Пляска в степи

Удельный княжич III

Интерлюдия

Мальфрида оттаскала за косы трех теремных девок, повстречавшихся ей на пути, и едва не отхлестала по щекам четвертую — благо, дошла до своих горниц в женском конце терема. Она была в ярости: раздувались от гнева крылья тонкого, благородного носа; некрасивым, ломанным изгибом сошлись на переносице соболиные брови. На бледных щеках с мягкой, нежной кожей алели яркие пятна румянца.

Когда княгиня ворвалась в светлую горницу, ее младшая сестра подняла от веретена настороженный взор. Одним движением Мальфрида сорвала с себя богато расшитую кику и платок и отбросила их в сторону: жалобно зазвенели, приземлившись на деревянный пол, бусинки и жемчуг. На плечи и спину Мальфриды упали две тяжелых, черных косы. Она тряхнула головой и резко повернулась, и подол длинной рубахи хлестнул ее по ногам.

— Бастрюка! — прошипела она, и крылья носа вновь гневно затрепетали. — Он притащил в терем своего бастрюка!

Младшая сестра — отражение Фриды, лишь глаза льдистые, светлые — вскинула темные брови. Она редко покидала княжеские горницы: все же не пристало служанке княгини шастать по терему, куда вздумается. Да-а, может, напрасно они так придумали тогда, много зим назад? Может, коли назовись она сестрою, сложилось бы все по-иному? Кто теперь разберет!

— Выйди во двор да погляди! — огрызнулась Мальфрида, заметив ее взгляд, и аж притопнула подбитым каблучком. — Погляди, погляди на княжьего выблядка. Ярославом величают! Княжеское, родовое имя у жалкого робичича!

Ее глаза пылали праведным гневом. Щеки еще пуще раскраснелись, пара черных прядок выбилась из туго сплетенных кос и прилипла к влажному лбу. От злости у княгини даже выступила испарина.

— Мстислейв конунг признал своего бастрюка? — младшая сестра Фриды отложила веретено на лавку.

Она звала ладожского князя на северный, родной манер. Она покачала головой и провела ладонями по темной поневе у себя на коленях. Платье она носила совсем простое, не чета княгининому! Волосы заплетала в длинную косу и не покрывала платком. Не знавала она никогда мужа, не была просватана. Такой была незавидная участь девки-чернавки.

— Коли б признал! Пес с ним! Он в терем его привел. Сыном назвал! Жить он тут теперь будет.

Она хлопнула двумя ладонями по столу и согнулась над ним, упираясь в ни в чем неповинное дерево изо всех сил. Спина ее надломилась, и Мальфрида низко опустила голову. Ах, если бы не покинул княжий терем их брат! Если бы не отправил его Мстислав на полюдье… Было бы кому заступиться за нее, кому успокоить.

Младшая сестра молчала, и это злило Фриду во стократ сильнее. Оттолкнувшись от стола, она резко крутанулась к сестре. Сопливый ребенок, норовивший спрятаться за первую попавшуюся юбку, так и стоял перед глазами.

— Что же ты молчишь?! — спросила она с горечью.

— Мне нечего тебе сказать, — сестра против воли поднесла руку к груди и прикоснулась к вышивке на рубахе в том самом месте, где, прилегая к голому телу, прятался за плотной тканью их родовой торквес.

— Коли б у меня был сын, и духа этого бастрюка на княжьем подворье не было, — тихо и твердо произнесла Мальфрида, разом успокоившись.

Ее младшая сестра сделала вид, что не слышит. Отвела в сторону взгляд, посмотрела на медвежью шкуру, что лежала у соседней стены перед лавками.

— Он прогонит меня, — отчаянно прошептала Фрида. — Прогонит всех нас.

— Доселе не прогнал же, — равнодушно отозвалась ее сестра.

