Пир Джона Сатурналла

Финики очистите от кожуры и разотрите с вином в кашицу. Финиковые косточки поджарьте на жаровне и положите в варево. Добавьте сладкий лист под названием фолиум, молотый перец в количестве, какое может удержать меж сложенных ладоней молящаяся женщина, и щепоть шафрана. Сверху налейте вина чуть боле двух галлонов, доведя напиток до такой плотности, чтобы куриное яйцо погружалось в него не полностью и на поверхности оставалась видна часть скорлупы размером с лесной орех. Затем увяжите гвоздику и мускатную шелуху в батистовый мешочек (или гиппокрасную сумку, как выражаются многоученые повара) и опустите его в напиток…

Вьючные лошади медленно спускались в долину. Омываемые волнами серого мелкого дождя, животные в отдалении пошатывались под тяжестью тюков и баулов. Высокий мужчина, шедший впереди, наклонялся навстречу ветру с изморосью, словно силком таща лошадей прочь от темной деревни выше по склону. Длиннолицый парень, стоявший у деревянного моста на самом дне долины, выглянул из-под мокрых полей шляпы и ухмыльнулся.

Вода просачивалась через швы сапог Бенджамена Мартина. Плащ насквозь промок от дождя. В тяжелом заплечном мешке, сейчас поставленном на землю, находился груз, который он взялся доставить в усадьбу. Он был в пути без малого неделю. С утра перед его стертыми до волдырей ногами простиралась еще вся долина. Потом он заметил вереницу вьючных животных.

Ухмылка, растянувшая лицо Бена, походила на зевок угрюмой лошади. Он расправил ноющие плечи.

За погонщиком шла пегая кобыла, потом гнедая, потом два темно-бурых пони. Но взгляд Бена был прикован к бредущему в хвосте мулу, вся ноша которого состояла из груды мокрого тряпья. Даже порожнее животное должно питаться, подумал Бен. Погонщик обрадуется возможности подзаработать. Он снова посмотрел на деревню.

Ни огонька в окошках, ни дымка из труб. Никакого движения на склоне, уступами поднимавшемся к темной стене деревьев далеко наверху. Никто не знает, что там стряслось, говорили жители Флитвика в трактире накануне вечером. За всю зиму ни единая живая душа не наведалась в Бакленд.

Не мое дело, сказал себе Бен. Когда лошади спустятся в долину, он договорится с погонщиком. Таинственная посылка поедет вместе с мокрым тряпьем на муле. Доберется до усадьбы и без него. До этого «мастера Сковелла», кто бы он ни был. Деревня, долина, усадьба в дальнем ее конце — все носили имя Бакленд. Точно общее проклятие, подумал Бен. Он скользнул взглядом по уступчатому склону, от грязной деревенской церквушки до леса на самом верху, и раздраженно толкнул ногой ненавистный мешок.

Животные брели вдоль покосившегося дубового частокола. Холодная вода насквозь пропитала сапоги Бена, до самых бриджей. Мысли молодого человека устремились к Саутону и теплой каморке в «Ночном псе». Сегодня же вечером он двинется в обратный путь. Мастер Фесслер примет его обратно, как пить дать. Он никогда больше не вернется сюда.

Погонщик спустился с последнего крутого откоса в три размашистых длинных шага. За ним враскачку шла пегая кобыла с двумя громоздкими баулами на спине. Джошуа Пейлвик — так вчера называли этого худого седовласого мужчину во флитвикском трактире. Следом за пегой шагала гнедая, с такой же поклажей. Оба пони были навьючены корзинами и тюками. Замыкал шествие мул, который нес на себе лишь узел тряпья и хромал. Погонщики, напомнил себе Бен, дерут за услуги еще немилосерднее, чем гоняют своих несчастных лошадей. Пенс за милю — справедливая цена для хромого мула. Животные приближались, чавкая копытами по лужам и слякоти. Бен приветственно поднял руку. Потом узел тряпья на мульей спине шевельнулся.

Порыв ветра, подумал молодой человек, или игра угасающего света. Но уже в следующий миг увидел, что ошибся. Из тряпья вскинулась голова и уставилась на него немигающими глазами. Тряпичный узел оказался мальчишкой.

С остро торчащими скулами. С мокрыми черными кудрями, свалявшимися в войлок. Сырой голубой плащ свисал с плеч тяжелыми складками. Юный седок, неуклюже горбившийся в седле, качнулся и начал заваливаться вбок, словно вот-вот упадет. Но когда мул подошел ближе, Бен увидел, что опасность свалиться наземь мальчику не грозит: он был крепко привязан к седельной луке.

Погонщик остановился.

— Бен Мартин, — представился Бен беззаботным тоном. — У меня посылка в усадьбу Бакленд. Для человека по имени Сковелл.

— Ричард Сковелл? Знаю такого. — Джошуа Пейлвик прищурился. — И тебя знаю. Ты ночевал на постоялом дворе во Флитвике.

Бен кивнул. Мальчишка отстраненно наблюдал за происходящим из-за спины погонщика, капли дождя стекали у него с бровей прямо в глаза. Не имея возможности смахнуть капли, он морщился и моргал. Смотрел он, казалось, сквозь мужчин.

— Положи груз к мальцу, а? — предложил Бен. — Пенни за милю будет справедливо. Дорога здесь вполне сносная…

— Да неужто? — Джош вздернул бровь. — Видать, мне что-то не то мерещится. Вот уже тридцать лет.

Бен выдавил улыбку:

— Полтора пенса.

Джошуа Пейлвик помотал головой:

— Парнишка едет на муле один. По договоренности со священником.

У Бена противно заныло под ложечкой.

— Ладно, я заплачу больше, — выпалил он.

Но Джош отрезал, посуровев лицом:

— Нет, уговор дороже денег.

Он дернул за повод, и лошади тронулись с места. Худое тело ребенка тряслось и раскачивалось в седле. Копыта гулко застучали по дощатому настилу моста.

Бен совсем упал духом. Выброшу посылку в речку, и дело с концом, решил он. Будто бы и в глаза не видал никакой посылки. Никто не узнает, кроме Пейлвика. И мальчишки, кто бы он ни был. Да еще этого Сковелла, если Пейлвик ему расскажет. И смуглого мужика, нанявшего меня в Саутоне. Мавра или еврея, или кто он там. Элмери…

Надежда на скорое возвращение в теплую заднюю каморку «Ночного пса» таяла с каждым шагом Джошевых лошадей. Зря, ох зря он покинул Саутон. Не торчал бы сейчас под дождем на мосту в самом начале долины Бакленд, мокрый до нитки и со стертыми ногами. Внезапно Бен подхватил мешок за лямки и перекинул за плечо.

— Стой! — крикнул он сквозь дождь и, спотыкаясь, зашагал по мосту.

Джошуа Пейлвик повернулся с непроницаемым лицом.

— Я не знаю дороги, — признался Бен.

— Я так и понял.

— В первый раз здесь.

Старший мужчина смерил Бена взглядом. И тотчас же у Бена возникло ощущение, будто рассеялись какие-то злые чары. Будто темная деревня с грязной церквушкой осталась далеко позади, а до усадьбы Бакленд рукой подать. Будто переход через долину не более чем приятная прогулка. На лице погонщика мелькнула едва заметная улыбка.

— Я тебя еще из деревни приметил, — сказал он. — Думал, поджидаешь тут попутную повозку из Саутона. Ты ведь оттуда, верно?

Бен ответил утвердительно.

— Ладно, пойдем вместе, коли хочешь. Посмотрим, удастся ли нам поладить.

Бен горячо закивал, а новый знакомец через плечо оглянулся на мальчика:

— Этого надо доставить в усадьбу, как и твою посылку. Будешь присматривать за ним вместо меня, идет?

Они оба обернулись. Привязанный к седлу мальчишка смотрел назад, вывернув шею. Бен Мартин проследил за его взглядом, скользнув глазами по густо заросшему уступчатому склону над деревней, до черной стены деревьев на самом верху.

— Там его и поймали, — промолвил Джош. — В лесу Баклы.

Они опрометью выскочили из хижины и бросились через темный луг. У Джона бешено колотилось сердце, живот крутило от страха. Мать бежала рядом, в одной руке она тащила увесистую суму, другой держала его за запястье. Высокая трава хлестала по ногам, пока они неслись к спасительному склону. Пение толпы позади становилось все громче, все резче.

Теплый ночной воздух отдавал маслянистым дымом горелого жира. Грохот котлов и сковородок смешивался с воплями селян. Мать стиснула руку Джона сильнее, увлекая за собой. Он слышал, как громоздкая сума бьется об ее колени и как дыхание скрежещет у нее в горле. У него самого сердце так и выпрыгивало из груди. Достигнув края луга, они начали лихорадочно карабкаться по первому крутому откосу.

Склон был изрезан длинными узкими террасами. Они с матерью карабкались, потом бежали, потом снова карабкались. Рев толпы катился за ними волнами, то нарастая, то спадая. С каждым шагом страх Джона понемногу убывал. Уже скоро они шли между призрачными зарослями дрока и кустарника, и в ночном воздухе разливались терпкие травяные ароматы. Джон посмотрел вверх. Там смутно чернел лес Баклы.

Жители деревни туда не совались. Говорили, в давние времена старая Бакла околдовала всю долину своим пиром. И только когда святой Клодок пришел и порубил ее буковые столы в щепки, ведьмины чары разрушились. С тех пор раз в год крестьяне устраивали для нее пир. Задабривали, чтоб не чинила вреда.

Сегодня был как раз такой день.

Мать быстро шагала вперед, уверенно выбирая путь по узким ущельям и расселинам. В суме она несла книгу, которую схватила с полки над очагом, уже выбегая из хижины. Джон торопился за ней, на ходу уворачиваясь от колючих острых листьев, далеко торчащих из густых кустов. Вскоре тропа стала ýже, а потом и вовсе кончилась, уперевшись в непроходимую стену ежевичника. Мать остановилась перед старым деревянным забором с вырезанным на нем крестом.

Джон никогда еще не поднимался так высоко. За шипастыми зарослями высились сумрачные деревья леса Баклы. Было слышно, как раскачиваются тяжелые кроны каштанов и тысячи листьев переговариваются шелестящим шепотом. Издалека донеслась песня толпы:

— Это всё эль. — Матушка взглянула во встревоженное лицо Джона. — Как осушают бочку, так давай развлекаться на обычный лад.

Джон помнил и другие разы: орущие багровые рожи, свирепые хмельные мужики, остервенело лающие псы и сам он, испуганно цепляющийся за материну юбку. Раньше она всегда давала им отпор. Но сегодня они вопили песню с особенным ожесточением.

— Они от Марпота пришли, — сказал мальчик.

— Разве?

Он удивленно покосился на мать. Ведь она не хуже его знает. Они собрались в доме церковного старосты, чтобы помолиться о душе маленькой Мэри Старлинг. А потом всем скопом отправились к ним на луг. Теперь они окружали их хижину и орали:

Из моря огненно-красных лиц вынырнул человек в черном, с горящим факелом в руке и забрался на соломенную крышу. Джон услышал, как у матери перехватило дыхание, словно она сейчас опять зайдется кашлем. Мужчина принялся размахивать факелом, и толпа взревела пуще прежнего. Матушка ахнула, порывисто прижимая ладонь к губам, и прошептала:

— Нет… Они не посмеют.

С каждым следующим взмахом факел опускался все ближе к сухой соломе. А ведь в хижине все наше имущество, подумал Джон. Тюфяки, сундук, матушкины котелки, бутылки и кувшины… Потом Джон заметил на краю толпы копну седых волос и подергал мать за юбку:

— Смотри, ма! Старый Хоули!

Облегчение нахлынуло на него, когда священник решительно протолкнулся в самую гущу народа. С высоты было видно, как он размахивает руками, раздавая тычки и тумаки всем вокруг. Мужчина с факелом спрыгнул с крыши. Воющая толпа отхлынула от хижины. Факельные огни один за другим поплыли прочь.

— Теперь будут знать! — выпалил Джон.

— Ой ли? — с сомнением пробормотала мать.

Она опустила суму с книгой на землю и погладила Джона по голове, распутывая пальцами густые черные кудри. Он посмотрел вверх, на темную стену деревьев, и медленно втянул ноздрями воздух, различая в нем запахи дикого чеснока, перегноя, лисьего логова и еще какой-то тонкий сладковатый аромат. Фруктовые деревья цветут, что ли? — подумал он. Потом маленькая загадка померкла перед большой. В аромате цветения прятался еще один диковинный запах, сладкий и смолистый одновременно. Лилии, решил мальчик, глубже втягивая носом воздух. Лилии и смола.

— И что же ты учуял? — с улыбкой спросила матушка.

Джон ответно улыбнулся и задумался. У него в горле живет демон, говорила она. Демон, который знает все запахи на Божьем свете. Вдыхая острые запахи живицы и душистые ароматы цветения, мальчик чувствовал, как они прочно оседают у него внутри и оттуда истекают вовне незримыми волнами. Но такого лилейно-смолистого духа его демон не обонял никогда прежде. Джон опять взглянул на деревья леса Баклы.

— Не знаю, — наконец признался он.

Матушка откинула с лица длинные черные волосы:

— Никому не говори, что поднимался сюда. Ты понял, Джон?

Мальчик кивнул. Еще бы не понять. Святой Клодок принес клятву Богу, гласило старое предание. Он пришел сюда из Зойленда и порубил топором ведьмины столы. Он погасил огонь в ее очагах и разорил ее сады. Он вернул долину Богу.

Но Бакла по-прежнему живет там наверху, говорили в деревне. И там продолжается ведьмин пир. И она по-прежнему голодная…

Это просто сказка такая, думал Джон. И пели селяне просто забавы ради. Потом пришел церковный староста Марпот, размахивая факелом и подстрекая толпу. А теперь отец Хоул всех прогнал. Вспомнив, как старый священник отвешивал оплеухи налево-направо, Джон улыбнулся. Внизу последние люди с факелами брели прочь от хижины. Когда там никого не осталось, матушка повернулась к Джону:

— Станем ходить в церковь по воскресеньям. Я буду надевать шляпу, как все женщины. — Она улыбнулась. — А ты сможешь играть с другими детьми.

