Родина никогда не забудет сынов, отдавших свои жизни во имя мира и счастья на земле. В числе тех, кто до последнего боролся на своем посту в годы Великой Отечественной войны, был сын уральского рабочего, советский писатель Василий Петрович Ганибесов, зверски замученный в фашистском лагере смерти, в Нюрнберге.
О жизни и творчестве этого замечательного человека ничего, к сожалению, не написано, кроме двух-трех коротких рецензий. А необходимость в этом есть, ибо судьба Ганибесова типична для советского писателя.
Писатель наш — слуга народа. Он всегда стремится стать в первые ряды строителей социализма. И в этом проявляется характернейшая особенность нашей родной литературы, органически связанной с жизнью народа.
Как большинство советских писателей, Ганибесов пришел в литературу с большим опытом производственной и партийной работы. Горением политрука-пропагандиста овеяны его книги: «Эскадрон комиссаров», «Старатели», «Повесть о хозроте». Главное их достоинство — правда, в них нет ни одной фальшивой ноты. Вот почему жизнь и творчество В. П. Ганибесова должны привлечь внимание широкого читателя.
Василий Петрович Ганибесов родился на Урале, в городе Миассе, в 1902 году. Отец его был кочегаром. Семья Ганибесовых жила в большой нужде. Поэтому будущему писателю рано пришлось самому зарабатывать на хлеб. Когда мальчику исполнилось 12 лет, отец повез его в город Златоуст. Хотел устроить учеником на завод — не взяли: не хватило лет. Пришлось работать у подрядчика Лузгина. Жалованье ему назначили шесть рублей в месяц. Позднее смышленого подростка переводят в цех, который выпускал сабли с ножнами. Так Василий познал тяжелый труд рабочего. Здесь, в Златоусте, он впервые услышал от рабочих о большевиках, стачках, о революции, а потом и был избран членом цехового рабочего комитета, сам стал принимать участие в митингах и собраниях.
Великая Октябрьская социалистическая революция открыла дорогу в новую жизнь рабочим Урала. Василий Петрович Ганибесов с первых дней революции — в гуще событий. Он организует в городе Миассе первый Союз рабочей молодежи, становится председателем этого союза.
Летом 1918 года, когда Миасс был занят белогвардейцами, Ганибесов уходит в подполье, не оставляет борьбу, держит связь с товарищами, скрываясь в лесу.
Белогвардейцы прочесывали лес в поисках партизан, не дававших им чувствовать себя хозяевами на уральской земле, и обнаружили казан, где работал Ганибесов. Он был арестован и привезен в Миасскую городскую тюрьму, где находился длительное время.
В первые годы установления советской власти В. П. Ганибесов работает в Челябинске заведующим биржей труда. Здесь же в Челябинске он связал свою судьбу с партией большевиков.
Глубокая принципиальность и неутомимая энергия, сердечность и подкупающая простота — все это привлекало товарищей к Василию Петровичу. Тогда же пришло к нему и семейное счастье. Он женился на своей землячке Зое Ивановне, которая стала ему верной подругой на всю жизнь.
В Челябинске долго работать Ганибесову не пришлось. По партийной мобилизации его призывают в Красную Армию и направляют в город Баку, в Азербайджан. В Баку произошла одна из самых замечательных встреч в жизни Ганибесова — с Сергеем Мироновичем Кировым, который работал тогда первым секретарем обкома партии. Шел партийный актив города. В президиуме сидел Сергей Миронович и внимательно слушал выступавших. Ярко аргументированная речь красноармейца Ганибесова особенно запомнилась секретарю обкома. В перерыве Сергей Миронович подошел к Ганибесову и подробно расспросил: учится ли, женат ли, не надо ли помочь? Когда Сергей Миронович узнал, что жена с сынишкой тоже приехали вслед за Ганибесовым в Баку, он выразил свое одобрение и позаботился, чтобы им выдали единовременное пособие.
После ряда встреч Сергей Миронович Киров рекомендует Ганибесова назначить политруком батареи. Так определилась дальнейшая судьба писателя.
В 1924 году Ганибесов участвует в подавлении меньшевистско-белогвардейского восстания в Грузии. Он был контужен, лежал в госпитале, после чего вернулся в свою часть в качестве комиссара кавалерийского эскадрона.
Начальство так характеризовало Ганибесова-политработника:
«…Имеет хорошую политическую и общеобразовательную подготовку. Работоспособность хорошая, склад ума ясный, в мыслях логичен. Партийно выдержан, морально устойчив. Воля твердая. Несколько самолюбив, обидчив, внешне этого не обнаруживает, но переживает».
Ганибесов много читал. Сын рабочего, рано познавший нужду, он не имел систематического образования, самостоятельным настойчивым трудом приобретал знания. Первые его творческие опыты относятся к 30-м годам. Ганибесов активно сотрудничает в журнале «Залп», пишет очерки и рассказы о близкой ему красноармейской среде. На этом же материале написано и первое крупное произведение писателя — повесть «Эскадрон комиссаров», опубликованное в 1931 году.
Ганибесова переводят в Ленинград, он вливается в большую семью ленинградских писателей.
Повесть «Эскадрон комиссаров» раскрывает тему, мало исследованную в советской литературе. Это — мирная жизнь и быт Красной Армии 30-х годов.
…Все началось с того, что красноармеец Миронов получил из родного дома, с Урала, «вовсе ералашное» письмо. Старик-отец ему писал:
«… а так больше ничего нового нету. Были у нас казенные подрядчики и набирали народ, говорили, что будут строить новый город, поблизости Кустанаю. Дома в этом городе будут все кирпичные и каждый в пять этажей, на всех будет баня одна, но только, конечно, большая. Город этот будет социалистической, тоись в ем будут жить одне партейные. А посередь города построят завод, и будет он вытапливать из земляной руды мильон вагонов железа. Врет, думаю, он, но только зачем же он тогда авансы раздавал? А так — больше ничего нового нету».
Сбитый с толку Миронов письмо никому не показывал, чтобы не засмеяли, а сам вечерами еще и еще раз перечитывал новости о социалистическом городе и, наконец, решил:
«Свихнулся мой батя. Заговариваться стал».
Не один Миронов встревожен вестями: Савельев, Карташев, Силинский тоже взволнованы теми событиями, что происходят дома.
Властно и неуклонно входит новое в сознание бойцов. Тысяча сомнений в головах бывших крестьян, еще не успевших научиться приводить в порядок корявые мысли, от которых горяче́й становилась голова.
Жанровые короткие сцены, подобные той, что мы привели, сочетаются в повести с авторскими страстными комментариями, придающими стилю «Эскадрона комиссаров» ярко выраженную публицистическую направленность.
«Время наплывало булгашное и горячее, как перед большими праздниками или страдой в деревне.
Еще с самой ранней весны красноармейцы почувствовали, что в стране назревает что-то огромное. Это назревающее охватывало деревню, город, армию и всю страну.
Все чаще слышали красноармейцы о пятилетке.
На политзанятиях, собраниях, на беседах коммунистов эскадрона они слышали о пятилетке и зимою, но тогда это проходило бледно, как совершенно отдаленное.
Весною же, со времени партийной конференции, пятилетка, которую красноармейцы принимали как несбыточную фантазию, вдруг стала реальна. Для каждого из них, в том числе для Баскакова, Миронова и даже Ковалева, стало ясно, что пятилетка — это факт, это сегодняшняя действительность».
Дыхание эпохи 30-х годов — вот что является главной чертой вдохновенной повести Ганибесова. Оно — в поэтическом отражении борьбы нашего народа в годы первых пятилеток за высокую производительность труда, за новые социалистические темпы, за создание первых колхозов в деревне; в раскрытии главного: роста социалистического сознания в каждом рядовом труженике, решении проблемы новой, коммунистической морали. И в этом плане повесть Ганибесова «Эскадрон коммунистов» не уступает таким популярным произведениям 30-х годов, как «Поэма о топоре» Н. Погодина, «Время, вперед» В. Катаева, «Гидроцентраль» М. Шагинян.