Она промолчала, не добавив, что князь не прогнал водимую жену, когда одна за одной стали помирать в тереме пригожие девки. Когда скинула ребенка та, что долгими зимними ночами грела ему постель. И та, с которой он как-то миловался на конюшне. Не прогнал, когда Мальфрида так и не понесла за десять прошедших зим. Слово младшей сестры — крепко, и человеку не под силу разрубить заговоренное на торквесе.

— Ты и носа не кажешь на улицу! — фыркнула княгиня, поднося к лицу унизанные перстнями да браслетами руки. — Откуда тебе знать, что творится у моего мужа в гридницах!

Ее младшая сестра сощурилась, отчего ее светлые глаза стали взаправду похожи на льдинки. Она вновь промолчала, потому что они обе ведали, что Мстислейв конунг не сможет отказаться от своей княгини. Пусть даже дюжина дюжин его бояр да дружинников будет нашептывать ему о таком в светлых, просторных гридницах. Он от нее никуда не уйдет вовеки веков.

— Я должна родить ему сына, — сухими, искусанными губами шепнула княгиня и закрыла ладонями лицо.

Она сгорбилась, сидя на лавке, принялась тихонько покачиваться из стороны в сторону. Уж сколько раз она пыталась… По всему выходило, что княгиня — пустоцвет. И хоть и был к ней князь крепко-накрепко привязан торквесом, это не помешало ему признать и привести в терем своего бастрюка.

— Я убью его, — сказала Мальфрида, отведя от лица руки.

«Как и всех прочих» — непроизнесенным повисло между ними в воздухе.

На переносице меж густых, соболиных бровей Мальфриды залегли глубокие складки. Под серыми глазами такие же серые, глубокие круги. Ее младшая сестра и раньше замечала, но нынче особенно ярко стало видно, как заострилось лицо княгини. Каким иссушенным оно стало, как резко выделились скулы, как исчезла приятная мягкость да округлость.

Темное, северное колдовство стоило немало. Младшая сестра знала, что никогда не станет матерью, не прижмет к груди своего ребенка. Фрида же вытравила свое естество сама. Когда впервые задумала избавиться от чужой жизни.

— Нет, — младшая сестра вскинула холодный взгляд. — Довольно. Больше нет.

— О чем ты? — Мальфрида посмотрела на нее, словно не поняла услышанное. — Что ты говоришь?

— Что я больше не буду тебе помогать.

Младшая сестра выдержала тяжелый взгляд княгини, вскинув голову. Она сжала губы в тонкую полоску и скрестила на груди руки в защитном жесте. Где-то под верхней рубахой у самого сердца приятно касался кожи нагретый теплом тела торквес. Она чувствовала его, словно он был ее частью.

— Ума не приложу, уж не лишилась ли ты рассудка? — Мальфрида медленно поднялась на ноги и уперла руки в бока, нависая над сестрой, сидевшей на лавке. — Одно мое слово — и тебя отдадут псам. Кому перечишь ты, дрянь?

— Так скажи его, свое слово, — сестра глядела на нее снизу вверх и ничуть не боялась. — А я скажу свое, и твой князь снесет твою голову прежде, чем меня коснется собачья пасть.

— Шлёнда, — прошипела Мальфрида, сощурившись. — Не зря бабка хотела придушить тебя в младенчестве. Вот погоди, вернется с полюдья Бёдвар…

— И ничего-то он мне не сделает, — младшая сестра мягко улыбнулась. — Рассудка лишилась здесь только ты, Фрида. Девки, младенцы в утробе! Ты превратилась в чудовище, отвратительнее чем Змей Ёрмурганд!

— Уж не тебе говорить мне о чудовищах! — огрызнулась в ответ княгиня, сжав кулаки до побелевших костяшек. — Ты помогала мне! На твой торквес мы завязали твое колдовство!

— И за это после смерти я окажусь заточена в Хельхейме… — покладисто кивнула младшая сестра. — Но больше я тебе помогать не стану, — сказала она твердо и поднялась с лавки.

Мальфрида шагнула к ней, и она резко выпростала вперед правую руку с поднятой ладонью в защитном, оградительном жесте.