Так они обычно развлекались после воскресной школы. Едва только старый Хоул произнес заключительное «аминь», Джон пулей вылетел из церкви Святого Клодока, перемахнул через каменную ограду погоста и помчался прочь сломя голову.

Со дня памятного ночного бегства минуло два года. Сейчас Джон был выше и сильнее того мальчика, что тогда карабкался по уступчатому склону к лесу Баклы. Но и его обидчики тоже подросли и окрепли.

Эфраим Клаф, как всегда, возглавлял погоню. Дандо Кэндлинг, Тобит Друри, Абель Старлинг и Сет Дейр следовали за ним по пятам. Девчонки вприпрыжку бежали позади и визжали. Джон пронесся мимо старого колодца, через россыпь бурых проплешин в траве, прозванных Слезами Святого Клода, а потом рванул вокруг пруда, распугивая уток и дико гогочущих гусей Фентонов. Селяне, набиравшие воду в ведра, неодобрительно покачали головами. Опять сын Сюзанны Сандалл нарушает покой.

Джон помчался через деревенский луг, сильно отмахивая локтями. Сердце бешено колотилось в груди. Когда он пробегал мимо фруктового сада Чаффингов, Том Хоб сердито закричал на его преследователей, но никто не обратил на него внимания. Сразу за фруктовым садом начиналась тенистая окраинная тропа, пролегающая между высокими живыми изгородями. Джон уже подбегал к ней, когда в голову ему ударил увесистый камень и горячая волна боли плеснула вниз от затылка. Не иначе Абель постарался. Чемпион Бакленда по метанию камней.

Джон споткнулся, и позади раздались радостные вопли. Но мгновение спустя он восстановил равновесие и помчался дальше — раз-два, раз-два, раз-два. Преследователи начали отставать.

Когда он в первый раз попробовал поиграть с ними, они заманили его в коровник Хакстейблов, где ждала навозная куча. Да как же он умудрился упасть прямо в кучу, удивлялась матушка. Через неделю Эфраим и Тобит попытались затолкать Джона в колючий ежевичник. У ведьм раны не кровят, заявил Эфраим. У ведьминых отродий такой же телесный состав. В тот раз он вырвался и удрал, но в следующее воскресенье они увели Джона к старому колодцу, и Эфраим вытащил ведро застойной бурой воды, намереваясь влить ему в глотку. Мерзкий запах прилипал к лицу, точно мокрый саван. Вообрази, будто это чаша ведьминой крови, Джон. Ведьма отравила землю на деревенском лугу, постоянно твердил церковный староста Марпот. Вот почему вода в колодце протухла. Тобит и Эфраим силились разжать Джону зубы, но на выручку тогда пришел Том Хоб, который замахнулся на них деревянной кружкой и обратил в бегство градом проклятий.

Голова гудела от боли. Пробираясь по перелазу на Двухакровое поле, Джон чувствовал, как на затылке набухает шишка. На перекладине пугала обычно висел дохлый грач, но сегодня она пустовала. В теплом весеннем воздухе плавал запах свежевзрытой земли. Над тропой стояла тишина. Похоже, преследователи отстали.

Первыми прекращали погоню девочки: Мэг и Мэгги Риверетт, сестры Клаф, Пегги Роули и сестра Абеля Старлинга, Кэсси. Мальчишки гнались за ним дольше: по команде Эфраима они разделялись на две группы, чтобы отрезать ему путь к спасительной матушкиной хижине.

Джон трусцой бежал по кромке поля, с дальнего края которого доносился плеск родника, стекающего в старый каменный желоб. Он знал тайный лаз в живой изгороди. Скоро он поднимется по откосу, пересечет луг и окажется дома. В безопасности до следующего воскресенья. Еще раз оглянувшись кругом, мальчик пробрался сквозь кусты.

— Спешишь куда-то?

Они поджидали с другой стороны. Эфраим Клаф — густобровый и на полголовы выше Джона — стоял посреди тропинки, с прищуром уставившись на него. Белобрысый Дандо Кэндлинг и Тобит Друри стояли по бокам от вожака. Сет Дейр и Абель Старлинг подступили к Джону сзади. Он переводил взгляд с одного круглого лица на другое.

— Как поживает твоя мамаша, ведьмин сынок? — спросил Эфраим. — Все пляшет вокруг котла?

Эфраим был хуже всех. Он громче всех распевал песенки про «ведьмина сынка» и упорнее всех гнался за ним, когда Джон давал деру. Именно его Джон снова и снова избивал в своих гневных фантазиях. Сейчас у него привычно заныло под ложечкой, ноги словно налились свинцом. Эфраим вразвалочку подошел и приблизил к нему свою густобровую физиономию почти вплотную. Так всегда начиналось.

— Вы здесь чужие, — угрожающе проговорил Эфраим. — Ты и твоя мамаша.

Джону потребовалось огромное усилие воли, чтобы не отшатнуться.

— Неужели?

— Так говорит мой отец. Вам не стоило сюда возвращаться.

К страху примешалось удивление. Возвращаться? Да ведь он в жизни не бывал дальше деревни. Эфраим ждал, буравя его взглядом. Джон чувствовал кислую вонь пота, пропитавшего темную рубаху мальчика. Но в теплом воздухе висела и еще более мерзкая вонь. Тобит, стоявший у него за спиной, держал в руке пустой мешок. Рука Эфраима резко взметнулась вверх, и костяшки кулака врезались в скулу Джона. Голова у него дернулась назад, боль обожгла всю щеку. Он попытался нанести ответный удар, но противник легко отбил его руку в сторону и расхохотался. Потом на него напрыгнули сзади, и в следующий миг он уже дрался со всеми сразу, отчаянно и безнадежно — как всегда. Они повалили Джона на землю. Эфраим крепко держал его за руки, а Тобит натянул ему на голову мешок.

— Новое испытание для тебя, — объявил Эфраим.

— Скорее, старое! — выкрикнул Тобит.

Они дружно загоготали. В мешке было жарко и душно, лицо зудело от колючей дерюги.

— Давай, — велел Эфраим. — Угости его ведьминым лакомством.

Джон почувствовал, как завязки мешка у него на горле распускают и в мешок что-то запихивают. В нос шибануло смрадом гнилого мяса, в рот полезли жесткие перья. Дохлый грач с пугала, понял мальчик. Давясь рвотными позывами, он попытался вырваться, но они держали крепко.

— Знатный, жирный грач! — крикнул Сет; чья-то рука прижала птичий трупик плотнее к лицу.

— От ведьмина лакомства всегда лихорадит, — сообщил Эфраим. — У тебя уже поднялся жар, Джонни?

Джон извивался всем телом и брыкался, но все тщетно.

— Потом тебя начинает рвать, — продолжал безжалостный мучитель. — И ты блюешь, пока не выблевываешь душу.

— Кажись, нашему Джонни не нравится, — заметил Сет.

— Просто ему запить нечем, — откликнулся Тобит.

— Мед и гроздья винограда! — пропел Эфраим. — Вот оно, ведьмин сынок, мое особое пряное вино…

— Только целься получше, — предупредил Тобит.

Секунду спустя в Джона с плеском ударила тугая горячая струя.

Он забился, задергался с новой силой, но Тобит лишь крепче затянул мешочные завязки у него на шее. Неожиданно Джону удалось высвободить руку, и он вслепую нанес удар. Кулак пришелся во что-то твердое, и хватка Тобита ослабла. Джон сорвал с головы мешок.

Эфраим стоял с полуспущенными штанами и задранной рубахой, и из него била струя мочи. Тобит потирал скулу, злобно сверкая глазами. Абель медленно пятился. «Беги!» — подумал Джон. Но когда он повернулся, собираясь вскочить на ноги, на него стремительно надвинулась темная фигура. Мгновением позже башмак Дандо врезался ему под подбородок.

Джон услышал тошнотворный хруст, в горле у него вырос плотный ком и перекрыл дыхание. Он упал на колени и схватился за шею, хрипя и задыхаясь. Мучительно рыгнул, и изо рта у него плеснула кровь. Мальчишки оторопело молчали.

— Я же говорил, не надо этого делать, — наконец прошипел Абель. — Теперь вы его убили.

— Ты тоже участвовал, — огрызнулся Дандо.

— Сэр Уильям вздернет нас на виселице, — в ужасе пробормотал Тобит.

— Он ничего не узнает, — сказал Эфраим. — Хватай мешок, Абель. Бежим отсюда! Живо!

Скоро топот их ног стих в отдалении. Джон лежал на земле, снедаемый жгучим стыдом. Эфраим прав, говорил он себе. Ну или его угрюмый отец. Они здесь чужие, им не стоило сюда возвращаться… Он не пойдет в церковь в следующее воскресенье, сколько бы мать ни уговаривала. Он убежит. Убежит туда, откуда они вернулись в деревню.

Кровь стекала по горлу, горячая, с металлическим привкусом. Джон с трудом сглотнул и почувствовал, как воздух вязко вливается в легкие. Он подполз к старому каменному желобу и заглянул в него.

Кожа у него темнее, чем у других мальчишек. Волосы черные и курчавые, тогда как у них рыжие, каштановые и русые. Глаза темные — в мать. Или в отца, напомнил себе Джон. Кто бы он ни был. Мальчик плеснул воды на голову и яростно потер лицо ладонями. Сплюнул и посмотрел, как тянутся изо рта длинные красные нити. Когда он ощупывал языком зубы, сверху раздался чистый, звонкий голос:

— Ведьмаки не кровят.

На откосе над ним стояла девочка в белом батистовом чепце, обрамлявшем веснушчатое личико. Потрясенный и растерянный, Джон уставился в голубые глаза сестры Абеля Старлинга, Кэсси.

— Я не ведьмак, — прохрипел он.

— Знаю.

Кэсси была годом старше его. Она громко пела в церкви высоким чистым голосом и посещала воскресные молельные собрания церковного старосты Марпота. Больше он ничего про нее не знал. Но сейчас Кэсси Старлинг разговаривала с ним. Джон с ужасом осознал, что едва сдерживает слезы.

— Поди сюда, — велела девочка.

Джон взобрался на откос. Теперь перед ним расстилался зеленый сочный луг, справа шелестела листвой буковая роща, а сразу за лугом подымался высокий склон, изрезанный уступами. Нижние террасы густо заросли бурьяном и полукустарником, выше начинались чащи дрока и терновника, а на самом верху непролазная стена ежевичника преграждала путь к лесу Баклы. Девочка внимательно смотрела на Джона.

— Нечестивые возникают как трава. Старый Хоул говорил, помнишь?

Джон кивнул. Это был один из любимых псалмов священника. Девочка поджала губы и пытливо взглянула Джону в глаза. Прядь волос выбилась у нее из-под чепца.

— Ты умеешь считать?

Она задумчиво накручивала на палец светлый локон. Джон снова кивнул.

— Хорошо. — Девочка указала на кочку. — Сядь там.

Через минуту Джон осторожно поднес руку к лицу Кэсси.

— Раз, два… — проговорил он.

— Давай дальше.

— Три, четыре, пять…

Он чуял запах волос и шерстяного платья Кэсси. Земляничную свежесть дыхания. Девочка рассеянно накручивала на палец длинный светлый локон, и сердце Джона глухо стучало от волнения. Ноготь у нее синий, заметил он. Ушибла, верно.

— …двадцать девять, тридцать…

Джон считал веснушки. Закончив с одной щекой, он перешел на лоб и оттуда спустился к другой щеке. Кэсси щурилась и тихо смеялась, пока он легонько тыкал пальцем у нее вокруг глаз. В воздухе между ними плавали пряные луговые ароматы. Когда он дошел до оборки батистового чепца, Кэсси вынула из него длинную булавку, тряхнула головой, и светлые локоны рассыпались по плечам. Джон продолжал считать веснушки вокруг рта.

— …сорок восемь, сорок девять…

Когда он приблизился к самым губам, она с неожиданным проворством схватила его палец и крепко сжала. Синяк у нее под ногтем потемнел.

— Ты знаешь, что такое веснушки?

Джон помотал головой.

— Это грехи.

Абель как-то обмолвился, что Кэсси малость тронутая. С тех самых пор, как умерла их младшая сестренка, Мэри Старлинг. Над деревьями тонкой струей вился дым, поднимаясь в безоблачное небо. Матушка, поди, уже заждалась, вспомнил Джон.

— Первой ведьмой была Ева, — сказала Кэсси. — Бог послал ее испытать Адама. Ну, когда она дала ему яблоко. Нам он тоже послал ведьму.

Джон подумал о лесе Баклы, о струящемся из него аромате фруктового цветения.

— Но ведь никакой ведьмы нет, правда? Святой Клод о ней позаботился.

— С виду ведьмы ничем не отличаются от нас с тобой, — ответила Кэсси.

— Тогда как их опознать?

— Бог открывает тебе глаза. Если ты избранный. Ведьме не обмануть Бога, где бы она ни пряталась. — Девочка вдруг подалась к нему, и теплое дыхание обдало его ухо. — Ты же ходишь туда, да?

Джон проследил за ее взглядом. Оба они смотрели на темную стену деревьев над склоном долины.

— Туда не пройти, — сказал он. — Там везде густой ежевичник.

— Колючки ведьмам не страшны. Ведьмы же не кровят, помнишь?

Этому учил Марпот. Когда Кэсси не пела в церкви, она стояла на коленях в доме церковного старосты вместе с другими молельщиками.

— Я молилась там. — Девочка указала глазами на буковую рощу, потом улыбнулась Джону. — Я знала, что ты придешь.

Джон изумленно уставился на нее:

— Знала? Откуда?

— Мне Бог сказал.

Кэсси поднялась на ноги и подобрала подол платья, собираясь сбежать с откоса. Джон увидел голые белые ноги, коленки в синяках.

— Ты пялишься?

Щеки у него запылали.

— Хочешь знать? — спросила она. — Хочешь знать, что сказал мне Бог?

Джон с надеждой посмотрел на нее снизу вверх.

— В следующее воскресенье, — промолвила Кэсси. — Жди меня после церкви.

В теплом спертом воздухе хижины плавал запах сухих листьев. Когда Джон проскользнул в дверь, мать подняла на него взгляд. На ее лице дрожали красные отсветы тлеющего огня. В очаге на цепи висел дымящийся закопченный котел.

