Подарок на совершеннолетие [СИ]

1 глава. Алекс

Глава 1

Стефани смотрит на меня с хорошо наигранным воодушевлением, которого, уверен, вовсе не испытывает — все вокруг меня носят маски. Нынче я все больше уверяюсь в этом…

— Ну, Алекс, еще парочка подтягиваний, и можем закончить на сегодня!

— Мы уже закончили, — кидаю в ответ не без раздражения. — Парочка дополнительных упражнений не поставит меня на ноги! Перестань носиться со мной, как с писаной торбой… Это просто смешно.

Стефани мои слова обижают — вижу это по ее закусанной изнутри щеке (она всегда так делает, пытаясь, должно быть, сдержать рвущиеся наружу ответные колкости) — только она слишком хорошо воспитана, чтобы бросить мне что-то вроде «да пошел ты, Алекс Зельцер, плевать я на тебя хотела!» и потому произносит привычное:

— Вера в себя, Алекс, способна горы свернуть, ты же знаешь.

Я все еще не без раздражения трясу головой.

— Ты мне целый год талдычишь об этом, — кидаю резче обычного, — да только я, кажется, перерос возраст слепой веры в детские сказки… Чудес не бывает, Стеф, пора бы тебе тоже стать реалисткой!

Она молчит, закусывая поочередно то одну, то другую щеку, на меня не смотрит — глядит в пол, и я вдруг сожалею, что был настолько груб с ней: все-таки она хочет лучшего для меня… она верит в меня. Даже если сам я больше на подобное не способен…

— Может скажешь уже наконец, что там у тебя в голове, — произношу я как бы примирительно. — Говори, как есть… Без обиняков. Я толстокожий.

Стефани старше меня лет на шесть-семь, но телосложение у нее почти детское: рост не больше ста шестидесяти сантиметров, ручки и ножки тонкие словно ивовые прутики (хотя и довольно крепкие, в чем я мог самолично убедиться), а голубые глаза… наивные? Люди с голубыми глазами всегда кажутся мне неисправимыми мечтателями, и Стефани явное тому подтверждение. Она как взрослый ребенок, который все еще верит в Санту… Взрослый ребенок с красивой грудью. Я не то, чтобы специально заглядывался на нее, но, когда несколько раз в неделю перед тобой мелькает женское тело, обтянутое спортивным спандексом, ты невольно обращаешь на него внимание… Особенно если тебе семнадцать и отсутствие подвижных ног не обездвиживает и работу гормонов в твоем организме!

На Стеф приятно посмотреть…

А вот слушать ее жизнеутверждающие лозунги я больше был не способен… Перегорел.

Помню, как она впервые появилась в нашем доме: маленькая, взъерошенная, словно распушившийся в луже воробышек, и странно краснеющая при каждой моей незамысловатой шутке… Да, тогда я еще много шутил, тогда я еще верил…

— Знакомься, Алекс, это Стефани Зайтц, моя давняя приятельница, — сказала Шарлотта, одаривая меня загадочной полуулыбкой.

У меня загорелись глаза.

— Виолончелистка? — поинтересовался я с той долей многозначительности, которая живо напомнила Шарлотте наш давний разговор в машине по пути в Ансбах к ее дедушке. Моя будущая мачеха подавилась воздухом… буквально. Ей очень хотелось разразиться безудержным хохотом, но ради Стефани она смогла сдержаться и вежливо произнести:

— Нет, не виолончелистка, — особое ударение, от которого я сам едва сдерживал себя, — а будущий физиотерапевт. Стефани мечтает помогать людям…

— Похвальное желание, — произношу без всякой задней мысли. — Главное, чтобы люди желали эту помощь принять… Флаг вам в руки! Идите и спасайте этот унылый мир, ослепляя его белозубой улыбкой.

Девушка снова краснеет — у нее это здорово получается: краска ложится равномерным слоем, подобно загару, распространяясь от области декольте и до самых кончиков мило оттопыренных ушек. Трепетная мечтательница, подумалось мне тогда, а потом мечтательница сказала:

— Шарлотта говорит, у тебя нет персонального тренера для систематических занятий спортом, и мне подумалось, что я вполне способна помочь тебе с этим… Надеюсь, ты не будешь против позаниматься со мной какое-то время?

