Питер - Москва. Схватка за Россию

Глава 4. ОБОСТРЕНИЕ БОРЬБЫ ЗА ПЕРВЕНСТВО В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Развернувшаяся мировая война кардинально изменила жизнь всех стран, участвовавших в этом грандиозном противоборстве. Для России вступление в войну, разумеется, также повлекло за собой предельное напряжение сил и мобилизацию ресурсов для масштабных боевых действий. Вместе с тем для отечественных предпринимательских кругов военные реалии открыли и новые экономические возможности. Традиционное соперничество двух основных буржуазных кланов – питерского и московского – приобрело гораздо большую остроту, чем в мирное время. Речь шла о переделе сложившихся рынков, о проникновении в те или иные промышленно-торговые сферы, об усилении экспансии в экономику посредством банковско-биржевого инструментария, о получении заказов на военные поставки и т.д. Необходимо учитывать, что в военный период реализация подобных стратегий тесно увязана с политическим фактором, который приобретает все более весомое практическое значение. Экономическое противостояние двух столиц протекало теперь на фоне острой борьбы за установление парламентской государственной модели: по замыслам вдохновителей этой борьбы законодательная власть в лице Государственной думы должна была наконец-то выступить полноценным руководителем экономической жизни страны, отстранив правящую бюрократию от рычагов управления. Бенефициаром, крайне заинтересованным в утверждении подобной политической трансформации, как было показано в предыдущей главе, и был купеческий клан, возглавляемый Московским биржевым комитетом.

Начало войны с Германией в июле 1914 года вызвало прилив патриотизма и верноподданнических чувств во всех слоях населения России. В такой атмосфере естественным образом сошли на нет любые сценарии по ущемлению властных прерогатив Николая II: вся страна во имя победы сплотилась вокруг монарха. Соответственно, о каком-либо усилении полномочий Государственной думы и о превращении ее в полноценный институт власти парламентского типа пришлось на время забыть. Председатель думы М.В. Родзянко в начале войны вообще предлагал распустить законодателей до завершения боевых действий, дабы не мешать достижению победы[605]. В то же время развернувшееся военное противостояние предельно актуализировало тему вражеского, точнее, немецкого засилья во всех областях российской жизни (как известно, германское присутствие в стране в силу многих причин было немалым)[606]. Для купеческой буржуазии подобный поворот стал поистине подарком судьбы: теперь она, играя на своем исконно русском происхождении, могла повести мощную атаку на своего давнего конкурента – немецкий бизнес, тесно связанный с петербургскими придворными, правительственными и банковскими кругами.

Московский биржевой комитет не замедлил сосредоточиться на перспективном для него направлении. Здесь, например, с энтузиазмом начали выявлять чиновников с немецкими фамилиями. Особенное и вполне предсказуемое рвение у купечества вызвали прежде всего Министерство финансов и Министерство торговли и промышленности. Московское «Утро России» вскоре рапортовало о произведенных изысканиях. По сведениям газеты, даже не слишком глубокое знакомство с руководящим составом этих ведомств давало вполне определенную картину: 30 немецких фамилий по Министерству финансов и 27 – по Министерству торговли и промышленности[607]. Эти подсчеты сопровождал следующий комментарий:

Желая рассказать властям о масштабах вражеского засилья, специальная депутация Московского купеческого общества добилась приема у министра внутренних дел и министра торговли и промышленности. Каждому был представлен обстоятельный доклад о мерах по искоренению немецкого влияния на все стороны русской жизни. Предприниматели обратили внимание высоких чиновников и на экономические вопросы: предлагалось прекратить деятельность акционерных обществ, принадлежащих германским и австрийским подданным, произвести секвестр их имущества, а также принимать в купечество не иначе как с согласия его представительного органа – собрания выборных. При этом делегация неизменно апеллировала к национальным интересам и ссылалась на пример союзных государств[609].

Наряду с предложениями по устранению немецких конкурентов в купеческой среде вынашивались идеи по освоению собственными силами высвобождающейся рыночной доли. О планах деловых кругов Первопрестольной мы можем узнать из беседы крупного предпринимателя А.И. Кузнецова в редакции «Утро России». Известный текстильный фабрикант сетовал, что с прекращением немецкого экспорта отечественная промышленность столкнулась с необходимостью форсировать производство всего того, что ранее в достатке поставлялось из-за границы. Для этого, – продолжал Кузнецов, – необходимо финансирование, но государство, поглощенное войной, не в состоянии в должной мере кредитовать новые предприятия, иностранные же капиталы поддерживают сейчас собственную индустрию. В этой ситуации, когда рассчитывать приходится только на собственные силы, именитое московское купечество обдумывает проект организации особого товарищества. Чтобы облегчить частному капиталу финансирование новых предприятий, крупные промышленники Москвы предложили банкам открывать кредиты напрямую им – промышленникам, объединенным в товарищество. Их известность, репутация и коммерческая состоятельность выступят лучшей гарантией для инвестированных средств. Главная задача товарищества – обследование конкретных предприятий в тех отраслях, которые больше всего зависели от немцев, а также поддержка новых деловых начинаний и оценка их жизнеспособности. Фактически объединение крупного купечества предлагало себя в качестве заказчика для разного рода продукции, пытаясь замкнуть на себя же финансовые потоки. А.И. Кузнецов выражал уверенность в том, что работы в данном направлении непочатый край. А преимущества такой организации, – продолжал он, – неоспоримы: они позволят наиболее полно учитывать местные условия, то есть проделывать в рамках товарищества кропотливую работу, непосильную для крупных банковских структур. Результатом всего этого станет развитие средних и мелких промышленных заведений, для которых откроется более легкий доступ к банковскому кредиту[610].

Конечно, коммерческие аппетиты в условиях военного времени разыгрались не только у московских коммерсантов. То же можно сказать и об их питерских коллегах по «нелегкому» предпринимательскому делу. Столичная банковская элита, контролировавшая многие предприятия оборонного комплекса, также пожелала проявить инициативу. Правда, по сравнению с москвичами административных возможностей у ее представителей было явно побольше. Именно в питерских деловых кругах зародилась патриотическая идея помощи государству в наращивании производства военного снаряжения. В начале 1915 года с таким проектом выступила группа крупных банков: Русско-Азиатский, Петроградский международный, Учетно-ссудный и др. Его одобрил Совет представителей промышленности и торговли; в правительство была направлена соответствующая записка от этой ведущей предпринимательской организации страны[611]. Глава Совета съездов член Государственного совета Н.С. Авдаков активно пропагандировал данное начинание, акцентируя внимание на значении частной инициативы в деле повышения боевого потенциала родины[612]. Обсуждение записки в верхах вошло в завершающую стадию, когда глава Русско-Азиатского банка А.И. Путилов предложил создать при военном министерстве специальное совещание из промышленников и банкиров, которое будет получать, координировать и распределять заказы между заводами[613]. Купеческие патриоты, увлеченные борьбой с немецким засильем, прекрасно понимали, что здесь затевается. Тесные отношения руководителя военного ведомства В.А. Сухомлинова с южным синдикатом «Продамет» и петроградскими банками ни для кого не были секретом.

Действительно, положение московских промышленных верхов, с тревогой наблюдавших за привычным взаимодействием питерских банков и чинов бюрократии, выглядело малоперспективным. Угроза остаться без вожделенного «куска пирога» военных заказов казалась им свершившимся фактом. Ситуация усугублялась тем, что с начала войны Государственная дума не собиралась на свои заседания, а значит, основной инструмент противодействия банковско-административным комбинациям не работал. Пересуды в московской прессе о попытке бюрократического решения всенародных задач обороны, о навязывании программ, может, и нужных, но созданных без непосредственного участия живых сил общества, и т.п. мало что давали[614]. Правда, неутомимый председатель Государственной думы М.В. Родзянко сумел добиться участия в совещании при военном министерстве представителей нижней палаты. Изначально он настаивал на вхождении в его состав всего президиума Государственной думы, но оппозиционные думские лидеры растолковали ему нелепость этого замысла: тогда получалось, что президиум Думы должен работать под началом военного министра и «быть ширмой» для сухомлиновских дел. Поэтому решили ограничиться присутствием в совещании лишь четырех отдельных лиц и к тому же не на партийной основе. Некоторые, как, например, А.Ф. Керенский, вообще считали, что вхождение в этот государственный орган несовместимо с членством в президиуме Думы[615]. Но питерские деловые круги в преддверии работы учреждаемого совещания демонстрировали совсем другой настрой. Так, в апреле 1915 года член Государственного совета В.И. Тимирязев, тесно связанный с Русским банком для внешней торговли, подчеркивал, что цель – «не сетовать на те или другие затруднения и стеснения, критиковать уже принятые правительством меры экономического характера», а, наоборот, воодушевленно заявить ему о полной поддержке, обеспечив надлежащее конструктивное взаимодействие[616].

Как именно планировалось достичь этого, определилось очень скоро.

В мае 1915 года Николай II утвердил создание Особого совещания; в промышленной его части первую скрипку, как и задумывалось, играли столичные дельцы и финансисты. В итоге, к их большому удовлетворению, львиная доля заказов начала поступать на подконтрольные им предприятия. Журналы Особого совещания за май 1915 года подтверждают именно такую направленность его решений. К примеру, на третьем заседании этого органа докладывалось о денежных ссудах Путиловскому и Балтийскому судостроительным заводам, выданных еще до образования Особого совещания, то есть фактически задним числом. В качестве же надзорной инстанции в состав правлений этих предприятий назначались чиновники Министерства финансов (заметим: лучшей формы контроля банкам и желать было трудно). Вопрос о финансовых злоупотреблениях на двух этих заводах большинство членов совещания попросту проигнорировало, указав, что доказанных фактов не имеется[617]. На следующем заседании состоялось любопытное обсуждение контракта на поставку пороха Барановским заводом, принадлежащим Русско-Азиатскому банку. Главное артиллерийское управление выразило несогласие с ценой пороха в 140 руб. за пуд (по их мнению, она не могла превышать 90 руб.). Но совещание допустило такое повышение при условии, что сроки поставки будут соблюдены[618]. То же самое произошло и с заказом гранат на Путиловском заводе: совещание нашло стоимость высокой, но приемлемой ввиду общего подорожания материалов, рабочих рук и т.д.[619]

Однако административный конвейер по осваиванию казенных средств, устроенный столичными банкирами, не смог набрать больших оборотов. Сбой наступил вместе с апрельско-майскими поражениями русской армии. Отступление произвело гнетущее впечатление на все население: возобновились разговоры о несостоятельности военного командования и правящей бюрократии, неспособной обеспечить нужную всей стране победу; на этом фоне резко активизировались призывы к скорейшему созыву Государственной думы, в которой видели потенциального спасителя отечества. У купечества появился реальный шанс взять реванш в битве со столичными финансово-промышленными тузами. И бой был дан, причем, образно говоря, на вражеской территории – в Петрограде, на IX Съезде представителей промышленности и торговли в последних числах мая 1915 года. Вообще-то на этом форуме представители буржуазии Питера и юга России собирались одобрить недавнее учреждение при их деятельном участии Особого совещания во главе с военным министром. Это одобрение должно было продемонстрировать сплочение предпринимательских сил вокруг правительства. Однако задуманный сценарий натолкнулся на резкое сопротивление московского купечества. Деловые круги Первопрестольной тоже решили использовать петроградский съезд, но в своих целях[620]. В итоге его лейтмотивом стал не доклад о производительных силах России, как планировали организаторы, а громкий протест против закрытого, негласного решения вопросов помощи фронту правительственными чиновниками. В противовес такому способу ведения столь важных дел было предложено создать систему военно-промышленных комитетов с теми же задачами и с центром в Петрограде. Предложение огласили П.П. Рябушинский и прибывший на заседание Председатель Государственной думы М.В. Родзянко. Столь резкий поворот в ходе съезда озадачил его ведущего Н.С. Авдакова, и он поспешил свернуть его деловую часть. Тем не менее целый ряд делегатов при содействии группы депутатов Думы смогли провести резолюцию о созыве экстренного съезда с иной повесткой[621]. Еще одним, не менее значимым, итогом состоявшегося форума стала резолюция о незамедлительном созыве законодательных учреждений. Родзянко взялся довести принятые решения до сведения царя. После закрытия заседаний большинство участников собрались на специально устроенном банкете, где присутствовали многие члены законодательных палат. От Государственной думы выступил А.А. Бубликов, а от Государственного совета – В.И. Гурко. Они говорили о единении предпринимательского класса с народным представительством, о том, что настрой съезда не должен пропасть втуне, для чего и требуется срочно созвать обе палаты[622].

В Министерстве внутренних дел итоги съезда восприняли крайне негативно. Глава ведомства Н.А. Маклаков в приватных беседах сокрушался:

Правда, вопрос мучил Маклакова недолго: в первых числах июня он санкционировал арест активного участника только что закончившегося съезда председателя Московского общества фабрикантов и заводчиков Ю.П. Гужона, что буквально потрясло Первопрестольную[624]. У военного министра В.А. Сухомлинова закончившийся съезд также вызвал предсказуемые пессимистические настроения:

Военный министр и министр внутренних дел запросили список инициативной группы по проведению нового предпринимательского форума. Но эти сведения не понадобились: уже 5 июня последовала их отставка.

