Под чужим флагом

В павлиньих перьях

Капитан «Сары Джейн» пропадал уже два дня, и это обстоятельство наполняло радостью всех на борту, если не считать юнги, которого никто не спрашивал. До этого капитан, чью натуру можно было бы, вероятно, определить как беспорядочную, дважды опаздывал к отплытию своего корабля, и прошел слух, будто третий раз будет для него последним. Место было выгодное, и на него претендовал помощник, а на место помощника целился матрос Тед Джонс.

— Еще два часа, и я отчаливаю, — озабоченно объявил помощник матросам, которые стояли, облокотившись на борт.

— Да, примерно два часа, — отозвался Тед, наблюдая, как прилив медленно заливает полосу прибрежного ила. — Интересно, что со стариком?

— Не знаю и знать не хочу, — сказал помощник. — Стойте за меня, ребята, и нам всем будет хорошо. В последний раз мистер Пирсон ясно выразился, что, ежели капитан опять опоздает к отплытию, пусть больше не появляется на судне, и он прямо перед стариком приказал мне, чтобы я не ждал ни одной лишней минуты, а прямо отчаливал бы.

— Старый дурень, — сказал Билл Лох, другой матрос. — И никто не пожалеет о нем, кроме как юнга. Все утро он как на иголках, я даже дал ему пинка во время обеда, чтобы он смотрел бодрее. Вон, поглядите на него.

Помощник бросил в сторону юнги презрительный взгляд и отвернулся. Юнга не подозревал, что на него обратили внимание.

Забравшись за брашпиль, он извлек из кармана письмо и внимательно перечитал его в четвертый раз.

«Дорогой Томми, — начиналось оно. — Я беру в руку перо сообщить тебе, что нахожусь тут и не могу уйти попричине что вчера вечером я праиграл маи адежды в карты и еще деньги и все остальное. Негавари ниадной живой душе об этом потомукак помощник целит на мою должность а сабери какойнибудь адежды и принеси мне неговоря никому. Пойдет адежда помощника потому — что иной какой у меня нет и не гавари ему. Про наски небеспокойся как мне их аставил. Галава у миня так балит что я тут канчаю. Твой любящий дядя и капитан Джо Бросс. Еще непападись наглаза памощнику когда пойдешь а то он тибя непустит».

— Еще два часа, — вздохнул Томми, засовывая письмо обратно в карман. — А как мне взять одежду, когда она вся под замком? И ведь тетка приказала присматривать за ним, чтобы он не попал в беду…

Он сидел, глубоко задумавшись, но тут команда по приглашению помощника сошла на берег пропустить по стаканчику, и юнга опять спустился в каюту и снова тщательно обыскал ее. На виду была только одежда, принадлежавшая миссис Бросс, которая вплоть до этого рейса плавала вместе с капитаном, чтобы самой присматривать за ним. Юнга уставился на платье.

— Возьму это и попробую махнуть в обмен на что-нибудь мужское, — решил он и принялся сдирать платье с вешалки. — Тетка не станет браниться.

Он поспешно скатал женские туалеты в сверток и вместе с парой ковровых туфель капитана засунул в старый короб из-под сухарей. Затем, взвалив эту ношу на плечо, он осторожно вышел на палубу, спрыгнул на берег и пустился бегом по адресу, указанному в письме.

Путь был долгий, а короб был тяжелый. Первая попытка совершить товарообмен закончилась неудачно, ибо хозяина ломбарда незадолго до этого навестила полиция и он пребывал в столь разрушительном состоянии духа, что юнга едва успел подхватить свой груз и выскочить из лавки. Встревоженный, он поспешно зашагал дальше и свернул в какой-то переулок, и тут взгляд его упал на булочника скромной и добродушной наружности, который стоял за прилавком в своей лавчонке.

— Ежели позволите, сэр, — произнес Томми, входя и ставя короб на прилавок. — Нет ли у вас какой-либо бросовой одежды, которая вам не требуется?

Булочник повернулся к полке, выбрал черствую краюху, разрезанную пополам, и одну половинку положил перед юнгой.

— Мне не нужен хлеб, — сказал Томми в отчаянии. — Но у меня только что померла мать, и отцу нужен траур для похорон. У него есть только новый костюм, и если он сможет, обменять вот эти вещи матери на какой-нибудь поношенный, он тогда продаст свой новый и выручит деньги на похороны…

Он вытряхнул одежды на прилавок, и жена булочника, которая только что вошла в лавку, не без благосклонности их осмотрела.

— Бедный мальчик, ты, значит, потерял свою мать, — сказала она, переворачивая какой-то предмет туалета. — Это хорошая юбка, Билл.

— Да, мэм, — сказал Томми скорбно.

— А отчего она умерла? — осведомился булочник.

— От скарлатины, — со слезами в голосе сказал Томми, потому что это была единственная болезнь, о которой он слышал.

— От скар… Забирай сейчас же это барахло! — вскричал булочник, сбрасывая одежду на пол и отбегая следом за женой в противоположный угол лавки. — Забирай это сейчас же отсюда, негодяй ты этакий!

Голос его был столь громок, а поведение столь решительно, что перепуганный юнга, не пытаясь спорить, кое-как запихал одежду в короб и отчалил. Прощальный взгляд на часы привел его почти в такой же ужас, в каком пребывал булочник.

— Времени терять нельзя, — пробормотал он и пустился бегом. — И пусть старик надевает это либо пусть остается там, где он есть.

Он достиг цели, совершенно запыхавшись, и остановился перед небритым человеком в заношенном грязном платье, который стоял перед дверью и с видимым удовольствием покуривал короткую глиняную трубку.

— Капитан Бросс здесь? — пропыхтел он.

— Наверху, — ответствовал человек со злорадной ухмылкой. — Сидит во власянице, посыпав голову пеплом, и пепла на нем больше, чем власяницы. Ты принес ему во что одеться?

— Послушайте, — сказал Томми. Он уже стоял на коленях и открывал крышку короба, совершенно в стиле бывалого торговца вразнос. — Отдайте мне за это какой-нибудь старый костюм. Торопитесь. Вот прекрасное платье…

— Чтоб мне провалиться! — произнес человек, вытаращив глаза. — Да у меня есть только то, что на мне! За кого ты меня принимаешь? За герцога?

— Ну, тогда достаньте где-нибудь, — сказал Томми. — Если вы не достанете, капитану придется идти в этом…

— Забавно, на что он будет тогда похож, — сказал человек, ухмыляясь. Чтоб мне сдохнуть, я непременно приду наверх поглядеть!

— Достаньте мне одежду! — умолял Томми.

— Да я за пятьдесят фунтов доставать не стану! — сказал человек с возмущением. — Так и норовит испортить людям удовольствие! Ступай, ступай, покажи своему хозяину, что ты ему приволок, а я послушаю, что он тебе на это скажет. Он с десяти утра бранится на чем свет стоит, но уж об этом он должен сказать что-то совсем особенное.

Он повел отчаявшегося юнгу вверх по голой деревянной лестнице, и они вошли в маленькую грязную комнатушку, в центре которой восседал капитан «Сары Джейн» в носках и в газете за прошлую неделю.

— Вот юный джентльмен пришел и принес вам одежду, капитан, — сказал небритый человек, забирая у юнги короб.

— Ты чего так долго? — проворчал капитан, поднимаясь. Небритый человек запустил руку в короб и извлек платье.

— Что вы об этом думаете? — произнес он выжидающе. Капитан тщетно пытался произнести хоть слово, ибо язык его из милосердия отказался служить ему и предпочел застрять между зубами. В мозгу капитана гремели выражения, предающие анафеме зло и пороки.

— Ну, хоть поблагодарите, если вам нечего больше сказать, — предложил небритый человек с надеждой в голосе.

— Ничего другого не было, — поспешно сказал Томми. — Все вещи были под замком. Я попытался сменять это на что-нибудь подходящее и чуть было не попал за решетку. Одевайтесь поскорее, пожалуйста.

Капитан облизнул губы.

— Помощник отчалит сразу же, как только шхуна будет на плаву, — продолжал Томми. — Одевайтесь же, надо испортить ему удовольствие. Сейчас идет дождик. Никто вас не заметит, а на борту вы займете одежду у кого-нибудь из матросов.

— Платье самое модное, капитан, — сказал небритый человек. — Господи, в вас будут влюбляться с первого взгляда!

— Скорее же! — сказал Томми, пританцовывая от нетерпения. — Скорее!

Совершенно обалдевший капитан стоял смирно, дико ворочая глазами, а двое помощников обряжали его, пререкаясь по поводу деталей туалета.

— Говорят тебе, его нужно туго зашнуровать, — сказал небритый человек.

— Да нельзя же туго зашнуровывать без корсета, — презрительно возразил Томми. — Уж вам-то надо бы знать.

— Ну да, нельзя, — в замешательстве пробормотал небритый человек. — Ты-то уж что-то много знаешь для своих лет… Ладно, тогда обмотаем его шнурком.

— Шнурок искать некогда, — сказал Томми, привставая на цыпочки, чтобы закрепить на голове у капитана капор. — Обвяжите ему шарф вокруг подбородка, чтобы, закрыть бороду, и нацепите эту вуаль. Слава богу, что у него нет усов.

Человек повиновался, а затем, отступив на два шага, полюбовался на дело рук своих.

— Не мне, понятно, говорить, но глядеть на вас — одно удовольствие, — провозгласил он гордо. — Ну, молодчик, бери его под руку. Веди его по задним переулкам, а если заметишь, что на тебя кто-нибудь глазеет, назови его мамой.

Будучи реалистом от рождения, небритый человек попытался на пороге сорвать у капитана поцелуй, и парочка пустилась в путь. К счастью, шел проливной дождь, и, хотя некоторые прохожие поглядывали на них с любопытством, никто на пути к пристани к ним не приставал. На пристань же они явились как раз в ту минуту, когда шхуна отчаливала.

Увидев это, капитан задрал юбки и припустил бегом.

— Эхой! — заорал он. — Стойте!

Помощник бросил на необычную фигуру изумленный взгляд и отвернулся, но в этот момент корма шхуны оказалась на расстоянии прыжка от пристани, и дядя с племянником, движимые единым порывом, обрушились на палубу.

— Вы почему не задержались, когда я вас окликнул? — набросился капитан на помощника.

— А откуда мне было знать, что это вы? — угрюмо возразил помощник, осознавший свое поражение. — Я, может, думал, что это русская императрица.

Капитан яростно уставился на него.

— Впрочем, мой вам совет, — продолжал, помощник, с ядовитой улыбкой, — оставайтесь в этой одежде. Вы никогда еще так мило не выглядели.

— Я хочу занять у вас какую-нибудь одежду, Боб, — сказал капитан и пристально на него поглядел.

— А где у вас своя? — спросил помощник.

— Не знаю, — сказал капитан. — Прошлой ночью у меня был приступ, Боб, и, когда сегодня утром я очнулся, одежды на мне не было. Кто-то воспользовался моим беспомощным положением и раздел меня.

— Весьма возможно, — сказал помощник. Он отвернулся и крикнул команду матросам, которые возились с парусами.

— Ну, так где же она, старина? — спросил капитан.

— Откуда мне знать? — удивился помощник.

— Я говорю о вашей одежде, — сказал капитан, быстро утрачивая терпение.

— А, о моей… — сказал помощник. — Ну, честно говоря, не люблю я одалживать свою одежду. Я, знаете ли, очень брезгливый. А вдруг у вас в ней случится приступ?

— Так вы не одолжите мне вашу одежду? — спросил капитан.

— Нет, не одолжу! — произнес помощник очень громко и значительно поглядел на настороживших уши матросов.

— Очень хорошо! — сказал капитан. — Тед, иди сюда. Где твоя запасная одежда?

— Очень сожалею, сэр, — проговорил Тед, неловко переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на помощника в поисках поддержки, — она будет совсем вам не по вкусу.

— Об этом лучше судить мне, — резко сказал капитан. — Неси ее сюда.

— Сказать по правде, сэр, я вроде помощника, — сказал Тед. — Я всего только бедный матрос, но свою одежду я не одолжу и королеве Англии.

— Неси сюда одежду! — взревел капитан, срывая с головы капор и швыряя его на палубу. — Неси сию же минуту! Ты хочешь, чтоб я так и ходил в этих юбках?

— Не дам, — упрямо сказал Тед.

— Очень хорошо, я возьму одежду у Билла, — сказал капитан. — Только имей в виду, приятель, ты у меня за это жестоко поплатишься. Билл — вот единственный честный человек на борту. Дай мне твою руку, Билл, старина.

— Я с ними заодно, — сказал Билл хрипло и отвернулся.

В ярости кусая губы, капитан поворачивался то к одному, то к другому, а потом, разразившись проклятьями, зашагал на ют. Но Билл и Тед опередили его, и, когда он спустился в кубрик, они уже сидели рядом на своих сундуках лицом к нему. Угрозы и мольбы они выслушали в каменном молчании, и отчаявшемуся капитану пришлось в конце концов вернуться на палубу все в тех же ненавистных юбках.

— Пошли бы в каюту и прилегли, — предложил помощник. — Я бы принес вам добрую кружку горячего чаю. А то ведь вас так кондрашка хватит.

— Заткнитесь, а то я вам все зубы повыбиваю! — сказал капитан.

— Это вы-то? — весело сказал помощник. — Силенок не хватит. Вы лучше поглядите на того вон беднягу.

Взглянув в указанном направлении, капитан раздулся от бессильной злости и яростно погрозил кулаком краснорожему мужчине с седыми бакенбардами, который посылал ему бессчетные воздушные поцелуи с мостика проходящего парохода.

— Правильно, — одобрительно сказал помощник. — Их нужно отшивать. Любовь с первого взгляда ломаного гроша не стоит.

Ужасно страдая от подавляемых эмоций, капитан ушел в каюту, а команда, подождав немного и убедившись, что он больше не появится, тихонько приблизилась к помощнику.

— Если в Бэтлси он прибудет в таком виде, все будет в порядке, — сказал тот. — Стойте за меня, ребята. На борту у него только туфли и зюйдвестка. Выбросьте все иголки за борт, иначе он попробует сшить себе одежду из старого паруса или чего-нибудь другого. Если мы доставим его в этих юбках к мистеру Пирсону, все в конце концов выйдет не так уж и плохо.

Пока наверху договаривались об одних мероприятиях, внизу капитан и юнга обсуждали другие. Все поразительные проекты захвата матросской одежды, выдвинутые капитаном, были отвергнуты мальчиком как совершенно противозаконные и, что хуже всего, непрактичные. Битых два часа обсуждали они пути и способы, но завершилось это всего лишь монологами по поводу гнусного поведения команды; в конце концов капитан, чья голова еще трещала после вчерашних излишеств, впал в состояние мрачного отчаяния и замолчал.

— Клянусь богом, Томми, я нашел выход! — вскричал он вдруг, выпрямляясь и ударяя кулаком по столу. — Где твоя запасная одежда?

— Да она ведь такого же размера, что и эта, — сказал Томми.

— Давай ее сюда, — сказал капитан, кивая со значительным видом. — Хорошо, так. А теперь ступай в мою каюту и сними то, что на тебе.

Ничего не понимая и опасаясь, что великое горе повредило разум его родственника, Томми повиновался и вскоре возвратился в кают-компанию, завернутый в одеяло и с одеждой под мышкой.

— Ты понял, что я собираюсь сделать? — спросил капитан, широко улыбаясь.

— Нет.

— Теперь давай сюда ножницы. Так. Теперь ты понял?

— Вы хотите разрезать два костюма и сделать из них один! — догадался Томми и содрогнулся от ужаса. — Постойте! Не надо!

Но капитан нетерпеливо отпихнул его и, разложив одежду на столе, несколькими удалыми взмахами ножниц расчленил ее на составные части.

— А я что теперь буду носить? — спросил Томми, принимаясь всхлипывать. — Об этом вы подумали?

— Ты? Что будешь носить ты, себялюбивый поросенок? — строго произнес капитан. — Ты вечно думаешь только о себе! Иди и принеси мне несколько иголок и нитки. Если что-нибудь останется и ты будешь хорошо себя вести, я погляжу, что можно будет сделать для тебя.

— Нету иголок, — прохныкал Томми, вернувшись после затянувшихся поисков.

— Ступай тогда в кубрик и принеси ящик с парусными иглами, — сказал капитан. — И смотри, чтоб никто не заметил, зачем ты пришел, и не забудь нитки.

— Чего же вы не сказали раньше, когда у меня одежда была цела? — простонал Томми. — Как же я теперь пойду в этом одеяле? Они же будут смеяться надо мной!

— Иди сейчас же! — прикрикнул капитан. Он повернулся к юнге спиной и, тихонько насвистывая, принялся раскладывать на столе куски материи.

— Смейтесь, ребята, смейтесь! — весело произнес он, когда взрыв хохота возвестил о появлении Томми на палубе. — Подождите еще самую малость.

Но ждать пришлось ему самому, и притом целых двадцать минут, после чего Томми, наступив на край одеяла, скатился по трапу и упал у его ног. Поднявшись и ощупав голову, он торжественно провозгласил:

— На борту нет ни единой иглы. Я обыскал все.

— Что? — взревел капитан. Он поспешно спрятал обрезки ткани и позвал: — Эй, Тед! Тед!

— Здесь, сэр, — сказал Тед, сбегая в каюту.

— Мне очень нужна парусная игла, — произнес капитан. — У меня, видишь ли, порвалась юбка.

— Последнюю иглу я сломал вчера, — сказал Тед со злой ухмылкой.

— Тогда дай какую-нибудь другую, — сказал капитан, сдерживаясь.

— Вряд ли такие вещи имеются на борту, — сказал Тед, который в точности выполнил дальновидные указания помощника. — Да и ниток у нас нет. Я только вчера докладывал об этом помощнику.

Капитан вновь погрузился в бездну мрачного отчаяния. Отослав Теда взмахом руки, он присел на край рундука и угрюмо задумался.

— Очень жаль, что вы все делаете с такой поспешностью, — мстительно произнес Томми. — Насчет иголки вы могли бы побеспокоиться и раньше, до того, как испортили мою одежду. Теперь вот вдвоем будем ходить курам на смех.

Капитан «Сары Джейн» пропустил эту дерзость мимо ушей. В минуты глубочайших переживаний сознание человека, обыкновенно прикованное к вещам низменным, обращается к проблемам высокой морали. Потрясенный бедой и разочарованием, капитан сунул правую руку в карман (ему понадобилось время, чтобы отыскать его), попросил обмотанного одеялом отрока присесть напротив и начал:

— Ты видишь, мальчик, к чему приводят карты и пьянство. Вместо того чтобы твердой рукой сжимать кормило своего корабля, соревнуясь в навигационном искусстве с капитанами других судов, я вынужден прятаться здесь, как какая-нибудь… э… какая-нибудь…

— …актриса, — подсказал Томми. Капитан оглядел его с головы до ног. Томми, не подозревая, какое он нанес оскорбление, честно смотрел ему в глаза.

— Что бы ты сделал, — продолжал капитан, — если бы в разгар веселья почувствовал, что принял уже слишком много, и, задержав кружку с пивом на полпути ко рту, вспомнил обо мне?

— Не знаю, — сказал Томми, зевнув.

— Что бы ты сделал? — повторил капитан, повысив голос.

— Наверное, засмеялся бы, — произнес Томми после недолгого раздумья.

Звук оплеухи огласил каюту.

— Гнусный, неблагодарный жабенок! — яростно сказал капитан. — Ты не заслуживаешь того, чтобы о тебе заботился такой хороший, добрый дядя!

— Пусть лучше заботится о ком угодно, только не обо мне! — рыдал негодующий племянник, осторожно ощупывая ухо. — И вообще вы больше смахиваете на тетю, а не на дядю!

Выпалив этот последний выстрел, он скрылся, только одеяло мелькнуло, а капитан, подавив мгновенно вспыхнувшее желание разрезать его на части и затем вышвырнуть за борт, снова уселся на рундук и закурил трубку.

Когда судно вышло из устья реки в море, он вновь появился на палубе и, не без труда игнорируя хихиканье матросов и колкости помощника, взял команду на себя. Единственным изменением, которое ему удалось внести в свой наряд, была зюйдвестка, сменившая капор, и в таком виде он выполнял свои обязанности, в то время как обиженный Томми кутался в одеяло и уклонялся от своих. Три дня в море были кошмаром для всех. Так алчен был взгляд капитана, что матросы то и дело хватались за свои штаны и, проходя мимо него, наглухо застегивались на все пуговицы. В грот-парусе он видел только куртки, из кливера выкраивал себе призрачные брюки и в конце концов принялся бессвязно лепетать что-то о голубой сарже и о шотландском сукне. Презрев гласность, он решил войти в гавань Бэтлси глухой ночью; однако намерению его не было суждено исполниться. Неподалеку от дома ветер упал, и Бэтлси, серый берег справа по носу, показался на горизонте, когда солнце было уже высоко.

Капитан держался, пока до гавани осталась миля, а затем руки его, сжимавшие штурвал, ослабели, и он озабоченно огляделся, ища взглядом помощника.

— Где Боб? — крикнул он.

— Помощник очень болен, сэр, — ответил Тед, покачивая головой.

— Болен? — Испуганный капитан даже задохнулся. — А ну, возьми штурвал на минуту…

Он передал управление и, подхватив подол, торопливо отправился вниз. Помощник полулежал на своей койке и уныло постанывал.

— Что случилось? — спросил капитан.

— Я умираю, — сказал помощник. — У меня внутри все узлом завязалось. Я не в силах выпрямиться.

Капитан кашлянул.

— Тогда вам лучше снять одежду и немного отлежаться, — сказал он благожелательно. — Давайте я помогу вам раздеться.

— Не стоит… беспокоиться, — сказал помощник, глубоко дыша.

— Да нет же, никакого беспокойства, — сказал капитан дрожащим голосом.

— Пусть моя одежда будет на мне, — тихо проговорил помощник. — Я всю жизнь лелеял мечту умереть в своей одежде. Может быть, это глупо, но ничего не поделаешь.

— Ваша мечта исполнится, будьте покойны! — заорал взбешенный капитан. — Вы негодяй! Вы притворяетесь больным, чтобы заставить меня ввести судно в порт!

— А почему бы и нет? — спросил помощник тоном наивного удивления. — Вводить судно в порт — это обязанность капитана. Ступайте, ступайте наверх. Наносы в устье все время меняются, знаете ли.

Капитан сдержался огромным усилием воли, вернулся на палубу и, взяв штурвал, обратился к команде. Он с чувством говорил о послушании, которым матросы обязаны своим начальникам, и об их моральном долге одалживать оным свои брюки, когда последние требуются таковым. Он перечислил ужасные наказания, следующие за мятеж на борту, и со всей очевидностью доказал, что предоставление капитану вводить судно в порт в юбках есть мятеж самого злостного свойства. Затем он отослал матросов в кубрик за одеждой. Они послушно скрылись внизу, но их так долго не было, что капитан понял: никакой надежды нет. А тем временем бухта уже раскрылась перед кораблем.

Когда «Сара Джейн» приблизилась к берегу на расстояние оклика, на набережной было всего два или три человека. Когда она прошла мимо фонаря в конце причала, там было уже две или три дюжины, и толпа росла со скоростью в три человека на каждые пять ярдов, которые она проходила. Добросердечные, исполненные истинного гуманизма граждане, блюдя интересы своих ближних, подкупали мальчишек медяками, посылая их за своими друзьями, дабы те не пропустили такого грандиозного и дарового зрелища, и к тому времени, когда шхуна подошла к своему месту у причала, уже большая часть населения порта собралась там, лезла на плечи друг дружке и выкрикивала дурацкие и развеселые вопросы в адрес капитана.

Новость достигла ушей владельца шхуны, он поспешил в порт и явился туда как раз в тот момент, когда капитан, не обращая внимания на горячие увещевания зевак, готовился уйти к себе в каюту.

Мистер Пирсон был человеком быстрых решений, и он появился на пристани, кипя от гнева. Затем он увидел капитана, и его обуяло веселье. Трое крепких парней поддерживали его, чтобы он не упал, и чем мрачнее становился капитан, тем тяжелее становилась их работа. Наконец, когда он совершенно ослабел от истерического хохота, ему помогли подняться на палубу, где он последовал за капитаном в его каюту и ломающимся от эмоций голосом потребовал объяснений.

— Это самое восхитительное зрелище, какое я видел в жизни, Бросс, — сказал он, когда капитан закончил свой рассказ. — Я бы не пропустил его ни за что на свете. Я чувствовал себя неважно всю эту неделю, но теперь мне значительно лучше. Уйти с корабля? Не болтайте глупостей. После всего этого я ни за что не расстанусь с вами. Но если вы пожелаете взять себе нового помощника и набрать новую команду, это ваша воля. Ну, а если бы вы согласились сейчас пойти ко мне домой и показаться миссис Пирсон… она, видите ли, заболела… я бы дал вам пару фунтов. Надевайте ваш капор, и пойдем.

Черное дело

— Мне очень не хотелось его брать с собой! — сказал капитан Габсон, указывая на клетку с попугаем, висевшую на грот-мачте. — Настоял на этом дядюшка, который утверждает, что морское путешествие превосходно отразится на его здоровье.

— Но теперь, кажется, все идет хорошо! — сказал штурман, посасывая указательный палец. — По моему, он в великолепном настроении. Какой забавный!

— Он, действительно, достаточно забавен! — согласился шкипер. — Старик принимает в нем большое участие…

— "Приласкайте попочку"! — крикнул попугай, ударяя клювом по жердочке. — "Приласкайте бедного попочку"!

Он вытянул голову за решетку и стал ждать ласки, которую считал лучшим удовольствием на свете. Впервые он усомнился в этом, когда штурман погладил его концом трубки. Это было для него настолько неожиданно, что он взъерошил крылья и забился в угол клетки.

Общественное мнение было против пришельца.

Все были уверены, что дикая ревность, бушующая в сердце корабельного кота, рано или поздно прорвется наружу, и тогда не миновать беды.

— Не любит его старый дьявол! — сказал повар, покачивая головой. — Смотрите, как он все время вертится вокруг него. Такой злой скотины я еще никогда не видел. Никогда!

— Вот помяните мое слово: раздоры неминуемы! — сказал старый Сам, главный покровитель кошки.

— Ставлю на попугая! — тихо и конфиденциально произнес один из присутствующих. — У него крепкий клюв — что сделает с ним кошка?

— Плакали ваши денежки! — возразил Сам.

Весь экипаж был очень привязан к коту, который еще маленьким, слепым котенком был принесен на корабль женой шкипера.

Но не меньше интереса возбудил и попугай, которого в первые два дня чуть не закормили до смерти. Но на третий день, пользуясь случаем, что клетку забыли в каюте на столе, кот подкрался к попугаю и, уступая настоятельным просьбам птицы, "погладил" его по голове.

Первым обнаружил несчастье шкипер.

Он поднялся на палубу и объявил новость голосом, наполнившим трепетом все сердца.

— Куда девался черный дьявол? — завопил он.

— Случилось что-нибудь, сэр? — боязливо спросил Сам.

— Пожалуйте, я вам покажу! — ответил шкипер и повел его в каюту, где штурман и несколько матросов уже собрались вокруг попугая.

— Ну, что скажете? — яростно спросил шкипер.

— Скажу, что слишком много сухой пищи… — после некоторого раздумья произнес Сам.

— Слишком много чего? — прорычал шкипер.

— Сухой пищи… — настаивал Сам. — Серые попугаи любят больше жидкой пищи, иначе они линяют. Слишком много сухой пищи! — повторил он.

— Слишком много кошки! — яростно произнес шкипер. — Вы отлично знаете это, и вот что меня всего больше возмущает…

— Не поверю, чтобы это было дело кота! — вставил кто-то. — Он слишком добр и мягок для этого.

— Заткните глотку! — багровея, воскликнул шкипер. — Вам кто это позволил сюда явиться?

— Я только говорю, что кот здесь не при чем! — упорно продолжал тот.

Шкипер промолчал, поднял с пола перо и положил его на стол. После того, в сопровождении команды поднялся на палубу и ласковым голосом стал звать кота. Но так как осторожный зверь не выражал желания показаться, Саму было предложено поискать его.

— Нет, сэр! В этом деле я не принимаю участия! — сказал старик. — Во-первых, я слишком люблю кота… А затем я не хочу быть причастным к убийству черного кота.

— Ерунда какая! — возразил шкипер.

— Пусть ерунда, сэр! — пожимая плечами, произнес он. — Вы, конечно, больше моего знаете… Вы человек с образованием и можете себе позволить смеяться над такими вещами… А я знаю человека, который убил черную кошку, а затем сошел с ума. Уверяю вас, что и в нашей кошке есть что-то такое…

— Во всяком случае, она знает больше нас! — сказал один из матросов и покачал головой. — Пока мы бегаем безостановочно взад и вперед, она часами сидит на одном месте и чего-то выжидает… В ней есть что-то дикое…

— А обратили-ли вы внимание на то, какая стоит замечательная погода и какие удачные переезды совершили мы с тех самых пор, как у нас поселился кот? — спросил старый Сам. — Вы, конечно, скажете, что все это чисто случайно вышло, но я-то больше вашего знаю…

Шкипер колебался.

Он был суеверен — это знали все, как и знали то, что он верит во все самые глупейшие россказни и басни про привидения. Он всегда прекрасно разбирался в предзнаменованиях, а его истолкования снов снискали ему прочную и широкую известность.

— Все это вздор! — сказал он, наконец, после неловкой паузы. — Я хочу быть только справедливым. Ничего плохого и зловещего в этом акте правосудия я не вижу, но не хочу лично принять участие в казни. Джо, привяжите коту кусок угля на шею и вышвырните его за борт!

— Я этого не сделаю! — вздрогнув, ответил повар. — Ни за что на свете я не сделаю этого. Я не хочу, чтобы мне являлись привидения.

— Сэр, попугаю стало лучше! — сказал кто-то, пользуясь наступившим замешательством. — Смотрите, он уже приоткрыл один глаз.

— Хорошо! — заметил шкипер. — Я хочу быть только справедливым… Торопиться нечего… Но, уверяю вас, если птица околеет, кот будет за бортом.

Против всех ожиданий, попугай был еще жив, когда пришли в Лондон. Он жил и в тот день, когда вышли в открытое море. Но, видно было по всему, что он слабеет с каждым часом.

Экипаж, предвидя печальный конец, собрался обсудить создавшееся положение.

Обсуждение дела было прервано появлением повара, который держал себя так таинственно, что скорее походил на члена тайного и преступного сообщества, чем на полезного соучастника корабельной кампании.

— Где капитан? — хрипло спросил он, усевшись на ящик и сжав меж колен принесенный мешок с хлебом.

— В каюте! — ответил Сам, подозрительно глядя на повара. — А что такое случилось?

— А как по вашему, что у меня здесь? — спросил повар, поглаживая мешок.

Так как все понимали, что в хлебном мешке может и должен быть только хлеб, никто не ответил.

— Эта мысль пришла мне внезапно! — продолжал повар срывающимся шепотом. — Я только, было, купил хлеб и собрался уходить, как вдруг вижу черного кота, ну точь-в-точь, как наш. Я остановился, чтобы погладить его, и тут-то меня и осенило.

— Бывает! — вставил один из моряков.

— А я иначе думаю! — с превосходством гения произнес повар. — Я подумал так: "кот, ты совсем-таки похож на нашего Сатану. Вместо него пусть капитан лучше убьет тебя"… И в ту же секунду схватил его за шею и сунул в мешок…

— Как?! В мешок с хлебом?! — спросил жалобно тот же моряк.

— Да не обращайте на него внимания! — крикнул в восторге Сам. — Вы — молодчина повар, и больше ничего! Настоящий молодчина!

— Конечно, — скромно начал повар, — если кто-нибудь может предложить что-нибудь лучше, то…

— Не говорите глупостей, повар! — воскликнул Сам. — Выньте вашего кота!

— Только бы нам не смешать их! — предусмотрительно сказал повар. — А то потом не будем знать, какая настоящая, какая наша…

Он осторожно приоткрыл мешок и вынул пленника, которого тотчас же все стали сравнивать с Сатаной.

— Точно два куска угля! — медленно произнес Сам. — Господи Боже мой, хотели посмеяться над стариком, да не удалось. Надо рассказать штурману, это порадует его…

— А что будет, если попугай не издохнет! — заметил какой-то пессимист. — И хлеб весь изгажен, и две кошки на борту…

— Подумайте, пожалуйста, о том, что говорите! — отозвался Сам. — Дубина вы, и больше ничего… Сейчас мы проделаем дырки в ящике юнги и посадим туда Сатану… Вы как думаете, Билли?

— Конечно, так! — сказал Билли.

Сам принес бурав и начал делать дырки в ящике юнги. Коты, воспользовавшись свободным временем, подрались.

— Надо что-нибудь тяжелое положить на ящик! — предложил Сам. — Пока мы будем стоять у берега, в ящике будет новая кошка… Не то она еще удерет…

Возле Лимхауза нового кота выпустили, а вместо него в ящик посадили Сатану. Новый кот с жалким видом бродил по палубе, жалобно мяукал и с грустью смотрел на все удаляющийся берег.

— Что это происходит с Сатаной? — спросил посвященный в тайну штурман. — Что-то с ним неладное творится! Взгляните на него: он сам на себя не похож.

— Чувствует, что скоро у него вокруг шеи что-то будет! — угрюмо произнес шкипер.

Это мрачное предположение оправдалось ровно через три часа.

Через три часа шкипер появился на палубе с мертвой птицей в руках. Он с жалостью смотрел на попугая, который, благодаря своим фонетическим талантам, являлся гордостью родного города.

Молча бросил он дохлую птицу за борт и так же молча схватил за шею бедную, ни в чем неповинную кошку, которая в надежде на поживу, следовала за ним.

Он прикрепил в веревке кирпич и той же веревкой обвязал кота. Экипаж, которого втайне очень забавляли приготовления шкипера, бурно запротестовал.

— На "Жаворонке" никогда больше такой кошки не будет! — с выражением произнес Сам. — Она приносила счастье кораблю!

— Оставьте меня в покое с вашими бабьими сказками, — грубо отозвался шкипер. — Хотите удержать кошку, поймайте ее!

И с этим словами он бросил кошку в воду.

Два-три пузыря показались на поверхности воды, и все было кончено.

— Баста! — обернувшись, сказал шкипер.

Старый Сам покачал головой.

— Никто еще без последствий не убил черного кота! — мрачно проговорил он. — Вот помянете мое слово!

Шкипер, у которого было много других дел, скоро забыл про казнь, но на следующий день кое-что произошло.

Ветер посвежел и закапал мелкий дождик. Весь экипаж в непромокаемых клетчатых пальто был на палубе. Совершенно случайно и к непередаваемому своему ужасу повар заметил, что кот каким-то чудом вышел из темницы и прогуливался по палубе.

Миновав благополучно юнгу, который тотчас же пустился вдогонку, кот направился к шкиперской каюте. Старый Сам, заметив кота, немедленно, несмотря на геройскую защиту, сунул пленника под пальто.

Шкипер, разговаривавший в это время со штурманом, услышав кошачий визг, поспешно повернулся и начал дико озираться вокруг.

— Дик! — воскликнул он. — Вы слышали? Кошачий визг…

— Кошачий визг! — с величайшим удивлением переспросил штурман.

— Да… Мне послышалось… — в замешательстве сказал шкипер.

— Обман воображения, сэр! — твердо произнес Дик, — как вдруг совсем близко, из-под пальто Сама, послышалось жалобное мяуканье кота.

— Вы слышите, Сам? — спросил шкипер.

— Что, сэр? — почтительно, но не поворачиваясь, спросил Сам.

— Ничего! — сказал шкипер, овладев собой. — Ничего… Ладно… Ладно!..

Старый Сам в восторге пошел дальше и передал кота юнге.

— Ну, что? — ехидно спросил штурман. — Вам все еще слышится кошачий визг?

— Это останется между нами, Дик! — таинственно произнес шкипер. — Но уверяю вас, что это не был обман воображения… Я слышал мяуканье так ясно, словно мяукала живая кошка.

— Мне приходилось, и не раз, слышать о подобных вещах, — сказал Дик, — но до сих пор я не придавал им никакой веры. Вот штука-то будет, если вдруг ночью появится на корабле кот с кирпичом на шее.

Шкипер уставился на него и долгое время молчал.

— Послушайте, — вкрадчиво сказал штурман, — если вы что-нибудь услышите ночью, сейчас же разбудите меня… Меня это очень заинтересовало.

Шкипер, не видя и не слыша в этот день кошки, решил, что все было игрой его несколько расстроенного воображения.

Но все же ночью, когда он стоял у штурвала ему было очень покойно и приятно сознавать, что рядом с ним, на носу, сидит юнга. А юнга был очень польщен тем, что шкипер несколько раз окликал его и даже заговаривал о вещах, не имевших непосредственного отношения к управлению кораблем.

Стояла темная ночь.

Лишь изредка из-под тяжело нависших облаков выглядывала луна.

— Боб! — вдруг вскричал шкипер.

— Есть! — испуганным голосом отозвался юнга.

На палубе, освященная выглянувшей луной, стояла кошка и томно вытягивала свои стройные, затекшие члены. После удушливого запаха тюрьмы свежий ночной воздух был восхитителен.

Но шкипер еще не видел кошки.

— Боб, это вы мяукали? — грозно спросил шкипер.

— Что, сэр? — переспросил юнга.

— Я спрашиваю: вы мяукали? Вы мяукали, как кошка?

— Нет, сэр! — обиженно произнес юнга. — Зачем же я стал бы мяукать?

— Не знаю! Как же я могу знать? — боязливо оглядываясь, сказал шкипер.

Луна снова спряталась за облака.

— Дождь усиливается, Боб! — после большой паузы промолвил шкипер.

— Да, сэр! — отозвался Боб.

— Много дождей было за это лето! — не спеша сказал шкипер.

— Да, сэр! — согласился Боб и вдруг воскликнул: — Парусное судно слева!

Разговор прекратился, и шкипер стал следить за массой парусов, то освещенных луной, то исчезающих во мраке. Он так увлекся созерцанием парусов, что совершенно не заметил, как кошка подошла к нему.

За все время кошка достаточно натерпелась от всех, за исключением шкипера и штурмана, и нынешнее ее поведение относительно шкипера можно было рассматривать, как своего рода выражение благодарности.

Она прижалась к ногам шкипера и начала сильно и ласково тереться головой о его ноги.

Малая причины порождают большие последствия. Шкипер подскочил на четыре ярда вверх и испустил дикий вопль, который еще долго после того обсуждался на прошедшем мимо парусном судне.

Когда юнга подоспел к шкиперу, тот весь дрожал, склонился на бок и не был в состоянии вымолвить ни единого слова.

— Случилось что-нибудь, сэр? — спросил юнга, подбежав к штурвалу.

Шкипер овладел собой и вплотную подошел к юнге.

— Можешь мне верить или не верить! — сказал он медленно дрожащим голосом. — Но уверяю тебя, что только-что мне явился дух бедной кошки, которую я убил и которой теперь я ни за что не убил бы… Дух этот только-что терся о мою ногу…

— О которую ногу? — спросил Боб, которого интересовали все подробности.

— На кой черт тебе знать, о которую ногу? — воскликнул шкипер, чувствуя нервное потрясение всего организма. — Смо-три! Смотри!

Юнга взглянул в указанном направлении и ужаснулся, увидя пробирающуюся вдоль борта кошку.

— Я ничего не вижу! — сказал он упрямо.

— Я знаю, что ты не можешь его видеть! — меланхолически произнес шкипер, когда кот исчез. — Только я могу видеть его… Я не могу больше оставаться здесь. Я пойду вниз… Ты не будешь бояться до прихода штурмана?

— Я не из боязливых! — ответил Боб.

Шкипер спустился вниз и, разбудив спавшего и бурно протестовавшего штурмана, рассказал ему обо всем происшедшем.

— Очень жаль, что меня там не было с вами, — проворчал штурман.

— Да? — сказал шкипер, выждав паузу, после которой он снова стал расталкивать засыпающего штурмана. — Что вы скажете?

— Что я скажу? — спросил тот, протирая глаза. — Ничего я не скажу… Относительно чего сказать?

— Относительно кошки! — настаивал шкипер.

— Кошки? — переспросил штурман и снова завернулся в одеяло. — Относительно какой кошки?.. Спокойной ночи.

Тогда шкипер, не долго колеблясь, сорвал с него одеяло и, раскачивая его из стороны в сторону, неторопливо разъяснил, что он себя очень плохо чувствует, должен напиться виски и остаться в каюте, а штурман пойдет на вахту.

С этого момента шутка, затеянная экипажем, потеряла для штурмана всякую прелесть.

— Выпейте, Дик! — сказал шкипер, предлагая виски мрачному, как ночь, медленно одевающемуся штурману.

— Все это вздор! — выпив, сказал штурман. — Все равно от привидения вам не убежать. Оно вас отыщет в кровати так же легко, как в другом месте. Спокойной ночи…

Он ушел и оставил шкипера в раздумье над последними словами. Оставшись один, шкипер самым внимательным образом оглядел каюту, затем быстро вскочил на кровать и через несколько минут забыл про все свои злоключения.

Уже было светло, когда он проснулся и вышел на палубу. Море ярилось, и шхуну бросало из стороны в сторону.

Восклицание шкипера, которого обдало волной, разбившейся на палубе, заставило штурмана повернуть голову.

— "Как?! Вы вышли наверх? — с деланным удивлением спросил он.

— А почему же нет? — злобно сказал шкипер.

— Идите лучше вниз! Напейтесь чаю и закусите.

— Благодарю вас, Дик! — сказал шкипер, ударившись о штурвал и удержавшись за него. — Ваша очередь отдохнуть. Вам, вероятно, было не очень приятно, когда я разбудил вас, но иначе я не мог поступить. Идите вниз и отдохните немного.

— Иду! — пробормотал смягчившийся штурман.

— А вы ничего не видели? — спросил шкипер, став у штурвала.

— Решительно ничего! — ответил тот.

Шкипер озабоченно покачал головой, через минуту снова покачал ею, и в это время его обдала волна.

— А знаете, Дик, мне очень жаль, что я утопил кота! — сказал он, несколько погодя.

— Вы его больше не увидите! — произнес Дик с видом человека, готового на все, — лишь бы сбылось его пророчество.

Он ушел, а шкипер стал смотреть на повара, который с блюдами в руках, проходил по палубе и для сохранения равновесия проделывал самые головоломные эквилибристические упражнения.

Через некоторое время его сменил у штурвала старый Сам, а он спустился вниз завтракать. За завтраком, невольно смущая повара, он рассказал про свои ночные приключения.

— Надеюсь, сэр, что вы больше не увидите кота! — нерешительно произнес повар. — Я думаю, что он пришел и терся об ваши ноги с тем, чтобы сказать вам, что прощает вас.

— Надеюсь, он догадается о том, что я понял его намерения, и не станет больше надоедать мне.

Он молча закончил завтрак и снова поднялся на палубу.

Ветер подул еще сильнее.

Экипаж занимался тем, что в одно место сносил разбросанные по всей шхуне тюки. Один из матросов неловким движением опрокинул ящик, в котором помещался кот, и тот, едва живой от страха, выскочил в открывшийся верх и, как угорелый, стал метаться по палубе.

На глазах остолбеневшего шкипера он три раза обежал палубу и собирался это сделать в четвертый, как вдруг на него упал тяжелый тюк и прищемил хвост.

Послышался непередаваемый визг.

Первым на выручку бросился старый Сам.

— Стой! — вдруг завопил шкипер.

— Но, ведь, я должен поднять… — начал Сам.

— Видите вы, что лежит под ним? — хрипло спросил шкипер.

— Под ним? — с помутившимися глазами, в свою очередь спросил Сам.

— Да, под ним! Кот?! Вы видите кота?

Сам несколько секунд колебался, а затем покачал головой.

— Ящик упал на кота, на кота! — сказал шкипер. — Я ясно вижу кота.

Шкипер, не рискуя, мог бы сказать, что и слышит кота, потому что Сатана визжал изо всех отпущенных ему Богом сил.

— Позвольте, сэр, поднять тюк, — сказал один из команды. — Может быть, тогда видение исчезнет.

— Не трогайте его… Дайте мне его разглядеть. Днем это легче сделать. Это удивительная вещь. Ничего подобного я никогда не видел. Неужели вы ничего не видите, Сам? А, Сам!

— Я вижу тюк, сэр! — медленно и осторожно проговорил Сам. — Вижу еще кусок старого, ржавого железа. Уж не железо-ли вы принимаете за кота?

— А вы, повар, тоже не видите кота? — спросил шкипер.

— Может быть, сэр, мне только кажется… — заикаясь, начал повар. — Но мне чудится какое-то туманное пятно… Вот оно и исчезло.

— Ошибаетесь! — воскликнул шкипер. — Дух кошки все еще здесь. Тюк придавил ему хвост… Разве вы не слышите, как воет дух кота?

Люди прилагали все усилия к тому, что-бы поддержать свое удивление, а несчастная кошка не в силах сама освободить хвост, невыносимо визжала.

Неизвестно сколько еще времени продержал бы суеверный шкипер кота под ящиком, но вдруг на сцену появился штурман, не знавший последних деталей дела.

— Какого дьявола вы мучаете несчастное животное? — крикнул он, бросаясь к коту.

— Значит, и вы видите, Дик? — с большим выражением сочувствия спросил шкипер и опустил руку на плечо штурмана.

— В_и_ж_у-ли я его? — спросил Дик. — Что-ж по вашему: я слеп? Да разве же вы не с_л_ы_ш_и_т_е, как он визжит?

— Да я-то слышу…

Тут только штурман сообразил, что он наделал. Пять пар глаз ясно говорили ему, что он — идиот… А глаза юнги были слишком выразительны для того, чтобы не понят их.

Оглянувшись, шкипер увидел юнгу, и точно какой-то свет озарил его.

Но этого ему было мало.

Он захотел знать все и с этой целью обратился к повару.

Тот, смутившись, сказал, что все это была шутка, поправился и сказал, что это вовсе не была шутка; так он поправлял себя несколько раз и в конце-концов совсем потерял способность выражаться членораздельными звуками.

Пока шкипер смотрел на него в упор, штурман высвободил кота и нежно расправлял ему хвост.

Добрых пять минут шкипер никак не мог освоиться с положением. Окончательно он все понял, когда ему показали продырявленный ящик юнги. Тут сознание его прояснилось; он схватил несчастного юнгу за шиворот и всыпал ему, что называется, "по двадцатое число".

Безусловно, это было наиболее остроумным выходом из создавшегося положения вещей. Во всем виновником оказался юнга. Но он получил должное наказание, и не терпящая уклонений дисциплина была восстановлена. Юнга получил практическое доказательство того, к каким опасным последствиям часто приводит обман.

А для того, чтобы он впоследствии не выдал настоящих виновников, матросы подарили ему несколько мелких монет и сломанный перочинный ножик.

Соперники по красоте

— Если бы вы меня не просили, — проговорил старый моряк, я бы ни за что не сказал вам. Но так как вы сами задали вопрос, то я расскажу то, что видел собственными глазами. Вы — первый человек, который услышит это от меня, потому что это так необычайно, что наша команда поклялась тогда же держать язык за зубами обо всей истории, боясь недоверия и насмешек.

Это случилось лет двадцать назад на борту парохода «Георг Вашингтон», шедшего из Ливерпуля в Нью-Йорк. Первые восемь дней рейса прошли самым обыкновенным образом, без всяких особых происшествий, но на девятый все изменилось.

Я стоял на корме с первым помощником капитана, возясь над лагом, как вдруг мы услыхали страшный вой с мостика и на палубу кубарем слетел оттуда один из наших парней, носивший у нас кличку косноязычный Сэм. Он подскочил к помощнику, как обезумевший, с глазами, едва не вылезшими на лоб.

— 3-з-з-з-з-з-з-за! — произнес он, еле переводя дух.

— Что? — сказал помощник.

— 3-з-з-з-з-мея!

— Легче, легче, паренек, — сказал помощник, вынимая из кармана носовой платок и обтирая лицо, — отверните-ка в сторону свою физиономию, пока не наберете воздуха. А то слушать вас — все-равно, что открывать бутылку с содовой водой. Ну, теперь говорите. Что такое?

— М-м-м-морская з-з-з-мея! — выпалил, как-будто его взорвало, Сэм.

— Немного длинная, кажется, судя по тому, как вы ее тянете, — с усмешкой сказал помощник.

— В чем дело? — спросил капитан, в эту минуту поднявшийся на палубу из своей каюты.

— Этот человек видел морскую змею, сэр, вот и все! — ответил помощник.

— Д-д-д-а! — произнес Сэм, едва не всхлипнув.

— Ладно, видел так видел, ничего теперь с этим уже не сделаешь, — сказал капитан. — Взял бы он лучше кусочек хлеба, да покормил ее.

Помощник расхохотался, и по улыбке капитана я видел, что он сам доволен своей шуткой.

Капитан и помощник все еще от души хохотали, когда с мостика раздался дикий вопль и в тот же момент один из матросов, стоявших на руле, бросил штурвал, соскочил на палубу и прыгнул вниз в кубрик, как будто внезапно сошел с ума. В ту же секунду за ним последовал второй рулевой. Второй помощник, стоявший наверху на вахте, подхватил штурвал и крикнул капитану что-то, чего мы не могли разобрать.

— Что там за дьявольщина, черт вас всех побери? — взвыл тогда капитан, вне себя.

Помощник протянул руку к правому борту, но она у него так дрожала, что он показывал пальцем то на небо, то на дно океана, и мы никак не могли понять, в чем дело. Даже когда, наконец, он успокоился настолько, что стал показывать в одном направлении, мы все-таки ничего не были в состоянии разобрать, как вдруг из воды милях в двух от нас выскочило на несколько секунд нечто вроде громаднейшего телеграфного столба, затем опять нырнуло и поплыло прямо на наш пароход.

Сэм первый смог заговорить и, уже не теряя времени на заикание, быстро сказал, что сойдет вниз поискать этот кусочек хлеба, о котором ему говорили, и сбежал под палубу, прежде чем капитан или помощник успели его остановить.

Меньше, чем через полминуты на всем пароходе остались наверху только четыре человека, — капитан, его два помощника и я.

Второй помощник держал штурвал, капитан держал поручни борта, может быть боясь упасть, а первый помощник держал линь.

Это был один из самых умопомрачительных моментов, какие я когда-либо переживал в своей жизни.

— Не выстрелить ли в это чудовище из пушки? — проговорил капитан дрожащим голосом, переводя взгляд на маленькую сигнальную пушку, стоявшую у нас на баке.

— Лучше не возбуждать его против нас, — сказал помощник, покачивая головой.

— Интересно знать, пожирает ли оно людей? — произнес капитан. — Может быть оно и явилось за кем-нибудь из нас?

— На палубе сейчас не очень большой для него выбор, — ответил ему с многозначительным взглядом помощник.

— Это верно, — сказал задумчиво капитан. — Я сойду вниз и пошлю всех наверх. Мой долг, как капитана, покидать корабль последним, если есть к тому малейшая возможность.

Как он смог выслать их на палубу, это так и осталось для меня навсегда загадкой, но он их выслал. Он вообще круто обращался с людьми и в обычное время, а в тот момент, должно быть, здорово нажал на них. И они, вероятно, решили, что даже морская змея не будет хуже. Во всяком случае, вся палубная команда явилась наверх, и мы, сбившись в кучу, смотрели, как змея подплывает все ближе и ближе.

Чудовище находилось уже не больше, чем в ста ярдах от нас. Это было невыразимо отвратительное и самое страшное на вид создание, какое только можно было вообразить. Возьмите и смешайте все самые уродливые и безобразные существа на земле — горилл и тому подобное — и все-таки получится настоящий ангел по сравнению с тем, что мы видели. Оно держалось прямо за нашей кормой, не отставая от нас, и от времени до времени раскрывало свою пасть, так что мы могли видеть его глотку ярда на четыре в глубину.

— Она кажется настроенной довольно мирно, — прошептал через некоторое время старший помощник.

— Может быть, она не голодна, — сказал капитан. — Лучше не давать ей проголодаться. Попробуем бросить ей хлеба.

Кок отправился вниз, и принес оттуда с полдюжины хлебов. Один из лучших парней, собравшись с духом, перебросил их за борт и прежде чем вы успели бы сказать раз-два-три, змея подхватила их и затем начала на нас так смотреть, как будто ждала еще. Она подняла голову и подплыла к самому борту, совершенно таким же образом, как делают лебеди в пруду, когда вы их кормите, И продолжала эту игру, пока не слопала десять больших хлебов и громадный кусок свинины.

— Боюсь, что мы ее поощряем, — произнес капитан, глядя, как она плывет у борта с устремленным на нас глазом, величиной с хорошую тарелку.

— Может быть, она скоро уйдет, если мы не будем обращать на нее внимания, — сказал помощник. — Давайте будем делать вид, будто ее здесь нет.

Ладно! Мы делали такой вид настолько хорошо, насколько могли. Но все толпились с противоположной стороны, у левого борта, и каждый готов был нырнуть под палубу в любой момент. Однако, когда чудовище вытянуло свою шею над бортом, как будто выискивая что-нибудь, мы дали ему еще провизии. Мы думали, что если не дадим, то оно возьмет само, и возьмет, так сказать, не с той полки. Но, как и сказал помощник, это только поощряло змею, и долго еще после того, как стемнело, мы могли слышать, как она фыркает и плещется у нас за кормой.

Это, наконец, так начало действовать на наши нервы, что вахтенный помощник послал одного из нас разбудить капитана.

— Не думаю, что она причинит какой-нибудь вред, — произнес вышедший тогда наверх капитан, всматриваясь за борт и говоря таким тоном, будто он прекрасно знал решительно все о морских змеях и их привычках.

— А вдруг она протянет голову через борт и схватит кого-нибудь из людей? — проговорил помощник.

— Тогда сейчас же дайте мне знать, — твердо сказал капитан и исчез в каюте, оставив нас на палубе.

Словом, я был адски счастлив, когда прозвучало восемь склянок и мне можно было смениться с вахты и сойти вниз. И ни на что в жизни я никогда так горячо не надеялся, как на то, что эта отвратительная тварь исчезнет к тому времени, когда мне придется опять идти наверх. Но, вместо того, поднявшись утром на вахту, я снова увидел ее в волнах рядом с нами, играющей на подобие котенка и один из матросов мне сказал, что капитан опять ее кормил.

— Удивительнейшее создание! — говорил капитан о морской змее. — Все слышали, и никто ее не видел, и до сих пор идут споры, существует ли она на самом деле. И хотя вы все видели ее собственными глазами, но не смейте говорить об этом ни слова на берегу.

— А почему, сэр? — спросил второй помощник.

— Потому, что вам никто не поверит, — твердо сказал капитан. — Можете клясться чем угодно и даже принять присягу, и все равно вам не поверят. В уличных газетках нас высмеют, а в солидных журналах скажут, что мы видели морскую траву или что-нибудь в этом роде.

— А почему бы нам не взять ее с собой в Нью-Йорк? — внезапно спросил старший помощник.

— Что?! — воскликнул капитан.

— Будем кормить ее каждый день, — продолжал помощник, приходя в возбуждение, — а тем временем заготовим пару больших крюков, какими ловят акул, и будем держать их наготове с проволочными канатами. Можем поймать ее живой и потом показывать, беря по соверену за вход. Во всяком случае, если только как следует взяться за дело, то можно было бы привезти с собой хоть остов ее.

— Черт возьми, если бы только это было возможно! — вскричал капитан, тоже придя в возбуждение.

— Отчего же не попробовать, — сказал помощник. — Да ведь мы могли бы поймать ее сегодня же, если бы хотели. А если она перервет канат, то можно разнести ей голову из пушки.

Мысль поймать это чудовище нам показалась совсем дикой и такая попытка — чем-то совершенно невероятным и вообще невозможным, но оно было такое смирное и держалось так близко от нас, что эта идея вовсе не была так смешна, как можно было думать сначала.

Кок отправился вниз и принес оттуда с полдюжины хлебов.

Через два дня уже никто из нас ни капли не боялся этой твари, потому что она оказалась необычайно пугливой для своих размеров. Она была трусливее мышонка. И, однажды, когда второй помощник, чтобы позабавиться, взялся за шнурок сигнального парового свистка и легонько дернул его, змея подняла голову с испуганным видом и, немного отстав от нас, повернула назад и исчезла, нырнув в глубину.

Я думал, что капитан сойдет с ума от отчаяния. Он сам начал швырять за борт в бесконечном количества хлеб, куски мяса, свинины и сухари и, когда эта тварь собралась наконец с духом и снова выплыла за нами, он прямо сиял от радости. И тогда же он отдал строгое приказание, чтобы никто не смел прикасаться к сигнальному свистку, хотя бы даже сгустился туман или была опасность столкновения с другим судном. И запретил также отбивать склянки, приказав, чтобы вместо того боцман сам заходил в нужное время в кубрик и вызывал людей на вахту.

Прошло еще три дня и, так как чудовище продолжало держаться за нами, то все были уверены, что нам удастся благополучно доставить его в Нью-Йорк, и, я думаю, что вопрос о существовании морских змей уже был бы решен, если бы не Джо Купер.

Он был на редкость некрасивым парнем, этот Джо. Не часто приходилось мне встречать такую уродливую образину. И в то же время он был страшно чувствителен и обидчив в этом отношении. Если, например, какой-нибудь паренек, идущий ему навстречу по улице, приостановится и свистнет, обратив внимание на его физиономию, или покажет на него своему приятелю, то Джо Куперу уже и это не нравилось Он рассказывал как-то, когда мы с ним говорили по душе и я его сочувственно слушал, что только один раз в его жизни с ним любезно разговаривала женщина. Это было ночью в Попларе. во время густого тумана, и он был так счастлив, что забыл обо всем на свете, и оба очутились в канаве, прежде чем он успел сообразить в чем дело.

На четвертое утро, когда мы были всего в трех днях пути от Сэнди Хука, капитан проснулся не в духе, и выйдя на палубу, готов был придраться к кому угодно и за что угодно. И, как нарочно, первый, на кого он наткнулся, был Джо, стоявший у борта, высунув свою физиономию и глядя на морскую змею.

— Вы что, черт вас возьми, делаете? — заревел диким голосом капитан, увидев Джо в этом положении. — Чего вы хотите этим добиться?

— Чем, сэр? — спросил Джо.

— Тем, что высовываете за борт корабля свою безобразную рожу и пугаете ею морскую змею! — заорал капитан. — Вы же знаете, какая она нервная, эта тварь! Проклятый бездельник!

— Пугаю морскую змею!? — произнес через силу Джо, весь задрожав и побледнев как полотно.

— Если я еще раз увижу вашу поганую харю за бортом, — продолжал неистово орать капитан, — так я вам расколочу ее вдребезги. Понимаете? А теперь убирайтесь вон!

Джо убрался, а капитан, сорвав на нем свою злость, пошел на ют и начал уже совсем спокойно болтать с помощником.

Я был тогда внизу и ничего об этом не знал. Только через несколько часов я услышал обо всей этой истории от одного из кочегаров. Он подошел ко мне с таинственным видом, когда я потом стоял наверху, и сказал:

— Билль, — сказал он, — вы приятель Джо. Сойдите к нам вниз и посмотрите, — не сможете ли с ним что-нибудь сделать.

Не понимая, что он хочет этим сказать, я спустился следом за ним в машинное помещение и увидел там неподвижно сидевшего на опрокинутом ведре Джо. Глаза у него были дико выпучены и устремлены куда-то вперед в одну точку. Два или три других кочегара стояли тут же и смотрели на него, наклонив голову на бок.

— Он уже три часа сидит так, — сказал шепотом младший машинист, — как будто его поразило молнией.

Когда он заговорил, Джо слегка задрожал.

— Испугать морскую змею! — произнес он. — О, я несчастный!

— Это свихнуло ему мозги, — сказал один из кочегаров. — Он только это и повторяет все время.

— Если бы мы могли как-нибудь его заставить зарыдать, — сказал машинист (у него брат был фельдшер), — то можно было бы спасти его рассудок. Но весь вопрос в том, как это сделать?

— Надо с ним осторожно и ласково поговорить, — сказал другой кочегар. — Я попробую, если вы, товарищи, ничего не имеете против.

Он сначала хорошенько крякнул, чтобы прочистить горло, затем подошел к Джо, положил руку ему на плечо и сказал очень нежным и жалостливым голосом:

— Не принимайте это так близко к сердцу, Джо. Очень часто и за самым скверным рылом скрывается доброе сердце.

Едва он успел это сказать, как Джо вскочил, сжав кулаки, и дал ему такого тумака, что чуть не сломал ребро. Потом отвернулся, опять весь задрожал и снова впал в в прежнее состояние полной неподвижности.

— Джо! — позвал я, легонько встряхивая его, — Джо!

— Испугать морскую змею! — прошептал Джо, опять выпучив глаза и уставившись ими в одну точку.

— Джо! — повторил я, — Джо! Разве вы не узнаете меня? Я ваш товарищ, Билль.

— Да, да, — произнес Джо, как будто немного приходя в себя.

— Пойдем отсюда, — сказал я, — пойдем отсюда в кубрик. Вы ляжете там на койку. Это самое лучшее место для вас сейчас.

Я потянул его за рукав, он тихо и послушно встал и пошел за мной, как маленький ребенок. Я сразу уложил его на койку и через некоторое время, когда он уже спокойно спал, подумал, что самое худшее миновало, но я ошибся. Он встал через три часа и, казалось, был такой, как всегда, если не сигать, что ходил и двигался так, как будто весь был занят одной какой-то мыслью и очень сильно ее обдумывал. И прежде чем я успел выпытать, в чем дело, он уже был в припадке.

Припадок продолжался у него десять минут и, едва очнувшись, он впал в новый припадок. В течение двадцати четырех часов у него было шесть длиннейших припадков, и должен признаться, я ничего не понимал. Я никак не мог сообразить, какое он находил удовольствие в том, что вдруг падал, жестоко стукаясь об палубу, хватаясь при этом за что попало и колотя кругом ногами кого попало. Он стоял, например, и разговаривал с вами самым спокойным и мирным образом, а в следующую секунду вдруг хватался за что-нибудь поблизости и уже лежал на спине в припадке. А при этом дрыгал ногами и попадал ими прямо в того, кто пытался разжать его пальцы, чтобы он отпустил зажатый в кулаке кусок чужой куртки или что-нибудь в этом роде.

Другие наши ребята говорили, что обида, нанесенная ему капитаном, так на него подействовала, что он свихнулся, но я не очень легко поддавался на такие штуки, и как-то раз, когда мы с ним были одни в кубрике, я попробовал навести его на соответствующий разговор.

— Джо, старина, — сказал я, — мы с вами, ведь старые приятели и добрые товарищи.

— Ну? — произнес он подозрительно.

— Джо, — прошептал я тогда, — в чем ваша игра?

— Не понимаю, о чем вы говорите, резко ответил он.

— Я говорю об этих припадках, — сказал я, пристально глядя ему в глаза. — Можете не делать такой невинный вид, потому что я своими собственными глазами заметил, как вы жевали мыло, чтобы изо рта пошла пена.

— Мыло?! — злобно крикнул Джо. — Да вы никогда в жизни и не пользовались мылом. Как вы можете его узнать?

После этого я понял, что от него ничего не добьешься, а потому не трогал его, но держал глаза открытыми и наблюдал со стороны.

Капитан нисколько не был обеспокоен этими припадками и только сказал, что не дает змее видеть физиономию Джо в этом состоянии, чтобы она не перепугалась. И когда помощник хотел освободить Джо от вахты, капитан сказал:

— Нет, он может с таким же успехом переносить свои припадки во время работы, как и в свободные часы, это никакой роли не играет.

Мы были уже почти в двадцати четырех часах от порта и чудовище все еще следовало за нами. В шесть часов вечера капитан и помощник закончили все свои приготовления к тому, чтобы поймать на крюк морскую змею в восемь утра на следующий день. Для большей уверенности на вахту был поставлен на палубу лишний человек специально затем, чтобы бросать змее провизию каждые полчаса в течение всей ночи. И когда я уходил спать в десять вечера, она держалась около нас так близко, что я мог бы достать до нее своими подтяжками.

Мне казалось, что я успел поспать не больше получаса, как вдруг проснулся от самого ужасного рева и шума, какой когда-нибудь мне приходилось слышать. Паровой свисток ревел без перерыва и сверху доносились страшные крики и топанье бегущих ног.

Нам всем, которые были тогда в кубрике, сразу пришло в голову, что, должно быть, змее надоел хлеб, и она начала хватать совсем неподходящую пищу, а потому мы подбежали к люку и осторожненько только чуть-чуть высунулись из него и стали прислушиваться.

Вся эта адская кутерьма, казалось, происходила на мостике, и так как мы не видели там змеи, то набрались мужества и поднялись на палубу.

Тогда мы увидели, что произошло.

У Джо начался припадок, когда он стоял на руле, и в припадке, не зная, следовательно, что делает, он ухватился, падая, за шнур парового свистка, висевший, как полагается, около штурвала. Он вцепился в этот шнур мертвой хваткой, зажав его своими пальцами, как железными щипцами, и дрыгая ногами во все стороны. Капитан, в одном нижнем белье, прыгал кругом него в полном исступлении и казался еще более сумасшедшим, чем сам Джо.

И только что мы туда прибежали, как Джо немного пришел в себя и выпустив из руки шнур, спросил слабым голосом, зачем был пущен в действие паровой свисток.

Я думал, что капитан его убьет.

Но второй помощник успел его оттащить, и, конечно, когда все успокоилось и мы побежали к борту, то увидели, что морская змея исчезла.

Мы застопорили машину по приказу капитана и стояли здесь всю ночь, но ничего из этого не вышло. Когда рассвело, нигде не было ни малейшего следа морской змеи, и, я думаю, нам всем так же было жаль, что мы ее потеряли, как и капитану.

Всем, кроме Джо, конечно. Уверен, что мы знали бы теперь о морских змеях не меньше, чем о наших родных братьях, если бы капитан не оскорбил так чувствительно Джо Купера.

В погоне за наследством

— Есть у моряков свои слабости, чего там говорить, — честно признал ночной сторож. — У меня у самого они были, когда я ходил в море. Но чтобы беречь деньги — такая слабость водится за ними редко.

Я как-то сберег немного денег — два золотых соверена провалились в дырку в кармане. Две ночи я провел тогда на улице и не имел во рту ни крошки, пока не нанялся на другое судно, и нашел я эти самые соверены в подкладке своей куртки, когда до ближайшего кабака было уже больше двух тысяч миль.

За все годы, что я проплавал, я знал только одного скрягу. Его звали Томас Геари, мы ходили вместе на барке «Гренада», который возвращался из Сиднея в Лондон.

Томас был человек в летах; я думаю, ему было под шестьдесят, и вообще он был старым дураком. Он копил больше сорока лет и, по нашим подсчетам, сберег что-то около шестисот фунтов. Очень ему нравилось разговаривать об этом и тыкать нам в нос, насколько он богаче всех остальных.

А через месяц, как мы вышли из Сиднея, старина Томас заболел. Билл Хикс объявил, будто это из-за полупенса, которого он недосчитался; но Уолтер Джонс, у которого семья была всегда больна и он думал, что в таких делах разбирается хорошо, сказал, что-де он знает, какая это болезнь, да только не может вспомнить, как она называется, а вот когда мы придем в Лондон и Томас покажется доктору, тогда-де и мы увидим, как он, Уолтер Джонс, был прав.

Так или иначе, но старику становилось все хуже и хуже. Пришел в кубрик капитан, дал ему каких-то лекарств и посмотрел его язык, а затем посмотрел наши языки, чтобы увидеть, есть разница или нету. Затем он оставил кока ходить за больным и ушел.

На следующий день Томасу стало хуже, и скоро всем, кроме него самого, стало ясно, что он отдает концы. Сначала он нипочем не хотел этому поверить, хотя и кок убеждал его, и Билл Хикс убеждал его, а у Уолтера Джонса совершенно таким же манером умер дедушка.

— Не буду я помирать, — говорит Томас. — Как это помру и оставлю все свои деньги?

— Это будет благо для твоих родственников, Томас, — говорит Уолтер Джонс.

— Нет у меня родственников, — говорит старик.

— Тогда для твоих друзей, — этак тихонько говорит Уолтер.

— И друзей нету, — говорит старик.

— Ну как же нету, Томас, — говорит Уолтер с доброй улыбкой. — Уж одного-то я мог бы тебе назвать.

Томас закрыл глаза, чтобы его не видеть, и принялся жалобно рассказывать о своих деньгах и каким тяжким трудом он их скопил. И мало-помалу ему делалось все хуже, и он перестал нас узнавать и принимал нас за шайку жадных пьяных матросов. Уолтера Джонса он принимал за акулу и так ему прямо и сказал, и как Уолтер ни старался, разубедить старика ему не удалось.

Помер он на другой день. Утром он опять плакался насчет своих денег и обозлился на Билла, когда тот напомнил ему, что с собой он их все равно не унесет, и он выудил у Билла обещание, что похоронят его, в чем он есть. После этого Билл поправил ему одеяло и, нащупав на старике парусиновый пояс, понял, чего тот хочет добиться.

Погода в тот день была ненастная, слегка штормило, и потому все были заняты на палубе, а смотреть за Томасом оставили юнгу лет шестнадцати, который обычно помогал стюарду на корме. Мы с Биллом сбежали в кубрик взглянуть на старика как раз вовремя.

— Я все-таки унесу их с собой, Билл, — говорит старик.

— Ну и правильно, — говорит Билл…

— Камень с моей души… теперь свалился, — говорит Томас. — Я отдал их Джиму… и велел выбросить их… за борт.

— Что? — говорит Билл, вытаращив на него глаза.

— Все правильно, Билл, — говорит юнга. — Так он мне велел. Это была маленькая пачка банкнотов. Он дал мне за это два пенса.

Старина Томас, похоже, слушал. Глаза его были открыты, и он этак хитренько глядел на Билла, словно бы потешаясь, какую он сыграл с ним шутку.

— Никому… не тратить… моих денег, — говорит он. — Никому…

Мы отступили от его койки и некоторое время стояли, уставясь на него. Затем Билл повернулся к юнге.

— Иди и доложи капитану, что Томас готов, — говорит он. — И гляди, если тебе шкура дорога, не сболтни кому-нибудь, что ты выбросил деньги за борт.

— Почему? — говорит Джим.

— Потому что тебя посадят за это, — говорил Билл. — Ты не имел права это делать. Ты нарушил закон. Деньги положено кому-нибудь оставлять.

Джим вроде перетрусил, а когда он ушел, я повернулся к Биллу. Гляжу это я на него и говорю:

— Что это ты затеял, Билл?

— «Затеял»! — говорит Билл и фыркает на меня. — Просто я не хочу, чтобы несчастный юнга попал в беду. Бедный парнишка. Ты ведь тоже когда-то был молод.

— Да, — говорю я. — Но с тех пор я немного вырос, Билл, и, если ты не скажешь мне, что ты затеял, я сам расскажу капитану и всем ребятам тоже. Ему велел старина Томас, так чем же мальчишка виноват?

— И ты думаешь, Джим его послушал? — говорит Билл, скривив свой нос. — Этот змееныш расхаживает теперь с шестью сотенками в кармане. Держи только язык за зубами, и я о тебе не забуду.

