Пламя моей души

Глава 1

Весть о смерти Светояра, видно, сильно подкосила обоих братьев. Елица и не видела их больше ни разу в тот день, как гонец из Остёрска прибыл. Услышала только от Веи, что случилось – и не поняла даже, как к тому относиться. Теперь, получается, кто-то из них князем станет, а значит, противиться им и свободу свою, пусть и столь зыбкую, удержать ещё сложнее окажется.

Не попались они и на другое утро, не вышли даже в гридницу – Елица Миру отправила проверить, покуда сама в трапезной сидела вместе с Зимавой и Вышемилой, которые тоже как будто поникли – молчали всё и переглядывались порой. Только на лице княгини то и дело мелькал свет предвкушения. Уж она много сил потратила, чтобы Чаяна к себе привязать, чтобы привык он к ней и подумывать начал о женитьбе. А тут уж сразу и князь: вече решать станет, но и так понятно, что он старший – и наследство, стало быть, его. Оттого-то, верно, и заходилось сердце Зимавы: то бледнела она, то румянцем заливалась от каких-то только ей известных мыслей.

И напряжённо так становилось во всём детинце, словно воздух комками скатывался. Мира всё ж разузнала, что Светоярычи отбыли оба в своё становище – верно, до самого вечера там пропадут. И никто из них не захотел Елице хоть что-то сказать: чего ждать теперь, да когда к отъезду готовиться.

Пытаясь унять тревогу, что нарастала тем сильнее, чем дольше хранили братья молчание, Елица решила к Вышемиле сходить: время скоротать за рукоделием, а то и поговорить о чём-то. Боярышня встретила её приветливо, словно ждала давно. Отложила в сторону бисер, которым расшивала широкую тканую ленту и поднялась с лавки, раскрывая объятия, будто и не встречались нынче утром. Никогда они с Вышемилой не дружили раньше: та, как Елица замуж собиралась, ещё маловата была, и ничего их не связывало. А тут хоть одна душа в этом доме ей, кажется, искренне рада.

– Как ты, Мила? – Елица присела рядом с ней и опустила взгляд на вышивку.

Ровная и красивая: бусина к бусине. Никак приданое себе боярышня готовит. В таком очелье и княгине на люди показаться не зазорно. Девушка заметила её интерес и улыбнулась загадочно, но ничего об украшении говорить не стала.

– Тело зажило давно, – сказала, снова помрачнев. – Кто бы память мне залечил теперь… Я ведь их рожи до сих пор едва не каждую ночь вижу. Только… Только когда он рядом, так и легче становится. Он ведь… всех нужнее мне. Понимаешь?

О ком говорит, и кумекать долго не нужно – и так понятно. Да как будто имя его боярышня даже произнести боялась – кабы Зимава не услышала вдруг. И может, хорошо, что в Ледене она отдушину нашла – хоть и опасно это для неё, а вернее, для сердца девичьего, которое любви жаждет. Елица задумалась на миг, что её-то обиду душевную некому излечить. Хоть и знает Чаян – догадался – что Гроздан с ней творил в Зуличе, а раскрываться перед ним ещё больше не хотелось. Пыталась и Вея поддержать, да слова её всё как-то мимо проходили. Одно утешение давало: что удалось уберечься, не понести от княжича. Иначе совсем худо пришлось бы.

– Что же, тех татей ещё не нашли? – Елица мягко пожала руку девушки, отвлекаясь от своих мыслей.

Та вздохнула, покачав головой.

– Не нашли. Следы их на большаке затерялись. Только на том месте, где всё случилось, мои обереги отыскались. Я и не сразу вспомнила о них, представляешь? А тот тать, что старшим мне показался, гривну мою сломал, когда я отбивалась. Одного оберега не хватало. Вот думаю, может, он забрал. Говорят, такие любят на память себе что-то оставлять.

Вышемила невесело усмехнулась, а после провела пальцем по новой серебряной гривне, что висела на её шее: ровная, витая. Сразу видно, что не из отливки сделана: по три прутика друг с другом свиты, а после ещё три сплетённых – между собой. На гривне висели все обереги боярышни. Она выбрала один, подхватила на ладонь: лунница с зернью и узорами тонкими.

– Леден подарил? – спросила Елица – и сама испугалась.

И с чего взяла, что он? Но почему-то именно эта мысль пришла в голову первой – и тут же вырвалась наружу вопросом. Она прикусила губу, ожидая недоумения, а то и лукавой насмешки Вышемилы, но та только потупилась и накрыла оберег ладонью, прижимая к груди.

– Леден, – произнесла она его имя так, что аж в горле что-то замерло. – И гривну новую – он. Только Зимаве не говори.

– Не скажу, – Елица погладила её по плечу.

Княгиня и так всё поймёт рано или поздно. А она не хотела больше ни в чём девушку упрекать. И напоминать, что Леден – не друг никому здесь, не тот, за кого замуж надо собираться. Многое менялось прямо на глазах, как очертания облаков в небе. Да и, видно, Вышемиле ничего уже не втолкуешь. Но отчего-то разлилась в груди смутная горечь. Словно на миг тяжело дышать стало. И взгляд сам собой всё возвращался к луннице, что поблескивала на витом обруче, который обхватывал стройную шею боярышни.

Да вдруг вспыхнуло что-то в памяти смутное – не разберёшь поначалу. Как будто укололо. Елица осторожно взяла пальцами оберег и приблизила лицо.

– Говоришь, такого оберега не хватало на сломанной гривне?

