Под польским орлом

Радзиванович Владимир Александрович

Под польским орлом

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Из предисловия: В книге генерал-майора В. А. Радзивановича "Под польским орлом" рассказывается о боевом пути 1-й кавалерийской бригады возрожденного Войска Польского. Автор, бывший командир этой бригады, хорошо передает обстановку, в которой проходило формирование 1-й Польской армии, знакомит читателя с рядом любопытных деталей, свидетельствующих о бескорыстной братской помощи ей со стороны советского народа, приводит много интересных данных о славных ратных делах своего соединения, о боевом содружестве советских и польских воинов.

Содержание

Предисловие

На берегу Оки

Зима 1944 года

Горячие дни

Рождение кавалерийской бригады

Люблинские встречи

Первые бои

Снова в армейском резерве

Освобождение Варшавы

Преследование врага

К морю синему

Поход на Берлин

Примечания

Предисловие

В книге генерал-майора В. А. Радзивановича "Под польским орлом" рассказывается о боевом пути 1-й кавалерийской бригады возрожденного Войска Польского. Автор, бывший командир этой бригады, хорошо передает обстановку, в которой проходило формирование 1-й Польской армии, знакомит читателя с рядом любопытных деталей, свидетельствующих о бескорыстной братской помощи ей со стороны советского народа, приводит много интересных данных о славных ратных делах своего соединения, о боевом содружестве советских и польских воинов. В книге нашла также освещение большая политико-воспитательная работа, проводившаяся в Войске Польском.

Владимир Александрович Радзиванович родился в Петербурге в 1903 году. После окончания гимназии пятнадцатилетним юношей он добровольно вступил в красногвардейский отряд Выборгского района в Петрограде и до конца гражданской войны принимал активное участие в борьбе с врагами молодой Советской республики.

После окончания гражданской войны В. А. Радзиванович, оставаясь в рядах Советской Армии, занимал должности от командира эскадрона до начальника штаба полка и бригады. С 1925 по 1937 год служил в пограничных войсках.

Свою служебную деятельность Владимир Александрович умело сочетал с непрерывным пополнением знаний. Он в совершенстве изучил несколько иностранных языков: английский, французский, итальянский, испанский и, в несколько меньшей мере, немецкий и турецкий. В 1937 году, уволившись в запас, поступил в Литературный институт имени Горького и успешно закончил там переводческий факультет. Его перу принадлежит перевод на русский язык ряда ценных военно-исторических книг французских и английских авторов.

С началом Великой Отечественной войны В. А. Радзиванович вернулся в Советскую Армию. Он самоотверженно сражался против гитлеровских захватчиков и в 1943 году командовал уже гвардейской механизированной бригадой на Южном фронте.

В 1943 году, когда Советское правительство удовлетворило просьбу Союза польских патриотов о формировании на территории СССР польских частей, подполковник Радзиванович, как поляк по национальности, счел своим долгом встать в ряды возрождавшегося Войска Польского. Он прибыл в деревню Сельцы на Оке, где формировалась 1-я польская пехотная дивизия имени Костюшко, и вскоре получил назначение на должность заместителя командира этой дивизии, положившей начало Вооруженным Силам Польской Народной Республики.

Находясь на службе в Войске Польском, В. А. Радзиванович занимал ряд ответственных должностей. Вначале он был начальником штаба корпуса, затем командиром 1-й отдельной кавалерийской бригады, а когда бригаду преобразовали в дивизию, стал командиром дивизии.

Позже В. А. Радзиванович, уже в звании генерал-майора, командовал Люблинским военным округом.

В конце 1946 года Владимир Александрович вернулся в Советский Союз и получил назначение на должность начальника кафедры иностранных языков в Военном педагогическом институте Советской Армии. Здесь он проработал до июля 1952 года, проявив себя опытным организатором и руководителем.

Советское правительство высоко оценило боевые заслуги товарища Радзивановича. Он был награжден двумя орденами Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды, медалями "За оборону Москвы", "За оборону Сталинграда", "За освобождение Варшавы", "За взятие Берлина" и за "Победу над Германией".

Польское правительство также наградило В. А. Радзивановича "Крестом Виртути Милитари за воинскую доблесть", командорским "Крестом Полония Реститута" (за возрождение Польши), "Золотым крестом Заслуги" и многими медалями.

Всюду, на каком бы посту ни находился Владимир Александрович, он отдавал работе все свои силы и знания. Высокая политическая сознательность, повседневное совершенствование знаний, организованность в работе характерные качества генерала Радзивановича.

Книга "Под польским орлом" является одной из первых книг о боевых действиях Войска Польского, написанных советскими авторами после Великой Отечественной войны. Наряду с несомненными достоинствами она имеет и ряд недостатков. В некоторых разделах автор односторонне освещает действия кавалерийской бригады, которой он командовал, несколько преувеличивает ее роль в решении задач, выполнявшихся всей 1-й армией Войска Польского. Недостаточно хорошо освещено в книге восстание в гетто и Варшавское восстание, спровоцированное лондонским эмигрантским правительством. Эти главы представляют собой лишь поверхностную информацию о фактических событиях, сущность же вопроса до конца не раскрыта.

Автору не суждено было окончательно подготовить рукопись к печати. В марте 1958 года Владимир Александрович умер. Однако и в таком виде книга "Под польским орлом" читается с большим интересом и, несомненно, будет хорошо принята нашей общественностью.

Генерал-армии С. Г. Поплавский

На берегу Оки

Шел третий год Великой Отечественной войны. 13-я гвардейская механизированная бригада 2-го Сталинградского механизированного корпуса, которой я командовал, стояла в обороне в Донских степях. На командном пункте было тихо. Радист терпеливо настраивался на московскую волну. Вдруг в репродукторе зазвучал низкий, спокойный женский голос. Кто-то говорил по-польски:

"...Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок третьего года прерваны дипломатические отношения между Советским правительством и лондонским польским правительством генерала Сикорского..."

Радист машинально крутнул дальше.

- В чем дело?

- На московской волне какой-то союзник выступает.

- Ставь обратно на Москву.

- Есть, товарищ командир бригады!

"...Польское правительство в Лондоне не олицетворяет собой ни тоски, ни желаний, ни стремлений поляков, стонущих под ярмом гитлеровцев на Родине, так же как и поляков, разбросанных по всему свету..."

Я напряженно вслушивался - удивительно знакомый голос. Кто бы это мог быть? И вдруг сразу вспомнил 1939-й год, случайную деловую встречу говорила Ванда Василевская!

"...Это правительство в Лондоне показало свою враждебность к союзнику, уведя ранее сформированную и вооруженную на территории Советского Союза польскую армию генерала Андерса за границу, где она до сих пор бездействует.

В Польшу, на Родину, к родным очагам ведет одна дорога - дорога борьбы и работы для победы. И кратчайший путь на Родину идет именно отсюда - из Советского Союза. Союз польских патриотов давно уже принимает меры к созданию на территории СССР польских частей.

Мы верим, что в ближайшее время сможем под польскими знаменами, плечом к плечу с Советской Армией доказать с оружием в руках нашу любовь к Польше и наше право на Польшу. Будьте же достойны Родины, которая четвертый год борется с оккупантами, обливаясь кровью..."

Я слушал Ванду Василевскую, и с каждой фразой на душе становилось как-то легче, проходил острый стыд за поляков, ушедших с генералом Андерсом в Иран в момент наибольшей опасности для Советского Союза.

Значит, настоящие польские патриоты борются против фашистских захватчиков!

И я твердо решил - мое место там, где создаются сейчас польские части, где возрождается Войско Польское.

Через несколько дней мне позвонил из штаба корпуса генерал Танасчишин и разрешил сдать бригаду полковнику Никитину.

Сдача бригады проводилась по-фронтовому - без лишних формальностей. Потом я сел в машину, и она доставила меня на берег широкой реки. Это была Ока.

Дальше, на противоположный берег, где обосновался лагерь польской дивизии имени Тадеуша Костюшко, нужно было следовать паромом. С нами вместе на паром погрузились польские солдаты. Когда паром тронулся, они, не сговариваясь, запели старинную песню о Висле.

Несколько грустная мелодия летела над тихой рекой, порождая далекое эхо. Лица солдат были серьезны и задумчивы. Плывя по широкой русской реке, они вспоминали свои родные просторы...

Штаб дивизии располагался в лесу, около деревни Сельцы. К командиру дивизии полковнику Берлингу меня провел начальник учетно-етроевого отдела штаба капитан Модзелевский. Маленький, сухой, подвижной, с пронзительными умными глазами, Зигмунд Модзелевский, в последующем министр иностранных дел народной Польши, несмотря на офицерский мундир, производил впечатление глубоко штатского человека. Я невольно вспомнил, что он, Модзелевский, во время борьбы испанского народа против фашизма, будучи во Франции, налаживал там переброску польских добровольцев в Испанию, в интернациональные бригады.

Полковник Берлинг выслушал мой краткий рапорт, который я начал словами "пан полковник", хмуро покосился на капитана и резко сказал:

- Ну, с панами мы уже покончили, рапорт у нас теперь начинают словом "гражданин"... Вы откуда?

Я коротко отвечал на вопросы, с интересом рассматривая командира дивизии. Очень высокий, худой, он сидел в кресле ссутулясь. Глубоко запавшие хмурые глаза под насупленными бровями и широкий подбородок выдавали в нем потомка тех поляков, которые проводили больше времени в седле на поле боя, с саблей у пояса, чем за плугом на мирной пашне. Это они написали на своих клинках слова "Честь и Родина", хотя многие по-разному понимали их исторический смысл для польского народа.

Зигмунд Берлинг - кадровый польский офицер - состоял ранее в армии генерала Андерса на должности начальника штаба одной из дивизий. Когда Андерс в августе 1942 года предательски увел сформированную на территории СССР польскую армию в Иран, Берлинг отказался уйти вместе с ним. И вот он вновь формирует польские части, чтобы плечом к плечу с Советской Армией сражаться против общего врага - гитлеровской Германии.

1-я польская пехотная дивизия имени Костюшко спешно готовилась к отправке на фронт. Штаб ее размещался в бараках и дачах. Полки же располагались в летних палатках - лагерем.

Я прибыл в Сельцы в период дивизионных учений. Учения прошли организованно. Полки разворачивались, меняли боевые порядки и наступали вполне удовлетворительно.

По окончании учений почти сразу же началась отправка частей дивизии имени Костюшко на фронт, а в Сельцах стала формироваться 2-я польская пехотная дивизия имени Генриха Домбровского. Командиром ее назначили бывшего начальника штаба 1-й пехотной дивизии полковника Сивицкого.

Вместе с дивизией, отправившейся на фронт 1 сентября 1943 года, в день четвертой годовщины с момента нападения гитлеровской Германии на Польшу, уехал и Зигмунд Берлинг. За себя он оставил только что прибывшего к нам генерала Сверчевского. На меня же было возложено временное исполнение обязанностей начальника штаба будущего Польского армейского корпуса в СССР.

Кроме 2-й пехотной дивизии, нам предстояло в кратчайший срок сформировать 1-ю танковую бригаду имени Героев Вестерплятте, 1-ю артиллерийскую бригаду имени Юзефа Бема и 1-й полк истребительной авиации "Варшава".

Добровольцы-поляки прибывали в деревню Сельцы непрерывно. Простые польские люди по зову сердца шли сюда, в рязанские леса за Оку, для того, чтобы снова надеть солдатский мундир, но на этот раз не андерсовекий, не лондонский, а свой, польский. Они шли под знамена народной армии польских патриотов, неся сюда свою последнюю надежду, свою мечту о счастье и свободе Родины.

Прибывающие поляки останавливались перед транспарантами и плакатами, вывешенными на стенах, на входных арках, и вслух читали все польские надписи. Подталкивая один другого локтями, как дети, подолгу стояли они, сняв шапки, перед изображением государственного герба, на котором красовался гордый белый орел, повернувшийся клювом на запад.

* * *

Генерал Кароль Сверчевский, уроженец Варшавы, в прошлом рабочий варшавских предприятий, с энтузиазмом взялся за порученное ему дело. Его военные знания и боевой опыт сыграли важную роль в преодолении трудностей, связанных с организацией и боевой подготовкой частей 1-го Польского корпуса.

На первых порах он откомандировал в мое распоряжение всего несколько офицеров, которых я, как говорят "для почину", временно назначил в будущие отделы штаба корпуса. Только во главе отдела строевого учета и распределения сразу стал капитан Зигмунд Модзелевский с тщательно подобранной группой офицеров и писарей.

Затем стали прибывать начальники служб. В числе их были такие дельные и талантливые люди, как начальник артиллерии полковник Модзелевский, начальник инженерной службы полковник Любанский.

Блестяще проявил себя и полковник интендантской службы Иодынис. Созданная им система в последующем легко переросла в армейский аппарат, а сам он до конца войны оставался заместителем начальника штаба тыла 1-й Польской армии.

С самого начала работы по формированию корпуса встал вопрос о помещениях для штаба будущей 2-й пехотной дивизии имени Генриха Домбровского. Генерал Сверчевский передал ей все, чем располагали мы сами, а штаб корпуса перебросил непосредственно в деревню Сельцы. Там за три дня для нас переоборудовали большой колхозный клуб. С этого момента деревня Сельцы стала центром сосредоточения польских войск.

Дивизия имени Генриха Домбровского, женский батальон имени Эмилии Плятер, авиаполк "Варшава" и артиллерийская бригада имени Юзефа Бема остались на старом месте. Их личный состав размещался в обжитых костюшковцами землянках, на расстоянии трех - девяти километров от деревни Сельцы. Так же, как и дивизия имени Костюшко, они безвозмездно получили от советского народа оружие, боеприпасы, продовольствие.

