Почти 15 лет
Лев [1]
Бум.
Шоркающий звук.
Снова бум.
Шоркающий звук.
И так без перерыва, уже больше пяти минут.
Ваня стоял на ступеньке, перед подъездом, и возил свой маленький чемодан на колесиках туда-сюда: со ступеньки вниз, на асфальт, потом, елозя колёсами по бетону, затаскивал его обратно, на лестницу, и опять сбрасывал вниз.
Бум.
Тш-ш-ш-ш.
Бум.
- Хватит, - Лев положил руку на чемодан, препятствуя следующему движению.
- Я не хочу ехать, - проканючил Ваня.
- Значит, полетишь.
- Лететь я тоже…
- Хватит, - на этот раз Лев использовал взгляд: поймал бегающие Ванины глазки и заставил их замереть на месте.
Мальчик замолчал и отпустил ручку чемодана. Лев, как бы удостоверившись, что младший его понял, шагнул в сторону. Обернулся на Мики: тот сидел на скамейке, неотрывно глядя в телефон, и быстро-быстро стучал по экрану большими пальцами. Лев вздохнул: он умудрился упустить момент, когда в его семье стало два трудных подростка, вместо одного.
Это хорошо, что он пока молчит. Когда он заговорит, он тоже скажет…
- Чё там, долго ещё?
Ну вот, заговорил.
Поднявшись со скамейки, Мики повернулся ко Льву, адресуя своё «чё там» - ему. Льва раздражило это «чё».
Он скучал по прежней версии Мики, по спокойному и боязливому малышу, который видел в нём, во Льве, Супергероя. Теперь перед ним стояло лохматое существо со скрипуче-ломким голосом (который то и дело давал петуха), смотрело из-под отросших соломенных волос нагловатыми глазами и, казалось, не видело авторитета ни во Льве, ни в ком бы то ни было ещё.
В прошлом месяце этому существу исполнилось пятнадцать. Лев тогда выдохнул с облегчением: целый год он опасался, что рубеж в четырнадцать лет парень не перейдёт. Такой странный, иррациональный, почти мистический страх. Он забыл, что в пятнадцать становишься ещё сложнее.
Лев не успел ответить на это «чё», из подъезда вышел Слава – он задержался: перекрывал воду и запирал дверь. Его появление стало ответом.
- Такси подъедет через две минуты, - коротко сообщил он, бросив взгляд на экран смартфона.
Ваня с новой силой принялся ныть – на этот раз, перед Славой.
- Я не хочу-у-у е-е-еха-а-ать!
- Останешься с бабушкой и собакой? – предложил Слава, видимо, уверенный, что тот не согласится.
Ваня же просиял:
- Давайте!
- Нет.
Мальчик поник, а старший сын неожиданно поддержал родителей:
- Ваня, прекрати ныть.
Лев удивился: и давно Мики начал затыкать Ваню в вопросах протестов против переезда? Но следующая реплика расставила всё по местам:
- Я тоже не хочу ехать, но я ж молчу.
- Уже не молчишь!
- А до этого молчал.
- Ну и терпила.
- Э, слышь!..
Ваня показал Мики язык, Мики перехватил его локтем за шею, Ваня заорал, Мики захохотал, Лев сказал:
- Хватит!
Мальчики, как по команде, отпрянули друг от друга. Ваня принялся тереть шею под воротником футболки и обиженно зыркать на брата. Мики хихикал. Лев почувствовал себя странно: неужели он больше ничему не научился в этом родительстве, кроме как «хватит»?
Ребята забрались на заднее сидение подъехавшего такси, Лев остановился возле багажника, чтобы загрузить сумки. Слава встал рядом, хотя его помощь была не обязательна, и сказал так, что слышал только Лев:
- Я чувствую себя странно от того, как они сопротивляются.
Лев подумал: «Я чувствую себя солидарно». Но вслух сказал:
- Забей. Мы взрослые, нам виднее.
Лев взялся за крышку багажника, чтобы захлопнуть его, а Слава, перехватив, остановил его в движении.
- Последняя возможность передумать.
Лев усмехнулся:
- Почему? Можно будет передумать в аэропорту.
Он пытался шутить, но Слава смотрел серьёзно, и Лев сказал ему то, что тот хотел слышать больше всего:
- Всё нормально. Я не передумаю. Поехали.
Три года назад, когда они обсуждали это впервые, он сказал ему то же самое.
«Надо валить», - первое, что он услышал от Славы в тот поздний вечер, на кухне, где они общались вполголоса, чтобы не разбудить Мики. Несколько часов назад, вернувшись из полицейского участка, их сын поведал им свою версию случившегося.
Илья, его одноклассник, обидно шутил, что Слава – гей и болен СПИДом, а Мики, не выдержав обиды и несправедливости, кинулся на мальчика с молотком (который, по счастью, отобрали, и в ход отправились только кулаки). Для Славы всё было однозначно.
- Ты что, не видишь, как это его доводит? – спрашивал он.
- Что «это»?
Слава развернул мысль:
- Как ему тяжело быть частью нашей семьи в этой стране, в этом обществе.
Лев сказал тогда, впрочем, не очень уверенно:
- Думаю, не настолько тяжело, чтобы за молоток хвататься…
- Это нервный срыв. Тебе же сказали.
- А ты не думаешь, что он просто…
Лев посмотрел на Славу, не зная, как это правильней сказать. Он воспитывал Мики уже седьмой год, но так и не чувствовал себя полноправным отцом: каждый раз, когда он хотел сказать Славе что-то неприятное про Мики, он боялся, что обидит этим и Славу, и Юлю, и весь их генетический код, и, может, даже опорочит родословную, и… В общем, это сложно. Сложно говорить что-то поперек кровных уз, всё время чувствуешь себя неуместным.
Лев хотел в тот раз произнести: «…он просто ебнутый». Но не смог. Попытался иначе:
- Он просто… просто не в порядке. И это не связано с нами.
- А с чем связано? – Слава смотрел пристально, не мигая.
Лев стушевался под этим взглядом, как это часто бывало, когда они обсуждали Мики. У Славы оказалась нерушимая монополия на правильные ответы о нём: Мики не балуется, он просто неусидчивый. Мики не капризный, он просто устал. Мики не аутист, он просто интроверт (ладно, потом Лев и сам признал, что про аутиста сказанул лишнего). Но в тот день Мики пришёл домой перемазанный кровью, как персонаж, сошедший с экрана фильма-ужаса – и, если бы такой фильм действительно существовал, Лев не сомневался: это был бы фильм о ебнутом подростке.
Он сделал глубокий вдох, чувствуя себя, как перед прыжком в пропасть, и вкрадчиво проговорил:
- Слава, я просто хочу сказать, что, возможно, в другой стране он будет вести себя точно также, и в другой стране тебе придётся за это отвечать. По-настоящему, а не на педсовете перед училками.
Слава, мотнув головой, вымученно засмеялся:
- Ты всё время пытаешься обвинить его чёрт знает в чём.
- Да я не…
- Аутист, психопат, кто дальше? Не надоело перебирать диагнозы?
- Они ведь не безосновательны.
Слава замолчал. Его мягкие черты лица неожиданно заострились и даже ямочка, проявившаяся вдруг на щеке, дыхнула холодом.
Лев, выдержав этот холод, повторил:
- Давай просто признаем, что они не безосновательны.
Слава качнул головой.
- Я уеду отсюда, - сообщил он бесцветно. – Если хочешь, можешь поехать с нами.
Лев помнил, что его тогда поразило больше всего: не безапелляционное заявление Славы об отъезде и даже не то, как спокойно он поставил Льва перед фактом, как перед неизбежным. Больше всего поразило что он, Лев, потратив на Мики вот уже семь лет своей жизни, ничего не может этому возразить. У него нет никакого права ему возражать. И тогда, кажется, он тоже подумал: а в другой стране оно бы было.
Теперь, три года спустя, они сидели в такси, плетущемся по новосибирским пробкам в Толмачево. Лев почти верил, что хочет этого также сильно, как Слава. Он тоже ехал туда за правами: там, где у них будет официальный брак, там, где их признают полноправными родителями, там, где он перестанет быть папой, которого никому нельзя показывать, он, наконец, почувствует себя частью семьи. Вклинится в эти кровные узы хотя бы юридически.
Время от времени предвкушение от переезда сменялось тревогой: кажется, я всё это уже где-то видел.
Ты опять побежал от одиночества. И опять не в ту сторону.
Заткнись.
Мы там уже были.
Заткнись.
Лев посмотрел на Славу через зеркало заднего вида. Чепуха какая, сейчас всё по-другому: он взрослый, он его любит, они всё продумали…
Только ты тот же самый.
Заткнись.
А над Толмачёво, тем временем, сгущались тучи. Рейс перенесут на час из-за грозы: ещё один час, который Лев проведёт, гоняя по кругу свою неаккуратно брошенную реплику: «Можно будет передумать в аэропорту».
Почти 15 лет. Слава [2]
- Слава! Слава! Слава!
Под ухом не переставая звенел детский голосок.
- Слава! Слава! Слава! Хочешь расскажу про Незер?
Капучино медленно, капля за каплей, наполнял бумажный стаканчик. Устало подперев плечом аппарат с кофе, Слава мысленно поторапливал допотопную машину.
Позади остался пятичасовой перелёт, а впереди маячили незабываемые девять часов на борту: и, помня, как прошли предыдущие пять, Слава надеялся, что дети достаточно устали, чтобы просто вырубиться и не трепать ему нервы.
Но Ваня уставшим не выглядел.
- Ну Слава! – мальчик ещё три раза туда-сюда проскакал мимо. – Ну, хочешь расскажу про Незер?
- Расскажи, - не слишком заинтересованно откликнулся тот.
Ваня просиял.
- Это нижний мир, там моря из лавы и души мертвецов, типа как ад, прикинь?
- Ага.
- А знаешь, как туда можно попасть?
- В ад?
- Ага!
«Думаю, воспитывать тебя с другим мужчиной для этого достаточно», - с усмешкой подумал Слава, а сам спросил:
- Как?
- Нужно построить портал из обсидиана и поджечь его!
- Ну ничего себе!
Он ничего не понял. Ваня наматывал край футболки на указательный палец и захлебывался от слов:
- Мне больше всего нравится Нижний мир, потому что там кучу всего можно достать, типа кварца для крафта, или огненные стержни, чтобы варить зелья, и с ними ещё, тем более, можно попасть в космос, ну типа космос, он называется Край, и ещё там есть незерит, чтобы делать инструменты и броню, и вообще куча всего!
Аллилуйя. Стаканчик с кофе наполнился до краев. Слава, прихватив его, направился к мягким диванам, а Ваня засеменил следом, тараторя без остановки:
- Там есть два вида лесов, в одном спаунятся хоглины и пиглины, а в другом живут жители Края, и там ещё можно найти базальтовые дельты, они из базальта и чернокамня, это типа выдуманный камень, как типа булыжник…
«Лучше бы ты так в школе учился», - думал Слава, время от времени кивая и поддакивая.
В лаунж-зоне, такой же измотанный, как сам Слава, откинувшись на кожаную спинку и прикрыв глаза, сидел Лев. Чтобы сгладить ожидания трёхчасовой пересадки, они заплатили за VIP-зал и теперь, заняв сразу два мягких дивана (на одном из них ещё несколько минут назад возлежал Мики), ждали начала регистрации на рейс Сеул-Ванкувер.
Слава сел рядом с будущим мужем, приобнял его свободной рукой – голова Льва тут же переместилась со спинки на Славино плечо. Отпив кофе, Слава, оглядевшись по сторонам, спросил:
- Где Мики?
- Ушёл куда-то, - нехотя ответил Лев.
- Ты не спросил куда?
Тот повёл плечом, как бы отмахиваясь:
- А куда он денется? У меня его паспорт. Он у нас в рабстве.
Слава посмеялся, а Ваня, на секунду присев на краешек, бросил ревностный взгляд на родителей, снова вскочил и подлетел к ним: залез под Славину руку (ту, что сжимала стаканчик с кофе) и сообщил:
- Я тоже хочу обнимашки!
Слава, едва не облив Ваню, с раздражением проговорил:
- Ваня, осторожней! У меня горячий кофе!
Мальчик, мигнув, выбрался из-под его руки и снова отсел на краешек. Он растерянно заморгал, а грудная клетка под футболкой с изображением кубических героев Майнкрафта заходила туда-сюда. Слава, ощутив болезненный укол вины, отставил стаканчик на журнальный столик и, протянув руку к Ване, примирительно сказал: - Давай обнимемся.
Тот мотнул головой: мол, не надо уже. Слава вздохнул:
- Я просто испугался, что обожгу тебя.
Ваня, засопев, буркнул, вставая с дивана:
- Поищу Мики…
Слава с тяжелым чувством на сердце посмотрел в след поникшей спине. Ну вот: опять на всех любви не хватило.
Ваня его беспокоил. В их семье ни один из детей не оправдал ожиданий: они думали, что Мики будет проще, а Ваня – сложнее, но всё сложилось с точностью да наоборот. За год жизни в семье детдомовский Ваня перестал материться в присутствии взрослых, стал ручным любителем обнимашек и оформился в забавного ребёнка с безобидными причудами. Чего нельзя сказать о домашнем мальчике Мики, который, взрослея, всё больше поражал размахом своих проблем: казалось, в его голове проводится ежегодное состязание тараканов в спринтерской гонке. Неконтролируемая агрессия, суицидальные мысли, депрессия… Что дальше?
- От него кто-нибудь залетит, - с тревогой говорил он Льву, когда их четырнадцатилетний сын пришёл домой с засосами на шее. – От него точно кто-нибудь залетит. Это логичное продолжение всего, что мы уже пережили.
Через пару месяцев тревога несколько развеялась, когда Лев поведал, как невовремя вернулся домой и увидел Ярика, поспешно слезающего с Микиных коленок. Слава, испытав облегчение (неужели никто не залетит?), всё равно шутливо поморщился:
- Не рассказывай мне таких ужасов про малыша Мики.
В его голове он всё ещё был пятилетним карапузом, и Славе не хотелось представлять, как к этому карапузу кто-то забирается на коленки.
В отличие от Льва, который незамедлительно начал задаваться вопросами, почему Мики гей и кто в этом виноват, Слава о таком не думал вообще. Он думал: «Слава богу, что Мики гей, это избавит нас от многих проблем». Периодически, вспоминая его детскую любовь к Лене, он тревожился: «А вдруг бисексуал?», но тут же выруливал эти мысли в рациональное русло: главное, что сейчас он с Яриком, никто из них не залетит и Слава не станет дедушкой в тридцать лет.
Так или иначе, Ваня жил в тени Микиных проблем, о которых Слава и Лев были вынуждены думать постоянно. Слава прочитал с десяток книг по воспитанию, он знал, что трудные дети больше всего нуждаются в любви, и так сильно старался любить Мики, что, когда младший сын попадался под руку (а в руке, тем временем, был горячий кофе), Славу невольно раздражала Ванина прилипчивость.
