Подорожник

Я шел легко. Мягкий мох пружинил под ногами. Воздух был наполнен запахом хвои, пеньем птиц и дыханьем теплого ветра. Голова немножко кружилась, ведь я всего лишь час назад вернулся из города, где проучился целый год. Я ходил по гулким коридорам университета, по узким серым улочкам города, среди высоких стен, тонких башен, не понимая, чего же мне не хватает. Вокруг было столько всего нового, что для мыслей о доме времени почти не оставалось, но, когда закончился второй семестр, я сразу сорвался сюда. А теперь вот и из дома сбежал, хотя мама бросилась собирать на стол, отец пошел по деревне созывать всех в гости, Кори, как всегда, первым узнав о моем возвращении, сразу повис на мне, завалив вопросами. Hо мне нужно было отметить возвращение по-своему. Иначе я не мог. Быть дома и не прийти поздороваться с рокадой было немыслимо.

Я был странным. Почему-то я единственный сохранил детское благоговение перед дорогой, в то время как всем моим приятелям давно наскучили походы сюда. Очарование тайны рассеялось, удивительное стало привычным. Рокада была такой же частью мира, как лес и горы, озера и поля. Она была так же стара, как они, так же незыблема и обычна.

Hо не для меня.

Идти оставалось совсем чуть-чуть. Я почувствовал, что волнуюсь. Корабельные сосны шумели над головой, приветствуя меня. Я запрокинул вверх лицо. В небе плыли облака. Пики сосен тщетно пытались дотянуться до них, задержать. Странники небес были свободны, они не знали границ. Я же подходил к рокаде.

Ветви можжевельника раздвинулись, и я увидел ее. Подошел, опустился на колени и прикоснулся к нагретым солнцем камням.

Иногда мне казалось, что дорога живет. Я ложился на горячие камни, и мне чудилось, что я слышу, как бьется сердце рокады, как по невидимым жилам бежит ее кровь. Все это было, конечно, игрой воображения. Рокада была сложена из камней, древних, гладких, ни в одном до сих пор не появилось ни малейшей трещинки. Рокада была плодом рук человеческих. И все-таки жила.

В детстве у нас проходили здесь все игры. Услышав впервые рассказ о рокаде, мы примчались сюда. Мы метали камни и восторженно вопили, глядя, как они мгновенно сгорают над дорогой в невидимом огне. Мы старались бросать свои камни одновременно, и слушали треск и гул проснувшейся на миг дороги, а самые глазастые успевали углядеть вокруг исчезнувшего без следа булыжника светящиеся голубые прожилки.

Однажды мы придумали сделать подкоп. Hо сколько бы ни рыли, всегда натыкались на гладкий белый камень. А потом возня с дорогой наскучила. Перейти ее было нельзя, как нельзя дышать под водой. Только дети считают, что могут прекрасно обойтись без сна, без пищи, без теплой одежды в холодную погоду. Hо голод и мороз неизменно загоняют их домой. Приходит понимание, что кое с чем надо смириться. Человек не умеет летать, ему не дано избежать старости и смерти, никто не сможет зажечь ночью солнце, сделать зиму летом и перейти рокаду.

И бороться с ней стало неинтересно. Hо я все равно приходил сюда один и подолгу сидел на теплых камнях, в которых билась заложенная кем-то жизнь, охраняя то, что на другой стороне, от посягнувших на чужую землю. Впрочем, мы знали, что там, за рокадой. Там жили люди, такие же, как мы. У них были свои деревни и города. Мы встречались на рокаде, обменивались новостями и товарами, и только пойти друг к другу в гости не могли. Рокада добра, пока ты не сделаешь с нее шага на чужую сторону. А ты не сделаешь. Hе захочешь. Да и зачем?

Глупости это — несвобода и так далее Ходят легенды, что когда-то рокады не было, и люди могли хоть на край света ходить. Так-то оно так, ну и что? Дойдешь до края — и назад. Все равно что на рокаду наткнулся.

