Победитель шведов

Юрий Валентинович Трифонов Победитель шведов

Все мальчишки Алешкиного дома, и соседних домов, и всех ближайших улиц бредили хоккеем. И это было понятно: они жили в орбите стадиона. Огромный стадион возвышался над окружающими домами, подобно скале среди моря крыш. По вечерам он озарял небо пыланием своих прожекторов. Он наводнял улицы многотысячными толпами и запруживал их автомобилями, его гомерический свист, его ропот и вздохи сотрясали воздух и слышались далеко вокруг.

И мальчишки теряли голову.

Алеше было двенадцать лет. Он был такой же, как все: ходил в школу возле трамвайного круга, держал голубей на балконе и замечательно умел проникать на стадион без билета. Так же, как и все, он гонял шайбу на дворовом катке и был влюблен в знаменитого хоккеиста Дуганова. Он был обыкновенный, рядовой мальчишка до того дня, когда счастливая случайность...

Впрочем, следует рассказать по порядку. Итак, на заднем дворе был каток. Настоящие деревянные борта и настоящая шайба, которую гоняли кто чем: кто просто палкой, кто обломками клюшки, а у Алеши была проволочная кочерга с загнутым концом. На этом клочке льда, стиснутом котельной и гаражами, каждодневно кипела битва. Здесь были свои динамовцы и армейцы, свои канадцы и чехи, свои знаменитости, неудачники, ленивые таланты и робкие новички. Каждый из хоккеистов присваивал себе какое-нибудь звонкое имя. Алеша мечтал называться «Дуганом», но поклонников Великого Эдика было чересчур много, и никто не хотел уступать этой чести другому. Были два «брата Уорвик» – Генка и Толя Селезневы, был и прославленный швед по прозвищу «Тумба» – Женька Лобов, здоровенный парень с толстыми кривыми ногами и грубым голосом. Он всегда нарушал правила и толкался как слон. Игры с его участием обыкновенно кончались дракой.

Междоусобицы прекращались в дни больших матчей. Тут уж все были заодно. Сложная процедура проникновения на стадион без билета требовала дружных и согласованных действий.

О вечера Больших Матчей!

О зарево прожекторов над черной скалой стадиона! О праздничное, знобящее, нервное, неутолимое нетерпение! О музыка репродукторов, трескучая и ломкая на морозе!

О прикосновение к великой жизни мужчин!

Музыка обрывалась. Две команды, в зеленых и оранжевых фуфайках, выстраивались на блистающем льду. Переваливаясь в тяжелых доспехах, вратари задом отъезжали каждый к своим воротам. Судья в узких черных брюках, стройный и чопорный – человек из другого мира, – подъезжал к центру поля с высоко поднятой рукой. Изящным движением он бросал шайбу и тотчас пугливо отскакивал в сторону.

И, как ракета, взрывалась игра.

Трещали клюшки. Визжал лед. Глухим бубном гудели борта от ударов. Стремительно и неуследимо крутилась карусель «оранжевых» и «зеленых» на ослепительно белом прямоугольнике льда. И над этим мелькающим экраном, во мгле, в облаках табачного дыма, зачарованно колыхались трибуны. И где-то внизу, на одной из самых близких к полю скамеек, стоял Алеша. С замиранием сердца он смотрел на громадного хоккеиста в зеленой фуфайке с номером «7» на спине.

Это был Дуганов. Сутулый, тяжеловесный, с грузным тазом. Его рыжий бобрик пылал, как факел. Дуганов всегда играл без шлема. Он казался невозмутимым лентяем среди всеобщей гонки и кутерьмы.

– Дуган, играть надо! – кричали сверху.

Он не забросил еще ни одной шайбы, и его спокойствие раздражало. От него ждали подвигов. Немедленно, сию же минуту.

– Э-дик! Э-дик! Э-дик! – хором подбадривали его.

– Дугана с поля!

– Балерина!

– На мусор! – орали другие.

Тысячи глаз смотрели на него с неистовым вожделением. А он нехотя раскатывал возле борта и как будто дразнил трибуны.

