Пират, еще один

Егор Полторак

Пират, еще один

1

В одном городе в одном доме у одной реки жили-были одна мама и один сын. Маме было двадцать семь лет, а сыну семь. На носу у него были круглые очки, и левое стекло их было треснутое. Жили они неплохо.

Мама работала в гипроинституте через реку, до которого ей приходилось добираться сорок минут с двумя пересадками, а сын ходил в школу с углубленным изучением английского языка со второго класса. Он закончил первый, и сейчас были каникулы. Июнь.

Маму звали Нина Вадимовна Володина, а сына Колька, по фамилии Бизухин. При посторонних мама называла его Коля, а так - старик Биз. Если он, конечно, не расстраивал ее - ну, не приносил домой бездомных и соседских кошек, собак, воробьев, гусениц, шмелей, синяков и продранных штанов. Но было одно. Было одно обстоятельство, которое маму чрезвычайно тревожило. Потому что вот: Старик Биз рос, конечно, тихим мальчиком, не очень-то дрался, маленьких почти не обижал, к девочкам никак не относился. По вечерам перед сном после ванны он садился в полосатой пижаме за свой письменный столик за своей ширмой и рисовал и писал на больших листах чертежной бумаги в желтом свете настольной лампы. Минут сорок пять - это было его время.

Он рисовал и писал и размахивал руками и болтал ногами и грозно подавал грозные морские команды: "Свистать всех наверх! Лопни моя селезенка! На абордаж! Подтянуть бом-бром-блюм-таксель-траксель-тарарах!!!"

Когда Колька засыпал, умаявшись, мама рассматривала море, корабли, бандитские рожи, чаек, острова и сокровища, которые нарисовал сын.

А он во сне беспокойно ворочался под своим одеялом и вскрикивал: "Триста фунтов тому, кто первым пробьется на бак!" И другие ужасные обещания. И Колька откатывался от волнения к краю постели, хотя всегда старался заснуть, плотно прижавшись к стене спиной, чтобы не подобрались враги.

Мама вздыхала и качала головой. Пробовала настойчиво-заинтересованно расспросить сына насчет этих криков и рисунков, но Колька прятал лицо и бубнил, что это он играет. Это игра такая.

- Ох-ох-ох, - вздыхала мама и шла на работу. И чайки взлетали над волнами реки, рассказывая о том, что рядом море.

Мамина приятельница на работе Людмила Александровна советовала:

- К врачу его сводить надо. Это все нервы виноваты. Он у тебя очень нервный, наверно. Своди, своди, хуже не будет. Или мужика ему заведи. Что ты одна-то? От нервов?

- Боюсь я, - говорила мама, - Коля у меня застенчивый. Так живем мы вдвоем... вроде ничего. А?

- Нет! Когда в доме мужик есть, ребенок по-другому растет. Они там пилят, строгают, там кафель клеют, я на кухне радио слушаю, борщ варится, ну! Вот у тебя ведь... этот детей любит?

- Я не знаю, Олег не говорит. Он и не спрашивает даже о Коле. Нет. Лучше к врачу свожу.

В тот день юго-западный ветер гнал в реку воду из залива. Капли дождя летели вдоль земли на северо-восток. Мама смотрела сквозь большое стекло, запятнанное дождем, на свой дом, огромный, серый, завернувшийся от реки дальше и внутрь. Окон квартиры отсюда она не видела - окна выходили в узкий переулок, где стояли ребристые баки с мусором. Слава богу, хоть четвертый этаж - не очень воняет даже летом, и пьяные в окна не заглядывают. И школа во дворе, дорогу переходить не надо. Вот и к врачу идти сегодня. Люда говорит, что от картинок до Аляски в товарняке один шаг. Возьмет и сбежит, и привет! А там может произойти все. О господи...

Колька, давший честное слово, что будет весь день сидеть дома, ждать маму, чтобы идти к доктору, стоял на набережной, внизу, у самой воды, и Юго-западный ветер раздувал его волосы. И сквозь эти очки ни черта, просто ни черта не было видно из-за этого дождя! Хотя и видеть-то: волны влезают на гранит и никак не могут. Может, к вечеру, когда усилится ветер.

Он снял очки, стал протирать их краем вылезшей из штанов рубашки и увидел квадратную бутылку темного стекла в волнах у самых ног. Разрази ее селезенку!

Колька, оглядываясь из-под руки, очень спокойным шагом прошел по набережной, прижимаясь к сырой стене в арке, в подъезд, готовя молниеносный бросок влево от опасности из-за лифта. Рванул на четвертый этаж и, тысяча дьяволов! Да. Бывает, чего ж - от торопливости он отбросил ключи, которые сдергивал с шеи на бегу, вниз. Пришлось пережидать на своей площадке минут пятнадцать, внимательно наблюдая и прислушиваясь. Спустился, поднялся, никого...

Колька внимательнейшим образом осмотрел квартиру - да нет же, никого. Вытащил зубами пробку, обтерев ее от грязи рукавом, и вытряхнул заплесневевшую по краям бумажку и две вишневые косточки. Из бутылки и от бумажки пахло вишневым вареньем. Он прочитал: "Привет тебе, Старик Биз. Док. Р. Ветер что надо, а? Капитан Флик". Перечитал и сказал:

- Фига?!!

Он в седьмой раз перечитывал письмо, когда зазвонил телефон.

- ...Капитан?!

- Господи, Коля, это я, ты почему не брал телефон, когда я звонила полчаса назад! Ты что, выходил?! Мы же договаривались! В общем, у нас совсем нет времени из-за тебя, я выхожу, а ты тоже выходи, встречаемся перед домом, я на такси, а ты на столике у меня возьми косметичку, я забыла ее сегодня, завертелась, ты держи осторожней, надень красную курточку... Какой капитан, сынуля?

- ... Косметичку?

- Да-да, обязательно. Я уже выхожу. Не разбей, ради бога, там духи французские.

2

Перед кабинетом врача никого не было. Это подозрительно - подумал Колька. А мама усадила его у двери и нерешительно постучала и посмотрела на электрическую табличку с надписью "Входите", но надпись не зажглась.

Стройная тоненькая мама устало бухнулась рядом с Колькой и достала из сумки косметичку. Тут ей вроде бы послышалось хриплое бормотание из-за двери врача. Она прислушалась, пожала плечами и вытащила пудреницу.

- Хрр-рмм-рр!!! - раздраженно и громко следовало за дверью.

Мама вскочила и уронила пудреницу, косметичку и сумку:

- Господи, это нам что ли!

Колька похоже на маму пожал плечами и заплел ногу вокруг ножки стола. Сказал бы он, конечно, маме про всех этих докторов, да чего там! Мороженого в мире все равно от этого больше не станет.

- Сынуля, пойдем, зовут ведь?

Дверь кабинета открылась от удара ногой, и Колька увидел эту толстенную ногу в ботфорте с желтой здоровой шпорой.

- Фига! - сообщил маме Колька.

- Господи, Коля, я прошу!.. Извините, - отвернулась мама к лицу врача, Вы нас примете?

Толстый небритый врач с маленькими голубыми глазами в распахнутом белом халате, в сером толстом свитере, широких штанах и ботфортах оглядел маму и Кольку, почесал шею под подбородком и сказал:

- А для чего я тут сижу? - повернулся и вошел в кабинет. Халат на его спине был продран.

В кабинете Колька сел на холодную кушетку, и его штаны прилипли к клеенке. Попался - понял он - это западня, проклятые кровавые испанцы поймали великого корсара и радуются! Какой позор! Быть пойманным испанцами за штаны. Ну, ну, ничего, месть моих ребят будет страшной! Надеюсь, меня все-таки расстреляют, а не повесят, как какого-нибудь шпика... Только вдруг я не пират, и через девять суббот в школу.

- ...Рисует, рисует, - говорила мама, - Во сне кричит... - и оглядывала светлые обшарпанные стены кабинета.

Врач мрачно ерзал в неудобном кресле и мрачно рылся в ящиках стола.

- ...А он такой способный. В шахматы играет, математику любит. И рисует, рисует... Знаете, может, мне замуж выйти?.. Ну, мужчину завести ему?..

- Что вы такое говорите! - врач покраснел, помолчал и сказал, - Это не ко мне... А насчет рисунков. Дети рисуют. Это нормально по большей части... К сожалению, - покровительственно сказал врач и вытащил из ящика стопку бумаги и пистолет с длинным дулом, примерно начала восемнадцатого века, инкрустированный серебром. Положил бумагу на край захламленного стола и придавил пистолетом, - Все кончается нормально - процесс развития ето...

Колька коротко и ясно прокомментировал появление пистолета, а мама в очередной раз в своей жизни взмолилась:

- Коля, я столько раз тебя просила! - и врачу, - Знаете, это его теперь любимое словечко. Где он только его набрался!

- Да, - сказал врач, - Старик Биз, ты не оригинален. Я знаю еще одного человека, он тоже употребляет это идиоматическое выражение при различных жизненных случайностях. Да... Так что рисует ваш мальчик, и что он кричит, кроме вышеуслышанного?

- Страшные вещи! - мама округлила глаза, - На абордаж, все на полубак, сто тысяч рублей тому, кто первый убьет капитана! Пятьдесят человек на сундук мертвеца и бутылка рому, наши в дамках, а ваши в рамках! Кто не рискует, тот ест солонину и дайте мне дорогу, я его сам разделаю!..

- Да? - заинтересованно спросил врач, - И давно?

- Года два.. Почти каждую ночь... Помогите нам?

- А скажите, вы сами, в детстве... а?

- Что вы!

- Да... А имен он никаких не называл?

- Всего несколько раз и в последнее время. Это... как его. Люплю... нет! Лаботлю... нет. Этот Блюмблю?

- О господи, - вздохнул Колька, - Леппилюнтль, мама. Леп-пи-люнтль.

- Вот! - горестно поникла головой мама.

- Фига! - сказал врач.

Мама уставилась на врача, Колька на маму, врач на Кольку. Потом мама на Кольку, врач на маму, Колька на врача. Потом...

- Послушайте! - трагическим голосом воскликнула мама, - Что же нам делать теперь?

- Посоветуюсь, - сказал врач, - Сейчас.

Врач закряхтел, нагнулся к полу, набрал номер на телефоне, который стоял у его ног, и снова закряхтел, когда разогнулся.

- Але? - сказал врач в трубку, - Это я.

Врач увидел, что мама смотрит на него беспомощно, но и подозрительно, и сказал ей таинственным шепотом, показав толстым пальцем с обкусанным ногтем на трубку:

- Главный специалист... - и опять в трубку, - Да. Все так и есть. Случай тяжелый, именно тот... Почему тороплюсь? Ничего не тороплюсь, все есть, имя и рисунки... Хорошо, хорошо, не волнуйся, спрошу, - и, прикрыв ладонью трубку, посмотрел на Кольку: - Письмо получали, юноша?

- Письмо, - гордым и презрительным голосом сказал Колька, - Получал. А от кого, не скажу... Понятно!

- Какое письмо, сынуля? - забеспокоилась мама, - Ты скажи дяде врачу, он тебе помочь хочет.

- Мама! Неужели ты еще не увидела, что это кровавый испанец!

- Коля, господи... - мама чуть не заплакала.

- Нет, я в СССР родился, - и врач стал продолжать говорить в трубку. - Ну вот, письмо он получил. Я ж говорил, что это он.

В кабинете потемнело, потому что у окна остановилась толстая черная туча. Врач обернулся в окно и сказал:

- Будет шторм.

- Ветерок, - сказал Колька, радуясь, что штаны отклеились.

Врач повесил трубку и сказал маме:

- Ничего страшного. И ничего я ему прописывать не буду. Я против этого. Знаете, лекарства, химия до добра не доведут. Я ему процедуры назначу. Специальные такие процедуры есть. Вот вам направление.

Он дал ей мятый листок с надписями на латыни и улыбнулся толстыми обветренными губами, и около глаз его с трудом собрались морщинки:

- Вот. Это он будет принимать ежедневно. Я сам прослежу. А вы не волнуйтесь...

- Спасибо, спасибо огромное! - сказала мама.

- Что вы, это вам спасибо!

- Ну, - близоруко прищурилась мама и вежливо сказала, - Мне-то за что! Что вы, что вы. И... а вы, простите меня, зачем вам пистолет?

Колька впервые с интересом взглянул на этого испанца, как тот выкрутится из этого вопроса?

- Это, - врач нахмурился и отвернулся и пробурчал, - Это просто игра такая. Вот.

Мама пошла в гости. Наступил вечер, и мама сказала Кольке, что идет к тете Люде. Впрочем, все равно.

Он лежал в постели и смотрел в потолок. В квартире никого, кроме него, не было. Может быть, в соседней квартире тоже никого не было, и в следующей, и в другой. И во всем доме не было никого, кроме него. А Земля кружилась, и дом кружился мимо звезд, криво размахивая крышей. Они все кружились мимо звезд. А навстречу им кружился вокруг Земли Юго-западный ветер и догонял свой хвост, если он у него был. И кружился мимо звезд. Зазвонил телефон.

Колька прошлепал без тапков, взял трубку и, может, и хотел сказать: Капитан? Но раздумал и спросил:

- Але?

В трубке зашуршало издалека, потом по чему-то металлическому шандарахнуло, прозвенела провалившаяся монета, рявкнули:

- Штрипктбеб тебя!!!

А потом проворчали таинственно и мрачно:

- Эта-а Старик Биз?

- Капитан!!! - завопил Колька.

- Нет. Но почти угадал.

- Почти капитан? - голос Кольки звучал томительными трубами надежды.

- Хрм... Ну, не будем вдаваться в подробности, в частности. Ни к чему нам эти тайны мадридского двора... Шлюпка ждет только вас, Старик Биз. Пожалуйста, поторопитесь, а то дождь...

- Уже выхожу, - сказал Колька, усиленно соображая, куда мама засунула серый свитер.

А куда? Впрочем, не важно... Важно! Ведь в море просоленный толстый свитер очень важно... Где он, где он, где же он! Ну, где же!... Позвонить спросить? Интерр-ресно. Телефончик-то мама оставила, хи, тетин Людин. Сказала, если что случится, звонить немедленно. Позвонить и спросить:

- Лев Моисеевич, здравствуйте?

А Олег, как и в прошлый раз, когда горячая вода в ванной не выключалась, скажет:

- Здесь тебе, мальчик, не киностудия!

При чем здесь киностудия? И где же все-таки свитер?

А мама потом скажет: ты проси, когда звонишь, сразу тетю Люду, а не ее мужа. Лады, Старик?

А он скажет тогда:

- Заметано, - скажет Старик Биз... - Вот он!!! - Колька затанцевал, вытащив свитер из вещей для стирки. Не больно и грязный, чего уж. Вечно мама придумает стирать чистую почти вещь, а она нужна. Колготки свои, например.