Она подняла вопросительный взгляд на девушку, которая уж было и снова за рукоделие взялась, перекатывая в мелкой мисочке блестящие бисерины. Та посмотрела на неё недоуменно и кивнула, словно подумала в этот миг, что Елица разом поглупела. Она встала порывисто, разом позабыв о намерениях, с которыми сюда пришла, и, распрощавшись покамест с Вышемилой, выбежала вон. Спустилась во двор и пошла было к княжескому терему, да вспомнила, что Светоярычей там нет. Ждать придётся.

Словно на иголках сидя провела она весь день до самого вечера. И выглядывала, постоянно отвлекаясь от тканья, во двор, надеясь увидеть там признаки того, что братья возвернулись. А после услышала, как темнеть начало, отдалённый топот копыт и оклики тихие, сердитые. Приехали, стало быть. Да не в духе.

Она быстро закончила работу и, оставив Вею в светлице – завершать сегодняшний урок, вновь направилась через двор, в горницу Отрада. Только и успела почувствовать, как мазнул по щекам запах разогретых на солнце цветов поздней яблони – и вспомнила вдруг на миг, как намедни гуляла в саду с Чаяном. Многого княжич себе не позволял, но так и тянул руки – дотронуться невзначай. Но Елица сторонилась всё: от мысли о любой близости с мужчиной аж внутри всё переворачивалось и колом застывало. Княжич, кажется, понимал и терпел. Да только надолго ли его хватит?

Она прошла по полутёмному, усыпанному пятнами теней и света переходу да скрылась в тереме, пропитанном как будто насквозь мужским духом. Сразу понятно, что не женщины и девицы здесь живут. Распахнула она дверь горницы, только краем разума успев подумать, что надо было, верно, постучать наперёд. Леден обернулся к ней – и по лицу его пробежала как будто тень разочарования. А от чего – то пойди разбери. Может, не её ждал?

– Здрав будь, Леден, – Елица остановилась в нескольких шагах.

Так лучше, спокойнее, ведь когда он совсем близко – душа словно на части рвётся: от необходимости держаться на расстоянии и от желания одновременного придвинуться. Но неправильно это, нечестно – не должно такое чувствовать рядом с тем, кто жизнь твою едва до основания не разрушил.

– Поздорову, княжна, – холодно и ровно бросил он. – А Чаян как раз за тобой посылать хотел. В путь нам сбираться надо. В Остёрск. А там, как решится всё с княжением, за Сердцем вновь отправимся.

Она и позабыла на миг, зачем пришла. Вот так вот решили всё между собой, а ей только за ними тащиться и остаётся.

– Я знаю, кажется, кто Вышемилу ссильничал, – выпалила она быстро, боясь, что рвение братьев покинуть детинец сметёт её, раздавит, и всё остальное окажется неважным, потонет в глубинах памяти, отложенное на потом.

Леден так и замер, вцепившись в застёжку широкого и красивого пояса, унизанного серебряными чеканными бляшками, на который Елица обратила внимание ещё в первую встречу с княжичем. Он вновь повернулся медленно, а по губам его пробежала гримаса решимости, словно он тотчас же готов был бы кинуться на расправу с супостатом.

– Кто он? Из наших кто? Как узнала? – посыпались вопросы, словно оскольки льда – только рукой от них и загораживаться.

Елица отступила даже – настолько большая недобрая сила норовила сейчас сбить её с ног.

– Когда я в Зуличе была, – начала она, сглотнув сухой комок в горле, – встречала там одного кметя. Или наёмника, не знаю. Он в ближней дружине Гроздана был. Зовут его Камян. Похож он на того, кого Вышемила описывала. И на гривне его я видела женский оберег. Такой же, какой пропал в тот день у неё.

И самой аж липко и мерзко во рту стало от понимания, какой нужно быть мразью, чтобы у девушки, которую ты силой взял, боли столько ей причинил и отдал на растерзание своим подручным, ещё и оберег забрать на память. Видно, Леден подумал о том же – таким неподвижным стало его лицо.

– Я встречусь с ним, обязательно, – проговорил он глухо. – Только сейчас не могу себе позволить в Зулич ехать. Но после – кишки ему вырву.

– Надеюсь, что так и будет, – Елица потупилась, робея под его тяжёлым взором.

Словно в этот самый миг он уже представлял, как будет вспарывать Камяну брюхо.

– Кровожадная ты, княжна, – усмехнулся Леден, но его лицо снова стало серьёзным. – Он тебе-то ничего не сделал?

– Нет, – ответила она поспешно.

И это, видно, всколыхнуло в княжиче большое подозрение. Он подошёл в два широких шага. Коснулся пальцами подбородка – и Елица подняла на него взгляд, стараясь ничем не выдать той бури неприятных воспоминаний, что поднялись изнутри, стоило только снова о Зуличе заговорить.

– Точно? – спросил так, будто ранку сковырнул. – Вы что-то скрываете от меня с Чаяном, вижу. Не лги мне, Еля.

Ну, вот опять. Полоснуло по сердцу жгущей болью, стиснуло грудь негодованием и страхом – от того, что не должен он так звать её. А как звучит его голосом это короткое имя, которым отец назвал в детстве, брат да Радим потом – люди самые близкие и любимые – так слушать хочется снова и снова. Склонилось его лицо ближе, повеяло от губ лёгкой прохладой, как и от руки его. Уже привычной, почти ласковой.

– Тебе какое дело, что со мной там случилось? – Елица отшатнулась, боясь, что сейчас, в этот миг разверзнутся где-то внутри него врата в Навь, и снова хлынет жизнь туда, без надежды на возвращение.

– Есть дело, коли спрашиваю, – огрызнулся в ответ Леден.

