По праву сильного (СИ)

Глава 52

Ранним пасмурным утром панда Ксюша крушит кухню.

Не специально.

Всю ночь я вертелась с бока на бок, кипя и негодуя, и теперь зависаю на каждом шагу, ставлю чашку мимо стола, насыпаю сахар мимо сахарницы, психую и хлопаю дверцей посудного шкафчика так, что блюдца жалобно дребезжат.

Последней каплей становится коробка молока, которую я поставила в холодильник как-то не по фэн-шую. Она заваливается на бок, и ее содержимое прежде, чем я успеваю исправить положение, заливает всю полку и стекает в овощной отдел.

Мама, косящаяся на меня с опаской после моей вчерашней истерики, подходить ко мне не рискует. Мы так с Лешкой вчера орали друг на друга, что ей очевидно, что у меня не все дома.

Но когда я начинаю всхлипывать, пытаясь собрать чертово молоко, моя интеллигентная мама рявкает:

— Да плюнь ты на него нахрен!

— Не могу, — вою я. — Я его люблю-у!

— Я про молоко! — она захлопывает дверцу.

Я слышу шарканье в коридоре. Великий морализатор проснулся, сейчас опять будет жрать мне мозг. Я вчера всего уже наслушалась.

— Ты прекратишь истерику? — сурово спрашивает мама.

— Нет, я не в состоянии, — огрызаюсь я, — и не вижу смысла, этот, — киваю я в сторону коридора, — все равно сейчас меня заведет по новой.

— Я с ним поговорила вчера. Он будет держать свое мнение при себе, — мама поджимает губы.

Неожиданно. Я была уверена, что она также не одобряет меня.

— Ты злишься? — спрашиваю я, глядя исподлобья.

Мама, помолчав, отвечает:

— Денис — неплохой мальчик, но зря ты с ним связалась.

Я закашливаюсь. Мальчик. М-да.

Она двигает вазы с Гордеевскими цветами, освобождая на столе место для чашек. Мне выдает эмалированную кружку с муми-троллем, потому что я уже расколотила одну керамическую.

— Если беременна, рожай. Вырастим, — внезапно выдает мама.

— Я не беременна, — открещиваюсь я, хотя на секунду мысль кажется мне привлекательной. Родила бы от Гордеева сына и научила бы его не обижать девочек.

Но это дурь, конечно. Еще матерью-одиночкой я не становилась из-за этого бесчувственного идиота!

— Ты куда такая страшная с утра пораньше? — раздается голос мерзкого домашнего тирана.

— Себя видел, образина? — я бросаю в него полотенце.

Будешь тут страшная, когда полночи ревела.

Я на эмоциях вчера написала Гордееву, что он испортил мне день рождения. Он ничего не ответил, и я накрутила себя до соплей. И Лешка еще со своими ценными нотациями.

— Да, Ксюш, ты куда так рано? — переспрашивает мама, она, как человек знакомый со мной двадцать три года, точно знает, что вставать рано без необходимости я не люблю.

— В универ, — бурчу я.

Надо извиниться перед Арзамасовым. Можно, конечно, это сделать по телефону, но мне кажется, что это как-то неправильно. Правда, я понятия не имею, как буду оправдываться за то, что бросила его во дворе. Основная вина, разумеется, на Гордееве, но и у меня рыльце в пушку.

Особенно стыдно мне становится, когда я выхожу из дома и вижу, как дворник засовывает букет Кости в мусорку.

В поисках слов для оправдания я нарезаю круги вокруг главного корпуса, внутрь ноги сами не идут. Мне неловко, и не то чтобы я чувствовала за собой серьезную вину, но выглядит мой поступок некрасиво. А кому нравится оправдываться за некрасивые поступки? Ну вот я и тяну, хотя идти к Арзамасову меня никто не заставляет.

Дооттягивалась.

Пара уже началась, и я с облегчением, что казнь откладывается, топаю в университетский скверик на лавочку. На улице хмуро и пасмурно, но вовсе не холодно, хотя если просидеть полтора часа, риск замерзнуть есть.

Сижу и думаю, как стремно идти к Косте. Можно было бы ничего не объяснять, ну перестали бы общаться и все. Но вдруг научрук опять валит, и Арзамасов его будет заменять? Вряд ли он будет мне гадить, но чувство неловкости не позволит мне обратиться за уточнениями или помощью.

— Ксюша?

От неожиданности я подскакиваю на месте и верчу головой.

Ко мне двигает Макс Лютаев, в руках у него какая-то коробка, и в целом он выглядит сердито.

— Чего задницу морозишь? — вместо приветствия выдает он.

— Хочется, — огрызаюсь я в лучших традициях восьмилетки.

Он плюхается на лавочку рядом и вытягивает свои длиннющие ноги.

— Это тебе, — он протягивает мне коробку. — Каринка сделала. Цени, я даже не откусил.

Я недоуменно заглядываю в коробку и вижу шоколадный торт. Пахнет вкусно.

— Так ты ко мне пришел? А как ты узнал…

Я не завершаю свой идиотский вопрос, потому что Макс смотрит на меня с насмешкой. Ну да. Я под присмотром.

— Обиделась, — внезапно констатирует он. — Я так и думал.

— Пять баллов, Кэп, — фыркаю я.

— И чего тебе не эдак? — продолжает допытываться Лютаев. — Ксюш, какого рожна тебе надо? Он за тобой вернулся.

— Я вот и не пойму, чего вернулся-то? Бабы в Москве кончились?

— Ты серьезно думаешь, что он всем такие подарки делает?

— Какие такие? — морщусь я, вспоминая колье. Да красивое и дорогое. И что?

— А ты внимательно смотрела? Ты вообще поняла, что он значит? — Макс сверлит меня глазами.

— А ты понял?

Что может значить дорогой подарок от Гордеева? Плата за новые услуги.

— Я-то точно знаю, мы в Бергманском магазине три часа торчали. И если этот подарок тебе ничего не говорит, то я даже не знаю.

Я начинаю елозить на месте. Я что-то пропустила? Что я там такого не заметила? Никаких записочек, открыточек, колечек…

С надеждой смотрю на Лютаева, но тот, похоже, ничего объяснять не собирается.

— Короче, Ксюша, чеши домой и подумай над своим поведением. Мне не нравится, когда моя девочка тратит столько времени на чужого мужика. И торты должны быть только моими. Поэтому, давай, разувай глаза и хорош трепать Гордееву нервы.

— А как же мои нервы?

— Как говорит одна моя новая знакомая: «Ты делаешь нервы себе сам!». Могу подвезти для ускорения процесса прозрения.

Ну и что мне теперь делать? Умереть от любопытства, но гордой?