Плиозавр-45

Захарова Лариса Владимировна

Сиренко Владимир Михайлович

ПЛИОЗАВР-45

Повесть

Часть первая

1

Не открывая глаз, Баранов схватился за поручни койки. Сел, встряхнул головой и понял, что лодка резко пошла на глубину. Кто сейчас на вахте, не пора ли ему?! И облегченно вздохнул: рано. Хронометр показывал четырнадцать сорок. Почему-то вспомнил рассказ отца, капитана торпедного катера, что у них вахта валилась в ту же койку, с которой только-только поднялся сменщик, и спала мертвым сном до следующей побудки. Теперь не то. Их атомная подводная "Академик Ширшов", оборудованная для научного исследования морей, - образец комфорта. Не случайно ее выбрали для экспедиции международного экипажа. И теперь "Академик Ширшов" выполнял специальное задание под флагом Организации Объединенных Наций. На борту - французы, американцы, итальянцы - представители заинтересованных государств и государств-наблюдателей, через чьи территориальные воды проходит трансатлантический кабель. Последнее время участились случаи повреждения кабеля. Инженеры кабельных судов, проводившие ремонт, обратили внимание на странный характер повреждений, явно отличный от типичных случаев природного воздействия. Повреждения токопроводящих жил, изоляции и оболочки были таковы, будто некто работал автогеном, закладывал взрывчатку - как правило, на относительно небольших глубинах. Проблема приобрела политическую окраску. Рьяные западные комментаторы опять заговорили о международном терроризме. Взаимные подозрения усилились, когда акустиками кабельных судов несколько раз был зафиксирован движущийся объект, создающий устойчивое отражение. Обследование района одного из повреждений выявило следы на морском грунте биологи идентифицировать их не смогли. После чего и было принято решение направить АПЛ "Академик Ширшов" - курс пролегал строго над кабелем.

Холодная, пахнущая хлоркой и океанической рыбой вода вернула бодрость. Побрился, повертел в руках причудливый флакон с одеколоном - подарок Луи Парсюме, французского навигатора.

Перед выходом из порта помощник капитана сказал: "На нас, советских членах экипажа, лежит двойная ответственность. Мы составляем костяк экипажа, мы - хозяева подлодки и должны вести себя соответственно. Предельная внимательность, чуткость, заинтересованность. При том - быть начеку. Среди офицеров - представители западных спецслужб. Думается, дальнейшие пояснения излишни".

Китель сидел ловко - совсем новый, сшитый в Ленинграде меньше года назад, после окончания Макаровского училища. Штурман Баранов глянул еще раз в зеркало и, вполне довольный собой, пошел в кают-компанию.

За маленьким столиком майор в форме американской морской пехоты играл в шахматы с главным океанологом Плетневым

Баранов подсел к итальянцам-акустикам. Они говорили по-французски, знал этот язык и Володя. С американцами общаться было проще - все они на подлодке говорили по-русски с самым незаметным акцентом.

- Есть ли новости?

Вивари блеснул ровными зубами - казалось, он постоянно улыбается, предельно беззаботен, и имя у него веселое, как у известного певца, Клаудио.

- Опять прошла та тень. Дуайнер, - он кивнул на майора за шахматным столиком, - настороже. А Мак-Кензи, - Вивари имел в виду американского навигатора, - говорит, что это Несси пришла на нерест.

Его соотечественник Карло Мауэр покачал головой.

- Я не уверен, что к этой тени можно так легкомысленно относиться. Мауэр в отличие от соотечественников говорил по-французски с трудом. Вторично тень появилась в сопровождении стаи дельфинов, которые шли на меньшей глубине, но параллельным курсом. Повтор заставляет думать о закономерности. А если, - он покосился на американца, - если... это продукт дельфинария?

Дуайнер обернулся. Лицо было бесстрастно, глаза остановились на Карло.

- Плетнев объявил мне шах, - заговорил он, обращаясь к Баранову - Как вы думаете, штурман, а не запросить ли мне тайм-аут? Ведь мы с океанологом ведем явно позиционную игру.

Баранов вежливо улыбнулся. Сказал, не скрывая иронии:

- Но ведь после тайм-аута может быть мат.

- Этого допустить нельзя. Только шах. Потом еще шах, и разойдемся.

Баранов наскоро перевел итальянцам короткий диалог. Вивари громко рассмеялся, Мауэр поднялся с кресла, отошел к экрану.

- Мы опять погружаемся, - мрачно сказал Карло. Все промолчали. Дуайнер вытащил курительную трубку, поймал тоскливый взгляд Вивари.

- А тут еще вы душу трубкой бередите, майор! Все отдал бы за пару затяжек, - сказал итальянец. - Тоска...

- Знаю. Это я так, по привычке. Как чуингам - туда-сюда, и думаешь, что куришь колумбийский. Не пробовали, штурман? Кстати, о Колумбии... Сегодня мы смотрим замечательный фильм замечательной киностудии "Колумбия-пикчерз". Вестерн, вендетта, ковбои... Вы молодой, вам понравится. Кстати, сможете крутить, как положено на флоте: с начала до конца, потом с конца до начала, можно с середины и наоборот - не надоест. И главное, хэппи-энд всегда торжествует. Это наш принцип - торжество хэппи-энда.

- Вы уверены? - вдруг обронил Плетнев Американец ответил ему пристальным взглядом.

- Мне бы очень хотелось знать, - заговорил Вивари, - что за Несси нерестится рядом с межконтинентальным кабелем...

- Отлично сказал Жюль Верн, - перебил Дуайнер. - Человек, покоривший океан, есть самый могущественный человек. Переведите, штурман. И хотя я давно не читаю Жюля Верна, в этом с ним совершенно согласен. Такой человек может все. Даже повредить кабель. Наделать много бед.

- Опасен не человек, - тихо заметил Плетнев, - силы, которые за ним стоят. Уж коль вы заговорили о

Жюле Берне... Его капитан Немо поставил свои безграничные возможности на службу справедливости. Он помогал тем, кто борется за независимость и свободу.

- Я не очень хорошо помню роман в целом... - с деланным равнодушием отозвался майор и опять уставился на шахматную доску.

- А о том, как использовали океан во зло, есть тоже хорошая книга, продолжал Леонид Михайлович, - нашего писателя Беляева. Называется "Человек-амфибия". Там нет хэппи-энда, но есть мысль, что зло, какой бы силой, каким бы запасом прочности ни обладало, никогда добра не одолеет.

- А вы знаете, - подхватил Карло Мауэр, - в литературе вообще главное - мысль. Не жизнеописание, не характеры, а мысль, притом мысль воинствующая, отделяющая зерна от плевел, указывающая, за что автор борется, против чего восстает...

- Подобная мысль, - покачал головой Леонид Михайлович, - важна не только в литературе. - Он понял: назревает очередная дискуссия, к которым уже начали привыкать на борту. - Что же касается литературы, то мы тут, ей-богу, плывем, как на "Наутилусе", - есть у нас свой француз Аронакс, и свой шотландец Нед Ленд...

- И свой Немо - капитан Барсуков, - засмеялся американец, но его смех потонул в звуке сирены. "Тревога!" Все бросились к дверям кают-компании.

Из динамиков слышался голос капитана:

- Внимание! Находимся над местом обрыва кабеля. Начинаем донное погружение. Глубина - 320 метров. Водолазам - готовность номер один. Глубоководное погружение с гелиокислородным обеспечением...

В аппаратной, толкая друг друга у окуляров, волновались акустики и связисты. Те, кому здесь не хватило места, сгрудились возле шлюзовальных камер. Было слышно, как мелодично гудят, попискивают приборы. Сергей Баруздин, монтажник-подводник из Новороссийска, еще не сняв шлем, удивленно развел руками. И, едва шлем отвинтили от скафандра, изрек:

- Золотая рыбка приплыла, хвостиком вильнула, яичко упало и разбилось, - но осекся под перекрестными взглядами Дуайнера и Плетнева.

- Странное дело, товарищ командир, - водолаз обращался одновременно и к Барсукову, и к Плетневу - Такое впечатление, что опять работали автогеном.

- Что, рядом опять какие-то следы? - быстро спросил Дуайнер. Плетнев только сдвинул брови.

Баруздин не ответил, принялся разоблачаться. Все с нетерпением ждали, когда он вылезет из скафандра. А он не спеша потер ладонями лицо, оттянул стягивающий шею свитер:

- Тут уж дело не мое... Не знаю, чье... Есть там след, как на том снимке. Я бы сказал, будто дельфин стал на хвост. Пусть ученые смотрят. Снимки мы тоже сделали. Но зачем дельфину кабель?

"Началось всплытие", - раздалось из динамика.

Для команды всплытие всегда в радость. Подняться на простор, глотнуть земного воздуха, увидеть небо...

У выхода на верхнюю палубу матросы тянули шутливый жребий, кому отдраивать люки.

- Все равно на палубу первый выйду я, - весело сказал Вивари.

- Если вы первый, то я непременно второй, - нарочито громко поддержал итальянца Дуайнер.

- Отдраить люки! - прозвучала команда И первым по узкому трапу вверх бросился Вивари. "Температура за бортом плюс двадцать один градус, волнение моря один балл", - доносилось из динамиков.

- Курорт! - зажмурился от удовольствия Баранов и полез по трапу вслед за Вивари, стараясь, однако, не показать своего нетерпения старшим - рядом поднимались Плетнев и Дуайнер.

Дальнейшее пронеслось перед Барановым как ускоренный киноролик. Ботинки Вивари, едва коснувшись палубы, поднялись над ней, в воздухе мелькнуло перевернутое, искаженное ужасом лицо итальянца, потом пролетели беспомощно машущие руки, будто сопротивляющиеся неведомой силе, тянущей куда-то потерявшее волю тело...

Еще миг - громкий всплеск - и тишина.

"Волнение моря - один балл" - снова донеслось снизу.

Поверхность воды равномерно окрасилась красным. Баранов не верил своим глазам... Он что было сил, не помня себя закричал:

- Человек за бортом!

Баранов прыгнул в воду и вскоре обнаружил медленно погружающееся тело.

Итальянца подняли на палубу. Вивари не дышал, глаза закатились. Меж лопаток торчала рукоятка кинжала.

- Не прикасайтесь! - строго прикрикнул врач, когда Баранов протянул руку к кинжалу. - Может быть... - Он быстро произвел осмотр. - Нет, никаких надежд, - заключил он, вытаскивая стальной клинок из бездыханного тела. Вдруг он в изумлении поднес его к глазам. - Боже мой! Мне приходилось видеть такие. В Белоруссии, в детстве, я видел... Это немецкий кинжал Назывался он - "Все для Германии".

- Верно, док. - Дуайнер, вооружившись носовым платком, осторожно взял клинок из рук врача. - Отпечатки пальцев после пребывания в воде вряд ли остались, но тем не менее... Этот кинжал действительно называется "Все для Германии". Им, как именным оружием, награждались наиболее от точившиеся в годы второй мировой войны офицеры вермахта. Но откуда он мог появиться здесь?

Капитан Барсуков обнажил голову.

- Фантасмагория... - он обвел глазами лица присутствующих.

Наружное и подводное наблюдение не зафиксировало в акватории подлодки "Академик Ширшов" ни судна, ни пловца, ни аквалангиста. Убийца Вивари в прямом смысле этого слова канул в воду.

- Вероятно, уголовное расследование убийства Вивари будут вести итальянцы, - обращаясь к Плетневу, сказал Дуайнер. - Ведь преступление совершено в их территориальных водах, да и погибший - соотечественник. А мы с вами, мистер Плетнев, будем выступать по этому делу свидетелями. Как и наш молодой друг мистер Баранов. Мы трое последними видели Вивари.

Плетнев молчал. Он сопоставлял разговоры акустика Вивари о зафиксированной приборами тени с бесплотным убийцей Вивари. Над Средиземным морем повисла еще одна тайна.

2

Цикады трещали прямо под вышкой. Ивар, казалось, заслушался и опустил бинокль. Реваз тут же поднял свой и невольно улыбнулся, подкручивая окуляры. Можно понять первогодка Барсукова - никак не привыкнет к здешней красоте. Но отвлекаться нельзя, как бы ни были прекрасны звездное небо, Млечный Путь, лунная дорожка, блестки света от маяка на гребешках волн, тишина, настоянная на запахе водорослей и кипарисов. Реваз повел бинокль за лучом прожектора. Конечно, здешние места по краскам скромнее его родного Кавказа. Показать бы Ивару Батуми, вот где слов не хватает, чтобы описать красоту, от которой щемит сердце.

- Слушай, друг, - заговорил Реваз, - я о тебе матери написал: приеду в отпуск с товарищем. А она спрашивает, почему, если у твоего друга русская фамилия, его не по-русски зовут? - Реваз посмеялся. - А мне самому это как-то и в голову не приходило.

- Латышское имя дала мне мама. Она родом из Елгавы.

- Слушай, ведь твой отец вроде бы подводник. Это не он той лодкой командует?

- Он. Мы скоро увидимся. Командир обещал отпустить к нему в увольнительную. Отец тут недалеко, в санатории, где весь экипаж после автономки отдыхает, - с гордостью сказал Ивар.

Луч прожектора пересек лунную дорожку. Дельфины, целая стая! Ну, на них Реваз насмотрелся - брат тренирует таких в дельфинарии. Милый народец, людей уважают.

Барсуков поднял бинокль.

- Дельфины, Реваз! И вожак впереди. Никогда не видел, чтобы так шли прямо на берег, за вожаком. И не играют, обидно! Люблю, когда они кувыркаются.

- Наверное, большой косяк рыбы у берега. Прицельно идут, как торпеды.

Луч прожектора ушел на берег, и темные дельфиньи спины слились с тьмой воды. Только у дыхала вожака, заметил Реваз, что-то блеснуло. Наверное, зафосфоресцировала медуза.

Реваз повернулся к морю спиной. Прожектор высветил верхушки пальм, ливанских кедров, поднялся высоко над ними, и стала видна часовня на одинокой скале в горах, блеснул асфальт приморского шоссе.

Снова желтым отблеском ответило прожектору море.

- Человек! - вдруг крикнул Ивар. - Это человек! По пляжу, по песку бежал человек в костюме аквалангиста...

Поспешно, не отрывая глаз от бинокля, Реваз Чуления разворачивал резервный прожектор. Ивар кричал в квадратик рации: "Нарушение государственной границы! Аквалангист, сопровождаемый стаей дельфинов, выбросился на берег!" Дальше Реваз не слышал: скатившись с вышки, он бросился за удаляющейся темной фигурой. Соседняя сторожевая вышка взяла нарушителя на острие своего прожектора, в перекрестье света переливался белым и черным его костюм.

