По аллеям души

Рассказы

Однажды в дождь

Вот уже неделю шёл дождь, мелкий, противный, не давая своей монотонностью даже намёков на окончание. Он был причиной нашей многодневной стоянки здесь, на берегу таёжной реки. Мелкие, словно просеянные через сито капельки проникали везде, где только можно, заставляя нас надевать длинные плащи с капюшонами, резким запахом сырости и блестящие от этих капель сапоги. Тучи понизу цеплялись большими дымчатыми клочьями за верхушки высоких сосен, елей и этим скрывали истинные размеры деревьев. Иголки, принимая на себя мелкие капли, удерживали их потом между собой. Ветви растений опускались к земле под тяжестью падающей с неба атмосферной воды. А берёзы с кустами, хотя у них нет хвои, умудрялись набирать морось на листья, ветки и стволы. Она потоками стекала по ним вниз или шумно била по траве и кустам большими прозрачными, уже укрупнёнными и потяжелевшими каплями. Те же в свою очередь, пока находились на травинке, листе, иголке, отсвечивали и искрились всеми цветами радуги, при этом постоянно меняя свою форму. Но если подойти и неосторожно задеть за торчащие лесные красивые ветки, то мгновенно промокнешь, будто побывал в большой настоящей водяной струе: обдаст с головы до ног.

Нам явно не повезло: над нашей местностью кружился тёплый обширный малоподвижный циклон, и по прогнозам ветродуев-синоптиков, пока он полностью не прольётся своим моросящим дождём, изрядно будет портить нам настроение. В силу этих обстоятельств мы в лагере передвигались только в случае крайней необходимости, сидели в палатках почти весь день, спали, играли во что-нибудь, читали, хоть как-то отвлекаясь от монотонного ожидания хорошей погоды. Делали это вместе с большими кусачими рыжими комарами и кровожадной мелкой мошкарой, которые атаковали нас без устали днём и ночью. Недаром именно мошкара считается одним из самых свирепых созданий на земле. Замерев на оголённой коже, она откусывает своими жадными челюстями кусочек вашей плоти, и вам становится по-настоящему больно, а всё тело начинает чесаться. К вечеру комары на нашей стоянке особенно свирепели, становились очень наглыми: сначала они как обычно воинственно жужжали возле уха, а потом, улучив момент, кусали и кололи всех рыжими носами в губы, шею или руки. И мы от этой боли уже забывали о мелкой мошкаре, которая жила где-то там у каждого из нас под одеждой, начинали ладонями отчаянно лупить себя в ночи, зверея от своей беспомощности.

Лагерь наш состоял из нескольких давно промокших палаток, среди которых целыми днями невостребованными слонялись мы, унылые, искусанные и скучающие работники без работы, продолжая ждать «у моря погоды». Мы все приехали сюда, чтобы немного подзаработать, но застряли в этом промокшем лесу. А виной всему был этот обложной тёплый дождь.

Вечерами после ужина мы подолгу засиживались у костра под натянутым брезентовым навесом, сушили свои вещи, накидывая их на воткнутые в землю колья, пили чай, разговаривали, вспоминая всякие истории, пока хватало припасённых дров. Эти вечера стали для нас просто спасательным кругом.

Нас было семеро. Публика разношёрстная, разновозрастная. Представьте картину: у костра прямо у огня на раскладных железных табуретках, обтянутых брезентом, расположились Владимир, мужик ещё не старый, но с этаким возрастным пивным животиком, а чуть поодаль от него его слева – скуластый Геннадий, раньше – шахтёр из Донбасса, а потом работник УСИНа. Справа от Владимира задумчиво глядел на огонь грустными синими глазами моложавый Сергей. Когда-то он работал по вентиляции, но что-то пошло не так, и ему пришлось уволиться. Рядом с ним был энергичный Анатолий, которому здесь приходилось носить и днём и ночью вязаную шапочку, сберегая свою лысину от укусов. Говорят, что когда-то он имел свой бизнес на рынке, а потом пришлось его свернуть из-за кризиса. Был ещё строитель Олег, молодой и шустрый; возрастной Николай, бывший страховой агент; а также скромный автор этих строк.

Как-то Владимир с хрипотцой давно курящего человека вдруг стал рассказывать. Все мужики под пологом сразу затихли, расположившись полукругом, глотая чай с комарами из своих огромных кружек.

«В тот год я уволился с завода, который просто стал разваливаться. Долго не работал тогда, месяцев пять. А тут в газете прочитал, что набирают людей для работы на вахту. Надоело уже дома сидеть на шее у жены, ну и пришёл к ним. Действительно, набирают. Спросили:

– Кем работал?

– На заводе мастером, – отвечаю.

– Бригадиром пойдёшь к нам?

– Пойду, – согласился я, тем более что деньги мне там пообещали хорошие».

Тут порыв ветра пригнал рассказчику в лицо порцию слезливого дыма, от которого закашлялся его сосед Олег.

– Не даёт послушать, зараза, – заулыбался он. И все тоже заулыбались.

– Комаров пугает, не иначе! Ну, что дальше было?

«И поехали мы тогда на вырубку подлеска нефтяной трассы на север. Народ подобрался вроде одинаковый, но хмурый какой-то: в глаза при разговоре не смотрят. Вроде умный базар ведут про житьё-бытьё, а потом понимаешь, что изъян в них какой-то. Слышишь только витиеватый мат. Ржут громко и как-то очень зло, балаболят по любому поводу. А когда говорят о своих же жёнах и вообще о бабах, то стыдно потом за них становится. Практически они все раньше сидели, мотали срок, и это, конечно, витало в воздухе. Причём, чувствовалось, что все они деревенские, примерно из одного района. Курили, как черти, чифирили. Ещё я понял, что они люто ненавидят любых начальников над ними, просто потому, что те всё равно обманут. Как таких людей на эту работу набирали, не знаю.

В общем, дали мне тогда денег на прокорм и для работы, и мы отправились. У нас были моя бригадирская «Нива» с кузовком и «ЗИЛ-131» – «будка КУНГ», знаете, такой закрытый кузов-фургончик, они ещё с советских времён в армии использовались (да и используются до сих пор). Внутри имелось необходимое бытовое оборудование и спальные места».

Владимир, не спеша, прикурив сигарету из костра от головешки, несколько раз затянулся, и продолжал:

«Мужики пилами с кусторезами работают, в кучи носят сучья, укладывают, а я около 131-го кашеварю, бензином их снабжаю».

Тут Владимир с размаху безжалостно бросил в костёр свой окурок, должно быть, что-то вспомнил, плюнул потом со злостью в огонь, вызвав этим треск и букет дыма в ответ.

«Неделю всё было хорошо, работали от зари и до зари. Утром, по прохладе, разгоняли темп работ, после обеда снижали из-за жары. А работать-то они могли, привычные к труду, заразы, бывалые; и вроде понимали все, как надо работать «на калыме». Только мошкара очень донимала. Особенно, когда пилили ивняк по жаре в низинах, где она плодится. А там же ещё и комары! Всё это кусает, пищит, грызёт! Вымотались, короче, все. В накомарниках жарко, чуть открылся – капут! Уставали больше морально».

Рассказчик снова сделал паузу, уклоняясь от надоевшего дыма, видно, тяжело ему было об этом вспоминать.

«Вот и зашёл разговор о бане, чтобы как-то залечить укусы, отдохнуть. Правда, за неимением лучшего баню заменили душем. Нашли пластмассовый бачок, приделали лейку и приторочили к соснам. Воду грели на костре, а потом заливали её наверх.

Настроение после горячей воды у всех поднялось.

– Надо бы чуть вздрогнуть по маленькой, – предложили мне мужики, и я с ними, не подумав, согласился».

Владимир снова чиркнул спичкой, прикуривая сигарету.

– Пашто спички не экономишь, костёр ведь есть? – проворчал Олег, уклоняясь от дыма. – Ладно, давай дальше!