Тут до меня дошло, что затеял Билл.

— Идет, — говорю я, а сам гляжу на него. — За половину я молчать согласен.

Я думал, он лопнет со злости, а уж наговорил он мне столько, что я едва успевал отвечать.

— Ладно, раз так, — говорит он наконец. — Пусть будет пополам. И никакого грабежа тут нету, потому как деньги никому не принадлежат, и они не мальчишкины, потому как ему было сказано выбросить их за борт.

На следующее утро беднягу Томаса похоронили, а когда все кончилось и мы пошли обратно в кубрик, Билл взял юнгу за плечо и говорит:

— Теперь бедняга Томас ищет свои деньги. Интересно, найдет или нет? Большая была пачка, Джим?

— Нет, — говорит юнга, качая головой. — Их там было шестьсот фунтовых билетов и два соверена, и я завернул соверены в билеты, чтобы они потонули. Ведь это подумать, Билл, — выбросить такие деньги! Это грех, как ты считаешь?

Билл ему не ответил, и после обеда, пока в кубрике никого не было, мы взялись за мальчишкину койку и обшарили ее всю как есть, однако ничего не нашли, и в конце концов Билл сел и объявил, что он, должно быть, носит их на себе.

Мы дождались ночи и, когда все захрапели кто во что горазд, прокрались к мальчишкиной койке, обыскали его карманы и ощупали подкладку, а затем мы вернулись на свои места, и Билл шепотом рассказал, какое у него мнение о Джиме.

— Наверное, он привязал их к животу прямо на голое тело, как Томас, — говорю я.

Мы стояли и шептались в темноте, а затем у Билла лопнуло терпение, и он на цыпочках снова отправился на поиски. Он весь так и трясся от волнения, да и я был не лучше, и тут вдруг кок с ужасным хохочущим визгом подскочил на своей койке и завопил, что кто-то его щекочет.

Я мигом забрался на свою койку, Билл забрался на свою, и мы лежали и слушали, как наш кок, который страшно боялся щекотки, излагает, что он намерен сделать, если это повторится еще раз.

— Ложись и спи, — говорит Уолтер Джонс. — Тебе все это приснилось. Сам подумай, кому взбредет в голову тебя щекотать?

— Слово даю, — говорит кок. — Кто-то подкрался ко мне и принялся меня щекотать, и рука у него была с баранью ногу. У меня до сих пор мурашки по всему телу.

В эту ночь Билл утихомирился, но на следующий день, сделав вид, будто считает, что Джим растолстел, схватил мальчишку и истыкал пальцем всего с головы до ног. Как ему показалось, что-то такое он нащупал у него вокруг пояса, но увериться в этом он не успел, потому как Джим издавал такие вопли, что остальные ребята заставили Билла оставить его в покое.

Целую неделю мы искали эти деньги и ничего не нашли, и тогда Билл сказал, что с некоторых пор Джим постоянно околачивается на корме и это подозрительное обстоятельство наводит его на мысль, что мальчишка спрятал их где-нибудь там. Но как раз в это время, поскольку рабочих рук на судне теперь не хватало, Джима отрядили на нос палубным матросом, и тут стало ясно, что он просто избегает Билла.

Наконец однажды мы застали его одного в кубрике, и Билл обнял его, усадил на рундук и напрямик спросил его, где деньги.

— Да я же выбросил их за борт, — говорит юнга. — Я же тебе сказал уже. Что у тебя с памятью, Билл?

Билл взял его и разложил на рундуке, и мы тщательно обыскали его. Мы даже сняли с него башмаки, а пока он снова обувался, еще раз осмотрели его койку.

— Ежели ты не виноват, — говорит Билл, — почему ты сейчас не орал и не звал на помощь, а?

— Потому что ты велел мне помалкивать об этом деле, Билл, — говорит юнга. — Но в следующий раз я заору. И очень даже громко.

— Слушай, — говорит Билл, — скажи нам, где они, и мы поделим их на троих. Каждому достанется по двести фунтов, и мы расскажем тебе, как их разменять и не попасть в беду. Мы ведь умнее тебя, и ты это знаешь.

— Знаю, Билл, — говорит юнга. — Но зачем я буду врать? Я выбросил их за борт.

— Ладно, раз так, — говорит Билл и поднимается. — Пойду и расскажу все капитану.

— Ну и рассказывай, — говорит Джим. — Мне-то что!

— Как только ты сойдешь на берег, тебя обыщут, — говорит Билл, — и обратно на судно больше не пустят. Из-за своей жадности ты потеряешь все, а если ты поделишься с нами, у тебя будет двести фунтов.

Я видел, что мальчишке это в голову не приходило, и, как он ни старался, скрыть свои чувства он не смог. Он назвал Билла красноносой акулой, и меня он тоже как-то назвал, только я уже забыл.

— Подумай хорошенько, — говорит Билл, — и не забудь, что полиция схватит тебя за шиворот и обыщет, едва ты сойдешь с трапа.

— Интересно, а кока они тоже будут щекотать? — говорит Джим злобно.

— И если они найдут деньги, ты пойдешь в тюрьму, — говорит Билл и дает ему затрещину. — А там тебе придется не по вкусу, за это я тебе ручаюсь.

— Что же тебе там так не понравилось, Билл? — говорит Джим, держась за ухо.

Билл поглядел на него и пошел к трапу.

— Больше трепать с тобой языком я не намерен, дружок, — говорит он. — Я иду к капитану.

Он стал медленно подниматься, и едва он ступил на палубу, как Джим вскочил и позвал его. Билл сделал вид, будто не слышит, и мальчишка выскочил на палубу и побежал за ним следом; немного спустя они оба вернулись в кубрик.

— Ты хотел мне что-то сказать, дружок? — говорит Билл, задирая голову.

— Да, — говорит юнга и ломает пальцы. — Мы поделим деньги, если ты будешь держать пасть на замке.

— Хо! — говорит Билл. — А я-то думал, ты их выбросил за борт.

— Я тоже так думал, Билл, — говорит тихо Джим, — но когда я вернулся в кубрик, они оказались у меня в кармане штанов.

— Где они сейчас? — говорит Билл.

— Это неважно, — говорит юнга. — Тебе до них все равно не добраться. Я и сам не знаю теперь, как их взять.

— Где они? — снова говорит Билл. — Я сам их буду хранить. Тебе я не доверяю.

— А я не доверяю тебе, — говорит Джим.

— Если ты сию же минуту не скажешь мне, где деньги, — говорит Билл и снова идет к трапу, — я иду и рассказываю капитану. Они должны быть у меня в руках, по крайней мере моя доля. Почему бы не поделить их прямо сейчас?

— Потому что их у меня нет, — говорит Джим, притопнув ногой, — вот почему, и это все из-за ваших дурацких штучек. Когда вы ночью устроили мне обыск, я перепугался и спрятал их.

— Где? — говорит Билл.

— В матрасе второго помощника, — говорит Джим. — Я прибирал на корме и нашел в его матрасе снизу дырку, засунул туда деньги и затолкал их палкой поглубже.

— Как же ты думаешь достать их обратно? — говорит Билл, почесав затылок.

— Вот этого я и не знаю, ведь на корму мне теперь не разрешается, — говорит Джим. — Кому-то из нас придется рискнуть, когда мы придем в Лондон. И гляди, Билл, ежели ты попробуешь здесь смошенничать, я сам всех выдам.

Тут как раз в кубрик спустился кок, и нам пришлось прекратить разговор, но я видел, что Билл очень доволен. Он был так доволен, что деньги не выброшены за борт, что совсем упустил из виду, как же теперь до них добраться. Ну, через несколько дней он уразумел положение так же явственно, как и мы с Джимом, и тогда он мало-помалу совсем озверел и стал бегать на корму при всяком удобном случае и этим наводил страх на нас обоих.

Трап в кормовые каюты был как раз напротив штурвала, и спуститься туда незаметно было так же затруднительно, как незаметно вынуть у человека изо рта вставную челюсть. Один раз, когда у штурвала стоял Билл, Джим спустился туда поискать свой нож, который он якобы там оставил, но едва он скрылся внизу, как выскочил снова в сопровождении стюарда со шваброй в руках.

Больше мы ничего не могли придумать, и нас прямо-таки с ума сводила мысль о том, что второй помощник, маленький человечек с большой семьей, никогда не имевший за душой ни гроша, каждую ночь спит на матрасе с нашими шестью сотнями фунтов.

Мы разговаривали об этом при каждом удобном случае, причем Билл и Джим едва удерживались от взаимных грубостей. Юнга считал, что во всем виноват Билл, а Билл все сваливал на юнгу.

— Я считаю, что есть только один выход, — говорит как-то юнга. — Пускай Билла хватит солнечный удар, когда его будут сменять у штурвала, и пускай он свалится вниз по трапу и покалечится так, что его нельзя будет переносить. Тогда его поместят внизу в какую-нибудь каюту, а меня, может быть, приставят за ним ходить. Так или иначе, он-то уж будет находиться там, внизу.

— Хорошая мысль, Билл, — говорю я.

— Хо! — говорит Билл и глядит на меня так, словно готов сожрать со всеми потрохами. — А почему бы не свалиться по трапу тебе самому, если так?

— По мне, лучше, если это будешь ты, Билл, — говорит юнга. — А вообще-то мне все равно, кто из вас. Можете бросить жребий.

— Иди отсюда, — говорит Билл. — Иди отсюда, пока я чего-нибудь тебе не сделал, кровожаждущий убийца!.. У меня у самого есть план, — говорит он, понизив голос, когда юнга вылетел из кубрика. — И, ежели я не придумаю чего-либо получше, я пущу его в ход. Только гляди, ни слова мальчишке.

Ничего получше он не придумал, и однажды ночью, как раз когда мы входили в Ла-Манш, он пустил в ход свой план. Он был в вахте второго помощника, и вот он облокачивается на штурвал и говорит ему тихим голосом:

— Это мое последнее плавание, сэр.

— О, — говорит второй помощник, никогда не гнушавшийся беседой с простым матросом. — Почему же?

— Я нашел себе койку на берегу, сэр, — говорит Билл, — и я хочу попросить вас об одном одолжении…

Второй помощник буркнул что-то и отошел на шаг-другой.

— Мне нигде не было так хорошо, как на этом судне, — говорит Билл. — И остальным ребятам тоже. Прошлой ночью мы говорили об этом, и все сошлись, что это из-за вас, сэр, и из-за вашей к нам доброты.

Второй помощник кашлянул, но Билл видел, что это ему понравилось.

— И вот я подумал, — говорит Билл, — что, когда я покину море навсегда, хорошо бы унести с собой что-нибудь на память о вас, сэр. И мне пришла мысль, что, если бы я заполучил ваш матрас, я бы вспоминал о вас каждую ночь в своей жизни.

— Мой… что? — говорит второй помощник, вытаращив на него глаза.

— Ваш матрас, сэр, — говорит Билл. — Я бы предложил вам за него фунт, сэр. Мне хочется иметь что-нибудь из ваших вещей, и это был бы для меня лучший памятный подарок.

Второй помощник покачал головой.

— Мне очень жаль, Билл, — говорит он мягко, — но я не могу отдать его за такую цену.

— Я лучше дам тридцать шиллингов, чем откажусь от него, сэр, — смиренно говорит Билл.

— Я уплатил за этот матрас большую сумму, — говорит второй помощник. — Не помню, сколько именно, но сумма была велика. Ты понятия не имеешь, какой это дорогой матрас.

— Я знаю, что это хорошая вещь, иначе вы не стали бы ее держать у себя, — говорит Билл. — А пара фунтов вас не устроит, сэр?

Второй помощник мекал и экал, но Билл поостерегся набавлять еще. Со слов Джима он знал, что красная цена этому матрасу была не больше восемнадцати пенсов — для того, кто не очень брезгливый.

— Я спал на этом матрасе годы и годы, — говорит второй помощник, а сам глядит на Билла краем глаза. — Не знаю уж, смогу ли я спать на каком другом. Но, чтобы уважить тебя, Билл, я отдам его тебе за два фунта, если ты оставишь его у меня до берега.

— Спасибо, сэр, — говорит Билл, едва удерживаясь, чтобы не заплясать от радости. — Я передам вам эти два фунта, как только нас рассчитают. Я буду хранить его всю свою жизнь, сэр, на память о вас и о вашей доброте.

— Только смотри, никому ничего не рассказывай, — говорит второй помощник, которому не улыбалось, чтобы об этой сделке узнал капитан, потому что иначе ко мне начнут приставать другие желающие купить что-нибудь на память.

Билл со всем пылом пообещал ему молчать, и когда он мне об этом рассказывал, то чуть не плакал от счастья.

— И заметь, — говорит он, — я купил этот матрас, закупил его весь целиком, и к Джиму это не имеет никакого отношения. Мы с тобой уплатим по фунту и разделим то, что внутри, пополам.

Он в конце концов убедил меня, но этот мальчишка следил за нами, как кот за канарейками, и мне простым глазом было видно, что уж его надуть будет нелегко. Похоже, к Биллу он относился более подозрительно, нежели ко мне, и чуть что, все приставал к нам, как мы решили с этим делом.

Из-за встречного ветра мы четыре дня проболтались в проливе, пока нас не подцепил буксир и не привел в Лондон.

Переживания у нас напоследок были ужасные. Прежде всего нам нужно было заполучить матрас, а затем нам нужно было исхитриться и избавиться от Джима. Билл было предложил, чтобы я увел его с собой на берег. Сказал бы, что Билл-де подойдет попозже, и там удрал бы от него. Но я на это заявил, что, пока я не получу свою долю, мне не вынести расставания с Биллом хотя бы на полсекунды.

И, кроме того, Джим нипочем бы не ушел без него. Весь путь вверх по реке он торчал возле Билла и то и дело спрашивал, что же мы собираемся делать. Он так переживал, что чуть не плакал, и Билл даже испугался, как бы это не заметили остальные ребята.

В конце концов мы отшвартовались в Истиндских доках и сразу повалили в кубрик помыться и переодеться в выходную одежду. Джим все это время не спускал с нас глаз, а затем он подходит к Биллу, кусает ногти и говорит:

— Как же это сделать, Билл?

— Держись поблизости, когда все уйдут на берег, и надейся на удачу, — говорит Билл и поглядывает на меня. — Посмотрим, как пойдут дела, когда получим аванс.

Мы пошли на корму получать по десять шиллингов на карманные расходы. Я с Биллом получил раньше всех, и тогда второй помощник, незаметно подмигнув, с этаким беспечным видом вышел за нами следом и вручил Биллу матрас, завернутый в мешок.

— Вот тебе, Билл, — говорит он.

— Премного благодарен, сэр, — говорит Билл. Руки у него так тряслись, что он едва не выронил этот мешок, и он хотел сразу уйти, пока Джим не поднялся на палубу. Но болван помощник останавливает его и произносит перед нами маленькую речь. Дважды Билл порывается идти, но помощник кладет ему руку на плечо и все рассказывает, как он всегда старался ладить с командой и как это ему всегда удавалось, и вот пожалуйста — в самый разгар этого представления появляется мистер Джим.

Он весь так и задрожал при виде свертка с матрасом и широко раскрыл глаза, а затем, когда мы двинулись на нос, он взял Билла под руку и обозвал его всеми бранными словами, какие только знал.

— Ты даже молоко из блюдца у кошки готов спереть, — говорит он. — Но только знай, ты с этого судна не уйдешь, пока я не получу свою долю.

— Я хотел сделать тебе сюрприз, — говорит Билл, силясь улыбнуться.

— Можешь подавиться своими сюрпризами, Билл, мне они не по вкусу, — говорит юнга. — Где ты собираешься вспарывать его?

— Я думаю вспороть его у себя на койке, — говорит Билл. — Ежели мы понесем его через пристань, нас может остановить полиция и спросить, что там внутри. Так что пошли в кубрик, старина Джим.

— Ну да, держи карман шире, — говорит юнга и кивает ему. — А там уж вы что-нибудь придумаете, когда я останусь с вами один. Ничего, мою долю ты выбросишь мне сюда, а затем ты сойдешь с судна прежде меня. Ты понял?

— Пошел к черту! — говорит Билл.

Мы поняли, что последний шанс у нас пропал, спустились вниз, и он кинул сверток на свою койку.

В кубрике оставался только один парень. Он повозился минут десять со своей прической, кивнул нам и убрался.

Через полминуты Билл распорол матрас и принялся шарить в набивке, а я зажигал спички и приглядывал за ним. Матрас был не так чтобы очень велик, и набивки в нем было не так чтобы очень много, но мы никак не могли найти эти деньги. Билл ворошил набивку снова и снова, а затем выпрямился, посмотрел на меня и перевел дух.

— Может, помощник нашел их? — говорит он охрипшим голосом.

Мы снова перетряхнули набивку, и тогда Билл поднялся до середины трапа и тихонько окликнул Джима. Он окликнул его три раза, а затем вылез на палубу, и я следом за ним. Юнги нигде не было видно. Увидели мы только судового кока, который мылся и причесывался перед выходом на берег, да капитана, который стоял на корме и разговаривал с владельцем.

Мы никогда больше не видели этого юнгу. Он не вернулся за своим сундучком и не пришел получать жалованье. Вся остальная команда была, конечно, тут, и когда я получил свои деньги и вышел на палубу, я увидел беднягу Билла. Он стоял, привалившись спиной к стене, и пристально глядел на второго помощника, а тот с доброй улыбкой осведомлялся, как ему спалось.

Бедный парень засунул руки в карманы штанов и со всей мочи старался ответить улыбкой на улыбку. Таким я в последний раз видел Билла.

Под чужим флагом

Старший помощник капитана на нашем судне был настоящий зверь с матросами. Более грубого и жестокого человека мне еще не приходилось встречать. Он постоянно осыпал матросов самыми невероятными ругательствами и придирался ко всякой мелочи, наказывая без пощады за малейшую провинность. Но всякий понимает, что такое дисциплина на корабле, и мы все дрожали перед ним.

В особенности этот помощник невзлюбил одного из наших парней, которого звали Билль Кузенс. Билль, к несчастью, был ярко-рыжим, и помощник буквально затравил его, издеваясь над цветом его волос. Нас всех спасало отчасти только то обстоятельство, что капитан был сравнительно приличным парнем, и потому помощник мог издеваться над нами лишь в его отсутствие.

Наше судно стояло в Калькутте, и как-то вечером после ужина мы сидели все в кубрике, когда вошел Билль. По его виду мы сразу поняли, что у него только-что был «разговор» с помощником. Билль сел в сторонке и несколько минут молчал, видимо, еще не успокоившись после полученной взбучки. Затем его прорвало.

— Я изобью его в конце-концов! Помяните мои слова, — проговорил он взволнованно.

— Не будьте дураком, Билль, — сказал Джо Смит.

— Эх, если бы только я мог поймать его одного, — продолжал Билль прерывающимся голосом, — если бы только я мог побыть с ним наедине минут десять, без всяких свидетелей… Но, конечно, если я вздую его, это будет бунт.

— Вы не могли бы, Билль, если бы это и не был бунт, — сказал опять Джо Смит.

Старший помощник, следует пояснить, был здоровый парень.

— Он ходит по городу, как будто вся Калькутта ему принадлежит, — вставил Тед Хилль. — Когда ему встречаются индусы, он бросается на них, как бешеный, и колотит их своими железными кулаками, хотя они обходят его за несколько шагов, чтобы дать дорогу.

— Почему они ему не ответят тем же? — сказал Билль. — Я бы это сделал на их месте.

Джо Смит усмехнулся:

— Отчего же вы этого не делаете? — спросил он.

— Потому что я ее индус, — ответил Билль.

— Ну, что же, — сказал Джо очень серьезно, — вымажьте чем-нибудь темным лицо, руки и ноги, наденьте тюрбан и лохмотья индуса, отправьтесь на берег и повстречайтесь с ним.

— Я пойду с вами, Билль, если вы решитесь на это, — произнес один из наших, по имени Боб Поллан.

Идея эта им понравилась. Они долго обсуждали ее, и затем Джо Смит, который, видимо, принял горячее участие в деле, отправился на берег и достал для них нужную одежду и тюрбаны.

Когда они примерили индусские лохмотья, возник вопрос, чем покраситься. Уголь слишком царапался, а мазаться чернилами Билль не хотел. Тогда Тед обжег пробку и начал мазать ею нос Биллю, прежде чем она остыла. Но Биллю это не понравилось.

— Послушайте, Билль, — сказал нам корабельный плотник, — вам ничем нельзя угодить. И я вам скажу прямо — вы увиливаете.

— Это наглая ложь, черт вас возьми! — ответил ему Билль запальчиво.

— Ладно. Если так, то у меня есть в одной жестянке подходящий материал, чтобы сделать из вас настоящего индуса, — сказал плотник, — и если вы заткнете свою скверную пасть, то я сам вас выкрашу.

Билль был даже польщен этим предложением, так как плотник выше простого матроса, каким был Билль. Плотник выкрасил его так, что он стал совершенным арапом, да еще отполированным. Затем Боб Поллан сел на табуретку, и плотник вымазал его краской из той же жестянки. Когда Билль и Боб надели тюрбаны, оба стали совершенно неузнаваемы.

— Немного стягивает лицо, — сказал Билль, раскрывая и закрывая рот.

— Это пройдет, — ответил плотник. — Вы не можете не ворчать, Билль.

— Смотрите же, вздуйте его хорошенько, Билль, — сказал Джо Смит. — Вас двое, и если как следует возьмете его в переплет, он не скоро забудет этот рейс.

— И дайте ему начать первым, — напомнил Тед Хилль. — Он наверняка сам свяжется с вами, как только вы попадетесь ему на дороге. О, сколько бы я дал, чтобы увидеть, как вы начнете лупить его!

Когда стемнело, оба сошли на берег, напутствуемые самыми горячими пожеланиями успеха, а мы все уселись на баке и начали обсуждать судьбу помощника. Он еще раньше отправился на берег, и Тед Хилль с удовольствием заметил, что он особенно франтовски приоделся.

Было, должно быть, около одиннадцати часов ночи. Я сидел со Смитом у правого борта около камбуза, когда послышался шум на берегу. Это был старший помощник, возвращавшийся на корабль. Шляпы на нем не было. Галстук вылез за ухо. Рубашка и воротничок были изорваны в клочья.

Второй и третий помощники подбежали к нему, чтобы узнать, в чем дело, и пока он им рассказывал, на палубу поднялся и подошел к ним капитан.

— Неужели вы хотите сказать, м-р Фингель, — проговорил изумленным голосом капитан, — что вас так отделали эти кроткие вежливые индусы?

— Индусы, сэр! — громовым голосом вскричал старший помощник. — Конечно, нет, сэр! На меня напало пять германских матросов. Я избил их всех!

— Рад слышать это, — сказал капитан.

А второй и третий помощники погладили по спине старшего — совсем как вы погладите собаку, которую не знаете.

— Они были здоровые ребята, — продолжал старший помощник, — и мне недешево обошлось это дельце. Посмотрите на мой глаз.

Второй помощник зажег спичку и осветил его. Это, действительно, была красота.

— Надеюсь, что вы заявили полиции? — спросил капитан.

— Нет, сэр, — ответил тот, гордо выпрямившись. — Я не нуждаюсь в защите полиции. Пятеро — это большое число, но я разогнал их всех и не думаю, что они когда-нибудь затронут опять британского моряка.

— Вам надо отдохнуть, — сказал второй помощник. — Ложитесь-ка спать.

И, взяв его под руку, он повел старшего в каюту.

Когда все они ушли, мы стали обсуждать услышанное, стараясь догадаться, что произошло и как это Билль Кузенс и Боб Поллан превратились вдруг в пять германских матросов.

— Помощник врет, — сказал плотник. — Ему стыдно признаться, что поколотили его индусы.

Мы все тоже так думали, но пришлось подождать еще почти час, пока явились те двое и подтвердили нашу догадку. И громадная разница была между тем, как взошли на борт они и помощник. Они явились без всякой помпы и прокрались на судно совершенно бесшумно. Первое, что мы увидели, когда они вернулись, была босая черная пятка, показавшаяся на верхней ступеньке трапа, ведущего в кубрик, и осторожно ощупывавшая следующую ступеньку.

Пятка была Боба. Он спустился вниз, спиной к нам, не говоря ни слова, и мы увидели, что он держит еще чью-то черную ногу и ставит ее со ступеньки на ступеньку, сводя кого-то вниз. Это был Билль. И изо всех жалких и несчастных индусских нищих, каких вы только могли видеть, Билль оказался самым страшным и жалким, когда добрался до кубрика. Он бессильно опустился на нижнюю койку и обеими руками ухватился за свою распухшую голову.

Боб сел рядом с ним, и так они сидели, молча и не двигаясь, больше похожие на восковые фигуры, чем на живых людей.

— Я вижу, вы сделали это, Билль, — сказал, наконец, Джо Смит, долго прождав, пока они заговорят сами. — Расскажите же нам, как все произошло.

— Нечего рассказывать, — произнес Билль очень кисло. — Мы его поколотили, вот и все.

— И он нас тоже поколотил, — сказал Боб со стоном. — У меня болит все тело, а ноги…

— Что такое у вас с ногами? — спросил Джо.

— Отдавлены пальцы, — ответил Боб отрывисто. — Вдребезги отдавлены, — прибавил он затем. — Никогда еще в жизни не был я в такой перепалке. Он дрался, как бешеный. Я думал, что он убил Билля.

— Я бы предпочел, чтобы он меня убил, — произнес Билль с болезненным стоном. — Мое лицо стало сплошной раной. Я не могу дотронуться до него.

— Неужели вы, вдвоем, не смогли его вздуть? — с удивлением спросил Джо.

— Во всяком случае, он нас тоже поколотил, — сказал Билль. — Мы подошли к нему вплотную, чтобы он сам начал драку, и первым делом он отдавил нам ноги. А потом казалось, будто мы попали под ветряную мельницу с большими железными молотками вместо крыльев.

Он еще раз простонал, повернулся лицом к борту и, когда мы продолжали его расспрашивать, только ругался в ответ.

Оба, видимо, были в совершенном изнеможении и, в конце-концов, заснули, не раздеваясь и не смыв даже краску, которой были вымазаны.

На другой день я проснулся раньше обычного времени от звуков чьего-то голоса и всплесков воды. Это продолжалось так долго, что я потерял надежду вновь заснуть, открыл глаза и, соскочив с койки, увидел Билля, обливавшегося водой над тазом и невероятнейшим образом ругавшегося.

— В чем дело, Билль? — спросил, зевая, тоже проснувшийся от этого шума Джо Смит.

— У меня так избита кожа, что я еле могу дотронуться до нее, — сказал Билль, наклонившись над тазом и растирая лицо мокрыми руками. — Ну что, сошла краска?

— Сошла ли краска? — переспросил Джо. — Конечно, нет. Отчего вы не возьмете мыло?

— Мыло… — заорал Билль диким голосом. — Черт вас возьми, я уже извел больше мыла, чем трачу обычно в полгода.

— Очевидно, плохо мылились, сказал Джо. — Намыльтесь хорошенько.

Билль осторожно положил мыло на табуретку, подошел к Джо и рассказал ему в самых ужасных выражениях, что он с ним сделает, когда оправится от побоев и восстановит свои силы.

Затем слез с койки Боб Поллан и тоже начал пробовать отмыть краску с своего лица. Оба долго продолжали мылиться и мыться. Затем подходили к свету и осматривали друг друга, стараясь уверить себя, что краска сходит, пока не извелись окончательно. Билль задел ногой, опрокинул ведро с водою и стал бегать по кубрику, как сумасшедший.

— Да, ведь, плотник вымазал вас, — сказал кто-то из наших. — Заставьте его и отмыть краску.

Вы не поверите, с каким трудом нам удалось, наконец, разбудить этого человека. Он еще не совсем проснулся, когда его стащили с койки, посадили перед этими двумя несчастными и сказали, чтобы он снял с них свою краску.

— Не думаю, что здесь найдется что-нибудь подходящее для этого, — произнес он в конце концов, когда очнулся и пришел в себя. — Я забыл к тому же, чем это смывается.

— Вы что же? Хотите сказать, что мы на всю жизнь останемся индусами? — заревел громовым голосом Билль.

— Ничего подобного! — с негодованием ответил плотник. — Краска сама сойдет с течением времени. И я думаю, если будете каждый день бриться, это ускорит дело.

— Я сейчас достану свою бритву! — прорычал таким же диким голосом Билль. — Держите его, Боб. Я срежу голову этому бандиту!

Он, действительно, полез в свой сундук и достал бритву, но мы, конечно, все соскочили с коек, оттащили его от плотника и твердо дали ему понять, что этот номер не пройдет. Затем мы усадили его и Боба и начали пробовать над ними все, что только могли придумать, начиная от смазочного масла и кончая холодным чаем, клали им припарки и компрессы, но что бы мы ни делали, их физиономии становились только более блестящими, не меняясь в цвете.

— Ничего не выйдет, я, ведь, вам говорил, — сказал плотник. — Это самая прочная краска, какую я знаю. Вы не поверите, если я скажу, сколько стоит одна маленькая коробка ее.

— Ладно. Вы были с нами заодно во всей этой штуке, — произнес Билль дрожавшим от злости голосом. — Вы сделали это, чтобы мы могли вздуть помощника, и что будет нам за это, будет и вам.

— Я не думаю, чтобы скипидар помог, — сказал плотник, быстро поднявшись, — но надо попробовать.

Он принес скипидар, вылил немного на тряпку и дал ее Биллю, сказав, чтобы тот растер ею лицо. Билль мазнул ею лицо, но в ту же секунду вскочил со страшным криком, уткнулся головой в рубашку Симмонса и начал с ожесточением вытирать ею лицо. Потом бросил опешившего Симмонса, оттолкнул одного из наших, умывавшегося около ведра с чистой водой, и окунул лицо в воду. После этого стал прыгать и скакать, как сумасшедший. Затем опять бросился на свою койку, закутал лицо в одеяло и начал раскачиваться и стонать, как умирающий.

— Не пробуйте эту штуку, Боб, — произнес он, наконец.

— Не собираюсь, — ответил тот. — Хорошо, что вы первый попробовали.

Один из нас еще что-то предложил, но эти двое ответили такими проклятиями, что мы перестали их трогать.

Положение было отчаянное, и все мы это понимали. Сначала заговорил один из команды, сделав легкий намек, затем другой, и так продолжалось, пока Билль не повернулся к нам с угрожающим видом и не попросил в очень решительных выражениях сказать ясно и прямо, в чем дело.

— Да очень просто, — сказал Джо мягким тоном. — Дело, видите ли, в том, Билль, что нам всем влетит, когда помощник узнает…

— Да, влетит всем, — подтвердил Билль, кивнув головой.

— Между тем, — продолжал Джо, вопросительно поглядывая на остальных в ожидании поддержки, — если бы мы собрали для вас кое-какую небольшую сумму, чтобы вы могли дезертировать…

— Да, да! Верно, верно! — раздались голоса со всех сторон. — Браво, Джо!

— Вот как! Дезертировать? — сказал Билль. — А куда же прикажете нам деваться, если мы сбежим с нашего судна?

— Ну, это уже вам виднее, — ответил так же ласково Джо. — Тут много кораблей с недостаточным числом команды. Всякий капитан будет рад принять таких первоклассных моряков, как вы и Боб.

— А как насчет наших коричневых рож? — спросил Билль тем же злобно неблагодарным и насмешливым тоном.

— Это можно обойти, — сказал Джо.

— Как? — воскликнули одновременно Билль и Боб.

— Наймитесь, как негры-коки, — ответил Джо, хлопая себя по коленкам и обводя всех торжествующим взглядом.

Некоторые люди не понимают доброты и хороших чувств, Джо говорил совершенно искренно и никто из нас не сказал бы, что это плохая мысль, но, конечно, мистер Билль Кузене не мог не счесть себя оскорбленным. Я это объясняю лишь тем, что вся история с дракой и краской повлияла на его мозги. Так же отнесся к предложению Джо Смита и Боб. Очевидно, и с ним было то же самое. Во всяком случае, другого оправдания для них я подыскать не могу.

Словом, никто из нас не был в силах завтракать и не мог ничего делать, пока эти двое сидели, скорчившись в углу и не двигались.

— Я бы никогда не дал им этой краски, — сказал, наконец, плотник, когда всякие увещания оказались бесполезны, — если бы знал, что они будут себя так держать. Они сами хотели, чтобы я их раскрасил.

— Помощник их убьет, — сказал Тед Хилль.

— Он их посадит в тюрьму, вот что он сделает, — прибавил Джо Смит. — Это серьезная вещь — отправиться на берег и напасть там на старшего помощника.

— Вы все замешаны в этом, — ответил Билль. — Я намерен сделать полное и чистосердечное признание. Джо Смит нас подговорил к этому, плотник нас выкрасил, а все остальные нас подбодряли,

— Джо достал нам платье, — прибавил Боб. — И я знаю, где он его достал.

Неблагодарность этих людей была так поразительна, что мы сначала решили прекратить с ними всякие сношения, но лучшие чувства одержали верх, и мы устроили нечто вроде митинга, чтобы обсудить, что делать. Но что мы ни предлагали, эти двое на все отвечали отказом с самыми ужасными проклятиями, и в конце концов нам пришлось подняться на палубу, ничего не решив, кроме того, что мы будем клясться в полном своем незнании и непричастности к этому делу.

— Единственный совет, какой мы можем вам дать, — сказал Джо, поднимаясь по трапу и оборачиваясь к ним, — это сидеть здесь и не показываться наверх, как можно дольше,

Почти первым, кого мы встретили на палубе, был старший помощник. Вид у него был замечательный. Левый глаз его был закрыт повязкой, а правый весь почернел. Нос распух, а губы были разорваны, но капитан и младшие помощники возились с ним, как с героем, и он, казалось, был даже доволен своим приключением.

— А где еще двое из команды? — спросил он немного погодя, уставившись в нас своим черным глазом.

— Кажется внизу, сэр, — ответил плотник, весь дрожа.

— Привести их! — скомандовал помощник Джо Смиту.

— Есть, сэр, — ответил Джо, не двигаясь.

— Ступайте же за ними, черт вас возьми! — заорал помощник.

— Они… нездоровы, сэр, — произнес через силу Джо.

— Вызвать их наверх сию минуту, каналья, — взревел помощник и, прихрамывая, угрожающе двинулся к Джо.

Джо беспомощно пожал плечами, побежал к люку кубрика и крикнул вниз.

— Они идут, сэр, — доложил он, вернувшись к помощнику.

Мы все продолжали делать свою работу так старательно, как никогда еще в жизни. Капитан в это время говорил со старшим помощником о полученных им в драке повреждениях и ругал германцев, как вдруг вскрикнул и быстро отступил на шаг, изумленно раскрыв глаза. Мы обернулись и увидели этих двух арапов, медленно приближавшихся к капитану.

— Тысяча дьяволов, м-р Фингель! — воскликнул капитан. — Что это такое?

Никогда в жизни ни у одного человека не видел я такого взгляда, какой был в этот момент у помощника. Три раза он открывал рот, чтобы заговорить, и опять закрывал его, не испустив ни звука. Жилы на его лбу надулись ужаснейшим образом, а лицо стало багровым.

— Это волосы Билля Кузенса, — сказал сам себе капитан. — Это волосы Билля Кузенса.

Боб подошел к нему, немного сзади плелся, прихрамывая, Билль, и оба остановились прямо перед капитаном. Боб попытался слабо улыбнуться.

— Не делайте мне гримас, сэр! — заревел неистовым голосом капитан. — Что это значит? Что вы с собой сделали?

— Ничего, сэр, — сказал робко Билль. — Это нам сделали.

Плотник, починявший в эту минуту бочонок, затрепетал, как лист, дрожащий на ветре, и посмотрел на Билля таким взором, который мог бы растопить камень.

— Кто это сделал? — спросил капитан.

— Мы были жертвами бесчеловечной жестокости, сэр! — произнес Билль, всеми силами стараясь избежать взгляда помощника, хотя это было невозможно.

— Я так и думал, — сказал капитан. — Вас избили к тому же.

— Да, сэр, — ответил Билль самым почтительным тоном. Мы с Бобом были на берегу вчера вечером, собирались осмотреть город, когда на нас вдруг напали пять каких-то иностранцев.

— Что… — вскричал капитан.

Я не могу повторить, что выкрикнул в этот же момент старший помощник.

— Мы бились с ними, сколько у нас хватило сил, сэр, — продолжал Билль, — но потеряли сознание от побоев и, когда пришли в себя, то оказались в таком виде.

— Что это были за люди? — спросил капитан уже возбужденно, видимо чрезвычайно заинтересованный.

— Моряки, сэр, — вставил Боб с своей стороны. — Голландцы, германцы, или что-то в этом роде.

— Был среди них один очень высокий с громадной бородой? — спросил капитан, возбуждаясь все больше и больше.

— Да, сэр, — ответил Билль изумленным голосом.

— Та же банда, — сказал капитан. — Та же банда, которая напала на м-ра Фингеля. Ясно, как день. М-р Фингель, ваше счастье, что им не удалось и вас выкрасить.

Я думал, что помощник лопнет. На него нельзя было смотреть без страха.

— Я не верю ни одному слову, — сказал он, наконец.

— А почему? — резко спросил капитан.

— Не верю, — упорно произнес помощник, и его голос дрожал от сдерживаемой ярости. — У меня есть свои основания.

— Но не думаете же вы, что эти бедняги сами себя выкрасили для забавы? — сказал капитан.

Помощник ничего не мог ответить на это.

— А затем сами себя избили, тоже для забавы? — прибавил капитан насмешливо.

Старший помощник опять ничего не ответил. Он беспомощно огляделся кругом и увидел, что второй и третий помощники быстро переглянулись, а вся команда тщетно старалась примять самый невинный вид. Я думаю, он понял, что проиграл.

Он отвернулся и ушел в свою каюту, а капитан, прочитав нам маленькое наставление о том, что не следует ввязываться в бесцельную драку, послал Билля и Боба назад в кубрик и велел им лечь и отдохнуть. Он был так добр к ним, что в течение всего рейса сильно интересовался постепенным изменением в цвете их физиономий.

Романтическое плавание

Облокотившись на борт шхуны, помощник капитана лениво разглядывал солдат в красных куртках, слонявшихся по Тауэрской набережной. Осторожные моряки вывешивали отличительные огни, а бесшабашные лихтеры пробирались вверх по реке, отталкиваясь от судов, стоявших на дороге. Зарываясь в пенистые «усы», с пыхтением прошмыгнул мимо буксир, и слабый испуганный вскрик донесся с приближающегося ялика, который подбросило на волне.

— Эй, на «Джессике»! — проревел голос на ялике, когда он подошел к шхуне.

Помощник, очнувшись от задумчивости, механически подхватил чалку; в одном из пассажиров ялика он узнал дочь своего капитана, и, прежде чем он успел оправиться от изумления, она была уже на палубе со своим багажом, а капитан расплачивался с перевозчиком.

— Это моя дочь Хетти, вы уже, кажется, знакомы, — сказал капитан. — В это плавание она пойдет с нами. Ступайте вниз, Джек, и постелите ей на свободной койке в чулане.

— Есть! — послушно отозвался помощник и повернулся, чтобы идти.

— Спасибо, я сама постелю! — сказала шокированная Хетти, поспешно заступая ему дорогу.

— Как хочешь, — сказал капитан и направился к трапу. — Зажгите-ка свет, Джек.

Помощник чиркнул спичку о подошву и зажег лампу.

— Кое-что отсюда придется убрать, — заметил капитан, открывая дверь. — Куда нам деть этот лук, Джек?

— Для лука место найдется, — уверенно сказал помощник, стаскивая с койки мешок и водружая его на стол.

— Я не желаю здесь спать, — решительно объявила гостья, заглядывая в каморку. — Фу, вон какой-то жук! Фу!

— Так он же дохлый, — успокоил ее помощник. — Живых жуков у нас на борту я сроду не видел.

— Я хочу домой, — сказала девушка. — Ты не смеешь принуждать меня, раз я не хочу!

— Надо было вести себя как следует, — наставительно сказал ее отец. — Как насчет простыней, Джек, и насчет подушек?

Помощник уселся на стол и задумался, ухватив себя за подбородок. Затем его взгляд упал на хорошенькое негодующее лицо пассажирки, и он моментально потерял нить размышлений.

— Придется ей обойтись моими вещами, — сказал капитан.

— А почему, — спросил помощник, снова взглянув на девушку, — почему бы не устроить ее прямо в вашей каюте?

— Моя каюта нужна мне самому, — холодно ответствовал капитан.

Помощник покраснел за него; девушка оставила их решать эту проблему, как им заблагорассудится, и они с грехом пополам устроили ей постель. Когда они поднялись на палубу, девушка, объект любопытства и почтительного восхищения всей команды, которая к этому времени возвратилась на борт, стояла у камбуза. Она оставалась на палубе до тех пор, пока шхуна не вышла на более широкие водные просторы, где задул свежий ветер, а затем, коротко пожелав отцу спокойной ночи, скрылась внизу.

— Как видно, она надумала идти с нами совсем неожиданно, — сказал помощник, когда она удалилась.

— Ничего она не надумала, — сказал капитан. — Это мы с женой надумали за нее. Весь замысел наш.

— Для укрепления здоровья? — предположил помощник.

— Здесь вот какое дело, — произнес капитан. — Видите ли, Джек, есть у меня один друг, крупный торговец провиантом; так вот, он задумал жениться на нашей девчонке. Мы с женой тоже хотим, чтобы он на ней женился, а она, конечно, хочет выйти за другого. Ну, мы с женой пораскинули умом и решили, что дома ей сейчас быть ни к чему. Видеть Таусона она все равно не желает и, чуть мать отвернется, удирает гулять с этим сопляком клерком…

— Красивый парень, наверное? — несколько встревоженно осведомился помощник.

— Ни капельки, — уверенно сказал капитан. — У него такой вид, словно он сроду не ел досыта. Вот мой друг Таусон совсем другое дело — фигура у него почти как у меня самого.

— Она выйдет за клерка, — объявил помощник.

— Спорим, что нет, — сказал капитан. — Я ведь человек страшный, Джек, и если чего-нибудь задумаю, то добьюсь непременно. Разве смог бы я ужиться в мире и согласии со своей женой, если бы не управлялся с нею по-своему?

Было уже темно, и помощник позволил себе ухмыльнуться: все управление капитана в семейном кругу состояло в рабском повиновении.

— У меня с собой его большой фортиграфический патрет, — продолжал коварный отец. — Таусон мне дал его с целью. Я поставлю его на полку в каюте. Хетти будет все время видеть его, а не этого клерка и помаленьку начнет думать по-нашему. Иначе я ее отсюда не выпущу.

— Хитро вы это придумали, капитан, — произнес помощник в притворном восхищении.

Капитан приставил палец к носу и заговорщицки подмигнул грот-мачте.

— Я кого угодно перехитрю, Джек, — тихо отозвался он. — Кого угодно. Но вы тоже должны помочь мне. Надо, чтобы вы как можно больше разговаривали с нею…

— Есть, сэр, — сказал помощник, подмигивая грот-мачте в свою очередь.

— Все время расхваливали бы патрет на полке, — продолжал капитан.

— Непременно, — сказал помощник.

— Рассказывали бы ей, как все ваши знакомые девушки повыходили замуж за молодых людей в годах и с каждым днем влюблялись в них все больше и больше, — продолжал капитан.

— Достаточно, — сказал помощник. — Я понял, чего вы хотите. Насколько это будет зависеть от меня, за клерка она не выйдет.

Капитан крепко пожал ему руку.

— Если вы когда-нибудь сами будете отцом, — проговорил он с чувством, — пусть возле вас окажется человек, который встанет за вас горой, как вы встали за меня!

Увидев на следующее утро портрет Таусона на полке, помощник с облегчением вздохнул. Он пригладил усики и сразу почувствовал, что с каждым новым взглядом на эту образину будет казаться себе все красивее.

После завтрака капитан, простоявший у штурвала всю ночь, отправился к себе в каюту. Помощник вышел на палубу, принял вахту и стал с большим интересом следить за действиями пассажирки, которая заглянула на камбуз и учинила коку разнос за его способ мытья посуды. Потом она подошла и присела на светлый люк каюты.

— Вы любите море? — вежливо осведомился помощник.

— А что мне остается делать? — проговорила она, уныло покачав головой.

— Ваш отец кое-что рассказал мне об этом, — осторожно сказал помощник.

— Коку и юнге он заодно не рассказал? — спросила мисс Олсен, вспыхнув. — Что он вам говорил?

— Ну, говорил о человеке по имени Таусон, — сказал помощник, оглядывая паруса, — и о… еще об одном человеке.

— Я морочила голову одному, чтобы отделаться от другого, — сказала девушка. — Вовсе он мне не нужен. Я не понимаю девушек, которым нравятся мужчины. Громадные неуклюжие уроды!

— Значит, вы его не любите? — спросил помощник.

— Разумеется, нет! — Девушка вскинула голову.

— И все же вас отправили в море, чтобы разлучить с ним, — сказал помощник раздумчиво. — Ну что ж, вам, остается только…

В этот критический момент смелость покинула его.

— Продолжайте, — сказала девушка.

— Я ведь вот что подумал, — сказал помощник, кашлянув. — Они отправили вас в море, чтобы разлучить с этим парнем… ну, а если вы влюбитесь в кого-нибудь здесь, на корабле, вас немедленно отправят домой.

— Правильно! — живо воскликнула девушка. — Я притворюсь, что влюбилась в этого красивого матроса, которого зовут Гарри! Вот будет здорово!

— Я бы не стал этого делать, — сказал помощник сурово.

— Почему? — удивилась девушка.

— Это нарушение дисциплины, — очень строго произнес помощник. — Никуда не годится. Его место на носу, в кубрике.

— А, понятно, — сказала мисс Олсен презрительно.

— Да нет, вы меня не так поняли, — сказал помощник, заливаясь краской. — Нужно только делать вид. Я хотел только помочь вам…

— Ну да, разумеется, — сказала спокойно девушка. — Ладно, а как мы должны будем вести себя?

Помощник сделался совсем багровым.

— Не очень-то я разбираюсь в таких вещах, — проговорил он наконец. — Нужно будет бросать друг на друга взгляды и все такое прочее…

— Что ж, я не возражаю, — сказала девушка.

— Мы будем действовать постепенно, — сказал помощник. — Я думаю, помаленьку мы привыкнем, и дальше нам будет легче…

— Все что угодно, лишь бы вернуться домой, — сказала девушка, поднялась и медленно пошла прочь.

Помощник взялся за роль влюбленного, не теряя ни минуты, и больше уже не спускал глаз с предмета своих чувств, так что едва не налетел на какой-то шлюп. Как он и предполагал, дальше ему стало легче, и в течение дня у него появились и расцвели пышным цветом новые симптомы влюбленности, как-то: потеря аппетита и пристрастие к ярким расцветкам в одежде. Он пять раз умывался между завтраком и чаем и едва не довел капитана до точки кипения, пытаясь удалить с пальцев смолу сливочным маслом из судовых запасов.

К десяти часам вечера помощник впал в глубочайшую меланхолию. Девушка до сих пор не удосужилась бросить на него ни единого взгляда, и, стоя у штурвала, он искренне сочувствовал несчастному Таусону. Его горестные размышления были прерваны появлением на палубе легкой фигурки; секунду поколебавшись, девушка подошла и заняла прежнее место на светлом люке.

— Тихо и спокойно на палубе, — сказал он, несколько обеспокоенный ее молчанием. — И звезды нынче какие яркие и красивые.

— Не смейте разговаривать со мной! — резко произнесла мисс Олсен. — Почему это несчастное суденышко все время подпрыгивает? Вы это нарочно с ним проделываете!

— Я? — изумился помощник.

— Да, вы! Вот этим колесом…

— Уверяю вас… — начал помощник.

— Я так и знала, что вы станете оправдываться, — сказала девушка.

— А вы бы попробовали сами встать за штурвал, — сказал помощник. — Вы бы тогда увидели…

К его несказанному удивлению, она подошла к нему и, мягко опершись о штурвал, взялась за рукоятки. Помощник принялся объяснять ей тайны компаса. Воодушевившись, он отважился положить ладони на те же рукоятки, а затем, совершенно уже осмелев, стал поддерживать ее за талию всякий раз, когда шхуна давала крен.

— Благодарю вас, — холодно произнесла вдруг мисс Олсен, отстраняясь. — Спокойной ночи.

С легким смешком она удалилась в каюту, и перед помощником возникла громадная темная фигура, мужественно выскребающая из глаз остатки сна костяшками пальцев.

— Ясная ночь, — прогудел матрос, берясь за штурвал тяжелыми лапами.

— Ужасная, — невпопад отозвался помощник и, подавив вздох, спустился вниз и улегся.

Некоторое время он лежал с раскрытыми глазами, затем, удовлетворенный ходом дел за день, повернулся на бок и заснул. Проснувшись утром, он с радостью обнаружил, что за ночь волнение улеглось и что на шхуне не слышно никакого движения. Пассажирка была уже за столом с завтраком.

— Капитан на палубе, я полагаю? — начал помощник, намереваясь возобновить беседу с того места, на котором она была прервана прошлой ночью. — Надеюсь, теперь вы чувствуете себя лучше.

— Да, спасибо, — сказала она.

— Со временем из вас вышел бы хороший моряк, — сказал помощник.

— Ну уж нет, — сказала мисс Олсен, которая решила, что сейчас самое время загасить искорки нежности, отчетливо сияющие в глазах помощника. — Я не стала бы моряком, даже если бы была мужчиной.

— Почему? — спросил помощник.

— Не знаю, — задумчиво произнесла девушка. — Но почти все моряки такой ничтожный малорослый народец…

— Ничтожный? — ошеломленно повторил помощник.

— Я бы уж скорее стала солдатом, — продолжала она. — Мне нравятся солдаты — они такие мужественные. Хотелось бы мне, чтобы здесь сейчас был хоть один солдат.

— Это зачем же? — спросил помощник, надувшись, словно обиженный школьник.

— Если бы сейчас здесь был такой человек, — задумчиво сказала мисс Олсен, — я бы подговорила его намазать горчицей нос старику Таусону.

— Что сделать? — спросил пораженный помощник.

— Намазать горчицей нос Таусону, — повторила мисс Олсен, переводя взгляд с судка с горчицей на портрет.

Только секунду колебался влюбленный по уши помощник, а затем потянулся к судку, выхватил из горчичницы ложку и мстительно ткнул ее в классические черты торговца провиантом. Поведение подстрекательницы не принесло ему облегчения: вместо того чтобы вознаградить его за проявленную храбрость, она только захихикала с самым глупым видом, прижав к губам платок.

— Отец! — вдруг сказала она: наверху застучали каблуки. — Ну, сейчас вам достанется!

Она вскочила из-за стола, посторонилась, чтобы пропустить отца, и выбежала на палубу. Капитан грузно опустился на рундук, взял чайник и налил себе чашку чая, после чего отлил чаю в блюдце. Подняв блюдце к губам, он вдруг тупо уставился на портрет и снова поставил блюдце на стол.

— Кто… что… кто, черт подери, это сделал? — осведомился он внезапно охрипшим голосом.

— Я, — сказал помощник.

— Вы? — проревел капитан, — Вы? Зачем?

— Не знаю… — смущенно сказал помощник. — Что-то на меня вроде бы накатило, и я вдруг почувствовал, что мне надо это сделать.

— Но для чего? Зачем это? — спросил капитан. Помощник только покачал головой.

— Что это за глупая выходка? — заорал капитан.

— Не знаю я, — упрямо сказал помощник. — Ну сделал и сделал, и нечего об этом больше разговаривать.

Онемев от бешенства, капитан глядел на него.

— Вот вам мой совет, Джек, — проговорил он наконец. — Я давно уже замечаю, что с вами что-то неладно. Так вот, когда мы придем в порт, пойдите и покажите вашу голову доктору.

Помощник промычал что-то нечленораздельное и отправился утешаться на палубу, но там выяснилось, что мисс Олсен вовсе и не собирается благодарить его, и он отошел от нее, тихонько посвистывая. И тут появился капитан, вытирая ладонью рот.

— Вот что, Джек, — сказал он грозно. — Я там поставил, на полку другой патрет! Он у меня последний, и потому зарубите себе на носу: если он хотя бы запахнет горчицей, я устрою вам такой разнос, что вы сами себя за шумом слышать не будете.

Он с достоинством удалился, и тогда его дочь, которая слышала каждое слово, бочком приблизилась к помощнику и очень мило ему улыбнулась.

— Он поставил там другой портрет, — тихонько сказала она.

— Горчица в судке, — холодно отозвался помощник. Мисс Олсен поглядела вслед отцу, а затем, к удивлению помощника, без единого слова отправилась вниз. Помощник сгорал от любопытства, но он был слишком горд, чтобы вступить в переговоры, и потому удовлетворился тем, что подошел к трапу.

— Послушайте! — послышался снизу тихий шепот. Помощник равнодушно озирал морские просторы.

— Джек! — позвала девушка еще более тихим шепотом. Его бросило в жар, и он немедленно спустился в каюту. И он увидел, что мисс Олсен со сверкающими глазами, с горчичницей в одной руке и с ложкой — в другой, исполняет воинственный танец перед новым портретом.

— Не надо! — встревоженно произнес помощник.

— Почему? — спросила она, приближаясь к портрету вплотную.

— Он подумает, что это сделал я, — сказал помощник.

— Для этого я вас и позвала, — сказала она. — Уж не думаете ли вы, что мне захотелось вас видеть?

— Положите ложку! — сказал помощник, которому нисколько не улыбалось еще одно интервью с капитаном.

— А вот не положу! — сказала мисс Олсен. Помощник подскочил к ней, но она увернулась и обежала вокруг стола. Он перегнулся через стол, схватил ее за руку и притянул к себе; ее раскрасневшееся смеющееся лицо оказалось совсем близко, он забыл обо всем и поцеловал ее.

— О! — негодующе сказала Хетти.

— Теперь вы отдадите мне ложку? — произнес помощник, обмирая от собственной храбрости.

— Берите, — сказала она.

Помощник снова потянулся к ней, и тут она злорадно шлепнула его ложкой — раз, другой и еще раз. Затем она бросила ложку и горчичницу на стол, а помощник, испуганный шагами за дверью, повернул к вошедшему капитану пылающую физиономию, украшенную тремя мазками горчицы. Ошарашенный капитан не сразу обрел дар речи.

— Великий боже! — произнес он. — Теперь он мажет горчицей уже собственную личность! Сроду я не слыхивал о таких штуках. Не подходи к нему близко, Хетти. Джек!

— Что? — отозвался помощник, вытирая саднящую физиономию носовым платком.

— Вас раньше никогда так не разбирало?

— Конечно, нет, — сказал уязвленный помощник.

— Он еще отвечает мне «конечно, нет»! — взревел капитан. — Да на вас впору смирительную рубаху надеть! Нет, я пойду и поговорю с Биллом, как быть. У него родной дядя в сумасшедшем доме. И ты тоже ступай отсюда, красавица!

Он отправился искать Билла и не заметил, что дочь его не последовала за ним, а только дошла до дверей и там остановилась, с состраданием разглядывая свою жертву.

— Вы уж простите меня, — сказала она. — Очень жжет?

— Немного, — сказал помощник. — Вы не беспокойтесь обо мне.

— Это вам за то, что вы плохо себя вели, — рассудительно сказала мисс Олсен.

— Так ведь это того стоило, — произнес помощник, просияв.

— Боюсь, как бы не распухло. — Она подошла к нему и, склонив голову, с видом знатока обозрела поврежденные места. — Три отметины, — сказала она.

— А пострадал я только за один, — напомнил помощник.

— За какой такой один? — спросила Хетти.

— А вот за такой, — сказал помощник.

И он снова поцеловал ее — прямо на виду у капитана, который в этот момент осторожно заглянул в светлый люк, чтобы удостовериться, что предполагаемый сумасшедший все еще находится в каюте.

— Ты можешь идти, Билл, — сказал капитан эксперту охрипшим голосом. — Ты слышишь? Убирайся отсюда и смотри, никому об этом ни слова!

Эксперт с ворчанием удалился. Отец, снова заглянув в светлый люк и убедившись, что дочь его удобно прильнула к плечу помощника, тоже удалился на цыпочках, мрачно раздумывая над новым осложнением. Кто-нибудь другой на его месте немедленно помчался бы вниз и разогнал парочку, но капитан «Джессики» был уверен, что достигнет своих целей при помощи дипломатии. И столь осторожно он повел себя, что влюбленные даже не заподозрили, что их тайна ему известна: помощник покорно выслушал лекцию о симптомах начальной стадии идиотизма, которую капитан счел уместным прочесть.

До обеда следующего дня капитан не выдал себя ничем. Пожалуй, он был даже более обходителен, чем обычно, хотя гнев так и закипал в нем, когда он замечал, какими взглядами обмениваются через стол молодые люди.

— Да, кстати, Джек, — произнес он вдруг, — а как у тебя с Китти Лони?

— С кем? — спросил помощник. — Кто это Китти Лони?

Теперь очередь вытаращивать глаза настала для капитана, и он проделал это превосходно.

— Китти Лони! — сказал он, делая удивленное лицо. — Это девушка, на которой ты собираешься жениться…

Под взглядом, брошенным через стол, помощник густо покраснел.

— О чем это вы? — проговорил он.

— Не знаю, что это с вами такое, — сказал капитан с достоинством. — Я говорю про Китти Лони, про эту девушку в красной шляпке с белыми перьями, которую вы представили мне, как свою будущую супругу.

Помощник откинулся назад и уставился на него в испуганном изумлении, приоткрыв рот.

— Да неужто вы бросили ее? — продолжал безжалостно капитан. — Вы же брали у меня аванс на обручальное кольцо. Вы же купили ей кольцо?

— Ничего я не купил, — сказал помощник. — Я… Да нет же… Ну разумеется… Господи, о чем вы говорите?

Капитан поднялся из-за стола и поглядел на несчастного с жалостью, но строго.

— Прошу прощения, Джек, — чопорно произнес он, — если я сказал что-нибудь такое или оскорбил вас в ваших чувствах. Разумеется, меня это не должно касаться. Но может быть, вы скажете, что вы никогда и не слыхивали о Китти Лони?

— Конечно, не слыхивал! — проговорил ошеломленный помощник. — В жизни не слыхивал!

Капитан сурово оглядел его и покинул каюту, не сказав более ни слова.

«Если она в свою мамашу, — сказал он себе, хихикая, — то дело сделано».

После его ухода в каюте воцарилась неловкая тишина.

— Не знаю, что вы теперь думаете обо мне, — произнес наконец помощник, — но я понятия не имею, о чем здесь говорил ваш отец.

— Я ничего не думаю, — сказала холодно Хетти. — Передайте, пожалуйста, картофель.

Помощник поспешно передал картофель.

— По-моему, это он так шутил, — сказал он.

— И соль, — сказала она. — Благодарю вас.

— Не верьте этому, — жалобно сказал помощник.

— Не валяйте дурака, — холодно сказала девушка. — Какое это имеет значение — верю я или нет?

— Очень большое значение, — мрачно сказал помощник. — Для меня это вопрос жизни и смерти.

— Чепуха, — сказала Хетти. — Она не узнает о ваших шалостях. Я не скажу ей.

— Уверяю вас, — сказал помощник в отчаянии, — никакой Китти Лони никогда не было! Как вы можете подумать об этом?

— Я могу думать, что вы очень низкий человек, — сказала девушка с презрением. — И вообще я вас прошу больше не разговаривать со мной.

— Ну, как угодно, — сказал помощник, потеряв терпение. Он оттолкнул свою тарелку и вышел, а девушка, злая и возмущенная, переложила картофель обратно в кастрюльку.

Последние дни плавания она обращалась с помощником очень вежливо и доброжелательно, и сквозь эту стену доброжелательства пробиться ему не удавалось. К удивлению Хетти, отец не возражал, когда она попросила разрешения вернуться домой поездом. Вечером накануне ее отъезда они засели в каюте за вист, и помощник капитана в самых безразличных тонах говорил о трудностях предстоящего пути по железной дороге.

— Да, поездка будет долгая, — сказала Хетти, которая все-таки была слишком влюблена, чтобы отказаться от мелких уколов. — Какие у нас козыри?

— Ничего тебе не сделается, — заметил ее отец. — Пики.

Он выигрывал третий раз и, радуясь удаче, решил окончательно доконать удрученного помощника.

— А ведь от карт вам придется отказаться, когда вы поженитесь, Джек, — сказал он.

— Совершенно верно, — отважно сказал помощник. — Китти терпеть не может карт.

— А мне было сказано, что Китти никогда не было, — заметила девушка, взглянув на него с презрением.

— Да, она терпеть не может карт, — продолжал помощник. — Помните, капитан, как мы здорово покутили с нею в тот вечер в «Хрустальном дворце»?

— Да, это было здорово, — подтвердил капитан.

— Помните карусель? — сказал помощник.

— Помню! — весело отозвался капитан. — В жизни эту карусель не забуду.

— Вы и эта ее подружка, Бесси Уотсон, — продолжал помощник как бы в экстазе. — Господи, как вы тогда веселились!

Капитан вдруг напрягся в своем кресле.

— О чем это вы говорите? — резко осведомился он.

— Бесси Уотсон, — сказал помощник тоном невинного удивления. — Та девушка в синем платьице, которая была с нами.

— Да вы пьяны! — капитан заскрипел зубами: он увидел ловушку, в которую угодил.

— Вы разве не помните, как вы с нею потерялись и как мы с Китти искали вас по всему парку? — вопросил помощник во власти сладостных воспоминаний.

Он поймал взгляд Хетти и с трепетом различил в нем нежное и уважительное восхищение.

— А ты, конечно, все маме расскажешь! — вскричал взбешенный капитан. — Тебе-то известно, какая она у нас. Только знай, что все это дурацкая выдумка.

— Прошу прощенья, капитан, — произнес помощник, — если я сказал что-нибудь такое или оскорбил вас в ваших чувствах. Разумеется, меня это не должно касаться. Но, может быть, вы скажете, что вы никогда и не слыхивали о Бесси Уотсон?

— О ней услышит мама, — сказала Хетти, между тем как ее родитель только беспомощно хватал ртом воздух.

— Может быть, вы скажете нам, кто эта самая Бесси Уотсон и где она живет? — спросил наконец капитан.

— Она живет там же, где Китти Лони, — ответил помощник просто.

Капитан поднялся, и вид у него был столь грозный, что Хетти инстинктивно бросилась под защиту к Джеку. И тот прямо на глазах у капитана обнял ее за талию, и так они стояли перед капитаном некоторое время в полном молчании. Затем Хетти подняла глаза.

— А домой я поеду морем, — сказала она.

Удачное совпадение

Доктор Франк Карсон спал, и в тяжелых, мучительных сновидениях перед ним проносились самые разнообразные прохладительные напитки. Все время ему снилось, что он встает, идет среди ночи в столовую и делает себе какую-то чудесную, шипучую и холодную, как лед, смесь. Но каждый раз сон обрывался, прежде чем он успевал ее выпить.

Вдруг, сильно вздрогнув, он проснулся. Невыносимая жажда все еще его одолевала. Но материалы для утоления ее были рядом, — в соседней комнате. Он чуть не облизнулся, думая о них, сбросил с себя одеяло и, спустив с постели ноги, твердо решил, что он еще спит.

Потому что воздух кругом был отвратительный и страшно тяжелый, а потолок так спустился, что был всего фута на полтора от его головы. Как в полусне, он поднял руку и начал давить и стучать кулаком по потолку, в полном изумлении, которое перешло в настоящее остолбенение, когда с потолка совершенно ясно послышалось увесистое проклятие.

— Очевидно, я еще сплю, — размышлял доктор. — Даже потолок разговаривает.

Он снова постучал, стараясь пристальнее всмотреться в то, что было наверху. Потолок внезапно как-будто раздвинулся, и в тот момент из отверстия или края его свесилось чье-то лицо, обрамленное жесткой седой бородой, и с жестоким ругательством спросило, что ему нужно. Оно спросило также, не хочется ли ему получить хорошую затрещину, и если так, то он выбрал самый правильный и быстрый путь для этого.

— Где я? — воскликнул ошеломленный доктор. — Мэри! Мэри!

Он быстро приподнялся на своей постели и в ту же секунду с силой стукнулся головой о потолок. Затем, раньше, чем негодующий голос с потолка успел привести в исполнение свою угрозу, доктор вскочил с постели и стал на пол, который мгновенно заколебался под его ногами во все стороны.

Специфический удушливый запах темного корабельного помещения заставил его сообразить, что он находится на судне, но его затуманенные мозги решительно не могли дать ему понять, каким образом он сюда попал.

Он с отвращением осмотрел невозможно грязные, рваные лохмотья, которые были на нем вместо обычного чистого белья, а затем стал восстанавливать в памяти происшествия прошлого вечера. Последнее, что он мог вспомнить, были его собственные слова, с которыми он обратился к своему приятелю стряпчему Гарри Томпсону, горячо убеждая его не пить больше, так как иначе ему будет нехорошо.

Все еще не разбираясь, как следует, в своих мыслях, доктор подумал, не здесь ли тоже и Томпсон. И начал нетвердыми шагами обходить кубрик и будить всех спавших там одного за другим, спрашивая каждого, не он ли Гарри Томпсон. Он получил уже целый ряд очень красноречивых отрицательных ответов, когда дошел до какого-то человека, долгое время совсем не отвечавшего.

Доктор сначала его легонько потрогал, затем встряхнул. После этого опять его встряхнул и дал ему несколько сильных, но строго научных шлепков. Тогда только Гарри Томпсон сонным и каким-то полузадушенным голосом произнес:

— Все в порядке, все в порядке.

— Наконец! — облегченно сказал доктор и эгоистично прибавил: — Счастье, что я не один. Гарри! Гарри! Проснитесь!

— Да! да! — пробормотал спящий. — Все в порядке.

Доктор начал трясти его изо всех сил. Это нежное обращение несколько прояснило голову стряпчего, и, полуоткрыв глаза, он стал сердито отбиваться от нарушителя его спокойствия, пока из мрака не послышались злобные голоса, клявшиеся самым ужасным образом убить их обоих, если они не перестанут возиться и шуметь.

— Где мы? — спросил доктор у какого-то глубокого баса, угрожавшего им особенно ожесточенно.

— На бриге «Стелла», конечно, — последовал ответ, — А вы что себе думали, черт вас возьми?

Доктор ухватился за край койки своего друга и попытался начать соображать. Сейчас же, однако, отвратительная тошнота, подступившая ему к горлу, подавила все остальные его чувства. Он торопливо вскарабкался по трапу на палубу и, шатаясь, подбежал к борту.

Он стоял так несколько минут, перегнувшись через борт и подставив свою горевшую, как в лихорадке, голову под холодный, свежий ветер. И ему казалось, что он качается на качелях, когда закрывал глаза, чтобы не видеть мрачного волнующегося моря. Необычайно странно и дико было полное отсутствие земли и твердой почвы, и, со стоном отвернувшись от расстилавшегося перед ним безбрежного водного пространства, он посмотрел вокруг — на вычищенную до блеска палубу, на белоснежные паруса, распущенные на лениво скрипевших реях, и на рулевого, склонившегося над штурвалом и следившего глазами за помощником, который стоял рядом.

Доктор Карсон, чувствуя себя немного лучше, с решительным видом направился на корму. Помощник капитана обернулся и изумленно оглядывал его лохмотья, когда он приближался.

— Виноват… — начал доктор строгим и твердым тоном.

— Какого черта вам тут надо? — прервал его второй помощник. — Кто вам позволил сюда придти?

— Я желаю знать, что это все значит? — уже раздраженно сказал доктор. — Как вы смели нас противозаконно затащить на ваше поганое суденышко в бессознательном состоянии?

— Он сошел с ума! — пробормотал удивленный помощник.

— Это неслыханное преступление! — продолжал доктор. — Доставьте нас сейчас же обратно в Мельбурн.

— Ступайте на бак! — резко сказал помощник. — Немедленно убирайтесь на бак, и ни звука больше.

— Я желаю видеть капитана этого судна! — закричал доктор. — Идите и сейчас же его сюда приведите.

Второй помощник уставился на него широко открытыми глазами, пораженный изумлением до того, что даже потерял на время способность двигаться или говорить. Затем он повернулся к рулевому и вопросительно посмотрел на того, как-будто не веря своим ушам. Рулевой показал пальцем вперед, а у помощника невольно вырвался крик ярости, смешанный с удивлением, когда он взглянул по указанному направлению и увидел другого оборванца, подходившего к нему, пошатываясь.

— Карсон! — слабым голосом произнес новоприбывший и, подойдя ближе к своему другу, крепко уцепился за него с самым жалким видом.

— Я как раз выясняю все это дело, Томпсон! — энергично сказал доктор. — Это мой друг, он стряпчий. Объясните ему, Гарри, что с нами будет, если они не отправят нас сейчас назад.

— Вы, очевидно, не понимаете, мой друг, — обратился к помощнику стряпчий, пытаясь в то же время прикрыть ладонью громадную прореху в своих штанах на правом колене, — в какое опасное положение вы сами себя поставили. У нас нет желания быть слишком суровыми к вам…

— Совершенно нет такого желания, — подтвердил доктор, кивнув головой помощнику.

— Но в то же время, — продолжал м-р Томпсон, — мы не…

Он вдруг оборвал свою речь и, оставив приятеля, поспешно направился нетвердыми шагами к борту. Доктор сочувственно посмотрел ему вслед.

— У него не очень крепкий желудок, — сообщил он конфиденциально второму помощнику.

— Если вы не уберетесь сейчас же на бак, вы оба, — заорал неистовым голосом обретший, наконец, дар слова помощник, — то я разобью ваши проклятые головы.

Доктор надменно посмотрел на помощника некоторое время уничтожающим взглядом и, взяв под руку ослабевшего Томпсона, медленно увел его.

— Как мы попали сюда? — спросил м-р Гарри Томпсон, еле шевеля губами от изнеможения.

Доктор с недоумением покачал головой.

— Каким образом на нас очутились эти ужасные отрепья? — продолжал его друг.

Доктор снова с недоумевающим видом покачал головой.

— Последнее, что я помню, Гарри, — сказал он медленно, — это, как я вас уговаривал больше не пить.

— Я не слышал этого, — сварливо ответил стряпчий. — Вы очень запинались и неясно говорили в прошлый вечер.

— Очевидно, это вам так казалось в вашем состоянии, — возразил тот.

М-р Томпсон выдернул свою руку и, ухватившись за грот-мачту, прижался к ней щекой и закрыл глаза. Он открыл их снова, когда услышал шум голосов, и выпрямился, увидев проходивших мимо второго помощника и какого-то человека с суровым и строгим лицом лет пятидесяти на вид.

— Вы капитан этого судна? — спросил доктор, выступив вперед и став рядом со своим приятелем.

— А как вы смеете меня об этом спрашивать, наглец! — ответил капитан. — Послушайте вы, оба, бросьте со мной эти штуки, потому что они не пройдут. Вы оба пьяны, как ночь.

— Оскорбление и клевета при свидетелях — 1041 статья уголовного кодекса, — слабым голосом сказал стряпчий своему другу.