Дальше всех располагалась 1-я танковая бригада имени Героев Вестерплятте. Танкисты находились в сухом сосновом бору у деревни Беломут, в шестнадцати километрах от штаба. Им пришлось самим рыть землянки, из-за чего на сложную и трудоемкую учебу времени оставалось мало. Польских офицеров-танкистов тогда еще не было, и всю подготовку вели русские инструкторы, не знавшие польского языка. Учеба проводилась в основном показом, а не рассказом, что требовало дополнительного времени, а его-то нам больше всего и не хватало.

Перед нами стояла задача - как можно быстрее закончить формирование 1-го танкового полка бригады и отправить его на фронт с таким расчетом, чтобы он принял участие в боях одновременно с дивизией имени Костюшко. Несмотря ни на что, задание это штаб корпуса выполнил: польские танкисты сражались в бою под Ленино.

Кстати, хочется сказать здесь о возникновении одной своеобразной традиции, которая долго жила среди польских танкистов.

4 сентября 1943 года в бригаде состоялся первый выпуск командиров танков. После производства выпускников в офицеры и парада, который принимал генерал Сверчевский, гости отправились в столовую на банкет. Там все сверкало от начищенных котелков и солдатских кружек, столы ломились от роскошных для военного времени угощений: колбасы, местных белых грибов, селедки с аппетитной горячей картошкой. Но, к сожалению присутствовавших, водки не оказалось. Машина, посланная за ней, почему-то опоздала. Тогда хитроумный завхоз распорядился подать парное молоко.

- Ну что ж, новорожденные всегда пьют молоко, а сегодня родился первый польский танкист. Мы мужественные люди, и молоком нас не испугаешь. Давайте выпьем его, - сказал Сверчевский.

Под гром аплодисментов все дружно осушили кружки. И с тех пор на каждом банкете, посвященном очередному выпуску офицеров-танкистов Войска Польского, первая рюмка наполнялась молоком...

Генерал Сверчевский предоставил штабу корпуса широкое поле деятельности. Он никогда не превращал штаб в канцелярию при своей особе. У него был свой стиль работы, выработавшийся, видимо, еще в Испании, куда он в 1936 году уехал добровольцем сражаться против фашистских мятежников и где под псевдонимом "генерал Вальтер" командовал интернациональной дивизией.

Прежде всего Сверчевский создавал и тщательно обучал взаимодействию отделы своего штаба. Затем он подбирал и учил командиров частей и соединений, потом переключал свое внимание на обучение командиров батальонов и рот. Что же касалось солдат, то генерал Сверчевский всегда стремился узнать их лично и научить тому, что нужно для боя.

Он постоянно чувствовал себя на службе. Служение народу и забота о подчиненных заполняли всю его жизнь.

Всегда уравновешенный, внешне даже флегматичный, генерал спокойно смотрел на мир, и в его глазах постоянно светилась искра острого юмора. Сверчевский был прост в обращении с окружающими, и однажды это вылилось в такой забавный случай.

Начальник пехотного училища, находившегося неподалеку от нас, пригласил генерала Сверчевского и меня на банкет. Когда мы вошли в зал, дежурный по училищу вначале, как водится, скомандовал "Смирно", а затем хотел было отдать рапорт, но остановился, взглянув на нас с некоторым замешательством.

Мы оба были в повседневном обмундировании, но я косил штабные белые аксельбанты. Стояли мы рядом, я - на целую голову выше Сверчевского. У обоих - двойные лампасы (у Сверчевского синие генеральские, у меня голубые уланские), но на погонах у меня три звезды и две полосы, а у генерала одна звезда и узкий зигзаг.

"Три всегда больше одного, к тому же аксельбанты", - решил дежурный и, подняв руку, начал отдавать рапорт мне. Поняв, однако, по моим сигналам, что произошло недоразумение, он вопрошающе посмотрел на Сверчевского, но тот, улыбнувшись, сказал:

- Продолжайте, продолжайте, гражданин дежурный. Это тоже командир, и даже мой начальник штаба.

Окончательно сбитый с толку, дежурный сперва замолчал, а потом весело рассмеялся вместе с нами...

* * *

В то время как в Селецких лагерях кипела работа по созданию армейского корпуса, дивизия имени Костюшко приближалась к фронту. Прибыв с берегов Оки в район Вязьмы, полки выгрузились из железнодорожных эшелонов и сомкнутыми колоннами пошли по Варшавскому шоссе на запад.

В эти дни Советская Армия наносила мощные удары по гитлеровским захватчикам. 23 сентября была освобождена Полтава. Затем войска, наступавшие на Украине, вышли к Днепру и форсировали его в районе Кременчуга. В те же дни был освобожден Брянск и началось наступление на Могилев и Гомель.

Успехи Советской Армии воодушевляли коетюшковцев. Польские патриоты стремились как можно скорее принять непосредственное участие в сражениях с ненавистным врагом.

На границе Смоленской и Могилевской областей, недалеко от белорусского местечка Ленино, костюшковцы подошли вплотную к линии фронта. В этих местах отступавшие части противника задержались и создали сильную оборону. Перед костюшковцами и танковым полком имени Героев Вестерплятте стояла задача прорвать ее на участке Сысоево - Ленино и в тесном взаимодействии с 42-й и 290-й советскими дивизиями уничтожить противника в районе населенных пунктов Ползухи и Трегубово. Затем следовало продолжать наступление в западном направлении, форсировать Днепр в его верховьях и захватить плацдарм на противоположном берегу.

На участке прорыва костюшковцев оборонялся 668-й пехотный полк 337-й немецкой дивизии, усиленный артиллерией и танками, надежно прикрытый с воздуха авиацией.

Местность не благоприятствовала наступающей стороне. Болотистые берега реки Мерея, которую костюшковцам предстояло преодолеть, ограничивали наши возможности по использованию танков и затрудняли маневр артиллерии колесами.

Учитывая все эти обстоятельства, Берлинг принял решение: боевой порядок дивизии построить в два эшелона. В первом эшелоне он поставил 1-й и 2-й пехотные полки, во втором эшелоне - 3-й пехотный полк. Танки действовали с полками первого эшелона.

На рассвете 12 октября 1943 года началась разведка боем. А ровно в девять часов поднялись в атаку главные силы костюшковцев. Они шли на врага во весь рост с таким мужеством и стремительностью, что при виде их советские артиллеристы, находившиеся на своих наблюдательных пунктах в боевых порядках польской пехоты, вставали из окопов и, бросая вверх фуражки, кричали:

- Молодцы, товарищи поляки! Нех жие Польска!

- За вашу и нашу свободу! - неслось по рядам атакующих. - Нех жие...

В два часа дня 12 октября полки первого эшелона, форсировав реку Мерея, прорвали передний край обороны противника. На правом фланге 2-й пехотный полк ворвался в деревню Ползухи, а 1-й пехотный полк вышел к деревне Трегубово, откуда гитлеровцы продолжали вести фланкирующий минометно-пулеметный огонь. Активизировалась и вражеская авиация. За два дня она предприняла свыше тысячи самолето-вылетов в район действий нашей дивизии.

Однако костюшковцы продолжали продвигаться и вскоре полностью овладели деревней Ползухи. Затем дивизия своим левым флангом обошла Трегубово и только после этого стала в оборону.

Упорные контратаки гитлеровцев успеха не имели. Врагу не удалось отбросить польские части. Они твердо удерживали занятые позиции.

Во время боя полковник Берлинг все время Стоял на бруствере окопа наблюдательного пункта. На все уговоры уйти в убежище он спокойно отвечал:

- Солдаты должны меня видеть.

Это был первый бой возрождающегося Войска Польского, и такое поведение командира было, очевидно, оправданным.

Польские солдаты сражались самоотверженно. Советское правительство высоко оценило героизм, проявленный ими в бою под Ленино, и наградило двести сорок три человека орденами и медалями СССР. Три польских воина - капитан Юлиуш Хюбнер, капитан Владислав Высоцкий и автоматчица Анэля Кживонь - за исключительное мужество были удостоены звания Героя Советского Союза.

В ночь на 14 октября заместитель командира корпуса бригадный генерал Сверчевский издал специальный приказ, в котором оповестил войска об успехах боя под Ленино. В приказе говорилось:

"По полученным сведениям, вчера, 12 октября, 1-я пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко выполнила задание дня. Честь и хвала дивизии костюшковцев, которая своей собственной кровью первая открывает нам дорогу на любимую Родину.

Честь и хвала первым героям, павшим в бою за свободную, независимую и демократическую Польшу".

Эхо этого боя прокатилось по всей Польше. И хотя гитлеровцы истошно кричали по радио, что польская дивизия имени Костюшко уничтожена и что ее солдаты разбежались, никто им не верил.

В Селецких лагерях стало еще многолюднее. После того как разнеслась весть об успешном исходе боя под Ленино, приток добровольцев усилился. :

11 ноября 1943 года вновь сформированные части 1-го польского армейского корпуса принимали торжественную присягу. Трибуны установили за селом, на опушке леса, вблизи расположения 4-го пехотного полка. Оформлением трибун и плаца занимался политотдел корпуса.

Утром поток легковых машин запрудил улицы деревни Сельцы. Одними из первых приехали Председатель Славянского Комитета СССР А. С. Гундоров и представитель "Сражающейся Франции" бригадный генерал Пети - настоящий гигант, ростом почти в два метра (хотя в переводе с французского языка его фамилия означает "маленький"). Приехала также масса английских, американских и даже австралийских корреспондентов.

Гостей встречал я, а затем их разводили по трибунам адъютанты.

С волнением дожидались мы приезда Ванды Василевской. Мне невольно вспоминалась ее речь, услышанная по радио в Донских степях, о позорном уходе армии Андерса, о формировании нового народного Войска Польского.

Когда автомобиль, на котором приехала Василевская, вырулил на плац, я подал команду "Смирно" и начал рапорт:

- Гражданка Председатель Союза польских патриотов!..

Ванда Львовна приняла стойку "смирно". Высокая и статная, в офицерской шинели, в конфедератке с пястовским орлом{1}, надетой не по-женски, а по-армейски - ровно и строго, она смотрела на нас, и глаза ее приветливо лучились.

Позади Василевской, помахивая блокнотом и весело поглядывая из-под козырька походной конфедератки, маячила ее "тень", верный "оруженосец" и подруга Янина Броневская{2}.

Присягу от войск принимал генерал Берлинг. Он громко читал ее текст, который хором повторялся всеми выстроенными вокруг частями. Я стоял справа от Берлинга, ксендз дивизии Кубш - слева.

Над нами голубело чистое небо, дул свежий ветер. В небе кружили советские истребители, прикрывая Сельцы на случай внезапного налета фашистской авиации.

Перед трибуной, вместе с войсками, высоко подняв правую руку, принимал присягу и генерал Сверчевский.

Отчетливо звучали незабываемые слова:

"Приношу торжественную присягу польской земле, залитой кровью, польскому народу, страдающему в гитлеровском ярме. Клянусь, что не запятнаю имя поляка и верно буду служить Родине...".

После присяги перед трибуной прошли церемониальным маршем пехотинцы, артиллеристы, танкисты...

Корреспонденты с изумлением смотрели на возрожденное польское войско, вооруженное грозной боевой техникой, и что-то лихорадочно записывали в блокноты. Но во время банкета в этой пестрой и разноплеменной компании кто-то, сильно подвыпив, упорно выкрикивал по-английски:

- Все равно не признаем!..

Затем последовали трехдневные тактические учения, и корпус стал готовиться к отъезду на фронт. К сожалению, именно в это время ранение в голову, которое я получил на Варшавском шоссе, на несколько недель вывело меня из строя.

Зима 1944 года

В январе 1944 года на Западном фронте день и ночь бушевала метель. Снегопады были невиданные. Снег, словно белый пушистый ковер, покрыл всю Белоруссию. В армейских тылах, дивизиях второго эшелона все, кто мог держать лопату, поспешно откапывали занесенные дороги, "а которых застряли обозы, пушки, сотни автомашин и танков. Войска остановились.

Дивизия имени Костюшко, отведенная после боев под Ленино в район местечка Боберы, готовилась к новым боям: пополнялась людьми и оружием, проводила ночные тактические учения. Бой под Ленино показал не только отличные качества польского солдата, но и выявил ряд серьезных недостатков в боевой подготовке личного состава.

Не долечившись, я удрал из госпиталя в Сельцы и оттуда немедленно выехал на Западный фронт к костюшковцам. Меня назначили заместителем командира дивизии, а штаб корпуса временно принял полковник Киневич. Вечерами, если не намечалось учений, я обычно заходил к командиру дивизии полковнику артиллерии Войцеку Бевзюку. В бою под Ленино он был у костюшковцев начальником артиллерии и лишь после отъезда полковника Киневича в штаб корпуса принял дивизию, командиром которой оставался до конца войны.

"На огонек" к командиру приходили и другие офицеры. В деревенской избе становилось шумно, как на студенческой сходке. Здесь, в этой скромной белорусской деревне, мы горячо обсуждали судьбы будущей Польши. В 1943 году Польская рабочая_партия (ППР) опубликовала свою программную декларацию "За что боремся".

Содержание декларации взволновало каждого из нас. Как и все трудящиеся, солдатские массы решительно требовали создания народной Польши, без помещиков и капиталистов.