Лето 1915 года вошло в российскую историю как период определенных парламентских надежд, когда оппозиционные силы, направляемые царским фаворитом А.В. Кривошеиным, пытались подвигнуть Николая II на соответствующие изменения в государственном строе. Удаление ненавистных общественности министров, и в первую очередь военного, стало важным звеном парламентского проекта либеральной части правительственного кабинета. Отстранение Сухомлинова от должности в корне меняло ситуацию в бюрократических верхах. Тем более что вместо него был назначен А.А. Поливанов, его бывший товарищ по министерству, удаленный еще до войны за слишком тесные связи с думцами. Новый глава военного ведомства не скрывал, что является приверженцем либерально-оппозиционного направления. К нему тут же потянулись А.И. Гучков, П.П. Рябушинский, лидеры Земского и Городского союзов и другие[626]. Разумеется, Поливанов сразу внес существенные коррективы в политику вверенного ему министерства. Так, намеченной встрече предпринимателей был дан «зеленый свет»: уже 25 июля 1915 года состоялся первый Всероссийский съезд новой общественной организации – военно-промышленных комитетов (ВПК). Его атмосфера кардинальным образом отличалась от размеренных мероприятий Совета представителей промышленности и торговли. Это неудивительно, поскольку тон здесь задавали уже исключительно оппозиционные деятели.

Председательствующим на съезде был избран А.И. Гучков. Он предложил направить приветственную телеграмму Верховному главнокомандующему, которым в тот момент являлся великий князь Николай Николаевич (давний противник В.А. Сухомлинова)[627]. Среди первых ораторов оказался лидер Земского союза Г.Е. Львов, заявивший о победе над старым порядком управления и о принятии на себя важнейших государственных функций[628]. С высоты государственной ответственности собравшиеся обрушили шквал критики на правительство. Так, П.П. Рябушинский рассуждал о присущем Москве патриотизме и об отсутствии его в Петрограде, где «все мертво и совсем не чувствуется необходимости борьбы»[629]. Он говорил о бездействии власти, с пафосом вопрошая: кто же управляет Россией в настоящее время?! По его словам, это никому не было известно, а вот ответ на вопрос, кто же должен взять работу в свои руки – промышленник или отживающий дворянин, – не вызывал сомнений[630]. С трибуны звучали ставшие уже привычными слова об ответственном перед народом правительстве, о том, что существующий Совет министров – это мачеха для русской страны[631]. Предлагалось ввести должность товарища военного министра по снабжению армии и назначить на нее гражданское лицо. Даже более того, ходатайствовать перед Николаем II о введении в состав правительства на правах министров без портфеля председателей Земского и Городского союзов, а также Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). Это стало бы первым шагом на пути формирования правительства народного доверия, которое будет отвечать за свои действия не только перед государем, но и перед народным представительством[632].

Итоги работы съезда приветствовались военным министром А.А. Поливановым. Хотя он не забывал и о других, не менее важных делах, таких как реорганизация «детища» Сухомлинова и питерских финансистов – Особого совещания по обороне. С приходом Поливанова работа этого органа претерпела существенные изменения. Новый военный министр стал председательствовать в совещании с 20 июня 1915 года, и сразу голос питерских банкиров стал звучать на заседаниях реже и реже. Зато начали солировать другие хорошо знакомые нам лица. Своей озабоченностью разными проблемами делится А.И. Гучков, настаивая на выделении средств для распределения через формирующийся ЦВПК[633].

Рассматривается предложение Г.Е. Львова: воспользоваться силами Земского союза для снабжения армии (он ходатайствовал об отпуске союзу на текущие расходы 10 млн руб., а также о выделении в качестве аванса 9 млн руб. для строительства крупного завода по производству снарядов[634]). Принял участие в работе Особого совещания и П.П. Рябушинский: была поддержана его просьба отпустить из военного фонда в распоряжение Московского биржевого комитета 5,5 млн руб. на организацию необходимых поставок для нужд армии[635]. Помимо решения конкретных хозяйственных вопросов все названные деятели были привлечены военным министром к выработке нового Положения об Особом совещании, которое бы расширяло его компетенцию, а главное – предполагало серьезное обновление состава. В него вместо петроградских банкиров (креатур Совета съездов) должны были войти представители Государственной думы, Государственного совета и ЦВПК. Причем состав обновленного совещания определялся не императором, как при Сухомлинове, а самими структурами, делегирующими туда своих членов[636]. Обсуждение этих намерений вызывало большое раздражение в столичном деловом мире. Его представители недоумевали: с первых ролей медленно, но верно оттирают лучших людей! Ведь нельзя забывать, восклицали тогдашние олигархи, что весомая часть российской индустрии находится в руках банков. К тому же правительству легче всего найти общий язык с выходцами из бюрократических кругов. А потому оптимальный и наиболее эффективный путь в деле скорейшей мобилизации промышленности – «столковаться представителям 5-6 питерских банков»[637].

Но эти доводы не казались убедительными военному министру и его союзникам во власти. Они сумели убедить Николая II утвердить новое Положение Особого совещания по обороне, что и произошло 22 августа 1915 года. Это событие явилось серьезной победой купеческой буржуазии над столичным финансовым кланом. И хотя парламентский проект, к продвижению которого и относится это завоевание, был отвергнут, а Дума в начале сентября – распущена, Особое совещание по обороне продолжило свою деятельность. Этот аппаратный успех имел неоценимое значение: он предоставил оппозиционным кругам возможность наносить постоянные удары по правящей бюрократии. А из-за вынужденного бездействия Государственной думы значимость Особого совещания лишь возрастала. В совещание, состоявшее из сорока человек, входило по десять членов от обеих законодательных палат, а также представители общественных организаций, помогающих снабжению фронта. На заседаниях всегда присутствовало много приглашенных. Зал в доме военного министра, где совещание собиралось при Сухомлинове, оказался тесен; заседания перенесли в залы Мариинского дворца[638]. Один из военных чинов, присутствовавший на заседании в ноябре 1915 года, заметил, что происходящее там «сильно напоминало Государственную думу – те же лица, те же разговоры, то же направление»[639]. Неслучайно Особое совещание в историографии даже называли своеобразным мини-парламентом[640].

Новый состав Особого совещания незамедлительно погрузился в дела. Одним из громких дел, сотрясших бюрократические верхи, стал секвестр Путиловского завода, в результате чего Русско-Азиатский банк лишился контроля над ним. Следует уточнить, что национализация промышленных предприятий – не редкость в годы войны. Всего за этот период было секвестировано 94 объекта: 28 из них непосредственно Особым совещанием, остальные – начальниками военных округов, генерал-губернаторами; в подавляющем большинстве это были незначительные промышленные заведения[641]. Особняком стояли лишь несколько крупных индустриальных активов, принадлежащих питерским банкам и задействованных в судостроительной программе. Вот эти-то предприятия и вызвали пристальный интерес у совещания во главе с военным министром. Бросить вызов могущественному А.И. Путилову оказалось весьма нелегко. Началось все с того, что в августе 1915 года А.А. Поливанов распорядился обследовать работу Путиловского завода за последний период, подключив к этому своего соратника А.И. Гучкова, а также группу думцев. Делегацию депутатов возглавлял крестьянин (то есть человек труда) И.Т. Евсеев (он входил во фракцию прогрессистов)[642]. Разумеется, ни дирекцию, ни акционеров предприятия не мог порадовать подобный визит. Как сообщала столичная пресса, он не отличался деловым характером; вопросы касались в основном политических проблем и мало затрагивали конкретные хозяйственные проблемы[643]. После такой подготовительной работы в дело включилось Особое совещание. Атаку начал известный депутат и критик правительства кадет А.И. Шингарев. Он заявил, что считает вполне доказанным: финансовые дела на Путиловском заводе запутаны и администрация вынуждена набирать новые заказы в надежде оплатить за их счет старые долги[644]. Как выяснилось, общество Путиловских заводов, имея около 25 млн руб. основного капитала, получило свыше 40 млн руб. авансов на казенные поставки. Причем предоставленные документы не позволяли понять, как были израсходованы эти суммы. Лицо, назначенное Русско-Азиатским банком директором предприятия, – докладывал депутат, – одновременно состоит членом столь многих правлений, что не имеет возможности уделять Путиловскому заводу надлежащее внимание[645]. В конце концов, Шингарев потребовал секвестра этого актива; однако члены совещания от Государственного совета В.И. Тимирязев и С.И. Тимашев не поддержали эту крайнюю, по их мнению, меру. Было решено пригласить на заседание самого Путилова и дать ему возможность объясниться.

Разговор состоялся 17 ноября 1915 года. Банкир занял весьма агрессивную позицию: завод планировал выйти из тяжелого положения, но все расчеты лопнули после приезда комиссии Особого совещания и думской делегации. Эти визиты породили множество слухов, подорвали доверие к предприятию и затруднили получение нужных кредитов. Путилов также отверг обвинение в финансовой непрозрачности администрации; по его словам, эти разговоры прекратятся, как только балансы рассмотрят специалисты, разбирающиеся в соответствующей документации. В заключение он расценил наложение секвестра как незаслуженную меру, от которой пострадают государственные интересы[646]. Визит главы Русско-Азиатского банка в Особое совещание вызвал там бурные и долго не утихавшие дебаты. Представители Министерства финансов и Министерства торговли и промышленности решительно поддержали Путилова, заявив о нежелательности секвестра, который неблагоприятно отразится на финансовом имидже России[647]. Их позиция во многом повлияла на голосование по этому острому вопросу: за секвестр – 15 членов совещания, против – 16[648]. Возмущение А.И. Шингарева не знало границ:

После принятия этого нужного для Русско-Азиатского банка решения в Особое совещание вновь потекли ходатайства о предоставлении авансов и кредитов Путиловскому заводу: 21 ноября доклад о предоставлении 5 млн руб., спустя всего две недели – еще о 7,7 млн. И никаких изменений в составе правления, о которых так много говорилось, не происходило[650]. Тем не менее группа членов совещания вместе с военным министром А.А. Поливановым не собиралась отказываться от задуманного. Наступление возобновилось в начале 1916 года: тема секвестра вновь стала актуальной в связи с забастовкой, которая разгорелась после неоднократных приездов на завод рабочей группы, недавно образованной при ЦВПК. (Надо заметить, что рабочая группа стала весьма действенным инструментом в руках купеческой буржуазии, возглавлявшей военно-промышленный комитет; члены этой группы оказались куда более радикально настроенными, чем депутаты, посещавшие завод в августе.) Положение на Путиловском заводе, создавшееся в связи с забастовкой, сразу привлекло внимание Особого совещания и послужило поводом для пересмотра решения по отмене секвестра. Обсуждение прошло 27 февраля 1916 года; те же ораторы отстаивали свои прежние позиции. Правда, судя по журналу заседания, заметно возросло количество депутатов Государственной думы, пришедших добиваться наложения секвестра. Противники этой меры пытались доказать, что забастовка носит чисто политический характер и является прямым следствием агитации рабочей группы при ЦВПК. Однако А.И. Гучков, А.И. Коновалов, М.В. Родзянко, П.Н. Милюков и Н.В. Савич им возражали, описывая патриотичный настрой рабочих и умеренный характер их требований к дирекции. Способ локализовать или вовсе прекратить волнения на предприятии этим деятелям был вполне ясен: завод нужно секвестрировать[651]. Как они убеждали, причина забастовки – в отчужденности правления от рабочих, в неправильном к ним отношении. Люди раздражены чрезмерными окладами, какими пользуется ныне администрация, и секвестр – это единственный способ устранить недовольство[652]. После такого напора законодателей и их союзников секвестр Путиловского завода был предрешен: прежнее руководство отстранялось, вместо него назначалась новая администрация, главным образом из чинов военного и морского ведомств. При этом предыдущее правление, предчувствуя неблагоприятный исход, оставило в кассе завода 1 руб. 15 коп. наличными, а на текущем банковском счету – всего-навсего 135 руб. Добавим: дела были сданы в среду, в понедельник же новому правлению предстояло выдать почти 2,5 млн руб. заработной платы, а по накопившимся счетам за поставки сырья – еще около 4 млн руб. Только перевод 10 млн руб. из Государственного банка спас завод от краха[653].