— Разрешите мне узнать, — произнес доктор, изысканно любезным и вежливым тоном, — что все это значит? Я доктор Франк Карсон из Мельбурна, а этот джентльмен мой друг м-р Томпсон, стряпчий тоже из Мельбурна.

— Что? — заревел громовым голосом капитан с надувшимися от ярости жилами на лбу. — Доктор? Стряпчий? Проклятые мошенники! Да вы нанялись ко мне на судно, как кок и матрос первого класса.

— Это какая-то ошибка, — сказал доктор. — Боюсь, что мне придется вас просить отправиться с нами назад. Надеюсь, что мы недалеко отошли от Мельбурна.

— Уберите этих оборванцев, — хрипло закричал капитан. — Уберите, пока я их не искалечил. Я привлеку к суду негодяя, который доставил мне на судно пару наглых бездельников вместо моряков. Они, мне кажется, просто карманные воры.

— Вы ответите за ваши слова, — крикнул Карсон с пеной у рта от ярости. — Мы принадлежим к уважаемым профессиональным корпорациям и не позволим себя оскорблять всякому грубому моряку…

— Оставьте его! Пусть он говорит! — вмешался м-р Томпсон, быстро оттаскивая своего друга от взбешенного шкипера. — Пусть себе говорит.

— Я вас обоих отправлю в полицию, когда мы приедем в Гонг-Конг, — сказал, несколько успокоившись, капитан. — А пока, если не будете работать, то не будете и получать пищу, — понимаете? Ступайте готовить завтрак, господин доктор. А вы, господин стряпчий, отправляйтесь на бак и попросите юнгу научить вас обязанностям матроса первого класса.

Он повернулся и ушел в свою каюту. И новый кок медленно направился в камбуз, настойчиво подталкиваемый вторым помощником. Новый матрос первого класса таким же нежным образом был отведен на бак.

К счастью для новых моряков погода установилась хорошая, но в камбузе, как жаловался новый кок, было невыносимо жарко. От палубной команды они узнали, что их доставил на корабль с несколькими другими новыми матросами хозяин одного из портовых кабаков, занимавшийся всякими темными делами. Один, более откровенный из их сотоварищей по кубрику сообщил им, что они появились на борту в самом диком и завидном опьянении. И вся команда начала хохотать, когда доктор заявил, что такое состояние было, очевидно, следствием того, что их опоили, подмешав какую-то гадость в напитки.

— Вы говорите, что вы доктор? — спросил его кто-то.

— Да, — со злостью сказал Карсон.

— Какой же вы доктор, коли не можете разобрать, когда вам подмешивают что-нибудь в вино? — спросил тот, и все кругом опять расхохотались.

— Я полагаю, это оттого, что я очень редко пью его, — гордым тоном сказал доктор. — Не могу даже сказать уверенно, знаю ли вообще его вкус. А мой друг, м-р Томпсон, почти настоящий трезвенник.

— Вот это настоящее слово! — одобрительно произнес стряпчий, поднимая глаза от своих штанов, которые он старательно зашивал.

— Можете назвать его чем угодно, хотя бы и боцманом, — вставил другой собеседник, — но от этого он им не сделается. Я могу только сказать, что у меня никогда не было достаточно денег и времени, чтобы нахлестаться до такого состояния, в каком вас обоих привезли к нам на борт.

Если кубрик относился к ним просто с недоверием, то в кают-компании они возбуждали враждебные чувства. Сначала капитан и его помощники почти не обращали на них внимания. Но несчастные приятели, понимая, что их ужасные одеяния и жалкая внешность были против них, старались отыграться, принимая такой изысканный тон и такие безукоризненные манеры, что самый спокойный человек не мог бы вынести этой «гнусной комедии», как говорили в кают-компании. Кок не иначе упоминал о своем друге, как называя его «мистер Томпсон», а палубный матрос настойчиво именовал кока «доктор Карсон».

— Кок! — крикнул однажды раздраженным тоном капитан, после того, как они уже были больше недели в море.

Доктор Карсон, чистивший в эту минуту картофель, медленно вышел из камбуза и направился к шкиперу.

— Вы должны отвечать — «есть, сэр», — когда к вам обращаются, — сурово сказал тот.

Доктор насмешливо улыбнулся.

— Наглая скотина! Если вы будете усмехаться мне в лицо, я разобью вашу башку! — злобно заревел капитан.

— Когда вы вернетесь в Мельбурн, вы вспомните эти слова, — спокойно ответил доктор.

— Вы просто пара карманных воришек, строящих из себя джентльменов, — сказал, сдерживаясь, капитан, и повернулся к старшему помощнику, — м-р Мекензи, на кого похожи, по-вашему, эти оборванцы?

— На карманных воров, — быстро ответил хорошо дисциплинированный помощник.

— Замечательно удобная штука, — язвительно хохоча, сказал капитан, — иметь на борту доктора. В первый раз за всю свою практику я командую судном с корабельным врачом.

М-р Мекензи громко рассмеялся.

— И со стряпчим, — продолжал капитан, угрожающе посмотрев на беспомощного Томпсона, который в это время чистил медные поручни борта. — Он может пригодиться, в случае каких-нибудь недоразумений с фрахтом. Взгляните на него! Настоящий морской законник. Кок! — крикнул он опять Карсону.

— Есть, сэр! — спокойно произнес доктор.

— Ступайте вниз и приберите мою каюту. Да сделать это хорошенько, черт возьми.

Доктор спустился вниз; не говоря ни слова, и принялся за работу горничной. Когда он вновь появился на палубе, лицо его, казалось, было буквально озарено улыбкой счастья, с трудом подавляемой, а одной рукой он осторожно ощупывал карман своих рваных штанов, как — будто там было спрятано какое-то оружие.

В течение трех или четырех следующих дней оба невольных моряка работали, не покладая рук. М-р Томпсон горько жаловался на свою судьбу, но кок загадочно улыбался и пытался его утешать.

— Это не надолго, Гарри, не волнуйтесь и сдержите себя, — говорил он успокоительно.

Тот горько усмехался.

— Я бы мог теперь написать целый трактат по вопросу о сдержанности, — с отчаянием сказал он. — Хотелось бы мне знать, что думают о нас наши бедные жены. Они, должно-быть, уже считают нас мертвыми.

— И выплакали все свои глаза, — добавил задумчиво доктор. — Но они быстро их высушат, когда опять нас увидят, и тотчас же закидают тысячью всяких вопросов. Вы что намерены сказать тогда, Гарри?

— То, что и было на самом деле. Правду, — добродушно ответил стряпчий.

— Я тоже, — сказал его друг. — Но имейте в виду, что нам необходимо будет рассказать абсолютно одно и то же, что бы это ни было. Ни малейшего разногласия не должно быть ни в одной детали… Алло! В чем дело?

— Это капитан… — произнес, еле переводя дыхание, запыхавшийся от быстрого бега юнга. — Скорее… Он приказал привести вас к нему сию минуту… Он умирает…

И он схватил доктора за рукав, но Карсон, сразу приняв самые профессиональные докторские манеры, не позволил себя торопить. Он медленно сошел по трапу в кают-компанию и спокойно посмотрел на встревоженные лица первого и второго помощников.

— Скорее идите прямо к капитану, — сказал ему старший помощник.

— Он желает меня видеть? — еле цедя слова, спросил доктор и, не спеша, направился в каюту шкипера.

Капитан лежал, скорчившись, на своей койке, и лицо его было искривлено от боли.

— Доктор, — простонал он, — скорее дайте мне что-нибудь. Вон там судовая аптечка.

— Вы хотите есть, сэр? — почтительно спросил Карсон.

— Будь она проклята, еда! — воскликнул страдалец. — Мне нужно какое-либо лекарство. Вон аптечка!

Доктор взял ящик с лекарствами и подал его капитану.

— Да мне не нужно все! — чуть не плача, произнес тот. — Дайте мне оттуда что-нибудь, чтобы успокоить страшные рези в животе.

— Виноват! — сказал мягко доктор. — Я только кок!

— Если вы не… пропишете мне сейчас же нужное лекарство, — вскричал капитан, — я велю вас заковать и посажу в трюм.

Доктор покачал головой.

— Я был взят сюда, как кок, — сказал он медленно.

— Дайте мне что-нибудь, ради всего святого, — взмолился униженным тоном капитан. — Я умираю…

Доктор размышлял.

— Если вы сию минуту не приметесь за его лечение, я вам проломлю череп, — убедительно сказал старший помощник.

Доктор презрительно на него посмотрел и повернулся к корчившемуся от боли шкиперу.

— Мой обычный гонорар за визит полугинея! — сказал он мягко. — И пять шиллингов, если пациент является ко мне на дом.

— Я дам полгинеи, — произнес измученный капитан.

Доктор взял его за руку и в то же время без всякого стеснения вынул часы из кармана помощника, чтобы следить за пульсом. Затем посмотрел язык больного и, покачав головой, выбрал из аптечки порошок.

— Он очень горький, но вам придется его осилить, — сказал он. — Где тут ложечка?

Он оглянулся, но капитан уже выхватил из его рук порошок и слизнул его прямо с бумаги, как-будто это было варенье.

— Ради всего святого, не говорите только, что это холера, — воскликнул капитан.

— Я ничего не собираюсь говорить, — невозмутимо произнес доктор. — Где, вы сказали, лежат ваши деньги?

Капитан указал на свои брюки, и м-р Мекензи со злобной яростью вынул оттуда обусловленную монету и вручил ее доктору.

— Опасности никакой нет? — боязливо спросил капитан.

— Опасность всегда может быть, — ответил самым профессиональным своим тоном доктор. — У вас написано завещание?

Тот, побледнев, как полотно, отрицательно качнул головой.

— Может быть, желаете воспользоваться услугами стряпчего? — спросил любезным тоном Карсон.

— Я еще не так плох, — мужественно ответил шкипер.

— Вам придется остаться здесь и присматривать за капитаном, м-р Мекензи, — сказал Карсон, повернувшись к помощнику, — и будьте любезны, не издавайте этих раздирающих звуков своим носом, — они будут совершенно невыносимы для больного.

— Что такое? — переспросил пораженный помощник, не веря своим ушам.

— Да, да, у вас ужасно "неприятная привычка громко тянуть носом, — подтвердил доктор. — Она иногда даже меня самого раздражает. Я давно хотел сказать вам об этом. Здесь ни в каком случае вы не должны этого делать. Когда вам будет невмоготу, выйдите на палубу и там хорошенько прочистите свой нос.

Яростная вспышка негодования со стороны помощника была прервана капитаном.

— Не шумите в моей каюте и не тяните носом, м-р Мекензи! — сказал он строго. — Я болен, и не могу выносить эти ужасные звуки.

Оба помощника удалились в бессильном гневе, и Карсон, оправив постель больного, покинул капитанскую каюту и разыскал своего друга. М-р Мекензи сначала не верил, но, когда он увидел золотую монету, его глаза радостно сверкнули.

— Спрячьте ее подальше, — сказал он боязливо. — Капитан ее отнимет, когда выздоровеет. А это — все, что у нас есть.

— Он не выздоровеет, — уверенно произнес Карсон, — по крайней мере, до тех пор, пока мы не придем в Гонг-Конг, я хочу сказать.

— А что с ним такое? — шепотом спросил Томпсон.

Доктор, избегая его взгляда, сделал озабоченное лицо и покачал головой.

— Может быть, от пищи, — сказал он медленно. — Я не особенно хороший кок, должен признаться. Что-нибудь могло попасть в пищу из ящика с лекарствами. Я нисколько не буду удивлен, если и помощник капитана заболеет.

И, действительно, в этот самый момент в камбуз снова опрометью вбежал юнга, крича, что м-р Мекензи лежит на своей койке в судорогах и ругается самым страшным образом. Едва юнга успел договорить, как на палубе появился второй помощник и, посмотрев по направлению к камбузу, громко позвал кока.

— Вас зовут, Франк! — сказал стряпчий.

— Я пойду, когда он скажет мне «доктор», — твердо ответил тот.

— Кок! — закричал во весь голос помощник. — Кок! Кок! — взревел он уже совершенно неистово и бегом направился к камбузу. Лицо его покраснело от гнева. — Вы разве не слышите, что я вас зову? — спросил он в бешенстве, сжимая кулаки.

— Я уже переведен на высшую должность, — непринужденно любезным тоном сказал Карсон. — Я теперь — корабельный врач.

— Идите сейчас же вниз, или я вас потащу туда за шиворот, — закричал тот.

— У вас не хватит сил для этого, маленький человечек, — ответил доктор, снисходительно улыбаясь. — Ну, ладно, ладно! Идите вперед и показывайте дорогу, мы посмотрим, что там можно сделать.

Он последовал вниз за онемевшим от такой дерзости помощником и нашел м-ра Мекензи в таком диком припадке ярости, что даже второй помощник запротестовал, слыша его неимоверную ругань.

— Вы хотите, чтобы я взял на себя ваше лечение? — осведомился самым любезным тоном доктор.

М-р Мекензи ответил утвердительно в семи длинных, оскорбительных и совершенно невозможных для передачи выражениях.

— Мой гонорар — полгинеи, — мягко сказал доктор. — Нуждающихся, которые не в состоянии платить столько, помощников и тому подобных, я иногда лечу и за меньшую сумму.

— Я лучше умру, — прорычал м-р Мекензи. Он был так скуп, что ему, казалось, легче было расстаться с жизнью, чем с деньгами. — Вы ни пенни с меня не получите.

— Прекрасно! — ответил доктор и встал, направляясь к двери.

— Притащите его назад, Роджерс! — завопил м-р Мекензи. — Не давайте ему уйти.

Но второй помощник с выражением ужаса в глазах согнулся на табуретке и крепко ухватился обеими руками за край стола.

— Ну, ну. Что с вами? — одобрительно произнес доктор. — Вам не следует болеть, Роджерс. Я хотел, чтобы вы ухаживали за этими двумя.

Тот медленно поднялся и посмотрел на него тусклыми глазами.

— Скажите третьему помощнику, — проговорил с усилием Роджерс, — чтобы он взял на себя управление судном. А если он еще будет ухаживать за нами, то работы ему хватит.

Доктор послал юнгу сообщить третьему помощнику о возложенной на него ответственности, и затем стоял, наблюдая невероятные телодвижения метавшегося от боли м-ра Мекензи.

— Сколько… вы… сказали? — со свистом вырвалось изо рта больного.

— С нуждающихся, — повторил доктор, смакуя свои слова, — я беру пять шиллингов за визит, с бедняков — полкроны.

— Я дам полкроны, — с тяжелым вздохом произнес старший помощник.

— М-р Мекензи, — донесся слабый голос из капитанской каюты.

— Есть сэр! — простонал измученный болью помощник.

— Не отвечайте мне таким воем, сэр, — резко сказал капитан. — Будьте любезны помнить, что я болен и не могу вынести этого шума.

— Я… я тоже… болен… — еле переводя дыхание, ответил тот.

— Вы больны? Ерунда! — строго сказал капитан. — Мы не можем оба быть больными. Кто будет смотреть за судном?

Ответа не последовало, но из другой каюты посещался голос м-ра Роджерса, дико взывавшего о медицинской помощи и предлагавшего самые невероятные суммы вознаграждения за нее.

Доктор переходил из каюты в каюту и, собрав сначала свой гонорар, раздал страдальцам соответствующие лекарства. Затем, по должности кока, отправился в камбуз и приготовил какую-то безвкусную кашицу, которую заставил их съесть.

Благодаря его искусству, больные избавились от резких припадков боли, но зато почувствовали такую слабость, что еле могли поднимать свои головы с подушек, и их состояние вызывало мучительную зависть третьего помощника, невыразимо жаждавшего избавиться от взваленной на него ответственности.

Капитан, напуганный своей ужасной слабостью и возникшей тогда у него мыслью о возможной смерти, послал за м-ром Томпсоном, и после краткого, цветистого сравнения стряпчих с акулами, заплатил гинею и составил завещание. Его примеру последовал и м-р Мекензи, но по более низкой оценке. Однако, м-р Роджерс, которому доктор, в интересах своего друга, предложил сделать то же самое, отрицательно покачал головой и поблагодарил небо за отсутствие имущества.

Все трое медленно, но постепенно поправлялись, по мере того, как судно приближалось к Гонг-Конгу. Только у м-ра Мекензи временно возобновились прискорбные припадки, после того, как он однажды зловеще намекнул, что отнимет свои деньги, как только выздоровеет. Он все еще был в постели, когда «Стелла» бросила якорь в гавани Гонг-Конга. Но капитан и второй помощник уже могли подняться наверх и, сидя в креслах на палубе, обменяться взаимными поздравлениями с выздоровлением.

— Вы уверены, коллега, что это не была холера? — спросил взошедший на борт карантинный врач.

— Абсолютно, — ответил доктор Карсон.

— Какое счастье для заболевших, что вы были на судне как раз в этот рейс, — сказал карантинный врач. — Замечательно удачное для них совпадение!

Доктор поклонился.

— Ужасно странно, все-таки, что заболело подряд три человека, — произнес тот. — Похоже как-будто на заразу, не правда ли?

— О, нет, не думаю, — сказал Карсон, быстро, быстро приняв предложение съехать на берег в карантинной шлюпке и переодеться на берегу в более приличную одежду. — Мне кажется, я знаю, что именно это было.

Капитан «Стеллы» насторожил уши, а второй помощник рванулся вперед с раскрытым ртом. Доктор Карсон, в сопровождении карантинного врача и стряпчего, направился к шлюпке.

— Что это было? — вопросительно крикнул ему вслед капитан.

— Я думаю, что вы съели что-то, сильно расстроившее ваш желудок, — ответил тот, выразительно усмехнувшись. — Прощайте, капитан!

Шкипер «Стеллы» ничего не ответил, но, с усилием поднявшись с кресла, добрался, еле передвигая ноги, до борта и погрозил кулаком по направлению к отвалившей уже от корабля шлюпке. Доктор Карсон послал ему в ответ воздушный поцелуй.

Универсальное лекарство

— Плавал я с самыми разными шкиперами, — сказал старый моряк. — Знаете, со всякими «открывателями новых земель», улыбнувшись добавил он.

— А расскажу вам про одного такого шкипера. Конечно, многие шкипера имеют всякие фантазии и увлечения, но только этот шкипер всех их превзошел.

— Было это несколько лет тому назад. Нанялся я на шхуну «Джон Эллиот». Это была тихоходная посудина. Попал я на нее в таком состоянии, что сперва просто не соображал как следует. На второй день по выходе в море, от второго помощника, выскочившего из-за обеда, и очень торопившегося высказать свое мнение, я узнал о специальности шкипера.

Плевать мне на всякие ножи и пилы, которые он развесил в своей каюте, — сказал второй помощник, — но когда человек за обедом, рядом со своей тарелкой, кладет отрезанную человеческую руку и занимается ее изучением… брр, это слишком!

— Это еще пустяки, — сказал первый помощник, много плававший с нашим шкипером. — Он помешан на медицине. У нас однажды чуть-чуть было не состоялся мятеж из-за того что он собирался вскрыть одного парнишку, свалившегося с мачты. Он, видите ли, хотел установить причину его смерти.

Специальность капитана скоро стала известной и на баке. Я не слишком задумывался над ней до тех пор, пока не увидел старика Дэна Денниса за чтением. Сидел старик на крышке люка, читал какую-то книжечку, от времени до времени ее закрывал, откидывал голову назад, закрывая глаза и двигал губами, как курица, пьющая воду. А потом снова смотрит в книжку.

— Молодчина Дэн, — сказал я, — в твоем возрасте и все еще готовишь уроки?

— Готовлю, — мягко ответил Дэн. — Может быть ты спросишь меня мой урок? Я приготовил главу о сердечных болезнях, — и передал мне книжку, где описывались всяческие болезни.

— Купил ее в ларьке, — сказал он подмигнув, и потом закрыл глаза и без запинки прочитал наизусть весь свой урок.

— Вот что я чувствую, — сказал он закончив. — Только и хватает у меня силы на то, чтобы добраться до моей постели. Поддержи меня, Билль, а потом приведи мне доктора.

Я, конечно, понял его гениальный план, однако, рисковать не собирался, и потому сообщил повару, что старик Дэн захворал, а потом вернулся к Дэну, чтобы взять у него книжку. Я, знаете ли, очень люблю почитать в свободное время. Дэн сделал вид, что он очень плохо себя чувствует, и даже не слышит, что я ему говорю. Раньше чем я успел отобрать у него книгу, появился шкипер. Вид у него был деловой и в руках он нес чемоданчик.

— Что случилось, друг мой? — спросил он.

— Пустяки сэр, — ответил старик Дэн. — Я себя прекрасно чувствую, только у меня немножко обморочное состояние.

— Расскажи мне подробно, что ты чувствуешь, — сказал шкипер, взяв его за руку, чтобы проверить пульс. Тогда Дэн подробнейшим образом рассказал ему весь свой урок и шкипер неодобрительно покачал головой. Выглядел шкипер очень торжественно.

— Сколько времени это у тебя продолжается? — спросил он.

— Не то четыре, не то пять лет, сэр, — ответил Дэн, — ведь, это, конечно, не опасно?

— Лежи смирно, — сказал капитан, прикладывая докторскую трубку к его груди. — Гм! Боюсь, что твои дела не слишком блестящи. Диагноз дает неблагоприятные результаты. Лежи смирно и я приготовлю тебе лекарство, а повару велю дать тебе крепкого бульону.

Не успел шкипер уйти, как Гарри, этакий здоровый парень размером шесть футов и два дюйма, подошел к Дэну и потребовал у него книжку.

— Пошел вон, — сказал Дэн. — Не расстраивай меня. Ты слыхал, как шкипер сказал, что у меня серьезный диагноз.

— Дай мне книжку, — зарычал Гарри. — А то я тебя вздую, а потом все скажу шкиперу. У меня, кажется, чахотка? Во всяком случае я собираюсь проверить, нет ли ее у меня.

Он отобрал книжку и начал ее читать. В этой книжке было столько болезней, что его взяло искушение выбрать что-нибудь другое вместо чахотки. Однако, все-таки, он остановился на ней и у него сразу начался такой кашель, что весь кубрик не мог спать. Всю ночь практиковался, дьявол, а на следующее утро, когда шкипер пришел навестить Дэна, Гарри с трудом мог говорить.

— Плохой у тебя кашель, голубчик, — сказал капитан, подозрительно взглянув на Гарри.

— Пустяки, сэр, — небрежно ответил Гарри. — Этот кашель у меня иной раз бывает целый месяц, а потом проходит. Я думаю это от того, что я потею по ночам.

— Что, — ахнул шкипер, — потеешь по ночам?

— Здорово потею, — ответил Гарри. — Прямо простыню выжать можно. Я думаю мне это на пользу. Правда, сэр?

— Сними рубашку, — распорядился шкипер, подошел к нему и воткнул в него свою трубку. — Дыши глубоко и не кашляй.

— Не могу удержаться, — прокашлял Гарри. — Никак не могу. Очень поганый кашель. Рвет меня на части.

— Ложись в кровать и не разговаривай, — сказал шкипер, мрачно качая головой. — Счастье твое, друг мой, что ты попал в опытные руки. Я надеюсь, что нам удастся все это ликвидировать. Дэн, помогает тебе мое лекарство?

— Чудесно помогает, сэр, — обрадовался Дэн. — Оно очень меня смягчает и сплю я после него, вроде как новорожденный младенец.

— Я пришлю тебе следующую дозу. Слушайте, ребята, вы оба должны лежать и не смеете вылезать из своих коек.

— Слушаюсь, сэр, — ответили оба такими слабыми голосами, что даже страшно стало. Посоветовав команде не шуметь, чтобы не мешать больным, шкипер ушел.

Сперва нам всем это очень понравилось и даже показалось остроумным. Но оба наших больных стали вести себя совершенно возмутительно. Весь день они лежали в койках, а потому ночью они, конечно, не могли спать и орали через весь кубрик, спрашивая друг друга о состоянии болезни и тому подобной ерунде. Жрали они крепкий бульон и всякое желе и Дэн пробовал выпросить у Гарри немножко портвейну, который капитан прописал ему, чтобы делать кровяные шарики, только Гарри обычно отвечал, что он недостаточно наделал этих шариков и пил за здоровье диагноза Дэна. А когда пил, с таким смаком облизывал губы, что слушать было противно.

Проболели они дня два и команда начала возмущаться. Остальные ребята совсем ошалели от запаха бульона и тому подобного и заявили, что тоже собираются заболеть. Тогда оба больных страшно разволновались.

— Вы только испортите все дело, — сказал Гарри, — а без книги вам не выбрать себе болезни.

— Все это прекрасно. Работать за себя, да еще за вас, — возмутился один из парней. — Теперь наша очередь. Пора вам поправляться.

— Поправляться! — ужаснулся Гарри. — Поправляться?! Да вы с ума спятили! Вы ничего не понимаете в медицине! Такие больные как мы никогда не поправляются.

— Тогда я пойду к капитану и расскажу про книжку, — сказал один из команды.

— Иди, иди, — сказал Гарри, — а потом я тебе так разобью голову, что ее никаким киселем или портвейном не починишь. А кроме того шкипер лучше тебя понимает медицину. Черта с два он тебе поверит.

Раньше чем кто-нибудь успел ему ответить, в кубрике появился шкипер и с ним первый помощник. У первого помощника было такое лицо, что Гарри издал самый глухой кашель, на какой был способен.

— Главное, что им нужно, — сказал шкипер своему первому помощнику, — это хороший уход.

— Хотел бы я, чтобы вы позволили мне, хотя в течение десяти минут устроить им хороший уход. Они бы у меня сами ушли. На своих ногах. Как миленькие.

— Попридержите ваш язык, сэр. То что вы говорите бессердечно, а кроме того оскорбительно для меня. Неужели вы думаете, что я, который столько лет изучал медицину, не могу отличить больного человека от здорового?

Первый помощник что-то проворчал и вышел на палубу, а шкипер начал опять исследовать своих пациентов. Он был очень доволен, что они так терпеливо лежали в постелях и приказал завернуть их в одеяла и вытащить на верхнюю палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Нести пришлось, конечно, нам, а дышали свежим воздухом они. Дышали они, значит, и искоса поглядывали на первого помощника. Если им что-нибудь требовалось, то нам приходилось бегать в кубрик и приносить, что следует. Наконец мы снесли их в кубрик. Мы очень рассердились и решили заболеть в полном составе.

Однако Гарри поклялся, что он причинит нам всяческие увечья, если мы попробуем болеть и посоветовал оставаться здоровыми. Он был очень сильный и злой парень, а потому команда перетрусила за исключением двух человек. Один из них — Майк Рефферти заболел какой-то опухолью на ребрах. Опухоль эта у него была лет пятнадцать, но до сих пор он не обращал на нее внимания. С другим случился паралич.

Шкипер был совершенно счастлив, он весь день носился со своими инструментами и лекарствами и записывал в книжечку ход болезни. За обедом он из этой книжечки читал вслух второму помощнику. Кубрик был превращен в лазарет и житья в нем не было. Так продолжалось целую неделю и однажды, когда я был занят на палубе какой-то работой, ко мне подошел повар. Лицо у него было вытянутое и обалделое.

— Еще один больной, — сказал он. — Первый помощник спятил.

— Спятил?.

— Да, спятил. Совсем сумасшедший. Взял в кухне большую кастрюлю, налил туда немного помоев, чернил и керосина, а потом подбросил заодно мыла, масла и еще чего то. Теперь размешивает и смеется как гиена. Запах совершенно убийственный. Мне пришлось бежать из камбуза.

Я, конечно, заинтересовался, прошел к камбузу и увидел, что помощник широко улыбается и наливает в бутылку какую-то клейкую смесь.

— Как чувствуют себя несчастные страдальцы, сэр? — выйдя из камбуза спросил он у проходившего шкипера.

— Плохо. Однако я надеюсь на лучшее, — сказал шкипер, внимательно на него взглянув. Я рад, что вы стали относиться к ним человечнее.

— Да, сэр. Я сперва ошибался, но теперь вижу, что они действительно больны и очень серьезно больны. Однако, с вашего позволения, мне не нравятся методы вашего лечения.

Взглянув на шкипера я подумал, что он сейчас лопнет.

— Методы моего лечения? Мои методы? А что вы понимаете в этом деле?

— Вы их неверно лечите сер. В этой бутылке, — и помощник ласково погладил бутылку, — у меня находится лекарство от всех болезней! Это лекарство сразу же их вылечит, если только вы позволите мне его применить.

— Чепуха! — возмутился шкипер. — Одно лекарство от всех болезней! Старая сказочка! Что за лекарство? Откуда вы его взяли?

— Составные части я привез с собой сэр, — ответил помощник. — Это совершенно замечательное лекарство, изобретенное моей бабушкой. Если вы разрешите мне попробовать, то я гарантирую вам полное выздоровление этих несчастных страдальцев.

— Чепуха! — сказал шкипер.

— Как хотите сер, — пожимая плечами ответил помощник. — Если вы не хотите мне позволить их лечить, то это дело ваше. Но если вы позволите, то я гарантирую вам, что не позже, как через два дня они будут совершенно здоровы.

Говорили они, говорили, и, наконец, шкипер согласился. Пошли они вниз вместе с помощником и шкипер велел больным в течении двух дней принимать новое лекарство, только для того, чтобы доказать, что помощник ошибается.

— Пусть Дэн его первый попробует, — сказал Гарри, вздрогнув от запаха, который шел из бутылки помощника. — Бедняга Дэн чувствовал себя ужасно плохо после вашего ухода, сэр!

— Гарри болен сильнее, чем я, — сказал Дэн. — Он так говорит только потому, что у него доброе сердце.

— Не все ли равно, кто первый, кто второй, — сказал помощник, наливая полную столовую ложку. — Хватит всем. Открой рот Гарри.

— Принимай лекарство, — скомандовал шкипер.

Гарри принял и так забеспокоился, как будто проглотил футбольный мяч. Это лекарство заклеило ему весь рот и он так волновался, что остальные пациенты чуть не заболели еще до приема лекарства. Когда они приняли его, помощник заткнул бутылку и сел на скамеечку, а больные начали полоскать рот всеми роскошествами, которые им выдавались. Это было очень интересное представление.

— Как вы себя чувствуете? — спросил шкипер.

— Умираю, — сказал Дэн.

— Я тоже. — сказал Гарри. — Помощник нас отравил.

Шкипер сурово взглянул на помощника и медленно покачал головой.

— Все в порядке, — сказал помощник. — Первые двенадцать доз всегда действуют неприятно.

— Двенадцать доз! — глухим голосом отозвался старик Дэн.

— Принимать нужно каждые двадцать минут, — сказал помощник, закуривая трубку, и все четверо больных громко застонали.

— Я не могу этого позволить, — возмутился шкипер. — Я не могу этого позволить. Человеческую жизнь нельзя жертвовать для опыта.

— Это не опыт, — возмутился помощник, — а старинное семейное лекарство.

— Больше они его не получат, — решил шкипер.

— Слушайте, сэр, если я кого-нибудь из них отравлю, — за это я отвечу своей головой.

Он дал им по второй ложке и шкипер ушел. Больные были очень недовольны, а здоровые сильно радовались. Он не позволял больным ничем заедать лекарство, по его словам, это ослабляло его действие. Он велел нам убрать от них всякое искушение и должен вам сказать, что мы его в два счета убрали. После пятой дозы больные пришли в полное отчаянье и когда узнали, что ночью их будут будить через каждые двадцать минут, решили сдаться.

Старик Дэн сказал, что чувствует, как в нем распространяется живительная теплота, и Гарри срочно ощутил, что лекарство действует чудодейственным образом на его легкие. Все они согласились, что это изумительное лекарство, и после шестой дозы больной параличом внезапно поправился и выскочил на верхнюю палубу. Он сидел у борта несколько часов и плевался. Он поклялся, что убьет всякого, кто попробует ему помешать. Вскоре к нему присоединился Майк Рефферти, больной опухолью на ребрах.

На следующий день все больные были на работе и шкипер, хотя и понял, что его надули, ничего об этом не говорил. Однако, он это показал самым наглядным образом. Знаете ли, если шкипер заставляет четверых работать за восьмерых и бьет их по головам, когда они не могут справиться, то это довольно прозрачный намек.

Билль-копилка

— Да, — сказал старый Пирсен, — даже моряка можно приучить делать сбережения. Пример тому — Питер и Дик. Им так надоело растрачивать весь свой заработок в первую же неделю по возвращении из рейса и затем отправляться в море раньше времени, что они поклялись быть умнее.

Они шли на пароходе из Мельбурна, когда решились на это, и Билль Ланн, самый старый кочегар на борту и единственный трезвенник среди команды, надавал им целую кучу подходящих советов. Все трое хотели снова поступить на этот пароход, когда он опять выйдет в плавание из Лондона, и Билль предложил в конце-концов Питеру и Дику поселиться на берегу всем вместе и передать ему их деньги на хранение, с тем, что он будет им ежедневно выдавать некоторую сумму на расходы.

Дик и Питер расхохотались бы над всяким другим при таком предложении, но они знали, что старый Билль — на редкость честный человек и их деньги будут у него в полной сохранности. Потому, обсудив дело со всех сторон и наговорившись обо всем этом досыта, они составили бумагу, в которой написали, что по собственному желанию дают Биллю весь свой заработок с условием, чтобы он выдавал им деньги понемногу все время, пока они будут на берегу.

Так они и сделали, когда сошли с парохода в Лондоне. Получив жалованье, — каждому причиталось немногим больше шестнадцати фунтов, — они оставили себе мелочь, а остальное вручили Биллю.

Первый день Дик и Питер были страшно довольны. Старый Билль нанял для всех троих чудесную комнату, и Дик и Питер, выпив всего по две бутылки пива, из уважения к Биллю выпили еще по стакану чая, а затем все отправились в кинематограф.

Картина называлась «Гибель пьяницы» и начиналась с того, что молодой парень попадал в уютную, красиво обставленную пивную, где хорошенькая служанка подавала ему стакан эля. Стакан постепенно стал сменяться бутылками, а потом кувшинами, и когда Дик увидел, как погибший молодой парень убрал шесть кувшинов в полминуты, его охватила такая бешеная жажда, что он не в состоянии был больше сидеть и шепнул Питеру:

— Пойдем скорей отсюда.

— Вы не увидите самое интересное, если сейчас уйдете! — шепотом сказал ему старый Билль. — В следующей картине лягушки и черти будут сидеть на краях кружки, когда он будет подносить ее ко рту.

Но Дик уже встал и кивнул головой Питеру.

— А после того он зарежет свою мать бритвой, — уговаривал старый Билль, держа Дика за пиджак.

Дик снова сел и, когда убийство совершилось, сказал, что ему делается дурно от такого ужаса, и вышел вместе с Питером, чтобы подышать свежим воздухом.

Словом, они выпили по три бутылки пива в ближайшем же кабачке, затем двинулись в другой и совершенно забыли о Билле и «Гибели пьяницы» до того момента, как Дик увидел, что истратил свой последний пенни. Было уже десять часов вечера.

— Вот что значит слушать трезвенников и смотреть их картины! — сказал он, страшно недовольный, узнав, что и Питер уже истратил все свои деньги. — Мы только начали проводить как следует вечер, а у нас уже нет ни фартинга в кармане.

Они отправились домой в очень скверном настроении. Старый Билль спал на своей постели, и когда они его разбудили и сказали, что хотят сами хранить переданные ему их деньги, он сразу опять заснул крепчайшим образом и так захрапел, что они с трудом могли слышать друг друга. Тогда Питер подмигнул Дику и показал на штаны Билля, висевшие на его кровати.

Дик улыбнулся и тихонько их снял. Питер улыбнулся тоже, но ему не понравилось, что и старый Билль при этом начал улыбаться, как будто видел какой-то забавный сон.

Дик нашел в карманах только одну монетку в полпенни, связку ключей и обломок сухаря. В пиджаке и пальто он нашел несколько измятых листов бумаги, сломанный перочинный нож, моток шпагата и разную другую рвань. Кончив поиски, он сел на постель и вопросительно уставился в Питера.

— Буди его опять, — сказал Питер со злостью.

Дик встал и, нагнувшись над старым Биллем, ухватил его за плечи и встряхнул так, как будто взбалтывал склянку с лекарством.

— Что, пора вставать, ребята? — произнес Билль, спуская ноги с кровати.

— Нет, не то, — ответил очень резко Дик, — мы еще и не ложились. Нам нужно взять назад наши деньги.

Билль спрятал ноги под одеяло,

— Покойной ночи! — произнес он и опять моментально заснул.

— Он представляется, вот и все, — сказал Питер. — Поищем-ка деньги как следует. Они должны быть где-нибудь в комнате.

Они чуть ли не вверх дном поставили комнату, выворачивая все наизнанку, а затем Дик зажег спичку и полез в печку, но увидел только, что ее не чистили целый год, и так вымазался сажей и был так зол, что Питер даже испугался, поглядев на его физиономию.

— Довольно с меня, черт побери! — крикнул Дик, подбежав к постели Билля и сунув ему под самый нос свой перепачканный сажей кулак. — Ну, где наши деньги? Если вы нам сию минуту не отдадите наши потом и кровью заработанные деньги, я вам все кости переломаю!

— Вот что выходит, когда делаешь вам услугу, — сказал с упреком старый Билль.

— Нечего болтать, — ответил Дик. — Я не желаю с вами разговаривать. Ну, где деньги?

Старый Билль посмотрел на него, затем вздохнул, встал и надел ботинки и штаны.

— Я так и думал, что придется немного повозиться с вами, — медленно произнес он, — но я был готов к этому.

— Будет и похуже, чем вы думали, — крикнул Дик, злобно на него глядя, — если не поторопитесь.

— Мы ничего плохого вам не сделаем, Билль, — сказал Питер, — нам только нужны наши деньги.

— Я знаю это и без вас, — сказал Билль. — Отойдите в сторону, Питер, и смотрите, чтобы все шло по правилам. Я сначала покончу с Диком, а потом отколочу и вас.

Он сдвинул мебель в углы, затем поплевал на руки и начал вертеть кулаками в воздухе и подпрыгивать так ловко, что они только рты разинули от удивления.

— Пять лет я не поднимал руку на человека, — сказал он, продолжая подплясывать и махать кулаками, — драка — скверная вещь иначе, как для доброй цели, но до того, как я стал настоящим человеком, Дик, я мог до завтрака исколотить трех таких, как вы, чтобы только подогреть свой аппетит.

— Послушайте, — сказал Дик, — вы — старый человек, и я не хочу вас покалечить. Скажите только, где наши деньги, наши, потом и кровью заработанные деньги, и я пальцем до вас не дотронусь.

— Я сам позабочусь о том, чтобы вы не дотронулись до меня, — ответил Билль.

Дик взвыл от злости и бросился на него, но в тот же момент получил такой удар, что полетел через всю комнату и хлопнулся на пол у печки. Такого чисто лошадиного по силе удара Питер еще никогда не видал, и вид у него был очень серьезный и задумчивый, когда он поднимал Дика.

— Ты должен был не упускать из вида его кулак, — сказал он резко Дику.

Глупо было так говорить, видя силу и мастерство старого кочегара, и Дик сказал ему, что с ним сделает, когда покончит с Биллем. Он опять бросился на старика, но ничего не мог поделать, и через три минуты Питер уже укладывал его в постель.

— Теперь твоя очередь померяться с ним, Питер, — сказал Дик. — Отодвинь немного подушку, чтобы я мог лучше видеть…

— Ну, выходи, паренек, — сказал Билль Питеру.

Питер покачал головой.

— Я боюсь повредить вам, Билль, — ответил он мягко. — Возбуждение, как и драка, очень опасны старым людям. Отдайте нам наши деньги и кончим этот разговор.

— Нет, ребята, — сказал тот. — Я взялся хранить их и сохраню. Надеюсь, что когда мы запишемся опять на «Планету», у каждого из вас останется фунтов по двенадцати. Я не собираюсь быть жестоким с вами, но хочу спать, и если мне придется опять встать и одеться, то вы пожалеете, что не умерли до того.

Он лег, и Питер, не обращая внимания на Дика, называвшего его трусом, тоже растянулся на постели и быстро заснул.

Утром они отправились в кофейню, и когда кончили закусывать, Дик, не говоривший до тех пор ни слова, сказал, что ему и Питеру нужны деньги на расходы. Он прибавил, что они хотят кормиться отдельно, так как при виде физиономии Билля у них пропадает всякий аппетит.

— Ладно, — ответил старый кочегар. — Я никому не намерен навязываться, — и, усиленно подумав минуту или две, засунул руку в карман штанов и выдал затем Дику и Питеру по восемнадцать пенсов каждому.

— Это что же? — спросил Дик, уставившись выпученными глазами на деньги, — на коробку спичек?

— Столько вы будете получать каждый день, и этого совершенно достаточно, — ответил Билль. — Девять пенсов — обед, четыре пенса — чай и два пенса — кусок хлеба с сыром на ужин. А если захотите прямо купаться в пиве, то остается еще по три пенса каждому, чтобы это сделать.

Дик хотел ему что-то сказать, но был так взволнован, что не смог. Тогда Питер проглотил что-то, чего чуть не сказал, и очень вежливо попросил Билля дать ему соверен, так как он собирается поехать в Кольчестер к матери и не хочет показываться там с пустыми руками.

— Вы добрый сын, — сказал Билль, — и я бы хотел, чтобы таких было побольше. Я поеду с вами, если вы ничего не имеете против. Мне все равно нечего делать.

Питер ответил, что это очень любезно со стороны Билля, но он предпочитает ехать один, так как его мать стесняется незнакомых.

— Ну, ладно, я отправлюсь с вами на вокзал и возьму вам билет, — сказал Билль.

Тогда Питер не выдержал и стукнул кулаком по столу так, что разбил почти всю стоявшую на нем посуду. Он спросил Билля, не думает ли тот, что он и Дик — маленькие дети, и сказал, что обратится за помощью к первому же полисмену, которого они встретят, если Билль не вернет им сейчас же все их деньги.

— Боюсь, что вы и не собирались ехать к своей матери, Питер, — сказал Билль.

— Послушайте, — закричал Питер, — отдадите вы сейчас нам наши деньги?

— Нет, — ответил тот. — Не дам, если даже вы поползете за мной на коленях.

— Очень хорошо, — сказал Питер, вставая и направляясь к выходу, — в таком случае идемте к полисмену.

— Ничего не имею против, — ответил Билль. — Но у меня есть бумага, подписанная вами, насчет этих денег.

— А хотя бы и пятьдесят таких бумаг, мне наплевать, — сказал Питер.

И они отправились искать полисмена, что было совершенно необыкновенной вещью для Дика и Питера.

— Надеюсь, ради вашей же безопасности, что это не окажется тот самый полисмен, которого вы и Дик поколотили в Оружейном переулке в ночь перед выходом «Планеты» в море прошлый раз, — произнес Билль, цедя слова сквозь зубы.

— Не думаю, — сказал Питер, начиная жалеть, что был слишком болтлив раньше с Биллем.

— Все-таки, если я ему об этом скажу, то думаю, что он быстро найдет того, — ответил Билль. — Вот какой-то показался на углу. Остановить его?

Питер посмотрел на него, затем посмотрел на Дика, и оба направились в противоположную сторону, скрежеща зубами.

Они весь день не отставали от Билля, пытаясь получить у него свои деньги, и проклятия, которыми они его осыпали, изумляли их самих. Ночью они опять перевернули всю комнату вверх дном, разыскивая свои деньги, и снова получили взбучку, когда захотели заставить Билля встать с постели, чтобы ее обыскать.

Они опять завтракали втроем на следующее утро, и Дик попробовал на этот раз подойти к Биллю по-новому. Он говорил с ним совсем по-дружески и выпил три больших стакана чая, чтобы показать, что входит во вкус безалкогольных напитков. Затем, когда Билль дал им по восемнадцать пенсов, Дик ласково улыбнулся и сказал, что ему хочется иметь несколько лишних шиллингов.

— Не тревожьтесь, Билль, — сказал он, — я не собираюсь пьянствовать и не буду пить спиртного, если даже вы сами меня попросите. Я совсем потерял к нему вкус. Я ведь говорил уже вам об этом вчера, правда, Питер?

— Да, да, — сказал Питер. — И я говорил, что у меня пропала охота пить такие вещи.

— Значит, я принес-таки вам пользу, Дик, — сказал Билль, хлопнув его по плечу.

— Да, — ответил Дик сквозь зубы, — и я вам очень благодарен. Я не намерен пьянствовать, но я хотел бы пойти сегодня вечером в мюзик-холл.

— Пойти куда?! — вскричал Билль, сразу выпрямившись с видом пораженного изумлением и глубоко оскорбленного человека.

— В мюзик-холл, — повторил Дик, еле сдерживаясь.

— В мюзик-холл! — медленно произнес Билль. — Да ведь это еще хуже кабака, Дик. Плохой я был бы вам друг, если бы позволил пойти туда. Нет, я не могу даже подумать об этом.

— Да какое вам дело до этого, поганая змея? — заорал тогда Дик, едва не сходя с ума от бешенства. — Почему вы нас не оставите в покое, наконец! Ведь мы же свои деньги собираемся тратить!

Билль попытался его уговаривать, но Дик не хотел и слушать и поднял такой шум, что хозяин выставил его из кофейни. Питер последовал за ним на улицу, и оба были так взволнованы, что потратили все выданные им на целый день деньги в один час, а затем слонялись по улицам, ссорясь из-за того, какую смерть предпочел бы каждый из них Биллю, когда ему придет время умирать.

Они вернулись домой ко времени обеда, но Билля там не было, и так как оба сильно проголодались и еще сильнее хотели выпить, то собрали и снесли к закладчику все свое лишнее платье и белье. Получив достаточную сумму, они специально, чтобы показать свою независимость, отправились в мюзик-холл, а затем истратили все до последнего фартинга на выпивку. Вернувшись ночью домой, они нарочно еще долго сидели на постелях и громко обменивались впечатлениями о весело проведенном времени, чтобы позлить Билля.

В пять часов утра Питер проснулся и с изумлением увидел, что Дик, уже совершенно одетый, тихо и бережно складывает платье Билля. Сначала он подумал, что Дик сошел с ума, видя, как тот заботится об одежде старого кочегара, но прежде чем он успел заговорить, Дик заметил, что он проснулся, быстро подошел к нему и шепнул, чтобы тот оделся быстро и как можно тише. Питер так и сделал и изумился еще больше, увидев, что Дик свернул все платье Билля в большой узел и на цыпочках вышел из комнаты.

— Хочешь спрятать его платье? — спросил он.

— Да, — ответил Дик, спускаясь по лестнице, — у закладчика. Мы заставим старика заплатить за наши сегодняшние развлечения.

Только тогда Питер понял, в чем дело и стал так хохотать, что Дик пригрозил разбить ему голову, если он не успокоится. Но Дик сам начал хохотать, когда они вышли из дому. Пошатавшись по улицам, пока не открылись лавки, они отправились к закладчику и заложили платье Билля за пятнадцать шиллингов.

Для начала они как следует закусили и выпили. После этого, радостно настроившись, они начали весело проводить день. Оба были в самом радужном настроении и больше всего их забавляла мысль о том, что старый Билль лежит в постели, пока они пропивают его платье. Дважды в этот вечер полисмены останавливали Дика за пляску на улице и, когда все деньги были истрачены, Питеру стоило больших трудов затащить Дика домой.

Билль был в постели, когда они вернулись, и встретил их невероятнейшей бранью. Но Дик уселся на кровати и улыбался ему так, как будто тот говорил ему самые ласковые слова.

— Где мое платье? — кричал старик, угрожая им кулаками.

Дик продолжал ему улыбаться, затем закрыл глаза, повалился на постель и заснул.

— Где мое платье? — спросил Билль, повернувшись к Питеру.

— Платье? — переспросил Питер, выпучив глаза.

— Где оно? — продолжал кричать Билль.

Прошло немало времени, прежде чем Питер смог понять, о чем тот говорит, но как только, наконец, понял, сразу бросился на поиски. Хмель действует на людей по-разному, и Питер в пьяном виде делался всегда одним из самых услужливых и обязательных парней на свете. Он провел половину ночи, ползая на коленях по всей комнате и разыскивая по всем углам платье Билля. Четыре или пять раз старый кочегар просыпался в испуге, думая, что произошло землетрясение, и находил под своей кроватью Питера, продолжавшего поиски.

Никто из них не был в особенно приятном настроении, когда они проснулись на следующее утро. Едва Дик успел открыть глаза, как Билль начал спрашивать его, где платье.

— Не морочьте мне голову с вашим платьем, — ответил Дик, — поговорите для разнообразия о чем-нибудь другом.

— Но где же оно? — кричал Билль, усевшись на постели.

Дик зевнул, порылся в кармане куртки, — ни один из них не раздевался на ночь, — затем вытащил залоговую квитанцию и бросил ее на пол. Билль схватил ее и начал в диком бешенстве прямо плясать по комнате.

— Вы заложили мое платье? — заорал он угрожающе, когда перевел, наконец, дух.

— Да, я и Питер, — ответил Дик, поднимаясь и готовясь к драке.

Билль повалился на свою постель в полном отчаянии.

— Что мне теперь делать? — вскрикнул он.

— Если вы будете вести себя подобающим образом, — сказал Дик, — и отдадите нам наши деньги, то мы с Питером пойдем и выкупим ваше платье. После того как позавтракаем, конечно. Торопиться некуда.

— Но у меня нет денег, — ответил Билль, — они все зашиты в подкладку пиджака. У меня здесь только пять шиллингов. Хорошую кашу вы заварили, Дик!

— Ты форменный болван, Дик, вот что ты такое, — сказал тогда Питер.

— Зашиты в подкладку пиджака?! — медленно произнес ошеломленный Дик.

— Да, кредитки, — ответил Билль. — И три фунта золотом зашиты в шапку. Вы и ее заложили?

— Дик вскочил с постели и начал в волнении бегать по комнате.

— Нам необходимо сейчас же их выкупить! — вскричал он.

— А где деньги на выкуп? — спросил Питер.

Дик не подумал об этом и остановился, как вкопанный, вне себя от ужаса, сообразив, что вышло из его блестящей идеи. Никто из них, казалось, не мог придумать, как и где достать нехватавшие десять шиллингов. А Дик был в таком состоянии, что даже не обращал внимания на то, какими названиями продолжал осыпать его Питер.

— Пойдем и потребуем, чтобы нам показали пиджак, скажем, что мы оставили в кармане железнодорожные билеты, — сказал потом Питер.

Билль с сомнением покачал головой.

— Это не пройдет, — произнес он. — Нам остается только одно: заложить ваш костюм, Дик, чтобы выкупить мой.

— Верно. Это единственное средство, Дик! — воскликнул Питер, сразу просияв и оживившись. — Что за смысл без толку ругаться? Разве тебе тяжелее, чем старому Биллю, посидеть немного без платья?

Но прошло не меньше получаса прежде чем они смогли уговорить Дика.

Сначала он хотел, чтобы заложили платье Питера, а не его, и когда тот показал, что оно слишком изношено и десяти шиллингов за него не дадут, то Дик наговорил целую кучу самых оскорбительных вещей о людях, которые носят такие лохмотья. Только после этого он злобно сорвал с себя костюм и с сердцем бросил его на пол.

— Если ты не вернешься через полчаса, Питер, — прорычал он, — то пожалеешь, что родился на этот свет. Помяни мое слово.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал Билль, улыбаясь, — я сам пойду за платьем.

— Вы? — изумился Дик. — Но вы же не можете. Вам не в чем выйти.

— Я надену костюм Питера, — с новой улыбкой произнес Билль.

Питер начал его урезонивать, доказывая, что в этом нет никакого смысла, но все его усилия ни к чему не привели, и так как залоговая квитанция была у кочегара, то ничего нельзя было поделать. В конце-концов Питер забыл все, что он говорил раньше Дику, с бешенством сорвал с себя платье и бросил его на пол, очень красочно сообщив Биллю, что он о нем думает.

Старый кочегар не обратил на это никакого внимания. Он очень медленно и аккуратно надел костюм Питера и затем чуть не свел их обоих с ума, даром потратив массу времени на уборку своей постели.

— Возвращайтесь как можно скорее назад, — сказал ему Дик, когда он, наконец, собрался уходить. — Подумайте о нас двоих, сидящих сдесь в одних рубашках и ожидающих вас.

— Я не забуду об этом, — ответил Билль.

Было девять часов, когда Билль ушел. К половине десятого Дик уже потерял всякое терпение и начал думать, что с Биллем что-нибудь случилось, а когда пробило десять часов и Билль все-таки не показывался, оба высунулись из окна, закутавшись в одеяло, и начали глядеть на улицу. К одиннадцати часам Питер был в совершенно подавленном состоянии духа, а Дик в такой ярости, что Питер боялся заговорить с ним.

Они весь день провели на подоконнике, и только к пяти часам вечера ка улице появился Билль, все еще в костюме Питера. Он нес два больших цветка в горшках и, улыбался с довольным видом.

— Где вы пропадали столько времени? — спросил Дик тихо но свирепо, когда Билль остановился под окном и весело кивнул им головой.

— Я встретил одного старого приятеля, — ответил Билль.

— Встретили старого приятеля? — повторил Дик, еле сдерживая свое бешенство. — Что вы думали, тратя так время, пока мы тут сидели и ждали вас, издыхая с голода.

— Я не видел его много лет, — сказал Билль, — и, разговаривая с ним о старине, не заметил, как шло время.

— Очевидно! — произнес Дик горьким тоном. — Ну, ладно, как с деньгами? Благополучно?

— Не знаю! — ответил Билль, — я не выкупил платья.

— Что?! — вскричал Дик, чуть не выпав из окна на улицу. — Так… А что же вы сделали с моим костюмом? Где он? Идите сюда, в комнату.

— Я не пойду в комнату, Дик, — сказал Билль, — потому что не совсем уверен, хорошо ли я поступил. Но я не привык ходить к закладчикам и никак не мог решиться зайти за платьем.

— Что же вы сделали в конце-концов? — проговорил через силу Дик, еле сдерживая свою ярость.

— Пока ходил по улице, стараясь заставить себя зайти к закладчику, — ответил Билль, — я наткнулся на человека с тачкой, продававшего цветы. Он просил за них не деньги, а только старое платье.

— Старое платье?! — произнес Дик задыхающимся голосом.

— Я думал, что вам будет с ними веселее, — продолжал старый кочегар, поднимая цветы к окну, — неизвестно, сколько времени вы тут просидите в комнате. Вот этот, побольше, для вас, Дик, а другой Питеру.

— Вы сошли с ума, Билль? — проговорил Питер дрожащим голосом после того как Дик попытался что-то сказать, но не смог.

Билль отрицательно покачал головой и улыбнулся. Затем сказал Питеру, что рекомендует чуточку подтянуть на плечи Дику его одеяло, чтобы он не простудился, и сообщил, что попросит квартирную хозяйку дать им чаю и хлеба с сыром.

Они слышали, как он говорил с хозяйкой у входной двери и затем увидели, что он быстро ушел, не оглядываясь назад.

Билль не вернулся домой в эту ночь, и они поняли, какую штуку он с ними сыграл. Им было ясно, что он их надул, и Питер был уверен, что он вынул деньги из постели, когда возился, делая вид, что убирает ее.

Старый Билль продержал их в комнате трое суток, посылая по частям их платье и два шиллинга в день на расходы. Но они его не видели, пока не очутились снова на борту «Планеты» и получили свои деньги не раньше, чем вышли в открытое море.

Гнев их продолжался недолго и был не очень искренним, так как каждый, в сущности, был доволен, что у него остался в кармане почти весь заработок за прошлый рейс.

Бедные души

День был прекрасный, а легкий ветер, дувший в старые залатанные паруса, нес шхуну со скоростью всего в три узла. Невдалеке снежно сияли два-три паруса, в воздухе за кормой парила чайка. И никого не было на палубе от кормы до камбуза и от камбуза до неряшливой груды такелажа на юте, кто мог бы подслушать беседу капитана и помощника, обсуждавших зловредный дух мятежа, который с недавнего времени обуял команду.

— Они явно делают это назло, вот что я вам скажу, — заявил капитан, маленький пожилой человечек с растрепанной бородой и светлыми голубыми глазками.

— Явно, — согласился помощник, личность от природы немногословная.

— Вы бы нипочем не поверили, что мне приходилось есть, когда я был юнгой, — продолжал капитан. — Нипочем, даже если б я поклялся на Библии.

— Они лакомки, — сказал помощник.

— Лакомки! — с негодованием воскликнул капитан. — Да как это смеет голодный матрос быть лакомкой? Еды им дается достаточно, что им еще надо? Вот, глядите! Взгляните туда!

Задохнувшись от возмущения, он указал пальцем на Билла Смита, который поднялся на палубу, держа тарелку в вытянутой руке и демонстративно отвернув нос. Он притворился, что не замечает капитана, расхлябанной походкой приблизился к борту и соскреб пальцами в море еду с тарелки. За ним последовал Джордж Симпсон и тоже тем же возмутительным манером избавился от еды, которая, по мысли капитана, должна была насытить его организм.

— Я им отплачу за это! — пробормотал капитан.

— Вон идут еще, — сказал помощник.

Еще двое матросов вышли на палубу с застенчивыми ухмылками и тоже расправились со своим обедом. Затем наступила пауза — пауза, в течение которой и матросы, и капитан с помощником чего-то, видимо, ждали; это что-то как раз в этот самый момент старалось собраться с духом у подножия трапа в кубрике.

— Если и юнга туда же, — произнес капитан неестественным, сдавленным голосом, — я изрежу его на куски.

— Тогда готовьте нож, — сказал помощник. Юнга появился на палубе, бледный как привидение, и жалобно поглядел на команду, ища поддержки. Их грозные взгляды напомнили ему, что он забыл нечто весьма существенное; он спохватился, вытянул перед собой тощие руки на полную длину и, сморщив нос, с превеликим трепетом направился к борту.

— Юнга! — рявкнул вдруг капитан.

— Есть, сэр! — поспешно откликнулся мальчишка.

— Поди сюда, — строго сказал капитан.

— Сперва выбрось обед, — произнесли четыре тихих угрожающих голоса.

Юнга поколебался, затем медленно подошел к капитану.

— Что ты собирался сделать с этим обедом? — мрачно осведомился тот.

— Съесть его, — робко ответил парнишка.

— А зачем тогда ты вынес его на палубу? — спросил капитан, нахмурив брови.

— Я так думал, что на палубе он будет вкуснее, сэр, — сказал юнга.

— «Вкуснее»! — яростно прорычал капитан. — Обед хорош и без того, не так ли?

— Да, сэр, — сказал юнга.

— Говори громче! — строго приказал капитан. — Он очень хорош?

— Он прекрасен! — пронзительным фальцетом прокричал юнга.

— Где еще тебе давали такое прекрасное мясо, как на этом судне? — произнес капитан, личным примером показывая, что значит говорить громко.

— Нигде! — проорал юнга, следуя примеру.

— Все, как положено? — проревел, капитан.

— Лучше, чем положено! — провизжал трусишка.

— Садись и ешь, — скомандовал капитан.

Юнга сел на светлый люк каюты, достал складной нож и приступил к еде, старательно закатывая глаза и причмокивая, а капитан, опершись на борт спиной и локтями и скрестив ноги, благосклонно его разглядывал.

— Как я полагаю, — произнес он громко, налюбовавшись юнгой всласть, — как я полагаю, матросы выбросили свои обеды просто потому, что они не привыкли к такой хорошей пище.

— Да, сэр, — сказал юнга.

— Они так и говорили? — прогремел капитан. Юнга заколебался и взглянул в сторону юта.

— Да, сэр, — проговорил он наконец и содрогнулся, когда команда отозвалась тихим зловещим рычанием.

Как он ни медлил, еда на тарелке вскоре кончилась, и по приказанию капитана он вернулся на ют. Проходя мимо матросов, он боязливо покосился на них.

— Ступай в кубрик, — сказал Билл. — Мы хотим поговорить с тобой.

— Не могу, — сказал юнга. — У меня много работы. У меня нет времени на разговоры.

Он оставался на палубе до вечера, а когда злость у команды несколько поулеглась, он тихонько спустился в кубрик и забрался на свою койку. Симпсон перегнулся и хотел схватить его, но Билл отпихнул его в сторону.

— Оставь его пока, — сказал он спокойно. — За него мы возьмемся завтра.

Некоторое время Томми лежал, мучаясь дурными предчувствиями, но затем усталость сморила его, он перевернулся на другой бок и крепко уснул. Тремя часами позже его разбудили голоса матросов; он выглянул и увидел, что команда ужинает при свете лампы и все молча слушают Билла.

— От всего этого меня так и подмывает объявить забастовку, — закончил Билл свирепо, попробовал масло, скривился и принялся грызть сухарь.

— И отсидеть за это шесть месяцев, — сказал старый Нед. — Так не пойдет, Билл.

— Что же, шесть или семь дней сидеть на сухарях и гнилой картошке? — яростно воскликнул тот. — Это же просто медленное самоубийство!

— Хорошо, если бы кто-нибудь из вас покончил самоубийством, — сказал Нед, оглядывая лица товарищей. — Это бы так напугало старика, что он бы сразу очухался.

— Что ж, ты у нас старше всех, — сказал Билл со значением.

— И ведь утопиться прямо ничего не стоит, — подхватил Симпсон. — Ну чего тебе еще ждать от жизни в твои годы, Нед?

— И ты бы оставил капитану письмо, что тебя, мол, довела до этого плохая пища, — добавил взволнованно кок.

— Говорите по делу, — коротко сказал старик.

— Слушайте, — сказал вдруг Билл, — я вам объясню, что надо делать. Пускай кто-нибудь из нас притворится, будто бы покончил самоубийством, и напишет письмо, как предложил здесь Слаши: что мы, дескать, решили лучше попрыгать за борт, нежели помереть от голода. Это напугает старика, и он, может, позволит нам начать новые припасы, не заставляя сперва доесть эту тухлятину.

— Как же это сделать? — спросил Симпсон, вытаращив глаза.

— Да просто пойти и спрятаться в носовом трюме, — сказал Билл. — Там ведь груза не много. Нынче же ночью, когда кто-нибудь из нас будет на вахте, мы откроем люк, и тот, кто захочет, пойдет и спрячется внизу, пока старик не очухается. Как вы полагаете, ребята?

— Мысль, конечно, неплохая, — медленно произнес Нед. — А кто пойдет?

— Томми, — просто сказал Билл.

— Вот уж о ком я не подумал? — с восхищением сказал Нед. — А ты, кок?

— Мне это в голову бы не пришло, — сказал кок.

— Понимаете, что хорошо, если это будет Томми? — сказал Билл. — Даже если старик об этом узнает, он всего-навсего задаст Томми трепку. Мы не признаемся, кто закрывал за ним люк. Он там устроится с какими хотите удобствами, ничего не будет делать и будет спать сколько пожелает. А мы, само собой, ничего об этом не знаем и не ведаем, мы просто хватились Томми и нашли на этом вот столе его письмо.

Тут кок наклонился, с довольным видом оглядывая своих коллег, и вдруг поджал губы и многозначительно мотнул головой в сторону одной из верхних коек: через ее край заглядывало вниз бледное и встревоженное лицо Томми.

— Хэлло! — сказал Билл. — Ты слышал, что мы здесь говорили?

— Я слышал, что вы будто бы собираетесь утопить старого Неда, — ответил Томми осторожно.

— Он слышал все, — сердито сказал кок. — Ты знаешь, Томми, куда попадают мальчики, которые лгут?

— Лучше попасть туда, чем в носовой трюм, — сказал Томми и принялся тереть глаза костяшками пальцев. — Не пойду я. Все расскажу капитану.

— Ты ничего не расскажешь, — строго сказал Билл. — Это тебе наказание за все, что ты сегодня наврал про нас, и еще считай, что ты дешево отделался. А теперь вылезай из койки. Вылазь, пока я сам не вытащил тебя!

Парнишка с жалобным воплем нырнул под одеяло. Он отчаянно цеплялся за края койки и конвульсивно отбрыкивался, но его подняли вместе с постелью и усадили за стол.

— Перо, чернила и бумагу, Нед, — сказал Билл.

Старик представил требуемое. Билл стер с бумаги комок масла, приставший к ней на столе, и разложил ее перед жертвой.

— А я не умею писать, — объявил неожиданно Томми. Матросы в смятении переглянулись.

— Врет, — сказал кок.

— Честно говорю, не умею, — сказал мальчишка с пробудившейся надеждой в голосе. — Меня и в море-то послали потому, что я не умею ни читать, ни писать.

— Дерни его за ухо, Билл, — сказал Нед, которого оскорбила эта клевета на благороднейшую из профессий.

— Это ничего не значит, — сказал Билл спокойно. — Я сам за него напишу. Старик все равно не знает моей руки.

Он уселся за стол, расправил плечи, с плеском погрузил перо в чернила и, почесав в голове, задумчиво уставился на бумагу.

— Побольше ошибок, Билл, — предложил Нед.

— Ага, — сказал тот. — Как ты полагаешь, Нед, как бы мальчишка написал слово «самоубийство»? Старик подумал.

— Са-ма-ву-бйс-тво, — сказал он по слогам.

— А как же тогда будет без ошибок? — озадаченно спросил кок, переводя взгляд с одного на другого.

— Напиши лучше просто «убил себя», — сказал старик. — Наверное, мальчишка все равно не стал бы писать такое длинное слово.

Билл склонился над бумагой и медленно написал письмо, стремясь, видимо, всячески учитывать пожелания своих приятелей не писать слишком грамотно.

— Ну как? — спросил он, отодвигаясь от стола.

«Дарагой капитан я беру мое перо в руку паследний раз сообщить вам что я немог дальше есть жудкие памои кторые вы называете еда я утопился это боле лекая смерть чем помирать сголоду я оставил мой складной нож билу и мои сиребряные часы ему тяжело помереть таким маладым томми браун».

— Прекрасно! — сказал Нед, когда Билл закончил чтение и вопросительно оглядел слушателей.

— Насчет ножа и часов я вставил, чтобы еще больше походило на правду, — сказал Билл со скромной гордостью. — Но если хочешь, я оставлю их тебе, Нед.

— Мне это не нужно, — великодушно сказал старик.

— Одевайся, — сказал Билл, поворачиваясь к всхлипывающему Томми.

— Не пойду я в этот трюм! — сказал Томми в отчаянии. — Так и знайте, ни за что не пойду!

— Кок, — спокойно сказал Билл, — давай сюда его барахло. Ну-ка, Томми!

— Говорю тебе, я не пойду! — сказал Томми.

— И еще вон тот линек, кок, — сказал Билл. — Он у тебя как раз под рукой. Ну-ка, Томми!

Самый молодой член экипажа перевел взгляд со своей одежды на линек и снова с линька на одежду.

— А как меня будут кормить? — мрачно спросил он, принимаясь одеваться.

— Сейчас ты возьмешь с собой бутыль воды и несколько сухарей, ответил Билл, — а по ночам мы будем опускать тебе немного мяса, которое так тебе по вкусу. Прячь все это среди груза и, если услышишь, что люк открывают днем, сразу прячься сам.

— А как насчет свежего воздуха? — осведомился приговоренный.

— Свежий воздух будет тебе по ночам, когда поднят люк, — сказал Билл. — Не беспокойся, я обо всем позаботился.

Наконец приготовления были закончены. Дождавшись, пока Симпсон не сменил у штурвала помощника, они вышли на палубу, то волоча, то легонько подпихивая сопротивляющуюся жертву.

— Он у нас будто на пикник собрался, — сказал старый Нед: юнга мрачно стоял на палубе, держа в одной руке бутылку, а в другой — сухари, завернутые в старую газету. — Помоги-ка, Билл. Потихоньку…

Двое моряков бесшумно сняли с люка крышку, и, поскольку Томми наотрез отказался участвовать в этой процедуре, Нед первым спустился в трюм, чтобы принять его. Билл взял отчаянно брыкающегося юнгу за шиворот и подал его вниз.

— У тебя? — спросил он.

— Да, — отозвался Нед придушенно и, выпустив мальчишку из рук, поспешно выкарабкался наружу, вытирая ладонью рот.

— Ты что, приложился к бутылке? — спросил Билл.

— Врезал каблуком, — коротко объяснил Нед, — Давайте крышку.

Установив крышку на место, Билл и его сообщники тихонько вернулись в кубрик и не без некоторого страха перед завтрашним днем улеглись спать. Томми тоже свернулся в углу трюма и заснул, подложив под голову бутылку, ибо проплавал в море достаточно долго и научился принимать вещи такими, как они есть.

Лишь к восьми часам следующего утра хозяин «Солнечного луча» узнал, что у него пропал юнга. Он задал коку вопрос, сидя за завтраком, и тот, будучи человеком весьма нервным, побледнел, уронил на стол кружку с кофе и пулей вылетел наверх.

Некоторое время капитан громогласно призывал его в самых изысканных выражениях, какие приняты в открытом море, а затем, весь кипя, поднялся за ним на палубу, где обнаружил смущенных матросов, сбившихся в тесную кучку.

— Билл, — встревоженно сказал капитан, — что с этим проклятым коком?

— Его постиг удар, — сказал Билл, покачивая головой. — И нас всех тоже.

— Сейчас вас постигнет еще один, — пообещал капитан с чувством. — Где юнга?

На секунду собственная дерзость повергла Билла в смятение, и он беспомощно оглянулся на товарищей. Те поспешно отвели глаза и уставились в море за бортом, и тогда капитаном овладел панический ужас. Он молча взглянул на Билла, и Билл протянул ему грязный листок бумаги.

В полном остолбенении капитан прочел письмо с начала до конца, а затем передал помощнику, который вышел на палубу за ним следом. Помощник прочел и вернул капитану.

— Это вам, — сказал он кратко.

— Не понимаю, — сказал капитан, качая головой. — Ведь только вчера он ел свой обед вот здесь, на палубе, и приговаривал, что нигде еще не получал такой хорошей еды. Вы ведь тоже слышали, Боб?

— Слышать-то я слышал, — сказал помощник.

— И вы все слышали его, — сказал капитан. — Ну что же, у меня есть пятеро свидетелей. Видимо, он просто сошел с ума. Никто не слыхал, как он прыгнул за борт?

— Я слышал всплеск, сэр, во время моей вахты, — сказал Билл.

— Почему же ты не побежал и не посмотрел, что там такое? — спросил капитан.

— А я подумал, это кто-нибудь выбросил за борт свой ужин, — ответил Билл.

— А! — произнес капитан и закусил губу. — Вот как? Вы все время скулите из-за еды. Что с ней такое?

— Это отрава, сэр, — сказал Нед, качая головой. — Мясо ужасное.

— Оно вкусное и питательное, — сказал капитан. — Ладно, коли так. Можете брать мясо из другого ящика. Теперь довольны?

Матросы несколько оживились и принялись подталкивать друг друга локтями.

— Масло тоже плохое, сэр, — сказал Билл.

— Масло плохое? — сказал капитан, нахмурившись. — Как это так, кок?

— Да я его не порчу, — сказал кок беспомощно.

— Давай им масло из бочонка в моей каюте, — проворчал капитан. — Я твердо уверен, что ты плохо обращался с юнгой. Еда была прекрасная.

Он ушел, забрав письмо с собой; за завтраком он положил письмо на стол, прислонив к сахарнице, и потому ел без всякого аппетита.

