Подозревается оптимистка

Глава IV. Бессонница

Нина неспешно вымыла посуду, протерла стол, развесила сушиться кухонные тряпки и полотенце. После напряженного разговора со Степкой в душе был какой-то раздрай. «Почему я не сдержалась, кричать кинулась, разревелась при чужом человеке. Истеричка», – корила она себя. В свое короткое замужество таких вещей она себе не позволяла. Пашка был из интеллигентной семьи, мама кандидат там каких-то наук, папа тоже не из простых. Нравилась ли им Нина, дочь слесаря и нянечки? Сложно сказать, с ней они всегда были подчеркнуто вежливы и на вы. И она тоже старалась подражать свекрови, держать себя в руках, управлять бушующими внутри эмоциями. Как настоящий аристократ Пашка посуду за собой не то чтобы не мыл, а даже не соизволял донести ее до раковины, и вообще, как многие сильно «интеллигентные» люди был свинтусом в бытовых мелочах, но Нина терпела. Хотелось дать хорошую затрещину, а она улыбалась, отшучивалась, а надо было, наверное. С мужа она сдувала пылинки и не могла надышаться: как же, такой видный парень, студент универа, обратил на нее внимание, сразу замуж позвал. Ей в душе всегда казалось, что она надкусила чужой пирог. Поэтому, когда в один прекрасный (ужасный) день муж пришел и буднично бросил с порога: «Я полюбил другую», Нина не удивилась. Мама подбадривала: «Хорошо, что не успели завести детей». А Нине, двадцатилетней дурехе, очень хотелось себе ляльку, но у Паши карьера, какие дети, и она смирилась… а, как оказалось, все к лучшему.

Нина по жизни была везунчиком, у нее всегда все оказывалось «к лучшему». Например, она очень хотела настоящую свадьбу, с платьем в пол, фатой, букетом невесты, выкупом и шумным застольем. Раз в жизни можно ведь почувствовать себя принцессой. Отец тогда был еще здоров, подкалымливал, и семья могла себе это позволить. Но Пашкины родители сказали – мещанство, зачем тратить на ветер деньги, и Нина уступила. Они с Пашкой просто расписались, а потом посидели с родителями за столом у Нины дома. И все торжество. Правда невеста все же купила себе скромное белое платьице до колен, а в волосы вставила кремовую розу. И сама себе казалась прихорошенькой, и Пашка ее хвалил, и тискал, и смотрел с обожанием... Где-то до сих пор, в недрах старого компа хранится их совместная фотография на пороге ЗАГСа – молодые и счастливые – рука не поднялась стереть. Мгновения счастья надо бережно сохранять, их так мало.

А почему это все было к лучшему? Да потому, что вскоре отец заболел, серьезно, и началась суровая борьба за его жизнь, и накопленные средства ушли в карманы белых халатов. А если бы сыграли помпезную свадьбу, откуда взялись бы средства на лечение, реабилитацию, лекарства? Так и получается – повезло.

Вторая свадьба у Пашки была шикарной, на двести гостей, в пафосном ресторане. Нине не преминули рассказать об этом в ярких подробностях знакомые сплетницы. Как же, саму дочь ректора под венец повел, тут не до скромности. И опять удача, Нина несколько дней дежурила в коридорчике перед отделением интенсивной терапии, и ей было не до свадьбы бывшего. Она выходила отца и свой душевный покой. Разбитые чувства показались такими мелочами по сравнению с жизнью родного человека.

И сейчас она каждый день отправляла родителям бодрые сообщения с юмором и забавные фотки: «Я с соседским котом, правда похож на рысь?», «Вот что я купила на премию», «Грибы бабы Раи, осенью нарву таких же», «Чаепитие с подругами», и их дочь за столом с пятью бабулями и электрическим самоваром. А главное, Нина старательно рассказывала, как ей здесь нравится, что Веселовка – это просто рай земной, чтобы родители не испытывали мук совести, а тут какой-то заезжий археолог раз и влез со своими «удивлениями». «А чего я не удивляюсь, что он до тридцати лет не женился? Цены себе не сложит?»

Нина порылась в ящике стола, достала градусник и пошла в комнату к больному. Степка мирно спал, запрокинув голову и оглушительно храпя. Волна свистяще-рыкающих звуков разносилась по залу и опадала, ударяясь об оконные стекла. Нина легонько коснулась лба пациента пальцами, опять горячий, оттопырила ворот футболки, чтобы вставить градусник. Храп прекратился, на девушку уставились блестящие зрачки.

– Я к любви-ласке пока не готов, – хмыкнул Степка, заходясь кашлем.

– Сейчас подзатыльник дам, будет тебе любовь и ласка. Градусник ставь, горишь.