И вдруг – неуловимое движение, какое-то чудо, которого никто не успел понять. С волшебной легкостью Дуганов скользнул между двумя игроками и, мощно ускоряя бег, рванулся к воротам. Один из защитников упал ему под ноги. Дуганов перепрыгнул. Второй защитник, согнувшись в три погибели, мчался за ним по пятам, силясь догнать. Но разве мог хоть один человек в мире соперничать с ним в рывке!

Он вышел один на один. Вратарь «оранжевых», громоздкий и беспомощный, как стог сена, замер в своей клетке. Потом сделал судорожное движение навстречу. В то же мгновение мелькнула шайба – и за воротами вспыхнула красная лампочка.

Все это произошло в течение трех секунд.

Вопль ликования, свист, аплодисменты и топот тысяч ног по деревянным скамейкам. Дуганов лениво катился к центру, волоча за собой клюшку. Трибуны бушевали. Они получили долгожданное, но это только растравило голод. Им хотелось еще, еще!..

– «Дуган», молодчик! Браво, Дуганов!

– Дави! Дави!.. – хрипло вопил «Тумба».

Алеша сжимал кулаки в холодных варежках, на глазах его были слезы. Он наслаждался молча. Он наслаждался восторгом, бушевавшим вокруг его любимца. Дугановская тройка уехала на двухминутный отдых. Когда Дуганов вернулся, трибуны взбурлили вновь, требуя продолжения. «Зеленые» зажали «оранжевых» в зоне. Стоял непрерывный треск, как будто в несколько топоров рубили дрова, но это была тончайшая молниеносная работа, за которой не успевал следить глаз.

Вторую шайбу Дуганов забросил своим обычным, «дугановским», приемом: на большой скорости протаранил заслон защитников, обогнул сзади ворота и коротким кинжальным ударом воткнул шайбу. Потом были еще шайбы. Был перерыв. Для развеселения озябшей публики репродукторы запустили джаз, и толстые женщины в белых халатах поверх шуб разносили по рядам глинтвейн и горячие сосиски.

Все плясали, чтобы согреться, и трибуны тряслись от топота.

А в третьем периоде случилось наконец то, ради чего все мальчишки избирали места в нижних рядах. От резкого удара шайба вылетела с катка и упала в сугроб. Судья взял другую шайбу, игра продолжалась. Но к сугробу устремились с разных сторон мальчишки. Они бежали, проваливаясь в снегу, падали, хватали друг друга за ноги. Кто-то добежал первый и рылся в сугробе, отыскивая драгоценность. На него сейчас же обрушились остальные. Здесь были ребята с чужих дворов, большие парни и мелюзга, и все они на потеху зрителям возились в снегу отчаянной «кучей-малой». У Алеши сорвали шапку. Рот его залепило снегом. «Тумба» стоял в середине свалки и отряхивался, как медведь. На его плечах и шее висели пацаны, но Алеша видел, что заветный черный кружок зажат у «Тумбы» в зубах.

«Тумбу» ломали, тянули вниз, и все же, падая, он успел выдернуть руку и бросить шайбу Алеше.

– Лешка, держи!

Зрители хохотали. Милиционер, не решаясь бежать по глубокому снегу, чтобы не потерять достойного вида, издали что-то грозно кричал. Куча-мала вдруг рассыпалась. Алеша примчался на место, зажимая в мокрой ладони шайбу, потом прибежали остальные ребята, и последним «Тумба», у которого оторвались все пуговицы на пальто.

Сидя на скамейке и вытряхивая снег из валенок, переговаривались возбужденно:

– А эти-то, из дома двенадцать...

– Колька Седой за них был...

– А пацанов набежало! Штук сто!

Все были очень горды победой. «Тумба» отфыркивался, вытирал варежкой малиновое лицо и хвастливо басил:

– А я этому ка-ак дам!

Алеша смотрел на его надутые щеки, толстые, побагровевшие руки, от которых валил пар, и с тайным уважением думал: «А все-таки хорошо, что «Тумба» с нашего двора. С ним не пропадешь».

Игра кончилась поздно. Продрогшие и измученные ребята стояли в толпе у северных ворот, ожидая, когда выедет автобус с победителями. Потом некоторое время бежали за автобусом. На один миг, как видение, мелькнул в окне Дуганов – в пыжиковой шапке, в очень красивом светло-коричневом пальто цвета шоколадного мороженого.

