Иронический детектив Иоанны Хмелевской Том 1. Подозреваются все. Что сказал покойник.








ПОДОЗРЕВАЮТСЯ ВСЕ

Joanna Chmielevska

Wszyscy jestesmy podejrzany

1966



Действующие лица повести и сотрудники многоотраслевой архитектурно-проектной мастерской


1. Отдел архитекторов

Зенон — завотделом и одновременно заведующий мастерской. Холостяк приятной наружности, с очень сложным характером.

Казимеж — ловелас, хотя и отец семейства, гений по части преодоления превратностей судьбы.

Алиция — воплощенная рассеянность, женщина самостоятельная, преисполненная чувством юмора и неприязнью к заву.

Рышард — отец-одиночка с маленькой дочерью, охваченный манией выезда на Ближний Восток.

Януш — холостяк в заключительной стадии, волокита, обещающий остепениться после женитьбы.

Янек — самый младший в отделе, очень приятный молодой человек, недавно женатый, воды не замутит, бездетный.

Лешек — меланхолик, творческая личность, не понятый ни женой, ни коллегами по работе.

Марек — очень красивый мужчина, в мастерской работает на полставки, но появляется всегда в самый нужный момент.

Витольд — нетипичное явление, совершенно нормальный человек.

Я — авторша представления, жертва собственного буйного воображения.

2. Отдел конструкторов

Каспер — человек, терзаемый противоречивыми чувствами, с внешностью Дон Кихота и страстной душой.

Анка — представительница современной положительной молодежи, недавно вышедшая замуж, но не за того, за кого хотелось бы.

3. Отдел инженеров-сантехников

Збигнев — руководитель отдела и одновременно главный инженер мастерской. В личном плане — последний представитель рыцарей без страха и упрека, идеал добродетелей, страдающий из-за незаконного чувства.

Стефан — скандалист с ангельским характером, раздираемый противоречивыми чувствами — скрывать возраст или радоваться внуку.

Анджей — порядочный, добросовестный, работящий молодой человек, приближающийся к идеалу — Збигневу.

Тадеуш Столярек — жертва.

4. Отдел электриков

Владя — руководитель отдела, истерическая личность, главный сплетник мастерской.

Кайтек — сын Каспера, молодой человек, занимающийся темными делишками, дружок жертвы.

5. Отдел смет

Ярослав — тип варшавского хулигана с золотым сердцем, тоже занимается темными делишками и тоже приятель жертвы.

Данка — разведенная женщина с двумя детьми, замученная жизнью, добрая душа, приятельница Ядвиги.

6. Администрация

Ольгерд — главный бухгалтер, по-старосветски элегантный пожилой человек, чувствующий себя в самых запутанных финансовых водоворотах как рыба в воде.

Ирэна — сестра Ольгерда, секретарь мастерской и одновременно завкадрами.

Моника — вдова с двумя детьми, темпераментная и страстная женщина, предмет воздыханий Каспера.

Ядвига — женщина с нелегкой судьбой, разведенная, любящая мать единственной дочери.

Веся — пышущая неприязнью ко всем на свете, несчастный человек.

Пани Глебова — техничка, уборщица, курьер, считающая всех нас наказанием, посланным ей Небом.

Капитан- представитель следственных властей, нормальный человек.

Прокурор — тоже представитель следственных властей и немного других сил.


Как я НЕ НАПИСАЛА повести


Горячее желание написать повесть изводило меня с юных лет. Было оно таким давним и застарелым, так глубоко укоренилось во мне, что, вероятнее всего, родилось вместе со мной.

Никогда я не мечтала ни о карьере кинозвезды, ни о принце из волшебной сказки. Нет, такие вещи меня не интересовали. Я мечтала лишь об одном — написать повесть!

Шли годы, но мечта жила, хотя и претерпевала трансформацию. В незапамятные времена раннего детства мне представлялось, что это будет потрясающее произведение о любви. И конечно, любви несчастной, ибо в счастливой я ничего интересного не находила. Главной героиней шедевра была я сама, молодая девушка поразительной красоты и необыкновенных достоинств, питающая пламенные чувства к герою. Образ последнего был весьма расплывчатым, четко проступали лишь горящие черные глазища и усы, тоже черные. Первый поцелуй навсегда соединил героев при весьма романтических обстоятельствах. Дело было ночью, на опушке угрюмого черного леса. Бушевала страшная гроза, сверкали молнии, шел град, и вороные кони рыли копытами землю. Уж не знаю, откуда взялась эта тяга к черному-пречерному.