- Похоже, погоны, - прокричал Ивар вдогонку Ревазу; было уже видно, как от заставы по тревоге бегут пограничники. Залаяли собаки. Нарушитель заметался. Бросился в воду. Барсуков и Чуления видели, как он поплыл. Дали предупредительные выстрелы. И тут опять появились дельфины Да что они, охраняют нарушителя?! Тогда отчего он снова выскочил на берег, там, возле утеса? Ловок, как обезьяна! Второпях не сбросил ласты - далеко ему не уйти... Реваз видел, как проводники спустили собак. Аквалангист стремительно отпрянул от воды, замотал головой, будто не желая слушать приближающийся собачий лай. И бросился к утесу. В свете прожекторов гибкое черное тело поднялось над самым отрогом, описало дугу и устремилось вниз... "Все... - прошептал Реваз. - Все..."

Под утесом сошлись лучи прожекторов, освещая пограничников.

Водолазы ныряли долго, но ничего не нашли.

- Август. Севастопольское течение сильное, - сетовал их старший, могло снести тело. А если он все же выплыл?

Пограничники продолжали вести поиск. Чуления и Барсуков составили словесный портрет нарушителя. Ивар сделал два карандашных наброска: дельфинья стая с "вожаком" впереди и другой - черная фигура, бегущая по гальке в ластах.

- Мне кажется, - добавил Барсуков, - что на черном костюме был какой-то полосатый рисунок. Светлая полоса вот здесь, - Ивар поднял руки к плечам. - Что-то блестело, как погоны.

- Да, - подтвердил Реваз, - этот блеск я приметил еще в воде. Будто фосфорки... на светящихся часах.

Подъехал "газик" из погранотряда. Вышел подполковник и подозвал Ивара.

- Ты не сможешь встретиться с отцом, - заговорил он, пряча глаза, - в санатории, где капитан Барсуков отдыхал... В общем, Иван Петрович один ушел на яхте и... Да, Ивар, его больше нет. Твой отец был опытным моряком... Не яхта подвела. Капитан убит.

3

Рядом села чайка. Света пошарила в кармане, нашла сухарик, бросила, боясь, что птица испугается ее движения и улетит. Но чайка по-хозяйски подковыляла к лакомству, хищным клювом уверенно подхватила добычу.

- У тебя ничего нет? - Света оглянулась на мужа.

- Птицы не знают чувства меры, брось голыш, тоже съест, - голос штурмана Баранова был бесцветным.

Он опять в своих мыслях. Или это... начало отчуждения? Сколько они не виделись, а если встречались, то в обстоятельствах, не располагающих к радости. Света печально глянула вдаль. Не надо было ехать на море. В горы! В Кисловодск, на Домбай, только не на море! И как можно дальше от всех, кто связан...

Как только закончилась та автономка, Баранова пригласили в Рим, в прокуратуру Итальянской Республики, для дачи показаний по расследованию обстоятельств гибели акустика Вивари. Света прилетела к мужу в Рим из Флоренции. Кто знал, что они встретятся в Италии, когда она уезжала на стажировку во Флоренцию работать в галерее Уффици!

- Что я мог сказать им? - вырвалось у него после долгого молчания, уже в номере отеля. - Что? Это было похоже на школьный опыт, когда через картон магнит ловит иголку. Игла начинает двигаться, а магнита не видно. Но выражение лица Вивари... Оно не дает мне покоя. Я попытался рассказать... он отчаянно махнул рукой.

Больше они не возвращались к этой теме. Света прервала стажировку, и они поехали домой. Баранову дали путевки в этот санаторий на Черном море, где отдыхал почти весь советский экипаж подводной лодки "Академик Ширшов". Барановы гуляли, ходили в горы, загорали, купались... Свели знакомство с симпатичной супружеской парой, сидевшей за общим столиком в столовой. Новый знакомый, известный московский журналист Кирилл Жуков, не раз пытался вывести Баранова на разговор об экспедиции. Но Баранов повторял общеизвестное, и Света видела, как муж страдает, вынужденный лгать. Только однажды, когда Жуков сказал: "Хоть бы вы, Светлана Всеволодовна, разговорили супруга. Сейчас у кабеля другое судно, потом, вероятно, в плавание опять уйдет "Академик Ширшов". Какие прогнозы может сделать штурман?" - только тогда Баранов раздраженно бросил:

- Боюсь, это только начало... Будто предсказал гибель Барсукова.

Когда капитан ушел на яхте, день был ясный, на море - полный штиль. Потерявшую управление яхту нашли рыбаки. Капитан лежал на палубе с синим лицом. Из горла, чуть выше распахнутого ворота рубашки, торчала рукоятка кинжала, который некогда называли "Все для Германии".

Они ездили на похороны, после которых Баранов никак не мог выйти из отрешенного состояния. Будто на целом свете он один и никто ему не нужен.

- Я все не соберусь рассказать тебе, - Света заглянула в его лицо, кажется, небо проясняется. - Они сидели под тентом, прячась от быстрого, теплого обильного дождя. - Все хочу тебе рассказать, - повторила Светлана, - я обнаружила этюды Корреджо с неканоническим изображением Христа. Честное слово. Вот вернусь скоро во Флоренцию и попытаюсь доказать, что это именно Христос. Может быть, совершу открытие. - Света ласково улыбнулась мужу.

- Очень хорошо, - только и сказал он.

"Он ведет себя так, будто говорить нам не о чем", - огорчилась Светлана. Вдруг подумала: "Может, как раз и не стоит обходить те тягостные события?"

- Вчера снова приезжал сын Барсукова... - несмело начала она.

- Да, - с неожиданной горячностью перебил ее Баранов. - Да, именно! Все связано! Понимаешь, выражение лица! У покойного капитана в лице было то же выражение растерянности, недоумения, что и у Вивари. Безусловно, они оба столкнулись с чем-то непонятным и страшным. И это непонятное и страшное убило их. Точно такой же кинжал, к тому же... - Он дернулся как от боли и замолчал.

Светлана не знала, как помочь мужу, что сказать. Рассеянно оглядывала пляж, с удивлением увидела у самой кромки прибоя фигуру в эластичном, облегающем костюме.

- Смотри, конькобежец, что ли? - усмехнулась она. - Откуда он здесь? И вдруг судорожно схватила мужа за рукав.

Человек повернулся к ним спиной: на черном глянце как живая шевелилась большая белая свастика. Человек с размаху бросился в воду. Свастика большой медузой поднялась над волной и скрылась. Еще раз мелькнула над мелководьем и скрылась, исчезла.

- Неужели померещилось? - Светлана посмотрела на побелевшее лицо мужа. И вздрогнула от голоса Майи Жуковой:

- А, вот они, голубчики! Уютно устроились... - Майя осеклась, глядя на Барановых. - Что еще случилось?

- Вы никого сейчас не видели? На пляже? Жуковы настороженно переглянулись.

- Человека в черном спортивном костюме?

- Аквалангиста? - переспросил Кирилл. - Он шел навстречу нам.

- Значит, свастику на его спине вы не видели. - Фраза Баранова прозвучала скорее утверждением, чем вопросом. - Я еду в Москву сегодня же, сейчас же!

4

Плетнев вернулся из лаборатории в свой кабинет только к концу рабочего дня. Предстояла встреча с сотрудником госбезопасности, для консультации, как вежливо попросили его по телефону. Главный океанолог подумал, что это снова по поводу рейса подводной лодки, в котором он участвовал.

Но Андрей Поеров заговорил о другом:

- Мне позвонил мой однокашник по мединституту. Он психоневролог. К нему попали маленькие иностранные пациенты. С Крита. Бедняги побывали в катастрофе морского катера. Наше судно сняло их с крохотного островка. Доставили в Одессу. Конечно, истощенных. Шок. Потеря памяти, речи. Лечили их у нас. И вот детишки заговорили. И сказали детишки такое, что мой приятель думал-думал, да и позвонил мне. Он знает, где я работаю...

- Что же его насторожило?

- Уж больно необычные вещи говорят дети. Поначалу он принял их слова за бред или галлюцинации. Но в медицине пока случаев массового или группового бреда не описано. Наркотиков, как вы понимаете, в данном случае не было.

- Ну и?...

- Дети говорят, когда начали тонуть, появились дельфины, которые их потащили к тому островку. И пока наши моряки не сняли детей с острова в том нервно-паралитическом состоянии, дельфины к ним приплывали, играли с ними, чуть ли не съедобные моллюски приносили. Но это не все. Еще там был "дядя". Полудельфин, получеловек. Во всяком случае, лицо у него человеческое. Дельфины же к нему, как утверждают дети, относились враждебно, преследовали его, от спасенных детей отгоняли. С одной стороны, все это попахивает сказкой, но зачем моему приятелю, серьезному мужику, рассказывать мне басни, да еще по служебному телефону. Охота травить, так ради бога, жене на кухне...

- Так вы ему и сказали?

- Точно. Но он поклялся, что не придумал и не преувеличил ничего. За переводчика он ручается. Вот я с чем к вам, Леонид Михайлович.

Плетнев прошелся по кабинету.

- Дело произошло в акватории Крита, говорите?

- Точнее пока не знаю.

- Подобное, если верить греческим мифам, случалось в древности, задумчиво произнес Плетнев. - Есть и более поздние свидетельства, что дельфины спасали людей. Но нужно многое уточнить. Вы ведь медик по образованию?

- Да.

- Полезно, думаю, вам самому пообщаться с детьми, с врачами, их наблюдающими. Дальше видно будет, как дело повернется. Договорились? Плетнев взглянул на часы.

Поеров легко поднялся и простился.

"Ну и ну!" - глядя вслед, подумал Плетнев. Впрочем, если бы он сам вот гак, накоротке, рассказывал кому-то о происшествиях на подлодке, свидетелем которых был, что о нем бы подумали? Не сказали бы - "ну и ну!", как только что он сам? Или выразились бы иначе, учитывая солидный возраст рассказчика?

"А вообще, - упрекнул себя Плетнев, надевая плащ, - пожалуй, я не сказал Поерову главное. Надо отсекать мистику. В самом деле, получеловек-полудельфин! Эдак до инопланетян договориться можно. Скорее всего был аквалангист. Пытался помочь детям. Тут дельфины. Начали играть, как у них водится. А детям показалось, что дельфины защищают их от страшного дяди, который вылез из моря".

С этими мыслями Плетнев вышел из института. Светлая от огней широких магазинных витрин, улица суетилась, невзирая на поздний час. "Десяток яиц, песок и масло", - повторил про себя утренний наказ жены и толкнул стеклянную дверь гастронома. Еще через витрину заметил: "дают" бананы. И с удовольствием подумал, что возьмет сейчас килограммчика три для внуков.

Пластиковая сумка оказалась увесистой У кромки тротуара огляделся. Идти к метро не хотелось. Пройтись? И Плетнев направился к "зебре" перехода.

- Леонид Михайлович! Товарищ Плетнев! Океанолог обернулся. Вот так встреча! Штурман...

Откуда он здесь?

- Здравствуйте!... - на лице Баранова сияла улыбка. - А я к вам. С обеда пытаюсь вас найти, но вы неуловимы.

Плетнев, кивнув Баранову, спросил:

- Проездом в Москве?

- Провожал жену. Она опять в Италии.

- Вот и отлично, что нашел меня, - сказал Плетнев. - Пойдем поужинаем и поговорим. У меня, правда, многолюдно, да не можем от внуков уехать.

Первоклассник Вадик и маленькая Женечка будто ждали деда под дверью. Повисли, защебетали, затискали.

- Маша! - крикнул Плетнев в простор квартиры, - я не один. Накорми и организуй, ради бога, полчаса тишины.

Вышла моложавая женщина - легкая, стройная, но седина у корней волос выдавала, что она все же бабушка. Спровадила ребятишек в комнату, сняла пару плечиков, приняла плащ мужа, куртку Баранова.

- Дай им, - Плетнев протянул ей сумку с бананами, - пусть поедят... А студенты где?

- Родители на учебе, - доложил Вадик.

- Сын у меня адъюнкт, а вот сноха действительно студентка. В общем, учащаяся молодежь, - пояснил Плетнев Баранову.

Они поужинали под возню и воркотню детей. За чаем штурман рассказал о гибели капитана Барсукова, о кинжале "Все для Германии" и о человеке со свастикой, которого видел на берегу. Рассказал скупо, осторожно, словно боясь вызвать недоверие. Но Плетнев внимательно слушал.

- Ну ладно, я понимаю, - делился Баранов своими мыслями, - где-то там, у них, можно разгуливать свободно с фашистским знаком. Деница хоронили, так Гесс из тюрьмы венок прислал. И на те же похороны с крестами Железными, в старых мундирах мышиного цвета последний долг друзья и ровесники гросс-адмирала явились. Никто и слова не сказал. Ладно, это там. Но у нас? Свастика! Этого аквалангиста видел Жуков, Кирилл Жуков из...

Плетнев кивнул.

В кухню снова прорвались дети. Они уже знали, что дедушкин гость штурман подводной лодки, вошли с умоляющими глазами и засыпали Баранова вопросами. Плетнев не мешал им. Он думал.

Разрозненные факты, неожиданные совпадения, полумистические явления. Вот и рассказ Андрея Поерова, казалось Плетневу, перекликается с рассказом штурмана. Он рассеянно слушал рассказы Баранова про подлодку, думая, как увязать все эти факты и совпадения, как объяснить появление подводных загадок. Интересно, Поеров знает о событиях на южном берегу?

Мария Гавриловна позвала детей спать. Баранов засобирался.

- Ты в Ленинград отбываешь завтра? - остановил его Плетнев. - Там далеко не исчезай. Думаю, вызов в Рим придет скоро.

... Баранова поднял стук в дверь. Проснувшись, он едва сообразил, что его окликает дежурная по этажу.

- У вас нет телефона в номере, - заспанно извинилась она, когда он открыл дверь. - Пройдемте, там срочно.

Когда горничная протянула Баранову телефонную трубку, он услышал голос Плетнева:

- Из Италии дурные вести. Светлана исчезла. Я послал за вами машину. Жду!

МОНОЛОГ I

Хальт ошибается - дело не только в средствах. Дело в том, чтобы было кому их передать. Суммы, о которых заикнулся Хальт, - не деньги по сравнению с тем, чем владею я. Пока есть я, есть мы. Пока есть я, есть группенфюрер, есть рейхсмаршал, есть наша вера и наша борьба. Жаль, что не сказал этого Хальту. Может быть, он начал забывать? Я не позволю... Ни ему, ни другим.