ППР связывала национальное и социальное освобождение Польши от фашистского ига с победой Советского Союза над гитлеровской Германией. Польские солдаты хорошо понимали, что кратчайшая дорога на Родину пролегала именно здесь, на фронтах Советского Союза, что сражаться плечом к плечу с героической Советской Армией против общего врага - долг каждого польского патриота.

К тому времени из Польши стали приходить не только страшные слухи о кровавом гитлеровском терроре, но и радостные вести. В декабре 1943 года в подполье был создан Временный правительственный национальный совет - Крайова Рада Народова. Возглавил его известный политический деятель Болеслав Берут.

В Польше уже боролись с оккупантами партизанские группы Гвардии Людовой (Народной гвардии), созданные по инициативе ППР. Они пускали под откос воинские эшелоны, идущие на восток, уничтожали гитлеровские гарнизоны, базы, склады.

Однажды в разгар нашей горячей беседы в хате командира дивизии меня пригласили к телефону. Я сразу узнал голос Киневича:

- Генерал Берлинг приказал вам завтра в десять часов прибыть в штаб корпуса и быть готовым к длительной командировке. Задание получите лично у меня{3}.

Спрашивать по телефону о подробностях было совершенно бесполезно. Полковник Киневич отличался в этом отношении крайней сдержанностью.

Ночью по всему фронту грохотали пушки. Казалось, что неподалеку кто-то настойчиво и нудно бьет в гигантские барабаны. За спиной, над Смоленском, прожекторы то и дело обшаривали серое, низко нависшее небо. Над сугробами в поисках штабов и невидимых КП, как гигантские стрекозы, метались связные самолеты У-2.

Я долго не мог заснуть. Ночь тянулась бесконечно. Уезжать из дивизии не хотелось.

Но чуть забрезжил рассвет, я отправился в штаб корпуса, и там все разъяснилось.

Идя навстречу пожеланиям Союза польских патриотов, Советское правительство дало согласие на формирование 1-й Польской армии в СССР. Командующим был назначен генерал Зигмунд Берлинг, членом Военного совета Александр Завадский. Центр формирования армии решили создать в городе Сумы. Мне поручали подготовку базы для приема пополнений.

Полковник Киневич, грузный, но очень подвижной и ловкий, представил группу офицеров, назначенных в мое -распоряжение. Всего их насчитывалось человек двести, и представляли они все рода войск. Это был костяк будущего центра формирования польских частей в Сумах и мой первоначальный резерв командного состава.

Получение инструкций, документов, сборы в дорогу заняли почти целый день. А к ночи мы погрузились на автомашины и с большим трудом пробились через снега к Смоленску. Город, затаившийся во тьме, жил напряженной прифронтовой жизнью. На улицах сновали сотни автомашин с подфарниками. Тянулись колонны войск, скрипели отворяемые где-то ворота и двери. Изредка во тьму врывались острые иглы света карманных фонарей.

На городской железнодорожной станции бойкая девушка в красной косынке, принимая от нас багаж, деловито предупредила:

- Граждане союзники, имейте в виду, что по причине бомбежек администрация не может нести ответственности за ваши вещи.

Это прозвучало так неожиданно и так непосредственно, что даже самые хмурые из нас заулыбались. "Администрация" явно преувеличивала наши частнособственнические наклонности.

Вокзал был переполнен солдатами и офицерами. Пройти к военному коменданту оказалось трудно, почти невозможно. И не только потому, что на каждом метре пола спали вповалку люди, но и потому, что все бодрствующие также хотели срочно поговорить с ним.

Дежурный комендант, едва видимый при свете коптилки, страдальчески морщился, разглядывая мое требование на срочную перевозку наших офицеров в Москву.

- Поляки? Двести человек? С фронта?

Он на мгновение задумался.

- Постараюсь отправить, гражданин полковник, только...

Комендант сделал при этом такой безнадежный жест, что окружающие весело расхохотались.

Утром, однако, нас отправили. Пассажиров на станции почему-то оказалось мало, и очередной воинский состав, к которому специально для нас прицепили два пассажирских вагона, забрал всю группу.

По приезде в Москву я опять направился к военному коменданту. После беседы с ним стало совершенно ясно, что в тот же день мы дальше не поедем. Я выстроил своих офицеров на площади перед Белорусским вокзалом, назначил им место сбора на следующее утро и отпустил в город. При виде наших иностранных мундиров вокруг собралась толпа.

- Союзники?!

- Чехи? Поляки?..

- Поляки! Видишь, орлы на шапках...

Окружившие нас москвичи приветливо улыбались, завязывали разговоры, желали боевых успехов.

А на следующий день мы двинулись дальше.

По дороге, в Харькове, я представился командующему округом генерал-лейтенанту Герасименко. Представительный, любезный, генерал то и дело подкручивал свои "гусарские" усы и очень подробно расспрашивал меня о полученных инструкциях и планах на ближайшее будущее. Он разрешил занять казармы в Сумах и вручил приказ начальнику местного гарнизона на приведение их в порядок.

Харьковский военный округ оказал нам неоценимую помощь при формировании частей 1-й Польской армии.

Горячие дни

Город Сумы, крупный областной центр, постигла обычная судьба оккупированных гитлеровцами городов Советской Украины. Повсюду были видны следы хозяйничанья фашистов: взорванные заводы и фабрики, разрушенные дома, скрученное горелое железо, груды битого кирпича, мрачные подвалы гестаповских застенков. А на окраинах - громадные кладбища расстрелянных оккупантами мирных советских людей.

Во время оккупации в казармах бывшего Сумского военного училища располагались эсэсовские части. После гитлеровцев казарменные помещения представляли собой свалку тухлого мусора и вонючей грязи. Солдатам польского запасного полка пришлось две недели заниматься дезинфекцией.

Никакого инвентаря в помещениях не оказалось. А я знал, что в течение ближайших десяти дней к нам прибудет из освобожденных наступающей Советской Армией районов Волыни пятнадцать тысяч новобранцев поляков, затем - еще двадцать тысяч.

Чтобы принять и разместить такое огромное количество людей, нам нужны были нары, кухни, бани, карантины. По моей просьбе городской совет и рабочие оживающего города быстро нашли какую-то разрушенную гитлеровцами лесопилку, восстановили ее и пустили в ход. За оборудование казарм вместе с польскими солдатами взялись и советские плотники. Весело застучали топоры, запахло сосновой стружкой. Люди работали самозабвенно и весело - поляки потому, что мастерили все это для соотечественников, с которыми расстались почти пять лет назад, а советские люди потому, что видели в поляках своих друзей и братьев.

Через несколько дней казарменные помещения преобразились. Повсюду засверкали белизной новые чистые нары, отличные ружейные пирамиды. Во дворе рядами стояли запасные походные "ухни и кипятильники. Но пополнение сначала прибывало медленно и, что хуже всего, небольшими партиями. Это сразу создало для нас дополнительные трудности. Особенно осложнялось дело с карантинами. Каждая, даже самая маленькая партия требовала тщательной изоляции. Тифозной эпидемии мы остерегались пуще всяких бомбежек. Она могла бы спутать все наши расчеты и сорвать формирование армии.

Затем, точно вода, прорвавшая плотину, ежедневно к нам стало прибывать по нескольку переполненных эшелонов. Нелегко приходилось в эти дни работникам политического отдела. Сами они, да и весь партийный актив круглые сутки проводили в казармах, терпеливо разъясняя прибывшим цель создания новой демократической армии, задачи Союза польских патриотов, предательскую политику лондонского эмигрантского "правительства" Польши.

Казармы превратились в гигантский муравейник. Прием, распределение и размещение людей осуществлялись по конвейерной системе, с упрощенной документацией.

Освобожденные от фашистской неволи победоносной Советской Армией поляки массами шли к нам с Волыни, из Тарнополя, Ровно, Луцка. Шли с надеждой на лучшее будущее своей Родины. Шли в новую, народную польскую армию, о которой мечтали, но в реальность которой еще не вполне верили.

Аковская{4} агентура профашистского польского правительства в Лондоне распространяла среди населения провокационные слухи о том, что всех поляков, явившихся в Сумы, немедленно отправят в Сибирь, на каторгу, в рудники и на лесозаготовки, а бывших офицеров даже расстреляют. Это порождало у добровольцев вполне объяснимую настороженность. Но при виде польских мундиров на солдатах и офицерах нашего 1-го запасного полка они не в силах были сдержать своей радости, тут же ломали строй и толпами бросались к ним навстречу, обнимали, ощупывали, а потом со слезами на глазах пели "Роту" Конопницкой. Слова этой песни звучали как клятва верности и любви к своей Родине:

Земли не бросим, где родились,

Мы не забудем наш язык!

Народ мы польский, польский люд!{5}

Однажды мне сообщили, что вечером к нам должен прилететь генерал Берлинг. Однако в пути самолет совершил вынужденную посадку. Я узнал об этом только поздно ночью: позвонили по телефону. Никаких подробностей о состоянии командарма и сопровождающих его лиц звонивший сообщить не мог.

Немедленно выехав к месту аварии, я нашел командарма только под утро, в деревенской избе, где он за большущей кружкой чаю весело беседовал с собравшимися колхозниками.

Генерал Берлинг встретил меня очень радушно. Днем он проверил нашу работу и все одобрил. Перед отъездом даже наградил меня часами. Прощаясь, сказал:

- Ждите Сверчевского, он скоро приедет. С ним вам будет куда легче. К тому же вы, кажется, стали приятелями?..

Меня эта весть очень обрадовала. Опытный боевой генерал Сверчевский был нашим общим любимцем. Его вдумчивость, чуткость к солдатским нуждам, глубокое знание польского народа и особенностей польской культуры, большие организаторские способности и революционное чутье имели тогда для нас особо важное значение.

О дне вылета к нам Сверчевского я был предупрежден шифровкой и почел обязательным для себя встретить его на аэродроме. Ждать там пришлось недолго. На горизонте в ясном морозном небе показались три точки. Они росли с каждой секундой. Далекий шум постепенно перешел в мощное гудение моторов. Самолеты, приветственно покачав крыльями, пошли на посадку.

Пилоты и пассажиры вылезли из кабин, как медведи из берлоги: в меховых унтах, шапках-ушанках и комбинезонах. Генерал Сверчевский, поглядев на небо, с удовольствием потопал ногой по твердой, уже замерзшей земле. Вся его фигура, казалось, говорила: "Э-эх! В воздухе хорошо, а на земле лучше".

- Ну, как ты тут заворачиваешь? - торопливым варшавским говорком спросил он меня и улыбнулся, хитро сверкнув глазами. Генерал Сверчевский всегда был в курсе дел не хуже своих подчиненных.

Я подробно доложил о ходе формирования. У нас формировались семьдесят три части. Некоторые из этих частей существовали пока только на бумаге: офицеры, направленные к нам отделом кадров, находились еще в дороге, солдаты маршировали по шоссе и проселкам. Однако армия фактически уже существовала.

В свою очередь Сверчевский сообщил мне, что в Житомире под руководством генерала Корчица формируется штаб армии. Основой для него послужило управление 1-го Польского армейского корпуса...

С появлением в Сумах генерала Сверчевского дела у нас пошли еще лучше. Однако и при нем мы продолжали испытывать целый ряд затруднений. Особенно остро ощущался недостаток в офицерских кадрах. Несмотря на широкое выдвижение младших командиров, дефицит покрыть не удавалось. Нам немедленно требовались сотни офицеров всех специальностей, а мы располагали только десятками.

Среди добровольцев, прибывших с Волыни, имелось, конечно, много кадрового офицерства старой польской армии, но, запуганные враждебной пропагандой, эти люди либо вообще скрывали свою принадлежность к командным кадрам, либо выдавали себя за унтер-офицеров. Лишь много времени спустя они заявили о своих фактических званиях и с готовностью приняли предложенные им руководящие посты. Только единицы законспирировались окончательно и пытались вести в войсках антинародную работу по заданиям аковцев и НСЗ{6}.

Туго приходилось и с обмундированием прибывающего пополнения. Обмундирование застряло где-то в пути. Харьковский военный округ любезно предложил нам свою помощь. Но мы вынуждены были отказаться от нее: не хотелось давать повода для усиления лживой пропаганды лондонского "правительства". Не стали мы одевать личный состав вновь создаваемых частей Войска Польского в обмундирование Советской Армии, хотя все эмигрантские польские военные формирования носили иностранную форму.

Для урегулирования этих и многих других больных для нас вопросов генерал Сверчевский командировал меня в Москву. Москва встретила непогодой. Снегопад был настолько сильным, что с Внуковского аэродрома автомашины не могли пробиться в город. Пришлось воспользоваться самолетом У-2, чтобы перебраться оттуда на Центральный аэродром.

В Москве все решилось очень быстро. Уже к концу дня задержавшиеся эшелоны с польским обмундированием двинулись к месту назначения.

Вся московская общественность проявляла к формировавшемуся Войску Польскому огромный интерес. Главное командование Советской Армии шло для нас на любые жертвы; откомандировывало к нам из состава своих действующих частей боевых офицеров-инструкторов, снабжало нас первоклассной техникой. Это была настоящая дружеская, бескорыстная помощь.

Через несколько дней я вылетел обратно в Сумы.

Рождение кавалерийской бригады

Польский народ всегда питал любовь к кавалерии. Когда в 1939 году Гитлер бросил свои полчища на Польшу, маршал Рыдз-Смиглы противопоставил им вместе с пехотными дивизиями десять отдельных кавалерийских бригад. Конница самоотверженно выполняла свой долг. Польские уланские полки вынесли на себе основную тяжесть арьергардных боев.