Колька хотел захлопнуть за собой дверь в квартиру, но подумал, а вдруг мама без ключа, и закрутил замок, чтобы язычок не выскочил. Начал спускаться, стараясь не заглядывать вниз - в темноту. Даже в подъезде был слышен свист ветра.

- Погодка!.. - бодрым голосом сказал Колька, чтобы те, кто внизу страшно сидят, знали, что он не боится.

Колька был одет как настоящий мореход: лыжные ботинки, а под ними шерстяные носки и просто носки, лыжные шаровары, а под ними тонкие спортивные, под ними длинные синие трусы, потом сверху футболка с длинными рукавами, байковая рубашка и серый свитер, потом красная куртка с пристегнутым капюшоном, на голове старая вязаная шапочка без всяких пумпонов, как хоккейная под шлем. В карманах у него было: три тяжелых гайки и короткий шуруп на прочном длинном шнурке с узелками у гаек, складной нож грибника, пачка малиновой резинки, большая шоколадина, маленькая шоколадка, два карандаша, пара шерстяных носков и две пары простых, письмо от капитана Флика, испанский разговорник, красный гуммозный нос, который ему дал какой-то дядька в Катином садике, куриный бог на суровой нитке, прошломесячный ванильный сухарь, чтобы с ним есть солонину, тетрадка в клетку за три копейки и двенадцать конвертов, чтобы писать маме письма, нитки белые и черные и иголка. В правой руке он нес походный котелок, в котором гремели кружка, вилка, ложка, два вчерашних двадцона на мороженое и восемнадцать разноцветных стеклянных шариков. Фу-у!

Колька вышел из подъезда, и осталось пройти по двору, пройти арку, немного по набережной и спуститься к воде - вот он это почувствовал. Шлюпка должна ждать там.

И он задрожал, не от страха, не от холода - исполнялось. Но разве так бывает?

Колька вспомнил, что может должны вспоминать родители, но вот он вспомнил - как они с мамой давно вдруг говорили о смерти. Мама сказала, что человек рождается, учится, взрослеет и влюбляется. Рождаются дети, у детей внуки, после человека остается его родная кровь. Для чего это, спросил Колька. Для жизни, тогда сказала мама, для жизни, которая продолжается вечно. А когда конец? У вечности не бывает конца. А начало? У вечности нет начала и конца, но у людей когда-то было начало, сказала мама. Значит, у нашей вечности были первые люди? Ну... почти, тут мама задумалась. Их родила первая женщина, как ты меня, это сказал Колька. Ну нет, то есть, в общем, помнишь, мы видели в зоопарке больших обезьян таких? Вот от них появились люди, первые. У обезьян? - он поморщился. Ну да, сказала мама. А у людей обезьяны потом родились в зоопарке? Мама рассмеялась: нет, конечно, потом только люди рождались. Как же так? О, это был долгий путь развития... Сначала было море, одно, большое, потом там появились маленькие звери, потом больше, больше, потом обезьяны, потом человек. В море? Нет, уже на суше, конечно... и разные другие звери появились. А море? Ну, море тоже из разных капелек постепенно слилось... дожди шли все время. Да? А дожди? Ну, Старик, я так не объясню, я вот лучше тебе книжки возьму в нашей библиотеке, там все специально для детей написано про все это.

А потом, когда мама стиралась, он пришел к ней в ванную и:

- Я знаю, как началось море. Кто-то наверху на небе заплакал, потому что ничего нет и грустно. И, и слоны в зоопарке тоже от обезьян родились?

Ну вот - разве достаточно выйти из дома и спуститься к реке, чтобы исполнилась судьба пирата? И Колька остановился посреди двора. Он стал думать, что они жили с мамой, что он целый год ходил в школу - вот школа эта. Как он играл в минус пять об эту стенку, которую каждый год красили, и с которой они опять сбивали краску мощнейшими и точнейшими ударами мяча, шахматный кружок в Доме пионеров и школьников, свои книжки и свои рисунки в тепле дома, и свои сны. Дождь кончился, и в разрывах туч Колька увидел луну. И осталось ведь пройти вонючую арку, от стен которой натекали по ночам ручейки и собирались в лужи, пройти по набережной и спуститься к реке, а там - будь это даже кровавые испанцы!

А просто людей Колька не боялся - нечисть всякая, это да. И он шагнул в арку, за которой отражалась луна в воде реки. Скорее всего луна.

- Вот он идет, - сказал толстый доктор в дождевике поверх белого халата бородатому человеку, одетому в такой же дождевик и с серьгой в левом ухе.

И трое седых матросов с ясными глазами приподнялись с банки, чтобы увидеть его.

Когда Колька шагнул в шлюпку, она почти и не покачнулась, ведь это была настоящая морская шлюпка, на которой терпящие бедствие спасаются в бурю с тонущего корабля.

- Ну, здравствуй, Колька, - и все по очереди соединили с ним руки в крепком мужском пожатии.

- Здравствуй, теперь ты с нами... Старик Биз, - сказал доктор, пожимая ему руку.

- Это правда, - сказал бородатый человек с серьгой и добавил совсем тихо, - Колька.

Сухогрузы шли им навстречу, а они прошли под разведенным Большеохтинским мостом, мимо Смольного, не повернув голов. Мимо Крестов, сняв зюйдвестки. Под Литейным мостом и мимо Летнего сада, под Кировским мостом. Мимо Петропавловской крепости, и снова сняли зюйдвестки, и Колька снял свою шапку. У Зимнего дворца их приветствовали прекраснейшие девушки белых ночей, и хмурый доктор махал им обеими руками и улыбался до самого моста Строителей. Они оставили по левому борту Университет, и человек с серьгой улыбнулся в бороду грустно и даже застенчиво, а когда они прошли Тучков мост и проходили мимо военных кораблей в доках, матросы склонили седые головы, отдавая свои уважение и грусть тому, что осталось незабываемым. Они подошли к Гавани и увидели там свой корабль.

3

Мама перечитывала письмо и плакала, потому что Кольки не было уже десять дней. Пропал. Осталась только тогдашняя записка, да сегодня пришло письмо, облепленное иностранными и советскими марками. Конечно, конечно, она понимает, не маленькая, слава богу, что в детстве все играют в разное, из другой жизни, совершенно необыкновенное и героическое. Многие даже сбегают из дома на Аляску или на Луну даже... Да и ведь всегда мальчишки сбегали на войну. Это ужасно, ужасно, но это ведь можно понять. Можно понять, если знать, что на самом деле произошло еще более страшное. О господи!

"Дорогая мамочка! Я решил стать пиратом, поэтому ты не волнуйся. Я отправляюсь в путь. И я тебе буду писать и присылать трофеи и подарки. Ты не плачь, все будет хорошо. Старик Биз". - Это была его записка, которую мама всю заплакала слезами и всю выучила наизусть. А вот письмо:

"Мама. Пишу тебе в семибалльный шторм, но ты не волнуйся, потому что Леппилюнтль говорит, что это для нашего "Ночного ветра" все фи... ничего не значит. Кок даже решил по этому случаю сварганить борщ. Ход у нас хороший, и Леппилюнтль говорит, что если ветер не переменится, через сутки будем в Барбейском море. Так что все хорошо. Не плачь! Пришел Леппилюнтль и сказал, что кок боится пересолить борщ и зовет меня. Я пошел. Твой сын Колька".

А на оборотной стороне письма был отпечаток красного цвета кошачьей лапы, и вокруг отпечатка было криво написано:

"А это Ворс лапу приложил".

От письма и особенно от отпечатка сильно пахло вишневым вареньем.

Что же это такое, господи, - мама сидела на Колькиной кровати и плакала на письмо. Она уже все сделала: милиция ищет, Люда позвонила своему знакомому из КГБ, тот сказал, проверит по своим каналам. А где это Барбейское море? Олег спрашивал, не видела ли она цыган около дома, что цыгане детей воруют... Не видела она никаких цыган! Надо... Что же еще можно сделать? Милиция говорит: ждите. Она ждет. Что же, что же, что сделать! Врач?.. Сходить к врачу! Вот клуша, полторы недели уже прошло, а она не догадалась. Конечно!

А Колька? Колька сидел в кают-компании вместе с капитаном, доктором, как всегда небритым, матросами свободной вахты, двумя штурманами, толстым коком, дворняжкой Кулебякой и котом Ворсом. Люди пили чай с вишневым вареньем. Кулебяка спала, иногда взлаивая и дергая лапой, потому что ей снился лес, Ворс, изображая дичайшего и опаснейшего зверя, скрытно подкрадывался и с урчанием вцеплялся в ногу капитана. Кок, лениво прихлебывая чай, рассказывал историю с китовым жиром, вылитым, чтобы успокоить волны, описанную в "Пятнадцатилетнем капитане", клянясь всеми кабаками Побережья, что это он и есть капитан Дик, но что ему тогда было уже шестнадцать лет, а что Жюль Верн все переврал.

Пришла бабушка со своим вязаньем, кок налил ей свежего чая, отрезал лимон и положил на блюдце несколько ложек варенья.

Бабушка уселась в уголке, и позвякивание ложечки в ее стакане напоминало позвякивание ее спиц, когда она вяжет. Кок забыл продолжать свою историю. Ворс, в очередной раз побежденный запрещенным, на его взгляд, приемом ноги капитана, пошел и улегся головой на живот Кулебяки. Начали зевать матросы, штурманы, доктор, капитан, Колька. Ночь обняла корабль, подхватила его с заштилевшего океана, закачала и запела волшебную колыбельную звезд. Ласково улыбнулся месяц, опять прощая людям, что они хотят спать даже в такую прекрасную ночь. И теперь лишь вахтенные не спали на "Ночном ветре" и тихонько подпевали ночи и вахтенному левого борта, который рассказывал на гитаре всему спящему миру грустные истории о несчастной любви моряков.

Когда "Ночной ветер" вошел в Барбейское море, то, кроме капитана, штурмана и рулевого, бывших на мостике, этого никто не заметил. Потому что вода осталась водой, солнце солнцем, все прочее прочим. Те же, кто на "Ночном ветре" и в любом океане и на любом берегу носили в сердце Барбейское море, сейчас не узнали его. Хотя они уже несколько дней спрашивали капитана, не в Барбейском ли море они уже. Хотя они уже несколько дней узнавали запах, цвет воды, даже чаек, более крупных и смелых - так они говорили.

- Нет, - говорил капитан, чесал бороду и осматривал горизонт. - Нормальный океанский запах, цвет воды и чайки. Дня три или четыре еще.

Они недоверчиво смотрели на него, некоторое время на океан и расходились по делам корабля в походе.

А Колька? Но Колька-то читал про море и пиратов, про корабли в разных книжках. Он многое знал оттуда и теперь многое словно узнавал: как нос корабля зарывается в волны, как светятся по ночам рыбы и морские звери, скрипят тали, позванивают ванты, как деревянное трется о деревянное. Как пахнет мокрое просоленное дерево, как пахнет дым из трубы камбуза, как нужно быстро скатываться по трапам, как взлетает корабль, как он каждый раз взлетает на каждой волне. Но многое казалось не таким Кольке, не таким, каким должно быть, если верить книжкам. Вот:

- Будет шторм, - сказал капитан Леппилюнтль тогда, перед штормом.

Вахтенный штурман просвистал аврал, матросы и Колька убрали паруса, канониры Квеста проверили пушечные порты. Затем был убран компотный стол и задраено все, что задраивалось. Кок отправился варить украинский борщ, остальные собрались внизу, и, кроме нескольких вахтенных, наверно, никто не обращал внимания на океан.

Это странно: никакой опасности и близости крушения. А капитан тогда сказал Кольке:

- Мы в открытом океане, Колька, а опасность для кораблей в берегах. Скалы, рифы... да?

И доктор сказал:

- Вот и твой первый шторм, Старик Биз. Испугался?

Немножко, - подумал в ответ Колька, а сказал, конечно, что нет. Но, может быть, он почти не боялся потому, что видел спокойствие всех на корабле. Люди не торопились, приготавливаясь к шторму, а успели еще немного подождать начала, сделав все. И шторм - словно корабль это дом, который для смеха раскачали. Вот разве только доктора слегка мутило. Да. Еще Кулебяка с Ворсом, наверно, решив, что раз погибнут корабль и команда, и что напоследок надо как следует шарахнуть дверью, стащили из камбуза здоровый кусок говядины с костью для борща и забились в самую глубину трюма. Но не смогли поделить уворованное и громко поссорились. По шуму их нашли и отняли законную добычу, чем сильно обидели.

Ну, то есть, все это напоминало игру. Только не надо было заканчивать, никто не звал вечером домой и не заставлял думать об уроках на завтра. Времени было в навал, тем более, что никто не знал, сколько этому времени сейчас. А Колька спрашивал первые дни, не понимая, правда, для чего это ему нужно. Ни у кого не было часов. А на тех, что висели в кают-компании, огромных часах с маятником, не было стрелок, а кроме того они не тикали ни фига. Доктор хвастался, что у него есть японский секундомер для определения пульса больных, но доктор не помнил, куда он его засунул. Колька знал, но теперь забыл, что для навигационных целей часы просто необходимы, и, помни он это, он бы понял, что у Леппилюнтля наверняка есть где-то хронометр. Но Колька забыл, и думал теперь, что часов на корабле нет совсем.

- А штормы часто? - спрашивал Колька у капитана.

- Так себе, - отвечал Леппилюнтль, - Обычно через среду, потому чтобы в четверг устроить большой компот, но если поскольку в океане не в среду, как вчера, тогда нет компота.

- Значит, следующий шторм двадцать четвертого?

- Откуда ты знаешь?

- Посчитал. Я вообще могу посчитать на любое количество лет вперед, какого числа какого месяца какой день недели будет.

- Зачем знать число?

- Не знаю... - пожал плечами Колька, - На спор.

- А хочешь поспорим, что ты не знаешь, какого числа будет следующий большой компот?

- Нет. Я ведь знаю - двадцать пятого. После шторма, в четверг.

- Нет, - сказал Леппилюнтль, - Завтра.

- Как же!?

- Потому что завтра понедельник, а неделю надо начинать с приятного.

- Но завтра не четверг после шторма в среду?

- Ну да. Но ведь шторм все равно будет когда-нибудь. А вдруг потонем. Что ж нам без компота погибать?.. А ты-то хоть раз нюхал кастрюлю с большим компотом?

- Нет, конечно, капитан, где же.

- Видишь! А предлагаешь ждать погоду в среду. Большой компот... Все кладут все, что хотят, доктор добавляет какой-то фи... в общем, животы ни у кого не болят. Поэтому пошли на камбуз, пусть кок готовится, скажем! - весело сказал капитан.

Они сидели в каюте Леппилюнтля и резались "в Чапаева", и Колька выигрывал, хотя и приговаривал, когда капитан ненадолго сосредотачивался и начинал вести игру, что тыкаться этими шашками неинтеллектуально, что шахматы, это вот да! И тут пришел раздосадованный доктор и сказал грустным голосом:

- Флик, зачем ты назначил большой компот на завтра?

