Подмена

1

Тетя Маша привыкла просыпаться под мажорные аккорды Государственного Гимна Советского Союза. Только лишь ее дремлющий мозг различал сквозь крепкий сон слова третьего куплета главной песни страны, веки начинали подергиваться, а грудь издавала тяжелый вздох, означающий, что сейчас снова придется браться за ведро, тряпку и швабру и намывать длинные коридоры элитного роддома. Но пока еще она дремала — ведь впереди был еще припев и несколько лишних секунд сна. А уже когда слаженный хор, наконец, допевал: «Партия Ленина, сила народная нас к торжеству коммунизма ведет!», рука тети Маши автоматически тянулась к стоящей неподалеку швабре.

Она поднималась с топчана, на котором дремала, на ощупь брала орудия своего труда и выходила в коридор. Два раза в сутки она вставала под звуки гимна — один раз рано утром, чтобы успеть вымять полы до прихода начальства и второй раз ночью в двенадцать часов, после того как по радио на сон грядущий советским гражданам исполняли гимн — она снова мыла полы.

За стенами роддома было тихо и тепло. Из открытого окна веяло теплым воздухом бабьего лета. Тетю Машу бабье лето не радовало, и вообще ничего в жизни не радовало, не радовал даже тот факт, что недавно она родила крепенького здорового мальчика и назвала его Антоном. Другая бы сидела в декрете до трех лет, а тетя Маша не успев отойти еще от своих тяжелых родов, снова взялась за швабру и ведро. Хорошо еще что главврач А куда деваться?

Новорожденного малыша ведь с мужем алкоголиком в крохотной комнатушке в общежитии не оставишь — уморит его папаша голодом и будет сын описанный и обкаканый орать в своей кроватке благим матом. Ведь нет его папаше никакого дела до маленького сына. Ему лишь бы с пресловутыми «корешами», такими же как он алкоголиками, всю ночь пить горькую и валяться потом на грязном в общажном туалете, обняв унитаз.

Тетя Маша вздохнула, выжала тряпку, накинула ее на швабру и стала намывать дорогой импортный линолеум. Там, за стенами роддома, народ под управлением партии еще только ковылял нетвердо к победе коммунизма, а в роддоме коммунизм был построен уже давно — все оборудование импортное, телевизоры в каждой палате, роженицам еду приносят официантки на подносе — у каждой свой врач.

Сама тетя Маша, естественно, рожала не тут, а в самой обычной советской больнице, в обстановке, когда никому до тебя дела нет и всех ты только раздражаешь. Вместе с ней еще трое рожениц рядом тужились, кричали, плакали, а врач на всех одна и акушерка одна — обе психованные, чуть расслабишься — берутся за щипцы, мол, сейчас за голову твоего ублюдка вытащим и в таз выкинем! Поневоле начнешь стараться и тужиться, лишь бы малыша своего спасти.

Тетя Маша, хоть и махала уже минут пятнадцать тряпкой, но еще до конца не проснулась, не отошла от липкого сна, работала прикрыв усталые глаза, стараясь урвать у бессонной ночи хотя бы еще минутку сладкого сна. Через час ее новорожденный проснется, она пойдет его кормить, а когда он будет грудь сосать, можно будет и самой еще немножко вздремнуть.

Тетя Маша домыла полы на первом этаже и стала подниматься на второй этаж, чтобы приступить к уборке кабинетов. Остановилась, погладила рукой уставшую поясницу. Обычно ночью в роддоме никого из врачей нет, кроме дежурных, конечно. Но дежурные все внизу на первом этаже сидят. Поэтому тетя Маша сначала очень испугалась, увидев, что в кабинете главврача горит свет. Обычно Лев Соломонович не забывает у себя свет выключать. А ну, как воры забрались? Кабинет у главврача самый богатый в роддоме. Там и телевизор импортный и магнитофон.

Тетя Маша решила проверить, осторожно на цыпочках ступая, подошла к приоткрытой двери в кабинет и, дрожа от страха, осторожно заглянула в щелочку. Вздох облегчения вырвался из ее груди — слава богу, это были не воры, а сам главврач Лев Соломонович сидел за своим столом и созерцал с ученым видом полупустую бутылку коньяку.

«Не заметил меня, — подумала тетя Маша, — а-то ведь отругает, что подглядываю».