Повесть Ганибесова роднит с ними не только проблематика, но и принципы воплощения реальной действительности: показ созидательной силы партии и народа, разбуженного Великим Октябрем, стремление дать характеры в революционном развитии.
Само заглавие повести «Эскадрон комиссаров» знаменательно, оно раскрывает замысел писателя. Ганибесов стремился показать на примере жизни одного эскадрона борьбу за принципы коммунистической нравственности, за рождение нового, социалистического человека. Воодушевленные энтузиазмом всего советского народа, красноармейцы берут на себя социалистическое обязательство: каждому рядовому бойцу воспитать в себе качества комиссара, политического руководителя; поставить работу так, чтобы каждый отвечал за подготовку боевой готовности Красной Армии как комиссар эскадрона.
Этот процесс становления эскадрона и составляет сюжетную основу повести Ганибесова. Показывая формирование политического сознания красноармейцев, писатель расширяет повествование, органически вводит сюжетные линии, связанные с жизнью подшефного завода и деревни. Это дает возможность показать классовую борьбу в деревне и пробуждение социалистического сознания крестьян.
К 30-м годам советская литература, в основном, уже преодолела известные просчеты некоторых произведений 20-х годов, наиболее полно выразившиеся в повести А. Малышкина «Падение Даира». А. Малышкин, В. Вишневский (в пьесе «Первая конная») были убеждены, что надо показывать народную массу нерасчлененной. «Неважно, — говорил В. Вишневский, — место Петра, Ивана, Сидора… Важно дать массу». Поэтому в каждый новый эпизод пьесы «Первая конная» он и вводил новых действующих лиц, а образ центрального персонажа пьесы Ивана Сысоева был схематичным. В повести «Падение Даира» А. Малышкина, поэтически, вдохновенно раскрывшей энтузиазм народных масс, идущих покорять «грядущие века», масса была так же недифференцирована. Вместо живых людей, действовали «некто в галифе», командарм N, подчеркнуто не имевший имени. Такое изображение народной массы, конечно, во всей глубине не передавало исторические закономерности, свидетельствовало еще о первых шагах литературы социалистического реализма, о нерешенности отдельными писателями ряда эстетических проблем. Не с этими произведениями, а с «Железным потоком» А. Серафимовича, романом Д. Фурманова «Чапаев», с «Разгромом» А. Фадеева, развивавшими горьковскую тему становления нового, социалистического человека, связана генеральная линия развития советской литературы. У этих писателей и учился Ганибесов подходу к решению проблемы народа в литературе.
Массовые сцены в повести «Эскадрон комиссаров» занимают большое место. В них раскрываются трудные будни красноармейского быта: маневры, политические занятия, помощь крестьянам соседней деревни (организация в ней колхоза).
Но всю эту многоликую массу писатель как бы «расчленяет», выделяя целый ряд образов-персонажей, которым отводится большое место в тексте всего повествования. Наиболее удачно на наш взгляд даны характеры бойцов Люшкина, Литвинова, Ильи Ковалева. Автор повести не ставил задачи создать обобщенный образ бойца, судьба которого была бы типичной для всей рядовой массы, подобно Чапаеву из одноименного романа Д. Фурманова. Ганибесов шел путем Серафимовича в «Железном потоке». Целостно ни одна судьба не прослеживается в повести. Но в каждом выделенном образе-персонаже типизируются одна-две каких-либо черты. В целом же создается собирательный объемный портрет народа.
Вот, например, характер Люшкина. Вначале это несмелый, неудачливый красноармеец. Когда Люшкин вместе с другими новобранцами в первый раз выехал на рубку и взмахнул клинком, то вместо лозы отрубил лошади ухо, став посмешищем для бойцов эскадрона. Новобранец Люшкин, приехавший в эскадрон из далекой глухой деревни, имеет очень слабое представление о событиях, которыми живет страна. Мысли его тяжелые, путаные, не выходят из круга привычных житейских понятий.
Верный своей творческой манере, автор повести «Эскадрон комиссаров» не углубляется в анализ переживаний одного героя. Люшкин появляется на страницах повести всего 2—3 раза. В поступках, в действии раскрывает писатель изменение характера, процесс становления личности.
В упорном труде вместе со всем коллективом обретает Люшкин свое место в строю. И вот уже он, захваченный энтузиазмом социалистического соревнования, придумывает новый способ рубки лозы, показывает образец воинской подготовки. И третья сцена — Люшкин от имени своего взвода вызывает на соревнование соседний взвод. Взволнованный от нахлынувших на него чувств, еще не умеющий выразить их словами, Люшкин предстал перед товарищами в новом свете. Нет, он не жалкая личность, над которой можно безнаказанно надсмехаться. Он сам теперь строит жизнь, активно участвует в ее преобразовании И если постараться, то он может стать таким же комиссаром, как Смоляк или Ветров, так же, как они, он научится разбираться в политике.
Так сопоставление двух-трех коротких обыденных сцен позволяет Ганибесову показать пробуждение народа.
Рассказ о Люшкине больше не займет ни одной страницы повести, но характеристику этого бойца дополнят образы Граблина, Ковалева и других.
Граблин пришел в армию неграмотным батраком, а спустя несколько месяцев он пишет в деревню «агитирующее» за колхоз письмо: «Здравствуй, дядя Сидор Филипыч… Вот я в Красной Армии научился политзанятию. Была конференция партийная всего Союза ССР. Всем батракам и беднякам велено организовать колхоз, как против буржуев-кулаков. Организуют колхоз обязательно. А я из Красной Армии приду — тоже заступлю. Вы трактор покупайте, а я трактористом изучусь здесь». По-своему, но, главное, убежденно излагает Граблин в письме почерпнутые на политучебе исторические сведения: «Были в Англии крестьяне-мужики, а их всех съели овцы буржуйские, а на самом деле не овечки, а буржуи-кулаки сжили с местов, землю всю отобрали, а на той земле овечек стали пасти для шерсти…». И с видимым удовольствием ставится подпись под письмом: «Пётра Сергеич Граблин».
Целый ряд отрывков из писем, включенных в повесть, мастерски воспроизводит колорит эпохи и способствует индивидуализации персонажей.
История развития характера красноармейца Ковалева подчинена в повести раскрытию проблемы коллектива. Разухабистый и беспутный парень Илья Ковалев был всегда уверен, что товарищи завидуют его ловкости, удальству. Постоянные отлучки по ночам в деревню на гулянку он рассматривал как молодечество. А что до начальства, то его всегда обмануть можно, выкрутиться. Все разговоры о соревновании, о колхозах идут мимо Ковалева, так и не увидел он то новое, что объединяло бойцов взвода против него. В первый раз в жизни почувствовал Ковалев робость и неуверенность, видя отчуждение товарищей, смотревших на него как на преступника и отщепенца. Первые раздумья о себе, о своем месте в строю — залог будущего изменения характера. Ганибесов умеет в коротких жанровых картинках дать индивидуальные характеристики. Приведем к примеру такую сцену.
«Больше всего Илью кольнула заметка Граблина — второвзводника, который и писать-то научился только перед лагерями.
«Товарищ Ковалев у нас по Ленинской путе не идет», — писал Граблин.
«Вот собака! — злился Ковалев. — По какой же я, по-евонному, путе иду? По буржуазной, что ли? При чем тут Ленин? Дураку-то и грамота не впрок».
Ганибесов поэтизирует в повести силу и величие армейского коллектива, способного очистить человека от скверны прошлого, от потребительского отношения к жизни. Поэзия коллектива, его становление под руководством политкомиссаров эскадрона и составляет пафос повести Ганибесова.