А теперь, глядя на удаляющуюся спину, на острые лопатки под футболкой, Слава вдруг почувствовал себя таким… таким отстойным.
Перед отъездом Ваня рассказал им, что влюблен в девочку из соседнего дома, и поэтому не хочет уезжать – из-за неё. Они сказали ему: «Ерунда, первая любовь быстро проходит». Что-то такое ответил Лев. Но и он, Слава, не возразил этой реплике. Он спрашивал себя: «А что я могу сказать? Мы не останемся здесь только потому, что в соседнем доме живёт красивая девочка».
Несколько лет назад, когда Мики был чуть старше Вани, он тоже влюбился в девочку, и она разбила ему сердце. Слава тогда накрыл его пледом, уложил к себе на колени и обнимал несколько часов, пока Мики не успокоился и не заснул. Только сейчас, в аэропорту Сеула, он спросил сам себя: почему он не сделал для Вани того же самого?
Мики, неожиданно плюхнувшийся на диван напротив, вырвал Славу из размышлений. Он встревоженно спросил у сына:
- Ты где был?
- Сосал в туалете у спидозного наркомана, - ответил тот, глядя в мобильник.
Слава так и не придумал, как реагировать на подобные заявления сына. «Не смешно»? А если он и не шутит? Зная Мики, он может и не шутить…
Мики поймал его взгляд и фыркнул, закатывая глаза к потолку:
- Господи, я просто ходил поссать… - и заткнул уши наушниками.
Слава слегка наклонил голову к плечу, скосив взгляд на уютно пристроившегося Льва: как тебе, мол, твой сын? Лев негромко шепнул:
- Пубертатная зараза…
Слава улыбнулся: иногда разные подходы к воспитанию сына разъединяли их, но в другие разы объединяло родительское раздражение – одно на двоих.
Прошло больше десяти минут в умиротворенной тишине, которые они со Львом провели в обнимку, наблюдая перед собой старшего сына, прежде чем Славу кольнула тревога: слишком тихо. Он вздрогнул, подался вперед, выпуская из объятий Льва, спросил: - Где Ваня?
- Кажется, собирался искать Мики, - припомнил Лев, не выражая особого беспокойства.
- Но Мики-то здесь.
Он найдёт Ваню в другом конце лаунж-зоны, залипающего на рыбок в большом аквариуме, и, сделав голос строже, скажет, чтобы тот не отходил так далеко. Мальчик нехотя отлипнет от стекла и поплетется за ним, обратно к диванам. По пути Слава, обернувшись, сделает неловкую попытку наладить тактильный контакт, взъерошить сыну волосы, но Ваня увернется от его руки.
До самого выхода на посадку ему будет вспоминаться, как ни один из них не заметил, что Ваня пропал.
Почти 15 лет. Лев [3]
Больше всего Лев жалел о доме. О настоящем деревянном доме на берегу моря. В Новосибирске у них такой был, хотя в Новосибирске даже не было моря.
Ну, такого моря, про которое бы знал кто-то, кроме самих новосибирцев. Морем называли Обское водохранилище – этакая бескрайняя лужа без берегов. Если не смотреть на картах и не искать водохранилище на спутниковых снимках, вот так, стоя на пляже в окружении единичных сосновых деревьев (ну, прямо как пальм), запросто можно поверить, что смотришь на часть Мирового океана.
Про дом тоже никто не знал, кроме них двоих. Даже дети не знали. Нет, не так: особенно дети не знали. Ведь дом и нужен был для того, чтобы от них прятаться.
А ещё от родительских обязанностей.
От работы.
От быта.
От взрослой жизни.
Лев придумал это десять лет назад, когда Мики только появился в их жизни. Больше всего в родительстве его пугала не ответственность, и даже не сама опасность затеи, а то, во что оно способно превращать отношения. Он боялся за себя и Славу. В детстве он видел, как это случилось с его родителями, как это случалось с родителями его друзей: усталость друг от друга, пустые взгляды, молчание за ужином, сон в разных кроватях – поверить невозможно, что когда-то эти люди любили друг друга больше всего на свете.
Он верил, что у них так не будет – верил целый год, пока не случилось Утро Шестого Марта. Вообще-то, самое обыкновенное утро. У других семей таких, наверное, навалом. Льву нужно было на работу к восьми, Славе – на какую-то конференцию для художников и дизайнеров к девяти, а Мики – в детский сад, но он тянул время, бесконечно долго завтракая овсяной кашей. Лев поторапливал его каждый раз, как проходил мимо («Мики, пожалуйста, ешь быстрее»), но чем больше отец об этом просил, тем медленнее жевал мальчик.
Стрелки на часах показали 7:40, а Мики так и сидел над тарелкой с кашей. Слава, пристроившись рядом за столом, рисовал в планшете. Лев, глядя на эту картину, вспыхнул. Гнев перепал не на Мики, а на Славу.
- Почему он ещё не одет? Я опаздываю.
Слава удивленно посмотрел на Мики.
- Ему шесть, он сам может одеться.
- А ты не можешь с этим проследить? – он бросил взгляд на планшет в его руках. – Ты всё равно ничем на занят.
- Вообще-то я за…
- Вообще-то это не так важно, как то, что в восемь утра я должен быть на работе, а в восемь тридцать на операции!
Помолчав, Слава твёрдо ответил:
- Но для меня это важно.
- Ты можешь просто собрать его и не спорить со мной за двадцать минут до начала рабочего дня?
Слава не продолжил спор. Мики, напуганный разговором на повышенных тонах, перестал сопротивляться и второпях натянул на себя вещи, надев футболку задом-наперед (перенадевал уже в коридоре). Когда они вышли за порог квартиры, Лев ушёл, не поцеловав Славу на прощание – просто забыл. Впервые забыл об этом.
Потом, когда эмоции схлынули, он много думал о раздражении, охватившим его в тот момент. Конечно, он и раньше раздражался на Славу: когда тот, дразня Льва, называл «красавчиками» других мужчин, или когда надевал рваные джинсы в тридцатиградусный мороз, или когда в десятый раз подряд заставлял смотреть с ним первый сезон «Теории большого взрыва». Но он ещё никогда не злился на Славу из-за каши, ребёнка и опоздания на работу.
«Наверное, это оно», - подумал Лев.
Вечером, вернувшись домой, он встретил Славу долгим, глубоким поцелуем (компенсация за его отсутствие утром) и сказал:
- Собирайся, у меня для тебя сюрприз.
Слава обернулся на детскую.
- А Мики?..
- Я позвонил твоей маме, она придёт через десять минут.
- Ты говорил с моей мамой? – опешил Слава.
- Да.
- А моя мама говорила с тобой? – это удивило его ещё больше.
Лев снова утвердительно кивнул.
- Она останется с ним ночевать.
- А где будем ночевать мы? – уточнил Слава, прищуриваясь.
Лев улыбнулся:
- Не здесь.
Тогда и появился дом на берегу Обского моря. В начале марта, когда сосновые леса утопали в снегу, дом выглядел как скандинавская мечта об уединенной жизни: маленький (со спальней, гостиной, кухней и чердаком), но уютный, пахнущий древесиной и свежим ремонтом. Они провели в нём одну ночь – в ту ночь, когда впервые за год родительства можно было заниматься сексом со звуком – а утром Лев сказал: - Давай его купим.
Они лежали на просторной кровати, Слава, прильнув к его плечу, вздохнул:
- Думаю, мы не можем его купить.
Недавно они купили Киа Соренто, и это был предел их возможностей. Дом на берегу, пусть и самодельного, но моря, стоил куда дороже.
- Сейчас не можем, - согласился Лев. – Но через пару лет…
Слава засмеялся:
- Доктор, вы намерены разбогатеть?
- Мне доплачивают за вредность, - в тон ему ответил Лев.
- О, хоть где-то твоя вредность пригодилась.
Лев потянулся к подушке (на той огромной кровати их было четыре штуки) и легонько хлопнул ею по Славиной голове. Тот, не оставшись в долгу, нанёс ответный удар. Они засмеялись, завязалась шуточная потасовка: Лев попытался выхватить подушку из Славиных рук, дёрнул на себя и Слава – нос к носу – упал на него сверху. Тёмно-карие глаза прошлись нежным взглядом по губам, а затем, бегло изучив лицо, встретились со взглядом Льва, и тот замер, ощутив приятную щекотку в груди. Как будто не прошло пяти лет.
- Давай сделаем всё, чтобы это сохранить, - шепотом попросил Лев.
Слава понял его, и Лев догадался: он почувствовал то же самое.
- Давай.
Через два года это стал их дом.
Они провели в нём почти семь лет – каждые выходные, каждый отпуск, каждые Микины «в гости к бабушке», каждую поездку в летний лагерь. В общем, каждый день жизни, в который можно было не помнить, что у них есть ребёнок. Они смотрели фильмы, ели мороженое, читали друг другу вслух, занимались сексом, плавали в море, гуляли по берегу, встречали закаты, встречали рассветы (потому что всё равно не спали), и чувствовали, что этот мир принадлежит только им.
В доме действовало правило: «Мы поговорим о Мики в понедельник». Неважно, какой был день недели, и неважно, приехали они на выходные или на несколько недель: пока они в доме, они не говорили о Мики. Год назад, конечно, это правило включило в себя и Ваню, но формулировка не изменилась: если кто-то один начинал обсуждать проблемы детей, второй напоминал: «Мы поговорим о Мики в понедельник».
Это был лучший дом на свете. Как будто они построили шалаш из стульев, накрылись одеялом, спрятались от остального мира, и это сработало. Как будто сбылась детская мечта. Они ни разу в нём не поссорились.
А теперь продали.
Лев понимал, что это правильное, рациональное, взрослое решение, но противился ему всем нутром. Слава говорил, что эти деньги будут нужнее в Канаде, и Лев согласно кивал, потому что это правда, но тут же спорил:
- Но это же… наш дом.
- Я понимаю, - заверял Слава. – Но зачем нам здесь «наш дом», если мы будем там?
Льву нечего было на это возразить. По крайней мере, он убедил его не продавать квартиру: и убеждение это сработало только потому, что в глубине души они оба знали, чья она на самом деле. По совести, а не по бумагам.
Но с домом всё было сложнее.
Потом Слава решил избавиться от машины.
- Зачем её перевозить? – спрашивал он. – Это будет стоить дороже, чем купить новую.
Лев сразу вспомнил всё: как они выезжали к морю, как Мики пролил сок на заднем сидении, как они слушали «Богемскую рапсодию» на полной громкости, открыв окна, словно в «Мире Уэйна».
- Нет, только не машину! – запротестовал он.
- Лев, она старая…
- Сам ты старый!
- Кто бы говорил!
Он перешел на мольбу:
- Пожалуйста, давай оставим машину.
Слава тяжко вздохнул:
- Почему это так важно?
Лев посмотрел ему в глаза и сказал самое честное, что вообще когда-либо говорил за свою жизнь:
- Потому что мы едем в какую-то срань за тридевять земель, где у меня не будет ни одного напоминания об этом месте, где я встретил тебя и попал в лучшую версию своей жизни.
Слава, улыбнувшись, показал ямочку на щеке, и справедливо возразил:
- Но там буду я. Мы создадим новые воспоминания. Новые «наши места». Разве это не лучше?
- Не лучше, - по-детски возразил Лев.
Он не знал, как ему объяснить. Не знал, как рассказать Славе, что с того момента, как они начали готовиться к переезду, ему кажется, что они прощаются. Что он мог сказать? «У меня плохое предчувствие»? Но он же не из тех, кто верит в «предчувствия». Он рациональный. По крайней мере, пытается таким быть.
- Ты романтичный, - сказал Слава, улыбнувшись.
- Ничего подобного.
- Во всём видишь какой-то символизм, - продолжил тот, не слушая возражений. – Это круто.
- Нет, не вижу.
Он посмотрел на Льва с хитрой усмешкой:
- Можем тогда не брать с собой эту стремную биту, которой двадцать с хером лет?
Лев нахмурился:
- Не можем.
Слава рассмеялся.
Он отстоял перед ним квартиру, машину, биту, но дом отстоять не смог. И чем дольше тосковал по нему, тем явственней понимал, что это не тоска по дому, это – обида на Славу. Напарник, с которым ты строил шалашик в детстве, раскурочил его и сказал, что больше не хочет играть. Уходя, прихватил с собой стул.
Примерно так чувствовал себя Лев, когда вспоминал, с какой легкостью Слава принял решение о продаже. Потом он много думал об этой семантике слов: почему «продать дом» звучит так странно, так двусмысленно? Не потому ли, что в тот день было продано нечто большее?
«Просто ты опять видишь ненужный символизм», - раздражался он сам на себя.
Ну, может быть.
И всё-таки?..
Почти 15 лет. Слава [4]
Он не считал, что давит с переездом. Он со всеми разговаривал честно.
Сначала, конечно, со Львом – с ним разговоры начались гораздо раньше, ещё до всяких конкретных решений о Канаде. Десять лет назад, когда они стали родителями, Слава впервые сказал, что в России оставаться нельзя. Это был 2009 год и как ему казалось теперь, из 2019-го, то было не худшее время в стране.
Лев работал реаниматологом второй год и все свои «нет» аргументировал словами о профессии, дипломе и семи годах жизни.
- Ты просто предлагаешь мне выкинуть семь лет жизни, которые я потратил на эту профессию, и начать заново, - говорил он.
- Можно переучиться, - неуверенно возражал Слава.
Он, со своим образованием колледжа, где его учили рисовать ровную линию под линейку, чувствовал себя не имеющим права давать Льву советы. Но переучиться и правда было можно…
- Это еще несколько лет, - напомнил Лев.
- Но меньше семи.
Каждый раз, когда они об этом говорили, Лев начинал заводиться.
- Слушай, я всё время делаю так, как хочешь ты, - с раздражением высказывал он. – Сначала ты решил, что хочешь воспитывать ребёнка, и я сказал – хорошо. Потом ты решил, что мы должны делать это вместе, и я снова сказал хорошо. А теперь ты говоришь, что из-за этого ребёнка я должен бросить всё, что для меня важно, и срочно эмигрировать, и каждый раз я слышу один и тот же ультиматум: или я делаю так, как ты скажешь, или мы расстаёмся.
- Это не ультиматум… - попытался возразить Слава, но Льва уже было не остановить.
- Тебе самому ничуть не страшно, что я приму эти условия? Или тоже скажу: или я, или пошёл на хер? Почему ты так легко разбрасываешься нашими отношениями, они для тебя ничего не значат?
«Потому что я – отец», - мысленно ответил Слава.
Он искренне считал, что теперь это важнее всего. Он должен действовать в интересах Мики – в ущерб себе, в ущерб Льву, в ущерб их отношениям. Мики был отличным малышом, всегда здоровался со взрослыми, вежливо вёл себя в гостях, осторожничал с незнакомцами, никого не обижал на детской площадке, умел делиться конфетами, не задирал нос и не писал в штаны, а значит, представлял собой идеал пятилетнего человека. Потом Слава будет анализировать его годами: каким Мики пришёл к нему от сестры и в кого превратился рядом с ним.