«Ну, сели, врезали. Нет! Им ещё давай, давай и всё. Разошлась, понеслась, «родимая», по кочкам, одним словом!».

Рассказчик вынул из костра наполовину обгоревшую ветку и уложил её, подсохшую, на кучу углей. Ветка вспыхнула, осветила лица всех собравшихся.

«Нет больше, поздно уже, – говорю. Не понимают. Я махнул безнадёжно рукой, а сам полез себе в палатку, как бы показывая, что разговор окончен, залез в спальник и сразу уснул.

Прошло около часа-двух после этого. И вдруг проснулся от какого-то беспокойства. Уже стемнело. Где-то недалеко зажгли большой костёр. От него несло сладким запахом лесной гари. Прислушался. Шёл громкий разговор:

– Давай его разбудим, а деньги заберём! Или ноги ему слегка подрежем! Кинем, свалим по домам. Надоели эти шакалы, начальники. Пусть кого другого вместо нас поищет!

Я вдруг понял, что это они про меня.

– Ты чё, я ещё на условно-досрочном, сразу менты повяжут.

– А давай его палатку подожжём, хай побегает!

Тени на пологе палатки мне казались страшными и уродливыми, не люди, а демоны.

Кто-то постучал по пологу:

– Бригадир, ты не спишь? Можешь выйти поговорить?

Я лежал, не двигался, а у самого сердце в пятках. Молчу.

– Спит, гад!

– Да ну его. Пошли, вмажем самогонки, а потом вернёмся, разбудим.

Шаги стихли. У меня сердце колотилось, как у зайца, норовило выскочить из груди.

Вдруг около будки машины раздался выстрел. Да у них оружие! Вот придурки!

Дело принимало совсем скверный оборот. Что же мне делать? Живым бы остаться.

– Давай по его палатке мелкой дробью. Подумаешь, немного в штаны наложит. Ха-ха-ха!

– Нет, давай лучше его подожжём, а потом пару ведер воды выльем, пусть поплавает! На зоне одному это устроили, так тот аж уделался!

Так громким смехом, матом и выстрелами, постепенно приближаясь ко мне, они показали мне, на что способны. Уроды!

– Мужики, ура, есть бухло! Лысый достал в посёлке! Он пришёл к бабке, а она не продаёт ему! Не дам, и всё, хоть убей, говорит. Пришлось припугнуть, забрал всё же у неё здоровую канистру. Ну, Лысый, молодец!

– А сам-то он где? Не хочет поучаствовать в охоте на сладкую дичь?

– Наливает всем в кружки. Пошли! Отоваримся по полной, он и закуску принёс тоже!

И, гогоча, они удалились к себе в будку. Всё стихло. Про меня на время забыли.

Что делать? Я же за всё отвечаю тут. Поэтому, быстро расстегнув молнию на дверях палатки, пошёл к 131-му и рванул дверь будки.

Там было накурено, воняло чем-то кислым, может, какой-то травой или ещё чем. По полу вызывающе каталась пустая бутылка. Все сидели за столом, у каждого в руках была кружка, наверно, с самогонкой.

– Вы что творите?

– Ты это, дай нам денег, только и всего. И будет тихо, – после возникшей паузы ухмыльнулся Лысый. – У тебя же денег уйма, а так, по-другому, мы тебя кончим, нам терять нечего. Пропал где-то в лесу и всё! Один тут уже пропал, а как гоношился!

Обстановка накалялась. Я понял, что передо мной сидят уже не люди, для них уже нет ничего святого, и они готовы на всё. Проклятые, обезумевшие зэчары. У всех на хавальниках были злые улыбки. И эти слова о пропаже кого-то из них… А что, если это…

– Ты не понял, деньги давай! – Лысый покачивал головою, ухмыляясь, для убедительности даже растопырил пальцы, подняв вверх оба мизинца.

Я попытался как-то остановить этот беспредел:

– Это же деньги на еду, бензин, работу!

– А нам-то что! А знаешь, давай выпей с нами.

Он протянул мне свою кружку. Я отвёл её в сторону.

– Что, брезгуешь, начальник? Белая кость? Тварь!

Он схватил со стола большой нож и двинулся на меня:

– Зарежу! Ненавижу!

Раздались крики:

– Давай! Давай его прямо тут опустим!

Я отпрянул, закрыв дверь будки прямо перед мордой Лысого, потом кинулся к своей палатке за сумкой, где были деньги. Не помню, как успел её схватить».

Наш костёр внезапно проснулся от тлеющего сна, загорелся и осветил своим красным холодным светом нас, сохнущих под пологом слушателей. Всем было интересно.

А рассказчик продолжил:

«Я бежал и лихорадочно думал, что делать дальше. Чувствую, эти придурки уже меня догоняют. Они зверели всё больше и больше:

– Стой!

Я резко остановился и обернулся. Лысый не ожидал моей остановки. Он с пеной у рта по инерции подался вперёд и от этого упал на четвереньки, а в его руке сверкнул нож.

– Ну ты попал! – крикнул он мне. Он стал размахивать ножом и рыть землю, вонзая его по самую рукоятку: раз-раз-раз, кровожадно рыча, как хищное животное.

– Зарежу! – завопил он. Подоспели остальные, встав в полукольцо за его спиной.

– Ты попробуй, кинься! Этот нож воткну в твоё вонючее горло! – сказал я тихо, но так, что все застыли, не ожидая такого поворота событий.

Воцарилась зловещая тишина. Да, картина маслом. У него: ямы в земле ножом; у меня: пружина какая-то внутри и мысль, что я его прикончу, воткну его же нож в глотку, и никто ему, этому злодею, не поможет.

И вдруг, сам не ожидая от себя, я пошёл вперёд. И они почему-то расступились, пропуская меня. Воспользовавшись их замешательством, я рванул в лес!

Через некоторое время раздались выстрелы. Они устроили на меня стрельбу, как в тире, настоящую охоту. Хорошо, что они были в стельку пьяные, плохо соображали и стреляли мелкой дробью, всё обошлось без последствий.

Вдруг земля словно ушла вниз. Сумка улетела куда-то в сторону, а я кубарем свалился в ночную пустоту, в овраг, и потерял сознание.

Когда очнулся, было совсем светло. Стояла тишина. До лагеря, оказалось, было около двух километров. Увидел 131-й вдалеке, потом подкрался поближе. Дверь будки была открыта настежь. Я помнил о ружьях, поэтому осторожно заглянул внутрь.

На нарах с краю сидел Лысый, качаясь вперёд-назад, и его голова с выпученными безумными шарами тоже раскачивалась, как маятник. Овощ и овощ! Жуть!

– Покурили, выпили, денег давай… – пробормотал я. – Погуляли…

В столе торчал тот самый нож, который я чуть не воткнул в этого демона, не взял грех на душу».

Рассказчик встал и в наступившей тишине подбросил в костёр нарубленный хворост.

– И как всё закончилось? – спросил Сергей,

– Да вот собственно и всё. Исчезли работнички. Свалили. Их вещей-то в 131-м не оказалось.

– Как, совсем смылись?

– Да, сдулись, уехали домой. Бросили инструмент, свои вонючие робы. Хорошо, что хоть водитель не убежал. Когда протрезвел от дурной сивухи, рассказал мне, что пили самогон, курили чего-то там и сдурели от этого конкретно. Лысый полез на мачту ЛЭП, чтобы лучше расслышать сигнал по сотовому телефону, да сорвался вниз башкой о землю. Наверное, другие испугались, просто дали дёру.

Короче, я сам тогда вызвал скорую и полицейских, перенёс все разборки, как говорится, доказал им, что ни в чём не виноват. Видел, как Лысого погрузили в скорую.

Всё так вот успокоилось. Работу, конечно, не сделали. Денег никто не получил. Да, каждый, наверное, думал, что он бессмертен, что у него есть ещё жизни, как в игре. Закончится одна, на – вторую, потом – третью. Лови! Давай! И что? Приехали! Как вот так жить? Зачем? Поэтому и сюда поехал работать с тревогой на душе. Какие тут люди встретятся, не знаешь».