— Не заставляй меня, Фрида, — тихо, с угрозой произнесла она. — Я не хочу проливать еще и родную кровь. Но я не дрогну.

— Шлёнда, — выплюнула княгиня с ненавистью и взмахнула рукой. — Убирайся прочь из моих горниц, видеть тебя не желаю! Ты не моя сестра, не моя кровь!

Ее младшая сестра вздернула голову и плотно сжала губы. Медленно она направилась к двери и, поравнявшись с Мальфридой, сказала вполголоса.

— Кровь у нас с тобой на двоих одна, грязная.

Закрыв за собой дверь, она прислонилась на миг к теплому дереву и зажмурилась. Дрожь сотрясала все ее тело. Стучали даже зубы. Сказанного уже не вернуть. Значит, так тому и быть. Разойдутся в разные стороны их с сестрой и братом дорожки. Может, следовало ей уйти гораздо раньше. Ровнехонько в тот день, как увидали они с холма далекое ладожское городище да направились туда втроем. Бёдвар намеревался наняться на службу в княжью дружину, а они с Фридой уговорились, что младшая сестра выдаст себя за служанку старшей. Молвы тогда поменьше будет да вопросов досужих. И жить всегда сможет подле нее.

Вот и жила. Творила страшные, темные вещи, а началось-то все с малого… прилюбить князя, чтоб взял Фриду водимой женой. Тогда бы жизни брата и двух сестер были бы устроены, и не пришлось бы им думать, как себя прокормить да как осесть на Ладоге, прирасти корнями.

Легко ворожилось тогда младшей сестре. Приятной теплотой нагревался в девичьих руках тяжёлый торквес. Да и не шибко трудно было прилюбить Мстислейв конунга. Фрида девкой была — глаз не оторвать. Бёдвар ходил за ней везде по пятам, грозно сверкая нахмуренными бровями да мечом. Глядел, чтоб не украли да не снасильничали. Мстислейв конунг и без ворожбы на Фриду глядел непрестанно. Взял бы ее и так, может, не водимой, но женой!

Гордость взыграла тогда в красивой девке, и младшая сестра впервые в угоду ей прикоснулась к своему торквесу. А дальше… Поглядела бы на себя нынче княгиня Мальфрида со стороны. Ведь правду говорили люди, иссушила неведомая хвороба нежное лицо, выбелила румянец со щек и цвет из глаз. Стала она лишь тенью прежней себя. Худая, сухая, с воспаленным взглядом, сухими, искусанными губами…

Еще никому не удавалось безнаказанно забирать чужие жизни.

Младшая сестра с видимым усилием заставила себя оттолкнуться от двери. Она сошла вниз по сходу, пригнув голову, и через сени для черни выскочила на задний двор. Там кипела привычная, размеренная жизнь. Не покладая рук, трудились холопы. Молодцы из дружины провожали голодными взглядами пригожих девок. Отроки заводили в конюшни вычесанных, напоенных лошадей.

Лишь одно нарушало устоявшийся порядок вещей. Посреди двора, в рубашонке до самых пят стоял испуганный мальчишка и вертел по сторонам светловолосой головой. Она никогда не видела ребятёнка прежде, но внутреннее чутье безошибочно подсказывало, что он — Ярослав, бастрюк Мстислейв конунга.

Люди, на которых он смотрел, поглядывали на него в ответ. Иные с неприязнью али настороженностью, кто-то лишь с любопытством. Когда с княжьей стороны терема показался Мстислейв конунг, все пересуды разом умолкли. За конунгом семенила горбатая ключница Добрава с низко повязанным платком.

— Вот, — он подвел ее к мальчишке и кивнул, — позаботишься о нем.

