Пляска в степи

Княжий отрок II

На второй после сватовства день Горазд чистил лошадей в стойлах, когда услышал громкий крик. Когда в тереме так вопит девка — быть беде. На голос Звениславы в людскую часть терема тогда сбежались и челядь, и кмети; и отрок тоже подошел поглазеть. Подошел, да обмер.

Девка сидела на полу и держала на коленях голову дядьки Крута, а у того по губам и подбородку стекала белая жижа. Воевода хрипел, царапая ладонями доски.

Тотчас кликнули лекаря, отправили кого-то в городище за знахаркой. В шесть рук подняли воеводу с бревенчатого пола и перенесли в ближайшую клеть на лавку. Звенислава Вышатовна все поддерживала тому голову, словно боялась отпустить. Какой-то парнишка из местных накрыл ее плечи ладонями, увлек за собой, заставил отвернуться от воеводы. Взял ее за руки, принялся растирать их, согревая, и Звенислава, отойдя от испуга, заревела.

Горазд замечал все вокруг лишь самым краешком разума. Не отрываясь, он смотрел на воеводу. Бледного до синевы, с жижей на подбородке, с запавшими, налившимися кровью глазами, со вздувшимися на висках жилами. Кто-то принес и подставил под лавку ведро, перевернул дядьку Крута на бок, принялся расстёгивать пояс и рубаху. Прибежал встрепанный лекарь, следом за ним в клеть вошла княгиня Доброгнева.

«Князя нет, — отрешенно подумал Горазд. — Уехал поутру с Некрасом Володимировичем».

Лекарь велел снять с воеводы всю одежу, окромя порток, согреть воды, притащить тряпок да ведро поглубже. Пока он заваривал свои травы и вливал снадобья дядьке Круту в рот, из городища привели знахарку.

Она уже врачевала воинов, вспомнил Горазд. Строгая, гордая госпожа Зима. Она выгнала из клети всех зевак, чтоб не путались под ногами, оставила лекаря, притаившегося в самом углу, Горазда да пару крепких кметей. Ей хватило одного взгляда на воеводу, чтобы уразуметь, что приключилось.

— Держите его. Крепко! За руки и за ноги, — велела она и достала из своей корзины бутылек с чем-то омерзительно пахучим.

Дурнота подкрадывалась к горлу от одного лишь запаха.

— Давайте, — велела она, скручивая крышку бутылька.

Горазд вдавил в лавку плечи воеводы, один парень навалился на грудь, другой — стиснул ноги. Знахарка, подсунув ладонь дядьке Круту под шею, приподняла голову и поднесла бутылёк к губам. Тот закашлялся, подавился, задергался всем телом — лавка заходила ходуном.

— Держите! — прикрикнула на них знахарка. Она настойчиво вливала мерзкую жижу воеводе в рот до тех пор, пока в бутыльке не осталось ни капли.

— Переверните его и подставьте ведро, — велела госпожа Зима, отступив от лавки. Она утирала ладонью со лба пот.

Горазд едва поспел исполнить, как воеводу вывернуло. Он хрипел и стонал, и отроку уже помстилось, что не выдержит, умрет не от одной отравы, так от другой. Но дядька Крут сдюжил, хоть и обессилел совсем.

— Напоите его, — распорядилась знахарка и достала из корзинки второй пузырек. Еще три раза они держали воеводу, и госпожа Зима вливала в него снадобье. Еще три раза дядьку Крута выворачивало наизнанку, того и гляди — вылезут наружу кишки.

«Помрет, — всякий раз думал Горазд, кусая губы. — Как есть, помрет».

Когда воевода впал в забытье, знахарка остановилась и спрятала очередной пузырек в корзинку.

— Довольно, — велела она, подойдя к лавке. По-матерински нежно провела ладонью по лицу воеводы, убрала спутанные, мокрые волосы. — Теперь уж ты сам.

Кликнули челядь прибрать, унести грязные ведра да тряпки. Госпожа Зима опустилась на лавку напротив воеводы и подперла ладонью щеку. Дядька Крут едва дышал: тихо, неприметно вздымалась испещренная шрамами грудь. Горазд замер в дверях, глядя на него, будто завороженный.

— Кто нашел его? — спросила негромко знахарка.