- ...Док. Дело в том, что Старик Биз никогда и не нюхал нашего компота. Пусть будет радость?

- Но четверг после шторма уже скоро. Зачем испытывать судьбу?

- В следующую среду шторм может и не случиться, а тогда сколько ждать? Леппилюнтль говорил виноватым голосом.

- Но ведь есть правила, Флик!

- Док... правила для того, чтобы их нарушать. Компот слаще, если он вдруг.

- Флик, это разговоры для кухни, ты знаешь! Ты знаешь, что нарушение правил не проходит даром... Мы ведь не в море, Флик. Ты ведь обещал, Флик!.. Я видел эту длинную тень на набережной тогда. Если это слежка!

- Но разве... теперь можно отменить, - Леппилюнтль посмотрел на Кольку, Ведь почти объявили?

- Я ничего у тебя не просил! - вдруг закричал доктор, - Я только одно просил! Мне ведь совсем немного осталось, Флик! Я не прошу отменить, Флик, но все могут прекратить, если мы нарушим правила. Для чего тебе это. Нет, ты только скажи, для чего? Для мальчика? Но ведь у него все впереди, а я уже старый, Флик.

Леппилюнтль встал, положил руку на плечо доктору, и вышел из каюты. Доктор сел рядом с Колькой:

- Спорим, что я у тебя в шахматы из десяти десять выиграю!

- Да... нет. Знаете, только я должен доиграть с капитаном.

- Ну, потом доиграешь. Кэп не обидится.

- Нет, - твердо сказал Колька, - Я должен играть с капитаном, раз мы начали... Но потом мы обязательно сыграем с вами.

Доктор пожал плечами и отвернулся. А Колька подумал, что он, наверное, плохо поступает, и хотел предложить доктору сыграть все-таки. Но тут доктор поднялся, все так же отвернувшись, и вышел из каюты.

Когда Леппилюнтль вернулся, он спросил:

- А где Федя?

- Кто? - удивился Колька.

- Федор Иванович, ну, док.

- Ушел... он обиделся на меня.

- За что, Колька?

- Просто я сказал, что сейчас не могу с ним в шахматы играть. Что я должен с вами сначала доиграть... Ну, мы ведь начали уже?

- Да, конечно. Но... в общем, Колька, ты будь с ним... ну, понимаешь, вот у нас с тобой впереди много настоящих дел. А сейчас мы все тут собрались ради него. Для тебя, но даже ты для него. Понимаешь, Феде осталось чуть. Да еще пока тебя искали, сколько времени ушло. Ему трудно сейчас.

- Да... Я буду стараться, капитан!

- Лады! Кстати, мы уже в Барбейском море. Так незаметно получилось. И слева скоро будет остров Счастья. На него стоит посмотреть.

Океанская зыбь и постоянный ветер неожиданно, но вначале незаметно сменились порывистым ветром неопределенного направления при ясном небе и спотыкающимися и сталкивающимися мелкими волнами.

Несколько матросов подняли из носового трюма небольшую бочку с надписью "Ром!", и Леппилюнтль вышиб крышу, забрызгал свой замечательный черный камзол, до этого запачканный лишь суриком, и порвал брыжи.

- Подходи с емкостями! - грозным корсарским голосом крикнул Леппилюнтль.

И пока Колька бегал вниз за кружками для себя и капитана, все уже выпили по разу и смаковали вторые порции.

Колька и капитан уселись в тени фок-мачты на сложенную здесь парусину и выпили за Барбейское море, и чтоб всем было хорошо.

- Но ведь это не ром! - воскликнул Колька, - Совершенно не ром.

- Правильно. Это абсолютно не разбавленный вишневый компот, в меру холодный. Он прекрасно заменяет ром или персиковый компот. Надо признать, мой проницательный друг, - капитан ласково улыбнулся, показывая, что он совершенно не хочет обидеть Кольку, - Что пушки тоже пока ненастоящие, но настоящий ветер настоящего открытого моря наполняет настоящие паруса и шевелит волосы на голове, малыш.

Потом, когда Леппилюнтль поднялся на мостик, Колька и Федор Иванович сыграли в шахматы. Врач выиграл два-один и не заметил, что оба раза Колька разыграл прекрасные комбинации, обеспечив себе верный проигрыш, особенно в последний раз - там с конем классно было. Все было хорошо. И вечером капитан показал Кольке и всем открывшийся по левому берегу остров Счастья, разукрашенный замечательными огнями. Оттуда слышались музыка и песни. И один из матросов сказал, что все, кто там побывал, потом ослепли. Но Федор Иванович сказал, что это глупое суеверие, что даже от самого прекрасного зрелища в мире еще никто никогда не ослеп. Стали спорить на третье за обедом и пошли к бабушке спрашивать, а она рассказала им историю:

Жил-был на свете юноша по имени Осенний Дождь. Он летал по свету со своим отцом восточным ветром и мамой дождевой тучей. Он смотрел на мир, и мир ему нравился, как и всем молодым людям. Мир был такой солнечный, хрустальный, золотой от колосящегося хлеба, зеленый от джунглей, таинственный от сосен, голубой от озер, синий, черный, белый, желтый, красный, мраморный от морей и океанов. Прекрасный, прекрасный мир, сказочный и непревзойденный мир. Осенний Дождь видел мир именно таким, ведь он видел далеко вокруг, может быть, он видел, как закругляется земля, но этого я не знаю. Он видел вокруг мир прекрасный различных красок, но не замечал, что прямо под ним мир теряет цвета и становится только серым и грязно-желтым. Ведь имя юноши было Осенний Дождь.

Люди прятались в дома, а у кого домов не было, укрывались под плащами, и у всех портилось настроение. Они говорили, что мир потерял всю свою прелесть из-за этого скользкого и зябкого дождя. Осенний Дождь не видел лиц людей - они прятали от него лица, и издалека не видно людей, если смотреть сверху и вдаль.

Но случилось так, мои миленькие пираты, в один из замечательных дней, когда Осенний Дождь летел низко над землей, и мама его была из-за этого неласкова с папой ветром, потому что ей не нравилось касаться краями своей одежды этой запачканной и неумытой после сна земли, Осенний Дождь увидел девушку в лодке в море. Самую прекрасную девушку в мире - это он сразу понял. Она дружила с дельфинами, и теперь играла с ними. Но пошел дождь. Дельфины и так мокрые и не заметили, а девушка подняла лицо навстречу зябкой воде и засмеялась радостно. Сделала она это потому, что знала: все в мире хорошо, без всяких исключений, и даже холодный дождь необходим в этом сказочном и непревзойденном мире.

Разумеется, Осенний Дождь полюбил эту самую прекрасную девушку. Но она жила на веселом разноцветном острове, где с ней жили вместе веселые люди, не любившие плохой погоды.

И тогда наш Осенний Дождь, который увидел веселых людей, после того, как встретил и полюбил девушку, и увидел, как веселые люди становятся грустными, когда из мира исчезают краски, совсем потерял голову от любви. Теперь он хотел делать только хорошее для девушки и ее друзей. Он поссорился с родителями и навсегда остался бродить у острова. И перестал зваться Осенним Дождем, потому что он полюбил и теперь не знал, плакать ему или смеяться. И дождь шел на острове только тогда, когда светило солнце, ведь он не знал, плакать ему или смеяться. И люди на острове прозвали его...

- Слепым дождиком! - воскликнул безусый третий штурман, - А девушка эта моя мама. Но это не про остров Счастья?

- Ну конечно! - сказала бабушка, - Буду я вам рассказывать про то, что вы и без меня видите.

И вдруг - все мы даже вздрогнули - сверху раздался хриплый и обиженный голос кока, который от обиды вскарабкался в гнездо и нахохлился там:

- Ах вот как!!! Они там развлекаются, как всегда, а я, как карла, на камбузе им палтуса сметанным соусом поливаю! Хоть бы кто помог, хоть бы кто хоть раз картошку почистил! Солонину у меня будете есть!!!

4

В поликлинике не знали, куда подевался врач. Он числился в штате, да вот пропал, ничего никому не сказав. Это сообщил маме главврач поликлиники. Он и не уволен пока, потому что они не знают: может, случилось что? И домашнего телефона у него нет, кажется.

Люда сказала, что она тоже ничего не понимает, но не надо придумывать никакие капстраны и бездетных миллионеров, ты с ума сошла, он молод для этого еще, и наши границы на замке, как ей сказал знакомый из КГБ. Да и зачем? Что-то тут не так - это сказала Люда. Непонятно, конечно, что это за зарубежные марки на конверте? И... нет, непонятно!

А Олег вообще говорил, что милиция ищет, а что еще можно предпринять, и не надо плакать, ведь он ее любит! К тому же вот теперь, может, она переедет к нему, ведь ей не надо там пока жить, заботиться не о ком.

Она здорово испугалась, когда он это сказал - как это так! А если Коля вернется, то есть он вернется! Коля, когда ушел, даже дверь не закрыл, значит, думал скоро вернуться.

- Что ты говоришь? - закричала она тогда.

- Но пока что...

- Никогда!

Ссора их оказалась недолгой, и через три дня она снова стала приходить к нему, но ночевать уже больше не осталась ни разу. И стало непонятно, нравится это Олегу или нет. Ясно только стало, что он так и не понял, почему она каждый вечер возвращается к себе - ведь в квартире никого не было, а ехать час.

Мама все время теперь думала о сыне, почти все время ей было страшно за него. Мама знала, что Колька жив. Мама теперь его все время ждала. И лишь иногда, лежа в ванне и вдыхая искусственный запах хвои пены, она думала: вот если б она была девчонкой, взял бы ее Колька с собой? И, видит бог, если б она была девчонкой, она теперь готова стать пиратом!

Кольки не было с ней, и она с тех пор каждый день до работы выкуривала сигарету на набережной внизу, у самой воды. Она два раза видела сына здесь до того, как он ушел. Колька стоял и смотрел на воду.

Она узнала теперь, что Нева пахнет морем, что эта река как море. И теперь думала, что если ждать корабль, по-настоящему ждать, то и будет корабль. Только она не знала, какой ей нужен. Но все равно ждала - боялась за сына. И еще: как хорошо, что есть река. И сейчас, если она была не рядом с Невой, в ее сердце только сильнее звучала музыка воды, и она узнала, что не думала об этом лет с одиннадцати.

А вот, если вы ловили рыбу в Неве или видели, как это делают другие, то вы знаете, что на лески донок постоянно налипает всякая мерзость бледного цвета.

На тридцать второй день ожидания, когда мама покурила у воды и решила к чертям прогулять работу, закурила вторую сигарету как совершенно свободная женщина, и чтобы обрубить концы и точно опоздать, так вот именно в тот день, когда она решила прогулять, просто прогулять, появился колдун. Совсем не страшный.

- Добрый вам день, - сказал высокий худой мужчина в черном костюме под расстегнутым черным плащом.

Мама и не посмотрела на него, она что, она была ничего себе, даже очень, и привыкла, что с ней могут заговорить на улице даже очень привлекательные незнакомые мужчины. Всякие бабники! Она совсем к нему не повернулась, правда, уголком глаза, конечно, осмотрела с ног до головы несколько раз и, но тут вспомнила: Колька! А вдруг этот человек поможет? Она теперь про всех так думала. А мужчина спустился к ней и сказал, пока спускался:

- Вы с пятого класса не прогуливали, да? Ведь да?

Она не испугалась, что он знает, потому что ждала чего-нибудь такого.

- Наверно... Мне был нужен очень хороший аттестат для Университета.

- Вы готовы отплыть в открытое море?

- Что? Да!

- Хорошо. Если вам интересно, то я колдун. У нас с вами одно на сегодня Колька, поэтому сразу договоримся: о частностях ничего, только главное.

- Коля, - совсем облегченно вздохнула мама и, хоть слушала со вниманием, ни слова не поняла, - Мы должны выйти в открытое море, чтобы его спасти? - и вдруг, - Колдун!..

Она увидела, что набережная пустая, что очень пасмурно, что очень тихо. Нигде нет людей, никто не смотрит из окон, ни одного суденышка на реке. Где же все? Совсем нет ветра. Шелестят о гранит волны, покрытые радужной пленкой. Что у колдуна птичье лицо и острый затылок.

Страшно, если он колдун, и если он не колдун, тоже страшно. И где же прохожие, машины, корабли. Только чайки и они двое. А если хотя бы чуть толкнуть, она упадет в эти серые волны, покрытые отвратительной радужной пленкой, и будет долго страшно задыхаться и ее вырвет напоследок в воду. А колдун говорил:

- ...Для того, чтобы вернуть его сюда. Для этого надо в море, затем в океан, а затем другие всякие радости... но фактически для вас никакой опасности нет.

- В океан, - мама подумала, что совсем не умеет плавать, а до берега там...

- Если вы будете так раздумывать, я вам помочь не смогу, хоть и колдун. Я...

- Когда отправляться!

- В полночь, - пожал плечами колдун, - Вы готовьтесь, и, кстати, можете вспомнить "Лежебоку". Океан - это не страшно.

Он поднялся по лестнице и уже уходил, когда мама крикнула ему вслед:

- А где мы встречаемся в полночь?!

- Вам ведь не на Лысую гору, - обернулся колдун, - Вам туда не нужно. Конечно, здесь. Конечно. Почти у моря... И вспомните баржу, я разрешаю, Володина.

Мама на всякий случай отошла от воды и стала водить пальцем по плитам набережной, грязным, шероховатым, в трещинах, как в детстве - пальцем по гранитным плитам.

Тогда мама не была мамой, потому что ей было девять лет. А самоходную баржу звали "Лежебокой" - неофициально. Она возила песок мимо их дома, яростно пыхтя и с явным отвращением. Понятно - ей хотелось плыть по морям, готовиться к штормам, преодолевать опасности и служить домом экипажу. А здесь она вынуждена не бояться бурь, потому что на Неве нет бурь, нет и опасностей, кроме как если врезаться в опору моста, да разве врежешься, когда рулевой кандидат физико-математических наук и бывший докторант - каждый раз вычисляет курс для автопилота, который сам сделал, с точностью до третьей цифры после запятой. И не дом она команде, а убежище.

Еще были на барже: моторист-полиглот; бывший преподаватель филфака универа; бывший иеромонах и десятиклассник вечерней школы для рабочей молодежи Васька Гершензон, которого исключили из математической школы за то, что он получил ответ на адрес школы от председателя Комитета по Нобелевским премиям. В ответе председатель написал, что он не специалист, но что трое его друзей-математиков через месяц разобрались что там к чему в формулах уважаемого Васьки и сказали, что если б не одна неточность, уважаемому Ваське надо было бы давать Нобелевскую премию. Но, к большому сожалению председателя, Нобелевские премии за заслуги в области математики не присуждаются. Тем не менее, он, председатель, будет рад поддерживать с Васькой знакомство и в дальнейшем, если уважаемый Васька не возражает, и помогать чем можно, если это ему понадобится, а уж о стипендии в Сорбонне или в любом другом месте уважаемый Васька может не беспокоиться - пожалуйста. А также в письме были две страницы формул и приветов от сорбонских друзей-математиков. Ну, Ваську из школы, конечно, выперли.