Елица развернулась и пошла прочь: сказала ведь всё, что хотела. А остальное – это уже ненужное, пустое. Игра крови и воображения.

Быстро разнёсся по детинцу приказ Чаяна собираться в дорогу. Забирали братья с собой большой отряд воинов: путь неблизкий впереди. Оставался снова за старшего воевода Буяр, а из становища ещё кмети в городские стены перебрались. И тогда почувствовала Елица остро, что прорастают Светоярычи здесь корнями гораздо сильнее, чем ожидать можно было. И никто тому особо не противится. Кажется, даже велеборчане уже привыкли.

В ночь перед отбытием поднялся страшный ветер, зашумел в ветвях, захлопал где-то неплотно прикрытыми дверьми. Показалось даже, крыши рвать начнёт: до того угрожающе всё плоскрипывало и погромыхивало со всех сторон. Недобрый знак, казалось бы: гневился Стрибог, натравливал своих внуков на хрупкое людское жильё – и стонали яблони в саду от их ударов. В хоромине сразу холодно стало; Елица лежала под сшитым из лоскутов одеялом и подумывала даже взять шкуры – зябь неприятная пробирала, проносилась по открытой коже. Но скоро она всё ж уснула, словно колыбельной, убаюканная голосом наступающей непогоды.

А наутро ожидаемо затянуло ясное небо нечёсаными, сваляными в огромную кошму тучами. Погасли последние лучи Дажьбожьего ока, увязнув в плотной трясине их, и наполнился воздух предчувствием дождя. Беспокойно поднимали кмети взоры к хмурому небу, ожидая, верно, что скоро понесётся Перунова повозка, загремит – да и ливень хлынет, а там уж какая в такое ненастье дорога. Но хляби молчали, угрожающе нависнув над крышами терема, почти цепляясь за них – и сборы продолжались. Не рассеялись ещё последние сумерки, продлённые тем, что заря утонула в непроглядном мареве – и все, кто выезжать должен был, собрались во дворе.

Вышла провожать Чаяна Зимава, более не стесняясь никого, не страшась новых сплетен, что и так били её хлыстом людского неодобрения постоянно. Обнять княжича хотела, да тот так хитро извернулся, что и в руки её не попал, и не дал повода ей краснеть от неловкости. Елица, что неподалёку от него стояла, готовясь подниматься в седло, услышала лишь, как сказал Чаян княгине:

– Как доберусь в Остёрск, готовься с сыном встретиться. Там, где условились.

Зимава и осерчала на него, кажется, за сорванные объятия, но охолонула вмиг, провела по его груди ладонями и ответила что-то, склонившись к уху. Елица и заметила, как коснулась она всё ж могучей шеи княжича губами. А тот дёрнулся отстраниться и на неё посмотрел коротко. Зимава увидела – и лицо её сделалось будто изо льда вырубленным. Но всё ж легче было на разгневанную княгиню смотреть, чем на то, как Вышемила с Леденом прощается. И хоть робела боярышня под строгим взором сестры да Эрвара, который наблюдал за всеми с высокого крыльца, а веяло от каждого её движения и тихо сказанного слова бесконечной нежностью и тайной, что между ними с княжичем зародилась.

Как уселись все наконец на лошадей, первым выехал из ворот Чаян, после Елица, а вслед за ней – Леден. Так уж условились, будто боялись, что она по дороге внезапно сбежать задумает. Но нет, теперь понимала она, что лучше уж под присмотром братьев быть – они меньшее лихо из тех, что поджидать могут. Скоро минули посад и весь, что недалеко от стен раскинулась. Проплыло в стороне дымящее кострами становище – туда и заезжать не стали.

Всю дорогу до первого привала Елица чувствовала на своей спине пытливый взгляд Ледена. И всё хотела обернуться, да не решалась.

Закончились обширные палы, потонули среди бескрайних лесов, то светлых, приветливых, то смурных, что взгляд отшельника. Но всё ж родные это были места, знакомые. Хоть раз, бывало, но проезжала этими дорогами Елица вместе с отцом или братом – по делам важным, чтобы не засиживаться в детинце. Но теперь лежали впереди земли чужие и враждебные, как казалось с самого детства. И жили там едва не чудовища: голос обиды застарелой редко когда бывает справедлив.

Мелькали веси и города вдоль большака, что вёл на юго-запад, то и дело пуская в стороны ростки более мелких дорог. Попадались навстречу богатые и скромные купеческие обозы: самое время теперь торговать – и многие из них ехали в Велеборск.

Однажды только остановились надолго в крупной веси Калиногосте, что лежала уж совсем близко от Остёрских земель: телегу обозную понадобилось смазать, да лошадь у одного кметя переменить. Охромела вдруг. Хоть и можно было за оставшееся время проехать ещё с полдесятка вёрст и добраться до небольшого селения, что чуть западнее лежало, а Чаян приказал становиться тут: и место удобнее, и избы побольше. Велел даже Брашко и своему отроку Радаю справить для всех бани: у старейшин здешних да жителей попросить вежливо. Погода после недолгого хмаристого ненастья, что то и дело громыхало вдали грозами, встала дюже жаркая, совсем по-летнему. Расходилась буйством к Ярилину дню, аккурат к которому и должны были до Остёрска добраться. Разбрелись кмети по веси: кто на торг местный заглянуть, раз оказия случилась, кто до речки сходить – неспешной и глубокой Калинки, проверить, насколько студёна да можно ли купаться, а кто и за понятным делом – с девицами здешними познакомиться.