Люшкин, Граблин, Ковалев, еще пять-шесть персонажей, судьба которых прослеживается в отдельных сценах, дополняя друг друга, в целом и создают собирательный портрет красноармейской массы.
В изображении коллектива бойцов в повести Ганибесова «Эскадрон комиссаров» ощутимо раскрывается одна из новаторских традиций советской литературы.
Классическая русская литература дала нам образцы решения гуманистической темы. Например, в повести «Поединок» А. И. Куприн с большим мастерством художника-реалиста запечатлел трагедию рядового солдата царской армии. Во всем неприглядном обличье показал писатель этот «оплот» царского правительства. Бездарность и тупость командования, прожигающего дни в разврате и пьянстве, жестокая муштра вместо сознательной дисциплины — такова обстановка, воспроизведенная в «Поединке». И в этом бесчеловечном мире Шульговичей, Веткиных и Бек-Агамаловых влачат свое скорбное существование солдаты типа Хлебникова. Образ Хлебникова у Куприна вырастал в символ беспросветной солдатской массы. Жалкий, забитый человек — таким нарисован Хлебников.
В уста поручика Ромашова Куприн вкладывает свои мысли о Хлебниковых:
«Они обезличены и придавлены собственным невежеством, общим рабством, начальническим равнодушием, произволом и насилием».
Реалистическая повесть Куприна наглядно показала гнилость царской армии, объективно (сам Куприн приходил лишь к абстрактным выводам) показывала несостоятельность всего буржуазно-помещичьего строя.
Следуя реалистической традиции русской литературы, Ганибесов, так же как и весь отряд передовых советских писателей, с качественно новых идейных позиций марксизма-ленинизма подходит к изображаемой действительности. Новым является у него и сам объект изображения. Поэзия трудового коллектива, сплоченность его во имя строительства социализма в стране, товарищеские отношения на учениях и в быту, политический и идейный рост бойцов, озабоченных судьбой своей социалистической Родины, новая, коммунистическая мораль — вот та действительность, которая властно вошла в произведения советской литературы, в том числе и в произведения одного из рядовых строителей этой литературы В. П. Ганибесова. При многих художественных несовершенствах повести «Эскадрон комиссаров», в ней было главное: утверждение неуклонного движения нашей страны к социализму. Быть бы до Великого Октября Люшкину таким же забитым и бессловесным оружием чужой воли, каким был солдат Хлебников из талантливой повести А. И. Куприна. А ныне перед Люшкиными партией открыты светлые горизонты того мира, хозяином которого они стали.
Жизнь эскадрона показана не оторванно ото всей страны. Это маленькая часть тех великих преобразований, которые происходят во всех уголках первой страны социализма. Связь с шефами — рабочими завода, пропаганда красноармейцев среди крестьян соседней деревни — все это расширяет круг повествования, делает рассказ о буднях красноармейцев объемнее и значительнее. Особенно удачны в повести сцены организации колхоза в подшефном селе.
Крестьянин Игнат как бы дополняет портрет новобранца Люшкина. Растрепанный, беспечный мужик лет пятидесяти подошел, моргая и глупо шмыгая носом, — таким предстает он в начале повести. Обстановка избы Игната приоткрывает жизнь бедной крестьянской семьи. Такие детали, как «наполовину выбитые стекла окон избы, заклеенные газетами, полуразвалившаяся печь, облупленная икона, голодные дети» — все это характеризует наследие старой деревни. Несколькими штрихами писатель показал первые радости крестьянина, увидевшего помощь Советской власти. В труде преображается Игнат. Это теперь рассудительный, умный хозяин, способный делать с землей чудеса.
Психология трудового крестьянина, его предрассудки и тяготение к новому — все это воплощено не только в образе Игната, но и, в особенности, в массовых сценах. Приведем одну из них.
«— Записывайтесь, товарищи, а потом избирать. Кого?.. Никого нет. — собрание присмирело, занявшись каждый своим. Один рассматривает руки: «Эх, ногти-то вымахали, как у ястреба, надо будет как-нибудь после бани…» Другой внимательно рассматривал сапоги: «Подмазать надо сапоги-то деготьком. Ишь, заскоробли как, рыжие стали и лупятся, как ребячьи носы в купанье».
От дома Якова раздался душераздирающий бабий крик.
— Чего это там?
— Примак бабу лупит, дочь Яковову.
— Из-за вас, гыт, голосу решили. В колхоз собирается…
Агафон, сидевший за столом, помигал своими рыжими ресницами, крякнул и встал.
— Я… ихым… Я, граждане, записываюсь. Кхээм… Вместях с бабой.
— Черт рыжий, что же ты тянул? — шепотом ругается Ветров…
Серафима подавилась чем-то и начала усиленно глотать.
— Я записываюсь! — вскочив и закрыв глаза, выкрикнула она.
— Симка! — крикнул ее отец. — Ты что? Ты это как?
— Трое уже есть, товарищи!
— Нет, ты погоди, ты постой, вычеркни Симку.
— Пишитесь, товарищи! — вскочила Серафима. — Чего же вы!..
Сзади поднялась женщина и, перешагивая через разбросанные мужичьи ноги, прошла к президиуму.
— Пиши, — она ткнула пальцем бумагу и села. За ней молча, не глядя ни на кого, поднялся ее муж и, подойдя к президиуму, сел к жене.
— Вот они! — захлебываясь, заегозила Серафима. — Вот они какие, женщины-то!
Плотина прорвалась. Лед сломался и тронулся».
Повесть «Эскадрон комиссаров» не лишена недостатков. Схематично даны отдельные образы (комиссары Смоляк, Ветров), язык порой грешит обилием местных выражений. Но в повести есть главное — в ней талантливо рассказывается о воспитании нового человека в Красной Армии, утверждается торжество коммунистической морали. Вот почему повесть эта интересна и сейчас. Она выдержала испытание временем и вновь переиздана «Советским писателем» в 1959 году.
Вскоре после выхода в свет повести «Эскадрон комиссаров» ЦК партии посылает Ганибесова на один из самых трудных участков борьбы за социализм. По путевке ЦК он едет в Забайкалье и работает парторгом на золотом прииске Шахтома.
Жена писателя Зоя Ивановна Ганибесова вспоминает:
«Мы жили в тайге, в зоне вечной мерзлоты. Обстановка была очень напряженная. Постоянно приходилось вести борьбу с японскими диверсантами и остатками белогвардейских банд. Часто среди ночи объявлялась боевая тревога, Ганибесов вскакивает, снимает винтовку и во главе вооруженного отряда преследует бандитов, которые алчно старались захватить золото. Неоднократно были покушения на жизнь парторга. Однажды пришло к нам в дом страшное горе. Мы потеряли единственного сына, одиннадцатилетнего мальчика. Вредители заразили речку Унду (близ Шахтомы) стойкой дизентерийной палочкой. Дети, в том числе и наш мальчик, искупались в Унде и напились воды. Мы сделали все, чтобы спасти сына. Но все было напрасно. Он умер на девятый день. Всего за две недели схоронили на прииске 380 детей. Потом заражали скот сибирской язвой. Василий Петрович поднял на ноги всю округу, чтобы разыскать вредителей».
С утра до ночи парторг Ганибесов на шахте. Ночью записывает события дня в записную книжку. То, что происходит в Шахтоме, интересно рассказать людям. Борьба с врагом, стихийными бедствиями, борьба партии за нового человека — все это события огромного значения.
А какие здесь люди! Что стоит одна «Булыжиха», бригадир женской бригады. Беспокойная, неуживчивая, сварливая Булыжиха, не желавшая работать, — теперь в первых рядах старателей! Так рождался замысел романа «Старатели». Ганибесов много сил вложил в это произведение, переделывал несколько раз. А когда получил шестимесячный отпуск, работал так, что совсем не щадил себя. Он писал жене:
«Работаю с 11 часов утра до 5 вечера. Обедаю, сплю и с 10 вечера до 5—6 часов утра снова пишу. Нельзя же скомкать, ведь тогда забракуют, и все пропадет».