Если бы только не это чертово племя! Как много я мог бы сделать! Они, проклятые, знают, что я не выношу их ультразвукового визга и готов бежать хоть под ледяной панцирь! Знают! И гонят, гонят... Отдышаться бы в родном Пиллау, на родной Балтике... Да, Балтика - она моя, и земля возле нее моя, черт с ними, с новыми границами! Хоть мне и пришлось уйти... А еще есть моя Италия. Там мои последние друзья. Хальт знает. И когда-нибудь я получу благодарность. Рейхслейтер запретил вести дневник, и сколько ценных мыслей уйдет вместе со мной! Но они стоят того, чтобы их знал мир! Я больше, чем человек, - я наивысшая ступень разумного. Протянули кабель? Скоро забудут, о чем хотели поговорить по этому кабелю. Они трещат, что мы проиграли. Нет! Мы уповали на сверхчеловека. И мы создали сверхчеловека, стопроцентного арийца, которому подвластен мир. Это я. Меня нельзя опровергнуть. Пусть скажут, что это не я, моей Анне, она рассмеется. Я положу к ногам Анны не только жемчуга - вот они, черные, желтые, зеленые, голубые, розовые, таких нет ни в одной короне. У нее они будут. Я короную ее сокровищами инков. Как она хороша, моя Анна! Те же светлые волосы, и легкая походка, и глаза, только они слегка потемнели, в них нет уже прелестной голубизны - посерели за эти долгие годы. Она узнает меня, несомненно. Обрадуется. Как же ей не обрадоваться! Я жив, я помню ее. И какой дворец я возвел для нее! Только бы дельфины не пришли туда. Дуче с зятьком готовили для себя, а вышло - для моей Анны. Вот так, побеждает тот, кто остается. Фюрер, как всегда, прав. Завтра Хальт передаст туда деньги. Это не какие-то устаревшие египетские фунты, которые завещал им Гиммлер, это золото, конвертируемая валюта, как говорят сегодня. Я не привидение из прошлого, я правлю сегодняшней политикой. Я перерезал кабель - нет, я перерезал ниточку взаимопонимания, и они схватят друг друга за лацканы.

А, вот и мы... Вы хотите, чтобы я ушел из этой лагуны? Нет, герр главный дельфин, я не уйду. Я не дуче, который позволил себя вздернуть... Это моя лагуна и лагуна Анны. И вход в катакомбы первых христиан. Идите, герр дельфин, герр язычник, по своим делам, здесь для вас мелковато, я знаю. Прекрати, проклятая рыба! О... О... Тысячи голосов, давят, душат... Что он хочет? Чтобы я всплыл? Кто мог меня предать? Почему над кабелем теперь дежурят подводные лодки? Хальт?

Хальт не мог этого сделать. Зачем? Если ему нужны деньги, я могу дать сколько угодно. Я могу дать все. Но не всем. Только своим. Тем, кто верит фюреру и мне. Кто понимает, что спасает мир от большевизма. Хальт не мог меня предать. Анна? Но она меня еще не видела. Пока. Я осторожен, когда любуюсь ею. И потом, она же любит меня. Конечно, любит. Разве могло что-то измениться в моей Анне? Наш лес, наши сосны, она не могла их забыть. Тогда кто же? Дельфины? Их сигналы расшифровали, а я этого не знаю? Но пусть попробуют выследить меня! Это даже дельфинам не всегда удается. Дельфины знают мои гроты. Но этот грот я им не отдам. Здесь моя Анна. Анна, я иду к тебе...

Часть вторая

1

На ступенях Дворца юстиции сидели панки. Плетнев усмехнулся. Неужели и они ищут защиты у закона, вроде бы сами отказались от соблюдения правовых норм? Он осторожно прошел мимо парня, лежащего навзничь, стараясь не наступить на окрашенные охрой ладони, длинные, давно не знающие прически волосы.

- Сэр! - кто-то положил руку на плечо Плетнева. Он резко обернулся: Дуайнер!

- Рад видеть вас, мистер Плетнев. Как, готовитесь к новому заплыву?

Майор желает знать, пойдет ли русский в следующую автономку к кабелю? Возможно. Плетнев вежливо раскланялся с американцем.

- Что привело вас снова в храм Фемиды? Вивари или ваша пропавшая соотечественница? Или ряд странных происшествий на воде, точнее, в ваших территориальных водах? Как вы собираетесь ловить дельфино-человека? Осведомлен, ничего не скажешь! Дуайнер продолжал: - Вы, конечно, идете к себе... Я провожу вас, если позволите.

- Я иду на Аппиеву дорогу, хочу посмотреть место, где погиб Спартак.

- О'кэй! Меня это тоже всегда интересовало. Восстание рабов, Красе, прекрасные дамы... Видел ваш балет - о'кэй! Слушайте, Плетнев, а не освежиться ли нам... скажем, кьянти? Я знаю здесь, совсем рядышком, прелестное местечко, где подают ни на что не похожий кьянти с черным петухом.

- Надеюсь, петух хорошо прожарен? - попытался пошутить Плетнев, раздумывая, откуда этот проныра мог узнать об исчезновении Светланы Барановой и о появлении дельфино-человека со свастикой на спине.

- Я в жарком предпочитаю цыпленка. Желательно холодного. А черный петух изображен на этикетке лучшего кьянти. Десятилетней выдержки. Идет?!

Они свернули на узкую, поднимающуюся в гору улочку, мощенную старым камнем. Глухие стены старинных зданий красного кирпича чуть ли не смыкались над ней, стало сразу прохладно, хотя нигде поблизости не было ни единого деревца. "Кажется, этот архитектурный стиль называется кватроченто", отметил про себя Плетнев. Он внутренне собрался и выстраивал линию своего поведения. Да, приехал в Рим в качестве свидетеля по делу Вивари, пропажей Барановой не занимается, дельфино-человек - ну, он не верит в его существование так же, как в космических пришельцев.

Хорошенькая хозяйка "прелестного местечка" поставила перед Дуайнером и Плетневым миску с салатом и бутылку прованского масла, ловко заправила салат и отошла, извинившись, что подать цыпленка сможет минуты через три. Дуайнер взял в руки темную толстостенную бутыль, с удовольствием рассмотрел ее и разлил вино по тонким бокалам мурановского розоватого стекла.

- Слушайте, Плетнев, мы с вами деловые люди, будем же откровенны по-деловому. Итак: обрыв, или как именуется официально, нарушение целостности кабеля, убийство - вы заметили, я называю вещи своими именами, - Вивари и кэпа Барсукова, наконец, исчезновение жены штурмана Баранова... Вам не кажется, что участников экспедиции преследует рок? А тут еще слухи о дельфино-человеке...

- Я стараюсь не придавать слухам серьезного значения. Ходят же слухи о НЛО...

- Ну да. Только не смотрите на меня так прямо, ведь вам сейчас больше всего хотелось бы потупиться.

"Прозорлив! - усмехнулся Плетнев. - Очень прозорлив, понял, что я не хочу обсуждать с ним эту тему".

- Я немного начал ковыряться в этом деле, - Дуайнер прихлебнул из бокала, переложив в свою тарелку самый красивый помидор, - должен вам сказать, что ни мафия, ни террористы пальцем не коснулись вашей соотечественницы. Кстати, пропала она у берега. Как это у вас говорят "мокрое дело"?

Плетнев вздрогнул.

- Кажется, я неправильно использовал идиом. Нет, я не имел в виду, что миссис Баранова убита. Я хотел подчеркнуть, что ее исчезновение произошло у воды. Только и всего.

Плетнев молчал. Хотелось бы ему знать, из каких источников сведения Дуайнера?

... Плетнев всегда ценил в молодых людях творческий подход к делу. Особенно в сочетании с эдакой романтической окрыленностью. Именно это Плетнев с удовольствием обнаружил в Андрее Поерове. После той встречи они не раз вместе размышляли над "морскими" загадками.

Газетная вырезка, которую Поеров принес Плетневу, была помечена сентябрем 1946 года. По данным некоего шведского информационного агентства, на рыболовецкую лодку, в которой находились отец и сын, набросился водолаз, вынырнувший прямо из-под борта. Он нанес старому рыбаку тяжелое ножевое ранение и тут же скрылся. На водолазном костюме необычной формы молодой швед видел свастику.

Поеров "подверстал" старую вырезку к рассказам критских детей и с тем предстал перед Плетневым.

- И вот еще один любопытный документ. - Поеров выложил изрядно пожелтевший листок с грифом военной академии: заключение экспертов-саперов по происшествию на советской базе подводных лодок.

Неожиданно несколько стоящих на рейде лодок оказались заминированы. И обнаружили это., белухи, северные дельфины, которые внезапно появились в акватории базы. Когда водолазы вели ремонтные работы, несколько белух подплыли совсем близко к людям и вели себя так, как ведут собаки, когда хотят показать: "иди за мной".

Так были обнаружены мины. Установка их была недавней, а вот сами мины - образца сорок второго года, с немецким клеймом. К экспертам академии командование базы обратилось, чтобы понять, как же можно было произвести работы по заминированию так, что ни одна система слежения их не зафиксировала. Откуда старые мины, почему, как только лодки были разминированы, белухи, будто сделав свое дело, сразу же ушли?

- И больше там их никогда не видели, - добавил Андрей, кладя перед Плетневым ответ на запрос, видимо, полученный совсем недавно.

- Я запрашивал Цговери, это первое светило в дельфиньем мире, из Батумского института. Он высказывает две версии.

Плетнев не стал слушать, кивнул - прочитаю сам.

Цговери высказывал предположение, что минирование подводных лодок могло стать возможно при использовании дрессированных дельфинов. Известны работы, которые ведутся военными ведомствами некоторых стран в этом направлении Правда, чаще дельфины дрессируются для обратной операции: поиска взрывчатых устройств. Учитывая повышенную эхолотическую способность дельфинов, их дрессируют на поиск часовых взрывателей, устройств, излучающих ультразвуковой спектр, и так далее. Однако профессор Цговери утверждал, что за последние пятнадцать лет, на которые приходятся серьезные эксперименты с приматами моря, он не встречал описаний работ с северными дельфинами.

Поеров понял, что Плетнев дочитал до конца.

- Нонсенс? - пытливо спросил он. - Правда, нонсенс? - Глаза умнющие, ищущие, открытые, Плетнев залюбовался парнем.

- Давно дело было? - Плетнев кивнул на заключение экспертов из военной академии.

- Сто лет назад. В шестьдесят втором.

- Сам-то с какого года?

- С пятьдесят восьмого.

"А, с пятьдесят восьмого... - подумал Плетнев, - тогда точно, для тебя это сто лет назад..."

- И вот что получается, смотрите, Леонид Михайлович. - Андрей присел на кончик стула, заговорил быстро, загибая пальцы, словно считал годы... или версии. - Шведы пострадали от водолаза со свастикой - это Балтика, север. Спустя годы аквалангиста со свастикой встречают на юге. А присутствие дельфинов - случайность или?... - Поеров развернул еще один лист. - Это нарисовал самый маленький киприот, трехлетний пациент моего приятеля-врача.

Рисунок чем-то напоминал наскальное изображение пришельцев в Сахаре, только без рожек-антенн. У человечка на рисунке лица не видно, и во всю спину нарисована свастика.

- Я попросил детей нарисовать, как выглядели дельфины и страшный дядя. Вот и собрал галерею, - он разложил перед Плетневым рисунки. В разных позах, с разной степенью условности на них был изображен человек со зловещей свастикой на спине и атакующие его дельфины. - А дельфины-то и замкнули круг, - опять заговорил Поеров. - Дельфины обнаружили мины, спасли детей. На заставе видели дельфинов, которые буквально гнали нарушителя на берег. И вот о чем я думаю... - взгляд Поерова ушел вдаль. - Ведь у дельфинов практически нет в воде врагов. И вдруг появляются какие-то существа, которые начинают активно вредить людям, а возможно, и дельфинам. И дельфины гонят этих злодеев...

[Image09.tif]

То, о чем говорил Поеров, звучало и фантастически, и зловеще реально. Андрей явно клонил к тому, что сохранилась какая-то диверсионная группа, действующая под водой со времен второй мировой войны. Факты как будто не исключали этого, хотя вернее было бы предположить, что под историческим камуфляжем прячется современный противник.

У Поерова сомнений не было:

- Искать, искать, прогнозировать появление рыбочеловека или рыболюдей. И главное - следить за стадами дельфинов. Если дельфины и рыболюди антагонисты, дельфины и выведут нас на своих врагов. Надо организовать наблюдение. Поддержите, Леонид Михайлович.

Плетнев согласился. Действительно, одними разговорами дело с места не стронешь. Отмахнуться от предположений Андрея уже нельзя. Вскоре после разговора с Поеровым Плетнев уехал в Рим.

Выступая в качестве свидетеля, встречаясь со следователем в римском Дворце правосудия, Плетнев постарался подсказать итальянцам мысль о возможности существования активной диверсионной группы, действующей непосредственно под водой и скорее всего оснащенной легким совершенным аппаратом дыхания.

Плетнев при этом, конечно, отдавал себе отчет, что где-то в столе, за которым он сидел с итальянским следователем, мог находиться миниатюрный микрофон, и пока он рассматривал панков, Дуайнер просто-напросто прослушал запись. Но ведь, собственно, конкретно не было и речи ни о чем. Просто предположения, с которыми итальянец согласился.

- Я понимаю, мистер Плетнев, предлагать вам сотрудничество с моей стороны по крайней мере пошло. Не та ситуация. Я не вербую вас... Но наши страны очень неплохо вместе били фашистов. - Плетнев хмыкнул. - Я понимаю, что вы хотите сказать: "Кто бил, а кто любовался, как бьют..." В вашей невысказанной реплике есть большой резон. Кстати, мой отец был на Эльбе, а вот дядя погиб в Арденнах. Но это к слову, между прочим. Зная, как вы дорожите жизнью и честью каждого своего гражданина, хочу предложить вам помощь в поиске миссис Барановой.

Возможно, я просто приведу девочку. Будем откровенны: если застану ее в живых. Но думаю, застану. Просто, мне кажется, убийце Вивари захотелось развлечься.

Плетнева передернуло.