При формировании новой армии Союз польских патриотов горячо настаивал на возрождении кавалерии. Меня назначили на должность командира 1-й отдельной кавалерийской бригады.

Передо мной встала основная организационная проблема - как формировать бригаду? С одной стороны, я мог взять все штатное количество нужных людей сразу, но тогда бригада оказалась бы неоднородной по возрасту и, главное, в ней мало оказалось бы настоящих кавалеристов. С другой стороны, имелась возможность постепенно набирать бывших кавалеристов из прибывающих в армию пополнений. Я знал, что в тех районах, откуда в основном шло наше пополнение, до войны стояла 2-я отдельная бригада польской кавалерии.

В конечном счете остановились на втором варианте. Мы постепенно отбирали кавалеристов из прибывающих пополнений, хотя тем самым и затягивали сроки формирования бригады. Основную массу составили у нас солдаты и унтер-офицеры бывших 19-го Волынского и 21-го Надвислянского уланских полков. Почти все они хорошо знали пресловутого генерала Андерса, этого оголтелого реакционера и богатейшего на Волыни помещика-землевладельца. Личное знакомство Андерса со многими кавалеристами лишний раз свидетельствовало о том, что крупная шляхта, когда ей это было выгодно, умела играть с народом "в пана-брата".

1-я отдельная кавалерийская бригада формировалась недалеко от Сум, в небольшом городке Тростянец. В самом городе расположились штаб бригады, 2-й уланский полк и спецподразделения. 3-й уланский полк размещался в селе Криничное, а 4-й дивизион конной артиллерии - в селе Радомин.

Зеленый, яркий и удивительно чистый украинский городок Тростянец, по сути дела, был большой деревней. Утонувший в садах, он на первый взгляд казался нетронутым войной. Но это только казалось. Почти в каждой семье было свое горе.

Когда враг захватил Тростянец, население его повело мужественную борьбу против оккупантов. В самом городке и в близлежащих населенных пунктах действовали советские патриоты, ушедшие в подполье. Для устрашения местных жителей фашисты вешали партизан на деревьях в городском саду, а те в ответ на зверства оккупантов тут же вешали гитлеровцев и предателей.

Волна фашистских репрессий и издевательств над местным населением нарастала день ото дня. И только внезапный прорыв к Тростянцу советских танковых частей спас город от полного уничтожения.

Теперь по его улицам маршировали эскадроны и полки польской кавалерии, звучали песни. Население тепло относилось к нашей бригаде. Жителям Тростянца полюбился наш коллектив художественной самодеятельности. А на балах, которые устраивал 2-й уланский полк, городская молодежь танцевала мазурку не хуже варшавян.

Большую роль в укреплении дружеских отношений с местным населением сыграл политический отдел бригады, и в частности мой заместитель по политчасти ротмистр{7} Станислав Аркушевский. Веселый, общительный, все еще по-юношески подвижной, Аркушевский пришел к нам из 1-й дивизии имени Тадеуша Костюшко. Это был многоопытный коммунист, профессиональный революционер, сидевший во всех тюрьмах панской Польши. И он, как говорят кавалеристы, сразу пришелся нам "в масть". Его быстро полюбила вся бригада.

Личный состав укомплектованных эскадронов нетерпеливо ждал теперь коней. Вскоре первые партии их прибыли. Дикие и необузданные, монгольские степняки переполошили всю бригаду. Маленькие, косматые, непривычные к людям, они неудержимо стремились на волю.

По дороге в полки монголки все время "воевали" с уланами - вставали на дыбы, бросались с мостов в реки. А когда их заперли в конюшни, они разъярились до того, что буквально бились головой о стены.

Советское командование выделило для формирующейся кавалерийской бригады коней по полному штату, но "оперившийся" к этому времени штаб Польской армии по своему усмотрению переадресовал большую их часть в пехотные дивизии. В результате первая партия коней, доставленная нам, фактически оказалась и последней.

Постепенно у нас развернулась интенсивная учеба. Вся машина управления еще скрипела, но детали уже притирались, и с каждым днем неполадок становилось все меньше и меньше. Нехватку младшего офицерского состава мы ликвидировали переподготовкой на краткосрочных курсах польских кадровых унтер-офицеров. Старые опытные строевики, они составили основной костяк командиров взводов, а затем и командиров эскадронов.

Эта была настоящая революция в офицерской среде. Польский унтер-офицер из "мужиков" никогда в прошлом не мог стать офицером. Унтер-офицеру вешали медали, кресты, в лучшем случае давали "железный чин" хорунжего{8}, но дальше в звании не повышали. Офицеры старой польской армии являли собой замкнутую касту. Стена, отделявшая офицерство от "нижних чинов", была непреодолимой. Я лично знал многих кадровых унтер-офицеров, имевших медали и кресты "За неподлеглость"{9}, но остававшихся, однако, без повышения по службе.

Личный состав вновь сформированных частей и соединений был очень неоднороден. Здесь находились люди разных партий и политических убеждений. Необходимо было сплотить их воедино ради освобождения Родины от гитлеровской тирании.

Руководство Союза польских патриотов создало политпросветаппарат, который немедленно приступил к выполнению этой важной задачи. На руководящие должности в этот новый для польской армии аппарат пришли старые польские коммунисты, имевшие богатый опыт работы с людьми, добытый еще во времена подпольной борьбы с врагами польского народа - эксплуататорскими классами. Многие из них имели уже и боевой опыт: сражались в интернациональных бригадах на стороне республиканской Испании.

Среди офицеров политпросветаппарата встречались порой и беспартийные. Но и они, проникнутые идеей борьбы за освобождение Польши от гитлеровских оккупантов, руководимые польскими коммунистами, прекрасно справлялись с поставленными перед ними задачами.

16 июня 1944 года нам доставили на самолете приказ о передислокации. Бригада переходила во второй эшелон уже полностью сформированной 1-й Польской армии.

К тому времени Польская армия в СССР состояла из четырех пехотных дивизий, пяти артиллерийских бригад, одной дивизии противовоздушной обороны, танковой, кавалерийской и инженерной бригад, специальных и тыловых частей. В оперативном отношении она была подчинена командующему войсками 1-го Белорусского фронта генералу К. К. Рокоссовскому.

Сосредоточение кавалерийской бригады производилось в районе станции Клевань. Туда мы следовали по железной дороге. Число железнодорожных составов определялось в какой-то мере наличием у бригады действенных противовоздушных средств. Спаренные установки зенитно-пулеметного эскадрона надежно прикрывали эти составы.

Жители Тростянца тепло провожали уланские полки. Нас забрасывали цветами, обнимали, желали боевых успехов. У вагонов уланы и тростянцы весело пели украинские и польские песни. При виде этого искреннего дружеского отношения местного населения к нашим уланам еще отвратительней и смешней становилась клевета, распространявшаяся польскими шовинистами, о вечной ненависти между поляками и украинцами.

Последний эшелон с кавалеристами отправлялся из Тростянца 24 июня. Оркестр играл польский национальный гимн. На полотнищах знамен, развевавшихся по ветру, трепетали, будто взмывая вверх, гордые орлицы. На вагонах белели надписи на польском и русском языках: "Вперед, плечом к плечу с героической Советской Армией!"

Солдаты и офицеры польских частей хорошо знали, что Советская Армия является единственной надеждой на скорое освобождение и будущее национальное и социальное возрождение Польши. И действительно, героические войска Страны Советов 23 июня 1944 года перешли в наступление на центральном участке советско-германского фронта. На огромном пространстве шириной свыше четырехсот километров развернулась одна из крупнейших наступательных операций.

1-я отдельная кавалерийская бригада возрожденного Войска Польского тоже направлялась к фронту. Свой боевой путь она начинала под лозунгом великих революционеров-гуманистов "За нашу и вашу свободу!"

Этот замечательный патриотический и интернациональный клич был выдвинут польскими демократами еще в начале прошлого столетия, когда передовые люди России и Польши вели борьбу против самодержавия. Уже тогда у польского и русского народов были как общие враги, так и общая почва для сотрудничества.

Люблинские встречи

В Клеванских лесах глубокая, торжественная тишина. Здесь все поражает: фантастически скрученные темные стволы столетних дубов, уходящие в синее небо, красноватые колонны стройных сосен, прозрачная зелень, согретая рвущимися сквозь заросли лучами солнца. Под ногами - яркий влажный бархат вечнозеленых мхов, нежные лесные цветы.

Под сенью этих лесов не хотелось думать о войне. Но уланские полки уже разбили здесь свои палатки. На солнечных полянках усатые кавалеристы чистили оружие. В чаще заливисто ржали кони. Кругом стоял веселый солдатский гомон, то и дело слышался дружный смех.

А ночью над Клеванскими лесами кружили фашистские самолеты, раздавались редкие выстрелы патрулей, порой вспыхивали перестрелки с шнырявшими вокруг беглыми полицаями. Фашисты, уходя, оставили здесь своих "идейных" друзей и заплечных дел мастеров, сунув им в руки оружие, с тем чтобы они организовали диверсионные банды в тылу наступающей Советской Армии.

И "друзья" старательно стреляли. Стреляли всегда в спину, чаще всего ночью, из засад. Убивали спящих. Не щадили даже женщин.

Через несколько дней после сосредоточения бригады в Клеванских лесах меня вызвали для доклада к начальнику штаба 1-й Польской армии генералу Корчицу. Высокого роста, сухощавый, с острым, пытливым, удивительно ясным взглядом, подтянутый и строгий, он производил впечатление человека с сильной волей.

Генерал встал, расправив плечи, чтобы выслушать мой рапорт. Его выправка говорила о долголетней офицерской службе.

С большим вниманием слушая меня, что-то мысленно оценивая и взвешивая, Корчиц изредка задавал вопросы. Я отвечал на них по-солдатски прямо, ничего не скрывая. Это мое всегдашнее правило. Лгут только трусы и негодяи.

Постепенно разговор с Корчицем перешел к 4-й пехотной дивизии имени Килинского, прибывшей в Клевань одновременно с кавалеристами. Дивизия была прикована к месту выгрузки, так как совершенно не имела положенного ей штатом конского состава. Чтобы двинуть ее вперед, необходимо было отобрать у кавалерийской бригады четыреста лошадей.

Тактичный и дальновидный генерал Корчиц, сам бывший кавалерист, отлично понимал деликатность и сложность этого дела. Но он сразу расположил к себе мое сердце, и когда встал вопрос о необходимости отдать лошадей генералу Киневичу, я сделал это безропотно.

Вместо переданных лошадей бригада получила двадцать две автомашины. На них мы впоследствии по очереди перебрасывали 4-й дивизион конной артиллерии, все полковые пушки и снаряды. При общем некомплекте транспортных средств транспортировка артиллерии представляла для бригады особую трудность.

В ночь на 18 июля кавалерийская бригада начала марш на Бодячув Любомил - Хелм - Люблин. Он совершался в исключительно тяжелых условиях, по заболоченным и песчаным районам.

В эти летние дни героическая Советская Армия громила фашистские полчища в Западной Украине. Одновременно с операциями 1-го Украинского фронта на Львов к Сандомир последовал сокрушительный удар левым крылом 1-го Белорусского фронта.

В середине июля войска 1-го Белорусского фронта, в состав которого входила и 1-я Польская армия, перешли в наступление на люблинско-варшавском направлении. Противник имел здесь сильную оборону, общая глубина которой достигала пятидесяти - семидесяти пяти километров.

В результате трехдневных ожесточенных боев войска маршала Рокоссовского сломили сопротивление гитлеровцев на фронте шириной до ста километров и к концу дня 20 июля вышли на рубеж Малорыта - Нудуж - Опалин - Городло.

В дальнейшем наступление ударной группировки советских войск развернулось одновременно на трех направлениях.

Основная часть левофланговых дивизий продолжала развивать наступление в направлении Хелм - Люблин - Демблин.

Вторая группа наступала на Острув - Лукув - Седлец.

Третья группа после форсирования Западного Буга круто повернула на север и начала наступать в направлении Бяла-Подляска.

22 июля советские части заняли город Хелм. А 24 июля подвижные соединения - танки и конница, совершив стремительный шестидесятикилометровый бросок, заняли город Люблин - крупный железнодорожный узел и важный опорный пункт гитлеровцев, прикрывавший пути на Варшаву.

Вместе с советскими войсками, освобождавшими Польшу, двигалась и 1-я Польская армия.

22 июля 1944 года части нашей кавалерийской бригады перешли Западный Буг. Перед нами, окруженный золотым ковром полей, лежал город Хелм. При виде города солдаты оживились, пошли бодрей. Кто-то запел старую польскую песню. Ее подхватили сотни голосов, и песня полетела над родными полями, звеня и замирая вдали:

Над осокой, над высокой

Кружит сокол на беду,

Мой далекий, синеокий,

Жду тебя я, жду...

Уланские полки входили в город под несмолкаемые радостные возгласы и колокольный звон во всех костелах. Женщины поднимали на руки детей, чтобы показать им возрожденное Войско Польское. Солдат и офицеров засыпали цветами. Усатые уланы не таясь утирали слезы.

Я смотрел на этих сияющих от счастья людей и сам переживал минуты величайшего волнения.

Поздно вечером кавалерийская бригада полностью сосредоточилась в казармах бывшего 7-го пехотного полка.

Здесь нас ждала приятная неожиданность. Совсем поздно с запиской от советского коменданта города генерала Сенчилло прибыл к нам отряд Армии Людовой. В разномастном обмундировании, но все в фуражерках-пилотках с большим зеленым треугольником, на котором четко выступали вышитые белым крупные буквы "А. Л.".

