Я его несколько лет спустя встретил в московском Измайловском лесопарке, так чуть не прослезился от воспоминаний.

Один раз на опушке леса мы увидели большую кучу корнеплодов, видимо, колхозники не успели увезти. Наши лейтенанты быстро набрали их себе, стали чистить штык-ножами и грызть. Я было пытался их остановить: «Товарищи офицеры, что ж вы делаете? Это же турнепс, его сажают на корм для скота. А немцы им наших военнопленных кормили!» Но не проняло, и я, несколько огорчившись, тоже взял себе один корень, стал его чистить и есть.

Так и прошло еще три недели. Потом нас собрали, объявили, что сборы закончились и надо ехать по местам службы. То есть — кому ехать, а кому и лететь, как Ване Фризену, например, на свой мыс Шмидта к Полярному океану. Почти все мы вместе доехали до Хабаровска, а там многие пошли в ресторан «Дальний Восток», чтобы там попрощаться. Я за этим ужином слегка лоханулся. Все люди как люди — взяли водочки и пельменей, а я увидел в меню жареную утку, заказал её и к ней красного сухого. Видимо, сработал в голове воспоминания о соответствующем эпизоде в джеклондоновском «Джоне Ячменное Зерно». В результате люди пьют, а я все сижу и жду своей утки и бокал красного. Спасибо, добрый Ваня налил мне рюмочку и дал пару пельмешков на закусь, чтобы чокнуться со всеми.

А наутро я опять сел в благовещенский поезд и уехал к себе в Приамурье. Там тоже много всего было до благословенного дембиля в июле семидесятого. Но это, как говорил стругацкий Саша Привалов, уже совсем другая история.