Рассказчик умолк. Под пологом слышался настойчивый стук капель с деревьев, да потрескивал хворост, а по кругу вился едкий дым. Кровососы нас кусали, но казалось, что уже не так больно.

Повисла пауза.

– Да, с такими нельзя сюсюкать, – проговорил будто бы дремавший Анатолий.

– Такие думают, что у них, как у кошек, несколько жизней, не везёт в одной, повезёт в другой, это так называемый «синдром отложенной жизни», наверное, – произнёс Геннадий. Он расположился недалеко от огня, постоянно менял позу от его горячего воздействия, сгибая и разгибая ноги.

– Я их тоже много повидал. Работал когда-то в СИЗО. Сама система делает их такими. И они там сами себя делают. Что с него взять, когда ежедневно: «Статья такая! Суд тогда-то!». Следаки, нары, шконки, похавать, заложить, фуфло, бабло, зенки вылупил! Они живут потом, как волки проклятые, только лес свой знают. Детям своим потом рассказывают да ещё этим и гордятся! Те потом тоже смотреть туда начинают, их копируя. Озлобленные на всех.

– Да, точно, твари, – ответил ему Сергей, – никто из них, очевидно, ни в грош не ставил свою жизнь, поэтому и закончилось всё, как закончилось. – А вот со мной случился эпизод прямо противоположный, второй раз, можно сказать, родился.

И Сергей поведал свою историю.

«Вообще в жизни мне везло на приключения. Например, удалось как-то побывать в действующей угольной шахте на глубине; покачать крыльями пассажирского лайнера, даже его штурвал держал в руках; залезал на гору, где на высоте уже трудно дышать. Однажды сплавился на байдарке по горной речке, видел вблизи старт баллистической ракеты, страшно было! Даже порулил большим океанским кораблём; погонял на боевом танке ночью по приборам ночного видения; прыгнул с парашютом и многое-многое ещё. Но вот нафига я залез в кабину вертолёта МИ-2, до сих пор для меня загадка.

Так вот. В кабине этого «геликоптера», так раньше называли вертолёты, есть всего два кресла: для пилота и пассажира, обычно техника-механика. И вот техник остался тогда на земле, не помню, по какой причине. Место было свободное, ну я и сел!

Летели над тайгой вдоль линий. Обзор хороший: стекло от пола до потолка, только смотри! Когда винт крутится, то достаточно шумно, поэтому надеваются наушники с микрофоном у рта. Надо тебе что-то сказать, нажимаешь на приборном щитке кнопку, говоришь, например, «привет!», а командир слышит и тебе что-то говорит.

Делали разведку. Часто подсаживались для дозаправки топливом из бензовоза, который ехал за нами по земле.

Вот и тогда-то взлетели, помню, после топливной заправки. Внизу было обширное болото: то тут, то там мелькала вода. Лягушек мы, конечно, с высоты не видели, но запах метана над болотом хорошо чувствовался.

Маршрут дальше проходил над массивом высокого кедрача. Он навис над сопкой сплошным зелёным облаком и становился всё ближе по ходу полёта.

Мы шутливо переговаривались по внутренней связи, и, ни о чём не думая, летели и летели на заход солнца».

Теперь уже Сергей на правах рассказчика встал и подкинул веток в костёр. Все сидевшие одобрительно закивали.

«Вдруг стало заметно тише, гул двигателя стих. А дальше вдруг послышалось: чак, чак, чак, чак, чак, чак! Что это?

Я посмотрел на командира. Тот, ухватившись за рычаг управления, с ужасом смотрел на приборную доску. Видно было, что не что-то, а всё идет не так: мы стали быстро терять высоту, стала приближаться земля, то есть болото. Да, это был отказ двигателя.

Я раньше считал, что вся прошлая моя жизнь – это длинное-предлинное событие, а тут увидел и понял, что нет! Она – короткое мгновение! В памяти почему-то всплыла избитая фраза: «его жизнь вся промелькнула перед глазами». Да, именно. Каким-то калейдоскопом, когда видишь всё одновременно.

Зелёный горизонт тем временем стремительно опускался, уносясь в стороны. Я знал, что будет удар, ведь высота приличная. Сердце замерло в ожидании…

– Господи-и! Спаси-и!

Вот оно! Бах! Осколки лопастей, как снаряды в кино, словно в замедленном действии пролетели мимо».

Сергей, обхватив свою голову ладонями, покачался из стороны в сторону, помолчал и продолжил:

«Потом нас развернуло на сто восемьдесят, немного приподняло над местными лягушками и снова сильно кинуло о землю, окончательно заваливая машину на бок, причём, в мою сторону. Уже не полёт, но и остановки-то ещё нет!

Всё, однако, рушилось!

Вот она смерть, за окном в болоте, только руку протяни. Разбилось стекло, пригнулся в другую сторону я…

Трава… Осколки…Моя жизнь…

Всё хрустело, трескалось, шипело! Потом наконец-то остановилось…

Всё. Живой…

Помню, как отстегнул ремень безопасности и свалился в наполняющую кабину воду, потом нырнул и с трудом встал на оказавшуюся где-то внизу дверцу.

Надо мной сидел боком командир, всё ещё пристёгнутый ремнём.

– Цел? – спросил он меня.

– Цел! – ответил я, – давай вылезать будем, раз живые.

Я отстегнул ремень и толкнул его в окно. Он, пулей выбравшись из кабины, помог и мне через это же окно выбраться.

Огляделись. Болото. Вертолёт на боку.

– Долетался! Хорошо, что в болото, а не на вон тот близкий кедрач, – пробурчал командир.

А до кедрача было-то всего метров сто… Просто по-вез-ло.

Громкое шипение покинутого нами «геликоптера» заставило забыть о своей радости.

– Сейчас рванёт, – сказал я. Но всё обошлось».

Сергей приподнял кружку с чаем, как бы говоря тост.

«Нет, я не набожный, не подумайте чего. Но Бог, я понял, есть! Да, верно говорят, что на войне не бывает атеистов. Потом появились спасатели, были экспертиза, показания. Помню, что уже в гостинице часов через пять у меня началась такая тряска, зуб на зуб не попадает! Дрожь какая-то глубинная. Налили тогда мне водки целый стакан. «Пей!». Я выпил:

– Что же в-в-ы м-м-не в-воду-то дали?

Не унялась дрожь и тогда!

– Пей ещё!

Даже закуски не надо было. Выпил ещё.

– Опять вода что ли?

Тогда выпил я целую бутылку водки, даже не почувствовав её крепости.

Утром долго смотрелся в зеркало, вспомнил всё. Ужаснулся.

– Ну что, запомни этот день – шестое августа, будет у тебя теперь ещё один день рождения, – сказал я своей физиономии в зеркале.

Вот и думай, в чём смысл жизни. Да в самой жизни и есть смысл. Простая мысль почему-то пришла мне тогда, как же я люблю эту жизнь! Каждой клеточкой, каждым вздохом! Когда позвонил жене и услышал её голос, так был рад, ведь всё могло быть и по-другому».

Сергею подлили горячего, душистого чаю, который тот начал с удовольствием отхлёбывать под звуки потрескивающего костра. И снова дым отгонял всякую нечисть вместе с мошкой, не допуская их в наш уютный круг.

– А зачем ты полез-то в вертолёт? Ты ж не лётчик, – улыбались мужики.

– Пускай бы без тебя командир лягушек бы и пугал! Да ещё и ангела-хранителя своего побеспокоил! Он у тебя есть, это точно!

Потом минорно звучала гитара. Пели все вместе песни о любви, счастье, просто о жизни. Подпевали все, даже те, кто не знал слов…

Как хорошо всё же жить…

Разошлись под утро, чтобы снова ждать и ждать конца этой мокроты. Спали до обеда, потом все молча поели. Разговаривать не хотелось.