Национализация Путиловского завода стала самой громкой акцией Особого совещания и вызвала оглушительный общественный резонанс. Это событие обсуждалось даже на специальном заседании Государственной думы, на котором депутаты с удовольствием примеряли на себя роль истинных защитников трудящихся от власти ненасытного капитала. Лидер кадетов П.Н. Милюков, ставя в пример рабочую группу при ЦВПК, сожалел, что в составе Особого совещания по обороне пока нет рабочих[654]. Демонстрируя заботу об их интересах, думцы дружно голосовали за развитие профсоюзов, утверждение на предприятиях института старост и создание примирительных камер для переговоров о согласовании интересов хозяев и наемных работников[655]. Правда, победа оппозиционных сил, добившихся секвестра завода, была несколько омрачена: в марте 1916 года под давлением председателя Совета министров Б.В. Штюрмера А.А. Поливанов был вынужден покинуть должность военного министра[656]. Новый премьер еще в большей степени, чем И.Л. Горемыкин, ориентировался на другие, нежели Поливанов, силы – как в политической, так и в экономической жизни. К примеру, сразу после назначения Штюрмер принял группу видных предпринимателей, среди которых не было ни одного московского представителя[657].

Однако более важно то, что путиловская эпопея вызвала новые брожения в бюрократических верхах. Именно в это время оппозиционные силы выдвинули и обосновали идею усиления государственного надзора за деятельностью финансовых структур. Тема контроля за банками была поднята Особым совещанием в ноябре 1915 года, сразу после того, как А.И. Путилов довольно умело отбил атаку на свой актив. Думцы и представители ЦВПК, входящие в совещание, извлекли уроки из поражения. И теперь речь шла о необходимости поднять контроль на качественно иной уровень. Деловые круги Петрограда крайне болезненно восприняли подобные разговоры: насколько полезны и своевременны предлагаемые ревизии с государственной точки зрения? Заявления о том, что спекулятивные устремления банков способствуют росту стоимости жизни, расценивались в столице как потворство обывателям, всегда склонным искать виноватых не там, где следует. По мнению питерских бюрократов, ревизовать деятельность банков во имя борьбы со спекуляцией значило отвлекать внимание общественности от иных, более эффективных способов борьбы с дороговизной[658]. В подтверждение этой мысли они ссылались на уже состоявшиеся проверки банковских операций, проведенные по требованию Особого совещания по продовольствию. Как писала столичная пресса, никаких нарушений, о которых громко трубили в последнее время, обнаружено не было[659].

И все-таки обсуждение темы усиления банковского контроля неуклонно набирало обороты: возможность надавить на болевую точку питерского клана казалась очень привлекательной его противникам. Полемика по этому поводу вспыхивала то и дело: на Особом совещании по обороне, на вновь открывшихся с февраля 1916 года заседаниях Государственной думы. Противников введения более жесткого контроля за банками возглавлял министр финансов П.Л. Барк. Напомним, что этот финансист был привлечен в правительство еще А.В. Кривошеиным и входил в его либеральную команду[660]. Но после отставки Кривошеина (в сентябре 1915 г. в связи с отказом императора реализовать парламентский проект) П.Л. Барк оказался в полной зависимости от финансовых тузов, из среды которых он, собственно, и вышел. Это не выглядело неожиданностью, так как, по убеждению П.Н. Игнатьева – министра народного просвещения и коллеги Барка по кабинету, – самостоятельно «вести политическую игру [он] не мог»[661]. Глава финансового ведомства неизменно выступал одним из проводников интересов столичной банковской элиты. И теперь, когда вопрос о банковском контроле крайне обострился, П.Л. Барк предпринял немалые усилия, чтобы направить процесс его решения в нужном для банкиров направлении.

Документы свидетельствуют о его регулярных стычках на этой почве с кадетом А.И. Шингаревым. На одном из заседаний Государственной думы Шингарев традиционно обрушился с критикой на крупные банки, усомнившись в их позитивной деятельности. Он вскрывал их претензии на роль хозяина российской экономики – и «нередко весьма дурного хозяина», озабоченного не развитием предприятий, а главным образом перепродажей их акций[662]. Обращает на себя внимание один акцент этой обличительной речи: Шингарев специально разъяснил, что не имеет в виду «несколько здоровых, ведущих... весьма успешно свои дела банков», меньше всего заслуживающих каких-либо упреков. А говорит он о тех коммерческих учреждениях, которые следует называть банками-хищниками, «чрезвычайно жадными до всякой наживы, не брезгующими ничем и никем»[663]. Нетрудно понять, что в первом случае он имел в виду московские банковские структуры, кичившиеся своей направленностью на развитие реального производственного сектора; во втором же случае – петроградские, нацеленные на биржевые спекуляции. Так вот ради ограничения аппетитов последних, уверял кадетский деятель, и требуется незамедлительное осуществление серьезного банковского контроля, и в первую очередь со стороны Министерства финансов. В ответном слове Барк пытался охладить боевой настрой Шингарева, указав на то, что Министерство финансов не имеет права по собственному усмотрению проводить ревизии кредитных учреждений: по закону это могут инициировать лишь сами акционеры[664].

Еще одно публичное выяснение отношений между главой Министерства финансов и его думским оппонентом произошло в Особом совещании по обороне 16 марта 1916 года. Шингарев потребовал прекращения торговых операций, осуществляемых непосредственно банками. В пример он ставил германские банки, проникнутые патриотизмом и здоровым промышленным духом. Этого, по его мнению, недоставало отечественным финансистам, которые находились в хищническом спекулятивном угаре, а главное – вне ответственности за свои вредные деяния. При попустительстве финансового ведомства и в ущерб государственной пользе банки, заявлял Шингарев, ведут обширные закупки необходимых для обороны товаров[665]. Возражения П.Л. Барка сводились к следующему: борьбу с незаконной торговлей банков следует вести осторожно; предлагаемые ревизии привели бы в первую очередь к расшатыванию кредитного дела, а между тем в условиях войны устойчивость кредитных учреждений особенно необходима, прежде всего для размещения военных займов. Рост же торговых операций банков незначителен, а потому не представляет угрозы, о которой говорил депутат.[666]

Столкнувшись с неуступчивостью Барка, сторонники усиления надзора пытались обойти ее, вводя различные законодательные нормы. При рассмотрении в Думе сметы Государственного контроля неожиданно прозвучало предложение наделить это ведомство правом ревизовать коммерческие банки. (Несомненно, причиной нового предложения являлось нежелание Министерства финансов расширять свои надзорные функции над банковской сферой.) Но глава Государственного контроля Н.Н. Покровский не замедлил возразить против такой скоропалительной и необдуманной инициативы. Как он убеждал депутатов, вверенное ему ведомство совершенно не приспособлено к подобного рода контролю: его задача – ревизовать правительственные обороты, а банковский надзор должен оставаться прерогативой министерства[667]. А.И. Шингарев заметил в ответ, что доводы Покровского не выдерживают критики, поскольку обороты банков в большой мере завязаны на вливания Государственного банка, а потому они тесно соприкасаются именно с казенными средствами[668]. Интересно, что поправка к Положению о Государственном контроле была все-таки принята нижней палатой[669]. Известие о включении в компетенцию ведомства права ревизии коммерческих банков питерская деловая пресса встретила в штыки. «Финансовая газета» писала о вопиющем непонимании природы и конструкции государственного контроля в целом, о том, что Дума своим авторитетом покрыла обывательские подозрения в отношении деятельности банков[670]. В итоге лишь усилиями Государственного совета принятое Положение было очищено от этой поправки. А вот в случае с законом о подоходном налоге банкам не удалось избежать неприятных последствий. Думские лоббисты сумели добиться включения в этот важный финансовый закон нормы, согласно которой все учреждения обязывались открывать свои операции податному присутствию. Изначально в законопроекте не было упоминания о кредитных установлениях, что открывало возможность для коммерсантов давать кредитным учреждениям товары и поручения на комиссию в безналоговом режиме. Понятно, какое обширное поле открывалось для торговой деятельности банков. И Дума выступила категорически против сохранения этой привилегии для кредитных учреждений. Дебаты в согласительной комиссии с Государственным советом были острыми, но большинство все же поддержало позицию парламентариев[671].

Бурный натиск законодателей, всеми способами пытавшихся воспрепятствовать активности банковских учреждений и поставить их под строгий контроль, в конечном счете принес свои плоды. Министерство финансов было вынуждено озаботиться расширением правительственного надзора над банками. Записка с соответствующими соображениями поступила в Совет министров в конце апреля 1916 года[672]. Вначале в ней подробно повествуется о существенных различиях в банковском надзоре стран Западной Европы и России. В первых законодательство вообще не оговаривает никакого специального контроля для кредитных учреждений и не предоставляет правительствам права вмешиваться в их текущую жизнь. В России же, напротив, кредитное дело регламентировано специальными нормами и подчинено государственному наблюдению, принимающему неодинаковые формы в отношении каждой категории банков[673]. Данное утверждение как бы подразумевало, что дальнейшее ужесточение надзора не вполне отвечает сложившейся международной практике.

Да и вообще, убеждал документ, такие предложения вызывают принципиальные возражения, в первую очередь с точки зрения их осуществимости. Повторялась мысль о дестабилизации всей кредитной системы, о возможном уходе вкладчиков, оттоке средств и т. п. Общественность, провозглашалось далее, должна привыкнуть к ревизиям, перестав видеть в них неблагоприятный факт для ревизуемого учреждения, а для этого, очевидно, потребуется немало времени. Начинать же применять практику банковских проверок во время войны совершенно неправильно, поскольку это заметно увеличивает риски для выполнения задач по обороне страны[674]. В завершение перечислялись конкретные меры банковского надзора, которые легли в основу соответствующего законопроекта: Министерство финансов получало право требовать от банков сведения и объяснения о производимых операциях, проводить специальные обследования, воспрещать операции, не предусмотренные уставом, а также устранять виновных в этом нарушении членов правлений[675].

Но даже такие мягкие контрольные меры, предложенные правительством, вызвали недовольство в финансовых кругах. Справедливости ради следует подчеркнуть, что противники ревизий продолжали дополнять свою аргументацию. Так, в записке ряда коммерческих банков столицы, посвященной подготовленному законопроекту и направленной в Совет министров, говорилось, что действующие уставы банков, составленные еще в 60-70-х годах XIX века, очень устарели и не соответствуют изменившемуся характеру экономики. Если бы банки руководствовались только этими уставами, никакой прогресс в стране был бы попросту невозможен. Жизнь неумолимо движется вперед, констатировали авторы записки, и следует не втискивать деятельность банков в отжившие формы уставов, а наоборот, расширять правила, чтобы дать возможность кредитным учреждениям удовлетворять насущные потребности государственной и промышленной жизни[676]. Именно в этом, а не в многочисленных ревизиях, состоит совершенствование банковского законодательства. Кредитные учреждения, по мнению их руководителей, из помощников в организации экономической жизни превратились в ее активных творцов. Поэтому власти и общество обязаны не мешать, а помогать их многогранной деятельности[677]. Эту позицию безоговорочно разделял министр финансов П.Л. Барк. Он пользовался каждым удобным случаем, чтобы напомнить общественности:

Барк всячески оттягивал утверждение подготовленного им законопроекта по надзору за кредитными учреждениями, поэтому оно состоялось лишь в октябре 1916 года указом императора без участия Думы[679].

Перипетии борьбы за ужесточение банковского надзора наглядно продемонстрировали слабость финансовых структур, прежде всего их общественной позиции. Обладая мощнейшим административным ресурсом, они заметно проигрывали в представлении своих интересов в публичном политическом пространстве. Осознание этого факта пришло к банковской элите как раз в разгар дискуссий с Государственной думой по контрольной тематике. Еще в сентябре 1915 года руководители крупнейших питерских банков не видели надобности в проведении съезда кредитных коммерческих учреждений и в открытом обсуждении своих проблем. Хотя идея созыва такого съезда и возникла (тем более что подобный форум не собирался аж с 1872 года), руководители ведущих банков ее не поддержали. Все насущные вопросы не первый год решались на еженедельных встречах в Петроградском учетно-ссудном банке под председательством его главы Я.И. Утина[680]. Однако оказавшись под жестким давлением со стороны законодателей и общественных организаций, банковские верхи всерьез озаботились формированием собственной публичной площадки. Поэтому было решено вдохнуть наконец жизнь в комитет коммерческих банков, проведя его реорганизацию на Всероссийском банковском съезде[681]. Съезд состоялся в Петрограде в начале июля 1916 года; на нем присутствовали представители всех крупнейших банков, включая и московские, и подавляющее большинство провинциальных. Тон, разумеется, задавали питерские финансисты: их представительство в образованном комитете, как и ожидалось, оказалось наиболее весомым. Они получили преимущества при решении всех вопросов благодаря тому, что по разработанному ими же положению количество предоставляемых банку голосов определялось размерами его капитала. В комитет съезда вошли 14 петроградских банков, 7 московских и 3 провинциальных – Рижский, Варшавский и Бакинский коммерческие банки, тесно связанные со столичными финансовыми структурами[682]. Управляющим делами учрежденного Комитета съездов был избран чиновник Особенной канцелярии по кредитной части В.В. Розенберг. Предлагалось даже наделить новую организацию полномочиями третейского суда. Министерство финансов поддержало данную инициативу, посчитав, что таким образом в систему контроля вводится общественный элемент. Но Министерство юстиции не согласилось с этой новацией и настаивало на ужесточении административного надзора[683]. Финансовые тузы Первопрестольной присутствовали на этом мероприятии скорее в роли статистов, а потому их оценки не отличались оптимизмом. С недоумением они констатировали, что организаторы съезда обошли вниманием острый вопрос дороговизны, экстренно поднятый Государственной думой, хотя многочисленные речи о ведущей роли банков в современной экономике, казалось, располагают к серьезным дискуссиям на злобу дня. Еще более странным показался им тот факт, что никто из столичных ораторов не воспользовался такой трибуной, как Всероссийский съезд, для снятия обвинений в раскручивании спекулятивного ажиотажа[684].