Мальчишка задрал голову, чтобы поглядеть на говорившего мужчину в богатых, нарядных одеждах. Мамка велела ему следовать за ним, когда он и два незнакомых дядьки явились к ним в избу и кликнули мать, управлявшуюся по хозяйству в хлеву. Ярко выгнали из горницы, и он не слыхал, о чем говорили хмурые, страшные дядьки и его мамка. Но потом она расцеловала его в щеки и лоб, обильно смочив слезами, и подтолкнула к тому, кого величали князем. Испуганный Ярко цеплялся за материнские юбки, и высокий дядька, устав дожидаться, подхватил его под пояс словно малого кутенка и потащил к лошади. Ярко ревел в три ручья, но мамка застыла на одном месте и токмо глядела ему вслед, когда дядька увез его прочь с родного двора.

— Все исполню, князь-батюшка, — прошепелявила меж тем немолодая, сгорбленная ключница.

— Крут Милонегович! Поди сюда! — гаркнул конунг.

Младшая сестра увидала, как из столпившихся в стороне дружинников вперед шагнул высокий, здоровый в плечах парень. Был он к тому же пригож лицом, и она засмотрелась на него, ну точь-в-точь взаправду теремная девка. Он шел на зов конунга вроде бы и почтительно, но неторопливо, играя плечами и широкой спиной. Видел, стервец, как глазеют на него девки да бабы.

— Звал, батька? — спросил он, остановившись в шаге от Мстислейв конунга и мальчишки, на которого Крут поглядывал со сдержанным любопытством.

— Сопливца этого станешь воинской науке обучать. Так велю, — приказал ему конунг.

Тот скривился.

— Батька… — начал, но был остановлен повелительным взмахом руки.

— И слышать ничего не хочу, Крут Милонегович, — одернул его Мстислейв конунг. — А коли не любо — ступай прочь из моей дружины, десятник, насильно я никого не держу.

Договорив, круто развернулся на каблуках и зашагал прочь. Ни на дружинника своего, ни на бастрюка он больше не посмотрел. Он был грозен, этот конунг русов. Грозен и силен, но этого оказалось мало, чтобы воспротивиться их с сестрой ворожбе. Он казнил и убивал без сожалений, и его сердце не трогали ни бабская мольба, ни детские крики.

А пред Мальфридой он устоять не смог. Крепко привязала его нездешняя, темная красота ее старшей сестры. Пленили темные брови и белая, нежная кожа; припухшие губы и взгляд с поволокой из-под длинных ресниц, что бросали на тронутые румянцем щеки длинные тени. Ее руки, не знавшие тяжелой работы, ее северные песни о дальних берегах и героях на кораблях-драконах. Ее шепот, суливший им долгую, счастливую жизнь.

Все обратилось пеплом. Сгорело в огне, разожженным Мальфридой, чтобы вытравить любушку, к которой захаживал иногда конунг в те ночи, когда не приходил в горницы своей княгини.

— … не зевай!

Младшая сестра услышала раздраженный, злой окрик десятника Крута. Мужчина втолковывал что-то мальчишке, а тот, верно, отвлекся, за что и получил крепкий подзатыльник, едва не сваливший его с ног.

Бастрюка и без ее сестры здесь со свету сживут.

Княгиня выгнала ее из своих горниц, и потому она ночевала нынче в клети. Благо, что весна в тот год пришла необычайно теплая да ранняя. Не ударяли по ночам суровые морозы, как порой бывало аж до Березозола, не задували от реки холодные северные ветра. Свежо и вольготно было спать, забравшись повыше на сеновал в клети.

Минул месяц, и вернулись с полюдья княжеские воеводы. Вернулся ее старший брат Бёдвар, уже давно откликавшийся на Брячислава.

Ее тоже когда-то звали иначе. Она родилась в холодную, страшную ночь. В то время, пока за стенами теплого длинного дома завывал ветер, и снег валил сплошной стеной, пока бушевала свирепая метель, ее мать давала ей жизнь. Отец и нарек ее именем в память о той ночи. Ведь они все пережили ее: и она, и мать, и старшие брат с сестрой.

— Дворня сказала, ты теперь ночуешь здесь, — Брячислав заслонял собой солнце, подпирая дверной проем в клети.