— Княжна… — отрок запнулся и прочистил горло, кашлянув. — Звенислава Вышатовна.

— Приведи ее сюда, — велела госпожа Зима, и он послушно кивнул.

Слово знахарки обладало неведомой властью, заставляя беспрекословно подчиняться. Никто в тереме и не помыслил ей перечить: ни он сам, ни кмети, ни здешний лекарь! Даже княгиня Доброгнева вышла из горницы, когда ей велели.

Горазд бежал по двору, разыскивая Звениславу Вышатовну, когда дозорные со стен крикнули, чтобы открыли ворота: мол, возвращаются князья! Где в тот момент стоял, там и замер отрок, поежившись. Не ведает ведь еще ничего Ярослав Мстиславич про ближайшего воеводу своего.

Мальчишка вздохнул и потоптался на месте. Негоже прятаться от трудной участи. Он пошел к ним навстречу, принял у князя поводья и придержал коня, пока тот спешивался. Ярослав Мстиславич сразу почуял неладное. Шибко уж понурый у отрока был вид. Он развязал ремешки дорожного плаща и снял его, дождался, пока конюх уведет лошадей и посмотрел на мявшегося в нерешительности Горазда.

— Что? Говори же!

— Приключилось что? — к ним подошел Некрас Володимирович.

— С воеводой Крутом беда, княже, — выпалил Горазд. — Он жив! — поспешно добавил он, заметив, как переменился в лице Ярослав Мстиславич.

— Какая беда? — недоверчиво спросил Некрас Володимирович. Он словно не хотел верить, что кто-то мог учинить зло в стенах его терема. Под покровом его дома.

— Отведи к нему, — сквозь зубы велел Горазду Ярослав Мстиславич, и тот кивнул.

Втроем они пересекли теремной двор и вошли в небольшую клеть, где разместили воеводу, как раз когда здешний мальчишка-конюшонок привел к знахарке Звениславу Вышатовну. Горазд чуть не хлопнул себя по лбу от разочарования. Как увидел князя, совсем запамятовал, по какой нужде посылала его госпожа Зима. Но та молча на них поглядела и ничего не сказала.

Стоя в углу клети, она тихонько беседовала с княжной, расспрашивая ее, как нашла она воеводу, да что делала, а может воевода что-то успел ей шепнуть?.. Не видала ли подле него снеди какой?

Звенислава Вышатовна отвечала ей коротко и неохотно. А завидев вошедших князей, смутилась еще пуще прежнего и обхватила себя ладонями за плечи.

— Ступай-ка, дитятко. После договорим, — знахарка ласково ей улыбнулась, погладила по щеке и отпустила восвояси. Та и рада была выскользнуть из горницы прочь.

— Мой воевода в себе? — Ярослав Мстиславич опустился на одно колено подле лавки, где лежал дядька Крут. Он все пытался уловить его тихое-тихое дыхание. — Что с ним?

— Твой воевода ходит нынче по Кромке, князь, — отозвалась знахарка. — Счастье, что нашли его быстро.

Ярослав Мстиславич поднялся на ноги, потянул за ворот рубаху, словно ему не хватало воздуха.

— Отравили его, — госпожа Зима поглядела на воеводу. — Чем — не ведаю. Но травили крепко, насмерть.

— Его с умыслом отравили? Не сам? — переспросил Ярослав, также поглядывая на лежавшего в беспамятстве воеводу. — Не мог ненароком?

— С умыслом, — знахарка кивнула. — Нечем ему было в тереме самому отравиться, пусть даже и ненароком. Коли б княжна его сразу не увидала, был бы твой воевода уже мертв, князь, — добавила она, посмотрев ему в глаза.

— Я хочу знать, кто, — Ярослав Мстиславич повернулся сперва к Некрасу Володимировичу, а после — к Горазду.

Глаза у него были совершенно жуткие: мертвые, черные; словно разом ушла из них вся жизнь. Еще пуще побелел старый шрам на правой щеке — так бывало всякий раз, когда он гневался.

— Ты с воеводой нынче был? — чужим голосом спросил князь.

— Токмо утром, господине, — Горазд облизал пересохшие губы. — А после дядька Крут сызнова к кузнецу пошел. Они с кольчугами там возятся, уж какой день. Не видел его больше.

