Подари ничего : сборник стихов

Подари ничего!

Волосок, что короче ладони,

Подари хоть надежду

Бесконечности боли.

Будь придуманной мной.

Подари ничего и останься собою.

Страх, липкий страх,

Что выполз из чертополоха,

Что не имеет глаз,

Но видит что-то.

Страх. Бесконечный страх.

И без причин возник

Из ничего чего-то.

Он осязаем, как мешок,

Набитый кем-то для кого-то.

Неистово белый фарфор

И золота тонкий декор,

Как глаз со стола в потолок,

Уперся в молчанье.

Прохожий, похожий

Походкой обычной,

Проулком столичным

Идет, охлажденный

Унылою прозой.

Не образ столичный

Его отличает

От многих прохожих,

Идущих проулком

Походкой обычной.

Его отличает

Унылая поступь

Походки обычной

В обычном проулке

Блестящей столицы,

Которой гордится похожий прохожий.

Не до иль после — никогда!

Нет бесконечности у времени для нас,

Короткий миг, что лишь сейчас:

Вдруг, впопыхах…

На лестнице, ведущей в никуда,

Мы, наконец, назначим встречу.

Надо быть Адамом из Уффици,

Что улыбкою лукавою доволен:

Поступил он с девкой в поле

По ее монаршей воле.

Нет бахвальства, нет бравады —

Солнце светит, птицы рады.

Ева рада: «И не верила, не знала.

Так природа повелела».

А художник нам поведал

Чуть означенною тенью:

Надо быть Адамом.

(Или Старшим Кранахом хотя бы.)

И надо же тому случиться —

Влюбиться безнадежно и счастливо.

Спасибо, провидение, спасибо.

Невыплаканные слезы —

Нет причин раздора.

И вывернуть всё наизнанку,

Хоть в полночь или спозаранку.

Спасибо, провидение, спасибо.

Слова умней поступков, к сожаленью;

И надо же тому случиться…

Как будто без причины…

Спасибо, провидение, спасибо.

Зараза стихоложества — репей.

Колючку эту не отцепишь,

И прогонять её не смей

За дверь, в окно!

Вернется через щель,

И не заметишь.

Запретным стало все: желания, раздумья.

Не видел солнца и не чувствовал мороза.

Лишь иногда подобие озноба,

Как молния, скользило по спине.

Кто б разбудил от пряной комы,

Врагом навеки стал бы мне.

Семь раз по семь недель —

Не мера времени,

Пространства протяженность

И отчужденье от всего.

Печали срок неизмерим. —

И нет укора.

Я был неправ.

Какое счастье

Быть неправым,

Когда все манекены

Прямы

И, разумеется, правы.

Я остаюсь не «правым»

И радуюсь своей неправоте,

Когда слова меняют смыслы.

Тонконогие от ушей.

Колокол, карусель…

И глаза газельи

Удивленно, озираясь, галдели, глядели,

Лопотали впересмешку с собою —

Восхитителен мир,

Преломленный твоим поколением.

Угораздило родиться…

Кто промолвил из поэтов?

В день спасенья человеков

Тот баркас уткнулся мордой

В приготовленную гору.

И все твари из Ковчега

Дружно двинулись по норам…

Поставить точку. Нет препоны.

Размерность не имеет места.

Координаты? Те точны.

Здесь за углом и там, как в тире,

В какой норе, на плоскости,

В безмерности пространства…

Точка в споре. Уныло было.

Как ишак, ушел на шаг

И… споткнулся.

Словно взгляд толкнул в плечо,

Усмехнулся.

Ничто не унесу с собой

В котомке крохобора.

И никому, кроме меня, не станут горем

Иллюзии ушедших лет:

Пятно шершавое на дне,

Кармина след, что зубчиком

О край стакана, —

Нагромождение примет

Самообмана.

Слова имеют цвет.

Цвет, как цветы,

От солнца и от стужи увядает.