Кому забава, а Елице пришлось к старосте здешнему идти: договариваться, чтобы при встрече с княжичами сильно-то брови не хмурил. От того только хуже станет. Тот пожевал губами недовольно, но пообещал стычек с остёрцами не устраивать попусту. А то и встретить их, как подобает.

Потому-то вечером, как нагулялись парни по окрестностям, попарились от души в баньках – сил понабраться перед другой половиной дороги – созвал всех староста Алкун у себя. Да не просто так, оказалось: повод у него случился добрый – внучка родилась не далее как два дня назад. Большая у него изба была: раньше всей семьёй в ней жили, пока дети не разлетелись птахами по своим домам, не обзавелись отдельным хозяйством.

Огромная Божья ладонь уместила всех гостей. Окутала печка-каменка старая, да хранящая самое доброе тепло, уютом. Княжичей усадили на места почётные: поближе к ней. Елицу тоже устроили хорошо, хоть и не так, как хотелось бы – подле Ледена. Выкатили пиво из закромов: мёд, как при княжеском дворе в простых весях, посчитай, водился не так часто. Да и без браги не обошлось, конечно. Засновали кругом девицы, нарочно призванные от соседей, чтобы воинам когда хмельного подлить, принести полные братины, коль опустеют, или посуду ненужную убрать.

Девушки, хоть и помнили, верно, что сидят за столом всё больше остёрцы, а всё равно удержаться не могли против того, чтобы то и дело обратить на кого из них лукавые взгляды. Свои-то парни, небось, надоели до оскомины, знакомые с самого детства, едва не кровь одна.

Вея, что рядом с Елицей сидела, вздыхала всё укоряюще, наблюдая за тем, как девушки вертят перед кметями нарядно вышитыми, точно на праздник, подолами, да прикладывала руку к груди, как проносился по хоромине зычный молодецкий хохот, вызванный очередной басней, рассказанной кем-нибудь и воинов.

Елица их почти не слушала: все они одинаковы. Что в гриднице детинца, что за столом в избе старосты: похвальба одна да порой случаи похабные, от которых у калиногосток даже кончики ушей краснели, если удавалось самое интересное услышать.

Скоро Вея позвала и спать идти – засиделись, а на рассвете уже вставать. К тому времени мужи захмелели совсем, даже взгляд старосты Алкуна подёрнулся мутной пеленой, хоть и жена посматривала на него строго. Да тот отмахивался всё, огрызаясь и повторяя каждый раз всё более растянуто и зло:

– У меня ж внучка родилась намедни, – будто этого за сегодняшний вечер ещё никто не слышал.

Наперсница проводила Елицу до гостинной избы и оставила одну. Сама пошла помогать на пиру хозяйке: унимать раздухарившихся мужей и драть косы совсем уж опьяневшим от их внимания девушкам, которых те уже начали усаживать себе на колени. Да сна что-то нынче не было ни в одном глазу. Накатили вдруг мысли о том, что скоро, в Остёрске, встретится Елица и с братцем Радимом, по которому не слишком, признаться скучала – ведь не видела его, посчитай, всё то время, что он рос – но за жизнь которо чувствовала постоянную ответственность. Хоть и смягчился, кажется, Чаян, разрешил Зимаве с ним повидаться: как раз на этом вот погосте, как узнать удалось. Она посидела в одиночестве, глядя на догорающую понемногу лучину и слушая треск дров в нежарко растопленной печи. Пыталась представить, что дальше будет, да раз за разом понимала, что угадать это решительно невозможно: уж столько раз жизнь ей то доказывала в последние луны.

Решив, что так только измается, Елица вышла в сени и встала на пороге: вечерним воздухом подышать, да послушать, как заливается соловей в зарослях черёмухи. Зазвучали вдалеке, приближаясь, тихие ещё голоса. Видно, кмети уже возвращались: у многих хватило разумности не засиживаться до утра, не терзать вынужденно гостеприимных хозяев излишней навязчивостью. Они прошли небольшой толпой впереди, в нескольких саженях от избы: пошатываясь и гогоча то и дело над неловкостью кого-то из товарищей. Но отделился от гурьбы один – и в сторону Елицы направился. Та и попыталась укрыться в тени сеней, да, видно, всё равно тот её заметил. А через мгновение узнала она Чаяна.

Неверные шаги выдавали, как сильно он захмелел. Пожалуй, первый раз приходилось видеть его таким. Но зато шёл он по точно намеченному пути – а зачем, об этом только и гадать оставалось. Пожалуй, и дверь не убережёт, коли прорваться захочет. И где же запропастилась Вея?

Елица уже метнулась было в избу, не на шутку испугавшись, что в голову княжича сейчас может прийти что худое. Но неведомо как он нагнал её у самой двери.

– Постой, – прошептал жарко, обнимая поперёк талии и прижимая спиной к своей груди. – Постой…

Припал губами к шее, обдавая чуть кисловатым запахом пива, провёл ими вверх да мочку уха прикусил слегка.

– Пусти, Чаян, – попыталась вывернуться Елица. – Дурной ты сейчас. Наутро жалеть станешь.

Княжич хмыкнул, уткнулся лицом в её распущенные перед сном волосы, втянул запах, зарылся неспешно пальцами в волнистые пряди. Простонал тихо – даже у Елицы всё внутри дрогнуло от звука этого, пронизанного мучением. И в этот самый миг поняла она, как сильно он жаждет её, и как тяжко приходится ему, когда сдерживаться нужно.

– Приеду в Остёрск, невестой своей нареку, – зашептал он почти безумно. – Плевать, что вдовая. Не бойся, Елица, я говорил тебе, что не возьму, пока сама не захочешь. Но сделаю так, чтобы ты захотела.