В этот день матросы катались как сыр в масле, по выражению Неда: в дополнение к прочим роскошным блюдам им выдали еще и пудинг — угощение, которым они лакомились прежде только по воскресеньям. На Билла смотрели как на хитроумнейшего благодетеля рода человеческого; радость и веселье царили в кубрике, а ночью крышка люка была поднята, и пленника попотчевали отложенной для него порцией. Благодарности он, впрочем, не выразил, вместо этого он задал скучный и неуместный вопрос: что с ним будет, когда плавание кончится.

— Мы тайком переправим тебя на берег, не бойся, — сказал Билл. — Никто из нас не собирается оставаться на этом старом корыте. А тебя я возьму с собой на какой-нибудь другой корабль… Что ты сказал?

— Ничего, — солгал Томми.

Каковы же были гнев и растерянность команды, когда на следующий день капитан снова вернул их на прежнюю диету. Вновь выдали старую солонину, и прекратились роскошные поставки с кормы. Билл разделил судьбу всех вождей, дела которых пошли плохо, и из кумира своих сотоварищей превратился в мишень для их насмешек.

— Вот что вышло из твоей замечательной мысли, — презрительно проворчал за ужином старый Нед, с треском разгрыз сухарь и бросил обломки в свой котелок с чаем.

— Да, ты не так умен, как о себе думаешь, Билл! — заявил кок с видом первооткрывателя.

— И бедный мальчишка ни за что ни про что сидит взаперти в темном трюме, — сказал Симпсон с запоздалым сожалением. — И коку приходится работать за него.

— Я не собираюсь сдаваться, — мрачно сказал Билл. — Старик вчера здорово перепугался. Нужно устроить еще одно самоубийство, и все будет в порядке.

— Пусть Томми еще раз утопится, — легкомысленно предложил кок, и все расхохотались.

— Двоих за одно плавание старику хватит выше головы, — продолжал Билл, неблагосклонно взглянув на дерзкого кока. — Ну, кто у нас пойдет следующим?

— Мы и так уже доигрались, — сказал Симпсон, пожимая плечами. — Не зарывайся, Билл.

— А я и не зарываюсь, — возразил Билл. — Я не желаю сдаваться, вот и все. Тот, кто пойдет вниз, будет жить без забот, приятно и легко. Будет спать весь день, если захочет, и вообще ничего не делать. Вот у тебя, Нед, за последнее время очень усталый вид.

— О? — холодно произнес старик.

— Ну ладно, побыстрей разбирайтесь между собой, — сказал Билл беззаботным тоном. — По мне, все равно, кто из вас пойдет.

— Хо! А как насчёт тебя самого? — удивился Симпсон.

— Меня? — возмущенно спросил Билл. — Да ведь мне нужно оставаться здесь и все устраивать!

— Ничего, мы здесь останемся и все сделаем за тебя, — насмешливо сказал Симпсон.

Нед и кок расхохотались, и Симпсон присоединился к ним. Тогда Билл поднялся, подошел к своей койке и извлек из-под тюфяка колоду засаленных карт.

— Младшая карта — самоубийство, — объявил он. — Я тоже тяну.

Он протянул колоду коку. Тот заколебался и поглядел на остальных двоих.

— Не валяй дурака, Билл, — сказал Симпсон.

— Что, трусите? — насмешливо ухмыльнулся Билл.

— Говорят тебе, это глупость, — сказал Симпсон.

— Ну и что же, мы все сидим в ней по уши, — сказал Билл. — Только вы все перепугались; вот в чем дело. Просто перетрусили. Юнгу туда отправили, а как дело дошло до самих, тут-то вы и сдрейфили.

— А, была не была, — сказал Симпсон бесшабашно. — Пусть будет так, раз Биллу хочется. Тяни, кок.

Кок повиновался с видимой неохотой и вытянул десятку; Нед после долгах пререканий вытянул семерку. Симпсон с королем в руке прислонился спиной к рундуку и небрежно разгладил бороду.

— Валяй, Билл, — сказал он. — Поглядим, что выйдет у тебя.

Билл взял колоду и перетасовал ее.

— Мне нужно взять не меньше семерки, — медленно проговорил он.

Он вручил колоду Неду, вытянул карту, и остальные трое залились громким хохотом.

— Тройка! — сказал Симпсон. — Браво, Билл! Письмо за тебя напишу я, иначе он узнает твой почерк. Что в нем написать?

— Пиши что хочешь, — резко ответил Билл, у которого дух занимался при мысли о трюме.

Горько и насмешливо улыбаясь, он отодвинулся от стола, а остальные трое весело уселись за сочинение, и, когда Симпсон спросил его, не желает ли он присовокупить к письму поцелуи, он ответил презрительным молчанием. Письмо передали ему на освидетельствование, и он сделал только одно замечание.

— Я-то думал, что ты пишешь грамотнее, Джордж, — заявил он высокомерно.

— Да я же писал за тебя, — сказал Джордж. Тут надменность Билла куда-то пропала, и он снова стал самим собой.

— Если ты хочешь получить в глаз, Джордж, — сказал он с чувством, — то ты так и скажи, понял?

Настроение у него было настолько скверное, что половина удовольствия от вечера была испорчена, и церемония препровождения его в убежище не сопровождалась ни колкими словечками, ни жизнерадостным смехом, а больше всего походила на похороны. Последние штрихи добавил Томми, который, совсем сомлел от ужаса, узнав, кто теперь будет его сожителем.

— Для вас еще одно письмо, — сказал утром помощник, когда капитан, застегивая жилет, вышел из своей каюты.

— Что такое? — проговорил тот, бледнея.

— Оно у старика Неда, — продолжал помощник, ткнув большим пальцем в сторону трапа на палубу. — Не понимаю, что это на них нашло.

Капитан ринулся на палубу и механическим движением принял из рук Неда письмо. Прочитав его от начала до конца, он некоторое время постоял словно во сне, затем спустился, пошатываясь, в кубрик и обшарил все койки, не преминув заглянуть даже под стол, после чего вернулся на палубу и, склонив голову набок, остановился возле люка. Матросы затаили дыхание.

— Что все это значит? — проговорил он наконец, не поднимая глаз, и безвольно опустился на крышку люка.

— Плохая еда, сэр, — сказал Симпсон, ободренный видом капитана. — Так нам и придется рассказывать, когда мы сойдем на берег.

— Об этом вы должны молчать! — сказал капитан, моментально вспылив.

— Таков наш долг, сэр, — возразил Нед с выражением.

— Послушайте меня, — сказал капитан и поглядел умоляюще на остатки своего экипажа. — Довольно с нас самоубийств. Старая солонина уже кончилась, и вы можете приняться за свежую, а когда мы придем в порт, я возьму на борт свежего масла и овощей. Только не надо никому говорить о том, что пища была плохая, или об этих письмах. В порту я просто скажу, что эти двое исчезли, пропали куда-то, и вас я прошу говорить то же самое.

— Это невозможно, сэр, — строго сказал Симпсон. Капитан поднялся и подошел к борту.

— А как насчет суммы в пять фунтов? — спросил он тихонько.

— Это несколько меняет дело, — осторожно сказал Нед. Капитан взглянул на Симпсона. Лицо Симпсона выражало готовность принять самое добродетельное решение. Капитан снова взглянул себе под ноги.

— Или по пяти фунтов каждому? — все так же тихо сказал он. — Больше я дать никак не могу.

— Пусть будет двадцать фунтов на всех — и по рукам. Как вы считаете, ребята? — осведомился Симпсон у приятелей.

Нед сказал, что это дело, и даже кок забыл о своих нервах и объявил, что раз уж капитан захотел их облагодетельствовать, они, само собой, будут на его стороне.

— А чьи это будут деньги? — спросил помощник, когда капитан спустился к завтраку и изложил ему, как было дело. — От меня, к примеру, они ничего не получат.

Светлый люк был открыт; капитан взглянул на него, затем нагнулся к помощнику и что-то прошептал ему на ухо.

— Что?! — проговорил помощник.

Он сделал попытку подавить хохот горячим кофе и беконом; в результате ему пришлось выскочить из-за стола и терпеливо вынести увесистые тумаки, которые капитан нанес ему по спине.

Имея в перспективе целое богатство, матросы взялись за дополнительную работу дружно и весело; кок работал за юнгу, а Нед и Симпсон поделили между собой долю Билла. Когда же наступила ночь, они снова подняли крышку люка и стали не без любопытства ждать, что скажут их жертвы.

— Где мой обед? — прорычал алчно Билл, выбравшись на палубу.

— Обед? — удивленно сказал Нед. — Нет для тебя никакого обеда.

— Что? — произнес Билл с яростью.

— Понимаешь, капитан выдает теперь еду только на троих, — сказал кок.

— Почему же вы не оставили немного для нас?

— Нам самим ее не хватает, Билл, — сказал Нед. — Нам теперь приходится работать больше, и нам не хватает даже самим. У вас же есть сухари и вода, чего вам еще?

Билл выругался.

— Хватит с меня, — сказал он злобно. — Я выхожу, и пусть старик делает со мной что хочет. Мне наплевать.

— Не стоит, Билл, не надо, — сказал Нед успокаивающе. — Ведь все идет прекрасно. Ты был прав насчет старика, а мы были неправы. Он ужасно напугался, и он дает нам двадцать фунтов, чтобы мы ничего не разболтали, когда будем на берегу.

— Десять фунтов из них мои, — сказал Билл, несколько просветлев. — И оно того стоит. Поди-ка попробуй просидеть целый день там, внизу. У меня из-за этого уже черти в глазах мерещатся.

— Да-да, конечно, — согласился Нед, незаметно пнув кока, который уже раскрыл было рот, чтобы высказаться по поводу такого способа дележки.

— Старик проглотил все и не поморщился, — произнес кок. — Он совсем обалдел. Забрал все твои вещи и одежду и Тома тоже и собирается передать их твоим друзьям. В жизни не слыхал такой забавной шутки!

— Дурак ты, — коротко сказал Билл. Он раскурил трубку, отошел и присел на корточки на носу, отчаянно борясь с дурным расположением духа.

В течение следующих четырех дней все шло как по маслу. Погода стояла прекрасная, и потому ночную вахту несли матросы, и каждую ночь им приходилось переживать пренеприятные минуты, когда они поднимали крышку люка и из трюма, подобно чертику из коробочки, выскакивал Билл. Выслушивать его бесчисленные жалобы и обвинения в бессердечии было поистине тяжким испытанием, а убедить его вернуться на рассвете в свое логово можно было только столь же бесконечными воззваниями к его здравому смыслу и напоминаниями о его доле в деньгах.

Так без всяких происшествий они обогнули Лэндс-Энд. День выдался сырой и душный, но к ночи подул свежий ветер, и шхуна стала набирать хороший ход. С облегчением покинув спертую атмосферу трюма, узники сидели на юте и страдали от аппетита, который еще сильнее давал себя чувствовать на ночной прохладе.

Нед стоял на штурвале, остальные двое спустились в кубрик и улеглись спать, и тихие жалобы голодных слушать было некому.

— Глупая получилась игра, Томми, — сказал Билл, качая головой.

— Игра? — Томми презрительно фыркнул. — Ты мне лучше скажи, как мы выберемся отсюда, когда придем в Нортси.

— Предоставь это мне, — сказал Билл. — А старый Нед, кажется, здорово простыл, — добавил он.

— Он прямо задыхается от кашля, — сказал Томми, наклоняясь вперед. — Гляди, он машет нам рукой!

Они торопливо вскочили, но удрать им не удалось: капитан и помощник, поднявшись на палубу, уже направлялись в их сторону.

— Вы только посмотрите, — произнес капитан, поворачиваясь к помощнику и указывая рукой на преступников. — Вы и теперь не будете верить снам?

— Невероятно! — отозвался помощник, протирая глаза. Билл стоял в мрачном молчании, ожидая дальнейших событий, а несчастный Томми прятался за его спиной.

— Мне приходилось слышать о чем-то подобном, — продолжал капитан с выражением, — но я никогда не думал, что мне доведется увидеть это своими глазами. Теперь уже вы не скажете, Боб, что не верите в привидения.

— Невероятно! — повторил помощник, покачав головой. — Совсем как живые.

— На борту привидения, Нед! — воскликнул капитан глухим голосом. — Вон они, души Билла и юнги, стоят против брашпиля!

Старый матрос от смущения промолчал; меньший из призраков засопел и вытер нос рукавом, а тот, что был крупнее, принялся тихонько насвистывать.

— Бедные души, — проговорил капитан, обсудив с помощником это невероятное происшествие. — Вы видите брашпиль сквозь юнгу, Боб?

— Я вижу их обоих насквозь, — насмешливо сказал помощник.

Они постояли на палубе еще немного, а затем пришли к заключению, что их присутствие здесь ничем не поможет и даже, кажется, смущает ночных гостей, и вернулись в свои каюты.

— Что это он затеял? — спросил Симпсон, осторожно выбираясь на палубу.

— Не знаю, будь он неладен! — свирепо сказал Билл.

— Может, он и впрямь решил, что вы привидения? — неуверенно предположил кок.

— Держи карман! — сказал Билл с презрением. — Он что-то такое затеял. Ладно, я иду к себе на койку. Ты тоже ступай, Томми. Завтра все выяснится, можешь быть уверен,

Утром кое-что действительно выяснилось, ибо после завтрака кок испуганно прибежал на ют и сообщил, что мяса и овощей выдано только на троих. Все погрузились в оцепенение.

— Пойду поговорю с ним, — произнес Билл, проглотив слюну.

Капитан и помощник над чем-то от души хохотали, но, когда матрос к ним приблизился, капитан замолчал, отступив на шаг, и принялся холодно его разглядывать.

— Доброе утро, сэр, — сказал Билл, шаркая ногой. — Нам хотелось бы знать, мне и Томми, будут ли теперь выдаваться на нас обеденные пайки, как раньше?

— Обеденные пайки? — сказал капитан с изумлением. — А зачем вам нужны обеды?

— Чтобы есть, — сказал Билл, глядя на него с упреком.

— Чтобы есть? — сказал капитан. — Да какой же смысл кормить привидения обедами? Вам же некуда их поместить.

Огромным усилием воли Билл заставил себя улыбнуться призрачной улыбкой и похлопал себя по животу.

— Это все один сплошной воздух, — сказал капитан и отвернулся.

— Тогда позвольте хоть получить наши вещи и одежду, — сказал Билл, скрипнув зубами. — Нед сказал, что вы их забрали.

— Ничего вы не получите, — сказал капитан. — Я доставлю их домой и передам вашим ближайшим родственникам. По закону ведь так следует, Боб?

— Так, — отозвался помощник.

— Они получат ваши вещи, — а также ваше жалованье по ту ночь, когда вы совершили самоубийство, — сказал капитан.

— Не совершали мы никакого самоубийства, — сказал Билл. — Мы же на борту живые и здоровые.

— Ничего подобного, — возразил капитан. — В доказательство у меня в кармане ваши письма: ну, а если вы действительно живы и здоровы, мне придется по прибытии в порт немедленно отдать вас под стражу за дезертирство.

Он переглянулся с помощником, и Билл, постояв сначала на одной ноге, потом на другой, побрел прочь. Остаток утра он провел в кубрике, где показывал младшему привидению дурной пример безудержным сквернословием и угрожал своим собратьям самыми ужасными карами.

До обеда капитана никто не беспокоил, но едва он поел и раскурил трубку, как на палубе послышался топот, и через секунду в каюту вломился старый Нед, красный и рассерженный.

— Билл отнял у нас обед, сэр! — выпалил он, не переводя дыхания.

— Кто? — холодно спросил капитан.

— Билл, сэр. Билл Смит, — ответил Нед.

— Кто? — спросил капитан еще более холодно.

— Призрак Билла Смита! — рявкнул Нед. — Он отнял у нас обед, и теперь он сидит в кубрике с призраком Томми Брауна, и они жрут наш обед, не разжевывая, с ужасной скоростью!

— Гм, право, не знаю, чем я тут могу помочь, — лениво проговорил капитан. — Как же вы это ему разрешили?

— Вы же знаете Билла, сэр, — сказал Нед. — Я уже стар, кок ни на что не годится, а Симпсону теперь нужен кусок сырого мяса, чтобы приложить к глазам, иначе он неделю не будет видеть.

— Чепуха! — весело сказал капитан. — Вот еще новости — трое взрослых мужчин испугались одного привидения! Нет, я вмешиваться не стану. Но ты знаешь, что нужно сделать?

— Нет, сэр! — живо сказал Нед.

— Ступай наверх и почитай ему молитвенник, и он сразу исчезнет, как клуб дыма, — сказал капитан.

Секунду Нед безмолвно взирал на него, затем вышел на палубу, перегнулся через борт и принялся ругаться. Кок и Симпсон, тоже выйдя наверх, почтительно слушали и лишь время от времени оказывали ему поддержку, когда стариковская память подводила его.

Весь остаток плавания два преступника претерпевали разнообразные неудобства, связанные с утратой гражданства. Капитан нарочито не замечал их, а в двух или трех случаях вел себя прямо-таки вызывающе, пытаясь пройти сквозь Билла, когда тот появлялся на палубе. Много предположений было высказано в кубрике относительно судьбы привидений, когда они прибудут в порт, и, только когда на горизонте показался Нортси, капитан раскрыл свои карты. Он появился на палубе с их вещами, аккуратно упакованными в два узелка, и бросил эти узелки на крышку люка. Команда выжидательно смотрела на него.

— Нед! — резко сказал капитан.

— Сэр? — откликнулся старик.

— Как только мы ошвартуемся, — сказал капитан, — ступайте на берег и пригласите сюда управляющего и полисмена. Я пока не решил, кто из них нам понадобится.

— Слушаюсь, сэр, — пробормотал старик.

Капитан отвернулся и, переняв у помощника штурвал, повел судно в гавань. Он был так погружен в свое дело, что, по-видимому, не замечал, как Билл и Томми украдкой пробирались поближе к своим узелкам и как нетерпеливо они ждали, пока шхуна приближалась к причалу. Затем капитан повернулся к помощнику и разразился громовым хохотом, когда преступники, подхватив узелки, перевалились через борт, спрыгнули на берег и пустились наутек. Помощник тоже расхохотался, и слабое, но совсем невеселое эхо донеслось с другого конца шхуны.

Горе-механик

Маленький бочкообразный пароход, или, вернее, паровая баржа "Бульдог", пронесся мимо спящего города Гравесэнда в тот момент, когда первые лучи восходящего солнца показались на горизонте. В этот же момент затаенная долгая вражда между экипажем судна и его механиком разразилась в целую бурю. Экипаж состоял из капитана, боцмана и юнги, только что переведенных с парусной лодки "Чародейка" и впервые совершавших рейс на пароходе. Это почтенное трио положительно утверждало, что механик был постоянно и непробудно пьян. Каждый момент можно было опасаться, что он отойдет от машин или взорвет всю команду на воздух.

— Ах вы, парусники! — кричал, механик, после продолжительного обоюдного обмена неприятностями.

— Не обращайте на него внимания! — сказал боцман. — Он хватил немало брэнди и теперь совсем сошел с ума!

— Если-б только я понимал хоть что-нибудь в этих проклятых машинах, — ворчал капитан. — Я сию минуту вышвырнул бы его за борт!

— Но ни вы, ни я ничего в них не смыслим, — возразил боцман, — и потому ничего не остаётся, как покориться…

— Вы воображаете, что вы великолепный рулевой, — продолжал издеваться механик, — небось, воображаете это, стоя у вашего колесика! Вы, вы один приводите все в движение?! Чем занимается юнга? Пошлите его, сию минуту к топке!

— Иди вниз! — яростно стискивая зубы, сказал капитан; юнга нехотя повиновался, но механик поощрил его жестоким подзатыльником.

— Вы думаете, — продолжал он трагическим шепотом. — Вы думаете, что раз у меня лицо черно от угля, так я и не человек?

— Я ничего об этом не думаю, — буркнул капитан, — вы занимаетесь своим делом, а я своим!

— Пожалуйста, без намеков! — возразил механик — я их тоже имею достаточно в запасе!

Капитан пожал плечами и обменялся с боцманом взглядом.

— Дождется, что вылетит за борт, — пробормотал он.

— Котел износился! — заявил, после минутного отсутствия механик, снова непринужденно покачиваясь на палубе. — Он может каждую минуту лопнуть.

Как бы в подтверждение его слов снизу послышался страшный грохот.

— Это — юнга свалился! — сказал боцман. — Он, должно быть, страшно напуган.

— А я думал, и в самом деле — котел! — с облегчением сказал капитан. — Такой грохот!

Из люка показалась голова полумертвого от страха юнги. Он сделал большой крюк, обошел механика и направился к носу.

— Очень хорошо! — заявил механик, следуя за ним на нос и оттаскивая его в сторону. — Мое терпение лопнуло…

— Не лучше-ли вам пойти к машинам! — закричал капитан.

— Я — ваш раб? — плаксиво спросил, обертываясь к нему, механик. — Скажите же мне! Раб я ваш или нет?

— Идите-ка вниз и займитесь своим делом, как честный человек, — был ответ.

Эти слова имели на механика действие пушечного выстрела. Со злобным рычанием он сбросил с себя куртку и швырнул на палубу фуражку; затем одним духом прикончил принесенный с собой брэнди и вызывающе осмотрелся кругом.

— Я возьму ванну! — заявил он громогласно и, усевшись на палубе, начал снимать с себя сапоги.

— Пойдите лучше к машинам, — посоветовал капитан. — Я пришлю вам с юнгой чашку воды и мыло!

— Чашку! — презрительным тоном возразил механик, направляясь к борту. — Я хочу настоящую ванну!

— Держи его! — не своим голосом заорал капитан. — Держи!

Не потерявшийся боцман бросился со всех ног исполнить приказание, но механик, бессмысленно улыбаясь, оперся руками о борт и бултыхнулся в воду. Когда он вынырнул, пароход был впереди на 20 ярдов.

— Отправляйтесь за ним! — завопил боцман.

— Как я могу отправиться за борт, когда никого нет у машин, — закричал, поворачивая судно, капитан. — Держите наготове канат!

Боцман с канатом в руках бросился к борту, но его добрые намерения были разрушены самим механиком, который, увидя перед собой пароход, быстро нырнул в противоположную сторону. Пароход пролетел мимо.

— Повертывайте снова! — зарычал боцман.

Капитан последовал его совету, и через весьма короткое время пароход, описав полный круг, снова был перед механиком.

— Следите за канатом! — предостерег боцман.

— Не желаю я вашего каната! — объявил механик — я останусь за бортом!

— Идите на борт! — умоляюще закричал капитан, — мы не можем справиться с машинами!

Пароход опять пронесся мимо.

— Повертывай снова! — сказал боцман, — я отправлюсь за ним на лодке. Юнга, спускай лодку!

Лодка была спущена на воду, и боцман с юнгой прыгнули в нее в тот момент, когда капитан был в середине нового круга, возбуждая негодование целой флотилии больших и маленьких судов, которые тщетно старались пройти.

— Эй, вы! — завопил хозяин буксира, тащившего большую баржу. — Убирайте ваш пароход с дороги! Что вы делаете, гром и молния!

— Выуживаю моего механика! — смиренно ответил капитан, описывая вторую дугу и наскакивая на парусное судно. Шкипер последнего, долго сдерживавшийся, наконец, не выдержал:

— Да, остановитесь вы наконец! — закричал он.

— Но, я не могу… — чуть не рыдал капитан "Бульдога", протискиваясь между громадным пароходом и шхуной.

— Эй, "Бульдог"! — позвал боцман. — Остановитесь и возьмите нас, мы его поймали!

Капитан только растерянно улыбнулся, когда пронесся на всех парах мимо собственной лодки.

— Закройте пар! — закричал механик, — или потушите огонь!

— Великолепно! — чуть не плакал капитан, — а кто же будет стоять за колесом, пока я сойду вниз?

Ему удалось правой ногой подвинуть к себе канат, и он прилагал все усилия докинуть его одной рукой до лодки.

В это время, на берегу собралась громадная толпа, и поведение капитана, без устали описывающего круги, казалось всем совершенно необъяснимым.

Все встречные суда, как бы заняты они ни были, считали своим долгом выразить ему свое соболезнование, и эти замечания были для него последней каплей, переполнившей чашу. В конце концов, боцману удалось поймать канат, и "Бульдог" отправился на всех парах к берегу с лодкой за кормой.

— Идите на борт вы, вы… лунатик! — заревел капитан.

— Не прежде, чем я узнаю, что меня ждет, — возразил совершенно мокрый, но вполне владеющий всеми пятью чувствами механик.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил капитан.

— Я не пойду на борт, — сказал, покачав головой, механик, — до тех пор, пока вы, боцман и юнга не поклянетесь, что не будете рассказывать о случившемся!!!

— Я подам рапорт, как только попаду на берег! — бешено заревел капитан. — Я вас привлеку к ответственности за самовольную отлучку!! Я… Я…

Неунывающий механик сделал движение, чтобы снова броситься в родную стихию, но был во-время схвачен не спускавшим с него глаз боцманом за шиворот.

— Идите на борт! — закричал капитан, встревоженный подобным постоянством, — я вам дам лучшую рекомендацию, как только мы высадимся!!!

— Честное слово? — спросил механик.

— Честное слово! — ответили все трое.

Механик спокойно отправился к своим котлам. Впоследствии, во время пути, он сознался, что выкинул всю шутку только для того, чтобы дать капитану возможность показать свое блестящее управление судном. После подобных слов вся злоба капитана растаяла, как снег на солнце, и когда они прибыли, наконец, в порт, у него было столько же в мыслях подавать рапорт на коварного механика, как на своего родного отца.

Женился

Шхуна "Сокол" была готова к отплытию. Нагрузили последние тюки товаров, и матросы под главным наблюдением боцмана были заняты последними приготовлениями.

— Все готово? — спросил капитан, коротенький человек лет тридцати пяти, с грубым обветренным лицом. — Снимайтесь!

— Вы разве не будете ждать пассажиров? — осведомился боцман.

— Нет, нет! — поспешно возразил капитан. — Я уверен, что теперь никто не явится. Мы пропустим прилив, если будем еще ждать!

Он обернулся, чтобы отдать приказание, и очутился лицом к лицу с молодой женщиной, сопровождаемой мальчиком с узлами, картонками, чемоданами и т. п. дорожными спутниками.

— Вот и мы, капитан Эванс! — сказала она, легко вспрыгивая на палубу. — Я думала, что мы никогда до вас не доберемся. Извозчик не знал дороги, но я знала, что вы не уйдете без нас!

— Ну, вот вы и здесь! — сказал, с кисло улыбкой, капитан, подавая девушке правую руку, а левую протягивая к уху мальчика, который холодно отклонился. — Сойдите вниз — боцман покажет вам вашу каюту. Билль — это мой лучший друг, мисс Купер, а это ее брат.

Боцман отправился показывать дорогу.

— Славная девушка, — сказал боцман, поглядывая на капитана, облокотившегося на колесо.

— Э-э! — Билль! — продолжал он, внезапно поворачиваясь к матросу, — я в чертовском положении.

— Ну, конечно! — воскликнул боцман, не желая показать, что он совсем не понимает, в чем дело. — Всякий бы заметил! — подтвердил он.

— Теперь — вопрос, что делать? — сказал капитан.

— Да — это вопрос! — осторожно повторил боцман.

— Я чувствую, что запутался! — сказал Эванс, — потому и хотел скорей сняться с якоря. Горе тому, кто встретит на своем пути двух женщин.

Боцман чуть не свистнул, так ясно он теперь все понял.

— Да вы не обручены-ли с этой? — закричал он.

— В августе наша свадьба! — уныло сказал капитан. — Ведь на ее пальце — мое кольцо!

— Но вы же хотели в сентябре жениться на Мэри Джонс, — ужаснулся боцман. — Вы же не можете жениться на обеих сразу.

— Об этом-то я и говорю, — возразил Эванс, — но не нахожу никакого выхода. Я слишком нерешителен во всем, что касается женщин.

— Зачем же, праведное небо! — не переставал удивляться боцман, — вы взяли эту девушку на судно? Ведь другая будет вас, как всегда, встречать на пристани!

— Я ничего не мог сделать! — простонал капитан, — она так захотела, а она бывает иногда очень решительна. Она страшно влюблена в меня, Билль!

— По-видимому, так же, как и другая! — сказал боцман.

— Я даже не могу себе представить, что они находят во мне хорошего, — сокрушался капитан.

— Я также, — откровенно заявил боцман, — что же вы теперь будете делать? Которая вам больше нравится?

— В том то и дело, что я сам не знаю, — сказал капитан.

— Да! — усмехнулся боцман, — не хотел бы я быть в вашей шкуре, когда они обе встретятся.

Эванс с отчаянием поник головой.

— А что если, — после некоторого раздумья, медленно начал боцман, — а что, если я вас избавлю хоть от этой.

— Вы не можете этого сделать, Билль! — решительно сказал капитан, — она знает, что я влюблен в нее по уши.

— Хорошо, я могу попробовать, — коротко ответил боцман. — Девушка мне нравится. По рукам?

— Идет! — воскликнул, протягивая обе руки, капитан, — если вы меня выручите, Билль, я вам не забуду этого всю мою жизнь.

После завтрака пассажиры отправились на палубу, а капитан таинственно поманил боцмана за собой в каюту.

— Вы сегодня утром не вымылись, — сказал он, разглядывая боцмана. — Как же вы произведете впечатление, если вы не будете даже чистоплотны.

— Я выгляжу чище, чем вы, — проворчал боцман.

— Так и должно быть! — сказал предприимчивый капитан, — я вам даю все шансы выиграть дело! Теперь пойдите выбрейтесь и возьмите вот это!..

Он протянул удивленному боцману великолепный шелковый шейный платок с зелеными горошинками.

— Нет, нет, — отверг тот подарок.

— Возьмите, — повторил Эванс, — если вы и сможете чем-нибудь прельстить ее, так именно этим платком; вот вам еще пара новых воротничков!

— Это значит обкрадывать вас! — сказал боцман. — Да к тому же у меня для моей цели нет и подходящего платья.

Их глаза встретились. Эванс задумался, потом отправился к своему шкафу, вытащил новую пару, приобретенную для окончательного покорения сердца мисс Джонс, и молча протянул ее боцману.

— Я не могу принять этой вещи, не дав вам чего-нибудь взамен! — сказал боцман. — Подождите минуту.

Он бросился в свою каюту и также поспешно вернулся, положив на стол перед своим командиром часть своего гардероба.

— Я не возьму, потому что это невозможно одеть! — сказал тот бросив взгляд на костюм своего подчиненного, — это даже неприлично.

— Это еще лучше! — сказал боцман, — по крайней мере контраст между нами будет еще больше!

Капитан после легкого раздумья удалился, а боцман, занявшись основательно своим туалетом, во всем блеске поднялся на палубу.

— Где же капитан? — спросила мисс Купер, так как продолжительное отсутствие Эванса стало уже заметным.

— Он, должно быть, внизу, переодевается, — просто ответил боцман.

Взглянув на него, мисс Купер улыбнулась про себя и приготовилась к чему-нибудь необыкновенному. Она получила это удовольствие: такого растерянного и глупо выглядевшего капитана, как Эванс одетого в подарок боцмана, "Сокол", должно быть, никогда не видал. Обманутая в своих ожиданиях мисс Купер взглянула на него с негодованием.

— Откуда вы взяли эти вещи? — прошептала она.

— Работа, моя милая, работа! — возразил капитан.

— Все-таки недурно было бы приодеться, — сказала язвительно "милая", — не можете же вы венчаться в подобном платье!

— Хорошо, я об этом подумаю! — покраснел капитан, — прошу прощения, я занят.

После этого случая холодность, возникшая между капитаном и девушкой, возрастала не по дням, а но часам.

Временами капитан колебался, но рука бдительного боцмана постоянно и неуклонно направляла его на путь истины. Он был теперь постоянно занят и постоянно груб, и мисс Купер, привыкшая к большему вниманию с его стороны, выходила все больше из себя.

Наконец, в четвертую ночь, когда шхуна проходила мимо Корнуэлла, боцман подошел к стоящему у руля Эвансу и хлопнул его по плечу.

— Готово, капитан, — сказал он, — вы потеряли самую хорошенькую девушку во всей Англии.

— Что?! — недоверчиво сказал капитан.

— Это факт! — ответил боцман. — Вот ваше кольцо. Я не хотел, чтобы она его дольше носила.

— Как же вам это удалось? — спросил Эванс, со странным чувством беря кольцо.

— О, так легко, как нельзя более, — воскликнул боцман. — Я ей больше понравился, вот и все!

— Но что же вы ей говорили? — настаивал Эванс.

Билль размышлял.

— Я не могу вам на это точно ответить, — сказал он, наконец, — но могу только сказать, что я очернил вас, как только мог. Но, оказывается, вы ей не очень и нравились. Она сама мне сказала.

— Желаю вам только всего хорошего, — после долгой паузы торжественно проговорил Эванс.

— Что вы под этим подразумеваете, — резко спросил боцман.

— Такая девушка, как эта, — сказал с дрожью в голосе капитан, — которая может увлекаться двумя мужчинами сразу, никуда не годится. Для меня она гроша медного не стоит.

Боцман смотрел на него с живейшим негодованием.

— Запомните мои слова, — медленно продолжал капитан, — вы будете раскаиваться. Эта девушка никогда не бросит якоря, она всегда будет гоняться за новыми победами.

— Вы приписываете все это жажде побед? — фыркнул боцман.

— Да, и моей старой одежде, — ответил капитан.

— Ну, так вы ошибаетесь! — отрезал боцман. — И вы совсем не знаете девушек. Ни ваш невозможный костюм, ни ваше не менее невозможное обращение не довели бы до подобного конца… Ну, да, в конце концов, должны же вы когда-нибудь узнать: несмотря на все, она не обращала на меня ни малейшего внимания, пока я не рассказал ей про Мэри Джонс!

— Вы ей рассказали! — свирепо закричал капитан.

— Конечно, — возразил боцман. — Она сперва была ужасно зла, но потом, сообразив смешную сторону всей истории, и увидев, как вы "работали" в старом платье, она больше не выдержала и убежала в свою комнату, вдоволь нахохотаться. Странные существа эти девушки. Ш-ш-ш. Вот она!

М-с Купер вышла на палубу, но, видя, что они заняты серьезным разговором, остановилась недалеко от них.

— Все идет хорошо, Джэн, — сказал боцман, — я ему все сказал.

— О! — слегка вскрикнула она.

— Я не мог дольше скрывать, — продолжал Билль, — ну, и он так счастлив, что не помнит себя от радости!

Последнее трудно было уследить, но Эванс постарался, как можно презрительнее сморщить нос в знак нескрываемого счастья и, передав колесо боцману, отправился гулять по палубе. Небо блестело бесчисленными звездами, но мысли капитана были слишком заняты юной парой у колеса, чтобы любоваться бесподобной ночью.

Они обменивались восклицаниями и улыбками и думать забыли о нем. Несколько раз он был недалек от вмешательства, как хозяин и командир судна, но вовремя сдерживался. Наконец, приказав боцману быть настороже, он отправился спать. На другой день между тремя главными действующими лицами царило сперва легкое смущение, но оно скоро рассеялось. Всех тревожнее был непосвященный Вилльям, который, видя сестру под руку с боцманом, бросал на капитана беспокойные взгляды.

— Я бы очень хотела видеть Мэри Джонс! — любезно заявила мисс Купер, садясь обедать.

— Она будет на пристани с белым платком в руках, — сказал боцман. — Завтра вечером вы ее увидите.

На другой день в назначенное время "Сокол" в полной тьме, руководимый двумя фонарями, входил в маленькую гавань.

Пристань при скудном освещении немногочисленных ламп, была совершенно пуста за исключением двух-трех неясных фигур. Вдали более ясно обозначались бесчисленные огни города. Шхуна плавным движением встала на якорь.

— Великолепная ночь! — сказал боцман.

Капитан пробормотал что-то неясное. Он тревожно смотрел на пристань.

— Теперь слишком поздно, — продолжал боцман, — вы не должны были ждать ее в такое время. Теперь десять часов.

— Я поеду туда завтра утром! — сказал Эванс, который был втайне недоволен, что мисс Купер не присутствовала при встрече. Если вы не пойдете на берег, мы можем, как всегда, сыграть в карты.

Боцман согласился, и все трое принялись за карты.

Капитан в этот день был в особенном ударе, и только что блестяще выиграл первую игру, как в дверь просунулась чья-то голова и громоподобный бас назвал его по имени.

— Э-э, — закричал Эванс, протягивая руку.

— Старик Джонс, — успел шепнуть мисс Купер боцман. В каюту ввалился богатырского сложения человек и обменялся энергичным пожатием с капитаном и боцманом. Взглянув на даму, он остановился, тяжело дыша.

— Невеста боцмана, — непринужденно заявил Эванс, — мисс Купер! Садитесь капитан. — Принесите джину, Билль!

— Для меня не надо, — с усилием, но решительно сказал капитан Джонс.

Боцман и капитан обменялись удивленным взглядом, не замеченным Джонсом, занятым решением какой-то трудной задачи. После продолжительного молчания, во время которого все тревожно на него смотрели, он полез через стол и снова обменялся с Эвансом рукопожатием.

— Много обязан, капитан! — сказал Эванс, польщенный таким вниманием.

Старик встал, посмотрел на него и положил руку на плечо; затем он снова пожал его руку и ободряюще потрепал по спине.

— Случилось, что-нибудь? — спросил в конце концов встревоженный подобными манипуляциями капитан. — Что Мэри… Она больна?

— Гораздо хуже! — возразил тот, — гораздо хуже, мой бедный мальчик. Она вышла замуж за полицейского.

Впечатление от его сообщения было потрясающее.

Сам Джонс больше всех был удивлен, взглянув на мисс Купер, которая, вскочив со своего места, дико на него уставилась.

— Когда это случилось? — глухим голосом спросил, наконец, Эванс.

— В четверг вечером, — сказал старик. Он — сержант! Я хотел сперва вам написать, но потом решил, что лучше уж самому объясниться. Мужайтесь, мой мальчик, не одна Мэри Джонс на свете!

С этим неоспоримым доводом капитан Джонс удалился. После его ухода настало молчание, изредка прерываемое перешептыванием мисс Купер с боцманом. В конце концов, они не выдержали и покинули безмолвного капитана.

Он долго сидел за столом, неподвижно, глядя в угол, наконец, лампа сама собой потухла, он вздохнул и отправился спать.

В силу традиции

— Вот чего я совсем не выношу на судне, — сказал вахтенный, — так это женщин. Сначала они задают уйму глупых вопросов, а потом жалуются капитану, что вы им невежливо отвечаете. А если вы отвечаете вежливо, что в результате? Думаете, пачка табаку, шиллинг или что-нибудь в этом роде? Ничего подобного. Скажут "спасибо", да еще таким тоном, будто одолжение делают, вообще с вами разговаривая.

Или вот еще. Попроси какую-нибудь девицу сойти с каната, который тебе надо смотать! Она на тебя так посмотрит, что уж лучше подождать, пока она сама соизволит сойти. А выдерни из-под нее этот канат без предупреждения, она просто утопит корабль. Я знал одного парня — он уже помер, бедняга, и оставил трех вдов оплакивать утрату, — так тот говорил, что даже при его опыте женщины всегда оставались для него загадкой, как в первый день женитьбы.

Конечно, иногда попадается девица, переодетая парнем, которую берут юнгой, и никто ни о чем не догадывается. Так и раньше случалось, и дальше будет, я уверен.

Был с нами такой забавный случай. Я ходил тогда стюардом на "Лондонском Тауэре". Отправлялись мы с большим грузом в Мельбурн и прямо перед отходом взяли юнгу. В судовой журнал его вписали как Генри Маллоу, и он отличался удивительным отвращением к любой работе и не проходящей морской болезнью. Каждый раз, когда надо было что-то делать, парню становилось дурно вне зависимости от погоды,

Тогда над ним взял шефство Билл Доусет. Он сказал, что сделает из парня настоящего моряка. Думаю, если бы Генри пришлось выбирать себе отца, он выбрал бы кого угодно, только не Билла. Что касается меня, то я вообще предпочел бы остаться сиротой. Больше всего Билл налегал на устные методы воспитания, а когда это не помогло, перешел к рукоприкладству. Правда, Генри не понимал, что это делалось для его же блага, и каждый раз так плакал, что нам становилось за него стыдно.

В конце концов Биллу стало боязно его трогать, и он перешел на то, что называл саркастическим тоном. Но тут выяснилось, что в этом Генри давал ему сто очков вперед и затыкал его на первом же слове.

Ну тогда Билл обратился к своему основному таланту, и тут же Генри побежал к шкиперу жаловаться на его выражения.

— Выражения? — спросил шкипер, глядя на парня людоедом. — Это какие же выражения?

— Грубые выражения, сэр, — сказал Генри.

— Ну-ка, повтори какое-нибудь, — сказал шкипер. Генри содрогнулся.

— Я не могу, сэр. Это… это как вы вчера разговаривали с боцманом.

— Марш на место! — заревел тогда шкипер. — Займись своим делом, и чтобы я тебя больше не слышал! Тебе не юнгой быть, а в женской школе учиться!

— Я знаю, сэр, — всхлипнул Генри. — Но я не думал, что здесь будет так плохо.

Шкипер тупо на него уставился, потом протер глаза и снова уставился. Генри опустил голову и вытер слезы.

— Бог мой, — сказал шкипер. — Только не говори мне, что ты девчонка!

— Если вы не хотите, сэр, я не скажу, — ответил Генри и снова вытер слезы.

— Как тебя зовут? — спросил шкипер.

— Мэри Маллоу, — ответил Генри.

— А зачем ты… вы это сделали? — спросил шкипер.

— Отец хотел выдать меня замуж за человека, которого я не любила, сказала мисс Маллоу. — Ему очень нравились мои волосы, и я их отрезала. А потом я испугалась и решила, что раз я стала похожа на мальчика, то вполне могу пойти юнгой на какое-нибудь судно.

— Да, прибавили вы мне заботы, — сказал шкипер и позвал старшего помощника посоветоваться.

Старший помощник, мужчина строгий в вопросах нравственности — для старшего помощника, разумеется, — просто онемел от изумления.

— Ей нужно жить отдельно, — заявил он наконец.

— Ясное дело, — сказал шкипер, позвал меня, велел расчистить для нее отдельную комнату — мы иногда брали двух-трех пассажиров — и перенести туда ее вещи.

— У вас, конечно, есть запасное платье? — с надеждой спросил шкипер.

— Только то, что на мне, — застенчиво ответила мисс Маллоу.

— Пришлите ко мне Доусета! — приказал шкипер.

Мы с трудом вытолкали беднягу Билла на палубу, и шкипер обошелся с ним так, будто тот был самым большим негодяем из всех, еще не повешенных. Ему тысячу раз пришлось просить извинения у юной леди, и вернулся он в таком подавленном состоянии, что сам не понимал, что говорит, и даже попросил прощения у матроса, которому наступил на ногу.

Потом шкипер проводил мисс Маллоу в ее каюту и, к своему величайшему изумлению, заметил в кают-компании третьего помощника — большого любителя женского общества, — который танцевал сам с собой тустеп.

В тот же вечер шкипер и старший помощник организовали из себя комитет, чтобы решить, что делать дальше. Все, что предлагал старший помощник, шкипер с негодованием отвергал, а когда шкиперу приходила какая-нибудь идея, старший помощник говорил, что это невозможно. После трехчасового заседания члены комитета стали оскорблять друг друга: по крайней мере шкипер оскорбил старшего помощника, а тот только повторял, что если бы не дисциплина, он пригласил бы кое-кого, кто сказал бы шкиперу пару очень полезных слов.

— А я вам говорю, ей нужно платье или… платье! — закричал шкипер.

— А какая разница между платьем и… платьем? — спросил старший помощник.

— Есть разница, — ответил шкипер.

— Какая? — спросил старший помощник.

— А вам это бесполезно объяснять, — сказал шкипер. — У некоторых людей слишком дубовые головы.

— У некоторых — точно, — ответил старший помощник.

После этого комитет распался, но снова собрался на следующее утро за завтраком и поднял страшный шум.

Удивительно, как за одну ночь изменилась девушка. Она умылась, уложила свои довольно длинные волосы так, что они спускались на лоб, и члены комитета кусали губы и друг на друга поглядывали, а мистер Фишер, третий помощник, все время подкладывал ей что-нибудь на тарелку.

После завтрака мисс Маллоу поднялась на палубу и беседовала там с мистером Фишером. У нее оказался красивый звонкий смех, которого я не замечал, когда она жила с нами в кубрике. А может, там у нее не было поводов для смеха.

Пока девушка наблюдала, как мы работаем, комитет в кают-компании снова ломал себе головы.

Когда я спустился вниз, кают-компания была похожа на ателье. На столе лежали шелковые носовые платки и тому подобная ерунда, а шкипер ходил вокруг с большими ножницами и не знал, с какой стороны подступиться.

— Я думаю, не стоит затевать ничего грандиозного, — сказал он. — Просто что-нибудь накинуть поверх мальчишеской одежды.

Старший помощник не отвечал. Он рисовал на клочке бумаги модели женских платьев и склонял голову то так, то этак, пытаясь найти лучший ракурс.

— Отличная идея! — сказал вдруг шкипер. — Мистер Джексон, где тот халат, который дала вам с собой жена?

— Не знаю, — пробормотал он задумчиво. — Я его куда-то запихнул.

— Ну, наверное, недалеко, — усмехнулся шкипер. — Из него-то мы и сделаем платье.

— По-моему, не стоит, — сказал старший помощник. — Оно будет плохо сидеть. У меня есть другая идея.

— Какая? — спросил шкипер.

— У вас были три фланелевые рубашки, — ответил старший помощник. — Они темненькие и сидеть будут прекрасно.

— Давайте начнем с халата, — предложил шкипер. — Это проще. Я помогу вам искать.

— Ума не приложу, куда я его дел, — старший помощник задумчиво почесал за ухом.

— Давайте для начала поищем в вашей каюте, — сказал шкипер.

Они отправились в каюту к старшему помощнику и, к его огромному удивлению, обнаружили, что халат висит прямо за дверью. Это был роскошный халат — теплая мягкая ткань с красивой отделкой из тесьмы. Шкипер снова взял ножницы и склонился над халатом. Он отрезал верхнюю часть с рукавами и протянул старшему помощнику.

— Это мне не нужно, — сказал он, — а вам может пригодиться.

— Пока вы заняты халатом, я придумаю что-нибудь с рубашками, — ответил старший помощник.

— С какими рубашками? — спросил шкипер, отрезая от халата пуговицы.

— Ну с вашими, — сказал старший помощник. — Посмотрим, у кого лучше получится платье.

— Нет, мистер Джексон, — сказал шкипер. — Ничего у вас не получится. У вас способностей нет. К тому же мне эти рубашки самому нужны.

— Ну уж если на то пошло, мне тоже нужен был халат, — сказал старший помощник.

— Так что же вы сразу не сказали? — спросил шкипер. — Вы думайте, мистер Джексон, что делаете.

Старший помощник больше ничего не говорил. Он сидел и наблюдал, как шкипер сшивает полы халата. В итоге это действительно неплохо выглядело, и мисс Маллоу не скрывала радости. Юбка великолепно на ней сидела. А в сочетании с поясом из носовых платков и тельняшкой произвела на третьего помощника неотразимое впечатление.

— Ну теперь вы больше похожи на девушку, которую привык видеть ваш папа, — улыбнулся шкипер. — У меня сейчас пальцы побаливают, но со временем я сошью вам и шляпку.

— Хотел бы я на это посмотреть, — вмешался старший помощник.

— Это очень просто, — сказал шкипер. — Я видел, как их шьет моя жена. Надо сделать из картона каркас и натянуть на него материю.

Платье произвело в девушке необычайную перемену. Просто необычайную! Она сразу стала настоящей леди. Вела она себя так, будто судно было ее собственностью, а я существовал только для того, чтобы ей прислуживать.

Жилось ей, надо сказать, неплохо. Погода была прекрасной, работы было мало, поэтому когда она не выслушивала советы шкипера и старшего помощника, то принимала ухаживания второго и третьего помощников. Мистер Скотт, второй помощник, поначалу не очень-то ею интересовался, и я понял, что он влюблен, только когда он стал невежлив с мистером Фишером и прекратил выражаться так внезапно, что мы даже испугались, как бы это ему не повредило.

Я думаю, девушке нравилось их внимание, но постепенно она устала. Они не давали бедняжке ни минуты покоя. Когда она поднималась на палубу, к ней сразу подходил мистер Фишер и заводил разговоры о море и одинокой жизни моряка, и я даже слышал, как мистер Скотт читал ей стихи. Шкипер тоже это слышал, но, не уловив всего полностью, да и вообще относясь к поэзии с недоверием, подозвал его к себе и заставил повторить все сначала. Но и этого ему показалось мало, и он позвал старшего помощника, чтобы тот тоже послушал. Старший помощник сказал, что все это ерунда, и шкипер пригрозил мистеру Скотту, что если он снова будет себя так вести, ему достанется похуже.

В чувствах молодых людей не приходилось сомневаться. Когда мисс Маллоу заявила, что она никогда, никогда не полюбит мужчину, который курит и пьет, оба немедленно выбросили трубки за борт, и муки, которые они претерпевали, глядя, как курят другие, вызывали у меня слезы.

Дошло до того, что старший помощник, который, как я уже говорил, был истинным пуританином, не выдержал и снова собрал комитет. Это было торжественное заседание. Старший помощник произнес речь, в которой заявил, что он глава семьи, а второй и третий помощники уделяют мисс Маллоу слишком много внимания, и потребовал, чтобы шкипер прекратил это безобразие.

— Каким образом? — спросил шкипер.

— Запретите шашки, карты и стихи, — сказал старший помощник. — У девчонки совсем закружится голова. Вы, как капитан, должны положить этому конец.

Шкипер был так потрясен услышанным, что не только положил конец шашкам и стихам, но пошел дальше и запретил молодым людям вообще разговаривать с девушкой. Говорить можно было только за завтраком в общей беседе.

Молодым людям это не очень-то понравилось, а мисс Маллоу сделала вид, что она весьма довольна, и в кают-компании воцарилось спокойствие, если не сказать скука.

Но через неделю все стало на свои места, и довольно неожиданным образом.

Я как раз накрывал стол к чаю и стоял у трапа в кают-компанию, пропуская шкипера и третьего помощника, как вдруг раздался громкий звук пощечины. Мы опрометью бросились вниз и застали там следующую картину: у стола, держась за щеку, замер старший помощник, напротив него, раскрасневшаяся, стояла мисс Маллоу.

— Мистер Джексон, — сказал шкипер, — что произошло?

— У нее спросите! — закричал старший помощник. — Она просто с ума сошла!

— Что случилось, мисс Маллоу? — спросил шкипер.

— Спросите у него, — ответила мисс Маллоу, тяжело дыша.

— Мистер Джексон, — сурово продолжал шкипер, — чем вы тут занимались?

— Ничем, — сказал старший помощник.

— Но я слышал звук пощечины! — настаивал шкипер.

— Я тоже, — подтвердил старший помощник.

— Это вас ударили? — спросил шкипер.

— Меня, — сказал старший помощник. — Я же вам объясняю: она с ума сошла! Я сидел здесь тихо и мирно, а она подошла и ударила меня по щеке!

— Почему вы его ударили, мисс Маллоу? — спросил шкипер.

— Потому что он это заслужил, — ответила мисс Маллоу.

Шкипер покачал головой и так скорбно посмотрел на старшего помощника, что тот ударил кулаком по столу и заметался по каюте.

— Если бы я не слышал этого собственными ушами, я бы ни за что не поверил, — сказал шкипер. — И вы, глава семьи, а туда же. Хорошенький пример молодежи, нечего сказать!

— Прошу вас, не будем больше об этом, — заметила мисс Маллоу. — Я уверена, мистер Джексон уже раскаивается.

— Хорошо, — сказал шкипер, — на первый раз я закрою на это глаза. Но, мистер Джексон, как вы понимаете, впредь вам запрещается разговаривать с мисс Маллоу. Кроме того, считайте себя исключенным из комитета.

— К дьяволу комитет! — заревел старший помощник. — К дьяволу!.. — Он внезапно захлопнул рот, оглядел нас выпученными глазами и выбежал на палубу. Больше он к этому событию не возвращался, да и вообще за все оставшееся плавание ни с кем словом не перемолвился. Молодые люди снова достали шашки и карты, но старший помощник делал вид, что ничего не замечает, а со шкипером разговаривал только в исключительных случаях или когда тот сам к нему обращался.

Наконец мы пришли в Мельбурн, и первым делом шкипер дал мисс Маллоу денег на платье. Он сделал это очень деликатно, как бы выплачивая ей жалованье за работу юнгой, и я, пожалуй, никогда не видел более довольного и смущенного человека, чем мисс Маллоу. Шкипер сам пошел с ней на берег, так как она довольно странно выглядела в своем наряде. Вернулся он через час и без нее.

— Я думал, может, мисс Маллоу пришла раньше меня, — виновато сказал он мистеру Фишеру. — Я умудрился пропустить ее, когда ждал у магазина.

Они в волнении прождали девушку до двух часов, а потом отправились на поиски и вернулись в восемь крайне обеспокоенные. В девять мисс Маллоу также не появилась. Мистер Фишер и мистер Скотт были в ужасном состоянии, и шкипер послал на поиски всю команду. Они обшарили каждый закоулок и возвратились в полночь такие уставшие, что не могли стоять самостоятельно, и такие расстроенные, что не могли слова вымолвить. Никто, кроме мистера Джексона, ночью глаз не сомкнул, и рано утром все снова были на берегу.

Но девушка как в воду канула, и ребята время от времени с опаской поглядывали за борт, не проплывет ли она мимо.

Я как раз занимался обедом, когда о ней пришли первые известия. К судну подошли три самых печальных и скорбно выглядевших капитана, каких мне когда-либо приходилось видеть, и попросили позвать на пару слов нашего шкипера.

— Доброе утро, капитан Харт, — сказал один из них, когда наш шкипер и старший помощник вышли на палубу.

— Доброе утро, — ответил наш шкипер.

— Вам знакомо вот это? — спросил второй капитан, поднимая на трости платье мисс Маллоу.

— Боже мой, — сказал наш шкипер. — Надеюсь, с бедной девочкой ничего не случилось?

— Ее больше нет, — сказал третий капитан.

— Как это случилось? — спросил наш шкипер.

— Она сняла это, — первый капитан указал на платье.

— Ничего не понимаю, — заметил наш шкипер.

— Я так и думал, — сказал первый капитан. — Она сняла это.

— Это вы уже говорили, — перебил его наш шкипер довольно резко.

— И снова стала мальчишкой, — продолжал второй капитан. — И я вам скажу, самым хитрым и несносным маленьким негодяем, которого я когда-либо брал в команду!

Три капитана переглянулись и разразились громовым хохотом. Они подпрыгивали как сумасшедшие и хлопали друг друга по спинам. Потом они спросили, кому из нас она дала пощечину и кто мистер Фишер, а кто мистер Скотт, и сообщили шкиперу, что он самый нежный отец на свете.

Вокруг нас собрались матросы со всех соседних судов, и мы с трудом уговорили их разойтись, вылив на них несколько ведер воды и забросав углем.

Мы стали посмешищем всего порта, и шкипер чуть не лопнул от злости, когда мимо нас проходила шхуна, где на мостике стоял капитан с таким видом, будто он совсем не замечает на носу этого проклятого мальчишку, который делал книксены и посылал нам воздушные поцелуи.

Кок с "Баклана"

— Всё готово к выходу в море, а кока у нас так и нет, — мрачно заметил помощник капитана шхуны «Баклан». — Куда это все коки подевались?

— В помощники капитана подались, — ухмыляясь, предположил шкипер. — Ладно, не переживай. Кок будет. Я тут решил поставить эксперимент, Джордж.

— Один химик тоже поставил, — сказал Джордж, — так его потом по кусочкам собирали. А о капитанах такого не слыхал.

— Эксперименты бывают разные, — заметил шкипер. — Что ты думаешь относительно женщины-кока?

— Относительно чего?

— Н-ну, поварихи! — загорячился шкипер. — На берегу их полно, так, может, и на судне…

— Но это же неприлично, — целомудренно заметил помощник.

Шкипер нахмурился:

— Но ждал от тебя подобных мыслей. На больших судах есть буфетчицы, а мы чем хуже? Потом она вроде как моя родственница — двоюродная сестра жены, вдова, и возраст вполне благонамеренный. А поскольку доктор прописал ей морское путешествие, она согласилась быть нашим коком. Матросы, разумеется, ничего не должны знать о нашем родстве.

— А спать где будет?

— Я все предусмотрел. Она… она займет твою каюту, Джордж. А тебе мы предоставим чудный вместительный чулан.

— Тот самый, в котором держат сухари и лук? — спросил Джордж.

Шкипер кивнул.

— Если вы не возражаете, — произнес помощник с неестественной вежливостью, — я бы лучше подождал, пока освободится бочонок из-под масла, и устроился бы в нем.

— Вовсе незачем быть занудой, — сказал шкипер. — Все уже согласовано. Да, кстати, вот и она.

Посмотрев в ту же сторону, помощник увидел, что по причалу идет полная, симпатичная женщина средних лет в сопровождении сторожа, согнувшегося под тяжестью сундука неимоверных размеров.

— Джи-им! — закричала женщина.

— Здорово! — ответил шкипер, слегка задетый таким обращением. — Мы уж заждались тебя.

— С извозчиком поцапалась, — спокойно разъяснила женщина.

Родственница шкипера, притомившись с дороги, легла рано, а вновь появилась на палубе, когда солнце было уже высоко. Вчерашние верфи и пакгаузы скрылись из виду, а шхуна на всех парусах проходила Тилбери.

— Но одному я должен положить конец, — заявил шкипер помощнику, отдуваясь после великолепного завтрака. — Слишком уж матросы возле камбуза околачиваются.

— А вы чего ожидали? — спросил помощник. — Кроме того, все они, голубчики, напялили выходные костюмы.

— Эй, Билл! — закричал шкипер. — Ты что там делаешь?

— Помогаю коку, сэр, — сказал Билл, матрос лет шестидесяти, с мочальной бородкой.

— И нечего ему тут делать, сэр! — закричал другой матрос, высунув голову из камбуза. — Мы с коком вдвоем прекрасно управляемся.

— Вылезайте оба, или я вас линьками выгоню! — проревел раздраженный командир.

— Чего они такого плохого делают? — спросила миссис Блоссом.

— Им здесь не место, — хрипло сказал шкипер. — У них другая работа есть.

— А кто мне будет таскать котлы да кастрюли? — решительно возразила миссис Блоссом. — А ты, Джимми, не суйся туда, где тебя не спрашивают.

— Это же бунт! — пролепетал помощник в ужасе. — Форменный бунт!

— Этого она еще не понимает, — шепнул шкипер в ответ. — Кок! Вы не можете так разговаривать с капитаном. Все, что говорю я или мой помощник, надлежит исполнять без разговоров. Пока это вам в новинку, но ничего, со временем привыкнете.

— Да ну? — протянула миссис Блоссом. — Неужели привыкну? Что-то сомнительно… Да как ты смеешь, Джим Гаррис, так разговаривать со мной! Стыдись!

— Меня зовут капитан Гаррис, — строго сказал шкипер.

— Ах, КАПИТАН Гаррис, — язвительно произнесла миссис Блоссом. — А что же произойдет, если я не стану слушать ни тебя, ни этого мозгляка?

— Мы надеемся, до этого дело не дойдет, — со спокойным достоинством ответил шкипер, встав рядом с Джорджем. — Сейчас вахта помощника, а я должен вас предупредить, что он весьма свиреп. Джордж! Решительно пресекайте всякие безобразия!

Весь следующий день процессу приготовления пищи содействовало пять услужливых матросов.

— Употребите же свою власть, — ворчливо призвал помощник, когда с камбуза донесся взрыв радостного хохота. — Вон как их разбирает! Ведут себя так, словно нас с вами вовсе нет на судне!

— А ты меня поддержишь? — спросил шкипер, бледный, но решительный.

— Разумеется, — сказал помощник.

— Вот что, ребята, — сказал шкипер, показавшись на баке, — Нечего вам целый день торчать на камбузе. Вы кока от дела отрываете. Доставайте-ка ножи и шагом марш мачты драить!

— Стойте где стоите, — сказала миссис Блоссом.

— Слышали, что я сказал! — загромыхал шкипер, пока матросы нерешительно переминались с ноги на ногу.

— Так точно, сэр, — пробормотали они и нехотя разошлись.

— Опять ты встреваешь! — пылко произнесла миссис Блоссом, ощущая свое поражение. — Все-то ты меня изводишь! Как только тебя матросы не побьют, мерзкий ты человечек, и бакенбарды твои мерзкие!

— Марш на камбуз! — сказал шкипер, поглаживая бакенбарды.

— А кто ты такой, чтобы мне указывать. Джим Гаррис? — спросила миссис Блоссом, колыхаясь от гнева. — Передо мной-то можешь не выпендриваться! КТО ЗАНЯЛ ПЯТЬ ФУНТОВ У МОЕГО ПОКОЙНОГО МУЖА ПЕРЕД САМОЙ ЕГО СМЕРТЬЮ И ДО СИХ ПОР НЕ ОТДАЛ?

— Марш на камбуз, — прошептал капитан.

— ЧЕЙ ДЯДЯ БЕНДЖАМИН СХЛОПОТАЛ ТРИ НЕДЕЛИ? — мрачно вопрошала миссис Блоссом. — А ЧЕЙ ДЯДЮШКА ДЖОЗЕФ ЗА ГРАНИЦУ СМОТАЛСЯ, ДАЖЕ ВЕЩИЧЕК НЕ ЗАХВАТИЛ?

Шкипер не ответил. Желание команды получить ответ на эти жизненно важные вопросы было столь ощутимым, что он повернулся к мегере спиной и направился к помощнику, который как раз в этот момент поспешно нагнулся, дабы уклониться от мокрой тряпки, пущенной миссис Блоссом. Командный состав озабоченно смотрел друг на друга.

— Ну-ка, убирайтесь, — сказала миссис Блоссом, размахивая другой тряпкой. — Нечего возле камбуза отираться.

Шкипер надменно приосанился, но, поскольку один его глаз продолжал упорно следить за тряпкой, должного впечатления не получилось. И после непродолжительной внутренней борьбы шкипер отступил. Сам Веллингтон растерялся бы при виде мокрой тряпки в руках распаленной женщины.

— Пусть уж побесится, пока до Ллэнелли не доберемся, — сказал шкипер. — Там я отправлю ее поездом домой и найму настоящего кока.

Пребывая в счастливом неведении касательно своего мрачного будущего, миссис Блоссом самозабвенно трудилась. Помогала ей вся команда. И вступить с коком в борьбу осмелилась только крепкая атлантическая качка, поджидавшая их за западной оконечностью Корнуэлла.

Первые ее признаки заключались в том, что со стенок камбуза стала падать всякая мелкая утварь. После того, как миссис Блоссом несколько раз подняла и перевесила упавшие предметы, она отправилась выяснить, в чем дело, и обнаружила, что шхуна клюет носом большие зеленые волны и со скрипом переваливается с одного борта на другой. Брызги, проносящиеся над судном, вынудили ее спуститься в камбуз, где стало вдруг невероятно душно, и хотя все как один умоляли ее прилечь и попить чайку, она с презрением отвергла подобные предложения и, сжав губы, осталась на своем посту.

Спустя два дня пришвартовались в Ллэнелли, а через полчаса шкипер вызвал к себе помощника и, вручив ему деньги, приказал рассчитать кока и нанять другого. Помощник наотрез отказался.

— Выполняйте приказ! — пролаял шкипер. — Выполняйте, или мы с вами поссоримся.

— У меня жена и дети, — сказал помощник.

— Вздор! — сказал шкипер. — Чепуха!

— И дядюшки, — непочтительно прибавил помощник.

— Ну ладно, — сверкая глазами, произнес шкипер. — Сначала наймем нового кока, и пусть сам выкручивается. Чего это ради он будет нашими руками жар загребать?

С этим помощник всецело согласился и тут же ушел, а когда миссис Блоссом, немного пробежавшись по магазинам, вернулась на «Баклан», она увидела, что на камбузе хозяйничает кок — самый, вероятно, толстый из всех коков мира.

— Эй! — сказала она, мгновенно оценив ситуацию. — Что вы тут делаете?

— Кухарю, — неприветливо отозвался кок, но увидев, с кем имеет дело, игриво улыбнулся и подмигнул.

— Чем мигать мне, — рассерженно сказала миссис Блоссом, — убирайтесь-ка лучше с камбуза.

— Здесь хватит места на двоих, — вкрадчиво сказал кок. — Можете войти и положить мне головку на плечо.

Совершенно неподготовленная к нападению такого рода, миссис Блоссом пала духом и, вопреки своему первоначальному намерению взять камбуз штурмом, отступила и ушла в каюту, где ее ожидали деньги и лаконичное послание шкипера, в котором ей предлагалось отправиться домой поездом. Ознакомившись с посланием, она вновь сошла на берег и вскоре вернулась с огромным узлом. Спустившись, плюхнула его на столик, за которым Гаррис и помощник как раз принимались за чаепитие.

— Я не еду поездом, — заявила она, развязывая узел, в котором оказались спиртовка, чайник и кое-какая провизия. — Я возвращаюсь с вами. Но так как я ничем не желаю быть вам обязанной, то перехожу на полное самообслуживание.

С этими словами она налила себе чаю и села. Она не проявляла никаких враждебных чувств, потому корабельное начальство вновь обрело уверенность.

— Как по-вашему, когда мы будем в Лондоне? — спросила наконец миссис Блоссом.

— Отчалим, скорей всего, во вторник вечером. Значит, деньков через шесть, не раньше, — ответил шкипер. — А если такой ветер продержится, так и попозже.

Ему показалось странным, что миссис Блоссом прикрыла платком лицо и, сотрясаясь от смеха, встала из-за стола и покинула каюту. Оставшиеся обменялись удивленными взглядами.

— Я что, сказал что-нибудь особенно смешное? — спросил шкипер после некоторого раздумья.

— До меня ваш юмор не дошел, — беззаботно ответил помощник. — Мне кажется, она вспомнила еще кое-что насчет вашей семьи. Неспроста же она такая кроткая нынче. Интересно, что она вспомнила?

— Если бы ты больше занимался своими делами, — сказал, закипая, шкипер, — было бы лучше. Будь у меня в помощниках настоящий моряк, он не позволил бы коку так себя вести. Разве это дисциплина?

Он встал, уязвленный до глубины души, и в их отношениях возник некий холодок, растопить который смогла только утренняя суматоха, связанная с выходом в море.

Вторая половина дня протекла без особых событий. Шхуна шла черепашьим ходом вдоль валлийского берега. Шкипер улегся спать с приятным сознанием того, что миссис Блоссом выпустила свой последний заряд и, будучи женщиной разумной, уже смирилась с поражением. Эти радужные мысли внезапно прервал тяжкий топот над головой.

— Что такое? — закричал шкипер, взмыв наверх по трапу и столкнувшись на палубе с помощником.

— Не знаю, — дрожащим голосом сказал Билл, стоявший у штурвала, — миссис Блоссом поднялась на палубу, а потом за бортом что-то плюхнуло три-четыре раза.

— Не выпала же она за борт! — сказал шкипер, честно пытаясь придать голосу озабоченность.

— Сейчас проверим, — помощник побежал в носовую часть, просунул голову в кубрик и окликнул кока.

— Я здесь, сэр, — послышался сонный голос. Остальные повскакивали с коек. — Я вам нужен?

— Билл думает, что кто-то упал за борт, — объяснил помощник.

Озадаченные матросы встали, протирая глаза и позевывая, вышли на палубу. Помощник обрисовал ситуацию. Не успел он кончить, а кок уже стрелой промчался на камбуз, и спустя минуту одинокий вопль страждущей души поразил слух всей команды.

— Что стряслось? — крикнул помощник.

— Идите сюда! — завопил кок. — Идите и посмотрите на это!

Зажженная спичка дрожала в его пальцах. Взбудораженные матросы, ожидавшие увидеть нечто чудовищное, после старательного, долгого, но тщетного осмотра, попросили кока объясниться.

— Она побросала за борт кастрюли и все прочее, — сказал кок со спокойствием отчаяния. — Теперь я смогу готовить только в этой вот крышке от чайника.

«Баклан», укомплектованный семью изможденными женоненавистниками, пришвартовался в Лондоне через шесть дней. Шкипер из принципа отказался заходить в какой-либо порт. Однако от попыток поживиться посудой у встречных судов он не отказался. Впрочем, неслыханное поведение капитана брига, потерявшего два часа в результате их попыток одолжить у него кастрюлю, положило конец всем шагам в этом направлении, и им пришлось перейти к диете, состоящей из воды, сухарей и обожженной на плите солонины.

Миссис Блоссом, не желая, вероятно, быть свидетелем их страдании, не покидала своей каюты и соблаговолила сойти на берег лишь в сопровождении почетного караула, в который вошли все здоровые мужчины лондонской верфи.

Спасительная гавань

Наемный ялик держался почти неподвижно на середине Темзы и гребец чуть касался веслами воды, пока пассажир — небольшого роста человек с встревоженным лицом, в костюме моряка, внимательно смотрел вверх по реке.

— Вот она! — внезапно воскликнул он, когда в виду показалась небольшая шхуна. — Гребите к ней, яличник.

— Чудесное суденышко! — ответил тот, налегая на весла и поглядывая искоса на моряка. — И режет воду, как утка. Держу пари, что капитан ее знает свое дело.

— Он знает также, сколько именно полагается за наем ялика, — сухо ответил пассажир.

— Эй, на шлюпке! — раздался голос со шхуны, и помощник капитана бросил причальный конец, ловко подхваченный пассажиром ялика.

Гребец сложил весла и протянул руку за деньгами, между тем как пассажир уже начал карабкаться по трапу наверх. В тот же момент соответствующая монета ему была вручена.

— Значит, все в порядке! — произнес пассажир, уже стоя на палубе и делая вид, что не слышит адресуемой ему яличником ругани. — Никто меня не спрашивал?

— Ни одна живая душа, — ответил помощник. — А в чем дело. Чего ради вся эта кутерьма?

— Да видите ли, дело вот какое, — сказал шкипер «Резвой», понижая голос до шепота. — Я немного приударил за одной красоткой в Батерси и она решила, что я холостяк. Понимаете.

Помощник улыбнулся.

— Она сказала своему брату, что я холостой, — продолжал шкипер. — И он спросил когда будет официальное оглашение о свадьбе, а мне не хотелось говорить ему, что я женат.

— А почему? — спросил помощник.

— Он профессиональный призовой боксер, — ответил тот с нотками ужаса в голосе, — знаменитый во всем Баттерси под кличкой «Железный Кулак». А потому, когда он хлопнул меня по плечу и спросил, когда будет оглашение, я только улыбнулся в ответ.

— Ну, а он что тогда сделал? — спросил уже заинтересовавшийся помощник.