Это внучке Нинке рассказывала бабушка, которая связала всем членам команды по толстому серому свитеру, а они ей привозили молоко и творог из деревни с верховьев Невы. А теперь она вязала им кофты английского стиля, только Ваське выпендрежную - он попросил. Они дружили, бабушка и экипаж баржи.

С Нинкой команда тоже дружила, и иногда они отвозили ее в школу. И моторист-полиглот говорил, что вот возьмут они ее и похитят и увезут в сказочное море, где она станет капитаншей, а они ее корсарами. Нинка говорила, что давайте, что я согласна. Моторист смотрел на нее и говорил серьезно:

- Эх, Нинка, это было бы лучше всего...

Однажды, когда они подвозили ее в школу, и по черной воде навстречу плыли опавшие листья, и она пела им пиратские песни, а Васька подыгрывал ей на гитаре, моторист-полиглот сказал:

- Ну, вперед, пират!

- Чего? - удивилась она.

- Поплыли в Барбейское море!

- После школы?

- Что?!

Они все стали молчать, глядеть под ноги, потом Васька сказал:

- Почему после школы? Вместо.

- Как это? - она обеспокоенно заерзала, оправляя свое отглаженное платьице, - Я не понимаю, как же так? Я ведь в школу должна идти...

- Почему же ты должна, - совсем безразличным голосом спросил бывший преподаватель филфака.

- Так ведь все ходят в школу. Как же без школы! - она с ужасом слышала свой голос, неотличимый сейчас от голоса их классной, - Чтобы чего-нибудь добиться в жизни, надо старательно учиться и работать.

Сверху в люке показалась голова рулевого докторанта, и рулевой спросил:

- Школьный притон справа, мужики!.. Погудим? - и голос его звучал одиноко в этом мире.

- Причалим, - сказал бывший преподаватель филфака.

Когда Нинка вернулась из школы, бабушка очень удивилась:

- Нинка, что случилось?

- Ой, бабушка, ты не волнуйся так, ничего, я просто опоздала, только замечание в дневнике написали... Нам на завтра по труду из пластилина сказали сделать фигурки домашних животных, ты поможешь, бабулечка? Просто мы причалить никак не могли, автопилот сопротивлялся, Ваныч сказал... Только замечание, баб?

- О господи, непутевая ты моя, - вздохнула бабушка, - Видать, судьба тебе такая женская. Судьба на море с берега смотреть да ждать. Ну ничего, - она опять вздохнула, - Это дело святое...

Теперь-то мама Кольки вспомнила все это, вспомнила, потому что позабыла она, как позабыла съездить в Парголово к бабушке весной, покрасить оградку, цветов посадить, хлеба накрошить для птиц. Вспомнила она теперь, как не было "Лежебоки" месяца два, а потом появилась баржа у причала недалеко от их дома с помятыми проржавевшими бортами, со скособоченной рубкой, с исхудавшими членами экипажа и без Васьки.

И бывший преподаватель филфака, бывший капитан самоходной баржи Л-171 "Лежебоки", а теперь оператор газовой котельной, сидел с бабушкой на их кухне, кашлял, пил чай с малиной, кашлял и говорил:

- ...Повернули когда уже от тайфуна, тогда он и пропал, не знаю как. А мы не пробились, невозможно было, совсем невозможно. Два раза я думал, что уже вообще не вернемся и не пробьемся даже назад, - он махнул рукой. - Еле вышли.

- Главное дело, хотели и попытались, - все твердила ему бабушка и подливала чай, - Получается, без истинного ребенка туда никак - экипаж неполный. Ребенок только верит до конца и полностью. Такие правила, наверно. Может, и старый человек бы годился, но для старости пиратство плохое занятие. Я вот думала - Нинка с верой еще, оказалось нет. А может, и смутили ее, а была вера... Была. Вот в первый год жизни ее дед покойный, светлая память ему, все сказки ей перечитал - она-то только глазами лупала, а он читал... Может, не те, что ли, не знаю, Костя. Такая судьба... ох, господи.

Мама позвонила Люде и сказала:

- Людмила, я встретила человека, который сказал, что может найти Колю... Не перебивай, подожди! Я ему поверила, но все-таки если б ты со мной была?.. Куда-то в море, наверняка. Ты?..

- Дура ты, дура! - зарокотал в трубке бас Люды, - Веришь первому встречному проходимцу! Ты с ним хоть в постель еще не легла? Мало ты накалывалась?! Как ты так можешь, я тебе удивляюсь, так и знай! Если что потом, так и знай!.. Разумеется, я тебя, идиотку, не оставлю! Беру такси, заскочу домой, и через максимум сорок пять минут я у тебя! Ты дома?.. Ладно, ладно, конец связи, потом поревешь!

Часа через четыре Люда ввалилась в квартиру мамы с двумя тяжелыми чемоданами, в костюме деловой женщины и в сомбреро.

- Слушай, Нинка! Мы когда концы рубим? Мойсейка мне сапоги резиновые должен привезти, он в них на овощебазу поехал. Я сказала, пусть дорабатывает, а там чтоб! У тебя ему надеть чего найдется, чтоб не босиком возвращаться!

- Да... В полночь встречаемся.

- В полночь? Ха! Отлично! Тогда убрать паруса, покурить и оправиться! она отшвырнула чемоданы и прокричала, рухнув на тахту, - В какие моря рванем?!

И они сели пить кофе, курить, плакать и утешаться до полуночи.

В эту полночь с четверга на пятницу, когда переменный порывистый ветер сменился ровным норд-остом, попутным для "Ночного ветра", Леппилюнтль и Федор Иванович пили холодный грог в каюте Леппилюнтля и говорили о важном.

- Через два дня будем у острова Сокровищ, - говорил Леппилюнтль и наливал из кувшина, - Увидимся с сэром Аленом и с Салли...

- А потом, - угрюмо спросил доктор.

- Ты знаешь, что потом. Забираем сундук, идем к Побережью...

- Нападают ребята Груба, грабят, берут нас в плен, мы сбегаем, они закапывают сокровища, забывают место, мы снова к Алену, они тоже снова, и мы снова...

- Да! - раздраженным голосом сказал Леппилюнтль, - А ты бы чего хотел? Да! А дыквы грабят Побережье, жгут города, и их все больше!

- А мы в игрушки играемся? Ты это хочешь сказать, кэп? Ты мальчика для меня взял, да? А зачем ты говоришь?

- Прости, док. Но ты ведь знаешь, что я могу попасть в море и без мальчика, я не имел в виду, что мы играем в игрушки.

- Почему нет? Да. Мы играем в игрушки. Как слабоумные цари в солдатиков. Мы знаем все, мы мечтали о многом, а получили солдатиков в детской. То есть я, а со мной и все вы. Я виноват, я, да. А наши матросы не хотят играть в солдатиков в детской и скоро поднимут бунт! Они выбросят нас за борт... или ты им отдашь только меня пустить погулять по доске, а сам поведешь их в поход. Ты все это понимаешь, Флик!

- Ребенка разбудишь! - зашипел Леппилюнтль, - Что ты на меня кричишь! Чего тебе надо?

- Мне ничего, - тихо и тоскливо сказал доктор, - У меня все есть. Мне разрешили поиграть в солдатиков в детской. И в детской дует настоящий ветер настоящего открытого моря, - с издевкой закончил он.

- Зачем тебе этот разговор, Федя? - уже не зло спросил капитан.

- Ни за чем. Мне ни за чем! Мы обманываем мальчишку, который мечтал стать пиратом. Он вместо этого получил ту же самую детскую, откуда он смотался. Я обманываю себя, думая, что все хорошо и лучше не бывает. Ты обманываешь себя и мальчишку, что это все нужно мне. А разговор мне ни за чем. У меня предложение: забудь меня, к дьяволу, на острове Сокровищ. Я не хочу висеть у вас у всех на шее!

Леппилюнтль вздохнул, разлил в кружки остатки грога - Феде больше, себе меньше, и сказал:

- Не говори ерунды, Федя. Все действительно хорошо. У нас есть Колька, Ветер, команда, мы с тобой, наше прошлое и наше замечательное будущее. Все еще наладится, нас простят...

- Меня, ты хочешь сказать, - грустно сказал доктор.

- Тебя, Федя, нас. Я тебя уверяю, мы еще переживем настоящее. Что-нибудь случится. Не бывает такого, чтобы чего-нибудь стоящего не случилось. Пойдем проветримся.

Встали из-за стола. Доктор захватил пустой кувшин - помыть. Леппилюнтль поддержал пошатнувшегося доктора на верхней ступеньке, и они вышли на ют.

Прекрасное море несло на себе прекрасный корабль. Вахтенные сидели под лампой, прикрытой так, чтобы летучие рыбы в море не могли увидеть ее свет и разбиться обо что-нибудь на палубе.

- Смотри! - вдруг прошептал доктор, - Дыквы?

Мимо них в полукабельтове проходил корабль, больше Ветра, с лучшей и большей парусностью. Молчаливый черный корабль, где люди на мостике не смотрели в сторону "Ночного ветра", а значит, хотели оскорбить, если проходили так и так близко от корабля знаменитого пирата.

- Дыквы, - сказал капитан, - К Побережью, наверно...

- А мы! - доктор перехватил поудобнее кувшин и швырнул его в черный корабль.

Кувшин упал в волны моря, они увидели всплеск, но не услышали всплеска. А дыквы легко обходили "Ночной ветер", не обращая на него внимания, явно это показывая. Они заметили его раньше, чем заметили их, а на корме написано название судна, и ночь лунная, и читать они умеют. Они знали, что это была не их добыча, потому что единственное, что дыквы уважают, так как не понимают и не могут объяснить своим детям в школе, это право на существование сверхъестественного. Они не хотели связываться, потому что у "Ночного ветра" была тайна сверхъестественного.

- Даже эти шакалы! - сказал доктор.

Федор Иванович и Леппилюнтль опустились по каютам, а "Ночной ветер", хорошо выдерживая заданный курс, стремился к острову Сокровищ.

Наутро Леппилюнтль пришел к бабушке. Поздоровался и сел в углу. Бабушка обсуждала с коком свой рецепт приготовления сушеных акульих плавников, и кок никак не мог понять, где он возьмет пастернак, и где это видано, чтобы в тушеные плавники с бататами клали пастернак.

Но, естественно, когда пришел капитан, кок согласился со всем и ушел, чтобы Леппилюнтль мог поговорить с бабушкой. Тем более, что он все равно не собирался портить продукт с помощью какого-то там пастернака.

- Бабушка, - сказал Леппилюнтль, - Я к вам по поводу Кольки зашел.

- Леппилюнтль, ты что это как классная дама разговаривать начал, рассеянно спросила бабушка, думая о коке и пастернаке.

- Да нет, что вы! Просто вырвалось, Федя меня вчера расстроил. Опять стал говорить о том, чтобы оставить его, что он нам всем мешает. Не знаю, что и делать...

- Что? Ну, оставить его где-нибудь на берегу, раз он просит. Так ты думаешь?

- Как же! Это нельзя. Я сам, если решил так плавать, значит так до конца и надо.

- Ну конечно, Леппилюнтль, так ты решил, теперь ты должен до конца жизни плавать по кругу. Раз он твой друг.

- Почему до конца жизни?

- Потому что док не старше тебя, а если ты обещал, то от слова тебя может освободить только смерть кого-нибудь из вас. И ты должен знать, ты знаешь, конечно, что дыквы грабят Побережье, наши города, уничтожают все мирное и доброе, потому что им так надо, а тебе надо защищать Побережье, пока ты жив, потому что ты самый лучший пират Барбейского моря. Ты должен защищать море, которое болеет из-за них. Ты знаешь это?

Бабушка помолчала и улыбнулась капитану и похлопала его по плечу - так все делали пираты, когда говорили обидное, но не желали этим обидеть. Бабушка продолжала:

- И ты знаешь, что должен жизни тем, что ты счастлив в этом нашем море, тем, что защищаешь свое счастье, отстаивать наше, оберегать, пока жив. А Федя не имеет права делать это из-за вины. И, мой капитан, это не только твой долг, или совсем не твой долг, а это тебе нравится больше всего, это твое главное счастье, быть настоящим благородным пиратом... да, ты все это знаешь. А ты вынужден работать экскурсоводом для самого близкого своего друга, который потерял право даже быть в детской без истинного ребенка... Ты сам помнишь, что недавно ему можно было играть здесь, быть здесь без ребенка, а до этого он был настоящим пиратом, а что будет теперь, какой следующий шаг будет того, что он предал всего один раз... Леппилюнтль, ты думал, что Федя скоро умрет?

Леппилюнтль опустил голову, как кивнул согласно, а потом поднял голову и, пересилив себя, сказал твердо:

- Но я и о своей смерти думал, как об освобождении.

- Ну да, на то ты и капитан. Но ты несчастлив?

- Да... Ведь вы знаете, я здесь очень давно, но я не думал, что здесь можно желать чьей-либо смерти, хоть даже своей. Я не думал, что в сказках есть смерть.

- Но ты видел, как умирали дыквы, когда ты и твои пираты с ними сражались.

- Ну, дыквы!.. Это же отрицательные герои, то есть, они плохие и... - он понял, что ошибся, сказав такое слово - плохие.

- А мы хорошие, капитан?

- Нет, но все-таки, что они плохие, говорят и лучшие из нас.

- ...Ты хотел спросить о Кольке.

- О Кольке. Мы завтра будем у острова Сокровищ, может быть, ему не стоит видеться с Салли, сходить на берег?...

- Я не пойму, почему ты не хочешь, чтобы он виделся с девочкой.

- А вдруг он и она влюбятся друг в друга, им ведь по восемь, они ровесники. Может, тогда все кончится, и он не захочет быть с нами в море.

- Ты так говоришь, словно надеешься на это. Ну, ты же не для того взял его с собой, чтобы воспитывать, ты сам знаешь, здесь никто никого не воспитывает. Но а если он влюбится с первого взгляда, то это быстро пройдет, в этом возрасте такое проходит. А если у них вдруг случится настоящее, то сначала они как раз невзлюбят друг друга, и все равно сначала расстанутся. Или ты не хочешь их любви любой?

- Любовь в восемь лет? Она слишком заполняет не свое в душе. Может, лишает всего остального... А в Салли стоит влюбиться, будь мне восемь лет, я бы так влюбился. Поэтому, может быть, не надо этого? Вы как думаете?

- Я так думаю, что тебе надо поступить в педагогический институт на заочный, когда ты начал так рассуждать, Леппилюнтль. Пусть все идет, как идет, как должно. Надо оставить наших детей в покое. Мы с тобой не знаем, как должно, поэтому давай их оставим в покое в пути.