Он будет вечно возвращаться к этому вопросу: в какой момент?
Когда они учили его врать?
Когда прятали фотографии семьи от одноклассников?
Когда заставляли переписывать сочинения?
Когда Лев его ударил?
Когда он ушел из дома?
Эти мысли приведут к тому самому, первому разговору об эмиграции, когда Слава растерялся от слов: «Тебе самому ничуть не страшно?» и понял, что ему страшно. Ответил:
- Я не ставлю тебе ультиматум. Я просто обсуждаю с тобой возможность эмиграции.
- Тогда вот моё мнение: я против, - твердо сказал Лев.
А Слава просто кивнул:
- Хорошо.
Вот где был момент, когда он должен был поступить иначе. Он должен был сказать, что так и есть, это ультиматум, он уезжает и забирает славного жизнерадостного малыша с собой, пока государство их не уничтожило. Но он согласился ничего не делать, потому что в 2009-м ещё верил в страну, в сменяемость власти и в любовь.
Уже через четыре года у него осталась только вера в последнее. А ещё через три, когда Мики вернулся домой в окровавленной одежде, он понял, что готов этой верой пожертвовать.
Лев сказал, что это нечестно.
- Ты предложил воспитывать ребёнка вместе, назвал нас, нас обоих, его родителями, не возражал, когда я превратился в «папу», но чуть что, грозишься, что свалишь вместе с ним, независимо от того, согласен я или нет.
Слава справедливо заметил:
- Многие родители так делают, когда у них не сходятся взгляды на то, как будет лучше для детей.
- Да, вот только у меня нет возможности этому препятствовать, отсудить у тебя сына или хотя бы просто право на свидания.
Слава улыбнулся: это была нужная зацепка.
- А знаешь, почему такой возможности нет?
Лев молчал, и Слава ответил за него:
- Потому что здесь, в России, нет прав ни у нашей семьи, ни у нашего сына, ни у тебя лично. Я предлагаю тебе переезд, который всё это даст.
- Конечно, прям сразу, - иронично закатил глаза Лев.
- Не сразу, - согласился Слава. – Но хоть какие-то права мы сможем получить достаточно быстро. Например, заключить брак, это уже сделает нашу семью юридически видимой.
Этот напряженный разговор встанет на паузу, Лев прервет его словами: «Мне нужно подумать», и Слава даст ему время, не возвращаясь к дискуссии долгих три недели. Однажды Лев, придя с работы, поцелует его на пороге и тут же скажет: «Ладно, я готов обсуждать варианты… Куда ты там хотел?», а Слава улыбнется, выпалив: «Канада!».
И, хотя формально спор будет улажен, они начнут разговаривать «как обычно» и даже научатся в спокойном тоне обсуждать переезд, Славу ещё долго будет тревожить в какой неприятной, раздраженной дискуссии впервые прозвучало предложение заключить брак. Он сотни раз представлял, как сделает Льву предложение, и ни в каких фантазиях это не выглядело так погано, как получилось на самом деле: заключим брак, чтобы судиться друг с другом. Как удобно! И это ведь он, Слава, об этом первый сказал…
Он решил всё сделать по-другому. Выбрал дату: 15 июня 2017 года. Они впервые поцеловались в этот день: Лев, наверное, этого не помнил, потому что для него это был миллионный поцелуй в жизни, а Слава помнил, потому что для него – самый первый. Он тогда украдкой глянул на дату в телефоне и подумал: «Надо запомнить на всю жизнь».
Выбрал место, и оно было очевидным: домик у моря. Лев взял машину, отвёз Мики, Лену и Ярика в летний лагерь, потом написал сообщение: «За тобой заехать?». Слава соврал, что задерживается, сдаёт проект, и подъедет позднее. Сам, тем временем, покупал в цветочном магазине букет из синих роз. Потом, в электричке, ловил умильные взгляды старушек и улыбался им в ответ.
- Что, к невесте собралися? – спрашивали они.
Слава подмигивал:
- К жениху.
Они смеялись: думали, он шутит.
На подъезде к дому, Слава написал сообщение: «Ты сейчас где?», Лев ответил: «У берега». Слава выглянул в окно электрички: небо только-только принялось разгораться закатным маревом, окрашивая мир в желто-оранжевый. Сердце зашлось от волнения: именно так он себе это и представлял.
«Никуда не уходи, стой на месте», - попросил он, прыгая с подножки поезда.
Он свернул на лесную тропинку, прошёл через сосновый парк, миновал дом и выбрался прямо к берегу. Издалека заметил знакомую рубашку, белым пятном выделяющуюся на фоне водной глади, и почувствовал, как от волнения трясутся коленки.
В лучах солнца силуэт Льва светился, словно обведенный позолоченным маркером, а светлые волосы приобретали рыжеватый оттенок. Закатав темные брюки до колен, он неспешно прохаживался вдоль берега. Белая рубашка, полностью расстёгнутая, топорщилась на ветру, как флаг. Слава, сглотнув, подумал: нужно будет обязательно это нарисовать, и двинулся по мягкому песку к берегу.
Лев услышал его на подходе, обернулся, и Слава улыбнулся ему:
- Сударь, вы тут чаек соблазняете в моё отсутствие?
Лев улыбнулся в ответ:
- Пока ни одна не повелась.
Слава цыкнул:
- Ну и дуры.
Лев, подавшись вправо, заглянул Славе за спину, где он пытался скрыть букет из семнадцати роз. Он точно не знал, сколько нужно, и спросил у флористки: «Сколько обычно дарят на предложение руки и сердца?», та ответила: «Пятьдесят одну или сто одну», Слава фыркнул: «Давайте семнадцать».
- А у тебя там что? – с любопытством спросил Лев.
Слава сделал вид, что только что заметил:
- А, это… Да так, я просто шёл на свидание к одному парню, и решил мимоходом к тебе заскочить, - быстрее, чем Лев успеет ревностно обидеться на это подкалывание, добавил: - Шутка! Это тебе, - и протянул букет жениху. – Синенькие, потому что ты мальчик, и потому что ты любишь гендерные стереотипы.
Лев, засмеявшись, принял букет, отметив:
- Очень мило, что ты учёл мои вкусы.
Слава, игнорируя бешеную тахикардию и головокружение, сунул руку в карман джинсов, сделал вдох-выдох, подумал: «Господи, щас умру от страха», и вытащил бархатную коробочку. Поднеся её ко Льву на ладони в раскрытом виде, проговорил, плохо скрывая дрожь в голосе: - Я хочу… хочу... Короче, я люблю тебя так сильно, что разучился разговаривать от волнения. Ты выйдешь за меня?
Лев опустил взгляд на кольцо, на самое обыкновенное кольцо из золота, с инкрустированными бриллиантами по кругу. Слава специально выбирал классический вариант – вариант большинства – потому что устал быть в меньшинстве.
Лев молчал, и Слава взмолился:
- Боже, скажи что-нибудь, я щас умру!
- Да, да, да! – тут же ответил Лев. – Конечно да!
- А чё ты молчишь?
- Я просто не ожидал!
Слава выдохнул с шутливой сердитостью, а на самом деле – с облегчением. Он и правда на секунду усомнился: не ответит ли Лев отказом?
Осторожно обхватив кольцо указательным и большим пальцами, Слава сказал, вернувшись к светскому тону:
- Сударь, можно ваш пальчик?
- Ну, только если у вас есть с собой топорчик, - в тон ему ответил Лев.
Слава цыкнул:
- Забыл прихватить… Придётся плоскогубцами, - и потянулся к правой руке Льва.
Тот, с видом «так уж и быть», покорно положил свою ладонь в Славину. Почти не дыша, Слава надел кольцо на безымянный палец, и поцеловал руку, прежде чем отпустить. Они встретились взглядами: шутки кончились.
Лев наклонился к Славе, Слава приподнялся на носках, они соприкоснулись губами. Между поцелуями Слава произнес:
- Мы первый раз поцеловались в этот день.
Лев прошептал в ответ:
- Я помню.
Почти 15 лет. Лев [5]
Из всех возможных для эмиграции вариантов они определенно выбрали уровень «Hard». На протяжении трёх лет Лев то и дело спрашивал Славу: почему Канада? Список аргументов не менялся, но периодически Лев их забывал и спрашивал снова.
Первый: «Потому что ты ненавидишь Америку». Этот он не забывал.
Второй: «Потому что это легче, чем учить шведский или норвежский».
Славу не устраивали полумеры. Ему не нужна была Чехия, Польша, Венгрия и прочие страны, переезд в которые потребовал бы куда меньше финансовых, умственных и временных затрат. Он хотел полного пакета прав: однополых браков, усыновления детей, гей-прайдов каждые выходные, право целоваться на улицах, право пользоваться косметикой, право носить одежду, которая ему гендерно не соответствует, а потому ему была нужна Канада. И ещё, конечно, он не хотел учить норвежский.
В феврале Слава получил приглашение на работу по своей геймдизайнерской ерунде, и это было неудобно для всех, кроме самого Славы: учеба в медицинской резидентуре начиналась с сентября, а учебный год детей заканчивался только в мае.
- Если мы уедем раньше лета, мне там нечего будет делать, - напоминал Лев. – Я же не смогу там работать.
Слава пожал плечами:
- Ты и учась в резидентуре, не сможешь работать.
- Спасибо, что напомнил.
- Я имею в виду, какая разница? Месяцем раньше, месяцем позже.
Лев мирился с этой мыслью целых три года: он не будет работать. Он долго не будет работать – несколько лет. Его высшее образование и двенадцатилетний стаж врача-реаниматолога для Канады не будут иметь никакого значения – они посмотрят на него, как на личинку врача, и начнут учить заново. А он, вообще-то, доставал людей с того света, и вполне неплохо с этим справлялся. Разве умирающие люди не везде одинаковые?
Он много думал о том, как Славины прихоти превращают в ничто его карьеру, обнуляя весь профессиональный опыт, но тут же отвечал себе его же аргументами: «Это важно для нашей семьи, это правильно, так будет лучше для детей, нам нужны равные права со всеми, мы не должны постоянно жить в страхе». Иногда он злился, как Слава сыграл на его чувстве родительской неполноценности, как буквально сказал ему: «Я – настоящий отец, а ты – ненастоящий, но, если мы переедем, ты станешь чуточку значимей, чем сейчас (но не сильно)», и опять отвечал себе его голосом: «Но это же правда. Здесь тебя никогда не признают их отцом».
Так он оказался в апреле 2019 года, в международном терминале аэропорта Ванкувера, по правую руку от своих детей, спорящих об азиатах.
- Фу, почему здесь их столько? Как в Корее!
- Ты что, ненавидишь азиатов?
- Нет, они мне просто не нравятся!
- Почему? Может, ты сам азиат.
- Чё? Я не азиат.
- А ты знаешь, что коренные народы Сибири – азиаты?
- А я тут причём?
- Ты же из Сибири. Как ты можешь быть уверен, что ты не азиат?
- А ты?!
- А я и не ненавижу азиатов!
- А я ненавижу!
- Пап, Ваня – расист!
- Пап, почему Мики говорит, что я азиат!
Было не ясно, от какого папы они требуют внимания, и Лев надеялся, что Слава ответит им что-нибудь за него. Слава так и сделал.
- Так! – строго сказал он, прерывая балаган. Ты, – он показал на Ваню, – не азиат. Но даже если бы был, не велика беда. А ты, – он показал на Мики, – не провоцируй его.
Мики закатил глаза:
- Он провоцируется с того, что я называю его азиатом, а это даже не обидно! В его возрасте меня дразнили педиком и ничего…
«Да уж конечно», – устало подумал Лев, одной рукой придерживая Ваню за капюшон (чтобы никуда не ускакал в гиперактивном порыве), а другой вызывая такси через Uber.
Они выбрали двухкомнатную (две спальни и гостиная) квартиру на улице Джепсон-Янг-лэйн, в популярном, но умеренно дорогом районе для новоприбывших. Главным критерием выбора стала близость школы: дети были достаточно взрослыми, чтобы ходить в неё самостоятельно, а родители – достаточно тревожными, чтобы не разрешать им кататься по крупнейшему городу Канады без знания языка.
Ещё на выходе из аэропорта Мики начал пробовать название улицы на вкус:
- Джепсон-Янг-лэйн, Джепсон-Янг-лэйн… Хрен запомнишь. Почему они не могут называть улицы по-нормальному, типа «Мира» или «Суворова»?
- Во-первых, не говори «хрен», - попросил Слава и, перебивая Микин порыв сказать: «Это не мат», добавил: - Джепсон-Янг – это фамилия. Так звали канадского врача, который сделал большой вклад в борьбу со СПИДом, задокументировав свой опыт. Он вёл дневник до самой смерти.
- И когда он умер? – поинтересовался Мики.
- Не помню, в 90-х.
- Наверное, был геем, - хмыкнул мальчик.
- С чего ты взял?
- А кто ещё мог умереть от СПИДа в 90-х?
- Кто угодно, - пожал плечами Слава. – Что за стереотипы?
Мики, криво усмехнувшись, вытащил телефон из кармана и заводил большим пальцем по экрану. Лев сразу догадался: гуглит.
Не прошло и тридцати секунд, как Мики выдал:
- Да, он был геем, я же сказал!
- Ну и что? – устало вздохнул Слава.
- Да ничего, - Мики убрал телефон в карман. – Будем жить гей-семьей на улице, названной в честь спидозного гея. Миленько.
Лев резко одернул его:
- Следи за словами.
- Я сказал «гей», - оправдался Мики, имея в виду, что обычно он использует куда более уничижительные синонимы.
- Ты сказал «спидозный», - напомнил Лев. – Следи за словами.
- Я не знал, что мы теперь оскорбляемся из-за слова «спидозный». У нас в семье кто-то спидозный?
Слава часто повторял: «Нельзя бить детей». Обычно он это говорил, когда Лев уже ударял Мики, но иногда успевал и превентивно: «Поговори с ним серьёзно, только не бей, детей бить нельзя». Каждый раз, когда Лев хотел отвесить Мики хорошенькую оплеуху или подзатыльник, он повторял про себя Славины слова, как мантру, и в семи из десяти случаев это срабатывало. Слава ужасно корил его за те моменты, когда Лев всё-таки ударял Мики, а Лев гордился собой за те, в которые не ударял. Он же понимал, насколько их на самом деле больше.
Вот, например, как этот. Лев сделал глубокий вдох, повторил про себя: «Нельзя бить детей» и потребовал ледяным тоном:
- Дай сюда свой телефон.
Пока Мики с жаром отстаивал свои демократические свободы («Ты не имеешь права забирать у меня телефон!»), Лев одним движением вытащил мобильник из его кармана и передал Славе. Слава убрал его во внутренний карман куртки.