Дуганов смотрел прямо перед собой суровым геройским взглядом. Кто-то из ребят успел постучать в окно, но Дуганов не оглянулся.

Потухли прожекторы на высоких мачтах. По темной улице к троллейбусам, метро и трамваям бежали люди. Все бежали, чтобы согреться. И Алеша тоже бежал, размахивая окоченевшими руками. Он знал, что дома ждет взбучка от матери («Опять хоккей! Опять ноги мокрые!), и его бил озноб от холода, пережитого волнения и страха перед взбучкой, но сердце его ликовало.

Снежным комом катилась зима.

Москва ежилась от морозов, звенела гололедью и сыро дымилась от внезапных оттепелей, а хоккейный сезон шел своим чередом.

Однажды, возвращаясь из школы домой, Алеша вбежал во двор – и замер. Возле подъезда стоял человек в пыжиковой шапке и в коротком пальто цвета шоколадного мороженого.

– Паренек, где тут квартира тридцать два?

Разинув рот, Алеша смотрел в лицо, знакомое по сотням фотографий. Вблизи великий человек вовсе не выглядел громадным. Он был обыкновенного роста, очень молодой и стройный и похож на стилягу. К тому же он сосал конфету.

– Здесь... – сказал Алеша и беспомощно оглянулся: двор был совершенно пуст.

– На каком этаже?

– На пятом.

Это была квартира, соседняя с Алешиной. Дуганов вошел в подъезд, Алеша – за ним. Они вместе вошли в лифт, и Дуганов нажал кнопку.

Алеша стоял опустив голову, не осмеливаясь поднять глаза выше нижней пуговицы шоколадного пальто. Сердце его колотилось. Молча они доехали до пятого этажа и вместе вышли на площадку.

– И ты сюда? – спросил Дуганов.

– Нет, я сюда! – пролепетал Алеша.

Вероятно, у него было очень странное лицо, потому что бабушка испуганно крикнула:

– Что случилось?!

– Дуганов пришел! Он на лестнице! Тише! – зашептал Алеша и, бросив портфель на пол, приник к щели «Для писем и газет». Бабушка начала переспрашивать: «Кто? Что?» Алеша яростно прошептал, что все объяснит потом. Конечно, ни о каком обеде не могло быть и речи. Алеша вынес на площадку лыжи и принялся натирать их мазью. Он натирал лыжи примерно час. Наконец из тридцать второй квартиры вышла Майка Сорокина в своем курчавом меховом пальто и малюсенькой шляпке, и за нею – Дуганов.

Майка была высокая и худая, волосы у нее были черные, глаза зеленые, а голос очень пронзительный. Когда она дома смеялась, было слышно через площадку. Майка училась в институте, но Алеша по-прежнему называл ее Майкой и считал девчонкой, потому что еще в прошлом году она училась с ним в одной школе.

А сейчас Дуганов держал ее под руку, как какую-нибудь артистку. Они прошли мимо, даже не взглянув на Алешку, который изо всех сил натирал лыжи. Дуганов что-то рассказывал, а Майка смеялась. Но не очень громко.

Вечером поразительную новость Алеша сообщил ребятам. Ему никто не поверил. Чтобы Дуганов просто так, за здорово живешь, пришел к Майке Сорокиной? Не может быть! Чепуха! Во-первых, у него своя машина и он пешком не ходит, сказал один. Во-вторых, он женатый, сказал другой, и живет на Первой Мещанской. Третий заявил, что «Дуган» живет вовсе не на Мещанской, а на Соколе. Ему это известно точно, потому что ему говорил один парень из первой детской команды. Но у сторонника Мещанской тоже нашелся «один парень» – из второй юношеской. Между знатоками разгорелся бешеный спор, посыпались взаимные оскорбления, и дело кончилось потасовкой.

Вскоре один из спорщиков встретил Майку на улице и спросил напрямик: где живет Эдик Дуганов? Майка ужасно покраснела, сказала: «Дурак ненормальный!» – и ушла.

