Пламя пышет

Смотреть на глуповатые лица

Иногда весело. В них есть

Особая прелесть. Любовь струится

И убегает лесть.

Обыкновенно-ровные зубы,

Немного томные глаза,

Цвет лица сурово-грубый,

Как гроза.

Но в них, голубовато-глуповатых,

Есть что-то хорошее всегда.

Так на накате

Блестит вода.

Может быть, моя беспомощность Вам нравится

И на мою безалаберность смотрите снисходительно Вы,

Если Вам мысль внезапная, нежная явится –

Вы не смотрите в глаза мои, обведенные каймой синевы.

Я не знаю ничего. Что было? Что будет далее?

Знаю только, что встретились наши взоры вчера,

А сегодня уже мы держали друг друга за талию

И наши губы распустились, как веера.

Может, я сказал много лишнего и ненужного,

Но сегодня большой праздник (не скрою) для меня.

Неужели Вы не чувствуете дыхания ветра южного

И колебания, содрогания соснового огня?

Два фонаря желтых, светлых

Горели на лодке. Тишь.

Два глаза светлых

Улыбнулись. Шелестел камыш.

Кто-то повернул весла…

Была темная ночь.

Упали весла.

Упования – прочь.

Два взгляда светлых,

Светлых очей,

Два огня желтых, светлых

Фонарей.

Я стихами залью свою душу,

Утолю свою горе на миг

И пойду сквозь моря и сквозь сушу,

Обезжизнившийся старик.

Песня будет в ушах раздаваться:

Ты ушел, отошел и исчез.

Никогда я не буду смеяться,

Пусть врачует меня темный лес.

Дорогой, Изумительный Боже,

Помоги усыпить мне любовь

И из листьев последнее ложе

Для раба Своего приготовь!

Влюбленность и движенье и схватка

Молнедающих черных глаз.

Я трясусь – от лихорадки-ли

Или от того, что горю, как газ.

Вот лицо… Я заворожен им!..

Вот другое… И снова огонь.

Мое сердце! Ведь оно было сожженным,

Я поднес к нему свою ладонь.

Я горю, весь горю и читаю

И читаю в молнедающих глазах.

Потом тихонько вздыхаю

И печаль у меня на губах.

Я о чем-то сожалею тихо,

Я о чем-то жадно молюсь.

Вот влюбленность, как огненный вихрь.

Ты во мне, я в тебе кружусь!

Мне кажется, что я отдал бы и душу, и деньги, и платье,

Чтобы быть около Вас, в Вашем объятье,

Но это почти неосуществимо

И я прохожу, опечаленный мимо.

Оживленно и разноцветно на пристани…

На том берегу – лес лиственный.

Но к чему мне все эти прелести!

Я весь в Ваших зрачках, в Вашем шелесте.

Опьяненный запахом воды

И подгнивших деревянных балок,

На пристани проталкиваюсь сквозь ряды

Торговок, предлагающих молоко и сало.

И как-то легче на душе от тесноты,

От русских платков, косынок и шапок;

Забавно видеть, как, раскрыв рты,

Мальчуганы синеглазые топчутся косолапо.

И не хочется, досадно возвращаться, но гудок

Настойчиво призывает к каютам.

Волосы шевелит легкий холодок

И пахнет каким-то особенным уютом.

И, когда отходит, попыхивая, пароход,

Мне кажется, что я покидаю свой родной город.

Хорошо еще, что ясен небосвод

И что я так чертовски молод!

Среди длинных уличных кочек,

Среди странных, горящих глаз

Надеваю я темный платочек

И бегу в назначенный час.

И витринных улыбок не вижу

И колесных упругих угроз.

Надеваю длинную лыжу.

Поздний вечер. Колкий мороз.

Я – портной, торгую очень бойко.

Шелк, парча, костюмы и пальто.

У меня особенная кройка

И со мной не смерится никто.

Для детей и взрослых я умею

Свой фасон единственный найти.

Даме полной утончу я шею,

Красоту сумею навести.

Я – портной. Мои товары – буквы.

Их сложу и выйдет мадригал.

Ах, от книг моих не оторвете рук Вы,

Ведь не даром я страдал, грустил, писал.

Молоко кипятится на спиртовке.

В окно стучится мерзлый снег.

Я рисую силуэты Вашей головки.

В соседней комнате песни коллег.

Пусть там стучат всё время посудой,

Пусть там балалайка беспрерывно бренчит –

Я Вас никогда, мой друг, не забуду,

Как не забуду русский алфавит.