- Получишь через неделю.
- Супер, - недовольно фыркнул Мики, но после этого затих.
Ванкувер напоминал Льву Сан-Франциско и это было совершенно несправедливо, потому что из общего у них были только язык и ухоженные бездомные, поедающие фаст-фуд возле метро. Но Лев видел сходства во всём: например, мост, соединяющий аэропорт с остальным городом, напомнил ему Золотые Ворота, а мост даже не был красным (и золотым тоже не был, и, говоря уж совсем честно, у него даже не было никаких «ворот»). Но всё – не внешне, а в ощущениях – было таким же: запах в такси, уличный шум в ушах, ощущения под ногами, вкус чужой воды на языке, и весь он, уставший, разбитый, с неясными планами на жизнь, был будто бы немного таким же, как тогда.
В их новой квартире оказалась просторная гостиная, соединенная со столовой и кухней, а в коридоре, напротив друг друга, соседствовали две спальни. Мики и Ваня тут же ввалились в ту, что побольше, и начали спорить, кто поставит кровать у окна, пока Ваня не сказал: «Гардеробная! Я буду спать в гардеробной!».
Из внутреннего обустройства были только кухонный гарнитур и сантехника в ванной комнате, но пожилая арендодательница любезно предоставила две надувных кровати, «до той поры, пока вы не доберетесь до Икеи». Лев сразу подумал, что доберется до неё как можно быстрее.
Ещё арендодательница всё время говорила: «ваши дети».
«Ваши дети могут разместиться здесь…» или «В соседнем квартале средняя школа, вашим детям будет удобно добираться». Каждый раз, когда она произносила что-то подобное, сердце Льва делало кульбит: «Ого!». И ведь ей, шестидесятилетней даме с волосами цвета моркови, даже не приходилось пересиливать себя, чтобы это говорить. Может, переезд и правда того стоил?
Когда она ушла, Лев тут же подлетел к Славе:
- Ты слышал, что она говорила?
- Про школу в соседнем квартале?
- Нет! Она говорила «ваши дети». Твои и мои. Наши. Понимаешь?
- А-а, - смекнул Слава. И тут же сказал, будто ничуть не удивленный: - Ну, конечно, это само собой.
Лев разулыбался от подступившего счастья. Слава, обхватив его за талию, прижал к себе, шепнул: «Добро пожаловать в новую жизнь» и нежно прикоснулся губами к его губам.
- Фу-у-у-у! – послышалось с правой стороны. Это Ваня выглянул из своей новой комнаты. – Не целуйтесь!
Оборвав поцелуй, Лев засмеялся в Славины губы:
- Почти как дома.
- Мы дома, - просто ответил Слава.
Лев почувствовал болезненный укол от его слов, но ничего возражать не стал.
Почти 15 лет. Слава [6]
Они должны были уехать раньше, гораздо раньше: Слава рассчитывал на конец 2017-го года, самое позднее – начало 2018-го, но план всё время сдвигался в будущее. Сначала из-за Мики: он саботировал переезд, но беда была даже не в этом. Он саботировал всё: семью, школу, друзей, общество, самого себя и хуже всего – жизнь.
Когда тринадцатилетний Мики вернулся из школы бледный, как мертвец, с покрасневшими глазами и трясущимися руками, врачебное чутье Льва безошибочно диагностировало падение артериального давления (и тонометр подтвердил предварительный диагноз), но родительская эмпатичность Славы чутко уловила причину: паническая атака. Он знал, что нужно делать, он читал книги по воспитанию, а потому поступил так, как в них велели: отвёл сына к психотерапевту.
И узнал от той, что у него очень тревожный мальчик.
Примерно в таких эпитетах о Мики отзывались специалисты: тревожный, неспокойный, депрессивный, мрачный, подавленный, замкнутый, необщительный.
Сложный.
Последняя характеристика особенно повеселила Славу: а то он был не в курсе.
Он задал психотерапевту всего один вопрос: как быть с Канадой?
- Не сейчас, - категорически ответила она. – Он в очень расшатанном состоянии.
Слава кивнул.
- А что его так… расшатало?
Арина Васильевна долго молчала, и Слава понял, что она пытается сформулировать что-то этичное. Не выдать тайны ребёнка и удовлетворить любопытство родителя.
- Трудно сказать. Он мало говорит о семье, — наконец произнесла она. – А когда я спрашиваю почему, отвечает: «Потому что меня научили об этом не разговаривать».
Слава горько усмехнулся и ещё раз вспомнил момент, в который должен был всё сделать по-другому, но не сделал вообще ничего.
- Замкнутый мальчик, - заключила она.
Слава слышал об этом уже в сотый раз.
Вернувшись домой, он сообщил Льву, что Канада переносится на неопределенный срок, потому что психика Мики разваливается на глазах, и Лев не очень искренне ответил:
- Жаль.
Слава так и не понял, о чём была эта реплика: о Канаде или их сыне?
Лев несерьёзно воспринимал происходящее с Мики, слова про панические атаки и повышенную тревожность звучали для него как: «Бла-бла-бла, он не хочет ходить в школу и делать уроки». У них было разное виденье того, как помочь сыну: Слава был за психотерапию, Лев – за таблетки, Слава был за поддержку и уступки («Хорошо, можешь не идти сегодня в школу, если тяжело»), Лев – за преодоление себя, Слава считал, что Мики нужно учиться заботиться о себе, Лев считал, ему нужно учиться заботиться о других («И тогда некогда будет утопать в своих надуманных проблемах»). Слава считал, что любой человек имеет право на переживания, Лев делил проблемы на «настоящие» (куда входили только радикальные события: мор, глад, война и смерть) и на «это вообще не проблемы».
Именно Льву пришла идея о собаке, это и значило: «Учиться заботиться о других». Слава не возражал: идея казалась безобидной, но принесла больше проблем, чем пользы. Мики сделался ещё несчастней, чем был, а половину забот о Сэм всё равно выполнял Слава. Потом место Сэм занял Ваня.
Слава не любил так об этом думать: будто они подменили идею о собаке идеей о младшем брате. Вообще-то, всё было немного не так.
Слава всегда знал, что усыновит ребёнка, он придумал это, когда в девятом классе старшеклассников отвезли в детский дом в рамках благотворительного проекта: они должны были поздравлять сирот с Новым годом и раздавать им подарки. Слава на всю жизнь запомнил отрешенные, остекленевшие глаза детей, которые прекрасно понимали, что благополучные детишки с мамами и папами приехали их пожалеть. Слава на тот момент не очень разбирался в жизни, но на интуитивном уровне ощутил, сколько в этом замысле было глупости, непродуманности, жестокости.
Но именно это событие связало его с детскими домами навсегда: сначала самой идеей об усыновлении, потом – волонтёрской помощью (настоящей, а не жалостливой), а ещё через десяток лет – Ваней.
В детском доме Слава вёл кружок по рисованию – бесплатно, на добровольных началах. Ваня никогда не брал в руки карандаши и краски, но иногда заходил в кабинет, садился за свободную парту и молча наблюдал за процессом. Пару раз Слава пытался втянуть его в общее дело, но мальчик только качал головой.
Перед Новым годом, как правило, поступало задание «свыше»: нарисовать стенгазету, и ребята, склонившись над общим ватманом, вырисовывали ёлочки, снеговиков и дедов морозов. В один из таких декабрьских дней Ваня снова тихонечко зашел в кабинет – постоять рядом.
Это был первый раз, когда они со Славой заговорили о чём-то, кроме: «Хочешь порисовать?» (отрицательное качание головой в ответ).
Слава в тот день был заметно уставшим: накануне сдавал проект и всю ночь не спал. Маша, прелестная девочка, сразу с пятью выпавшими зубами в переднем ряду, шепеляво спросила:
- Вы не вышпались?
- Не выспался, - признался Слава. – Работал.
- Вам надо кофе попить, - посоветовал кто-то из ребят со знанием дела. – Кофе бодрит.
- Да, - поддержали идею другие. – У нас в буфете есть кофе, воспиталки пьют, значит, и вам продадут.
Слава не был фанатом кофе из столовых: Лев, замороченный на кофеварении в турках, приучил его к «благородным» напиткам. Но тогда, ведомый неясным сочувствием к одинокому мальчику, который всегда стоит в стороне никем незамеченный, Слава вытащил сто рублей из кармана, посмотрел на Ваню и попросил: - Можешь, пожалуйста, купить мне кофе? Ты же не рисуешь. Скажешь, что для меня.
Ребята присвистнули. Ваня замер, не решаясь взять деньги. После секундной паузы раздался хор насмешливых голосов:
- Не давайте, утащит!
- Да, сбежит как обычно и на шоколадку потом потратит!
- Ванёк у нас вор!
Но Слава, будто не слыша их, смотрел Ване прямо в глаза. Мальчик негромко спросил:
- Не боитесь, что сворую?
- Ты у меня ничего не воровал. Почему я должен так про тебя думать? – спокойно ответил Слава.
Ваня взял купюру и вышел из кабинета. Через десять минут вернулся с водой в бумажном стаканчике, пакетиком «три в одном» и сдачей. Ребята начали исходить на едкость, мол, не спрятал ли где лишние пять рублей, а Слава, сложив мелочь в карман (не пересчитывая), кивнул Ване: - Большое спасибо.
Тем же вечером, когда Слава уходил, Ваня выбежал за ним – без куртки, в одной футболке и спортивных шортах – крича:
- Не уходите! Заберите меня!
Слава, удивленный, обернулся, а Ваня вцепился в него мёртвой хваткой: как будто никогда не отпустит. Его оттаскивали два охранника и три воспитателя, пока он кричал, захлёбываясь от слёз.
Уходить было невыносимо. С того события прошло больше года, прежде чем Ваня попал в их семью.
Весь персонал детского дома подбивал Славу на усыновление: «Он вас так полюбил! Так к вам привязался! Почему вы боитесь? У вас ведь уже есть ребёнок!». Слава мрачно отшучивался: «Потому и боюсь». Они совершенно не справлялись с Мики.
Тем не менее, он хотел его забрать – потом, когда станет лучше – а потому изучил о Ване всю доступную информацию, собранную по слухам и случайным разговорам персонала. Вырисовывалась следующая картина: родители и происхождение неизвестны, будучи новорожденным, мальчик был подкинут в подъезд. Имя и фамилию ему придумали в больнице, и до того банальные, что Слава посочувствовал фантазии работников – Ваня Смирнов.
- Почему его не забрали? – спрашивал Слава. – На младенцев же очереди выстраиваются.
- Здоровье, - коротко отвечал персонал.
- А что не так?
- Врачебная тайна.
Обрадованный строгим соблюдением прав ребёнка, Слава прекратил эти расспросы.
Много позже он узнал, что речь шла о ВИЧ.
- Ну и пиздец, - сказал тогда Лев.
- В этом нет ничего страшного.
- Да конечно.
- У Кати ВИЧ, - напомнил Слава о близкой подруге Льва. – И ничего, она ведь как-то живёт.
Катя действительно жила неплохо: была замужем, воспитывала здоровую дочь, и большую часть времени никто не помнил, что у неё ВИЧ.
Слава запомнил названия препаратов, порядок приёма, дозировки, и каждое утро, перед завтраком, сортировал пилюли на Ваниной тарелке. Мики, однажды заметив это, спросил у брата:
- Что ты пьёшь?
- Витаминки, - просто ответил Ваня.
Именно так его таблетки называли в детском доме. Ваня считал, что пьёт витамины, потому что без них он «болезненный», а с ними у него появляются силы, здоровье и хороший иммунитет. Слава, услышав эту версию впервые, согласился с ней: звучало достаточно точно и понятно для девятилетнего. Они со Львом решили, что подробности расскажут позже.
Мики в «витаминки» поверил, тем более, у него были свои «витаминки»: ноотропы, транквилизаторы и антидепрессанты. Слава спрашивал Льва, собираются ли они рассказать про ВИЧ-статус старшему брату, но Лев качал головой:
- Если Ваня захочет, он сам расскажет, когда станет старше. Мы же не рассказываем Ване, что Мики психически больной.
- Он не психически больной, - настаивал Слава, считая эту характеристику «чересчур» для их сына.
А тем временем, шутки про «гомиков» и «спидозных» продолжали сыпаться из Мики, как из рога изобилия. Хорошо, что Ваня их не понимал: его никогда не называли «спидозным».
Все эти события и оттянули эмиграцию на целых два года от первоначальной даты: только когда оба ребёнка пришли в себя (Ваня – полностью, а Мики – насколько смог), Слава решился огорошить их новостью о скором переезде. Мики, наслышанный о таких планах и раньше, отреагировал сдержанно.
- Ладно, — вот и всё, что он сказал.
Ваня же, от которого Слава меньше всего ожидал протеста, взбунтовался: он, видите ли, влюбился в девочку из соседнего дома, и никуда без неё ехать не собирался. А девочке, тем временем, было шестнадцать лет, она встречалась с парнем и проявляла к Ване полнейшее равнодушие. Говоря откровенно, Слава боялся таких душераздирающих сцен о несчастной любви от Мики – всё же это к нему, по слухам, Ярик залезал на коленки.
Но когда Слава спросил его прямо – мол, не переживает ли тот из-за Ярика – Мики ответил с усмешкой:
- Пап, мне плевать на Ярика.
- А зачем ты тогда с ним?.. – он имел в виду «встречаешься», но произнести вслух не смог: всё-таки Мики никогда не обозначал их отношения именно так.
Тот шепотом ответил:
- Я не знаю.
Славе показалось, что это было очень горькое: «Я не знаю».
- Хочешь об этом поговорить? – спросил он, потому что это был правильный вопрос.
«Хоть бы нет».
- Давай.
Слава не ожидал такого поворота: малыш Мики и любовные отношения – жизнь не готовила его к этому разговору.
Они сели за кухонный стол, друг напротив друга, и Мики, сцепив руки в замок, сказал:
- Не думаю, что я гей.
Прежде чем Слава с энтузиазмом выдал: «И это нормально!», Мики успел добавить:
- У нас с Яриком ничего не было. Мы пару раз целовались. Но я избегаю большего.
В мозгу Славы закрутились шестеренки: так, сексуальное просвещение подростков, глава десятая, активное согласие…
- Ты можешь прямо сказать ему «нет», - ответил Слава.
- Могу… - неуверенно произнёс Мики.
- Но?..
Он быстро выпалил:
- Я не хочу этого никогда и ни с кем. Я уже пробовал, сначала это хорошо, а потом плохо. Мне было очень плохо. И каждый раз, когда я об этом думаю, мне плохо, как тогда. Ярик говорит, что это внутренняя гомофобия, но, когда я думаю о девушках, мне точно также плохо. Ярик говорит, что мне не нравится думать о девушках, потому что я гей, но я не гей, я же это чувствую, мне же изнутри виднее, кто я. Считаешь, я бы не понял? Да, мне было плевать на девочек, с которыми я ходил гулять, но мне и на Ярика вообще-то плевать, и на Глеба было плевать, они мне все не нужны, мне только Лена нравилась, ну потому что тогда всё было понятно, какой-то там секс, я даже о таком не думал, оно тогда всё было по-нормальному, просто любовь, без этого всего, почему нельзя, чтобы всегда так было?