Но даже после этого никто не хотел верить Алешиной новости. И только через три дня явилось подтверждение: среди бела дня, на глазах у всех Дуганов и Майка вышли из подъезда и сели в такси. Потом Алеша стал часто видеть, как они встречаются во дворе или на улице перед домом. Он сделался невольным шпионом этих встреч. Его мучили любопытство, и ревность, и робость, и гнетущее сознание собственного ничтожества. По-видимому, он испытывал первые муки неразделенной любви.

Он вертелся вблизи молодых людей, когда вечером они стояли в подъезде. Услышав стук лифта на своем этаже, он бросался к двери, надеясь увидеть Дуганова. Иногда Дуганов обменивался с Алешей двумя-тремя словами («Как учишься, ничего? Ну, молодец!.. А как тебя звать-то?») и даже угощал Алешу ирисками, а иногда проходил мимо Алеши, не узнавая его и даже как будто не видя. И Алешу бросало то в жар, то в холод.

Когда Алеша приходил на каток, ребята кидались к нему с расспросами:

– Видел «Дугана»? Что он говорит?

Им казалось, что они разговаривают запросто: еще бы, ездят в одном лифте! Алеша откашливался, отвечал солидно:

– Видел, конечно. Вчера вечером. Меня как раз мать в аптеку послала... Возвращаюсь – они в подъезде стоят, целуются. Я поздоровался...

Это никого не интересовало.

– А когда чехи играют?

– Какой состав, неизвестно?

Тут уж приходилось фантазировать:

– «Дуган» сказал: выиграем законно. Состав, значит, примерно такой...

Один «Тумба» не мог простить Алеше этой неожиданной популярности. Во время игры он со злобным упорством преследовал его, сбивая с ног и вообще пытался всячески унизить как игрока. Толкнет в спину, даст подножку да еще насмехается:

– Силовая борьба! А если слаб в коленках, не лезь на каток.

Как раз в коленках «Тумба» был слабее Алеши; толстый, нескладный, он держался на коньках неуверенно и не умел кататься задом. Зато в «куче-мале» он был королем. Однажды во время свалки на льду вблизи катка появился Дуганов: Алешка первый заметил его и закричал издали:

– Дядя Эдик, вот объясните нам!..

– «Дя-дя Э-эдик!» – передразнил «Тумба» гнусавым басом. – Какой племянничек выискался...

– Он говорит, – продолжал Алеша, – что можно толкаться в спину и локтями, как хочешь. Так канадцы играют, говорит.

– Кто говорит? – спросил Дуганов.

– Вот этот, Женька!

«Тумба» надулся и крикнул сварливо.

– Я не так говорю! Я вообще говорю!

– Постой, не ори, – сказал Дуганов. – Я видел, как ты играешь. Главное, ты на коньках плохо бегаешь.

– А они, что ли хорошо?

– Смотри, какой горластый! – Дуганов с удивлением покачал головой. – Сейчас, ребята, я вам объясню, что такое силовая борьба.

Дуганов легко, одним махом, перепрыгнул через заборчик и вышел на каток. Его ботинки на толстой белой подошве заскользили по льду, и он чуть было не потерял равновесия, но, конечно, сейчас же выпрямился. Ребята мгновенно окружили Дуганова. «Тумба» тоже приблизился, хотя и встал позади всех, угрюмо глядя под ноги.

– Да, – сказал Дуганов, обернувшись к Алеше. – А ты слетай пока на пятый этаж и скажи, что я жду во дворе.

Алеша заковылял на коньках со всей скоростью, на которую был способен. Надо было вернуться на каток как можно скорее.

Дверь отворила Майка. Она была в халате, непричесанная и что-то жевала.

– Быстро одевайся! Тебя «Дуган» ждет во дворе! – выпалил Алеша.

– Что, что? – важно спросила Майка и покраснела. – Кто меня ждет?

– Дуганов! Во дворе ждет.

– Ничего с ним не сделается, подождет. Скажи, скоро выйду.

В коридор выглянула Майкина мать, Анна Кузьминична, и недовольным голосом спросила, кто пришел.

– Это Алешка, – сказала Майка. – Его Эдик прислал, он ждет на улице.

– Какой Эдик?

– Ну Эдик. Ты что, не знаешь Эдика?

– Ах, Эдик... Этот рыженький юноша, физкультурник? Но почему такой трезвон на весь дом?