Ужесточение банковского контроля, введенное усилиями Государственной думы, вызвало ответную реакцию правительства. Оно, фактически используя то же оружие, поставило на повестку дня вопрос о необходимости строго контролировать финансовую деятельность общественных организаций – любимого детища законодателей. Земский и городской союз, а также военно-промышленные комитеты к началу 1916 года превратились в разветвленные учреждения с самыми разнообразными функциями. Причем их громадные расходы оплачивались не из земских или городских касс и уж тем более не из купеческих пожертвований, а напрямую из казны и к тому же без отчетности, установленной законом для правительственных учреждений. Союзу земств и городов на 1 октября 1916 года из бюджета были выделены огромные суммы – всего около 560 млн руб.; ВПК получили 170 млн[685]. Судя по цифрам, проверка этих общественных помощников фронту, существовавших за казенный счет, была явно не лишней. Весной-летом 1916 года Совет министров постоянно обсуждал различные варианты контроля военно-промышленных комитетов (например, организовать его аналогично контролю над частными железными дорогами). Предлагалось создать особую комиссию при Государственном контроле из представителей Министерства внутренних дел, Министерства финансов, военного ведомства и др.[686] Однако в условиях войны сделать это оказалось весьма затруднительно: около трети сотрудников контрольных учреждений было направлено в войска для проверки оборотов министерств. Речь могла идти лишь о частичной ревизии общественных организаций: просмотр всей отчетности занял бы не менее двух лет[687]. Но даже такие скромные попытки контроля встречали резкое неприятие: лидеры общественных организаций расценивали их не иначе как проявление недоверия к ним со стороны властей. «Русские ведомости» писали о неизбежных срывах в нужной фронту работе; о недостойных намеках, бросающих тень на уважаемых людей. Использовалась, например, такая логика: отчетность по расходам Русско-турецкой войны 1877-1878 годов поступила спустя двадцать лет после ее окончания, а по Русско-японской войне – до сих пор не завершена[688]; следовательно, и сейчас не стоит ожидать никаких результатов.

Особое внимание правительство уделяло военно-промышленным комитетам, игравшим важную роль в оппозиционном движении. ЦВПК координировал деятельность 220 городских комитетов[689]. Эта разветвленная организация, созданная буржуазными кругами и свободная от правительственной опеки, отличалась наибольшим радикализмом. С первых дней своего существования она фактически превратилась в поле деятельности видных оппозиционеров (А.И. Гучкова, А.И. Коновалова, М.И. Терещенко, П.П. Рябушинского и др.). В связи с этим в марте – апреле 1916 года власти решили подготовить новое положение о комитетах, позволяющее государству оперативно реагировать на их, как говорили, уклонение от непосредственной помощи фронту.

В июне эта инициатива Министерства внутренних дел обсуждалась на заседании Совета министров. Однако правительство сочло несвоевременным издавать новое положение о ВПК: эта мера вызвала бы очередной шквал критики и лишь усилила бы антиправительственную агитацию. Вместо этого решили постепенно сокращать заказы комитетам, прекратить авансировать их работу, а затем и вообще перестать прибегать к их услугам; распространить среди населения и в войсках сведения о действительном участии комитетов в деле обороны и о стоимости произведенных ими работ[690]. Кроме того, правительство отказало военно-промышленным комитетам в праве непосредственно размещать заказы за границей, строго обязав передавать их только государственным ведомствам[691]. Министерство внутренних дел противилось и проводимым ВПК крупным региональным мероприятиям. Так, московский губернатор Б.А. Татищев (ставленник премьера Б.В. Штюрмера) сделал все, чтобы сорвать съезд крупнейшего Московского ВПК; городская администрация подвергла пересмотру и сокращению программу этого форума, намечавшегося на лето 1916 года. Купеческая буржуазия возмущалась действиями властей, которые смотрят «на деятелей мобилизованной промышленности как на заговорщиков, как на преступников»[692].

Правительственные усилия по ограничению активности ВПК с энтузиазмом поддержали петроградские банки. Напомним, что военно-промышленные комитеты практически отняли первые роли в делах снабжения фронта у Совета съездов представителей промышленности и торговли. Эта старая предпринимательская организация в годы войны оказалась по сути на периферии политико-экономической жизни страны. К тому же в сентябре 1915 года скончался ее многолетний председатель Н.С. Авдаков. Буржуазия Питера и юга России явственно ощутила, что утрачивает лидерство в организации промышленности вообще и для нужд обороны в частности. Эту тревожную тенденцию обсуждали в руководстве Совета съездов. Беседы, проходившие в особняке П.О. Гукасова и квартире товарища председателя Государственной думы А.Д. Протопопова, собирали членов Думы В.В. Жуковского, И.В. Титова, А.А. Бубликова, члена Госсовета Н.Ф. фон Дитмара, П.А. Тиксона, А.И. Путилова, Э. Нобеля, В.И. Литвинова-Фалинского, И.X. Озерова. Говорили об укреплении связей с общественностью, с обеими законодательными палатами. А однажды решили сделать довольно неожиданный ход, явно нацеленный на раскол купеческой буржуазии: одному из лидеров деловой Москвы – члену Государственной думы А.И. Коновалову было предложено возглавить Совет съездов. Коновалов отказался, сочтя невозможным уйти из руководства только что образованного ЦВПК. Отверг такое же предложение (сославшись на болезнь) и бывший глава Московского биржевого комитета Г.А. Крестовников.[693] После этого питерцы оставили попытки оживить Совет съездов и сосредоточились на новой общественной альтернативе военно-промышленным комитетам.

В конце февраля – начале марта 1916 года в Петрограде состоялся съезд представителей металлообрабатывающей промышленности; на него собрались директора предприятий тяжелой индустрии, большей частью контролировавшихся столичными банками. Одним из инициаторов проведения съезда выступил товарищ председателя Государственной думы А.Д. Протопопов (он участвовал в качестве представителя машиностроительных заводов Гартмана). Выступавшие прямо заявили о несостоятельности всей системы ВПК. А.П. Мещерский обратил внимание на такое обстоятельство:

Отмечалась подчеркнуто агрессивная деятельность военно-промышленных комитетов: они по сути отодвинули на второй план другие предпринимательские объединения, в частности Совет съездов представителей промышленности и торговли, который практически перестал функционировать[695]. В кулуарах представитель Москвы владелец металлического завода Ю.П. Гужон в лучших традициях Первопрестольной даже высказал пожелание Совет съездов – как вредное учреждение – вообще закрыть[696]. Критические стрелы летели в адрес руководства ЦВПК. Знаменитый банковский делец А.И. Путилов обвинил А.И. Гучкова в некомпетентности: мол, тот за два часа выносит решения, требующие тщательного профессионального изучения. Глава Русско-Азиатского банка заявил о предвзятом и несправедливом отношении Особого совещания к промышленным активам, принадлежащим его банковской структуре[697]. А.Д. Протопопов в своем выступлении подчеркнул: около 80% военного снаряжения идет с заводов, представители которых присутствуют на съезде; роль же предприятий, сотрудничающих с военно-промышленными комитетами, в производительном смысле незначительна, зато в политическом – крайне велика[698]. Благожелательное отношение правительства к проведенному съезду не осталось незамеченным в стенах Государственной думы. Трудовик В.М. Вершинин негодовал: съезд ВПК не заслужил одобрительных слов Министерства промышленности и торговли, а вот мероприятие с иным составом участников и другим направлением вызвало неподдельное удовлетворение. Правительству по душе слова о непризнании военно-промышленных комитетов истинными представителями промышленности, заметил депутат. И заключил: в хоре ораторов столичного съезда не слышно государственного голоса[699].

Рассматривая противостояние правительственных и оппозиционных сил в период Первой мировой войны, следует выделить наиболее острую фазу этой борьбы. Мощные удары как по питерскому, так и московскому буржуазным кланам были нанесены во второй половине 1916 года. В середине лета стартует острая атака на столичные банки; не будет преувеличением сказать, что такого массированного давления деловая элита Петрограда никогда не испытывала. Орудием тут выступил не кто иной, как начальник штаба Верховного главнокомандующего (в ту пору им был сам Николай II) генерал М.В. Алексеев. Как известно, этот представитель высшего военного командования слыл активным приверженцем и защитником общественных организаций, возникших в ходе войны для помощи фронту. Характерный факт: в сентябре 1915 года последовали роспуск Государственной думы и свертывание парламентского проекта, после чего лидеры ВПК, Земского и Городского союзов просили высочайшей аудиенции, дабы разъяснить гибельность для страны подобной политики. Тогда Николай II наотрез отказался общаться с общественными деятелями. Однако спустя несколько месяцев – именно благодаря М.В. Алексееву – он принял Г.Е. Львова и М.В. Челнокова непосредственно в ставке, в Могилеве. Встреча прошла в благожелательной атмосфере, чем лидеры общественных объединений были весьма вдохновлены[700]. Тесные отношения Алексеева с военно-промышленными комитетами также ни для кого не были тайной. А.И. Коновалов с думской трибуны торжественно оглашал благодарственные телеграммы начальника штаба российских войск в адрес ЦВПК[701]. Аналогичные приветствия от генерала, в которых отмечалось, «насколько дороги нашей доблестной армии внимание и труды комитета», приходили и в Московский ВПК[702]. Широко известно было также, что М.В. Алексеев вел обширную переписку с главой ЦВПК А.И. Гучковым[703].

Именно начальник штаба летом 1916 года испросил высочайшего соизволения производить следственные действия не только на территории, подведомственной ставке Верховного главнокомандующего, но и в тылу, где функционировали органы гражданской власти. Николай II дал такое разрешение – под воздействием аргументов о важности борьбы с немецким шпионажем и со спекуляцией товарами первой необходимости, которая вызывает справедливые нарекания населения. Эту работу Алексеев поручил своему доверенному лицу генералу Н.С. Батюшину, который состоял при ставке и, как говорили осведомленные военные, пользовался большим расположением начальника штаба[704]. Следственная комиссия под руководством Батюшина недолго искала источник всех бед и хозяйственных неурядиц, обвинив в этом крупные петроградские банки. 10 июля был арестован и помещен в военную тюрьму города Пскова известный Д.Л. Рубинштейн – владелец «Юнкер-банка». Он был тесно связан со многими банковскими деятелями столицы, совсем недавно возглавлял Русско-французский банк, был вхож и в придворные круги. В свое время этому уроженцу Харькова дорогу в финансовую элиту проложил великий князь Владимир Александрович (дядя Николая II)[705]. Вместе с Рубинштейном задержали его родственников и сотрудников – всего около тридцати человек. Московская пресса ликовала, оценив данное событие как логическое завершение карьеры зарвавшегося спекулянта[706]. У столичного же бомонда оно вызвало совсем иные эмоции. Состояние шока – так можно описать атмосферу, воцарившуюся в Петрограде. Ряд видных финансистов возбудили ходатайство (оставшееся без последствий) об освобождении Д.Л. Рубинштейна под залог в полмиллиона рублей[707]. Не помогло и дипломатическое прикрытие банкира, числившегося персидским консулом в Петрограде[708]. Но на этом неприятности не завершились: последовали обыски и выемки документов в ряде крупнейших банков Питера. Н.С. Батюшин в своих воспоминаниях упоминает кроме Русско-французского и «Юнкер-банка» Петроградский международный, Русский для внешней торговли и Соединенный банк[709]. Здесь следует оговориться, что последний из названных банков, образованный в 1909 году, территориально располагался в Первопрестольной, однако по сути являлся детищем Министерства финансов; возглавлял его граф В.С. Татищев – выходец из этого ведомства. У Москвы Соединенный банк, возникший на руинах финансовых структур семейства Поляковых, симпатиями никогда не пользовался. Иначе говоря, направленность действий комиссии Батюшина не вызывала никаких сомнений: ее мишенью являлась питерская деловая элита и лица, связанные с нею. Разумеется, на их защиту бросился министр П.Л. Барк. Он жаловался императору на то, что деятельность комиссии дезорганизует работу банковских учреждений. И ему удалось немного смягчить удар, добившись соизволения Николая II на образование (из подчиненных ему чиновников) другой комиссии во главе с членом Государственного совета бывшим министром торговли и промышленности С.И. Тимашевым, чтобы во всем спокойно разобраться[710]. Дискредитации батюшинской комиссии способствовало также то, что в августе был арестован один из активных ее членов И.Ф. Манасевич-Мануйлов, уличенный, как говорили, в вымогательстве денег у руководства Соединенного банка.