Начальник тыла бригады полковник Лисовский немедленно организовал для прибывших плотный ужин. Ведь они пришли к нам прямо из леса. Молодые лица многих бойцов были покрыты глубокими морщинами. Запавшие глаза и ввалившиеся щеки говорили о трудных днях, прожитых в партизанщине.

Обнявшись с уланами, партизаны пели Марш народной армии:

Мы из сгоревших сел,

Мы из голодных городов,

За годы слез, за голод, за нашу кровь

Пришел отмщения час.

Одновременно с войсками в Хелм прибыли члены Временного польского правительства.

Дальнейший марш бригады пришлось приостановить, так как я получил приказание взять на себя охрану правительства. Охрану требовалось организовать немедленно, ночью, в страшной неразберихе.

В здании, отведенном для правительства, раньше размещался, видимо, штаб гитлеровцев. Все лестницы были завалены обрывками газет и бланками со свастикой. В комнатах и залах царил невыразимый хаос: громоздились ученические парты, перевернутые столы, скамейки, сотни стульев. Не было ни одной целой электрической лампочки. Всюду горели коптилки, угрожавшие пожаром, так как в них заливали не только всевозможные масла, но и газолин.

Задачу охраны облегчило то обстоятельство, что правительство всю ночь заседало и министры почти безотлучно находились в одном зале, наспех очищенном от мусора.

Днем 24 июля 1944 года у здания, в котором разместился Польский Комитет Национального Освобождения{10}, стихийно собрался громадный митинг. Море людей затопило площадь. Уполномоченный правительства Витое с балкона читал текст манифеста к народу Польши.

Я стоял рядом с Витосом. Он страшно волновался и, прежде чем огласить манифест, снял шляпу. Проникаясь историческим величием этой минуты, его примеру немедленно последовали все окружающие.

После каждого пункта манифеста чтение прерывалось бурей аплодисментов, восторженными возгласами в честь героической Советской Армии, в честь возрожденного Войска Польского и Временного польского правительства. Оркестры играли туш.

Когда манифест был наконец оглашен, люди на площади с воодушевлением запели старый народный гимн: "Еще не погибла Польша, пока мы живем..."

С этого дня извечная мечта польского крестьянина становилась реальностью - он получал землю. Начиналась аграрная революция. Польша делала первый шаг к социализму!

А тем временем под сокрушительными ударами Советской Армии гитлеровская гадина, шипя и кусаясь, отползала все дальше на запад. 1-я Польская армия в составе 1-й пехотной дивизии имени Костюшко, 2-й пехотной дивизии имени Домбровского, 3-й пехотной дивизии имени Траугутта совместно с соединениями маршала Рокоссовского продвигалась к Варшаве.

4 августа 1944 года 1-я отдельная кавалерийская бригада вместе с Временным польским правительством оставила Хелм и перешла в освобожденный советскими войсками Люблин, который временно стал своего рода столицей нарождающегося народно-демократического Польского государства.

В городе как-то сразу стало тесно. В центре повсюду стояли легковые машины, на тротуарах не прекращался людской поток. По улицам шли вооруженные отряды в головных уборах с зелеными треугольниками и белыми буквами "А.Л.". Снующие повсюду мальчишки уже узнавали в лицо министров, генералов и пронзительными криками провожали их автомашины.

Вслед за нашей бригадой двигалась 4-я пехотная дивизия имени Килинского. Она должна была сменить кавалеристов, взять на себя охрану правительства и составить постоянный гарнизон Люблина.

Мы, военные, тоже начинали жить по-новому. Еще в июле 1944 года Крайова Рада Народова приняла под свое управление созданную в СССР 1-ю Польскую армию и позаботилась о расширении ее рядов. Тогда же был издан декрет КРН о слиянии 1-й Польской армии с Армией Людовой в единое Войско Польское. Верховным главнокомандующим единого войска назначили одного из руководителей Армии Людовой генерала Роля-Жимерского. Его заместителями стали генералы Берлинг и Завадский, а начальником штаба - полковник Спыхальский.

Мариану Спыхальскому я представлялся вместе с генералом Киневичем. После этого меня вызвал к себе новый главнокомандующий Войском Польским.

Я видел его первый раз. Веселый, жизнерадостный, всегда подтянутый, Жимерский имел привычку смотреть прямо в глаза собеседнику, слегка поднимая левую бровь. После моего рапорта он подал руку. Рука была маленькая, но крепкая. Я ощутил энергичное пожатие.

Поговорив о состоянии наших частей, главком дал указание относительно назначенного на 15 августа парада войск.

В те же дни я опять встретился и с дивизионным генералом Александром Завадским. Невысокого роста, стройный, моложавый, он был обаятельным человеком и интересным собеседником.

Мое знакомство с Завадским относилось еще к 1943 году, когда он работал в штабе 1-го польского армейского корпуса в СССР начальником одного из отделов. Его всегда отличали замечательные черты - приветливость и память на друзей. И теперь, будучи уже в главном командовании, он так же тепло улыбался мне, как и тогда, в дни нашей совместной работы.

15 августа - традиционный день "Польского солдата". В связи с этим и проводился парад войск, по поводу которого я вызывался к Главнокомандующему.

Перед глазами жителей Люблина мерным пружинистым шагом промаршировала пехота, вооруженная новейшей боевой техникой. Ее вел генерал Киневич. Потом промчались танки. Затем вдруг вдали, у самых Краковских ворот, разразились бурные овации - это двинулась кавалерия.

Кроме спешенных уланских полков, я вывел на парад один сводный дивизион в конном строю. Кавалеристы - в полевом обмундировании, кони - разномастные. Но этот дивизион был первой конной частью - зародышем будущей польской кавалерии, и народ буквально неистовствовал. Тысячи окружавших нас людей восторженно запели старую уланскую песню:

Уланы, уланы, красивые ребята...

После парада нам нужно было выступить на фронт. Мы переходили в резерв 1-й Польской армии, которая занимала в этот момент оборону на побережье реки Вислы - от Демблина до Пулав. Здесь 1 -я и 2-я пехотные дивизии после тяжелых боев форсировали Вислу, но гитлеровцы контратаками заставили переправившиеся части вернуться в исходное положение на правый берег реки.

По окончании этой неудачной операции, послужившей для 2-й пехотной дивизии боевым крещением, там произошла смена руководства. Командиром дивизии вместо генерала Сивицкого назначили исключительно одаренного боевого генерала Роткевича. Сивицкий же перешел на работу в Управление формирования и пополнения войск к генералу Пултуржицкому.

Перед выбытием из Люблина мне довелось побывать в бывшем фашистском лагере смерти Майданеке. Там росла теперь высокая трава и необыкновенная капуста, желтая, как человеческие кости.

Тяжело вспоминать об этом страшном месте. Бесконечные ряды бараков, серых и однообразных. Ровные квадраты полей смерти с железными виселицами в центре. Всюду колючая проволока и сторожевые вышки. Короткий путь от железнодорожной эстакады через баню в газовую камеру, где равнодушно душили мирных людей - детей и женщин, стариков и молодых, - занимал всего двадцать минут. Двадцать минут от жизни до небытия!.. Затем начиналась широкая, посыпанная золотистым песком дорога, по которой на вагонетках отвозили в крематорий мертвых. Там палачи искали драгоценности, рвали у мертвецов золотые зубы и совали трупы в печь.

Черный дым, валивший из трубы крематория, густой и жирный, душил весь город. Заключенных Майданека тошнило от запаха сожженных трупов. И только фашисты ничего не чувствовали.

Пройдет много веков, но человечество все еще будет помнить о том аде, где в наш просвещенный век, в эпоху невиданного расцвета всех наук нашли свой конец миллионы людей.

Нам показывали лагерные учетные книги. Толстые, четко разграфленные, они могли бы сделать честь любой торговой фирме аккуратностью своего заполнения. В них - фамилия, имя, национальность и каллиграфически выписанная красными чернилами... "дата смерти".

Я видел громадный барак, до самой крыши заваленный обувью - новой и старой, исправной и нищенской, мужской, женской и детской всех размеров. Эта обувь лежала навалом, вопия о справедливости на весь мир!

Я видел сотни мешков, набитых женскими волосами - золотыми, как осеннее солнце, черными, как крыло ворона, каштановыми, отливающими медью. Палачи Майданека всех стригли под машинку, перед тем как отправить в газовую камеру или расстрелять вместе с детьми во рву.

Я стоял у печей, где в огромной бетонной яме еще лежали наполовину разложившиеся останки последних жертв Майданека. В моем сердце, в моем сознании, воспитанном на высоких гуманистических идеалах, творилось что-то непередаваемое. Мой рассудок отказывался понимать...

Гитлеровцы... Фашисты... Каким позором должны быть окружены эти слова!

Люди не имеют права забыть о Майданеке. Там нашли страшную смерть два миллиона человек.

* * *

Моим проводником по Майданеку оказался очень интересный человек. По тому, с каким чувством рассказывал он о событиях, которые здесь происходили, по знанию всех ужасающих деталей жизни заключенных в нем сразу угадывался недавний узник этого страшного лагеря смерти.

Когда я спросил, что привело его сюда, ответ последовал очень короткий:

- Был участником восстания в Варшавском гетто{11}.

Мы все знали об этом героическом восстании обреченных на смерть людей. Но знали мало, лишь по тем скупым сведениям, которые тогда с трудом просачивались из Польши.

Жестоко впоследствии подавленное, это восстание самим фактом своего возникновения в апреле 1943 года нанесло тягчайшее моральное поражение всей системе гитлеровского оккупационного режима в Польше и послужило толчком для ряда таких же восстаний в гетто других польских городов.

Я попросил своего спутника рассказать о восстании все, что осталось у него в памяти. Мы присели у полуразрушенной стены крематория. Он, тяжело вздохнув, помолчал немного и начал свой страшный рассказ так:

- Массовые отправки еврейского населения из Варшавского гетто в Майданек, Освенцим и Тремблинку для физического уничтожения уже подходили к концу. Из пятисот тысяч человек, населявших Варшавское гетто, оставались в живых только сорок тысяч. Никаких надежд на спасение у них не было. Оставался последний и единственный выход - пробиться с оружием в руках к партизанам в окружающие Варшаву леса.

В полночь девятнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок третьего года гитлеровцы вошли в гетто, как всегда, под покровом темноты. Хотя они и привыкли к тому, что терроризированное мирное население обычно безропотно идет на бойню, однако проявляли осторожность. На этот раз ими были прихвачены в качестве сопровождения шесть танков. Не исключено, что гестапо пронюхало о создании в гетто вооруженного подполья.

На перекрестке улиц Заменгофа и Милой внезапно раздались выстрелы. Палачи не ожидали ничего подобного. Они растерялись, попробовали удрать, но были полностью уничтожены, а их танки подожжены.

Первое успешное выступление всколыхнуло людей. Все население Варшавского гетто восстало как один человек. Одним из организаторов этого восстания был хорошо известный общественный деятель, коммунист Юзеф Левартовский.

По всему гетто запылали костры и факелы. На домах, на заборах запестрели призывы к борьбе. Народ вышел на улицы. В течение ночи повсюду были вырыты окопы и противотанковые рвы, на перекрестках появились баррикады, а подвалы домов превратились в блиндажи. Все мужчины и женщины получили давно заготовленное боевой организацией оружие.

Даже ветхие старики и калеки принимали участие в борьбе: они варили пищу для бойцов. Дети же стали связными между улицами и командными пунктами отрядов самообороны.

На рассвете двадцатого апреля хорошо вооруженный отряд еврейской боевой организации внезапно окружил военные пошивочные мастерские и несколько крупных складов с продовольствием. В пошивочных мастерских было взято огромное количество немецкого солдатского обмундирования, в которое переоделись отряды специального назначения...

Мой собеседник при этих словах взглянул на свой штатский костюм и, робко улыбнувшись, точно ему могли не поверить, добавил:

- В числе бойцов одного из таких отрядов был и я. Немецкая форма в последующем спасла мне жизнь.

К полудню на улицах Варшавы показались вооруженные до зубов гестаповские отряды моторизованной пехоты. Под прикрытием десяти средних танков они продвигались к воротам гетто. Восставшие встретили их организованным огнем. Перестрелка продолжалась весь день. Пламя пожаров и густой дым окутали гетто. Повстанцы бились упорно. Из каждого окна, из каждой щели в гитлеровцев летели гранаты.

Фашистские налетчики были окружены, и поздно вечером остатки их сдались в плен.

В ночь на двадцать первое апреля после короткой передышки переодетые в немецкое обмундирование отряды повстанцев вышли из гетто и напали на фашистские склады боеприпасов. Операция прошла удачно. Боеприпасы грузили всю ночь и вывозили в гетто. То, что не успели вывезти, к утру взорвали на месте.

Двадцать второго апреля к восставшим присоединились шесть тысяч молодых рабочих из так называемого Малого гетто. Это были тоже евреи, но они работали в различных военных мастерских и потому находились в привилегированном положении; их совершенно не подвергали депортации{12}.

Несколько последующих дней прошло относительно спокойно. Фашисты готовились уничтожить восставших одним ударом, но задержка произошла потому, что между гестаповцами и военным командованием возникли крупные разногласия о способах ликвидации восстания. Военное командование считало, что восстание в гетто, вызванное зверским обращением с евреями, направлено только против гестапо, и на этом основании отказывало гестаповцам в помощи до получения распоряжений из Берлина.

В ночь на двадцать пятое апреля в штаб восстания обратились с просьбой о помощи политические заключенные тюрьмы "Павиак". В этой страшной тюрьме гитлеровцы содержали несколько тысяч поляков и евреев. Кроме того, там находились и немцы, дезертировавшие из гитлеровской армии.