— Длинным путем шел? — спросила она.

Джон кивнул и торопливо проскочил мимо нее. Пока он сидел рядом с Кэсси, шишка на затылке не болела, а сейчас мучительно пульсировала, да и в горле саднило невыносимо. Джон уселся по другую сторону от очага и медленно обвел глазами хижину. В дальнем углу стоял сундук, возле широкого соломенного тюфяка, где они спали. За сундуком теснились ряды бутылок и склянок. Над очагом висели котелки и сковородки. Там же на полке, прислоненная к стенке, стояла раскрытая книга в кожаном переплете.

Джон всегда видел страницы лишь издалека и мельком: рисунки плодов, деревьев, цветов, корней и листьев, столбцы таинственного рукописного текста. Ближе матушка не подпускала. Когда к ним наведывались деревенские женщины, она неизменно убирала книгу подальше. Вот и сейчас, заметив брошенный украдкой взгляд Джона, она дотянулась и закрыла ее.

Матушка ходила на склон сегодня: у стены стояла раздутая дерюжная торба для трав. Джон медленно потянул носом, определяя по запаху последнюю добычу: свежая бузина, черная белена, яснотка, росянка… Всё знакомые запахи. Но сквозь грубую дерюгу просачивался еще какой-то дразнящий цветочный аромат. Джон рассеянно потрогал шишку на затылке.

— Опять побили?

Она всегда знала. Джон посмотрел ей в глаза и молча покачал головой, собираясь с духом перед неизбежным допросом. Но пока он ежился под пристальным взглядом, из очага повалил густой дым, и мать закашлялась. Одной рукой она прикрыла рот, чтобы брызги не летели в котел с варевом, а другой — оперлась об очаг и зашлась безудержным кашлем, сотрясаясь всем телом. Джон схватил кувшин и выбежал из хижины.

Ей было за тридцать. «Матушка Сюзанна» — так называли ее ночные посетительницы. «Любезная Сюзанна» — так обращались к ней сидящие сзади женщины в церкви, когда трясли за плечо, чтоб проснулась. Раньше они являлись в дневное время и вручали ей калач за снадобье, меру овса за лечебные советы и стертую монетку, если она накидывала плащ и следовала за ними. Она брала и посулами, коли у них больше ничего не было. Теперь они крались по тропинке после наступления темноты и тихонько стучали в дверь. Они входили со встревоженными лицами, и начинался приглушенный разговор о болях, кровотечениях, судорогах, плодных водах, верчении-кручении младенца в утробе, околоплодных оболочках, слишком тонких или слишком толстых, порванных или затерявшихся в лабиринтообразных женских внутренностях.

Они благословляли «матушку Сюзанну», когда ее снадобья облегчали родовые муки и когда новорожденный испускал первый крик у нее в руках. Они присылали ей ломтики копченого бекона или отрезы канифаса, из которого она шила ему одёжу. Но они также перекрещивались и сплевывали, знал Джон. И за глаза обзывались на нее по-всякому. По ночам она бродит по деревне со своей корзинкой, стращали женщины своих детей. Она затянет у них на кишках петлю из своих жестких черных волос. Матушка Сюзанна приняла их на свет, говорили они. Ворожея Сью может извести их со свету.

Джон зачерпнул кувшином воды из желоба позади хижины, бросился обратно и дал матери попить. Когда приступ кашля прошел, она достала из своей торбы пучок толстых зеленых стеблей и переломила пополам. Сквозь дым прорезался острый запах бузины.

Свежесрезанные ветки отпугивали мух. Бузинный отвар хорошо слабил. Иуда повесился на бузине, сказал старый Хоули на одном из воскресных уроков. Еще из веток получались отличные духовые трубки, надо только выковырять рыхлую сердцевину.

Матушка положила бузинные побеги в котелок, стоящий в большом котле, и помешала дымящуюся жидкость, выписывая половником медленные восьмерки. Потом долила меру воды и капнула несколько капель из склянки.

Испортить отвар проще простого, учила она Джона. Стоит только взять слишком короткий корень или слишком длинный, недоложить или переложить щепотку, собрать луковицы растений на ущербе луны или в один из неблагоприятных дней года. Жидкость из котелка она процедит и охладит, смешает с чем-нибудь или оставит как есть. Потом сольет в одну из склянок с пробкой, выстроенных рядами возле сундука: с отварами, настойками, целебными растворами и снадобьями.

Сквозь тонкие занавески уже светила луна, когда матушка наконец стряхнула капли с половника и поставила в очаг глиняный горшок с ужином. Из дома Старлингов, расположенного ниже по склону, доносились бранчливые голоса Джейка и Мерси. Полено в глубине топки прогорело, и сноп искр взметнулся в дымоход. Джон сидел спиной к стене и ждал, когда от горшка потянутся струи запаха. Матушка сняла крышку, и облако пара всплыло и распласталось по соломенной кровле. Она с улыбкой взглянула на Джона. Это была их любимая игра.

— Баранина, — начал он. — Ячмень. Яблоко. Чуток лимонного тимьяна. Лавровый лист…

Стоило ему потянуть носом, и он уже знал название. Когда он закончил, мать подалась к нему и ласково взъерошила волосы. Ее пальцы задели шишку на затылке, и Джон дернулся от боли. Она нахмурилась, потом притянула его к себе и осторожно ощупала ушиб.

— Джонни, деточка, — утешала Сюзанна, — у них просто забава такая.

Она всегда так говорила, прижимая к груди голову сына или расчесывая пальцами его кудри. Ласковый шепот вился над ушами Джона, словно клубы пара, что поднимались над котлом, кружились, растягивались в тонкие волокна и бесследно исчезали. Но Джон помнил мерзкую вонь дохлятины. Помнил страшный пинок Дандо. Хоть до седых волос швыряйся Абель Старлинг в него камнями — мать по-прежнему будет нашептывать ему на ухо утешительные слова. Раздражение Джона внезапно переросло в гнев. Он резко отстранился:

— Мы здесь чужие.

— Чужие?

— Нам не стоило сюда возвращаться.

Глаза матери сузились.

— Кто тебе это сказал?

— Эфраим Клаф.

— Да что он понимает? — рассердилась Сюзанна. — Здесь наш дом. Здесь все, что у нас есть.

— А что у нас есть-то? — ожесточенно спросил он, окидывая взглядом тесную хижину. — Что?

Мать с укором посмотрела на него. Дальше будет молчание, знал Джон. Так заканчивались все споры: сходили на нет, точно пар из котла… Но сейчас она нахмурила брови и промолвила:

— Больше, чем ты думаешь.

К великому удивлению Джона, она поднялась на ноги, подошла к очагу и взяла с полки книгу. Потом вернулась, положила тяжелый том на сундук и, в упор взглянув на сына, велела:

— Открой.

«Это что, шутка такая? — недоуменно подумал он. — Какая-то новая головоломка, чтобы сбить с толку?»

Осторожно откинув обтянутую кожей переплетную крышку, Джон почуял затхлый запах старой бумаги. Он перевернул первую пожелтелую страницу, испещренную пятнами, и увидел искусный рисунок: полный до краев кубок, оплетенный лозами с виноградными гроздьями. Только наполнен кубок был не вином и не водой, а словами.

Джон уставился на загадочные знаки. Он не умел читать. Вокруг кубка простирался диковинный сад. Среди деревьев с толстыми стволами распускались цветы, похожие на крокусы. Виноградные лозы вились по ветвям с перистыми листьями, отягощенным крупными гроздьями невиданных плодов. Далеко на заднем плане Джон заметил крышу с высокой дымовой трубой. Матушка села рядом и указала пальцем:

— Вот пальмовые деревья. А вот финики. Мед брался из ульев, шафран из этих цветов. Виноград зрел на лозах…

Она словно разговаривала сама с собой, словно повторяла давно заученный урок, легко водя пальцами то по выцветшим письменам, то по рисункам растений и плодов. Потом перелистнула страницу.

У Джона возникло впечатление, будто перед ним уже другая книга: чернила стали ярче, бумага белее. Здесь тоже были изображены пальмы, крокусы и виноградные лозы, но вместе с разнообразными родственниками. Знакомые луговые цветы соседствовали с кустами, усыпанными причудливыми плодами. Ползучие плети сворачивались змеиными кольцами между фантастических растений, каких наверняка не существовало в природе. Но все же каждая прожилка каждого листка и лепестка казалась словно срисованной с натуры, и каждый стебелек был надписан крохотными заостренными буковками. Дальше последовало еще несколько таких же страниц, а после книга опять стала древней, с поблекшими чернилами. На сей раз на желтом крапчатом листе густо теснились деревья, полные птиц.

— Эта книга писалась давным-давно, — тихо проговорила Сюзанна, задумчиво рассматривая стволы и ветви. — Писалась и переписывалась. Задолго до нас с тобой.

— Что за птицы такие? — спросил Джон, вглядываясь в рисунок.

— На каждой странице — сад. Со всеми цветами и плодами.

«Пар котла», — снова подумал он, когда мать умолкла. Но потом рисованные птицы всецело завладели вниманием мальчика. Они сидели на ветвях или летали: ржанки, жаворонки, голуби и другие, ему неизвестные. Они выпархивали из крон и в клювах несли слова. Здесь тоже присутствовало здание, размером покрупнее, но почти полностью скрытое за деревьями — лишь дымовая труба торчала над ними. Сюзанна перевернула лист, и дальше опять пошли страницы поновее, видимо добавленные позже, в качестве пояснения к старым. На них были изображены самые разные птицы, от могучих орлов до мелких певчих пташек. Затем Джон долго рассматривал рисунок реки с выпрыгивающими из воды рыбами: на каждой чешуйке написано слово, строчки перескакивают с одной рыбы на другую, на дальнем берегу стоит здание с трубой. На следующей странице оказался рисунок морского берега, кишащего крохотными крабами. Теперь Джон увидел, что здание огромное, с высокими сводчатыми окнами. А дымовая труба размером с башню. Дальше шли вишневые, яблочные и грушевые сады, где деревья росли в шахматном порядке. Потом опять высокие сводчатые окна и гигантская труба. Прямо дворец какой-то, подумал Джон. Интересно, кто там жил?

Диковинные сады проходили чередой перед взором мальчика. В глубине горла у него шевелился демон, словно ощущая ароматы цветения и вкус плодов. «Все до единого растения и все мыслимые создания собраны здесь, — подумал он, — въявь существующие и воображаемые». Но тонкие облачка пара все еще поднимались над матушкиным котлом. О том, почему они с матерью не чужие в Бакленде, чудесные картинки говорили не больше, чем луговая трава за дверью хижины. Гнев Джона испарился, а на смену пришла растерянность.

— Я ничего не понимаю, — наконец признался он.

Сюзанна улыбнулась:

— Я все тебе растолкую.

Уже почти стемнело, когда погонщик свернул с дороги, ведя в поводу пегую кобылу. Они прошли через луг к полуразрушенному амбару. Джош завел в него лошадей по земляному скату, потом подошел к мулу. Парнишка сполз с седла и болтался сбоку.

— Говорил же тебе приглядывать за ним! — резко бросил погонщик Бену. — А теперь — посмотри на него.

Бедняга дрожал всем телом. Джошуа развязал веревки у него на запястьях и щиколотках, потом снял с мула и поставил на землю. Тот свалился как подкошенный.

— Я думал, приглядывать, чтоб не сбежал, — неловко пробормотал Бен Мартин.

— Да куда он сбежит-то? — раздраженно спросил погонщик, растирая ледяные руки своего подопечного. — Бежать-то некуда, верно? А ну-ка, подержи его за ноги.

Мальчик слабо сопротивлялся, пока Джош стаскивал с него насквозь мокрую одежду. Они хорошенько растерли его дрожащие конечности, потом достали из одного из вьюков шерстяное покрывало. Ребенок принимал суету вокруг него с полным безразличием, не выказывая ни благодарности, ни недовольства. Он оказался даже более худым, чем выглядел верхом на муле: ключицы и ребра так и торчали. На лице у него ничего не отразилось, когда Джош закутал его в одеяло.

Пока погонщик чистил лошадей, Бен Мартин рыскал по амбару в поисках топлива для костра. От мешка с посылкой потянуло странным ароматом, и краем глаза он заметил, как мальчонка повернул голову.

— Знаешь, чем пахнет? — спросил Бен.

Непонятный запах витал вокруг него вот уже неделю, с последней ночи в задней комнатушке «Ночного пса». Похожий на смоляной, только слаще, он пробивался даже сквозь несколько слоев промасленной ткани, запечатанной воском. Смуглый мужчина по имени Элмери водрузил посылку на стол.

«Усадьба Бакленд, — сказал он с чужеземным акцентом. — Для Ричарда Сковелла. — И добавил с ухмылкой: — Главного повара самого сэра Уильяма Фримантла».

Девять шиллингов тогда показались хорошей платой.

Раньше Бен никогда не носил ничего тяжелее приходно-расходных книг своего последнего работодателя Сэмюэла Фесслера, шерстяного мануфактуриста. Он никогда не бывал в долине Бакленд, никогда не бывал на Равнинах. Но Бен кивнул темнокожему мужчине в теплой задней комнатушке. На следующее утро он взвалил на плечи мешок со странно пахнущей посылкой и двинулся в путь.

Мальчик сидел, отвернув лицо в сторону. Потрескивал костер. Джош разрезал ковригу на три части. Мужчины смотрели, как их маленький сотрапезник отрывает куски от ломтя и запихивает в рот, жуя и глотая с угрюмой решимостью.

— Где его родичи? — спросил Бен.

— У него никого нет.

Джош вспомнил, как они медленно шли по безмолвной деревне и шесть глиняных бутылок отца Хоула глухо позвякивали в соломенных корзинах.

— Они боятся показаться на глаза! — раздраженно проворчал пастор, хромая через луг прочь от церкви с закопченными стенами.

Длинная прореха у него в сутане была заметана шерстяной нитью. На лбу у старика багровела глубокая ссадина. Они прошли по тропе между живыми изгородями, и отец Хоул вызвал из опрятного белого домика мужчину с безумным взглядом. Джейк Старлинг провел священника, погонщика и мула к хижине без крыши. В ней среди разливанного моря слякоти сидел на корточках грязный тощий мальчишка.