— А после что делал?

— Лошадей чистил. А до — из дерева куклы сестрам мастерил.

Князь медленно кивнул и вновь поглядел на Некраса Володимировича.

— Подсобишь мне, родич? Дознаться?

— Непременно дознаемся, кто на воеводу твоего посягнул, — кивнул тот. — Велю собрать кметей и челядь, всех спросим. Может, кто что видал.

— Добро. Благодарю, — Ярослав Мстиславич поднес к груди сложенный кулак и склонил слегка голову. — Не навредим мы воеводе, госпожа, коли перенесем его в мою горницу? Сподручнее так будет, — спросил уже у знахарки.

— И впрямь сподручнее будет, — немного обдумав, отозвалась она и кивнула. — Собери молодцев, князь.

Повинуясь его кивку, Горазд позвал нескольких крепких дружинников, и вместе они с великой осторожностью переложили воеводу на носилки из плаща да копий и отнесли по всходу в горницу, где жил князь.

Отрок торопливо убрал с прохода кучу примятого сена, на которой он спал подле двери, да свой плащ и седельные сумки. Воеводу опустили на лавку, подложили под голову сложенную холстину и укрыли княжеским плащом.

Когда кмети вышли из горницы, князь посмотрел на знахарку. Та доставала из корзинки и деловито раскладывала на длинном дубовом столе свои снадобья: горшочки, мешочки, бутыли. Порой госпожа Зима гладила свое обручье, торквес, подносила к губам пальцы и что-то шептала, будто заговаривала.

— Поставь моего воеводу на ноги, госпожа, — не приказал — попросил — Ярослав Мстиславич. — Отблагодарю тебя, как скажешь. Что хочешь — токмо скажи. Исполню.

— Не бросался бы ты такими клятвами, князь. Опасно, — знахарка посмотрела на него, прищурившись, и покачала головой. — Там видно будет. Не в силах я пообещать тебе что-то. Не ведаю, сдюжу ли я…

Госпожа Зима выглядела растерянной. Она будто удивлялась своим же словам. Будто никогда допрежь не сталкивалась с тем, что не сдюжит кого-то исцелить.

— Коли понадобится тебе что — скажи! Мне али отроку моему, — князь указал рукой на стоявшего в сторонке Горазда. — Все исполним.

— Отпроси у княгини девочку, Звениславу, мне в подмогу. Пусть сидит здесь при воеводе. Да не вели входить сюда никому без моего дозволения, — знахарка накрыла торквес на груди ладонью. — Больше мне ничего не потребно.

Горазд перенес из горницы свои пожитки и вещи князя в клеть внизу, где ночевали кмети из молодшей дружины, и потянулись долгие дни ожидания добрых вестей от знахарки.

Госпожа Зима редко выходила из горницы и оставляла воеводу Крута без своего присмотра. Днем ей подсобляла Звенислава Вышатовна. Княгиня Доброгнева крайне нехотя исполнила просьбу Ярослава Мстиславича и дозволила княжне отвлечься от своих дел в тереме. Тем паче, прибавилось их нынче, когда Рогнеду Некрасовну, княжескую невесту, в горнице заперли за непослушание да вздорный нрав.

На ночь же знахарка всегда оставалась в горнице одна и строго настрого воспретила отворять дверь после захода солнца и до его первого утреннего луча.

Все в тереме шептались, что она ворожила.

Ярослав Мстиславич ходил черен лицом. Расспросы челяди да воинов ничего не дали; дознаться кто, да когда, да как, да почему отравил воеводу они не смогли. Знамо, князя это не обрадовало.

В тереме на него стали поглядывать с опаской. Горазд слышал шепот слуг, видел, как смотрели ему в спину теремные девки. Не диво, что вскоре кой-какие стали жалеть княжну Рогнеду, запертую строгой матушкой в горнице. Может, не напрасно княжна будто каменная на пиру, где ее просватали, сидела. С таким-то лютым женихом!.. Станешь тут не токмо каменной.

Жалели княжну и среди челяди, и среди дружины Некраса Володимировича. Всё ж любили люди гордую, своенравную княжну. Знавали еще с самого детства!..