Шестеренки в Славиной голове закрутились в обратную сторону: что сказать-то, что сказать?! Какая это глава секспросвета?
«Ты просто ещё маленький, вот и не понимаешь»
«Ты ещё не встретил своего человека»
«Ты уроки сделал?»
Боже, и откуда все эти варианты посыпались в его голову?
- Мики, ты можешь строить отношения, как захочешь, - кажется, нащупал. – И… и без «этого всего», если тебе так лучше.
Откинувшись на стул, он неожиданно заявил:
- Мне, наверное, надо просто попробовать с девушкой.
«О господи, что я сказал не так, с чего он это решил?»
- Нет, подожди…
- Я ведь не пойму, со всеми так или нет, если не попробую, да?
«Не соглашайся с ним».
- Я не уверен.
- Нужно пробовать с разными людьми, чтобы понять. Должна быть большая выборка.
«Большая выборка?! У нас будет ещё один ребёнок с ВИЧ»
- Это что, научное исследование? – отшутился Слава.
Мики как будто не слушал:
- Ладно, я подумаю.
- Подумай, пожалуйста, получше.
- Спасибо за разговор! – и он противно заскрипел стулом по кафелю, поднимаясь.
Слава на всякий случай сказал ему в след:
- Я против больших выборок!
Мики, обернувшись, попросил:
- Не говори папе, ладно?
- О чём?
- Об этом разговоре. Он не поймёт.
Это была отстойная просьба. Слава только и делал, что мысленно утешался, как расскажет Льву, и тот заверит его, что не так уж он и облажался в своём первом секспросветительском разговоре с подростком. А теперь, оказывается, это секрет.
- Ладно, - вздохнул Слава.
Вечером он рассказал ему частично: как они говорили с Мики о сексе, Слава отвечал не то, Мики понимал не так, а потом оборвал разговор и ускакал с совершенно нелепыми выводами.
- Какими?
- Это секрет.
- От меня? – удивился Лев.
- Да, - буркнул Слава. – У тебя освобождение.
Он опустился на кровать, откинулся на мягкие простыни, и услышал из соседней комнаты Ванин вопль:
- Слава! Где мой браслет с черепами?! У меня завтра СВИДАНИЕ!
Слава устало поморщился. Это и правда похоже на нападение в парке.
Почти 15 лет. Лев [7]
Наблюдая, как грузчики заполняют квартирку на первом этаже мебелью из Икеи, Лев гонял по кругу тревожные, не самые подходящие для новой жизни, мысли. Он гадал: интересно, куда девается мебель, если люди решают уехать? Её продают? Забирают с собой? Нужно изучить этот вопрос.
«Зачем? Ты что, собираешься уезжать?»
«Ну… На всякий случай»
Слава со своим дизайнерским виденьем расхаживал по гостиной, выбирая, куда и что поставить, а Ваня скакал вокруг него кругами:
- Ещё моё пианино! Оставьте место для пианино!
- Я помню, помню, - успокаивал его Слава.
Пианино плыло в контейнере через океан вместе с машиной, и это была настоящая глупость. Чтобы спустить инструмент вниз, его пришлось разобрать, нанять грузчиков и провести ювелирную работу по транспортировке пианино в грузовик. А потом ещё и доплатить за контейнер и перевозку по воде, в то время как новое пианино обошлось бы им в несколько раз дешевле.
- Но я хочу моё-о-о-о! – наставил Ваня, когда Лев предлагал просто оставить инструмент дома и купить в Канаде новый. – Я его под себя настроил, я с ним уже столько всего пережил!
Лев попытался представить, что Ваня мог пережить с пианино, и не придумал ничего значимого. Региональные конкурсы что ли?
- Перевозить его затратно, долго и не рационально, - объяснял он мальчику.
- Сказал человек, который перевозит машину, - заметил Слава из угла гостиной.
Он, устроившись в кресле, рисовал на планшете.
- Ты не отвлекайся, - буркнул ему Лев.
- Молчу, молчу.
В этом споре за пианино Лев проиграл: если ты что-то делаешь сам, ты не можешь запретить это делать своему сыну. Первое правило родительства.
Ваня, пианино, его талант и Лев давно превратились в «семейную байку», которую можно было бы рассказывать родственникам за праздничным столом, будь у них родственники, не брезгующие садиться с ними за один стол (Пелагея и её семья – не в счёт, они всегда были далеко, а теперь уже и подавно). Поэтому байку вспоминали сами для себя: Лев однажды услышал чудесную игру Вани на пианино и согласился взять его в семью. Сам Лев в эти моменты криво улыбался и надеялся, что тема как можно быстрее сойдёт на нет: он никому, даже Славе, не рассказал, что дело было не в этом.
Просто усыновление Вани отстрочило их переезд. Только и всего. Если бы существовал конкурс на «Худшую мотивацию усыновления ребёнка», Лев бы в нём победил, и он прекрасно это понимал.
Конечно, когда его уговаривали на эту авантюру, он не думал: «Надо соглашаться, чтобы подольше никуда не ехать», вовсе нет. Он же нормальный. Он думал: «Нет, это большая ответственность, мы не справляемся даже с Мики, нельзя брать второго, мы не можем решить, кто будет выгуливать по утрам собаку, а ребёнок это кое-что похуже собаки…», и первое время затея с Ваней пугала его гораздо больше, чем переезд.
Но потом они познакомились лично. Лев, конечно, заметил этот отпечаток детского дома в поведении и речи мальчика, но педзапущенность оказалась не так страшна, как он ожидал: Ваня старался не материться, умел извиняться, выполнял просьбы и выглядел обучаемо. Таким образом, Ваня выиграл у Канады со счётом 1:0.
- Не знал, что ты так тонко чувствуешь музыку, - говорил ему потом Слава.
Лев невесело хмыкал:
- Да, я тоже не знал.
Ваня оказался не первым инструментом, с помощью которого Лев манипулировал планами на переезд. Первым была собака. А может быть, всё ещё хуже, чем он сам о себе думал, и первым был Мики.
Он верил, что покупка собаки сможет помочь их сыну. А почему нет? Все любят собак. Все дети мечтают о собаках. Просьба подарить щенка на день рождения давно превратилась в клише – не существует ни одного ребёнка, который, при виде щенка, сказал бы: «Фу, я этого не хотел».
Мики стал первым.
Но речь не об этом.
Для Льва имела значение не сама собака, а её размер. Она должна была быть достаточно большой, чтобы ни одна авиакомпания мира не позволила им взять её на борт. Они бы предлагали сдать собаку в багаж (на пяти-и девятичасовые перелёты!), и тут Лев бы начал призывать к Славиной эмпатийности: «Нельзя сдавать собаку в багаж, - говорил бы он. – Животные там умирают. Ты что, не видел видео на ютубе? Так посмотри. Мучительные предсмертные стоны…».
Каким-то образом весь этот план-капкан должен был привести к тому, что Слава ответит: «Что ж, раз мы не можем сдать собаку в багаж, то мы никуда не уезжаем».
Конечно, Лев не рисовал себе дословно таких картин. Он просто подспудно надеялся, что все его действия, провоцирующие небольшие затыки в их плане, в конце концов приведут к тому, что Слава сдастся. Ну, хотя бы из иррациональных, суеверных побуждений: «Может, нам и правда не стоит никуда ехать, раз у нас такие проблемы на каждом шагу?».
Проблема оказалась в том, что Слава проблем не видел. Сначала он отказался покупать большую собаку, не понимая, зачем им в квартире бульдог, бультерьер или сен-бернар («Мы собираемся лечить нашего сына от тревожности или повышать её?»). Пришлось остановиться на компромиссном варианте – джеке-расселе, и теперь Лев не был уверен, что им откажут в перевозке на борту.
А когда всё-таки отказали (вес Сэм на один килограмм превысил допустимый), Слава пожал плечами и сказал: «Ладно, пока оставим её у мамы». Просто супер.
Но, честное слово, собака была нужна для Мики! Он верил, что она ему поможет. И он верил, что не бывает плохих мотиваций, чтобы забрать ребёнка из детского дома – кроме совсем уж бесчеловечных. Но он же не такой, он не сдаёт Ваню на органы и не издевается над ним, он по-честному забрал его в семью и по-честному делает всё для его жизнеобеспечения. Разве так уж он плох, когда заодно использует эти действия в своих целях? Да ничуть он не плох, тем более, это всё равно не работает.
За неделю до вылета, когда Лев осознал, что сделал всё, что можно и нельзя, а они всё равно очутились в этом дне – дне, когда у них на руках билеты на самолёт, арендованная квартира и назначенная дата свадьбы – он спросил сам себя: «Почему я просто не могу сказать ему нет?»
«Потому что тогда он уйдет», - ответил ему внутренний голос.
«А почему я не могу позволить, чтобы он ушел?»
«Потому что ты любишь его больше жизни. Больше этой жизни, которую смял и выкинул ради него»
«А почему он может позволить себе уйти?»
«Потому что он тебя не любит»
Такая простая, такая очевидная истина. Он, Лев, как дурак, что-то пытался наладить этим домом у моря, надеясь, что, если они не погрязнут в рутине, не начнут ругаться из-за быта и детей, это спасёт их отношения, поможет сохранить им чувства, но у одного из них даже нечего было сохранять. Это не то, что случилось вчера: он всегда был таким. Он всегда так просто отказывался от Льва – «если не хочешь, можешь уйти» – и всё.
Вот с чем он приехал в Канаду – с мыслью, что человек, ради которого он пожертвовал карьерой и своей предсказуемой, выстроенной жизнью, его не любит. Дело было даже не в работе. И не в том, что всё это уже когда-то происходило и повторялось снова. А в том, какой он был слабый, жалкий, зависимый, таскающийся за ним со своей болезненной, ненужной любовью, живущий надеждой, что Слава эту любовь не пнёт от себя, как грязную дворняжку, потому что именно такой дворняжкой – привязанной и безвольной – Лев себя чувствовал.
Теперь он превратился в домохозяина при работающем муже: приготовь, убери, отведи, встреть, наругай, разберись. За первые недели он сполна насладился ролью «настоящего отца»: вынужденный отвечать на каждый звонок из школы, он выслушивал жалобы, пожелания и напутствия от учителей и директора.
Ваня всё время говорил: «Fuck, fuck, fuck» и это весь словарный запас, который он демонстрировал.
Мики облил из школьного фонтанчика одноклассника – так, чтобы казалось, будто тот описался.
Ваня налепил жвачку на волосы однокласснице и ей потом отрезали клок волос в кабинете медсестры.
Мики на уроке истории доказывал, что Канада является колонией Соединенных Штатов и пляшет под дудку Трампа, который скоро присоединит их к себе.
И со всем этим Лев должен был как-то разбираться, а бить детей – нельзя!
- Колония Соединенных Штатов? – переспрашивал Лев у старшего сына. – Где ты этого понабрался? Ты что, из этих?
- Они стали независимы только в тридцатых годах.
- От Британской Империи.
- Какая разница? Здесь всегда всё так, как скажут там.
Под «там» он имел в виду Штаты.
- И почему они звонят по такому поводу? – не понимал Мики. – Представьте, если бы в России вам звонили каждый раз, как я бы говорил, что ЕдРо – партия жуликов и воров.
- На пятый раз они позвонили, - припомнил Слава, который час назад вернулся с работы и теперь слушал этот разговор, попивая чай за столом.
Мики хмыкнул:
- Здесь позвонили на третий. Слабаки.
Он скрылся в своей комнате, а Лев бросил тяжелый взгляд на Славу, как бы говоря: видишь, как я задолбался. Слава, в свою очередь, развёл руками, как бы говоря: видишь, что я выслушивал в одиночку целых десять лет.
Лев, пройдя к столу, аккуратно отодвинул стул и сел напротив Славы. Спросил, как ему показалось, весьма доброжелательно:
- Это всё?
Слава, оторвавшись от новостной ленты в мобильном, поднял взгляд.
- Что «всё»? – уточнил он, откладывая телефон.
- Это всё, что я получу, переехав сюда? – произнёс Лев, чувствуя как начинает заводиться. – Ваше бытовое обслуживание, школьные разборки и проверки уроков по вечерам – это всё, что ждало меня здесь взамен?
- Права человека, - подсказал Слава.
- А нахрена мне нужны эти права, если…
Слава жестом показал: сбавь громкость. Лев обернулся: дверь была открыта. Он негромко, но четко проговорил:
- А нахрена мне нужны эти права, если я даже не выхожу из дома?
Слава ответил очень просто:
- Так давай сходим куда-нибудь.
Он тяжело вздохнул, откидываясь на спинку стула.
- Ты не понимаешь меня, да?
- Не понимаю, - признался Слава. – В чём проблема? Если хочешь куда-то сходить – пойдём, хоть сейчас.
- Да не хочу я никуда идти! – выкрикнул Лев, и Слава снова показал: тише.
- Тогда к чему ты сказал, что не выходишь из дома? – спросил он.
Лев, отчаявшись, начал призывать к Славиным чувствам:
- Тебе что, совершенно плевать, что здесь у нас ничего нет? Ничего нашего, только для тебя и меня. Тебе плевать, что мы целыми днями говорим о деньгах, детях и школе? Разве смысл переезда был не в том, чтобы мы стали… счастливей?
- Слушай, прошло только две недели, - справедливо заметил Слава. – Рано судить о нашем счастье. И здесь тоже можно создать «наше место».
- Домик на берегу Английского залива? – усмехнулся Лев. – Здесь мы никогда не сможем позволить себе то, что могли позволить там.
- Что значит «никогда»? После резидентуры ты будешь зарабатывать здесь огромные деньги.
- Вот видишь, мы опять говорим про деньги.
- Это не я начал.
Лев заглянул в его глаза (ему казалось, что его собственные глаза при этом слезились) и сказал то, что последний месяц не покидало мыслей.
- Ты меня не любишь.
- Что? – возмутился Слава, как посчитал Лев, не слишком натурально.
- Ты меня даже не слышишь, - продолжал он. – Я говорю тебе, что наши отношения разваливаются, а ты меня не слышишь.
Слава, стремительно поднявшись из-за стола, направился к выходу из гостиной. Лев посмотрел ему в след, тоже вставая:
- Что, даже не будешь отрицать?
Слава замер на середине комнаты, обернулся.
- Я каждый день говорю, что люблю тебя. Какие отрицания ты хочешь услышать?
Лев, подойдя ближе, остановился напротив. Их отделяло друг от друга меньше метра, казалось, сделай ещё шаг, и расстояние станет почти интимным, подходящим для поцелуя, но Лев этот шаг делать не хотел.