Джейк прошлепал по грязи, усадил маленького оборвыша на мула, крепко привязал и накинул на него линялый голубой плащ. Отец Хоул отдал распоряжения, потом достал из кармана потрепанной сутаны тонкий пакет и вручил Джошу.

— Священник написал письмо, — сказал погонщик Бену Мартину. — И даже не запечатал. Правда, неучам вроде меня от этого никакого проку.

Бен Мартин взглянул на письмо. Он вспомнил темную деревню с пустынным лугом, вспомнил молчание, наступившее в зале флитвикского трактира, когда он упомянул Бакленд. Задняя каморка «Ночного пса» — вот его мир. Не долина Бакленд, не одноименная деревня и не мальчишка, привязанный к мулу. Все это его совершенно не касается. Ох, дурная он голова.

— Я знаю грамоте, — сказал Бен.

Костер горел неровно. Письмо было написано размашистым беглым почерком, а Бенджамен Мартин уже давно не читал так много слов подряд. Джош слушал, изредка кивая, но мальчик сидел, отрешенно уставившись в огонь. Как будто в письме шла речь о незнакомых ему людях или о далеких краях, давным-давно им покинутых.

Бен не узнавал собственного голоса, гулко разносившегося по темному амбару. Животные переступали копытами и всхрапывали. Слушая повествование отца Хоула, Джош кивал сам себе, словно изгнание мальчишки из деревни подтверждало какие-то его давние подозрения. Сам Джон Сандалл неподвижно сидел, обняв колени, и равнодушно смотрел в костер. Уже закутавшись в свое одеяло, Бен задумался над письмом преподобного и долго гадал, что подразумевалось под «нечестивой травой» и «змеем», краем уха прислушиваясь к дождю, протекающему сквозь гнилую соломенную кровлю. Наконец он заснул.

Разбудил Бена грохот распахнутой двери. Джош уже встал. Снаружи ярко светило солнце, и над мокрой травой курился пар. Лошади потянулись за погонщиком, осторожно ступая по раскисшему дерну. Хромой мул потащился за ними. Мальчик побрел из амбара шаткой поступью, в накинутом на плечи голубом плаще. Когда Бен вышел, волоча по земле свой тяжелый мешок, Джош оглянулся и проворчал:

— Ладно, можешь положить свою ношу на лошадей. Часть на одну, часть на другую. Ничего с ними не станется.

Удивленный Бен вытащил из мешка скатанное одеяло.

— А ты взамен окажешь мне одну услугу, — добавил Джош.

«Само собой, ведь задаром погонщики ничего не делают», — подумал Бен.

— Какую?

— Этот малый, — Джош указал пальцем, — молчит как рыба.

Джон Сандалл стоял около мула, яростно скребя ногтями голову. Он весь кишел вшами, заметил Джош накануне вечером. Отец Хоул, конечно, написал все ладно и складно, но в усадьбе вряд ли бросятся звонить в колокола по случаю прибытия мальчишки. И мистер Паунси не забьет в ладоши от радости. Лишний едок всегда обуза. Завшивленный лишний едок — тяжкая обуза. А уж завшивленный и немой лишний едок…

— Развяжи ему язык, — велел Джош. — Заставь говорить, понял?

Бен расправил плечи и почувствовал, как горят рубцы, натертые лямками мешка. Получится ли у них разговор? Он передал Джошу скатанное одеяло и следом — завернутую в промасленную ткань посылку, источающую диковинный запах. Джош уложил вещи на лошадей, а потом, петляя между лужами, направился к щиплющему траву мулу. Мальчик настороженно смотрел на приближающегося мужчину, потирая натертые веревкой запястья. Джош взглянул на худое лицо с запавшими щеками, на тонкие руки под голубым плащом:

— Ты ведь не собираешься сбежать, правда, Джон Сандалл?

Тот едва заметно мотнул головой. «Нечестивая трава, — подумал Бен. — Что же имел в виду священник?»

— Мы направляемся в усадьбу Бакленд, — продолжал Джош. — Знаешь, где она находится? Сэр Уильям даст тебе пристанище.

Мальчик запахнул полы голубого плаща и посмотрел в сторону, откуда они пришли.

— Путь обратно тебе заказан, — негромко проговорил Джош. — Тут уж ничего не изменишь.

Бога не было здесь вот уже сорок три года. Сухопарый старец в длинном голубом балахоне, согбенный под громадным мешком, он исчез в брызгах сверкающих осколков. Мгновением позже за ним последовал и святой Клодок, провожаемый монотонным псалмом, который распевали громилы в черных плащах, ввалившиеся в церковь с дубинками, камнями, ведрами извести и малярными кистями. С тех пор окна церкви Святого Клодока стояли без витражей.

Это произошло в первую Пасху после начала служения отца Хоула в Баклендском приходе. Сейчас означенный священник, обливаясь потом и пошатываясь, взбирался по скрипучим ступенькам на кафедру и мысленно недоумевал, почему вдруг в самое обычное воскресенье в памяти у него раздался звон бьющихся стекол. Почему сегодня, по прошествии многих лет, в течение которых на троне сменились королева и два короля, а в Каррборо аж шесть епископов, ему вдруг вспомнился день, когда Бог исчез из церкви? Положив ладони на гладкий бортик кафедры, отец Хоул обвел взглядом свою паству, ища ответ в поднятых к нему лицах. Прихожане внимательно смотрели на него с древних скамей.

Впереди сидели самые зажиточные селяне — Клафы, Хакстейблы, Сатоны и представители уважаемой ветви семейства Чаффинг. Скамьи позади них занимали Паркисоны и Фентоны, дальше располагались Друри, другие Чаффинги и Риверетты. На задних скамьях размещались все остальные. Наряженные в свои лучшие платья и чепцы, в самые чистые башмаки, чулки и бриджи, они глядели пристально и дышали ртом, чтобы не обонять слабого запаха гниения из-под ног. Старлинги и Дейры сегодня воротят нос друг от друга, заметил отец Хоул. Том Хоб слегка раскачивается, в его раззявленный рот того и гляди муха залетит. Перед ним, бесстыдно выставив раздутый живот, сидит Мэдди Оддбоун, недавно прогнанная с места служанки. У Джинни Лэмб на скуле свежий синяк, а у Илайджи Хакстейбла налитые кровью глаза краснее носа. На задней скамье в самом углу очень прямо сидит Сюзанна Сандалл. Ее сынишка, обычно тихий и спокойный, безостановочно ерзает на месте. За скамьями стоит церковный староста во всем черном, с копной длинных светлых волос и немигающими голубыми глазами на тяжелом лице.

Вот в чем дело. Вот почему вдруг вспомнились те давние события, сообразил отец Хоул, проглатывая разжеванный листочек мяты. Глаза Тимоти Марпота. В них читается непоколебимая уверенность в своей правоте. Полное отсутствие сомнений. У людей в черных плащах, бивших окна, были такие же глаза.

Но ни один фанатик не стал бы так длинно отращивать свои густые белокурые волосы, подумал преподобный. И не стал бы так бескорыстно трудиться на пользу своего прихода. Марпот читал проповеди всякий раз, когда отец Хоул недомогал, и всякий раз, по словам Гидеона Стивенса, продолжал говорить еще долго после того, как вытекал весь песок в часах. Он даже устраивал для прихожан молельные собрания в своем доме, поощряемый к тому епископом. Нет, назначение Тимоти Марпота в Баклендский приход было настоящим благом, истинным подарком Божиим. Отец Хоул так и сказал новому церковному старосте во время «ревизорского обеда». Марпот, который в тот момент срезал щечки с телячьей головы, расплылся в блаженной улыбке, словно получив наконец ответ на молитву, долго остававшуюся неуслышанной.

Громкое покашливание Гидеона вывело священника из задумчивости. Он взглянул на стих псалма, выбранный для сегодняшней проповеди, обратил свое испещренное старческими пятнами лицо к собранию и перевернул песочные часы.

— Нечестивые возникают, как трава, — возвестил он прихожанам церкви Святого Клодока. — А праведник возвышается, как пальма.

То была одна из его любимых библейских цитат. Нечестивые велики числом, объяснял отец Хоул. Но по счастью, над ними возвышается могучий ствол добродетели, лишая их солнечного света и живительного дождя. Это и есть пальма. Зло увядает и чахнет, говорил он себе, сидя с поникшей головой за столом в своей гостиной, пока зойлендские фанатики орали псалмы в церкви. Без должного ухода нечестивая трава засыхает и гибнет. Потом вопли прекратились. Беда миновала, подумал преподобный. Но секунду спустя в уши ударил звон разбитого стекла. И он еще долго сидел перед длинной коричневой бутылкой, одинокий, как пальма. Сидел и ждал…

Он оказался прав. Ко времени, когда из Каррборо прибыл констебль с помощниками, брат Зоил с приспешниками в черных плащах уже ушел. Двинулся к деревушкам на склонах Хребта. Или к болотам на Равнинах. Или к темным сырым церквям Зойленда. Последнее выступление брата Зоила состоялось в Каррборо, когда он выбежал из толпы после мессы, в праведном гневе потрясая над головой Библией, ударом которой и сломал нос епископу. В наказание его светлость повелел отрубить беззаконнику руку.

— Так нечестивые чахнут и хиреют, — сказал отец Хоул своей пастве, когда утекали последние песчинки в песочных часах, рассчитанных на час. — Они обращаются в мякину, и Господь сдувает их с лица земли. Такова участь всех нечестивых.

В заключение он прочитал молитву за короля, потом за сэра Уильяма, хозяина поместья Долина Бакленд. Прихожане начали подниматься со скамей. Мысли преподобного обратились к бутылке, стоящей в буфете у него в гостиной. «Подожду до заката, — решил он. — Все же воскресенье как-никак». Покашливая, пошмыгивая, приглушенно переговариваясь, шаркая, народ потянулся к выходу.

Стоя у дверей, отец Хоул благословлял своих подопечных и на каждом задерживал внимание. Синяк под глазом Джинни Лэмб побудил преподобного предостерегающе взглянуть на Джона Лэмба. Раздутый живот Мэдди Оддбоун заставил осуждающе нахмуриться и покачать головой. Том Хоб получил замечание за деревянную пивную кружку, болтавшуюся на веревке, обвязанной вокруг пояса. Учуяв кислый запах сидра от Илайджи Хакстейбла, отец Хоул придержал мужчину за руку:

— Новому колодцу уже почти два года, Илайджа. Ты когда-нибудь пробовал пить оттуда?

— Колодезная вода для детей и лошадей, святой отец, — пробурчал Илайджа.

Священник обменялся взглядом с его старшим братом Лео, но тот лишь пожал плечами.

Он их пастырь, подумал отец Хоул. Они его овцы. Подобно неразумным овцам, они большей частью блуждают где хотят. Наконец в церкви остались одни только дети. По приглашению отца Хоула они уселись, поджав ноги, на пол перед алтарем. Священник взял кусок мела:

— Кто нарисует мне пальму?

Дети недоуменно уставились на него: Тобит Друри и Сет Дейр, Дандо Кэндлинг, у которого волосы белее, чем у глубокого старика, Кэсси и Абель Старлинг, юные Чаффинги, Пегги Роули, которая никогда не расстается с куклой, сестры Фентон и все остальные. Священник улыбнулся. Он любил задавать им неожиданные вопросы, даже немного ошарашивать. Бог может взять и исчезнуть, однажды сказал он. Исчезнуть, как лед в луже. Как стекло в окне.

— Ну же, — просительно промолвил он, — кто нарисует?

Отец Хоул помахал мелом перед равнодушными лицами. Мысленным взором он видел мощный ствол и ветви, похожие на лезвия серпов. Вдруг в задних рядах раздался голос, на памяти священника никогда раньше не поднимавшийся выше шепота.

— Я.

Джон поднялся на ноги, со стучащим сердцем. Он почти не слушал проповедь и нетерпеливо ерзал на скамье во время молитвы. Всю неделю в голове у него звучали слова Кэсси: «Жди меня после церкви». Сейчас он начал пробираться между детьми. В воздухе висел сладковатый смрад разложения. В позапрошлом месяце в могиле под полом похоронили одного из Хакстейблов. Из старого колодца идет такой же запах, подумал Джон. Запах отсырелого савана. Но с чего бы вдруг из колодца воняло трупами? Он взял у отца Хоула мел и начертил на каменной плите слегка выгнутую линию пальмового ствола. Он старался, чтобы рука не дрожала, когда рисовал ветви с длинными листьями, расходящиеся от верхушки и свисающие к земле.

— Да, — кивнул отец Хоул, когда мальчик закончил. — Именно такую форму Бог придал пальме.

Джон стал пробираться обратно на свое место. Эфраим шептался с Тобитом. Сет искоса посматривал на Джона. Он украдкой бросил взгляд на Кэсси. Во время богослужения он не сводил глаз с белого чепца девочки, и в ушах у него звенели слова: «Хочешь знать?.. Жди меня…» Теперь отец Хоул рассказывал о том, как тень от пальмы укрывает и спасает слабых, но вместе с тем губит нечестивую траву, лишая живительного солнечного света. Джон слушал, одной частью своего существа мечтая, чтобы урок закончился поскорее, а другой — желая, чтобы старый священник говорил вечно.

Наконец преподобный отпустил учеников, и они гурьбой повалили наружу. Джон, по обыкновению, выскочил первым, но на сей раз остановился у ворот. Младшие дети изумленно вытаращились на него. Кэсси вышла из церкви вместе с Тобитом, Сетом и Абелем. За ними следовали хмурый Эфраим и Дандо. Джон не сдвинулся с места. Потом он увидел, как широкий лоб Тобита прорезает вертикальная складка, а глаза Дандо медленно сужаются. Он обмишулился, внезапно понял Джон. Кэсси устроила ему хитрую ловушку, а он и попался как дурак. Сейчас они накинутся на него всем скопом. Но мальчики остановились и молча переглянулись. Затем вперед выступил Тобит и выпалил:

— Мы думали, ты помер.

— Из тебя страсть сколько кровищи вылилось, — добавил Сет.