В один из дней князь сидел на пороге клети, примыкавшей к задней стороне терема. Он держал перед собой меч, воткнутый остриём в землю, и чистил его сложенной в несколько слоев тканью. Увидав, Горазд аж подпрыгнул и позабыл, зачем искал Ярослава Мстиславича.

— Я не доглядел, княже?.. — с опаской выпалил на выдохе — так спешил к нему!

Где это видано, чтобы господин меч сам чистил!

Князь поднял голову и посмотрел на него, прищурившись. Хоть и сидел он под высокой стеной терема, а жгучее степное солнце слепило глаза даже в тени.

— Нет. Захотелось мне.

Ярослав Мстиславич покачал головой, повыше закатал рукава простой холщовой рубахи и вернулся к прерванному занятию. Горазд остался подле него, неловко переминаясь с ноги на ногу. Чувствовал он себя глупо донельзя. Совсем по иной надобности шел он к князю и не так чаял заговорить с ним!

— Говори уже. Что мнешься, — велел князь недовольно.

— Мне дядька Крут молчать велел… но я помыслил, а вдруг сгодится… — спутанно, сбивчиво заговорил отрок и оборвал сам себя.

Что лопочешь, будто дитя! Он замолчал и набрал в рот воздуха; мыслил, успокоиться так. Князь терпеливо ждал. Правда, меч в сторону отложил. Не посидеть ему нынче в одиночестве, не обдумать все в тишине.

— Господине, — сызнова заговорил Горазд, — когда седмицу назад ты спросил, где мы с воеводой Крутом были, а я ответил, что ездили поглядеть на место…

— Солгал, — перебил отрока князь. — Ты солгал мне. Чаешь в том повиниться? — хлестко, с уловимым раздражением спросил Ярослав Мстиславич.

— Нет, княже… то есть, да, но… — Горазд окончательно запутался и растерялся.

— Ведаешь, что за ложь князю бывает? — дождавшись кивка отрока, он продолжил. — Ну, об этом мы еще потолкуем. Говори, что хотел.

Горазд подавил вздох. Тяжесть княжеской руки он знавал не понаслышке.

— Мы не просто тогда ездили поглядеть на место, где хазары напали, — заговорил отрок. Прав князь. Нужно сперва сказать, что намеревался, а уж после себя жалеть.

— Воевода Крут искал что-то и мне велел. И я нашел втоптанный в землю перунов оберег…

Когда князь вскочил на ноги, Горазду потребовалось немало мужества, чтобы не отшатнуться в сторону. Он замолчал и перевел дух.

— Что нашел? — выдавил Ярослав Мстиславич сквозь зубы.

— Перунов оберег. Дядька Крут забрал себе и тебе велел не сказывать.

Не зря эта мысль точила Горазда уж второй день! Нашел он нечто шибко важное и для воеводы, и для князя. По скудомыслию своему он не разумел, отчего да почему. Но не стал бы князь просто так тревожиться.

— Как этот? — Ярослав Мстиславич вытащил из-под рубахи длинный шнурок с Громовым колесом.

— Токмо там молот был. И на цепочке, — отроку приходилось задирать голову, чтобы смотреть князю в глаза.

Чтобы найти оберег, князь приказал вывернуть наизнанку седельные сумки и иную поклажу воеводы. Горазд поискал даже на конюшне в стойле у лошади дядьки Крута, но все попусту. Мальчишка уж стал терзаться, а вправду ли он видел тот оберег да держал в руках? Уж не помстилось ли ему?

— Ты кому-то говорил об обереге? — спросил его князь, когда перунова молота не оказалось и в последней сумке воеводы.

— Нет, княже.

— И впредь молчи. А как воевода очнется — я с ним потолкую. Коли б он сказал мне сразу, да ты не солгал… все было бы ино.

Когда услышали крики про пожар, Горазд с Вышатой да другими кметями повскакивали с лавок в чем мать родила. Токмо успели портки натянуть да ножны с мечами похватать, прежде чем вывалились из клети на холодный ночной воздух.

По коже тотчас рассыпались гусиные лапки да красные пятна; правда, мОлодцы их не замечали. Бросились, кто куда — расталкивать слуг, коли кто спал еще, выводить из конюшни лошадей, таскать воду из колодца, будить князей да их домочадцев на другой стороне терема. Горазд побежал туда. Ярослав Мстиславич нынче в клети с дружиной не ночевал; верно, в горнице с дядькой Крутом остался.