— Сам заказал пастору сделать оглашение, — простонал шкипер, — и мы все отправились в церковь, чтобы присутствовать при этом. Разговоры о чувствах заживо погребенного, слышащего, как живые люди ходят по вашей могиле, когда он лежит в гробу, — все это сущие пустяки, Джордж, по сравнению с тем, что я тогда перечувствовал. Сущие пустяки! Я чуть-чуть не чувствовал себя лжецом и, обманщиком. Но так или иначе, он все-таки узнал потом, что я женат. Вот почему я все время скрывался в разных местах с тех пор, как послал вам это письмо. Он сказал одному знакомому, что изобьет меня до полусмерти и поедет в Ферхэвен рассказать обо всем моей жене.

— Это будет похуже побоев, — мудро сказал помощник.

— Ах, и она к тому же поверит скорее ему, чем мне, хотя мы уже семнадцать лет женаты, — печально произнес шкипер.

— Ну, ничего. Теперь вы в безопасности. Ведь было решено, что это наш последний рейс в Лондон на долгое время, значит, в Баттерси вас не увидят.

— Да, вот это и побудило меня несколько увлечься. — Ну, черт с ним, с этим «Железным Кулаком», все хорошо, что хорошо кончается. Как насчет кока? Наняли вы нового на его место?

— Да, я взял нового кока, но он идет с нами только до Ферхэвена, — ответил помощник. — Замечательно крепкий парень. Никогда в жизни я не видал человека с лучшим сложением. Просто приятно смотреть на него. Эй, кок!

На его зов из дверей камбуза высунулась большая коротко остриженная голова и затем перед глазами парализованного от ужаса шкипера появилась громадная фигура человека с классически разработанными мышцами. В тот же момент геркулес начал быстро снимать свою куртку.

— Неправда ли, замечательный парень? — восхищенно воскликнул помощник. — Покажите ему свои мускулы, кок.

Со злобным взглядом, искоса брошенным на шкипера, кок выполнил приказание. Затем сжал кулаки и, нагнув самым научным приемом голову, начал возбужденно кружиться вокруг остолбеневшего капитана «Резвой».

— Ну, держись! — закричал он предостерегающе. — Я сейчас буду лупить вас.

— Что за дьявольщина, кок! Что с вами? — произнес, наконец, помощник, сначала лишившийся от изумления даже дара слова при виде этих приготовлений к бою.

— Кок?! — ответил спрошенный с величественным презрением. — Я не кок. Я Билль Симонс, «Железный Кулак». И я нанялся на это морское корыто исключительно ради вашего драгоценного капитана. Я собираюсь так разукрасить его смазливую рожу, что он собственной нос не найдет без зеркала, когда захочет его утереть. Я буду давать ему основательную взбучку каждый день, пока мы не придем в Ферхэвен, а там я пойду следом за ним домой и расскажу его жене, как он бегал за моей сестрой.

— Она за мной бегала, — пошевелил шкипер засохшими губами.

— Держитесь! — завопил «Железный Кулак».

— Не смейте до меня дотрагиваться, кок! — закричал шкипер, укрываясь за штурвалом. — Идите работать в камбуз, ступайте чистить картофель.

— Что? — неистовым голосом заорал тот.

— Вы нанялись на мое судно в качестве кока, — внушительно сказал шкипер, — и если только дотронетесь до меня одним пальцем, это будет бунт в открытом море. Понимаете? И за это вы посидите полтора года.

— Это совершенно верно! — вставил помощник, пока кулачный боец приостановился в нерешительности. (Он однажды просидел уже две недели за нанесение побоев и до сих пор хранил о тюрьме живое воспоминание). Это будет форменный бунт, — продолжал помощник, — и мне придется к собственному сожалению взять огнестрельное оружие и разнести вам голову. Такова моя обязанность в этом случае.

— А будет ли бунтом, если я отколочу вас? — осведомился «Железный Кулак» дрожавшим от возбуждения голосом, приближаясь к помощнику.

— Конечно, — сказал тот быстро.

— Ну, ладно. Вы, я вижу, тесная шайка! — произнес разочарованно презрительным тоном «Железный кулак». — А может быть, кто-нибудь из вас пожелает со мной померяться? — спросил он, обращаясь к команде, которая уже собралась кругом и с радостным интересом наблюдала происходившее.

Ответа не последовало.

— Или все вместе против меня, а? — прибавил атлет, поднимая брови.

— Мне не из-за чего с вами ссориться, паренек! — с достоинством произнес четырнадцатилетний юнга, поймав на себе взгляд нового кока.

— Ступайте варить обед, — сказал шкипер, — да поторапливайтесь. Я не хочу придираться к такому новичку в камбузном деле, как вы, но у меня на судне не бывает лентяев. Имейте это ввиду!

На один момент страшного напряжения жизнь шкипера висела на волоске, затем «Железный Кулак», подавив свое естественное стремление страшным усилием воли, удалился с рычанием в камбуз.

Шкипер начал дышать более легко.

— Надеюсь, он не знает вашего адреса, — сказал помощник.

— Нет, но он быстро узнает его, когда мы выйдем на берег! — печально произнес шкипер. — Когда я подумаю, что сам же на своем судне везу его к себе домой, чтобы он там устроил мне целое несчастье, то еле удерживаюсь от желания собственными руками выбросить его за борт.

— Да, это понятное искушение, — лояльно заметил помощник, закрывая глаза на физическую невозможность для шкипера выполнить такое желание. — Я прикажу, на всякий случай, команде не говорить ему ваш адрес.

Утро прошло спокойно и шкипер пытался казаться совершенно равнодушным, когда новый кок угрюмо принес в кают-кампанию обед и поставил его на стол. Но попробовав сваренную им пищу, капитан «Резвой» отодвинул тарелку и пообедал булкой с маслом.

К несчастью для всей команды новый кок чрезвычайно серьезно отнесся к своим обязанностям и очень гордился своей готовкой. Мало того, он еще склонен был до крайности щепетильно относиться к тому, как смотрели на результаты его усилий. В первый день команда ела молча, но на второй день, во время обеда, разразился скандал.

— Чего вы так дурацки вылупили глаза на свое кушанье? — осведомился «Железный Кулак» у Сэма Дауса, когда этот дюжий матрос сидел с тарелкой на коленках, глядя на нее с явным отвращением. — Нечего глазеть так на пищу, когда я целое утро потел, жаря обед.

— Да, вы должно быть, себя самого жарили вместо мяса, судя по его виду! — резко ответил Сэм! — Это чистый срам так портить пищу. Все совершенно сырое.

— Ешьте, черт вас восьми! — дико крикнул «Железный Кулак. — Сейчас же жрите все до конца.

Вместо ответа негодующий Сэм швырнул в него кусок жаркого и остальная команда, схватив свои тарелки, быстро забралась на койки и стала наблюдать начавшуюся битву с безопасного расстояния.

— Достаточно с вас? — спросил через несколько минут «Железный Кулак», адресуясь к голове Сэма, зажатой под его левой рукой.

— Достаточно! — мрачно прохрипел Сэм.

— И вы не будете больше воротить свой нос от хорошей пищи? — строго продолжал «Железный Кулак».

— Ни от чего не буду его воротить! — убежденно сказал Сэм, осторожно ощупывая нос.

— Вы один только и жаловались, — с достоинством сказал старательный кок. — Вы испорченный лакомка, вот и все. Посмотрите на других, посмотрите, как они едят свои порции.

При этом намеке остальная команда быстро слезла с коек и так принялась за пищу, что «Железный Кулак» совсем размяк.

— Прямо замечательно, какие у меня ловкие руки! — заметил он смягченным голосом. — Я сразу схватываю такие вещи, которым другому приходится учиться. Вы бы лучше положили кусок сырого мяса к вашему глазу, Сэм.

Сэм, не сообразив, шлепнул на указанное место кусок из своей тарелки, и только благодаря заступничеству остальной команды избавился от нового наказания со стороны чувствительного кока.

С этого времени «Железный Кулак» стал неограниченно владычествовать в кубрике, и, раздраженный выпавшим на его долю испытанием, владычествовал безжалостно. Команда, за исключением Дауса, состояла из сравнительно пожилых людей, и ни один не мог с ним померятся. Его обращение со шкипером было угрожающе почтительным, и тот совершенно терялся, не в силах придумать выход из созданного им самим положения.

— С ним шутки плохи, Джордж! — сказал он однажды помощнику, заметив, как «Железный Кулак» напряженно наблюдает за ним из двери камбуза.

— Он поглядывает на вас с каждым днем все хуже и хуже, — последовал утешительный ответ. — Работа в камбузе страшно быстро отнимает у него и те остатки нормального настроения, какие еще сохранялись до сих пор.

— Чего я собственно боюсь, так только скандала, — простонал шкипер. — И все это из-за того, что я хочу быть приятным людям.

— Не надо видеть все в черном цвете! — сказал помощник. — Может быть, вам и не придется мучиться после того, как он прибьет вас. Хотя я бы предпочел получить удар от лошади, чем от него. Он рассказывал команде на баке, как-то вечером, что однажды убил человека. — Шкипер позеленел.

— Его следовало повесить за это, — сказал он горячо. — Не понимаю, что смотрят судьи в нашей стране.

— Послушайте! — внезапно воскликнул помощник. — Мне пришла в голову идея. Идите вниз, а я позову его и начну отчитывать за плохую работу. Когда я разойдусь, как следует, вы вылезайте наверх и заступитесь за него.

— Джордж, — сказал шкипер с заблестевшими глазами, — вы сокровище. Нажмите на него хорошенько, и если он вас ударит, я потом сочтусь с вами.

Он спустился вниз, и помощник, выждав некоторое время, перегнулся через штурвал и позвал кока.

— Что вам надо? — прорычал «Железный Кулак», высунув из камбуза раскрасневшуюся и запачканную от работы физиономию.

— Почему вы не вымыли эти кастрюли? — строго спросил помощник, указывая на несколько штук стоявших на палубе кастрюль. — Что вы себе думаете, что мы взяли вас на судно только, чтобы любоваться третьеклассным бойцом с разбитым носом. А?

— Третьеклассным? — взвыл «Железный Кулак», выбегая на палубу.

— Не смейте орать на своего начальника! — строго сказал помощник. — Вы бы лучше остались с нами на несколько рейсов, чтобы подучиться.

«Железный Кулак» весь побагровел и задрожал от бессильной ярости.

— У нас тут, к сожалению, оказались на борту бездельники, — продолжал помощник, адресуясь в воздух, — и черт меня возьми, если они не думают, что явились сюда, чтобы за ними ухаживали. Вы еще захотите скоро, чтобы я вымыл за вас ваше личико и сделал за вас всю вашу грязную работу, вы…

— Джордж, — прозвучал с упреком печальный голос.

Помощник драматически раскрыл глаза, как мог шире, когда из трапа появился шкипер, и сразу прервал свою речь.

— Стыдитесь, Джордж! — произнес шкипер. — Я никогда не думал, что вы с кем-нибудь будете так говорить, а в особенности с моим другом м-ром Симмонсом.

— Вашим… что? — спросил дико «друг».

— Моим другом! — повторил тот мягко. — А что касается третьеклассных бойцов, Джордж, то «Железный Кулак» мог бы стать чемпионом Англии, если бы только захотел тренироваться.

— О, вы всегда за него заступаетесь, — сказал помощник.

— Он заслуживает это! — с жаром ответил шкипер. — Он прямой человек, Билль Симмонс. И когда я слышу, что с ним так обращаются, я всегда прихожу в настоящий гнев.

— Можете не утруждать себя гневом за мой счет! — вежливо сказал «Железный Кулак».

— Я не могу сдержать свои чувства, Билль! — нежно сказал шкипер.

— Не смейте называть меня Биллем! — зарычал во весь голос тот с внезапным бешенством. — Мне наплевать на все, что говорите вы и ваша поганая команда. Подождите, пока мы выйдем на берег, мой «друг». И вы тоже, — добавил он оборачиваясь к помощнику, — подождите оба.

И, повернувшись к ним спиной, направился в камбуз, затем с явным намерением дать им назидательный предметный урок, вынес оттуда небольшой мешок картофеля и начал упражняться с ним, как с мячом, делая такие удары, что шкипер «Резвой» едва не заболел от страшного предчувствия.

— Ничего не выйдет! — сказал он помощнику. — Этого человека добротой не возьмешь.

— Ну, если он тронет одного, ему придется иметь дело со всеми, — ответил помощник. — Мы все будем стоять за вас.

— Я не могу вечно ходить со всей командой за моей спиной, — убитым голосом произнес шкипер. — Нет, он выждет удобный момент и после того, как разобьет сердце моей жене.

— Он не разобьет ей сердце, — уверенно сказал помощник. — Может быть, для вас и было бы лучше, если бы он мог это сделать, но она не из таких, которым можно разбить сердце. Ну, ладно. Поживем, увидим!

Весь этот день кок сохранял затем совершенно ненатуральное спокойствие. «Резвая» вздымалась и опускалась на волнах, как пробка, и «Железному Кулаку» несколько раз пришлось против воли подбегать к борту, что его совсем расстроило. В промежутках он ужаснейшим образом проклинал море и все, относящееся к нему. Под конец, потеряв всякое желание даже смотреть на пищу, он ушел в кубрик и заснул. Он оставался на своей койке весь следующий день и затем ночь, но проснулся рано утром на второй день с отрадным ощущением полного прекращения качки. Стены и пол кубрика уже были определенно на тех местах, где люди обычно и ожидают их видеть. Остальные койки кругом были пусты, и, быстро покончив со своим туалетом, «Железный Кулак» взбежал на палубу.

Он увидел к своему удивлению, что рейс уже был кончен, и шхуна находилась в маленькой гавани, ошвартовавшись у каменной пристани. Несколько пустых вагонов стояло на путях, шедших от пристани к городку, расположенному за железнодорожным полотном, но кругом еще не было ни малейшего признака жизни. Жители этого благодатного уголка, очевидно, мирно спали в своих постелях и не торопились их покидать.

«Железный Кулак» со счастливой улыбкой на лице наблюдал эту картину, радостно вдыхая запах земли, доносившийся легким и приятным ветерком, дувшим с холмов за городом.

Недоставало только одного, чтобы его радостное настроение было полным — шкипера.

— Где шкипер? — спросил он Дауса, который в это время аккуратно укладывал в круги толстый канат.

— Только что ушел к себе! — кратко ответил Даус.

Торопясь, чтобы скорее достичь своей цели, «Железный Кулак» моментально подбежал к борту и спрыгнул на берег, острым взглядом разыскивая свою жертву во всех направлениях. Но нигде не виднелось этой желанной фигуры и он быстрым шагом пошел вверх по дороге в город, пока не увидел приближавшегося оттуда какого-то человека, от которого надеялся добыть нужные сведения. Затем, случайно посмотрев назад, он заметил, что мачты шхуны скользят вдоль набережной, и немного замедлив свой шаг, разобрал к своему несказанному изумлению, фигуру шкипера, стоявшего у штурвала.

— Та-та, кок! — весело крикнул шкипер.

Взбешенный и удивленный «Железный Кулак» помчался назад и, остановившись на краю набережной, тупо смотрел широко открытыми глазами на шхуну и весело ухмылявшиеся физиономии ее матросов, поднимавших паруса, в то время, как она медленно поворачивалась носом к морю.

— Гм, они не очень долго стояли тут, старина! — послышался голос у его плеча.

Рядом с ним остановился человек, которого он хотел встретить, когда торопился в город.

— Они пришли всего десять минут назад, — продолжал незнакомец. — Вы не знаете, чего они сюда заходили?

— Они здешние, — ответил «Железный Кулак», — но у нас со шкипером есть свои счеты и я его жду.

— Это судно не принадлежит к нашему порту, — сказал незнакомец, глядя на удалявшуюся «Резвую».

— Ошибаетесь, — произнес «Железный Кулак».

— Очень может быть, — сказал незнакомец. — Не знаю откуда она, но не отсюда.

— Как, — воскликнул «Железный Кулак», — и его голос немного дрогнул, — разве это не Ферхэвен.

— И на двести миль отсюда нет такой гавани. Кто вбил эту дурацкую идею в ваш толстый череп.

Пришедший в бешенство призовой боец угрожающе поднял кулак при таком определении, но в этот самый момент команда «Резвой», как раз выходившей из гавани в открытое море, в полном составе перегнулась через борт на корме и в воздухе прогремело троекратное радостное ура. Незнакомец обладал дружелюбным и экспансивным характером и, так как очевидно, его несчастная звезда взошла в это утро, то он снял свою шляпу и во весь голос прокричал ответное ура.

Немедленно после этого, он целиком получил всю порцию, предназначавшуюся шкиперу «Резвой», так как окончательно обезумевший от ярости бывший кок полностью облегчил на нем свое исстрадавшееся от долгого ожидания сердце.

Просоленный капитан

— Старый Уэппингский причал? — произнес косматый тип, взвалив на плечо новенький матросский сундук и сразу перейдя на рысь. — Есть, капитан, место известное. Ваше первое плавание, сэр?

— Угадал, друг, — отозвался владелец сундучка, маленький худосочный подросток лет четырнадцати. — Только не беги так на своих ходулях, слышишь?

— Слушаюсь, сэр, — сказал мужчина. Замедлив шаг, он повернул голову и пригляделся к своему спутнику. — Нет, не первое это ваше плавание, сэр, — с восхищением в голосе проговорил он. — Быть этого не может. Я вас сразу раскусил, едва увидел. И что вам за охота втирать очки бедному работяге?

— Что ж, в морских делах я разбираюсь неплохо, это верно, — сказал мальчишка самодовольно. — А ну, право руля! Еще немного право руля!

Мужчина незамедлительно повиновался, и таким манером, к большому неудовольствию прохожих, двигавшихся навстречу, они прошли оставшееся расстояние.

— И всего делов-то на какую-то паршивую полукрону, капитан, — сказал мужчина. С этими словами он поставил сундук на верхнюю ступеньку причала и благодушно расселся на нем в ожидании платы.

— Мне нужно на «Сюзен Джейн», — обратился мальчишка к перевозчику, который сидел в своей лодке, придерживаясь рукой за нижнюю ступеньку.

— Ладно, — сказал тот. — Давай сюда твое добро.

— Грузи его на борт, — сказал мальчишка носильщику.

— Слушаюсь, капитан, — сказал тот, весело улыбаясь. — Только сперва, если вы не против, я хотел бы получить свою полукрону.

— Ты же сказал на станции, что шесть пенсов, — возразил мальчишка.

— Два шиллинга и шесть пенсов, капитан, — по-прежнему улыбаясь, произнес носильщик. — Это у меня голос такой хрипловатый, и вы, наверное, не расслышали про два шиллинга. Полукрона у нас — обычная цена, сбивать ее нам никак не разрешается.

— Ничего, я никому не разболтаю, — пообещал мальчишка.

— Отдай человеку его полукрону, — с неожиданной злостью вмешался перевозчик, — и кончай отлынивать. А мне ты заплатишь восемнадцать пенсов, понял?

— Хорошо, — с готовностью согласился мальчишка. — Это недорого. Я не знал, какие здесь цены, только и всего. Но я не смогу с вами расплатиться, пока не попаду на корабль. У меня с собой только шесть пенсов. А на корабле я попрошу капитана, чтобы он отдал вам остальное…

— Кого попросишь? — взревел носильщик.

— Капитана.

— Слушай-ка, — сказал носильщик, — ты лучше отдай мне мою полукрону, а иначе я спихну твой сундук в воду и тебя следом за ним.

— Тогда погодите минутку, я сбегаю и разменяю деньги, — поспешно проговорил мальчишка и скрылся в узком переулке, ведущем к причалу.

— Он разменяет полсоверена, а то и весь соверен, — заметил перевозчик. — Требуй с него все пять шиллингов, приятель, не стесняйся.

— Ты тоже не теряйся, сдери с него побольше, — любезно откликнулся носильщик. — Ох ты, ну и… Это же надо…

— Слазь с сундука! — приказал огромный полисмен, явившийся вместе с мальчишкой. — Бери свои шесть пенсов, и чтоб духу твоего здесь не было! Если я еще раз поймаю тебя на этом…

Не закончив фразы, он взял носильщика за шиворот и дал ему свирепого тычка на прощание.

— Плата перевозчику — три пенса, — сказал он мальчишке, между тем как человек в лодке, сделавши каменное лицо, принял от него сундук. — И я постою здесь, пока он не доставит тебя на судно.

Мальчишка уселся в лодку, и перевозчик, дыша сквозь зубы, погреб к стоявшим в ряд кораблям. Он поглядел на мальчишку, затем перевел взгляд на могучую фигуру на причале и, с видимым усилием подавив сильнейший позыв произнести несколько слов, яростно плюнул за борт.

— Какой он молодец, верно? — сказал мальчишка. Перевозчик притворился, будто не слышит, взглянул через плечо и с силой загреб левой к небольшой шхуне, с палубы которой двое человек разглядывали маленькую фигурку в лодке.

— Это тот самый мальчик, — произнес капитан, — и вы должны твердо запомнить, что наш корабль — пиратское судно.

— Да уж пиратов у нас на борту предостаточно, — свирепо проворчал помощник; он повернулся и принялся оглядывать команду. — Экая куча лентяев, бездельников, тунеядцев, негодяев…

— Это задумано ради мальчика, — прервал его капитан.

— Откуда он взялся? — спросил помощник.

— Сынишка одного моего приятеля, и я беру его в плавание, чтобы в доме у него вздохнули свободнее, — ответил капитан. — Ему, видите ли, хочется стать пиратом, ну, и я, чтобы сделать отцу приятное, сказал, что мы-де занимаемся пиратством. Если бы я так не сказал, он бы нипочем сюда не явился.

— Ну, я ему покажу пиратство, — проговорил помощник, потирая руки.

— Он по всем статьям сущее наказание, — продолжал капитан. — Забил себе голову дешевыми книжонками про приключения и совсем от них свихнулся. Начал с того, что сделался индейцем и удрал из дому с двумя другими ребятишками. Когда он решил стать людоедом, остальные двое воспротивились этому и выдали его полиции. После этого он совершил несколько ограблений, и его старику пришлось выложить немало денежек, чтобы замять эти дела.

— Хорошо. Ну, а вам-то он на что понадобился? — проворчал помощник.

— Я хочу выбить из него всю эту дурь, — тихо ответил капитан, когда лодка подошла к борту шхуны. — Ступайте на ют и расскажите команде, что от них требуется. Когда мы выйдем в открытое море, это уже не будет иметь значения.

Помощник с ворчанием отошел, а маленький пассажир взгромоздился на банку и перелез через борт. Перевозчик передал следом за ним сундук и, опустив в карман медяки, без единого слова оттолкнулся веслом и погреб обратно.

— С благополучным прибытием, Ральф, — сказал капитан. — Как тебе нравится мое судно?

— Удалой корабль, — отозвался мальчишка, с большим удовлетворением оглядывая потрепанную старую посудину. — А где же у вас оружие?

— Тс-с-с! — сказал капитан и приставил палец к кончику носа.

— Ладно, ладно, — сказал юнец раздраженно. — Мне-то уж могли бы сказать.

— Все в свое время, — терпеливо пояснил капитан и повернулся к команде.

Матросы подходили, волоча ноги и пряча ухмылки под ладонями.

— Вот вам новый товарищ, ребята. Он мал ростом, но он не подведет.

Новоприбывший подобрался и оглядел команду с некоторым разочарованием. Для отпетых негодяев они выглядели слишком уж добродушными и разболтанными.

— Что это с тобой, Джем Смизерс? — осведомился капитан, злобно уставясь на громадного рыжеволосого детину, который вдруг загоготал ни к селу ни к городу.

— Это я вспомнил о том парне, которого я прикончил в последней стычке, сэр, — ответствовал Джем, снова напустив на себя серьезный вид. — Я все время смеюсь, когда вспоминаю, как он визжал.

— Слишком много ты смеешься, — строго сказал капитан и положил руку на плечо Ральфу. — Вот с кого бери пример, вот с этого молодчика! Он не смеется. Он действует. Проводи его вниз и укажи ему койку.

— Соблаговолите следовать за мной, сэр, — сказал Смизерс, спускаясь по трапу в кубрик. — Здесь, конечно, несколько душновато, но тут уж виноват Билл Доббс. Наш Билл — старая морская лошадь, он всегда спит одетым и никогда не моется.

— Ну, это в нем еще не самое ужасное, — произнес Ральф, благосклонно озирая закипающего Доббса.

— Попридержи язык, приятель! — сказал Доббс.

— Ничего, не обращай внимания, — сказал весело Смизерс. — Никто не принимает старину Доббса всерьез. Если тебе нравится, можешь даже стукнуть его. Я за тебя заступлюсь.

— Мне бы не хотелось начинать с ссоры, — серьезно сказал Ральф.

— Да ты просто трусишь, — сказал Джем насмешливо. — Этак тебе сроду у нас не прижиться. Дай ему, я заступлюсь, ежели что.

Побуждаемый таким образом, мальчишка приступил к делу. Вначале хитроумным маневром головой, всегда вызывавшим восхищение у соседских мальчишек и почитаемым за образец ложного выпада у них же, он отвлек внимание Доббса к области желудка, а затем ударил Доббса по лицу. В следующее мгновение кубрик огласился шумом и гамом, Ральф был брошен поперек Доббсовых коленей и неистово воззвал к Джему, напоминая ему об обещании.

— Непременно, — утешил его Джем. — Я непременно заступлюсь за тебя. Он тебя и пальцем не тронет.

— Как же не тронет, когда он уже трогает! — вопил мальчишка. — Ты что, не видишь, что ли?

— И то верно, — сказал Джем. — Но ты погоди, вот я подстерегу его на берегу и так отделаю, что его родная мать не узнает.

В ответ мальчишка разразился потоком визгливых поношений, направленных по преимуществу на некоторые дефекты физиономии Джема.

— Экий ты, братец, грубиян, — сказал матрос, ухмыляясь.

— Если ты покончил с этим молодым джентльменом, Доббс, — произнес Джем с изысканной вежливостью, — будь любезен, передай его мне на предмет обучения хорошим манерам.

— Он не хочет к тебе, — ухмыльнулся Доббс, между тем как Ральф изо всех сил вцепился в него. — Он знает, кто к нему добрый.

— Погоди, я еще с тобой посчитаюсь! — разрыдался Ральф, когда Джем все же оторвал его от Доббса.

— Господи боже мой, — проговорил Джем, с удивлением его разглядывая. — Смотри-ка, да ведь он ревет, прямо слезами исходит! Ну, Билл, много я повидал в своей жизни пиратов, но этот какого-то нового сорта.

— Оставьте парнишку в покое, — вмешался кок, толстый добродушный мужчина. — Иди сюда, иди ко мне, старина. Не плачь, они ведь это не со зла.

Обретя у кока покой и безопасность, Ральф от стыда скрипел зубами, пока этот достойный человек, поставив его к себе между колен, вытирал ему глаза каким-то предметом, который называл своим носовым платком.

— Все будет хорошо, — приговаривал кок. — Ты и глазом моргнуть не успеешь, как станешь таким же молодцом пиратом, не хуже любого из нас.

— Ничего, ничего, — рыдал мальчишка. — Погодите только до первого дела. Не моя будет вина, если кое-кто не заполучит пулю в спину.

Матросы переглянулись.

— Так вот обо что я расшиб руку, — медленно произнес Доббс. — А я-то думал, что это перочинный нож.

Он протянул длань, бесцеремонно ухватил мальчишку за воротник и подтащил к себе, после чего извлек у него из кармана небольшой дешевый револьвер.

— Ты только погляди на это, Джем, — сказал он.

— Сперва сними палец с курка, — отозвался тот сердито.

— Выброшу я это за борт от греха, — сказал Доббс.

— Не будь дураком, Билл, — сказал Смизерс. Он взял револьвер и спрятал в карман. — Вещь стоит денег, и на несколько кружек пива мы за нее получим. Эй, посторонись, Билл, его пиратское величество желают выйти на палубу!

Билл шагнул в сторону, уступая мальчишке дорогу к трапу, а когда тот поднялся на несколько ступенек, поддал ему снизу плечом. Парень вылетел на палубу на четвереньках, со всей возможной поспешностью вновь вернул себе приличную позу и, отойдя, склонился над бортом — с надменным презрением наблюдать суету рабов на пристани и на реке.

Они отплыли в полночь и рано на рассвете прибыли в Лонгрич, где к ним подошел лихтер, груженный бочками, и мальчишка ощутил вкус романтики и тайны, когда узнал, что в бочках содержится порох. Десять тонн пороха погрузили они в трюм, после чего лихтер отошел, люки были задраены, и они снова двинулись в путь.

Это было его первое плавание, и он с живейшим интересом разглядывал суда, которые шли навстречу или обгоняли их. Он помирился с матросами, и те угощали его чудовищными рассказами о своей пиратской жизни в тщетной надежде запугать его.

— Это просто маленький мерзавец, и больше ничего! — с негодованием отозвался о нем Билл, поразив однажды себя самого мощью собственного воображения. — Подумать только, я рассказываю ему, как младенца бросили акулам, а он хохочет во все горло!

— Да нет же, он мальчик как мальчик, — тихонько сказал кок. — Вот погоди, Билл, когда у тебя будет семеро таких.

— Что ты здесь делаешь, юнга? — осведомился капитан, когда Ральф, забрел, засунув руки в карманы штанов, на корму.

— Ничего, — ответил мальчишка, вытаращив на него глаза.

— Твое место на том конце судна, — резко сказал капитан. — Ступай туда и помоги коку с картофелем.

Ральф поколебался, но ухмылка на физиономии помощника решила дело.

— Я здесь не для того, чтобы чистить картошку, — сказал он высокомерно.

— Ах, вот оно что, — вежливо произнес капитан. — А для чего же, если мне позволено будет узнать?

— Сражаться с врагами, — коротко ответил Ральф.

— Подойди сюда, — сказал Капитан. Мальчишка медленно приблизился.

— Теперь слушай меня, — сказал капитан. — Я намерен вбить в твою глупую башку немного здравого смысла. Я знаю все о твоих дурацких выходках на берегу. Твой отец жаловался, что не может управиться с тобой, и теперь я попытаюсь сделать это, и ты на собственной шкуре убедишься, что иметь дело со мной будет потруднее. Подумать только, он полагает, будто здесь ему пиратское судно! Да в твоем возрасте любой сопляк понимает, что в наши времена таких вещей не бывает!

— Вы сами сказали мне, что вы пират! — сказал мальчишка яростно. — Иначе бы ноги моей здесь не было!

— Потому я так и сказал, — возразил капитан. — Только мне и в голову не приходило, что ты такой дурак и поверишь этому. Пират! Да разве я похож на пирата?

— На пирата вы не похожи, — сказал мальчишка с ухмылкой. — Вы больше всего похожи на…

— На кого? — спросил капитан, подступая ближе. — Ну, что же ты замолчал?

— Я забыл, как это называется, — ответил Ральф, доказывая этим ответом, что здравый смысл ему отнюдь не чужд.

— Не смей врать! — сказал капитан. Смешок помощника вывел его из себя. — Выкладывай, живо! Даю тебе две минуты.

— А я забыл, — упрямо сказал Ральф. Ему на помощь пришел помощник.

— На мусорщика? — подсказал он. — На уличного разносчика? На трубочиста? Ассенизатора? Воришку? Каторжника? Старую прачку?..

— Я буду вам очень обязан, Джордж, — произнес капитан сдавленным голосом, — если вы вернетесь к исполнению своих обязанностей и не будете впредь мешаться в дела, которые вас не касаются. Итак, юнга, на кого же я похож?

— Вы похожи на вашего помощника, — медленно сказал Ральф.

— Не ври! — злобно сказал капитан. — Забыть такое слово ты не мог.

— Я не забыл, конечно, — признался Ральф. — Только я не знал, как это вам понравится.

Капитан с сомнением поглядел на него и почесал лоб, сдвинув фуражку на затылок.

— И еще я не знал, — сказал Ральф, — как это понравится помощнику.

С этими словами он отправился на камбуз и уселся за котел с картошкой, выведя таким образом капитана из неловкого положения. Некоторое время хозяин «Сюзен Джейн» глядел ему вслед бессмысленным взором, а затем повернулся к помощнику. Тот кивнул.

— Да, с ним ухо нужно держать востро. Вот так облает тебя, а придраться не к чему.

Капитан промолчал, но, едва была почищена картошка, он направил своего юного друга чистить корабельную медь, а после этого — прибрать в каюте и чистить кастрюли и сковородки на камбузе. Тем временем помощник спустился в кубрик и обревизовал его сундук.

— Вот откуда он набрался всей этой чепухи, — объявил он, вернувшись на корму с большой связкой грошовых книжонок. — Одни названия чего стоят: «Лев Тихого океана», «Однорукий корсар», «Последнее плавание капитана Кидда»…

Он присел на светлый люк каюты и принялся листать одну из книжек, время от времени зачитывая капитану вслух поразившие его «жемчужины» фразеологии. Капитан слушал вначале с презрением, а затем нетерпеливо сказал:

— Ни бельмеса не понимаю, что вы мне там читаете, Джордж! Кто такой этот Рудольф? Читайте уж лучше сначала.

Получив это приказание, помощник нагнулся, чтобы капитану было лучше слышно, и прочел подряд от корки до корки первые три выпуска одной из серий. Третий выпуск заканчивался на том, как Рудольф плыл наперегонки с тремя акулами и полной лодкой людоедов; объединенные усилия капитана и помощника найти остальные выпуски успеха не имели.

— Ничего иного я от него не ожидал, — сказал капитан, когда помощник вернулся с пустыми руками после повторных поисков в сундуке мальчишки. — Ничего, на этом судне его приучат к порядку. Ступайте, Джордж, и заприте все остальные книжки у себя в ящике. Больше он их не получит.

К этому времени шхуна вышла в открытое море, и это начинало чувствоваться. Впереди открывался синий простор, испещренный изрыгающими дымы трубами и белыми парусами, спешащими из Англии в края романтики и приключений. Что-то вроде этого кок сказал Ральфу, стараясь убедить его подняться на палубу и взглянуть своими глазами. Кроме того, он порассуждал немного — с наилучшими намерениями, конечно, — о целительных свойствах жирной свинины в смысле спасения от морской болезни.

Последующие несколько суток мальчишка делил между тяжкими приступами морской болезни и усердной работой, каковую шкипер почитал за вернейшее лекарство от пиратства. Раза три-четыре Ральфа слегка побили, и еще — что было хуже колотушек — ему пришлось в утвердительном смысле отвечать на вопросы шкипера, чувствует ли он, что понемногу набирается здравого смысла. На пятое утро они подошли к Фэрхейвену, и, к своей радости, он снова узрел дома и деревья.

Они простояли в Фэрхейвене ровно столько, сколько понадобилось, чтобы освободиться от некоторой части своего груза, причем Ральфу, раздетому до рубашки и штанов, пришлось работать в трюме наравне с остальными, а затем судно направилось к Лоупорту, небольшому местечку в тридцати милях дальше, где им надлежало выгрузить свой «порох».

Был вечер, и был отлив, так что они бросили якорь в устье реки, на которой стоял городок.

— Ошвартуемся у пристани часа примерно в четыре, — сказал капитан помощнику, разглядывая кучку домиков на берегу. Затем он повернулся к мальчишке: — Что, юнга, тебе ведь лучше теперь, когда я выбил из тебя немного этой дури?

— Гораздо лучше, сэр, — почтительно ответствовал Ральф.

— Веди себя хорошо, — сказал капитан, направляясь к трапу, ведущему в каюту, — и тогда можешь остаться с нами, если пожелаешь. А сейчас ступай-ка спать, потому как утром тебе снова придется попотеть на разгрузке.

Он спустился к себе, а мальчишка остался на палубе. Матросы сидели в кубрике и курили, и только кок еще занимался своими делами на камбузе.

Часом позже кок тоже спустился в кубрик и стал готовиться ко сну. Остальные двое уже храпели на своих койках, и он совсем было собрался улечься, когда заметил, что койка юнги над ним пуста. Он вышел на палубу, огляделся, затем вернулся вниз и, почесав в задумчивости нос, потряс Джема за руку.

— Где мальчик? — спросил он.

— Э? — произнес Джем, пробуждаясь. — Который мальчик?

— Да наш мальчик, — сказал кок. — Ральф. Я что-то нигде не вижу его. Уж не свалился ли он за борт, бедняжка?

Джем отказался обсуждать этот вопрос, и кок разбудил Доббса. Доббс благодушно обругал его и снова погрузился в сон. Тогда кок опять поднялся на палубу и принялся искать мальчишку в самых неподходящих местах. Он даже покопался в сложенном такелаже, но, не обнаружив там никаких следов пропавшего, волей-неволей пришел к заключению, что произошло несчастье.

— Бедный парнишка, — трагически пробормотал он, перегибаясь через борт и вглядываясь в спокойную воду.

Покачивая головой, он медленно побрел на корму. Там он тоже заглянул через борт и вдруг испуганно вскрикнул и протер глаза. Корабельной шлюпки за кормой не было.

— Что? — сказали оба матроса, когда он растолкал их и сообщил, эту новость. — Ну, пропала шлюпка и пропала, нам-то что?

— Может, пойти и сообщить капитану? — спросил кок.

— Ну чего ты суетишься? — отозвался Джем, сладко мурлыкая под одеялом. — Это же его шлюпка, пусть сам за ней и присматривает. Спокойной ночи.

— А нам спа… на… — проговорил Доббс зевая. — Не забивай себе голову вещами, которые тебя не касаются, кок.

Приняв совет к сведению, кок быстро покончил с несложными приготовлениями ко сну, задул лампу и прыгнул в свою койку. В ту же секунду он ахнул, снова выбрался из койки и, нашарив спички, зажег лампу. Минутой позже он разбудил своих приятелей в третий раз, чем довел их до белого каления.

— Ну, как я тебе сейчас… — начал Джем разъяренно.

— А если не ты, то я уж наверняка! — подхватил Доббс, стараясь достать до кока стиснутыми кулаками.

— Это письмо — оно было приколото булавкой к моей подушке, — проговорил кок дрожащим голосом, поднося ближе к свету клочок бумаги. — Вот послушайте…

— Мы не желаем слушать никаких писем! — сказал Джем. — Заткнись, тебе говорят!

Но было в поведении кока нечто такое, что заставило матросов прекратить ругань. И когда они замолчали, кок стал читать с лихорадочной поспешностью:

— «Дорогой кок! Я смастерил адскую машину с часовым заводом и спрятал ее в трюме возле пороха, когда мы стояли в Фэрхейвене. Я думаю, она взорвется между десятью и одиннадцатью сегодня вечером, но я не уверен насчет точного времени. Не говори этим скотам, а прыгай через борт и плыви к берегу. Я беру шлюпку. Я взял бы тебя с собою, но ты сам рассказывал мне, что однажды проплыл семь миль, так что ты легко сможешь…»

На этом чтение прекратилось, так как слушатели выскочили из своих коек и, вылетев на палубу, с ревом ворвались в кормовую каюту, где, задыхаясь и перебивая друг друга, выложили содержание письма ее изумленным обитателям.

— Что он засунул в трюм? — переспросил капитан.

— Адскую машину, — сказал помощник. — Это такую штуковину, которой взрывают парламенты.

— Сколько сейчас времени? — взволнованно осведомился Джем.

— Около половины десятого, — весь дрожа, отозвался кок. — Надо кликнуть кого-нибудь с берега…

Они перегнулись через борт и послали через воды могучий оклик. Большая часть населения Лоупорта уже улеглась по постелям, но окна в гостинице еще светились, и виднелся свет в верхних окнах двух или трех коттеджей.

Они снова оглушительно заорали хором, в ужасе оглядываясь на трюмные люки, и вот в тишине с берега слабо донесся ответный крик. Они орали вновь и вновь как сумасшедшие, пока их чутко прислушивающиеся уши не уловили сначала скрежет лодочного киля по береговому песку, а затем и долгожданный скрип уключин.

— Да быстрее же! — орал во всю мочь Доббс навстречу лодке, медленно выплывавшей из тьмы. — Чего вы так медленно?

— В чем дело? — крикнул голос из лодки.

— Порох! — неистово завизжал кок. — Здесь на борту десять тонн пороха, и он вот-вот взорвется! Скорее!

Скрип уключин прекратился, послышалось испуганное бормотание; затем на лодке резко загребли одним веслом.

— Они поворачивают назад, — сказал вдруг Джем. — Я догоню их вплавь. Эй, на лодке! — закричал он. — Готовьтесь подобрать меня!

Он с плеском погрузился в воду и стремительно поплыл за лодкой. Доббс был неважным пловцом и последовал за ним после секундного колебания.

— А мне и шага не проплыть! — вскричал кок, клацая зубами.

Капитан и помощник, будучи в точно таком же затруднении, вслушивались, перегнувшись через борт. В темноте пловцов не было видно, но их продвижение было нетрудно проследить по шуму, который они производили. Джема втащили на лодку первым, а минутой-двумя позже слушатели на шхуне услыхали, как он помогает Доббсу. Затем до их слуха донеслись звуки борьбы, глухие удары и бранные слова.

— Они возвращаются за нами, — сказал помощник и перевел дух. — Молодчина Джем!

Лодка, гонимая могучими ударами весел, устремилась к ним и скоро остановилась у борта. Трое оставшихся на судне торопливо ввалились в нее, Джем и Доббс взялись за весла снова с необычайным старанием, и обреченное судно сразу растаяло во мраке.

На берегу уже собралась небольшая кучка людей; узнав новости, они забеспокоились о безопасности своего городка. Общее мнение было таково, что уж окна-то, во всяком случае, находятся под угрозой, и были тут же отряжены гонцы предупредить жителей, чтобы окна держали раскрытыми.

Между тем покинутая «Сюзен Джейн» ничем не давала о себе знать. Часы на маленькой церквушке позади городка пробили двенадцать, а судно все еще было цело и невредимо.

— Что-то у них там не получилось, — сказал старый рыбак, не умевший правильно выражать свои мысли. — Сейчас самое время кому-нибудь отправиться туда и отбуксировать ее подальше в море.

Добровольцев не нашлось.

— Чтобы спасти наш Лоупорт, — продолжал этот оратор с чувством. — Если бы я был лет на двадцать помоложе…

— Это как раз дело для пожилых людей, — возразил чей-то голос.

Капитан ничего не сказал. Все это время он, напрягая глаза, вглядывался во мрак, в ту сторону, где стояло на якоре его судно, и мало-помалу он начал думать, что в конце концов все обойдется благополучно.

Пробило два часа, и толпа начала рассеиваться. Более отважные обыватели, из тех, кто не любил сквозняков, позакрывали свои окна; неспешно привели обратно детишек, которых подняли с постелей и вывели на ночную прогулку подальше от берега. К трем часам стало ясно, что опасность миновала, а тут и рассвело, и все увидели покинутую, но по-прежнему невредимую «Сюзен Джейн».

— Я отправляюсь на борт, — сказал вдруг капитан. — Кто со мной?

Вызвались Джем, помощник и городской полицейский. Взяв все ту же лодку, они быстро погребли к кораблю; там они с невероятной осторожностью открыли люки и принялись искать. Вначале они нервничали, а затем понемногу привыкли; более того, ими овладело некое подозрение, вначале слабое, но постепенно все усиливавшееся, и это придавало им храбрости. Еще позже они стали стыдливо переглядываться.

— По-моему, ничего такого здесь нет, — сказал полисмен, сел и неистово расхохотался. — Этот мальчишка просто надул вас!

— Похоже на то, — простонал помощник. — Теперь мы станем посмешищем для всего города!

Капитан, стоявший к ним спиной, ничего не сказал; вдруг с громким возгласом он нагнулся и вытащил что-то из-за сломанного ящика.

— Вот она! — вскричал он. — Всем отойти!

Он торопливо выкарабкался на палубу, держа свою находку в вытянутой руке, а затем, отвернув лицо, зашвырнул ее далеко в воду. Громовое «ура» наблюдателей с двух лодок приветствовало это деяние, и далекий отклик послышался с берега.

— Это и была адская машина? — прошептал на ухо помощнику смущенный Джем. — А мне показалось, будто это самая что ни на есть простая банка мясных консервов…

Помощник покачал головой и искоса взглянул на полисмена, который жадно вглядывался в водную гладь.

— Ну что ж, бывало, что люди гибли и от консервов, — произнес он с ухмылкой.

Любитель дисциплины

— Конечно, не может быть и сомнения в том, что дисциплина вещь очень хорошая, — сказал ночной сторож: — но не всегда-то она хорошо действует. Вот, например, мне не разрешается курить здесь на пристани и, когда мне захочется пососать трубочку, я должен идти в "королевский" трактир, или же забираться на плашкот. Но в "королевском" я уж не могу наблюдать за пристанью, а на плашкоте раз, пока я курил, пришел дурак-лодочник и отчалил, прежде чем я заметил, что он делает, и провез меня таким образом до самого Гринвича. Он говорит, что часто проделывал такие штуки со сторожами.

Не было хуже человека в отношении дисциплины, чем капитан Таскер, с которым я плавал на "Пигалице". У него было что-то такое неладно в мозгу. Он был аккуратный человек, весь гладко выбритый, кроме маленьких бакенбард, и всегда старался как можно более походить на морского офицера.

Я не имел и понятия о том, каков он на самом деле, когда поступил на пароход, и он вел себя очень тихо и смирно, пока мы не вышли в открытое море. Но тут-то черт и начал показывать рога: он ударил ногой одного из людей за то, что тот вышел на палубу с грязным лицом, и хотя тот и сказал ему, что никогда не моется, потому что у него слишком деликатная кожа, он приказал боцману окатить его из пожарного рукава.

Боцман у нас вмешивался решительно во все. Мы все, как есть, делали по его свистку; он, кажется, не выпускал его изо рта и даже бредил им по ночам. Я сам видел, как он вскакивал сонный на койке и пробовал свистнуть в свой палец. Он свистал нас и для чистки палубы, и для еды, и для всего, всего решительно.

Хотя мы и не совершали правильных рейсов, но у нас было в этот раз много пассажиров, ехавших с нами в Капштадт, и все они были очень высокого мнения о капитане. Был один молодой лейтенант, который говорил, что капитан напоминает Нельсона, и их со шкипером, бывало, водой не разольешь — такие стали друзья.

Каждое утро в десять часов шкипер нас осматривал, по лейтенанту этого показалось мало и он убедил старика производить с нами учения. Он сказал, что нам это принесет пользу, а пассажиров будет забавлять, и пришлось-таки нам проделывать всякие дурацкие штуки руками и ногами, а раза два он даже уводил шкипера на другой конец палубы, пока мы, двадцать три человека матросов, стояли изогнувшись так, чтобы пальцами ухватить себя за носок ноги, и не знали, придется-ли нам когда-нибудь выпрямиться.

Но что было хуже всего, так это лодочное ученье. Человек сидит себе спокойно за едой, или мирно покуривает трубочку у себя на койке, вдруг свисток боцмана возвещает ему, что корабль тонет и пассажиры гибнут, и он должен все бросить и спускать шлюпки и спасать их. Мы должны были бежать как угорелые с бочонками воды и мешками сухарей, а затем готовить лодки и спускать их на воду. Все люди были распределены по разным лодкам и пассажиры так-же. Разница была только в том, что если какому пассажиру не угодно было участвовать в маневре, он мог и не участвовать, а уж нам отказываться не приходилось.

Один из пассажиров, никогда не маневрировавший с нами, был майор Мидженс. Он был даже против маневров и называл их дурачеством; никогда он не соглашался сойти в указанную шлюпку, но сидел все время на палубе и насмехался над нами.

— Вы так только научите людей удирать, — сказал он однажды шкиперу. — Если когда-нибудь действительно явится необходимость, они бросятся все к лодкам и оставят нас здесь. Помяните мое слово.

— Я никак не ожидал, чтобы вы стали так говорить об английских моряках, майор, — говорит шкипер обиженным тоном.

— Об английских сквернословах! — фыркнул майор. — Вы не слышите их замечаний, когда раздается этот свисток. Но их, право, достаточно, чтобы накликать беду на пароход.

— Если вы укажете мне виновных, я накажу их, — горячо говорил шкипер.

— Никого я вам не укажу, — отвечал майор. — Я слишком им сочувствую. Вы им и выспаться-то никогда не даете вволю, бедным малым, а от этого их красота страдает.

Я находил, что майор очень добр, что так забоится о нашем спокойствии, но, конечно, некоторые из женщин засмеялись. Верно, они думают, что матросам красота не нужна, и отдыхать ради красоты не стоит.

После этого я слышал, как лейтенант разговаривал со шкипером и сочувствовал ему. Он говорил, что майору просто завидно, что люди так хорошо вымуштрованы; и потом они отошли, лейтенант что-то такое говорил очень серьезно и убедительно, а шкипер качал головой на его слова.

Случилось это, как раз две ночи спустя. Я спустился вниз и улегся, как вдруг вижу во сне, что майор завладел свистком боцмана и учится на нем свистеть. Помню еще, я подумал во сне: какое счастье, что это только майор, когда, один из ребят ткнул меня кулаком в спину и разбудил.

— Скачи живее, — сказал они мне. — Пароход горит.

Я бросился на палубу, и тут уже не оставалось никакого сомнения насчет того, кто свистал тревогу. Колокол звонил в набат, из всех люков валил дым, некоторые из людей тащили насос и обрызгивали из рукава пассажиров, которые один за другим выбегали на палубу. Шум и смятение были ужасные.

— Скорее спускать шлюпки, — сказал мне Том Гал. — Не слышишь разве свистка?

— Да разве-же мы не попробуем сначала тушить огонь? — говорю я.

— Слушайся команды, — говорить Том, — это наше первое дело, и чем скорее мы отсюда выберемся, тем лучше. Ты, ведь, знаешь, какой у нас груз.

Тогда мы побежали к лодкам и спустили их, должен сказать, очень хорошо, и первый, кто соскочил в мою, был майор в своем белом ночном одеянии; но после того, как все остальные тоже спустились, мы его высадили. Он не принадлежал к нашей лодке, а уж дисциплина, так дисциплина, что-бы ни случилось.

Прежде, однако, чем мы могли отвалить от корабля, майор с воплем подбежал к борту, крича, что его лодка отчалила, и хотя мы отпихивали его веслами, но он таки спустился по канату и ввалился к нам.

— Кто командует? — закричал майор.

— Я — очень резко откликнулся старший помощник с одной из лодок.

— Но где-же капитан? — вскричала одна старая дама с моей шлюпки по фамилии Прендергаст.

— Он на пароходе, — отвечал помощник.

— Он… что? — повторила мистрисс Прендергаст, смотря на воду, точно она ожидала увидеть шкипера, стоящим тут-же, на гребне волны.

— Он остался погибать с судном, — сказал один из людей.

Тогда мистрисс Прендергаст попросила кого-то одолжить ей платок, потому-что свой ручной мешочек она забыла на пароходе, и начала горько рыдать.

— Смелый, простой англичанин-моряк, — сказала она всхлипывая: — остается погибать со своим кораблем! Вот он. Посмотрите на мостике.

Все мы взглянули, и тогда и другим женщинам захотелось призанять платок. Я дал одной из них лоскут бумажной тряпки, но она так рассердилась за то, что тряпка была чуть-чуть маслянистая, что и плакать совершенно позабыла и обещала пожаловаться на меня помощнику, как только мы достигнем берега.

— Я век буду поминать его в своих молитвах! — сказала одна из женщин, рыдавшая очень удобно в большой красный шейный платок одного из людей.

— Слава о его подвиге прогремит по всей Англии! — прибавила другая.

— Симпатии и слезы дешево стоят, — торжественно произнес один из мужчин-пассажиров. — Если нам удастся достигнуть берега, мы должны все сложиться, чтобы поддерживать его вдову и сирот.

— Слушайте, слушайте! — закричали все.

— Мы воздвигнем гранитный памятник в воспоминание о нем, — говорит мистрисс Прендергаст.

— А не лучше-ли нам вернуться к пароходу и захватить его с собой! — сказал какой-то господин с другой лодки. — Мне думается, что это и обойдется дешевле, да, пожалуй, бедняга и сам предпочел-бы это.

— Стыдитесь, — отвечали ему многие, и мне кажется, что они в самом деле взвинтили себя до такой степени, что были-бы разочарованы, если-бы шкипер спасся.

Мы медленно плыли, следуя за лодкой помощника, указывавшего нам направление, и, посматривая время от времени назад, на пароход, удивлялись, что он еще на месте. Мы знали, что на нем был такой груз, что он должен с треском взлететь на воздух, как только огонь дойдет до трюма, и все ожидали взрыва.

— А вы знаете, куда мы плывем, мистер Бунс? — закричал майор.

— Да, — говорит помощник.

— А далеко-ли ближайшая земля? — спрашивает опять майор.

— Миль около тысячи, — отвечает помощник.

Тогда майор начал высчитывать и рассчитал, что нам понадобится дней десять на то, чтобы достигнуть земли, а нашего запаса воды в бочонках нам хватит дня на три. Он закричал это помощнику, а молодой лейтенант, сидевший в той лодке, с огромной сигарой во рту, сказал, что будет большой спрос на гранитные памятники. Он сказал еще, что счастье, что он лишил своих детей наследства за то, что они поженились и вышли замуж против его воли, так что после него не останется сирот, которые-бы его оплакивали.

Некоторые из женщин улыбнулись на это, а старая мистрисс Прендергаст так расхохоталась, что раскачала лодку. Вообще, мы как-то вдруг сделались очень веселы, и один из людей сказал что на вычисления майора никак нельзя полагаться, так как он считал только но две пинты в галлоне.

Тут нам стало еще веселее, и мы начинали уже смотреть на всю штуку, как на увеселительную прогулку, как вдруг, ко всеобщему изумлению, лодка помощника повернула и поплыла обратно к пароходу.

Вот вышел эффект, могу вам сказать! Все кричали, смеялись, говорили разом, а мистрисс Прендергаст уверяла, что никогда еще и никто не слыхивал про такую вещь, чтобы капитан оставался один на судне, с тем, чтобы на нем погибнуть, и потом один-же затушил пожар, после того как вся команда бросила его и бежала. Такого случая еще не было, да и не будет никогда! Она уверена, что капитан должно быть ужасно обожжен, и что его придется сейчас-же уложить в постель и обложить тряпками, пропитанными маслом.

Не прошло и часа, как мы были уже опять на пароходе, и дамы так и накинулись на шкипера. Том Гал клянется, что мистрисс Прендергаст, пыталась поцеловать его, и, вообще, она носились с ним до смешного, до глупости. Как только шлюпки были подняты опять на палубу, я услышал звонок электрического колокола в машинном отделении, развели пары, машина заработала, и мы снова двинулись.

— Говорите, — закричал кто-то из пассажиров. — Говорите!

— Браво, браво! — кричали другие.

Тогда шкипер выступил вперед и обратился к ним с маленькой приятной речью. Сначала от поблагодарил их за доверие к нему, и за тот примерный порядок, в котором они покидали корабль. Он сказал, что это делает честь всем участвовавшим, команде и пассажирам, и что, без сомнения, они несколько удивятся, когда узнают, что никакого пожара вовсе и не было, но что то была фальшивая тревога, маленькое испытание, произведенное с целью убедиться, что лодочные маневры хорошо поняты всеми.

И, действительно, он был прав, когда сказал, что они удивятся! И что за шум они тут подняли, и чего только они ни говорили про человека, которому только что собирались поставить гранитный памятник; просто изумительно! Понадобилось-бы, право, целое кладбище памятников, чтобы изобразить все то, что они про него говорили, да и то пришлось-бы гравировать самыми мельчайшими буквами!

— Я предлагаю нам всем собраться в кают-салон и составить заявление о нашем негодовании и презрении к недостойному поведению капитана! — яростно говорил майор. — Предлагаю избрать мистера Макферсона председателем нашего собрания.

— Я поддерживаю ваше предложение! — говорил другой столь же яростно.

— А я предлагаю майора в председатели, — говорил кто-то еще, каким-то особенно беспечным, небрежным тоном: — потому что лодка мистера Макферсона еще не вернулась.

Сначала все подумали, что он шутит, но когда оказалось, что он действительно говорит правду, всеобщее возбуждение достигло ужасных размеров. К счастью, как заметила мистрисс Прендергаст, в той лодке не было дам, но зато было несколько мужчин-пассажиров. Мы шли полным ходом, по тринадцати узлов в час, но тут сразу остановились, и никогда еще мне не приходилось видеть на пароходе такого славного фейерверка, как тот, который мы сожгли в эту ночь. Сигнальные ракеты и голубые бураки взвивались ежеминутно, пушки палили не переставая, пока мы медленно бороздили море то в том, то в другом направлении, а пассажиры сидели на палубе и рассуждали, что ожидает шкипера: будет-ли он повешен, или только осужден на вечное заключение?

Уже рассветало, когда мы заметили маленькую черную точку на горизонте, и устремились к ней на всех парах. Полчаса спустя, мы поравнялись с ней, и никогда еще мне не приходилось видеть таких несчастных, озябших, измученных людей!

Их пришлось чуть-ли не втаскивать на борт парохода, и они были так нам признательны, так благодарны, что было просто трогательно, пока им не объяснили в чем дело. Это сразу изменило их самым удивительным образом, и после того как мистер Макферсон выпил три чашки горячего кофе и четыре рюмки водки, он занял председательское кресло в заседании, но тотчас-же заснул и захрапел. Его будили три раза, но он отнесся к этому так нелюбезно, что дамам пришлось удалиться, и заседание было отложено.

Кажется, что из этого так ничего и не вышло, потому что, ведь, никто действительно не пострадал, а шкипер был до того удручен и уничтожен случившимся, что всем стало даже жаль его.

Конец плавания мы совершили очень тихо и удобно, но, конечно, по прибытии на место все открылось, и помощнику пришлось-таки отводить "Пигалицу" обратно домой. Кое-кто говорил, что у шкипера не все было ладно в в мозгу. Я и не спорю, но все-же твердо убежден в том, что выдумал всю эту штуку и подбил его молодой лейтенант. Как я уже говорил, он был веселый молодчик и очень любил проделывать над всеми свои шутки, лишь-бы только самому не приходилось расплачиваться.

Скверный случай

— Болезнь подкатила ко мне вчера утром, после завтрака, — рассказывал ночной сторож. — Дьявольская боль, сэр! Женщина, если ее можно так назвать, соседка, проще сказать, отдала моей миссис добрую половину селедки. Тогда я удивился, почему она это сделала, а теперь понимаю. Я съел ее всю, кроме кусочка, который миссис поставила жарить, и скоро почувствовал, что наступил мой смертный час.

Он схватился руками за живот и закачался из стороны в сторону, сопровождая это занятие вздохами и рычанием.

— Я люблю испытанные средства, — продолжал он. — Сначала я выпил две кружки пива и стал ждать, что будет, но буфетчик попросил меня выйти и умирать на улице. По его мнению, помочь мне может только ром. Я выпил стакан рома, а негодяй в благодарность выбросил меня за дверь. Я был слишком болен, чтобы спорить с ним. Проходивший мимо старый джентльмен свел меня в аптеку. Я не знаю, чем меня потчевал аптекарь и что со мной было дальше, но вскоре перед дверью собралась густая куча гогочущих зевак. Некоторые из них провожали меня до дома, и только моя миссис избавила меня от них и уложила в постель.

Он поднялся с легким стоном и зашагал по сторожке.

— Это очень напоминает мне историю, случившуюся с Диком Джинджером года два назад, только мой случай похуже. Началось это в кабаке: Джинджер поднял такой шум, что Сэм и Питер спервоначалу решили, что Дик спьяна проглотил свою трубку.

— Что у вас там случилось? — спросил буфетчик через стойку.

— Он проглотил свою трубку, — ответил Сэм.

— Ты… ты… гнусный лжец! — заорал Джинджер.

— Что же тогда? — продолжал буфетчик.

Джинджер слабо потряс головой:

— Не знаю, — пролепетал он. — Сдается мне, что это от пива.

— Вон! — сказал буфетчик. — От пива? Вон сию же минуту!

Джинджер вышел с помощью Сэма, подпиравшего его справа, Питера, подпиравшего его слева, и буфетчика, напиравшего сзади. Стоны и ругательства Джинджера надрывали сердце, и выражения, в которых он отзывался о пиве, заставляли краснеть Сэма и Питера. Они немного постояли на мостовой, дали Джинджеру отругаться, затем помогли ему влезть в трамвай, откуда через две минуты кондуктор с помощью пассажиров помог выйти всем троим, не выдав билетов.

— Что же нам теперь делать? — спросил Сэм.

— Сунем его в канализацию и пойдем своей дорогой, — свирепо ответил Питер.

— Мне очень плохо, — жаловался Джинджер. — Точно я съел коробку спичек.

— Чепуха! Просто живот заболел, — ответил Сэм.

— И они хотят меня бросить! Ох! — заливался Дик.

— Перестань хныкать! Довольно! Довольно же! Можешь ты вежливо и без ругательств ответить на вопрос?

Но Дик не мог; он висел на Сэме и жаловался тонким голосом. Конечно, собралась толпа и стала советовать Сэму, что нужно делать с Джинджером. Один из толпы посоветовал дать ему хорошенько по башке, чтобы из него вылетела вся хворь.

Джинджер пришел в себя и стал доказывать, что не он нуждается в подзатыльнике, а кто-то другой. Сэм с трудом впихнул Джинджера в проезжавший кэб и спас его от полиции. Джинджер сидел на коленях у Сэма, обняв его одной рукой за шею и выставив напоказ подметку, и когда Сэм заметил ему, что они могли бы ехать с большими удобствами, если он сядет, как подобает сидеть человеку, а не обезьяне, Джинджер согласился, обвил его шею другой рукой и выставил напоказ вторую подметку.

Когда подъехали к дому, Джинджер так корчился, что ни Сэм, ни извозчик не смогли добраться до его карманов, чтобы заплатить за проезд, и Сэму пришлось заплатить из своих денег.

Питер вошел в то время, как Сэм пыхтел, стараясь изловчиться и поймать лежащего Джинджера за ногу так, чтобы не получить пинка. Вдвоем они его одолели, раздели и уложили, по их словам, как можно удобнее. Впрочем, Джинджер не был с этим согласен и всячески поносил их.

— Ты замечаешь, что он приобретает грязный цвет? — сказал Сэм Питеру.

— Совсем, как прошлогодняя замазка, — отозвался тот.

— Это всегда так бывает перед концом, — сказал Сэм шпотом, который был слышен за два квартала.

— К… концом? — Джинджер сел на постели, и его глаза ровно наполовину вылезли из орбит.

— Ты лучше лег бы, Дик, — сказал добродушно Сэм. — Ложись-ка и надейся, что все сойдет хорошо. Мы сделаем все, что можно, и если ты все-таки помрешь, то не по нашей вине.

— П… помру? — жалобно сказал Джинджер. — Я не хочу помирать!

— Нет, ну, конечно, нет, если только…

— Если что?..

— Я бы на твоем месте перестал трепать языком, Дик, и спокойно ждал бы конца, — ответил Сэм.

— Правильно! — поддержал Питер.

Джинджер пролежал смирно полчаса и потом, увидя, что еще жив, начал понемногу проявлять признаки жизни. Прежде всего он спросил Сэма, знакома ли ему жалость к ближнему, и если да, то какого дьявола он воняет своей трубкой в комнате умирающего. Потом он заметил Питеру, что тот мог бы сесть спиной к умирающему, который вовсе не желает перед смертью смотреть на обезьянью рожу Питера. Так он разговаривал, пока им не надоело слушать.

— Никогда не видел таких болтливых полупокойников, — сказал Питер. — Ты должен бы лежать тихо…

— С ангельской улыбкой всепрощения на бледных устах, — подхватил Сэм. — Постой, зачем ты вылезаешь из постели?

— Вы это сейчас увидите, — злобно прошипел Джинджер, засучивая рукава.

Сэм нежно обнял его поперек тела, а Питер дружелюбно прижал его кулаком, и Джинджер снова очутился в постели, где на него положили сверху все наличные теплые вещи.

Тогда он смирился и слабым, прерывающимся голосом попросил Сэма сходить за доктором.

— Почему не подождать до завтра, Джинджер?

— Потому что я хочу сейчас! — заорал тот.

Сэм и Питер переглянулись и стали говорить, что теперь уже девять часов, что они здорово устали, что все порядочные доктора уже спят, а непорядочному они не могут доверить его драгоценную жизнь.

Но Джинджер настаивал на своем.

Питер и Сэм долго шатались по улицам, понурив головы, точно надеясь увидеть доктора, сидящего на мостовой в ожидании больного; наконец Сэм спросил Питера, куда, собственно, они идут?

В это время они проходили мимо бара "Голова Турка", зашли и заказали по стакану виски.

Кроме них, в баре сидел только один посетитель — высокий молодой человек в черном пиджаке, котелке и галстуке бабочкой. У него был длинный нос и быстрые, бегающие глаза. Он сидел, развалившись у прилавка, крутил желтые усики и стукал палочкой по ноге. Питер и Сэм сразу поняли, что нигде, кроме самых шикарных баров, этот молодчик не бывает, и заговорили шепотом о своих неудачных поисках. Вдруг джентльмен опорожнил стакан и обратился к ним:

— Чего вы ищете? — спросил он. — Не доктора ли?

— Да, — сказал Сэм и наперебой с Питером принялся описывать все признаки джинджеровой болезни.

— Вы занятно рассказываете, — заметил молодой человек. — А ведь я и есть доктор. Доктор Браун.

— Отлично! — воскликнул Питер. — А мы уж думали, что никогда не найдем доктора.

Молодой человек покачал головою:

— Боюсь, что я не гожусь вам.

— Почему?

— Слишком дорог. Я, видите ли, живу в Вест-Энде и нам запрещено брать с больных дешевле, чем по фунту за визит. А сюда я зашел потому, что люблю корабли и моряков.

— Фунт за визит? — ужаснулся Питер. — Ты слышишь, Сэм?

Сэм смотрел на него выпучив глаза, потом кивнул.

— Это только сначала кажется дорого, — говорил доктор. — Хороший друг стоит дороже.

— Да, если он не помрет, — ответил Питер.

— Мои пациенты не умирают, — сказал доктор. — Только у дешевых докторов пациенты мрут, как мухи.

Молодой человек взял стакан, но, увидев, что он пуст, поставил обратно. Сэм кивнул и спросил, не доставит ли доктор ему удовольствие, выпив с ним?

— Нет, довольно, пожалуй, — ответил тот. — Хотя стаканчик портвейна я бы, пожалуй, выпил.

Питер тоже вызвался пить портвейн, прежде чем Сэм успел его остановить.

Доктор выпил за здоровье Сэма, а Питер похвалил его прекрасный цвет лица. Потом Сэм подробно рассказал доктору о болезни Джинджера и спросил, долго ли Джинджеру осталось мучиться.

— Я ничего не могу сказать, не видя его. Давать советы за глаза нам запрещено.

— А сколько будет стоить посмотреть его?

— Да на него не надо много смотреть, — поддержал Питер. — Он весь, как на ладошке.

Доктор улыбнулся и покачал головою:

— Ну, ладно, если вы будете все это держать в секрете и не скажете ни одной живой душе, что я доктор, я посмотрю его, так и быть, за шиллинг.

— Джинджер согласится, — сказал Питер.

— Ты думаешь? — усомнился Сэм. — По-моему, он не заплатит. Все равно, теперь твоя очередь, Питер, я заплатил за портвейн.

Буфетчик должен был трижды повторить цену, прежде чем Сэм понял, что портвейн стоит в шесть раз дороже пива. Сэм пробормотал что-то о Вест-Эндских кутилах и они вышли на улицу.

Дорогой Сэм и Питер гадали, что скажет Джинджер при виде доктора и что он скажет, узнав про плату. Они поднялись по лестнице как можно тише, — доктор не хотел, чтобы его видели, — и нашли Джинджера лежащим вниз лицом на постели, раскинувшим ноги и руки в стороны.

— Где вы шлялись? — был его первый вопрос. — Можно было бы найти полсотни докторов за это время.

— Зато, мы нашли хорошего, Дик, — торжественно произнес Сэм. — Самого лучшего…

— Который стоит двадцати обыкновенных, — поддержал Питер.

— Что-о? — повернулся Джинджер.

Доктор улыбнулся, придвинул стул к постели, сел, потом пересел на постель.

— Посмотрим язык, — сказал он.

Джинджер высунул было язык, но тотчас же спрятал, чтобы сказать Сэму, чтобы тот не делал глупых замечаний о его языке.

— Я видел языки и похуже, — сказал доктор. — Однажды…

— И он умер? — спросил Джинджер.

— Нет, — ответил доктор. — Меня позвали в последний момент, но я просидел с больным всю ночь и он поправился.

— Я же тебе говорил, Джинджер, что это не доктор, а чародей, — сказал Питер шепотом, который можно было слышать в первом этаже.

Доктор стал засучивать рукав Джинджеру, и Сэм поспешил заметить, что у него не всегда бывает такого грязного цвета кожа. Доктор вынул часы, и приятели не дышали, пока он считал пульс.

— Гм, — сказал доктор, пряча часы, — ваше счастье, что вы меня встретили. Давайте теперь посмотрим грудь.

Джинджер дрожащими руками расстегнул рубашку, и доктор, посмотрев на татуированный корабль, приложил ухо как-раз между гротом и кливером.

— Скажите: "девяносто девять" и повторяйте…

— Девяносто девять, девяносто девять, девяносто… не подсказывай, Сэм, я обойдусь без тебя… девять, девяносто девять… чертей в твою ухмыляющуюся харю, Питер, девяносто…

Доктор передвинул ухо на корму, послушал, застегнул рубашку и задумался.

— У него сердце сдвинулось на два дюйма, — изрек, наконец, доктор.

— Прощайте, ребята, — в ужасе прошептал Джинджер.

— Прощаться еще рано. Если вы будете лежать спокойно и исполнять мои предписания, то выздоровеете через некоторое время.

Доктор послал Сэма за горячей водой и сказал, что назначает его главной сиделкой при больном.

— Вы ведь не хотите платить два-три фунта в неделю сиделке? — ответил он на жалобы Сэма, что сон — величайшее блаженство.

— Я обойдусь и без него, — огрызнулся Джинджер.

— Вам нельзя двигаться. Лежите спокойно. Даже если муха залетит вам в ноздрю, вы не смеете ее согнать сами, иначе это принесет вам непоправимый вред.

Он налил горячей воды в стакан, приподнял Джинджера и вылил в него один за другим четыре стакана.

— Это ему поможет, — сказал он, взяв шиллинг, добытый Сэмом из кармана Джинджера. — Я приду завтра утром.

— А как насчет лекарства?

— Принесу. До свидания!

Сэм и Питер привыкли ложиться рано, но теперь, как только Сэм сделал движение к подушке, Джинджер принимался хныкать и называл его наемным убийцей.

В два часа ночи он оторвал Сэма от замечательного сна о девушке с голубыми глазами, называвшей Сэма по имени и улыбавшейся ему.

— Сэм! Сэм! Сэм! — кричал Джинджер.

— Алло? — и Сэм спустил ноги с постели.

— Я думал, что ты умер, — сказал Джинджер. — Я тебя зову минут десять. У меня даже сердце заболело.

— Чего тебе надо?

— У меня чешется спина.

Сэм вылез из теплой постели и принялся чесать Джинджера, а тот говорил ему, как надо это делать, и что кожа у него нежная, и что Сэм хочет его умертвить.