— Кэсси сказала, ты уж и дышать перестал, — подхватил Дандо. — Но она помолилась, и ты очнулся.

Джон неподвижно смотрел на них, не отваживаясь взглянуть на девочку. Потом раздался недоверчивый голос Эфраима:

— Это правда, Кэсси? Ты помолилась, и он ожил?

Кэсси обратила простодушный взор на старшего мальчика:

— Ты мне не веришь, Эфраим?

— Ты молилась за ведьмина сынка? — Эфраим обвел взглядом товарищей, ища поддержки. — За ведьмака? — с упором произнес он.

Но никто не пошевелился. Никто не поднял руку на Джона. Густобровое лицо Эфраима потемнело от злости.

— Ты меня за дурака принимаешь! — яростно прошипел он. — Но Эфраим Клаф не дурак. Спроси у старосты Марпота.

Кэсси одарила Эфраима лучезарной улыбкой:

— Бог сам выбирает своих посланников. Так сказал мне брат Тимоти.

Эфраим презрительно потряс головой, но младшие дети уже подступали к Джону с боязливым любопытством, какое испытали бы, когда бы с холма спустился свирепый зверь и принялся щипать траву на деревенском лугу, подобно кроткой овечке.

— А правда, что твоя мама приручает змей? — спросила Пегги Роули, прижимая к груди куклу.

— Твой отец и впрямь был пиратом? — осведомился самый младший Риверетт.

— Или мавром? — писклявым голоском добавила бесстрашная Бэб Фентон.

В следующую минуту все они тесно сгрудились вокруг него, возбужденно тараторя, забрасывая вопросами. Джон стоял в середине толпы, то кивая, то мотая головой, и внутри у него раздувался пузырь счастья, распирая грудь с такой силой, что он испугался, как бы не лопнуть.

— А кто сделал так, что вода в колодце закисла? — спросила одна из сестер Сатон.

— Вечно кислый Марпот, когда поселился рядом! — весело выкрикнул Сет.

Кэсси неодобрительно покачала головой, Эфраим снова злобно нахмурился, но все остальные рассмеялись. Сет вытащил из кармана картуз, подкинул высоко в воздух и посмотрел на Джона:

— Играешь с нами?

До Джона дошло не сразу. Потом голос подал Абель:

— Ну же, Джон?

Он играл в «поймай картуз» на деревенском лугу, потом в «пятерки» за церковью, мячом Сета. Он бегал наперегонки вокруг пруда и играл в прятки во фруктовом саду Чаффингов. Когда тени стали длиннее, Джон вместе с Кэсси и Абелем зашагал по окраинной тропе между живыми изгородями, не чуя под собой ног от счастья. Он перелетел через перелаз, как на крыльях, и пошел по взрыхленной комковатой земле Двухакрового поля, словно по воздуху. На другом краю поля Кэсси нагнулась, подобрала гладкий камешек и положила в расшитый крестиками мешочек.

— Ты тогда хорошо сказала, — застенчиво проговорил Джон.

— А что такого я сказала?

— Ну, что молилась за меня.

— Я и в самом деле за тебя молилась, Джон. — Кэсси улыбнулась. — А хочешь знать, что сказал мне Бог?

Джон кивнул.

— Он сказал, что ты мне поможешь.

— Помогу как?

— Поможешь мне найти ведьму.

— Какую ведьму?

— Ведьму, которая забрала нашу Мэри. Вон туда.

Кэсси устремила взгляд поверх живой изгороди, отмечающей границу поля, на темную стену деревьев над высоким уступчатым склоном долины. Но прежде чем Джон успел задать следующий вопрос, со стороны деревенского луга донесся звон колокольчика, которым Марпот возвещал о начале занятий. Подошел Абель, тяжело топая башмаками по взрыхленной земле.

— Брат Тимоти зовет, — ухмыльнулся он сестре. — Ты же не заставишь его ждать, а, Кэсс?

Кэсси с сожалением взглянула на него и молча повернулась прочь. С минуту мальчики смотрели, как она бежит через поле и подол коричневого шерстяного платья трепыхается на ветру, потом Абель спросил:

— Она сказала тебе, что разговаривала с Богом?

— Сказала, что молилась, — неловко ответил Джон.

Абель фыркнул, а немного погодя скинул с плеч голубой плащ, поднял с земли камень и взвесил в руке:

— Умеешь метко кидать?

Джон помотал головой.

— Хочешь, научу?

— Когда-то здесь был сад, — сказала Джону мать. — Давным-давно. В нем произрастало все, что нужно телу для жизни.

Они шли по росистой траве, отбрасывая длинные тени в косых лучах низкого рассветного солнца. Матушка прижимала к груди книгу. Обещанные уроки начались.

— Чей сад? — спросил Джон, вскидывая глаза к лесу. — Баклы?

Сюзанна покачала головой:

— Никакой Баклы не было.

— Но ведь ведьма…

— Никакой ведьмы не было.

— Но люди говорят…

— Люди много всякого болтают. Когда-то я знала человека, который бойко болтал на всех языках мира, но никогда не говорил правды ни на одном из них. Не отставай.

Они поднимались по склону до тех пор, пока фруктовый сад Джоан Чаффинг внизу не стал размером с листок клевера. Огороженный общинный выгон за позорным столбом с колодками казался крошечным, — дай бог, муравьишка поместится. Малюсенькие домики и хижины стояли по краям треугольного луга, посредине которого находился старый колодец, сверху похожий на наперсток. Вокруг него на зелени травы темнели мелкие проплешины голой земли — Слезы Святого Клодока. У нового колодца, рядом с домом старого Хоули, толпились люди с ведрами и кадушками. За рядом буковых деревьев чуть дальше виднелся дом Марпота и амбар Хакстейблов. Матушка раскрыла книгу.

— Смотри. Это наперстянка. — Она обвела пальцем длинную гроздь трубчатых цветков, потом указала на колосовидное соцветие пурпурных колокольчиков. — Наперстянка полезна для сердца. А это подмаренник, он заживляет раны. Вот пижма, можжевельник и рута. Вот луговой шафран, он помогает от подагры. Цветы черноголовки лечат ожоги. Вербейник успокаивает скотину. Говорят, нужно оплести стеблями рога. Ты веришь в это, Джонни?

Он улыбнулся и помотал головой.

— Ну и правильно. Теперь смотри, вот буквы…

Они сидели высоко над долиной, склонив головы над книгой. Матушка водила пальцем по диковинным закорючкам, ласковым голосом произносила звуки, слоги, слова и заставляла Джона повторять.

— Видишь? Ничего сложного.

Подобные походы продолжались изо дня в день, и материнский травник стал для Джона азбукой, по которой он учил буквы, сопоставляя названия растений с картинками. Густо заросшие террасы склона стали для него классной комнатой. Там корни и стебли раскрывали свои разноцветные тайны и черные строки книги прорастали побегами всех оттенков зеленого.

Джон карабкался по уступам и откосам, выискивая тайные лазы в чащах кустов и проползая по тесным туннелям, сплетенным из колючих стеблей. Ежевичники завлекали его в свои полые недра, пронизанные солнечными иглами. Старые тропинки исчезали, забитые буйной крапивой, и новые появлялись там, где она сохла и отмирала. Деревенский луг внизу выгорел и пожух под палящим солнцем, но высоко на склоне трава оставалась густой и сочной. Под дерном здесь во множестве текут родники, сказала матушка. Воды столько, что на целую реку хватило бы.

Вместе они рвали горькую жеруху по краям глубоких заболоченных луж и выдергивали из сухой земли мелкую фиолетовую морковь. На трубчатых цветках клевера выступали капли медвяного нектара, а студенистые семена мальвы на вкус напоминали орехи. Под зазубренными листьями прятались крохотные землянички, а за частоколом шипастых стеблей зрели сладкие ягоды ежевики. Джон слизывал с пальцев кроваво-красный сок, и демон у него в горле наслаждался вкусом и ароматом.

— Млеко этих цветов утоляет любую боль, — сказала матушка на маковом лугу, расположенном высоко над долиной. — Нужно подмешать его к снадобью. Совсем чуть-чуть, имей в виду. Иначе человек впадет в дурманное безумие.

Бутень одуряющий был столь же опасен.

— Потянешь посильнее — и один из нас упадет замертво.

Джон испуганно отдернул руку, но матушка рассмеялась.

— Еще нельзя вырывать из земли мандрагору, — задышливо проговорила она. — И загадывать самое заветное желание на четырехлистном клевере. И верить каждой старой сказке, которую услышишь.

Она имела в виду ведьму, разумеется. Но Джон вспомнил слова Эфраима Клафа про «чужих» и вновь обратился мыслями к неведомым краям, где они с матерью жили до возвращения в деревню. А за тайной прежнего их местопребывания крылась еще одна тайна. Размытый образ, чьи черты так и не обрели отчетливости. Джон лишь однажды спросил у матушки, кто его отец. Она ответила с такой горечью, что он больше не решался спрашивать. Я так этого и не узнала, сказала Сюзанна. Он лгал даже насчет своего имени…

Каждый день они поднимались все выше. На западе тянулся изогнутый дугой Хребет с усеянными овцами склонами. От подножья гор простирались на запад и юг болотистые пустоши Равнин. Скалистый холм Зойленд-Тор вздымался среди изрезанных водоотводными канавами плоских пастбищ, над которыми плыли дымы далеких торфяных пожаров.

В Зойленде останавливался Христос, сказал как-то преподобный Хоул. Вместе с Иосифом Аримафейским Он посадил там тёрн. На болотистых пустошах, по словам Джаспера Риверетта, ныне паслись стада диких буйволов, оставленных здесь римлянами. К югу простиралась долина Бакленд с рассыпанными вдоль извилистой реки деревушками. Чем выше Джон забирался, тем дальше видел — и наконец, когда они с матерью поднялись к непролазным колючим чащам на самом верху, перед ними открылся вид на всю долину.

Джон никогда еще не видел так далеко и даже не представлял, что такое возможно. Он медленно скользил взглядом по изгибам реки — сначала широкие, они становились все ýже и ýже, а потом и вовсе сливались в тонкую серебристую нить. В самой дали вздымалась гора, на гребне которой стеной стояли деревья, а в широком разрыве деревьев виднелась крохотная сторожка. Потом мальчик различил между двумя приземистыми привратными башнями здание огромных размеров.

Казалось, оно силится прорвать густую зелень, похожее на гигантскую каменную птицу с распластанными крыльями, отчаянно пытающуюся взлететь с земли. Ярусы окон поднимались к широкому плато крыши, где теснились дымовые трубы, башенки, шпили и разновеликие купола, или спускались в невидимые внутренние дворы. Из-за здания торчала высокая остроконечная башня — точно кинжал, воткнутый в небо. Церковный шпиль, подумал Джон и повернулся к матери:

— Что там такое?

— Усадьба Бакленд, — коротко ответила она.

— Там живет сэр Уильям?

— По всей вероятности. В долине его вот уже одиннадцать лет никто не видел.

«Ну надо же, одиннадцать лет, — подивился Джон. — Вся моя жизнь».

— Да и в самой усадьбе его мало кто видит. Он запрещает слугам смотреть на него. Я так слышала.

Мальчик снова уставился на здание, заскользил напряженным взглядом по выступам и карнизам, словно надеясь хоть мельком увидеть неуловимого сэра Уильяма. Но крошечных оконцев было так много, аж в глазах рябило. Еще одна тайна, подумал он. Как матушкина книга. Как имена растений. Как Кэсси.

Вон она, далеко внизу, в своем ярко-белом чепце, идет через луг и исчезает в буковой роще. Потом внимание Джона привлекло другое движение. На Двухакровом поле крохотная фигурка швыряла невидимые камни в пугало Хакстейблов. Джон улыбнулся: а здесь никакой тайны нет. Чемпион Бакленда по метанию камней опять упражняется.

Теперь они упражнялись вместе. Каждое воскресенье после церкви Джон с Абелем стояли у нового колодца и кидали камни в старый. Они с силой запускали свои снаряды по низкой дуге, метясь в полуразрушенную стенку, или высоко подбрасывали мелкие камешки, стараясь попасть в рассохшееся ведро.

— Держи локоть выше, — наставлял Джона белокурый мальчик. — И под конец резко швыряй кистью. Вот так.

Он сгибал его руку под нужным углом. Кэсси, сидевшая на траве за ними, подсчитывала промахи и попадания и, в зависимости от настроения, поддразнивала или подбадривала:

— Ты в церковь целился, Джонни? Или хотел добросить камень аж до Флитвика?

Насмешки и похвалы девочки вгоняли Джона в краску. Абель выразительно закатывал глаза. Из старого колодца тянуло запахом сырого савана, словно своими играми они возмущали темную воду внизу. Когда солнце поднималось выше, они переходили в тень и выбирали мишенью Слезы Святого Клодока: высоко подбрасывали свои снаряды так, чтобы те падали на голые участки земли. Джон собирал камни и украдкой поглядывал на Кэсси, снимавшую чепец или обмахивавшую ноги подолом коричневого платья.

Они кидали камни, пока у них не начинали ныть руки от усталости, а потом присоединялись к Сету, Тобиту и Дандо. Когда жара становилась нестерпимой, дети все вместе шли по окраинной тропе, огибали Двухакровое поле и пробирались сквозь живую изгородь, пользуясь тайным лазом Джона. Они пили воду из желоба, черпая ладонями, с хохотом брызгались друг в друга, а потом укрывались в тени буковой рощи. Джон сидел между Абелем и Кэсси, незаметно обмениваясь с ней взглядами, пока Абель и остальные судачили о всякой всячине. Разговор обволакивал, окутывал, словно плащ, сотканный из слов самой деревней Бакленд: что за коричневые бутылки купил старый Хоули у погонщика лошадей на другой день после Благовещения; как Мэдди Оддбоун нагуляла брюхо от мужика из Флитвика; как Джон Лэмб в очередной раз помирился с Джинни…

Покой Джона нарушало лишь присутствие Эфраима. Старший мальчик насмешливо закатывал глаза и презрительно кривился всякий раз, едва только он открывал рот. Но остальные дети просто пожимали плечами или делали вид, будто ничего не замечают. Кэсси молча кусала почерневший ноготь. Почему у нее синяк все не сходит, недоумевал Джон. Так длились дневные часы. Потом раздавался колокольчик Марпота, созывающий на молитву истинно верующих.