"Что ж, - подумал Дуайнер, - раз вас так коробит, сэр, вы тоже догадываетесь, в чьих руках ваша соотечественница. Тогда почему вы не хотите прямого контакта со мной, если я утверждаю, что приведу девочку за ручку? Брезгуете? Ну, конечно, вы же избирательно относитесь к средствам достижения цели. Или мне стоит вам прямо сказать, что ваши показания мне известны, но мне нужна вся ваша информация, моя информация - и наш общий враг в ловушке..."

Раздумывая, Дуайнер наблюдал за Плетневым, и ему не понравилось замкнутое выражение его лица. "На сегодня, видимо, разговор, окончен, а продолжить его можно только, - Дуайнер невольно улыбнулся, - имея доказательства моего политического бескорыстия.

Мои поступки определены лишь сочувствием молодой женщине..."

- Плетнев, не молчите так мрачно. Мы еще увидимся, и не только во Дворце юстиции. Я уже расплатился за вино и цыплят, салат у них фирменный, бесплатный. Чао! - Дуайнер легко поднялся со своего места и через секунду скрылся за ажурной решеткой, отделяющей ресторанчик от улицы в стиле кватроченто.

"В конце концов, - подумал Плетнев, - Дуайнер мог просто собрать те же сведения. Слишком уж они смыкаются с рассуждениями Баранова, Поерова и моими собственными. Либо он шел своим путем и знает, где собака зарыта. Может быть, все знает - и как кабель был поврежден, и кто убил Вивари и Барсукова, кто Баранову похитил. Не исключено, он хочет продать свои сведения и закономерно считает, что я, старый знакомый, - лучший покупатель. К тому же покупатель явно заинтересованный. Но какова же его цена?"

С уверенностью, что Дуайнер очень быстро назовет ее, Плетнев вышел на тенистую улочку. На Аппиеву дорогу он так и не попал.

2

У Клауса Дуайнера была одна вера - вера в доллар. Поэтому он дорожил своей службой в Лэнгли и был абсолютно убежден, что именно эта служба рано или поздно даст ему Случай. Случай с большой буквы. Случай, который принесет не просто доллары, а миллион, даже миллионы. И сейчас у Дуайнера сжималось сердце: случай шел в руки. Если выгорит, он пошлет весь мир к чертовой бабушке, уедет подальше, в западные штаты, купит землю...

Гонорар за автономное плавание показался Дуайнеру мизерным, когда он начал догадываться, в чем тут дело. У него был свой человек в Бонне, среди тех, кто называет себя лицами, пострадавшими при нацизме.

Вроде бы безобидная внешне организация, Фау Фау Эн, да сколько их уцелело, немцев, сидевших при Гитлере по концлагерям. Немного, но в этой организации оказалось слишком много молодых людей, которых еще на свете не было, когда Гитлера уже не стало в помине. Они не добрые самаритяне, чтобы просто разносить грандфатерам, подорвавшим здоровье в тюремных казематах и лагерных бараках, свежее молоко и булочки. Эти ребята с головой. Они начали делать свою политику - бороться против нацизма и неонацизма. Им, должно быть, нелегко. Ну что ж, заключал Дуайнер, политика вообще дело непростое. И однажды намекнул своему боссу, что было бы полезно поглядывать за ребятишками, выуживающими кое-что из архивов, а кое-кого из небытия. Два этих момента и привлекали Дуайнера к деятельности данной организации. Остальное- пропаганду во всех ее видах: от выпуска газет до демонстраций он в расчет не брал, пусть этим занимаются соответствующие службы ФРГ.

Архивные же изыскания могут привести американские спецслужбы к некоторым интересным открытиям, да и персональный поиск многое может дать всегда и везде нужны люди, на которых можно опереться. Конечно, находки случаются не каждый день...

Когда Дуайнер получил сообщение, что найден зашифрованный дневник доктора Дейке, он как-то не придал этому значения. Что могут дать сегодня знания врача, который, вероятно, делал кое-кому из гитлеровской камарильи пластические операции?! Вряд ли они живы, его пациенты. Предположим, что искусство Дейке сделало их совершенно неузнаваемыми. Например, Бормана. Теперь ему могло быть под девяносто. Правда, Дуайнер слышал, этот человек относился к себе весьма внимательно, лечился не то у йогов, не то у тибетцев... Борман. Это деньги НСДАП, такие деньги, что представить себе трудно! Там золота столько, что живи Борман даже с роскошью индийского магараджи, он не растратил бы и части. Но он не смел жить так, он нуждался в незаметности, тишине.

Так что едва ли записки Дейке могли помочь в розыске заведующего канцелярией НСДАП. И Дуайнер перестал думать о зашифрованных записках. Но мысль о нацистских фондах не оставляла его.

Даже самые большие фонды рано или поздно кончаются, если их не пополнять. Это ясно ребенку. Уходя в небытие, гитлеровцы заботились о том, что они в материальном и духовном выражении оставят после себя. И оставили ведь... Был бы возможен без тех старых кадров хоть один путч? Был бы возможен подъем фашистской идеологии без тех основ, которые оставили Геббельс и Розенберг? Да и деньги... Один знакомый рассказывал Дуайнеру, что на финансирование чилийского Пиночета пошли не только деньги заинтересованных ведомств и лиц. Уже тогда Дуайнер подумал о скрытом от мира фонде по поддержанию фашистов. И скорее всего этот фонд регулярно пополняется. Кем?

Дуайнер подумывал о различных организациях профашистского толка. Подобные организации - хороший проводник средств. Дуайнер принялся наводить справки. Справки о деятельности мелких и крупных профашистских организаций Европы и обеих Америк, они составили любопытное, но пока не особенно применимое на практике досье. И о нем Дуайнер до времени почти не вспоминал. Только после плавания на подводной лодке он снова переложил и досье, и дневник Дейке в верхний ящик своего сейфа. Если его предположения верны, у бумаг из обеих папок есть точка соприкосновения. И эта точка - тот самый Случай, господин Случай с большой буквы, который даст ему, Дуайнеру, миллионы. Он просто их возьмет. За что? За молчание. Пожалуй, в наше время гласность и молчание наиболее дорогостоящий товар.

Боннского агента звали Кэтрин Харуп. В организации лиц, преследуемых при нацизме, она выполняла функции одного из секретарей правления. Она была дочерью бывшего заключенного Дахау. Это знали все. Но о том, что до заключения ее отец служил в гестапо и в лагерь попал ненароком, когда после покушения на Гитлера гребли и правых и виноватых, знал практически только Дуайнер.

Сама того не ведая, Кэтрин подготовила Дуайнера к разговору с советским океанологом.

Обычно Дуайнер звонил ей. И вдруг - ее звонок, да еще прямо в американскую миссию в Риме. И как только она его разыскала? Но удивление сменила удовлетворенность: стало быть, не ошибся в агенте...

- К вечеру, вероятно, вы получите от меня пакет, - зазвенел в трубке молодой голос, хотя Кэтрин готовилась вот-вот стать бабушкой. - В нем копия фотографии, которую нам принес господин Груббе из Ольденбурга, член нашего Вестфальского отделения. Фотография сделана им на пляже Гельголанда. Снимок не очень четкий, но видно лицо в профиль. Предполагаем размножить изображение, ну а дальше... Вдруг кто опознает, и так далее - по обычной схеме.

Дуайнер, не подозревая, что на фотографий, перевел разговор к более интересующим его в тот момент темам - он просил Кэтрин принять меры к ускорению дешифровки дневника Дейке, а также выяснить, что только можно о некоем Хальте, имя которого фигурирует в финансовых документах некоторых фашистских организаций в качестве то кредитора, то дарителя. Кэтрин поняла шефа с полуслова.

- Интересное дело. В дневнике Дейке в списке оперируемых, мы, во всяком случае, предполагаем, что это список оперируемых, упомянут Хальт. Трудно сказать, одно ли и то же это лицо. "Ваш" Хальт - владелец страховой компании, богат, конторы в Киле, Амстердаме, Копенгагене, Марселе и Генуе. Да, еще в Танжере. Ведет дела многих пароходных компаний. Есть данные О связях с итальянской мафией. Пожалуй, все. Ах да, чуть не забыла, добавила она после паузы. - Помните историю с появлением на рынке драгоценностей, которые считались утерянными не то в семнадцатом, не то в восемнадцатом веке?

- В шестнадцатом, - автоматически поправил Дуайнер.

- Предположим, - в голосе Кэтрин почему-то появилось раздражение, - с этой историей компетентные круги связывают имя Хальта.

А вот это уже любопытно... Происшествие, всколыхнувшее биржевые круги, вызвало интерес не только в валютном мире. Утраченные драгоценности привлекли к себе внимание историков и археологов, ибо в них признали украшения из сокровищницы королевы Изабеллы, те самые, которые якобы погибли в каком-то кораблекрушении. Как этот факт ложился на ту версию, что складывалась у Дуайнера! Значит, она все-таки существует, некая подпольная, точнее, подводная организация. И если это так... Дуайнера трясло дрожью охотника... или старателя.

Позже он перезвонил Кэтрин и приказал усилить работы по дешифровке дневника Дейке.

Пакет от Кэтрин Дуайнер действительно получил к вечеру этого же дня. Аквалангист, отдыхающий на воде. Снято со спины, голова повернута в профиль. Вроде бы обычный аквалангист, в обычном гидрокостюме Но где баллоны с кислородом? И почему на спине такая неправдоподобно огромная свастика? Ну нет, фрау Харуп, эту фотографию размножать нельзя. Дуайнер уже знал, кто изображен на ней: несомненно - сам Хальт.

В темноте Дуайнеру всегда хорошо думалось. Он закрылся от римских сумерек плотными шторами, отодвинул от себя трубку и табакерку, чтобы ничем не отвлекаться, растянулся на кровати и крепко задумался

Начнем, размышлял он, с формулы вечной, как вечен город, в котором она возникла: кому выгодно? Мешало отсутствие маленького факта: кем был Хальт при нацистах. Пришлось все же зажечь свет. Справочник "Кто есть кто" пояснил: Хальт Зигфрид, 1929 года рождения...

Никем не мог быть Хальт при нацистах. Разве что членом гитлерюгенда.

Безусловно, нельзя размножать фотографию, но ее необходимо показать некоему лицу, назовем его герр Икс, который тоже был членом этой организации, скажем, в 1943-1945 годах. Это не проблема. А ведь не случайно, наверное, Хальт держит свои конторы в приморских городах... А если... Что, если Дейке... Догадка прошла по мозгу как молния. Тогда картина складывается во всех деталях. Фантастично, но возможно. Ведь в лабораториях ученых гитлеровской Германии тоже делали атомную бомбу. Где гарантия, что в других лабораториях не производили трансплантации органов? У аквалангиста на фотографии нет баллонов с дыхательной смесью. Ладно, в сторону фантастику, баллоны могли быть куда-то вмонтированы. А Дейке мог просто сделать Хальту обычную пластическую операцию. С другой стороны зачем дорогостоящая операция сопляку? А если она была нужна и сделана, значит, на сопляка ставилось много. Сопляк мог оказаться в основе большого дела. Как бы его назвать? "Финансист", к примеру. Дуайнер обрадовался названию, точно соответствующему его замыслу. На сопляка делалась крупная ставка.

Дуайнер опять заглянул в справочник "Кто есть кто". Свое дело Хальт завел в 1950 году. Что ж, разумно не демонстрировать свои возможности сразу же после... Разумно. Он, Дуайнер, поступил бы так же: зачем высвечиваться? Далее. Источник состояния ясен: море. А где гарантия, что не на дне захоронены фонды НСДАП? Но там, на дне моря, и без этих фондов есть что пустить в оборот! Дальше: диверсии. Кому выгодно? От догадки Дуайнера обдало жаром: тайные преемники... Хальт среди них?

Размышляя, Дуайнер все больше склонялся к мысли, что должен переговорить с Плетневым. Повод есть - и отличный: похищение советской гражданки. Получить показания Плетнева в расследовании дела об убийстве Вивари - дело техники. Поэтому Дуайнер не остановился на этой мысли. А вот разыскивая жену штурмана Баранова, русские или итальянцы выйдут на Хальта. Впрочем, подумал Дуайнер, если русские целиком положатся на итальянскую полицию, Баранов не скоро встретится со своей супругой. Скорее всего русские примут свои меры. Стало быть, сейчас самое время выработать план, включающий два основных пункта: доказать Хальту, что он у него, Дуайнера, в руках, это во-первых, нет, пожалуй, во-вторых, а во-первых - все-таки непосредственно самому выйти на Хальта, но так, чтобы тот до решающей минуты ни в чем не заподозрил для себя неладное. Значит, надо самому искать русскую? Как? Ну, ищут же ее... итальянцы, тут он, несомненно, будет знать о каждом их шаге. Надо знать и о каждом шаге русских. Не то Хальт может оказаться в их руках раньше, чем он, Дуайнер, доберется до него. А тогда прощай все мечты. Поэтому нужно попытаться наладить контакт с Плетневым. Наконец, контакт с мафией. У той свои дела, и кто знает, насколько они перепутаны с делами Хальта.

Что же представляет собой, раздумывал Дуайнер, Хальт. Хальт-миллионер, подмявший под себя фашистские деньги, вряд ли стал бы обзаводиться компаньонами, ему куда больший резон работать в одиночку, не афишируя источников своего богатства. Хальт-подрывник одиночкой быть не может, потому что тут уже политика, которая в наше время не делается единицами. С кем же в таком случае сотрудничает Хальт? Почему он уехал из ФРГ? Там его карьера складывалась вполне благополучно. Может быть, чтобы стать ближе к сообщникам - или хозяевам? Кто они? Неофашисты? Дуайнер не считал их реальной силой. Масоны! Вот кто вхож в правительственные круги. Если Хальт с масонами, это удача. Потому что с ними, а точнее, над ними - руководство, которому подчиняется и сам Дуайнер.

Терять время было не в правилах Дуайнера. Джакомо Перчини лет семь назад держал в Лас-Вегасе игорный дом. Но дело не пошло, и, хотя Перчини не разорился, казино он продал и вернулся на родину. Дуайнер знал, что в Неваде Перчини был осведомителем спецслужб. Знал, что сейчас он содержит в пяти километрах от Рима рыбный ресторан. И, решив заодно поужинать знаменитым салатом "фрутто дель маре", Дуайнер поехал к нему.

Салат превзошел все ожидания, но Дуайнер потребовал хозяина таким тоном, что официант побледнел, залепетал что-то о качестве их кухни Дуайнер не разобрал.

- У меня к тебе, - сказал Дуайнер, когда они с Перчини уединились в маленькой комнатке, увешанной плюшевыми портьерами, - только один вопрос. К утру я должен знать, что с русской из Флоренции, той самой, о которой трещат все газеты. Жива ли она и где находится. Я это должен знать к утру. У тебя ночное заведение?