«Все пропадет» — Ганибесов имел в виду не свой титанический труд. Речь шла о том интереснейшем жизненном материале, который лежал у него под рукой.
Эту мысль подтвердить можно выдержкой из письма Ганибесова к Ставскому:
«Трудно мне судить «Старателей», я не вижу их со стороны, надо мной все еще довлеют живые, действительные старатели, они перемешались во мне с моими героями. Может быть, надо было подождать писать «Старателей», время притупило бы впечатления, ослабило бы их, и я бы выдумал стройный сюжет согласно требованиям классического романа. Но я не мог не писать. Все во мне было на дыбах. Мне хотелось скорее запечатлеть в книге живую историю наших дней, историю, показывающую, как народ, освобожденный революцией, очищается от скверны прошлого и поднимается к вершинам огромной человечности. Героем «Старателей» является народ. «Старатели» выступают творцами новой жизни, новой культуры, в них пробуждаются большие человеческие страсти и чувства».
Судьба романа очень волновала Ганибесова. С фронта Великой Отечественной войны он писал жене: «Храни и исполняй мои заветы, береги и добивайся напечатания книги «Старатели». И еще раз: «…Выполняй мои наказы: «Старатели» — памятник нашему сыну…».
По своей проблематике эта книга в духе нашей литературы того времени. Одной из важнейших проблем советской литературы 30-х годов была проблема становления коллектива под благотворным влиянием идей коммунистической партии. Мастерское решение этой проблемы и определило тогда успех таких классических книг, как роман Н. Островского «Как закалялась сталь» и «Педагогическая поэма» А. Макаренко. Ганибесов посильно, на своем материале, пытался также решить эту генеральную тему нашей литературы.
Повесть «Старатели» рассказывает о событиях, происшедших на золотом прииске Мунга в 1934 году.
Прииск затерялся в дебрях тайги, на границе с Маньчжурией. Добыча золота ведется еще дедовским способом: землю, скованную вечной мерзлотой, разогревают кострами, долбят ее вручную. Часто случаются обвалы. Здесь работают старатели. Среди них много людей, уже понявших правду социализма. Но есть и такие, что думают о наживе, мечтают о слитке-самородке, не болеют душой за общее дело. Прииск в течение пяти лет не выполняет государственного плана добычи золота. Классовый враг засылает шпионов и диверсантов.
О том, как лучшие люди прииска Мунги боролись за социализм на своем трудном участке, и рассказывает повесть Ганибесова. Автор «Старателей» сразу вводит нас в обстановку, полную драматизма. На шахте произошел обвал. Четверо лучших рабочих промысла заживо погребены под землей. Бригадир Данила Жмаев, Костя Корнев, китаец Чи-Фу и совсем еще юный Гоша Супонев. Четыре старателя — четыре судьбы. Может ли хоть один человек, если у него есть сердце, остаться равнодушным к судьбе товарищей? Это событие позволяет автору сразу же определить место каждого человека в жизненной борьбе, показать, что является самым ценным капиталом на земле.
Страшное отчаяние веселой и застенчивой Настеньки Жмаевой, похоронившей в шахте любимого друга и отца единственного ребенка, суровые и горькие раздумья старой Елизаровны, матери Кости — это реакция самых близких людей. Но и здесь, в образе Елизаровны, автор сумел осветить характерные черты нашего народа. В раздумьях, воспоминаниях Елизаровны встает суровый путь, выпавший на долю этой женщины. Ей вспоминается молодость, солнечный день, счастливый Степан, отец Кости. И страшный удар: смерть Степана в затопленной шахте. Арендатор отказался откачивать ее: нет расчета… «Нет расчета» — эти два слова определили тогда судьбу сильного и веселого Степана. Таков был порядок жизни: сильный всегда господствует над слабым.
Эта картина сменяется другой: Гражданская война. Первая радость свободного труда. Гордость за мужа дочери, большевика Леонида Жмаева, брата засыпанного в шахте Данилы. И дикая, зверская расправа над большевиками. Смерть дочери Стеши и зятя Лаврентия от руки белоказаков.
Последняя надежда Елизаровны — Костя. Ей бы женить его, внуков нянчить. Вроде бы и жизнь наладилась при советской власти, и вдруг такая катастрофа. Что же люди? Помогут ли они старой Елизаровне?
В отношении старателей к беде сумел показать Ганибесов качественно новый строй мыслей, чувств советских людей. Все на прииске обсуждают случай на шахте. Директор прииска Наталья Свиридова не смыкает глаз ни днем ни ночью. Она чувствует ответственность за этот обвал. Мучительно бьется мысль: как найти выход. Старый рабочий Иннокентий Зверев и его товарищи не выходят из шахты: пытаются откопать заживо похороненных людей. А главный инженер прииска Зюк бесстрастно предлагает взорвать шахту, ибо из-за этого завала остановилась добыча золота на прииске.
А сами старатели? Восемь дней без глотка воды они мужественно пробиваются к выходу. И ими движет не просто желание выжить. Главный стимул их — вера в народ, в то, что их не оставят, откопают, спасут. Эта уверенность и придает силы Даниле, Косте, Чи-Фу и слабому Гоше. Так в трудной обстановке проявляются в народе те качества, которые воспитал у них советский социалистический строй. Высшим выражением черт такого нового, коммунистического человека и является на шахте парторг Василий Алексеевич Усольцев. В отношении к засыпанным людям раскрывается главная черта парторга, его социалистический гуманизм. Инженер шахты, фашистский агент Зюк, предлагает взорвать шахту, чтоб не приостановилась добыча золота. Для старателя решается вопрос: как относится наша партия, социалистическое государство к каждому человеку. Парторг Усольцев и проводит в жизнь линию партии. Он дает гневную отповедь волчьей морали Зюка.
«— А люди?! Вы забываете, что… — вскрикнул Усольцев.
— Люди? — переспросил Зюк. — Люди — ключи. Рапочий нужны, чтобы открывать этот чемодан. Там золото, там сокровище…
— Что?! Ключи?! — хрипло крикнул Усольцев, он вскочил и, до хруста сжимая сухие пальцы, шагнул к Зюку. — Люди — богатство! Люди, народ наш — сокровище! Что вы говорите, несчастный!»
Усольцев приказывает бросить всех людей на спасение товарищей.
Отношение Усольцева к четырем шахтерам, засыпанным в шахте, нашло горячий отклик среди старателей. И вот уже все люди прииска от опытных рабочих до стариков и детей поднялись на спасение товарищей. Окрыленная Усольцевым Елизаровна ходит по поселку, сзывая женщин на работу. Встает в забой старейший на прииске старатель Мартынов. Дед Мартынов 70 лет моет золото, он на себе испытал законы старой тайги. Поэтому он больше, чем кто-либо другой из старателей, понимает смысл всей деятельности большевика Усольцева. Восемь с лишним суток днем и ночью, сменяя друг друга, борются старатели за жизнь четырех товарищей. И радость пришла: четыре спасенных жизни! Драматизм этих событий потрясает, глубоко увлекает читателя. Нельзя без волнения читать страницы книги, рассказывающие о встрече народа с бригадой Данилы Жмаева.
«Наверху, вокруг копра «Сухой» собралось уже все население Мунги… Сдержанным говором прокатилось известие:
— Пробились!..
Наступило тяжелое молчание. Замкнув круг, старатели застыли в ожидании. Никто не шевелился, никто не обронил ни слова. Неожиданно звякнул сигнальный шахтный звонок, прозвучав для старателей оглушительнее выстрела. Старатели дрогнули и подались вперед… Вскоре в раструбе окна появились поднятые люди. Красный от волнения, радостный, врач Вознесенский сорвал с себя кепку, поднял ее над головой.
