Писательское ремесло

Элеонора Раткевич Мысли вслух

Руководства по части написания книг — от Буало до Стивена Кинга — у нас все как-то больше зарубежного происхождения. Отечественная «Золотая роза» так прочно забыта, что это даже странно. Или не странно? Раз зарубежные авторы пишут бестселлеры, значит, у них и надо учиться, не так ли?

Вопрос в том, чему именно у них учиться можно, а какие рекомендации следует воспринять критически.

Не поймите меня неправильно — это хорошие, толковые, почтенные руководства, которые действительно могут научить многому, и я сама их рекомендовала не раз. Я не ударилась в славянство и не собираюсь сообщать, что хорошилище грядет по гульбищу из ристалища, да и другим не советую. Но все же есть область, в которой к рекомендациям зарубежных авторов следует подходить с осторожностью.

Область эта — стиль.

Пока речь идет о способах создания и выявления характеров, построения сюжета, развития действия — все в порядке. Мы действительно многому можем научиться. Даже если речь идет о совершенно новых для нас художественных принципах. Например, композиция в духе «расходящихся волн» ничем не похожа на привычное нам «экспозиция-завязка-кульминация-развязка» — но она очень интересна, и отчего бы не освоить и ее, отчего бы не расширить свой арсенал выразительных средств? Но когда речь идет о стиле, о языке текста, давайте не будем все-таки забывать, что создавались все эти рекомендации ДЛЯ ДРУГИХ ЯЗЫКОВ С ДРУГОЙ СТРУКТУРОЙ.

Все советы Флобера — я думаю, они достаточно общеизвестны, чтобы здесь их не напоминать — относились к французским писателям. И учитывали особенности французского языка. Именно для него они и ценны — а русский язык над собой таких насильств не очень-то и допускает. В худшем случае текст получается ритмически вывихнутым и очень принужденным по исполнению, в лучшем принужденности нет, но художественных средств все же недостает. Да и для французского языка рекомендации Флобера не так чтобы и безусловны — дело вкуса, конечно, но мне отчего-то не кажется, что Бальзак как писатель вообще и как стилист в частности хуже Флобера. Или, если обратиться к отечественным примерам — что Гоголь как писатель и стилист хоть чем-то хуже Дивова (который рекомендациями Флобера очень даже пользуется). Между тем довольно открыть хотя бы «Страшную месть» — вот явился колдун к святому схимнику, и что же? Посчитайте, СКОЛЬКО раз на неполных две страницы повторяется «страшный», «страшно», «страшен» — да Флобера бы удар хватил!

Впрочем, Флобер нынче большинству авторов не указ. Сейчас времена пошли не те, всякие там Буало, Флоберы и прочие французы уже не могут снискать прежнего трепетного внимания. Настало время триумфального шествия литературы англоязычной — и рекомендации по части успешного и качественного книгописания начинающие авторы пользуют по большей части англоязычные по происхождению.

Тут-то и расцветают новые, как сказал бы Дзеами, «цветы стиля».

Я с удовольствием рекомендовала в свое время Стивена Кинга — «Как писать книги». И по большей части его рекомендациям можно (а иной раз и нужно) следовать. Но ровно до тех пор, пока они не привязаны жестко к специфике английского языка.

Формулирует он свои рекомендации четко и хлестко.

Как хороша фраза «Глаголы вам не враги, прилагательные вам не друзья»!

И как же опасно русскоязычному автору следовать этому совету!

Грамматическая выразительность глаголов в английском языке огромна. Посудите сами. Времен в английском языке, строго говоря, четыре — Present, Past, Future и Future-in-the-Past — настоящее, прошлое, будущее и будущее-в-прошедшем (в русском языке такого нет). Каждое из них может быть использовано в четырех конфигурациях — Indefinite, Continuous, Perfect и Pefect Continuous — неопределенное, продолженное, завершенное и продолженно-завершенное. То есть ШЕСТНАДЦАТЬ временных форм только в активном (действительном) залоге! Плюс столько же в пассивном (страдательном) залоге, который в английском языке стилистически равноправен с активным. Итого — уже тридцать два. Плюс дополнительные глагольные конструкции, даже не выделяемые в отдельное грамматическое явление. Плюс изумительное разнообразие модальностей, способных выражать тончайшие оттенки смысла. Плюс использование немодальных глаголов в модальном значении. Я когда-то приводила пример: в русском переводе байроновское «Хочу я быть ребенком вольным» как-то не очень трогает душу — ну, хочешь, так и хоти себе, хотеть не вредно! — а вот в оригинале «I would I were a careless child» неизменно заставляет мое горло сжиматься, и не только из-за великолепной фонетики. Прежде всего это великолепная грамматика. Выбрав именно эти два глагола, чтобы высказать свое желание, Байрон ГРАММАТИЧЕСКИ выразил одновременно и силу этого желания, и его вполне осознанную безнадежность. Словно могучая волна желания разбивается об утес невозможности. И все это достигнуто без привлечения каких бы то ни было дополнительных художественных средств — только за счет грамматики!