Пью молоко и заедаю галетой,

А в мечтах – Ваша шаль и теплый диван.

Почему в любви несчастны все поэты!

Будет ли мне на этот вопрос ответ дан?

Туманит голову разжиженная каша

Костей изломанных, покрытых мясом.

Теперь – ничто, а был румяный кучер Яша,

Кричавший: «берегись, с дороги» басом.

Кафтан изодран; две руки отдельно

Каким-то чудом целые, окрестясь…

Остатки тела грустно, колыбельно

Окутала, как ватой, уличная грязь.

Толпа зевак струит пустые взгляды,

Дрожат колени. Страх блестит, как моль.

Холодный воздух отравляют яды

И на душе печаль и боль.

Я опять, как маленький,

Я опять в саду.

Ротик чистенький, аленький.

Я вишни краду.

Садовник не бдительный

Ушел с поста.

Мой путь утомительный,

Как верста.

Ах, что Вы скажете:

Я горю, как огонь,

Может быть Вы завяжете

Мою ладонь.

Кровь течет струйкой аленькой,

Я боюсь и кричу,

Я совсем как маленький.

(Я не шучу).

Стоять на пристани плывучей, зажавшись

Между кулями с посыревшей мукой,

Прикоснувшись к перилам, к железу, к ржавчине,

И быть захваченным неразъяснимой тоской.

Смотреть на воду темновато-грязную,

Ударяющуюся о быки,

Повторять какую-нибудь фразу бессвязную,

Шершавую, как башлыки.

Пахнет сыростью и еще чем-то особенным,

Неразличимым, но густым.

Пароход из огромной утробы

Выбрасывает сероватый дым.

С палубы чистенькой и беленькой

Я смотрю вниз, как носят матросы груз;

Мукою измазаны их передники

И лица, как разрезанный арбуз.

Берега заманчивы и ласковы,

Но на сердце – странная боль.

«Ну, живее, живей подтаскивай,

Разболелась, что-ли мозоль?»

Воздух светлый и чуточку пахнущий

Бочонками соленых рыб…

Прошел кто-то тяжело ахающий

Под тяжестью бесцветных глыб.

И внезапно улыбка запряталась

И безумный, сжигающий стыд

Всё сильней, горячей обхватывал

Сердце, запылавшее от обид.

Я видел зеленое поле

И медную луну,

Опустившуюся на травку,

Стосковавшуюся в неволе,

Любящую весну,

Весну в поле.

И цветочки и канавку.

Я видел в поле

Цветы и почки.

Непослушные дочки

Бегали на воле.

Непослушные дочки

Видели поле

И медную луну,

Опустившуюся на травку . . . . . . . .

В чем? В шелку-ли, в арестантском халате?

Не всё равно?

Когда думаешь о вечной расплате

И смотришь на дно.

Будет резать железо ноги

Или кольца украшать труп.

Все равно, когда на дороге

Уступ.

Слезы, музыка, шелест платья

Или тихий церковный звон.

Я лежу, ты лежишь, в объятьи

И сегодняшний день сотворен.

Мечтаю, как мальчик, я об этой встрече,

Гадаю, что эта встреча мне принесет;

Мою душу вылечит или искалечит?

Вылечит, если сосчитаю до трехсот.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

Боже! Вдруг не успею. Карточный дом упадет.

Точно декламатор, которому кричат: «Просим, просим!» –

Я волнуюсь. Может быть совсем не придет.

Нет! Этого не будет. Я успел сосчитать. Вот удача!

Домик не повалился. Значит – хорошо.

Не придется больше томиться от плача

И от бессонницы принимать противный порошок.

Ветер жестокий бьется о ставни.

Падает с неба крупный дождь.

От воды на улице блестят камни.

Вдалеке шорох рощ.

Я сижу один дома.

Я не увижу сегодня Вас.

Открою окно. Не боюсь грома.

Слезы у моих глаз.

Вы теперь сидите в качалке.

Читаете книгу, мой друг.

Мои мысли печальны и жалки…

Валится перо из рук.

Шумный смех, опьяняющий и ласковый,

Разбросанные конфетти, окурки, цветы,

Беспорядок, крик, пристав участковый.

Мундиры, офицеры, белые кресты.

Звуки музыки далекие, неясные.

Пыльная аллея. Разноцветы-флажки.

Всплеск волн. Катанья ежечасные.

Тихий говор грязноватой реки.

В толпе нарядной и нищенской,

Где смешался с лохмотьями шелк,

Вдруг запахло ладаном кладбищенским

И запрыгал игрушечный волк.