Итальянец неопределенно хмыкнул.

- Значит, я буду твоим клиентом до тех пор, пока вместе со счетом ты не принесешь мне информацию.

- Ба! - Перчини пожал плечами. - Сеньор Дуайнер слишком плохо думает обо мне. Я не якшаюсь со всякой мразью.

- Я знаю, с кем ты якшаешься. Тебе придется платить? Впишем в мой счет.

- У меня семья... - опять пожал плечами итальянец.

- Я не заставляю тебя вытаскивать девчонку из могилы или из тюрьмы. Только информация. Ты знаешь Хальта?

- Немца? - На остром, черном от солнца и густых бакенбардов лице Перчини появился неподдельный испуг. - Он был у меня... Месяц назад. Больше я его не видел.

- А откуда ты его знаешь?

- Нет, сеньор, это он меня знает. Разве я смею... Он кушает у меня. Ну и... девочки... иногда. Тут неподалеку у него вилла. Небольшая, летняя.

- На побережье? - настороженно уточнил Дуайнер.

- Близко, - выдавил из себя Перчини, замялся, и Дуайнер понял, что итальянец сказал лишнее. - Близко от моря, сеньор.

- Хо-ро-шо, - растянул Дуайнер и, чтобы вконец не запугать итальянца, повторил: - Меня интересует одно: кому понадобилась русская и зачем. К утру я должен это знать.

... Когда он вышел из ресторанчика, распрощавшись с Плетневым и ощущая в себе приятную тяжесть старого кьянти, ему стало весело. "Мне надо писать детективы для Голливуда, - подумал он, - Какой удачный сценарий, какой удачный сценарий... И всего за одни сутки!"

Он дошел пешком до миссии, по пути все больше проникаясь уверенностью, что русский пойдет на контакт с ним. Последние колебания Плетнева от отметет завтра, когда покажет ему фото.

Войдя в номер, Дуайнер тут же заглянул в ванную. Зажег красный ручной фонарик. Что ж, для первого опыта он неплохо отретушировал фотографию из Бонна. Вот этот снимок с увеличенным лицом аквалангиста он покажет Перчини. Правда, портреты Хальта в светских журналах не давали полного сходства с этим снимком. Во-первых, ракурс - аналогичного Дуайнер в журналах не нашел, во-вторых, гидрокостюм меняет лицо. Перчини видел Хальта неоднократно и должен узнать его. Дуайнер рассчитывал на психологический эффект: миллионер и аквалангист со свастикой - одно лицо!

По дороге в рыбный ресторан Дуайнер думал о Хальте. То, что он узнал о нем из светской хроники, поразило, захлестнуло воображение. Самая обширная в Европе - не исключено, что в мире - коллекция старинных часов. Жена Хальта - обладательница ожерелья из черных жемчужин. Виллы на побережье, отделанные лучшими дизайнерами Франции. "На его месте, - подумал Дуайнер, я бы вел себя скромнее. Подумаешь, страховая контора... Слабое прикрытие".

С этой мыслью он толкнул дверь плюшевой комнатки. Дуайнеру показалось, что итальянец, увидев его вновь, задрожал. Дуайнер дружески подмигнул ему:

- Кажется, я оплатил свой счет двоекратно. Но я не за сдачей. Если ты познакомишь меня с Хальтом, я выплачу тебе за это...

Перчини выглядел затравленно.

- Герр немец не любит людей вашей профессии.

- У меня, между прочим, вполне подходящая профессия, я - один из директоров кораблестроительной компании. Идет?

- Сеньор, я не берусь за дела, которые выше моего места. Тут я не мастер. Профан!

"О, - подумал Дуайнер, - ты, братец, все-таки масон..."

- Разве Хальт масон? - Дуайнер сунул руку в карман, где лежала фотография, и Перчини, видно, решив, что там пистолет, сжался.

Дуайнер рассмеялся:

- Можешь не отвечать, без тебя знаю. Только ответь, на этой фотографии - Хальт? - И Дуайнер выложил на стол снимок.

Видимо, ресторатор не мог прийти в себя. Рассматривал фото пристально, то поднося к свету, то отдаляя. Наконец решительно сказал:

- Это не он. Таким герр Хальт был двадцать лет назад. И честно говоря, мне рассказывали, что Хальт панически боится воды.

3

Джакомо Перчини не был профаном в ложе святого Эльма. Правда, не был он и мастером. Но в его комнатке за тяжелыми плюшевыми портьерами нередко собирались приверженцы святого Эльма самого высокого ранга. В задачи Перчини входила также поддержка постоянной связи между масонами. Тому способствовало официальное занятие Перчини - ездил он по стране, закупая для своего ресторана лучшие продукты. К примеру, лучший порей и сельдерей для знаменитого "фрутто дель маре" он покупал только в небольшой деревушке под Миланом, а заодно проделывал еще пару миль, навещая хозяина авторемонтной мастерской. За тунцом и макрелью обычно ездил в Геную или Ливорно, лангусты и креветки покупал в Павио, и там тоже было кого навестить.

Хальта он узнал недавно. Его привел Мастер, о котором Перчини знал одно - Мастер занимает слишком большой пост в Риме, чтобы можно было задавать ему посторонние вопросы. За Хальтом утвердилась кличка Банкир, и в самом деле несколько раз Хальт передавал ложе значительные суммы. Эго происходило в комнатке с портьерами, и кое-что перепадало Перчини - на подорожные.

Перчини вывел машину из гаража с твердой уверенностью, что сегодня он получит подорожные, во много раз превышающие расход на бензин, затраченный на путь к вилле Хальта и обратно, ведь ему пришлось сгонять туда трижды, все никак не заставал хозяина.

Наконец садовник, отворивший калитку, молча кивнул и впустил его. Но в дом Перчини не пригласили. Садовник привел его в поросшую одичалым виноградом и плющом беседку и оставил одного. Вдруг Перчини услышал легкие шаги, сквозь зелень что-то забелело, в проеме показалась белокурая головка. Девушка улыбалась, что-то пробормотала на языке - Перчини был готов поклясться чем угодно - он не слышал такого языка ни разу в жизни, - и убежала. Поздоровалась она или о чем-то предупредила? Она, конечно, не итальянка, даже самые светлые венецианки темнее ее. Скорее всего с севера. Но зачем она приходила? Что сказала? Перчини, раздумывая, не заметил, как перед ним появился Хальт.

- Добрый день, сеньор, - Перчини по-солдатски вытянулся перед Банкиром. - Славная у вас дочь...

- Доброе утро, это не дочь, в чем дело? - тяжелый недоверчивый взгляд сковал Перчини.

- Не могли бы мы... - забормотал он, - поговорить так, чтобы...

- Здесь некому нас слушать. В чем дело? Перчини невольно перешел на полушепот:

- Если я не разучился понимать кое-что в людях и разбираться в этой жизни, вас собираются шантажировать, сеньор...

В мясистом, холеном, почти бесцветном лице Хальта ничто не дрогнуло.

- Я никого не боюсь... - Хальт отвел глаза, и Перчини испугался, что их разговор сейчас закончится.

- О, выслушайте меня! Этого Дуайнера, американца, я знаю еще по Лас-Вегасу. Он большая теперь птица, а большим пройдохой был всегда. Он явился ко мне и стал требовать - нет, он мне угрожал! - чтобы я уточнил, так сказать, не имеют ли наши люди отношения к этому делу, о котором пишут в газетах... Ну, о русской из галереи Уффици...

- А при чем здесь я?

- Я думаю, вопрос о девушке был первой поклевкой. Какое дело Дуайнеру до русской?

- Короче, Перчини, - Хальт поморщился, - мне тоже нет до нее никакого дела.

- Минуту, сеньор. А потом... Он спросил о вас Понимаете?

Хальт вяло пожал плечами:

- Мной и моей фирмой интересуются многие. Я плачу хороший процент, и все, у кого появляются деньги, естественно...

- Да нет. Он знает, что мы... - Перчини свел тонкие пальцы и попружинил ими рука об руку. - Хочет, чтобы я свел вас. Я, конечно, отказал. - Итальянец снова поежился под тяжелым взглядом Хальта. - Дуайнер показал мне фотографию и спросил, не вы ли это. Я ответил, что нет.

- Что, - усмехнулся Хальт, - меня снимали, когда я обнимался с черной Джильдой в твоем заведении?

- Сама по себе фотография некомпрометирующая. Это портрет в полуфас человека в спортивной шапочке, как у конькобежцев. А тут, - Перчини зашевелил пальцами у шеи, - такое, как у водолаза, ну, аквалангиста, гидрокостюм... На плечах, похоже, погоны белые...

Хальт отшатнулся, будто Перчини дал ему под дых Итальянец и сам испугался.

- Как выглядел человек на фото? Лицо! - Перчини видел, как бесцветные глаза Хальта вдруг начали медленно наливаться кровью.

Перчини показалось, что язык перестает его слушаться:

- Ну, нос с такими... выпуклыми ноздрями...

- Вывороченными?!

- П-похоже, - пролепетал Перчини и подумал: "До чего страшный взгляд у подлеца..." - Глаза узковатые, но не маленькие.

- Здесь, - Хальт провел ногтем по скуле, - здесь есть шрам?

Перчини задумался. Пожалуй, шрама он не видел, да и качество фотографии... Он отрицательно покачал головой. И вдруг спохватился:

- Такое впечатление, что бровь, та, что к зрителю, будто подбрита, укорочена.

Хальт закрыл глаза и с минуту сидел молча. Перчини боялся дышать. Он ничего не понимал.

- Так... Американец, как его там, уверяет, что это я?

- Да. Он даже скорее действительно уверяет, а не спрашивает. Это-то меня и заставило предупредить...

Хальт поморщился, слегка помассировал грудь. "Я всегда говорил себе, что мое дело - деньги, - горько подумал он. - Зачем мне понадобилось лезть в эту грязь... Захотелось стать фигурой или от Вернера заразился верой в наше с ним всемогущество? Какая чушь! Сколько лет жили спокойно! И вот. Где я ошибся? Эта ложа... Но не ее первую я финансировал. Поначалу им ничего, кроме денег, не надо. А теперь? Это сумасшедшие, им ничего не стоит сунуть нож под пятое ребро! Вот и этот... сморчок... сидит, а глаза горят, и дышит как пантера! Что же теперь делать? Как откупиться?

А если это не шантаж, а провокация? Естественно, Перчини раскусить ее не смог. Если американцу нужен не я, а Вернер? Но откуда у него фото Вернера? Когда я видел Вернера последний раз? Всего четыре дня назад. Что случилось за это время? Когда я приехал к нему, пляж был пуст. Ни единого человека на дороге. Ни одной высокой точки вокруг, откуда можно было наблюдать. Вот, значит, к чему привела его любовь к дешевым эффектам! Белокурая бестия, стопроцентный ариец, мессия! Черт бы его побрал!" Хальт глубоко вздохнул. В груди, слева, отпустило.

- Меня, - сказал он Перчини, - это дело не волнует. Сидите здесь. Я вернусь. - Мелкой походкой Хальт вышел из беседки. Перчини, озадаченный, снова ждал, прислушиваясь к звукам в саду. Но вокруг все было тихо.

Хальт появился минут через двадцать. В руках он держал два конверта: с фирменным знаком и простой, белый.

- Это, - протянул он Перчини конверт, - вам. За хлопоты.

"Толст конверт", - невольно отметил итальянец.

- А это, - Хальт протянул конверт с маркой фирмы, - бросьте в почтовый ящик, но не отсюда, лучше в Риме.

Перчини, скосив глаза, прочитал адрес на конверте. И нахмурился, чтобы спрятать удивление, - на конверте был римский адрес Мастера, притом адрес домашний, которым пользовались избранные.

- И передайте американцу, - добавил Хальт, - пусть не валяет дурака. Я к тому же уезжаю. Далеко. И надолго. Можете довести до его сведения этот факт. Все. - Хальт в упор посмотрел на Перчини, и тот попятился, бурча все известные ему формулы вежливости. Хальт же демонстративно повернулся к нему спиной. Тогда и Перчини выпрямился и, похлопывая себя по карману, утяжеленному конвертами, пошел по гравийной дорожке к калитке. Он видел ее, украшенную шпалерными розами. Он уже протянул руку, чтобы открыть массивную дверцу, когда почувствовал у локтя легкое прикосновение. Рядом стояла девушка в белом платье. Но сейчас она не улыбалась. Она смотрела строго и, как показалось Перчини, умоляюще. Она заговорила на своем языке - округлом, льющемся, она явно о чем-то просила, а может быть, пыталась объяснить. Начала помогать себе руками, видела, что ее не понимают. Нахмурилась, глаза сверкнули, будто от слез. И тут из-за кустарника вышел худой бритый садовник. Он молча распахнул перед Перчини тяжелую калитку, осторожно взял под руку девушку и повел ее прочь. Перчини глянул им вслед. Фигурка в белом платье удалялась, но вдруг девушка обернулась, и опять в ее лице появилось что-то умоляющее. Резкое движение садовника - и она вновь покорно побрела. Только очень низко опустила голову.

"Кто это? Жена Хальта? Но он сказал... - вдруг забеспокоился Перчини. - Любовница? А что же она хотела от меня? И вообще, не сумасшедшая ли она? Больно крут с ней садовник! А кто такой садовник, чтобы быть крутым с женой или любовницей хозяина? Ба! - Перчини ударил себя по лбу, но даже не заметил любимого жеста. - А не русская ли это?! Святая мадонна, будь я проклят, если не она! - Он силился вспомнить фотографию девушки, которую мельком видел в газете, - те же светлые волосы, та же легкая фигурка, и черты лица вроде схожи, такие же изящные...

Перчини внезапно почувствовал себя в центре событий, в водоворот которых попал случайно, но которые могут повлиять на его судьбу.

Ресторатору захотелось сесть и подумать, но сесть было негде, да и ни к чему было рассиживаться на виду у обитателей виллы. "И не спрячешься здесь, место открытое", - с досадой подумал он. заводя машину. Отъехав километра три, Перчини понял, что начинает обретать способность мыслить последовательно.