Вечером двадцать шестого апреля пятьсот повстанцев, одетых в немецкое обмундирование, вышли из гетто и скрытно окружили тюрьму. Когда окончательно стемнело, открыли огонь по охране и, пользуясь суматохой, проникли внутрь тюрьмы.

К утру вся тюрьма была освобождена, и бывшие заключенные тоже присоединились к восставшим. Это вызвало резонанс во всей Варшаве. Десятки поляков, особенно молодежь, добровольно шли в гетто, для того чтобы вместе с восставшими евреями сражаться против гитлеровских оккупантов.

К тому времени штабу руководства восстанием стало известно, что из Берлина получен категорический приказ смести гетто с лица земли. В распоряжение гестапо из Галиции прибыли крупные отряды штурмовиков.

В ночь перед решительной атакой, к которой гитлеровцы тщательно подготовились, они предъявили ультиматум: "Немедленно прекратить сопротивление и выдать всех пленных немцев, иначе гетто будет уничтожено". В ответ на это штаб восстания предложил обменять пленных немцев на содержащихся в гестапо евреев.

Гитлеровцы не сказали ни "да", ни "нет" и утром начали штурм гетто. На головы повстанцев обрушились тысячи снарядов, но тщетно: гетто не сдавалось. Особенно яростный бой завязался у его ворот. Здесь среди руин пылали десятки танков, повсюду лежали убитые.

К вечеру гитлеровское командование отдало приказ разбомбить гетто с воздуха.

С десятков ревущих самолетов на еврейские кварталы посыпались зажигательные и тяжелые фугасные бомбы. Рушились дома. Кругом все было озарено кровавым заревом пожаров. И вдруг в эти страшные минуты женщины запели: "Эйли, эйли"...

Мой собеседник встал. Взволнованно прошелся возле стены крематория, посмотрел в сторону Варшавы и пояснил:

- Это древняя еврейская песня... Она звенела тогда все громче и громче. Ничто не могло заглушить ее... Эхо той песни и сейчас звучит в моем сердце...

К утру в гетто осталось в живых не более тридцати тысяч человек. Но возобновившие штурм гитлеровцы снова наткнулись на упорное сопротивление.

Бой продолжался весь день. Фашистам удалось глубже проникнуть в гетто и захватить несколько крупных зданий. Коммунисты предложили прекратить ставшую теперь уже бессмысленной оборону гетто и перейти к активным действиям совместно с частями Армии Людовой. Надо было с оружием в руках пробиваться в леса к партизанам.

Чтобы облегчить вывод отрядов из гетто, штаб Армии Людовой вызвался произвести ряд встречных операций. Это могло спасти жизнь сотням повстанцев.

Однако в гетто были сильны сионистские влияния. А сионисты считали, что им не по пути с коммунистами. Они уповали на помощь англо-американского командования, которое должно было будто бы начать высадку в Варшаве парашютных десантов.

Тем временем гитлеровцы все глубже вгрызались в гетто. Все меньше зданий оставалось в руках повстанцев, огненное кольцо с каждой минутой сжималось все тесней и тесней. Совсем иссякло продовольствие. Не стало воды.

На сорок первый день восстания 29 мая в последнем четырехэтажном доме собрались все, кто еще оставался жив и продолжал борьбу. После восьмичасового боя нацисты ворвались и сюда. Завязалась яростная штыковая схватка.

Повстанцы сражались за каждый этаж, бились насмерть за каждый метр. В ночь на 30 мая варшавяне еще видели над крышей осажденного дома озаренное пожарами знамя восстания. Оно исчезло только перед рассветом: последний из повстанцев, завернувшись в него, бросился с крыши на мостовую и разбился насмерть.

Берлинское радио, торжествуя победу, прокричало на весь мир: "Варшавского гетто больше не существует". Однако Геббельс скромно умолчал о том, какой ценой досталась фашистам эта "победа", сколько тысяч гитлеровских солдат полегло от рук повстанцев.

...Рассказчик опять на минуту смолк. Судорожно глотнул воздух и закончил свою грустную повесть так же просто, как и начал ее:

- Меня по ошибке подобрали фашистские санитары, приняв за раненого немецкого солдата. Позже шпиками из гестапо я был отправлен в Майданек. Они заподозрили во мне немецкого дезертира, бежавшего из тюрьмы "Павиак"...

* * *

С большим волнением я выслушал этот рассказ. Это была моя последняя интересная встреча в Люблине.

На следующий день, 16 августа 1944 года, рано утром 1-я отдельная кавалерийская бригада Войска Польского начала марш по оси Люблин Гарволин - Эвелин.

Первые бои

На новое место дислокации кавалерийская бригада прибыла 20 августа 1944 -года. Марш прошел без потерь, несмотря на огонь немецкой тяжелой артиллерии, обрушившийся на бригаду вблизи Вислы. Особенно интенсивно противник обстреливал перекрестки дорог у местечка Рыки.

Мы проходили старыми славянскими землями. Перед нами простиралась Польская равнина, лишь изредка покрытая смешанным лесом. Вдоль шоссе часто попадались белые крестьянские мазанки, совершенно такие же, как на Украине, вперемежку с дощатыми, оштукатуренными постройками типа городских окраин. Встречались и кирпичные фольварки мелкой шляхты.

Почти на каждом придорожном доме пестрели вывески трактиров и парикмахерских. Население кормилось здесь больше от проезжих, чем от земли. Ничтожность земельных наделов в этих деревнях превращала жителей в кустарей, содержателей пивных и харчевен.

Фронт был совсем рядом. Ночью мы слышали не только артиллерийскую стрельбу, но и длинные очереди станковых пулеметов. Небо над линией фронта было совершенно светлым от зарева пожаров и ярких ракет. У нас над головами кружили немецкие самолеты-разведчики и бомбардировщики.

Пришлось принять некоторые меры маскировки и рассредоточиться.

В интересах дела я настойчиво просил командование дать возможность кавалерийской бригаде "обстреляться". Но командарм шел на это неохотно: армейский резерв и без того был жидок. Помогли офицеры из оперативного отдела штаба армии. Они уговорили командующего, и кавалерийская бригада получила наконец боевое задание. В ночь на 3 сентября мы должны были выступить в район Мнишева и занять там оборону.

Выполнили это точно в установленные сроки. К исходу ночи 2-й уланский полк занял окопы возле реки Пилица, а 3-й уланский полк расположился на правом берегу Вислы от устья Вильги до местечка Подоле-Нове, составляя второй эшелон бригады.

Противник вел себя вызывающе: по брустверам окопов ходили не только одиночные солдаты, но и целые группы. Эту спесь быстро сбили наши снайперы и минометчики: гитлеровцы спрятались в окопы.

В то же время противник, вероятно, определил, что у нас произошла смена частей, и начал усиленную разведку расположения бригады. В ночь на 8 сентября группа фашистских разведчиков ворвалась в окопы 1-го эскадрона 2-го уланского полка, но была уничтожена.

Активизировалась и вражеская артиллерия. Она вела огонь днем и ночью, обстреливая не только боевые порядки полков, но и штаб бригады, расположившийся в костеле.

Вести окопные работы днем стало совершенно невозможно: расстояние до противника - небольшое, и он явно нервничал, засыпал минами каждую точку, в которой обнаруживалось хоть малейшее движение.

Первую боевую проверку бригада выдержала отлично. Потери с нашей стороны были ничтожными, что свидетельствовало об умелой маскировке и хорошей дисциплине личного состава.

Командир 2-го уланского полка майор Гжижевский командовал полком вполне удовлетворительно. Некоторые сомнения вызывали боевые качества командира 3-го уланского полка, бывшего "аковца" майора Писули{13}. К сожалению, будущее показало, что эти сомнения были не напрасны.

В ночь на 12 сентября кавалерийская бригада по приказу штаба 1-й Польской армии передала свой участок обороны 82-й стрелковой дивизии Советской Армии. Одновременно с нами сдавала оборону советским частям и 3-я пехотная дивизия имени Траугутта.

Тепло, по-дружески встречали польские солдаты сменявших их советских воинов. Заботливо показывали им свои несложные укрытия, а уходя из окопов, крепко жали руки и от души желали успеха.

* * *

После смены нас частями 82-й советской стрелковой дивизии кавбригада форсированным маршем направилась в район Мендзылесье. Шли в полной темноте. Дул резкий, пронизывающий ветер.

Неожиданно в наши колонны врезалась 3-я пехотная дивизия. Она сбилась со своего маршрута и спутала все движение.

Потом нам самим изменили маршрут и поставили новую задачу. Это было обусловлено блестящими успехами советских войск, а также действовавших совместно с ними костюшковцев и польских танкистов, очищавших от гитлеровцев предместье Варшавы - Прагу. Кавалерийская бригада должна была закрепиться в Праге, воспрепятствовать возможным контратакам противника из Варшавы и обеспечить перегруппировку сил 1-й Польской армии для дальнейших операций.

Мы круто повернули вправо. В небе над нами непрерывно гудели самолеты. Со стороны Вислы слышалась артиллерийская и пулеметная стрельба. Частенько тяжелые снаряды ложились на дорогу, по которой следовала теперь кавбригада.

Уже стемнело, когда наша головная колонна подошла к Грохуву. Зарево пожаров становилось все ярче и ярче. Варшава пылала. Горела и Прага. Сильнее становился треск пулеметов...

С трудом разминувшись со встречными колоннами, мы нашли наконец штаб 1-й пехотной дивизии имени Костюшко. Он помещался на Кавенчинской улице, в зданиях городского трамвайного парка. Путаными коридорами я добрался до генерала Бевзкжа.

- Ну вот мы и встретились снова, - сказал он, улыбаясь. - Садись, закусим... Помнишь, еще под Смоленском мы мечтали о том, как вместе будем Варшаву брать?..

Яркий свет аккумуляторных штабных настольных ламп, мирная обстановка хорошо обставленной комнаты, накрытый стол - все это заставило на минуту забыть о том, что делалось вне дома. Но первый же разорвавшийся где-то совсем близко снаряд вернул меня к суровой действительности.

Я заторопился. Это всегда так: командир сменяемой части не спешит, у него много времени, он исполнил свой долг. Теперь за все отвечает другой пришедший ему на смену. И этот другой торопится - ему еще так много нужно сделать.

Я направился к начальнику штаба дивизии, для того чтобы получить и оформить всю нужную в таких случаях документацию. Склонившись над картой, полковник Стеца отдавал последние распоряжения. Видно было, что он невероятно устал: глаза ввалились, рука едва держала карандаш.

Смена частей прошла наскоро. Я поступился многими формальностями, так как знал, что костюшковцы почти непрерывно были в бою с 10 сентября.

Кавалерийские полки заняли оборону: 2-й уланский полк справа от станции Прага, 3-й - слева от нее до моста Понятовекого.

Правым нашим соседом была 2-я пехотная дивизия генерала Роткевича, левым - 3-я пехотная дивизия генерала Галицкого.

Обстановка не располагала к самоуспокоенности. Фашисты, только что отброшенные за реку лобовым ударом, засели в окопах под прикрытием мощной огневой завесы. Правда, ширина реки Вислы гарантировала нас от непосредственных контратак большими силами. Однако мосты противник взрывал наспех, и мы не знали об их действительном состоянии. Нужно было немедленно создавать надежные предмостные укрепления.

Все улицы и перекрестки Праги простреливались немецкой артиллерией. В воздухе висела кирпичная и известковая пыль от разбиваемых снарядами домов. Под ногами скрипело битое стекло. То тут, то там в небо вздымались фонтаны огня и дыма.

Методический огонь противника не прекратился и с наступлением утра. По данным артиллерийского наблюдения, в течение суток в районе расположения кавалерийской бригады падало до трех с половиной тысяч вражеских снарядов и крупнокалиберных мин.

Но, несмотря ни на что, уже кипела жизнь возрождающейся столицы. Трамвайщики вновь организовали городское трамвайное управление, ремонтировали подвижный состав.

Народ истосковался по своему родному, польскому. Все люди стремились работать: и те, кто хотел видеть Польшу под орлом Ягеллонов, и те, кто мечтал увидеть ее под пястовской орлицей.

В солнечные дни, в минуты затишья, на улицах, среди развалин, появлялись ребятишки. Они шумно, с увлечением играли в "партизан", то прячась в развалинах, то с криком выскакивая из засад, изображая нападение на фашистов.

Жизнь, ничем не истребимая жизнь пробивалась всюду, где прошли воины-освободители - советские и польские солдаты.

16 сентября 1944 года кавалерийские полки начали подготовку к форсированию Вислы. Нам предстояло провести разведку боем. Требовалось выяснить возможности прорыва в Варшаву для непосредственной помощи повстанцам{14}.

Гитлеровцы, видимо, разгадали наши намерения и попытались сорвать их осуществление 17 сентября рано утром они сами стали форсировать Вислу в районе моста Кербедзя, но были отброшены огнем артиллерии. За этим последовал ответный огонь противника по нашим переправочным средствам и окопам.

Так продолжалось больше суток. Наконец в ночь на 19 сентября разведывательный отряд кавалерийской бригады проник на противоположный берег Вислы, используя полуразрушенный мост. Лихим налетом уланы взяли предмостное укрепление противника и оттеснили его от берега к зданиям.

Но тут начало рассветать, и разведывательный отряд по моему приказу отошел обратно. Фашисты целый день били по мосту из орудий и окончательно разрушили его. В то же время враг спешно усиливал свою оборону: против 3-го уланского полка вместо частей "Гранатовой полиции"{15} появились части 608-го пехотного полка.