А дождь в это время продолжал монотонно долбить, снова везде слышался надоедливый стук капель, везде всё жужжало и кусалось.

Развели костёр, чтобы согреться. Для этого серо-оранжево-желтые стволики сухих сосёнок и сучьев были нарублены, напилены на полешки, сложены в огромную кучу под полог из полиэтилена. И снова густой дым от намокших веток и лапника кружился лениво то в одну, то в другую сторону и, как живой надоедливый умник, устремлялся за любым человеком, приблизившимся сюда «на новенького», лез в глаза, вызывая слёзы, заставлял снова задерживать дыхание, пережидать наплывы сладковатых его клубов. Он щекотал любому приблизившемуся сюда человеку нервы, как бы говоря, кто здесь хозяин. Комары вместе с мошкарой чуть отгонялись им на безусловных его правах, чтобы потом, пока дым делал передышку из-за слабых порывов ветра, давать насекомым снова и снова жужжать и кусать людей без устали и сожаления.

Сидели, думали каждый о своём. Молчание прервал Олег. Как раз в это время дым перекинулся на него, да так свирепо, что его глаза заслезились и дыхание перехватило. Он чуть пригнулся от надоедливого дыма.

«А хотите и я вам расскажу. Вот со мной был случай такой. Представьте заводские будни небольшого завода вдали от магистралей и аэропортов. Там люди жили и живут по привычной схеме: утро-вечер. И от дыма страдают тоже! Завод получил заказ изготовить партию стальных резервуаров для хранения нефти. Работу поручили опытной бригаде сварщиков. И тут нас, студентов, прислали из техникума на практику, определили в цех подсобниками. Мы ещё, конечно, совсем пацаны, даже в армии не были. Усы только пробиваются – пушок. Я попал в пару с Трофимычем, самим бригадиром.

Мужик был старой закваски: ворчливый, нудный, иногда грубый, заносчивый, жёсткий, порой даже жестокий. Он держал бригаду сварных в ежовых рукавицах. Ему не прекословили. При этом уважали за профессионализм, а также за то, что он пахал, как все, от работы не отлынивал, а, напротив, брал её самую трудную часть на себя. Сначала тот был очень рад напарнику и даже сначала хвастался этим фактом:

– Не первых практикантов-то прислали, а всё-таки, – говорил он гордо. Но решил по старой традиции для начала своего практиканта слегка помуштровать. То заставит меня придерживать для прихвата заготовку, а сам зайдёт за резервуар и выкурит пару сигарет, специально забыв о моём существовании. Потом, когда вернётся, начинает распространяться о том, что молодые руки держат не то и не это, что всё сдвинуто, и надо снова мерить и приставлять, прихватывать по новой. Деталь после прихвата надо было обваривать по периметру, и это тоже поручалось мне. Или вот, например, когда мы находились вдвоём наверху резервуара, скажет принести с земли что-то, а потом это оказывается и не то, и мне приходилось раза три спускаться и подниматься. Не дай Бог что-то, где-то не так. А сколько матов и проклятий сыпалось потом от Трофимыча и не пересчитать. Короче, так он меня достал! Я даже плакал, но чтоб Трофимыч не видел.

Одним словом, возненавидел я его всем сердцем, всей душой. Дальше – больше: придирки и издевательства становились всё злее и изощрённее. У всех парней наставники, как наставники, а тут – «злая собака».

Вечером в бытовке бригадир в одиночку засаживал шкалик и молча уходил.

Однажды варили лестницу к резервуару. После сварки шлак сбивали кувалдой. Чтобы сбить окалину, приходилось стучать прямо по стенке железного изделия, пугая округу эхом от ударов. Трофимыч естественно поручил мне эту работу, а сам пошёл курить в бытовку. Уж я там от души тогда наяривал кувалдой по пустой цистерне… Бам!…Бам!… Целый час бил. Звон в ушах был, как пытка!

Мелькала школа, начало учёбы в техникуме. Вспомнил похороны отца. Мать потом ушла к какому-то залётному фраеру, мы остались с младшим братом одни, и много чего ещё. Голодно иногда так было. А тут ещё свирепое лицо Трофимыча… Да сверху летнее солнце нещадно палило, будто заключило союз со звоном и грохотом.

Тут поплыло всё перед глазами, и я потерял сознание. Очнувшись, увидел Трофимыча. Я испуганно вскочил. Бригадир даже не спросил, что со мной. Спокойно пошёл дальше. Тогда я взял в руки кувалду и с криком: «А-а-а! Ненавижу!» – изо всей силы ударил по звонкому борту резервуара прямо рядом с головой врага. Потом одумался, бросил кувалду, отбежал метров на тридцать и стал ожидать реакции.

– Придурок, – только и пробурчал Трофимыч. Затем достал сигарету, закурил и зло добавил:

– Сопливый придурок! Сдурел, придурок!».

Рассказчик немного прервался, тоже закурил, хотя дыма всем сидящим у костра хватало.

«Не последовало дальше между нами никаких объяснений и извинений. Ненависть стала для обоих хронической, ушла внутрь под кожу.

«Пойдём сюда, балбес, варить будем полку», – как-то сказал бригадир. Мы поднялись на самый верх железяки, потом спустились по внутренней лестнице с переноской в руках. Лампа горела, пока мы не оказались на дне сооружения, и вдруг почему-то потухла. Люк, куда залезли, высвечивал только квадрат синего неба наверху. Воздух здесь был горячим и спёртым от нагретых стальных бортов, что дышать было трудно.

– Иди, узнай, что там такое, – приказал Трофимыч. – Я здесь побуду. Да не будь конченым, возвращайся скорее.

Так я оказался на свободе. Дул ветерок. Хорошо!

Мысль родилась мгновенно. Я закрыл люк тяжелой крышкой и накинул гайку. Тотчас послышался тихий крик Трофимыча с проклятиями. Быстро спустившись по лестнице, я увидел…да, да кувалду, с которой потерял сознание, и со всего размаху бабахнул по железяке, вложив в удар всю злость, а потом стал неистово бить эту звонкую стену. Обессилев, бросил кувалду.

Но каково же ему там, в темноте? Ужаснувшись, я уже простил жалкого Трофимыча и, освободив крышку люка от стопора, быстро откинул гайку,

Огромная крышка, как пушинка, отлетела в сторону, и на свет, как чёрт из табакерки, выскочил бригадир. Прыгая через ступеньки, он спустился по лестнице и, оказавшись на земле, оглянулся как-то виновато на меня и потом вдруг рухнул на землю.

Пришла очередь испугаться мне. Я подбежал к мастеру и ну его тормошить. Однако тот не подавал признаков жизни. В голове набатом застучала мысль: «Умер, и это я его убил!».

– Очнись, Трофимыч, только не умирай! – закричал я. – Я не хотел так!

На крик подоспели люди, вызвали скорую, бригадира увезли.

Потом в бытовке посмотрел на его шкафчик. На дверце была фотография красавицы в бикини, которая символизировала всю его спокойную жизнь до сегодняшнего инцидента. А теперь её нет. Всё. Мне тюрьма. А как же брат?

Чуть позже я пошёл в кардиологию, куда доставили Трофимыча. Била дрожь. Вдруг бригадира уже нет в живых? Мимо снующих врачей тихонько на цыпочках прокрался в палату, где он лежал.

– Прости, Трофимыч, бес попутал, я просто пошутил, дурак, – промямлил я, наклонившись над больным. – Ну виноват!

На что тот еле слышно ответил:

– Да ладно, чего там, бывает.

– Не умирай только, ладно?

– Постараюсь…

– Вот, сок принес тебе, пей.

Потом ещё долго стоял над неподвижным бригадиром, видел, как капельки раствора уходят тому в вену. Слёзы стояли у меня в глазах, было стыдно.