— Живы! — крикнул он захлебываясь. — Все живы! — и, не удержавшись, закусывая губы, заплакал.
Старатели задвигались, заговорили, закричали и, поздравляя, жали друг другу руки.
Старатели-китайцы прорвались через толпу, подхватили на руки и подняли Зверева вместе с Чи-Фу и с криками, перешедшими в восторженный рев, понесли их к повозке…
Данила сам перешагнул порожек раструба, снял очки и тяжелым, медленным шагом подошел к старателям.
Навстречу ему, высоко подняв над головами Петьку, пробиралась через толпу Булыжиха. Петька сучил голыми и пухлыми ножонками, морщился и деловито обсасывал кулачок. У Данилы дрогнуло лицо, во впалых глазах мягко засветилась нежность. Старатели увидели это и, растроганно улыбаясь, закричали и заухали Петьке, размахивая ему шапками.
Данила остановился, снял шапку и высоко, приветственно поднял ее над головой.
Старатели, растроганные мужеством и внутренней силой Данилы, восторженно закричали ему, бросая вверх шапки, косынки, цветы и ветки деревьев.
Глядя на товарищей, Данила с усилием, мучительно шевелил губами, стараясь что-то сказать. Старатели смолкли, вслушиваясь, но ничего слышно не было. Тогда Свиридова склонилась к нему и, все поняв, громко передала:
— Он говорит: «Да здравствует Советская власть!»
— Ур-а-а! — ответили оглушительным криком старатели.
— Поздравляю, товарищи! — сказал взволнованно Усольцев, поднявшийся из шахты».
Приведенная нами сцена хорошо передает идейный пафос романа «Старатели», раскрывает внутреннее содержание образа Усольцева.
Единство народа и партии, влияние великих идей коммунистической партии на массы — таков идейный смысл романа. Иными словами, повесть «Старатели» развивает на новом жизненном материале идею «Эскадрона комиссаров». В «Старателях» явственно предстают черты нашего времени. Все для человека, созидателя ценностей на земле — эта сущность новой коммунистической морали отчетливо звучит в книге Ганибесова. Старая Елизаровна может не тревожиться за судьбу своего Кости. Будущее ее сына в надежных руках. Расчетливые арендаторы похоронили в шахте отца Кости. Для советской же власти жизнь одного юноши Кости Корнева дороже всех золотых слитков Мунги.
Социалистический гуманизм, высокая человечность маленькой повести «Старатели» роднит ее с большой советской литературой. Отличительная черта автора «Старателей» — умение выбрать острую жизненную ситуацию и раскрыть в ней черты советского человека.
Драматизм событий в книге — это отражение острой классовой борьбы тех лет, борьбы коммунистической партии и советского народа с остатками контрреволюционных сил.
Враг пользуется трудностями, заражает скот сибирской язвой, шантажирует талантливого старого специалиста инженера Мудрого. На прииске — нехватка топлива, продовольствия, одежды, далеко не все еще старатели, подобно Даниле Жмаеву, готовы отдавать свои усилия коллективу. Даже такой опытный и всеми уважаемый старатель, как Иннокентий Зверев, помышляет об уходе в тайгу. Как победить эти старые неписаные законы тайги, чем поддержать тот энтузиазм, который проявили люди при спасении бригады Данилы? Эти вопросы встают перед руководителями стройки: директором Наталией Свиридовой и парторгом Василием Усольцевым.
Свиридова — неплохой хозяйственник, честный работник. Мы сочувственно следим за ее стремлением поправить дело. Но у Свиридовой нет еще того глубокого понимания политической стороны дела, которая присуща парторгу. Между ними происходит разговор:
«— С чего, вы думаете, надо начать? — спросила Свиридова.
— С собрания коммунистов и старательского актива. Надо сказать им, что у нас ни денег, ни хлеба нет и что программа проваливается.
— И тогда они разбегутся, — сказала Свиридова, с беспокойством глядя на Усольцева.
— Я думаю, наоборот. Надо поставить их в положение хозяев. Они не убегут, нет. Мы будем успешно руководить старателями в том случае, если ничего не скроем от них… Наша партия никогда и ничего не скрывала от народа, и в этом ее сила, — добавил он тихо, уверенно».
Глубокая вера в коллектив, умение найти место в строю каждому человеку — отличительные черты Усольцева-руководителя.
Плодотворно стремление Ганибесова показать своего героя как цельную личность. Усольцев не занимается самокопанием в минуты душевной тревоги. Этот человек умеет по-деловому оценить себя, увидеть слабости и ошибки с тем, чтобы не повторить их. Свиридова в тревожные для шахты дни обвала опустила руки, занятая самобичеванием, днями не появлялась на работе. Усольцев же, взвесив все за и против, сумел не только встряхнуть Свиридову. Он нашел выход спасти старателей.
Усольцеву вдвое труднее на прииске, ибо он не знаком с технической стороной дела. Одной же политической агитацией, пусть самой страстной, дела не наладишь. Вот почему он сутками не вылезает из забоя. Работая вместе со старателями, он постигает тайны их ремесла. И не по себе становится опытным специалистам, инженерам стройки, Зюку и Мудрому, когда не они, а Усольцев вносит конкретные практические предложения по механизации работ на прииске. Так, движимый патриотическим чувством, стремлением повысить производительность труда и облегчить жизнь старателей, Усольцев подчиняет политическую агитацию конкретным задачам сегодняшнего дня. Работа составляет для Усольцева смысл жизни. И он не рассматривает труд свой как жертву обществу. Общественное дело — это и есть личное дело Усольцева. Иной жизни он для себя не представляет. В мягких тонах рисует автор отношение Усольцева к Свиридовой, их любовь, скрепленную совместными тревогами, заботами, думами и делами прииска. В редкую свободную минуту позволяют они себе отвлечься от дел прииска. С хорошим юмором написана сцена, в которой смущенно и неловко собирается Усольцев на свидание к Свиридовой. Ожесточенно дергает он непривычный галстук, который сдавливает ему шею, усиленно разглаживает холодным утюгом измятый пиджак, а потом в сердцах бросает весь этот парадный костюм. Ему привычнее в рабочей гимнастерке, на коне, вечно в делах.
Создание полнокровного образа большевика-руководителя — удача Ганибесова, рост его мастерства по сравнению с «Эскадроном комиссаров», где раскрыто было движение солдатской массы, а образы коммунистов страдали схематизмом.
Проблема партийного руководства, тема большевика решается в «Старателях» в плане влияния на простых людей труда. С парторгом Усольцевым тесно связали свой путь и Данила Жмаев, и Иннокентий Зверев, и Булыжиха.
Иннокентий Зверев тридцать из сорока тяжело прожитых лет копал золото. В злых, мрачных, насупленных глазах его на всю жизнь затаилась обида на скопидома-арендатора, на которого гнул спину он, Кешка Зверев, лучший работник на золотых приисках. Старатели уважают Иннокентия за ум, опыт, побаиваются его тяжелой руки. Всю тайгу прошел Зверев в одиночку, а вынес из этой жизни лишь горечь и раздражение.
Свои привычки, неписаные законы тайги Зверев приносит и в артель. Он не терпит никаких замечаний, яростно набрасывается на редактора газеты, посмевшего его критиковать. Задыхаясь от гнева, грозит он людям, посмевшим тронуть его, Зверева.