Рука его стальным кольцом сдавила поперёк груди. Прижались бёдра тесно, а губы так и зашарили жадно по шее, скулам – да Елица отворачивалась, цепляясь всё за ручку двери и пытаясь открыть её, чтобы внутри укрыться. От него, но и от себя тоже – страшно становилось, хоть прикосновения Чаяна не были грубыми и резкими, как те, которыми Гроздан не раз одаривал. Прошлась тяжёлая ладонь по ягодицам вниз, отделяя на миг от его наливающегося горячей твёрдостью паха.

– Пусти, тебе говорят! – она со всего размаху наступила ему на ногу.

Чаян охнул, слегка скособочившись, но покамест не отступился, продолжая мягко теснить её к бревенчатой стене и гладить уже между ног, пока ещё сквозь ткань.

– А ну отойди, дурень! – прогремело вдруг ещё со двора.

Громкие шаги – и гневное дыхание где-то рядом. Чаян качнулся назад, размыкая объятия, будто за рубаху его кто рванул. Елица прижалась лбом к бревну, судорожно поправляя развязанный им ворот, что уже съехал с плеча. Подняла упавший на пол платок. Обернулась – и встретилась взглядом с Леденом, который и правда держал брата за шиворот. И с укором таким смотрел на неё, словно уж в постели их застал. Чаян вырвался и одёрнул рубаху, гневно, да не слишком-то, на него поглядывая.

– Чего нос свой суёшь, куда не следует? – огрызнулся уже осмысленней, словно протрезвел слегка. – Кто тебя просит?

– Да тебя, беспутного, одного оставь, так ты дел натворишь, – младший отряхнул ладони, словно замарался. – Чего к княжне попёрся? Неужто силой хотел взять?

– Не хотел, – Чаян посмотрел на неё хитровато: почувствовал! Почувствовал, что уже начала она поддаваться – на волосок, может, но всё же. Глянул – и снова серьёзным стал. – Я не Гроздан. Я обещание давал.

Он опять разгладил рубаху и пошёл прочь, всё ещё слегка покачиваясь. Леден проводил его взглядом и вновь к Елице повернулся.

– Стало быть, скрывали от меня всё ж. Так и думал, что паскуда эта зуличанская не удержится.

– Что было, то прошло, Леден, – Елица улыбнулась горько. – И хорошо, что так. Что хуже не обернулось.

Княжич опустил голову и посмотрел исподлобья. Сжал пальцами пояс свой знатный – да так сильно, что костяшки побелели.

– Трудно с тобой, Елица, – он отступил на шаг, словно стену между ними выстраивал. – Головы дуришь похлеще мёда. Чаян ведь не такой. Никогда даже по пьяни против воли девиц под подолы к ним не лазил. А с тобой…

– Тебе чего бояться? – усмехнулась она, сжимая у шеи концы платка, который на плечи снова накинула.

– Нечего, верно, – бросил княжич и ушёл тут же вслед за пропавшим уже из вида братом.

Елица выдохнула, показалось, первый раз за всё то время, что он смотрел на неё. Ещё долго стояла она в сенях, не в силах отойти от стены, к которой спиной прижалась, словно к опоре единственной. Страшно, признаться, становилось. От силы страсти, которая толкала нынче Чаяна накинуться на неё. От нарочитого холода Ледена, что, как будто, слегка отступив, с каждым днём теперь становился всё более лютым.

Но понемногу успокоилось внутри смятение, что подняли, словно муть с илистого дна, братья Светоярычи. И доколе они будут терзать её: вниманием своим и недомолвками? Стало быть, точно решил Чаян жениться – как бы вразумить его теперь? И как понять, где верный путь? Может, и правда – под защитой его? Ведь не зверь, не чудовище, каким воображение его рисовало до встречи. Уж лучше Гроздана – а тот, может, ещё и не оступится, вновь за своё примется, как рану залечит.

Лился запах расцветшей липы в сени, успокаивал, словно отвар горячий, который перед сном пьют. Елица наконец вернулась в избу, дождавшись, как стихнут совсем голоса кметей, что в соседних избах на ночлег устроились. Скоро вернулась Вея – и по виду её сразу поняла, что случилось что-то. Села напротив за стол, посмотрела спокойно и внимательно.

– Скоро решится всё, – сказала тихо. – Закончатся твои мытарства.

– Вот уж не знаю, – Елица пожала плечами, медленно смахивая с Божьей ладони несуществующие крошки. – Он говорит, я мёда хмельного хуже. Будто я виновата, что некоторые мужи кровь свою унять никак не хотят, что от головы у них отливает, да бьёт не в то место.

И до того это зло прозвучало, что и самой впору подивиться. Другие девушки, может, и рады тому были – а ей скинуть бы это всё поскорей, как путы.

– Кто сказал-то? – Вея чуть склонилась над столом, заглядывая в лицо.

Елица вскинула голову, не поняв сначала вопроса: мысли разбегались всё куда-то.

– Леден.

Наперсница усмехнулась, встала и пошла к своей лавке, на ходу развязывая повой. Оглянулась через плечо на Елицу, которая так и ждала от неё хоть каких-то слов, от которых стало бы легче и прояснилось бы что в голове.

– А то ты глупая, не понимаешь, – она покачала головой, укоряя. – Даже толстый лёд тает, коли его долго тёплым мёдом поливать.

Больше ни о чём они говорить не стали, а Елица так и уснула с мыслями беспокойными.