Ночью Джинджер еще три раза будил Сэма: два раза просил пить и один раз справился, сколько, по его мнению, лет доктору.

Сэм притворился спящим и ни на какие крики больного не отзывался.

Утром явился доктор. Выслушав Джинджера, он сказал, что сердце дальше не сдвинулось, и потребовал, чтобы тот оставался в постели еще день-два.

— Оно перестало двигаться вперед, — говорил доктор. — Надеюсь, завтра оно начнет двигаться обратно.

Он достал из кармана бутылку с лекарством, сказал, что оно будет стоить шиллинг и, потребовав кусок сахару, дал первую дозу, после чего Джинджеру свет показался в овчинку.

— Я приду опять вечером, — сказал доктор, пряча два шиллинга. — Не давайте ему двигаться… Позвольте, что это?

— Что случилось? — заволновался Сэм.

Доктор осмотрел глотку Джинджера и стал тискать шею Сэма.

Тот побледнел.

— Что?.. Что?

— Мне кажется… гм… заражение крови… Я еще не уверен в этом… Это можно сказать только лишь, когда человеку надо резать ногу или руку.

— А как… как это узнать?

— Это мы скоро узнаем… Я бы вам советовал все-таки разделить компанию с товарищем и лечь в постель. Принимайте эти лекарства, а я зайду вечером.

Он ушел, оставив их в полной растерянности. Потом Сэм стал раздеваться и говорить Питеру, что вся Европа погибнет в самом непродолжительном времени, если такие люди, как Джинджер, будут гулять на свободе, заражая честных моряков.

Весь день Сэм и Джинджер в отсутствие Питера отчаянно перебранивались, при чем Сэм одерживал верх, так как Джинджер боялся за свое сердце, но вечером окончательно успокоился, когда доктор объявил, что ему лучше. Зато Сэм забеспокоился пуще прежнего.

Доктор объявил ему, что зараза у него перешла в печенку и начала там ворочаться.

— Это не опасно, если вы будете меня слушаться. Лежите спокойно, пейте лекарство, и в неделю я вас поставлю на ноги. Но если вы двинетесь или разволнуетесь, я ни за что не ручаюсь.

Доктор еще немного потрепал языком, сказал, что сердце Джинджера возвращается на прежнее место, получил свои монеты и ушел. Питер помялся, помялся, потрогал Джинджера за нос, потыкал пальцем в Сэма и смущенно ушел.

Вернувшись немного навеселе, он начал болтать о том, какое вкусное пиво в новом баре — "докторском", о том, как он рад, что у него печенка в порядке и сердце на месте. И так продолжалось четыре дня.

— Я удивляюсь, как ты тоже не свалился, — говорил Джинджер.

— Свалиться? От пива? Как бы не так!

— Помни о своем сердце, Дик! — предупредил Сэм.

— Ни черта я не верю ни в докторов, ни в лежание в постели, — заявил Питер, ковыряя в зубах. — Думаю, что лучше бы вам обоим вылезти из постелей и проплясать джигу в одних рубашках…

— Помни о своем сердце, Дик, и воздержись…

Джинджер воздержался. Питер ушел и не возвращался до закрытия кабаков. Правда, он разбудил их дьявольским грохотом сапог, но ничего связного сказать не мог и тут же захрапел.

Утром они решили с ним не разговаривать. Питер запустил в Сэма штанами Джинджера и ушел на весь день.

Он вернулся лишь в шесть часов, посмотрел на Сэма и растянул рот до ушей, посмотрел на Джинджера и зажал рот рукой.

— Он пьян! — ядовито сказал Сэм.

— Рехнулся и пьян, — повторил Джинджер.

Питер ничего не ответил, но со стоном повалился на постель и затрясся от хохота.

— Как… как… как твое сердце, Дик? — выдавил он, наконец, из себя.

Джинджер горделиво промолчал.

— А твоя бедная старая печенка, Сэм?

Питер расхаживал но комнате, глядя на двух инвалидов, беспомощно переглядывавшихся, и хохотал до слез.

— Эт… этот доктор… — еле выговорил он, — буф… буфетчик сказал мне…

— Что ты болтаешь?

— Он… какой он к черту доктор? Он — клерк барышника, и вы его больше не увидите. Его сцапала полиция.

В комнате стало так тихо, что слышно было лишь хриплое дыхание Сэма.

— Вы бы слышали, как грохотал буфетчик, когда я ему рассказал о тебе и о Сэме. Сколько денег он у тебя выманил, Дик?

Джинджер ничего не ответил. Он тихонько встал и стал натягивать сапоги и штаны. Потом подошел к двери и запер ее.

— Что ты хочешь делать? — спросил Сэм, одевая носки.

— Теперь мы с тобой посмеемся над Питером, — ответил Джинджер.

Филантроп

Ночной сторож покачал головой:

— Нет, мне никогда не приходилось встречать этих фил… фил… мизантропов, как вы их называете, — благотворителей, словом. А если бы встретил, то уверен, что они бы обжулили меня. Я не хочу сказать, что не верю в их существование, просто мне не приходилось никогда встречать бескорыстных благотворителей. Если вам делают добро, то, будьте покойны, вы за него заплатите с процентами. Я недавно встретил одного иностранца. Мы с ним разговорились о его умершем брате. Он прослезился н в умилении выставил восемь кружек пива. Да. А потом одолжил у меня пять шиллингов и только я его и видел. А вы говорите — благотворители…

Конечно, свет не без добрых людей. Я думаю, что у всех влюбленных есть этакое мягкое, чувствительное местечко, — вероятно, на темени, — но много ли этих влюбленных? Где их найти забулдыге-матросу без гроша в кармане, но с огромным аппетитом?

Доброта, по-моему, только другое название для ловкости, как например, доброта Сэма Смолла к Дику Джинджеру и Питеру Руссету.

Дело началось у них со скандала.

Они только-что вернулись из плавания и наняли втроем славную комнатку в Вэптинге. Первые два-три дня, имея достаточно денег в кармане и не имея никаких забот, они жили душа в душу, прямо как братья дошкольного возраста. По все пошло к свиньям после маленькой шутки, проделанной Джинджером над Сэмом как-то вечером в баре на Попларе.

Это была первая выпивка за вечер. Сэм заказал кувшин пива и три кружки, Джинджер подмигнул буфетчику и побился об заклад с Сэмом, что тот не сможет выпить одним духом весь кувшин. Буфетчику были вручены четыре шиллинга, и Сэм с довольной улыбкой уже сграбастал кувшин, предвкушая победу, но вдруг заметил, что Джинджер на него как-то подозрительно посматривает. Дважды Сэм брал кувшин и опускал его. Наконец, не выдержал и спросил Джинджера, какую штуку он собирается выкинуть? Тот только улыбнулся, и Сэм стал беспокоиться. Наконец, поборов волнение, решительно поднял кувшин и выпил, примерно, половину.

Джинджер повернулся к буфетчику и спросил:

— Вы ее поймали в мышеловку, или она сдохла от яда?

Сэм замер, как подстреленная куропатка, похлопал глазами, выплюнул пиво и скорчил такую рожу, что всем стало страшно.

— Что с ним? — спросил Джинджер. — Я еще никогда не видел, чтобы Сэм морщился от пива.

— Обычно он хлещет его во всю, — подтвердил Питер Руссет.

— Да, но без дохлых мышей! — крикнул Сэм, весь дрожа от ярости.

— Мышь? — удивился Джинджер. — При чем тут мышь? Разве я сказал, что у тебя в кувшине мышь? Что ты валяешь дурака?

— И потому проиграл заклад, — докончил Питер.

Сэм понял, что его разыграли, и, когда буфетчик передал деньги Джинджеру, говоря, что тот их выиграл честно, то стал громогласно и непочтительно выражаться о близких и дальних предках не только Джинджера, но и буфетчика. Сэм так оскорбительно отзывался об их родителях, что буфетчик, его брат и несколько солдат с помощью безногого инвалида, продававшего спички, соединенными усилиями вытолкнули его из кабака и посоветовали идти прямо, потом направо — туда, где через две улицы будет сумасшедший дом.

Но Сэм не пошел ни прямо, ни направо, а торчал перед баром, пока не вышли Джинджер и Питер. В простых, но убедительных выражениях Сэм корректно выложил все, что он думает о их подлых душонках, и заявил, что больше не желает видеть те места, которые они по глупости называют своими лицами, но которые больше похожи на ту часть тела, на которой обычно сидят.

— Больше я вас знать не знаю, — заявил Сэм, — черт с вами с обоими!

— Ладно, — ответил Джинджер, — счастливо оставаться. Я думаю, Питер, что домой он вернется в лучшем настроении.

— Домой? — злобно захохотал Сэм. — Домой? Вы думаете, что я решусь отравлять свой организм вашим ядовитым дыханием? Да лучше я буду спать в мусорной яме, чем рядом с вами!

Сэм задрал нос кверху и, взглянув на своих товарищей, как шикарная барышня смотрит на грязную лужу, повернулся и пошел прочь.

Долгое время он разгуливал по улицам. Гнев его несколько поутих. Он озяб и стал подумывать о теплой постели. Сэм зашел в бар, выпил бутылку рома и, придя снова в хорошее настроение, улыбаясь, потащился домой.

В комнате было темно и раздавался могучий храп Джинджера и Питера. Сэм снял куртку и присел на край кровати, чтобы стащить тяжелые сапоги. Но не успел он снять свой левый сапог, как послышалась ругань: с постели приподнялся какой-то человек, выражая неудовольствие, что ему отдавили ногу.

Сперва Сэм подумал, что это Джинджер или Питер, но, зажегши свет, увидел, что оба они лежат на своих кроватях.

На кровати Сэма лежал какой-то незнакомец.

Недоумевая, Сэм сгреб его за шиворот и принялся вытряхивать из постели.

— Эй, стой! — крикнул Джинджер. — Питер, помоги!

Питер помог, и Сэм был выведен на середину комнаты. Незнакомец, молодой человек довольно грязного вида, с желтым лицом, начал ругаться и стонать, хватаясь за ногу.

— Что это за фрукт? — кричал Сэм. — И зачем он вырос в моей постели?

— Это наш новый жилец, — успокаивал его Джинджер.

— Как? — спросил Сэм, не веря своим ушам.

— Ну, да, наш жилец, — подтвердил Питер Руссет. — Ты же сказал, что не хочешь дышать нашим отравленным воздухом, и мы сдали ему на ночь твою кровать за девять пенсов. Мы отпустим тебя, если ты не будешь буянить.

С минуту Сэм молчал, будучи не в состоянии подобрать достаточно крепкие слова. Потом, угрюмо буркнув: — Я заплатил за свою часть комнаты по субботу и хочу спать, — бросился на жильца, но Джинджер и Питер поймали его, положили на пол и сидели на нем до тех пор, пока он не обещал смириться. Тогда они его отпустили и, хвастаясь своей добротой, позволили лечь на полу, с условием больше не скандалить.

Сэм укоризненно посмотрел на товарищей, затем, не говоря ни слова, снял правый сапог и улегся в уголке, но долго вертелся и не мог заснуть то ли от твердого пола, то ли от ярости, — не знаю.

На рассвете Сэм открыл один глаз и хотел открыть другой, но воздержался, закрыл первый и стал, зажмурившись, наблюдать. Жилец стоял около кровати Джинджера, ловко обшаривая его карманы, потом, оглянувшись, перешел к куртке Питера. Сэм лежал тихо, пока жилец с сапогами в руках выбирался на цыпочках из комнаты, потом вскочил и догнал его на лестнице.

Ухватив жильца за шиворот у парадной двери, Сэм начал его трясти и дубасить. Жилец мотался и жалобно попискивал. Сэм приставил ему кулак к носу и потребовал обратно взятые деньги.

— Сейчас, сэр, — пискнул тот, покачиваясь.

Сэм протянул руку и жилец, лопоча, что это, в сущности, была только веселая шутка, передал ему часы Джинджера с цепочкой и деньги: 18 фунтов, 4 шиллинга и 6 пенсов. Сэм взял часы и деньги и, пошарив в кармане вора, не забыл ли тот еще чего-нибудь, открыл двери и вышвырнул его на улицу.

Потом не спеша уложил деньги и часы в пояс, который носил на теле под рубашкой, на цыпочках вернулся в свой угол и заснул со счастливой улыбкой на устах.

Услышав, что Джинджер проснулся, Сэм закрыл глаза покрепче и продолжал спать кротким детским сном, несмотря на дьявольский шум, поднятый Джинджером и Питером. Наконец, это ему надоело, он зевнул, открыл глаза и обругал Джинджера, который не дает спать честным матросам, заработавшим право на отдых.

— Не шумите, — сказал он, — а то разбудите вашего жильца.

— Сэм, — сказал Джинджер, и голос у него был совсем не тот, что вечером, — Сэм, дружище, он обокрал нас и сбежал, каналья!

— Не может быть? — сказал Сэм, садясь на полу и хлопая глазами. — Глупости!

— Обокрал нас с Питером, — ответил Джинджер упавшим голосом. — Украл все до последнего пенса, в том числе часы с цепочкой!

— Бредишь ты, что ли?

— Я хотел бы, чтобы это был бред.

— Как же ты, Джинджер, — воскликнул Сэм, вскакивая, — решился взять жильца, не зная, кто он такой?

— Он показался нам славным парнем, — оправдывался Питер.

— Ну, я счастливо отделался. Если бы мне не пришлось спать не раздеваясь по милости некоторых товарищей, то и меня обокрал бы этот тип.

Сэм с деланным испугом ощупал карманы, улыбнулся и начал позвякивать серебром.

— Бедняги, мне вас жалко, но он, наверное, бедняк. Может быть, у него голодают жена и дети. Кто знает? Я бы на твоем месте не осуждал его, Джинджер.

Он постоял еще минутку, позванивая деньгами, потом стал умываться. Товарищи по несчастью жалобно переглянулись.

— Я думаю, что нам… нам придется голодать, Питер! — и голос Джинджера дрогнул.

— Похоже на то, — ответил жалостно Питер.

— И никто обо мне не позаботится.

— И обо мне тоже.

— Может-быть, Сэм даст нам взаймы?

Сэм притворился глухим и шумно плескался водой.

— Ведь Сэм — хороший товарищ!

— О чем вы там болтаете? — и Сэм повернулся к ним лицом, покрытым мыльной пеной. — Почему вы собираетесь голодать? Почему вы не идете на корабль наниматься?

— Я думаю, что нам удастся устроиться на "Чизпик", Сэм, — тихо ответил Джинджер.

— Глупости! Ты отлично знаешь, что "Чизпик" не будет готов к отплытию раньше трех недель.

— Может быть, Сэм даст нам взаймы, чтобы протянуть эти три недели? — печально сказал Питер. — И тогда мы снова будем иметь счастье отправиться вместе с ним в плавание.

— А может быть, и не одолжит, — ответил Сэм. — У меня еле хватит денег для себя. Матросы, обижающие товарищей и заставляющие их спать на полу, укладывая воров в постели, не достойны получать деньги в долг. У меня шея трещит при каждом движении и я, наверное, получу ревматизм от холодного пола.

Сэм надел шляпу, помурлыкал веселенький мотив и пошел завтракать в харчевню, где они обычно столовались. Только-что он принялся уплетать яичницу с ветчиной, как к нему подошли Питер и Джинджер и подали носовой платок, забытый им дома.

— Мы думали, что он тебе нужен, Сэм, — сказал Питер.

— И мы принесли его тебе, — подхватил Джинджер. — Приятного аппетита, Сэм… Как вкусно здесь пахнет, черт возьми!

Сэм взял платок и сухо поблагодарил товарищей. Они постояли в нерешительности, потом вышли.

Через полчаса вышел Сэм и увидел их у дверей харчевни.

Джинджер спросил его, не хочет ли он прогуляться.

— Гулять? Нет! Я пойду спать. Я провел эту ночь скверно, не так, как другие.

Сэм вернулся домой и завалился спать. В час дня Джинджер начал трясти его за плечо.

— Что случилось? Что тебе надо?

— Это… как его… время обедать. Я думал, что ты… проспишь обед.

— Оставь меня в покое, — огрызнулся Сэм, закутываясь в одеяло, — я не буду обедать. Ступай обедай, если хочешь.

Сэм лежал еще полчаса с закрытыми глазами, слушая, как Питер и Джинджер жаловались друг другу на голод.

Потом встал и взял шляпу.

— Пойду обедать, — и выразительно добавил: — Имейте в виду, что платок я взял.

Сэм пошел в харчевню, ел яичницу и борщ, пил пиво и ждал Питера с Джинджером, но они не пришли. На улице они вынырнули из-за угла, но Сэм сделал вид, что не заметил их, и медленно пошел по Майль-Энд-Род.

Они плелись за ним в десяти шагах до конца улицы. Сэм вскочил в омнибус, поехал обратно, слез у харчевни, закурил и стал поджидать друзей. Наконец, они пришли, хромая от усталости.

— Где вы были? — спросил он.

— Мы… того… прогуливались, — отдуваясь, сказал Джинджер.

— Чтобы немного… заглушить голод, — подхватил Питер.

Сэм строго посмотрел на них и приказал следовать за ним.

Зайдя в бар, он спросил кружку пива.

— Дайте этим двум беднягам краюшку хлеба с сыром и две кружки пива, — сказал он прислуживающей девушке.

Джинджер и Питер переглянулись, но не сказали ни слова: они были слишком голодны.

— Лопайте, несчастные, — сказал Сэм с масленой улыбкой. — Я не могу видеть голодных людей, — сказал он девушке и звякнул золотой монетой о прилавок.

Девушка, хорошенькая брюнетка с кольцами на пальцах, похвалила Сэма за его доброту. Сэм беседовал с ней о несчастных бродягах, а Питер с Джинджером ели молча. Сэм покуривал и искоса посматривал на них, а когда они кончили, велел подать им горячих рубцов и отошел в сторону.

Справившись с рубцами, Джинджер побежал за ним и, преодолев свою гордость, попросил денег взаймы.

— Ты же знаешь прекрасно, что получишь их обратно.

— Не знаю, — возразил Сэм, — и удивляюсь тебе. Каждый ребенок может тебя ограбить. Я человек небогатый и не могу содержать целую команду матросов. Не успеешь дать тебе денег, как их у тебя снова сопрут. Пожалуйста, не просите у меня больше денег и не шляйтесь за мною, как стая кошек за продавцом печенки. Я буду пить чай в кофейне Брауна и, если вы оба будете там в пять часов, я посмотрю, что можно для вас сделать.

Питер и Джинджер были у Брауна без четверти пять, а в десять минут седьмого вошел Сэм с сигарой и заявил, что готов забыть прошлое, усадил их и заплатил за чай. Он сказал мистеру Брауну и кельнерше, что платит за них, и так громогласно возгласил об этом на всю кофейню, что Джинджер лишь с громадным трудом удержался от хорошего удара тарелкой по сияющей физиономии Сэма.

Сэм ушел один, а они без гроша в кармане попробовали погулять, но скоро свернули к дому, разделись и спали до полуночи, когда пришел Сэм и разбудил их, чтобы рассказать подробно о программе мюзик-холла где он провел вечер. Сэм рассказывал до половины второго, и Питер дважды больно ущипнул Джинджера, который непочтительно засыпал.

Утром Джинджер заявил, что они пойдут наниматься на корабль, но Сэм и слышать не хотел об этом. Вообще тон у него стал невозможный. Он заявил, что сам скажет им, когда нужно идти, а если они не послушаются, то он перестанет им давать денег взаймы.

Он таскал их повсюду, кормил и поил и рассказывал всем, что из жалости содержит двух товарищей, делал им замечания, запретил Питеру чавкать, Джинджеру — сморкаться мимо платка, и все восхваляли его доброту и товарищеские чувства.

Так продолжалось с неделю. Сэм купался в лучах славы и впервые чувствовал себя фил… фил… как его там… физантропом, что ли?

А они в первый раз в жизни стали скорбно высчитывать, сколько еще времени осталось до ухода судна.

Однажды ночью они возвращались из кино. Вдруг Джинджер издал воинственный клич, бросился в переулок, нагнал какого-то человека, оглушил его ударом кулака и сел на него верхом.

— Эй, Джинджер, — крикнул Сэм, — что случилось? Что ты там делаешь?

— Это он, наш жилец, — ревел Джинджер.

Питер завыл и бросился к нему.

— Глупости, — сказал Сэм, бледнея. — Ты просто пьян, Джинджер! Вот и пои тебя после этого…

— Это он, я не ошибся! Я узнаю его богомерзкую рожу среди тысячи!

— Брось его сейчас же! — приказал Сэм, но в голосе его не чувствовалось прежней уверенности. — Живо! Ты слышишь?

— Позови полисмена, Питер! — сказал Джинджер.

— Отпусти его сейчас же! — топнул ногой Сэм. — Ты хочешь, чтобы тебя оштрафовали за драку? Ты хочешь оторвать беднягу от жены и детей, которые, может быть, голодны…

— Зови полисмена, Питер!

— Не делайте этого, — завопил вор, — вы же получили обратно свои деньги. Какой же вам толк губить меня?

— Получили обратно? — крикнул яростно Джинджер, встряхивая вора. — Не шути с матросом, негодяй, а не то от тебя останется одно мокрое место,

— Но он же отобрал их от меня, — хрипел вор, указывая на Сэма. — Он поймал меня и взял деньги обратно и ваши часы тоже.

— Что-о?

Питер и Джинджер переглянулись.

— Вот провалиться мне на этом месте! — клялся вор. — Выверните его карманы и увидите. Эй, ты куда, дядя?

Джинджер повернулся в тот момент, когда Сэм исчезал за углом. Он ударил на прощанье вора и вместе с Питером бросился за Сэмом.

— Маленькая шутка… товарищи… — бормотал схваченный Сэм. — Я… это… только-что хотел вам все рассказать… Не так крепко, Джинджер… я уже не молод, у меня хрупкие кости…

Джинджер молча схватил Сэма за шиворот. Питер схватил за шиворот жильца и они торжественно направились домой. Войдя в комнату, они обыскали Сэма и нашли в его поясе часы, 17 фунтов, пять шиллингов и немного меди.

— У каждого из нас было больше девяти фунтов, Сэм! Где остальные?

— Это все, — простонал Сэм, — больше ни гроша.

Он должен был раздеться до гола и вытрясти сапоги, прежде чем ему поверили. Джинджер взял часы и сказал Питеру:

— Семнадцать фунтов пополам будет восемь с половиной, пять шиллингов пополам — полкроны, половина четырех пенсов — два пенса. Получай свою долю.

— А я… как же я, дружище Дик? — ласково сказал Сэм. — Надо делить на три части.

— Три? Почему?

— Тут есть часть моих денег. Я же платил за вас десять дней подряд и…

— И мы тебе очень благодарны.

— Правильно, — поддержал Питер. — Очень благодарны. От всего сердца.

— Это была твоя добрая воля, — продолжал Джинджер. — Ты ведь добрый человек. Ты давал нам деньги? Нет? Чего ж тебе еще нужно? Ты получил свою порцию удовольствия. Теперь наш черед.

Джинджер открыл дверь и вышвырнул жильца. Потом обнял Питера и стал танцевать с ним вальс, а бедняга Сэм поспешил лечь в постель, чтобы не мешать веселиться богатым людям. Они танцевали с полчаса, потом сели на Питерову постель и стали говорить шепотом.

Сэм слышал, как Питер говорил:

— Три пенса на завтрак, семь на обед, три — на чай, пенс на пиво и пенс на курево. Сколько всего Джинджер?

— Ровно один шиллинг.

— Я думаю, что он не помрет с голода, Джинджер?

— Не помрет. Спокойной ночи, Питер!

— Приятных снов, Джинджер!

Усыновление

— Татуироваться надо с умом, — сказал ночной сторож. — Это ведь искусство, а не что-нибудь. Тут нельзя ошибаться: потом не поправишь. Я знал человека бездарного, который обязательно хотел научиться татуировке. Он разукрасил своими пробами всех юнг, но под старость мирно занялся вязанием чулков.

Джинджер Дик ни за что не желал татуироваться. Как у всех рыжих, у него была хорошая кожа, и он рискнул ею только ради возможности разбогатеть сразу.

Дело было так. Пришли они из плавания. Сняли, по обыкновению, комнатку втроем и заплатили вперед за месяц и закутили во всю.

Так прошло три недели. Однажды Джинджер раскапризничался и заявил, что будет весь день валяться в постели и отдыхать. Хоть раз в жизни он выспится, не слыша храпа старого Сэма и ругательств Питера.

Питер и Сэм ушли, а Джинджер заснул. Через час проснулся и отхлебнул из кружки глотка два воды (он выпил бы и больше, но вода оказалась мыльная — после бритья), выругался и заснул снова. Проснулся он только после полудня, разбуженный вернувшимися товарищами.

— Где вас черти носили? — справился Джинджер.

— У нас дела, — важно ответил Сэм. — Пока ты валялся, мы с Питером обмозговали недурное дельце…

— Да ну! Какое?

Сэм закряхтел и отвернулся, а Питер стал насвистывать что-то неопределенное.

— В чем же дело?

— Нам повезло, и дело само идет в руки, — начал Сэм. — При некоторой доле удачи и осмотрительности можно хорошо подработать. Даже Питер, наш Фома неверующий, и тот согласен со мной.

— Правда, — ответил Питер, — но если болтать встречному и поперечному, то…

— Но ведь нам нужен еще компаньон, Питер, и притом рыжий. В таком случае мы должны предложить Джинджеру это дело раньше, чем другому рыжему матросу.

Джинджер, не привыкший к такой сентиментальности, заподозрил недоброе. Он знал Сэма давно: тот вечно носился с самыми нелепыми проектами, и чем нелепее был проект, тем больше он был уверен в его осуществимости.

— Да говорите же! — Джинджер стал терять терпение.

Сэм сел к нему на кровать и заговорил шепотом:

— Дело в харчевне. То-есть, оно не лежит там, а сама харчевня и есть дело. В харчевне хозяйка, старуха, вдова, очень рыжая и очень приятная. Такую старуху каждый из нас не отказался бы… как это сказать… у-ма-те-рить.

— Ума… ума… как ты говоришь?

— Ну, уматерить. Ясно: мальчика можно усыновить, девчонку — удочерить, а старуху — уматерить. Кроме того, в харчевне есть хорошенькая голубоглазая девица, которую рыжий парень может укузинить.

— Стой! — заорал Джинджер. — Будешь ты говорить на языке порядочных людей или нет? Мне некогда выслушивать твои поэтические потуги.

— Хорошо. Мы с Питером были в одной харчевне. У хозяйки харчевни, рыжей старухи, был сын, — заметь, рыжий насквозь, — который четырнадцати лет от роду, стало быть, двадцать три года назад, ушел в море и пропал без вести. Старуха говорила нам, что она надеется, что он еще вернется, и она успеет его поцеловать перед смертью.

— Две недели назад ей снилось, что он вернулся с рыжей бородой, — дополнил Питер.

Джинджер молча стал одеваться.

— Что же, — сказал Сэм, — есть и другие рыжие матросы на свете. Не хочешь, мы найдем другого.

Джинджер не отвечал, но усмехался так ядовито, что Сэм вскипел:

— Нечего драть глотку! Ты прямо-таки копия этого рыжего сына: у него тоже голубые глаза, нос, как у всех людей, и рот тоже. Больше того, у него такой же шрам над левой бровью, как у тебя, только едва ли полученный в пьяной драке.

— Точь-в-точь, — подтвердил Питер.

Джинджер продолжал одеваться.

— Ладно. Но это, ребята, смахивает на мошенничество…

— Какое тут мошенничество? — завопил Сэм. — Это сущее благодеяние: мы возвращаем старухе нежно любимого сына. Это чистейшая филан… как ее… тропия, что ли? Мы сходим еще раз, узнаем все подробности татуировки рыжего сына и…

— Татуировки?

— Ну да, это же главный козырь всей игры. На левой руке у него был изображен матрос, танцующий джигу, на правой — пара дельфинов с фонтанами, честь-честью. На груди судно со всеми парусами, а на спине буквы Ч.Р.С., стало-быть, Чарльз Роберт Смит, его имя.

— Осел! Да ведь на мне нет не только корабля с дельфинами, но даже простой родинки.

— Нет, так будет, — возразил Сэм.

— Будет? Дудки с! Портить кожу синими болячками! Хотел бы я посмотреть на того, кто мне это предложит!

Приятели принялись доказывать Джинджеру, что кожа создана для татуировки, как ноги для штанов, что радость бедной вдовы будет неописуема, что Джинджер станет богачом и владельцем трактира и его старые друзья будут с уважением пожимать его руку и платить звонкой монетой, но ничто не могло пронять Джинджера. Он уперся, как бык, и ничего и слышать не хотел.

Но вечером, когда Сэм с Питером собрались навестить печальную рыжую вдову, Джинджер увязался за ними. По дороге он стал терять хорошее настроение, заметив, что его друзья при виде каждого встречного рыжего матроса начинали разбирать его по статьям.

В харчевню они его не пустили, позволив лишь подсматривать в щелку двери. Он видел, как они беседовали с хозяйкой и хохотали с хорошенькой девушкой; а он, скрежеща зубами, два часа проплясал на холоде у дверей "Голубого Льва".

Наконец они вышли, очень веселые. Питер был украшен белой розой, перед тем болтавшейся на груди рыжей девицы.

Джинджер многое хотел бы им сказать, но Сэм заявил, что им некогда, они собрали все решительно сведения и торопятся разыскать одного сговорчивого рыжего матроса, по имени Чарли Бутс.

Это сразу сбило спесь с Джинджера, и они прямехонько направились в пивную промочить пересохшие от разговоров глотки. Выпили, потом еще выпили и еще. После двенадцатой кружки Джинджер размяк, публично покаялся в своих грехах и пожелал выпить с Сэмом кубок примирения. За ним последовала кружка дружбы и стакан союза из чистого рома. Поэтому, когда речь зашла о татуировке, Джинджер объявил, что татуироваться должен каждый порядочный моряк. Он до того разошелся, что Сэм должен был дать ему торжественную клятву, что в ту же ночь его татуируют.

Домой они шли посередине улицы, обняв друг друга за шею. Но вскоре Джинджер остановился и стал кричать:

— Полисмен! Караул! Я потерял шею Сэма!

Питер с большим трудом довел его до дому и уложил спать.

Наутро Джинджер проснулся от страшной боли. Голова трещала, язык горел, грудь спирало тисками и дышать было нечем.

Перед ним стояли Сэм, Питер и незнакомец с усами.

— Потерпи, Дик! — успокаивал Сэм. — Все идет отлично!

— У меня голова лопается и всю грудь колет булавками!

— Иголками! — поправил незнакомец с усами. — Только иголками. Булавки не годятся для такого дела.

Джинджер взглянул на свои руки, вскочил и бросился на незнакомца с явным намерением прикончить его, но был вовремя пойман и положен на пол. Здесь ему терпеливо объяснили, что незнакомец — лучший татуировщик в мире, настоящий художник своего дела, и что вообще Джинджер напрасно беспокоится: он же сам вчера требовал немедленной татуировки.

— Как, уже все сделано?

— Ну, нет, еще не все, — ответил Сэм.

Джинджер полчаса изощрялся в определении наружных и внутренних качеств татуировщика, а также его близких, и это его немного облегчило, а когда тот в ответ заметил, что работать на Джинджеровой коже одно удовольствие, сдался и позволил продолжать операцию. Дальше он так разошелся, что и сам пожелал учиться этому искусству, и, когда Сэм отвернулся, всадил ему иглу в зад. Игла сломалась. Сэм закричал, а Джинджер удивленно сказал:

— Работать на твоей коже, Сэм, одно удовольствие.

Три дня разрисовывали Джинджера и три дня он не знал, выживет он или нет, но когда его наконец натерли мазью, от которой рисунок сразу потемнел, и объявили, что все кончено, — он решил, что выживет.

Затем начались сложные репетиции будущего поведения Джинджера. Сэм ходил, приседая и изображая вдову, а Питер визгливо хохотал, подражая рыжей кузине. Они репетировали первое появление Джинджера, и тот всякий раз срывался, пытаясь вместо дружеского рукопожатия обхватить Питера за талию и распуская слюни.

— Завтра мы пойдем в харчевню последний раз, — объявил Сэм. — Мы сказали, что уезжаем, и в самом деле так и сделаем, устроив тебя при матери и кузине…

— А ты будешь еженедельно посылать нам по почте небольшие суммы, — подхватил Питер. — Таков уговор.

Дик пообещал.

С прощального визита приятели вернулись грустные.

— Ах, Джинджер, — сказал Сэм, — мне что-то не по себе.

— Точно мы кого-то надуваем, — добавил Питер, — и делаем нехороший поступок.

— Нехороший поступок? — не понял Джинджер.

— Из сегодняшних разговоров с хозяйкой мы поняли, что это нечестно. Нас вдруг осенила мысль…

— Как молния… — поддержал Питер, — и мы поняли, что жестоко и глупо обманывать бедную вдову.

— Значит, вы не хотите денежных переводов? — ядовито сказал Джинджер.

— Не хотим, — заявили те, — и послушайся доброго совета: брось эту затею.

— Что? Да вы рехнулись, ребята? За что же я, можно сказать, кровь проливал?

— Трое сильных мужчин против рыжей старухи. И тебе не стыдно, Джинджер? — задумчиво говорил Сэм.

— А мне вот нисколько не стыдно, и провалитесь вы с вашей совестью!

И Джинджер ушел, в ярости хлопнув дверью.

Сэм и Питер нанялись на "Пингвин" и на следующее утро простились с Джинджером весьма холодно.

После их отъезда Джинджер затосковал и, не перенося одиночества, решил идти уматерять вдову.

Он вошел в харчевню около трех часов, когда посетителей почти не было. Только двое старичков читали газеты.

Джинджер постучал монетой о прилавок. Из соседней комнаты вышла рыжая вдова.

— Попрошу кружку пива, — галантно сказал Джинджер.

Она налила и стояла, умильно посматривая на свежевыбритого Джинджера в новой фуражке и свежей фуфайке.

— Славная погодка, миссис, — начал Джинджер, кладя на прилавок левую руку и показывая матроса, пляшущего джигу.

— Чудесная, — отвечала та, а сама уставилась на его руку.

— Для нас, моряков, хорошая погода — это все, — продолжал он, показывая дельфинов. — Солнце да попутный ветер — наши друзья.

— Ах, тяжела жизнь матроса! — сказала вдова.

Она не могла оторваться от его рук, потом пошла в соседнюю комнату, пошепталась там и вернулась с рыжей кузиной.

— Давно вы… плаваете? — спросила она.

— Двадцать три года, как одна копеечка, — и Джинджер заметил, что девушка пристально рассматривает его руки. — Четыре кораблекрушения! Первое было, когда мне исполнилось четырнадцать лет…

— Бедняга! Я вам так сочувствую: мой сын отправился в море как раз в этом же возрасте и погиб, наверно…

— Жаль, жаль… — сказал Джинджер. — Я сочувствую вам, я, кажется, тоже потерял мать.

— Кажется? — воскликнула девушка. — Значит, вы наверное не знаете?

— Нет, — печально ответил он. — После первого крушения я три недели плавал на обломке мачты, схватил воспаление мозга и потерял память о прошлом.

— Бедный, бедный!

— Может быть, я сирота, — продолжал жалостно Джинджер. — Но иногда мне кажется, что я вспоминаю красивое доброе лицо женщины с золотыми кудрями, и мне кажется, что это была моя мать, но ни имени ее, ни фамилии я не могу припомнить,

— Вы мне очень напоминаете моего сына, — грустно сказала вдова. — У вас такие же волосы и даже те же рисунки на руках… Даже шрам над бровью.

— Боже мой! — притворно задохнулся Джинджер. — Неужели?

— Я думаю, что такие рисунки встречаются нередко, — и хозяйка пошла навстречу вошедшему посетителю.

Джинджер ожидал от нее большего волнения и, заказав девушке еще кружку пива, стал наводить разговор на свою татуировку: корабль и буквы на спине.

Вдова снова подошла к Джинджеру.

— Люблю матросов, — сказала она. — Они такие отзывчивые… Недавно у меня часто бывали двое, расспрашивали о сыне, сочувствовали и последний раз чуть не упали в обморок, когда я им рассказала кое-о-чем.

— О чем же? — забеспокоился Джинджер.

— Я им рассказывала о моем мальчике и о том, как он потерял палец на левой руке.

— Что? Как потерял?

— Палец. Ему было десять лет, когда я его послала за покуп… Что с вами?

Джинджер побледнел и встал со стула.

Он вспомнил о последнем визите Сэма и Питера в харчевню и понял все.

О, если бы можно было вернуть ту ночь перед татуировкой, когда он пьяный обнимал их за шею!

Старый моряк

— Мне хотелось бы, чтобы вы были моим дядей, — сказал Джордж Райт, подсаживаясь поближе к старому моряку.

— То-есть как это? — удивленно спросил мистер Кэмп.

— Богатым дядей, — продолжал молодой человек, понижая голос и оглядываясь по сторонам. — Дядей из Новой Зеландии, оставляющим мне все свое состояние.

— Откуда оно у меня? — оживляясь, спросил снова мистер Кэмп.

— Это не важно, вам нужно только говорить, что оно у вас есть. Дело в том, что я мечу на некую молодою девушку, а за ней ухаживает еще другой молодой человек. И если она узнает, что у меня есть богатый дядя, то, конечно, предпочтет меня. Ей известно, что у меня был дядя, уехавший в Новую Зеландию.

— Как могу я выдавать себя за богатого дядю без гроша в кармане? — задал снова вопрос мистер Кэмп.

— Я одолжил бы вам немного, — сказал мистер Райт.

— Мне приходилось одолжаться и прежде, — откровенно признался старик, но что-то не помню, отдавал ли я когда-нибудь обратно. Я всегда думал об этом, но на деле как-то не выходило.

— Это ничего не значит. Вы нужны мне не надолго, а затем вы получите вызов из Новой Зеландии. Понимаете? Вы уедете, пообещав вернуться через год, ликвидировав там свое дело, и объявите, что завещаете нам все свое состояние. Поняли?

Мистер Кэмп нерешительно почесал в голове:

— Но ведь она узнает об этом в конце концов, — возразил он.

— Может быть да, — сказал мистер Райт, — а может быть и нет. Во всяком случае у меня будет достаточно времени для женитьбы, а вы потом сможете написать, что сами женились, или пожертвовали все деньги на благотворительные учреждения.

Он заказал еще пива и тихим голосом посвятил мистера Кэмпа в некоторые подробности своей жизни.

— Я знаю вас не более десяти дней, но к вам у меня доверия больше, чем к тем, кого я знаю десятки лет.

Старик осушил свою кружку и в сопровождении мистера Райта отправился за сундуком к себе на квартиру, чтобы перенести его к новоявленному племяннику. К счастью последнего, в сундуке находились хороший костюм и пара ботинок, и ему оставалось приобрести для своего дядюшки лишь мягкую фетровую шляпу и вызолоченные часы с цепочкой.

На следующий вечер, одевшись по-праздничному, мистер Кэмп в сопровождении своего племянника отправился с первым визитом к его невесте.

Мистер Райт, тоже одетый с иголочки, направился вместе с ним к маленькой табачной лавочке, содержавшейся вдовой Брэдшау, и радостно поздоровался с молодой девушкой, стоявшей за прилавком; мистер Кэмп держал себя с достоинством обладателя большого состояния и ждал, когда его представят.

— Это мой дядя из Новой Зеландии, о котором я вам говорил, — быстро произнес мистер Райт. — Он приехал вчера вечером.

— Добрый вечер, мисс! — с важностью сказал мистер Кэмп и, опустившись на стоявший тут же стул, попросил сигару. Его удивление граничило почти с досадой, когда он узнал, что лучшие имевшиеся в лавочке сигары стоили лишь шесть пенсов штука.

— Ну, что же делать, — сказал он, подозрительно нюхая ее. — Можете вы мне дать сдачу с пятидесяти фунтового билета?

Мисс Брэдшау, с трудом скрывая свое удивление, сказала, что посмотрит, и начала рыться в кассе, но, к счастью, у мистера Кэмпа нашлось несколько соверенов, забытых в жилетном кармане. Пять минут спустя он сидел в маленькой гостиной позади лавочки, рассказывая о своей жизни пораженным слушателям.

— Насколько мне известно, — сказал он в ответ на вопрос миссис Брэдшау, — Джордж — мой единственный родственник. Как он, так и я совершенно одиноки, и я очень рад, что разыскал его.

— Жаль, что вы так далеко живете друг от друга, — вздохнула миссис Брэдшау.

— Это не надолго, — сказал мистер Кэмп. — Я вскоре возвращаюсь туда, а через год, ликвидировав свои дела, вернусь сюда, так как Джордж любезно предложил мне поселиться с ним.

— Он не проиграет, в этом я уверена, — лукаво промолвила миссис Брэдшау.

— Материально, конечно, нет, — сказал старик. — Но я думаю, он не придает большого значения деньгам.

— Я поступил бы точно так же, если бы у вас даже не было ни гроша, — поспешил заявить мистер Райт.

Мистер Кэмп, растроганный этими словами, пожал ему руку и вернулся к рассказу о своих приключениях в Новой Зеландии.

— Послушайте, — сказал он на обратном пути своему племяннику, — это ваша игра, а не моя и она становится несколько дорогой. Я не могу быть богатым дядей и не делать трат. Сколько, вы говорили, у вас в банке?

— Мы должны быть как можно более экономными, — поспешил возразить мистер Райт.

— Да, но все же я чувствую, что мне нужно немного раскошелиться, — настаивал старик.

— Расскажите им, сколько вы уже потратили, — это произведет такое же впечатление и обойдется гораздо дешевле. Завтра вам следует отправиться туда одному. Зайдите как бы за покупкой сигары.

Мистер Кэмп послушался и на другой день, посидев и поболтав в лавке, был приглашен в гостиную, где, помня наставления мистера Райта, поражал своих слушательниц рассказами о своих прежних тратах.

— Кажется, все идет прекрасно, — сказал мистер Райт, выслушав доклад старика, — но вам следует остерегаться пересаливать.

Мистер Кэмп кивнул головой.

— Я могу из них веревки вить. Завтра вечером вам удастся остаться с Бэллой наедине.

Мистер Райт вспыхнул от удовольствия.

— Как вы это устроили? Это ведь будет в первый раз, что я останусь с ней наедине.

— Она останется завтра в лавке. Мать хочет погулять и провести вечер со мной.

— Что же вы сделали для этого? — нахмурившись спросил мистер Райт.

— Я, ничего, — спокойно возразил старик. — Это они сделали. Старуха сказала, что хоть раз в жизни она хочет испытать, как это люди могут тратить деньги, как воду.

— Деньги, как воду? — в ужасе воскликнул мистер Райт.

— Мне все равно, — сказал мистер Кэмп. — Я могу заболеть или что-либо вроде этого. Мне и самому не хочется идти.

— Сколько это будет стоить? — спросил мистер Райт, возбужденно шагая по комнате.

Богатый дядюшка быстро прикинул расходы в уме.

— Она хочет пойти в "Импайр" поужинать там, а, кроме того, надо нанять извозчика и проч. Я думаю, потребуется около двух фунтов стерлингов, а может быть и больше. Но я могу и заболеть…

Мистер Райт выложил деньги.

— Удивительно, как скоро они сошлись, — сказала Бэлла, проводив старика и мать и вернувшись в лавку. — Я никогда еще не видела, чтобы мама так быстро сходилась с людьми.

— Надеюсь, что он нравится и вам? — спросил мистер Райт.

— Он — милый, — сказала Бэлла. — Подумайте только, иметь столько денег. Интересно, как он себя чувствует?

Глаза мисс Брэдшау заблестели, но в этот момент в лавке послышался звон колокольчика и раздался веселый свист. Девушка вышла из комнаты, а мистер Райт, усевшись плотнее в свое кресло, мрачно взглянул на вошедшего.

— Добрый вечер! — сказал гость. — Мне нужно шестипенсового табаку на два пенса Как мы поживаем сегодня? Сидим и добываем пропитание?

Мисс Брэдшау предложила ему держать себя приличнее.

— Я всегда веду себя прилично. Сегодня ночью мне снились вы, и я не мог успокоиться до тех пор, пока не увидел вас. Это был ужасный сон.

— Какой же? — спросила мисс Брэдшау.

— Мне приснилось, что вы вышли замуж, — сказал мистер Хилл, смотря на нее и улыбаясь.

Мисс Брэдшау покачала головой.

— За кого же? — поинтересовалась, однако, она.

— За меня, — просто сказал он. — Я проснулся весь в холодном поту! Алло! Да там, кажется, Джордж? Как вы поживаете, Джордж? Лучше?

— Великолепно! — с достоинством сказал мистер Райт в ответ заглядывавшему в дверь и приветливо кивавшему ему Хиллу.

— Но почему этого не видно? — спросил весельчак. — Или вы промочили себе ноги? Или…

— Да успокойтесь вы! — улыбаясь, остановила его мисс Брэдшау.

— Правильно, — согласился мистер Хилл, опускаясь на стоявший около прилавка стул и поглаживая свои усики. — Но вы не стали бы говорить со мной так, если бы знали, какой у меня сегодня был ужасный день.

— Что же вы делали? — спросила девушка.

— Работал, — ответил он, тяжело вздыхая. — А где же миллионер? Я кстати зашел посмотреть на него.

— Он и мама поехали в "Импайр"!..

Мистер Хилл три раза громко и протяжно свистнул и, задумчиво улыбаясь, вышел из лавки.

На следующий день он опять пришел за сигарой, но Бэлла встретила его холодно; простодушный же мистер Кэмп, очарованный его манерами, уделил ему немало внимания.

— Он совсем такой, каким был я в его годы, — сказал старик, — весельчак!..

— Я не чета вам, — возразил мистер Хилл, медленно прокладывая себе дорогу в гостиную. — Я не вожу молодых дам по ресторанам. Рассказывают, будто вы приехали сюда жениться, или это мне приснилось?

— Послушайте только его, — краснея, сказал мистер Кэмп, в то время как миссис Брэдшау укоризненно качала головой.

— Этот человек каждую женщину сделает счастливой, — заметил мистер Хилл. — Он наверное не знает, сколько денег у него в кармане. Воображаю, как выгодно пришивать пуговицы такому человеку. Просто золотые россыпи…

— Почему вы им ничего не сказали о письме из Новой Зеландии, как я вам велел? — прорычал он лишь только они вышли из лавки.

— Я забыл об этом, — ответил мистер Кэмп. — К тому же, послушайтесь моего совета, для полной удачи дела мне следует здесь задержаться.

Мистер Райт неприятно рассмеялся.

— Пожалуй, но дело веду я, а не вы. А поэтому завтра днем вы отправитесь к ним и объявите, что уезжаете.

На другое утро, надавав целую кучу инструкций мистеру Кэмпу, Райт отправился на работу с более легким сердцем. По возвращении домой он уже не застал Кэмпа у себя и, переодевшись, в свою очередь отправился в лавочку Брэдшау.

К своему неудовольствию, здесь он опять столкнулся с Хиллом, а вскоре убедился, что мистер Кэмп до сих пор ни одним словом не обмолвился о своем отъезде. На его кашель и грозные взгляды не обращалось никакого внимания, и, наконец, нерешительным голосом он сам заговорил на эту тему. Его слова были встречены протестами и выражением сожалений.

— У меня духу не хватило сказать вам об этом, — сказал мистер Кэмп. — Не помню, приходилось ли мне когда-либо чувствовать себя таким счастливым, как здесь.

— Но разве ваш отъезд требует такой экстренности? — спросила миссис Брэдшау.

— Послушайтесь моего совета и отдохните здесь еще несколько деньков перед отъездом, — советовал мистер Хилл.

— Обещаете? — спросила Бэлла.

— Хорошо, хорошо, — сказал мистер Кэмп, — может быть…

— Он должен уехать! — воскликнул обеспокоенный мистер Райт.

— Пусть он сам говорит! — возмущенно сказала Бэлла.

— Ну, хоть еще недельку, — сказал мистер Кэмп. — Что пользы в том, если имеешь деньги, а доставить себе удовольствия не можешь?

— Неделю! — воскликнул мистер Райт вне себя от ярости и ужаса. — Неделю! Еще неделю? Но вы сказали мне…

— О, не слушайте его, — сказала миссис Брэдшау. — Ворчун! Ведь это его личное дело, не так ли?

Она погладила мистера Кэмпа по руке; он ответил ей тем же, а свободной рукой наполнил свой стакан пивом (уже четвертый) и ласковым взглядом обвел всю компанию.

— Джордж! — сказал он вдруг.

— Да, — хриплым от волнения голосом отозвался Райт.

— Ты захватил с собой мой бумажник?

— Нет, — резко ответил тот. — Не захватил.

— Жаль, — сказал старик. Ну, так одолжи мне фунта два или же сбегай за бумажником, — добавил он с лукавой усмешкой.

Лицо мистера Райта отразило бессильную злобу.

— Для чего… для чего он вам нужен? — задыхаясь, спросил он.

Мистер Кэмп, укоризненно качая головой, с мягким упреком в глазах спокойно сказал:

— Мне осталось пробыть здесь всего несколько дней, поэтому надо ковать железо пока горячо.

У мистера Райта помутилось в голове, но, овладев собой, он вынул кошелек и передал деньги. Миссис Брэдшау после некоторых возражений пошла наверх надеть шляпу.

— Пока она одевается, ты, Джордж, сбегай и найми коляску, да выбери лошадь получше, серую в яблоках, если можно…

Мистер Кэмп, возвратившись в полночь домой, застал молодого человека бодрствующим и, присев на кончик стула, спокойно выслушал свою характеристику, которой, казалось, конца не будет.

— Не огорчайтесь, — сказал он, воспользовавшись минутной паузой. — Уже осталось недолго.

— Недолго? — задыхаясь, воскликнул мистер Райт. — Первым делом завтра вы получите телеграмму, вызывающую вас домой. Понимаете?

— Нет, не понимаю, — спокойно сказал мистер Кэмп. — Я никуда и никогда не уеду. Никогда! Я останусь здесь и буду ухаживать за миссис Брэдшау.

Мистер Райт в изнеможении опустился на стул, но, придя в себя, стал доказывать неосуществимость этого проекта. Наконец, он решительно заявил:

— Или вы пойдете и скажете им о телеграмме, или же я пойду и расскажу им правду.

— Это последнее устроит вас? — спросил мистер Кэмп.

— Не более, конечно, чем первое, — сказал молодой человек, — но, во всяком случае, это будет дешевле. В одном я могу поклясться, что вы от меня не получите ни гроша; но если поступите по первому моему предложению, то получите от меня еще соверен на счастье. Теперь обдумайте это хорошенько.

Мистер Кэмп подумал и после безрезультатной попытки увеличить сумму обещанной награды до пяти фунтов сошелся с мистером Райтом на двух.

Новость, объявленная мистером Кэмпом, привела всех в отчаяние. Миссис Брэдшау отказывалась верить своим ушам и приняла это известие лишь тогда, когда мистер Райт повторил и подтвердил все сказанное мистером Кэмпом.

— Но вы вернетесь? — спросил мистер Хилл.

— Конечно! Джордж — мой единственный родственник, и мне следует позаботиться о нем.

— Как же, как же! — с благоговением произнесла миссис Брэдшау.

— А потом, здесь остаетесь вы и Бэлла, два таких прекрасных существа…

Дамы потупили глаза.

— И Чарли Хилл: не помню, нравился ли мне когда-либо кто-нибудь так, как он. Это сущий ветер, но у него доброе сердце и красивое лицо…

— Не расхваливайте уж так! — сказал вспыхнувший от удовольствия мистер Хилл, поймав брошенный на старика свирепый взгляд Райта.

— Умный, веселый молодой человек, — закончил мистер Кэмп. — Джордж?

— Да, — отозвался мистер Райт.

— Я ухожу. Мне нужно поспеть на Саусэмптонский поезд, но я не хочу, чтобы ты меня провожал. Мне хочется остаться одному. Оставайся здесь и развлекай их. И, пока я не забыл, одолжи мне два фунта стерлингов из тех пятидесяти, которые я дал тебе вчера на папиросы. Я раздал всю свою мелочь.

Он поднял глаза и встретился взглядом с мистером Райтом. Этот последний, слишком взволнованный прощанием, молча вынул деньги и передал их старику.

— Мы никогда не знаем, что нас ожидает! — торжественно сказал мистер Кэмп, вставая и застегивая свой пиджак. — Я — старый человек и люблю, чтобы дела были в порядке. Я провел почти целый день в совещании с моим адвокатом, и если что-нибудь случится с моим бренным телом, то это ничего не изменит. Половину своего состояния я завещал Джорджу.

Среди глубокого благоговейного молчания он встал и обошел всех, пожимая им руки.

— Другую половину, — медленно добавил он, останавливаясь у полуоткрытой двери, — другую половину и мои золотые часы с цепочкой я завещал моему дорогому молодому другу Чарли Хиллу. Всего доброго, Джордж!..

Счастливый конец

Уже целую неделю разговоры м-ра Хатчарда с супругой сводились к одному ворчанию и брюзжанию. Этот план действий был им специально выработан для излечения своей жены от расточительности. До сих пор результат объявлялся через очень короткое время, но на этот раз было совершенно ясно, что чувствительность жены притупилась, и требовалась перемена тактики. М-р Хатчард особенно остро это почувствовал при виде двух огромных розовых ваз, которых не было, когда он уходил утром в свою контору. Он рассматривал их, тяжело дыша.

— Красивые, не правда-ли? — сказала жена, любуясь вазами.

— От кого вы их получили? — грозно спросил м-р Хатчард.

Жена покачала головой.

— Да, действительно, подарит вам кто-нибудь т_а_к_и_е вазы! — сказала она, не спеша, — я, по крайней мере, этого не думаю.

— Не хотите-ли вы сказать, что вы их купили? — спросил супруг.

М-с Хатчард утвердительно кивнула.

— После всего, что я вам говорил о мотовстве моих денег? — настаивал изумленным тоном м-р Хатчард.

М-с Хатчард кивнула еще энергичнее.

— Должен же быть этому конец! — воскликнул пришедший в отчаяние супруг. — Когда он, наконец, будет? Слышите ли вы!? Конец?!

— Я купила их на свои деньги, — упорно стояла на своем жена.

— Ва-а-ши деньги?.. — сказал м-р Хатчард. — Ваши деньги должны, как и мои, идти на необходимые вещи! Почему я должен тратить свои деньги на ваше содержание, а вы ваши — на розовые вазы и угощение друзей?!

Хорошенькое, безмятежное личико м-с Хатчард омрачилось.

— Содержать меня! — взвизгнула она. — Вы прежде, чем говорить, подумали бы, Альфред, — не пришлось-бы потом раскаиваться.

— Я убеждал вас, — продолжал м-р Хатчард, — доказывал вам, разъяснял, вычислял… и все не помогло!

— О, успокойтесь, остановите поток вашего красноречия, — воскликнула жена.

— Нет, — задыхаясь произнес м-р Хатчард, — слова не помогают — нужны действия!

Стремительно вскочив со своего кресла, он схватил одну из ваз и разбил ее на мелкие куски о каминную решетку. Пример был до такой степени заразителен, что через 2 секунды он сидел в своем кресле, оглушенный и засыпанный осколками второй вазы, разбитой об его собственную голову.

— Я-бы повторила!.. — задыхаясь, сказала пылкая дама, — но нет больше ваз!

М-р Хатчард открыл рот, но оказалось, что дар слова временно оставил его. Он встал, молча покинул комнату, пошел в ванную и, подставив голову под струю воды, залил себе всю рубашку.

Он долго не возвращался; так долго, что полураскаявшаяся м-с Хатчард уже подумывала об оказании раненому первой помощи.

Наконец она услыхала его тихие шаги по коридору. Он вошел в комнату, вытирая мокрые волосы платком.

— Я… я надеюсь, что не очень вас ушибла? — спросила жена.

М-р Хатчард выпрямился и посмотрел на нее с явным негодованием.

— Вы могли убить меня… — дрожащим голосом выговорил он, наконец, — что бы вы тогда стали делать?

— Собрала-бы осколки и сказала, что вы пришли домой уже умирающим и скончались на моих руках, — развязно заявила м-с Хатчард, — я не хочу быть жестокой, но вы и ангела выведете из терпения; я себе удивляюсь, как я все это переносила, как могла выйти за такого скрягу.

— Зачем я женился — я не знаю, — ответил супруг прочувствованным голосом.

— Мы оба были безумцами, — решила м-с Хатчард, — как бы то ни было, теперь не поможешь!

— Другой муж покинул-бы вас… — сказал м-р Хатчард.

— Хорошо! Уходите! — подняла носик м-с Хатчард, — вы мне надоели!

— Не говорите глупостей, — сказал м-р Хатчард.

— Это — не глупости! — взвизгнула м-с Хатчард, — если вы хотите уходить — уходите! Я вас не держу!!

— Если-б только я мог! — задумчиво произнес м-р Хатчард.

— Вот дверь! — язвительно сказала м-с Хатчард, — что вас удерживает?

— А вы пойдете к судье? — заметил м-р Хатчард.

— Нет! — был ответ.

— Или с жалобой в мою контору?

— Нет! — был второй ответ.

— Все-таки, это заставляет меня призадуматься, — сказал м-р Хатчард. — Четыре года тому назад я не имел никакой обузы…

— Я также! — сказала м-с Хатчард, — но, кроме того, я никогда не предполагала выйти за вас. Я припоминаю, первое время я не могла видеть вас, не закрыв рта платком!

— Для чего? — осведомился м-р Хатчард.

— Да, от смеха!

— Да, тогда вы меня избавляли от ваших насмешек, — свирепо сказал м-р Хатчард.

— Вы можете идти, я уже вам сказала!

— Я сейчас уйду, — сказал м-р Хатчард но я предвижу, что из этого выйдет, — через три или четыре дня вы будете умолять меня вернуться.

— Вы жестоко ошибаетесь, — язвительно рассмеялась м-с Хатчард. — Я сама в состоянии содержать себя; обстановку вы мне оставите, она почти вся моя, — и я не буду больше терзать вас своим видом.

— Да будет так! — воскликнул м-р Хатчард, подняв для большей торжественности правую руку. — Я уйду и больше никогда не вернусь!

— Я приму это к сведению, — равнодушно заявила жена. — Вы скорее вернетесь, чем я!

М-р Хатчард, простояв несколько минут в мрачном раздумье, — разразился но адресу жены коротким презрительным смехом. Потом вышел, надел пальто и шляпу и остановился в передней, разглядывая свою супругу.

— Я бы хотел поймать вас на слове! — сказал он, наконец.

— Покойной ночи! — ответила м-с Хатчард. — Вы получите ваши вещи, если пришлете мне свой адрес!

Сознавая всю серьезность положения, м-р Хатчард с треском захлопнул за собой дверь и, выйдя на улицу, заметил, что идет дождь. Но считая оскорбительным для своего достоинства вернуться за зонтиком, он поднял воротник и, засунув руки в карманы, направился но пустынной улице. Пройдя двенадцать шагов, он подумал, что поторопился, а пройдя пятьдесят, совершенно был уверен, что смело мог обождать до утра. Он провел ночь в кофейне и утром поднялся так рано, что хозяин счел это за оскорбление. Следующий день был самым длинным в его жизни. Оставив за собой скромную меблированную комнату, он, в конце концов, проспал и в первый раз за десять лет опоздал в свою контору. Его вещи были присланы на следующий день, но от жены не было ни строчки. Письмо, которое он ей отправил, осведомляясь о недостающей паре платья, осталось без ответа. Он снова написал, настаивая на объяснении, и получил короткий ответ, разъясняющий, что стоимость платья пошла на покупку новых розовых ваз; осколки разбитых, он может получить, заплатив за перевозку.

В продолжение шести недель м-р Хатчард два раза менял квартиру. Семейная жизнь приучила его к некоторому комфорту и удобствам, без которых, как он все более и более убеждался, трудно было обойтись.

Он уже третий раз менял комнату и был страшно удивлен продолжавшимся молчанием жены. Встретив ее кузена, некого Джое Петта, он излил этому джентльмену все свои горести.

— Если бы она попросила взять ее обратно, — заключил он свой рассказ, — я, почти наверное, исполнил бы ее просьбу…

— Это большой плюс для вас! — решил м-р Петт. — Хорошо! Я расследую дело и сделаю все, что в моих силах.

— О, я увереи, она будет страшно обязана тому, кто передаст ей мои слова, — сказал м-р Хатчард, самодовольно похлопывая собеседника по плечу.

М-р Петт нашел все это весьма возможным.

— Но все это должно быть проведено весьма тонко, — сказал м-р Хатчард, — а то ей еще придет в голову, что я хочу вернуться к ней.

— Да, вы знаете, что она переехала? — перебил м-р Петт с видом человека, которому не терпится переменить разговор.

— Эге! — издал м-р Хатчард неопределенный звук.

— Улица Джонса, № 37 — сказал м-р Петт. — Она рассказывала моей жене, что собирается держать меблированные комнаты и будет жить под своей девичьей фамилией.

Он распрощался прежде, чем м-р Хатчард успел все как следует, сообразить и взвесить. Не теряясь, он решил проверить рассказанное прогулкой к своей прежней квартире.

Пучки соломы и клочки бумаги наполняли сад, а на окнах были наклеены билеты. Взбешенный такой независимостью, супруг вернулся к себе в мрачной задумчивости. В субботу он отправился гулять на улицу Джонса. Искоса взглянув на окна дома № 37, он перешел через дорогу и остановился перед вывеской:

"Меблированные комнаты для холостых молодых людей; для желающих — стол".

Он прошел, посвистывая, дальше, но через несколько шагов вернулся. Пройдясь туда и обратно четыре раза и горько усмехнувшись, он решился постучать. Услыхав, что за дверью кто-то ходит, он снова, но уже свирепо стукнул в дверь; она поспешно отворилась, и из-за нее выглянуло удивленное лицо его жены.

— Что вам угодно? — резко спросила она.

— Здравствуйте, madame! — вежливо снял шляпу м-р Хатчард.

— Что вам угодно? — повторила его жена.

— Я пришел, — сказал м-р Хатчард, откашливаясь, — я пришел по объявлению.

М-с Хатчард прижалась к двери.

— Ну? — прошептала она.

— Я-бы хотел посмотреть комнаты! — заявил супруг.

— Но вы же не холостой молодой человек — протестовала жена.

— Я почти холост! — сказал м-р Хатчард.

— Но вы не молоды! — упорствовала м-с Хатчард.

— Я на три года моложе вас, — хладнокровно заявил м-р Хатчард.

Губы его жены дрогнули, а рука потянула к себе дверь. М-р Хатчард решительно шагнул вперед.

— Зачем-же вы вывесили объявление, раз не принимаете жильцов? — спросил он.

— Я не беру первого встречного, — нахмурилась жена.

— Я заплачу за неделю вперед, — сказал м-р Хатчард, кладя руку в карман, — конечно, если вы боитесь снова постоянно иметь меня перед глазами, т. е. боитесь расчувствоваться…

— Боюсь!.. — вспылила м-с Хатчард, — расчувствоваться… я… я?..

— Таков мой взгляд на вещи, — продолжал ее супруг, — конечно, это образ мыслей мужчины. Женщины смотрят иначе… Они не могут…

— Входите! — произнесла м-с Хатчард отрывисто.

М-р Хатчард покорно пошел за ней по лестнице. На площадке она открыла дверь в маленькую комнатку и посторонилась, чтобы он вошел.

— Отвратительный, спертый воздух, — сказал он наконец.

— Никто не удерживает вас! — оборвала его жена. — Желающих много!

— Да, но сомневаюсь, чтобы кто-нибудь остановился в этой комнате, — ответил муж.

— Пожалуйста, не воображайте, что я вас уговариваю остаться здесь, — сказала м-с Хатчард, делая движение вытолкнуть его.

— Она может мне подойти, — произнес, как бы раздумывая, м-р Хатчард, взглянув украдкой в дверь гостиной. — Я редко бываю дома, я человек, который старается рассеиваться по вечерам.

М-с Хатчард грозно взглянула на него, вертя в руках какой-то флакон.

— Я видел комнаты много хуже, — робко сказал м-р Хатчард. — Но многие были гораздо лучше. Сколько вы за нее хотите?

— Семь шиллингов в неделю, — ответила жена. — С завтраком, чаем и ужином, — фунт в неделю.

М-р Хатчард чуть-чуть не свистнул, но во-время удержался.

— Что-ж, я попробую, — сказал он,

М-с Хатчард колебалась.

— Вы, конечно, понимаете, что если вы здесь поселитесь, то как посторонний, — сказала она.

— Конечно! — сказал супруг с деланным удивлением. — Как же иначе вы бы хотели?

— Вы пришли сюда, как чужой, — продолжала жена, — и я смотрю на вас, как на чужого!

— Непременно! — решил м-р Хатчард. — Так мне будет гораздо удобнее. Но, конечно, если вы боитесь… как я уже говорил, невольно отдаться чувству…

— Ждите! — перебила жена с пылающими щеками и сверкающими глазами.

— Я приду в 9 часов вечера с вещами, — сказал м-р Хатчард. — Всего хорошего, madame!

— Я хочу вперед за три недели! — остановила его жена.

— Три! — воскликнул он. — За три недели вперед? Почему?

— Таковы мои условия, — сказала м-с Хатчард. — Принимайте их или отказывайтесь, как хотите. Для вас, конечно, лучше было бы отказаться!

М-р Хатчард подумал, с видимой неохотой вынул из одного кармана кошелек, из другого мелочь и отдал требуемую сумму.

— А если, здесь мне не будет удобно? — спросил он, глядя, как жена поспешно прятала полученные деньги.

— Вы будете сами виноваты! — был ответ.

М-р Хатчард вышел в очень задумчивом настроении и казался смущенным. Но вся его хандра исчезла, как только открылась дверь. Воздух был теплый, приятный и наполненный благоуханием жареного поросенка. Яркий огонь в камине и накрытый для ужина стол уже ждали его прихода. Он опустился в кресло и потер руки. Его взгляд упал на маленький звонок на столе, он схватил его, открыл дверь и позвонил.

— Здесь, сэр, — сказала, входя в комнату, м-с Хатчард.

— Ужин, пожалуйста! — сказал с достоинством новый жилец.

М-с Хатчард удивленно посмотрела на него.

— Да, вот же он! — сказала она, показывая на стол. — Не воображаете-ли вы, что я буду вас откармливать?

Жилец посмотрел на маленький, тонкий кусочек сыра, хлеб и масло, и его голос упал. — Мне показалось, что пахнет чем-то жареным.

— О, это мой ужин! — улыбнулась м-с Хатчард.

— Я… я очень голоден, — стараясь выдержать характер заявил м-р Хатчард.

— Да, сегодня холодная погода, — глубокомысленно заметила м-с Хатчард. — На некоторых она действует возбуждающим образом. Пожалуйста, позвоните, если что-нибудь понадобится!

Весело напевая, она оставила комнату, а м-р Хатчард, посидев еще немного, принялся за свой скудный ужин.

Он проснулся на другое утро страшно голодным и с нетерпением стал ждать завтрака. После долгого ожидания, пришла, наконец, м-с Хатчард, вежливо осведомилась, как он спал, и принесла завтрак. На столе появились свежий хлеб и большой чайник, а из кухни доносился запах жареной ветчины. М-с Хатчард снова вернулась, благосклонно улыбаясь, положила перед ним яйцо и исчезла. Через две минуты раздался звонок.

— Можете забирать! — сказал жилец, когда м-с Хатчард вошла в комнату.

— Как? Вы не завтракаете? — воскликнула она, всплеснув руками. — Я много о вас слыхала, холостой молодой человек, но никогда не предполагала…

— Чай холоден и черен, как чернила! — буркнул негодующий жилец. — А яйцо совсем несъедобно!

— Я боюсь, что вы слишком требовательны, — сказала м-с Хатчард, качая головой. — Я делаю все, что могу. Если вы недовольны, лучше переезжайте…

— Но посмотрите сюда, Эмилия… — начал супруг.

— Я вам — не Эмилия! — быстро заговорила м-с Хотчард. — Вот новости! Жилец?! Вы знаете условия… Уезжайте лучше, если не можете их исполнить!

— Я не уеду раньше моих трех недель, — угрюмо заявил м-р Хатчард. — И вы будете меня терпеть…

— Хорошо, но я не буду вас как-нибудь особенно кормить за один фунт в неделю, — сказала м-с Хатчард, направляясь к двери. — Лучше уезжайте!

Прошла неделя. Стол, предназначенный для мистера Хатчарда его супругой, стал действовать на его здоровье. Жена, напротив, все время была в наилучшем расположении и в один прекрасный день пришла за креслом, заявив, что оно нужно для нового жильца.

— Он взял остальные две комнаты, — сказала она, улыбаясь. — Теперь я довольна — все занято!

— Захочет ли он такой стол, как имею я! — спросил м-р Хатчард с горьким сарказмом.

Жена заявила, что спросит, и на другой день пришла с ответом, что м-р Садлер, новый жилец, пожелал иметь у нее стол. Во время отсутствия м-ра Хатчарда из его комнаты исчез еще маленький столик.

Новый жилец, человек среднего роста, с очень подвижным языком, сразу понравился, и м-с Хатчард из сил выбивалась, чтобы угодить ему. М-р Хатчард, ужиная хлебом и сыром, не раз чувствовал запах разнообразных горячих блюд, подаваемых м-ру Садлеру.

— Вы избалуете его, — сказал он м-с Хатчард после того, как новый жилец прожил уже неделю. — Попомните мои слова — вы раскаетесь.

— Это мое личное дело! — коротко ответила жена.

— Я хотел вам только сказать, что-бы вы меня не беспокоили, если у вас что случится, — сказал муж.

М-с Хатчард насмешливо расхохоталась.

— Вы его недолюбливаете, вот в чем дело, — заметила она. — Он вчера меня спрашивал, чем он вас оскорбил?!

— О! Он смел! Смел! Он… — зарычал м-р Хатчард. — Пусть он заботится о себе и оставит других в покое!

— Он думает, что у вас скверный характер, — продолжала жена. — Он предполагает, что "это от несварения, так как вы всегда ужинаете только сыром".

М-р Хатчард сделал вид, что не слышит, закурил трубку и некоторое время прислушивался к разговору своей жены с м-ром Садлером. Потом с решительным видом потушил трубку и отправился спокойно в постель.

Через полчаса он проснулся. Голоса его жены не было слышно, но густой бас м-ра Садлера все еще гудел. Он сел на постель и стал прислушиваться. Вдруг раздался испуганный крик и затем кто-то упал. В следующий момент дверь его комнаты широко отворилась, и какая-то дикая, спотыкающаяся в темноте фигура обрушилась на кровать и схватила его в объятия.

— Помогите! — лепетал голос его жены. — О, Альфред! Альфред!

— Madame! — сказал, наконец, м-р Хатчард принужденным тоном, после напрасных усилий освободиться.

— Я так… так ис… испугалась! — простонала м-с Хатчард.

— Это недостаточная причина, чтобы врываться в комнаты своих жильцов и обнимать их, — заметил строго м-р Хатчард.

— Не… не…глу… глупите, — стонала м-с Хатчард. — Он сидит в моей комнате в бумажном колпаке, с кочергой в руке и говорит… говорит, что он… он китайский император!