Молельщики ходили в черных куртках и черных бриджах без пряжек и пуговиц, в черных шалях и черных юбках. Каждое воскресенье, ближе к вечеру, они собирались в длинном приземистом доме в самом конце луга: Чаффинги, семейства Джима, Элизы и Эфраима Клаф, Фишроуки и почти все Фентоны. За темными деревянными ставнями они пели псалмы, стоя на коленях, слушали проповеди Марпота и определяли наказания провинившимся.

— Их раздевают догола, — сообщил Абель Джону в одно из воскресений. — Мне Кэсси сказала.

Перед глазами Джона возникло запретное видение: Марпот, срывающий с Кэсси коричневое шерстяное платье. Бледное веснушчатое тело девочки.

— Дают только простыню прикрыться, — продолжал Абель. — В раю не носят одежды, говорит Марпот. И едят только плоды деревьев. А пьют одну воду.

Дандо Кэндлинг кивнул:

— Мой папа говорит: если Марпот так любит рай, чего ж он сам не расхаживает нагишом?

— А может, и расхаживает, — вмешался в разговор Сет.

Мальчики захихикали. Из приземистого дома доносился голос Марпота:

— И сказал Господь Моисею, говоря: если женщина имеет истечение крови, текущей из тела ее, то она должна сидеть семь дней во время очищения своего. И всякий, кто прикоснется к ней, нечист будет до вечера. И все, на что она ляжет в продолжение очищения своего, нечисто; и все, на чем сядет, нечисто…

— Гидеон не хотел назначать Марпота старостой, — продолжал Сет. — На него Клафы насели. А старый Хоули не стал перечить.

— Еще Марпот настоял, чтоб праздник эля отменили, — пробормотал Тобит. — После той своей выходки.

Джон отвел взгляд, вспомнив фигуру в черном на соломенной крыше и озаренные факелами лица селян.

— В этом году праздник будет, — возразил Дандо. — Гидеон говорил моему отцу.

Абель ухмыльнулся:

— Марпоту это не понравится.

Голос церковного старосты стих, и мгновение спустя зазвучал монотонный хор. Но над однообразным заунывным гулом взмывал чистый, звонкий девичий голос — голос Кэсси.

«Должно быть, она просто дразнила меня в тот первый раз», — подумал Джон. У них никогда больше не заходило разговора про ведьм или про помощь, требующуюся от него. Мальчики смотрели на облицованный камнем дом с закрытыми ставнями и раскаленной под солнцем крышей. «Ох и жара же там, наверное», — подумал Джон и представил, как они рядами стоят на коленях, распевая псалмы в полумраке, и одна только Кэсси поистине поет Богу.

Он вернулся домой только вечером. Матушка с улыбкой кивнула, когда он открыл дверь. Джон больше не подвергался допросам, не торопился проскользнуть мимо, пряча очередной урожай синяков и ссадин. Каждое утро они вместе взбирались на склон. Сверху они видели, как трава деревенского луга с течением дней жухла все сильнее, пока наконец Слезы Святого Клодока не слились полностью с коричневой пустошью. Но на верхних террасах склона летняя жара, казалось, лишь вытягивала из земли все более сочную и темную зелень. Джон с матерью шагали через лужайки, по пояс утопая в мышином горошке и овсянице, пробирались сквозь заросли кустов, шлепали по ручейкам, что пробивались из-под земли и текли в высокой густой траве незримыми каскадами.

После полудня матушка уходила на самый верх, где стоял непролазной стеной ежевичник. А Джон, предоставленный сам себе, бродил вдоль забитых бурьяном древних русел, где искал лекарственные травы или собирал землянику. Кролики при его приближении врассыпную бросались прочь, только белые хвостишки мелькали в кустах. В самые знойные дни Джон укрывался в тени бузины и ясеней, покуда мать не спускалась тяжелой усталой поступью, с раздутой торбой для трав. Потом они возвращались в хижину, где его ждала книга.

Каждый вечер Джон корпел над страницами, шевеля губами. Напряженно вглядываясь в буквы и складывая из них незнакомые слова, Джон шагал через пальмовые рощи и крокусовые луга. Щуря воспаленные глаза, он пробирался сквозь заросли мушмулы и сливы, проходил по яблоневым, вишневым и грушевым садам. Потом перелистывал страницу — и перед ним поднимались из моря фантастические создания: большущие рыбы с плавниками, громадные угри и невиданные чудища с длинными щупальцами.

— Это Зойленд-Тор! — воскликнул мальчик, и Сюзанна кивнула.

— Раньше там было море, — сказала она. — Каждую зиму море наступало и заливало весь Зойленд и торфяные болота. Но когда оно отступало, трава росла еще гуще. Соленая вода плавала сверху, понимаешь? А внизу оставалась пресная.

Сравнительно новые страницы перемежались древними, где щетинились частоколы диковинных букв и слов и выцветшие письмена поддавались прочтению не легче, чем путаница птичьих следов на земле. Джон читал, пока у него не смыкались веки. А когда он, сморенный усталостью, ронял голову на книгу, ему мерещилось, будто сквозь пыльный запах страниц пробивается острый аромат живицы или густое благоухание сливовых, грушевых и яблочных садов в цвету.

День ото дня жара усиливалась. Молельщики, одетые в темное, сидели в церкви особняком. Когда раскрасневшийся отец Хоул объявил о празднике эля и рассказал историю про святого Клодока, последователи Марпота начали тихо переговариваться между собой. Но священник, похоже, не замечал, как они неодобрительно хмыкают и Арон Клаф осеняется крестным знамением. Старого Хоули слегка пошатывало, а прихожане обмахивались веерами и посмеивались, когда он сбивался и запинался.

Каждое утро над Хребтом собирались угрюмые тучи и ползли над Равнинами. Но под жгучими лучами солнца они скоро распадались на клочья, которые клубились, истончались и бесследно истаивали. Жара поселилась в стенах домов и проникла глубоко в землю. Колосья на Двухакровом поле поднялись лишь до колен пугала. Вода в новом колодце понизилась настолько, что брошенный в него камень падал почти без всплеска. Распаренные лица молельщиков хмурились в душной церкви. Сидя рядом с матерью, Джон через плечо поглядывал на Марпота, но тот не обращал на него ни малейшего внимания, словно вообще не замечал ни Джона, ни Сюзанны. Он стоял позади с таким видом, будто никогда не вел толпу к хижине на лугу; длинные светлые волосы ярко выделялись на фоне черного костюма, немигающие голубые глаза пристально наблюдали за молельщиками. Выйдя из церкви в молебственное воскресенье, Джон взглянул на запад и увидел гряду черных грозовых облаков, ползущую прямо по гребням Хребта. Он уже хотел сказать матери, но тут раздался голос Джаспера Риверетта.

— Будто стая воронья летит, — громко заметил мужчина, вышедший из церкви вместе с другими молельщиками.

— Зойлендское воронье, — добавил отец Дандо Кэндлинга.

— Вы с нами, окружным путем? — обратилась Мэг Риверетт к группе людей в темном. — Или на праздник эля?

Марпот бесстрастно смотрел прямо перед собой, словно не услышав вопроса, но стоявшая рядом с ним Мерси Старлинг обратила свое исхудалое лицо к Мэг:

— Праздник эля? Вот как ты это называешь? А я скажу тебе настоящее название, Мэг. Ведьмин пир!

Молельщики остановились. Риверетты и Кэндлинги окружили Джаспера. Мать Кэсси продолжала нападать на Мэг:

— Хочешь, чтобы она пожаловала к нам? Я-то видела, как оно бывает, помнишь? Я-то видела, как было с нашей Мэри. Сперва тебя сжигает лихорадка. Потом накатывает рвота, наизнанку тебя выворачивает. И ты блюешь, пока не выблевываешь самое душу.

Селяне столпились вокруг двух женщин.

— Рвота? — Мэг закатила глаза. — Не эта ли хворь приключилась с нашим Джаспером намедни вечером?

Мужчины в толпе загоготали, но Ли Фишроук, один из молельщиков, сердито наставил на Мэг палец:

— Ведьма не предмет для шуток, Мэг Риверетт. Посмейся над Богом — и Он посмеется твоей погибели!

— За что погибель-то? — с вызовом спросила Роуз Каллендер. — Мы ж не делаем ничего дурного.

— А кормить ведьму, по-твоему, не грех? — резко возразил Фишроук. — Сдается мне, ведьмины бесенята резвятся с тобой в постели, Роуз.

— Да как у тебя язык поворачивается говорить такое? — взвилась она.

— Ворожеи не оставляй в живых, — возгласил Арон Клаф. — Так повелел Моисей.

— В живых, брат Арон? — переспросил Джаспер Риверетт. — Насчет Моисея мне ничего неведомо, покорно прошу прощения, но нашей старой ведьмы уже давненько нет в живых.

В толпе раздались смешки. Мерси опять протолкнулась вперед:

— Как и нашей Мэри! Вы все собирали пир для ведьмы. Вы все насмехались над Богом. Как Адам, когда он взял яблоко у Евы. Вы зазвали сюда Баклу, и она забрала мою Мэри.

Обвинение Мерси вызвало ропот среди прихожан.

— Вздор! — заявила Элиза Фентон. — Праздник эля мы устраиваем для святого Клодока. Так-то вот!

Потом Джон услышал тихий голос позади.

— Девочка хворала. — Он обернулся и увидел старую Конни Каллендер. — Мерси следовало отвести бедняжку к твоей матушке. А она вместо этого только и делала, что молилась за нее вместе с ними. — Старуха кивнула в сторону молельщиков.

Теперь толпа напирала на них со всех сторон. Ли Фишроук попытался отпихнуть Джаспера Риверетта, но тот лишь расхохотался, и физиономия Ли покраснела гуще прежнего. Эфраим Клаф, злобно хмурясь, жался к отцу. Джон поискал взглядом Кэсси, но нашел только Абеля, с несчастным лицом стоявшего между Джейком и Мерси. Когда на Старлингов тяжело натолкнулся один из Клафов, на миг показалось, что вот-вот завяжется драка. Потом вперед выступил Том Хоб, с таким видом, будто оказался здесь совершенно случайно.

— Бакла не была ведьмой, — громко сказал верзила. — Она насадила и вырастила все растения в долине, так говорил мой дедушка. — Садовник добродушно оглянулся кругом. — Поэтому наша долина и называется Бакленд. Земля Баклы, понятно? А святой Клод — это Колдклок. Лесная Сень, иначе говоря. Мой дедушка знал все древние предания. И Бакла не околдовывала святого Клода. Он просто влюбился в нее. Поэтому и пролил слезы там на лугу. Есть и другие предания…

Но продолжить Тому не дал Марпот, решительно протолкнувшийся вперед:

— Хватит нести чепуху! Единственное правдивое предание содержится в этой книге! — Он поднял над головой Библию и грозно сверкнул голубыми глазами, словно бросая вызов любому, кто пожелает возразить. — Бог карает сурово. Брат Ли правильно сказал. Бог послал ведьм в мир, чтобы они искушали людей своей греховностью. Одну он послал сюда.

— Так то было давным-давно… — начал Джаспер.

— У ведьмы нет возраста. Она ровесница Евы. — Марпот рубанул воздух Библией, точно топором. — Вот как с ней надо поступать. По примеру нашего славного святого. Идти на нее с топором и факелом.

Молельщики позади него согласно кивали. Селяне молча смотрели на церковного старосту. Джон заметил в толпе Кэсси: она пожирала Марпота восторженным взором. В следующий миг крылья носа у него затрепетали. Сырое сено, подумал он. Или туман, стелющийся над лугом ранним утром. Кто-то легонько толкнул его локтем. Рядом стоял Абель.

— Глянь.

Он задрал голову, и Джон за ним следом. Люди вокруг них тоже стали один за другим задирать голову, и через несколько мгновений уже все прихожане, внезапно объединенные, смотрели в небо, на темные тучи, плывущие над ними.

— Благодарение Господу! — воскликнул Лео Хакстейбл. — Дождь!

Едва он успел договорить, как на землю упали первые крупные капли.

Дождь лил три дня кряду. Потоки воды неслись по выжженной земле, широко разливались вокруг церкви и играли черепами в костехранилище за ней. Ливень размыл дорогу к дому Старлингов и превратил окраинную тропу между живыми изгородями в стремительную мелкую речку. Старый колодец доверху наполнился мутной водой. На следующий день с новым колодцем неожиданно произошло то же самое.

В хижине пахло сырой шерстью, сырой землей и дымом. Джон уворачивался от частых капель, падающих с худой соломенной крыши. Он выбегал набрать дров из поленницы за домом и складывал их у очага, чтоб высохли. Матушка кашляла над котлом, медленными круговыми движениями помешивая варево. Управившись с хозяйственными делами, Джон забивался в угол с книгой.

Холодные дождевые капли забрызгивали спину. Мальчик напряженно щурил глаза, пока не угасал тусклый свет дня, сочившийся сквозь линялую занавеску. Он словно воочию видел, как подымаются ввысь могучие стволы и прорастают зеленые побеги, словно наяву слышал плеск крыльев в поднебесье и шелест травы под ногами. Когда становилось слишком темно для чтения, Джон ложился на влажный соломенный тюфяк и неподвижно смотрел в протекающую соломенную крышу, слыша возню и кашель матери у очага.

Она обещала всему научить его. Сады, растущие на страницах книги, дадут ответ на вопрос, почему он должен жить именно здесь, а не в любом другом краю… Так она сказала. Он выучил почти все буквы, но неведение оставалось прежним. Оно даже увеличилось, раздувшись, подобно плодам на диковинных деревьях. Кто же в далеком прошлом засадил зеленью склоны долины? Никакой Баклы не было, сказала мать. Не было никакой ведьмы. Что же из написанного на древних крапчатых страницах дает Джону Сандаллу право владения нечто большим, чем сырой земляной пол и утлые стены тесной хижины? В нем снова поднялось раздражение, и он опять задумался над словами Эфраима: «Вы здесь чужие. Вам не стоило сюда возвращаться…» А снаружи все барабанил дождь.

