Пляска в степи

Железный меч VI. Часть 2

*** Дожидаясь вечера, в cвою избу воевода возвращаться не стал. Ведал, что еще пуще огорчит жену, коли придет и сразу же уйдет обратно. Он остался на княжьем подворье, благо, что занятие тут ему всегда найдется. Мыслил сперва, пойти навестить воеводу Храбра с сыном. Они вновь поселились в той избе, которую занимали всего несколько седмиц назад, когда еще не ведали, какая страшная беда приключилась с их домом. Но, хорошенько подумав, дядька Крут порешил обождать. Лишь пару дней, как приехали они на Ладогу, пусть отдохнут еще маленько, освоятся. Попривыкнут жить на чужбине. С того вечера, как собрались все в горнице за одним столом, он никого и не видал: ни воеводу Храбра, ни пришедших с ним людей. Дядька Крут пошел поглядеть, как за теремом старший гридень Лутобор, прозевавший уход белоозерской дружины, гонял княжича Желана деревянным мечом по всему двору. Он князь, поправил себя воевода. Уже князь. Да. Еще одна морока для Мстиславича. Родич, который жаждет мести хазарам, разрушившим его дом, убившим его семью. Да строптивая княжна. На нее-то и родной отец не мог сыскать управу. Дядька Крут услышал позади себя шум шагов и слегка повернул голову: со спины к нему подошел сотник Стемид. Против обыкновения, тот не улыбался. Хмуро глядел по сторонам голубыми глазами да все приглаживал рыжие вихры. — Уже поползла молва про воеводу Брячислава, — вздохнул сотник, остановившись подле воеводы. — Мол, что в поруб его князь посадил. — Скоро и про старую княгиню разнесут, — дядька Крут слегка развел руками. Мол, что уж тут поделать. Стемид скривился. Нынче он впервые своими глазами увидал, что стало с княгиней Мальфридой. До того лишь со слов князя ведал. Надолго ему врежется в память окаменевшая старуха да опаленный торквес. — Всю старшую гридь надобно завтра на вече собрать, — воевода огладил седую бороду. — Чую, будет неспокойно. Баламутит боярин Гостивит воду. — Батьку на Ладоге любят! — с непоколебимой убежденностью отозвался Стемид. — Не тревожься, воевода, ничего у боярина не выйдет! Дядька Крут посмотрел на сотника с почти отеческой снисходительностью. Тот был для него, бывалого воина, всякое повидавшего, молодым, несмышленым мальчишкой. Добро, когда дружина князю предана. Но не должно слепо верить, что и все остальные ему также верны. — Гридь собери, — только и буркнул дядька Крут в ответ. Сотник сверкнул белозубой улыбкой, по которой вздыхала не одна девка, и смиренно кивнул. Негоже воеводу гневить. Дядька Крут же задумался о своем. Никак у него из головы не шли глаза белозерского воеводы. Помирать будет, а не забудет, как сперва бродил с Марой-Мореной по Калинову мосту, а после провалился в темную пропасть и все падал и падал, беззвучно крича, пока не очнулся и не увидел перед собой лицо знахарки. Уставшее, изнеможенное лицо в тусклом свете лучин. Двумя яркими искрами выделялись на нем ее глаза: льдистые, светлые. Такие же как у воеводы Брячислава. Такие же как у княгини Мальфриды. Старый он дурак, старый дурак. Должен раньше был уразуметь! Сколько прожил в тереме при старом князе да княгине. Сколько раз глядел на ее лицо. Сколько раз смотрел знахарке в глаза. Он даже застонал вслух, пеняя на себя, и Стемид обеспокоенно на него покосился. — Воевода?.. — негромко окликнул его сотник. — Ништо, ништо, — дядька Крут махнул рукой, мол, все ладно, и медленно, пошатываясь, побрел в сторону прочь. Стемид с сомнением поглядел ему в спину: воевода ведь побелел весь, что сметана, и ладонь к груди поднес. Стало быть, не зря гридь шепчется: сдал их несокрушимый, вечный дядька Крут. Подкосила его та отрава, и толком он так и не оправился. Вон, уже вслух стонет, а раньше ведь ни звука сквозь плотно сомкнутые губы никто не слыхал! Какой бы лютой ни была рана. Воевода же, не ведая о пристальном взгляде сотника Стемида и о его смурных мыслях, шагал к терему. Два дела задумал он исполнить, прежде чем настанет время идти к князю вечерять: потолковать с молодой княгиней да белоозерским воеводой. А коли сладится у него все, может, порадует Мстиславича доброй вестью. Токмо вот доброй ли?.. Много зим минуло с