На княжеской стороне терема хватало подмоги. Два кметя стащили по всходу и вынесли в сени сынишек Некраса Володимировича; кто-то звал княгиню Доброгневу. Нужно было подсобить и вытащить, покуда можно, из горниц сундуки с добром, и Горазд взялся за один из них. Склонился и почувствовал, как вздулись на спине следы от плети.

Терем заволокло едким дымом; от него слезились глаза, а из груди рвался надсадный кашель. Уж который пожар на памяти Горазда, но досель не видал он такого. Чтоб дым глаза резал так, что нет мочи смотреть!

Непрестанно кашляя, он вытащил кое-как в сени сундук и тяжеленный мешок. Порадовался, заслышав брань дядьки Крута — сразу несколько молодцев снесли его по всходу. Стало быть, все с ним ладно, коли браниться начал. Потом отрок впопыхах и темноте налетел на Ярослава Мстиславича.

— Я за Рогнедой, — сказал он кому-то в сенях и в два широких шага оказался подле всхода.

Едва дыша, Горазд выскочил из терема и отбежал подальше. Согнувшись, он долго и надсадно кашлял, пока в ушах не зашумело, да перед глазами не заплясали белые пятна. Дым едва ли не выжигал ему нутро.

Малость охолонув, он выпрямился и увидел подле себя запыхавшегося, взмыленного Вышату со стесанными в кровь ладонями. Ведер они нынче от колодца перетаскали изрядно. Отрок достал из-за пояса порток рубаху и протянул ее Горазду.

— Кровит у тебя спина, — сказал. — Прикройся.

Тот с благодарностью принял. Он и сам чувствовал, что кровит… За минувшую седмицу был он порот чаще, чем за все время с зимы, когда приняли его в княжий терем на Ладоге отроком.

— Побороли там огонь. Неясно, с чего занялось, — говорил меж тем Вышата.

«Хоть бы князь из дружины не погнал», — едва слыша его, переживал Горазд. Сперва солгал ему, после подрался и смолчал… Пожар мало донимал его нынче.

— Ты погляди-ка! — Вышата стиснул его плечо и потряс. — Погляди, что творится.

Горазд тер глаза, из которых и впрямь пошли слезы. С трудом разлепив их, он посмотрел, куда указывал взбудораженный Вышата. В предрассветных серых сумерках он заметил на крыльце терема яркое светлое пятно и не уразумел сперва, что там. Вышата потянул его за собой поближе, и через пару шагов Горазд узнал в белом пятне княжну Рогнеду Некрасовну без клочка ткани на теле.

Их князь стоял подле нее, держал за шею десятника Некраса Володимировича Ладимира — того самого, которого купал пару седмиц назад в бочонке с водой. Его еще после ласковым прикосновением утешала княжна Рогнеда, и Горазд подглядел ненароком. Подле крыльца собиралась толпа зевак из челяди и кметей. Черный дым медленно рассеивался вокруг терема. Еще немного, и запоют первые рассветные птицы. В звенящей тишине был отчетливо слышал горестный девичий плач.

Горазду отчего-то захотелось отвернуться, когда княжна Рогнеда проползла прямо по крыльцу и ухватилась за штанину отца, Некраса Володимировича, и тот брезгливо отдернул ногу. Взмахом руки он остановил кинувшуюся к дочери княгиню. Доброгнева Желановна схватилась за грудь и зашлась в горестных причитаниях.

Сжавшись на крыльце между отцом, матерью, женихом и любым, княжна Рогнеда тряслась то ли от холода, то ли от страха, и все пыталась прикрыться от чужих взглядов длинными растрепанными волосами. Из-за пожара да спешки ни у кого не было даже плаща, чтоб накинуть ей на плечи. Да кто бы ей его еще дал, кто бы дозволил!

«Так ей и надо, так и надо! — сжав кулаки, кипел злобой Горазд. — Такое сотворить! Себя, отца, род… князя Ярослава Мстиславича обесчестить!»

— Заприте… заприте этого вымеска! — дрожащим от злости голосом велел Некрас Володимирович, указав на своего десятника.

Тот все висел тяжелым мешком в руке Ярослава Мстиславича и особо не противился. Когда его уводили, он вскинул в кровь разбитое лицо и скривился.