Глядя на Славу сверху-вниз, он произнес:
- Да, ты дохрена говоришь, но ничего не делаешь. Это я делаю, это я ломаю свою жизнь ради тебя, а ты… Просто говоришь.
- Ты сломал свою жизнь? – с удивлением уточнил Слава.
- Ты сломал мою жизнь! – жестко ответил Лев. – У меня была самая высокооплачиваемая медицинская должность в России, которая меня полностью устраивала. А теперь я здесь, с тобой, смешанный с нищетой, дерьмом и китайцами! – он сам не уловил, в какой момент перешёл на крик.
Боковым зрением Лев заметил остановившуюся фигурку в дверном проеме. Мики, взъерошенный и напуганный, смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого.
- Выйди, мы разговариваем, - приказал Лев.
- Ты не разговариваешь, ты… ты давишь, - возразил Мики.
«Конечно, опять я плохой. Я у них всегда плохой», - зло подумал Лев, снова поворачиваясь к Славе.
- Значит, это я виноват? – спросил он, не обращая внимания на Мики.
- А что я, по собственной воле сюда потащился?
- Прекрасное заявление накануне свадьбы. Я думал, мы семья.
Лев чуть не рассмеялся от этих слов: семья! Семья – это когда все заодно, а не когда один человек делает, что хочет, наплевав на всех. Но разве ему это объяснишь? Лев ещё никогда не чувствовал Славу таким далеким, таким непонятным, таким… таким раздражающим, как в тот момент.
- Мне плевать, что ты думал! — резко ответил он, не найдя в себе силы на аргументы.
- Что?
- Ничего!
Ему казалось, он сейчас расплачется: слёзы, застывшие в глазах, просились наружу, в груди тяжелело, горло сжималось. Ему стало так жалко себя: он опять здесь, за океаном, вдали от дома, уехавший из-за очередной мнимой любви, за ещё одной «лучшей жизнью», которая превратила его настоящую жизнь в ад.
Славино лицо расплывалось перед глазами неясным пятном, оно больше не казалось ему ни родным, ни даже хоть сколько-нибудь знакомым. Будто бы Слава перестал быть прежним, став частью этой чужой, обманчивой среды.
- В смысле, тебе плевать…
Он сделал шаг – тот шаг, оставленный между ними для поцелуя – и ударил его наотмашь. Слёзы высохли.
Бей, чтобы не заплакать.
Слава машинально коснулся щеки – левой щеки, прямо там, где, если он улыбнется, появляется ямочка. Льва как холодно водой окатили, он застыл на месте, возвращаясь к реальности: это же его любимая ямочка…
Ещё не до конца осознавая, какой ужас совершил, он метнулся к Славе:
- Прости, прости, прости, я не хотел!
Тот, вывернувшись из его рук, как из опасного капкана, посмотрел в сторону, и Лев вспомнил: Мики.
Мальчик так и стоял на пороге комнаты. Слава в два счёта преодолел расстояние до Мики и захлопнул перед ним дверь. Обернулся и они встретились взглядами.
- Прости, - почти шепотом повторил Лев. – Я не знаю, почему это сделал, я не знаю…
Он физически ощутил себя там, в душевой, услышал стук капель воды по кафелю, увидел голое тело, в страхе вжимающееся в угол, услышал собственные слова, точно такие же, как в тот раз:
«Прости… Я не знаю, как это получилось…»
- Я не хотел, - проговорил Лев.
И в тот раз он говорил то же самое.
Слава долго молчал, заставляя его то и дело повторять извинения, оправдания и объяснения, которые звучали одно жальче другого. Но он повторял и повторял – всё лучше, чем эта невыносимая тишина. Лев так и стоял посреди комнаты, а Слава так и стоял у дверей.
Потом Слава заговорил.
- Ты – насильник и психопат, а я доверил тебе самого дорогого человека в моей жизни. Сына моей сестры, ближе которой у меня не было никого, и которой я обещал, что позабочусь о нём. Я надеюсь, она всего этого не видит, потому что… - Слава замолчал, его глаза влажно блеснули в предзакатных сумерках гостиной. – Я не понимаю, как это всё могло случиться. Почему я поверил, что ты изменился? Ты же регулярно доказывал мне, что нет. Ты бил моего ребёнка, а я говорил себе: «Ладно, он просто один раз сорвался». Потом ты ударил его ещё раз, а я подумал: «Ну ничего, с прошлого раза прошло несколько лет». Теперь ты ударил меня на его глазах, и я уже не знаю, что думать.
- Слава, я…
Лев сделал шаг вперед, Слава – назад и уперся лопатками в дверь.
- Не говори ничего, - попросил он. – Я всё равно знаю, что это будут за слова. Опять скажешь, что не хотел? Попросишь прощения? Расскажешь про своё тяжелое детство? Пожалуешься на отца? Ты так сильно хотел уничтожить его в себе, что в итоге обессмертил. Твой отец здесь, в этой комнате, ты не чувствуешь? Он есть в Мики. Он будет в его детях. И в детях его детей. Бесконечно. Говоришь, что я сломал твою жизнь? Зато посмотри, что наделал ты.
Слава, не глядя, нащупал ручку, нажал и вышел спиной вперед, как будто Лев мог выстрелить ему в след.
Гостиная погрузилась в тишину такой силы, что, казалось, её невозможно вынести.
Почти 15 лет. Слава [8]
Он несколько раз постучал в дверь, обклеенную стикерами логотипов рок-групп и найклейками с героями «Майнкрафта».
Тишина.
Выдержав паузу в полминуты, он постучал ещё раз, и снова не последовало реакции.
Тогда он нажал на ручку, приоткрывая подростковое логово, и, не заглядывая в комнату (потому что так учили книжки по воспитанию), сказал:
- Мики, нужно поговорить.
Вани дома не было: по пятницам, вечерами, он ходил на вокал.
- Говори, - бесцветно откликнулся Мики.
- Можно я пройду?
- Проходи.
Слава, переступив порог, прикрыл дверь. Здесь всё было, как дома: постеры с Queen над Микиной кроватью, разбросанные на письменном столе книги, ворох одежды на подоконнике (где ей, естественно, не место), пушистый ковёр, сбившийся под столом (а он вообще-то должен лежать возле кровати). Ванина часть пространства располагалась в гардеробной – там, в девятиметровом закутке, он решил устроить свою «тайную комнату», и Слава подозревал, что бардак на Ваниной территории хуже, чем у педантичного старшего брата.
Слава сам удивился возникшему в мыслях сравнению: «Как дома». А они что, не дома?..
Мики сидел на кровати, устремив взгляд на плинтус, и редко моргал.
Слава вздохнул, присаживаясь рядом.
- Мики, то, что произошло между мной и папой, это…
- Дерьмово, - перебил сын.
В другой ситуации он бы сказал: «Выбирай выражения», но тут сложно было не согласиться.
- Да, - кивнул Слава. – Мне жаль, что ты это видел.
- Мне тоже.
Слава не знал, что сказать. В книгах по воспитанию такого не было. Он гуглил, что полагается делать, если муж ударил тебя при ребёнке, и на женских форумах советовали уходить. Он и сам это понимал, но спрашивал не об этом: как объяснить ребёнку произошедшее? Это почему-то никого не волновало.
- Что это было? – спросил Мики, повернув к нему голову. – У вас же скоро свадьба.
Когда Слава не знал, как ему действовать, он старался действовать хотя бы честно. Поэтому сказал:
- Я сам не знаю.
- Не знаешь? – переспросил мальчик. Кажется, он был недоволен этим ответом.
- Не знаю.
- Вы разрушили ради этого переезда всю нашу жизнь.
Слава почувствовал себя уязвленно: сколько же разрушенных жизней на его личном счету?
- Что у тебя разрушилось? – уточнил он. – Ты любил свою школу? Или у тебя были друзья?
Мики, хмыкнув, промолчал. Ничего из этого, судя по всему.
- Мне совершенно всё равно, где совершенно одиноким быть, - проговорил Мики.
Слава узнал стихотворение.
- Цветаева, - покивал он. – Любишь Цветаеву?
- Мне безразлично, на каком непонимаемым быть встречным.
- Любишь Цветаеву.
- В общем, мне плевать, - заключил Мики. – Уехали и ладно. Для меня это ничего не меняет. А он… пусть валит обратно, если хочет.
- Ты про папу?
- Про Льва, - сказал, как отрезал.
Слава вздохнул, снова не понимая, что говорить. Не злись, папа хороший? А хороший ли?..
- То, что произошло, касается только меня и его, - проговорил Слава. – Это не должно сказываться на ваших отношениях.
- Я вообще-то был первым, - напомнил Мики. – Я был первым, кого он ударил.
- Я знаю, мышонок…
- Я не мышонок!
- Извини.
Слава виновато посмотрел на него. Они с сестрой всегда называли Мики мышонком. Мики-маус… Как незаметно он вырос.
Подавшись к Славе, Мики умоляюще, будто хотел на что-то уговорить, сказал:
- Пап, ну он же нам никто.
- Что ты имеешь в виду?
- Что он мне не отец. Я не обязан это терпеть. Ты не обязан это терпеть. Что ты там себе думаешь? Как нехорошо оставлять детей без отца? Прибереги эти аргументы для несчастных мамаш, нам одного отца достаточно.
Славу передернуло в этом монологе от всего: начиная от вскользь брошенного: «Он мне не отец» и заканчивая пренебрежительным: «Несчастные мамаши».
- Ты просто злишься, - сказал Слава. – Ты на самом деле так не думаешь.
- Думаю!
- Ты его любишь.
- Ничуть.
- Мики…
- Я мог стерпеть, когда он бил меня, - перебил мальчик. – Но за тебя мне обидней раз в десять.
Слава вспомнил рассказы Льва о своём детстве: когда отец зверел, маленький Лёва цеплялся за его руки, пытаясь остановить удары, и сам бил его кулачками, понимая собственное бессилие и всё равно не останавливаясь, потому что пытался защитить маму. Это лет в семь. Будучи ровесником Мики, он брался за ружьё.
«Хорошо, что у нас нет ружья», - подумал Слава, горько усмехнувшись. Как он попал в эту реальность, где мысль, что Мики может наставить ружьё на Льва, не кажется ему такой уж дикой?
- Я пойду за Ваней, - сообщил Слава. – Хочешь прогуляться?
- Нет, - буркнул Мики.
Он опасался оставлять сына наедине со Львом, когда они оба так взвинчены и раздражены, но напомнил себе: «У нас нет ружья», и кивнул.
Музыкальная студия, где по пятницам Ваня брал уроки вокала, а по вторникам и четвергам – игры на пианино, находилась в тридцати минутах ходьбы от дома. Они пока не разрешали ему преодолевать такое расстояние самостоятельно, потому что каждый вечер возле баптисткой церкви на пересечении Нельсон и Беррард-стрит ошивались бродяги и попрошайки.
Слава мог проехать до студии на машине, но решил пройтись пешком. Было о чём подумать.
Например, о свадьбе, которую он больше не хотел. Каждый раз, когда он вспоминал, что назначенная на конец мая дата висит над ними, как грозовая туча, настроение портилось ещё больше – хотя, казалось, куда уж хуже?
По-хорошему, свадьбу полагалось отменить, но Слава знал, что семья Пелагеи купила билеты в Ванкувер ещё две недели назад – и это билеты на троих. Ещё в марте она, позвонив, сообщила: «Мы берем с невозвратным тарифом, так что, смотрите, не передумайте!». Они посмеялись в ответ. Кто вообще мог тогда предположить, что спустя четырнадцать лет отношений, они передумают?
И Катя, наверное, тоже купила билеты. И Карина. И этот сраный, блин, Артур. Все они были друзьями Льва, повстречавшимися ему ещё в школьные или студенческие годы, и Слава, в общем-то, хорошо к ним относился (ко всем, кроме Артура), и не хотел вот так внезапно кинуть их на деньги.
Короче, было жалко: и чужих денег, и собственных сил, которые уже были затрачены на подготовку. Нервные клетки тоже было жалко – они со Львом так ругались, когда формировали список гостей.
Славе было некого позвать. Просто некого. Последний раз у него были друзья в двенадцать лет – дружба пяти Повер Рэнджеров закончилась травлей, когда Красный оказался геем. Наверное, это несколько трусливо и глупо (а может быть и не глупо: всё-таки Славу били и пытались раздеть, предварительно запихав в женский туалет, его лучшие друзья), но с тех пор способность заводить доверительные отношения у него атрофировалась. Он удивился, когда так легко впустил в свою жизнь Льва – после всего, что тот о себе рассказал, и даже обрадовался, что снова способен на доверие. Вот только друзей Слава больше не заводил. А теперь, когда Лев ударил его, даже не удивился. Ничуть. В первую секунду он подумал что-то вроде: «Ну вот».
Ну вот, я давно этого ждал.
Потому что, на самом деле, он ему никогда не доверял. Он ему многое доверил – детей, свою жизнь, планы на будущее – но никогда не доверял. Так странно, что одно может быть без другого. Но раз он даже не удивлен, значит, так и есть?
Накануне отъезда, ещё в России, они долго о списке гостей.
- Я против Артура, — говорил Слава.
- Почему?
- Он меня напрягает.
- Тем, что помогал Юле? – хмыкнул Лев.
У Славы челюсть свело от злости. Он выдавил:
- Ничем он не помог.
- Хотя бы пытался.
- Зачем он там нужен? Вы что, лучшие друзья?
- Нет, но он узнает, что была свадьба, а я его не позвал, потом будет ныть…
- Ты хочешь позвать на свадьбу человека, который испортит мне настроение, потому что не хочешь, чтобы он потом ныл? – уточнил Слава.
- Относись к этому проще, – посоветовал Лев.
Слава промолчал, не в силах рассказать, почему не может относиться проще. Теперь ему так легко вспоминались эти моменты: моменты, разоблачающие их недоверие.
Слава не заметил, как офисное здание в тридцать этаже выросло перед ним, как из-под земли, и пришёл в себя, только когда Ваня подскочил с удушающими объятиями, чуть не сбивая с ног.
Ваня выглядел весёлым. Он ещё не знал, что случилось дома, он был частью той жизни.
Слава улыбнулся ему, взял за руку, и они пошли в обратном направлении. Ваня бежал вприпрыжку, рассказывая, как прошёл урок, а Слава слушал вполуха, не понимая, что теперь делать: как он приведет ребёнка в эту квартиру, как объяснит, что в ней произошло? Как объяснит отмену свадьбы?
Да и как её отменять? Как расходиться, когда ни один из них не может никуда уйти? У них ничего и никого здесь нет. Их бюджет ещё никогда не был таким общим, а теперь, когда Лев не работает, когда он пообещал ему, что будет работать за двоих и этого хватит, отправить его восвояси было бы просто жестоко. Они так не договаривались.
И бить друг друга тоже не договаривались.
Почему самое худшее в их отношениях произошло в тот момент, когда они оба так уязвимы, беззащитны и остро нуждаются в поддержке друг друга?