Она подняла на него взгляд, отложив в сторону костяную иглу. Штопала прохудившуюся рубаху. Она отметила, что брат после дороги даже не снял пыльной рубахи, не развязал завязки походного плаща. Стало быть, ее старшая сестра накинулась на него с жалобами, едва он соскочил с коня на землю. Вот бы поглядеть. Вот была потеха, верно.

Но младшая сестра старалась пореже выходить из клети и поменьше попадаться всем на глаза и особенно — княгине.

— Ночую, — просто ответила она.

Брячислав огляделся по сторонам через плечо. Неладно будет, коли кто заметит, что он беседует с дворовой девкой, да еще пришел к ней аж в клеть! Они ведь лгали всем, выдавая ее за служанку Фриды, а не за младшую сестру. И Брячислав, должно быть, считал, что нынче не время раскрывать эту тайну.

— Она рассказала мне про сопливца, — понизив голос почти до шепота, сказал брат.

Младшая сестра хмыкнула. За несколько седмиц бастрюк конунга кое-как обжился на княжеском подворье. За все это время она ни разу не видела, чтобы княгиня хотя бы мимо него прошла, рядом стала! Что уж говорить о том, чтобы хоть слово мальчишке сказать!.. С ним вообще мало кто говорил. Окромя пестуна его, десятника Крута Милонеговича, который своей участью откровенно тяготился, да горбатой ключницы Добравы, да еще пары человек — никто на бастрюка особо не глядел.

— Ты знаешь, чего она хочет, — не дождавшись от нее ответа, вновь заговорил Брячислав.

— Нет, — младшая сестра горько улыбнулась и покачала головой. — Это ты не знаешь, чего она хочет.

Мимо Брячислава пробежала стайка теремных девок, поглядывая на видного гридня, и им пришлось ненадолго замолчать, пережидая. Младшая сестра отряхнула сено с подола поневы и поднялась с низенького бревна. Она перекинула длинную черную косу через плечо, и та зазмеилась по спине.

— Уступи ей, — попросил Брячислав.

На его лице залегли глубокие морщины. Он хмурился, но взглядом напоминал ребенка. Младшая сестра вновь ухмыльнулась с горечью. Брячислав привык опекать Фриду с самого детства, задолго до того, как родилась она сама. Так велел ему отец, и он свято исполнял его заветы. Только вот Мальфрида давно выросла и требовала теперь от брата не токмо поймать вкусную рыбку в ледяной проруби али побить ее обидчика. Ее просьбы отнимали чужие жизни, а их глупый брат до сих пор этого не понимал.

Младшая сестра посмотрела на Брячислава с сожалением и поднесла к его заросшему щетиной лицу раскрытую ладонь. Она погладила его по щеке, словно ребенка, и медленно покачала головой.

— Нет, — сказала она тихо. — Я уже столько всего сотворила… больше подсоблять Фриде я не стану.

Брячислав вздохнул. Он смотрел на нее строго и отчужденно, будто и не делили они общую кровь, словно она не была его сестрой, а всегда одна лишь Фрида.

— Напрасно ты противишься, — сказал он напоследок и ушел прочь, не обернувшись.

Младшая сестра проводила его долгим взглядом. Ей вдруг разом сделалось холодно, и она обхватила себя руками за плечи. На душе было тяжело и тоскливо.

Тем вечером разразилась страшная гроза. Никак сам Бог-Громовержец осерчал на них за что-то и решил напустить на Ладогу такое ненастье. Старики говорили, что следует по утру принести жертву, коли ночью обойдется без пожара. Гремело и сверкало по всему небосводу, куда только хватало взгляда. Громовые раскаты сотрясали землю; казалось, она дрожит под ногами. Говорили, что это Перун стучит своим молотом всякий раз, когда звучит гром.