На лепестках ромашки

На любовь гадают,

А о судьбе с крапивой говорят.

Так суждено, что Парки ткут ту нить,

Которую мы легкомысленно зовем Судьбою,

А кто-то и проклятьем все сочтет.

Из многих дней одно отмерено мгновенье.

Так суждено.

Все так просто

В жизни плотской,

Как качели, очень плоско —

Две веревки да доска.

Это ведь не карусели —

На жирафа, на оленя сели…

Завертелся круг, шарманка загрустила,

Под лопаткой боль застыла,

То заныла, то как будто отпустила.

Музыка, заманивая, вьется.

Все так просто.

Восторг экстаза — вор,

И нежность торжествует.

Меж всех колец из тьмы и света —

Границу проведет единым росчерком

Перо художника и слово это.

Люшер не камень преткновенья —

Солома, мусор, тень сомненья.

Но проза слов: «Ну, Ей нужней», —

Как приговор,

Меня швырнула в старый двор.

И уходя, глотая слезы, сентябрь был.

Последние стрекозы крутили милую кадриль,

И в этом танце солнца блики

Все делали вокруг безликим.

Все стало вдруг ужасно сложным.

Отнять игрушку у ребенка — это можно?!

«Ну, Ей нужней…»

Когда шофар разрубит повседневность

И зов его исторгнет вопль боли,

Суд совершится над свершенным —

И мера будет справедлива

Мир пуст.

Пустое в пустоте

Не клей —

Взаимодейство.

И сколько сил в той пустоте,

Не перечислить.

И распадается на части свет,

И что-то там другое есть,

И нет единства.

Заполнен мир материей другой.

На Острове окончились дожди,

Туман сиреневый, как лед,

Ломтями раскололся в Океане,

Молчащие веками великаны,

Как прежде, ожидают путников с Луны.

А мы с задворков Ойкумены

Тревожим тишину вселенной

И тянемся с упорством вожделенья

Хотя бы прикоснуться к патине тысячелетий.

Нет ничего страшнее женской мести,

Нелепой и жестокой, беспредметной.

Какие фетиши взрывают эту ярость?

Галлюцинации и бред.

И женщина-волчица рвется в клетку,

Свободе предпочтя обет.

В лицо остывшее ушедшему ты не смотри

И в памяти своей его не сохрани,

И поцелуй не знак прощанья. Уйди.

Сумеешь вспомнить слово иль

Улыбку, взгляд, морщинку на виске.

В том космоса единство:

Родство души, тепло руки —

Вот эти знаки сохрани.

Солнце вмуровано

В вечную стену

Страха и смерти

Вечною темой.

Слово горящее

Бездымнее пороха,

Непреходящее,

Не замуровано.

И разрешившее

Видеть, как зримое,

Пустые глазницы

Наполнены гноем.

Ров бесконечный —

Пристанище смерти.

Шоа безмолвие.

То колдовство, что карусели,

Когда шарманки грустно пели,

Несли бесшумно над землею,

Как в нескончаемом полете,

Когда дыханье на излете.

И, задохнувшись от восторга,

Тебя увидел в бликах солнца,

Как в том дворе…

Виденье сникло: проза жизни

Разносит пылью по планете

Следы, оставленные где-то.

Щемящей боли

Рука твоя не успокоит.

И все серьезно,

Как в первый раз,

Как в первый класс

Начальной школы.

Осетрина первой свежести

На столе не бывает —

Осетрина первой свежести

Хвостом воду взрывает.

На столе, на обжорном,

Все вторично. Обычно.

Все войны пошлы, подлы, лживы

До той поры, пока поэты живы,

Ни с кем сражаться не зови.

Кто в поисках судьбы рядится в латы,

Их не зови.

Ковры не громоздят на стены —

Уместны разве гобелены.

Венецианское стекло с портретом дамы

В тяжелой раме, панель сандала из Керала,

Орнамент со змеиной головой.