«Потому что ни в какие другие моменты это просто не могло произойти»
Дома было спокойно. Никто никого не убил, но никто ни с кем и не разговаривал: Мики не выходил из своей комнаты, Лев – из их спальни. Но напряжение висело в воздухе и, казалось, имело реальный вес, плотность и даже запах – настолько оно было ощутимым. Ваня, едва очутившись на пороге, резко помрачнел. Слава не стал ему ничего объяснять, хоть и видел, что мальчик ищуще ловит его взгляд.
Вечером, перед сном, когда пришло время принимать решение, кто пойдёт спать на диван, а кто останется в спальне, Слава, планировавший сказать: «Тебе лучше занять гостиную», отчего-то сказал совсем другое. Он сказал:
- Тебе лучше… вернуться в Россию.
- Слава, это импульсивно.
- Кто бы говорил.
- Давай успокоимся, прежде чем принимать какие-либо решения, - попросил Лев.
- А я спокоен.
Он взял с кровати подушку, вытащил из шкафа ещё одно одеяло и решил, что займёт гостиную сам.
Почти 15 лет. Лев [9]
Лев чувствовал себя ребёнком, которого отругали. Он замечал такое за сыновьями: стоило прикрикнуть на Мики или Ваню, как те в два счёта успокаивались, наводили спешный порядок в комнате и мыли посуду. Нежелание жить в ссоре вынуждала провинившихся хулиганов превращаться в шёлковых и послушных детишек, а Льва вынудила стать идеальным мужем.
Из домохозяина, недовольного своим положением, он превратился в домохозяина, с радостью выполняющего свои обязанности: посмотри, какие у нас сытые дети, посмотри, как чисто дома, и посмотри, какой я счастливый жду тебя с работы.
Славу это не впечатляло. Когда наступал поздний вечер, он оставался спать в гостиной, и никакие уговоры Льва не работали.
Через три дня напряжение достигло максимума, и Слава сказал, что нужно отменять свадьбу. Оторопев от такого поворота событий, Лев сперва прибегнул к практическим аргументам: мало того, что они сами вложили кучу денег в подготовку мероприятия, так ещё и посторонние люди успели потратиться на билеты, которые, учитывая отсутствие прямых рейсов в Ванкувер из России, всем обошлись очень дорого.
Не впечатлённый столь пламенной речью, Слава флегматично ответил:
- Я верну им эти деньги.
- Мы сейчас не можем возвращать никому деньги, - терпеливо произнёс Лев. – Они нам самим нужны.
- Мы? – переспросил Слава. – Нам?
Сердце ухнуло вниз.
- А мы что… больше не «мы»? – осторожно уточнил он.
- Я сказал тебе уехать, – напомнил Слава. – Или уйти… Не знаю, как хочешь. Я хочу разойтись. И нет больше никакого «мы».
Боль, разрастающаяся эти дни, как плющ, достигла своей наибольшей силы, обвила сердце, легкие, рёбра — и сжала. Одновременно.
Лев, превозмогая эти ощущения, негромко произнёс:
- Слава, это же нечестно.
- Что именно?
- Четырнадцать лет вместе и только один дурацкий удар…
- Где один, там и второй.
- Неправда! Разве за все эти годы я хоть раз поднимал на тебя руку? Или пытался физически навредить? Почему ты сейчас всё перечеркиваешь? За что называешь насильником?
- Потому что на протяжении четырнадцати лет с нами не случалось ничего подобного, – напомнил Слава. – Нам сейчас тяжело. И тебе, и мне, и детям, потому что эмиграция – это стресс. Мы в одной лодке, но эта лодка как посреди шторма в океане. И в момент, когда нам нужно друг за друга держаться, ты… вот что ты делаешь. Начинаешь выталкивать из лодки других. Ты спокоен, только когда твоя жизнь предсказуема и понятна, а при первых же сложностях – срываешься. И тогда, в Америке, с тобой произошло то же самое.
- Ты не знаешь, что произошло в Америке, – перебил Лев.
- Могу догадаться, – настаивал Слава. – Поехал в страну, в которую не хотел ехать, переложил ответственность за своё решение на другого, даже не попытавшись адаптироваться, а когда Яков захотел прекратить, ты сделал то, что сделал. И я догадываюсь, что будет дальше.
- Вау, - выдохнул Лев, выслушав эту, как он считал, совершенно несправедливую тираду. – Удиви?
- Ты начнёшь пить.
Лев искусственно рассмеялся: это была такая глупость, что не сразу нашлись слова для её опровержения.
- Напомни, когда я уходил в запой последний раз? – не дожидаясь ответа, он с иронией заключил: – Вряд ли у тебя получится вспомнить: при тебе такого не случалось.
- С нами тоже не случалось того, что происходит теперь, – ответил Слава. – Но с тобой – случалось. И ты начинаешь повторяться.
- А когда умерла твоя сестра, ты был в затяжной депрессии и чуть не убил нашего сына таблетками – это разве не была лодка посреди шторма?
Лев понимал, что это запрещенный приём, но терять было нечего. Слава резко помрачнел.
- Ну, спасибо, что не начал меня бить и насиловать в тот раз, – едко произнёс он. – Спасибо, что сдержался.
Чувствуя, как отношения рассыпаются в крошки, Лев лихорадочно искал ту самую соломинку, способную спасти утопающего. Или не способную? Как там было в дурацкой пословице — спасся он или только пытался?
Барахтаясь в отчаянии, как в чёрной воде, он неожиданно ощутил дно под ногами, найдя кое-что получше, чем соломинка: чтобы убедить Славу, нужно мыслить, как Слава. А Слава всегда думает о детях.
- Хорошо, - проговорил Лев. – Давай разойдемся. Но мне нужен наш брак. Через три года, когда мы получим гражданство, я усыновлю детей, и после этого – можем развестись.
Через три года Мики исполнится восемнадцать, но в Канаде разрешено усыновлять совершеннолетних – Лев выяснял это, когда искал хоть какие-то плюсы в эмиграции.
Слава удивился:
- Ты планируешь оставаться в Канаде?
- Конечно, - ответил Лев, как само собой. – Я хочу участвовать в жизни детей.
- И на что ты собираешься жить, когда мы разойдемся?
Льва царапнуло его «когда». В своих мыслях он использовал: «если».
- Проституция и грабёж, - мрачно пошутил он.
Слава не оценил шутку – даже не улыбнулся. Лев ответил:
- Это мои проблемы. Я с этим разберусь.
Звучало, словно у него был план. Плана не было. Он находу выдумывал поводы не отменять свадьбу. Собирался ли он оставаться в Канаде? Говоря откровенно, он даже не собирался уходить из этого дома, он просто пытался выиграть время. Ему нужны были эти две недели до свадьбы, в течение которых он убедит Славу, что не так уж и плох: он хороший, заботливый, любящий муж, не насильник и не алкоголик. Разве что-то из этого неправда?
- Ладно, - ответил Слава.
Не веря своим ушам, Лев переспросил:
- Ладно?
- Ладно, заключим брак.
«Сработало!»
- Но ты пока придумай, куда пойдешь и как будешь жить дальше, - подсказал Слава.
- Ага.
Он обязательно придумает, как жить дальше – как жить дальше, чтобы никуда не пришлось уходить.
.
Свадьба прошла формально: костюмы, обмен кольцами, регистрация, торт, светские беседы. На женихах были одинаковые смокинги: белая рубашка, пиджак с шелковыми лацканами, камербанд, брюки с лампасами. Когда выбирали, Слава на всё отвечал: «Мне без разницы», значительно облегчая задачу Льву. Мики без перерыва хамил, считая себя оригинальным, но за две недели Лев научился не обращать внимания. Ваня оставался в приподнятом настроении, не до конца понимая, что происходит. Гости тоже не замечали подвоха.
Когда регистратор сказал, что они могут поцеловать друг друга, они действительно поцеловались – впервые с того дня. После этого, отступив, Слава едва заметно коснулся своих губ пальцами – как будто вытер. В тот момент Лев чуть не сдался.
Но не сдался. Не имело значения, что происходило на свадьбе. Главное: что будет после.
Лев попросил Пелагею разместить Мики и Ваню в отеле, где они с мужем и ребёнком остановилась в эти дни. Дети бы только мешались: сначала пришлось бы отвезти их домой, потом поехать к заливу, а где-то между этими событиями уговорить Славу на поездку.
Пройдя к машине, где его дожидался Слава, Лев сообщил:
- Пелагея предложила забрать детей на ночь, дети согласились.
Тот хмыкнул, открывая дверцу:
- Все думают, у нас будет брачная ночь. Как мило, - он сел в салон на пассажирское кресло.
Лев, прокручивая в голове отрепетированный диалог, обошёл машину и занял на место водителя. Повернулся к Славе, разглядел в темноте едва различимое лицо.
- Я хочу тебе кое-что показать.
- Что? – бесцветно отозвался Слава.
- Нужно съездить в одно место.
- Я хочу домой.
- Это недалеко.
Это была ложь – чертовски далеко, на самом деле. Но того стоило. Слава тяжело вздохнул.
- Ладно, поехали.
И они поехали: через весь Даунтаун, вдоль Кол Харбор, объезжая неблагополучный Ист-Хэйстингс по Пауэлл-стрит. Накануне Лев ездил этим маршрутом несколько раз: запоминал, чтобы добраться в темноте, и не пользоваться навигатором (по вине которого Слава тут же догадался бы, что ехать им достаточно долго). Сейчас же Слава будто бы и не замечал расстояния: полночь, пустые дороги и погруженность в мысли отвлекали его от времени.
Минуя мост Металлургов, Лев повернул в сторону бухты Дип Ков. Там, по Страткона-роуд, стояли деревянные дома на берегу залива. Чем дольше они ехали, тем больше Лев проникался видами: лес вдоль дороги напоминал загородные трассы в Новосибирске на пути к Академгородку.
Свернув с дороги, Лев остановил автомобиль под раскидистой елью – за ней прятался небольшой дом, а за домом открывался вид на залив. Лев заглушил мотор.
- И куда мы приехали? – флегматично поинтересовался Слава.
- На берегу Английского залива не сдают деревянные дома, - с досадой ответил Лев. – Поэтому мы здесь. Это Дип Ков.
- Что-то про коров?
- Нет. Коув, - повторил Лев. – Бухта.
Слава, хмыкнув, промолчал. Ямочка на его щеке появилась и снова спряталась. Накануне Лев придумал целую речь, а теперь забыл, всю, до единого слова. Тишина задавила.
- Прости меня, Слава, — вот и всё, что осталось от его речи.
Слава молчал. Лев прижался затылком к подголовнику кресла и посмотрел на велюровую обшивку потолка. Сказал, прикрыв глаза:
- Я хотел, чтобы всё было как в тот день. Ты, я и дом, который мы не можем себе позволить. Но когда-нибудь он станет нашим домом…
Слава повернул голову к окну.
- Где он?
Лев потянулся, чтобы показать:
- Вон, за елью. Видишь окна?
- Вижу. Вход не вижу.
- Он с другой стороны. Это окна во двор.
- Ясно.
Слава сел прямее, мельком глянул на Льва и опустил глаза.
- Если не хочешь здесь оставаться, вернемся домой, - проговорил Лев. – И завтра я уйду. Но я… но ты… ты бы сделал меня очень счастливым, если бы дал ещё один шанс.
На него навалилось давящее бессилие. Он уже не хватался за соломинку. Рано или поздно наступает момент, когда утопающий теряет волю к жизни и позволяет воде утянуть себя вниз.
Глухо щелкнула дверная ручка и Лев замер. Слава выходил из машины.
- Пойдем, - бросил он.
Поспешно скинув с себя ремень безопасности, Лев вышел следом и переспросил:
- В дом?
- Ага, - ответил Слава, уходя вперед.
Поверив было, что уже ничего не будет как раньше, Лев растерянно зашагал следом.
- А… А что мы будем там делать?
Слава глянул на него через левое плечо, ехидно улыбнувшись — у Льва от вида ямочки задрожали колени.
- Какой странный вопрос.
Они поравнялись, и Слава, протянув руку, взял Льва за ладонь, переплетая пальцы.
Почти 15 лет. Слава [10]
Они не стали включать свет.
Слава почувствовал облегчение, когда Лев стянул с него давящий, колючий пиджак, убрал камербанд с пояса, освободил шею от галстука-бабочки. Это была чуждая, непонятная ему одежда, схватывающая в капкан, сжимающая, как тиски. Он ненавидел рубашки, пиджаки, брюки, стягивающие куски ткани вокруг шеи – ненавидел несвободу.
Лев прижал его к стене, Слава, ощутив под лопатками нечто твердое и прямоугольное, шепнул между поцелуями: «Там картина», они переместились на несколько сантиметров в сторону и сбили торшер. Лев удержал светильник от несчастной участи за секунду до. Поймав в темноте взгляды друг друга, мужчины рассмеялись – впервые с того дня они смеялись вместе.
Лев, потянул торшер на себя, вернул его на место и снова приблизился.
- Продолжаем? – шепнул он в Славины губы.
Тот поймал его вопрос поцелуем, выдернул рубашку Льва из-за пояса и забрался под лёгкую ткань рукой, прогулялся пальцами по упругим мышцам живота, твердеющим от его прикосновений. Продолжаем.
Поцелуй в шею был как удар током. Слава распахнул глаза, чувствуя, как в груди нарастает тревога. Мышцы напряглись, словно он собрался бежать.
- Стоп, - попросил Слава.
Лев тут же сделал шаг назад. Он всегда чутко реагировал на просьбы остановиться.
- Что такое?
Тревога раздувалась, как газовое облако, заполняя собой всё тело. Она добралась до кончиков пальцев и те мелко затряслись. Оттянув в сторону воротник рубашки, Слава выдохнул:
- Не знаю. Что-то не так.
Лев, потянувшись влево, зажег торшер, освещая их лица тускло-оранжевым. Обеспокоенно спросил:
- Принести воды?
Слава кивнул.
Это была знакомая тревога – она приходила к нему и раньше. Самый первый раз – много лет назад, на реке Ини. Ему было пять, а Юле – девять. Он гонял с мальчишками мяч по траве, когда почувствовал то же самое – раздувающееся, как жаба от соломинки, облако в груди, сдавливающее сердце и легкие. «Юля», - подумал тогда Слава, сам не зная, почему. Но, бросив мяч, побежал обратно к берегу, где загорала сестра с подругами.
Юля в тот день чуть не утонула. Как она потом сама сказала: «Внезапно пропало дно под ногами». Её, барахтающуюся, заметил с другого берега мужчина и прыгнул в воду. Когда Слава добежал, Юлю уже отогревали у костра.
В следующий раз тревога разбудила Славу посреди ночи, и, едва распахнув глаза, он услышал жалобное:
- Кажется, я рожаю.
Тревога душила его, когда Юля впервые была у онколога.