Долгое, долгое время не начинался дождь. В воздухе пахло бедой. В ту ночь легли спать разве что малые дети да совсем старики. Остальные же слушали, как ревет ветер, как скрипят на причале лодки да кораблики, как громко стучат о бревенчатые стены ставни, как нервно ржут запертые в конюшне лошади, как заходятся в лае псы на привязи.

Младшая сестра вышла на порог клети поглядеть на зарождавшуюся грозу. На крыльце терема конунга она заметила в темноте пару сверкающих любопытством глаз. Молния подсветила мальчишку-бастрюка. Просунув светлую головенку меж двумя поручнями крыльца, он глядел на небо, раскрыв рот. Помимо любопытства его глаза светились неподдельным восторгом. Иного гнев Бога-Громовержца испугал бы, но бастрюк был совсем еще дитем. Его не пугало ничего.

— Кто тебя выпустил? — она заговорила с ним против воли.

Тот испужался сперва, подпрыгнул, ударившись затылком о деревянную балку, а после перевел на нее взгляд серых глазенок.

— А я ни у кого не спрашивался, — поразмыслив, ответил тот. — Тетка Добрава уже спит, а дядька Крут ушел.

Он переступил с ноги на ногу и шмыгнул носом. Вцепившись руками в крыльцо, принялся раскачиваться из стороны в сторону. На заговорившую с ним незнакомую женщину он поглядывал со сдержанным любопытством.

Когда пошел дождь, мальчишка ойкнул и нырнул обратно в терем, и младшая сестра осталась на княжьем подворье одна. Мерный стук капель по деревянной крыше успокаивал. Хотелось вернуться в клеть, забраться повыше на сеновал, укутаться в старенький зимний тулуп и уснуть под запах сухой травы да мокрого дерева.

Она не заметила, когда из-за угла терема выступила тень и направилась в ее сторону. В конце концов, ее брат был добрым воином, одним из лучших. Он умел ступать бесшумно даже по скрипящим половицам, что уж говорить о твердой земле. Брячислав подкрался к своей младшей сестре со стороны и ударил ее по затылку камнем, который он сжимал в руке. Женщина, не вскрикнув, тихо осела на землю, и он подхватил ее у самого порога, воровато озираясь по сторонам.

Гроза и ливень прогнали со двора всех зевак, и потому их никто не заметил. Затащив сестру в клеть, Брячислав достал из-за пояса заранее припасенный мешок, веревку и комок старых тряпок. Он связал младшую сестру по рукам и ногам, засунул в рот кляп и надел на голову мешок. Кровь сочилась из раны на виске, оставленной ударом камня. В беспамятстве младшая сестра тихонько стонала и послушной, сломанной куклой лежала в руках старшего брата.

Поморщившись, он закинул ее к себе на плечо и быстрым шагом пересек княжье подворье, направляясь к конюшням. Они скакали так долго, что младшая сестра успела очнуться. Она беспокойно завозилась, беспомощно перекинутая через лошадь перед Брячиславом, и тот зачем-то погладил ее по спине.

— Тише, — сказал он, и она узнала его голос.

Старое северное капище находилось далеко от Ладоги. Сперва вниз по реке до озера, а после вдоль него в сторону, где восходит солнце. Не прекращая, сплошной стеной лил дождь, и Брячислав и его младшая сестра оба вымокли до нитки. Грязь разлеталась из-под копыт коня в разные стороны, оседала на сапогах и плаще Брячислава, но тот лишь гнал сильнее. Ночь была коротка, а им еще предстояло успеть вернуться в терем, до того как хватятся княгини.