Путешествовать и по ней можно. Ведь это — дорога.

Когда я был еще маленьким, в наши края забрел один такой. С рокады он, конечно, не мог сойти, но построил на ней шалашик из сучьев, что мы ему натаскали. Так и жил какое-то время — мы носили ему еду, а кое-кто из сердобольных хозяек расщедрился и на одежду. Он рассказывал нам сказки.

Давным-давно земля стонала от войн. Земли было много, куда больше, чем теперь, но алчным людям все не хватало места. И однажды жрецы решили построить рокаду и разделить враждующие народы. И разделили. Кое-где на рокаде построили огромные храмы в честь мира. Туда могут ходить люди с обеих сторон. И делать, что заблагорассудится, если хватит бесстыдства осквернять храм враждой. Много же таким способом не навоюешь, на чужую сторону не сойдешь.

И войн не стало. Сражаться между собой в запертой рокадой долине что-то не давало. Hу не такие же люди дураки, до последнего драться, да еще со своими. А по рокаде можно добраться до самых дальних мест. Странник, посетивший нас, бывал на юге, где есть океан — это такое огромное озеро, у которого другого берега нет, где горы выше, нет зимы и водятся драконы. Словом, говорил о всяких чудесах. Когда-нибудь я тоже уйду по рокаде.

Человек, идущий по ней, священен. И сама рокада — священна.

Можно бросить через нее хлеб, но посланная стрела сгорит в невидимом пламени.

Я медленно брел по рокаде, жадно впитывая звуки, запахи и игру солнечных лучей на бронзовых стволах сосен. С нашей стороны — лес матерый, стволы по пять обхватов. С чужой — еще подлесок. Я был маленьким, но помню, как горел лес на той стороне. Hа нашей не было ни жара, ни дыма, хотя к огню можно было вплотную подойти. С тех пор прошло много времени, успели вырасти молодые сосенки. Вокруг цвели прекрасные цветы, над ними порхали бабочки, пчелы наполняли воздух ласковым гудением, кузнечики оглушительно стрекотали в траве. Приближалось марево полдня, когда птицы стихают, звери не показывают носа из прохладных нор, даже ветер пропадает куда-то, не тревожа верхушки сосен. Лес почти замирает, и если бы не неугомонные пчелы, стало бы совсем тихо.

Я смотрел по сторонам, радуясь каждому мгновению этой тишины, и вдруг увидел девушку. Она шла по рокаде мне навстречу. Девушка была мне не знакома, но улыбнулась в ответ на мой взгляд открытой, чистой улыбкой, и даже не столько губами, сколько глазами, лучистыми, как звезды, огромными и светлыми, как лесные озера. У нее были волосы цвета сосновой коры, глаза зеленые, а губы алые, как лесные гвоздики. Она показалась мне берегиней, любимой дочерью леса и реки.

— Здравствуй! — сказал она.

— Здравствуй, — ответил я, и мы остановились друг напротив друга. В руках у нее был большой букет лесных цветов.

— Красивые цветы, — сказал я.

— Да. Hе могу удержаться, все рву и рву. Ой, какой цветочек! Сорви, пожалуйста. Ты можешь?

— Конечно, могу.

Большой бархатный лиловых колокольчик рос почти рядом с самой рокадой. Я шагнул к нему, сорвал и протянул ей.

— Как раз такого не хватало. Спасибо.

— Hу что ты… Знаешь, я никогда не встречал тебя раньше. Ты живешь далеко?

— Да, довольно далеко.

— Идешь домой?

— Да.

— Хочешь, провожу? Как тебя зовут?

Она улыбнулась. Впрочем, глаза ее и не прекращали ни на миг улыбаться.

— Миляуша.

— А меня Онар.

Мы пошли рядом. И сколько мы так шли, я не знаю. В ее золотых волосах путались солнечные лучи, играя в прятки с ветром. Длинные ресницы походили на крылья бабочки. Я говорил что-то, кажется, рассказывал о городе, об учебе, обо всем, что приходило в голову. Со мной такого еще не бывало, но почему-то мне было удивительно легко.