Тревога дала понять, что сестра умрёт за несколько часов до того, как она умерла на самом деле.
А потом тревога долго к нему не приходила. Несколько лет. Пока однажды снова не разбудила Славу посреди ночи. Тогда, пройдя в детскую, он не обнаружил восьмилетнего Мики в постели. И нигде в квартире не обнаружил.
Через год они встретились снова: когда Мики прошёл на кухню – мокрый, с покрасневшими щеками – Слава прижал ладонь к его лбу и обжегся. Несколько дней они боролись за него, пытаясь сбить отметку на градуснике с 40 хотя бы до 39. Всё это время, до первых улучшений, Слава жил с тяжелым комом в груди.
И потом снова, и снова, и снова. Льву не нужно было рассказывать, что Мики хотел наглотаться таблеток – Слава знал, что Мики этого хотел. Слава знал о каждой авантюре, в которую ввязывался Мики, но не мог понять, не мог почувствовать точного замысла и места совершения, а потому – не мог предотвратить.
У них была особая связь. Слава говорил Льву: «Мы с ним друг друга чувствуем», а тот насмешливо фыркал: «Звучит ненаучно».
Отпив из стакана, заботливо поднесенного Львом, Слава спросил:
- Где Мики?
Объяснять своё беспокойство «особой связью» он не хотел – не хотел снова слушать, что «так не бывает». Он уже слышал это, когда маленький Мики ушёл из дома.
- У Пелагеи, - напомнил Лев. – Я говорил.
- Ты уверен?
- Да.
- Позвони ей.
- Да они уже спят, наверное…
- Всё равно позвони.
- Слава…
- Лев.
Выразительный взгляд.
- Ладно, - он сдался.
Лев набрал номер сестры. Слава потребовал включить громкую связь и тот, закатив глаза, нажал на значок мегафона.
Слава с напряжением следил, как на экране отсчитываются секунды вызова: одна, вторая, третья… Пелагея ответила на четырнадцатой. Четырнадцатой! Почему так долго? Теперь всё казалось подозрительным.
- Привет, - раздался её голос в трубке. – Необычное ты выбрал время поболтать.
- Да, заняться больше нечем, - ответил Лев, оглянувшись на Славу. – Мики с тобой?
- М-м-м… Да.
Слава тут же подорвался:
- Что за «м-м-м да»?
Пелагея, услышав его, начала оправдываться:
- Просто – да.
- Ты не уверена! – возмутился Слава, вырывая телефон из рук Льва.
- Я уверена!
- Дай ему трубку!
- Он спит!
- Он никогда не спит в час ночи, он подросток!
- Слава.
Пелегая сделала строгий голос, как чья-то мама. Ну, не чья-то, а Юлина, по всей видимости. Каждый раз Слава с трогательностью вспоминал, что дочь Пелагеи зовут также, как его сестру.
Своим «мамским», не терпящим возражений тоном, Пелагея сказала:
- Ты полагаешь, что я, взрослая женщина, жена и мать, занимаюсь укрывательством подростка?
Слава растерялся:
- Э… Нет.
- Думаешь, я бы стала говорить, что он тут, если бы его тут не было?
Она так убедительно звучала, что Слава не нашёл сил сказать: «Думаю, да». А именно так он и думал.
- Надеюсь, что нет, - выговорил он.
- Ещё вопросы?
Слава сердито посмотрел на Льва. Тот развел руками.
- Нет, - буркнул он в трубку. – Спасибо, пока.
И, отключив вызов, вернул телефон Льву.
- Позвони Мики.
- Он же спит.
- Да не спит он!
Слава не хотел кричать, но само получилось. Он нервничал, он злился, он не понимал, что происходит. Зачем они пытались убедить его в том, что, как он был уверен, вообще не являлось правдой?
Лев повёл себя неожиданно: подойдя к Славе, приобнял одной рукой, успокаивающе коснулся губами виска, а затем набрал номер Мики. Слава, опершись на плечо мужа, не мигая следил за экраном.
В трубке щелкнуло.
Шорох.
У Славы чуть не остановилось сердце.
Потом голос Мики:
- Алло.
- Мики! – с облегчением выдохнул он. – Что ты делаешь?
- Сплю, - незамедлительно ответил мальчик. Тут же поправился: - Спал.
- Ты в порядке?
- Ну да.
На фоне что-то подозрительно прошелестело. Прислушавшись, Слава спросил:
- Это что, машина проехала?
- У меня окно открыто.
- Ты… ты точно в порядке?
- Да. А что такое?
- Я переживал за тебя.
Слава знал, что Мики его поймёт. Он тоже чувствует связь.
Они так оказались на той крыше одиннадцать лет назад: Слава хотел выскользнуть из квартиры, пока Мики спал, он действовал со шпионской точностью, но мальчик всё равно проснулся: ровно в тот момент, когда Славина рука коснулась дверной ручки. Увидев заплаканные, встревоженные глаза, Слава сошёл с ума: решил, что Мики нужно забрать с собой.
Мики не помнил, как Слава напоил его таблетками. После пробуждения он не помнил никаких событий, кроме Юлиной смерти. У него было тяжелейшее отравление, которое Лев теперь припоминал словами: «Мики – ебнутый. Кстати, знаешь почему?».
Вот поэтому он не любил говорить о возможных последствиях от передозировки транквилизаторами. Он понимал, прекрасно понимал, что они могут быть, но обсуждение со Львом поведенческих закидонов их сына задавало диалогу определенный фон. Этот фон не проговаривался вслух, но сквозил между строк: Это ты напоил его таблетками. Это из-за тебя он такой. Это ты сделал самое худшее, что только может сделать родитель своему ребёнку, оставив неизгладимый отпечаток на всю его жизнь, и я, как бы плох ни был и сколько бы раз не поднимал на него руку, я никогда не переплюну твой поступок.
Это умерщвляло большинство бесед о воспитании Мики ещё в зачатке.
«Ты его ударил. Это ужасно. Нельзя бить детей»
«Напомнить, что сделал ты?!»
Слава не знал, что говорить после такого напоминания. И не говорил ничего, позволяя насилию случаться.
Теперь он сообщил Мики: «Я переживал за тебя», как бы имея в виду: «Так, как переживаем друг за друга только мы с тобой», и Мики, хотя он не помнил того самого дня, когда почувствовал связь, ответил:
- Всё хорошо, пап. Правда. Я в безопасности.
И Слава успокоился, поверив.
Они пожелали Мики спокойной ночи и отключили вызов. Лев, снисходительно глянув на Славу, взял стакан из его рук (тот настолько судорожно его сжимал, что пришлось отцеплять по одному пальцу) и проговорил:
- Вот почему в доме нужно правило: не говорить о детях.
- Извини, - негромко ответил Слава. – Но это было важно.
- Допустим, - кивнул Лев, хотя чувствовалось, что эти звонки он считал скорее лишними, чем важными. – Хочешь продолжить?
Слава, устало потерев виски, покачал головой:
- Не знаю, я… я сбился. Может, позже.
- Хорошо.
Они стояли посреди комнаты, не глядя друг на друга: словно опять что-то сломалось. Чувствуя вину за неслучившийся секс, Слава предложил, лишь бы что-то предложить:
- Может, чаю?
Лев вздохнул:
- Давай.
На самом деле, Славе хотелось бы предложить другое.
Можем, вернемся на четырнадцать лет назад, когда мы пили чай на кухне и разговаривали по ночам, боясь даже касаться друг друга, зато воздух вокруг нас был наэлектризован сексом и страстью, и мы умели заниматься любовью, не занимаясь ею вообще? Может, ещё раз так попробуем?
Пока на кухне закипал электрический чайник, они сели за деревянный стол в столовой. Слава, глянув на Льва, попросил:
- Расскажи что-нибудь.
Лев, глянув на Славу, спросил:
- Ты чего?
Почти 15 лет. Лев [11]
Не так он себе представлял эту ночь.
Перед тем, как сделать чай, Слава закатал рукава рубашки, обнажая изящные запястья и предплечья. Когда он брал в руки чайник, на правой руке пробивались выпуклые вены – Лев наблюдал за ними, задержав дыхание, мысленно называя: передняя, срединная, латеральная…
Когда он тянулся за пачкой чая на дальней полке, рубашка, уже выбившаяся из-за пояса, подтягивалась следом за ним, и Лев видел тоненькую полоску кожи. Как и четырнадцать лет назад, его бросало в жар от этого зрелища: он уже не мог вспомнить, когда прикасался к Славиному телу последний раз.
Поэтому, когда Слава, устроившись напротив, сказал: «Расскажи что-нибудь», Лев не понял, как это возможно – завязать диалог на пике возбуждения. В его голове они продолжали срывать друг с друга одежду по пути к кровати. Его мысли продолжали их прерванные действия. Ему было странно, что откуда-то появились эта столовая, этот деревянный стол между ними, закипающая в чайнике вода.
- Лучше ты расскажи, - охрипшим голосом ответил он, не в силах сказать ничего другого.
- О чём хочешь послушать?
Лев спросил то, что интересовало его на самом деле:
- Почему ты не захотел продолжить?
- Потому что мне стало плохо, - незамедлительно ответил Слава.
- Но потом тебе стало лучше. Почему мы не продолжили?
- Потому что за минуту до того, как мне стало лучше, мне было плохо.
Льва стали раздражать его ироничные ответы, словно он смеется.
- И сколько должно было пройти минут в твоём улучшенном состоянии, чтобы мы продолжили?
Слава, прищурившись, спросил:
- Что ты делаешь?
- Что? – не понял Лев.
- Ты пытаешься убедить меня заняться с тобой сексом? – уточнил Слава. – Убедить захотеть этого?
- Вообще-то я просто задавал вопросы. Как я могу в чём-то убедить тебя, задавая вопросы?
- Я чувствую давление.
Лев фыркнул:
- Ну да, как обычно…
Чайник, щелкнув, отключился, но Слава не поспешил разлить воду по кружкам. Он, странно разглядывая Льва (тот чувствовал этот взгляд, хотя сам смотрел в сторону), предложил:
- Хочешь, завершим то, что начали?
Лев посмотрел ему в лицо. Слава ждал ответа со смесью нетерпения, любопытства… и чего-то ещё, неуловимого, но не сулящего хороших последствий. Сглотнув, Лев уточнил:
- Правильный ответ: «нет»?
Слава хмыкнул:
- Мы что, на экзамене?
- А это разве не проверка?
Тот пожал плечами.
- Я просто спросил, хочешь или нет.
- Хочу, - ответил Лев, потому что это была правда.
- Пойдём?
- Пошли.
Слава первым поднялся из-за стола и Лев, нисколько не верящий в искренность его вопросов, чуть не спросил: «А как же чай?». Но Слава уже скрылся в гостиной.
Лев чувствовал себя странно. Всё казалось искусственным: будто он в оборудованной лаборатории, где в него тыкают током, как в белую мышку, а он не понимает, в чём суть эксперимента и какие реакции должен показать.
Слава остановился у постели и, в ожидании Льва, начал расстёгивать на себе рубашку. В тот момент, когда он стоял с обнаженным торсом в голубом свете уличного фонаря, бьющего в окна, он вызывал у лабораторной мышки-Льва только одну реакцию: желание.
Но Слава, похоже, желал чего-то другого. Когда Лев приблизился, тот – то ли ехидно, то ли просто со скрытым раздражением – сказал:
- Ну, чем займемся? Сделаю всё, чтобы ты больше так не расстраивался.
- Для начала: выруби эти дебильные интонации, - попросил Лев.
Он думал, что попросил, но получилось злее, чем хотелось сказать на самом деле. Слава насмешливо присвистнул:
- Такой прелюдии у нас ещё не было.
- Ну, видимо, будет.
- Будет? – переспросил он.
- Уже началась.
- То есть, даже после этого ты хочешь продолжать?
Ему не хотелось продолжать вот так вот. Ему хотелось, чтобы всё снова стало нормальным, каким было, когда они заходили в этот дом, ему хотелось, чтобы они оба вернулись в самих-себя-тридцать-минут-назад, но это казалось невозможным. Уйти, не занявшись сексом, тоже казалось невозможным – нахрена тогда вообще нужна эта брачная ночь?
Он попытался объяснить это Славе:
- Да, я хочу продолжить, когда мы оба успокоимся.
- Я не успокоюсь.
- Почему? – терпеливо спросил Лев.
- Потому что ты озабочен только своими желаниями и меня это злит.
- Кто бы говорил…
Слава, скрестив руки на груди, заинтересованно посмотрел на него:
- Ого, это ты о чём?
- Это ты так сильно опасаешься за свою задницу, что мы трахаемся одним и тем же способом уже четырнадцать лет, а о другом ты и слушать не хочешь.
Слава, усмехнувшись, спросил:
- А разве нет повода опасаться?
Тогда, второй раз в жизни, Лев ощутил накатившее желание ударить его. И даже подался вперед, но заставил себя удержать руки в карманах. Процедил сквозь зубы:
- Ты мне всегда говорил, что дело не в Якове.
- А ты мне всегда говорил, что сам этого хочешь, - пожал плечами Слава. – Ох, неужели мы оба друг другу врали?
Последнюю фразу он произнёс с такой раздражающей театральностью, что теперь – уже в третий раз – Лев подумал: «Сейчас точно ударю». Но снова сдержался.
Слава, чуть приблизившись, проговорил, понизив тон:
- Если что, можешь трахнуть меня прямо сейчас. Не думаю, что у тебя не получится. Ты выше, сильнее, у тебя весовая категория больше…
Лев скрипнул зубами. Неужели этот Слава и тот, которого он впервые увидел в клубе – один и тот же человек? Но, кроме этого… Неужели и он – один и тот же?
- Зачем ты меня провоцируешь?
- Ты хочешь сказать, что тебя можно спровоцировать на изнасилование?
Как бы то ни было, с одной из версий молодого Льва сходства оставались неизменными. И тогда, в ту минуту, проявилась не лучшая его часть.
Он схватил Славу за грудки расстегнутой рубашки и с силой швырнул на кровать. От жестокого приземления та жалобно скрипнула по полу деревянными ножками и сдвинулась в сторону. Он опустился на постель, нависнув над Славой, сжал в кулаках его запястья, и замер, беспомощно соображая: «А дальше что?»
Насиловать Славу? Насиловать Славу?! Что за безумие?
У Славы в глазах читался тот же вопрос. Он не выглядел напуганным, может, несколько удивленным, но не напуганным.
- Отпусти меня, - спокойно потребовал он.
Лев разжал кулаки, выпустил его запястья, и в то же мгновение по щеке прилетел хлесткий удар. Слава ловко оттолкнул его, выбрался и поднялся на ноги. Лев с досадой подумал, что никакого бы изнасилования не случилось: у него бы не вышло взять его силой. Он знал всякие приёмочки, он бы выкрутился… Слава рассказывал, что в джиу-джитсу эффективней всего драться из положения лёжа. От этого вся провокация показалась ещё обидней, чем была.