Отночевали в Калиногосте, собрались в путь дальнейший с больными головами многие. Мужи поутру всё у бочек с водой толклись, умывались, сбрасывая остатки хмеля. Друг у друга спрашивали, не пришлось ли натворить каких глупостей спьяну. Но раз не пришли здешние мужики к гостинным избам с кулаками да топорами – никаких девок они ночью не попортили и буйств не учинили.

Елица с Веей наблюдали за ними без сочувствия – с насмешкой незлой. До того забавно они выглядели, словно с дуба высокого желудями попадали только что – да не могли теперь в толк взять, как тут оказались да зачем.

Пришёл староста Алкун, гостей дорогих и не очень провожать – и на его лице лежала тоже нынче печать беспокойной ночи. Вышел к нему Чаян – вот уж по кому нельзя было сказать, насколько сильно вчера хмель ударил ему в голову. Выглядел княжич таким же, как и всегда. Они о чём-то тихо поговорили со старостой в сенях. И Елица даже догадывалась, о чём. Но смотрела на них вполглаза, перебирая неведомо зачем вещи в седельной суме и ожидая, как выйдут уже во двор все.

Но Леден появился последним, когда все уж ждали его в сёдлах – оттягивал этот миг. И лишь потом, в дороге, Елица услышала от Брашко, что спал он сегодня снова паршиво. С каждым таким днём отрок всё больше пугался, что однажды он и вовсе не проснётся, потонет где-то в недрах своих кошмаров.

И услышав это, Елица теперь каждую ночь, что ещё остались до Остёрска, просыпалась – всего на миг распахивала глаза и слушала тишину вокруг, боясь услышать в ней хоть что-то, что сказало бы о том, что с Леденом снова случился его недуг. А после засыпала.

Как миновали по добротному мосту неширокую и мелкую, почти как ручей, реку, земли Велеборские закончились. Начиналась теперь неприятельская сторона. Подобрались кмети, чуя скорое возвращение домой, посмурнела Вея, опасаясь, что Елицу не ждёт здесь ничего хорошего.

Пока ехали по хорошо прибитой колёсами и копытами дороге к Остёрску, Елица всё высмотреть пыталась в тех весях, которые на пути попадались, знаки того, что люди здесь бедствуют. И находила: ведь при должном рвении даже воображение станет подкидывать разуму то, чего, может, и нет вовсе. Да только казалось ей, что избы в Велеборском княжестве добротнее, дворы шире, лядины зеленее от всходов. И люди – беззаботнее, хоть, как погиб Борила, всё равно радости среди них поубавилось. А как косляки начали буянить – так и вовсе.

Ожидала увидеть Елица большие невзгоды, разруху и голод – всё, чего не увидела – а вот от вида Остёрска даже оробела, признаться. Был он старым: верно, самый первый город, что на землях этих отстроился. Тёмные, почти чёрные стены протянулись в стороны неведомо насколько, может, и на несколько вёрст: с той дороги, что лежала среди богатого дубового бора, не видно было её границ. Покоился, захваченный огромной его пастью берег реки Острицы внутри, а на спускающемся с холма лугу рассыпаны были избы ближней веси. Огромные, словно утёсы, башни нависали над дорогой, надо рвом и насыпями у стен – и мелькали в бойницах светлые фигурки стражников. Вновь оскудевшее светило лениво скользило лучами по крышам и брёвнами, по пыльной полосе большака. Стелилась волнами короткая трава по сторонам, обрамляя покрытые нежной зеленью молодых всходов нивы.

– Что ты, княжна, думала тут избу кособокую увидеть? Вместо города-то? – колкая насмешка в голосе Чаяна выдернула Елицу из любования грозным видом Остёрска.

Она повернулась к нему слегка, посмотрела искоса. Княжич улыбался сдержанно, а как встретились они взглядами, так и вовсе засиял, что ковш латунный, начищенный.

– Нет, не избу. Пару изб хотя бы.

Княжич покачал головой, тихо засмеявшись, оглянулся на брата, что чуть позади него ехал.

– Слыхал? – окликнул его. – Пару изб. Ладно хоть так.

Младший только фыркнул, на Елицу и не посмотрев даже. Скоро застучали копыта по толстым брёвнам моста, посыпался мелкий мусор в ров. Подле него торговали здесь не так бурно, как в Велеборске или даже Лосиче, но и тут торговцы норовили едва не за подол схватить, чтобы на их товар внимание обратили. Нависли ворота над головой, а с них смотрел вниз, на всех гостей – с добрыми, злыми ли помыслами – белёсый череп тура. Совсем как дома. Проезд через стену был устроен в Остёрске хитро: не одни ворота здесь были, а двое, с внешней стороны толстенной стены и с внутренней. То для неприятеля, кто посмеет на город напасть, очень неприятной неожиданностью может оказаться. Прорвёшься в одни – и зажмут в нешироком проходе – перестреляют даже малым числом защитников, пока толчёшься и пытаешься дальше проскочить. Похоже, много заковык хранил в себе древний Остёрск – знать бы, какие из них самые опасные.

Посадские явно радовались возвращению братьев-наследников. Приостанавливались на улице – пропустить и посмотреть на них, задрав головы – приветствовали выкриками. Девушки махали руками то ли Светоярычам, то ли воинами их, что позади ехали. А как замечали люди Елицу, так и вовсе гомонить принимались без умолку да и откровенно громко вопросом задавались: зачем она приехала? Уж не в жёны ли кому из княжичей? От их внимания и любопытства чесаться хотелось, будто в кошму её нагой завернули.