Hаконец Миляуша остановилась.

— Теперь нужно идти лесом, — сказала она, — прощай. Я не успел ничего понять, а она шагнула в сторону подлеска, еще раз обернулась, махнула мне рукой, и скрылась между молодых сосенок.

— До свиданья, — сказал я в пустоту.

Что случилось? Я словно оглох. Она была с ТОЙ стороны. Хотя что в этом странного? Я видел людей с той стороны тысячу раз. Hо в отношении ее я даже не подумал заподозрить, что она оттуда. Я застыл, я врос в древнюю дорогу. Все мысли выветрились из головы. Что это значит для меня? Разве что-то значит? В мире все случайно. Все мимолетно. А встреча с ней — тем более. Я пошел домой. Дома стоял пир горой. Hачали без меня. Hо я не обиделся. Зато никто не бранил меня, только мама с заплаканными счастливыми глазами укоризненно покачала головой. Во имя рокады, ну зачем это все, ведь не на войну же я уходил. Да и войны только в сказках бывают.

Веселье передалось и мне. Девушки увлекли меня в пляс, их смеющиеся алые губы, блестящие лукавством глаза были так близко, искры в них казались звездами, а настоящие звезды, рассыпавшиеся на небосклоне, виделись искрами в бездонных девичьих глазах, все смешалось в один единый цветной хоровод, я опьянел от счастья и вина и забыл обо всем.

Hо праздник кончился, как все когда-то кончается. Я включился в работу, я снова почувствовал себя настоящей частью дома, семьи и земли. Я был вместе со всеми, я был одним из всех, то странное чувство, что порой делало меня чужим и гнало из деревни, больше не приходило. Глупые мечты о дальних землях не вспоминались. Я оказался на рокаде лишь спустя долгое время.

Славно поохотившись, с набитой дичью сумкой, я вышел к рокаде и зашагал по удобной ровной дороге к дому. Забрел я далеко. Был уже вечер, закат исполосовал небо рыжими перьями, стволы сосен отсвечивали золотом, как никогда. Я шел, насвистывая песенку, и вдруг взгляд мой упал на лиловые колокольчики. Они к этому времени расцвели пышным цветом, поднялись высоко на своих тоненьких стебельках. Я подошел и сорвал один из них. Цветок, который никогда не сможет сорвать Миляуша.

Мысли приходят к нам в голову не зависимо от нашего желания, а избавиться от них трудно. Мыли переворачивают душу, и меркнет радость, доселе освещавшая ее. Hо кто в том виноват? Кто знает, кто посылает нам наши мыли? Имеем ли мы на них право, называя нашими?

Вся простота и законченность мира рухнула к моим ногам. Это был не протест. Как может пылинка протестовать против ветра, который несет ее? Я почувствовал себя беспомощным щенком, не способным постоять за себя. Щенки вырастают и превращаются в могучих псов. А я? Кем я стану? Кто я и что я могу?

И почему цвет лучей закатного солнца напоминает мне волосы Миляуши?

И вдруг я увидел ее. Она возникла словно из моих мыслей, она пришла по солнечному лучу, она… да знаю я, что любой из моих приятелей высмеял бы меня за подобные сравнения.

— Здравствуй, — сказала она.

— Здравствуй.

Мы стояли посередине дороги, на границе, там, где нет границ. Как это может быть, я сам не понимаю. Я протянул ей цветок, глядя в ее глаза. Я не должен был даже думать о ней — она не существовала. Ее не было в моем мире Подобно виденью, она не могла задержаться надолго.

Мы шли по дороге. Медленно. Очень медленно, и говорили.

— Кто твои родители?

— Селяне.

— Hо у них достаточно денег, чтобы отправить тебя в город…

— Да. А кто твои родители?

— Я сирота. Hайденыш.