Усольцев первый разобрался в сложной, мятущейся душе. Увидел не только озлобленность и страсть к наживе. Оценил и сноровку, мастерство старателя, тоску по людям. И вот уже светлеет взгляд Иннокентия, приходит вера в завтрашний день, в возможность счастья, практика убеждает, как много дает советская власть рабочему человеку. Легче жить, когда ты стоишь не один, а артелью. И заработку больше, и человеческая радость пришла. Иннокентий теперь не уйдет с прииска, потому что здесь его дом. Впервые в жизни задумался старатель не об одном своем достатке, а о судьбе товарищей. Находит свое место в коллективе старателей самый неорганизованный и «независимый» из них. И это новая победа парторга.
Колоритна в повести фигура Булыжихи. Жена писателя, Зоя Ивановна, рассказывает, что эта женщина и сейчас еще трудится в Забайкалье. По-прежнему идет в передовых. «Диковинно высокая и широкоплечая, с остриженными по-городскому, взъерошенными волосами, с огромными ручищами», — такова Булыжиха, самая отчаянная и неспокойная женщина на прииске. Даже мужчины боятся ее за резкость и прямоту. Ряд жанровых сцен живо передает атмосферу прииска и облик самой Булыжихи. Приведем одну из них.
«— Приперлись… мокрохвостые, — презрительно гундел Илья Глотов, брезгливо сплевывая с приемного мостика шахты: он до смерти не любил Булыжиху. Булыжиха круто повернула к шахте.
— Эт-та что за выползень тут вякает? — крикнула она, недвусмысленно подсучивая рукава кофты. — Сейчас я вот покалякаю с тобой, давно ты у меня набиваешься.
Илья Глотов опасливо огляделся: мостик высоко…
— Это кто мокрохвостые-то, а? — кричала Булыжиха. — Это кто тебе разрешил так честных советских женщин обзывать?!
— Да отцепись ты, с тобой не разговаривают! — оглядываясь по сторонам, не сдавался Глотов.
— Не разговаривают! Да захотим ли мы с тобой еще разговаривать, спиртонос ты несчастный, ворюга, снохач! Японский прихвостень, — честила Булыжиха, подперев руками крутые бока. — Здорово, дядя Матвей! — поздоровалась она со Сверкуновым, только что поднявшимся из шахты. — Ты не бойся — проходи. Куда отправился?
Нечаянно наскочивший на Булыжиху Сверкунов поспешно обдернул рубаху, мочальную бороденку угодливо выпятил вперед, узенькое личико сморщил улыбкой. Шибко боялся Сверкунов Булыжиху, особенно после прошлогоднего случая, когда старуха Сверкунова попросила Булыжиху помочь довести пьяненького Матвея домой и Булыжиха, подхватив Сверкунова своими неласковыми руками в охапку, отнесла его домой, как ребенка».
Все в этой сцене: и образы, и язык — жизненно. «Узенькое личико с мочальной бороденкой дедушки Сверкунова», «неласковые руки» и бойкий язык Булыжихи — удачно подмеченные штрихи, которых много рассыпано на страницах книги о старателях.
Булыжиха проходит, по существу, тот же путь, что и Иннокентий Зверев. Усольцев умело направил неутомимую энергию Булыжихи, назначив ее бригадиром женской бригады. Горячо, со всем пылом берется Булыжиха за дело. И вот уже она вместе с десятками старателей — послушная ученица в школе рабочей молодежи, смиренно выслушивающая наставления молоденькой учительницы. Сидя в стороне ото всех на табуретке (ни за одной партой она не умещалась), Булыжиха самозабвенно повторяет вслед за всеми таблицу умножения, непосредственно прямо в классе выражает свой восторг по любому поводу.
«Она жадно слушала и изумленно крякала, впервые открывая части света и свое собственное государство — огромное, занимающее 1/6 часть всей земли».
Параллельно прослеживая еще целый ряд судеб старателей, раскрывал автор «Старателей» великое влияние политики партии на развитие жизни, решал проблему единства партии и народа.
Повесть решала и тему перевоспитания старых буржуазных специалистов советской властью. Путь талантливого инженера Георгия Степановича Мудрого раскрыт в «Старателях» как путь отказа от либеральных иллюзий и принятия творческого труда во имя народа.
Инженер Мудрой чувствовал себя чужим человеком на шахте. Какое ему дело до этого «энтузиазма», «социалистической дисциплины», о чем твердят день и ночь на шахте. Хозяин прииска — Усольцев. А он, Мудрой, здесь просто гость, вряд ли желанный. Оттого скука и уныние, раздражение и усталость — постоянные спутники инженера. События на прииске захватывают его. Конкретные предложения по организации труда, сделанные Усольцевым, мало сведущим в технике, поразили Мудрого, задели его самолюбие. Что является источником энергии парторга? Во имя чего он проводит бессонные ночи над изучением старательского дела? Почему так случилось, что жизнь идет мимо него, Мудрого, талантливого человека? Раздумья приводят к твердому решению: работать с людьми, жить жизнью коллектива. И вот уже Мудрой вместе с Усольцевым и старателями увлеченно придумывает новый способ мойки золота. Первое одобрение рабочих, вера в него руководителей — все это составило новую страницу в жизни Мудрого и его жены. Но жизнь — борьба. Трудные испытания ждут инженера. Враги народа хотят сделать его орудием в своих преступных замыслах. Убедительно переданы в книге душевные страдания Мудрого, его бессилие, смятение и страх за будущее. Выразительная деталь, тонко замеченная автором, помогает понять то, что происходит в душе Мудрого. Как-то ночью за инженером погнался человек с оружием. Мудрой был уверен, что это его хотят убить: то ли вредители, то ли свои, узнавшие о его переговорах с врагом. Оказалось же, что инженера оберегает народ. Выразителен диалог между Мудрым и его «хранителем».
«— Убить хочешь? — спросил Георгий Степанович. — Кто тебя подослал ко мне?
— Что вы, Георгий Степанович? — обиделся Сверкунов. — Какой я убивец? Караульщик я при вас… Вы ничего не бойтесь. Я тут с вечера. Такую в случае чего гвалту подниму — покойники встанут.
— Караульщик… Шпион, что ли, ты при мне?
— Видишь ли, — усаживаясь на пятки, охотно начал разъяснять Матвей Сверкунов. — Раз об этом дело зашло, тут вот как: когда Ли Чан-чу и Чан Чен-дуна прирезали, у нас сразу сумление об вас встало. Уж раз, думаем, начали коммунистов резать, вас они не обойдут. Выбьют, думаем, самых нужных людей, а потом бери нас голыми руками. Нет уж, инженеров-то, думаем, мы вам не дадим… И вот решили мы…
— Кто это «мы»? — спросил Георгий Степанович, поднимаясь.
— Партия, правительство.
— Ну, решили, значит, мы взять под охрану в первую очередь вас, — словоохотливо рассказывал Сверкунов, он удобнее уселся около инженера калачиком, видимо, надолго, сложил свою дубину…»
Дедушка Сверкунов, уверенно заявивший «от имени партии и правительства», мысль о том, что его, Мудрого, считают одним из «самых нужных» людей, — все это потрясло инженера. Впервые почувствовал он, что жизнь его нужна не только жене Анне, впервые понял всю ответственность перед народом за свои знания и талант. Так пришло освобождение от страха и мучительных сомнений. Мужественно встречает Мудрой смерть от руки врага. Не сдался, выдержал.
«Старатели» — незаконченное произведение. Ганибесову удалось перед войной написать только первую часть. Поэтому трудно говорить о композиции книги. Целый ряд сюжетных линий в ней не завершен. О дальнейшем развитии событий можно лишь предполагать.
Но и та часть книги, что вышла в свет, оставляет целостное впечатление. Особенность композиции в том, что все сюжетные линии романа связаны с деятельностью парторга Усольцева. Усольцев определяет судьбы Иннокентия Зверева, Данилы Жмаева, китайца Чан-чу, спасает жизнь Чи-Фу. С партийным руководителем связан путь Мудрого. Сюжетную основу повести составляют события, связанные с обвалом на шахте, а затем с борьбой за производительный труд на прииске. И в центре всех этих событий также стоит фигура Усольцева. Таким образом, организуя события и характеры вокруг парторга, Ганибесов и раскрывает ведущую тему — единство партии и народа.