За что-нибудь зайти, закрыться,

Хотя бы чем-нибудь укрыться

От взгляда, брошенного косо,

Не оглашенного вопроса,

А на пороге вечности проверь,

Кому какую открываешь дверь.

Хрустальна чешуя сардины,

Трепещет хвост, но не хватает силы

Взлететь дугой над бездной синей.

Рыбацкие причалы Агадира,

Они полны другою силой

И памятью наполнены другой.

Емкость слова в тоннах смысла,

Ужас — только в миллилитрах,

Кости, как свинцом, налиты,

И ладони, что приклеились к ресницам.

Безумие безумством умножая

Безумство чувством называя,

Пытаемся украсить естество.

Труд тяжкий, сладостный, кандальный

И в Киеве на Арсенальной,

В Одессе Екатерининская слез полна.

Все правы, что любовь безумна

И сердце в клетке не игра,

И жернова не сводят счеты,

Безумие безумием умножа.

Когда цветут миндаль и тамариск,

Чванливо надувает губы роза,

Тщеславен сей цветок. Колюч. Жесток.

И каждый лепесток трепещет, исторгая воду.

Недаром персы гордые, как птицы,

Бумажною оборкой «украшают» розу:

Нескромно ей гордиться неземною красотою.

Предрассветный шепот астрагала,

Чей фиолетовый окрас

Ознобом утренним потряс.

Еще не видимый, туманный,

Он нежностью пронзен, желанный…

… и этот шепот предрассветный

Сильней самума.

На край земли, куда не каждому дойти…

На лестнице прелестница,

Глаза с поволокой.

Кажется, скажется, скажет чего-то.

Бега страничек не остановишь.

Все, как впервые, считай не считая,

Остановился у самого края.

Бездна безумия, глаз с поволокой…

Не растворяйтесь в пустоте

Чужих привычек и речений

И сохраните, хоть во сне,

Подобие землевращенья.

Нам не дано пройти

До края Ойкумены —

Мечтатели и фантазеры,

Мы, тщетно догоняя время,

Не можем вдруг остановиться.

И не надо.

Преграда в нас.

Тебе не подарил я лал,

Что левою рукой держал,

Тот вожделенный камень

Рыцарей Востока.

Бриллиант, что лучший из друзей,

Был приготовлен точно к сроку.

Хотел Луну сорвать с крючка,

Чтоб не мешала откровенью,

Жестокая рука крючок

Запрятала за дверью.

Фантазии огранщика щедры,

Рука и глазомер отменны,

Но камни памяти, увы, в пыли забвенья.

Не управляю памятью своей,

Преследуют меня недавние, в полвека дней,

Воспоминания о Ней.

И время давнее, когда варенье с мамой

Варили на костре бурьяна.

Два кирпича да медный таз

(Сейчас пылится он на кухне).

Бурьян в мой рост на всем дворе

Ломал и весело, и шустро.

Все это было жизнь назад.

И двор, и дом на Бородинской,

Тот первый и единственный урок,

Смешались где французский и латинский:

La Table, La Fenкtre, La Balle…

Luna et Stellae lucent nocti.

В пять лет возникли восемь слов,

Букет из маминых цветов:

Костра огонь, пурпур варенья

И восемь молний — восемь слов,

Что повторяю каждое мгновенье.

Пять лет. Как будто бы вчера.

Подушка смята: след ладони,

Да по углам копится боль,

Так хрупок мир, в котором двое.

И пять минут — столетий склад.

Не перечислить все приметы вскоре:

Они умножатся стократ,

Так хрупок мир, в котором двое.

Все остальные так близки

И так безлико отчужденны.

Нет совершенства. Потому

Так хрупок мир, в котором двое.

Прощать умеют лишь Богини.

Бессмертные нужны и ныне.

Не исчезало б ремесло,

Чье имя человечье состраданье.

Прости. Без позволенья тревожу твой покой…

Впервые наважденье вломилось в дом:

Сестра родная, ушедшая

Давным-давно, стучала мне сейчас в окно.