Мальфрида дожидалась их на месте, где конунги древности приносили Одину свои кровавые жертвы. В одиночестве, с длинными распущенными волосами она ходила меж старых поваленных камней, в которых бурым цветом въелась обильно проливавшаяся здесь когда-то кровь. Мальфрида сняла с головы кику и распустила подобающие княгине косы, и ее черные волосы спутанными, мокрыми прядями облепили ее со спины и лезли в лицо. Брячиславу, повидавшему за свой век всякое, сделалось на одно мгновение жутко, когда в очередной вспышке молнии он увидел Мальфриду. Сглотнув, он все же потянул за поводья, останавливая жеребца, спрыгнул на землю сам и стащил туда младшую сестру. Он стянул с ее головы мешок, и она сперва часто-часто заморгала, а после принялась оглядываться по сторонам. Увидав Мальфриду, сжимавшую в руке длинный кинжал, нависшего над ней Брячислава и узнав старое капище конунгов, младшая сестра громко, испуганно замычала и поползла назад, подальше от них.

Со связанными руками, извиваясь, она ползла прочь от них прямо по грязи и дождевым лужам, пачкая свою старенькую одежу, убранные в косу волосы и светлое, нежное лицо.

— Ты сама во всем виновата, Винтердоуттир, — прошипела Мальфрида, брезгливо поморщившись. — Сними с нее торквес.

Услыхав, младшая сестра завизжала сквозь кляп, но Брячислав хорошо знал свое дело, и потому ей не удалось ни развязать веревки, ни вытолкнуть изо рта старые тряпки. Ее визг вскоре перешел в утробное, тихое мычание. Младшая сестра по имени Винтердоуттир забилась в руках Брячислава, когда тот разорвал на ее груди рубаху и коснулся железного торквеса — теплого, нагретого ее телом.

Брячислав стащил его через голову и быстро, почти не глядя сунул в руки Мальфриды, которая вцепилась в него как в самое драгоценное во всем мире сокровище.

— Он должен был достаться мне, — сказала она, смотря на сестру сверху вниз.

Винтердоуттир глядела на нее расширенными от ужаса глазами и, не имея сил уже даже мычать, лишь качала из стороны в сторону головой. Она вся испачкалась в грязи, а длинные тяжелые юбки поневы намокли под дождем и своей тяжестью придавливали ее ноги к земле. Винтердоуттир посмотрела на брата, но тот отвернулся от нее в сторону, не в силах встретить ее взгляд.

Мальфрида любовно поглаживала торквес в своих руках, и младшая сестра смотрела на него так, словно сняв его, Брячислав оторвал у нее руку или ногу. Смотрела как на часть своего тела, смотрела с тоскливым, горьким трепетом, как глядят посреди дикой степи на воду уставшие, полумертвые путники.

— Тащи ее, — велела Мальфрида, махнула рукой и пошла к дальнему, плоскому валуну, по размеру как раз подходящему, чтобы на нем уместилось человеческое тело.

Брячислав подхватил Винтердоуттир на руки и повиновался приказу сестры. Винтердоуттир, собрав все оставшиеся силы, попыталась выскользнуть из его рук по-змеиному, но брат держал крепко. Он положил ее на камень и навалился сверху, поперек тела, придавив к холодной, скользкой поверхности.

Мальфрида приблизилась к ней с безумной, дикой улыбкой. В левой руке она сжимала торквес, а в правой — длинный нож. Кончиком лезвия она развела в стороны обрывки разорванной Брячиславом рубахи на груди Винтердоуттир и дрогнувшей рукой сделала первый, неглубокий надрез. Дождь к тому моменту резко закончился, и потому горячая, темная руда медленно потекла по телу младшей сестры.

Зажав торквес подмышкой, Мальфрида в клочья изорвала рубаху младшей сестры и сделала второй надрез, и руда потекла по ребрам, орошая вековой камень.

Брячислав отвернулся от лица сестры и принялся глядеть в сторону, на ноги Винтердоуттир, которыми она пыталась взбрыкивать, сопротивляясь до последнего. Но с каждым новым разрезом она теряла все больше крови, и ее силы постепенно угасали. В какой-то миг она перестала сопротивляться, безвольно осела на камень и полностью отстранилась от происходящего.