Она хотела уже отойти от двери, как вдруг из кабинета главврач позвал ее:

— Тетя Маша, ты что ли там под дверью скрипишь?

Куда деваться — нужно признаться, что она это подглядывает.

— Я это, Лев Соломонович, — ответила тетя Маша, просунув голову в дверь, — хотела у вас в кабинете убраться…

— Так заходи, чего ты там стоишь? — добродушно предложил обычно неразговорчивый и строгий главврач.

Он был еще достаточно молод для той должности, которую занимал — лет тридцать пять, не больше. Поговаривали, что он окончил медицинский институт с красным дипломом, ему пророчили большое будущее в науке, а он пошел работать в роддом. Но не в простой роддом, а в элитный. А кому еще высокопоставленные партийные работники своих дочерей и жен могли доверить, как не такой светлой голове как Лев Соломонович?

Тетя Маша опасливо зашла в кабинет и остановилась со шваброй и ведром на пороге. Главврач налил себе коньяку в кофейную чашку и спросил у уборщицы:

— Ну как там твой сын себя чувствует?

— Хорошо, — ответила тетя Маша, расплескивая благодарность, как воду из ведра, — спасибо вам, Лев Соломонович, что позволили мне его сюда принести, я уж отработаю в три смены, как скажете, всю больницу перемою…

— Ладно-ладно, — сурово отмахнулся главврач, — не нужно тут из меня идола делать. Я, гм-гм, как раз о том тебе хочу сказать, чтобы ты забрала своего Антона и унесла домой сегодня утром. Проверка сверху может быть завтра и ты понимаешь что будет, если рядом с внуками членов политбюро обнаружат сына уборщицы?

Тетя Маша сникла. Если Антошку забрать домой, то и ей самой тогда с ним придется сидеть дома, а кто тогда будет деньги зарабатывать? Ведь малыша нужно кормить, самой что-то кушать, а еще и мужу каждый день на бутылку дай! В роддоме-то ей всегда на кухне что-то перепадет — то ли косточка куриная с кашей, то ли плов, от которого какая-нибудь избалованная бананами да ананасами дамочка отказалась. А дома-то шаром покати и грязь…

Тетя Маша всхлипнула. Лев Соломонович нахмурился и сказал:

— Ты давай тут, мокроту не разводи, я итак тебя пустил сюда с сыном на неделю! Себя под удар подставил, а ты еще…

— Спасибо вам, Лев Соломонович, я вас-то не виню ни в чем, — сказала тетя Маша, — вы хороший и добрый. Храни вас бог!

— Ну ты давай, тетя Маша, бога не приплетай, я коммунист и атеист, в бога не верю, — сказал Лев Соломонович и тетя Маша заметила, что главврач сегодня сильно подшофе, — присаживайся вот, налью я тебе, тетя Маша, коньяка настоящего греческого. Хоть раз в жизни попробуешь!

— Я же на работе, — попыталась отказаться тетя Маша.

— А я говорю, посиди со мной! — сурово приказал главврач. — Я тут пока что начальник. А раз говорю — посиди со мной, то не смей мне перечить!

Тетя Маша с готовностью присела напротив главврача — а то как осердиться и выгонит с работы. Но Лев Соломонович сегодня не был сердитым.

— Вот смотри, тетя Маша, что я тебе дам попробовать, — предложил он, — в жизни ты такого не едала точно тебе говорю.

С этими словами Лев Соломонович выложил на свой большой стол яркие упаковки, которые до того прятал в тумбочке.

— Видела? — спросил главврач. — Балык импортный, колбаса «Салями» финская, ветчина в банке тоже импортная. А вот и бананы целая связка, яблоки, посмотри, как глянцевые, словно лаком покрытые. Импорт! Ты такие в магазине видала? Нет? Вот то-то же, тетя Маша. Что тут у нас еще? Икра черная каспийская целая банка. Конфеты шоколадные «Белочка». Дефицит, между прочим. А вот еще одна коробка конфет «Грильяж в шоколаде». Дай-ка мне со шкафа, тетя Маша, кружку, я плесну тебе коньяку для бодрости.