Люди в толпе отвлеклись на десятника, перешептываясь, и никем не замеченной на крыльцо проскользнула вторая княжна. Звенислава Вышатовна сняла с себя покрывало и, опустившись перед Рогнедой на корточки, накинула его ей на вздрагивающие, трясущиеся плечи. А сама осталась в одной исподней рубахе. Диво, что следом за ней на крыльцо запрыгнули сыновья Некраса Володимировича. Мальчишки стали по обе стороны от сестры и склонили насупленные головы.

Их отец словно отмер.

— А ну-ка в терем все! Живо! — закричал он на домочадцев, схватил дочь за руку и вволок ее в сени. Княгиня Доброгнева поспешила за ним, едва ли не за уши уводя близнецов с крыльца.

Сгорбившись под тяжелым взглядом Ярослава Мстиславича, Звенислава Вышатовна забежала в дверь следом за тетушкой. Князь среди толпы выхватил глазами воеводу Крута, кивнул ему, указывая на терем, развернулся и вошел в сени.

Толпа вокруг Горазда и Вышаты разом заговорила, загомонила. При князьях люди не шибко решались, а как скрылись те в тереме — тотчас принялись чесать языками.

— Безсоромна девка, — не выдержал и Вышата.

Он примолк, когда мимо проковылял воевода Крут. Оба дернулись к нему подсобить, и обоих дядька вытянул бранным словом.

— Видать, окреп, — хмыкнул ему вслед Вышата и, глядя на терем, покачал головой. — Что-то будет нынче. Наш князь и забить ее вправе.

— Вправе… — отозвался Горазд. — Эдакую шлёнду я б не токмо забил! — прошипел он, стиснув кулаки так, что побелели костяшки.

— Тише ты, — шикнул на него Вышата. — А ну услышит кто чужой!

— Уж скоро все княжество прознает, и побежит слава о княжне далеко за его пределы, — с ожесточением возразил Горазд.

Все для него было уже решено и все ясно. Такой срам! Такой позор!

Смотря на него, Вышата поежился. Перед рассветом в степи воздух был самый студеный. Люди неспешно уходили от крыльца, судача. Про пожар уж успели все позабыть: какой там, тут княжна опростоволосилась, опозорила род да отца.

— Идем, — Вышата тронул за руку Горазда. — Что тут попусту глазеть.

Чаял он увести его подальше от терема. Как бы не натворил чего, вон как смотрит, сверкает лютыми глазищами!

— Видал, что она и обручья разомкнула? — Горазд хоть и пошел за ним, но все никак не унимался.

Не укладывалась в голове мысль, что можно эдак с князем поступить! С князем, которого почитают и в Ладоге, и в соседних землях! Который снискал великую славу в военных походах!

— Коли прибьет ее Ярослав Мстиславич, никто и слова супротив не скажет, — бормотал Горазд, пока брел следом за Вышатой к клети.

Слуги убирали валявшиеся всюду на земле ведра и лохани, в которых носили от колодца воду. Ближе к тому месту, где занялось пламя, сухая прежде земля напоминала болотце, а стена терема была черна от огня да вылитой воды. Подле той стены стоял знакомый Горазду воевода Храбр с парой мОлодцев. Благо, что сынка его, Бажена, поблизости не было.

Мужчины разглядывали бревна и дочерна выгоревшее пятно на стене. Они негромко переговаривались и чему-то дивились — даже издалека было видно.

— Чего это они, — Вышата замедлил шаг, когда они проходили мимо воеводы и кметей, и едва не свернул голову, разглядывая их. — Смотрят на что-то.

— На обгоревшую стену, — пожал плечами Горазд.

Поступок Рогнеды занимал его куда больше, чем пожар.

— Может, мыслят, поджег кто-то? — Вышата рассеянно запустил пятерню в волосы на затылке. — Эх, недолго нам и спать-то до зари осталось, — вздохнул грустно, разглядывая посветлевшее небо. — Всю ночь напрасно токмо промаялись.

— Дурное здесь место, — невпопад отозвался Горазд. — Столько зла приключилось.

Домой хотелось нестерпимо. К матушке да младшим сестренкам. Как они там без него, хоть обустроились в новой-то избе?..