Восьмой этаж. Какая близость к преисподне?!

Бессоница, что мучает всегда, мне не позволила открыть окна.

Когда ж очнулся — за окном промозгла темень…

Сны снятся всем, а видеть их — удел немногих.

Безверье зверя отмерит поле для сомненья

И поселит на нем химер, что будут вечно рваться в дверь…

Поверь, мне проще им пойти навстречу.

Эфедра розовая с гор и тамарикс,

Анабазис, знакомый, ежевичный,

И крокусы шафрана обычны для пустынь Ирана.

Лилейные тюльпаны Шренка и Лемана

Да розовый чентиль раскинули ковры здесь за оградой.

Не называю станцию на «…там»:

Начала всех названий здесь тюремны.

Вдали Загроса цепь таинственна и вечна.

Под ярким солнцем стран Полдневных, в тиши.

Нетрудно вспомнить слово «нежность».

А на ухабистом проселке и босиком, в пыли

дорожной,

Где неказистый подорожник,

Что изумрудом отливает свои лечебные

листочки…

Нам бывает трудней всего произнести

Необходимое «прости»…

Прости, что был не к месту нежным,

Как этот мартовский подснежник

В твоем замерзшем кулачке.

Одесса свечками каштанов

Чертила строчками кварталы.

Кабальная любовь родных,

Как принуждение к инцесту.

В Одессе много было места,

Где подбирали всем невесту,

А кто не думал, не искал,

Кому ж то было интересно?

Большой Фонтан, Большой Фонтан…

Цикады — то большой оркестр,

Коль мы о музыке… Конечно.

Твоя прилепленность к Ней

Меня бесила с первых дней.

И понимая, что смешон,

Себя ругал, как пьяный возчик.

Когда приехав на Привоз да на вокзал,

Его никто не нанимал…

А как тому смеялся балагула?

Высшее доверью измеренье

Заслужить доверия у зверя.

Принимая роды у собаки

Пять комочков, что облизаны до блеска,

Положил в корзину с ватой,

Выстелил льняною простынею,

И поставил в угол у кровати.

А наутро все комочки разом

Запищали у меня в постели:

Это мать-волчица принесла и положила

Все свои тревоги рядом.

И не лаяла — скулила,

Носом, лапой нежно те комочки шевелила,

Что-то на собачьем мне о человечьем говорила.

Когда внезапно пауза повиснет

В застольном споре,

Так то не горе.

Когда слеза повиснет,

Не скатившись,

Так то не горе.

Когда молчание висит

Черным-черно, как черноморье,

Вот это горе.

В убогом мире нет места богу,

А уж богам, которых много,

Сыскать пристанище невмочь.

Кто квартирмейстер здесь убогий?

Иронию уроним —

Не поднять,

Ни всхлипнуть,

Ни нарисовать.

И образ, пессимизмом

Что наполнен.

Этично вспомнить

И нечто птичье

При этом ворковать.

Жестокость — поза

Средневековья.

Как мало слов в глоссарии моем.

Мы говорим как будто бы вдвоем,

Но каждый говорит лишь сам с собой

И все слова тому свидетели невольно.

Рисунок времени и цвет неброский —

Непритязательное благородство

Начищенного серебра.

Клинок — овальный,

Бокал — хрустальный,

Салфетка, что уложена конвертом;

А стол сервирован на два куверта,

И две свечи уж зажжены.

Здесь орхидея не случайна;

Она хищна и грациозна.

И это грозно. Но может быть напрасно

Боимся мы прекрасной тишины?..

……………………………………

Как обстоятельно готовлю свой побег

Из жизни этой в ту, которой нет.

Писать столбцом

Ума ли надо?

Душа б болела

неустанно,

Слова б ложились

под перо,

И слово главное

одно

Стучалось в жилку,

тут у глаза,

И перечеркивало все…