Тетя Маша, ошалевшая от обилия невиданных продуктов, как заколдованная, подошла к полке, на которой у главврача стояли кружечки для кофе, взяла одну, вернулась и поставила ее на стол. Сама присесть на стул не решилась — осталась стоять. Лев Соломонович поставил свою и тети Машину кружки рядом, налил коньяку и встал из-за стола. Он протянул один бокал тете Маше, а второй поднял сам.

— Ну выпьем и закусим, — предложил он.

— Откуда все это? — зачарованно спросила тетя Маша, не сводя глаз с невиданной снеди в красивой упаковке.

Она была глупа и недалека, за глаза в роддоме ее звали «Маша трехпроцентная», намекая тем самым, что в голове у нее работает только три процента мозга, но Льва Соломоновича она простота умиляла своей непосредственностью.

— Роды сегодня принял у одной госпожи по фамилии Сливянская, а это презент, — ответил главврач, потом поднял палец вверх и добавил, — мне по поводу этих родов звонили оттуда, с самого верха. Уважают меня в Кремле, тетя Маша, только ты это. Тс-с!

Тетя Маша преданно кивнула.

— Тост хочу сказать, — промолвил Лев Соломонович.

Тетя Маша превратилась во внимание. Еще бы! Сам главврач ее, простую уборщицу позвал в свой кабинет и предложил ей греческого коньяку выпить. Обычно он ее и не замечал, проходил мимо. Недавно только остановился, когда ее новорожденный Антон зашелся криком в подсобке, а тетя Маша полы мыла. «Все, — думала тетя Маша, когда ее разоблачили, — с работы выгонят». Но Лев Соломонович осмотрел младенца, хмыкнул и сказал:

— Не место ему в подсобке, клади его ко всем остальным пока…

Тетя Маша чуть в обморок не упала от счастья. И вот уже неделю ее Антошка вместе с элитными детьми лежит в отдельной палате. Пусть уход за ним никакой, ведь знают все, что это тети Маши сын, но все равно не дома с пьяным папашей. Всю эту неделю тетя Маша и домой не ездила, работала рук не покладая из благодарности. Муж ее Серега вечно небритый и с похмелья приходил за ней, вернее не за ней, а за деньгами ее, но его дальше ворот не пустили, ведь роддом охранялся пуще какой-нибудь ракетной установки.

«Хотя бы еще недельку Антона разрешил бы главврач подержать, — подумала тетя Маша, — но, видимо, никак нельзя».

Задумавшись о своих проблемах, тетя Маша не заметила, что Лев Соломонович уже давно говорит свой тост.

— Вот так, тетя Маша, — провозглашал главврач, потрясая чашкой с коньяком так, что дорогой коньяк расплескивался на пол, — твоего сына ведь, если не ошибаюсь, зовут Антон? Так?

— Так, — согласилась тетя Маша, — Антошка…

— И сегодняшнего новорожденного Сливянского малыша, кстати, назвали тоже Антон в честь его деда, — продолжил Лев Соломонович, — а отчество у малыша этого Сергеевич. А у твоего отчество какое?

— Тоже Сергеевич, — ответила тетя Маша, сжимая свою чашку коньяку обеими руками.

Запах едкой хлорки с ее потрескавшихся рук забивал терпкий аромат дорогого греческого коньяка.

— Так вот что получается, тетя Маша, — усмехнулся горькой усмешкой Лев Соломонович, — и твоего зовут Антон Сергеевич, и того малыша, что сегодня родился, тоже зовут Антон Сергеевич. Так?

— Так, — согласилась кивком тетя Маша.

— Зовут их совершенно одинаково, — продолжил главврач, — а жизнь у них будет, ой, какой разной! Ты даже не представляешь! Просто две большие разницы!

С этими словами Лев Соломонович опрокинул в себя коньяк, глотнул и плюхнулся в кресло.

— Бери, давай, — предложил он, — кушай колбасу, мясо, конфеты, бери, что хочешь. Закусывай.

Тетя Маша отпила коньяк, он показался ей горьким и невкусным. Взяла конфету, развернула, отправила в рот.

— Присаживайся, посиди со мной, — предложил Лев Соломонович.

— Мне полы нужно намыть еще, — напомнила тетя Маша.

— Намоешь, никуда твои полы не денутся, — махнул рукой главврач.