той поры, когда в тереме всем заправляла молодая княгиня Мальфрида. Воевода служил тогда князю Мстиславу десятником, и на подворье его не особо привечали. В тереме он бывал редко, лишь за общими трапезами в просторной гриднице. Знамо дело, на княгиню Мальфриду токмо издалека глядел. А нынче уж не осталось никого, кто с ней близок был. Ни ключницы старой, ни чернавок ее… Кто-то предстал перед Богами, а кого-то сама Мальфрида прогнала. Некого было спросить о прошлом, не у кого узнать, как жила да каких людей подле себя держала старая княгиня. Сперва дядька Крут порешил найти Звениславу Вышатовну, пока та возилась по хозяйству и не ушла еще на женскую половину терема. Да пока охранительница ее, беспутная девка Чеслава, не возвратилась с торга. Раньше всё рожу кривила, пока за Звениславой Вышатовной приглядывала, а нынче и силой от нее не оторвать! Ходит за ней будто привязанная, никому и близко подступиться не дает да наедине поговорить! А теперь же еще и княжна Рогнеда станет за нею таскаться… Конечно, князь ему воспретил жену вопросами мучить. Напрасно дядька Крут накинулся тогда на Звениславу Вышатовну. Каждое ее слово перепроверял да переспрашивал. Все никак поверить не мог, что знахарка одурачила их всех. Вот Мстиславич и разгневался. Ну. Коли для благого дела, то и против княжьего слова можно пойти! Звенислава Вышатовна сыскалась в подклети: вместе с ключницей Младой да теремными девками они проверяли запасы перед суровой зимой, перебирали кувшины да бочонки. Чеславы подле нее не было, вот и добро! — Крут Милонегович? — княгиня растерянно поглядела на него, когда столкнулась с ним нос к носу, едва поднявшись из подклети по приставной деревянной лестнице. — Потолковать бы мне с тобой, государыня, — угрюмо пояснил воевода, искоса посматривая на ключницу да теремных девок. Горазды они уши греть! — О чем? — еще пуще растерявшись, спросила Звенислава Вышатовна, вытирая о передник испачканные руки. — Пойдем, государыня, — дядька Крут придержал ее за локоть, несильно сжав, и повел за собой прочь из клети, подальше от чужих ушей. Звенислава покорно пошла следом, не пытаясь отстраниться. Когда не выходила она с подворья за ворота, да в тереме не привечали гостей, княгиня надевала свои самые простые, неприметные рубахи да заместо расшитой жемчугом кики с длинными ряснами покрывала голову убрусом. Так сподручнее было ей с делами по хозяйству управляться. Вот и нынче была она в цветастой поневе да переднике, запоне, из плотного полотнища с неброской вышивкой по подолу. Это хорошо, подумал дядька Крут. Что сама в тереме хлопочет, не скидывает все на ключницу али на чернавок. Была у них уже одна княгиня-белоручка, и вон как худо все вышло. Остановился воевода посреди длинных сеней, соединявших две части терема: ту, где жил князь с семьей, и вторую, где находились клети да подклети. Место дядька Крут выбрал с умом: в обе стороны хорошо было видно, коли шел кто по сеням, и потому никто не смог бы подкрасться к ним незамеченным да подслушать. По правде, он и сам толком не ведал, пошто прятался да таился. Уж всяко не выскочит знахарка из горницы в тереме, не выйдет из-за угла сеней. Но дядька Крут, бывалый воин, привык доверять своему чутью. Потому и говорил с княгиней тайно. К моменту, как воевода привел ее в сени, Звенислава Вышатовна начала посматривать на него с потаенной тревогой. Уж больно смурным казался дядька Крут. И по сторонам все взглядом рыскал, словно находились они в окружении врагов. — Хочу потолковать с тобой про знахарку, — сказал он наконец. По лицу княгини пробежала тень. Сколько уже всего было говорено-переговорено. Звенислава обреченно кивнула и, тревожась, принялась поправлять пояс поневы. — Когда она впервые пришла в княжество? — Несколько зим назад, — княгиня поежилась. Стоило только вспомнить о сожженном тереме, который когда-то был ей домом, и на глазах невольно наворачивались слезы. Она поспешно провела ладонью по щекам. Негоже плакать при людях. — А откуда? — Никто не ведал. Она никогда не говорила. Обо всем, что знала, Звенислава рассказала еще в тот первый разговор вечером в горнице. И нынче дядька Крут лишь