И вдруг показалось, что Трофимыч не дышит. Склонившись над койкой, я вдруг услышал:

– Шутки такие, шутки…

Тут же помчался за помощью. Но прибежавшие врачи выставили меня за дверь.

– В реанимацию, срочно!

Потом мимо меня проследовал накрытый простынями бригадир с хлопотавшими по ходу движения каталки медсестрой и врачом.

А ещё через какое-то время проклятый инфаркт отступил.

«Спасибо, спасибо, Трофимыч!». Нет, я не плакал, просто слёзы, никого не стесняясь, выходили из души.

Я так никому и не рассказал о происшедшем, просто бригадиру стало плохо и всё».

Все молчали. Видно, что всех задела эта история. Анатолий в своей вязаной шапочке встал и подкинул в костёр ещё полешек, вызвав полёт множества ярких искр.

– Да, такое вот наставничество. Раньше оно было даже обязательным. Потом подзабылось. А зря… Правда, наставники-то разные бывают. А где их наберёшься, хороших? Встреча с настоящим мужиком нужна любому парню. Ладно, если у тебя есть отец, когда он даёт ремня, с ним начинаешь понимать, что можно, а что нельзя, иногда он даёт один урок на всю жизнь. А тут ты сам учился жить. Вот и получается, если нет мужика в семье, то и не на кого опереться, не у кого спросить совета, как жить, как поступать. Наверное, у каждого из нас было что-то такое в молодости, за что до сих пор стыдно. А сейчас вообще стыд не в моде, да и слабые пацаны пошли, многие без отца растут. А рядом кто? Ведь у нас везде одни женщины: дома – мать без мужа, в садике – воспитательницы, в школе – учительницы.

Порассуждали ещё немного. Незаметно наступало утро. Стало совсем светло. Дождь всё отбивал свою ритмичную музыку, обложной, долгий.

С неохотой покидал тогда я этот наш костёр, в палатке потом вспоминал и вспоминал рассказы, а ещё наши песни, пока не окунулся в сон. Про телефон тоже свой вспомнил, что надо бы позвонить сегодня домой. Там так ждут моего звонка…

К обеду прилетел вертолёт, кстати, тоже МИ-2. Он привёз продукты, как-то прорвавшись сквозь заставы дождя.

Летчик сразу спросил, что за автомобиль или генератор работает постоянно здесь у нас, и так удивился, когда мы ему ответили, что это просто голодная стая комаров стучит и жужжит с другой стороны палаток на улице. Зашёл разговор о дожде.

– На этих площадях дождь будет ещё три-четыре дня, – узнали мы от него.

– А нам-то что же делать? – чуть не взвыли все мы. Перспектива мокнуть без работы, дальше скармливая себя комарам, не радовала.

– Да, ребята, мне очень вас жаль. А давайте попробуем прекратить дождь! Может, пошаманим, а? – предложил командир. Видно было, что он опытный, но мы сначала не поняли.

– Как это? Вы что можете повлиять на погоду и прекратить дождь? – удивились

– Условие такое: надо в это всем хорошенько поверить.

– Да мы уже хоть в чёрта поверим, достала уже эта мокрота! Дело надо делать, а мы тут комаров только кормим, – в один голос ответили мы, – конечно, давайте попробуем.

– Сколько нас человек? – спросил лётчик.

– Семеро, с вами восемь.

– Надо девять.

– Прямо вот так девять?

– Да. Ладно, попросим механика. Тем более, что нам пришёл запрет по метеопрогнозу на полёты. Действо надо проводить, как у шаманов, на закат солнца.

Пришлось определять и высчитывать местоположение запада по компасу в момент заката, ведь тучи надёжно его закрыли.

– Нам понадобится ещё девять заострённых четырёхметровых жердей из ивняка. Их быстро вырубили, заострили, бегом принесли к ногам командира. Доложили готовность, ведь когда скука и безделье, то любая работа радует.

Но вот наконец все собрались. Минуту постояли молча и потом вдевятером двинулись к самой кромке воды, на реку. Каждый нёс жердь и думал об окончании постылого дождя. Песок на речном пляже чуть поскрипывал под ногами, словно сомневаясь в реальности происходящего. Мокрые капюшоны, болотные сапоги, жерди, идущие друг за другом мы. Каждый в тот миг думал с усмешкой, что не хватает только алтаря и жертвы юной, всё было пока так нереально, так обманчиво.

– Живой огонь нужен в ритуале, – сказал каким-то сухим трескучим голосом командир. Поэтому, не доходя пары метров до воды, мы остановились, разожгли костёр из веток, плеснув туда бензина.

Он выстроил нас в круг и снова попросил каждого поверить, что дождь прекратится и, главное, сильно-сильно пожелать этого.

– Вы только будьте серьёзны и уверены в этом, и всё сбудется.

Где-то за тучами находилось закатное солнце. Уточнив по компасу его местонахождение, лётчик воткнул с размаха свою жердь тонкой верхушкой в песок.

– Делай, как я!

И по этой команде вскоре все девять жердей были с размаху воткнуты в пляж.

Получился неподвижный круг из жердей и копошащихся рядом людей.

– Делай, как я, думай как я, повторяй за мной! – громко сипел командир.

Он повернулся спиной к западу и, широко разведя руки в стороны, резко сомкнул их вверху над собой, потом, как бы обращаясь к кому-то, крикнул:

– Хочу, чтоб не было дождя! Дождь, прекратись!

И он упал на колени перед костром. Каждый из нас по его примеру сделал то же самое, каждый упал на колени и разводил и сводил руки, обращаясь наверх, кричал.

Были там тогда мы, девять взрослых мужиков, наедине с бесконечностью, просящих на коленях у природы пощады. Наши голоса слились тогда в одном мощном порыве. И девять жердей, воткнутых верхушками большим кругом, подтверждали, что всё серьёзно и всё обязательно сбудется.

Мы желали! Мы гнали прочь тучи! Мы были едины!

В лагерь возвращались, с тоской глядя на мокрые деревья и кусты, серое хмурое небо, ожидая уже действия нашего обряда. Разговоры только и были про чудеса природы.

– Учитесь ждать, – сказал нам тогда командир, и все разбрелись по своим палаткам.

А дождь не унимался и даже стал сильнее: стучал по веткам, лупил по палаткам, кидался шишками, иголками, противный, не хотел прекращаться!

Через некоторое время внезапно всё стихло. Дождь перестал! Не верилось!

Услышав громкий голос тишины, все пулей вылетели из своих палаток. обсохшее солнце резануло по глазам, улыбаясь нам своими волшебными лучами в полоске чистого голубого неба.

Нам не верилось. Но всем так хотелось чуда, и оно произошло. Мы были едины. Каждый был причастен к его сотворению. Как же мало мы о себе знаем. И как же многое в жизни зависит от воли и устремлений человека!

Вчерашний ночной костёр почти потух, но дымком всё же напомнил о себе в наступившем летнем тихом утре. «Генераторы» с «моторами» жужжали, продолжая работать и удивлять…

Лагерь пробуждался.

Впереди был день, впереди была, наконец, работа!

Командировка

Однажды я приехал в город Донецк Ростовской области в командировку. Этот шахтёрский городок был небольшой, но в нём находились три шахты и достаточно крупный машиностроительный завод. Поселившись в единственную гостиницу, которая находилась в центре, я отправился на завод. Рабочий день там уже подходил к концу, но мне всё же удалось пройти на территорию, встретиться с нужными людьми, договориться о дальнейшем моём здесь пребывании, и через пару часов уже вернулся в гостиницу, захватив в магазине продуктов для ужина.

Номер у меня был двухместный, и я нисколько не удивился, когда увидел ещё одного жильца, средних лет мужчину в тапочках на босу ногу.

– Здравствуйте, я Александр, – сказал я ему и прошёл в комнату.