Это вынудило Батюшина и его сотрудников переориентировать наступление. Теперь удар был направлен не напрямую по банкам, а по сахарным заводам, расположенным на Украине, – ведь большинство предприятий по выработке рафинада контролировалось все теми же столичными финансовыми структурами. В начале октября 1916 года в Киеве прошли сенсационные обыски. Местное губернское жандармское управление информировало Министерство внутренних дел, что по распоряжению начальника штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеева оно выделило нескольких офицеров для помощи генералу Батюшину в проведении следственных действий в киевских филиалах ряда столичных банков и правлений сахарных обществ[711]. Следственные действия закончились задержаниями трех предпринимателей: Абрама Доброго, Израиля Бабушкина и Иовеля Гоппера, обвиненных в спекулятивном взвинчивании цен на сахар с целью получения максимальных барышей. Аресты явились полной неожиданностью для правительства; Барк уверял озлобленных банкиров в том, что ничего не знал о намерениях военных властей. Он полностью разделял опасения финансистов: подобные акции не только компрометируют промышленников, но и угрожают конъюнктуре; из деловой среды вырываются деятельные люди, которых сложно кем-либо заменить. Министр финансов обещал употребить все свое влияние, чтобы как можно скорее урегулировать это дело[712]. Кроме того, столичные банкиры предлагали внести залог за освобождение всех троих из-под стражи – уже по одному миллиону за каждого[713]. Своеобразным ответом на ходатайства можно считать арест в Петрограде уполномоченного Всероссийского общества сахарозаводчиков М.Ю. Цехановского, слишком рьяно заступавшегося за своих коллег[714]. Панику, в которой пребывал тогда питерский деловой мир, хорошо передает следующий забавный эпизод. На квартиру к известному петроградскому дельцу А.И. Животовскому прибыла группа лиц в военной форме. Они заявили, что пришли с обыском для выяснения его причастности к спекулятивным сделкам с углем и металлом и настойчиво интересовались, где находятся денежные средства. Не обнаружив крупных сумм, они удалились якобы для доклада начальству. Лишь после их ухода перепуганный Животовский догадался, что стал жертвой аферистов, и подал заявление в полицию[715].

Локализовать ситуацию, не позволить ей развиваться по нежелательному сценарию банкам помогли не только их традиционные защитники в лице министров финансов и промышленности и торговли. В сентябре 1916 года ряды противников деятельности комиссии Н.С. Батюшина пополнились еще одной влиятельной фигурой: на должность министра внутренних дел был назначен товарищ председателя Государственной думы А.Д. Протопопов. Как уже говорилось, этот человек, ставший волею истории последним руководителем Министерства внутренних дел Российской империи, имел тесные связи со столичной банковской группой. Неслучайно его назначение на важный пост вызвало негодование Думы и, наоборот, было с оптимизмом встречено деловыми кругами Петрограда: котировки акций, торгующихся на бирже, существенно повысились[716]. Начали даже распространяться слухи о скором назначении в правительство А.И. Путилова и А.И. Вышнеградского. Как подчеркивал «Коммерческий телеграф», еще пару месяцев тому назад такие разговоры считались бы праздными или фантастическими; теперь же, после перемен в Министерстве внутренних дел, следует внимательно относиться к подобным ожиданиям. Московское издание задавалось вопросом: можно ли рассчитывать на беспристрастные государственные труды этих дельцов, если Путилов имеет коммерческий интерес почти на шестидесяти предприятиях, а Вышнеградский – на пятидесяти[717]? Несмотря на так и не сбывшиеся предсказания о переходе финансовых воротил в правительство, позиции крупных банков после пережитых потрясений постепенно обретали устойчивость. Это происходило на фоне охлаждения Николая II к своему начальнику штаба. Вскоре М.В. Алексеев уехал в Крым для лечения, а затем обратился к императору с просьбой продлить на некоторое время его отпуск. Государь дипломатично передал через генерала В.И. Гурко, что не будет возражать, если Алексеев серьезно займется своим лечением, вовсе не думая о возвращении[718]. Кстати, Гурко, в конце 1916 - начале 1917 года исполняя вместо Алексеева обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего, совсем иначе относился к батюшинской комиссии. Например, после очередного доклада члена комиссии Логвинского о нарушениях, выявленных в Соединенном банке, Гурко приказал отдать его под суд и разжаловать в рядовые[719]. Обуздать контрразведку Алексеева настойчиво просила Николая II и его супруга: Александра Федоровна выступала за передачу дел в ведение непосредственно Министерства внутренних дел[720]. В свою очередь, А.Д. Протопопов рекомендовал вместо Н.С. Батюшина – протеже Алексеева, вызывавшего ненависть в банковских сферах, – назначить главой комиссии бывшего товарища министра внутренних дел С.П. Белецкого. Согласие на это императора он получил, и только февральский переворот помешал этим планам осуществиться[721].

В конце концов правительство смогло нейтрализовать главное орудие оппозиции в лице генерала М.В. Алексеева и его следственной комиссии. Теперь же обвинения питерских банкиров в разжигании спекуляции были переадресованы их конкурентам. Московская финансово-промышленная группа обвинялась в использовании трудностей военного времени для получения барышей. В то время как банковским кругам столицы претензии предъявляли Государственная дума и Особые совещания, купеческая буржуазия становилась объектом нападок со стороны правительства. В январе 1916 года, после рождественских праздников, московская биржа подверглась масштабной облаве. Наряды полиции блокировали здание биржи, было задержано около 400 человек, среди которых оказались видные промышленники. Администрация мотивировала свои действия борьбой со спекулятивной игрой, распространением тревожных слухов и т.д.[722] Московский биржевой комитет требовал воспрепятствовать полицейскому произволу и задержанию уважаемых людей без конкретного повода. Один из руководителей комитета А.Н. Найденов заявил, что источник проблем следует искать не в Москве, а в петроградских банках, откуда по всей России протянулись щупальца спекуляции. Найденов поведал прессе, что он принимал участие в одном нефтяном предприятии, где смог понять, что такое торгашеский дух Лианозовых и Гукасовых. Властям следует прекратить подобные облавы, заключил Найденов, поскольку они ничего не дают, и дать не могут, а борьбу со спекуляцией переместить в столичные банковские кабинеты[723]. Купечество Первопрестольной уточнило: конечно, спекулятивный ажиотаж на московской бирже присутствует, однако подогревают его не местные промышленники, а коммивояжеры, нахлынувшие сюда после оккупации немцами Лодзи и Белостока. Именно эти посредники, утверждали московские дельцы, скупают товары и устраивают ценовую вакханалию на мануфактурном рынке[724].

Осенью 1916 года давление на московский предпринимательский клан резко усилилось: правительство всерьез занялось инспектированием текстильной индустрии Центральной России. По распоряжению Министерства торговли и промышленности в эту цитадель купеческой буржуазии выехала специальная комиссия; чиновники посетили несколько мануфактур, требуя предъявлять документацию по закупке хлопка. Ревизоры министерства и старший фабричный инспектор Московской губернии заявили, что планируют проверить свыше пятнадцати крупных хлопчатобумажных фирм на предмет соблюдения нормировки цен. Уже первое знакомство с отчетностью обнаружило множество серьезных нарушений[725]. В нарушении нормировки были уличены известные предприниматели И.Н. Дербенев, В.П. Рогожин, Н.Д. Морозов и др. (Причем Морозов являлся товарищем председателя Московского хлопкового комитета и сам был обязан следить за соблюдением установленных правил[726].) В правлениях ряда предприятий были произведены следственные действия; за один только день (27 октября) произошел двадцать один арест и обыск[727]. Случившееся всколыхнуло деловые круги Первопрестольной. Руководители Московского биржевого комитета кинулись разъяснять, что нарушения в нормировке хлопка стали результатом аномальных рыночных условий и продиктованы не умыслом отдельных лиц, а совсем другими причинами. Ведь обходили закон не один и не два предпринимателя, а все участники рынка. Промышленники оказались перед выбором: или сокращать производство за неимением хлопка, или согласиться на доплату в 2-3 руб. за пуд сверх нормировки. Так что, уверяли фабриканты, они не игнорируют закон; порядок в отрасли зависит от Министерства торговли и промышленности, но оно опоздало со своими мерами, а теперь вносит тревогу и беспокойство в текстильный рынок[728]. Деловая элита Москвы решила командировать С.Н. Третьякова в Петроград с ходатайством: приостановить идущие проверки и прекратить осмотр бухгалтерских книг[729]. Тем не менее делом заинтересовалось Министерство юстиции: вся документация была затребована для изучения на предмет ее передачи в судебные органы[730].

Все эти события происходили под аккомпанемент петроградской печати, охотно развивавшей тему спекуляции применительно к текстильной отрасли. В частности, «Биржевой курьер» подробно анализировал планы текстильщиков, видя в них очередные шаги по обиранию населения. Именно так столичное издание расценило заявление московского Товарищества Э. Цинделя, которым, саркастически усмехалась газета, «покупатели извещались, что мануфактурные короли еще не сыты чудовищной данью, которой они обложили российских потребителей на годы войны, и требуют новой дани»[731]. Авторы цинделевского бюллетеня старались доказать, что без дальнейших надбавок обойтись невозможно, причем вне зависимости от того, будет нормирована цена на готовый товар или нет. Иначе говоря, продолжал столичный печатный орган, их мануфактурные величества готовы увеличивать стоимость продукции, сколько их душе угодно, не обращая внимания на действия министерства. Особое возмущение «Биржевого курьера» вызвали слова о том, что предстоящее повышение на фоне общего роста цен не такое уж крупное, а следовательно, его можно сделать еще больше. Удивление вызывало и негодование фабрикантов по поводу налогового бремени: им следовало бы вспомнить, заявляла газета, что за все платят потребители, тогда как они не знают, куда девать миллионы[732]. В заключение издание вопрошало:

Газета не обошла вниманием и льняных фабрикантов: те также выступили с заявлением, «не уступающим [заявлению Товарищества Э. Цинделя] своей наглостью и пренебрежением к интересам российского потребителя». Для этих «рыцарей индустрии» война – праздник, время бешеной наживы. Поражает их желание компенсировать потерю барышей на интендантских заказах или, по-другому говоря, желание выколачивать доходы с частного рынка. По мнению издания, такие откровения могут вызвать среди покупателей настоящую панику и настоящий ажиотаж – на что авторы документа главным образом и рассчитывают[734].

Приведенные свидетельства показывают, что соперничество буржуазных кланов при участии различных политических и бюрократических сил приобрело в годы войны весьма острый характер[735]. Однако картина будет неполной, если не рассмотреть экономическую составляющую этого соперничества. Как и в политике, в экономике происходила серьезная перегруппировка сил. Прежде всего обратимся к банковской сфере. Здесь по-прежнему тон задавали деловые круги Петрограда. За время войны там возник целый ряд новых банков: Союзный, Русско-голландский, Нидерландский для внешней торговли, Восточный, Золотопромышленный и Петроградский торговый, преобразованный из старого банкирского дома Нелькен[736]. Москва же оставалась в стороне от столь оживленного финансового учредительства. Но помимо количественных в банковской сфере Петрограда происходили и качественные изменения, формировавшие деловой ландшафт страны. Речь идет о резком изменении стратегии Русско-Азиатского банка. Это финансовое учреждение пошло на тесное сотрудничество с купеческой фирмой Стахеевых, которая прежде оперировала только семейными денежными средствами и до войны заметно присутствовала лишь на хлебном рынке России[737]. Союз выглядел необычным, особенно если учесть, что в нём участвовал крупнейший российский банк с большой долей французского капитала.