Ливень прекратился так же неожиданно, как начался. Выглянуло солнце, и над деревней закурился пар. Отец Хоул взял для проповеди стих, к которому всегда обращался после затяжных дождей.

— И открыл Ной кровлю ковчега, — звучно произнес седовласый священник, переворачивая песочные часы в полупустой церкви. — И посмотрел, и вот, обсохла поверхность земли.

— Давно пора! — воскликнул краснолицый Том Хоб, и сидевший рядом Джаспер Риверетт рассмеялся.

Джон поискал взглядом Абеля или Кэсси, но брат с сестрой сегодня отсутствовали, как и их родители. После службы он, как всегда, стал ждать у колодца. Наконец торопливо подошли товарищи.

— Абель захворал, — сообщил Дандо.

— Что с ним?

— Знаю только, что захворал. Даст Бог, завтра оправится.

Но на следующее утро у Абеля поднялся жар, а еще день спустя началась рвота.

Речушка вздулась и превратилась в полноводную реку, которая сначала подступала своими извивами вплотную к дороге, а потом резко повернула и понеслась прочь через пойменные луга и поля. На западе из разлитого над Равнинами тумана вырастал Зойленд-Тор, потом дорога пошла под уклон, и он медленно скрылся с глаз. Впереди показалось скопление руин.

— Олд-Туэ, — сказал Джош. — То, что от него осталось.

Вскоре полуразрушенные стены исчезли позади. В Рузли опять появилась река, дальше на пути лежала деревня Мидл-Ок с обветшалой церковью, а за ней Фейнвик и — после недолгого подъема — Ринтон. Когда за спиной осталось селение Лоуэр-Холлинг, Джош мотнул головой в сторону мула с мальчишкой:

— Ты же обещался развязать ему язык, разве нет?

Бен Мартин неохотно замедлил шаг. Сегодня мул хромал на левую ногу, заметил он. По словам Джоша, хромая нога менялась в зависимости от настроения животного.

— Мы говорили про обучение, — возобновил Бен прерванный разговор. — Ты когда-нибудь обучался счету, Джон Сандалл? Со счета и начались мои неприятности. С него — или с дороги, что увела меня из Саутона…

Мальчик скреб грязными ногтями в свалявшихся волосах. На его лице не отражалось ни интереса, ни удивления. Рубашка и штаны на нем рвань рванью, подумал Бен. А вот голубой плащик, по всему вероятию, был нарядным, прежде чем дождь вымыл из него почти всю краску и ее место заступила грязь.

— Ты ведь слыхал о Саутоне? — не сдавался Бен. — Видишь городок впереди? Теперь представь три таких, сколоченных вместе.

Они приближались к Каррборо. Джон Сандалл коротко вскинул взгляд и снова понурил голову. Скоро лошади тащились между высокими деревянными домами, чьи верхние этажи нависали над дорогой. Они пересекли рыночную площадь, миновали темную громаду собора. В огороженном дворе за ним стояла шеренга землисто-бледных ребятишек в полинялых рабочих блузах. Надзиратель размахивал палкой и зычно орал приказы. Ревет, что бык, застрявший в кустах, подумал Бен. Они с Джошем переглянулись.

— Работный дом, — через плечо бросил погонщик. — Не хотелось бы там оказаться, а, Бен?

— Ой не хотелось бы, — откликнулся Бен. — Правда ведь, Джон Сандалл?

Мальчик скользнул безразличным взглядом по маленьким оборванцам.

Дома сменились сначала домишками, потом хижинами и лачугами. На самой окраине города Бен Мартин указал спутнику на постоялый двор, но Джош помотал головой. Лошади неспешно шли за своим хозяином, мерно раскачивались вьюки и баулы, поскрипывали кожаные ремни. В полдень Джош свернул с дороги.

— Это всё земли сэра Уильяма, — сказал погонщик, вручая один ломоть хлеба Бену, а другой бросая мальчишке. — Он может дотопать от усадьбы аж до самого Саутона, не покидая своих владений. Так сказал мне один его слуга.

— Твой друг Паунси, да?

— Ну, он не совсем чтобы друг.

Бен оглянулся назад. Вдали темным пятном маячил Хребет. Джон Сандалл жадно рвал зубами хлеб, съежившись над ним, как зверек.

— Он сказал хоть слово? — спросил Джош.

Бен покачал головой:

— А что, если его не возьмут в усадьбу?

Джош пожал плечами:

— Тогда отправится прямиком в работный дом.

Они двинулись дальше. Джон размашисто шагал впереди, ведя пегую кобылу на свободном поводу. Бен опять пошел рядом с мулом.

— Я тогда был чуть старше, чем ты сейчас, — продолжил он. — Поступил в подмастерья к некоему Фесслеру. Ну там отделка, узорное вязание. Немного коклюшечного кружева. Он поручил мне вести счетные книги. Но один малый хотел занять мое место. Нейхем Броудвик. Отъявленный мерзавец. Правда, сперва я не догадывался…

Дорога пошла под гору. Пегая прибавила шагу, стремясь поскорее под тенистую сень леса Чарлком. Погонщик вытащил свой посох, воткнутый между коробами на гнедой лошади, и пару раз крутанул им над головой.

— Сам Фесслер считал лучше любого еврея на празднике урожая, — продолжал Бен. — Но он не отличил бы Иуду от святого Петра. А Нейхем Броудвик был в точности как тот. Иуда то бишь, а не святой Петр…

Над ними сомкнулись раскидистые ветви каштанов. Бен вел рассказ дальше. Мальчик явно не собирался раскрывать рта. Но ведь чужие неприятности никому не интересны. А оттого, что он молчал, Бену было только легче рассказывать о вероломстве Нейхема Броудвика и своем несправедливом изгнании.

— Нейхем врал самым бесстыжим образом. Но что я мог сказать? Фесслер скорее поверил бы, что король Карл таки женится на дочери испанского короля, чем всем моим заверениям. Я оказался на улице с четырьмя шиллингами и девятью пенсами в кармане. Ну и зашел в трактир «Ночной пес» пропустить глоточек-другой, а там повстречался с этим малым. Лицом он смахивал скорее на тебя, чем на меня. Эдакий сеньор испаньолас, если ты понимаешь, о чем я. В общем, этот Элмери искал кого-нибудь, кто доставил бы посылку в усадьбу Бакленд, какому-то Сковеллу…

Мальчишка молчал как истукан. Паунси прогонит их взашей из усадьбы, подумал Бен. Отправит Джона Сандалла в работный дом, и дело с концом.

— Тпру! — крикнул Джош.

Из-под ног пегой лошади метнулся кролик, погонщик швырнул свой увесистый посох, и Бен услышал глухой удар. Он посмотрел, как Джош подбирает с земли убитое животное, и опять перевел внимание на своего безучастного слушателя.

Тот зачарованно глядел вверх. Могучие стволы каштанов, закручиваясь спиралью, подымались ввысь, одетые морщинистой корой, изрезанной глубокими бороздами. Верхние ветви колыхались на легком ветерке. Глаза мальчика следили за ними, двигаясь туда-сюда.

— Чего ты там высматриваешь? — тихо спросил Бен.

Но Джон Сандалл лишь обвел долгим пристальным взором раскидистые кроны с переплетенными ветвями и сучьями, а потом потупил глаза.

— Чудной он какой-то, — сказал Бен, подходя к Джошу.

— По-прежнему ничего?

Бен покачал головой. Джош тяжело вздохнул и дальше заговорил приглушенным голосом. Бен внимательно выслушал погонщика, изложившего свои намерения.

— Сегодня ночью, — прошептал Джош. — Иначе нам от него не избавиться.

Мужчины оглянулись на мальчика.

— Хорошо, — кивнул Бен.

Он вернулся к мулу и с новой живостью продолжил рассказ о своем долгом пешем путешествии по Равнинам и вдоль подножья Хребта:

— Местность там унылая, Джон. И Зойленд-Тор под стать окружению. Говорят, туда приходил Христос с Иосифом Аримафейским. А я скажу одно: вернуться обратно они не рвались…

Мальчик смотрел на него пустым взглядом. Лошади всхрапывали и мотали головами. Когда солнце закатилось, Джош свернул с дороги на заросшую тропу. Под копытами животных захрустели сухие ветки. За частыми деревьями Бен различил полуразрушенные стены. К нему подошел Джош:

— Можно сделать это вон там.

На земле перед Беном лежала оплетенная плющом колонна, расколотая на части. Около стен россыпью валялись камни, выпавшие из кладки. Откуда-то сзади доносилось журчание ручья. Джош указал поверх широкого плоского валуна на глубокий очаг, высотой с него самого и черный от вековой копоти.

— Разжигай огонь, — велел он. — Потом займемся мальчишкой.

Джон Сандалл слез с мула и стоял посреди прогалины. Когда животных разгрузили и стреножили, Джош провел его во внутренний двор. Мальчик безропотно опустился на валун и позволил себя усадить как надо. Зайдя ему за спину, Джош достал нож и потрогал пальцем лезвие. Потом нагнул его голову вперед и поднес нож к шее.

Покончив с делом, он отступил на шаг и шумно выдохнул:

— Вот уж не ожидал, что это будет так трудно.

— Ты лихо управился.

— Так лучше, правда? — спросил Джош.

— Гораздо лучше, — согласился Бен.

Земля вокруг Джона Сандалла была усыпана черными войлочными клочьями. На неряшливо обритом черепе топорщились короткие пучки волос.

— Со вшами разобрались, — удовлетворенно сказал Джош. — Будем надеяться, у него нет чего похуже.

— Похуже? — Бен недоуменно поднял брови. — Чего, к примеру?

— А заразы, от которой померли ребятишки в деревне.

Мерцающий свет ситниковых свечей окрашивал стены церкви желтым. Маслянистый дым клубами поднимался к крыше. Последние восковые свечи сожгли на Воздвижение, помнил отец Хоул, через две недели после того, как слег Абель Старлинг. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Скамьи церкви Святого Клодока были заполнены прихожанами, с кафедры священник видел ряды голов, непокрытых и в чепцах. На полу перед алтарем стояли на коленях грешники, несущие наказание.

Сегодня больше дюжины их выстроилось в ряд — мужчины и женщины, завернутые в тонкие белые простыни. Они стояли голыми коленями на шершавых каменных плитах и в одной руке держали длинные ореховые прутья. Преподобный видел, как они морщатся и ерзают на месте, свободной рукой придерживая на груди простыню. На случай, если кто-нибудь попытается встать, позади них стоял брат Джима Клафа, Арон, вооруженный тяжелой тростью.

После первых смертей отец Хоул прочитал проповедь по Посланию к римлянам.

«Но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение».

Трудная для понимания тема. Но едва успели ссыпаться последние песчинки в часах, как со скамьи вскочила Мерси Старлинг:

— Терпение, святой отец? Наши дети исходят рвотой, поди, не от недостатка терпения. — Женщина обвела взглядом собрание прихожан. — Не так ли, Мэг? Теперь ты не смеешься надо мной, а? И ты, Роуз. И ты…

Она обличающе тыкала пальцем, окруженная молельщиками, тоже повстававшими с мест. В следующую минуту в церкви поднялся страшный гвалт: упреки, обвинения, непотребная брань. Ему следовало бы спуститься с кафедры, знал отец Хоул. Следовало бы пройти между ними, раздавая тумаки и сурово выговаривая, как он сделал памятным вечером в праздник эля. Но он совсем растерялся от криков, воплей и проклятий, которые раскатывались эхом вперед и назад по гулкому залу, пока наконец среди общего шума не возвысился грозный голос:

— Да как смеем мы осквернять храм Божий срамословием? — Тимоти Марпот решительно прошагал по проходу между скамьями. — Бог испытывал Адама Евой, его собственной женой. Теперь Он испытывает нас.

— И каким же образом Он это делает, брат Тим? — с угрюмым вызовом спросил кто-то в толпе прихожан.

Послышалось несколько смешков, но Марпот воздел над головой Библию.

— Мое имя — Тимоти, — звучно произнес он, обводя толпу цепкими голубыми глазами. — Тимоти означает «страх Божий». И я поистине боюсь одного только Бога. Он испытывает нас, как уже делал однажды. Послав нам ведьму.

В церкви наступила тишина. Преподобный Хоул просто стоял и смотрел, ничего не предпринимая.

— Нас будет направлять наша вера, — возгласил церковный староста. — Если средь нас ходит ведьма, мы найдем ее. Мы заглянем в душу каждого. — И добавил, вскинув взгляд на кафедру: — Разумеется, если отец Хоул позволит.

Так начались слушания.

— А ну-ка, тихо там! — рявкнул сейчас Арон на Конни Каллендер, которая перенесла тяжесть тела с одного колена на другое и раздраженно заворчала.

Марпот отдал указания ясные и четкие, знал священник. Рта не открывать, глаз не подымать. Для ослушников — колодки у общинного выгона. Сейчас в них сидел Том Хоб. Колодки или чего похуже, подумал отец Хоул. Крайним в ряду коленопреклоненных стоял Джейк Старлинг, уставившись в пол и шевеля губами в беззвучной молитве. Один глаз у него полностью заплыл багровым кровоподтеком.

Некоторые допытуемые оказались неподатливыми, объяснял брат Тимоти. Они могли стоять на коленях перед престолом до самой ночи, пока все прочие свидетельствовали об их правых и неправых деяниях. Они могли упорствовать до рассвета, а то и до позднего утра. Но в конце концов по деревне разносилась весть об их покаянии, и они облачались в белые простыни. Тогда у дома старосты собирались толпой молельщики со своими длинными розгами и резким смехом, чтобы гнать нечестивцев до церкви. Эти люди насмехались над Богом, говорил Марпот. Теперь Бог насмехается над ними.

Отец Хоул тоже уперся взглядом в пол. Давеча Джон Сандалл рисовал пальму на этих каменных плитах, и рука мальчика дрожала сильнее, чем у него по утрам, до первого глотка спиртного. Сколько лет прошло с тех пор, как Сюзанна Сандалл вернулась в деревню? Одиннадцать? Он вспомнил, как она появилась здесь на другой день после смерти леди Анны, когда вся церковь была завешена траурными полотнищами по приказу сэра Уильяма. Появилась со вздутым чревом, где уже жил младенец, который годы спустя возьмет мел и нарисует пальму. Неделю назад они с ней смотрели с порога хижины, как парнишка идет через луг. «Что-то станется с ним?» — тяжело вздохнула Сюзанна. Она вытянула из него обещание, и теперь оно тяготило душу. Священник чувствовал страшную усталость. Усталость и жажду.