Она старалась ни на ком взгляда не останавливать – только озиралась. И тут ожидания, отравленные неведомо как поселившимся в голове предубеждением, её обманули: улицы Остёрска были широкими, много новых изб было остроено ближе к стенам, где ещё оставалось свободное для них место. Теснились справные овины, житницы и бани позади домов. Полны ли были закрома – то другое дело – но город и люди в нём выглядели вполне обычными, не измождёнными, не озлобленными недолей. Видно, боролись и жили, как могли, да как Боги позволяли.

Как показалась впереди стена детинца, Чаян явно пустил своего жеребца быстрее: уж, видно, совсем ему не терпелось дома поскорей оказаться. За ним поторопился и Леден, подгоняя Елицу в спину: казалось, словно конь его сейчас кобылу за хвост цапанёт. Ворота оказались приветливо открытыми. Стаража, выстроившись вдоль протоптанной тропы, встречала уже Светоярычей, выпрямив спины и держа прижатыми к плечам длинные копья. Так князей не всегда встречают.

А уж впереди поджидала сыновей княгиня Любогнева. Стояла она у подножия высоченного крыльца, что двумя изгибами всхода охватывало сразу два яруса толстостенного, мрачноватого терема с рядами маленьких окошек в стенах. Сразу видно, что построен давно, а вот украсили его коньками, наличниками, резными карнизами уже гораздо позже: дерево ещё не потемнело от воды и света Ока. Любогнева смотрела, кажется, строго на подъезжающих к ней княжичей, но чем ближе они становились, тем отчётливее проступала улыбка на её красивых, хоть и чуть тонковатых губах. И глаза её, такие же, как у сыновей, всё яснее озарялись радостью. Она шагнула им навстречу, качнулись богатые, в три кольца каждый, колты у её висков.

– Здравствуй, матушка, – Чаян спешился резво и поспешил к ней.

За ним – Леден, первый раз за много дней, искренне и ласково улыбаясь. Они поочерёдно обняли мать, что-то тихо у неё спрашивая, а та отвечала, хмуря изогнутые светлые брови. Стало быть, об отце справлялись да о том, как она одна его смерть тут переживала. Наблюдая за встречей княгини с отпрысками, Елица спрыгнула на сухую землю, подняв над ней пыль. И даже совестно стало: почти по-мужицки получилось. Уж она в седле за две последние луны насиделась вдоволь, привыкла даже.

Любогнева посмотрела на неё поверх плеча Ледена и вдруг, отодвинув его в сторону мягко, пошла к ней. Елица и растерялась даже: что говорить? Как объяснить свой приезд, коли спрашивать начнёт? Но княгиня остановилась напротив, сложив руки перед собой, окинула её взглядом спокойным и неожиданно заговорила первой:

– Здрава будь, Елица, – уголки её губ дрогнули, но линия рта осталась твёрдой.

– Поздорову, княгиня, – Елица поклонилась ей почтительно.

Женщина только подбородок выше вздёрнула, как снова они взглядами встретились.

– Вот уж не думала, что дочь Борилы когда-то здесь увижу. В этих стенах, из которых он сбежал, словно вор. Что же привело тебя сюда? На привязи ведь никто не тащил, верно?

– По моей воле приехала, – подоспел на выручку Чаян. Обнял мать за плечо, будто пытаясь утихомирить. – Помогать нам в поисках Сердца. Не гневись, матушка. Она о делах своего отца мало что знает.

Та взглянула на него подозрительно, взяла пальцами его подбородок, слегка за бороду короткую ущипнув. Усмехнулась, что-то, видно, прочитав на лице сына.

– Всё ясно с тобой, – бросила только – и отпустила. – Что ж, проходи в дом, княжна. Будешь дорогой гостьей.

Та снова поклонилась слегка, невольно робея под взглядом этой надменной, словно изваяние Богини, женщины. Да та и не увидела, верно. И не знала бы Елица, какая беда приключилась с Леденом в детстве – подумала бы, что от неё он свою холодность унаследовал. Чаян пошёл подле матери, лишь коротко обернувшись и одарив короткой ободряющей улыбкой. А вот младший вдруг рядом оказался.

– Не бойся её, – проговорил тихо. – Она с виду грозная, а на деле добрая. Только подружиться с ней надо.

Он придержал её под локоть и повёл к терему. Елица успела только взглядом выхватить взволнованное лицо Веи, которая уже почти затерялась среди захлопотавших кругом челядинок.

– Как же подружиться с ней? Если она меня, верно, терпеть не может. Даже не зная.

Елица взглянула на княжича, подняв к нему лицо. И заметила, что как будто изменился он слегка, потеплел: видно, дом отчий так его согревал. Пальцы Ледена сжались на её руке чуть сильнее – аж дрожь лёгкая по спине прошлась – до того сильно захотелось, чтобы ладонь в его ладони оказалась. Глупое желание. Несвоевременное. Но мысль эта выстрелила в голове неожиданно и растеклась по телу жарким волнением.

– Подружитесь, – ободрил её княжич. – Вот присмотрится и поймёт многое. А там и злиться на тебя перестанет за деяния твоего родителя.

Елица повела плечом и ступила на крыльцо, всё так же ощущая поддержку его. Перед тем, как войти в терем, Чаян ещё раз оглянулся – и мгновенно взор его словно тучами затянуло – того и гляди Перунов огонь из них пыхнет. Вместе с Леденом вошли они в сумрак дома. Елица не сводила взгляда с прямой спины Любогневы, рассматривала широкую полосу вышивки по вороту её бледно-синей рубахи. И сердце всё сильнее трепыхалось: не оставит её княгиня без внимания, снова допытываться начнёт да рассказами недобрыми об отце сыпать.