— Он? Кто? — спросил супруг.

— М-р Сад… Садлер, — ответила х-с Хатчард, обнимая шею супруга. — Он поставил меня перед собой на колени и заставил стукнуться лбом об пол!

Кровать затрещала из симпатии к супружеским чувствам м-ра Хатчарда.

— Хорошо, но при чем я тут? — оскорбленным тоном спросил он наконец.

— Он сошел с ума! — сказала жена таинственным шепотом. — Совсем сошел с ума. — Он говорит, что я его любимая жена и заставлял гладить свой лоб!

Кровать снова затрещала.

— Я не имею никакого права вмешиваться, — сказал м-р Хатчард, успокоив кровать. — Он — ваш жилец!

— Вы-мой муж! — сказала м-с Хатчард.

— Хо! — воскликнул м-р Хатчард. — Вы, наконец, вспомнили это, да?

— Да, Альфред! — сказала его жена.

— И вы раскаиваетесь в вашем дурном поведении? — спросил м-р Хатчард.

М-с Хатчард колебалась, но дошедший, из других комнат, до ее слуха стук кочерги заставил ее согласиться.

— Д-д-д-а-а… — всхлипнула она.

— И вы желаете, чтобы я вас взял обратно? — настаивал великодушный м-р Хатчард.

— Д-а-а-а… — сказала жена.

М-р Хатчард встал, надел халат, зажег свечу и вышел. М-с Хатчард с бьющимся сердцем последовала за ним.

— Что это все значит? — сказал он, сильным ударом открывая дверь.

М-р Садлер, совершенно спокойный, в бумажном колпаке и с кочергой, вместо скипетра, в руке, открыл рот, чтобы ответить, но его физиономия, когда он разглядел внушительную фигуру м-ра Хатчарда и испуганное личико м-с Хатчард за его спиной, внезапно покраснела, щеки надулись, а глаза забегали.

— К-к-к кш! К-кш! — сказал он порывисто.

— Говорите по английски, а не по китайски! — внушительно пробасил м-р Хатчард.

М-р Садлер швырнул кочергу, закрыл рот рукой и, к величайшему удивлению м-с Хатчард, весело закачался.

— О-о-она-на-она… она, — бормотал он.

— Что такое?! — угрожающе спросил м-р Хатчард.

— Она истязала меня, — прорычал м-р Садлер. — Вы бы видели это, Альф! Это не… не хорошо сваливать все на меня. Теперь, как мне отсюда выбраться?!

Он закрыл глаза платком и в изнеможении прислонился к стене. Когда он их открыл, все было тихо, — он был один, и только издали слегка доносился шум голосов. Потом заскрипели половицы, и м-р Хатчард с торжественным лицом вошел в комнату.

— Вонъ! — сказал он коротко.

— Почему? — удивился м-р Садлер. — Ведь теперь 11-й час!

— Я не могу вам помочь, если-б было даже двенадцать! — был ответ. — Вы не должны были разыгрывать из себя сумасшедшего и вытворять черт знает что, чтобы посмеяться. Теперь — уйдете вы, или я должен буду вас выставить?

Он положил руку на плечо протестующего м-ра Садлера и стал толкать к выходу, помогая одеть пальто. М-р Садлер, покоряясь своей судьбе, одел его, все время распространяясь на тему о неблагодарности.

— Я не могу вам ничем помочь! — сказал его друг пониженным голосом. — Я должен был поклясться, что никогда вас раньше не видал!

— Верит она вам? — спросил сыгравший свою странную роль м-р Садлер, дрожа перед открытой дверью.

— Нет, притворяется только, что верит, — медленно ответил м-р Хатчард.

Неудавшийся арест

Благодаря счастливому стечению обстоятельств, при стычке капитана Блэя с сержантом полиции Пильбимом присутствовало очень мало народу. Единственным свидетелем был пожилой господин с деревяшкой вместо ноги, который ретиво бросился вместе с взбешенным сержантом в погоню за Блэем. Но капитан имел на своей стороне молодость и, нырнув в узкую аллейку старого Вудхэчского парка, убавил шаг и стал прислушиваться. Звуки погони замерли вдали. Он уже начал увлекаться прогулкой, как вдруг ускоренный стук деревяшки с одной стороны и шум многих голосов с другой заставили его насторожиться. Было ясно, что число его преследователей возросло. Он на секунду остановился в нерешительности. В следующий момент, он толкнул полуоткрытую калитку в старой стене и осмотрелся. Перед ним был маленький вымощенный дворик, украшенный миртами и цветущими растениями в раскрашенных горшках. Не смущаясь, он открыл калитку пошире и, проскользнув в нее, запер ее за собой.

— Великолепно? — резко спросил чей-то голос. — Что вы хотите?

Капитан Влэй обернулся и увидел на крыльце дома, стоящую в выжидательной позе, девушку.

— Шш-ш!.. — зашипел он, поднимая палец.

— Что вы делаете на нашем дворе? — спросила она.

Но лицо капитана уже прояснилось, так как голоса затихли вдали. Он закрутил ус и посмотрел на нее с явным восхтцением.

— Прячусь! — сказал он, приосаниваясь. — Они чуть-чуть не поймали меня!

— И, все-таки, это не причина врываться в наш двор, — сказала девушка. — От кого вы прячетесь?

— От жирного полицейского! — совсем уже легкомысленно заявил беглец, покручивая усы.

У мисс Пильбим, единственной дочери сержанта Пильбима, захватило дыхание.

— Что же вы сделали? — спросила она.

— Ничего! — игриво объявил беглец. — Решительно ничего! Я швырял камни через дорогу, а он велел мне прекратить!

— Ну? — нетерпеливо сказала м-с Пильбим.

— Мы крупно поговорили, — продолжал капитан. — А я не люблю полицейских — жирных полицейских — ну, и, пока мы разговаривали, случилось, что он потерял равновесие и попал в канаву, которая тянется вдоль дороги.

— Потерял равновесие! — прошептала с ужасом мисс Пильбим.

Беглец был страшно доволен произведенным впечатлением.

— Вот бы вы смеялись, если бы видели его в этот момент, — сказал он, улыбаясь. — Но не пугайтесь так, ведь он же не поймал меня!

— Нет, — медленно сказала девушка. — Нет еще!

Она так выразительно взглянула на него, что беглец, хотя и наделенный большим самомнением, немного встревожился.

— Ах, он никогда меня не поймает, — сказал он, возвращая ей взгляд.

Мнсс Пильбим стояла в раздумье. Хотя она и была высокой, хорошо сложенной девушкой, но все же не в состоянии была бы справиться с дерзким беглецом. А отец раньше девяти, наверное, не вернется

— Я думаю, вам придется подождать, пока стемнеет, — наконец, сказала она.

— Здесь, я буду ждать охотнее, чем где-либо, — с жаром заявил повеса.

— По всей вероятности, вы ничего не имели бы против того, чтобы зайти к нам и отдохнуть! — предложила девушка.

Капитан Блэй поблагодарил и направился за ней на небольшую террасу перед домом.

— Отца нет дома, — сказала она, проведя его к креслу. — Но, я уверена — он будет рад вас видеть.

— Я также буду рад с ним познакомиться, — поспешил заявить ничего не подозревавший, беглец.

М-с Пильбим оставила свои сомнения насчет последнего при себе, села на стул и стала соображать, как задержать пленника. Она предчувствовала, что появление ее отца в одной двери будет сигналом к исчезновению капитана в другую. Несколько минут прошли в неловком молчании.

— Прямо счастье для меня, что я опрокинул этого полицейского, — заметил, наконец, беглец.

— Почему? — спросила девушка.

— Иначе мне ни за что бы не попасть в ваш двор, — был ответ. — Я так бы и уехал, не увидев вас. Конечно, кого же благодарить, как не толстого полицейского?

— Ну да, конечно, — сказала мисс Пильбим, скрыв волновавшие ее чувства.

— Теперь он скачет ради меня через горы и долины, а я сижу здесь, — глубокомысленно заметил моряк.

Мисс Пильбим и с этим согласилась и вдруг расхохоталась так искренне, что он счел своим долгом придвинуть к ней свое кресло и заботливо поколотить ее по спине. Подобное обращение сразу привело ее в себя; она отклонилась и холодно посмотрела на него.

— Я испугался, что вы задохнетесь, — смущенно объяснял беглец. — Вы не сердитесь?

Он так заметно оживился, когда она сказала "нет", что мисс Пильбим, позабыв злоключения своего отца, немного смягчилась. Заклятый враг полицейских был, в самом деле, очень видный мужчина. А его поведение по отношению к ней, колебавшееся между дерзостью и робостью, вызвало в ней легкое сожаление о некоторых его нравственных недостатках.

— Предположим, что вас все-таки схватят, — важно заметила она. — Ведь вам придется идти в тюрьму.

Беглец пожал плечами:

— Теперь это едва-ли возможно, — возразил он.

— Вы не раскаиваетесь? — дрожащим голосом настаивала м-с Пильбим.

— Конечно, нет, — сказал беглец. — Иначе мне не удалось бы вас видеть.

Мисс Пильбим взглянула на часы и задумалась. Было без пяти минут девять. Пять минут, чтобы найти выход из подобного положения, было делом нешуточным.

— Кажется, мне пора удалиться, — заметил, наблюдавший за ней беглец.

Мисс Пильбим вскочила.

— Нет, подождите! — поспешно сказала она. — Подождите! Дайте мне подумать…

Капитан Блэй остановился в почтительном ожидании, прислушиваясь к тиканью маятника. Со двора послышался тяжелый, мерный шум шагов. Мисс Пильбим схватила его за руку и потащила к двери.

— Бегите! — шепнула она. — Нет, подождите!

Она остановилась, тщетно стараясь собраться с мыслями.

— В дом! — сказала она. — Живо! — и сама бросилась впереди него, в комнату своего отца. Влетев туда, она подбежала к стоявшему в углу шкафу и открыла его.

— Влезайте, — прошептала она

— Но… — протестовал озадаченный Блэй.

Слышно было как открылась входная дверь.

— Полиция! — угрожающе шепнула мисс Пильбим.

Капитан Блэй без дальнейших рассуждений вскочил в шкаф, а девушка, повернув ключ, положила его в карман и выбежала из комнаты.

Сержант Пильбим сидел, поджидая ее на террасе, и уже выражал нетерпение насчет долго не появляющегося ужина. Все приготовив и сев за стол, мисс Пильбим поставила около него кружку пива.

— А, это хорошо! — сказал сержант. — Я сегодня набегался.

Мисс Пильбим удивленно подняла брови.

— Да! За каким-то негодным моряком, который опрокинул меня, когда я этого совсем не ожидал, — объяснил отец, ставя свой стакан. — Это было ловко сделано, и я ему это заявлю, как только его поймаю.

— Я гнался за ним, как бешеный, — продолжал он, снова усаживаясь. — Но зверь ушел. Завтра я отправлюсь в гавань и будь я — не я, если не поймаю молодца!

Он придвинул свой стул к столу и, набивая свой рот холодным мясом и пикулями, продолжал развивать широкие планы поимки своего оскорбителя. Но мисс Пильбим прислушивалась к ним только одним ухом.

Она в это время придумывала разные способы, чтобы помочь беглецу уйти. Сержант для освежения воздуха открыл дверь в свою комнату, и было немыслимо пройти, не будучи им не замеченным. На него не подействовал даже рассказ о засохшем на заднем дворе гераниуме.

— Я не встану ради всех гераниумов в мире, — заявил он. — Я выкурю еще одну трубку и пойду в постель.

Несмотря на все усилия дочери удержать его, он ушел, и она с отчаянием прислушивалась к его тяжелому топоту в своей комнате. Она услыхала, как затрещала кровать, и через десять минут сильный храп здорового человека раздавался по всему дому.

В конце концов, она сама отправилась в постель и, пролежав несколько часов с открытыми глазами, закрыла их, чтобы удобнее было думать. Заглядывавшее в окно солнце и шум на дворе разбудили ее утром.

— Я почти вычистил его! — объявил сержант, здороваясь с ней, — это неприятное дело, но не могу же я идти в выпачканном грязью мундире! И без того во всей этой истории не мало было для меня сраму!

Мисс Пильбим прокралась к двери следующей комнаты и заглянула в нее. Шкаф безмолвствовал, и ужасная мысль, что пленник задохнулся, молнией промелькнула в мозгу девушки.

— Ст-т! — прошептала она.

Нетерпеливое, но сдержанное "с-ст-" ответило из шкафа, и успокоенная мисс Пильбим осторожно вошла в комнату.

— Он во дворе отчищает грязь! — тихим голосом сказала она.

— Кто? — спросил беглец.

— Жирный полицейский! — жестко ответила девушка, вспомнив про оскорбление нанесенное ее отцу.

— Как-же он попал сюда? — спросил изумленный беглец.

— Он живет здесь.

— Жилец?! — все более и более удивлялся беглец.

— Отец! — сказала мисс Пильбим.

Стон ужаса, раздавшийся из шкафа, прозвучал для мисс Пильбим, приятнее нежнейшей мелодии.

Но улыбка мгновенно сбежала с ее лица, когда из того же шкафа раздался сдержанный, но, несомненно, веселый смех.

— Ш-ш-ш, — резко сказала она и, высоко подняв голову, вышла из комнаты, готовить завтрак сержанту Пильбиму.

Сержант Пильбим, без сомнения, наслаждался, сидя за столом, и его звучный бас и добродушный хохот, явственно доносились до пленника. Чтобы убить время, он принялся считать, потом, устав от этого занятия, начал отвечать себе одно за другим заученные когда-то в школе стихотворения. После этого, но уже с большим выражением, он продекламировал все вещи, которые он, вообще, знал. Но болтовня и звон стаканов и тарелок не прекращались.

Наконец, к его великому облегчению сержант отодвинул стул и шумно двинулся куда-то.

Но это облегчение скоро сменилось ужасом, так как шаги сержанта все приближались и приближались… наконец, он вошел в комнату, и подойдя к шкафу, сильно дернул дверцы.

— Эльси? — зарычал сержант, — где ключи от моего шкафа? Я хочу надеть другие сапоги!

— Они здесь! — закричала мисс Пильбим.

И пленник снова поверил в свою счастливую звезду, когда услыхал, что сержант выбрался из комнаты.

По прошествии, по его счету, еще недели, он услыхал наконец легкие, быстрые шаги мисс Пильбим.

— С-т-т! — опять сказал он.

— Я иду! — сказала девушка, — немного терпения.

Ключ повернулся в замке. Шкаф открылся, и беглец вышел наружу, жмурясь и мигая от света.

— Отец ушел, — сказала мисс Пильбим.

Беглец ничего не ответил. Он был занят своей правой ногой, которая за время стояния в шкафу совсем потеряла способность двигаться. По временам он бросал укоряющие взгляды на мисс Пильбим.

— Вы, должно быть, не прочь умыться и позавтракать, — мягко сказала она. — Вот вода и полотенце, а пока вы будете приводить себя в порядок, я приготовлю вам завтрак.

Беглец проковылял к умывальнику. Пригладив перед зеркалом сержанта волосы и закрутив усы, он почувствовал себя совсем хорошо и в весьма жизнерадостном настроении вышел из комнаты.

— Я очень жалею, что это был ваш отец, — сказал он, садясь за стол.

— Не потому-ли вы так весело смеялись? — возразила девушка, качая головой.

— Но я-же больше всех пострадал, — возразил он, — я согласен сто раз быть сбитым с ног, чем сидеть еще ночь в этом шкафу. Во всяком случае, все хорошо, что хорошо кончается.

— Конец? — уныло сказала мисс Пильбим, — конец-ли это еще?

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он смущенно.

— Ничего, ничего. Не портите себе завтрака, — сказала девушка. — Я потом вам скажу. Боюсь только, что после всех моих хлопот, вам все-таки придется провести такую ночь, как сегодня, еще в продолжении двух месяцев.

— Черт возьми! — проговорил в замешательстве несчастный. — Да, что случилось?

— Трудно все предвидеть, — сказала мисс Пильбим, — но мы и не предполагали, что ваш боцман, встревоженный вашим долгим отсутствием, подаст в полицейское управление заявление о вашем исчезновении с полным описанием вашей наружности.

Беглец, вскочив с места, со всего размаху ударил кулаком по столу.

— Теперь отец отправился сторожить судно, — продолжала мисс Пильбим. — Он сразу узнал в описании пропавшего — оскорбившего его человека.

— Вот что значит иметь дурака боцмана, — горько заметил беглец. — Какое ему дело, хотел бы я знать? Что, касается его что-ли — возвращаюсь я на ночь или нет? Очень нужно было ему вмешиваться!

— Теперь не поможешь, — сосредоточенно сказала мисс Пильбим, придерживая от избытка мыслей пальцем подбородок. — Что же теперь делать? Как только отец наложит на вас свою руку…

Она даже содрогнулась, беглец последовал ее примеру.

— Я могу отделаться штрафом, — заметил он — ведь я же не поранил его!

Мисс Пильбим покачала головой.

— На этот счет у нас в Вудхэче очень строго, — сказала она.

— Я был дурак, что вообще тронул его! — сказал раскаивающийся беглец. — Но у меня было возбужденное настроение, и я вел себя, как мальчик!

— Дело в том, как вам теперь спастись? — сказала девушка, — не очень-то приятно пройтись по всему Вудхэчу с полицией за спиной!

— Я могу быть спокойным только на палубе своего судна, — пробормотал Блэй.

— Очень трудно пробраться на судно, — медленно сказала девушка. — Вам нужно будет переодеться. И вам нужно совсем преобразиться, чтобы пройти мимо моего отца.

Капитан мрачно согласился.

— Единственно для вас возможное, — тихо продолжала девушка, — это переодеться угольщиком. В гавани стоят два угольных судна и, если вы снимете ваш мундир, — я потом вам его пришлю, — вымажетесь с ног до головы угольным порошком и сбреете усы, я почти уверена, что вы проскользнете.

— Сбрить! — воскликнул возмущенным тоном капитан. — Вымазаться! Углем!

— Единственный исход! — поникла головой мисс Пильбим.

Капитан Блэй задумчиво прислонился к стене и, по привычке, нежно пропустил сквозь пальцы усы.

— Мне кажется, что вполне достаточно будет угля, — заявил он наконец.

Девушка покачала головой.

— Отец обратил особенное внимание на ваши усы.

— Их все замечают, — гордо сказал беглец. — Я с ними не расстанусь!

— Даже для моего спокойствия? — грустно взглянула на него мисс Пильбим. — После всего, что я для вас сделала?

Мисс Пильбим, прижав платок к глазам, с легким всхлипыванием выбежала из комнаты. Страшно польщенный капитан подождал немного и бросился за ней.

Четверть часа спустя, он стоял уже без усов, около угольнаго ларя и угрюмо размазывал себя углем.

— Так лучше, — сказала девушка, — вы выглядите ужасно.

Она взяла полную горсть пыли и, приказав ему стоять смирно, сама вымазала еще раз его лицо.

— Никогда не нужно делать что-нибудь наполовину, — заявила она. — Ну, теперь пойдите в кухню и посмотрите на себя в зеркало.

Беглец отправился и вернулся уже в состоянии черной меланхолии. Даже заявление мисс Пильбим, что родная мать теперь не узнала бы его, не разгладило морщин с его лба. Он продолжал безутешно стоять, когда девушка отворила, наконец, входную дверь.

— Счастливого пути! — любезно сказала она. — Напишите мне, когда будете в безопасности!

Обещая последнее непременно исполнить, капитан Блэй тихо вышел на улицу. Хотя он многих подозревал в намерении арестовать его, но до гавани добрался вполне благополучно. Там, юркнув в какой-то безопасный, по его мнению, угол, он осторожно произвел осмотр местности.

Сержанта Пильбима нигде не было видно. Он подождал две или три минуты и, бросая боязливые взгляды направо и налево осторожно вышел из своего угла. Так как никто не обращал на него внимания, он заложил руки в карманы и направился к воде. Ноги его дрожали, когда он вступил на сходни, но, не поддаваясь соблазну оглянуться назад, он перешел на палубу и смело отправился по ней вперед.

— Алло! Что вы хотите? — спросил один из матросов.

— Тише Билль! — сказал беглец пониженным тоном. — Не обращайте на меня внимания!

— Э? — отскакивая сказал моряк. — Господи, что с вами…

— Молчать! — свирепо крикнул капитан и, отправившись на бак, спустился медленно вниз.

Встревоженное лицо Билля следило за ним, пока он не достиг пола.

— Было приключение, капитан? — почтительно осведомился он.

— Нет! — буркнул беглец. — Спускайтесь вниз, живо! Что вы там стоите, привлекая общее внимание. Вы хотите что-бы весь город собрался? Спускайтесь!

— Мне все равно, где быть! — сказал спустившийся Билль, очутившись лицом к лицу с разъяренным капитаном.

— Тогда, бегите наверх! — крикнул капитан. — Бегите и пришлите мне боцмана! Не копаться! И если кто заметил мое присутствие на судне, скажите, что я ваш товарищ!

Удивленный матрос бросился наверх, а беглец уселся на ящик, вынул попавшую в глаз песчинку и стал ждать боцмана.

Но последний, так долго не приходил, что он, наконец, не выдержал и опять отправился наверх — на палубу. Первое, что ему попалось на глаза — это фигура облокотившегося на борт судна боцмана, с опаской поглядывавшего на люк.

— Пойдите сюда! — сказал беглец.

— Что-нибудь случилось? — спросил боцман, поправляя какой-то беспорядок в снастях.

— Пойдите сюда! — повторил капитан.

Боцман медленно спустился вниз и встал перед ним, тревожно на него поглядывая.

— Да, нечего смотреть, — сказал беглец с внезапным бешенством. — Это ваших рук дело. Куда вы удираете? Он схватил несчастного боцмана, как щенка, за шиворот и встряхнул его.

— Вы уйдете не раньше, чем я объяснюсь с вами, — свирепо заявил он. — Теперь, что вы об этом думаете? А? Что вы думаете?

— Все это — очень хорошо, — ответил полузадушенный боцман. — Только — не волнуйтесь.

— Посмотрите на меня! — сказал беглец. — Это все ваше вмешательство! Как вы смели справляться обо мне?

— Я? — спросил боцман, отодвигаясь как можно дальше, — справляться?

— Какое вам дело, если я не явлюсь на ночь? — настаивал капитан.

— Никакого, — слабым голосом согласился боцман.

— Зачем же вам понадобилось заявлять обо мне полиции? — спросил беглец.

— Я? — сказал боцман с искренним удивлением в голосе. — Я? Я ничего не заявлял о вас полиции. Зачем бы мне это понадобилось?

— Так вы хотите сказать, что вы не доносили о моем отсутствии полиции? — торжественно спросил беглец.

— Конечно, нет! — сказал набравшийся мужества боцман. — Для чего? Какое мне дело, если вам нравится проводить ночь не на судне. Я хорошо знаю свои обязанности! Я не понимаю, о чем вы говорите?

— И полиция не наблюдала за судном и не справлялась обо мне?

Боцман недоумевающе покачал головой.

— Для чего? — спросил он.

Беглец ничего не отвечал. Он сел и смотрел широко раскрытыми глазами прямо перед собой, тщетно стараясь постигнуть всю жестокость сердца, способного на такую низкую проделку.

— Кроме того, вы ведь не первый раз не возвращаетесь на ночь, — уже задорно заметил боцман.

Беглец бросил на него уничтожающий, полный достоинства взгляд, действие которого пропало благодаря его новому цвету лица. Он медленно поднялся на палубу, осмотрелся и побледнел под покрывавшим его слоем угля. На мосту, против судна, стоял в полной парадной форме сержант Пильбим.

Рядом с ним стояла мисс Пильбим, и оба многозначительно смотрели на горизонт и улыбались. Сержант первый заметил беглеца.

— Алло! Негр! — закричал он.

Капитан Блэй, который хотел было незаметно ретироваться, сжал кулаки и свирепо уставился на него.

— Отдайте это беглецу, мой милый, — сказал сержант, передавая матросу мундир Блэя. — Он очень красивый молодой человек, с великолепными усами!

— Их больше нет! — сказала грустным голосом дочь.

— У него очень темный цвет лица! — продолжал хохотать, как сумасшедший, сержант. — Я хотел, было, задержать его за кражу моего угля, — но теперь раздумал! Думаю — исправится! Да и моя дочь того же мнения! Всего хорошего, мой милый негр!

Он поцеловал кончик своего жирного мизинца и отправился с мисс Пильбим дальше. Капитан наблюдал за ними, пока они не дошли до угла… там они внезапно остановились, и сержант зашагал обратно.

— Я чуть не забыл, — медленно сказал он, — передайте вашему капитану, что, если он хочет извиниться предо мной за кражу у меня угля, — я буду дома в пять часов, к чаю…

Он показал пальцем в сторону мисс Пильбим и многозначительно прибавил:

— Она также будет! К сведению!

Хитрость за хитрость

Приехав сюда из душного Лондона подышать воздухом, Фрэд Картер гулял с наслаждением по берегу, вдыхая свежий морской воздух. Вдруг он увидел каких-то двух людей, остановившихся недалеко от него и видимо наблюдавших за ним. Видя, что Фрэд обратил на них внимание, они подошли к нему. Один из них был коренастый, крепко сложенный человек лет пятидесяти, другой молодой, по-видимому его сын.

— Добрый вечер! — сказал первый, вплотную подойдя к Фрэду.

— Добрый вечер! — ответил тот.

— Это он! — сказали они оба.

В их взглядах была такая нескрываемая враждебность, что Картер с тревогою ждал разъяснения их странного замечания.

— Что вы можете сказать про себя? — спросил наконец старший. — Кого вы ждете? Кто вы такой?

— Я никого не жду, — пробормотал Фрэд с улыбкой смущения. — Может быть, вы меня принимаете за кого-то другого?

— Не говорил ли я, — торжествующе сказал младший, — что он непременно это скажет?

— Он может говорить, что ему угодно, — негодуя возразил отец, — но теперь он попался. Я сразу его узнал, как только увидел.

— А что мы теперь будем делать с ним, если уж мы его поймали? — спросил сын.

Старик сжал кулаки и с ненавистью оглядел Фрэда.

— Если бы от меня зависело, я бы отколотил его хорошенько да и бросил бы в море!

Сын покачал головой.

— От этого Нанси не выиграет, — заметил он.

— Это правда, — согласился отец. — Я думаю, лучше всего взять его эа шиворот и тащить к Нанси.

— Попробуйте только! — рассердился Картер, — и кто это Нанси?

Отец зарычал вместо ответа и кинулся на Фрэда с поднятыми кулаками, но сын удержал его руку.

— Только раз! — дрожал тот от ярости. — Только раз! Это будет мне облегчением. Я тогда успокоюсь!

— Берегитесь! — сказал Картер. — Вы поднимаете такую суматоху, принимая меня за кого-то другого. В чем же именно вы меня обвиняете?

— Вас обвиняют в том, что вы соблазнили мою дочь, господин "Кто-то Другой!" — наступая на Картера, прохрипел отец, — а когда она обещала выйти за вас замуж, вы удрали в Лондон. Четыре года бедняжка страдает по вам и решила уже, что вас нет на свете!

— А она верна даже вашей памяти, — прибавил сын.

— И не глядит на других женихов! — продолжал отец.

— Тут, очевидно, недоразумение, — сказал Картер. — Я в этих местах первый раз в жизни.

— Ну, ладно, тащи его, — перебил сын нетерпеливо. — Чего тут терять время на болтовню!

— Я пойду сам, чтобы доказать вам, что вы ошибаетесь. Нет надобности меня тащить!

И он пошел с ними по направлению к поселку, по временам останавливаясь, чтобы полюбоваться видом.

Один раз он особенно задержался, так что его конвойные пришли в ярость.

— И вдруг, — сказал Картер с отчаянием, — она также ошибется, увидев меня. О, Господи!

— Он ловко притворяется, э? Джим?

Джим что-то проворчал и подвинулся ближе к Фрэду. Вдали уже виднелись домики. Картер предлагал такие наивные вопросы, что они одни могли бы каждого убедить в его невинности, но его спутники даже не отвечали на них.

Встреча с одним старым боцманом совсем обескуражила Фрэда. Старик посмотрел на Фрэда, вынул трубку изо рта и сказал ему, как знакомому:

— Добрый вечер, старина!

Отец и сын обменялись многозначительными взглядами.

Наконец они вошли в узкий переулок и старший, толкнув дверь маленького домика, ввел Фрэда в комнату. Первое, что бросилось в глаза Картеру, это безукоризненная чистота и порядок. Он снял свою шляпу и с деланной беспечностью уселся в удобное кресло.

— Я пойду позову Нан, — сказал Джим, — а ты смотри, чтобы он не удрал!

Он вышел и тотчас из соседней комнаты послышался взволнованный женский голос.

Фрэд встал и деланно — беспечно углубился в рассматривание висевшей на стене гравюры: "Возвращение моряка".

— Она придет сию минуту, — объявил Джим, входя.

— А это, пожалуй, лучше, что я его не тронул, — сказал отец. — Если бы я сделал с ним, что мне хотелось, его бы и родная мать не узнала!

Фрэд иронически засмеялся и со скучающим видом оглядывал комнату. Прошло десять минут, пятнадцать. Через полчаса отец начал ворчать что-то нелестное по адресу прекрасного пола.

— Она наряжается, вот в чем дело, — объяснил Джим, — и подумаешь, что это все для него!

Наконец, послышались легкие шаги и дверь скрипнула. Картер оглянулся с беспокойством, и первое, овладевшее им чувство — было удивление слепоте его двойника: девушка была настоящая красавица, с глазами, блестевшими, как звезды, от радости и счастья!

— Где же он? — живо спросила она.

— Что?! — отец был поражен. — Как где? Да разве ты его не видишь?

Сияние звезд померкло, и девушка уныло огляделась.

— Этот? — спросила она презрительно. — Этот? Разве это мой Берт?

— Совершенно верно, — сказал Фрэд вежливо. — Я сам им это говорю.

— Да ты посмотри хорошенько! — настаивал отец.

— Хоть бы я смотрела на него целые сутки, ничего не изменится.

Мисс Эванс была рассержена не на шутку.

— Как могли вы так ошибиться!

— Ошибки случаются иногда, — великодушно проговорил Фрэд, — даже с самыми умными людьми!

— Да ты присмотрись к нему, — настаивал Джим, — ведь ты не видела его целых четыре года. Он мог за это время измениться. Смотри, разве это нос не Берта?

— Нет, — ответила девушка, посмотрев на нос Фрэда, — ничего подобного! У Берта был чудный нос!

— Ну, посмотри на глаза! — упорствовал Джим.

Мисс Эванс опять посмотрела на Фрэда и пренебрежительно кивнула головой. Она готова была его обвинить в своем разочаровании и не старалась скрыть раздражения.

— Ну? — спросил м-р Эванс.

— Ничего похожего! — ответила дочь и уныло отвернулась. — Я знаю, вы не любили Берта, но зачем же его так оскорблять!

Она отошла к окну и стала смотреть на улицу.

— Ну, а я бы поклялся головой, что это Берт Симонс, — не уступал отец.

— Я тоже! — подтвердил сын, — Это самое удивительное сходство, какое я когда-либо встречал!

И он глазами спросил отца, что же дальше делать с Фрэдом.

— Он может идти, — сказал м-р Эванс важно. — Он может идти, куда угодно, и пусть это вперед отобьет у него охоту быть похожим на кого-нибудь. В другой раз он может не отделаться так дешево!

— Вы правы! — сказал Картер кротко. — Я завтра же изменю свою наружность. Я жалею, что не сделал этого раньше!

Он направился к дверям, кивнув головой присмиревшему Эвансу, взглянул на профиль Нанси и медленно вышел.

Как глуп был этот Симонс! Где были у него глаза и имел ли он хоть каплю здравого смысла! Фрэд очень бы хотел быть им… Очевидно, сходство с ним действительно существовало, — и Фрэд круто повернулся обратно.

— Ну? — спросил м-р Эванс, когда в раскрытых дверях появилась физиономия Картера. — Чего вы вернулись?

— Я вернулся потому, — начал Фрэд, тщательно запирая за собой дверь, — что во мне заговорила совесть…

— Заговорила совесть?

М-р Эванс встал и подошел к Фрэду.

Тот кивнул утвердительно головой и тревожно посмотрел на девушку, так же неподвижно стоявшую у окна.

— Я не хотел продолжать обман далее, — продолжал он тихим, но ясным голосом. — Я Берт Симонс. По-крайней мере, под этим именем я был у вас четыре года назад.

— Я знал, что не ошибся! — воскликнул м-р Эванс. — Я его достаточно хорошо знал! Закрой-ка дверь, Джим, чтобы он не удрал опять!

— Я не думаю удирать, — сказал Фрэд, покосившись на Нанси. — Я вернулся сам, чтобы все исправить.

— Нанси только из каприза не хочет его признавать, — сказал Джим, видя недовольное лицо сестры.

— Она испугалась, увидев меня, — сказал Картер, — а я мигнул ей, что-бы она меня не выдавала. Кому-ж лучше знать меня, как не ей!

— Как вы смеете говорить так! Я вижу вас первый раз в жизни!

— Ну, ладно, Нан, — перебил ее Картер. — Не стоит больше скрывать. Я вернулся, чтобы устроить все по-хорошему.

Мисс Эванс захлебывалась от злости.

— Ну, что-ж, дочка — правда, он скверно обошелся с тобой, — но теперь он вернулся. Если ты хотела выходить за него замуж, так надо выйти, — сказал отец.

— Выйти за него? — возбужденно повторила Нанси. — Выйти за него? Но я говорю вам, что это не Берт. И как он смеет называть меня Нан?

— Но прежде вы разрешали мне это! — жалобно проговорил Фрэд.

— Я говорю вам, — обратилась к отцу и брату мисс Эванс, — это не Берт. Неужели вы можете думать, чтобы я его не узнала?

— Да ведь он-то знает, кто он такой! — резонно заметил отец.

— Конечно, знаю! И какая надобность мне утверждать, что я Берт, если я не Берт? — обиженным тоном объяснял Фрэд.

— Вот это дельно, — подтвердил Джим. — Подумай, Нанси, какая ему надобность?

— Спроси у него! — гневно ответила девушка.

— Смотри, дочка! Ты четыре года тосковала по этому молодцу, и мы с Джимом четыре года его разыскивали, а теперь, когда он попался, ты воротишь от него нос…

— Его опасно выпустить, — прибавил Джим.

И они стали обсуждать вопрос, как удержать своего будущего зятя.

Фрэд сам помог им.

— Я поселюсь с вами, — сказал он, — и отдам вам на сохранение свои деньги и вещи. Уж без гроша я не могу убежать.

И он вывернул на стол все, что было у него в кармане: семь фунтов, семнадцать шиллингов и четыре пенса, обратный билет в Лондон, часы, цепочка, перочинный нож и еще другие мелочи.

Предложение Джима, чтобы Фрэд снял еще и сапоги, было отклонено м-ром Эванс.

— Ну, ладно, — сказал м-р Эванс, пряча все, — в тот день, когда вы женитесь на Нанси, я все вам верну.

К вечеру он пришел совсем в хорошее расположение духа, после ужина закурил свою трубку и стал еще веселее. Единственным диссонансом этого вечера была нескрываемая холодность мисс Эванс.

— Ей хочется немножко поважничать, — сказал отец, когда девушка вышла, — чтобы вы не подумали, что она вас так легко простила. Правда, вы с ней поступили дурно, но повинную голову и меч не сечет! Вот мое мнение.

На другой день мисс Эванс была уже ласковее — отец ее хорошо знал!

За обедом, когда мужчины вернулись с работы, она так усердно накладывала лучшие куски Фрэду, что отец и брат со страхом следили, останется ли им. А когда он протянул ей свой стакан, она так щедро налила ему, что не меньше пол-пинты прекрасного пива, которое другой с удовольствием бы выпил, вылилось на пол.

После обеда она куда-то уходила, но к чаю вернулась и уселась рядышком с Фрэдом, обсуждая разные вопросы, касающиеся их свадьбы.

Она называла его "Берт" и не отняла руки, когда он взял ее в свою.

— А я все думаю, отчего ты не признала его сразу? — добродушно спросил отец. — Это была хитрость?

— Это была глупость, — ответила Нанси. — На меня иногда находит!

Картер нежно пожал ее руку и заглянул ей в глаза, но то, что он в них прочел, заставило его призадуматься. Эти глаза были слишком холодны и фальшивы для влюбленной!

— Это как в былые времена, Берт, — сказала мисс Эванс, со странной улыбкой. — Помните, что вы мне сказали один раз после обеда, когда я приложила вам к лицу горячую ложку?

— О, да!

— Повторите это опять!

— Нет, теперь этого не повторю! — ответил Фрэд с ударением.

Она вспоминала еще разные эпизоды прошедшего, но осторожность Фрэда и ссылка на плохую память выводили его всякий раз из затруднения. Он был убежден, что все идет отлично, в особенности после того, как Нан, приготовив чай, села возле него и сама обняла его. Брат, увидев это, пожал плечами, но м-р Эванс, оставшийся сентиментальным, был очень доволен. Картер завладел обеими руками Нанси и стал ей нашептывать какие-то нежные вещи, как вдруг в дверь стукнули и в комнату вошел молодой человек.

— Добрый вечер, — сказал он, кивнув головой, — Боже! Кого я вижу! Берт, это ты?

— Конечно, старый друг! — с соответствующим энтузиазмом сказал Берт, вставая.

— Я думал, что ты уже погиб, — продолжал вошедший, крепко пожимая руку Фрэду. — Вот уж никогда не думал, что увижу тебя еще раз собственными глазами! Вот сюрприз! Так и ты не забыл Джо Вильсона, старина?

— Конечно, нет! Я ведь узнал тебя с первого взгляда, Джо!

Снова горячее рукопожатие, и Вильсон, усевшись в кресло, стал вспоминать прежние времена.

— Я думаю, ты помнишь об одной вещи, Берт?

— О какой? — спросил Фрэд с беспокойством.

— А твой маленький должок?

Картер сделал вид, что припоминает. Вильсон подробно напомнил ему, где и при каких обстоятельствах он одолжил ему полтора фунта. Фрэд после некоторого колебания обратился к своему банкиру и попросил его уплатить деньги. Разговор как-то сразу упал и после неловкой паузы Вильсон начал прощаться.

— Все тот же славный Джо! — сердечно заметил Фрэд, когда тот ушел. — Ничуть не изменился!

Мисс Эванс не сказала ни слова. Она глядела на дверь, которая то отворялась, то затворялась, и какая-то физиономия высовывалась оттуда, словно играя в прятки. Наконец, видя, что внимание достаточно привлечено, в комнату вошел довольно пожилой человек и подошел прямо к Фрэду, протягивая руку.

— Как дела? — спросил его Фрэд, стараясь улыбнуться.

— А он еще лучше стал, чем прежде! — объяснил вошедший, бросаясь в кресло.

— Так же, как и вы! — ответил Картер.

— Ну, я очень рад вас видеть, — опять продолжал тот, — я надеюсь, что вы не забудете позвать на свадьбу старого Бена Проут!

— Вы будете первым, кого я позову, Бен! — поспешил ответить Фрэд.

М-р Проут встал и горячо пожал ему руку.

— Да! — сказал он сентиментально, снова усевшись в кресло. — Как человек может ошибаться! Как он может быть несправедлив! Четыре года назад, когда вы исчезли отсюда, я сказал себе: "Ну, Бен Проут — плакали твои денежки! Ты никогда не увидишь больше своих двух фунтов!"

Улыбка сбежала с лица Фрэда. Остальным тоже стало как-то неловко.

— Двух фунтов? — переспросил Фрэд? — Каких двух фунтов?

— Двух фунтов, которые я вам одолжил, — ответил печальным голосом м-р Проут.

— Когда? — спросил Картер с усилием.

— А помните, мы пошли на пристань и встретили м-ра Проута? — напомнила мисс Эванс.

Картер вопросительно взглянул на Нанси. Ее улыбка и странный блеск в глазах заставили его призадуматься. Он обратился к м-ру Эванс и, насколько мог спокойно, попросил его уплатить долг. М-р Проут ждал с протянутой рукой.

— Вот деньги, — сказал Эванс, нехотя отсчитывая два фунта. — Конечно, долги платить нужно, но…

Он остановился в изумлении, видя, что м-р Проут, схватив деньги, опрометью бросился из комнаты.

Картер уже был приготовлен ко всему, и его голос не дрогнул, когда он отдавал распоряжения заплатить еще трем джентльменам, поочередно являвшимся навестить мисс Эванс. Когда ушел последний, м-р Эванс не мог более сдержать свое негодование. Он встал и, отдавая Фрэду часы, цепочку, обратный билет и несколько медных монет, проговорил, тяжело дыша:

— Возьмите их себе! Я вижу, вы должник всей Англии. Вы попрошайка — вот вы кто!

И он показал на дверь. Картер открыл рот и что-то неясно пробормотал. Мисс Эванс наблюдала эту сцену с веселым видом.

— Ложь никогда не ведет к добру! — сказала она, стараясь быть строгой.

— Прощайте! — сказал Фрэд, направляясь к дверям.

— Вы сами виноваты, — продолжала мисс Эванс, почувствовав угрызения совести. — Так как вы называли себя Бертом Симонс, а меня "Нан", хотя я вас вижу первый раз в жизни — я должна была это сделать!

— Это все пустяки, — сказал Фрэд. — Я желал бы, чтобы я был Берт Симонс, вот и все. Прощайте!

— Вы желали бы быть?!. - вскричал м-р Эванс, стоявший все время с раскрытым от удивления ртом. — Вот это ловко! Так кто же вы — Берт Симонс или нет?

— Нет, — сказал Фрэд.

— И вы никому не были должны?

— Никому, — ответила за него Нанси. Это я все устроила, чтобы его наказать.

М-р Эванс с диким криком бросился к дверям.

— Я вытяну эти деньги у них из горла, если не найду их в карманах! А вы оставайтесь тут.

Он выбежал на улицу, Джим кинулся за ним.

— Ваш отец приказал мне остаться, — сказал Картер.

— Оставайтесь… — ответила она тихо.

Двойник

Джордж Геншо вошел в парадную дверь и на минуту задержался, вытирая ноги о циновку. В доме было зловеще тихо, и он внезапно ощутил в области живота какую-то слабость, причиной которой только частично было то, что с момента завтрака прошло уже немало времени. Он кашлянул, деланно и беспечно мурлыча что-то себе под нос, вошел в кухню.

Его жена только что кончила обедать. Чисто обглоданная кость от свиной котлеты лежала перед ней на тарелке; небольшая миска, в которой был рисовый пудинг, стояла пустая; и все, что осталось от обеда, — это лишь немного сыра и кусок черствого хлеба. Лицо мистера Геншо вытянулось, но он подсел к столу и стал ждать.

Жена посмотрела на него пристально и презрительно. Лицо у нее раскраснелось, глаза горели. Трудно было игнорировать этот взгляд, еще труднее — посмотреть ей прямо в глаза. Мистер Геншо, избрав средний курс, медленно окинул взглядом комнату, на минуту задержавшись на сердитом лице жены.

— А ты рано сегодня пообедала, — сказал он, наконец, дрожащим голосом.

— Да, ты так думаешь? — последовал надменный ответ.

Мистер Геншо поспешил найти успокоительное объяснение.

— Наши часы вперед, — сказал он, переводя стрелку.

Жена спокойно стала убирать посуду.

— А как… как насчет того, чтобы пообедать? — спросил мистер Геншо, все еще не давая воли своим опасениям.

— Пообедать! — сказала миссис Геншо страшным голосом. — Ступай к той твари, с которой ты катался в автобусе, и скажи ей, чтоб она дала тебе пообедать!

Мистер Геншо в отчаянии махнул рукой.

— Да пойми же ты, что то был не я, — сказал он. — Я тебе еще вчера говорил, что ты обозналась. Тебе вот взбредет что-нибудь в голову, и тогда ты…

— Хватит! — сказала жена резко. — Я видела вас, Джордж Геншо, так же ясно, как вижу сейчас.

— То был не я, — упорствовал несчастный.

— Когда я окликнула тебя, — продолжала миссис Геншо, не обратив внимания на его слова, — ты вздрогнул, закрыл лицо шляпой и отвернулся. Я бы тебя настигла, если бы не лотки у меня на дороге и если бы я не упала.

Она подбежала к раковине и принялась мыть посуду. Мистер Геншо постоял в нерешительности некоторое время, заложив руки в карманы, затем надел шляпу и опять ушел из дому.

Он кое-как пообедал в дешевой столовой и домой вернулся в шесть часов вечера. Жены дома не оказалось, буфет был заперт. Тогда он опять отправился в ту же столовую выпить чаю и после скудного ужина пошел прогуляться с Тедом Стоксом, которого он здесь встретил, чтобы обсудить с ним создавшееся положение.

— Надо говорить ей, — сказал он, — что то был не я, а кто-то другой, похожий на меня.

Мистер Стокс скривил рот в улыбку, но, встретив холодный взгляд своего друга, опять стал серьезным.

— А почему не сказать, что это был ты? — спросил он удивленно. — Что же плохого в том, что ты проехался в автобусе с приятелем и с двумя дамами?

— Конечно, ничего плохого нет, — подхватил мистер Геншо горячо, — иначе я не позволил бы себе этого. Но ты знаешь мою жену!

Мистер Стокс, который никогда не пользовался симпатией упомянутой особы, кивнул головой.

— И я думаю, когда бываешь с женщиной, то надо же выказывать любезность, — сказал мистер Геншо с достоинством. — Я повторяю, что когда моя миссис будет спрашивать тебя об этом, ты говори, что то был не я, а твой друг из другого города, который похож на меня, как две капли воды. Понимаешь?

— Белл? — предложил Стокс. — Альфред Белл? У меня был знакомый, которого так звали.

— Это вполне подойдет, — сказал его приятель, немного подумав, — но надо хорошенько запомнить это имя. И надо что-то придумать о нем — где он живет и так далее, — чтобы ты не хлопал ушами, как дурак, когда она начнет тебя расспрашивать.

— Сделаю для тебя все, что можно, — сказал мистер Стокс, — но я не думаю, что твоя миссис станет расспрашивать меня. Она слишком хорошо тебя видела.

Дальше они пошли молча, обдумывая про себя этот вопрос. По дороге они завернули в пивную, чтобы выпить по кружке пива.

— Ты держись того, что мы с тобой придумали, и все будет хорошо, — сказал друг. — Скажи ей, что ты говорил со мной обо всем… что его зовут Альфред Белл, что он приехал из Ирландии… А знаешь, что мне пришло в голову?

— А что? — спросил мистер Геншо.

— Ты будешь Альфред Белл, — сказал мистер Стокс таинственным полушепотом.

Мистер Геншо отпрянул назад и удивленно посмотрел на него. Глаза его друга сверкали и что-то безумное было в них, как ему показалось.

— Ты теперь Альфред Белл, — повторил мистер Стокс. — Понимаешь? Разыгрывай из себя Альфреда Белла, и мы пойдем к твоей миссис. Ты наденешь мой костюм и новый галстук, и все сойдет как нельзя лучше!

— Что? — вскричал изумленный до крайности мистер Геншо.

— Легче ничего не может быть, — сказал мистер Стокс. — Завтра вечером в моем новом костюме ты идешь к себе домой со мной вместе, и я говорю твоей жене, что мы хотим тебя видеть. Конечно, я пожалею, что мы не застали тебя дома, а может, мы далее зайдем в квартиру и подождем, пока ты придешь.

— Значит, я должен показать себя самому себе? — с трудом выговорил мистер Геншо от изумления.

Мистер Стокс подмигнул.

— Благодаря удивительному сходству, — сказал он, улыбаясь. — Сходство поразительное, не правда ли? Ты только вообрази себе, как мы оба сидим там, разговариваем с ней и поджидаем, когда ты придешь, да еще удивляемся, что тебя так долго нет!

Мистер Геншо несколько секунд пристально смотрел на своего приятеля, затем, энергично схватив кружку, осушил ее.

— А как же быть с голосом? — спросил он с усмешкой.

— А разве голос нельзя изменить? — сказал его друг.

Они были одни в трактире, и мистер Геншо после некоторых уговоров согласился испробовать свой голос. Он то ревел басом, от которого у него болело в горле, то пищал таким фальцетом, что мистер Стокс чуть не скрежетал зубами, но ничего не выходило.

— Придется тебе, как видно, простудиться и говорить охрипшим голосом, — сказал мистер Стокс, когда они очутились на улице. — Ты простудился в дороге позавчера, когда ехал из Ирландии, а вчера добавил, катаясь в открытом автобусе со мной и с двумя дамами, Понимаешь? А ну, попробуй заговорить хриплым шепотом, интересно, как у тебя получится?

Мистер Геншо попробовал, и его друг, видя, что он не очень увлечен этим планом, принялся всячески расхваливать его.

— Бодрись и практикуйся, — сказал мистер Стокс, когда они спустя немного времени пожали друг другу руку на прощанье. — И если сможешь, постарайся завтра уйти со службы в четыре часа, чтобы мы могли сделать ей визит, когда по-настоящему ты еще должен быть на службе.

Мистер Геншо похвалил своего приятеля за ловкую выдумку и, твердо веря в его талант, отправился домой в бодром настроении. Сердце его упало, когда он стал подходить к дому, однако он тут же почувствовал облегчение, увидев, что света в доме нет, а, значит, его жена уже в постели.

Он встал рано на другой день, но жена не подавала никаких признаков, что она собирается вставать. В буфете, как и вчера, было пусто, и некоторое время он слонялся из угла в угол голодный и в каком-то неопределенном состоянии духа. Наконец, он поднялся наверх и стал укорять жену за такое отношение и заявил, что он просто не придет домой, если она не настроится на другой лад. С дисциплинарной точки зрения, его укоры в немалой степени теряли свою силу, поскольку ему пришлось выкрикивать их перед запертой дверью, и он сразу умолк, когда дверь вдруг распахнулась, и перед ним предстала жена.

Несмотря на то, что он ушел с работы на два часа раньше, день тянулся медленно и к тому времени, когда он добрался до квартиры мистера Стокса, он был уже в совершенно подавленном настроении. Но у мистера Стокса веселого расположения духа хватило бы на двоих, и, нарядив приятеля в свой костюм, сделав ему на голове пробор посредине, а не сбоку, он посмотрел на него с большим удовлетворением. По его же совету мистер Геншо подчернил себе жженой пробкой брови и бороду и тогда мистер Стокс торжественно заявил, что теперь даже родная мать не узнала бы его.

— Смотри же, будь начеку, — сказал мистер Стокс, когда они вышли из дому. — Будь веселым и беззаботным; покажи себя таким, каким она видела тебя, когда мы ехали в автобусе, так сказать, настоящим кавалером. Старайся совершенно не быть похожим на себя, да смотри не проговорись и не назови ее ласкательным именем!

В мрачном молчании шагал мистер Геншо с приятелем, отставая от него все чаще по мере приближения их к дому. Когда мистер Стокс постучал в дверь, он скромно отступил назад и оперся спиной о стену соседнего дома.

— Джордж дома? — весело спросил мистер Стокс, когда миссис Геншо отворила дверь.

— Нет, — последовал ответ.

Мистер Стокс сделал вид, что раздумывает, как ему быть; мистер Геншо инстинктивно подался назад.

— Нет, его нет дома, — повторила миссис Геншо, собираясь захлопнуть дверь.

— Сегодня мне особенно нужно его видеть, — сказал мистер Стокс. — Я пришел со своим другом Альфредом Беллом, который очень хотел бы познакомиться с Джорджем.

Миссис Геншо, следуя за направлением его взгляда, высунула голову из двери.

— Джордж! — воскликнула она.

Мистер Стокс улыбнулся.

— Это не Джордж, — сказал он весело. — Это мой приятель, мистер Альфред Белл. Не правда ли, какое необыкновенное сходство? Прямо чудо! Вот почему я и привел его, мне хотелось бы познакомить с ним Джорджа.

Миссис Геншо смотрела то на одного, то на другого в каком-то гневном недоумении.

— Ну, прямо его двойник. — продолжал мистер Стокс. — Это жена моего друга Джорджа, — добавил он, обращаясь к мистеру Беллу.

— Добрый день, сударыня, — сказал тот сиплым голосом.

— Он простудился в дороге, когда ехал поездом из Ирландии, — пояснил мистер Стокс, — а потом нам взбрело в голову третьего дня покататься в открытом автобусе, — тут он еще добавил.

— О-о! — протянула миссис Геншо. — Вот как! Действительно!

— Он очень хотел бы познакомиться с Джорджем, — еще раз сказал мистер Стокс. — По-настоящему, он сегодня должен был выехать обратно в Ирландию, если бы не это. Но он решил отложить до завтра, чтобы встретиться с Джорджем.

Мистер Белл, еще более охрипшим голосом, заявил вдруг, что он все-таки уедет, сегодня.

— Брось молоть вздор! — сказал мистер Стокс строго. — Ты знаешь, что Джордж будет рад познакомиться с тобой. Я думаю, он скоро должен придти? — добавил он, обращаясь к миссис Геншо, которая в эту минуту так смотрела на мистера Белла, как голодная кошка смотрит на жирного воробья.

— Я тоже так думаю, — сказала она.

— Мне кажется, если мы немножко подождем… — начал мистер Стокс, не обращая внимания на полный отчаяния взгляд мистера Геншо.

— Войдите! — прервала его вдруг миссис Геншо.

Мистер Стокс вошел, но, видя, что его друг отстал, вернулся назад и чуть не силой втащил его в дом. Застенчивость мистера Белла он объяснил тем, что тот слишком долго жил в Ирландии.

— На самом же деле он в полном смысле светский кавалер, — ввернул он ловко, когда они следовали за миссис Геншо в комнату. — Вы только поглядели бы на него, когда мы позавчера ехали в автобусе. С нами были две дамы, мои знакомые, и он так любезничал с ними, что даже удивил кондуктора.

Мистер Белл, беспокоясь за благополучный исход эксперимента, грозно поглядывал на своего друга и отчаянно морщился.

— Любезничал? Вот как! — сказала миссис Геншо, глядя в упор на преступника.

— Да еще и как! — продолжал мистер Стокс, обладавший богатым воображением. — Одну из них называл своей женушкой и добивался узнать, где ее обручальное кольцо.

— Ничего подобного! — сказал мистер Геншо возмущенно. — Совсем и не думал.

— Тут ничего такого нет, чтобы стыдиться, — сказал мистер Стокс. — Но в ту минуту я вынужден был сказать тебе: «Альфред, — говорю я, — все это ничего, поскольку ты холостяк, но не забывай, что ты настоящий двойник моего приятеля Джордлт Геншо, и если кто увидит тебя, то может подумать, что это он». Не говорил я этого?

— Говорил, — пробормотал мистер Белл беспомощно.

— Но он мне не поверил, — сказал мистер Стокс, поворачиваясь к миссис Геншо. — Вот я и пришел вместе с ним, чтобы он сам увидел Джорджа и убедился.

— Я тоже хотела бы посмотреть на них обоих вместе, — сказала миссис Геншо спокойно. — Мистера Белла я где угодно приняла бы за своего мужа.

— Вряд ли вы приняли бы его за своего мужа, если бы видели его вчера вечером, — сказал мистер Стокс, качая головой и улыбаясь.

— Что — опять ухаживал? — спросила миссис Гению настороженно.

— Нет! — сказал мистер Белл страшным шепотом. Он так посмотрел на своего приятеля, что тот съежился.

— Я не стану рассказывать, — спохватился мистер Стокс, кивнув головой.

— Если даже я попрошу вас? — сказала миссис Геншо с очаровательной улыбкой.

— Попросите его, — ответил мистер Стокс.

— Вчера вечером, — начал мистер Геншо хриплым шопотом, — я пошел один прогуляться вокруг парка Виктории. Там я встретил мистера Стокса, вместе мы зашли в трактир и выпили полкварты пива. Вот и все.

Миссис Геншо посмотрела на мистера Стокса. Тот подмигнул ей.

— Это так же верно, как то, что меня зовут Альфред Белл, — сказал мистер Геншо с некоторым замешательством.

— Ладно, пусть будет так, — сказал мистер Стокс, немного встревоженный, что мистер Белл действовал не в соответствии с его указаниями.

— Я была бы рада, если бы мой муж так мирно проводил свои вечера, — сказала миссис Геншо.

— А разве он проводит иначе? — спросил мистер Стокс. — Мне он всегда казался таким спокойным. Слишком даже спокойным.

— Это все его притворство, — сказала миссис Геншо.

— Он всегда так спешит домой, — продолжал добрейший мистер Стокс.

— Это он так говорит, чтобы отделаться от вас, — сказала миссис Геншо, немного подумав — Он говорил мне, что от вас иногда просто невозможно отвязаться.

Мистер Стокс выпрямился и свирепо посмотрел в сторону мистера Геншо.

— Жаль, что я не знал об этом, — сказал он обиженным тоном.

— Я говорила ему не раз, — продолжала миссис Геншо: — «Почему ты не скажешь Теду Стоксу прямо, что ты не желаешь водить с ним компанию?» — но он не хочет. Это не в его характере. Он скорее будет шептаться у вас за спиной.

— А что он говорит? — спросил мистер Стокс, не обращая внимания, что его друг отрицательно качал головой.

— Если вы пообещаете мне, что не передадите ему, я вам все расскажу, — ответила миссис Геншо.

Мистер Стокс обещал.

— Он говорит, что вы слишком большого мнения о себе, и что ему до смерти надоело слушать вашу бесконечную болтовню.

— Продолжайте, — мрачно сказал мистер Стокс.

— Потом он говорит, что вы всегда стараетесь выпить на чужой счет, никогда не платите своей доли, и ему приходится платить за вас.

Мистер Стокс вскочил, как ужаленный, и, стиснув кулаки, сердито смотрел на испуганного мистера Белла. Но он сделал над собой усилие и опять сел

— Еще говорил что-нибудь? — спросил он.

— Всего и не припомнишь, — заявила миссис Геншо, — но я не хочу говорить, чтобы не поссорить вас.

— Мне все равно, — сказал мистер Стокс, злобно поглядывая на своего друга, не находившего себе места от волнения. — Может, и я расскажу вам когда-нибудь о нем кое-что.

— Это было бы только справедливо с вашей стороны, — быстро заговорила миссис Геншо. — Пожалуйста, расскажите сейчас, я ничего не имею против того, что мистер Белл будет слышать.

Но тут уже мистер Белл решил вмешаться.

— Я не хотел бы выслушивать семейные тайны, — прохрипел он, бросая умоляющий взгляд на мстительного мистера Стокса. — Это было бы некрасиво с моей стороны.

— Но только я не люблю шептаться за спиной у другого, — сказал мистер Стокс, опомнившись. — Подождем, пока вернется Джордж, и тогда я скажу ему все прямо в глаза.

Покусывая губы от злости, миссис Геншо попыталась уговорить его, но мистер Стокс был неумолим и, взглянув на часы, сказал, что Джордж, несомненно, скоро должен придти, и он подождет до его прихода.

Разговор не клеился, несмотря на старания миссис Геншо втянуть мистера Белла в разговор и заставить его рассказать об Ирландии. Он совсем потерял голос еще в самом начале и теперь сидел молча, в то время как миссис Геншо обсуждала самые интимные подробности семейной жизни своего мужа с мистером Стоксом. Когда она уже наполовину рассказала анекдот о своей свекрови, мистер Белл внезапно вскочил и заявил, что ему надо уходить.

— Что вы, уйдете, не повидавшись с Джорджем? — удивилась миссис Геншо. — Ведь он скоро должен придти. Мне так хотелось посмотреть на вас обоих вместе.

— Может, мы его встретим по дороге, — сказал мистер Стокс, которому тоже надоела уже эта комедия. — Спокойной ночи!

Вместе с мистером Беллом, который не чаял, как бы поскорее уйти, он вышел на улицу. Зная, что миссис Геншо наблюдает за ними, стоя за дверью, он шел молча, пока они не повернули за угол, и тогда он набросился на мистера Геншо и потребовал у него объяснения.

— Все кончено у меня с тобой! — сказал он, не обращая внимания на объяснения своего приятеля. — Я понял тебя хорошо и не желаю больше иметь с тобой дела. И больше мне ничего не говори — я не стану слушать.

— В таком случае до свидания! — сказал мистер Геншо с неожиданным высокомерием, когда они остановились перед домом.

— Раньше мне надо получить свои штаны, — сказал мистер Стокс холодно, — а тогда можешь уходить себе подобру-поздорову.

— Я тебя уверяю, — сказал мистер Геншо мрачно, — что она узнала меня с самого начала и наговорила все это, чтобы испытать нас.

Мистер Стокс не удостоил его ответом и, когда они вошли в дом, молча стоял и ждал, пока его приятель менял костюм. Он оттолкнул протянутую руку мистера Геншо жестом, который ему пришлось как-то видеть на сцене, и, проводив его до порога, так хлопнул дверью, что задрожал дом.

Очутившись на улице без своего приятеля, мистер Геншо потерял последнюю долю мужества. До десяти вечера он бродил уныло взад и вперед по улицам, затем, мрачный и усталый, решил идти домой. На углу перед своим домом он немного подтянулся и, энергично подойдя к двери, вложил ключ в замочную скважину и повернул.

Дверь оказалась запертой изнутри. Света в доме не было видно. Он стал стучать сначала потихоньку, потом все больше и больше. После пятого раза в комнате наверху вспыхнул свет, окно открылось, и миссис Геншо показалась в окне.

— Мистер Белл! — воскликнула она, страшно удивленная.

— Белл? — спросил ее муж, не менее удивленный. — Это я, Полли.

— Подите прочь, cap! — сказала миссис Геншо негодующим тоном. — Как вы смеете называть меня по имени?

— Это я говорю тебе, твой муж Джордж! — крикнул мистер Геншо в отчаянии. — Почему ты называешь меня Беллом?

— Если вы мистер Белл, как я думаю, то вы должны знать, почему я вас так называю, — сказала миссис Геншо, высовываясь из окна и пристально его разглядывая, — а если вы Джордж, то вы не можете знать.

— Я Джордж! — настоятельно повторил мистер Геншо.

— Право, не знаю, что и думать, — сказала миссис Геншо в недоумении. — Тед Стокс приходил ко мне сегодня со своим приятелем, которого зовут Белл и который так похож на Джорджа, что я не могу разобраться, кто из вас кто. Не знаю, что мне и делать, но одно я знаю, что до тех пор не впущу вас в дом, пока не увижу вас обоих вместе.

— Обоих вместе! — изумился мистер Геншо. — Слушай, да посмотри же!

Он чиркнул спичкой и, держа ее у себя перед носом, задрал голову вверх, глядя на окно. Миссис Геншо смерила его суровым взглядом.

— Этого мало, — сказала она. — Я не могу признать. Нужно, чтоб вы пришли оба вместе.

Мистер Геншо заскрежетал зубами.

— Но где я его найду? — сказал он в отчаянии.

— Он ушел вместе с Тедом Стоксом, — ответила его жена. — Если вы Джордж, то сходите к нему и узнайте.

Она уже хотела захлопнуть окно, но мистер Геншо спросил:

— А если его там не окажется?

Женщина на минуту задумалась.

— Если его там не окажется, приходите с Тедом Стоксом, — сказала она, наконец, — и если он подтвердит что вы Джордж, тогда я вас впущу.

Окно захлопнулось, и свет исчез. Подождав понапрасну несколько минут, мистер Геншо побрел к мистеру Стоксу, ясно представляя себе, какой прием его там ждет.

Действительно, мистер Стокс, сон которого неожиданно был нарушен, так кричал и ругался, наносил мистеру Геншо такие ужасные оскорбления, что последний пришел в отчаяние. Однако, поклявшись много раз, что он и пальцем не шевельнет, чтобы помочь своему другу, мистер Стокс, наконец, был тронут мольбами последнего и, наскоро одевшись, отправился с ним в ночное путешествие.

— Но только запомни, что это последний раз, больше я не желаю с тобой встречаться, — сказал он по пути.

Мистер Геншо промолчал. События дня вконец измотали его, и до самого дома они шли молча. К великому облегчению мистера Геншо, он услышал какую-то возню в доме после первого же стука, и затем окно потихоньку открылось, и миссис Геншо выглянула наружу.

— Что? Вы опять здесь? — воскликнула она возмущенно. — Что за наглость! Как вы можете так поступать?

— Это я, — крикнул мистер Геншо.

— Да, я вижу, что это вы, — последовал ответ.

— Это, действительно, он, ваш муж, — сказал мистер Стокс. — Альфред Белл уехал.

— Как вы смеете так нагло лгать! — возмутилась миссис Геншо. — Как еще земля не расступится и не проглотит вас! Это мистер Белл, и если вы сейчас же не уйдете, я позову полицию.

Мистер Геншо и мистер Стокс, озадаченные таким приемом, стояли и смотрели на нее, изумленно моргая глазами.

— Если вы не можете отличить их друг от друга, то как вы можете знать, что это мистер Белл? — спросил мистер Стокс.

— Как я могу знать? — сказала миссис Геншо. — Как я могу знать? Да я потому знаю, что мой муж вернулся домой, как только вы ушли. Я удивляюсь, как вы не повстречались.

— Вернулся домой? — вскричал мистер Геншо. — Вернулся домой?

— Да. И, пожалуйста, не шумите, — приказала миссис Геншо, — он спит.

Приятели посмотрели друг на друга, как в столбняке. Мистер Стокс первый вышел из этого состояния и, нежно взяв своего ошеломленного друга под руку, повел его к себе домой. В конце улицы он остановился, глубоко вздохнул и после некоторой паузы, собравшись с мыслями, так охарактеризовал положение.

— Она поняла все с самого начала, — сказал он с глубоким убеждением. — Сегодня ты пойдешь ко мне, а завтра ты должен рассказать ей все начистоту. Это была глупая затея, и, если ты помнишь, я был против нее с самого начала!

Лапка обезьяны

За окном стояла сырая и холодная ночь, но в уютной гостиной виллы Лейксхэм были опущены шторы и ярко горел огонь. Отец и сын играли в шахматы. У последнего были весьма радикальные представления об игре, и поэтому он не раз ставил своего короля под удары без особой необходимости, что вызывало замечания у пожилой седовласой леди, которая мирно вязала, сидя у огня.

— Послушай, как шумит ветер, — сказал мистер Уайт, который поздно заметил, что совершил ошибку и старался помещать сыну увидеть ее.

— Я слушаю, — сказал тот, мрачно обозревая доску и вытягивая руку вперед: «Шах».

— Я думаю, что он вряд ли придет сегодня, — сказал отец, держа руку над доской.

— Мат, — ответил сын.

— Из всех ужасных, грязных, удаленных мест, — воскликнул мистер Уайт с неожиданной яростью, — наше наихудшее.

— Не волнуйся, дорогой, — сказала его жена примирительным тоном, — может быть ты выиграешь следующую партию.

Мистер Уайт резко оглянулся, как раз во время, чтобы перехватить обмен понимающими взглядами между матерью и сыном. Слова замерли у него на устах, и он спрятал виноватую улыбку в своей негустой седой бородке.

— Вот он, — сказал Герберт Уайт, услыхав, как громко хлопнула калитка и послышались тяжелые шаги.

Старик встал с суетливой поспешностью хозяина и, открывая дверь, приветствовал гостя, сокрушаясь по поводу погоды. Гость также посокрушался и так энергично, что миссис Уайт осуждающе покачала головой и тихонько покашляла. Наконец, в гостиную вошел ее муж в сопровождении высокого мощного человека с розовым лицом и крохотными глазками.

— Майор Моррис, — отрекомендовал он.

Майор пожал всем руки и, усевшись у камина в кресло, предложенное ему, c удовольствием наблюдал, как его хозяин доставал виски, рюмки и ставил маленький медный чайник на огонь.

После третьей рюмки глаза гостя заблестели, и он начал говорить. Маленький семейный кружок с живым интересом взирал на человека из дальних стран, а тот, развалившись в кресле, описывал удивительные события и бесстрашные подвиги, рассказывал о войне, чуме и необыкновенных народах.

— Двадцать один год прошел, — сказал мистер Уайт, кивая головой жене и сыну. — Когда Моррис уходил, он был как тростинка. А теперь посмотрите на него.

— Не скажу, что вам это повредило, — сказала миссис Уайт вежливо.

— Я бы сам хотел съездить в Индию, — сказал старик, — просто посмотреть.

— Лучше быть там, где вы сейчас находитесь, — сказал майор, покачав головой. Он поставил пустую рюмку и, слегка вздохнул, опять покачал головой.

— Я бы хотел повидать старые храмы, факиров и жонглеров, — сказал старик. — А что это вы начали говорить прошлый раз о лапке обезьяны или о чем-то в этом роде, Моррис?

— Ничего, — сказал тот поспешно. — Во всяком случае ничего достойного того, чтобы слушать.

— Лапка обезьяны? — повторила миссис Уайт с любопытством.

— Это то, что вы можете называть магией, — сказал майор туманно.

Его слушатели с интересом приготовились слушать. Гость рассеянно поднес к губам пустую рюмку и потом поставил ее на место. Хозяин наполнил ее.

Его слушатели с интересом приготовились слушать. Гость рассеянно поднес к губам пустую рюмку и потом поставил ее на место. Хозяин наполнил ее.

— Если взглянуть на нее, сказал майор, копаясь в кармане, — то это просто обычная лапка, высушенная как мумия.

Он вытащил что-то из кармана и показал собравшимся. Миссис Уайт с отвращением отпрянула, а ее сын, взяв предмет, стал с интересом рассматривать.

— А что особенного в ней? — спросил мистер Уайт, взяв ее у сына и, осмотрев, положил на стол.

— Старый факир положил на нее заклятие, — сказал майор, — а он — святой человек. Он хотел показать, что судьба управляет жизнью людей, и что те, кто вмешиваются в судьбу, делают это себе на горе. Он положил такое заклятие на нее, что три разных человека могут добиться от нее исполнения трех своих желаний.

Он говорил с таким убеждением, что легкий смешок собравшихся казался неуместным.

— Ну а почему же вы не загадали три желания, сэр, — спросил Герберт Уайт, подумав.

Майор взглянул на него так, как пожилой человек глядит на самонадеянного юнца.

— Я загадал, — сказал он тихо, и его красное лицо побледнело.

— И что, все три желания исполнились? — спросила миссис Уайт.

— Да, — сказал майор и они услышали, как рюмка застучала о его крепкие зубы.

— А кто-нибудь еще загадывал желания? — спросила леди.

— Первый человек получил исполнение всех трех желаний, — был ответ. — Я не знаю его первых пожеланий, но третий раз он пожелал своей смерти. Именно поэтому я получил эту лапку.

Тон, которым он сказал это, был столь серьезен, что все притихли.

— Теперь, раз ваши три желания оказались выполненными, Моррис, — сказал наконец старик, — зачем вам хранить лапку?

Военный покачал головой.

— Наверное, причуда, — сказал он медленно, — У меня была мысль продать ее, но я не думаю, что я это сделаю. Она уже наделала достаточно много бед. Кроме того, люди не желают ее покупать. Некоторые из них считают, что это сказка, а те, кто верят в нее, хотят сначала испытать, а затем заплатить за нее.