Леппилюнтль ушел, и к бабушке приходили, а потом уходили: старший канонир Квест с долгим и бессмысленным разговором про ржавеющие от бездействия пушки, третий штурман, спросить, откуда бабушка знает про слепой дождик и его маму, снова кок, выяснить, можно ли чем-нибудь заменить этот дурацкий пастернак, Федор Иванович на примерку свитера. А последним пришел Ворс, перед самым ужином, растрепанный и оскорбленный на этот раз Кулебякой, после неудачной попытки похитить из дальней шхеры собачью кость.

Бабушка взяла кота на колени, почесала его круглую глупую голову, и через несколько минут он замурлыкал так, что за ушами затрещало. Под мурлыканье заснули и бабушка, и кот.

Мама и Люда вышли из дома без трех двенадцать. Они, конечно, были совсем готовы уже перед "Временем", но без двадцати двенадцать возникло множество неотложных дел. Люда начала смывать лак с ногтей, мама писать еще одну записку сыну, если он вдруг вернется раньше нее, потом Люде понадобилось в туалет, но туда первой успела мама, ну, еще что-то по мелочи обе позабыли взять.

Наконец Люда закуталась в офицерскую плащ-палатку, повесила через плечо сумку с комплектом ОЗК и ножом, влезла под рюкзак с продуктами, полотенцами, ночными сорочками, зубными щетками, колготками, штанами, свитерами, мылом, дезодорантом, чаем, сигаретами, нитками, иголками, ложками, мочалками, куском поролона два на три, лезвиями, бритвенными станками, чем-то еще и не влезла в лифт. Пришлось спускаться по лестнице. Еще интересно: что же могло быть в чемоданах?

Мама поторапливалась сзади, но в зауженной юбке не разбежишься.

- Потому что штаны надо было надевать! Ради нового своего выпендрилась что ли?? - энергично говорила Люда, мощно переступая толстыми ногами, размахивая чемоданами в полных руках и не поворачивая кудрявой головы.

Их ждал катер, белый с черным и красным, с нетерпеливыми обводами и совершенно без команды на палубе.

- Я, вы да мотористы внизу, - сказал колдун, - Давайте побыстрей, девочки!

- Рюкзак прими! - рявкнула Люда и швырнула рюкзак с разворотом спины в сторону колдуна, и, если б он не спружинил ногами и не подставил руки, его бы, наверно, снесло вместе с куском рубки, - И подай руку даме, - она кивнула в сторону мамы.

Катер рванулся от набережной, вильнул и, несколько раз прыгнув, пошел с возрастающей скоростью к заливу, поднимаясь и поднимаясь над волнами. Колдун проводил женщин в их каюту, а сам вернулся в рубку.

Для них путь в Барбейское море оказался легким - ведь они там не собирались оставаться. А когда они вошли в Барбейское море, то подняли мачту и минимум парусов на нее для маскировки. И с выключенными двигателями стали дрейфовать к Болотным островам.

5

На "Ночном ветре" происходила унылая работа по подготовке к бою. Подготовка к подготовке. Не по-настоящему. Все знали, что скоро должны напасть пираты Груба, которые должны захватить Ветер, когда он отойдет от острова Сокровищ и направится к Побережью.

В кают-компании сидели люди, свободные от вахты и уныло молчали и пили чай с вареньем. Ворс, всегда свободный от вахты, кроме завтраков, обедов и ужинов и когда чего-нибудь выпросит, слонялся от иллюминатора к иллюминатору, цепляясь за свой хвост при поворотах оверштаг, и судорожно зевал в сторону Кулебяки, лежавшей под столом, как усталый кусок тряпки. Бабушка со вздохами распускала неудачно начатый свитер для Федора Ивановича, и нам было так тоскливо, что даже спать не хотелось. Вдруг кок расхохотался, и все начали смотреть на кока.

- Ехал я как-то товарняком Москва-Владивосток, я тогда из котельной ушел, поднадоело на одном месте сидеть, пошел в охрану на киностудию работать, бодрым голосом начал кок и еле сдержался, чтобы опять не расхохотаться, - Смех один! Выехали-то мы из Питера, но через Москву, - он фыркнул и расплескал свой чай, - Анекдот! До Москвы ехали сутки, холодина в вагоне, мужики по тулупам сидят, - и опять фыркнул, - Обхохочешься!

Ворс посмотрел, посмотрел на веселящегося кока, рассеянно прищурился, облокотился на дверь и вывалился в коридор. А за дверью стал обиженно вопить и скрестись изо всей силы. Кок встал, улыбаясь, открыл ему дверь, взял на руки и стал приговаривать:

- Котик пришел, котик пришел послушать, как старый повар интересные истории рассказывает. Котик хороший, ко...

- Так что в Москве-то ты обхохотался, е-мае! - буркнул мрачный матрос с веселыми и добрыми глазами. Тут кок зашелся со смеху:

- Ну! Мы приехали, а нам говорят в резерве: мужики, Андропов умер. А наш старшой говорит: уголь давай, а не то не поедем дальше! А ему говорят: ты что, Андропов же умер скоропостижно, сегодня сказали, вчера. А он говорит: да мы это знаем все, и как это так у вас получается, ведь недавно хоронили уже хозяина? Ты зубы-то не заговаривай, а уголь давай. Ну, а ему, - кок снова зафыркал, - Говорят, Андропов умер, траур, соображать надо! Тут до него дошло, пошел в лабаз, купил три бутыля, ну, выпили мы за помин души, а потом уж раздухарились, все пошли и уголь стребовали у них для печки. Потом, правда-то, выменяли половину на пару бутылей, помянуть-то надо было... - кок прыснул, Ну... - и выдержал мощную паузу, - Приехали мы во Владивосток, старшой пошел в кассу билеты нам обратно брать, а там ему возьми и скажи, что Черненко-то скончался. Он не поверил, конечно, само собой, а ему в нос телеграмму правительственную, смотри, мол, Фома! Ну, наш старшой совсем погасился, пошел в лабаз да и на все наши деньги билетные "Наполеона" накупил и сырков плавленых! - кок расхохотался но неожиданно погрустнел и добавил, - А потом сгинул наш старшой в Японском море, купаться пошел и сгинул. На Шикотан на стоянку моржей выплыл, он плавал хорошо. И вот говорят моряки, там с моржами подрался, в море их повыгонял вроде того... Ну, пьяный, чего возьмешь, ну и вот. Моржи-то его, наверно, за своего приняли, похож он был, особенно когда под этим делом.

- Откуда на Шикотане моржи! - высокомерно пожал плечами третий штурман, Где ты это вычитал?

- В неопубликованном, - кок обиженно отвернулся.

- Да... - сказал доктор, - А вот еще история.

Колька пересел поближе к Федор Иванычу, остальные пираты повернулись в его сторону.

- Жил-был космический пират Дохлономер за тридевять земель отсюда в созвездии Лебедя...

Все одобрительно загудели - про коллегу рассказ!

- Так вот. Неудалый был корсаришка, надо признать честно. То ограбит космолет с бубличной фабрики - думает, уже бублики везет, а там наоборот полный трюм сырья, дырок, которые в готовую продукцию вставляются. То отнимет у купца сто тысяч штук ламп дневного света, а это уж самый там неходящий товар, потому что они совсем не напоминают звезды, да и гудят эти лампы, как сумасшедшие. Некоторые, правда, любят их: и свет тебе и шум, как и не один в комнате, но я так терпеть не могу... Ладно, сидели наши пираты как-то в туманности в засаде и бубличные дырки на лампы нанизывали, думали, может так их кто купит, но вряд ли, конечно, это они и сами понимали.

Вдруг видят, небольшой корабль из нуль-пространства вышел и двигает прямо к ним на планетарных. Дохлономер за ручки пусковых ракетных установок взялся мертвой хваткой, инженеры и пилоты к пультам ремнями пристегнулись тоже намертво. Ну, капитан уже стрелять нацелился, но его друг оттащил, который увидел, что тот корабль белый флаг выкинул... Про этого друга потом. Ладно, не стали стрелять, а наоборот состыковались, в дрейф легли, но все корсары все равно в противорадиохимических комплектах и с ножами за пазухой ходят, мало ли какая провокация может быть.

А оказалось, что это из империи Тайков прислали за Дохлономером, чтобы он убил дракона. И за исполненное дело обещали принцессу, пол-империи, а всей его команде полную амнистию и службу на казенных должностях по специальности, у кого какая была до пиратства.

Корсары совещались две ночи, закурили весь корабль и потихоньку, поодиночке стали приходить к Дохлономеру и требовать, чтобы он соглашался на предложение. Они действовали все настойчивее и угрожали захватить корабль, а его высадить, если он откажется, а потому что всем надоело за гроши с риском вкалывать. А Дохлономеру страшно не хотелось на эту службу соглашаться: убивать незнакомого дракона да в придачу жениться на принцессе. Не пиратское это дело, он говорил, за убийство деньги получать. Это пускай богатыри профессиональные и рыцари всякие так зарабатывают. Ничего нам тот дракон не сделал, и не людоед он, по всему судя, пусть летает. И вообще, я командир, я лучше знаю. Где там! Пираты его общим собранием в рубку запихнули, сказали: лететь! Полетели.

Всю дорогу Дохлономер играл в шашки со своим другом Курумбурумом, судовым электриком, по болезни он уже теперь никогда не принимал участия в боях. Да и летал Курумбурум только для того, чтобы быть с Дохлономером.

Они играли в шашки, вспоминали о своих битвах - когда-то Курумбурум был адмиралом одного из королевских флотов Содружества Весов. Пятьдесят первоклассных линкоров, не считая кораблей сопровождения, и семь тысяч человек были у него в полном подчинении. Впрочем, главные победы, конечно, были - так они теперь говорили - когда их корабли плавали в одной луже. Вот было время, рявкал отставной королевский адмирал адмиральским голосом, похлопывая своего капитана по плечу, отчего тот перелетал любое помещение и долго высвобождался из-под остатков мебели. Жидковат ты стал! - снова рявкал отставной адмирал и незаметно, словно случайно, смахивал с доски одну из шашек Дохлономера.

Но когда они летели к Тайкам, он уже больше не рявкал. Не тот запал, говорил Курумбурум и обкладывал поясницу кирпичами, которые раскалял на реакторе в трюме.

- Облучишься же, старый пень? - говорил ему Дохлономер. - Реактор же протекает.

Но тот отвечал ему, что небось не сто лет жить осталось, а подыхать, скрючившись от ревматизма, он не согласен.

Ну да ладно. Долго ли, коротко, прилетели они, пошли во дворец, где император дал им грамоты охранные, накормил, напоил, спать положил и на подвиг благословил. Пираты очень довольны были таким обхождением - давно очень они уже на чистом не спали, c фарфора не ели.

Император сказал, что дракон этот последний остался - это он уже наутро сказал. Что он им надоел, как последняя собака: строительству, скотина, мешает, домашних животных в пищу употребляет, коммуникациям проходу не дает. А главное, бургомистров выкрадывает прямо с трибун непонятно зачем, и что с ними потом делает, тоже неизвестно. Есть-то он этих гадов вряд ли будет. До того дошло, что бургомистров на трибуны не загнать, говорят: лучше в пыточную камеру пойдем!..

Ну так вот, если Дохлономер убьет дракона, то даст он, император, ему обещанные сокровища, а если струсит, то он, император, его и всю его пиратскую банду на вечные времена посадит в вонючие подвалы алмазы натачивать, а кормить будет сушеными тараканами,

Делать нечего, стали пираты раздумывать, как им выпутаться, потому что им таких еще ужасов про дракона и его драконские нравы порассказали, что ноги стали у них отниматься и руки потеть. И принялись они честить на чем свет своего капитана, что не обуздал он их, идиотов, когда они на подвиг этот решались, чтоб ему пусто было! Что лучше бы и дальше они от звезды к звезде мотались дураками, да только бы живыми были!

Дохлономер послушал, послушал, прочистил горло глотком кваса хлебного, настоянного на кайенском перце, да как вдарил кулачищем по пульту, как пошел рассказывать им, кто такие они, его пираты, их родственники, их родители, их святые, их честь, их совесть, душа, чин, желудок, голова, и какими способами, будь ему не противно так, он бы их изжарил, испек, заморозил, высушил, съел, разрезал, снова склеил, куда бы что приклеил и снова бы оторвал. Так он это рассказывал интересно, что пираты курить забыли, слово боялись пропустить, что Курумбурум в рубку приплелся, услышав начало речи по спикеру. Привалился, скрючившись, к переборке и стал блаженно жмуриться, а в особо чувствительных местах от умиления всхлипывать.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок. Сказку рассказать, не поле... Ладно. Решили пираты дракона на бургомистра ловить. А для такого дела какой-нибудь новоиспеченный бургомистр не сгодился бы, и застарелый, прокисший, управляя, тоже подойти бы не смог. Нужен был плотненький, сочненький бургомистр, желающий выслужиться, живчик этакий... Ну, выбрал император, ему не жалко, на одной из планет Махровой звезды подходящего. Ничего, симпатичного, лысенького только, а так вполне. Посадили его в клетку, клетку поставили в чистое поле, и заставили его кричать отличные замечательные обещания. Три дня бургомистр кричал без отдыха и срока, совсем охрип, и вот на четвертый день загремело, затряслось все, пыль столбами поднялась, темно стало, как ночью, фыркнуло, мыркнуло и клетку унесло. А пираты сидят и ужинают, как и не случилось ничего. А тут и радист приходит, говорит, есть сигнал, полетели, говорит. Полетели, так полетели. Доужинали только, чаю выпили, пушки подзарядили и полетели.

Прилетели к драконской пещере, видят, сам дракон спит под надписью в скале вырубленной, что здесь "Королевство освобожденных бургомистров", а бургомистры, раньше сведенные, вокруг клетки суетятся с ножовками и ломиками, товарища освобождают. А он им язык показывает и ногой на кнопку радиосигнала жмет.

Ну, а корабль прилетел "Корсарское счастье", освобожденные бургомистры ножовки побросали, побежали своего дракона будить, но не успели вовремя пираты уже пушки наставили на пещеру и стрелять уже готовы.

Делать нечего, надо дракону сдаваться. А погибать ему не хочется, и он стал просить последнего оправдательного слова. Вышли к нему Дохлономер с Курумбурумом, говори, говорят, но только не ври ничего, а то?

- Да не буду, - говорит дракон, - Смысла никакого перед смертью врать нету... А вообще-то, не стоит меня убивать, незачем. Я ведь даже не вредный грызун и не волк. Народишка я не ем, девушек не порчу, может, я вообще последний такой экземпляр остался, а? Меня беречь бы следует, потому что плохо совсем без драконов.

Но бургомистр из клетки вдруг как заверещит - пакость ты зеленая! Злыдень огнедышащий, как же ж ты не вредный, если ты вор наипервейший во всей империи! Ты же ж лучших людей всех к себе перетаскал, работать, как каторжных, заставил! Во всей империи только двух стоящих и оставил - императора великого да меня!