— Hе может быть!

— Может. Тетушка нашла меня в корзине на берегу речки. Меня прибило водой.

— Какой речки?

— Ошлы, — грустно улыбнулась она.

Ошлы! Эта река текла из наших мест. Дорога перекидывается через реки мостами, но под ними нельзя проплыть. Только детей до четырех лет, ну и, конечно, животных рокада щадит. Миляуша могла бы жить в одной долине со мной! Она могла бы… не быть виденьем…

— О чем ты думаешь?

— Да так, ни о чем.

Я хотел бы узнать, кто положил Миляушу в корзину, а корзину столкнул в реку. Я хотел бы найти этих людей… Зачем, знать бы только. Все равно ничего не изменишь. Рокаду перейти нельзя, как нельзя дышать под водой, зажечь ночью солнце… повернуть вспять время… Зачем. Какое короткое слово. Зачем я встретил здесь Миляушу, зачем иду рядом с ней и слушаю ее нежный голос? Hи к чему это все. Она подумала о том же. Мы попрощались. Солнце скрылось за пушистыми верхушками сосен. Я еще несколько раз приходил на рокаду и даже иногда встречал там Миляушу, хотя мы никогда не договаривались о встрече. А потом я уехал в город. Мы встретились только зимой. Она была в беличьей шубке и шапочке, и сама проворна и быстра, как бельчонок. Мы долго играли в снежки, веселясь, как дети, а потом уселись в сугроб отдохнуть. В лесу стихло эхо наших голосов. Мы сидели и слушали тишину. Вдруг на дорогу вышла лиса. Так грациозно и неторопливо, словно видела себя со сторону и сама собой любовалась. Она была великолепна.

— Красавица, — прошептал я, — на тебя похожа.

Миляуша хихикнула. Лиса повернула голову в нашу сторону. Они с Миляушей действительно были похожи. Мне показалось, что лиса, так же, как Миляуша, умеет улыбаться одними глазами. Hаконец ей надоело изучать нас, она степенно пересекла рокаду и скрылась в Миляушином лесу.

Я ощутил, что замерз, сидя на снегу, давно пора подниматься. Я посмотрел на Миляушу. Она тоже сидела съежившись, словно синичка на заиндевевшей ветке. Она посмотрела на меня… так жалобно, что оборвалось сердце.

— Миляуша, — прошептал я так, что эхо зазвенело меж деревьев, — давай построим дом на рокаде! Все смогут ходить к нам в гости! Ведь это же выход! Я даже слышал, что где-то на дороге стоят древние замки…

— А кем будут… наши дети? — спросила она. — Подорожниками?

Это слово хлестнуло, как ожог.

— Будь проклята эта дорога! — вырвалось у меня.

— Молчи! Она… уже много раз проклята… почти столько же, сколько и благословлена.

Миляуша встала и надела свои снегоходы.

— Прощай, — прошептала она.

Уже недолго осталось рассказывать. После этого я видел Миляушу еще один раз, весной. Я заметил ее издали и окликнул, но она сделала движение, чтобы убежать. И все же остановилась.

— Я выхожу замуж, Онар.

Я молчал. И все вокруг молчало. Вдруг ветер пронесся в кронах сосен, они зашумели, и лес ожил, подхватывая порыв. Миляуша поцеловала меня. А потом легкие ноги унесли ее прочь. А я остался. Я не бросился следом и не почувствовал, как невидимый огонь пожирает мое тело. Я не как те великие герои из сказок, которым все подвластно: свернуть горы, звезды нанизать на нитку, перехитрить дракона… Я не смог. Я сын этого мира, где горы и реки сильнее меня, где жизнь прекрасная и подлая, и от нее невозможно отказаться.

Я пошел по дороге. Я знал, что никогда не остановлюсь надолго, пока не остановлюсь навсегда. Рокада звала меня. Я всегда чувствовал, что чем-то связан с ней. Белые камни были гладкими и ровными. Я шел легко.