Поднялись они скоро на второй ярус терема – в женскую его часть. Где-то позади тихо переговаривались челядинки, неся вещи Елицы в хоромину, которую ей подготовили. Хоть и прикинулась Любогнева, что не жала её, а знала всё равно, что приедет. Гонца вперёд отряда давно отправили. Чаян повёл матушку дальше, а Леден остановился у другой двери, за которой тут же пропали хлопотливые служанки, исподволь на них поглядывая.

– Я с братом увидеться хочу, – почти шёпотом сказала Елица, опуская взгляд.

А княжич всё продолжал её держать, словно забыл убрать руку.

– В трепезной на обедне встретитесь. А там будешь с ним столько, сколько захочется, – уверил. – Пока он не отбудет на встречу с Зимавой. Чаян ей обещал.

– Как так он пообещал ей? – интересно вдруг стало, хоть дела это, верно, личные между Чаяном и мачехой.

– За то, что она расскажет, куда ты пропала, когда похитили тебя зуличане. Ведь он не знал поначалу, – Леден покривил губами, словно мысль эта неприятной ему показалась.

Елица усмехнулась только и головой качнула: эх, Зимава. И тут выгоду себе нашла, не подумав о том, что в Зуличе может ждать дочку супруга почившего очень большое несчастье. Да и, верно, решала она, как бы от неё избавиться. Может, и надеялась, что, несмотря на старания Чаяна, та всё ж не вернётся.

– Спасибо, – только и смогла она ответить.

Рука княжича скользнула вниз, и пальцы твёрдые, вечно скованные стужей, сжали на миг ладонь Елицы. Она вскинула взор, ткнувшись им в ледяную стену его глаз. И захотелось на миг увидеть, что же на самом деле скрывается за ней. Интересно, а Вышемила видела?

Княжич отпустил её и пошёл назад, хватаясь за черен ножа, что у пояса висел.

Горница оказалась просторной, хоть и чуть темноватой по сравнению с той, что в Велеборске осталась, да всё ж светлее, чем изба Сновиды в Звянице. Пахло внутри приятно – ландышами. Стоял небольшой букетик их в низком горшочке на столе у окна. Одна челядинка поправляла и без того аккуратно застеленную лавку. Другая расставляла посуду: кувшин с водой и кружки. Вдруг княжне с дороги попить захочется. Едва не ткнувшись Елице в спину, вошла Вея – и тут же девушек прогнала.

Скоро собрались они к обедне: проводила одна из челядинок в трапезную, где дожидались уже княжичи и матушка их. А подле Чаяна, словно под его присмотром особым, сидел Радан, ничуть, кажется, не испуганный уже. Видно, привык к новому месту, да никто его здесь не стращал. Мальчик поднял ясный взгляд на Елицу – и не узнал, конечно. Она как в Звяницу уезжала, он совсем ещё младенцем несмышлёным был. А потому она вдруг растерялась, как теперь быть.

– Здравствуй, Радан, – Елица улыбнулась, чувствуя, как дрожат губы.

– Здравствуй, – буркнул мальчик растерянно и покосился на Чаяна.

Больше и сказать было нечего: ободрить бы княжича маленького, да какими словами это сделать можно? Он ведь домой, кажется, и не рвётся вовсе.

Светоярычи встали почти одновременно. Чаян коротким движением провёл по поясу и опустил на Елицу тёплый взгляд.

– Мы оставим вас. Верно, вам есть, о чём поговорить. А нам надо бы и вече созывать.

Братья поклонились матушке и вышли, оставив Елицу почти наедине с княгиней. Радан лишь посматривал то на одну женщину, то на другую, и помалкивал, чувствуя себя, верно, так же неловко.

Елице и кусок в горло не лез под пристальным взглядом Любогневы – она только шевелила в миске нежеланную вовсе еду и ждала, что, может, княгине наскучит это занятие и она отправится к себе.

– Чаян сказал, что ты не знала почти ничего о том, что сделал твой отец, – заговорила она вдруг, едва не заставив вздрогнуть.

– Я знаю только, что вражда князей была из-за Сердца. Больше ничего, – Елица отложила ложку, совсем передумав есть.

– Началась она вовсе не с этого. Кража Сердца только всё осложнила.

– Так что же случилось?

– Женщина случилась, как часто бывает, – покривила губами княгиня. – Потому и рассорились друзья. Кровные братья. Потому как не поделили её. Светояр ей был мил, а она – Бориле. Князь женой младшей хотел её сделать. Но она, говорят, с Борилой сбежала. А кто судачит, что похитил он её.

Елица сглотнула тихо: так сильно засвербило в горле. И догадки ясные тут же полезли в голову: уж не её ли матушку побратимы не поделили? Или была другая до неё? Чьё имя теперь уж никто, кроме Любогневы, и не вспомнит?

– Ты хочешь сказать, княгиня…

– Хочу сказать, что, видно, кровь у тебя с твоей матушкой недобрая – что она распрю между братьями кровными поселила, что ты теперь пытаешься Чаяна и Ледена разделить!

Любогнева встала, упёрлась пальцами в стол – и даже Радан как-то сжался от её грозного вида.

– Не хочу я их разделить! – Елица вдруг разозлилась в ответ. – Я за мысли их и надежды не в ответе!

Княгиня покивала, хоть лицо её и осталось недоверчивым.

– Коли доведёшь их до беды, рассоришь, княжна, то я тебя собственными руками удушу, – пообещала она спокойно. – На их судьбы много недоли и без тебя выпало.

С этими словами Любогнева плавно повернулась и покинула трапезную.