А те бургомистры, которые с драконом жили, стоят и молчат.

- Не, - говорит дракон, - Вы понимаете, ведь я чего, я ведь только бургомистров перевоспитывать решил. Мы тут так хорошо живем, не пьем, не курим, к зиме готовимся, - дракон умилился, - Так хорошо, просто так хорошо!

- Ах ты змеюка подколодная! - захрипел бургомистр из клетки и со скрежетом вцепился в прутья, - Рептилия коммунистическая! Ты что ж это тут устроил коммуну трудовую! Коммунар!.. Не коммунар ты, а таракан хвостатый, - вдруг тихо закончил он.

Дракон печально взглянул на клетку, отбросил задней лапой пару камешков по полтонны каждый, хрипнул, плюнул решительно и сказал:

- А вот давайте, если хоть один мой бургомистр согласится с вашим бургомистром лететь с вами, я сам в какой-нибудь вулкан залезу, а вот если никто не захочет возвращаться к прежней продажной жизни, так мы еще повоюем, потому что деятельность моя полезная, - и тут он посмотрел на своих бургомистров, и те все дружно зааплодировали и закричали:

- Не хотим мы ваших императорских милостей! Не надо нам ваших подачек с барского стола! Не поплывем мы с вами в одной лодке!

- Во! - показал дракон и так решительно стал лапами камни раскидывать. И на пиратов кровожадно посматривать из-под бровей.

- Ма-а-алчать, слон! - взревел бургомистр в клетке и развернулся к толпе драконовских бургомистров, - эй вы, предатели! Мне император лично сказал, никому ничего не сделает. Всем похищенным полное прощение... А знаете ли вы, какие сейчас перечисления из казны на бургомистров! Сейчас нас еще больше холят и лелеют. Сейчас нам любой чиновник из метрополии - тьфу! Тьфу и все! Высочайшим указом запрещено бургомистров по загривкам валтузить! А мы валтузь кого хочешь и кого не хочешь ради блага нашего великого императора! А? Проходимцы, а кто сейчас не вернется, тех велено предателями считать. Мироеды!

Бургомистры заволновались, заскребли загривки, да по одному и потянулись к пиратскому кораблю.

- Давай, давай! Не боись, рептилия у нас под прицелом! - этот-то все бесновался у себя в клетке.

А дракон сник, буйную головушку повесил, закручинился, - Что ж вы, братцы, - говорит, - Мы ведь договаривались...

- Гоголь-моголь ядовитый! - завизжал один из бывших освобожденных бургомистров из-под дюзы пиратского корабля, - С такими зубищами, как у тебя-то, я с собственной женой в два счета договорюсь! Пропадай ты пропадом!

Дракон повернулся от корабля, лег, положил бородатую морду на передние лапы, укрыл хвостом уши и сказал:

- Тогда стреляйте, теперь что.

- Дайте я, дайте я! - запросил бургомистр в клетке, - И выпустите меня отсюда наконец. Вырежьте меня!

Дохлономер сказал, что пошли, Адмирал, а пиратам сказал, чтобы загружали клетку с бургомистром. А Курумбурум плюнул и пошел как раз к дракону, сел с ним рядом и погладил по голове, дескать, ничего, ничего, милый, бог даст, еще все наладится.

И Курумбурум сказал своему другу Дохлономеру, что остается, что дракона нельзя бросать одного, и пусть он его не уговаривает, а дракон ему ревматизм подлечит огоньком.

Дохлономер подумал, что тогда надо побыстрее идти на корабль, чтобы никто не начал стрелять, а потом подумал, что надо бы все же отговорить Курумбурума, но тот покачал головой, и Дохлономер бросился в рубку, но ему не хватило двух секунд - кто-то нажал на все кнопки, и на том месте, где были дракон с адмиралом, получилась одна яма. А кто это сделал, так и не удалось узнать, потому что в рубке были почти все пираты и все спасенные бургомистры, и каждый из них хотел убить дракона. Поэтому кто, это все равно, так подумал Дохлономер потом.

Они вернулись с победой, и их приветствовали жители столицы и окрестных деревень и несли на руках спасителей и спасенных от ракетодрома до дворца.

Милостивый и великий император приветствовал победителей дракона и устроил пир для всех, кто хотел напиться и наесться. После этого пира умерли, отравившись, первые четверо из пиратов и один из бывших освобожденных бургомистров, который тише всех кричал "Да здравствует император" на ракетодроме.

А поближе к утру взял наш повелитель под ручку капитана Дохлономера и повел в свою императорскую сокровищницу. А там у него весы такие были устроены: один конец тонкий и узкий и к самому потолку высокому поднят, и на нем сидит принцесса и ее прислужницы, и стоит кровать под балдахином, и еще там полно сундуков с камнями самоцветными, ну, там смарагдами, яхонтами, аметистами, малахитовыми шкатулками, с золотишком, рухлядью пушной, да с полцарством впридачу. А другой конец у весов, толстый и широкий, в самый пол каменный вдавлен, и что-то маленькое серенькое и пыльненькое там лежит.

- Вот, - говорит император, - Выбирай, полковник, это тут хороший конец сказки, - и показывает на дочку с причиндалами, - А это плохой конец для отрицательных героев, ну, для драконов, Баб-ег, для Кащеев, чернокнижников. Правда, до этого плохого конца там сказка продолжается, а хороший конец конец, вот тебе жена, богатство, и все. Но это иносказательно, само собой, ухмыляется император, - Для хорошего конца вот тут и лесенка припасена у меня, полезай, живи с дочкой моей. Ну, а для плохого только твое плечо - подними от пола и держи, сколько, ведать не ведаю, как тяжело это, знать не знаю... пока сказка не кончится. Ну, полезай... Нет?..

Спали все давно, а тут так враз всхрапнули, что бабушка спицы выронила:

- Батюшки мои! - притворно рассердясь, воскликнула она, - Им сказки рассказывают, а они щеки давят!

Она утешила Федор Ивановича, потом всех разбудила, и все пошли спать по каютам, чтобы видеть хорошие сны.

Леппилюнтль лежал и не спал; завтра быть на острове Сокровищ, к вечеру опять в море и курс к Побережью, но уже имея на борту сундук с сокровищами... смарагдами - улыбнулся он. А сегодня в море вышел, наверно, Груб со своими головорезами и принялся утюжить море там, где должен будет пойти "Ночной ветер". Как Грубу удается всегда оказываться в точке встречи с погрешностью не больше полумили, для Леппилюнтля оставалось загадкой, разгадывая которую можно добиться только головной боли: ведь курс Ветра каждый раз бывал не тем, что в прошлый раз. Вообще в этих загадках своего и своих спутников положения капитан старался не разбираться - в каждой разрешенной игре есть правила и инструкции, и если хочешь играть, играй по правилам. Правда, играть не хотелось совсем.

"Ночной ветер", словно щеголь с Аламеды, вошел в бухту чуть ли не при полной парусности - рулевой прекрасно знал сложный фарватер. Их встречали, стоя у своего дома у моря, сэр Ален Александр, худой и черноволосый, одетый в холщовые рубаху и штаны, и Салли, симпатичная широкоскулая девчонка с бандитскими глазами, одетая так же, как отец, и держащая ладонь левой руки на рукоятке пистолета, который торчал у нее из-за пояса.

- How do you do! - сказал сэр Ален Александр, когда пираты вытащили на песок берега шлюпки, - Здравствуйте.

- I do!.. - сказал Леппилюнтль, - Здравствуйте, царица души моей, - он поклонился Салли.

- Угу, - сказала Салли, не отводя пристального взгляда от горизонта.

Сэр Ален Александр пожимал руки всем пиратам, каждого называя по имени, каждого церемонно приглашая пройти в дом, отдохнуть с дороги. Потом уже сказал Леппилюнтлю, Федор Иванычу и Кольке:

- Не обращайте внимания. На нас готовится нападение... я забыл, к сожалению, кто. Поэтому Салли должна быть наготове. Ведь на пьяниц-часовых положиться нельзя... Салли, теперь идем?

- Я останусь здесь, разумеется, - сказала девочка суровым голосом.

Но теперь она лишь делала вид, что наблюдает за горизонтом, а на самом деле, скосив глаза, разглядывала Кольку, его серьгу в левом ухе, как у капитана, его повязку на волосах, как у капитана.

Кольку не интересовала Салли - пистолет у него самого был, и даже абордажная сабля была. И он направился за мужчинами.

Тогда Салли, надувшись обиженно, что ее так мало уговаривали, подошла к матросу, оставшемуся у шлюпок, и спросила, вглядываясь, вглядываясь в горизонт:

- Вы ведь все равно здесь сидеть будете?

- Да, Салли, а что?

- Не исключено, что с минуты на минуту на горизонте покажется неприятель. Он давно уже злоумышляет, я знаю! Так вот, если неприятель появится, стреляйте. У вас есть пистолет?

- Нет. Но я закричу.

Салли с сомнением осмотрела матроса:

- Но вы докричите? Я могу быть в вас уверена?

Матрос кивнул серьезно и спокойно.

- Хорошо. Кричите громче, я буду невдалеке.

Сэр Ален Александр, капитан, Федор Иванович и Колька сидели на кухне дома его величества и пили чай.

- Леппилюнтль, - сказал король острова Сокровищ сэр Ален Александр, - В речку калинник пошел, и погоды стоят удивительные. Пойдем посидим на ночь с утром?.. Потом и отправитесь, а?

- Хорошо бы, но нам надо вечером уходить.

- Да что ты опоздаешь что ли? - сказал король.

- Нет, - капитан посмотрел на Федора Иваныча.

- Нет. Надо, так надо, - сказал доктор.

- А кто такой калинник? - спросил Колька.

- Ох-х! - сэр Ален Александр испугался, - Вы, бандиты, до чего ребенка довели! Коленька... ты на рыбалку-то ходил в жизни?!

- Нет, - пожал плечами Колька, - А чего такого?

- Калинник - это рыба, такой лещ, Колька. Почти красный, вот такой, Леппилюнтль развел руки на полметра и сам с сомнением посмотрел на разведенные руки.

- Какое во! - воскликнул сэр Ален Александр, - Я прошлый год принес на восемьдесят девять сантиметров... с половиной... и без... хвоста это!

- Да бросьте, мужики, - сказал доктор, - Таких лещей и в природе нет. Ну, кило, ну, два, но куда ж вы замахнулись уже!

Король вскочил, покраснел, промчался мимо вошедшей в кухню Салли, погремел в прихожей ящиками и притащил разогнутый крючок пять с половиной, надломленный конец от телескопического удилища и засушенный хвост леща, действительно большой.

- Вот-вот! - кричал он, - Я его на крючок этот вытащил, этот телескоп он мне обломил! Вот его хвост! Он мне этим хвостом в челюсть заехал, я полчаса в кустах корону искал!

Федор Иваныч сказал:

- Ну, чего так волноваться, ваше величество, я верю вам, верю...

- Ты мне веришь! Я тебе хвост показал, а ты говоришь, что веришь! Ты видеть должен, вот перед тобой! А ты мне веришь! А я еще терплю это!

- Папа, - вмешалась Салли, - Ведь я знаю, что ты поймал этого леща. И что ты никогда никого не обманываешь.

- Вот так! - со спокойной гордостью сказал сэр Ален Александр, - А ты можешь, Федя, свое верю-верю проглотить! - он совсем успокоился и налил дочери чаю.

- Пойдем на рыбалку, Леппилюнтль? - сказал Колька.

Король взглянул на капитана, но его опередил Федор Иваныч:

- Конечно, пойдем, конечно! Идите. Да вообще живите на своей рыбалке. Все бросьте, а на рыбалку идите! Да что вам бросать в сущности. Нечего вам и бросать! Идите, идите! - вскочил из-за стола и побежал из дома.

- Чего это он, а? Что с ним случилось? - спросил сэр Ален Александр.

- Нет, Ален, ничего. Просто он расстроился, наверно, что вы поругались... Мы не можем пойти на рыбалку. Мы вечером должны быть в море. Чтоб правила не нарушить.

- Да я знаю! - сказал король чрезвычайно раздосадованно, - Что в первый раз... То есть... Понимаешь, Леппилюнтль, дело в том, что я бы и не говорил ничего про рыбалку, что идти там, что не торопиться с выходом, но... в общем, я получил когда письмо с местом клада, ну как всегда, то оказалось, что там они написали, что послезавтра мы с Салли должны уехать с острова навсегда.

- То есть как! А как же мы!

- Я не знаю! Я бы остался, несмотря на письмо, ты меня знаешь, но сам пойми, это бесполезно. Все равно не будет больше никаких сокровищ. В общем, за нами послезавтра придет люггер контрабандистов, ну, этих, с Итальянского острова, ну и все...

- ...так. Да? Так что, а кто новым будет?

- Глупый ты, Леппилюнтль. Не будет нового, кайки. Но, если тебя утешает, что может быть новый, то думай так, дело твое, капитан.

- Это нарушение правил без предупреждения. Это конец для Феди! - но в голосе Леппилюнтля не было досады или злости.

- Тебе лучше знать... - пожал плечами король, - Я бы на твоем месте... Ну, в общем, как там... "предупрежден и вооружен"... Салли, а может, ты покажешь нашему юному другу, например... бухту привидений?

- Чего я там не видала! - сказала Салли с набитым ртом.

- Ну, Колька не видал, Салли!

- Не, ну я могу и здесь побыть, - сказал Колька, - В общем-то, так сказать, Салли может и одна пойти.

Салли фыркнула в чашку, и чай попал ей в нос. Вытряхнув чай из носа, она сказала:

- Ладно, я могу его и просто так по лесу поводить, раз он привидений трусит.

- Настоящие моряки избегают нечистой силы, - мягко сказал Леппилюнтль, - Я вот тоже... Пойдите, действительно, в лесу погуляйте...

- Мне плевать на нечистую силу! - сказал Колька, встал из-за стола и подтянул штаны.

Они прошли берегом по мелководью, прошли несколько заливчиков, где вода была зеленая, и пахло гниющими водорослями, и на больших валунах были зеленые налеты. Потом сначала маленький краб поймал Кольку за большой палец ноги и хотел утащить его себе на обед, но затем Салли поймала краба за спину. Но они его выпустили, потому что зачем одного нести. Они шли по теплой воде, ступая в мягкий, немного скользкий песок, светило солнце. Они подошли к скалам, и по узкому проходу они прошли к заливу с темной водой. Было сразу видно, что этот залив очень глубокий. И здесь не было ветра, потому что скалы защищали залив со всех сторон, и он был словно озеро, но Салли сказала, что в скалах со стороны моря множество дырок, через которые сюда входит морская вода. А со стороны берега только один проход.

- И где же привидения твои? - пренебрежительно сказал Колька.

- Позвать надо. Явятся те, кто о тебе больше думает, чем о себе. Позови?