Я несколько опешил, так как тренер у меня как раз-таки был, только я не особо его жаловал: уж больно жалостливо он на меня смотрел… Так и хотелось щелкнуть его по носу, мол, взбодрись, парень, у тебя-то с ногами все путем, не куксись.

Шарлотта скосила глаза, прося меня подыграть ей, и я подыграл:

— Какие тут возражения: уверен, из тебя выйдет отличный персональный тренер… — «особенно, если ты продолжишь так же мило краснеть», добавил я мысленно.

В итоге прежний тренер был уволен, а я начал заниматься со Стефани, которая, на мою беду, оказалась настоящей вертлявой и вечно всем недовольной осой, выжимающей из меня все соки. «Ты халтуришь», заявляла она мне в лоб и понукала работать дольше и прилежнее. Рабам на галерах и то, полагаю, жилось лучше, чем мне в этот последний год…

— Вот увидишь, усиленный труд и вера в собственные силы поставят тебя на ноги, Алекс, — говорила она с такой безоговорочной уверенностью, словно зрила мое будущее на годы вперед. — Главное, не ленись! Давай, давай, давай…

И я верил… поначалу. А потом пришло понимание, что ей, верно, в кайф измываться над бедным калекой да еще получать за свои «издевательства» деньги, ну и реклама… Должно быть, Стефани решила, что сделает себе неплохой пиар, если поставит парня-калеку на ноги, что уж тут, этот парень и сам был бы не прочь оправдать ее ожидания, да только… Только ничего не выходило, и чары, навеянные ее горячим энтузиазмом, начали постепенно развеиваться, замещаясь разочарованием и тоской. А еще озлобленностью…

— Ну, чего молчишь? — снова поддеваю я девушку. — Скажи уже, что я полный болван, что ничего-то в этой жизни не понимаю и что завтра же запрыгаю аки горный козел, коли сегодня не опущу руки…

Она вскидывает на меня свои голубые глазищи и спокойно так говорит:

— Я, знаешь ли, не очень люблю горных козлов! Да и негорных тоже, если честно…

Все мое раздражение враз испаряется, и я почти готов похвалить ее за удачную шутку, но сдерживаюсь — не хочу, чтобы она знала о моем добром к ней расположении. Хочу, чтобы она отступилась от меня… Чтобы поняла, какой я на самом деле… козел, потому что именно таким вот козлом я себя в последнее время и ощущаю. Сам не знаю, что со мной…

Разочарование?

Возможно.

Или припозднившийся пубертат?

— Просто не рассчитывай на чудо, хорошо? Не хочу, чтобы ты разочаровывалась.

Она качает головой, и ее хвостик забавно подпрыгивает из стороны в сторону.

— Я уже разочарована, — признается она вдруг, и я даже приподнимаю брови, — твоим отношением к процессу, — заканчивает она, и мне только и остается, как пожать плечами. Я рассчитывал совсем на другое признание… — Ты ничего не добьешься, если будешь вести себя таким образом!

— Каким таким образом? — решаюсь уточнить я.

— Таким упадническим и депрессивным, вот каким. — Одариваю ее насмешливым взглядом, а она между тем продолжает: — Не знаю, что с тобой происходит, Алекс, но своим отношением ты низводишь на нет все наши усилия, и мне больно это видеть. Ты знаешь мое мнение на этот счет!

Знаю и потому хмуро припечатываю:

— Мне не встать с этого кресла, как бы сильно ты этого ни хотела.

— А ты сам разве этого не хочешь?

— Хочу. Только в отличии от некоторых предпочитаю быть реалистом… Не стоило мне изначально тебя слушать — все это пустое, — кивком головы указываю на спортивные тренажеры, установленные отцом специально для меня.

Стефани так сильно прикусывает щеку, что я боюсь, как бы она не проделала в ней дыру.

— У всех бывают «черные полосы», я могу это понять, — произносит она через минуту. — Возможно, тебе просто нужно время, чтобы успокоиться…

— Успокоиться? Да я спокоен, как никогда.