"Конечно, - решил он, - о девушке следовало бы сообщить. В конце концов, у меня еще жива моя бедная матушка, и она молит за меня мадонну так же, как за ту девочку молится сейчас ее мать. Впрочем, русские, кажется, не молятся. Или нет? Какая разница! А если подкинуть адресок прямо охраннику у представительства Советов? Так - подкинуть, и все. И там их дело, будут они принимать меры и какие. Я уже ни при чем. А если просто намекнуть Дуайнеру? Или вообще без намеков, а прямо? Ведь он интересовался девушкой? Значит, она нужна и ему. Зачем? Например, чтобы выйти на Хальта. И если Хальт ее похитил, она с удовольствием передаст своего похитителя в руки властей. Но не Дуайнер же представляет наши власти.

Гм... - Перчини увидел площадку отдыха и решил остановить машину, слегка освежиться на ветерке автострады. - Гм, она не сумасшедшая Ее, видимо, здорово блокировали наркотиками И зачем она понадобилась старому хрычу Хальту? А может, просто позвонить в полицию, и дело с концом? Пусть ищут доброжелателя русских. Главное, не засветиться самому. Американцу же сказать, что вроде бы девочка у Хальта, только Хальт уматывает далеко и надолго и берет ее с собой. Так что арриведерчи. И волки сыты, и овцы целы, и совесть моя католика и христианина чиста. А ведомство Дуайнера отлично платит за большие секреты".

На этом Перчини успокоился, но оставалось еще письмо Хальта к Мастеру. Вдруг оно касается девчонки?

Конверт раскрылся не сразу, но главное - без разрывов. "Я не могу принять меры, - писал Хальт, - к выполнению нашей последней задачи на воде. Даже ваши намеки о банкротстве моих конкурентов ничего не меняют. Пусть плавают".

Перчини принялся вычислять, что бы это значило...

Дуайнер с фотографией аквалангиста. Хальт, побелевший от одного ее описания. Мастер, заинтересованный в решении некой задачи на воде.

4

Плетнев вернулся в отель после очередного визита во Дворец юстиции. Баранов ждал его в небольшом скверике у отеля.

- Хочу тебе сказать, Дуайнер заявил мне, что Светлана жива и здорова. Я не верю в порядочность Дуайнера, но, возможно, он что-то действительно знает.

- Жива! - облегченно выдохнул штурман. - Но какое дело этому американцу?

- Дуайнеру нужны мы, мы с тобой. У меня впечатление, что он напролом рвется к этим подводным диверсантам.

В холле служитель отеля предупредил:

- Господин Плетнев, к вам посетитель.

Навстречу Плетневу поднялся сухопарый человек в низко надвинутой шляпе.

- Эрнст Груббе, гражданин ФРГ, - представился незнакомец.

Плетнев пожал протянутую руку, указал на кресла. Груббе снял свою шляпу, и Плетнев смог рассмотреть его лицо: тонкое, умное, усталое, во взгляде не то затравленность, не то надрыв - как у людей с нарушенной психикой.

- Простите, что побеспокоил, но как порядочный человек... - Он поймал вопросительный взгляд Плетнева, заговорил быстрее, явно стараясь скорее перейти к сути. - Ведь вы так или иначе связаны с расследованием убийства на той подводной лодке. Я отниму у вас несколько минут, чтобы вы разобрались, что к чему, узнали немного и меня... - Он улыбнулся, извиняясь.

- Я слушаю, слушаю... - Плетнев согласно кивнул.

- Свой ежегодный отпуск я обычно провожу на острове Гельголанде, это известный курорт, но там довольно тихо. У меня там дача, яхта В сорок пятом году я был членом гитлерюгенда. Эту руку, - он приподнял правую ладонь, пожимал фюрер в надежде, что мы, мальчишки, защитим его... от вас. Много бы дал, чтобы сменить кожу! Утешаюсь, что человеческая кожа все же обновляется каждые десять лет. Нас формировали в отряды. Домой не отпускали, даже совсем маленьких, двенадцатилетних. Рядом со мной на нарах бывших ремовских казарм валялся парень из Мемеля. Я забыл его имя, но лицо помню, у него была яркая примета - левая бровь росла лишь наполовину. Потом мемельца куда-то отправили, он уехал, и больше мы не виделись. И вдруг... Иду по набережной неподалеку о: моей дачи на Гельголанде, а навстречу - он. Собственной персоной, тот мемелец. - Плетнев уселся плотнее в кресле, Груббе расценил этот жест как нетерпение и опять заговорил извиняющимся тоном. - Это преамбула, вот-вот перейдем к главному. Знаете, герр Плетнев, как обычно радуешься знакомым юности! Я, естественно, устремляюсь к нему, силясь вспомнить имя - Вернер, Вальтер? - протягиваю руку, как вдруг мемелец, - а по его лицу я понял, что и он узнал меня, - перескакивает барьер набережной, да так лихо, что я остолбенел. Но этого мало, на ходу он сбрасывает обычный костюм, остается в черном блестящем типа спортивного трико и ныряет...

Конечно, думал я потом, война искорежила души, и страх остался у многих немцев моего поколения. Но смешно теперь бояться доносов, что кто-то был в гитлерюгенде. Кто сегодня на это обращает внимание! Сегодня могут спокойно спать даже прежние национал-социалисты.

Та встреча лишь удивила меня, да, лишь удивила. А вот вторая встреча с мемельцем... Она породила во мне замешательство, смешанное с ужасом. Да-да, с ужасом, притом животным... будто я в своем доме вдруг наступил на очковую змею. Хорошо, что при мне оказался фотоаппарат. Я снял мемельца, катаясь на яхте. Был полный штиль, и я увидел, как на поверхность всплыло темное блестящее тело. Я биолог, меня заинтересовало это явление, я приготовил фотоаппарат, предполагая самое невероятное: вдруг это... стеллерова корова... или касатка, редкость в наших широтах. У моего фотоаппарата хорошая оптика, но я решил еще немного приблизиться к животному Однако тут объект моей фотоохоты зашевелился, я, не теряя времени, нажал на затвор Вот результат, - Груббе вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, но задержал его в руках. - Отпечатанные снимки потрясли меня. Я долго размышлял, но не находил объяснения. Я человек осторожный и не люблю, чтобы меня вышучивали. Поэтому молчал.

Но однажды услышал любопытную историйку. Рассказывал мой коллега, что к его прислуге приехал брат и под влиянием доброго шнапса поведал, что якобы собственными глазами видел, и притом неоднократно, человека-рыбу, боевого пловца, существующего для диверсий. Еще речь шла о каких-то фондах. Потом этот подвыпивший господин отказался от своих слов, но спьяну он долго хвастался своим общением с необычным и всемогущим человеком-рыбой. И тогда я понес фотографии, сделанные с яхты, в наше городское отделение Фау Фау Эн. Там почему-то решили, что я принес коллаж с целью провокации, рассказам моим не поверили, а человек, на которого я ссылался, уехал из города, и как утверждалось, за границу. Разумеется, я не думал о провокации. Я не знаю, что стоит за этим, - Груббе приподнял конверт, - но как биолог заключаю, что подобное может быть хуже любой атомной бомбы. - Он протянул конверт Плетневу. - Хуже самого изощренного биооружия. И вероятно, это и есть биооружие последней марки.

Фотография человека в черном гидрокостюме с большой белой свастикой на спине полностью соответствовала описанию Баранова.

- Так.

- Это мемелец, - продолжал Груббе. - Ясно, что он не пожелал узнать меня. Одно странно: выглядит он явно моложе своих лет. Получив от ворот поворот, поехал я в головную организацию лиц, преследовавшихся при нацизме, в Бонн. Клянусь честью, я не знал, куда мне пойти с этим, чтобы предать дело гласности, и наивно полагал, что иду к людям, наиболее заинтересованным во всяком искоренении зла. Увы, я ошибся. Почему-то это дело не взволновало их, хотя поначалу они отнеслись ко мне внимательно. Однако... это происшествие с кабелем, с подводной лодкой, обошедшее все газеты... И вот я решился... к вам... Уверен, что мемелец не последняя гайка в этих темных делах.

- Да-а, - протянул Плетнев. - Спасибо.

- Надеюсь, мое имя не будет фигурировать. Да, вот еще что. Чтобы не быть голословным, могу сообщить, что я выяснил у коллеги адрес родственника его прислуги. Живет он здесь, в Италии. Работает где-то на вилле на Тирренском побережье Ривьеры - Лигуре. Его приметы: высокий сухощавый человек со стриженым затылком. Мой коллега особо отметил этот факт затылок стрижен именно так, как стригли затылки миллионам солдат вермахта. А почему бы и нет, если его хозяин носит свастику во всю спину? - Немец попытался улыбнуться, но было видно, что ему не до смеха.

"Возможно, он действительно порядочный человек, - подумал Плетнев. Если только... не агент Дуайнера".

Немец надел свою шляпу, сразу спрятал под ней лицо, сухо простился.

Через окно Плетнев видел, как он неторопливо и чуть припадая на левую ногу, шел по улице, пока не повернул за угол. На углу посторонился, пропуская стремительно шагавшего мужчину - тот почти бежал. Плетнев с недоумением узнал в мчащемся по улице человеке штурмана Баранова.

На Баранове не было лица.

- Я получил письмо от Светки, - выпалил он. "Я жду тебя каждый день, мне обещают, что ты обязательно придешь. Приходи. У меня все хорошо, только, пожалуйста, приходи, куда тебе скажут, только тогда мы сможем увидеться. Света".

- Ты уверен, что почерк не подделан?

- Почти два года переписывались...

- И все-таки сомневаешься, - Плетнев посмотрел испытующе.

- А как вы бы на моем месте?,

- Наверное, тоже... так сказать, не полностью полагался бы.

- Этот, который передал мне письмо, сказал, что мне надо завтра быть в любое время недалеко от ресторана "Золотая рыбка". - Плетнев кивнул. - Там меня и проводят куда следует. Поеду, конечно... Чем черт не шутит, когда бог спит. Не могу я не пойти. Я всегда говорил, что ее похитили по ошибке. И, может, теперь ищут выход. А тут из газет известно, муж приехал.

- Кто передал тебе письмо?

- Он не назвался.

- Как выглядел?

- Не рассмотрел. Мы буквально столкнулись. Он, видимо, поджидал меня.

- А все-таки?

- Высокий, почти моего роста, худой. Лет шестидесяти. Волосы седые. Пострижен коротко, но не слишком. Длинная шея. Леонид Михайлович, если это важно, когда я пойду на встречу, то уж рассмотрю его как следует. Он сказал, будет ждать.

- Ты не горячись. Там по-всякому может быть. Похоже, Светлана писала записку под диктовку, переводя этот диктант или диктат на русский. Так что... Ну а теперь посмотри вот на это, - Плетнев показал Баранову фотографию, полученную от гражданина ФРГ Груббе.

- Откуда она у вас? - От удивления, волнения голос штурмана срывался после каждого слова.

- Возможно, оттуда же, откуда у тебя письмо Светланы. Завтра я с утра отлучусь часика на три, ты меня дождись, к "Золотой рыбке" поедем вместе.

5

- Не люблю фашистов... - сказал, улыбаясь, Карло Мауэр. Плетнев только вздохнул. Не люблю... Как о манной каше. А впрочем, что требовать от этого юноши, что он знает о них? В его жизненном опыте фашисты - так сказать, антиобщественная группа, куролесящая на площадях с полузабытыми лозунгами. Неприятная, конечно, группа. Заторы на улицах создают, общественный порядок нарушают.

- Карло, в вашей семье кто-нибудь участвовал в войне?

- В которой? - Мауэр лихо объехал идущий впереди старенький "фиат", неожиданно снизивший скорость, выглянул в оконце и разразился тирадой в адрес его пассажиров - явно нелицеприятной. Плетнев обернулся: парочка в "фиате" целовалась.

Что ж, вопрос Карло задал точный: в какой войне? - была еще ведь и абиссинская война, а потом корейская, и вьетнамская, и ближневосточная убийственный перечень.

- Во второй мировой, с Гитлером.

- А... Дед. Легко отделался: стоял где-то в Югославии. Потом, кажется, у вас, но до Сталинграда. Считает, что мог бы остаться на Волге, спасибо вашим партизанам, они его поцарапали раньше.

Плетнев поежился и замолчал. Ну разве объяснить милому веселому итальянцу, лучшему другу убитого Вивари, что и через десятилетия продолжает оставаться боль, которая гнетет до сих пор, до сих пор взывает ко мщению. Для самого Плетнева война навсегда осталась связана с отчаянным криком матери: "Леньку спасайте, Леньку!!!" От бомбежки, заставшей их в колхозном саду за сбором яблок, мать забилась под самое раскидистое дерево, почему-то стараясь спрятать голову, а он, одиннадцатилетний, любопытный до глупости, выбежал на открытое место и, разинув рот, глядел на тяжелые, неестественно близкие самолеты с уродливыми, будто переломанными мрачной силой, крестами. Они плыли, а не летели, от них медленно, натужно отделялось что-то черное, мрачное... И нечеловеческий крик бросившейся к нему матери. Осознанная ненависть пришла потом. И всякий раз перехватывало горло, когда видел у Большого театра ветеранов, когда хотелось отвести глаза от тихо плачущих у Вечного огня вдов...

На тех бомбардировщиках был черный изломанный крест - на белом фоне алюминия, теперь вот белая свастика на черной глянцевой спине.

- Конечно, - заговорил Мауэр, - с моим другом Вивари могли посчитаться и фашисты. Но у меня на них есть управа, - Карло похлопал себя по карману. - Давно купил по случаю. Боевая граната, есть и слезоточивая. Надеюсь, вы без оружия? Вам ни к чему, потом с полицией не разберешься. - Плетнев кивнул.

- Мой маузер, между прочим, в отличном состоянии, так что не беспокойтесь. Меры предосторожности бывают просто необходимы, такова наша жизнь! - Мауэр засмеялся. - Сейчас мы сделаем поворот и будем как раз у гнездышка.

А какие меры предосторожности мог бы предпринять Плетнев здесь, в чужой стране? Подключить к делу итальянскую полицию, думал он, значило бы обречь все на провал. Положим, они схватят этого худого, длинного, стриженного под образец 1939 года немца. А он окажется наиобыкновеннейшим мелким буржуа, рантье или что-то в этом роде. И пойдет звон о подозрительности русских... Действовать на свой страх и риск? Плетнев разыскал Карло Мауэра и в общих чертах рассказал ему о Груббе, о снимках и болтовне подвыпившего немца.

- Кто бы мог подумать, - удивлялся Мауэр, - что в двадцати семи километрах от Рима, на берегу Тирренского моря, ласкающего Неаполь! - Карло засвистел лирический мотив, сбавил скорость, раздумывая, куда сворачивать дальше - впереди показался глухой забор. И остановился.