И над всей суматохой необыденной

Купол голубой и прозрачный

И луна – мир, морозом выеденный –

Освещает мир невзрачный.

Мне нравится моя новая прическа.

Я сижу перед зеркалом. Вспоминаю Вас.

На туалете лежит свеча из воска

И брильянтин блестящий, как алмаз.

Летожар. Окно полураскрыто.

Опущены шторы. Помятый журнал.

Газета: Балканы. Новая миссия графа Витте.

Всё по-старому. В зеркале мой овал.

Правда, пробор лучше, чем старая прическа.

Где Вы теперь. Я помню Вас.

Во мне теперь немного более светского лоска

И меньше искренности в движении глаз.

В этой толпе, в этом шумящем водопаде

Мне легче забываться и молчать.

Мое сердце в предвесенней прохладе

И на нем горящая печать.

Вот приближенье чье-то и вздохи.

Может быть я снова – другой.

На открытой сцене визжат скоморохи

И гимнасты дрыгают ногой.

Подхожу к зеленому столику. Покупаю карту.

Что, не выиграл ли № 3?

Может быть станет мне легче, если отдамся азарту

И позеленевшим поброжу до зари.

Движенье, приближенье чье-то и песни

И призывная музыка, как река.

Закрываю глаза, но мне кажется, что стала известней

Всем прогуливающимся моя тоска.

Что может быть лучше крика грубого,

И взмаха плетки, и вздоха стен?

Поцелуй – укус в губы,

Мимолетный, перелетный плен.

Что лучше слез преждевременных,

Падающих с синих ресниц,

И слов жалких, бесплеменных

Двух противоположных лиц?

Вот еще и еще до беспамятства.

А кругом тишина.

Может быть, как в поэме, явится

Всегдашняя Луна.

Я, закрыв лицо пальцами,

Плачу. Хочу,

Чтобы оба мы были скитальцами,

Оба служили лучу.

Есть прелесть в этих долгих ожиданьях,

В очереди у касс, у заветных дверей.

В тихих, невольных и отрывистых прикасаньях,

В черной толпе подвижной, как масса угрей.

В этих зигзагах лиц одноитежных,

Где бы то ни было, в театре или в толпе,

Сколько мгновений неожиданно нежных,

Уютных, как орех в скорлупе.

Вот впивается взгляд в глаза, в тело,

Вот отрывается: дальше, назад!

Впивается в аромат кожи белой

И опять дальше сверлит наугад.

Или, полузакрыв, глаза, прислушиваться к шуму,

Застыть, пока кто-нибудь не толкнет

Или не прикоснется к костюму

Рукою холодной, как лед.

Пахнет рыбой и палубой мытой

И веревками крепко скрученными.

Я в душе своей, как в земле изрытой

Копошусь руками измученными.

Кружевная и нежная кожа

Бурой кровью и слизью измазана.

Не отнимешь-ли веру, о, Боже,

Что Тобою негласно указана?

Дрожат детские плечики,

Револьвер в бледной руке.

Всё осечки да осечки.

Нет! Не выучиться стрелять.

Легче справиться с ехидной «ѣ»

И танцевать от печки,

Чем стрелять с офицером на речке!

Я читаю книгу, но смотрю искоса на Вас;

Вы пишете что-то уже целый час.

Я хочу Вас спросить, но молчу и жду.

Нет! Я не скоро еще от Вас уйду.

Мне немного жутко, но хорошо.

К Вашей руке приблизил свою на вершок.

Потом закашлял и со стула встал.

Вы вскинули на меня свой овал.

И я засмеялся, засияли глаза.

Теперь я – против, а Вы – за…

Я на елку вешаю марионетки

И прикалываю множество свечей.

Вы поддерживаете ножки табуретки,

Молча, без лишних речей.

Вот звезда самая большая и яркая –

Ее надо на верхушку водрузить.

Она Вам достанется в подарок…

Мне руку обрезала серебряная нить.

Что мне делать? Я кровью запачкал фонарик.

Он был такой белый, а теперь…

Вы сегодня, я вижу, совсем не в ударе

И сердиты, как картонный зверь.

Когда елку зажгут, я буду

За портьерами, отдельный, стоять…

Вы будете разбирать конфетную груду

И не будете меня замечать.

А когда огни потухнут и станет

В зале пахнуть жженной елкой, воском и тоской,

Вы, как в тумане,

Моей руки коснетесь своей рукой

И скажете: – До свиданья. –