– Спроси у Алешки – Майка взялась за дверную ручку. – Значит, передай, что я выйду... ну, минут через двадцать.

Алеша внутренне возмутился (Великого Эдика называют «физкультурником» да еще «рыженьким юношей»!), но не показал виду. Он давно привык к тому, что женщины ничего не понимают в спорте, и относился к этому философски.

Поспешно выскочил он во двор, синий от сумерек. На катке творилась необыкновенная, восторженная кутерьма: Дуганов с клюшкой в руках возился в куче пацанов. Он играл! И, забыв обо всем, Алеша помчался к катку.

Потом Дуганов пропал на много дней.

Майка ходила надменная и не здоровалась. Она всегда была воображалой, но теперь в ее надменности было что-то насильственное, какая-то тайная слабость. И Алеша не решался спрашивать у нее насчет Дуганова. Он догадался, что они поссорились.

В конце февраля в Москву приехали шведы. Они должны были играть с дугановской командой – об этом огромными буквами кричали афиши по всему городу. И тут произошло трагическое событие, смертельно ранившее всех окрестных мальчиков. Администрация стадиона обнаружила лазейку в ограде (сломанный с одного конца железный прут), и однажды пришли рабочие со сварочным аппаратом – и в течение десяти минут все было кончено. Это злодейство совершилось как раз накануне игры со шведами.

Вечером в Алешиной квартире раздался звонок. На площадке стоял Дуганов.

– Здравствуй, Леня. Выйди на минуту, – сказал он, поманив Алешу пальцем. «Он уже забыл, как меня зовут!» – горько подумал Алеша. Они спустились на нижний этаж и стали возле окна.

– Прошу тебя последний раз, – сказал Дуганов шепотом и положил руку на Алешино плечо. – Сходи к Майе и передай ей, чтобы она обязательно подошла завтра после игры к газетному киоску. Скажи: обязательно. Понимаешь?

– Понимаю. К газетному киоску...

– Да. Очень нужно, скажи. Очень.

Дуганов был какой-то чудной, неспокойный и не похож на себя. Алеше захотелось сейчас же бежать к Майке, успокоить Дуганова, но помимо воли у него вырвались слова:

– А вы мне билет на завтра дадите?

Дуганов вынул из кармана белый листок.

– Вот пропуск. Я жду тебя во дворе. – Он посмотрел на часы. – У меня времени десять минут...

Майки дома не было. Анна Кузьминична сказала, что она занимается у подруги, в доме четырнадцать. Алеша побежал в дом четырнадцать. В тесной комнатке, освещенной маленькой лампой с зеленым колпачком, играла радиола и несколько взрослых девчонок и ребят медленно топтались под музыку. Майка заметила Алешу и вышла в коридор, и следом за ней вышел парень, с которым она танцевала.

Алеша быстро изложил всю историю насчет киоска и уже повернулся, чтобы мчаться обратно, но Майка вдруг сказала:

– Передай, что я не приду.

– Как это – не придешь? – удивился Алеша. – Он сказал: очень нужно.

– Я не приду. Он знает почему.

– Она не придет, – сказал парень и, взяв Майку за локоть, слегка потянул к себе. И она придвинулась к нему, улыбаясь предательски и бесстыдно, как будто она никогда не ездила с Дугановым в такси, никогда не сидела с ним на садовой скамейке, никогда не целовалась с ним в темноте в холодном подъезде, когда Алеша бегал в аптеку...

Алеша все понял. Он стоял и молчал.

– И будь здоров! – сказал парень и щелкнул Алешу по макушке.

Алеша сказал тихо:

– Завтра игра со шведами... Там шесть игроков из сборной Швеции...

– Прочитаем в газетах, – сказал парень и увел Майку в комнату.

Алеша вышел на лестницу. Он был рад не встречаться с Дугановым. Сердце его обливалось состраданием. Он думал о завтрашней игре, и о несчастном великом Эдике, который завтра будет не в форме, и о женщинах – непонятных и капризных, которые только впутываются в мужскую жизнь и сами не знают, чего хотят.

– Ну что? – спросил Дуганов, вынырнув из темноты. – Она придет?

– Придет, – ответил Алеша.