Торговый дом Стахеевых, состоявший из двенадцати представителей семейства из города Елабуги Вятской губернии, окончательно оформился в 1904 году. Его деятельность была сосредоточена главным образом в Волжско-Вятском бассейне. Попытки проникнуть на нефтяные рынки Кавказа закончились неудачей из-за невозможности конкурировать с более сильными игроками[738]. Глава фирмы, пожилой И.Г. Стахеев, почти безвыездно жил в Казани: за последние двадцать лет своей жизни он лишь однажды приезжал в Петербург. После его смерти, согласно оставленному им завещанию, наследники, в том числе шестеро сыновей, не имели права разделяться в течение двенадцати лет[739]. Но ключевой фигурой в стахеевской фирме стал не кто-то из родственников, а наемный сотрудник П.П. Батолин (1880-1939). Этот молодой человек, выходец из крестьянской среды, родившийся в окрестностях Елабуги, поступил на работу в торговый дом в возрасте 17 лет; через полтора года он был направлен в петербургский филиал, а еще через полтора уже руководил хлебной торговлей фирмы. Более того, И.Г. Стахеев поручил ему возглавить представительство торгового дома в Петербурге вместо одного из своих сыновей[740]. Но этим бурная карьера способного предпринимателя не ограничилась. После кончины И.Г. Стахеева Батолин, как писал он сам, отказался от работы с наследниками, так как они обошли старшего брата – Ивана, не выбрав его главой фирмы после отца по праву старшинства[741]. В результате Батолин вместе с И.И. Стахеевым создает собственное торгово-промышленное общество без привлечения третьих лиц. Если до 1912 года стахеевская фирма почти не прибегала к банковским займам, а выданные ей кредиты составляли лишь 350 тыс. руб., то затем положение быстро меняется. Новое предприятие сделало ставку не на собственный капитал, а на кредитные средства. Это стало возможным благодаря завязавшимся отношениям с питерскими банковскими кругами. П.П. Батолин вспоминал:

Результатом этого сотрудничества стала организация торговых операций банка и купеческой фирмы на новых началах, что позволило быстро и существенно нарастить обороты[743]. К тому же, получив доступ к крупным денежным средствам, партнеры начинают оперировать акциями разных банков, железных дорог, заводов и фабрик. Вместе с тем они сотрудничают и с другими наследниками старого стахеевского дела[744]. С другой стороны, намеченная Русско-Азиатским банком экономическая экспансия в центральные губернии России требовала операторов, выросших в купеческой среде и поэтому хорошо знающих особенности внутри российского рынка. Активно действовавшие Батолин и Стахеев оказались оптимальными кандидатами на эту роль. Их сотрудничество с банком вскоре переросло в тесный союз с его главой А.И. Путиловым, окончательно сложившийся во время Первой мировой войны. А осенью 1916 года деловой мир России стал свидетелем создания нового концерна Путилова – Стахеева – Батолина[745]. Сфера интересов этой мощной группы была поистине необъятна: нефтяное дело, текстильная промышленность, торговля лесом и хлопком, покупка акций крупных банков и т. д. Сегодня, благодаря современным исследованиям, мы имеем довольно полное представление о глубоком внедрении этих дельцов в российскую экономику[746]. Благодаря правильно выбранной Путиловым стратегии заметно расширились возможности Русско-Азиатского банка, и его конкурентоспособность выросла по сравнению с другими игроками.

Московские банки, контролировавшиеся купечеством, в своих возможностях заметно уступали петроградским. Достаточно сказать, что накануне 1914 года в среднем капитал одного столичного банка превышал аналогичный показатель в Первопрестольной более чем в два раза[747]. Тем не менее во время войны Москва серьезно усилилась в финансовом отношении: выпадение из экономической жизни России такого развитого промышленного региона, как занятая немецкими войсками Польша, привело к укреплению рыночных позиций москвичей, а следовательно, и их доходов. В свою очередь, появление свободных средств все больше приобщало крупное купечество к финансовым операциям. Небывалый спрос на ценные бумаги, констатировала «Финансовая газета», уже давно определяется потребностями Москвы, которая стремится получить влияние на целый ряд промышленных предприятий[748]. В результате, продолжала газета, акции превращаются в обычный товар: к старым биржевым требованиям прибавилось еще одно – гостинодворское: заверните[749]. Но московский деловой мир ничуть не смущался подобными уколами. В ответ здесь упорно твердили о своей устойчивой приверженности к производству, а не к спекулятивным сделкам, в изобилии совершавшимся в Петрограде.

Представители купечества утверждали, что с начала войны питерские банкиры занялись выкачиванием денег из своих местных отделений. Все это сказывается на состоянии местной промышленности и торговли: вместо того чтобы их развивать, банки оперируют деньгами в Петрограде, занимаясь различного рода спекуляциями. В результате провинциальные филиалы превращаются в своего рода ширму для разных выгодных дел, которые вершатся в кабинетах фешенебельных столичных ресторанов.[751]

Характеризуя положение дел в банковской сфере Москвы после 1914 года, следует сказать о двух видных семействах – Второвых и Рябушинских, которые стремились занять более прочные позиции в финансовой элите России, потеснив столичные банки. Н.А. Второв решил получить контроль над Сибирским торговым банком, располагавшим филиальной сетью в Поволжье, на Урале и в Сибири. Торговый дом, возглавляемый Второвым, издавна имел в этих регионах устойчивые коммерческие интересы. К началу 1916 года он и его партнеры уже приобрели крупный пакет акций этого финансового учреждения; больше было только у основных владельцев – семьи М.А. Соловейчика[752]. Однако в январе глава банка скоропостижно скончался в возрасте 43 лет; московская группа акционеров решила воспользоваться моментом и выбить банк с питерской орбиты[753]. Для этого москвичи вступили в переговоры с родственниками Соловейчика, но тут им пришлось столкнуться с еще одним претендентом. Речь идет об известном питерском дельце И.П. Манусе, который в начале 1913 года уже пытался «взорвать» Сибирский банк изнутри и сменить его руководство; тогда эту попытку удалось нейтрализовать[754]. Теперь Манус развил не менее бурную деятельность. Подойдя к делу творчески, он предложил акционерам слияние Сибирского банка с Соединенным банком в Москве. Капитал этого финансового гиганта составил бы около 60 млн руб., на пост руководителя новой структуры намечался некий Боберман, служивший некоторое время директором московского отделения Сибирского банка. Но укрепившиеся в банке москвичи воспрепятствовали осуществлению этих планов. Когда мирное обсуждение ситуации не принесло желаемых плодов, Манус не пренебрег обратиться к угрозам, однако и это ничуть не приблизило его к успеху[755]. Но и усилия Н.А. Второва в конечном счете тоже окончились ничем. Семья Соловейчика уступила свой пакет известному представителю делового Петрограда инженеру Н.X. Денисову, «специализировавшемуся» на военных поставках[756]. После этого москвичи практически утратили интерес к Сибирскому торговому банку; юридически Второв оформил выход из его совета в январе 1917 года[757].

Правда, для Н.А. Второва это уже не имело значения, поскольку он нашел, к чему приложить свои силы. Новые возможности открылись благодаря следственной комиссии генерала Н.С. Батюшина, о которой говорилось выше. Одним из первых результатов ее работы стал арест уже упоминавшегося банкира Д.Л. Рубинштейна. Весной 1916 года он сумел заполучить московский «Юнкер-банк», переведя его правление в столицу. Под новым началом банк вел довольно агрессивную политику, доставлявшую немало хлопот купеческой буржуазии. За короткое время «Юнкер» приобрел целый ряд московских предприятий: Мытищинский вагоностроительный завод, фабрику Алексеевых в Сокольниках, складские помещения для хранения хлопка и масла, земельные участки[758]. Но внезапный арест быстро охладил коммерческую прыть Рубинштейна; оказавшись в псковской тюрьме, он не смог отказаться от предложения сбыть принадлежавший ему актив. Покупателем был Второв: он приобрел 48 тыс. акций «Юнкер-банка» за 20 млн руб., причем сделка была совершена с письменного согласия арестованного банкира[759]. Войдя в привычную роль хозяина, Второв начал реорганизацию. Банк получил новое название – Московский промышленный, его правление возвращалось в Первопрестольную; привлекались и новые акционеры, список которых впечатляет. В нем значилось около тридцати видных предпринимателей: Кнопы, А.И. Коновалов, Н.Т. Каштанов, Н.М. Бардыгин, Н.И. Гучков, братья Тарасовы, И.Д. Сытин, Л. Рабенек, И.А. Морозов и др. Цели новых владельцев декларировались предельно ясно: освободить банк от влияния петроградских финансовых кругов и сосредоточиться на развитии промышленности центра и Поволжья[760]. Овладение «Юнкер-банком» явилось крупной победой купеческой буржуазии на финансовом поприще не только за период войны, но и за все последнее десятилетие царской России. Этот успех был признан и оценен финансовыми кругами Петрограда. 13 октября 1916 года в одном из московских ресторанов состоялся банкет по случаю вступления Н.А. Второва в среду крупных банковских деятелей. На банкет прибыли представители петроградских банков во главе с А.И. Путиловым, который произнес приветственную речь. Выразив благодарность, Второв заговорил о намерениях участвовать в развитии промышленности Центральной России[761]. Однако вскоре после отъезда столичных финансистов Московский промышленный банк обнародовал гораздо более обширные планы, чем те, что были оглашены на банкете. Было объявлено о создании специального бюро по оценке перспектив различных предприятий с целью приобретения их акций; прежде всего речь шла о приобретении ценных бумаг горных и металлургических обществ. Для этого предполагалось координировать усилия с еще двумя-тремя банками Москвы[762].

Вторая московская купеческая фамилия, особенно проявившая себя в борьбе со столичными финансовыми структурами в этот период, – Рябушинские. Выбор братьев Рябушинских пал на Русский торгово-промышленный банк. Он имел неплохую историю, развитую филиальную сеть и входил в число ведущих финансовых учреждений Петрограда. Летом 1915 года банк неожиданно для многих попал в сложную ситуацию: из-за каких-то неудачных махинаций покончил жизнь самоубийством председатель правления В.П. Зуров, занимавший эту должность более двадцати лет; директор-распорядитель И.М. Кон был вынужден подать в отставку[763]. Рябушинские сочли момент удачным, и близкие к ним волжские купцы Сироткин и Башкиров начали скупать на рынке акции Русского торгово-промышленного банка[764]. Параллельно с этим интенсивно налаживались контакты с основными владельцами этого финансового актива: с бывшим управляющим Государственным банком А.В. Коншиным и с англичанами во главе с бизнесменом Ч. Криспом (причем пакет, принадлежащий последним, был заложен, фактически им распоряжалась Особенная канцелярия по кредитной части Министерства финансов). Поначалу Рябушинским сопутствовал успех: в руководящие органы Русского торгово-промышленного банка вошли их ставленники Д.В. Сироткин и В.Е. Силкин (А.Г. Карпов взял самоотвод)[765]. Ознакомившись с делами, как говорится, изнутри, новые владельцы пожелали вести дела без участия каких-либо иных лиц. Но если А.В. Коншин согласился уступить свой пакет акций, то с долей Криспа этого не произошло: чиновников из Министерства финансов явно не устраивало, что банк полностью окажется в руках Рябушинских и их партнеров. В результате последние, осознав тщетность переговоров с Министерством финансов, сбыли свой пакет акций тому же А.В. Коншину[766].

Однако Рябушинские не отказались от идеи приобрести какой-либо финансовый актив. Они сосредоточились было на скупке акций Волжско-Камского банка, но здесь их тоже ждала неудача. М.П. Рябушинский писал:

Еще одна затея Рябушинских была связана со скупкой акций Русского для внешней торговли банка. Столичная «Финансовая газета» информировала, что в конце 1916 года весомый пакет его акций стоимостью почти в 17 млн руб. был приобретен одной московской мануфактурной фирмой «для помещения капитала»[768]. Но и эта сделка не получила своего логического продолжения. Представитель мануфактуры М.П. Рябушинский охарактеризовал намерения группы скупать акции Русского для внешней торговли банка как несерьезные[769]. В конечном счете попытки Рябушинских утвердиться в каком-либо из ведущих питерских банков не удались. Однако интересно другое: вслед за ними по уже опробованному, пусть и неудачно, пути двинется еще один делец, звезда которого внезапно взошла именно в это время. Речь идет о К.И. Ярошинском, наделавшем немало шума и доставившем массу хлопот банковской элите Петрограда уже после февраля 1917 года.

Говоря об изменениях в положении финансовых учреждений двух столиц за период войны, нельзя пройти мимо взаимоотношений, сложившихся между Русско-французским банком и Московским частным банком, который представлял собой довольно любопытное явление в деловой жизни Первопрестольной. Он образовался на базе московского филиала Петербургского частного коммерческого банка. В 1910 году этот банк, намереваясь сократить финансовые издержки, решил избавиться от филиальной сети. В ходе преобразований руководство московского отделения и пошло на создание самостоятельного учреждения. Его политикой руководили петербургские дельцы, а Москву в новой структуре представляли К.И. Гучков, Ф.Л. Кноп, М.В. Живаго[770]. Но эта группа не являлась крупным держателем акций, хотя и располагала местами в органах управления. В годы войны большую роль в делах Московского частного банка стала играть семья Персиц, начинавшая бизнес в Нижнем Новгороде, а затем освоившаяся и в обеих столицах[771]. Вместе с другими акционерами члены этой семьи все прочнее утверждаются в качестве владельцев еще одной заметной структуры – питерского Русско-французского банка, где совместно с его главой Д.Л. Рубинштейном начинают разрабатывать и осуществлять различные коммерческие проекты. Уже в марте 1916 года Персицы и их родственник И.С. Златопольский получают в руководящих органах этого банка большинство, что позволяет им взять в свои руки бразды управления[772]. Подчеркнем, что хотя представители Д.Л. Рубинштейна, включая его брата, оказались на вторых ролях, эту смену власти в Русско-французском банке нельзя расценивать как недружественный акт. В его основе лежали некие договоренности, приемлемые для обеих сторон. Поэтому отход Рубинштейна от управления происходил абсолютно бесконфликтно. И.С. Златопольский признавал деятельность прежней администрации исключительно плодотворной. Новые собственники ходатайствовали об учреждении специальной именной стипендии Д.Л. Рубинштейна в Петроградском университете и Институте высших коммерческих знаний и постановили выделить соответствующие средства. Кроме того, было решено создать фонд Рубинштейна для помощи служащим банка, потерявшим трудоспособность, а также поместить его портрет в зале заседаний правления[773]. Помимо красивых жестов новых и старых акционеров связывали общие дела. В частности, проект акционерного общества «Зерно-Сахар»: основной его капитал планировалось довести до 8 млн руб. и приобрести шесть рафинадных заводов; в правлении предприятия заседали И.3. Персиц, И.С. Златопольский, Д.Л. Рубинштейн, И.С. Гольдберг[774]. Очевидно, что в данном случае эти дельцы не собирались сводить на нет влияние питерских банкиров, как в историях с Н.А. Второвым или Рябушинскими. Перечисленные предприниматели не являлись для московской деловой элиты своими, их вовлеченность в дела купеческих верхов Первопрестольной была несравненно слабее, чем, к примеру, у Кнопов или Вогау. Неслучайно, когда произошел громкий арест Рубинштейна, московская пресса требовала разматывать клубок дальше, выражая надежду, что его партнеры по обществу «Зерно-Сахар» вскоре последуют за ним[775].