– Здравствуйте, а я Виктор, – ответил мне сосед и заулыбался. С первых секунд мне стало ясно, что передо мной нормальный мужик, весёлый, примерно моего возраста, не зануда. «Мне повезло», – подумал я. Мы сразу разговорились. Выяснилось, что Виктор – шахтный инспектор, приехал на одну из шахт для проверки. Я же сказал ему, что инженер, приехал сюда в командировку на завод.

Время приближалось к ужину. Виктор тонко спросил у меня, где я собираюсь перекусить, а я в ответ показал ему на авоську с продуктами. Сосед достал из своей сумки бутылку водки. Мы быстро соорудили ужин, и вскоре после трех-четырех тостов, как два кота, разлеглись на своих кроватях.

Виктор оказался неплохим собеседником. Он как профессиональный горный инженер здорово разбирался в тонкостях своей специальности, потому что раньше работал сменным мастером на шахте у себя в городе. Он рассказывал о нелегкой шахтёрской жизни, как в его смену произошел взрыв метана, и он был вынужден перейти в инспектора. Я слушал его с большим интересом, тоже в свою очередь говорил о себе. И тут мне очень захотелось хоть одним глазком посмотреть на шахту, на шахтёров, на их работу, когда постоянно над тобой висит угроза смерти.

– А можно мне побывать на шахте?

Я задал вопрос и даже не надеялся на положительное его решение.

– Да, конечно. Я всё организую, и в обед мы с тобой спустимся вниз (на «ты» мы перешли сразу при встрече). В свою очередь я предложил Виктору побывать на заводе.

Утром я поехал на завод, где мне удалось начать переговоры с руководством завода по теме командировки и заказать пропуск для Виктора на следующий день.

Пообедав в столовке, я позвонил Виктору и с первых слов понял, что всё в порядке: моя мечта сбудется, и я спущусь в шахту. Виктор приехал за мной на машине, которую ему выделили, прямо к гостинице, и вскоре мы входили в здание шахтоуправления.

Познакомившись с правилами техники безопасности (их проходит обязательно каждый, кто спускается под землю), я переоделся в робу шахтёра: куртку, брюки, белую нательную рубаку и кальсоны. Также мне выдали массивный газоанализатор метана, тяжёлый аккумулятор, к которому подсоединялась лампочка для освещения, каску, резиновые сапоги и респиратор. Я прикрепил на специальный кронштейн лампочку к каске: очень даже удобно, куда повернёшь голову, там и светло. Аккумулятор был массивен и привешивался на ремень, туда же крепился и анализатор метана. Метан в смеси с воздухом, как известно, образует взрывную смесь, и этот анализатор должен оповестить об опасности. При проходке часто бывают случаи, когда в пласте угля шахтный комбайн встречается с метановой полостью. Там метан под давлением находится миллионы лет, а потом мгновенно высвобождается в атмосферу забоя. Происходит резкий выброс этого газа, и любая искра приводит к взрыву смеси. Взрывная волна тогда пройдет по шахте, вызовет ожоги легких шахтёров, жертвы, а также многочисленные завалы и разрушения. Эти доспехи шахтёра (аккумулятор и анализатор) были тяжеловаты, где-то около пяти килограмм. Да к тому же на ремень ещё привешивался туесок с едой. В общем, свое отражение в зеркале я не узнал!

Просторный двор, яркое солнце проводили меня к высокой металлической конструкции с вращающимся барабаном. По тому, что прибыла вереница вагонеток откуда-то снизу, я догадался: это был подъёмник. Стали выходить шахтёры, и барабан остановился. Я подумал сначала, что это негры, только зубы сверкали. Они оживлённо о чем-то разговаривали, проходя мимо нас с Виктором, обдавая нас реальным чувством окончания трудной работы. Или всех своих страхов под землёй? Может, они радовались, что просто живы?

Мне уже совсем не хотелось спускаться куда-то в преисподнюю… Но Виктор… Виктор шагнул в неподвижную вагонетку и взглядом показал мне: «Садись!».

Мы начали спуск, всё скрылось из виду. Рядом двигалась транспортёрная лента, по которой на-гора поднимался уголь. Триста метров спуска (всего-то!), и вагонетка, наконец, остановилась. Попетляв по освещенным галереям, мы пересели в другую вагонетку и опустились ещё на двести метров (!). Любой человек, особенно тот, кто никогда не спускался в действующую шахту, испытывает ни с чем не сравнимое чувство замкнутого пространства. А если осознаёшь, что над тобой гора, готовая раздавить тебя в лепёшку, и каждую секунду всё может взорваться и обрушиться, то становится совсем жутко. Сущий ад! Короче, на глубину пятьсот метров я прибыл на одних эмоциях.

Дальше предстоял путь пешком. Горели светильники, освещая проход по галерее. Надо было идти! Наши шаги звучали в такт, делая всё происходящее каким-то нереальным.

Свод галереи справа и слева подпирали частые бетонные крепи. Некоторые из них были изогнуты, так на них давила гора. Транспортёрная лента, достаточно широкая, находилась в постоянном движении. Между ней и дорогой была канава, наполненная глубинной шахтной водой, которая успокаивающе журчала. Галерея, по которой мы шли, была длинная. В одном месте нам преградила путь большая куча породы. Камни были острые, большие и мелкие. Крепи вокруг повалены и сломаны.

– Что это? – спросил я у Виктора.

– Обвалился свод, – ответил он.

– Почему крепи снова не устанавливают?

– А зачем? Всё, что могло, уже здесь обрушилось.

Виктор показал на образовавшийся купол. Мы с трудом перебрались через завал, и, дойдя до конца галереи, упёрлись в стену. Но это, как выяснилось, была совсем не стена, это вертикально висели листы толстой резины внахлёст друг на друга. С усилием отодвинув один лист, мы попали в некую замкнутую камеру – затвор. Тут и там стояли короба, доверху наполненные мелкой белой пылью. Виктор пояснил, что это размолотая порода. При взрыве метана или угольной пыли, а оседающая пыль тоже взрывается, она переворачивает короба, тогда пыль заполняет всё пространство этого затвора. Резина гасит часть взрывной волны и не дает огненному смерчу распространиться дальше по галерее и шахте.

– Что, страшно? – засмеялся Виктор.

– Страшновато, – честно ответил я, устремляясь за ним к висящей резине на другой стороне затвора.

Остаток пути по этой галерее был для меня самым трудным. Кислорода в воздухе было явно намного меньше, чем мы привыкли. Воздух был тёплый, поэтому дышать приходилось чаще.

– Это поток из шахты к поверхности. Отработанный воздух из нижних галерей и ярусов, но сейчас мы пройдем его, – подбадривающе сказал Виктор.

Мы повернули в боковой тоннель, снова прошли через затвор. Свежий воздух новой галереи был настолько резким, что от быстрого перехода даже закружилась голова. «Боже, зачем мне эти мучения? Вот ещё любознательный нашелся!» – подумал я про себя.

Потом начал опускаться свод, стала меняться и высота прохода по галерее. Крепи вокруг были напряженные, изогнутые. Пятьсот метров давали о себе знать. С каждым шагом мы наклонялись все ниже и ниже, пока я не начал доставать дорогу руками. Мы, чертыхаясь, пробирались вперёд уже на четвереньках. Свет от лампочек на касках слепил глаза, пятнами метался по крепям, камням, отражался в тихо журчащей воде внизу под ногами. Дальше встретился купол от давнего обвала, и мы пошли нормально, подняв голову. В сапоги попала вода, руки окоченели и не слушались. А лента с углём всё монотонно двигалась, нарушая легким шуршанием тишину пятисотметровой глубины…

– Хочешь посмотреть, как работает комбайн? – Виктор показал куда-то в уходящую даль галереи. В ней рождалось и тут же рассеивалось густое угольное облако. Пыль от комбайна была вездесуща, проникала в каждую мою клеточку, респиратор давно не помогал.