— А если бы вы могли снова получить три желания, — сказал старик, внимательно вглядываясь в майора, — захотели бы вы их снова загадать?

— Не знаю, — сказал тот. — Не знаю.

Он взял лапку, и покрутив между большим и средним пальцем, неожиданно бросил ее в огонь. Уайт, воскликнув, бросился к камину и вытащил лапку из огня.

— Пусть бы лучше сгорела, — сказал торжественно майор.

— Если она не нужна вам, Моррис, — сказал старик, — отдайте ее мне.

— Не отдам, — сказал его вдруг упрямо. — Я бросил ее в огонь. Если вы ее сохраните, не вините меня за то, что с вами случится. Бросьте ее снова в огонь, будьте разумным человеком.

Мистер Уайт покачал головой и внимательно рассмотрел свое приобретение.

— А как вы это делаете? — спросил он.

— Держите ее в правой руке и произносите вслух желание, — сказал майор, — но я вас предупредил о последствиях.

— Это похоже на «Тысячу и одну ночь», — сказала миссис Уайт, поднявшись и начав приготовления к ужину. — Может быть ты пожелаешь, чтобы у меня появилось четыре пары рук?

Ее муж вытащил талисман из кармана все расхохотались, когда майор с тревогой на лице, схватил его за руку: «Если вы хотите что-нибудь пожелать, — сказал он резко, — пожелайте, что-нибудь разумное». Мистер Уайт положил лапку обратно в карман и, расставив стулья, пригласил своего друга к столу. За ужином о талисмане почти забыли, а потом трое сидели, завороженные, слушая второй выпуск приключений майора в Индии.

— Если рассказ об обезьяньей лапке не более правдив, чем то, что он нам сегодня рассказывал, — сказал Герберт, после того, как за гостем закрылась дверь (тот спешил, боясь упустить последний поезд), то мы не очень много получим от нее.

— Ты заплатил ему что-нибудь за нее, отец, — спросила миссис Уайт, внимательно вглядываясь в лицо мужа.

— Сущую безделицу, — ответил он, — слегка покраснев. — Он не хотел этого, но я заставил его взять эти деньги. Он опять настаивал на том, чтобы я выбросил ее.

— Еще бы, — сказал Герберт, преувеличенно изображая ужас. — Да, мы теперь станем богатыми, знаменитыми и счастливыми. Тебе бы, отец, надо было бы для начала пожелать стать императором, и уж тогда тебе не пришлось бы находиться под каблуком своей жены.

Он вовремя увернулся от удара салфеткой возмущенной миссис Уайт. Мистер Уайт вынул из кармана лапку обезьяны и взглянул на нее с сомнением: «Я не знаю, что пожелать и это — правда, — сказал он медленно. — Мне кажется у меня есть все, что я хотел бы иметь».

— Наверное, если бы ты привел в порядок дом, ты был бы вполне счастлив, не правда ли? — сказал Герберт, положив ему руку на плечо. — Ну, — пожелай тогда двести фунтов стерлингов и этого будет достаточно.

Его отец, стыдливо посмеиваясь над cобственной доверчивостью, взял талисман, а сын с торжественным видом, но подмигивая матери, уселся за пианино и взял несколько внушительных аккордов.

— Я желаю иметь двести фунтов стерлингов, — четко и раздельно сказал старик.

Герберт сыграл туш на пианино, но он был прерван испуганным возгласом своего отца.

— Она задвигалась, — закричал он, глядя с отвращением на предмет, лежащий на полу. — Когда я произнес пожелание, лапка в моих руках завертелась как змея.

— Но денег я не вижу, — сказал сын, поднимая лапку и укладывая ее на стол. — И я готов спорить, что я никогда не увижу этих денег.

— Возможно, это тебе показалось, отец, — сказала жена, — взглянув на него с тревогой.

Он покачал головой: «Впрочем неважно, ничего страшного не произошло, но в любом случае я перепугался».

Они вновь уселись у камина, и двое мужчин докурили свои трубки. Снаружи ветер завывал все сильнее, и старик вздрогнул, услышав, как наверху хлопнула дверь. Воцарилась необычная и томительная тишина и она продлевалась до тех пор, пока старики не поднялись, чтобы отправиться спать.

— Я думаю, вы обнаружите деньги в большом мешке, который будет лежать посреди вашей кровати, — сказал Герберт пожелавший им спокойной ночи. — А наверху шкафа будет сидеть нечто ужасное, готовое прыгнуть на вас, как только вы возьмете эту нечестно приобретенную добычу.

На следующее утро зимнее солнце ярко освещало обеденный стол, и Герберт смеялся над вчерашними страхами. Вся комната приобрела прозаичную цельность, которой так не хватало ей прошлым вечером, и небрежно положенная грязная засохшая лапка на краю стола не внушала веры в приписываемые ей волшебные свойства.

— Наверное, все солдаты одинаковы, — сказала миссис Уайт, — как вы могли только поверить в такую чепуху? Разве в наши дни могут сбываться желания? Да если бы они сбывались, разве двести фунтов стерлингов могли бы нам повредить?

— Разве, что если бы они упали с неба прямо на голову, — сказал шутливо Герберт.

— Моррис сказал, что такие вещи происходят так естественно, — сказал его отец, — что ты можешь объяснить их совпадением.

— Но не начинай тратить деньги до того, как я вернусь, — сказал Герберт, вставая из-за стола. — Я опасаюсь, что они превратят тебя в злого и жадного человека, и нам придется лишить тебя этих средств.

Мать рассмеялась, проводила его к двери, и проследив, как он пошел по дороге, еще раз посмеялась над доверчивостью своего мужа.

Веселое настроение не мешало ей заниматься своими делами, открыть дверь почтальону и довольно резко характеризовать некоторых майоров, склонных к выпивке, когда она обнаружила, что почта принесла счет от портного.

— Наверное, Герберт опять отпустит немало шуток, когда вернется домой, — сказала она когда сели обедать.

— Наверное, — отозвался мистер Уайт, наливая себе пива, — но при всем при том, я готов поклясться, что эта штука задвигалась у меня в руке, это так.

— Ты наверное подумал, что она зашевелилась, — сказала его жена.

— Я точно тебе говорю, что это было так, — ответил супруг. — Я совсем не думал об этом. Просто я… А в чем дело?

Его жена не отвечала ему. Она наблюдала за странными передвижениями человека, стоявшего снаружи, который нерешительно разглядывал их дом. Казалось, что он не мог набраться духу, чтобы войти. Соединив в уме, его с двумя сотнями фунтов стерлингов, она обратила внимание на то, что незнакомец был хорошо одет, а его голова покрыта новой шляпой. Три раза он останавливался, не решаясь войти в калитку, и трижды возвращался назад. Четвертый раз он замер, держась рукой за калитку и, наконец, распахнул ее и пошел по дорожке. Миссис Уайт тотчас же отвела свои руки за спину и быстро, развязав тесемки своего передника, запихнула его за подушку кресла.

Она провела в комнату незнакомца, который, казалось, был смущен. Он участливо выслушал ее извинения за вид комнаты и одеяние мужа, которое обычно предназначалось для работы в саду. Затем она приготовилась ждать, что скажет незнакомец, проявляя при этом не больше терпения, чем это было отпущено особам женского рода.

— Меня попросили нанести вам визит, — наконец сказал он, стряхивая ниточку со своих брюк. — Я прислан от фирмы «Моу энд Мэггинс».

Женщина вздрогнула.

— Что-нибудь случилось? — спросила она, побледнев. — Что-то случилось с Гербертом? Муж остановил ее.

— Ну, ну, — сказал он поспешно. — Садись и не торопись с выводами. Я уверен, сэр, что вы не принесли нам плохих вестей, — и он пристально взглянул на посетителя.

— Мне очень жаль, — начал незнакомец.

— Он ранен? — спросила мать.

Гость кивнул в знак согласия: — Очень тяжело ранен, — сказал он тихо, — но сейчас он уже не испытывает боли.

— О, хвала Господу! — сказала старушка, сжимая руки. — Хвала Господу за это! Спасибо…

Она остановилась, когда зловещий смысл слов дошел до нее и она увидела ужасное подтверждение своих страхов в том, что гость опустил глаза. У нее перехватило дыхание и, повернувшись к своему мужу, который соображал медленнее, чем она, положила свою старую руку на его руку. Воцарилась тишина.

— Он был разрезан работавшим механизмом, — наконец сказал тихо посетитель.

— Он был разрезан работавшим механизмом, — повторил мистер Уайт с ошарашенным видом, — понятно.

Он мрачно смотрел из окна и, взяв руку своей жены в свою, сжал ее так, как это было в те дни, когда он ухаживал за ней сорок лет назад.

— Он был нашим единственным, — сказал старик, повернувшись к посетителю.

— Это ужасно.

Посетитель покашлял и, поднявшись со стула, медленно подошел к окну.

— Фирма желала бы передать вам свои искренние соболезнования в вашей огромной утрате, — сказал он, не глядя ни на кого.

Ответа не было; лицо старушки было белым, ее округлившиеся глаза, казалось, ничего не замечали вокруг, ее дыхание было почти не ощутимым.

— Я хотел бы также добавить, что «Моу энд Мэггинс» заявляют о том, что фирма не несет никакой ответственности за случившееся, — продолжал посетитель. — Они не готовы выплатить какую-нибудь страховку, но, учитывая заслуги вашего сына, представляют вам некоторую компенсацию за ущерб.

Мистер Уайт отпустил руку супруги и встав, посмотрел с ужасом на гостя. Его пересохшие губы с трудом прошептали слово: «Сколько?"

— Двести фунтов стерлингов, — прозвучал ответ.

Не услышав крика жены, старик слабо улыбнулся, вытянул перед собой руки, как слепец, и свалился на пол без сознания.

Старая пара похоронила своего сына на новом кладбище, расположенном в трех километрах от их дома. Они вернулись в дом, погруженный во мрак и тишину. Все прошло так быстро, что сначала они не могли даже сообразить, что произошло, и они ожидали, что может произойти еще что-то такое, что облегчит их бремя, слишком тяжелое для их старых сердец. Но шли дни и ожидание сменилось отчаянием, тем безнадежным отчаянием стариков, которое по ошибке называют апатией. Они подолгу молчали, порой часами не произнося ни слова, потому что им не о чем было говорить, и их дни стали утомительно долгими.

Через неделю после случившегося, старик, проснувшись среди ночи, протянул руку и почувствовал, что он один. Комната была погружена в темноту, а у окна он услышал сдавленные рыдания. Он привстал в кровати и прислушался.

— Ты замерзнешь, — сказал он нежно. — Ложись-ка лучше в постель.

— Моему сыну еще холоднее, — сказала его жена и сильно расплакалась.

Но в постели было тепло, а глаза отяжелели от сна и постепенно он перестал слышать рыдания. Он задремал и вдруг проснулся от внезапного возгласа его жены.

— Лапка обезьянки! — кричала она как обезумевшая. — Лапка обезьянки!

Он вскочил в ужасе:

— Где? Где она? Что случилось?

Она бросилась к нему через комнату.

— Я хочу ее, — сказала она тихо. — Ты уничтожил ее?

— Она в гостиной на полке, — ответил он с изумлением в голосе. — Зачем тебе она?

Она заплакала и засмеялась одновременно, и, наклонившись к нему, поцеловала его в щеку.

— Я только что придумала это, — сказала она, перемежая речь истерическими рыданиями. — Почему я раньше об этом не подумала? Почему ты об этом не подумал?

— Подумал о чем? — спросил он.

— О двух других желаниях, — ответила она быстро. — Мы загадали только одно.

— Разве этого тебе мало? — ответил он яростно.

— Нет, — воскликнула она с победным видом. — У нас есть еще одно. Спустись вниз, быстро возьми ее и пожелай, чтобы наш мальчик снова был жив.

Мужчина сел в постели, откинул одеяло трясущимися руками. Бог мой, ты сошла с ума, — воскликнул он в ужасе.

— Возьми! — Она тяжело дышала, — и пожелай… О, мой мальчик, мой мальчик!

Муж чиркнул спичкой и зажег свечку.

— Иди спать, — сказал он нетвердым тоном. — Ты просто сама не знаешь, что говоришь.

— Наше первое желание сбылось, — сказала старая женщина. — Почему бы не исполниться второму?

— Это совпадение, — пробормотал старик.

— Иди, возьми ее и произнеси пожелание, — закричала супруга и потащила его к двери.

Он шел в темноте и с трудом пробирался к гостиной, а затем к каминной полке. Талисман был на месте, и его охватил ужасный страх, что невысказанное желание может вернуть сюда его сына, разрезанного на части машиной, прежде чем он сможет сбежать из комнаты. У него перехватило дух и он едва нашел дверь. Его лоб был покрыт потом, он с трудом нашел дорогу к столу и, цепляясь по стене, наконец вернулся с гадкой вещицей в руках.

Лицо его жены казалось чужим, когда он вошел в комнату. Оно был бледным и напряженным от нетерпеливого ожидания. Он боялся ее.

— Произнеси желание, — выкрикнула она громким голосом.

— Это глупо и дико, — сказал он.

— Говори! — приказала жена.

Он поднял руку:

— Я хочу, чтобы мой сын снова был жив.

Талисман упал на пол и он с содроганием смотрел на него. Он дрожа опустился в кресло, а его жена с горящими глазами подошла к окну и подняла занавеску.

Он сидел, пока не окоченел от холода. Время от времени он глядел на свою супругу, которая всматривалась в темноту ночи. Догоревшая свеча бросала пульсирующие тени в потолок, стены, а затем, с последней вспышкой, погасла. Старик с несказанным облегчением по поводу того, что заклятье талисмана потерпело неудачу, вернулся в постель, а через минуту или две его жена молча и безвольно легла рядом с ним.

Никто не произносил ни слова, и двое лежали молча, слушая тиканье часов. Где-то скрипнула ступенька, мышь пискнула и юркнула за стену. Тишина угнетала, и некоторое время спустя старик, взяв коробок спичек, спустился вниз за свечой.

Внизу его спичка погасла и он остановился, чтобы зажечь другую, и в тот же миг он услышал стук во входную дверь такой тихий и осторожный, что его почти не было слышно.

Спички выпали у него из рук. Он стоял неподвижно, его дыхание остановилось. Тогда он повернулся, бросился бежать назад в свою комнату и закрыл за собой дверь. Третий стук прозвучал на весь дом.

— Что это такое? — закричала женщина, поднимаясь с постели.

— Крыса, — сказал старик трясущимся голосом. — Крыса. Она пробежала мимо меня по лестнице.

Его жена села в постели, прислушиваясь. Громкий стук раздавался на весь дом.

— Это — Герберт! — закричала она. — Это — Герберт!

Она подбежала к двери, но ее муж был быстрее, и схватив за руку, крепко удерживал ее.

— Что ты делаешь? — хрипло прошептал он.

— Это мой мальчик. Это — Герберт, — закричала она, отчаянно вырываясь из его рук. — Я забыла, что кладбище в трех километрах от нас. Зачем ты держишь меня? Отпусти меня. Я должна открыть дверь.

— Ради Бога не делай этого, — закричал старик, весь дрожа от страха.

— Ты боишься собственного сына, — закричала она, сопротивляясь. — Пусти меня. Я иду, Герберт, я иду.

Раздался еще стук, потом другой. Женщина резким движением вырвалась из рук мужа и выбежала из комнаты. Супруг побежал за ней на площадку, с мольбой воззвал к ней, но та уже сбегала вниз. Он услышал, как его жена со звоном стряхнула дверную цепочку, и как стала медленно отодвигаться нижний засов. Потом раздался ее голос; она задыхалась.

— Верхний засов, — выкрикнула она громко. — Спустись. Я не могу до него дотянуться.

Но ее муж на коленях искал на полу упавшую лапку. Если бы только он смог ее найти до того, как вошло в дом то существо, которое было снаружи. Дом вибрировал от канонады ударов, и он услышал звук стула, придвигаемого женой к двери. Он услышал, как засов со скрипом пополз назад, и в тот же миг он нашел лапку обезьяны и отчаянно прошептал свое третье и последнее желание.

Стук внезапно прекратился, хотя его эхо все еще звучало в доме. Он услышал, что стул отодвинули назад и дверь открылась. Холодный ветер с улицы ворвался в дом, и он услышал громкий долгий вопль жены, вопль отчаяния и горя. Это придало ему смелости и он сбежал к ней на помощь вниз.

На тихой и пустынной улице мерно раскачивался уличный фонарь.

Дом смерти

— Все вздор! — сказал Джек Барнс. — Конечно, и в этом доме люди умирают. Что же касается звуков, то ветер, воющий в трубе, или крысы очень много значат для нервного человека. Налейте мне еще чашку чаю, Мигль.

— Лестер и Вайт стоят первыми на очереди, — ответил Мигль, председательствовавший за чайным столом в гостинице "Трех Перьев". — Вы уже выпили две.

Лестер и Вайт кончали свои чашки с раздражающей медлительностью, останавливаясь между глотками и гадая по плававшим чаинкам. Мигль дополнил их чашки до самых краев и, обратившись к угрюмо ожидавшему Барнсу, кротко попросил его позвонить, чтобы принесли еще кипятку.

— Если вы спросите моего мнения, — сказал он, — то я наполовину верю в сверхъестественное.

— Все разумные люди верят! — подтвердил Лестер. — Моя тетка раз видела привидение.

Вайт кивнул головой.

— А у меня дядя видел! — заметил он.

— В том-то и дело, что всегда кто-нибудь другой их видит, — стоял на своем Барнс.

— Как бы то ни было, — сказал Мигль, — вот вам большой дом, сдаваемый за нелепо низкую цену, и никто не хочет его нанять! Молва гласит, что этот дом взымал дань с каждой семьи, поселявшейся в нем, отнимая жизнь, по крайней мере, у одного из ее членов. А с тех пор, как он стоит пустой, все сторожа умирают один за другим. Последний сторож умер пятнадцать лет тому назад.

— Так! — засмеялся Барнс. — Достаточно давно, чтобы накопились легенды.

— Я держу пари на один фунт, что вы там не проночуете и одной ночи, несмотря на все ваши подтрунивания, — предложил вдруг Вайт.

— И я! — сказал Лестер.

— Нет! — медленно промолвил Барнс: — Я не верю в привидения или во что-либо сверхъестественное, тем не менее я сознаюсь, что мне было бы неприятно провести ночь в этом доме одному.

— Почему же? — спросил Вайт.

— Ветер воет в трубе! — объяснил с ехидной улыбкой Мигль.

— Крысы! — подхватил Лестер.

— Как вам угодно, — сказал Барнс, покраснев.

— А что, если бы нам всем вместе отправиться туда ночевать? — сказал Мигль. — Мы можем выйти отсюда после ужина и добраться до дома к одиннадцати часам. Это будет, по крайней мере, нечто новое и, если мы разрушим чары, оставшись все четверо в живых, то благодарный владелец дома должен будет нас щедро наградить.

— Посмотрим, прежде всего, что нам расскажет хозяин гостиницы, — предложил Лестер: — Совсем не интересно провести ночь в обыкновенном пустом доме. Удостоверимся сначала, что в нем действительно водится нечистая сила.

Он позвонил и, пригласив хозяина, обратился к нему с убедительной просьбой не допустить их ночевать напрасно в доме, не имеющем ничего общего с привидениями и домовыми. Ответ был более чем успокоительный. Хозяин, описав с большим искусством точную наружность головы, показывающейся в одном из окон в лунную ночь, закончил вежливой, но настойчивой просьбой заплатить ему по счету до их ухода из дому.

— Вам, молодым людям, хорошо, — сказал он, — но что, если вдруг вас всех найдут мертвыми на следующее утро? При чем же я останусь? Старый дом недаром зовется домом смерти.

— Кто умер там последним? — спросил Барнс вежливо-насмешливым тоном.

— Бродяга. Он пошел туда ночевать ради экономии и на другой день нашли его труп висящим на перилах лестницы.

— Самоубийство! — заметил Барнс. — Очевидно, это был нервнобольной.

Хозяин согласился.

— Следствие именно это и предположило, но, — закончил он с расстановкой, — он был совершенно здоров, когда вошел в дом вечером. Я его знал много лет. Я бедный человек, но если бы вы мне заплатили тысячу, то и тогда я не пошел бы туда ночевать!

Он повторил эти слова еще раз, когда они прощались с ним несколько часов спустя. Гостиницу уже закрывали на ночь; слышно было, как за ними защелкивались замки и запирались засовы, и в то время, как обычные посетители потянулись по своим квартирам, они быстро зашагали по направлению к дому. Было уже темно, огни в окнах постепенно исчезали в то время, как они проходили мимо.

— Довольно жестоко лишаться спокойной ночи только ради того, чтобы убедить Барнса в существовании привидений! — заметил Вайт.

— Ничего, — сказал Мигль. — Цель в высшей степени почтенная, и мне что-то подсказывает, что наши старания увенчаются успехом. Вы не забыли свечи, Лестер?

— Я взял две. Больше в гостинице мне отказались дать.

Луна была не полная и небо облачное. Дорога, окаймленная высокими живыми изгородями, была еле заметна, а в одном месте, где она пролегала через лес, стояла такая тьма, что они два раза споткнулись о кочки, находившиеся у ее краев.

— И подумать только, что мы оставили постели ради этого! — жаловался Вайт. — Ведь, кажется, это милое жилище-склеп лежит направо?

— Да, но немного подальше, — сказал Мигль.

Следуя его указаниям, они, наконец, свернули и, пройдя в молчании еще с четверть мили, увидели перед собой ворота дома.

Сторожка была почти совершенно скрыта разросшимися кустами, а въездная алея вся заросла сорными травами. Ведомые Миглем, они пошли вперед, пока, наконец, перед ними не выросло из тумана большое здание.

— Сзади есть окно. Через него мы можем влезть, — по крайней мере так говорил хозяин гостиницы, — сказал Лестер, остановившись вместе с другими перед парадной дверью.

— Окно? — прервал его Мигль. — Вздор! Надо все делать как следует. Где дверной молоток?

Он нащупал его в темноте и громко застучал.

— Не валяй дурака! — остановил его сердито Барнс.

— Прислуга-привидения все спят! — возразил Мигль серьезно, — но я их разбужу сначала, а уже потом с ними покончу! Это ни на что не похоже так долго нас держать здесь в темноте.

Он опять налег на молоток, и удары далеко и гулко разносились в пустоте за дверью. Но вдруг, протянув руки, он с громким восклицанием подался вперед и чуть не упал.

— Да она была открыта! — сказал он со странным перерывом в голосе. — Идем!

— Я не верю, чтобы она была отперта все время, — усомнился Лестер, отступая назад. — Кто-нибудь над нами подшучивает.

— Вздор! — сказал Мигль резко. — Дайте мне свечу. Благодарю. У кого есть спички?

Барнс вынул из кармана коробку спичек и зажег свечу. Мигль, защищая пламя рукой, пошел вперед к нижней площадке лестницы.

— Кто-нибудь закройте дверь, — сказал он, — очень дует!

— Она закрыта, — ответил ему Вайт, взглянув назад.

Мигль нервно потрогал свой подбородок.

— Кто ее закрыл? — спросил он, переводя взгляд с одного на другого. — Кто вошел последним?

— Я, — ответил Лестер, — но я не помню, чтобы я ее запер… А, впрочем, может быть и запер!

Мигль хотел было что-то сказать, но раздумал и, продолжая тщательно защищать пламя рукой, начал осмотр дома вместе с остальными. Тени прыгали по стенам и прятались в углах по мере того, как они шли вперед. В конце коридора они нашли вторую лестницу и, медленно поднявшись по ней, очутились во втором этаже.

— Осторожно! — предупредил их Мигль, дойдя до верхней площадки. Он поднял свечу и осветил перила, часть которых оказалась отломленной. Затем он с любопытством заглянул вниз.

— Вот, вероятно, где бродяга повесился! — сказал он задумчиво.

— У тебя нездоровое воображение! — остановил его Вайт, в то время как они двинулись дальше. — Здесь достаточно жутко и без подобных воспоминаний! Теперь, давайте, отыщем удобную комнату, выпьем по глотку виски и выкурим по трубке. Как вам это понравится?

Он открыл дверь в конце коридора и показал маленькую квадратную комнату. Мигль пошел вперед со свечой и, накапав несколько капель стеарина, приткнул ее к полке над камином. Остальные сели на пол и с удовольствием смотрели, как Вайт вытащил из кармана маленькую бутылку и жестяную чашку.

— Гм! Я забыл воду, — воскликнул он.

— А вот я велю сейчас ее принести, — сказал Мигль.

Он с силою дернул за ручку звонка, и нестройный звук заржавленного колокольчика раздался где-то вдалеке. Он опять позвонил.

— Не дурачьтесь! — сказал Барнс сердито.

Мигль засмеялся.

— Я только хотел вас убедить! Должно же быть хоть одно привидение в людской.

Барнс поднял руку, призывая к молчанию.

— Что такое? — спросил насмешливо Мигль. — Кто-нибудь идет?

— А что, если мы бросим все это и вернемся домой? — предложил вдруг Барнс. — Я не верю в привидения, но нервы находятся вне нашей власти. Вы можете смеяться сколько вам угодно, по мне, право, показалось, будто внизу открылась дверь и послышались шаги на лестнице.

Его слова были заглушены взрывом хохота.

— Он начинает сдаваться! — смеялся Мигль. — Ну, кто же пойдет и принесет воды? Может быть вы, Барнс?

— Нет, — ответил тот.

— Если вода и была в доме, то после стольких лет она, вероятно, не годится для питья, — сказал Лестер.

— Придется обойтись без нее.

Мигль кивнул в знак согласия и, усевшись на полу, протянул руку за чашкой. Закурили трубки, и в комнате распространился приятный запах хорошего табака. Вайт вынул из кармана колоду карт; раздался смех и говор, который, наполнив комнату, неохотно замирал в дальних коридорах.

— Пустые комнаты всегда приводят меня к странному предположению, что у меня хороший бас, — сказал Мигль. — Завтра я…

Он вскочил с глухим восклицанием: свет внезапно погас, и что-то ударило его по голове. Вскочили и остальные. Но в ту же минуту Мигль засмеялся.

— Это свеча! — воскликнул он. — Я недостаточно крепко ее прилепил.

Барнс чиркнул спичкой, зажег свечу и, поставив ее снова на камин, сел и взялся опять за свои карты.

— Что я хотел сказать? — припоминал Мигль. — Ах, да, завтра я…

— Слушайте! — остановил его Вайт, взяв его за рукав. — Честное слово, мне показалось, что кто-то засмеялся.

— Я стою на своем, — сказал Барнс. — Надо вернуться! С меня довольно. Мне все кажется, что я тоже слышу какие-то звуки в коридоре. Я знаю, что это мне только мерещится, но во всяком случае это неприятно.

— Можете уйти, если хотите, — ответил Мигль, — мы будем играть с болваном. А то попросите бродягу сесть за вас, когда будете спускаться с лестницы.

Барнс вздрогнул и сердито кашлянул. Он встал и, подойдя к полузакрытой двери, стал прислушиваться.

— Выйдите в коридор, — сказал Мигль, подмигнув остальным. — Дойдите до парадной двери и обратно один.

Барнс отошел от двери и, наклонившись, закурил свою трубку у свечки.

— У меня нервы расходились, но я рассудителен… Мои нервы мне говорят, что что-то такое бродит по длинному коридору за дверью, но разум мне говорит, что все это вздор. Где мои карты?

Он опять сел и, подняв свои карты и разобрав их, сказал:

— Ваш ход, Вайт.

Вайт не откликнулся.

— Да он заснул! — воскликнул Мигль. — Проснитесь! Проснитесь! Вайт, ваш ход!

Лестер, который сидел рядом, взял спящего за руку и начал его трясти, — сначала тихо, а затем довольно энергично.

— Он спит, как мертвый! — сказал он с гримасой. А что если…

— А что — что если?.. — спросил Мигль.

— Ничего! — запнулся Лестер. — Вайт! Вайт!

— Что-то в этом сне неладное!

— Это и я хотел сказать, — подхватил Лестер, а если это…

Мигль вскочил на ноги.

— Вздор! — сказал он резко, — просто он устал, вот и все. Надо растолкать его, и уберемся отсюда. Возьмите его за ноги, а Барнс нам будет светить. Да? Кто там?

Он поднял голову и быстро взглянул по направлению к двери.

— Мне показалось, что кто-то постучал, — прошептал он с конфузливым смехом. — Ну, теперь, Лестер, берите его. Раз, два… Лестер! Лестер!

Он бросился вперед, но слишком поздно: Лестер, закрыв лицо руками, свалился, как подкошенный на пол, крепко уснув, и все старания товарищей не могли его разбудить.

— Он заснул! — пробормотал Мигль, — заснул!

Барнс, у которого в руках была свеча снятая с камина, остановился и молча уставился на спящих, медленно капая стеарином на пол.

— Мы должны убраться отсюда, — говорил Мигль. — Живее! Скорее прочь отсюда!

Но Барнс медлил.

— Мы не можем их оставить здесь, — возразил он.

— Мы должны это сделать, — возразил Мигль крикливым голосом. — Если еще вы заснете, я… Да скорее же!

Он схватил его за руку и попытался тащить к двери. Барнс оттолкнул его и, поставив свечу обратно на камин, попробовал еще раз разбудить спящих.

— Ничего не выходит! — воскликнул он наконец и, отвернувшись, посмотрел на Мигля, — смотрите, не засните и вы!

Мигль покачал головой и они некоторое время постояли в боязливом молчании.

— Можно, по крайней мере, затворить дверь, — сказал Барнс через минуту.

Он перешел через комнату и тихо затворил ее. Но неопределенный шум за его спиной заставил его обернуться, и он увидел Мигля, свалившегося на пол около камина.

Затаив дыхание, он остановился, как вкопанный. Внутри комнаты свеча, задуваемая сквозным ветром, неясно освещала фантастические позы спящих. За дверью его напряженному воображению чудилось странное и тревожное шуршание. Он попробовал крикнуть, но его губы пересохли и, машинально нагнувшись, он начал подбирать карты, разбросанные по полу. Шорох за дверью как-будто усиливался; на лестнице раздался громкий треск.

— Кто там? — закричал он каким-то чужим голосом.

Треск прекратился. Он подошел к двери и, распахнув ее, вышел в коридор. И вдруг испуг его исчез.

— Идите же! — кричал он. — Все! Все вы! Покажите ваши лица, ваши проклятые лица! Не прячьтесь!

Он глухо засмеялся и пошел дальше. Тогда неопределенная фигура около камина зашевелилась. Это был Мигль. В ужасе, он прислушивался к удаляющимся шагам. И только когда они совсем замерли в отдалении, его лицо потеряло свое напряженное выражение.

— Боже мой! Лестер, кажется, он рехнулся? — сказал он испуганным шепотом. — Мы должны пойти за ним.

Ответа не было. Мигль вскочил на ноги.

— Слышите? — закричал он. — Довольно дурачиться, дело плохо!.. Вайт! Лестер! Слышите?

Он нагнулся и стал их осматривать в сердитом недоумении. Потом он встал и двинулся с напускным равнодушием по направлению к двери. Он даже вышел в коридор и посмотрел оттуда в щелку, но спящие не пошевельнулись. Он оглянулся на темноту, окружавшую его, и поспешно вернулся в комнату.

Несколько секунд он простоял, всматриваясь в спящих. Тишина в доме была ужасная; он даже не слышал их дыхания. С внезапной решимостью он схватил свечу с камина и поднес пламя к пальцу Вайта. И в тот момент, когда он в изумлении отшатнулся, он опять услышал шаги.

Он стоял со свечой в дрожащей руке и прислушивался. Он слышал, как шаги поднимались по какой-то отдаленной лестнице, но, когда он подошел к двери, они вдруг замолкли. Он сделал опять несколько шагов по коридору, и тогда шаги поспешили вниз. Он вернулся к главной лестнице. Несколько минут простоял, нагнувшись над перилами, стараясь разглядеть что-нибудь через мрак внизу. Затем медленно, шаг за шагом, он спустился и, держа свечу над головой и зорко вглядываясь, пошел вперед.

— Барнс! — крикнул он. — Где вы?

Призвав все свое мужество, он стал открывать двери одну за другой и с ужасом заглядывать в пустые комнаты. И вдруг чьи-то шаги впереди него!

Боясь, чтобы свеча не погасла, он медленно пошел за ними, пока они не привели его в просторную пустую кухню, с сырыми стенами и сломанным полом. Перед ним дверь, ведущая в боковую комнату, только что затворилась. Он бросился к ней и распахнул ее. Холодный ветер задул свечу, и он в ужасе остановился.

— Барнс! — закричал он опять. — Не бойтесь! Это я, Мигль!

Ответа не было. Он остановился, вглядываясь в темноту и все время чувствуя, что кто-то стоит около него и наблюдает за ним. Вдруг шаги опять раздались над его головой. Он поспешно вернулся в кухню и оттуда пошел ощупью по узкому коридору. Теперь он лучше различал в темноте и, очутившись, наконец, у подножия лестницы, начал бесшумно по ней подниматься. Он достиг верхней площадки как раз во-время, чтобы увидеть фигуру, тут же исчезнувшую за углом стены. Стараясь не делать никакого шума, он пошел по ее пятам, поднялся в верхний этаж, и тут настиг того, за кем гнался.

— Барнс! — прошептал он. — Барнс!

Что-то зашевелилось в темноте. Небольшое круглое окно в конце коридора смягчало мрак и позволяло разглядеть слабое очертание фигуры. Но охваченный ужасным сомнением, Мигль вместо того, чтобы двинуться вперед остановился в таком же оцепенении, как и фигура. С вытаращенными от ужаса глазами, он медленно стал отступать и, когда фигура приблизилась к нему, он разразился страшным криком:

— Барнс! Ради Бога! Вы ли это?

Эхо от его голоса замерло в отдалении, но фигура, стоявшая перед ним, не обратила на него никакого внимания. Один момент Мигль готов был мужественно встретить ее приближение, но не выдержал и с подавленным криком повернулся и бросился бежать. Коридоры путались как в лабиринте, и он мчался по ним, напрасно ища лестницы. Если бы только он мог спуститься и открыть парадную дверь! Но вдруг дыхание у него сперлось: опять шаги! Они шумно и тяжело неслись по всем направлениям, гремели вверху и внизу, вдоль и поперек, как будто бы искали его!

Он остановился потрясенный и, когда шаги приблизились, бросился в первую попавшуюся комнату и притаился за дверью в то время, как кто-то быстро пробежал мимо него. Тогда он вышел из комнаты и беззвучно бросился в противоположную сторону. Но в тот же миг шаги погнались за ним. Перед ним был длинный коридор, и он понесся по нему как безумный. Он знал, что лестница находилась в конце его и, преследуемый по пятам, начал быстро спускаться по ней, ничего уже не соображая. И вдруг он почувствовал, что летит куда-то в пространство!..

На другое утро Лестер проснулся и увидел, что комната залита солнечными лучами, и Вайт сидит на полу и рассматривает с некоторым недоумением свой палец, украшенный большим пузырем.

— Где же остальные? — спросил Лестер.

— Ушли, вероятно. Мы, должно быть, заснули.

Лестер встал и, расправив свои окоченевшие члены, смахнул руками пыль со своего платья и вышел в коридор. Вайт последовал за ним. От шума, произведенного их шагами, какая-то фигура, спавшая на другом конце, вдруг поднялась и повернула к ним лицо. Это был Барнс.

— Я должно быть заснул? — сказал он с удивлением. — Но я не помню, когда я сюда пришел. Каким образом я сюда попал?

— Хорошее же место вы выбрали себе, чтобы спать, нечего сказать. — сказал Лестер строго, указывая на пролом в перилах. — Посмотрите, еще шаг и где бы вы были, хотел бы я знать?

Он беспечно подошел к краю и заглянул вниз. В ответ на его пронзительный крик, остальные бросились к нему — и все трое в ужасе остановились, вглядываясь в мертвого, распростертого внизу.

Колодец

Двое мужчин беседовали в бильярдной старого загородного дома. Они только что без особого увлечения сыграли партию и теперь расположились возле открытого окна, лениво болтая и глядя на парк, раскинувшийся внизу.

— Время близится, Джем, — наконец сказал один из них. — Шесть недель спустя ты будешь изнывать от скуки и проклинать того — или, вернее, ту (поскольку это наверняка была женщина), — кто выдумал медовый месяц.

Джем Бенсон, развалившись в кресле, вытянул ноги и что-то буркнул в знак несогласия.

— Я никогда не понимал этого, — зевнув, продолжил Уилфред Карр. — Брак — это не для меня. Мои доходы слишком малы для одного человека, не говоря уж о двоих. Возможно, будь я богачом, вроде тебя или Креза, я рассуждал бы иначе.

Намек, заключавшийся в последней фразе, был достаточно ясен, чтобы кузен Уилфреда воздержался от ответа. Он продолжал пристально глядеть в окно и неторопливо курить.

— Не будучи столь же богат, как Крез — или как ты, — снова заговорил Карр, посматривая на собеседника из-под опущенных век, — я просто плыву вниз по течению Времени и причаливаю к дверям моих друзей, чтобы зайти пообедать.

— Прямо как в Венеции, — сказал Джем Бенсон, не отводя глаз от окна. — Хорошо еще, Уилфред, что за дверями тебя ждут обеды — и друзья.

В свою очередь Карр неодобрительно фыркнул.

— Нет, в самом деле, Джем, — ты везучий парень, очень везучий. Если есть на земле лучшая девушка, чем Оливия, я хотел бы на нее посмотреть.

— Да, — спокойно ответил другой.

— Она такая необыкновенная девушка, — продолжал Карр, уставившись в окно. — Такая великодушная и добрая. И верит, что ты — само совершенство.

Он рассмеялся от всей души, но его друг не присоединился к нему.

— Но у нее твердые принципы, — задумчиво добавил Карр. — Если бы вдруг оказалось, что ты не такой…

— Какой? — переспросил Бенсон, гневно повернувшись к нему. — Что ты хочешь сказать?

— Ну, не такой, какой ты есть, — с усмешкой, противоречащей его словам, ответил тот. — Я думаю, в этом случае она бросила бы тебя.

— Поговорим о чем-нибудь другом, — предложил Бенсон. — Твоим шуткам часто недостает вкуса.

Уилфред Карр поднялся, взял с подставки бильярдный кий и, нагнувшись над столом, стал отрабатывать свои излюбленные удары.

— Единственная другая тема, которая занимает меня сейчас, — проговорил он, огибая стол, — это мои финансовые дела.

— Поговорим о чем-нибудь другом, — повторил Бенсон, не скрывая раздражения.

— И эти две вещи связаны между собой, — закончил Карр. Бросив кий, он присел на край стола и вопросительно взглянул на кузена.

Наступило долгое молчание. Бенсон выбросил в окно окурок сигары и откинулся назад, прикрыв глаза.

— Ты следуешь за ходом моей мысли? — осведомился Уилфред.

Бенсон открыл глаза и кивнул на окно.

— Хочешь последовать за моей сигарой? — властно спросил он.

— Я предпочел бы уйти обычным путем. Это в твоих же интересах, — ничуть не смутившись, ответил Карр. — Если я покину дом через окно, начнутся расспросы, — а ты ведь знаешь, как я люблю поболтать.

— Можешь болтать, пока не охрипнешь, лишь бы это не касалось меня.

— Я влип, — медленно произнес Карр, — окончательно влип. Если через две недели, начиная с этого дня, я не раздобуду где-нибудь полторы тысячи фунтов, меня ждет бесплатная квартира с полным пансионом.

— Разве это что-нибудь изменит для тебя? — спросил Бенсон.

— Качество обслуживания, — резко ответил другой. — И адрес. Серьезно, Джем, ты дашь мне пятнадцать сотен?

— Нет.

Карр побледнел.

— Даже чтобы спасти меня от полного краха? — хрипло спросил он.

— Я уже устал тебя выручать, — обернувшись к нему, сказал Бенсон, — и все без толку. Если ты запутался в долгах, выпутывайся сам. Ты слишком любишь ставить на векселях свои автографы.

— Да, это было глупо, — протянул Карр. — Больше я не стану этого делать. Кстати, у меня есть автографы, которые можно продать. Не смейся. Они не мои.

— Чьи же они? — спросил Бенсон.

— Твои.

Бенсон встал и направился к нему.

— Что это? — тихо спросил он. — Шантаж?

— Называй как хочешь, — ответил Карр. — У меня есть несколько писем на продажу, цена — пятнадцать сотен. И я знаю человека, который купит их за эту цену только для того, чтобы отнять у тебя Оливию. Но я решил сначала предложить их тебе.

— Если у тебя оказались мои письма, надеюсь, ты их вернешь, — с расстановкой произнес Бенсон.

— Они принадлежат мне, — невозмутимо ответил Карр. — Я получил их от той леди, которой они адресованы. Должен заметить, твоим письмам тоже недостает вкуса…

Внезапно Бенсон ринулся к нему и, схватив его за ворот сюртука, прижал к столу.

— Отдай их мне, — выдохнул он, приблизив свое лицо к лицу Карра.

— Они не здесь, — вырываясь, сказал Карр. — Я не такой дурак. Пусти меня, или я повышу цену.

Бенсон рывком поднял Уилфреда, очевидно, намереваясь разбить ему голову о стол. Но вдруг его хватка ослабла: на пороге стояла удивленная служанка, которая принесла почту. Карр поспешно сел.

— Вот как это произошло, — сказал Бенсон, чтобы успокоить девушку, когда брал у нее письма.

— В таком случае я не удивляюсь, что пострадавший потребовал компенсации, — вежливо заметил Карр.

— Ты отдашь мне эти письма? — настойчиво спросил Бенсон, когда служанка ушла.

— За ту сумму, которую я упомянул, да, — сказал Карр. — Но если ты еще раз протянешь ко мне свои лапы, я удвою цену. Это так же верно, как то, что я жив. Я тебя оставлю на некоторое время, чтобы ты все обдумал.

Он взял из коробки сигару, тщательно раскурил ее и вышел из комнаты.

Бенсон подождал, пока дверь за ним не закрылась, а потом сел у окна в безмолвном приступе ярости. Воздух был свеж и чист, из парка доносилось благоухание скошенной травы. Вскоре к нему добавился запах сигары, и, выглянув наружу, Бенсон увидел, как его двоюродный брат неторопливо уходит прочь. Он встал и направился к двери, потом, очевидно передумав, вернулся к окну, чтобы снова увидеть силуэт Уилфреда, медленно исчезающий в лунном свете. Затем Бенсон поднялся и надолго покинул комнату.

Бильярдная все еще была пуста, когда миссис Бенсон зашла пожелать ему доброй ночи. Она обогнула стол и помедлила у окна, размышляя о чем-то. Наконец снаружи показался ее сын, быстро идущий к дому.

Он поднял глаза к окну.

— Доброй ночи, — сказала она.

— Доброй ночи, — глухо отозвался Бенсон.

— А где Уилфред?

— Он уже ушел, — ответил Бенсон.

— Ушел?

— Мы немного повздорили. Он опять просил денег, и я сказал ему все, что думаю на этот счет. Надеюсь, теперь он долго здесь не появится.

— Бедный Уилфред! — вздохнула миссис Бенсон. — Вечно у него что-нибудь не ладится. Ты не слишком круто с ним обошелся?

— Не больше, чем он того заслуживает, — твердо сказал ее сын. — Спокойной ночи.

Заброшенный колодец прятался среди одичавшего кустарника и молодых деревьев, которые буйно разрослись в этом углу старого парка. На нем еще сохранилась половина рассохшейся крышки; при сильном ветре ржавый ворот поскрипывал, аккомпанируя музыке сосен. Дневной свет никогда не проникал сюда, и земля оставалась сырой и замшелой даже в самое жаркое время года, когда зелень в других местах выгорала под солнцем.

Двое бродили по парку в благоуханной тишине летнего вечера и повернули в сторону колодца.

— Не стоит идти через эти заросли, Оливия, — сказал Бенсон, остановившись возле сосновых стволов и настороженно глядя в темноту.

— Лучшая часть парка, — оживленно сказала девушка. — Ты же знаешь, это мое любимое место.

— Я знаю, ты очень любишь сидеть на парапете, — медленно произнес мужчина, — но мне это не нравится. Однажды ты слишком далеко откинешься назад и упадешь в колодец.

— И сведу знакомство с Истиной, — весело подхватила Оливия. — Пойдем!

Девушка побежала от него и исчезла в тени сосен. Под ее ногами шуршал папоротник. Бенсон неторопливо двинулся следом и, выйдя из темноты, увидел ее: свесив ноги в траву, она сидела на самом краешке колодца.

Оливия жестом пригласила Бенсона сесть рядом и ласково улыбнулась, когда его сильная рука обняла ее за талию.

— Я люблю это место, — нарушив долгое молчание, сказала она, — оно такое зловещее, такое жуткое. Знаешь, я бы не решилась сидеть здесь одна. Мне бы стало мерещиться, что какие-то чудища притаились за кустами, выжидая удобного случая, чтобы схватить меня. Ух!

— Лучше позволь, я провожу тебя домой, — мягко предложил ее спутник, — колодец не всегда полезен, особенно в такую жару. Давай-ка пойдем.

Девушка упрямо качнула головой и плотнее уселась на парапете.

— Выкури свою сигару не торопясь, — сказала она. — Я хочу спокойно поболтать. От Уилфреда все еще никаких известий?

— Никаких.

— Какое загадочное исчезновение, правда? — продолжила она. — Наверное, у него опять неприятности. И скоро ты получишь очередное письмо: «Дорогой Джем, выручи меня».

Джем Бенсон выпустил в воздух облачко ароматного дыма и, зажав сигару между зубами, стряхнул пепел с рукава.

— Интересно, что бы он делал без тебя? — ласково сжимая его руку, сказала девушка. — Давно пропал бы, я думаю. Как только мы с тобой поженимся, я прочту ему нотацию на правах родственницы. Он очень легкомысленный, бедняга, но у него есть и хорошие стороны.

— Я никогда не замечал их, — с неожиданной горечью произнес Бенсон. — Видит Бог, никогда.

— Он никому не враг, кроме самого себя, — сказала девушка, удивленная этой вспышкой.

— Ты его совсем не знаешь, — гневно ответил ее собеседник. — Он не брезговал шантажом; ради собственной выгоды он был способен предать друга. Бездельник, трусливый негодяй и лжец!

Девушка серьезно, но робко взглянула на него, тихо взяла его за руку, и оба сидели молча, пока вечер не перешел в ночь и лунные лучи, проникая сквозь ветви, не опутали их серебряной сетью. Оливия опустила голову к нему на плечо — и вдруг с резким криком вскочила на ноги.

— Что это было? — задыхаясь, воскликнула она.

— О чем ты? — поднявшись и прижимая ее к себе, спросил Бенсон.

Она перевела дыхание и попыталась улыбнуться.

— Ты делаешь мне больно, Джем.

Он разжал объятия.

— В чем дело? — спросил он. — Чего ты испугалась?

— Я действительно испугалась, — положив руки ему на плечо, медленно проговорила она. — Должно быть, мои собственные слова еще звучали у меня в ушах. И мне почудилось, что кто-то позади нас шепчет: «Джем, выручи меня».

— Почудилось… — повторил Бенсон, и его голос дрогнул. — У тебя слишком разыгралась фантазия. Здесь так мрачно и темно, что поневоле становится страшно. Лучше я отведу тебя домой.

— Но мне совсем не страшно, — возвращаясь на место, сказала девушка. — Когда ты со мной, Джем, я ничего не должна бояться. Сама не понимаю, что на меня нашло.

Мужчина не ответил. Он все еще стоял в ярде или двух от колодца, дожидаясь, пока она присоединится к нему.

— Подойдите и сядьте, сэр! — похлопывая своей маленькой белой рукой по парапету, сказала Оливия. — Можно подумать, вам наскучило мое общество.

Бенсон неохотно подчинился и занял место рядом с нею, затягиваясь сигарой так глубоко, что огонек освещал его лицо при каждом вдохе. Он протянул руку, сильную и твердую как сталь, за спиной Оливии, опираясь ладонью о каменную кладку.

— Ты не озябла? — заботливо спросил он, когда девушка поежилась.

— Нет, — слегка вздрогнув, ответила она, — в это время года не бывает холодно. Просто из колодца тянет сыростью.

Снизу послышался тихий всплеск, и во второй раз за этот вечер Оливия вскочила с испуганным возгласом.

— Что теперь? — тревожно спросил Бенсон, стоя рядом с ней и пристально глядя на колодец, словно ожидая увидеть там причину ее страхов.

— О, мой браслет, — воскликнула она, — браслет моей бедной матушки! Я уронила его в колодец.

— Твой браслет! — машинально повторил Бенсон. — Алмазный?

— Мамин браслет, — ответила Оливия. — Но мы, конечно, сможем достать его.

— Твой браслет… — в оцепенении твердил Бенсон.

— Джем, — испуганно спросила девушка, — дорогой Джем, что с тобой?

Человек, которого она любила, глядел на нее с ужасом. Под луной его искаженное лицо казалось очень бледным. Но оно побелело не только от лунного света, — и Оливия отпрянула назад, к самому краю колодца. Заметив ее состояние, Бенсон огромным усилием воли заставил себя успокоиться и взял ее за руку.

— Бедная моя девочка, — пробормотал он. — Ты меня напугала. Я не смотрел на тебя, когда ты вскрикнула. И подумал, что ты выскользнула из моих рук — вниз, вниз…

Его голос сорвался, и девушка бросилась в объятия Бенсона, судорожно цепляясь за него.

— Ну, ну, — нежно сказал он, — не надо плакать, не надо.

— Завтра, — то ли плача, то ли смеясь, произнесла Оливия, — мы придем сюда с крючком и леской, чтобы поудить в колодце. Это будет совершенно новая забава.

— Нет, мы найдем какой-нибудь другой способ, — сказал Бенсон. — Ты получишь браслет назад.

— Как? — спросила девушка.

— Увидишь, — ответил Бенсон. — Ты получишь его не позднее завтрашнего утра. Только обещай мне, что до тех пор никому не скажешь о своей потере. Обещай.

— Я обещаю, — удивленно сказала Оливия. — Но почему?

— Во-первых, это очень дорогая вещь, а во-вторых… есть и другие причины. В конце концов, это моя обязанность — достать его для тебя.

— Ты не собираешься прыгнуть за ним? — лукаво спросила она. — Послушай. — Она подняла камень и бросила в колодец.

— Представь себе, что ты оказался там, — глядя в темноту, сказала она. — Плаваешь кругами, словно мышь в ведре, цепляясь за скользкие стенки, и вода заливает твой рот, а ты смотришь на маленький кусочек неба наверху…

— Лучше пойдем домой, — очень мягко сказал Бенсон. — У тебя развивается болезненное влечение к ужасам.

Девушка обернулась, взяла его за руку, и они медленно пошли к дому.

Миссис Бенсон, которая дожидалась их на веранде, поднялась им навстречу.

— Напрасно ты позволяешь ей гулять допоздна, — сказала она с упреком. — Где вы были все это время?

— Сидели на колодце, — улыбаясь, сказала Оливия. — Строили планы на будущее.

— Это нездоровое место, — решительно сказала миссис Бенсон. — В самом деле, я считаю, что этот колодец нужно засыпать, Джем.

— Отлично, — медленно произнес ее сын. — Жаль только, что его не засыпали раньше.

Он занял стул, с которого поднялась его мать, чтобы увести в дом Оливию, и сидел в глубоком раздумье, беспомощно свесив руки. Немного погодя он пробрался в комнату, где хранились спортивные принадлежности, выбрал несколько крючков и прочную толстую леску и тихонько спустился по лестнице.

Быстрыми шагами Бенсон прошел через парк, направляясь к колодцу. Прежде чем войти в тень деревьев, он обернулся и взглянул на освещенные окна дома.

Приладив к леске крючок, он уселся на краю колодца и осторожно опустил ее в воду. Он сидел, крепко стиснув губы и время от времени тревожно озираясь, словно боялся, что за деревьями прячется соглядатай. Снова и снова он опускал леску, пока, наконец, не услышал, как о стенки колодца звякает металл. Бенсон затаил дыхание и, забыв все свои страхи, выбирал лесу понемногу, дюйм за дюймом, чтобы не уронить драгоценную ношу. Его пульс учащенно бился, глаза горели. Он уже смутно различал какой-то предмет, висящий на крючке. Твердой рукой он вытянул леску — и увидел, что вместо браслета на ней болтается связка ключей.

С приглушенным криком он швырнул ключи в воду и замер, тяжело дыша. Ни единый звук не нарушал молчания ночи. Бенсон прошелся туда-сюда, разминая мускулы, потом вернулся к колодцу и вновь принялся за дело. Целый час, если не больше, он повторял попытки — безрезультатно. Он уже не чувствовал страха и все ниже склонялся над колодцем, увлеченный своим занятием. Дважды крючок запутался в чем-то, и оба раза Бенсону удалось освободить его, хотя и с некоторым трудом. Но когда это случилось в третий раз, все усилия ни к чему не привели.

Тогда он бросил леску в колодец и заторопился домой. Сначала он заглянул в конюшни на заднем дворе, затем поднялся к себе и еще некоторое время беспокойно шагал по комнате взад и вперед. Потом, не снимая одежды, повалился на кровать и заснул тяжелым сном.

Он поднялся, пока все в доме еще спали, и тихо сошел по лестнице вниз. Утренние лучи пробивались в каждую щель, длинными полосами пересекая темные комнаты. Гостиная, куда заглянул Бенсон, показалась ему холодной и мрачной в тусклом желтом свете, проникающем сквозь шторы. Ему вспомнилось, что она выглядела точно так же, когда здесь лежал его умерший отец. Сейчас, как и тогда, все было призрачным и нереальным. Даже пустые кресла, все еще стоявшие там, где обитатели дома оставили их накануне, каким-то образом усиливали это впечатление. Осторожно и бесшумно он открыл дверь холла и вышел наружу. Солнце сияло на влажной траве и деревьях; белый туман тянулся над парком, словно дым, постепенно рассеиваясь.

Бенсон помедлил, глубоко вдыхая чистый утренний воздух, а затем неторопливо двинулся в сторону конюшни. Скрипение ржавого насоса и брызги, разлетавшиеся по вымощенному красным кирпичом внутреннему дворику, подсказали ему, что кто-то уже встал. В нескольких шагах от себя он увидел коренастого рыжего парня, который, шумно отдуваясь и фыркая, плескал себе в лицо водой.

— Все готово, Джордж? — тихо спросил Бенсон.

— Да, сэр, — ответил парень. Он поспешно выпрямился и поднес руку к голове, приветствуя хозяина. — Боб как раз готовит снаряжение. Самое подходящее утро для купания. Вода в колодце, должно быть, точно лед.

— Поторопитесь, насколько сможете, — нетерпеливо сказал хозяин.

— Очень хорошо, сэр, — сказал Джордж, энергично растирая лицо маленьким полотенцем, висящим на рукоятке насоса. — Живее, Боб!

В ответ на его оклик из дверей конюшни показался другой парень, с мотком прочной веревки через плечо и большим металлическим подсвечником в руке.

— Это чтобы опустить свечу в колодец, сэр, — пояснил Джордж, заметив вопросительный взгляд хозяина. — Воздух там иногда бывает спертым, но если свеча не погаснет, значит, и человек не задохнется.

Хозяин кивнул. Парень торопливо натянул рубашку и, на ходу надевая куртку в рукава, последовал за Бенсоном, который медленно шел к колодцу.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Джордж, догнав его, — у вас нездоровый вид нынче утром. Если бы вы позволили мне спуститься, я бы наслаждался такой ванной.

— Нет, нет, — раздраженно ответил Бенсон.

— Вам нельзя туда спускаться, сэр, — настойчиво продолжал слуга, — я еще ни разу не видел вас в таком состоянии. Вот если бы…

— Не суйтесь не в свое дело, — отрывисто сказал хозяин.

Джордж замолчал, и все трое мерно шагали сквозь высокую влажную траву, пока не добрались до колодца. Боб бросил веревку на землю и по знаку хозяина передал ему подсвечник.

— Здесь есть бечевка, сэр, — копаясь в карманах, сказал Боб.

Бенсон взял у него бечевку и крепко привязал к подсвечнику. Потом, чиркнув спичкой, он зажег свечу и начал медленно опускать ее.

— Осторожней, сэр, — положив ладонь ему на руку, сказал Джордж. — Наклоните подсвечник, иначе веревка прогорит.

Пока он говорил, пламя свечи пережгло бечеву, и подсвечник упал в воду. Бенсон вполголоса выругался.

— Я сейчас принесу другой, — предложил Джордж, торопливо срываясь с места.

— Не надо, — ответил Бенсон, — колодец в порядке.

— Это и минуты не займет, — обернувшись, сказал Джордж.

— Кто здесь хозяин, вы или я? — хрипло произнес Бенсон.

Джордж неохотно вернулся назад. Но когда он взглянул в лицо хозяину, возражения замерли у него на языке. Насупившись, он смотрел, как Бенсон сидит на парапете и снимает верхнюю одежду.

Оба мужчины с интересом наблюдали за хозяином. Тот закончил свои приготовления и стоял, мрачный и молчаливый, бессильно свесив руки.

— Позвольте, я спущусь вместо вас, сэр, — собрав всю свою смелость, обратился к нему Джордж. — Вы сегодня нездоровы. Простуда, наверное, или что другое… Да нечего и гадать, это у вас лихорадка. Здесь в округе многие болеют.

Несколько секунд Бенсон смотрел на него сердито, потом его пристальный взгляд смягчился.

— Не в этот раз, Джордж, — спокойно ответил он.

Он пропустил веревочную петлю под мышками, сел и перекинул ногу через край колодца.

— Как вы собираетесь сделать это, сэр? — спросил Джордж, крепко ухватив веревку и знаком приказав Бобу сделать то же самое.

— Я крикну вам, когда доберусь до воды, — сказал Бенсон.

— Очень хорошо, сэр, — ответили оба.

Он перекинул другую ногу через парапет и сидел неподвижно, повернувшись к ним спиной, опустив голову и глядя вниз. Это продолжалось так долго, что Джордж забеспокоился.

— С вами все в порядке, сэр? — спросил он.

— Да, — медленно сказал Бенсон. — Если я дерну за веревку, Джордж, сразу начинайте поднимать. Отпускайте!

Веревка скользила по их ладоням, постепенно разматываясь, пока невнятный окрик из темноты и слабый всплеск не сообщили им, что хозяин достиг поверхности воды. Они отпустили еще три ярда и стояли в ожидании, прислушиваясь.

— Он спустился под воду, — тихо сказал Боб.

Другой кивнул и, поплевав на руки, крепче перехватил веревку. Прошла минута. Мужчины стали обмениваться тревожными взглядами. Внезапно очень сильный рывок, сопровождаемый слабыми толчками, чуть не вырвал веревку у них из рук.

— Тяни! — крикнул Джордж, упираясь ногой и отчаянно дергая веревку. — Тяни же! Он застрял, он не двигается с места. Тяни!

Уступая их непомерным усилиям, веревка поднималась медленно, дюйм за дюймом, пока не послышался шумный всплеск. И в это самое время крик невыразимого ужаса донесся из колодца, усиленный эхом.

— Какая тяжесть! — задыхаясь, проговорил Боб. — Должно быть, он крепко застрял, или уж не знаю что. Держитесь, сэр, ради бога, держитесь!

Туго натянутая веревка ходила ходуном; что-то очень тяжелое на другом ее конце сопротивлялось подъему. Парни, еле дыша от напряжения, выбирали ее фут за футом.

— Порядок, сэр, — ободряюще произнес Джордж.

Он упирался одной ногой в стенку колодца и тянул изо всех сил. Долгий рывок, сильный рывок — и лицо мертвеца, с забитыми грязью глазницами и ноздрями, показалось над парапетом. Позади виднелось искаженное ужасом лицо хозяина. Но Джордж заметил его слишком поздно.

С испуганным криком он разжал ладони и отшатнулся. От неожиданности его напарник потерял равновесие, и веревка вырвалась у него из рук. Раздался громкий всплеск.

— Дурень ты! — пробормотал Боб и в панике бросился к колодцу.

— Беги! — крикнул Джордж. — Беги за другой веревкой!

Пока его товарищ со всех ног мчался к конюшням, призывая на помощь, он перегнулся через парапет и крикнул. Его голос эхом отозвался в глубине колодца — и больше ни единого звука.

Трое за столом

Я только что вернулся из Китая и решил поехать в деревню пожить у своего дяди. Но, приехав к нему, я нашел его дом заколоченным, и мне сказали, что вся семья уехала на юг Франции и должна вернуться через несколько дней. Я решил эти несколько дней пожить в гостинице.

Первый день я провел довольно хорошо, но к вечеру почувствовал такую тоску в старой, мрачной гостинице, где я оказался единственным посетителем, что на следующее утро решил на целый день отправиться на прогулку.

Я вышел из гостиницы в прекрасном настроении. День выдался ясный и морозный. Местность была ровная, с частыми перелесками; по дороге иногда попадались деревни.

Увидев, что зашел слишком далеко, я свернул на проселочную дорогу, собираясь пройти обратно другим путем. По обе стороны этой дороги отходили тропинки, но, когда я сворачивал на них, они приводили меня в открытые луга и болота. Тогда я решил положиться на небольшой компас, висевший у меня на часовой цепочке, и пошел домой напрямик, по лугам и болотам.

Когда я зашел далеко в болото, белый туман, висевший по краям канав, начал заволакивать все окружающее меня пространство. Но благодаря компасу я шел все вперед и вперед, спотыкаясь на кочках и попадая в замерзшие канавы. Вдруг быстро начало темнеть, и я должен был сознаться самому себе, что заблудился.

Компас был для меня теперь бесполезен. Я бесцельно шел, не зная куда, и изредка громко кричал, чтобы обратить на себя внимание случайного пастуха или фермера. Наконец, счастье улыбнулось мне: я почувствовал под ногами твердую почву. Это была дорога, и вскоре я услышал впереди себя чьи-то шаги.

Когда человек, который шел мне навстречу, поравнялся со мной, я увидел, что это был фермер. Он вывел меня на широкую дорогу и дал подробные указания, как дойти до ближайшей деревни, находившейся приблизительно в трех милях.

Я чувствовал себя настолько усталым, что три мили показались бы мне теперь за десять. Заметив в стороне от дороги слабый свет в окне какого-то дома, я указал на этот свет незнакомцу. Незнакомец слегка вздрогнул — так мне показалось — и с беспокойством огляделся вокруг.

— Я не советую вам ходить туда, — быстро сказал он.

— Почему? — спросил я.

— Та-м что-то есть… — нерешительно начал он. — Я не могу сказать, что именно, но в этом доме когда-то жил содержатель игорного притона, и с тех пор о нем идет дурная слава. Одни говорят, что около дома бродит помешанный; другие утверждают, что это не человек, а зверь. Но что бы там ни было, я советую вам подальше держаться от этого дома.

— В таком случае я пойду этой дорогой, — сказал я. — Покойной ночи!

Я направился по дороге, которую он мне указал. Но скоро эта дорога разделилась на три, и я не мог решить, которую из трех я должен выбрать. К тому же я порядочно замерз и чувствовал себя страшно усталым. И потому, хотя не без колебаний, я повернул обратно и направился к дому стоявшему в стороне от дороги.

В доме было темно и тихо. Я уже пожалел о своей храбрости, но делать было нечего. Я поднял палку и постучал ею в дверь.

Подождав минуты две, я постучал еще раз. Внезапно дверь распахнулась. Передо мной стояла высокая худая старуха со свечой в руке.

— Что вам надо? — спросила она грубым голосом.

— Я заблудился, — мягко сказал я, — и хочу просить вас показать мне дорогу на Ашвиль.

— Не знаю, — сказала старуха.

Она уже хотела захлопнуть дверь, как вдруг из комнаты вышел старик, высокого роста, широкоплечий, и подошел к нам.

— До Ашвиля отсюда пятнадцать миль, — сказал он.

— В таком случае вы, может быть, покажете мне дорогу в ближайшую деревню? Я буду вам очень благодарен, — сказал я.

Старик, не отвечая на мои слова, обменялся со старухой быстрым, почти незаметным взглядом. Она слегка покачала головой.

— Ближайшая деревня находится в трех милях отсюда, — сказал старик, поворачиваясь ко мне и явно стараясь смягчить грубый от природы голос, — но если вы не откажете мне в удовольствии познакомиться с вами, я могу предложить вам заночевать у нас.

Я не знал, как быть. Старик и старуха, действительно, показались мне очень странными.

— Вы очень любезны, — пробормотал я нерешительно, — но…

— Заходите, заходите. — перебил меня старик. — Закройте дверь, Эн.

Не успел я опомниться, как уже стоял в коридоре, а старуха, что-то бормоча себе под нос, захлопнула за мной дверь. С тревожным чувством на душе, что попал в ловушку, я последовал за стариком в комнату и, усевшись на предложенный мне стул, начал отогревать у камина озябшие руки.

— Скоро подадут обед, — сказал старик, пристально всматриваясь в меня. — Но извините меня… на минутку…

Я кивнул головой, и он вышел из комнаты. Через минуту до меня донесся какой-то разговор. Сперва голос старика, потом старухи, затем, как мне показалось, еще чей-то голос. Но не успел я как следует осмотреться, как старик вернулся и взглянул на меня тем же странным взглядом, какой я подметил у него раньше.

— Мы будем обедать втроем, — сказал оп, обращаясь ко мне. — Мы с вами, и еще мой сын.

Я опять кивнул головой, подумав про себя: «Не дай бог, если и у сына такой взгляд…»

— Я думаю, вы ничего не будете иметь против того, что мы будем обедать в темноте? — каким-то странным голосом сказал старик.

— Пожалуйста, — отвечал я, стараясь, насколько возможно, скрыть свое удивление, — но мне кажется, что я помешал вам. Если позволите…

Но он не дал мне договорить и замахал своими длинными, худыми руками.

— Нет, раз вы уже к нам попали, то вы так не отделаетесь, — сказал он с сухим смехом. — У нас редко кто бывает, и мы не позволим вам уйти. У моего сына — больные глаза. Он не выносит света. Ах, это вы, Эн?

В комнату вошла старуха и, как-то странно взглянув на меня, начала накрывать на стол, в то время как старик, усевшись с другой стороны камина, молча смотрел в огонь. Накрыв стол, старуха принесла на блюде какую-то птицу, уже нарезанную кусками, и, подставив три стула к столу, вышла из комнаты. Старик, казалось, одну минуту колебался; затем, встав со стула, поставил высокую ширму перед камином и медленно, как бы нехотя, погасил свечи.

— Праздник слепца, — сказал он с неловкой потугой на шутку.

Кто-то вошел в комнату медленными, неверными шагами, прошел к столу, уселся на стул, и затем какой-то удивительно странный голос нарушил молчание, становившееся невыносимым.

— Кажется, очень холодная ночь? — донеслось до меня.

Я ответил утвердительно и, не считаясь с такой крайне необычной обстановкой, принялся за еду, так как был страшно голоден. В темноте было очень неудобно есть, и, судя по звукам, исходившим от моих невидимых компаньонов, я приходил к заключению, что они тоже не привыкли обедать в такой обстановке.

— Вы, как видно, чужой человек в этой местности? — опять услышал я вопрос, произнесенный все тем же странным голосом.

Снова я ответил утвердительно, добавив, что мне еще повезло, поскольку я случайно попал на такой прекрасный обед.

— Вот именно «случайно», — как-то глухо отозвался голос. — А ты, отец, видно, совсем забыл про вино?

— Ах, да, — сказал старик, вставая из-за стола. — Ведь я к этому дню припас две бутылки «Знаменитого».

Он осторожно прошел к двери и, закрыв ее за собой, оставил меня одного с невидимым соседом. Было что-то настолько странное во всем этом, что во мне зашевелилось чувство страха.

Мне показалось, что старик ходил слишком долго. Я слышал, как сын, сидевший напротив, положил свою вилку, и мне вдруг представилось, что я вижу в темноте пару дико горящих, как у кошки, глаз, впивавшихся в меня.

С чувством все нараставшего ужаса я вдруг вскочил, резко отодвинув стул. Стул зацепился за ковер, и, когда я хотел отцепить его, стоявшая у камина ширма с грохотом упала на пол. При дрожащем пламени камина, внезапно осветившем комнату, я увидел лицо сидевшего напротив человека. Стул выскользнул у меня из рук, и я, затаив дыхание, глядел на него, крепко сжав кулаки. Человек или зверь — кто это? Пламя вдруг вспыхнуло и погасло, и при красном отражении света лицо сидевшего передо мной создания казалось еще более дьявольским, чем раньше.

Несколько минут смотрел я на него в ужасе, не отрывая глаз. Затем отворилась дверь, и в комнату вошел старик. Он отшатнулся назад, увидев свет в комнате, потом подошел к столу и машинально поставил на него пару бутылок.

— Извините меня, — сказал я, набравшись духу с его приходом, — я случайно задел и повалил ширму. Разрешите мне поставить ее на место?

— Теперь уже не надо, — мягко сказал старик. — Мы уже достаточно посидели в темноте. Сейчас у нас будет свет.

Он чиркнул спичкой и зажег свечи. И тут я увидел, что у человека, сидевшего напротив, вместо лица была какая-то зияющая дыра, страшная волчья морда, в которой еще блестел один непотухший глаз — все, что осталось от человеческого лица. Слабая догадка мелькнула у меня в голове…

— Мой сын тяжело пострадал во время пожара, — сказал старик. — С тех пор мы живем уединенной жизнью. Когда вы постучали сегодня, мы… — его голос дрогнул, — это мой сын…

— Я думал, — сказал сын просто, — что мне лучше не показываться к столу. Но, знаете, такой случай — сегодня день моего рождения, — и отец не хотел и слышать, чтобы мы обедали одни. Поэтому мы прибегли к этому глупому средству — обедать в темноте. Я глубоко сожалею, что испугал вас.

— И я глубоко сожалею, — сказал я, протягивая руку через стол и пожимая руку несчастному, — что я оказался таким глупцом. Но я испугался только потому, что было темно.

— К нам никто не заходит, — как бы оправдываясь, сказал старик, — и мы сегодня не могли устоять перед соблазном пригласить вас к себе на обед. Да и притом вам некуда было идти.

— И я страшно рад, что попал к вам, — сказал я.

— Вот и хорошо, — весело заговорил хозяин. — Теперь, познакомившись друг с другом, давайте пододвинем наши стулья к камину и отпразднуем день рождения моего сына.

Он придвинул небольшой столик к камину, поставил на него бокалы и коробку сигар. Затем, пододвинув еще стул для старухи-служанки, он и ее пригласил к столу. В оживленной, задушевной беседе время пролетело незаметно, и мы с трудом поверили своим ушам, когда часы в соседней комнате пробили двенадцать.

— Последний тост перед отходом ко сну, — сказал хозяин, бросая окурок сигары в огонь, и повернулся к столику с бокалами.

Мы уже провозгласили несколько тостов раньше, но на этот раз какое-то особенное величие было в лице старика, когда он поднял свой бокал. Его высокая фигура, казалось, стала еще выше, и его голос прозвучал гордо и горячо, когда он смотрел на своего обезображенного сына

— За здоровье детей, которых спас мой сын! — сказал старик и одним залпом осушил бокал.