Воздух снаружи был влажный. Над деревенским лугом разносился храп Тома Хоба. В доме Марпота горели огни, но остальные дома стояли темные. Поначалу иные вешали ветку крушины над дверью, но последователи Тимоти Марпота все их посрывали. Старые обычаи, подумал отец Хоул. Старые страхи.

— Только чистый душой способен увидеть ведьму, — сказал священнику голубоглазый мужчина, стоявший между Ароном Клафом и его угрюмым сыном Эфраимом. — Вот почему она нападает на невинных. Чтобы они не успели разглядеть ее подлинное обличье. Ибо ребенок обязательно опознает ведьму, святой отец. Уж вы мне поверьте.

Но отец Хоул помнил согбенного старца в голубом балахоне. Неужели он стал бы избивать деревенских дурачков? Или заставлять старух часами стоять на коленях? Неужели он послал бы ведьму, чтоб травила детей? Из прошлого, отделенного от него четырьмя десятилетиями, до отца Хоула донесся звон бьющихся стекол.

«Глупости!» — сурово одернул себя он. Церковный староста — не зойлендский фанатик. Болезнь уйдет. Обещание, данное Сюзанне Сандалл, утратит силу. Преподобный Хоул стоял один на краю пустынного луга.

«Пальма возвышается», — пробормотал он. Потом повернулся и побрел к своему дому.

Болезнь перепрыгивала из одного дома в другой, носилась взад-вперед по деревне. Пораженные ею дети сначала горели в лихорадке, потом исходили рвотой. Как и предрекала Мерси Старлинг. Под конец, сказала Джону матушка, несчастные извивались и корчились от боли, как насаженный на булавку червь.

После гневной вспышки Мерси она настрого запретила ему ходить в деревню. С утра Джон взбирался на склон и бродил знакомыми путями, пока дневной зной не прогонял его вниз, в буковую рощицу на краю луга. Там он ждал и прислушивался.

Порой Джон сидел в тени до самого вечера. А в иные дни ждал не дольше нескольких минут, напрягая слух и поглядывая вниз по откосу. Потом раздавался шорох живой изгороди, кусты раздвигались, и из них одно за другим появлялись знакомые лица.

Дандо ускользал из дому при любой возможности. Сету было труднее: мать таскала его в церковь каждый божий день. А Тобит приходил когда вздумается. Мальчики усаживались над журчащим водяным желобом.

— Моя мама говорит, что Мерси Старлинг давно спятила с ума, — сообщил Дандо.

— А моя говорит, что Джейк не многим лучше, — добавил Сет.

Они посмотрели вдоль тропы, словно могли увидеть сквозь заросли бузины и боярышника домик с белым фасадом.

— Ты слыхал про Мэдди Оддбоун? — спросил Дандо. — У нее воды отошли прямо на молельном собрании у Марпота. Но ее так и не отпустили до самого вечера.

— А как вам история со старой Конни Каллендер? — ухмыльнулся Тобит. — Арон Клаф обещал обойтись с ней помягче. А потом они раздели ее догола и заставили полдня стоять на коленях…

— Догола? — удивился Дандо. — Конни Каллендер?

Джон вспомнил старуху, тихо заговорившую с ним возле церкви. Представить ее голой было трудно.

— Эфраим ее видел, — хихикнул Тобит.

Джон и Сет переглянулись. Но прежде чем они успели поинтересоваться, с какой такой стати Тобит разговаривал с Эфраимом, до них доплыл откуда-то издали тонкий нежный голос, постепенно набирающий силу, взмывающий ввысь на первых протяжных нотах. Хрустальный девичий голос, выпевающий слова псалма. Джон напряженно прислушался. Тобит делано закатил глаза:

— Опять она за свое.

Кэсси пела псалмы каждый день в этот час. Иногда она пела и по вечерам. Тогда Джон шел через луг к откосу, под которым стоял домик Старлингов, подкрадывался поближе и ложился в траву, прячась от Мерси.

— Только и делает, что поет, — неодобрительно заметил Сет.

— Она молится, — заступился Джон. — За Абеля.

При упоминании об Абеле мальчики умолкли и задумчиво уставились на свои башмаки. Наконец голос Кэсси стих.

— Эфраим позвал меня с собой, — внезапно сказал Сет.

— Ты согласился? — спросил Дандо.

Сет помотал головой:

— Я с ними не вожусь.

— И я, — подхватил Тобит.

— Никто из нас не водится, — сказал Дандо. — Правда, Джон?

Джон кивнул.

Первым перестал приходить Тобит. Сет, Дандо и Джон сидели на краю желоба, болтая пальцами в холодной воде, и обсуждали предательство товарища.

— Я узнал кое-что про Марпота, — в качестве утешения сообщил Дандо. — Мэг Риверетт говорила моей матушке, а я услышал. Он скрывается.

— Марпот? — изумился Джон. — С чего вдруг? — Ему вспомнился тяжелый, пристальный взгляд церковного старосты.

— Его епископ на суд вызвал, — продолжал Дандо. — Марпот заставил одну бабу плясать нагишом, на зойлендский манер.

— А зачем? — спросил Сет.

— Не знаю.

Мальчики потрясли головами, дивясь непостижимым причудам взрослых.

— А что, если он все-таки прав? — снова заговорил Дандо. — Что, если ведьма и вправду есть?

— Чего ж они ее никак не найдут-то? — с сомнением произнес Сет.

— Так они еще не всех допытали, — ответил Дандо. — За Хакстейблов пока не принимались.

— У Марпота духу не хватает.

— Они и сюда еще не наведывались. — Сет покосился на Джона. — Я не говорю, что ведьму вообще найдут или что-нибудь такое.

Джон кивнул и оглянулся на луг. Отец Эфраима Клафа и остальные хозяевами расхаживали по деревне, стуча в любые двери по своему выбору. При одной мысли, что они заявятся к ним и выволокут мать из хижины, мальчика замутило. Что он будет делать, если молельщики разденут ее догола, как старую Конни Каллендер? Или погонят хлыстами к церкви?

Следующим откололся Дандо. Джон и Сет обменивались неловкими обрывистыми фразами, но скоро бессвязный разговор сошел на нет. Оба вздохнули с облегчением, когда вдали полилось пение Кэсси.

— Эфраим тут давеча похвалялся, — сказал Сет потом. — Дескать, его отец намерен допросить твою мамашу. Хочет ее испытать.

— Как испытать? — Джон старался говорить небрежным тоном.

— Не знаю. — Сет упорно смотрел в землю. — Я только это слышал. — Он встал, собираясь проскользнуть обратно сквозь живую изгородь. — Ладно, мне пора.

— До завтра! — крикнул Джон, но кусты уже сомкнулись за мальчиком.

Сет не ответил. Назавтра Джон прождал напрасно.

Он стал проводить все дни наверху. Блуждая по террасам склона, он слышал колокольчик Марпота внизу и видел, как у длинного приземистого дома выстраиваются рядами люди во всем темном. Очередная фигура в белой простыне шаткой поступью выходила наружу, и Джон живо представлял резкие крики и издевательский смех молельщиков, которые гнали злосчастного грешника к церкви, стегая длинными хлыстами.

Вечерами он по-прежнему бродил по лугу в ожидании, когда Кэсси запоет, но из дома Старлингов не раздавалось ни звука. Когда Джон услышал ее пение в следующий раз, оно звучало тише и глуше, разливаясь в недвижном вечернем воздухе. И доносилось оно из церкви.

Мелодия псалма скользила по голым стенам и потолку, текла вдоль скамей и завивалась вокруг темной башни кафедры. Слова ложились на холодный каменный пол. Сердце Кэсси переполнялось восторгом. Она думала о маленьких камешках, которые собрала в расшитый мешочек. Она знала их все до единого, помнила, как жалит и кусает каждый из них, когда она становится на него коленом. Сейчас было слышно, как они поскрипывают под ней на шершавых каменных плитах.

Святой Клодок вышел на ведьму с факелом и топором. Он изрубил ее буковые столы, спалил ее дворец. Теперь ведьма вернулась. Но на сей раз ее поджидал здесь брат Тимоти. Он и Кэсси довершат дело, начатое святым Клодоком. Они подвергнут ведьму жестокому испытанию.

Кэсси знала толк в жестоких испытаниях. Она вытащила из чепца булавку, подсунула под почерневший ноготь и принялась, как всегда медленно, загонять острие в незарастающую воспаленную ранку. Ведьмы не чувствуют боли, напомнила она себе. Из них не истекает кровь. Когда на пол упала первая алая капля, девочка начала молиться.

Она благодарила Бога за жизнь, дарованную ей и ее близким, за старую жизнь в родительском доме и за новую жизнь с братом Тимоти, Клафами и всеми остальными. Она молилась, чтобы Абель и отец нашли путь к обетованному Саду. Чтобы все жители деревни нашли путь туда. И все до единого жители долины, от сэра Уильяма до Тома Хоба.

Время пришло. Так сказал брат Тимоти.

Когда умерла Мэри, Кэсси просила Бога забрать и ее тоже, но Бог не внял. Ведьма скрывается среди них, сказал брат Тимоти. Во искупление своих грехов Кэсси должна ее найти. Каждое воскресенье она молилась в буковой роще на краю луга и уже почти потеряла надежду, что Бог отзовется. Но наконец Он прислал того, кто был ей нужен.

Кэсси словно воочию видела его окровавленное испуганное лицо, вскинутое к ней от водяного желоба.

Боль ползла от коленей вверх, проникая в самые кости. По булавке, дрожа, стекала вторая капелька крови. Сегодня досчитаю до дюжины, решила девочка. С края луга она наблюдала за Джоном Сандаллом — крохотным пятнышком, снующим туда-сюда далеко наверху. Потом увидела женщину, пробирающуюся сквозь густой ежевичник и исчезающую в лесу Баклы. И тотчас все стало ясно. Вскочив на ноги и подобрав подол, Кэсси почувствовала, как воля Божья потекла у нее по жилам, побуждая скорее бежать к брату Тимоти.

Темная фигура нависла над ней. Мгновением позже рядом опустился на колени мужчина. Кэсси думала, что сгорит от стыда, когда он стащил с нее коричневое шерстяное платье. Он сурово отчитал за невоздержный язык и неразборчивость: ну допустимо ли разговаривать с сыном Сюзанны Сандалл? Но Кэсси снесла бы и сотню таких наказаний. Она — посланница Божья, сказал он. Теперь голубые глаза мужчины встретились с голубыми глазами девочки.

— Ты готова, сестра Кассандра?

Просто колыхание мрака, подумал Джон в первый момент. Надсадный кашель матери погнал его к ручью за водой. Он стоял на лугу, сжимая в руках кувшин. Высоко на склоне что-то двигалось. Мальчику почудилось, будто в темных зарослях бузины мелькнул изорванный белый вымпел. Кто-то спускался. Джон неподвижно стоял перед дверью хижины. Только когда фигура достигла самой нижней террасы, он узнал знакомый чепец.

По высокой траве луга шагала Кэсси. Но когда она немного приблизилась, Джон увидел ковыляющую походку и неуклюжие, дерганые движения. Внезапно девочка споткнулась и упала. Джон уронил кувшин и подбежал к ней, протягивая руку, но тут же испуганно отшатнулся.

На Кэсси живого места не было от ссадин и царапин. Ноги сплошь исчерчены багровыми полосами. Шерстяное платье изодрано в клочья. Руки до локтя иссечены в кровь, — верно, лицо прикрывала.

— Кэсси?

— Я знаю, кто ведьма.

Ее голубые глаза казались почти черными в сумерках.

— Пойдем к нам, — позвал Джон. — Мама тебе поможет.

Но она помотала головой, с трудом вставая с земли:

— Я видела, как она ходила туда. — Кэсси указала взглядом на темную стену леса над долиной.

— Туда нет пути, — ответил Джон. — Там повсюду непролазные колючки, помнишь?

— Они для нее не преграда. Я же говорила тебе. Ведьмы не кровят.

Сердце у него оборвалось. Он услышал призывное бренчание колокольчика на деревенском лугу внизу и ответные крики, приглушенные расстоянием.

— Бог послал тебя мне в помощь. — Кэсси, спотыкаясь и оступаясь, зашагала через луг. — Ты привел меня к ней, Джон.

— Кэсси, подожди! — взмолился он, устремляясь за ней, но девочка уже спрыгнула с откоса.

Они вдвоем полусбежали-полускатились к подножью. Поднимаясь на ноги около водяного желоба, он услышал знакомый голос:

— Давненько не видались.

Из кустов живой изгороди вышел Эфраим Клаф. Джон выпрямился и посмотрел в лицо своему давнему врагу. Эфраим взглянул на Кэсси:

— Эй, что ты с ней сотворил, ведьмак? — Он повернулся в сторону Двухакрового поля и проорал: — Я нашел ее! Сюда!

Внутри у Джона разлился тошнотворный холодок, знакомый и нежеланный. Но одновременно в нем вдруг вскипел и гнев на собственное малодушие. Несколько секунд он буравил взглядом толстощекую густобровую физиономию, потом с воплем прыгнул вперед. Первый удар пришелся Эфраиму по макушке: костяшки пальцев обожгло болью, а противник лишь удивленно крякнул. Зато второй, боковой удар оказался удачным: громко хрустнули носовые хрящи, Эфраим вскрикнул и схватился за лицо. В приступе головокружительной отваги Джон накинулся на противника, свалил с ног, и они покатились по тропинке, беспорядочно колотя кулаками и пинаясь. Клаф был крупнее и сильнее, но Джону придавал силы гнев. Краем глаза он видел, как Кэсси шатко бредет прочь. Слышал звон колокольчика вдали. Он бил снова и снова, не чувствуя ответных ударов. Наконец уселся противнику на грудь, крепко придавив коленями руки. Из носа Эфраима хлестала кровь.