– Да нет, наверное, и это впечатляет, но пойдем уже обратно, –пробормотал я. Виктор быстро зашел в какую-то небольшую комнатку, где были пускатели, выключатели, реле, упакованные в контейнеры из пенопласта, что-то записал в лежащем на полке журнале, рассматривая контейнера. Очевидно, что это конечная точка моей экскурсии в тар-тара-ры…

Обратно мы пошли уже какой-то короткой дорогой. Подъём – это не спуск. А когда уже известно про будущее окончание ада, это дело даже радостное. Наконец-то я увидел дневной свет! И лопасти барабана уже возникли передо мной. Ура! Приехали!

В раздевалке я долго смотрел на себя в зеркало. В нём отражался жалкий испуганный чёрный негр! Я улыбался и качал головой, и моё отражение качало белозубой головой тоже. Странно, я ведь ничего не делал, не работал, только прошёлся по шахте, а весь чёрный. Потом я долго мылся в душевой, отплёвывался углём, смывая и сажу, и стресс.

Виктор отправился в шахтоуправление, а я пошёл в гостиницу, и, выбрав самый короткий путь через площадь, почти бегом пересёк её. Быстрее отсюда! Да, в шахту я теперь ни ногой, как бы мне не было интересно.

Как же люди работают там всю жизнь? Кто-то из классиков сказал: «Ко всему-то подлец-человек привыкает»… Такой вот крепкий народ – шахтеры!

На другой день мы с Виктором из гостиницы, как и было запланировано к обеду, поехали на завод. Нам оформили пропуска, и мы прошли на территорию.

После посещения шахты я не знал, как себя вести с Виктором.

«Покажу побольше», – решил я, и началась экскурсия теперь для Виктора…

Пришли в огромный токарный цех. Здесь было множество станков, сновали быстрые электрокары, тенью работала сверху кран-балка. И запах…

Запах не горы, а горячей эмульсии, стружки. Вот важно шагают по цеховым проходам молоденькие девушки-контролёры, вот склоняют над обрабатываемыми деталями очкастые лица токарей, фрезеровщиков. Вот стеклянные кабины сменных мастеров с озабоченным видом по выпуску продукции. Народу!

Но этот цех совсем не удивил Виктора. На улице я спросил у него:

– Ну как?

– Да как в раю, – улыбнулся он мне в ответ, и мы пошли дальше.

Пришли в цех гальваники. Здесь выстроились в ряды несколько автоматических линий. Производство вредное, но нужное.

Здесь покрывались детали никелем и хромом. Автоматическая тележка сама выбирала детали, окунала их в ванны, занимающие всю площадь цеха. Обслуживал все эти умные тележки, подвески всего один человек. Это настоящее чудо автоматики, гордость завода.

– Ну как? – опять спросил я у Виктора.

– Как в раю!

И вот, наконец, мы подошли к цеху, который я наметил посетить первым, но из-за обеденного перерыва всё передвинул. Мы прошли в большие распашные ворота…кузницы.

Кузница! Вот рай! Вдоль стен стояли пять больших молотов. У каждого вес падающих частей с трехметровой высоты был больше десяти тонн. К молоту под большим давлением подавался по отдельной трубе пар, он дополнительно разгонял верхний боёк, и тот почти с утроенной силой бил по заготовке, установленной на нижнем неподвижном бойке. Эти пять гигантов в обед, конечно, молчали, но должны были ожить, уже совсем скоро. На молотах штамповались заготовки размером с небольшого человека. Они разогревались в печи неподалёку и огромными клещами укладывались на нижний боёк для штамповки.

От печи шёл жар. Температура превращает твёрдый металл в пластилин. А он, горячий, манит к себе, зачаровывает, гипнотизирует человека: смотреть на него и смотреть! Вот уже появились нагревальщики в касках, шерстяных спецовках и ботинках с металлическими носками, предохраняющими ноги от повреждения при работе.

И началось! Люди подвели огромные клещи к печи и вытащили оттуда нагретый почти добела большой металлический цилиндр, затем повезли его к молоту. Появился кузнец – главный в этом процессе. Он включил молот, и верхний боёк, как лёгкое перышко, взлетел на три метра и стал вверху покачиваться, готовясь к удару. Первый удар молота был неожиданным в этом тихом, таком симпатичном мире обедов, очередей, проходных. От удара сердце ёкнуло, подпрыгнуло. Такой же эффект мы ощущаем, слушая громкую ритмическую музыку по низким частотам в стиле хард-рока. Второй и третий удары монстра были еще мощнее. Молот по движению кузнеца взмыл вверх, а огромные клещи уже закусили штамповку и потянули её на огромный пресс, где был удален излишек металла. Готовая штампованная деталь грохнулась в большой контейнер и осветила своим почти белым светом его дно. Но в цехе же пять металлических монстров. Краем глаза я заметил приготовления ещё у двух молотов. Будут одновременно работать три гиганта! Я даже немного испугался за Виктора. От ударов ещё двух исполинов закачалась земля. Ударная троица нещадно била и била свои нагретые огромные заготовки, а сердце от нарастающего гула, казалось, скоро выскочит и остановится.

Я посмотрел на Виктора. На его лице был не просто испуг, был ужас! Виктор стоял в оцепенении, уставившись в разогретые болванки. Я не мешал ему воспринимать окружающее. Он после каждого удара пригибал голову, а потом цепко схватил меня за рукав куртки и, показывая на дверь, что-то прокричал.

Мы пулей выбежали из цеха. В ушах звенело, земля качалась, казалось, тишина оглушила. Так молча и добрались до гостиницы.

А вечером за столом долго говорили, как нам обоим было страшно, о красоте раскалённого металла и раздавленных крепях. Виктору, привыкшему к тишине подземелий, молчанию многометровой горной глубины было отчего сбежать из кузницы. Там для него был ад, который напомнил ему, быть может, о пережитом взрыве в его смену на шахте.

А я на шахте? Там для меня был ад, на глубине без воздуха, с обвалами, в пыли, под угрозой взрыва, с тусклой лампочкой, в сапогах и робе.

Виктор уехал утром, а я вечером. Больше мы никогда не виделись.

Грибники

Если следовать на север от города, то увидишь, что лесов становится всё больше, а бесчисленные поля сменяются колками, берёзовыми островками, которые кажутся зелёными брызгами на карте. И чем севернее, тем они крупнее.

«Куда поедем?» – спрашивали друг друга все, кто собирался завтра за грибами. Конечно, на юг ехать бессмысленно: берёзовые колки редеют, а там и целина рядом, бескрайние степи с суховеями. На запад или восток от города тоже можно ехать, но всё зависит от дождей. Нарвёшься на сухое место, будешь ходить по высокой траве весь день, кормить комаров, пыжиться, но ничего не соберёшь. Поэтому решили отправиться на север: там и дожди прошли хорошие, и лесные массивы большие, а грибы это любят.

«Есть такое знакомое мне грибное место около заброшенной деревни, там безлюдье. Можно в этот район и двинуть»,– предложил наш водитель.

Итак, поутру в надежде на успех мы с корзинами отправились в путь. Отъехав километров сто по асфальту, свернули на просёлок. Лужи в дорожных ямах показывали, что здесь недавно были обильные грибные дожди.

Газель мы оставили на открытом месте, чтобы её издалека было видно, и разошлись. Я решил быстренько идти по опушкам, где встречаются и обабки, и подберёзовики, и грузди.

«Какой-то воздух здесь особенный, звенящий», – громко разговаривал я сам с собой, шагая быстро прочь от машины. Люблю рассуждать так вслух про всё, что попадается, когда один, естественно, а то подумают, что больной. Особенно, когда выбираешь какое-то решение. Например: «Пойду правее или левее, или присяду, или отдохну».

Из-за леска сначала робко, а потом всё настойчивее стало проступать кладбище. «Вот надёжный ориентир, не заблудишься», – пробормотал я себе под нос. Моя корзина быстро наполнялась. Да грибы такие отличные: молоденькие крепыши, как на подбор, с толстыми ножками. Азарт охотника охватил меня, смял, заставил голову кружиться, гнал вперёд и вперёд.