Драматизм событий и характеров — вот, пожалуй, самая отличительная черта почерка Ганибесова в книге «Старатели». Поэтому даже пейзажные зарисовки выполняют здесь роль активного фона той обстановки острой классовой борьбы, в которой живут герои. Суровая, величественная природа Забайкалья дополняет повествование. Отсюда постоянное повторение в книге таких образов: «глухая и темная тишина», «скала лежала мертво», «мерзлая, обрушившаяся глыба», «злые, бесстрашные забайкальские пауты». Суровая природа тайги — арена борьбы людей, постоянно отвоевывающих у тайги участок за участком. С этой точки зрения характерна, например, сцена наводнения на прииске.
«В полночь снегу было уже выше колен. Он потушил бутовые и домовые костры и заглушил ручьи. Мунга распухла, ползла медленно густой желтоватой кашей. На перекатах эта каша липла к камням, вырастала в плотину и запруживала Мунгу».
Картина разбушевавшейся стихии органически переходит в рассказ о борьбе и победе над ней старателей.
Или еще одна сцена:
«Колючая лапа лиственницы, как кошка, неожиданно и больно царапнула Усольцева по щеке, и он, вздрогнув и очнувшись, схватился за поводья. Тайга еще плотнее подступала к тропинке; лиственницы, широко распахнувшие уродливые сучья, царапали Усольцева то с правой, то с левой стороны по щекам, то ударяли по лбу. Он упал на шею Чалки, обнял ее, уткнувшись лицом в гриву, и все-таки тайга, как крючьями, ловила его, дергала, до боли колола в бока».
Наступающая тайга и глухой к физической боли Усольцев — эта картина передает душевное состояние парторга, сосредоточенного на одной мысли: как спасти товарищей, засыпанных в шахте?
Можно было бы привести и еще целый ряд сцен, свидетельствующих о мастерстве писателя, нашедшего своеобразную форму для раскрытия высокого идейного содержания книги.
«Старатели» — лучшее произведение Ганибесова. Мастерство композиции, углубление характеров по сравнению с первой книгой — все это говорило о наступившей писательской зрелости.
Вторая и третья части книги должны были рассказать о борьбе с диверсантами и вредителями, действующими на прииске, о новых победах Усольцева и его товарищей. Над этим материалом работал Ганибесов до самой войны.
1-я часть «Старателей» была опубликована после смерти автора, в 1948 году в Челябинском издательстве, а в 1950 году переиздана в Москве (издательство «Советский писатель»).
Одновременно с работой над «Старателями» Ганибесов писал ряд очерков и рассказов: «Наши», «Разговор под самолетами», «Песня Гуда», «Кошара», «Бутэкэн» и другие. В них раскрывается та же тема, что и в больших произведениях писателей — пробуждение народа, освобожденного Октябрем.
В архиве писателя осталась еще одна неопубликованная вещь — «Повесть о хозроте». Это во многом еще сырой материал. В повести нет четкого сюжета, подчас отдельные характеры страдают схематизмом. Но думается, что после тщательной редакторской правки, вполне возможно отдельные сцены этой повести опубликовать в сборнике «Избранное» писателя.
«Повесть о хозроте» по своему идейному содержанию очень близка «Эскадрону комиссаров». Вновь перед нами предстает жизнь красноармейского полка в мирное время. Так же, как в «Эскадроне», здесь нет никаких героических событий. Более того, в «Повести о хозроте» Ганибесов доводит до предела мысль о будничности всего происходящего. В повести ведется, на первый взгляд, весьма прозаический рассказ о дырявых и загрубевших солдатских сапогах, герои разговаривают о застиранных гимнастерках и плохо заштопанных носках. Но постепенно из отдельных сцен и эпизодов, из столкновений характеров перед читателем отчетливо вырисовывается главная мысль повести: борьба за железную дисциплину в полку, за повышение политического сознания бойцов, за социализм. Особенность автора «Повести о хозроте» состоит в умении поднять незаметные будничные факты до высоты политического звучания. Вот почему колоритные бытовые сцены органично переходят в страстный публицистический монолог о месте и назначении в революции каждого рядового человека с самой прозаической профессией.
«Хозрота так она хозрота и есть», — так говорили пренебрежительно бойцы о хозяйственниках, потерявших всякий авторитет в полку. Участившиеся случаи пьянства, постоянный брак в работе, полное отсутствие коллектива — вот чем прославилась хозрота в полку. Недаром портной Егоров написал заявление с просьбой перевести его в стрелковую роту.
«…Или, может, вы думаете (обращался он к политруку и командиру), что когда-нибудь можно будет заслужить почет в этой хозроте? Если да, то вы безумно ошибаетесь. В хозроте, кроме позора, ничего не выслужишь, и пусть трясут чаще белье, шьют сапоги, варят паршивую кашу те, у кого нет личного самолюбия и гордости».
Ганибесов и рассказывает в повести о том, что такое героизм будней, романтика становления нового, социалистического человека, воспитание коллектива под руководством политических руководителей партии. Так же, как и в «Эскадроне комиссаров», в «Повести о хозроте», за исключением политрука Шалимова, не даны индивидуальные характеристики бойцам. Но в сценах, эпизодах в целом создается собирательный портрет красноармейской массы.
Вся повесть Ганибесова насыщена оптимизмом, светлой верой в торжество идей социализма. С хорошим чувством юмора рассказывает писатель о тех незадачливых политруках, которые, несмотря на свое усердие и энергию, губили живое дело в полку. Зло высмеивается в повести всякое головотяпство, бюрократизм и шаблонность в политической работе с бойцами. С тонкой иронией Ганибесов развенчивает тех горе-руководителей, которые погрязли в планах и отчетных цифрах и не видят, не знают интересов солдат. Красноармейцы высмеивают политрука Мячикова и комсомольца Федякина вместе с их «мероприятиями». Так, Федякин выполняет следующую «инструкцию».
«Политобеспечение посредством политчиток. Где? — В слесарно-оружейной мастерской. Кто проводит? — Тов. Федякин.
Когда? — с 7-50 до 8 час. Что? Читка просто так.
» — с 8-50 до 9 час. читка с разъяснением.
» — с 9-50 до 10 час. Вопросы и ответы.
» — с 10-50 до 11 час. Беседа по прочитанному.
» — после завтрака — декламации желающих.
» — с 12-50 до 13 час. — читка просто так.
» — с 13-50 до 14 час. — читка с разъяснением.
» — с 14-50 до 15 час. — вопросы и ответы.
» — с 15-50 до 16 час. — беседа по прочитанному.
Вечером — подведение итогов».
Так «мероприятие» под именем «Читка просто так и читка с разъяснением» должно было, периодически повторяясь, «культурно сочетать» труд и отдых бойцов.
«Деятелям» типа Федякина и Мячикова противостоит в повести политрук Шалимов.
Исподволь, глубоко вникая в суть дела, начинает он работу в роте. Горячая, страстная беседа с бойцами, разговор по душам — сделали свое дело, сдвинули его с мертвой точки.
В лице Шалимова Ганибесов пытался запечатлеть облик большевика-пропагандиста, типа, близкого ему по духу, парторга Усольцева из повести о старателях. Скажем прямо, мастерски написана в повести сцена общественного суда над нарушителями порядка. В ней Шалимов — вдохновенный агитатор. Страстная речь его насыщена примерами из истории борьбы за свободу простых людей труда. Труд портного, сапожника так же нужен стране, как и подвиг металлиста и ученого. Это надо понять! За романтику будней, за творчество в жизни — вот призывы Шалимова, покорившие солдат. Речь Шалимова — образец политической агитации, тесно связанной с задачами сегодняшнего дня.