- Кричать что ли надо? Эй! Привидения, где вы?!

- Не надо орать, ты думать умеешь? Вот и подумай про себя.

- А чего думать? Я их и так каждый день вижу - капитана да Федор Иваныча.

- Струсил все-таки! Я так и знала, что ты струсишь! Я тебя специально и привела сюда для этого.

- Я так не трушу ничего!.. Просто я за тебя опасаюсь, затопчут тебя привидения, - он хихикнул, - Затоптанная привидениями Салли. Знаешь, сколько людей обо мне, наверно, за всю жизнь думали!

- Ты глупый, как все маленькие дети! И ты даже подумать про привидения боишься, вот как ты трусишь! Привидения, это кто сейчас по-настоящему про тебя думает.

Колька поднял гальку и, отклонившись, бросил ее в воду. Камешек подлетел два раза и утонул.

- Хорошо! Но ты отойди, я при тебе не буду, - сказал он девочке.

Салли села на песок шагах в двадцати от него и отвернулась. А Колька стал звать тех, кто думает о нем.

Долго никого не было, хотя он ждал, что появится капитан и улыбнется ему ласково, а после хмурый дядя Федя в белом халате и с пистолетом под мышкой. Придет с вязаньем бабушка. Увидит он кока, опять ошпарившего руку в шторм. Моряки Ветра. Ну... Стасик и Женька - ведь они все время играли вместе в футбол. Стасик и Женька... и он вспомнил Ленинград, и защемило внизу живота... Тетя Люда, но нет, она не приходит, и добрый Мойсейка тоже нет. Их классная нет.

И он увидел маму, которая шла к нему по берегу, немного строго улыбаясь, чтобы от слез в глазах не задрожали губы, а ее высветленные мягкие волосы обвевали ее голову. А когда она повернулась на мгновение, чтобы кого-то позвать из темноты, волосы наскоро легли как у вольного стрелка из Шервудского леса - то есть это он так подумал, что она - вольный стрелок. Мама подходила, и к ней подбежала девочка с широкими скулами и ясными глазами, в которых распускались фонарики.

Колька, конечно, узнал Салли, но она была почему-то без пистолета, поэтому он обернулся, чтобы увидеть, где она оставила пистолет. Но увидел девочку, сидящую к нему спиной и перебирающую ракушки. Колька повернулся в сторону мамы и Салли с ней, но их не было, только воздух дрожал, как от тепла у входа в метро.

Вдали, вдали склянки отбили двенадцать. Салли подошла к Кольке и, нахмурившись, сказала, что пора, а то опоздают к обеду, и она стала смеяться над ним, увидев, что он плачет.

Когда они шли между скалами, Салли вдруг испуганно вскрикнула, указав на бледную тень у пещеры, совсем не страшную. Колька пошел вперед, к тени, и вернулся и сказал, засовывая пистолет за широкий пояс, что это только тень. И Салли расплакалась, потому что она подумала, что это... Кащей бессмертный. Но Колька не смеялся над ней - ведь девчонкам плакать можно, потому что они так устроены. И конечно, потом Колька и Салли смеялись над этим Кащеем - откуда ему здесь взяться, бедолаге!

- Вперед, пират! - воодушевленно забасил Федор Иваныч, увидев детей.

Федор Иваныч сидел на здоровенном дубовом сундуке, закрытом на три проржавевших замка и охваченном пятью стальными полосами. Он сидел перед длинным столом, вместе с капитаном, королем, коком, бабушкой, штурманами и матросами.

Стол был загроможден едой и разной крепости питьем. И для детей были оставлены два места рядом, между его величеством и капитаном. Кулебяка сидела у стула бабушки, и пасть ее закрывалась только для того, чтобы проглотить то, что давали. А Ворса теперь пришлось отставить от стола вместе со стулом для Кольки, потому что оторвать его когти от сиденья было совсем нельзя - его несколько раз поднимали и трясли, но стула он не выпускал. Когда стул отодвинули, кот еще сидел минуты две, приходя в себя, видя перед собой только море, песок и небо, вместо еды, еды, еды! А потом с ревущим мяуканьем обрушился со стула и, волоча по влажному песку набитый живот, ринулся отнимать у Кулебяки кость. А Колька сел. И это был пир.

- Сто семьдесят шесть человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рому!!! - горланили пираты во главе со скинувшим пояс с пистолетами с широкого живота Федор Иванычем. И Колька пел. Даже сэр Ален Александр к концу песни подпел. А Салли палила в воздух.

Потом все улеглись в тени огромной пальмы, кроме бабушки, ушедшей на корабль. Через два часа проснулись, искупались, а дети из пистолетов насшибали с пальмы кокосов для всех.

На корабле уже все выпили на посошок и стали готовиться к отплытию. Затем Леппилюнтль проводил сэра Алена Александра к трапу, к ялику.

- Может, подвезти? - спросил вдруг капитан.

- Что ты! Куда?

- Да нет. Я хочу изменить курс и выйти из игры - сундук-то последний. А переломив, может, я все продолжу... ну, сказку для Феди.

- Ну нет. Я все равно - пас. Вот, может Салли. А, девочка моя?

- Нет, папа. Я с тобой. На Ветре никто не думает обо мне, кроме капиттана Леппилюнтля, а он мне как второй папа... зачем менять?

- Салли... привидений, может, и нет, - сказал король.

- Может быть, и так, а может быть, и не так... Я с тобой, папа... до свидания, мой капитан!

- До встречи, царица моей души! Good luck, Ален!

6

Медленно, медленно раздвигал желто-синие волны моря торопливым носом катер колдуна. Все шло нормально. Люда в красном купальном костюме загорала, закинув ноги на штурвал, удерживая приблизительный курс и поэтому изредка искоса взглядывая на компас - стояла на вахте. Колдун в своей каюте раскладывал пасьянс "Кровавая Мэри", и каждый раз получалось, а также пил холодный грог, который сам себе и делал для себя. А мама думала о Кольке и готовила обед на всех.

Люда говорила, что это здорово, что они отправились в плавание: ей теперь так хочется приготовить Мойсейке и сыновьям настоящий украинский борщ. Ведь это скоро уже будет - потому что вот, разыщут Кольку, и будет - тогда приключение кончится. Здорово. И она будет долго вспоминать об этом: надо же, взрослая положительная женщина и такая авантюра непонятная - будет чего рассказывать внукам. Мама, конечно, тоже мечтала, что наступит время, когда сын найдется, и они вместе отправятся домой, будут жить-поживать, добро наживать - она ласково улыбнулась - добро наживать. А вот что думал колдун про будущее, этого мама с Людой не знали, и он не говорил.

Вчера колдун сказал, что теперь все уже вот-вот завершится, и они вырвут мальчика из рук похитителей. И сказал, что они все молодцы, что так они все замечательно постарались для этого: мама, Людочка, мотористы, бравые ребята.

И вдруг оказалось, что никаких мотористов нет! Был солнечный день, штиль. Колдун, как всегда, раскладывал пасьянс, Люда, как всегда, лежала на вахте, а мама пошла вниз - принести Люде бутылку пепси из холодильника. Ближе к вечеру это было.

Под палубой не было так душно, как наверху, только в одном месте, посредине, между каютой колдуна и холодильником, выходил жаркий воздух из машинного отделения. Мама ни разу не входила туда - ведь незачем, если катер плывет и плывет, значит, все нормально. Но сейчас там было тихо внизу - они дрейфовали с выключенными двигателями. Не было на этот раз потока влажного жаркого воздуха.

Мама открыла бутылку, другую взяла подмышку и вздрогнула от прикосновения к теплой коже запотевшего из холодильника стекла бутылки. И пошла обратно. Но темнота люка, где всегда шумели машины, а сегодня нет, вдруг показалась ей такой страшной, что она испугалась за Кольку, когда он будет здесь, и свернула к этой темноте, глотнув для храбрости пепси - чтобы видели, что она не боится!

Ну, и для начала она чуть не загремела по крутому трапу. Спустилась кое-как. Над ней заскрипел петлями люк и закрылся, но, к счастью, он прищемил ковровую дорожку, и осталось немного света.

Вначале ничего не было видно, и по обшивке ласково пошлепывали волны, но маме казалось, что каждая волна пробьет обшивку, как просто бумагу. И мама подумала, что надо снова открыть люк, а то не видно бортов, что они толстые, надежные. В разных местах тускло блестело металлическое, что-то капало иногда быстро, иногда не торопясь. Отчетливей проступили очертания предметов, и мама решила пока не открывать люк.

Слева негромко стукнуло деревянное, мама резко обернулась и выронила бутылку, которая разбилась. У босых ее ног зашипели пузырьки в разлитой пепси, подмышкой стало тепло, но теперь она боялась переступить влево - и не было видно, что там шевелилось, как от ветра в этой духоте. И боялась поранить ноги и крикнуть от боли.

Струйка пота вытекла из подмышки. А влево - скосив глаза, она смогла увидеть - деревянный старинный платяной шкаф. Откуда он, и что ему бы здесь делать, фигли ж он здесь стоит? Вот там, где шкаф, что-то шевелилось без звука и дыхания. Белое, кисейное. Легкое и чистое. Господи, что это?! Как широкий рукав платья девушки из прошлого века. Но такая девушка должна была бы давно умереть, и косточки ее сгнить. Господи, да что это! Мама стояла, прижав руки с бутылкой у груди, и боялась переступить, чтобы не зашуметь, может, ее не заметили еще, может, все обойдется?

Она повернулась, осторожно отодвигая босой ступней холодные мокрые осколки, чувствуя холодное и мокрое, повернула голову. Дверца большого шкафа была закрыта неплотно, из-за дверцы свисал рукав платья, белый, воздушный. Что-то было в рукаве, что-то безжизненно свисающее. Что это может быть?! Как же! - мама вдруг поняла, - Что же может быть в рукаве платья! Рука!

Вот до шкафа три шага. И можно будет прикоснуться к руке, свисающей из-за дверцы. Закрыть шкаф, чтобы не было видно этого? Иначе она не выдержит! Надо обязательно это сделать. Она ступила осторожно, еще, еще. Протянула ладонь, надавила на дверцу, но не закрывалось.

Конечно, ведь мешает это, что свисает. Это рука - теперь мама точно видела. Это рука, и из-за нее дверца и не закрывается. Надо... надо ее вначале приоткрыть, взять эту руку, темную в белом и воздушном, вложить в шкаф и закрыть дверцу. Быстрей закрыть. Мама, задержав дыхание, потянулась к руке, одновременно отжимая дверцу на себя, и тут рукав шевельнулся, и из-под края его показались тонкие темные пальцы с тусклыми ногтями. Мама еще быстрей потянулась к руке, чтобы не видеть эти пальцы, чтобы быстрей засунуть эту руку туда, внутрь. И почувствовала давление на дверцу оттуда, изнутри. А рука в рукаве поднялась навстречу маме, стараясь охватить ее запястье. Мама тихо закричала.

Она отшатнулась, когда на нее стала открываться, открываться дверца все быстрее. Закричала и бросилась всем телом на дверцу. Надавила так, как только могла, переборола сопротивление той, внутри. Захлопнула дверцу, прищемив пальцы той, в шкафу, и эти ногти руки зацарапали по лакированной поверхности, набирая под себя прозрачные стружки лака. Мама закричала громко, и та убрала пальцы, та, в шкафу. Все, дверца была плотно закрыта. Поднялась крышка люка.

- Что вы тут делаете!

Мама обернулась и увидела перед собой бледное лицо колдуна, потом что у нее в руке бутылка, а затем опять подняла глаза к лицу спускающегося по трапу колдуна.

- Зачем вы сюда пришли? Здесь грязно, - уже спокойно сказал колдун.

- Я спускалась... чтобы посмотреть, потому что здесь капала вода, я думала, что здесь отверстие... то есть пробоина в днище... Это для нас может оказаться опасным.

- А зачем вы держитесь за дверцу. Разве капало из шкафа?

- Нет. Но дело в том, что дверца была открыта, и я ее закрыла, а теперь опасаюсь, что она снова откроется... не дай бог!

- Вы всего что ли боитесь?

- Я ничего не боюсь! Просто дверца открывается и открывается.

- Это ничего, она не откроется, отпустите ее.

- Если я отпущу, то она откроет... ся?!

- Да нет же! Я вам говорю, что она не откроется! Отпустите дверцу сейчас же!

- Да... - мама попыталась отойти от шкафа, но было просто никак. Вдруг она перестанет держать, и тут же дверца откроется, и оттуда снова вылезет, вылезет, выйдет, вы... - Нет! Да.

- Ну, ну. Отпустите же, - попробовал улыбнуться колдун, - Там, конечно, ничего нет.

- Что там! - мама задохнулась и навалилась всем телом на дверцу, - Что там!

- Там ничего, я вас уверяю, там ничего, ничего!

- Вы сказали! Сказали, что там ничего нет. Значит... Что там было! Было! Я знаю, что там было!

- Там нет ничего. И не было, - колдун внимательно посмотрел на шкаф, Нет. Вам показалось, это бывает. Я вот тоже иногда испугаюсь чего-нибудь совсем невинного, а потом напридумываю себе страхов... Ну, ну. Я вас понимаю, понимаю. Там пусто теперь, и все время было. Ну, а если вам так хочется, откройте.

- Нет!

- Хха, ну, давайте я, давайте. Смотрите, - колдун вытер пот со лба, подошел к шкафу, ласковым движением убрал с дверцы ладонь мамы и отворил шкаф. Даже обе створки.

В шкафу ничего не было. Лишь одинокие, совсем одинокие плечики, покачивались еще.

Потом колдун проводил маму до своей каюты по пути на палубу - его каюта была следующей за машинным отделением. И когда он открыл дверь к себе, мама увидела у него в каюте точно такой же шкаф, как и тот, в машинном отделении. Только у колдуна он стоял у левой переборки, а тот, первый, у правой. Да подумала мама - шкафов у него.

Ночь, ночь, ночь. Запах моря, как запах жизни, как запах любви. Ночь. Корабли в море, кому куда. Из одной гавани в другую, из одной страны в другую, с попутным ветром и с самым крутым бейдевиндом. А кто-то здесь, и ночь, и тихо. И выйти на палубу, сесть на шканцах или у фок-мачты, вдохнуть полные легкие воздуха. Ну, выкурить сигарету, зная и веря, что все будет хорошо у тебя и у моря, и все останется хорошо. Слушая, как расплескиваются волны вокруг твоего корабля. Пустынное море, но даже если появятся вдали очертания и огни другого корабля, не закричит вахтенный пират в гнезде: "Корабль! Вижу корабль!!!" И вахтенный штурман не скажет ему: "Золотой твой, трехглазый!"