Да, и не будем забывать такую великолепную штуку, как герундий — имеющий форму глагола и соединяющий в себе свойства глагола и существительного! Герундий, во всей своей прелести совершенно непереводимый на русский язык! Помню, как я мечтала когда-то перевести рассказ Бредбери «Utterly Perfect Murder»… и на первой же странице нарвалась на целый абзац, исполненный герундием. Конструкции, соединяющие в себе мобильность глагола и фундаментальность существительного. В русском переводе чем-то пришлось бы пожертвовать, а мне тогда по молодости лет не хотелось жертвовать ничем. Но красоту и выразительность этой грамматической формы я запомнила навсегда.

В русском языке глагол не несет и десятой доли той грамматической выразительности. О да, и в русском языке глагол — одна из ведущих частей речи. Недаром «глаголить» раньше значило «говорить» (справедливости ради замечу, что в те времена грамматическая выражительность русских глаголов была все-таки побольше). Да и слуха вещего должен коснуться всенепременно божественный глагол, а вовсе не божественное деепричастие. И сердца людские полагается жечь глаголом, а отнюдь не прилагательным и даже не существительным. И все же русские глаголы выразительны лексически более, чем грамматически. Три времени против шестнадцати — слабовато будет, ничего не поделаешь. Шесть против тридцати двух, если считать страдательный залог — пропорция и вовсе неравная. К тому же в русском страдательный залог стилистически НЕ равноправен с действительным. По большей части он относится к речи канцелярской, официальной, официозной. «Это здание было построено в 1800 году» «Платье сделано из шелка»… это не живая, это исключительно письменная речь с оттенком казенности. Совершенный и несовершенный вид глагола не полностью покрывает спектр английских значений — он выражает только завершенность действия. Продолженность его грамматически не выражена, в общем, никак, а уж словосочетание «продолженно-завершенный» вызывает разве что вопрос: «Холмс, но КАК?!» Модальности беднее английских. А уж объяснить не-англофону, что такое герундий, с ходу и вообще невозможно. Грамматическая выразительность русских глаголов достигается все же больше за счет приставок-суффиксов, нежели чего-то иного, но это не что-то специфически глагольное.

Это не значит, что русский язык беднее английского — никоим образом! Но это значит, что глаголы нашим авторам хоть и не враги, но скорее союзники, чем друзья, и безудержно кидаться в их объятия, пренеберегая прочими союзниками, рискованно.

А вот с прилагательными ситуация выглядит диаметрально противоположной. Грамматическая выразительность английских прилагательных если и не стремится к нулю, то находится на очень близкой к нему отметке. Что они нам могут предложить, кроме трех степеней сравнения? Из-за относительной нехватки приставок и суффиксов — да, в общем-то, ничего. Другая структура языка, что ж поделать. «Little — less — the least», вот и весь сказ. Русский язык может предложить побольше — «малый», «малой», «маленький», «малюсенький» и прочие — разные и по значению, и по стилистической группе прилагательные, и это только те, которые вспоминаются с ходу, на самом деле их побольше. Неудивительно, что мастера английской словесности издеваются над теми, чей текст преизобилует прилагательными, что для них это синоним неумения. Но вот русскому автору прилагательные ни в коем случае не враги. Разумеется, если ими все-таки не злоупотреблять до неприличия.

Вот и получается, что совет, пригодный для одного языка, становится по меньшей мере сомнительным, если им пользуются носители другого языка.

Так что следовать подобным советам, когда речь идет о работе над СТИЛЕМ, надо все-таки с осторожностью и очень, очень обдуманно.