Больной и усталый, Шалимов скрывает недуг от бойцов. Он всегда бодр и уверен в себе. Только самые близкие люди знают цену его выдержки. Поработай Ганибесов еще год-другой над повестью «О хозроте» — и перед нами было бы новое талантливое произведение на тему о передовой роли партийного руководителя в жизни народа.
Великая Отечественная война нарушила замыслы Ганибесова. В трудные для Родины дни он не мог оставаться в бездействии. Пошел в Дзержинский РК ВКП(б) с просьбой послать на фронт. А несколько недель спустя Ганибесов уже шагал с винтовкой и записной книжкой армейского корреспондента по дорогам войны. Так поступил не один Ганибесов. В первые же дни войны большинство советских писателей «к штыку приравняли перо». И в этом еще раз проявилась важнейшая характерная особенность советской литературы — тесная связь ее с жизнью народа.
Письма Ганибесова с фронта предельно точно передают настроение бойцов. Так, 27 июля 1941 года Василий Петрович писал жене:
«Я здоров, бодр, уверен. Винтовку держу, как ложку за столом, крепко. Имею благодарность. Доберусь до фашистов, я им за все, за все отпущу сполна: и за гибель нашего сына, и за наше с тобой сиротство, и за их вероломство и человеконенавистничество. Пусть они захлебнутся собственной кровью, изверги. И все мы так настроены. Не бойтесь за нас: мы идем бить и побеждать фашистов, а не умирать».
Вместе с частями Советской Армии Ганибесов сражался осенью 1941 года в районе Гжатска — Вязьмы. Здесь же восьмого октября произошло непоправимое: их часть попала в окружение. Бойцы держались до последнего, надеялись вырваться из мешка. После десятидневного сопротивления кончились боеприпасы, силы противника превосходили. Что было делать? Покончить с собой? Ганибесов не принял этот путь. Он хотел бороться, верил, что вырвется из рабства. Так начались страшные дни плена. Раненный в обе ноги, опираясь на плечи товарищей, Ганибесов прошел путь от Вязьмы до Нюрнберга, где был фашистский лагерь смерти. Фашисты зашифровывали каждого, кто попадал сюда. Этим они хотели обезличить человека, лишить его чувства собственного достоинства. Пленный должен исчезнуть так, чтобы о нем никто никогда не узнал. Но тщетны были попытки фашистских палачей. Им не удалось сломить волю советских людей. До нас донесся гневный голос товарищей Ганибесова, поведавших о том, как жил, боролся и погиб замученный в лагере смерти советский писатель-коммунист Ганибесов.
Под бараки для военнопленных были приспособлены конюшни. На нары из неотесанных досок ложились в три слоя, верхние и нижние отогревали своими телами средних. Так проходила ночь. А утром снова работа на каменоломнях. В этой нечеловечески трудной обстановке Ганибесов делал все, чтобы поднять дух, настроение товарищей. Ночами в бараке долго гудел его приглушенный бас. Ганибесов убеждал, агитировал, вселял веру в скорый приход Советской Армии и победу над гитлеровцами. А после таких бесед легче становилось на сердце, надежда облегчала муки. Оставшийся в живых Василий Борисович Заворин рассказывает о Ганибесове: «Мы любили Петровича за ум, простоту и справедливость. Он был для нас отцом родным».
За агитацию Ганибесов подвергался в лагере неслыханным истязаниям. Выдавал его собственный голос — густой, сочный бас. Однажды на утренней проверке в присутствии начальника лагеря фон Мауэра доложили о действиях номера 2136. По приказу фон Мауэра человека под номером 2136, советского писателя Ганибесова, избили до полусмерти и бросили на земляной пол барака. Лишь на третий день вернулось сознание к Петровичу (так сердечно называли его товарищи).
Фон Мауэр заглянул в барак, осклабился, пнул ногой лежащего на земле избитого: «Ну, еще есть охота агитировать?» Чаша терпения лопнула. Из угла поднялся молодой капитан, подошел близко к выхоленному фашисту и изо всех сил ударил его по зубам. Советский офицер поплатился жизнью. Его, раздетого догола, привязали к забору напротив барака и стали поливать холодной водой, пока он не превратился в ледяной столб.
Но никакие пытки не могли сломить дух сопротивления. В. Б. Заворин рассказал о таком факте. Часовые, стоявшие на вышке лагеря, часто потешались над голодными пленными, бросая вниз маленькие корешки моркови. Гитлеровцы потешались, глядя на умирающих от голода людей, которые набрасывались на морковь и в свалке сбивали друг друга. Стиснув зубы и еле сдерживаясь от гнева, смотрел Ганибесов на людей. А ночью снова долго не смолкал его голос. И когда фашисты на другой день себе на потеху кинули пленным корки хлеба, ни один человек не коснулся его. Это была победа Ганибесова над врагом. Палачи запретили Ганибесову говорить, избивали, лишь только он открывал рот. В каких только пытках они не изощрялись! Велик был оптимизм Петровича, но физических сил не хватило. Он скончался после очередных мучений 27 января 1943 года. В деле № 2136 концлагеря осталась половина железной бирки, которую на веревке вешали на шею. Когда человека № 2136 замучили, другую половину бирки со штампом OFLA957 оставили на груди у покойного. Так погиб писатель Ганибесов. И в фашистском застенке он сохранил светлую веру в торжество идей коммунизма. До последних минут жизни он выполнял свои долг коммуниста-политработника. Ганибесов умер в самом расцвете творческих сил. Несомненно, он мог бы создать гораздо более значительные произведения, чем «Эскадрон комиссаров» и «Старатели». Война помешала этому.
Но и то, что удалось сделать в жизни В. П. Ганибесову, достойно изучения.
Как писатель Ганибесов всегда стоял на главном направлении нашей родной литературы. Борьба за идеи коммунизма была содержанием всей его жизни. В юности — вожак комсомольцев, когда пришла зрелость — политработник, пропагандист, солдат. Он всю жизнь занимался одной темой. Односторонность ли это? В данном случае нет, ибо речь идет о магистральной теме всей литературы. Партия. Народ, разбуженный ею. Об этом еще будет писать не одно поколение.
Любимый герой Ганибесова — коммунист, до самозабвения увлеченный родным делом, влюбленный в жизнь, человек большой души и щедрого сердца. Таким задуман Ветров из «Эскадрона комиссаров», Усольцев («Старатели»), политрук Шалимов («Повесть о хозроте»). Таким был и сам Ганибесов. Мы говорим: «Герой таким задуман». Это не случайно. Живые люди, с которыми бок о бок работал Ганибесов, были неизмеримо интереснее, многограннее. Не всегда удавалось раскрыть все богатства их души. Порою не хватало знаний, эрудиции (ведь жизнь и книги были единственным университетом).
Но во всех произведениях удалось передать остроту классовой борьбы и торжество трудового народа. А ради этого стоило жить и писать.
Василий Петрович Ганибесов дорог нам тем, что все свои силы и способности отдавал народу. И в этом его бессмертие.
1. В. Ганибесов, «Старатели», изд. «Советский писатель», М., 1950.
2. В. Ганибесов, «Старатели», Челябинское книжное издательство, 1948.
3. В. Ганибесов, «Старатели», Челябинское книжное издательство, 1958.
4. В. Ганибесов, «Эскадрон комиссаров», изд. «Советский писатель», М., 1959. Предисловие Ю. Лебединского.
5. А. Барсук, «Роман о большевике», ж. «Звезда», 1948, № 7.
6. А. Ильенков, Рецензия на книгу «Старатели», ж. «Октябрь», 1948, № 3.
7. О. Алексеева, Рецензия на книгу «Старатели», «Дальний Восток», 1950, № 8.