Он послушно приподнял футболку. Нина всунула градусник и села ждать на край дивана.

– Что ж ты такая хорошая? – вздохнул Степка.

– А как ты археологом стал?

«А что, он расспрашивает, а мне нельзя?»

– Ну, как-то так, думал-думал кем бы стать, а потом раз и осенило – пойду в археологи, – отшутился Казачок, рассказывать про себя подробности он не собирался.

«Не хочет, и не надо, и я про себя больше ничего не расскажу, – надула губы Нина, – скользкий он какой-то. Быстрее бы выздоровел».

Градусник показал тридцать восемь и три. А еще только вечер. Когда последний раз кололись? Всего три часа назад. Опять полезло беспокойство.

– Ну, ты спи, – поднялась она. – Я буду приходить, лоб трогать, ты не пугайся.

– Нина, ты сама спи, ничего со мной за ночь не случится, – мягко попросил ее Степка. – Я не маленький ребенок, хоть тебе это и кажется. Если почувствую себя хреново, я сам тебя разбужу.

– Договорились.

«Разбудит он, как же, такие твердолобые помирают молча».

– Степ, если с тобой что-нибудь случится, – этика не позволяла ей прямо озвучить худшее, – меня посадят.

– Из-за меня тебя точно не посадят, – и опять этот цепкий взгляд.

«Скользкий и странный».

Нина забралась в постель, свернулась калачиком, окутывая себя теплым одеялом. «Спать, спать, спать». Но сон не шел. «А интересно, ну просто так, любопытно, какие девушки нравятся таким вот красавчикам, как Степка?» Нина открыла галерею телефона, нашла свою позавчерашнюю фотку в ветках цветущих вишен. На нее смотрела улыбчивая девчонка с большими открытыми миру карими с оливковым ободком глазами. «Рост у меня чуть ниже среднего, но, если на каблуки встать, то вполне приличный, не коротышка. Худая, но не тощая же, не анарексичка, и грудь какая-никакая есть. Волосы, конечно, можно было бы и погуще, зато мягкие, приятные на ощупь, – она потрогала разметавшиеся по подушке пряди. – Цвет насыщенно-русый, светлей, чем у Казачка, но не мышь какая-нибудь бесцветная. И ресницы у меня свои, пушистые, не наращенные, и зубы ровные… О каких глупостях я думаю, – Нина со вздохом отключила телефон, – одичала я здесь без мужского внимания, что на каждого больного казачка засматриваться стала. Если так пойдет, то скоро и Рыжов за первый сорт сойдет».

Два ночи. На цыпочках хозяйка прокралась к гостю, посветила фонариком. «Спит, затих, даже не храпит. Живой? Что за глупости, Нина, ты же медик!» Потихонечку потрогала мужской лоб. Теплый, но не горячий. «Мерять? Нет, разбужу. Пусть дрыхнет».

Звук будильника долго не мог достучаться до сознания. Нина приоткрыла тяжелые веки. Уже вставать? Полседьмого. Соня похлопала себя по щекам, чтобы взбодриться. Накинула халат, забежала к Степке. Он опять бурно храпел. Жалко, но пришлось будить.

– Пациент, укольчики, таблеточки.

Степка приоткрыл один глаз.

– Садистка, – и, закашлявшись, отвернулся на другой бок.

Нина восприняла это, как разрешение на процедуры и начла вскрывать ампулы.

Градусник показал тридцать семь и пять. Терпимо.

– Я убегаю на работу, – предупредила Нина. – В холодильнике яйца, забацаешь себе яичницу. Ну, и вообще, не стесняйся, ешь, что понравится. Я в обед забегу, если успею – суп сварю, и еще постараюсь ингаляцию сделать, у баб Раи аппарат есть, временно можно взять. Это мой номер, – она быстро нацарапала на бумажке, – хуже станет, звони.

– Нин, все нормально будет, беги, – улыбнулся Степка с закрытыми глазами. – Хочешь, паспорт мой у себя оставь, для надежности.

«А ведь его паспорт и вправду до сих пор у меня в сумке лежит».

– Паспорт я оставлю, чтобы не долеченным на раскоп свой не удрал. Тебе больничный нужен?

– Обойдусь, – так и не открыв глаза, ответил он, натягивая до подбородка одеяло.

Немного позавидовав беспечности болящего, Нина наскоро умылась, надела приталенное платье в мелкую клетку, крутнулась у зеркала, выпила большую кружку растворимого кофе с молоком, съела бутерброд с сыром, накинула розовый плащик, вышла на двор, оттерла от вчерашней грязи туфли, окуная тряпку в бочку для полива, понюхала полураспустившийся бутон тюльпана и побежала на работу.