— Возможно, — продолжает девушка, словно и не слышала меня вовсе, — предстоящая женитьбы отца каким-то образом отразилась на твоем душевном благополучии. — Возможно, тебе одиноко и…

— Так, прекрати, — прерываю я девушку не без иронии. — С каких это пор ты стала еще и моим психотерапевтом? — быть насмешливым у меня выходит лучше всего. — Я в полном порядке, ясно?

Стефани не выглядит убежденной, лишь строго сводит на переносице свои тонкие черные бровки — сердится.

— Все, я в душ, — этой фразой я ставлю своеобразную точку в нашем разговоре, а потом добавляю, просто, чтобы разгладить складку на ее лбу: — Хочешь со мной?

Она мгновенно покрывается краской, чем в очередной раз несказанно меня веселит (если в своем нынешнем душевном состоянии я вообще способен искренне веселиться), и присовокупляет:

— Вот уж нет, даже и не надейся.

— Так и знал, что парню-калеке особо рассчитывать не на что, — наигранно вздыхаю я, а потом поспешно выкатываюсь из комнаты… потому что горько. Потому что давит… безысходность, тоска, отчаяние. Я хочу ходить. А кто бы не хотел? И всего остального хочу тоже, просто признаться себе в этом боюсь…

Вспоминаю Барбадос год назад и тенистую террасу в отеле, на которой мы с Шарлоттой впервые за долгое время встретились вновь… На ней были короткие черные шортики и ярко-красная футболка, что в сочетании напоминало мне Цетозию Библис, бабочку с оранжево-красной предупреждающей окраской, — она была одной из моих любимых — и я тогда впервые по-настоящему обнял Шарлотту.

— Эй, эй, — улыбнулась она, — хочешь меня раздавить? — Улыбка у нее была такой же солнечной, как небо Барбадоса, и я искренне порадовался за нее. Особенно меня проняло, когда она тихо добавила: — Я так скучала по тебе, Алекс. Хорошо, что ты здесь! Помнишь, мы хотели оказаться на тропическом острове вместе…

— Только ты, помнится, обещала взять меня с собой, но сбежала в гордом одиночестве… Где отец?

— Извини, — виновато пожала она плечами в красной футболке. — Так вышло… А Адриан сейчас подойдет, — и смутилась.

Я знал причину ее смущения и мог легко ее успокоить, но все-таки не сдержался от «шпильки»:

— А еще ты обещала, что поговоришь со мной, когда будешь готова, однако так этого и не сделала…

Шарлотта смутилась еще больше:

— Знаю, мне нет прощения, — и неожиданно ткнулась носом в мои колени, я даже дернулся от ее прикосновения. Это было так просто для нее… и так волнительно для меня. Я тяжело сглотнул.

— Да брось, ты давно прощена, — с улыбкой произнес я, а потом затушевал собственное волнение шуткой: — Думаешь, это не круто заполучить такую молодую мамочку?! Да это стопроцентный восторг, подруга.

Шарлотта сидела передо мной на стуле, вытянув загипсованную ногу вперед, и ее голые коленки до странности беспардонно лезли мне прямо в глаза — я едва успевал отводить взгляд в сторону.

— Я не твоя мамочка, Алекс, — начала отнекиваться Шарлотта. — Я просто люблю твоего отца…

— Да уж я понял… месяцев семь так назад. Жаль, что ты не доверилась мне тогда…

И она в третий раз за нашу недолгую встречу повторила:

— Прости.

Я подумал, что это уж слишком для одного вечера и, заприметив над нами ночного мотылька, радостно воскликнул:

— Смотри, бабочка!

Шарлотта оживилась и тут же поинтересовалась, как поживают мои собственные бабочки. Я пожал плечами:

— Полагаю, все так же: лежат неподвижными куколками и ждут, когда же я пробужу их к жизни…

Теперь мне кажется, что и я сам, подобно все той же спеленатой в куколку гусенице, втиснут в это инвалидное кресло, из которого нет выхода… Мне бы вырваться, расправив крылья, взвиться в небо в трепетном танце, ощутить пьянящее чувство свободы и освобождения, только этому не бывать…

Из некоторых куколок так никогда ничего и не появляется!