- Верно, это где-то здесь, - тихо заметил Плетнев, сверяясь с адресом-планом Груббе.

- Будем брать штурмом? - улыбнулся Мауэр. Плетнев усмехнулся:

- Посмотрим...

Они вышли из машины, огляделись. Там, где забор кончался, неправильным углом уходя к морю, вдали было видно несколько домишек, очевидно, рыбацких, - рядом с каждым стояли козлы с растянутыми сетями. О рыбацкой деревушке в плане-адресе ничего не было.

- Я думаю, надо навести справки, ну, расспросить, не видели ли здесь человека такого-то и такого-то... - предложил Мауэр. - Подъем?

- Не лучше ли пройтись?

Едва они сошли с битумной дороги, ноги начали утопать в крупном песке, сквозь который, неизвестно, за что держась корнями, прорастал колючий кустарник. Открылось море.

- Три года назад, когда я только переехал в Чивитавеккью, здесь прошел смерч. С тех пор мне казалось, здесь никто не живет, - задумчиво сказал Мауэр.

- И что же?

- Я был не прав. Но боюсь, в такой ранний час мы мало кого застанем в деревне. Самый лов...

- А вот и нет, - ответил ему Плетнев, когда они поднялись на песчаный бугор, с которого начиналась деревенская улочка. - Смотрите, Карло, как много народу.

У дома, отличающегося от остальных черепичной кровлей и кирпичной кладкой, стояла толпа. Полицейская машина, собаки... Нет, не деревенские, те тихо сидели у ворот - служебные собаки. Мауэр и Плетнев подошли ближе.

- Что случилось в этом доме, синьора? - спросил Карло пожилую женщину, присевшую на раскладной стульчик.

Она сокрушенно покачала головой:

- Убили Марка, жаль его - славный был человек, пусть теперь позаботится о нем Мадонна! И за что такое? Никого не обижал! - Она покачала головой, стараясь придать своим словам как можно больше убедительности. Никого! Тихо жил... И такая ужасная смерть... В него бросили бомбу, представляете?... Какой ужас! А какие розы он выращивал в саду синьора Хальта! - Она махнула рукой в сторону видневшегося вдали глухого забора.

Плетнев и Мауэр переглянулись.

- Он был садовником? - спросил Мауэр с тревогой в голосе, которой, видно, испугал старуху.

- Почему синьор интересуется? - насторожилась она. - Вы... Разве вы... - она перевела глаза на Плетнева и замолчала. - Да, садовником, пролепетала наконец, встретившись- с подбадривающим взглядом Плетнева. Если вы родственники или друзья Марка, обратитесь к полицейскому комиссару, он в доме, - заключила она Опустила голову, и Плетнев пожалел, что Карло спугнул ее откровенность.

- Посторонитесь! - раздался громкий голос, толпа раздвинулась. Показались носилки. Сзади шли полицейские и врач.

- Дом опечатать, - скомандовал тот же голос и добавил: - По нашим данным, родни у покойника не было.

Когда носилки начали укладывать в машину, ветерок отбросил простыню, и Плетнев увидел лицо. Это был худой, с высоким узким затылком, с солдатской стрижкой образца 1939 года человек, к которому направил его Груббе и который, вероятно, принес Баранову письмо от Светы...

Обратно ехали молча и медленно. "Ниточка оборвана, ниточка оборвана", - надоедливо вертелось в голове Плетнева.

- Здесь недалеко хорошая траттория, синьор Плетнев, - нарушил тягостное молчание Карло, - не закусить ли нам? Я, признаться, выехал вам навстречу, перехватив лишь кофе... даже без лимона!

Плетнев кивнул - он тоже не ел с утра, а утро для него началось с первыми лучами.

У стойки бара сидел лишь один посетитель, который живо обернулся:

- Хэлло, мистер Плетнев! Мы с вами ходим одними дорогами? Как вы думаете, кто убил старину Марка?

- Это он, он, - вдруг закричал высокий пронзительный голос, какие-то люди подскочили к Мауэру, начали скручивать руки. Плетнев бросился к нему на помощь, но Дуайнер крепко схватил его за рукав. Будто из-под земли появилась полиция.

- Это недоразумение... - все пытался вмешаться Плетнев.

- Слушайте меня, я же видел, - высокий истерический голос принадлежал хозяину траттории. - Я видел, и не только я, как в дом Марка вошел темноволосый невысокий щуплый мужчина... Все приметы сходятся!

Плетнева оттесняли все дальше и дальше от Мауэра Дуайнер и хозяин траттории, который тоже был черноволосым, щуплым, невысоким мужчиной. Плетнев заметил, что задний карман его широких брюк слишком повторяет очертания пистолета...

Вернувшись в отель, Плетнев узнал у портье, что утром Баранова спрашивал рассыльный из Дворца юстиции, и вскоре штурман ушел.

МОНОЛОГ II

Адольф всегда сторонился женщин. И Хальт - он никогда... Я не смог. Я оказался слабее. Все-таки эти проклятые рыбы однажды сослужили мне хорошую службу, когда выгнали меня на мелководье лагуны, и мне пришлось идти по берегу... С кем она была? Говорит, с мужем... Анна... Я знал, что Хальт поможет мне. Он верный друг, что бы ни говорила о нем Анна. Он все сделал, чтобы мы с ней снова были вместе.

Но Анна все-таки беспокоит меня. Она сказала, что я не человек! Неужели она не в силах простить мне того утра, когда я отказался от нее? А что мне оставалось делать? Я знал, почему доктор отпустил нас по домам. Это были последние дни. Она не поверила мне тогда... Как часто я потом вспоминал ту минуту, когда Анна отвела мою руку и тихо, растерянно спросила: "Что ты хочешь?" И я бежал, чтобы только мысленно в воображении дорисовывать несбывшиеся мгновения страстной любви, радости...

Анна говорит, что я убийца. Полно! Разве я убивал президентов, разве я готовил заговоры? Настоящие убийцы там, на суше, я существую не для убийства, а для жизни нашей идеи.

Дураки дельфины, у них, верно, тоже есть идея, почему же я не могу никак договориться с ними? Я выбрал себе псевдоним Вальтер. Так звали моих кумиров: адмирала Канариса и бригаденфюрера Шелленберга. К одному из них, увы, фюрер был несправедлив, неужели струну от рояля нельзя было заменить для такого великого человека обычной пеньковой веревкой? А бедный Шелленберг так и умер в монастыре. Совсем недалеко, здесь, за Неаполем. Как часто я всплывал на поверхность, чтобы только посмотреть на одну из бойниц, за которой томился этот величайший ум!

Анна сказала, что Хальт самый богатый человек в мире и разбогател на моих сокровищах. Она хочет, чтобы я отпустил ее, тогда она принесет мне доказательства. Она говорит, что у Хальта есть жена. И не первая. Да, я сам видел молодую женщину один раз. Но Хальт сказал, это больная, ненормальная, которой он дал приют, чтобы она не болтала лишнего. Она случайно видела, как я поднимался из воды, и почему-то долго кричала. Неужели мой вид так омерзителен? Да полно, я же обыкновенный человек, доктор Дейке почти не изменил моего лица и тела. Проклятые рыбы! Я такой же, как они... Я покрыт их кожей... В моем организме искусством Дейке вырабатываются те же гормоны, что и у них, у меня так же меняется ритмика пульса, когда я ныряю. Я уникум: у меня прижилась железа молодого дельфина, и в моих мышцах запасается кислород не хуже, чем у них. Они-то не бессмертны... А я не старею. Этого они мне не хотят простить? Они гонят, гонят меня, будто знают, что из всех, из всего нашего отряда я остался один. Бедный доктор! Уж он-то выбирал самых крепких, не ослабленных войной. Хорошие деревенские ребята из Пруссии, из Альпийского Гарца... Одни не выдержали операции, всплывали в тренировочном аквариуме кверху брюхом совсем как дохлые рыбы, а других сразу затравили эти проклятые своим ультразвуком... Они доводили до того, что несчастные бросались под корабельные лопасти и винты. Дейке знал, что не у каждого устойчива психика, как у меня, предупреждал, если вдруг... Нельзя снять костюм - он слишком тесно сплетен с нервными окончаниями. Смерть мучительная, страшная... Легче под винт! Дельфины это узнали... Зачем они мешают нам? Почему они так любят тех людей, что ходят по земле? Откуда в этих черных рыбах любовь к тем и ненависть к нам? Мерзкие существа! Хотели загнать меня подо льды, чтобы я умер! И теперь не пускают меня к моей Анне. Закрыли вход в лагуну. Но я не отступлюсь. Она будет моя, только со мной... И мой Хальт, и никто, никогда... И все будет как всегда, я буду нести свою службу. Ведь я солдат. Я выполняю приказ, а никто еще не отменял его. Они уходят?! Они уходят! Они хотят выпустить Анну?

Часть третья

1

- Ну что, Андрей Алексеевич, займемся. - Генерал взял в руки папку и посмотрел, как Поеров раскладывает документы. - Не скрою, твоя дельфинья теория меня заинтересовала, но романтика с фантастикой не по нашей части. Что говорит Цговери, можно связывать диверсионную работу с изменениями в поведении дельфинов?

- Вот заключение профессора. Читать?

- Давай в двух словах: что поддерживает твою версию, что отрицает.

Поеров усмехнулся. Версия основывалась на показаниях очевидцев. Там, где появлялся диверсант, появлялись и дельфины. Можно закрыть глаза на совпадения, но Андрею не давала покоя давняя история на базе подводных лодок. Диверсанты и дельфины, рассуждал он, враждующие стороны. Уж чем там диверсанты насолили приматам моря, трудно сказать, важно, что можно использовать дельфинов как помощников. Профессор Цговери не мог сдержать улыбки, когда слушал Поерова.

- Так, стало быть, вы биолог, - проговорил он добродушно.

- Врач я, - подсказал Андрей, - по основной специальности.

- Ну а по теперешней вашей специальности, - Цговери заговорщицки подмигнул, - вам должен быть знаком такой термин "следственный эксперимент". Давайте посмотрим... У нас в океанариуме недавно появилась пара дельфинов из Адриатики. Думаю, самые подходящие субъекты для этого дела. Они как раз родом из мест дислокации ваших диверсантов, так что, может быть, видели или слышали что-то. Посмотрим, как они будут реагировать, если подсадить им в вольер аквалангиста со свастикой. Списанный гидрокостюм у нас найдется.

Ничего не получилось. Дельфины спокойно плавали, когда на дно их вольера опустился аквалангист с размалеванной по спине свастикой. Профессор посмеивался, а Поеров почувствовал себя, будто его легонько щелкнули по носу. И тут он вспомнил, что при расследовании обстоятельств убийства капитана Барсукова па яхте были обнаружены следы слизи с сильным запахом, напоминающим запах несвежей рыбы. Химический анализ слизи тогда сделали, значит, можно попробовать синтезировать если не саму слизь, то вещество со сходным запахом. Поеров не очень рассчитывал на успех своей затеи, но в этом деле, считал он, нужно использовать все возможные и невозможные зацепки - темное дело, слишком темное.

Цговери усмехнулся недоверчиво, но новый эксперимент разрешил. И дельфины забеспокоились. Когда эксперимент повторили, работали датчики, фиксирующие обмен информацией между дельфинами. Цговери "перевел" диалог в вольере:

- Опять он?

- Не он.

- Куда люди смотрят? Он!

- Люди разыгрывают нас.

В самом деле, дельфиниха была обеспокоена куда больше своего друга. Кончилось тем, что, когда аквалангист начал всплывать и приблизился к ней, дельфиниха резко подпрыгнула и метнула свое тело прямо к ногам Цговери. Она что-то свистела, похрапывая.

"Защиты просит", - усмехнулся Цговери и погладил Изиду - так ее звали, - по темной лоснящейся голове.

Однако дельфинье посвистывание к делу не пришьешь... Мало ли что могло их раздражать - например, сам неприятный запах. А расшифровка дельфиньего языка, "переводы" Цговери пока лишь предположение. Метод не апробирован до конца. В других научных центрах не перепроверен. Следовательно, опираться на него рискованно.

- Так что, - сказал Андрей генералу, - моя версия рассеялась как дым. Я даже думаю, появление дельфинов одновременно с появлением диверсантов объясняется наипростейшим образом: дельфины принимают их за людей, терпящих бедствие. Ну и ведут себя соответственно.

- Ладно, - генерал отошел к карте, - объяснять поведение дельфинов дело ученых, наше - поймать вредителей. Вот, смотрите, - он показал рукой на карту, - флажками отмечен ареал их действий. Одну минуту. - Генерал включил переговорное устройство: - Если товарищ адмирал... Приглашайте.

В кабинет вошел моряк. Видно, давний знакомый генерала. Они встретились тепло, но тут же перешли к делу.

Два пожилых человека долго стояли в раздумье у карты мира.

- Если все суммировать, - сказал адмирал, - получается, диверсанты избегают холодных морей. С военной точки зрения могу добавить, что активная деятельность диверсантов-подводников проходит недалеко от военно-морских баз НАТО. И можно предположить, что эти базы им дом родной.

Адмирал развел руками.

- Что посоветуешь? - генерал выжидательно смотрел на старого товарища.

- А что тут можно посоветовать? Нужно иметь ответы на самые разные вопросы... Как они пополняют, к примеру, запас кислорода? Чем питаются? Энергетика? И самое главное: кто руководитель диверсий? Где он - в воде или на суше?

- Скорее всего именно на суше, - мрачно бросил генерал. - В каком-нибудь уютном кабинете. - Помолчав, он сказал: - Я говорил с Плетневым. Леонид Михайлович оказался в самом центре событий. Так что вот что получается: аквалангист, а точнее, дельфино-человек со свастикой на спине - совсем не миф. Это, возможно, наследие страшных сороковых годов. Есть основание полагать, что действует он в одиночку. Это обстоятельство, с одной стороны, облегчает нашу задачу, с другой - очень затрудняет ее. Будем начинать операцию по охране наших вод... как назвать ее условно? - Он посмотрел на адмирала. Адмирал усмехнулся:

- Вот тебе, бабушка, и юрьев день... Древность всплыла, динозавр... И тут в его глазах зажегся лукавый огонек. - Есть прекрасное название для операции: "Плиозавр" - самый хищный, самый коварный из древних ящеров. Так вот, "Плиозавр-45"... Годится?