Тетя Маша присела на стул, который стоял рядом со столом главврача. Лев Соломонович еще наполнил чашки коньяком.

— Вот, тетя Маша, — продолжил он, — не успел Антон Сливянский родиться, а ему уже дедушка квартиру подарил в центре Москвы. Знаешь кто у него дедушка?

— Нет, — помотала головой тетя Маша.

— Тебе лучше и не знать, крепче будешь спать, — усмехнулся Лев Соломонович, — а что дальше ждет в жизни Антона Сергеевича Сливянского? Что? Ты знаешь?

Тетя Маша не знала что ждет дальше в жизни Антона Сергеевича Сливянского, по крайней мере ее этот вопрос интересовал сейчас гораздо меньше, чем аппетитный срез колбасы «Салями» на столе главврача, розовеющий мягким овалом с вкраплениями белого жира. Она хотела его попробовать, но не решалась попросить хотя бы маленький кусочек. Вдруг Лев Соломонович рассердиться?

— Антона Сливянского ждет дальше райская жизнь, — сам ответил на свой вопрос главврач, — беспечная, обеспеченная жизнь. Сначала он будет радоваться своему счастливому детству в каком-нибудь элитном детском садике в зеленом районе Москвы, будет килограммами жрать бананы, грильяж в шоколаде и конфеты «Белочка». А потом пойдет учиться в специализированную элитную школу, куда твоего, тетя Маша, сына на пушечный выстрел не подпустят. И будут с Антоном Сливянским заниматься учителя индивидуально, давать ему образование будут не троечницы из пединститута, а профессора, понятно тетя Маша? Профессора из университета!

Уборщица кивнула из уважения к главврачу. Какое ей дело до этого Сливянского и до его жизни? Много их тут в роддоме таких со «счастливым билетом» лежит, насмотрелась — с детства в шелковых пеленках, да с импортной соской во рту. У каждого своя судьба и чего об этом рассуждать?

— А закончит Антон Сливянский школу, — продолжал Лев Соломонович, глядя куда-то в окно, — папа ему подарит «Жигули» новой модели, а то и черную «Волгу»! Поступит он в престижный институт или в университет, выучится кое-как и будет пристроен своими могущественными родственниками на хорошую, высокооплачиваемую работу. Он не будет нуждаться в деньгах, он не будет голодать и носить рваные носки. Он не будет ночами корпеть над диссертацией, чтобы получить хорошую работу. Ему все будет падать прямо в руки.

Лев Соломонович добавил горькое: «Эх!» и налил себе еще одну чашку коньяку.

— Ну что ты так на колбасу смотришь? — спросил главврач. — На вот отрежь себе сколько хочешь.

С этими словами он выложил на стол медицинский скальпель.

— Нет-нет, спасибо, — замотала головой тетя Маша, глотая слюни, — я не хочу.

Тогда Лев Соломонович отрезал большой кусок сам и протянул его уборщице. Тетя Маша взяла кусок дрожащей от нетерпения рукой, сунула в рот и, стесняясь, начала торопливо жевать.

— А что ждет твоего сына? — продолжил развивать тему уже изрядно захмелевший главврач. — Что?

— М-м? — ответила тетя Маша, рот которой в этот момент был занят колбасой.

— Детство за грязной занавесочкой в углу, в тесной комнатухе в общаге его ждет, — ответил Лев Соломонович, — карамельки по большим праздникам, обшарпанная школа в рабочем районе, а потом какое-нибудь ПТУ. А вырастет он и пойдет вкалывать на завод с восьми до пяти, чтобы вечерами напиваться от безысходности. И все равно будет ведь горбатиться, наживать грыжу, чтобы лет через пятнадцать получить какую-нибудь тесную клетушку два на три метра в непрестижном районе. Но это еще в лучшем случае, а ведь может быть у него и другой путь. В папашу. Драка, малолетка, снова драка или кража, опять зона, туберкулез и смерть. Ведь у тебя муж уголовник, если не ошибаюсь? Гены еще те!