«В воздухе густота какая-то, – удивлялся я, – и они, грибы, будто специально для меня выросли, прискакали к опушке, ждали, чтобы я их срезал. Хорошие вы мои, – хвалил я их, – спасибо, что пожаловали».

Вот и чёткий ориентир кладбища встал окончательно впереди на моём пути.

«Хорошо как! Я один на один с этим чудом, с моими грибками. Ура-а!»

Корзина уже была полна, и, опьянев от необычного воздуха, решил отдохнуть. Улёгся на спину, раскинув руки в стороны, у большой красавицы-берёзы, долго глядел на синющее небо и задремал. Жужжали мухи, стрекотали кузнечики, пели птицы. Красота!

Сколько проспал, не знаю, но внезапно проснулся от того, что кто-то кусает меня за ногу. Муравьи! Рыжие! Да много! «Эй, вы, что творите! – сказал я им громко, – больно же. Ну улёгся я к вам на тропу, так уже сваливаю».

На месте покинутой деревни виднелись следы запустения и разорения. Здесь когда-то люди жили, радовались, огорчались. А потом никого не стало. Деревня стала, видите ли, неперспективной. На месте покинутых и снесённых домов теперь лишь прёт высокая крапива. «А как это неперспективно жить на земле? – думал я вслух. – Ходить в школу, сеять хлеб, скот пасти; просто любить, наконец, или ненавидеть, страдать, болеть, умирать?»

Вспомнился мой поход на лодке по Иртышу. Однажды мне пришлось от самой воды подняться вверх по крутому обрыву и посетить такую же неперспективную заброшенную деревню. Тут сейчас вот домов уже не было видно, только бурьян, а там дома стояли. Домов десять-двенадцать вдоль самой кромки обрыва. Тогда я постучал в один из них в надежде, что кто-то там ещё живет. Помню, как я переступил порог. В комнате стоял спёртый, тяжёлый запах, а на кровати лежала бабушка. Увидев меня, приподнялась на подушках, а потом силы покинули её, и она уронила голову… Я испугался, не умерла ли она, настолько она была слабой.

– Здравствуйте,– промолвил я, – могу я чем-то помочь вам?

– Воды бы принёс из колодца, сыночек.

Я схватил ведро, побежал на колодец, а мысль била тогда в моей голове, что хоть бы она не умерла сейчас и что я ей помогу выжить, напоив водой. Она попила совсем немного, силы пришли к ней опять, но голос был очень тихий.

– Спасибо тебе, мил человек…

– Да, что вы. А как же вы здесь одна?

– А ко мне сегодня из райцентра дочка приедет, всё зовёт меня к себе. Забрать хочет. А как вот всё бросить? Здесь ведь всё моё добро нажитое и могилки мужа мово Ивана Федотовича да сына Володечки. Как же уедешь? – заплакала она.

Она ещё попила колодезной воды.

– Спасибо, сыночек. Легче стало. Я уж сама-то не могу встать. Хотела вот помереть сейчас и остаться здесь, да вот не удаётся…

Вышел оттуда в жутком настроении. «Только кладбище в дымке и осталось от былого. Грустно!» – сказал я вслух и быстро пошёл к машине.

Мой путь обратно проходил через редкий подлесок, затем я миновал большое открытое пространство всё в чертополохах, колючем осоте вперемешку с лебедой и крапивой. «Вот пройду его, и справа будет стоять машина», – сказал я себе, тому умному человеку. Но тот почему-то промолчал, таща давно потяжелевшую корзину.

И вдруг я увидел каких-то странных людей. Они нагибались, оглядываясь по сторонам, казались совсем рядом и в моём восприятии были и реальны, и нереальны одновременно. Они будто кружили по одному месту. В дымке на фоне кладбища картинка казалась зловещей.

«Тоже что ли грибники? Что это за зомби? Как из фильма про мертвецов», – сказал я вслух.

Меня заметили, оторвались от своих дел, и, будто плывя в дымке, жестами стали показывать в мою сторону. Вдруг один из них быстро направился ко мне! Жуть!

«Ноги, мои ноги, резвые, длинные, выручайте!» – я рванул изо всех сил к машине. Грибы посыпались на ходу, но я нёсся, не замечая потерь. Бежавший за мной тип между тем остановился, видно, понял, что меня не догнать. Замедлив бег, я с трудом перевёл дыхание, и, оглянувшись, увидел, как «мертвец», подобрав вывалившиеся из моей корзины грибы, пошёл к своим. Те что-то продолжали искать в траве. Я стоял, как вкопанный. Ждал. Во рту всё пересохло. Вскоре понял, что ждать-то и не надо, рванул дальше.

Окончательно отдышался лишь у машины.

– Ты что от кого убегал, на тебе лица нет? – удивились грибники.

– Ужас! Покойники что ли там ходят? Еле убежал, они на поле бежали за мной, – пробурчал я.

Все переглянулись. Корзина-то моя была полупустая в отличие от остальных.

– Да, крепко ты сдрейфил, раз все грибы растерял. Не покойники это. Люди. Тут раньше кузница была, двор МТС. На всю округу славились, потом всё распахали, – сказал наш водитель. – Вот теперь металл на этом поле и ищут. За день сумку килограмм тридцать-сорок вдвоём набирают. Потом сдают. Бухло здесь пятьдесят рублей бутылка, даже дешевле можно иногда взять, а закуска-то своя, что природа даст. Так вот и живут…

– И что они хотели от меня?

– Наверное, просто сигарет стрельнуть.

– Тоска им тут, сейчас вот твои грибочки пожарят и закусят, – засмеялся водитель.

– Много растерял-то? Давай корзину, – и грибники, улыбаясь, щедро поделились со мной грибами.

Собрали стол, расстелив полог на траву. Потом пообедали, и уже скоро тряслись по грунтовке на юг.

Встречных машин почти не было. Я понемногу успокоился и сквозь сон вспоминал муравьёв, покусавших меня, грибы на толстых ножках, выпавшие из моей корзины, страх перед зловещими мертвецами в мареве на фоне жуткого ориентира – кладбища. А места здесь грибные, однако.

Дело было в Ростове

Представьте Ростов восьмидесятых. Лето. Тепло. Не спеша движутся люди. Кажется, что они одновременно вышагивают по своим улицам-артериям во всех направлениях, быстро или медленно, плавно или рывками. Одни подолгу останавливаются в домах, другие садятся в автобусы, машины, трамваи, пропадают на время из виду, чтобы потом появиться снова и…снова вышагивать.

Довелось и мне как-то побывать здесь в этом городе по своим делам. Идти по вечернему Ростову пешком с портфелем и печальным видом «туда, не зная куда» было вовсе не трудно, а просто любопытно. Помню, проходя мимо большого магазина на площади, мне встретилась группа туристов. Экскурсовод дул и кричал в мегафон, призывая свою группу к сплочённости и вниманию:

– Товарищи! Официальной датой основания города Ростова считается 15 декабря 1749 года, когда императрица Елизавета Петровна, открыла здесь таможенный пост и основала крепость, впоследствии получившую название Ростов.

Надо же, 15 декабря – это мой день рождения. Совпадение, но так приятно. Даже теперь каким-то родным показался мне этот город. А в народе его ещё тепло называют «Ростов-папа».

Кричащий гид скоро исчез, позвав туристов в помещение, а я продолжил свой путь.

Гостиниц тогда было мало, а мест в них для любого приезжающего нежданно сюда под вечер, естественно, не очень.

– А вы зараз идите на рынок в «Колхозную», там и переночуете, – сказала мне администратор гостиницы, что на центральной улице. К этому моменту я посетил их уже три, отчаялся из-за отсутствия мест, поэтому совет воспринял с надеждой на удачу. После веерных расспросов у прохожих я получил сразу три разных маршрута, как найти Центральный рынок, и с помощью интуиции мне удалось-таки добраться до «Колхозной».