Плюс

«Плюс» сегодня — для меня и, надеюсь, для вас Предисловие автора к русскому изданию

Я прошу об одном: сначала прочтите то, что я написал. Теперь — на русском Андрея и Макса, на вашем языке, и я в восторге, что мой роман на него переведен. Написанный в 1970-х, «Плюс» по-прежнему соответствует, да, реализму, который бы мне все же не хотелось заменять каким-либо другим словом, типа «эксперимент» или «фантазия». Несмотря на то, что история — буквально про эксперимент. При моей предпосылке мозг, — отделенный по обоснованным причинам от туловища конкретного человека, несомненно, американца, о котором нам нет никакой необходимости знать больше, чем это тонко (и неоднократно) сообщается, — сюжет и его изложение совпадают в странном новом образовании, расширяющемся наружу и внутрь из не вполне непредвиденной совместной работы сил. Здесь болезненное и неуклонное переоткрытие языка, не являясь ни причиной, ни следствием, происходит наряду с физическим и повторным ростом этого реального существа.

Для меня эта история по-прежнему убедительно человеческая. Она постепенно развивается, испытывая физическое давление, которое неизбежно, как и стремление, решительное и упорное, к мысли и соответственно к действию внутри мозга и совершаемое мозгом, отсеченным от остального тела, только чтобы весьма неожиданно отрастить новое и совершенно другое тело. Кажущийся абстрактным в процессе, но глубоко личным и осязаемо протоплазменным и клеточным через понимание персонажа и его сознание, буквально — эксперимент в рамках принимающего и четко и не очень четко очерченных предметов; фантазия только в лучшем из вообразимых смыслов, и в то же время как всегда с серьезным домысливанием от Гераклита, Демокрита и Шекспира до Хенри Джеймза и Достоевского в сомнительном развитии «Бесов», до клеточного роста повествований Кальвино с серьезностью того, что стоит на кону, и сосредоточенной приверженностью тому, что может произойти.

Это и есть литература, вымысел, что-то выдуманное, хотя и никогда не утрачивающее связь с фактом, хотя и утрачивающее знания, которые неотделимы от памяти даже сильнее, чем стремление затронуть то, что отчасти неизвестно, как в повседневной жизни, моей и, скорее, вашей, — наше беспокойство о том, что могло бы произойти — вы меня слышите? Как в вашей собственной жизни, запутанной в дилемме «что делать» — с ограниченными ресурсами выбора того или иного пути вперед — это поиск наиболее интересного развития сюжета, скажу так — вашей или моей истории. Моя история сложная, какими и обязаны быть наши жизни, если они всерьез, в моей истории трудно разобраться — но с каждой минутой она становится все более правдивой из-за интереса к тому, что может произойти, с учетом себя самого, целиком и без остатка (о чем собственно и пишут романы), — история Имп Плюса, борющегося на орбите, в почти невообразимом травматическом состоянии и непостижимом изъятии, с причудливой интенсивностью даст ответ на то, что ожидает это существо, и на то, что я бы назвал мужеством, а именно — мужество сливаться с иными силами.

К исходной предпосылке я не относился легкомысленно. Чрезвычайно важно было преодолеть это затруднение — болезненное и физическое, и даже ключевое с точки зрения этики, — и, рискуя отвлечь вас от того, на что, я надеюсь, вы обратите внимание, читая «Плюс», позвольте добавить, что изначально я пробовал написать историю от первого лица. Вот вам и эксперимент! Возможно, вы поймете, почему в этом заключалась ошибочная замкнутость тона. Дистанция, установленная мной при помощи третьего лица, намного правдоподобней для существа, которое я пытался произвести на свет во всей его угрожаемой близости.

За сорок лет, прошедших с первого издания, роман для меня изменился. Я присутствовал на запусках НАСА и приобрел ту силу, которую может дать знание физики, биологии и астрономии; а также систем, которые могут не только освобождать, но и сужать и политически сдерживать. Чтобы справиться с этим конфликтом, повествование должно расценивать как риск даже то, чему ему можно противодействовать, что уменьшить — и даже убить весь восторг такого долгожданного путешествия с телеуправлением.

В начале 1970-х, когда я пытался найти и заслужить право на окончание романа, казавшееся мне верным, технические ограничения казались мне практически непреодолимыми. Сейчас я это чувствую совсем иначе. Слова по-прежнему остаются средством — на бумаге это одно, а в аудиокниге — другое (вскоре выйдет в исполнении автора). Опера, которая, как я до сих пор считаю, могла быть удачной и в сценическом, и в музыкальном плане, в конце 1980-х недолго пробыла на столе одного американского скрипача и композитора. Я бы не исключал и фильм, если зрительные и монтажные богатства позволят открыть новые измерения сюжета. Но главным образом, такое открытие — для творческого читательского воображения. Эта книга теперь скорее принадлежит читателю, а не мне.

Джозеф Макэлрой, ноябрь 2017 г.