Когда Брячислав набрался храбрости посмотреть ей в лицо, то увидел, что ее глаза закатились, а голова была повернута в сторону так, словно Винтердоуттир была без сознания. Кровь залила ей всю грудь, стекала по ребрам на камень и дальше вниз, в мокрую землю. Руки Мальфриды были испачканы в крови, кровь же попала ей даже на лицо, запачкав щеки и лоб.

Поглядев на содеянное, она отбросила куда-то в сторону нож и положила торквес прямо на исполосованную ножом грудь Винтердоуттир, обильно смачивая его в темной крови. Закрыв глаза, Мальфрида принялась бормотать на древнем северном языке, позабытом даже среди конунгов. Торквес она по-прежнему вдавливала в окровавленную грудь младшей сестры.

Брячислав зажмурился, сцепив зубы так, что заходили желваки. Винтердоуттир была, конечно же, права, а Мальфрида была безумна. Но он сделал свой выбор между ними уже очень, очень давно, и поздно было что-то менять.

Закончив бормотать, княгиня начала петь, растягивая звуки. Она пела низким, рычащим голосом, так не похожим на ее обычно звонкий, что ручей, голосок. Заклинание на мертвом, позабытом языке все длилось и длилось, и Брячиславу казалось, что эта ночь никогда не закончится, но Мальфрида, наконец, замолчала.

Не чураясь брата, она развязала завязки на горловине своей рубахи, обнажила грудь и надела через голову на себя окровавленный торквес, плотно-плотно прижав его к телу. Мальфрида бросила на младшую сестру один единственный взгляд и небрежно велела Брячиславу.

— Покончи с ней.

Пошатываясь, она пошла к своей кобыле, привязанной подальше от старого капища, и вскоре Брячислав услышал в отдалении стук лошадиных копыт. Наконец, он слез с бессознательного тела Винтердоуттир и поглядел на ее изрезанную во все стороны грудь и сочившуюся из ран кровь. Он склонился над лицом младшей сестры и уловил ее тихое, прерывистое дыхание. Она была жива, но она умирала. Не только из-за ран, нанесенных Мальфридой, но из-за того, что у нее отняли торквес, с которым она не разлучалась с одиннадцати зим, когда у нее начались ее первые женские крови.

Брячислав поднял с земли отброшенный Мальфридой нож и посмотрел на бледную до синевы, испачканную в собственной крови и земле Винтердоуттир. Небо над ними медленно светлело; совсем скоро встанет солнце. Ему пора возвращаться в терем, чтобы никто не заметил его отсутствия.

Все прожитые зимы пронеслись перед глазами Брячислава. Ведь когда-то их отец вложил в его руку не только ладошку Мальфриды, но и второй его сестры. Винтердоуттир училась шагать, держась за его штанину… Он тащил ее на своей спине, когда они бежали прочь от пепелища, на месте которого стоял их длинный дом; бежали от сгоревших дотла родичей.

Брячислав отбросил в сторону нож и, сгорбившись, пошел к привязанной неподалеку лошади, оставляя позади себя младшую сестру, в которой едва-едва теплилась жизнь. Холод, сырость, грязь и потеря крови убьют ее в любом случае. Он может не пачкать руки хотя бы здесь.

Ровно через девять месяцев, в разгар суровой метели, на последней седмице зимы Мальфрида родила князю сына. Мальчика нарекли Святополком.

* Змей Ёрмурганд — Морской змей из скандинавской мифологии, второй сын Локи и великанши Ангрбоды

*Хельхейм — кружён непроходимой рекой Гьёлль. Ни одно существо, даже боги, не может вернуться из Хельхейма. Вход в Хельхейм охраняется Гармом, чудовищной собакой, и великаншей Модгуд.

* Березозол — в древних славянских памятниках русской редакции этим именем обозначался месяц апрель. Слово составилось из "береза" и из слова "зол", не употребляющегося самостоятельно, которого корень тот же, что и в словах: зел-еный, зел-енеть и т. д. Таким образом, слово собственно означает зелень березы или месяц, в который береза зеленеет *Винтердоуттир — дословный перевод — дочь зимы, зимняя дочь.