- Ничего... - пробормотал с иронией генерал. - Название есть, осталось немного, разработать саму операцию. Кстати, нам никак нельзя сбрасывать со счетов, что одна из главных задач подводного диверсанта, судя по его действиям, - физическое устранение членов экипажа подлодки "Академик Ширшов". Вам, Андрей Алексеевич, нужно выехать в Новороссийск, к Баруздину. - Поеров кивнул. - С его головы не должно упасть ни единого волоса.

- Не упадет, - улыбнулся Андрей. - У него там шлем, не прошибешь...

Но генерал словно не заметил шутки:

- Кроме того, в Архипо-Осиповку, этот курорт рядом с Новороссийском, завтра выезжает журналист Жуков. Послезавтра выходит его статья, думаю, ее перепечатают многие зарубежные газеты. Он раскрывает тайну человекорыбы, дельфино-человека, все равно, как назвать этого фашиста. Дает фотографии, полученные через Плетнева... Ясно, что диверсант и его хозяева не простят журналисту разоблачений. Будете в Новороссийске, Андрей Алексеевич, держите связь с Архипо-Осиповкой.

В кабинет вошел адъютант. Генерал взял у него тонкую папку, раскрыл и углубился в чтение:

- Печальное известие из Рима. Исчез штурман Баранов. Плетнев предполагает похищение.

2

У дома Мастера Хальт остановился как перед плахой. Если его письмо так разгневало Мастера, что гот лично позвонил среди ночи и приказал незамедлительно явиться, то чего же ожидать от личной встречи? Ярости, за которой смерть? Хальт прекрасно знал, что почем в этой игре.

Смерть... Человеку свойственно думать о ней абстрактно, имея в виду не себя. Вот гибель Вейке, молодой двадцатипятилетней женщины, его последней жены, была почему-то реальной... и желанной. Психиатрам пришлось поставить на ней крест. Но сейчас уже дело не в болезни Вейке. Хальт понял, что предстоит ликвидация предприятия, и это единственная возможность избежать гибели. Можно сказать, он уже начал эту акцию - пришлось убрать Марка. А что оставалось? Треугольник Хальт - Заурих - Марк внезапно стал многоугольником. Некий американский агент... Перчини тоже кое-что пронюхал - больно уверенно держится. Заурих сам раскрыться не мог. Вейке вне человеческого общения. Хальт за себя отвечает. Остается Марк, "верный" слуга. За деньги, которые он получал, можно позволить выдрать себе язык. Хальт и объясняться с ним не стал. "... Чтобы последним жизненным впечатлением был блеск топора как кара за злодеяния, нанесенные рейху" так, кажется, формулировался приговор о смертной казни через отсечение головы, обращенной лицом к небу. Трудно сказать, видел ли Марк блеск топора среди ночи, но у него было время понять, за что и почему.

А с русским штурманом?... Следовало отказать Зауриху. Не надо было идти у него на поводу и с русской. Обошелся бы без нее. Но, с другой стороны, этого безумца надо иногда как-то ублажать, иначе от него вообще ничего не добьешься. Впрочем, если беседа с Мастером закончится благополучно, можно вернуться и отыграть вспять. Хотя Заурих дважды не вышел на связь. Кто-то открыл ему истину? Нет, от Зауриха тоже придется отделаться, решил Хальт. Он отслужил свое.

Другой вопрос - как отделаться?

И снова Хальт упрекнул себя, что ввязался в политическую кашу. А ведь как хорошо начиналось - никакой политики, только деньги, большие деньги!

Хальт помнил тот день, когда в Антибе подыскивал приличное помещение для офиса фирмы. В центре аренда дорога, хозяин вряд ли одобрит здешние цены, вот и решил подняться на мыс. С одной стороны, рассуждал он, там пустынно, с другой - эффектная вывеска страховой конторы по обеспечению драгоценностей или, скажем, другого личного имущества - автомобилей, яхт, могла бы привлечь богатых бездельников, пришедших глянуть на замок Наполеона Бонапарта.

Напротив замка Наполеона Хальт увидел небольшое бистро и решил посоветоваться с его хозяином, где можно снять подходящее помещение. Хальт сел к столику под ярким зонтиком, глянул вдаль на поросшие лесом склоны Альп, на голубую гладь моря, и такая тишина, такая радость неожиданно вошли в его душу, что захотелось плюнуть на все дела, забыть о мирском, о бедности, унижениях, погрузиться в эту негу... И тут он увидел Зауриха.

- Это издевательство, - зло зашипел Заурих, едва поздоровавшись. - Я прихожу сюда каждый вторник уже который месяц... Где ты был? Где связник в Гастингсе? Куда все подевались? Или я должен метаться по морям, как будто мне одному все это нужно?

Хальт ничего не понял, но почувствовал, что из Зауриха можно извлечь пользу. Начал подыгрывать и через двое суток уже знал о Заурихе все. С того дня, как они расстались в клинике доктора Дейке.

Хальт не прошел отбора в клинике Дейке. Он не очень хорошо представлял себе, зачем его привезли в госпиталь, больше всего боялся, что станут брать кровь - и так был порядком истощен. Но кровь взяли только для анализа и потом долго не вызывали. Хальт уже обрадовался, что не годится в доноры. Его отпустили после пятого анализа, вовсе непонятного: с пятки срезали кожу, сказали, быстро нарастет новая. У Зауриха кожу исследовали повторно, сняли покров с брови. А Хальту приказали изучать радиодело. Отправили в радиоцентр, который вскоре был взят американцами. И к лучшему, сказал тогда себе Хальт. Он постарался забыть все и переключиться на премудрости бухгалтерского дела в финансово-статистической школе.

А Зауриху, оказывается, сделали несколько операций. Пока Хальт заучивал звучные термины бухгалтерского учета, Заурих освоил морские глубины. Заурих стал жителем моря. Ему доверили тайны... Впрочем, об этих тайнах Хальт узнал потом. А тогда он узнал, что в определенные дни и часы Заурих должен был появляться в нескольких курортных городках и ждать связников. Связника не было. Заурих признал в Хальте знакомого и решил, что долгожданный связник наконец появился. Он ждал от Хальта приказа. Но Хальт не знал, что он должен сказать Зауриху, и только бросил в ответ на его гневную тираду:

- Обстоятельства резко изменились. Жди меня во вторник на пляже Жуан-ле-Пэна в это же время...

До вторника предстояло сориентироваться и вычислить, на что рассчитан человеко-дельфин и какую выгоду от него можно извлечь.

Если дело обстоит именно так, как рассказывает Заурих, то с какой бы целью ни запустили его под воду, он обладатель несметных богатств. Хальту мерещились, сокровища погибших кораблей, россыпи жемчужных раковин, золотые донные пески. Только потом он узнал, что в катакомбах ранних христиан в Лигурии, уходящих глубоко под сушу сложными переплетениями гротов и переходов, спрятана часть фондов Гитлера и Муссолини. Там же устроено убежище Зауриха и его команды. Потом Хальт понял, что Заурих страж при богатствах и добытчик новых сокровищ. В нем фашизм видел свое бессмертие. Что такое идеи без мощной финансовой поддержки? - рассуждал Хальт. Хлам. Кто платит, тот и музыку заказывает. Раз Заурих ждал связного, стало быть, он ждет команды, куда переправить деньги для возрождения наци. Риск был велик, но Хальт решился. Смертельно опасная авантюра, но... конец бедности, конец унижениям мелкого служащего.

Направляясь на пляж Жуан-ле-Пэна, Хальт раздумывал, как рассказать о затруднениях каудильо Франко, чтобы Заурих - Хальт еще не знал, получает ли тот указания от кого-либо, да и вообще, имеет ли он политическую и экономическую информацию - убедился, что Франко послал к нему за помощью в укреплении своего режима. Заурих так отчеканил свое "есть!", что Хальт испугался, не выбросит ли он вперед руку, не заорет ли "хайль!"... Вскоре в Гибралтаре произошло крушение двух французских эсминцев - Заурих по-своему истолковал затруднения франкистского режима. И вот тогда Хальт начал интересоваться политикой - ведь всякий раз ему приходилось изобретать новую легенду, под которую он получал золотые слитки, упакованные в водонепроницаемые контейнеры пачки долларов и фунтов стерлингов, драгоценности. Он, не стесняясь, клал их в свой карман - а кого же стесняться? Но иногда все же переправлял средства туда, куда, должно быть, их направил бы Заурих.

Начал с простой благотворительности, когда собирали деньги на похороны Елены Бехштейн, вдовы короля роялей, - каждому члену гитлерюгенда известно было, что эта женщина еще до тридцать третьего года вложила в фюрера почти все свое состояние. Подбросил Хальт и на становление организации бывших офицеров вермахта, и на поддержание тех осужденных Международным военным трибуналом, которые начали мало-помалу выходить из тюрем. А потом понял, что, протянув палец, увяз по локоть. Ему, не кому-нибудь, принесли переданное из тюрьмы письмо бывшего гросс-адмирала Деница. Дениц не просто передавал весточку близким, письмо содержало программу ремилитаризации Германии. На это нужны были деньги, и немалые. Хальт, став уже очень богатым человеком, понял, что письмо передано ему не случайно. Деньги поэтому дал. А письмо с автографом гросс-адмирала показал Зауриху, чтобы упрочить свой авторитет в глазах рыбочеловека.

Но чуть позже Хальт испугался... Дело не кончилось, оказывается, 16 октября 1946 года, когда в Нюрнберге повесили одних, а других отправили отбывать различные сроки заключения. Возмездие продолжалось. Казнили Коха и Эйхмана, осудили Оберлендера, а ведь он уже был министром в новом кабинете в Бонне, Глобке - тоже немалую величину, Крюгера - члена правительства Эрхарда.

Хальт переехал в Италию, сославшись на внезапное ухудшение здоровья. Тогда он еще не знал, что капитал и политика неразделимы. А за ним, Хальтом, был не только капитал, был Заурих. Только спустя годы Хальт окончательно перестал опасаться, что к Зауриху явится настоящий связной и передаст Хальта в руки настоящих хозяев. Но, видимо, все-таки цепочка связи с Заурихом катастрофически оборвалась в каком-то звене, впрочем, в 45-м году могло произойти самое невероятное...

Однажды Хальту дали понять, что его контакты с реваншистскими кругами - не секрет. Не секрет и его связи с террористами. Из этого следовало, что, если Хальт будет плохо себя вести, его досье может попасть к тем, кто и по сей день серьезно занят личностями военных преступников. С этим разговором к Хальту пришел Мастер. В Риме уже тогда он занимал высокий государственный пост. Хальту он прямо не грозил, наоборот, внушал, что только под сенью ложи святого Эльма Хальт обретет убежище от своих преследователей: красных, левых. Что нужно ложе? Немного: соблюдение тайны и послушание, регулярные членские взносы, их размер зависит от желания жертвователя. Правда, Мастер избавил Хальта от мучительной задачи придумывать приказы Зауриху, теперь Хальт получал их от Мастера. И вскоре убедился, что за фигурой главы масонов стоит целый идеологический и репрессивный заокеанский аппарат.

Заурих работал без сбоев. Он устрашал, провоцировал, уничтожал - порой Хальт думал, что Заурих не может работать в одиночку, как утверждает, ссылаясь, что его приятелей истребили дельфины. Заурих, правда, и сам боится дельфинов, каждый раз жалуется на них. Но Хальт давно уже думал, что Заурих лишился рассудка. Не потому ли он с настойчивостью маньяка преследует членов экипажа русской подлодки. Он уверяет, его оттуда видели.

- Все хорошо, - сказал Хальту Мастер. - Пусть побаиваются те, на лодке. А вместе с ними всякий, кто захочет еще раз сунуться... Следующий членский взнос раздайте вашим людям. Они заслужили поощрение. Но что означает ваше письмо?

Хальт ответил быстро, объяснения он подготовил:

- Дело связано именно с моими людьми. Один из них, как мне сообщили, попал в неприятную историю. Придется выручать беднягу.

- Но разве один человек может повлиять на дело? Операция, порученная вам, связана с конкретными сроками. Хальт, вам прекрасно известно, что произойдет, если вы завалите эту операцию.

Хальт покорно кивнул.

- Вы правы, Мастер. Забудьте о моем поспешном решении и поспешном письме, я был несколько взволнован... смертью моего садовника.

Мастер криво усмехнулся:

- Он не умер, а убит. Не вами ли? - Хальт содрогнулся.

Мастер, заметив его испуг, снова усмехнулся:

- Я поступил бы так же. Он крупно вас продал. Зря вы не читаете коммунистическую прессу, Хальт. И уж давайте мы-то с вами будем откровенны, - он бросил перед Хальтом толстый еженедельник, на первой полосе которого Хальт с ужасом увидел фотографию Зауриха. - Ведь дельфино-человек, как здесь называют некоего представителя некой профашистской группировки, несомненно, из вашей компании. И не нужно делать вид, что вы удивлены. Чтобы понять такую простую вещь, необязательно обладать сверхпроницательностью.

Кем вы были после войны? Так... Ерунда... И вдруг... Одно из самых значительных состояний. Наследства вы не получали, старателем на алмазных копях не были. И потом... коллекции морских уникумов следовало бы держать в большем секрете и не швырять на биржу исторические реликвии. Или для вас они не представляли особой ценности? Впрочем, когда в руки попадает золото наци, золото Бормана, при чем тут... сокровища какой-то королевы! Ну а что касается вашего участия в определенных акциях, кому, как не мне, знать о них! Подлодка, кабель... - Хальт выглядел совершенно раздавленным. - Вам не страшно, что в ответ на эту публикацию я могу огласить ваше имя? Как-никак я наделен званием советника юстиции. А? Хальт? И еще. Вам не страшно, что этот, как его, дельфино-человек, узнает, как вы распорядились вверенными ему средствами?

Хальт сидел онемевший. Уехать, спрятаться, забиться в щель, лечь на дно - билась единственная мысль.

- Я отдам распоряжение сегодня же.

- Надеюсь, вы до конца поняли, что произойдет, если вы завалите порученное дело, - жестко повторил вопрос хозяин дома. Хальт покорно кивнул. Но ему очень хотелось спросить Мастера, что он имеет в виду личную судьбу Хальта или итог исследований, которые должен провести международный экипаж научно-исследовательского судна по изучению Бермудского треугольника. Нетрудно представить, что произойдет, если мир узнает о ракетных шахтах, скрытых в шельфе одного из островов и не учтенных ни конвенциями, ни соглашениями. После такого скандала уходят в отставку кабинеты, правительства, штабы... Хальт понимал, что выхода нет, должен погибнуть международный экипаж ученых в советских территориальных водах. Разумеется, и тут будет скандал. Но - в чью пользу?