Не менее острое, чем в банковской сфере, соперничество питерской и московской групп развернулось в металлургической и горной промышленности. Предприятия тяжелой индустрии традиционно принадлежали иностранным собственникам и банковскому капиталу столицы. Однако во время войны купеческая буржуазия серьезно нацелилась на эти активы, ранее не входившие в область ее основных интересов. Сильный удар был нанесен по Коломенскому и Сормовскому машиностроительным заводам, расположенным в Центральной части страны (их контрольный пакет и управление находились в руках Петроградского международного банка). Инициатором атаки выступило известное нам Особое совещание по обороне. Исходя из пожеланий Московского биржевого комитета, оно назначило ревизию Коломенского завода. Московский военно-промышленный комитет не замедлил делегировать туда своего представителя[776]. Вскоре на одном из заседаний Особого совещания уже рассматривался вопрос о неблагоприятном положении дел на заводе, связанном с небрежным исполнением казенных заказов. На повышение производительности труда администрация отвечала понижением расценок, что в конечном счете приводило к уменьшению выпуска необходимой для обороны продукции. Правление завода было признано некомпетентным; предлагалось прекратить выплачивать верхушке заводских управленцев огромное жалованье (которое они сами себе назначили). Совещание одобрило отстранение от должности директора А.П. Мещерского, ставленника Петроградского международного банка. Причем военный министр А.А. Поливанов потребовал от А.И. Вышнеградского (главы банка) объяснений по поводу прозвучавшей в адрес завода критики[777]. В деловых кругах столицы это породило множество толков, ведь инженер Мещерский, прекрасно знакомый банковским кругам, уже более десяти лет успешно справлялся со своими обязанностями[778]. Лишь активные действия членов совещания от Государственного совета (Ф.А. Иванова, С.И. Тимашева, В.И. Тимирязева и др.) позволили защитить администрацию и добиться отмены постановления об отстранении Мещерского[779]. Несмотря на благоприятный для владельцев исход инцидента, Коломенский и Сормовский заводы не увидели спокойной жизни. Московские биржевики выступили против Петроградского международного банка, пытаясь скупить контрольный пакет акций этих предприятий на открытом рынке. Промышленники во главе с Рябушинскими полагали, что, постепенно приобретая ценные бумаги от мелких держателей, они смогут добиться мест в правлении заводов и тем самым нейтрализовать влияние ненавистного им столичного банка[780]. Деловая пресса Питера отмечала: к осени 1916 года вокруг акций данных активов царил небывалый ажиотаж.[781]

Добавим, что этот ажиотаж серьезно подогревали планы руководителей Петроградского международного и Учетно-ссудного банков по созданию мощнейшего металлургического холдинга. Летом 1916 года ими было объявлено о покупке значительной части акций Белорецких заводов. На общем собрании совладельцев этих заводов – акции были предъявлены названными питерскими банковскими структурами. Намечался перевод правления из Москвы в Петроград; новую администрацию доверили возглавить А.П. Мещерскому, полгода назад признанному Особым совещанием по обороне «некомпетентным»[782]. Следующим шагом, намеченным банками, должно было стать приобретение Выксунских заводов и рудников (Центральная Россия). Это общество, в свое время учрежденное немецкими подданными во главе с А. Лессингом, обладало большими ресурсами и потенциалом. С началом войны немцев вывели из администрации; управлять заводами стали чиновники из Министерства финансов. Но затем акции перспективного предприятия начал активно скупать Петроградский международный банк; инженер Мещерский разработал проект, по которому Выксунские заводы и рудники вливались в те же Коломенское и Сормовское общества; планировалось проведение железнодорожной ветки, необходимой для объединения этих производств[783]. Однако дело не пошло гладко: воспрепятствовать этим планам взялось московское купечество, интриговавшее против Петроградского международного банка. Претендентами на покупку Выксунских заводов выступила группа дельцов во главе с Д.С. Сироткиным; они посетили Министерство торговли и промышленности, где горячо обосновали свои претензии. Сироткин, как глава Нижегородского ВПК, заявлял о приоритете интересов кустарей, работающих на оборону: им требуется бесперебойное и гарантированное обеспечение сырьем, то есть железом[784]. В унисон с Сироткиным действовали братья Рябушинские, А.И. Кузнецов и другие; никто из них не желал допустить усиления банковской группы посредством поглощения такого перспективного актива. Министр торговли и промышленности В.Н. Шаховской пытался примирить конкурентов. Он предлагал осуществить такую сделку: по 1/3 – Петроградский международный банк, сами заводы и московская группа. Но москвичи категорически отказались от этого предложения. И вроде бы не напрасно: их заявка на покупку была признана победившей. Однако правление Коломенского и Сормовского заводов тут же оспорило итоги торгов. В дело включился министр путей сообщения А.Ф. Трепов (вскоре назначенный премьером). Он добился отмены результатов конкурса, также мотивируя свою настойчивость нуждами обороны и необходимостью исполнения ведомственных заказов[785]. В итоге Совет министров постановил передать заводы в ведение министерства; московским соискателям оставалось лишь выразить свое разочарование.

Вмешательство А.Ф. Трепова и срыв уже, казалось бы, завершенного москвичами дела имели вполне конкретные причины. Экономическая жизнь первой половины 1916 года ознаменовалась крупным конфликтом, в котором одним из центральных участников оказался родной брат министра В.Ф. Трепов. Вместе с банкирами А.И. Путиловым и А.И. Вышнеградским он подготовил проект по учреждению в Сибири Кузнецкого металлургического завода. Проект был представлен в Министерстве торговли и промышленности, и глава ведомства В.Н. Шаховской нашел его полезным для страны. Проект предусматривал соглашение между организуемой компанией «Кузнецкие каменноугольные копи» во главе с В.Ф. Треповым и Министерством путей сообщения в лице А.Ф. Трепова на поставку железнодорожных рельс не менее 10 млн пудов в течение десяти лет с отсрочкой на четыре года. Для скорейшей реализации дела создатели компании рассчитывали на получение из бюджета аванса в размере 20 млн руб.[786] Однако на соединенном заседании бюджетной и финансовой комиссий Государственной думы проект банкиров по докладу прогрессиста В.А. Ржевского был отвергнут как не отвечающий интересам государства. Учредителям компании предложили компромисс: согласиться, чтобы в прибылях на равных участвовала и казна, но те сочли это неприемлемым. После этого обсуждение сосредоточилось на возможности строительства казенного предприятия вообще в другом районе[787].

В выступлениях на пленарных заседаниях думы решение, принятое на соединенном заседании, признавалось правильным[788]. Тем не менее в начале июня 1916 года В.Н. Шаховской повторно внес проект на рассмотрение законодателей. Для достижения успеха выбрали оригинальный ход: основным лоббистом проекта среди законодателей стал член Государственного совета из академической группы проф. Е.Л. Зубашев[789]. Ученик Д.И. Менделеева, входивший в Прогрессивный блок и кадетскую партию, взялся смягчить отношение оппозиционных кругов к проекту, делая акцент на его значении для Сибири. Но, как с удовольствием констатировало издание «Утро России», у проекта не нашлось защитников в нижней палате. Зато многие там задавались вопросом, почему Путилов и Вышнеградский, руководя крупными банками, не берутся сами финансировать дело, в перспективах которого уверяют[790]. Участники проекта, вызвавшего большой публичный резонанс, не скрывали раздражения. В.Ф. Трепов через «Финансовую газету» выражал сожаление, что политические пристрастия не позволили депутатам понять суть предложений и теперь осуществление нужного для страны дела откладывается[791]. Очевидно, не меньше был разочарован и министр путей сообщения А.Ф. Трепов – основной заказчик не состоявшегося по вине Думы предприятия. Ведь в тех случаях, когда санкции законодателей не требовалось, он с готовностью шел навстречу партнерам своего брата[792]. Безусловно, все продвигавшие этот проект понимали, кто является вдохновителем подобных сценариев. «Биржевой курьер» писал:

Будучи членом правительства, А.Ф. Трепов не упустил удобного момента, чтобы поставить зарвавшееся, на его взгляд, купечество на место. История с Выксунскими заводами, не доставшимися московским дельцам, несмотря на то что конкурс был ими выигран, стала для них не менее ощутимой пощечиной, чем эпопея с Кузнецкими каменноугольными копями для питерских банкиров.

Значительный вес в тяжелой индустрии в годы войны приобретает Н.А. Второв. Исследователи давно отмечали благосклонность, которую проявляло к его инициативам Особое совещание по обороне[794]. Так, например, было поддержано предложение о предоставлении Н.А. Второву громадного заказа на 4 млн взрывателей и на строительство для этих целей нового завода. Ходатайство нашли весьма выгодным для казны, много говорили о «неоднократно удостоверенной деловитости Второва». Совещание решило выдать ему аванс в 15,6 млн руб. и еще 10,4 млн – после постройки завода[795]. Исполнение важных задач, порученных Второву государством, нисколько не отвлекало его от экспансии в металлургической отрасли. Он тайно внедряется в акционерный капитал двух крупных предприятий, построенных французами и им принадлежащих (Брянского и Донецко-Юрьевского), и начинает борьбу с правлениями[796]. Владельцы сполна ощутили агрессивную хватку нового акционера, который всеми способами стремился наращивать свой пакет акций. С приобретением Второвым в середине 1916 года Московского промышленного банка (бывшего «Юнкер-банка») давление на собственников предприятий заметно усиливается; цель все та же: провести как можно больше своих ставленников в правления. На Брянском заводе он настаивает на увеличении основного капитала общества и на проведении эмиссии – чтобы размыть доли других владельцев[797]. Затем вступает в борьбу за овладение пакетом еще одного акционера, С.П. Губонина. Тот был объявлен несостоятельным, его имущество попало под конкурсное управление; согласно уставу он имел право на 1/10 часть всех новых выпусков акций. Московский промышленный банк, к неудовольствию французов, перекупил у Губонина это право, увеличив свое влияние на Брянском заводе[798]. Такой же стратегии придерживался Второв и в Донецко-Юрьевском обществе. Ему удалось сформировать крупный пакет, увеличив его за счет приобретения акций у французского подданного А. Берга. После получения контроля над обществом планировалось начать процесс его объединения с подмосковным заводом «Электросталь», уже вошедшим во второвскую империю[799].

Заинтересовались москвичи и деятельностью известного сбытного синдиката «Продамет», объединявшего крупнейшие металлургические заводы юга России. Все то же Особое совещание по обороне обсудило проблему снабжения металлом военных предприятий. Прозвучало предложение о централизованной скупке металла – посредством особого органа при ЦВПК или же через Министерство торговли и промышленности, но с широким участием общественных организаций. ЦВПК не замедлил представить соответствующий проект: учредить комитет для выяснения потребностей в металле и объема существующих закупок; источник оборотных средств – казна; на покрытие собственных расходов комитет будет взимать с продавцов не больше одного процента[800]. Данный комитет оказывался очевидной альтернативой могущественному синдикату – детищу южных горнопромышленников. Однако быстро урезать влияние «Продамета» в пользу ВПК оказалось задачей не из легких. Претензии к его деятельности сформулировали москвич В.Н. Переверзев и глава киевского ВПК М.И. Терещенко. Как они утверждали, эта коммерческая структура не вызывала доверия. Ее деятельность, по их заключению, не соответствовала потребностям военного времени, так же как не отвечала она нуждам отечественной индустрии в мирный период[801]. Тем не менее этот полновластный хозяин на рынке железа был забронирован от всякого общественного контроля: он, по словам экспертов, регулировал поставки металла, сообразуясь с искусственным удержанием цен, а никак не с нуждами потребителей. Именно из-за ценовой политики «Продамета» заводам грозил «металлический голод»: в обход сбытового гиганта ни одна общественная организация не могла получить с юга и пуда железа. Более того, все заказы выполнялись без соблюдения сроков. Поэтому, заявляло «Утро России», частые упреки по адресу общественных организаций в невыполнении обязательств следует направлять не им, а непосредственно в «Продамет»[802].