повторял свои вопросы. — А родня? Княгиня пожала плечами. — Когда она спасла нашего князя, — ее голос дрогнул, — никто особо и не расспрашивал ее ни о чем. Дядька Некрас, — в ее словах звенели слезы, — велел всячески госпожу Зиму привечать. Так и повелось. Звенислава все-таки расплакалась, и дядька Крут выругал себя последними словами. Вечно он так, сперва делал али говорил, а потом уж думал. Ну, каково ей нынче вспоминать терем да родню, от которой почти никого не осталось? Княгиня смахнула со щек слезы и блестящими, болотно-зелеными глазами виновато поглядела на воеводу. — Она порой пела песни на чудном языке, — всхлипнув, добавила Звенислава, изо всех сил борясь со слезами. — Знающие люди говорили, это язык норманнов с Севера. Она сцепила пальцы в замок и прикусила губу, хмурясь. Потом забормотала что-то себе под нос, словно припоминала. Дядька Крут молча ждал, не перебивая и не торопя. Он жалел стоявшую перед ним княгиню, по зимам схожую с его самой младшей дочкой. — Одну госпожа Зима пела чаще другой. Очень грустную и тоскливую. Она говорила, что это старинная песня о преданной младшей сестре, которую убили старшие брат с сестрой, — Звенислава подняла на воеводу задумчивый взгляд лишь для того, чтобы беспокойно отпрянуть назад — до того изменилось его лицо. — Дядька Крут? — она позвала его и накрыла руку своей ладонью. Пальцы у нее были ледяные. Выглядел же воевода так, словно вот-вот рухнет ей под ноги. Лицо побледнело до синевы, взгляд заметался по сторонам. Но он вскоре отмер и посмотрел на встревоженную, перепуганную княгиню. — Все ладно, государыня, — сказал хриплым, низким голосом. — Точно ли о том была песня? Не путаешь ты? — Крут Милонегович, — Звенислава невольно улыбнулась и покачала головой. — Все-то ты мне не веришь. Ничего я не путаю. Песня эта мне в душу запала, до того грустная и тоскливая. Вот я как-то у знахарки и спросила, о чем она поет. Воевода вдруг вздохнул и покаянно посмотрел на княгиню. — Ты уж не серчай на меня, что выспрашиваю да выспрашиваю. Но тут такое дело, что никак оплошать нельзя. — Я не серчаю, дядька Крут, что ты! — она поспешно всплеснула руками, превратившись на миг в девчонку из далекого степного терема. — Ты это для веча все? Я по утру слышала, что боярин… дородный такой… грозил князю, что, мол, вече соберет. Про княгиню Мальфриду узнать все чает. Княгиня говорила быстро, глотая слова, и взволнованно глядела на воеводу. Ее пальцы по-прежнему продолжали перебирать завязки на поневе, то скручивая, то разворачивая веревочки на поясе. Она тревожилась и безуспешно пыталась это скрыть. — Князь велел мне не печалиться понапрасну, — Звенислава тихо вздохнула. — Но коли вскроется на вече, что моя вина… что с княгиней Мальфридой такое стало? Поначалу воевода опешил. Прежде он о таком и не мыслил! Но ведь и впрямь, что ответит Ярослав, коли спросят у него люди, как знахарка в княжий терем проникла? Кто ей в том подсоблял? Уж в который раз за день дядька Крут был готов схватиться за дурную голову. И как он прозевал! Да и Мстиславич, верно, тоже! «Не печалиться понапрасну» велел. Хорош, что тут скажешь! Тьфу, жена поедом уже всю себя изъела, в глазах тоска лютая да печаль, словно прожила девчонка на белом свете не меньше сотни зим! Трясется вон, губы дрожат! Хоть и храбрится. Звенислава Вышатовна, истолковав его молчание по своему, поспешно заговорила. — Я… я не к тому, чтобы солгать людям на вече… То нельзя, конечно. Но ведь спросят с него… кого в терем привел. И вот тут дядька Крут окончательно уразумел, что ничего-то он в девках и не смыслит. Ведь больше всего боялась княгиня не за себя, а за мужа. О нем тревожилась! Уразумел и посмотрел на нее совсем другим взглядом. И подумал еще, что хорошо бы с Мстиславичем потолковать. Дел у князя, верно, не счесть, особенно нынче. Но уж мог бы найти времечко, чтобы водимую успокоить! — Твоей вины нет ни в чем, государыня, — твердо сказал воевода, про себя костеря князя на чём свет стоит. — И без тебя бы знахарка добыла торквес, пробралась в терем и совершила задуманное. Коли прав я, то ничего бы ее на этом свете не остановило. Не тревожься о вече. Ярослав