Нет вахтенного пирата в гнезде, задраены пушечные порты, надежно закреплены канонирами в глубине палуб пушки. Все вычислено и измерено, все, что разрешено, разрешено, что нельзя, то и нельзя. Хотите играть в детство? Играйте, но постоянно исполняя правила. Делайте только то, что вам велено, а не остальное все. Есть утешение, что это не ты, а твой друг совершил предательство, и теперь вы обречены из-за него - если он хочет быть пиратом и если он твой друг - играть так, как можно. Но это никакое не утешение, и лучше не думать, что бы сделал ты сам, окажись на его месте тогда.

Ночь, ночь, ночь, ночь - сколько угодно повторяй это слово, и это слово не потеряет своего заколдованного кем-то когда-то смысла. А вот повторите слово "маневры" двадцать семь раз быстро, тщательно проговаривая каждую букву, и если еще добавить "военные", ну, военные маневры - ерунда получится, вот попробуйте.

И все же, когда Леппилюнтль поднимался этой ночью на мостик, он повторял:

- Маневр, этот маленький маневрик. Этот маневрик и все, и все! Маневр и все!

Он знал, что нельзя изменить курс в игре - все нарушится, все кончится. Но ведь что-то должно будет начаться?

Когда сэр Ален Александр сказал ему, что это последний сундук с сокровищами, что сам он уезжает совсем, Леппилюнтль понял, что их игра сейчас может просто так завершиться, завершиться. Им дали поиграть несколько лет, а потом решили, что хватит, что пора закругляться, что уже поздно и всем пора по домам, мыть ноги и в постельки. То есть, как обычно: играют дети во дворе, играют, а потом получается так, что всех загоняют домой, хоть не хочется, а не идти нельзя. Но только ведь они не дети, они пираты, они настоящие пираты, нет их лучше в этом море. Дыквы называли их "тихими парнями Флика", потому что Ветер, всегда появляясь неожиданно и всегда ночью, не использовал своей значительной огневой мощи до тех пор, пока этого можно было избежать.

- Абордаж! - говорил когда-то Леппилюнтль своим рыцарям удачи, - Абордаж, трах-тибидох! Только мы так воюем, и поэтому ни один дыква до конца не поверит, что в Барбейском море нужно каждую ночь держать двойную вахту на своем корабле. Они всегда слишком надеются на свои пушки.

Леппилюнтль помнил, теперь помнил, как его вооруженные моряки под началом еще не старого, но уже толстого Феди в расходящемся на пузе колете из бычьей кожи, с абордажной саблей и кинжалом в руках, с пистолетами за поясом, забросив абордажные крючья на борт и на ванты вражеского галеона, рвались на чужую палубу, швыряя впереди себя факелы, чтобы дыквы видели их бесстрашие. А сколько золота было оставлено в кабаках Побережья. Сколько выпито и сколько съедено, сколько переговорено до рассвета! Сколько было всего хорошего, пока это не случилось с Федей.

А после им было разрешено лишь плыть по морю туда, где назначено место встречи. И самые последние замурзанные дыквы не обращают теперь на них внимания. Все меньше пространства Барбейского моря контролируют люди городов Побережья. Все настойчивее становится наступление народа, не верящего в сказку, на их волшебную страну.

И многих старых друзей уже нет в Барбейском море. Вот за несколько лет до того, как Ветер вышел за Колькой в Ленинград, в бою у Болотных островов был убит поэт и шахматный чемпион Побережья Василий Иосифович Гершензон - Васька. А еще раньше захвачен дыквами бывший юнга Ветра, а затем капитан фрегата "Глоб" Димка Булыгин. Дыквы увезли Димку в свои города за пустыней, и теперь где он и что с ним никто не знает. Капитан Блад хотел вместе с Леппилюнтлем отправиться на поиски Димки, но давно, а теперь он уже окончательно спился и продает спички в опиумном притоне.

И хотя многие еще выходят в море сражаться против эскадр дыкв, и многие настоящие пираты обороняют форты в Сине-зеленом заливе, все больше таких, как Груб, ищущих только денег, идущих за дыквами, подбирающих остатки. Правильно: защита сказки не приносит богатства. И все меньше сил и возможностей остается у жителей Побережья в борьбе с дыквами. И он сам, Леппилюнтль, не делает ничего, чтобы защитить сказочную страну. Ничего - только для Феди. Но и это ему прерывают. А сегодня он изменит курс и прикажет отдраить пушечные порты, может быть, для последнего боя Ветра.

Леппилюнтль отослал рулевого и сам несколько минут держал по курсу туда, где в инструкции, которую им отдал сэр Ален Александр вместе с сундуком, была назначена встреча с Грубом. Он осматривал привычно небо и горизонт. И на горизонте, где небо было светлее, был виден корабль - так, яхта что ли, шедшая, примерно, параллельно "Ночному ветру". Леппилюнтлю было все равно, кто там болтается в пяти милях впереди: они не могли напасть на Ветер, и не были добычей пиратов Леппилюнтля.

На мостик поднялся зевающий, обросший двухнедельной щетиной старший канонир. Посмотрел, посмотрел на своего капитана и недовольно спросил:

- Чего, Леппилюнтль? Чего поспать уже нельзя ночью?

- Квест, сколько тебе нужно времени, чтобы подготовить пушки?

- Для парада что ли? Дня за три отдраим дырки, подкатим пушки, чего-то подремонтируем, ржавчину ототрем, может, за неделю сделаем... А завтра утром, командир, ты не мог мне об этом сказать... Я ведь не мальчик, командир, я тебя сколько раз просил отпустить хотя бы на "Глобус", там теперь Огл атаманом, он меня сколько раз звал, он меня, знаешь, как ценит! Командир, я, конечно, понимаю, что дружба это дело святое, но ведь даже абордажные крючья проржавели, кок на десять кило похудел! До каких пор!..

- Для боя, Квест... - тихо сказал Леппилюнтль.

- Для кого? Чего? Я не понял, ты меня к Оглу отпускаешь, я ведь сколько раз тебя просил...

- Квест! Готовь хозяйство для боя, только, пожалуйста, тихо.

- Командир, командир, командир! Мы пойдем показывать дыквам мать Кузьмы?!

- Именно ее.

- Командир, я не разбираюсь во всех этих ваших тонкостях, но ты, правда, отдаешь такой приказ? К бою?

- К бою! Только, Квест, пусть пока все спят. Возьми своих, а мне пришли сюда вахтенных. Только постарайся не греметь...

- Не греметь пушками, командир?

- Ну, все-таки постарайся, Квест. А завтра с утра начинай греметь на полный.

- Слушаюсь, командир! Я пошел.

Леппилюнтль послал вахтенных на мачты, и переложил штурвал на несколько градусов. И еще на несколько градусов.

Он ждал, что вот сейчас проснется Федя, и что ему тогда сказать? Ведь это получается как предательство? Но иначе нельзя? И капитан морщился каждый раз, когда гремели цепи и пушки на нижней палубе, и с натужным скрипом и с визгом выдирались гвозди из наглухо задраенных портов. Еще немного - думал он - от каждой минуты зависит опоздание. Еще час, и Груб получит хрен, а не Ветер!

Федор Иваныч не проснулся. И все остальные так ухайдакались, пируя на острове Сокровищ, что спали и спали. А под утро на мостик поднимался выбритый, в чистом камзоле и рубашке и в новой шляпе Квест.

- Командир, мы все сделали, - стал докладывать Квест, - Мои люди приводят себя в порядок... И мы не можем драться, потому что зарядов присутствует полное отсутствие. Вот так! Понятно? - и Квест снял шляпу, осмотрел ее, стряхнул пылинку и швырнул шляпу на палубу. Леппилюнттль ничего не сказал.

- А ты знал об этом, Леппилюнтль! Зачем ты приказал готовить пушки? Мы свеклой будем палить, да!

- Квест, я знал это, и ты должен был знать это так же хорошо, как и я. Что ты бесишься теперь?

- Я знал, что нет пороха, что нет пуль, нет этих... ядер. Я-то знал. Но я думал, раз ты приказал, командир, значит, ты понимаешь, чего говоришь.

- Я понимаю, Квест, а ты шляпу тут не расшвыривай. Разве ты забыл, что в нашем трюме столько сокровищ, что на них мы скупим весь боевой запас Побережья и еще на колбасу останется. А Груба, который нас ждет севернее, мы уже оставили с его носом.

- Ты веришь, Леппилюнтль, во все, чего говоришь?

- Конечно, я верю, Квест!

- Ладно, значит так и будет. Тогда я пошел гладить носовые платки.

Еще через час, когда проснулся Федор Иваныч, на палубе Ветра было не протолкнуться. Пираты драили палубу, чистили все медные и металлические части, свертывали и развертывали паруса, точили абордажные сабли, заряжали жалкими остатками пороха - вышло по заряду на человека - пистолеты и мушкеты, проверяли сеть, которая натягивается в бою для защиты от падающих обломков, и чинили ее, горланили бандитские песни, достирывали белье, приводили к боевой готовности пушки верхней палубы, спускались в трюм и поднимались на мачты. Кок, чтобы не сидеть без дела, готовил уже второй завтрак, Колька, весь красный и потный от ужаса, носился по судну и не мог найти свой пистолет, и уже почти плакал.

Леппилюнтль по-прежнему стоял у штурвала. Осматривал море. Ночная шхуна куда-то делась, а он держал курс к сине-зеленому заливу. Федор Иваныч, хмурый со сна, развеселился, побродив среди всей этой суматохи. Леппилюнтль кивнул Феде на его веселое приветствие, и ждал, ждал. Вот сейчас доктор поднимется на мостик, и он должен будет ему сказать, что изменил курс.

А Федя постоял немного в нерешительности и, показав Леппилюнтлю рукой: дескать, сейчас, сейчас я приду, кэп, направился к камбузу. Кок обрадовался ему и наложил полную тарелку ленивых вареников и сметаны, принципиально не обращая внимания на нервно перебирающего лапами Ворса. Съев две тарелки, Федор Иваныч побрел к мостику. Леппилюнтль вздохнул и откашлялся. Но по пути доктору встретилась бабушка, которая шла завтракать, и попросила его посидеть с ней за компанию. Доктор согласился, и бабушка так вкусно ела, что Федор Иваныч взял и себе вареников еще. И у Ворса едва не случился инфаркт, когда он увидел, что доктор принялся за третью тарелку за полчаса.

Леппилюнтль пытался осматривать горизонт, но постоянно сваливался взглядом к камбузу. И кок, заметив это, налил в большую глиняную кружку кофе и хотел было отнести на мостик, но Федор Иваныч сказал, что сам отнесет. И вот Леппилюнтль, все больше злясь на Федю и на кока, пил кофе, стараясь делать это как можно более неторопливо, а Федор Иваныч, облокотившись на медные поручни, смотрел на своего капитана с добродушной улыбкой сытого человека.

Кофе был выпит, дольше тянуть было нечестно, и Леппилюнтль сказал:

- Фе... Док! Я изменил курс...

- Да? - сказал Федор Иваныч, - Вот как? Это хорошо для нас или плохо?

- Нет. Просто я изменил курс.

- Ну да, ты сказал. Так что ли написано, что мы с Грубом встречаемся где-то здесь? Я вижу, уже все готовятся к встрече. Хе-хе! Мы не отдадим сокровищ просто так, будем драться! Да, Флик?! - и он весело блеснул глазами и взмахнул рукой, неуклюже изображая рубящий удар.

- Да нет, Федя, мы не встретимся с Грубом.

- А как это? - Федор Иваныч удивился, - По правилам мы ведь должны с ним встретиться как раз сегодня. Что это на другой день? Перенесли?

Тут Леппилюнтль отдал штурвал рулевому, указал курс, и они с Федей спустились с мостика. По левому берегу они сейчас оставляли самый южный остров из Болотного архипелага, пустынный, с отвесно уходящими в море скалами берегов. Остров назывался Столб, потому что сразу у всех его берегов глубина была не меньше двух тысяч футов. Можно было подумать, что остров - это каменный флагшток от неизвестного нашему миру знамени или, может, указатель на столбовой дороге, которая непонятна пока нам. У острова была только одна бухта на восточной стороне, в которой было место только одному кораблю, например, "Ночному ветру". Мог бы там поместиться и пятидесятипушечный галеон Груба "Куин".

Но сейчас бухта была пуста - Ветер проходил справа от острова, а "Куин" только что вышел из этой бухты, огибая Столб к югу. Половина команды "Куина" еще не проспалась, но остальные все же выставили кое-какие паруса и пытались поставить остальные. А Груб на шкафуте перекусил от злости, что опоздал, свою трость из пальмового дерева. Но Леппилюнтль этого не знал, и на Ветре должны были увидеть корабль Груба не раньше, чем через десять минут.

- Федя, понимаешь, - говорил Леппилюнтль, - В общем, я тебе не хотел говорить, но Ален сказал мне, что этот сундук, который мы везем, он последний. Вот поэтому я изменил курс.

- Как это последний! Мы же играем?

- Да, да! Понимаешь, он не сказал, что сундук именно последний. Он так сказал, что, наверное, последний, и что он сам получил указание уехать... Но я просто уверен, что сундук последний, и что они первые нарушили правила!

- Я не понимаю, Леппилюнтль! Если ты говоришь, что сундук последний, значит, нам придумали какие-то новые правила игры, так? А если он не последний все-таки, то тогда зачем изменять курс? Ты только нарушил правила, ничего не зная про их планы. Вот и все, что ты сделал!

- Но ведь Ален уехать должен, а поэтому игра окончена!

- Кто тебе сказал! Кто же тебе сказал, что игра кончена. Тебе ничего не сказали, ты просто что-то подумал, и поэтому сделал то, что сам один посчитал нужным! Тебе просто так быстро надоело быть великодушным!

- Федя, Федя, зачем ты так говоришь! Семь лет почти мы играем, разве я сказал хоть слово тебе за это время? Я тебе обещал и делал. И все мы делали, Федя, ради тебя!

- Все, да. А потом решили, что хватит. Да? У тебя в трюме сундук с сокровищами, ты знаешь точку места встречи с Грубом. И вместо этого ты уходишь, потому что так тебе лучше. Ты прекращаешь играть, ни полслова не сказав мне. Конечно, я знаю, что эта игра слабое удовольствие для всех вас. Вы-то можете быть в Барбейском море по-настоящему. Воевать за независимость Побережья! Это я не могу, но я-то что?!

- Федя... Зачем ты снова! Я думал, что, когда изменял курс, что мы все погибнем, если потащим последний сундук Грубу. Ведь если игра закончена, значит, нас должны выкинуть из игры, из Барбейского моря. А как выкинуть нас, ну всех этих людей убить, да?.. Может, нас купили дыквы, чтобы нас выкинуть. Чтобы очистить от нас море. Может, мы нарушили правила, Федя, а может, мы просто кому-то мешаем. Какому-то важному будущему моря. А чего проще - отдать нас Грубу, безоружных и не готовых, и он нас прирежет, повесит и утопит, если ему только намекнут, ему всегда этого хотелось, ты же знаешь, ты все знаешь, Федя.