Но фашисты опять просчитались. Главный удар с целью прорыва на Варшаву наносили не мы, а наш левый сосед - 3-я пехотная дивизия генерала Галицкого. Кавалерийская же бригада, равно как и все остальные соединения 1-й Польской армии, вела демонстрацию, боем отвлекая на себя внимание противника.

Это тоже было нелегко. Когда саперы поставили на реке дымовую завесу и ударная группа 3-го уланского полка приступила к переправе, противник, давно ждавший этого, открыл поистине бешеный огонь. За два часа боя на боевые порядки полка обрушилось до трех тысяч снарядов. Плоты и лодки разлетались в щепки от прямых попаданий.

Уланы 3-го полка проявили в этом бою исключительное мужество. А вот командир их, кадровый офицер майор Писуля, прибывший из Армии Крайовой, оказался не на высоте. За неумелые действия и потерю управления в бою его пришлось отстранить от должности.

Совсем иначе развивались события в полосе действий нашего левого соседа - 3-й пехотной дивизии имени Траугутта. Там был нанесен по противнику мощный удар силами всей артиллерии 1-й Польской армии и ряда соединений Советской Армии. На фронте шириной менее полутора километров было сосредоточено до 475 артиллерийских стволов.

Противник, ожидавший удара со стороны Праги через мосты и сбитый с толку нашими отвлекающими маневрами, прозевал переправу первых эшелонов дивизии. Но, опомнившись, гитлеровцы сразу же перенесли сюда огонь своей артиллерии и бросили в контратаку танки.

Пехотинцы дрались героически. Бой шел не на жизнь, а на смерть. Некоторым из высадившихся подразделений удалось соединиться с повстанцами Варшавы. Но на захваченном плацдарме не было еще артиллерии. Командующий и штабы полков оказались оторванными от батальонов и могли осуществлять управление боем только по радио.

Смертельная схватка длилась двое суток. Главные силы 3-й пехотной дивизии настойчиво рвались через реку на помощь своим первым эшелонам. Однако при возросшем сопротивлении противника достигнуть решающего успеха не удавалось. Река буквально кипела от немецких снарядов. Лодки и понтоны тонули. Тонула полковая артиллерия. Плацдарм неумолимо уменьшался. Переправленные туда радиостанции одна за другой замолкали. Наконец связь прекратилась совсем.

Ночью с левого берега плыли в одиночку бойцы, по фермам разрушенных мостов ползли раненые. Переправа дивизии захлебнулась.

Через несколько дней после этой операции в командование 1-й Польской армией вступил генерал Владислав Корчиц, а остатки 3-й пехотной дивизии принял от Галицкого его начальник штаба полковник Станислав Зайковский.

В сумерки 22 сентября 1944 года, когда мы меньше всего ожидали каких-либо неприятностей на переднем крае нашей обороны, Прагу бомбили немецкие самолеты. Уланы понесли значительные потери. И не столько от авиабомб, сколько от рушившихся зданий.

В ночь на 24 сентября 1-я отдельная кавалерийская бригада сдала оборону Праги 2-й пехотной дивизии и опять перешла в армейский резерв.

Над Варшавой редели черные клубы дыма, все тише звучала далекая перестрелка. Шагавшие мимо меня солдаты пели старую польскую революционную песню:

Когда народ пошел с оружием в бой,

Паны препирались о чинах,

Когда народ позвал "умрем иль победим".

Паны веселились в столицах.

О честь вам, паны и магнаты, за нашу неволю и кандалы.

О честь вам, князья и графы, за край наш,

залитый братской кровью...

Песня летела за Вислу и замирала где-то вдали.

А Варшава все еще стояла на баррикадах...

Снова в армейском резерве

Пока бригада находилась в резерве армии, я часто видел Мариана Спыхальского Бывший начальник штаба Гвардии Людовой, он появился среди нас в момент слияния 1-й Польской армии с партизанами и вскоре стал заместителем главкома по политической части вместо перешедшего из армии на гражданскую работу генерала дивизии Александра Завадского.

Инженер-архитектор по профессии, настойчивый, решительный и энергичный, полковник Спыхальский быстро организовал в еще дымящейся от пожаров Праге под визг осколков и грохот артиллерийской стрельбы будущий административный аппарат Варшавы. Он успевал бывать и в солдатских окопах, и на митингах рабочих восстанавливаемых заводов.

Оборона рубежа Вислы представляла собой в те дни только одну полосу полевых укреплений. В случае если бы противник предпринял попытку перейти в контрнаступление с повторным форсированием Вислы, он легко мог прорвать эти укрепления и выйти на оперативный простор. Учитывая такую опасность, Верховное Командование приняло решение: спешно создать второй рубеж обороны, примерно вдоль трассы Люблин - Варшава.

Инженерное оборудование этого рубежа на участке Колбель - Глинянка было возложено на нашу бригаду. Правее нас такую же работу выполняла 3-я польская пехотная дивизия, а левее - части - знаменитого 2-го гвардейского кавалерийского корпуса Советской Армии.

Советские кавалеристы-гвардейцы были прославленными воинами. Это они в 1941 году в снежные бури и декабрьские трескучие морозы пошли громить тылы гитлеровской армии, рвавшейся к столице Советского Союза. Это они сражались бок о бок с пехотинцами-панфиловцами и танкистами генерала Катукова. Это они рубили фашистов насмерть в конных атаках под Горбово и Шаховской.

...Объем земляных работ был огромен. Только уланские полки нашей бригады должны были ежедневно отрывать около четырех тысяч погонных метров траншей. Работа чрезвычайно осложнялась заболоченностью грунта.

- Наступили и для нас черные дни, - иронизировали эскадронные острословы.

В этих шутках была доля правды. Кавалерия обычно не любит саперную лопатку, и польские уланы не являлись в этом отношении исключением. К тому же мы испытывали большие трудности с жильем. В деревнях бывшей панской Польши стояли не дома, а жалкие хижины, на которые недоставало даже дерева, - настоящие земляные норы, покрытые обветшалой соломой. К нашему приходу здесь все сохранилось в том же виде, как было еще при Элизе Ожешко{16}.

По этим нищим, утопавшим в грязи деревням ходили страшные, злобные слухи, распускаемые фашистской пропагандой и клеветниками из лондонского эмигрантского "правительства". Повсеместно орудовала разномастная польская реакция. Действовала еще подпольная военная организация лондонского "правительства" - Армия Крайова (АК). Вместо беспощадной борьбы с оккупантами и угнетателями своей Родины аковцы готовились нанести удар в спину Советской Армии и польской демократии, противодействуя силой отрядам Крайовой Рады Народовой {17} и работе членов ППР и ППС.

Осенью 1944 года выстрелы аковцев загремели в Белостоке, Люблине, под Варшавой. Аковцы стреляли из-за угла по советским офицерам и солдатам, освобождавшим Польшу от фашистского ига, по своим соотечественникам из 1-й Польской армии.

Однажды на заре в районе расположения кавалерийской бригады вдруг загудел набат. Разбуженный и перепуганный народ бросился к костелу. Там, на площади, вздымая к небу руки, дико кричали какие-то юродивые:

- Идите!

- Смотрите!

- Молитесь!

- Великое чудо свершилось у околицы: Христос залился кровью на кресте!

Толпа устремилась к околице, где стоял одинокий деревянный крест, каких сотни можно было встретить по дорогам Польши.

На кресте, высоко над головами собравшихся, висело изображение Христа. Оно было изрешечено пулями, и из каждой дырки жестяного распятья медленно вытекала окрашенная красным густая ржавая вода.

Люди в ужасе упали на колени. Появившийся ксендз начал богослужение. Какие-то подозрительные типы, шнырявшие в толпе, совали в руки молящимся стреляные гильзы от советских автоматов, якобы подобранные у креста...

А на следующее утро в лесу жители нашли трупы трех убитых советских солдат. Началось расследование, и сразу выяснилось, что организаторами этого убийства и провокации с "чудом" на кресте были аковцы.

Потом до нас докатились тревожные вести о бунте в одном из. полков 7-й пехотной дивизии 2-й Польской армии, формировавшейся генералом Сверчевским. Бунтом тоже руководили аковцы.

Я не называю номера этого полка. Приказом главкома он был предан позору и навечно вычеркнут из списков Польской армии.

Около тысячи солдат, оказавшихся в числе бунтовщиков, уже на другой день вернулись с повинной. Поднятые по тревоге, не понимая, в чем дело, они слепо шли за офицерами-предателями...

По деревням, где стояли наши полки, участились пьяные гулянки. Мы не сомневались, что и к этому приложила свою грязную руку продавшаяся врагам народной Польши верхушка АК. Для того чтобы отвлечь наименее устойчивую часть солдат от участия в провокационных попойках, много сделал политический отдел бригады. Мой заместитель по политчасти, старый польский коммунист ротмистр Аркушевский, широко использовал с этой целью самые различные средства: концерты и доклады, танцы и лекции, терпеливую разъяснительную работу и общественное осуждение.

В ноябре кавалерийская бригада полностью закончила окопные работы на отведенном ей участке. Вместе с этим явно близилась к концу и оперативная пауза на фронте.

Вызывая меня к себе или приезжая к нам, генерал Корчиц все чаще и чаще поговаривал о генеральном наступлении, о штурме Варшавы. Во всех дивизиях проходили тактические учения. Учились на своих же ошибках, допущенных в ходе августовских боев. Основной темой учений стало форсирование рек и бой в глубине обороны.

Наша бригада тоже готовилась к наступлению. Мы спешно обучали разведчиков и снайперов, сколачивали артиллерийские и минометные расчеты. Затем была проведена двухдневная тактическая игра под руководством заместителя командарма генерала Каракоза, и в ночь на 29 декабря 1944 года уланы сменили 12-й пехотный полк, оборонявшийся на рубеже Свидры - Малы Отвоцк - Карчев.

Наши пулеметы снова открыли огонь по фашистам.

Освобождение Варшавы

Штаб бригады разместился на окраине Отвоцка. Это город-курорт с веселыми коттеджами и роскошными виллами варшавских богачей, окруженный сосновыми рощами и чудесными пляжами.

Здешнее население относилось к нам предупредительно, но не так любовно, как в промышленных городах Польши. И это было понятно. Те, что еще жили в собственных виллах и дачах, временно переселившись из Варшавы, видели в нас носителей нового общественного строя, социалистических идей и боялись этого нового. А те, что легко зарабатывали в мирное время на курортниках, забрав в кабалу крестьянство окрестных деревень, считали нас опасными мечтателями, не понимающими "настоящей" жизни.

Однако и те и другие сознавали, что мы несем освобождение от горчайшей в истории Польши неволи - от фашизма, и мысль об этом заставляла их все же приветливо встречать нас.

Перед кавалерийской бригадой стояла задача - обороняя свой участок, прикрывать левое крыло 1-й Польской армии и ее стык с 61-й советской армией.

Висла замерзала медленно. Дни стояли теплые, и фарватер реки был еще совершенно свободен ото льда.

Чтобы обеспечить в случае надобности возможность быстрого форсирования Вислы, я приказал подавить артиллерией и отбросить с островов и песчаных отмелей боевое охранение противника. После этого туда были выдвинуты наши передовые подразделения, и мы получили возможность наблюдать за каждым шагом гитлеровцев на противоположном берегу.

Но по обеим сторонам реки, на расстоянии ста - двухсот метров от воды, тянулись высокие дамбы. Они полностью скрывали глубину и нашей, и немецкой обороны. За дамбами могли маршировать целые батальоны. Эти прибрежные сооружения были настолько высокими, что из-за них виднелись только крыши двухэтажных домов.

В 1-й Польской армии опять произошли важные перемены. Генерал Корчиц сдал командование ею генералу Поплавскому и вступил в должность начальника генерального штаба Войска Польского. Однако эти перемены не коснулись нашей повседневной жизни. Подготовка наступления на Варшаву продолжалась.

Явившись на доклад к новому командарму, я был поражен его видом. Очень высокого роста и мощного телосложения, он буквально подавлял своей внешностью. Рядом с ним я чувствовал себя подростком.

Мы беседовали с командармом в кабинете командира 6-й пехотной дивизии, подтянувшейся к этому времени из Львова на рубеж Глинянка - Колбень. Генерал Поплавский имел настоящий польский характер. Вспыльчивый и гневный, он быстро приходил в равновесие, отличался оптимистичностью и высокими волевыми качествами. Таким людям всегда тесно на свете, они кипят и жаждут действия.

Первая моя встреча с ним прошла в обстановке обоюдного благожелательства. Командарм и сам в прошлом был лихим рубакой, любил коней, кавалерийскую соленую шутку. Расстались мы вполне довольные друг другом.

Через час я снова находился на своем командном пункте. Снова рядом рвались снаряды, мины и осколки их гремели по железным крышам.

Кавалерийская бригада продолжала вести усиленную разведку противоположного берега. Полки были уже нацелены для удара: 3-й уланский осваивал направление на Коло - Цишица, а 2-й уланский - на Лэнг - Чернидла. Противник активно противодействовал разведке, вел интенсивный артогонь и систематически прочесывал своими пулеметами Вислу и подступы к дамбам.

Ночью все вокруг светилось от ракет и трассирующих пуль. Наши артиллеристы тщательно засекали фашистские огневые точки. Часть орудий противника была вкопана в дамбу, а минометы стояли прямо за валом.