— Зачем вы так говорите? — дрожащим голосом спросила тетя Маша, которой стало вдруг очень обидно. — У меня муж не Гена, а Сережа…

— А потому что так оно и будет, — безразлично ответил Лев Соломонович, не обращая внимания на слова тети Маши, — все будет так, потому что твой Антон сын уборщицы и алкоголика, а Сливянский это внук… это… ну этого я тебе не скажу, тетя Маша, чей он внук. Но он с такой «золотой ложкой» во рту родился, что можно сказать, что она с бриллиантами. Посмотри, они вот, эти младенцы, рождаются все такие одинаковые, ручки-ножки не отличишь, а судьба-то у каждого уже предопределена. Один на коне, а второй в говне.

— Вы специально меня позвали сюда, чтобы меня обидеть? — печально спросила тетя Маша, положив недоеденную колбасу обратно на стол.

— Не специально, — ответил главврач, — ты думаешь мне, тетя Маша, все легко далось? Я сам в этой жизни пробивался, чтобы в этот роддом попасть мне знаешь сколько пришлось ночей не спать, корпеть над учебниками. И все равно, если бы мой папа не работал в управлении здравоохранением фиг бы я сюда попал со своим красным дипломом! Вот так-то, тетя Маша!

— Я вам не тетя Маша, — грустно произнесла уборщица.

— А кто тогда? — изумился поддатый главврач.

— Мне тридцать два года, — ответила она, — почти столько же, сколько и вам…

— Да ну? — еще больше удивился Лев Соломонович. — То-то я думаю, что это ты в сорок с лишним лет вдруг рожать собралась…

Поняв, что сморозил что-то не то, главврач кашлянул и протянул уборщице коробку конфет «Грильяж в шоколаде».

— На возьми, — сказал он, — ты тут работаешь за троих, а зарплата, наверное, не очень большая. И ты на меня не обижайся, ладно. А конфеты бери.

Тетя Маша коробку с конфетами взяла. Ей было не удивительно, что доктор приписал ей десять лишних лет. В платочке, в халате, со шваброй в руках с вечно красными от недосыпания глазами и «мешками» под ними она от слез она и не выглядела на свои тридцать два. Да и проруха судьба побила ее так, что на лбу седая прядь торчит из-под платка. Немудрено, что не только главврач, но и весь роддом считает ее старухой.

— Ты знаешь, что… — пробормотал Лев Соломонович. — Не обижайся на меня. Никто не знает, что через десять лет будет, а через двадцать и подавно. Вот сейчас семидесятый год, а смотри как наука вперед шагнула, человек в космос полетел, люди стали жить лучше, опять же в магазинах какой никакой достаток. А представь, что в СССР через тридцать лет будет! Двухтысячный год будет, рубеж веков. В нашей стране уже коммунизм к тому времени победит и все будут равны и твой сын, и Сливянский — все будут жить одинаково хорошо — икру на ветчину сверху мазать!

— Так не бывает, — грустно заметила тетя Маша.

— Как не бывает? — не понял главврач.

— Чтобы всем хорошо было, — ответила она.

— А вот лет через тридцать-тридцать пять посмотрим — бывает или нет, — сказал главврач, потянулся, зевнул и добавил, — не убирайся сегодня у меня в кабинете, не надо. На метро я опоздал, посплю сегодня здесь. Устал я чертовски. А завтра утром сына своего увези домой, а то вдруг проверка нагрянет. Влетит всем.

Говоря это, Лев Соломонович склонил голову на руки и захрапел прямо на столе. Тетя Маша взяла ведро и швабру, и вышла в коридор. Проходя мимо палаты, где спали малыши, она притормозила и остановилась. Рядом с дверью, ведущей в палату, за своим столиком так же мирно, как малыши, спала и медсестра, которая обязана была глаз не смыкать. Тетя Маша зашла в палату и подошла к кроватке своего Антона. Он улыбался во сне. Тетя Маша взяла его на руки и прижала к груди. Взгляд ее упал на соседнюю кроватку, где лежал еще один крепенький и здоровенький новорожденный малыш.

В свете ультрафиолета тетя Маша прочитала на спинке его кровати: «Антон Сливянский». Тетя Маша нагнулась над малышом, который родился с «золотой ложкой» во рту и обратила внимание на то как похожи их дети. Поменяешь одного на другого и никто не заметит. Тетя Маша вздохнула, положила своего Антошку на место и пошла к выходу. У самой двери она остановилась, как вкопанная, минуту стояла, затем резко повернулась и мягко ступая пошла обратно к кроваткам.