– Спасибо, дружище! Ну, пока. – Дуганов крепко стиснул Алешкину руку, побежал к воротам и даже прокатился несколько раз по ледяной дорожке.

Алеша потрясенно смотрел, как бежит счастливый обманутый человек. Еще никогда в жизни и никому он не говорил неправды.

Шведы в полосатых желто-черных фуфайках были похожи на ос. Как разъяренные осы, они защищали свое гнездо – хрупкий домик, в котором метался громадный вратарь с невозмутимым шведским лицом. Чего он только не делал! Он прыгал прямо на клюшку, шлепался животом на лед, делал шпагат, и, как фокусник, выхватывал шайбу из воздуха. И трибуны аплодировали его бесстрашию! Но шайба оказывалась за его спиной все чаще и чаще. Наши хоккеисты были в красных фуфайках с голубыми плечами, и казалось, что красных вдвое больше.

Великий Эдик превзошел самого себя. Он был неузнаваем. Ни секунды покоя, ни тени обычной для него спесивой медлительности. Волна за волной кидал он своих ребят в шведскую зону и сам был впереди всех, работал на совесть, не жалел боков, поспевал повсюду. Казалось, он куда-то неистово торопится. И только один человек на стадионе знал, куда торопится Эдик.

Этот человек стоял на трибуне почетных гостей, как какой-нибудь сын министра. Ему было здесь непривычно. Здесь не распивали вино из бумажных стаканчиков, не кричали хриплыми разбойничьими голосами: «Дави! Дави!» – и не толкались локтями, чтобы согреться.

С возрастающим страхом думал Алеша о той минуте когда закончится игра. Что он скажет Дуганову? Как признается в своем обмане? И в то же время его переполняла нестерпимая гордость. Но не с кем было поделиться. Вокруг стояли чужие люди, а ребята были далеко – там, за светом прожекторов, падавшим отвесно, как занавес, где маячили во мгле тысячи смутных лиц, откуда грохотал гром, летел пронзительный свист и пар разгоряченных дыханий возносился к небу...

Шведы проиграли. Подняв клюшки, они бодро прокричали приветствие, потом обе команды сошлись на середине катка, и тут откуда-то выскочили фотокорреспонденты и, смешно семеня по льду и оттесняя друг друга, устремились к хоккеистам.

Алеша протискивался к выходу. Народ уже валом валил с трибун, и в узком проходе сбилась толпа. Отовсюду слышались радостные озябшие голоса:

– Ну «Дуган» сегодня давал!..

– Вообще дали пр-равильно!..

– «Дуган» молодчик! Сила «Дуган»!..

А вскоре стадион опустел.

Алеша осторожно подходил к газетному киоску, давно закрытому и темному в этот поздний час. Издали заметил Дуганова, который стоял облокотившись о прилавок киоска, За спиной Дуганова был рюкзак, в руках – клюшка.

Несколько минут Алеша наблюдал за ним, стоя за бетонной колонной. Малодушное желание убежать, и жалость к Дуганову, и восхищение им боролись в его душе. Наконец, пересилив себя, Алеша вышел из-за колонны.

– Здравствуйте, дядя Эдик...

– Что тебе? – спросил Дуганов.

Алеша растерянно умолк.

– Вы меня не узнаете? – вдруг спросил он.

– Узнаю. Я устал, брат, ты уж извини... – Дуганов зевнул, поглядел на часы и, отвернувшись от Алеши, облокотился о прилавок другой рукой.

Алеша понял, что у него не хватит смелости признаться Дуганову. Ни за что не хватит. Но и домой уйти он не мог. И так они стояли некоторое время и молчали.

А потом Алеша увидел, как в воротах стадиона появилась Майка. Она шла прямо к киоску, каблучки ее быстро-быстро и звонко стучали в морозном воздухе. Дуганов поправил ремень на плече и пошел ей навстречу. Он шел не торопясь, как будто в Майкином появлении не было ничего удивительного.

Они встретились посередине двора. Дуганов взял Майку под руку, и они скрылись за воротами.

И Алеша тоже побрел к выходу, только он направился к восточным воротам, которые были ближе к дому. Медленно шел он по пустынному асфальтовому двору. Он вдруг почувствовал себя таким усталым, разбитым волнениями и успокоенным, как будто это он играл со шведами.