«Продамет» – не единственный синдикат, чье существование раздражало купеческую буржуазию. Ее недовольство вызывал и «Продуголь» – также синдикат южнороссийского происхождения. В годы войны стремление московских промышленников обрести полноценную сырьевую базу актуализировало вопрос о расконсервации Подмосковного угольного бассейна, который, как известно, не выдерживал конкуренции с мощным, монополистически организованным Донбассом. Напомним, что уже в начале XX столетия все крупные хозяйства центральной части страны были связаны с синдикатом «Продуголь» договорами на поставку именно донецкого угля. Одним из главных его потребителей были и казенные железные дороги. Сырье доставлялось на дальние расстояния по низким тарифам, специально установленным правительством по ходатайству Съезда горнопромышленников Юга еще в 1895 году[803]. Благодаря государственной поддержке донецкий уголь, успешно вытесняя с рынка подмосковный, не оставлял Центральному бассейну никаких шансов для развития. И вот в годы войны промышленники в полный голос заговорили о судьбе подмосковного угля, огромные залежи которого игнорировались уже больше двух десятков лет. Было отмечено, что качество местных копей ненамного уступает южным (причем подмосковный уголь превосходит, например, немецкий, которым отапливается вся Германия). Но главное – добыча его обходится гораздо дешевле, что позволит заметно снизить производственные издержки предприятий. Вспомнили известного Ф.В. Чижова: видный представитель московской купеческой группы в семидесятых годах XIX века использовал для нужд Московско-Курской железной дороги исключительно тульские залежи. Вывод: пора заканчивать с монополией «Продугля» на поставки топлива и заняться развитием Подмосковного бассейна[804]. Конкретным шагом в этом направлении стала организация компании «Углепромышленное общество Подмосковного района» с основным капиталом в 5 млн руб. Учредителями выступили крупные мануфактурные фирмы Центрального региона России; правление возглавил московский купец А.С. Вишняков. Новая структура располагала собственным вагонным парком, подъездными путями; общую добычу угля намечалось в ближайшее время довести до 20 млн пудов[805]. Другая компания во главе с Н.А. Второвым начала промышленную разработку в Подмосковье торфяных залежей; для этого было образовано общество с капиталом в 9 млн руб.[806] Еще в одном обществе, начавшем специализироваться на горной и угольной деятельности – «Любимов, Востряков и К°», – также заправляли купеческие дельцы, крупные пайщики и руководители ряда мануфактур. К примеру, Б.В. Востряков был доверенным известного в Москве торгового дома «А. и Г. Ивана Хлудова сыновья»[807].

Анализ противостояния питерской и московской буржуазии был бы неполным без освещения продовольственной политики, предлагавшейся этими предпринимательскими группами. В условиях войны эта тема естественным образом выдвигается на первый план. Власти уделяют ей большое внимание, от их действий напрямую зависит социальное самочувствие всего общества. Заготовка такого базового продукта, как хлеб, в военное время была сосредоточена в руках 220 уполномоченных Особого совещания по продовольствию; из них 140 занимались заготовками для армии, остальные – для гражданского населения. Надо сказать, что деятельность этих уполномоченных, наделенных большими правами (включая право запрещать вывоз продуктов из вверенных им районов)[808], вызывала большие нарекания в обществе. Поэтому вопрос об эффективности такой организации обеспечения продовольствием очень скоро приобрел остро дискуссионный характер. Различные политические силы объявляли существующую систему неудачной и критиковали бюрократический подход, при котором дело снабжения продовольствием находится исключительно в руках правительственных агентов (коими и являлись уполномоченные). На их нерасторопность, изолированность друг от друга указывали тогда постоянно.

В марте 1916 года московский ВПК и Всероссийский союз городов предложили учредить Центральный продовольственный орган. Он должен был располагаться в Москве – главной узловой станции российской железнодорожной сети. Состав участников нового органа определился быстро: совместную работу должны были начать земства, ВПК, торговые организации и кооперативы[809]. На базе Московского военно-промышленного комитета состоялось крупное совещание с участием видных общественных деятелей города. Выступавший от ВПК С.А. Смирнов заявил о необходимости наладить правильное распределение продуктов, уничтожить спекуляцию, улучшить организацию транспортных потоков, разработать план конкретных мероприятий и т.д.[810] Создание единого продовольственного органа предполагалось утвердить на специальном Всероссийском продовольственном съезде.

Этот масштабный форум должен был склонить правительство к сотрудничеству с общественными силами и выдвинуть альтернативу предложениям петроградских банков (об этом еще пойдет речь ниже). Но власти под предлогом оформления документов всё тянули с легализацией учреждаемого продовольственного органа[811]. Поэтому намеченные мероприятия так и не состоялись – до февраля 1917 года.

Особо следует подчеркнуть, что своего рода «фирменным знаком» купеческого проекта стал акцент на кооперативное движение. Поддержка кооперативов и привлечение их к сотрудничеству могло обеспечить широкую социальную поддержку начинаниям торгово-промышленного класса, но требовало законодательного оформления. И хотя законопроект о кооперативах давно разрабатывали в Министерстве торговли и промышленности, а московская буржуазия демонстрировала большую заинтересованность в ускорении процесса[812], правительство явно не спешило с его внесением. Тогда Государственная дума самостоятельно выработала и за подписью 49 депутатов, входивших в Прогрессивный блок, представила свой вариант законопроекта «О кооперативных товариществах и кооперативных союзах». В нем предусматривались явочный характер открытия товариществ и право последних свободно объединяться в союзы, а также декларировалось, что цель движения – подъем не только материального, но и духовного благосостояния его членов. Правительство, ознакомившись с этим документом, попросило снять его с обсуждения, мотивируя это тем, что уже готов другой документ, с таким нетерпением ожидавшийся нижней палатой. К тому же между двумя вариантами законопроекта обнаружились заметные расхождения, а потому, считали в правительстве, целесообразнее рассматривать их вместе[813]. Но просьба не была услышана, и рассмотрение думского варианта состоялось. Прогрессист В.А. Ржевский сделал основной доклад. По его словам, думский проект в случае его утверждения стал бы способствовать развитию кооперативов из самой жизни, а время административного насаждения и контроля сверху безвозвратно ушло. Более того, говорил депутат, лишь кооперативная сеть в состоянии мобилизовать капиталы миллионов мелких хозяйств – ни государству, ни земствам с этой задачей не справиться[814]. По поводу же продовольственных проблем на заседании царило единодушие: лишь общественные организации совместно с кооперативами могут их решить[815]. В итоге кооперативный законопроект был принят сразу в трех чтениях[816]. Однако в стенах Государственного совета он встретился с традиционными препятствиями. Не помогла и шумная пропагандистская кампания, устроенная кооператорами с целью подтолкнуть верхнюю палату к принятию закона[817]. Кооперативное законодательство получило жизнь в думской редакции лишь после крушения царского режима.

Петроградские банки – давние конкуренты московской буржуазии – также не собирались оставлять без внимания эту крупную хозяйственную сферу. Параллельно с думскими и общественными инициативами финансовая элита столицы подготовила записку, где от имени банковского синдиката выразила готовность реорганизовать продовольственные операции империи по своему сценарию. В пример ставилась союзная Франция, где заготовку значительных объемов хлеба для государства производили четыре крупных банка. Властям было гораздо проще контролировать их, чем огромную массу средних и мелких заготовителей. Нечто подобное происходило и в Германии. И нам, подчеркивалось в записке, не стоит пренебрегать европейским опытом: он принесет гораздо больше пользы, чем усилия разных уполномоченных, съездов, совещаний и т.д.[818] Рассмотрим основные черты предложенного банкирами проекта. Предлагалось учредить Совет по продовольственному делу, состоящий на паритетной основе из представителей ведомств и специалистов, которые разбираются в конкретных потребностях российских регионов. Представители общественности согласно проекту могли входить в данный орган лишь по предложению банков, которые принимали бы на себя ответственность за своих кандидатов. Для всей практической работы Совет должен был выбирать из своего состава исполнительный комитет: на него замыкался бы контингент приказчиков и доверенных лиц на местах. Деятельность исполнительного комитета предполагалось организовать по образцу крупного торгового дома, имеющего по всей стране своих торговых агентов. Кадры для этой работы предполагалось найти в коммерческих банках: комитет должен получить возможность пользоваться услугами банковских филиалов, что даст готовую развитую сеть местных органов. Также в распоряжение комитета проект передавал большие складские площади, находящиеся в собственности банков. А главное – банкиры планировали открыть достаточные кредиты для закупочных операций, осуществляющихся на рыночной основе. Реквизиция хлеба могла бы допускаться лишь в отдельных случаях с разрешения Совета. Комитет должен был сосредоточить в своих руках не только заготовку, но и перевозку продовольственных грузов, пользуясь исключительным правом их вывоза и ввоза[819].

В правительстве вполне благосклонно отнеслись к представленной программе урегулирования продовольственного вопроса.

Это показало совещание ряда министров (П.Л. Барка, В.Н. Шаховского, А.Д. Протопопова, А.А. Бобринского) с представителями банков, состоявшееся 4 октября 1916 года. Сильной стороной программы признавался упор на скорейшую и эффективную мобилизацию торгового аппарата, без усилий которого было бы невозможно полноценное снабжение продовольствием армии и тыла; позитивно было воспринято требование отмены излишних и стеснительных мер для торговли[820]. Уже 19 октября на рассмотрение правительства был внесен вопрос о реорганизации продовольственного дела. Министр внутренних дел А.Д. Протопопов настаивал также на необходимости изменений в Особом совещании по продовольствию: мол, председательствование в нем должно перейти к нему. Однако заседание правительства тогда не состоялось в связи внезапной болезнью В.Н. Штюрмера[821]. Зато через десять дней эти протопоповские инициативы бурно обсуждали на Особом совещании по продовольствию (которым и стремился руководить министр). Сторонники концепции, разработанной банками, произносили страстные речи о вреде твердых цен, которые неминуемо приведут к тяжелым последствиям. Граф А.П. Толстой говорил:

В ответ представитель Союза городов В.Н. Громан назвал Толстого конченым демагогом[822]. Заметим, что желание Протопопова возглавить совещание не осуществилось, поскольку премьером вскоре назначили министра путей сообщения А.Ф. Трепова. Он, как говорилось выше, был очень тесно связан с банковской элитой, но не желал усиления активного министра внутренних дел, и потому Протопопов оставил затею с Особым совещанием по продовольствию.

Это однако никак не сказалось на планах банков в целом. Предполагалось их претворение в жизнь в соответствии с 87-й статьей, то есть по указу императора. На этом фоне абсолютно ясно, почему проект купеческой буржуазии, общественных организаций и кооперативов так и не осуществился. Все попытки москвичей доказать жизненность своих подходов в урегулировании продовольственного дела были обречены на неудачу. Причем власти не преминули и здесь воспользоваться силовым давлением на конкурентов петербургских олигархов. В феврале 1917 года, уже на закате царизма, было возбуждено судебное расследование о деятельности крупных мукомолов Центрального региона. В Москве арестовали четырех предпринимателей из сферы хлебной торговли. После допросов они были освобождены под крупные залоги. Весьма примечательно, что им предъявлялось обвинение не просто в спекуляции, а в спекуляции «с целью вызвать народные волнения». Специально сообщалось, что дело находится на начальной стадии и планируется привлечение целого ряда новых лиц[823]. Февральский переворот свел на нет и эти планы.

Первая мировая война вошла в российскую историю как время предельного обострения противоречий между буржуазными кланами страны. Эти противоречия вышли за границы экономики и приобрели ярко выраженную политическую окраску. Именно политический фактор вывел борьбу питерского и московского кланов на качественно новый уровень. Парламентский проект, продвигаемый купеческой буржуазией и ее либеральными союзниками, не помог найти компромисс со столичными бюрократическо-финансовыми верхами. Москва упорно преследовала главную цель: добиться вожделенного «контрольного пакета» российской экономики. Но достижение этой цели самым непосредственным образом было сопряжено с доступом к рычагам управления. Хорошо понимая это, питерские банки и тесно связанные с ними придворно-бюрократические круги не пожелали выпускать из рук тот административный ресурс, которым всегда располагали. Отвергнутое Николаем II утверждение парламентской модели привело к открытой эскалации напряжения между элитами империи. Противоборствующие стороны обменивались серьезными ударами, сотрясая политические и экономические основы собственного существования. Условия войны значительно усугубляли эту ситуацию. Произошли существенные сдвиги в финансовой системе страны; наметилась экспансия московских деловых кругов в тяжелую индустрию; обе группы сформулировали свои проекты урегулирования продовольственной проблемы. Весь ход событий вел к тому дворцовому перевороту, который осуществился силами оппозиции в феврале 1917 года. Многое из того, что наметилось в военные годы, определило взаимоотношения двух крупнейших участников российской жизни в послефевральский отрезок времени.