За несколько дней до начала генерального наступления на Варшаву в 1-ю Польскую армию приехал президент Крайовой Рады Народовой Болеслав Берут в сопровождении главнокомандующего генерала Жимерского. На совещании командиров соединений генерал Поплавский коротко изложил нам решение Верховного Командования и уточнил нашу задачу.

В этот момент 1-я Польская армия, входившая в состав 1-го Белорусского фронта, занимала сорокакилометровый участок фронта от местечка Яблонная до города Карчев. На правом ее фланге стояла 2-я пехотная дивизия имени Домбровского, на левом - 1-я отдельная кавалерийская бригада, в центре - 6-я пехотная дивизия.

Уступом за кавалерийской бригадой в районе лесов западнее и южнее Осецка и Погожеля сосредоточилась основная группировка 1-й армии Войска Польского в составе 3-й и 4-й пехотных дивизий, 1-й отдельной танковой бригады имени Героев Вестерплятте, 4-й артиллерийской противотанковой бригады и 1-й саперной бригады.

Справа от 1-й Польской армии находилась 47-я советская армия, слева 61-я.

По плану Ставки Верховного Командования 61-я советская армия наносила главный удар. Опираясь на плацдармы у Варки и Пулав, она должна была отбросить противника и выйти на Гродзиск и Маджарин.

47-я советская армия после форсирования Вислы, обходя Варшаву, наступала в направлении Блоне.

Этот комбинированный удар с флангов зажимал Варшаву в гигантские наружные клещи и угрожал полным окружением всей гитлеровской группировке. Внутренние клещи должны были создать части 1-й Польской армии.

Командующий армией генерал С. Г. Поплавский решил связать противника силами 6-й пехотной дивизии и 1-й отдельной кавалерийской бригады, а затем своими резервами ударить по крыльям. Операция требовала рокировки почти всей 1-й Польской армии влево, в затылок 61-й советской армии, и длительного марша к Гуре Кальварьи.

После оперативного совещания, проведенного командующим, был устроен ужин, на котором присутствовали члены демократического польского правительства. Наша встреча с ними была по-дружески теплой и проникнутой взаимным доверием. Гости поднимали бокалы за всех присутствовавших командиров соединений. В ответном слове командиры соединений докладывали о своей готовности к бою.

Это была правда. Мы были готовы и ждали сражения за Варшаву как большого праздника, хотя каждому было ясно, что дело обещает быть нелегким.

Перед 1-м Белорусским фронтом находилась 9-я немецкая армия под командованием генерала танковых войск Лютвица.

1-й армии Войска Польского непосредственно противостояли части 73-й и 337-й немецких пехотных дивизий, 183-й охранный полк, семь отдельных батальонов. Кроме того, в районе Сохачева в резерве 9-й армии противника находилась 391-я караульная дивизия.

14 января 1945 года 47-я и 61-я советские армии нанесли мощный удар по противнику одновременно. В шесть часов утра кавалерийская бригада и 6-я польская пехотная дивизия тоже начали усиленную огневую обработку переднего края его обороны.

Затем, когда части южной группировки 1-й Польской армии, отбросив противника у Гуры Кальварьи, пойдут на Варшаву, уланы должны были присоединиться к ним и следовать во втором эшелоне армии, прикрывая стык между 4-й и 6-й польскими пехотными дивизиями. Обстоятельства, однако, изменились, и польская кавалерийская бригада сыграла в Варшавской операции более почетную и активную роль.

К утру 16 января сопротивление немцев на обоих флангах было сломлено советскими войсками. Советские танки резали коммуникации в глубоком тылу 9-й немецкой армии. Фронт противника дрогнул и заколебался. По сути дела Варшавская операция была уже выиграна частями Советской Армии. Понимая невозможность удержать Варшаву, гитлеровцы стали постепенно выводить свои гарнизоны из Лазенок, Жолибожа, Влох и центра города.

В 13 часов меня вызвал к аппарату генерал Стражевский, коротко проинформировал о начале переправы наших войск в районе Яблонной и предложил провести разведку боем перед фронтом бригады.

Бой надо было начать через тридцать минут. В таких условиях приказ писать некогда. Надо переходить к личному управлению и организовать взаимодействие полков одновременно с началом боя.

Я так и сделал. Сел к телефону и начал по очереди вызывать командиров полков. С островков двинулись вперед спешенные взводы. С берега через их головы ударила артиллерия. Заработали минометы.

Головные взводы в полках вели поручик Халас и подпоручик Закжевский{18}.

Стоял яркий солнечный день. Лед на реке переливался, как хрусталь, в лучах уже теплевшего солнца. Ясно видимые с командного пункта польские солдаты, рассыпавшись цепью, бежали вперед, не залегая. Противник открыл по ним хаотический огонь. Снаряды рвались на реке, взламывая лед. Но к этому времени передовые наши подразделения уже вышли на левый берег и начали штурм дамбы.

Я бросил на поддержку им эскадроны с нашего правого берега. Лед потемнел от множества людей. Над рекой зазвучал передаваемый с командного пункта по радио польский национальный гимн.

Еще минута - и красные полотнища эскадронных знамен затрепетали на вершине дамбы. Я позвонил генералу Стражевскому и доложил, что левобережная дамба взята.

Начальник штаба армии не поверил. Потребовал уточнить лично и прислать письменное донесение.

Через час мы захватили деревни Чернидлу и Цешицу. А к вечеру головные эскадроны начали уже продвижение на Езерную.

Командиры полков нервничали. Они понимали, что мы ведем рискованную игру. Наша бригада вбила глубокий клин в расположение противника, тогда как соседние части справа еще не форсировали Вислу.

Теперь у нас был только один выход из положения: еще сильнее напирать на противника и дезориентировать его в отношении наших сил, создавая иллюзию огромного численного превосходства.

В течение ночи уланы заняли еще несколько деревень: Опачь, Бенькова, Копыты, Беляева, Оборы, Пяски. Это был успех.

К рассвету 17 января мы ворвались в Езерную и оседлали скрещение прибрежных шоссейных дорог на Варшаву.

Генерал Стражевский, ознакомившись с обстановкой, сказал шутливо:

- Теперь иди прямо в столицу. Твои уланы должны быть там первыми!..

Впервые за восемнадцать часов непрерывного боя я оторвался от телефона, чтобы сесть на автомашину. Меня пошатывало от усталости.

Вскоре 1-я отдельная кавалерийская бригада, отбрасывая мелкие заслоны противника, вошла в Варшаву и в районе "Кроликарни"{19} соединилась с частями 6-й польской пехотной дивизии. А в 14 часов 17 января командарм 1-й Польской армии генерал Поплавский смог послать Временному польскому правительству в Люблин историческую телеграмму: "Варшава взята!"

К утру 18 января мы сосредоточились на улицах Вольна и Соколовска. Собственно, это были уже не улицы, а сплошные развалины. Даже те редкие дома, которые еще стояли, оказались настолько ненадежными, что полки пришлось расположить под открытым небом. Штаб бригады мы развернули в сторожке костела святого Вавжинца, кое-как заколотив фанерой окна.

Варшава была свободна!

Окончились пять долгих и мучительных лет гитлеровской оккупации.

Офицер политотдела армии привез нам радостную весть: приказом Верховного Главнокомандующего бригаде объявлена благодарность за активное участие в овладении Варшавой. Приказ был объявлен перед строем, и, как мощный прибой, покатилось по улицам освобожденной польской столицы "ура" в честь нашего великого союзника - Советского Союза.

Уланы ликовали. На улицах стихийно возникали митинги. Польские солдаты горячо обнимали проходивших по улицам советских солдат. У костела святого Вавжинца хор пел "Варшавянку":

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут...

- А ведь песня-то наша, - сказал остановившийся советский солдат.

- Нет, наша, - улыбаясь, ответил ему поляк, - самая польская и называется "Варшавянка".

- Название это, верно, польское. А поют ее у нас давно. Помню, еще до революции пели и после тоже... Так что наша эта песня. Ее даже товарищ Ленин любил, - настаивал советский солдат.

Собеседник хлопнул его по плечу:

- Да ведь написал-то эту песню поляк Вацлав Свенцицкий!

- Вот этого я не знал... Ну если поляк написал, значит, ваша песня. И наша тоже! Настоящая дружба народов! - рассмеялся советский солдат и стал вместе со всеми петь "Варшавянку"...

Часов в одиннадцать в бригаду примчался с приказом из штаба армии офицер связи капитан Грибовский. В приказе предписывалось всем командирам польских дивизий, бравшим Варшаву, прибыть в двенадцать часов к мосту Понятовского.

Когда моя машина, с трудом пробравшись по еще забаррикадированным улицам, достигла наконец моста, там уже были командиры дивизий - генерал Киневич, генерал Роткевич, полковник Шейпак. Потом во главе большой группы офицеров появились генерал-брони{20} Роля-Жимерский и дивизионные генералы Завадский и Корчиц.

Здороваясь, Жимерский задавал вопросы:

- Ну, ну, рассказывайте, как все это было?

Каждый из нас кратко доложил о вчерашнем бое.

Увидев большую группу генералов, к нам стали подходить жители столицы. Бледные, изможденные, измученные до предела, но с сияющими от счастья глазами, с национальными повязками на рукавах. И каждый стремился пожать руку, сказать что-то теплое, выразить свою радость...

Мы двинулись вперед, на ходу обсуждая, где принимать парад войск, освободивших Варшаву. Роля-Жимерский решил провести его перед Главным вокзалом.

Кавалерийская бригада не смогла быть на этом историческом параде. Вечером мы получили приказ командующего армией, требовавший от нас продолжать наступление в западном направлении, занять к десяти часам 19 января город Блоне и организовать там круговую оборону.

Выступили ночью. Я решил проскочить на автомашине по берегу Вислы, чтобы взглянуть еще раз на прославленную статую Сирены, олицетворяющую эмблему Варшавы.

Статуя стояла высоко на постаменте, залитая лунным светом. Лицо русалки было прекрасно. Прижав к простреленному сердцу искалеченную снарядом левую руку, она высоко занесла меч, готовая к ответному удару. Легендарная дочь морского царя Балтыка словно защищала Варшаву.

У ног Сирены тихо плескалась в полыньях разбитого снарядами льда красавица Висла. А вокруг меня лежал во мгле темный город. Пожары потухли, выстрелы затихли. Стояла глубокая тишина. Я снял фуражку и низко поклонился прекрасной статуе.

- Передам твой привет Балтийскому морю!

Преследование врага

Город Блоне мы заняли с ходу, не встречая сопротивления противника, отступившего под мощными фланговыми ударами 47-й советской армии.

Навстречу, к Варшаве, спешили беженцы: десятки, сотни обтрепанных, полураздетых людей. Беженцев было так много, что они все больше и больше мешали движению воинских колонн. Попробуйте везти пушки среди детских колясок!

Казалось, что вся страна снова была на колесах, как в 1939 году. Те, кто не имели подвод, тащили какие-то невероятные комбинации ящиков с колесами, толкали ручные тележки. И почти каждый имел на руке двухцветную национальную повязку - белое с красным. Эта повязка, которую гитлеровцы заставляли носить поляков как отличительный признак низшей расы, превратилась теперь в национальный паспорт, в гордость ее обладателя.

И все нетерпеливо расспрашивали:

- Ну как там, в Варшаве? Какие дома остались на улицах Вольской, Кошиковой, Маршалковской?..

Городок Блоне - маленький, замусоренный. Единственным промышленным предприятием здесь была спичечная фабрика. Рабочие ее прислали нам подарки спички в особой упаковке.

В предвидении возможных танковых контратак противника с направления Ловичь - Голе - Тлуста кавалерийская бригада немедленно заняла круговую оборону.

Подходили подкрепления. В мое распоряжение прибыли 13-й отдельный самоходный артиллерийский полк, 2-й отдельный армейский разведывательный дивизион, 7-й отдельный дивизион 57-миллиметровых самоходок.

Создался крепкий подвижный кулак, и это определило наше дальнейшее тактическое использование. После непродолжительного пребывания в Блоне кавалерийская бригада пошла в авангарде 1-й Польской армии.

Начались тяжелые ночные марши. Над полями и дорогами завывали последние злые вьюги и слепил глаза крупный мокрый снег.

Впереди нас наступали советские части. Дороги были завалены разбитой и брошенной вражеской техникой, трупами фашистских солдат. Задрав изуродованные хоботы орудий, чернели на полях подбитые "тигры" и "фердинанды". Как допотопные чудовища, лежали распластанные фашистские самолеты.

25 января нашу сводную группу повернули в бой за Быдгощ. Мы ворвались в этот город поздно вечером вместе с советскими танковыми частями. Он со всех концов был подожжен отступавшими фашистами. В багровых отблесках гигантских костров сверкали острые иглы башен над католическими костелами. В клубах дыма, в игре черных и красных светотеней грохотали орудия и пулеметы.

Я со штабом разместился в квартире, которую занимал до нас начальник гестапо. Он бежал отсюда так поспешно, что забыл на вешалке свою эсэсовскую фуражку. Позже мы узнали, что этого палача за самовольное оставление города повесили сами гитлеровцы.

* * *

Взятием города Быдгощ завершался прорыв четвертого оборонительного рубежа из семи возведенных противником между реками Висла и Одер. Общая глубина этих укреплений превышала пятьсот километров.

Первый рубеж проходил непосредственно по западному берегу Вислы. Второй - тянулся по западным берегам рек Бзура, Равка и Пилица. Третий - по линии Торунь, Петркув, Конин и далее на юг по западному берегу реки Варта. Четвертый опирался на такие крупные населенные пункты, как Быдгощ, Познань, Острув.