со всем управится. Звенислава Вышатовна обожгла его взглядом темно-зеленых, блестящих от слез глаз и склонила голову чуть вбок, словно испытывала, не верила воеводе до конца. Грустная улыбка коснулась ее губ. Она не особо ему верила. — Благодарствую, Крут Милонегович, — перестав, наконец, терзать завязки поневы, княгиня провела ладонями по лицу, сбрасывала что-то. — Заговорились мы с тобой что-то. Мне пора уже. Обещалась Желану да Рогнеде… Звенислава осеклась, не договорив. Содеянное когда-то княжной встало нынче между ней и воеводой высокой стеной. Она-то на сестру зла не держала, хоть теперь уже Рогнеда на нее гневалась… А вот дядька Крут едва ли так быстро забыл причиненную князю обиду. — Добро, — он лишь кивнул, ничего не сказав и не спросив про Рогнеду. — Помогла ты мне, государыня. — Да какой уж там, — Звенислава залилась смущенным румянцем и широко, искренне улыбнулась, отчего не одной щеке появились ямочка. Подхватив поневу и передник, она заспешила прочь из длинных сеней, на княжью половину терема. Проводив ее взглядом, дядька Крут направился в другую сторону. Там находились порубы, в которых держали пленников али наказанных за тяжелый проступок. Пока шел, все размышлял. Множество спутанных мыслей роилось в седой голове. Думал он и про княгиню и ее горести, с которыми оказалась она наедине; и про тоскливую песню госпожи Зимы на языке норманнов, которую та пела чаще прочих; и про одинаковые глаза, которыми смотрели на мир княгиня Мальфрида, воевода Брячислав и никому неизвестная знахарка без роду без племени. Что сказал белоозерский воевода, когда увидал свою сестру? Он шепнул: винтер. Следовало бы позвать толмача, но дядька Крут уж много зим прожил на Ладоге, соседствовавшей с норманнами. Слыхал язык их и на торге, и на пиру, и в битве. Слыхал чудные драпы, висы и ниды*. И без толмача он мог уразуметь, что значит «винтер». «Винтер» — значит зима. Охранявшие поруб кмети расступились и впустили воеводу без единого вопроса, и он под деревянный сруб, вкопанный в землю. Чтобы войти, пришлось дядьке Круту согнуться в три погибели, а, оказавшись внутри, он спрыгнул в яму по колено высотой. Мрак рассеивал лишь огонек лучины да проникавший свет из небольшого оконца наверху под самым срубом. Воевода Брячислав сидел на лавке, прислонившись спиной к широким, деревянным доскам, которыми были обнесены стены темницы. — Даже не заковали тебя, — вслух подивился дядька Крут. Белоозерский воевода пожал плечами. — Мне все едино. — Ну-ну, — дядька Крут покачал головой. Болтать-то все горазды. А вот как повисишь в оковах на стене, когда ни пошевелиться не можешь, ни вздохнуть толком, так сразу все уразумеешь. Дядька Крут остановился посреди поруба, слегка горбясь — иначе непременно задел бы головой деревянный сруб. Воевода Брячислав так и сидел на лавке, равнодушно наблюдая за незваным гостем. — Отчего ваша младшая сестра, которую звали Винтер, затаила зло на княгиню Мальфриду? Что вы с нею сотворили? Он спрашивал наугад, надеясь лишь, что ошеломленный Брячислав не справится с чувствами и выдаст себя. И дядька Крут не прогадал. Белоозерский воевода задохнулся и взвился на ноги, ударившись головой о деревянный сруб и даже этого не заметив. Он обхватил шею ладонью, словно задыхался, и потянул в сторону ворот рубахи. Взаправду испуганный, Брячислав не мог вымолвить ни слова. Лишь глядел на дядьку Крута широко распахнутыми глазами да потерянно, ошарашенно молчал. — Стало быть, я прав, — себе под нос шепнул воевода, изумленный ничуть не меньше пленника. — Ну, коли надумаешь поговорить, скажи молодцам, что тебя стерегут. Они меня покличут, — вслух сказал он и поглядел на Брячислава из-под насупленных бровей. Шагнув в сторону, он постучал в дверь: открывайте, мол. Дядька Крут и не чаял, что получится! А все вон как обернулось. Будет, чем порадовать князя, что рассказать за вечерней. Да-а, о многом им с Мстиславичем нужно потолковать. * Драпы, висы и ниды — виды скандинавской поэзии. _____________________________________________

Вообще я планировала выложить вторую часть главы раньше, но слегка приболела, поэтому получилась небольшая задержка.