С течением времени, оставаясь верной стремлению увековечить в своем творчестве сверхъестественные чувства, я несколько изменила реквизиты. Страшную ночь с громом и молниями сменил чудесный лунный вечер, погожий и ласковый, я сбрила усы герою, а лошадей и вовсе ликвидировала.

В дальнейшем жизнь вносила коррективы как во внешний, так и во внутренний облик моих героев, сцена первого поцелуя приобретала новые очертания, но почему-то, несмотря на все усилия, мне так и не удалось в своем творчестве сдвинуться с этой сцены.

Сменить тему заставил меня незначительный на первый взгляд случай.

Было мне тогда лет двенадцать. Однажды поздним вечером мама, ее сестра, моя тетка, и я сидели дома. Я читала книгу за столом, освещенным настольной лампой. Это был потрясающий детектив под названием «Страшный горбун». По мере чтения кровь стыла у меня в жилах. Я сама не заметила, как забралась с ногами на стул и скорчилась в очень неудобной позе, стараясь занимать как можно меньше места и подобрав под себя все конечности, чтобы в них не вцепилось нечто ужасное. Должно быть, вся моя фигура выражала панический страх, ибо тетка, случайно взглянув на меня, оставила на произвол судьбы свой пасьянс и больше уже не спускала с меня глаз. И вдруг произнесла нормальным спокойным голосом, каким обычно говорят о погоде:

— Вон он стоит за тобой.

С душераздирающим криком я слетела со стула, и потом целых три дня никакая сила не могла заставить меня войти в темную комнату.

Немного придя в себя и избавившись от страха перед ужасным горбуном, я осмыслила происшедшее и пришла к выводу, что преступление гораздо увлекательнее любви, пусть даже и сверхъестественной. И с этого времени я возмечтала написать детектив.

Годы шли, летело время, я вышла замуж, завершила образование, но никакие жизненные превратности не могли заставить меня отказаться от намерения написать именно детектив. Увы, со временем во мне самой выросла непреодолимая преграда к осуществлению заветного желания. Дело в том, что подлая судьба одарила меня чрезмерным воображением, которое очень мешало мне не только в творчестве, но и в жизни.

В жизни именно оно стало причиной осложнений в отношениях с мужем. Как-то в один прекрасный день я решила, что не вредно будет заставить мужа немного поревновать меня. Предпринимать какие-либо конкретные шаги для этого у меня не было времени, зато воображение имелось в избытке. И оно тут же заработало с такой силой, что не успела я опомниться, как увидела себя рядом с дьявольски красивым блондином. Не отрывая от меня восхищенного взора, последний из кожи лез, чтоб мне понравиться. Понятное дело, все его усилия уже заранее были обречены на неудачу, ведь меня интересовал не роман сам по себе, а лишь его имитация. Я всячески демонстрировала интерес к блондину, надеясь, что в конце концов муж встревожится. Все это продолжалось довольно долго, блондину надоело, муж вроде бы проникся желаемым чувством, и я решила, что настало время для заключительной сцены.

Упомянутая заключительная сцена, апофеоз всей задуманной мною операции, прорабатывалась в тот момент, когда я гладила детские рубашки. Глядя на утюг и гладильную доску, я видела интерьер кафе «Крокодил», тот его небольшой уютный зал в глубине, куда ведут несколько ступенек. Мы с блондином сидим за столиком У стены, и я тактично разъясняю ему, что он послужил лишь орудием в борьбе за мое семейное счастье, чувств же к нему я никогда не испытывала, только притворялась влюбленной. В заключение я выражала надежду на то, что он меня простит и мы останемся друзьями. Блондин оказался человеком культурным и воспитанным, не впал в ярость, ограничился деликатными упреками и, выразив приличествующее случаю сожаление, простил меня. Дальше, следуя сценарию, я собралась представить, как муж, терзаясь от отчаяния и возрожденного чувства, устраивает мне адскую сцену ревности, мы выясняем отношения, и я падаю ему в объятия, а потом мы вместе с блондином дружно и весело играем в бридж. Четвертым мог быть кто угодно.

Получилось же все совсем не так, как было задумано. Сидим мы, значит, с блондином за столиком, выясняем отношения, все идет по плану, и вдруг, взглянув на дверь, я вижу, как в зал кафе входит муж с ослепительной блондинкой…

Не понравилось мне это — не было такой сцены в моей программе! Принявшись за следующую детскую рубашку, я начала по новой сцену объяснения с блондином. Добралась до места, на котором остановилась в прошлый раз, и тут опять входят в зал муж и ослепительная блондинка!

Отказавшись от борьбы с собственным воображением, я решила досмотреть, что же произойдет дальше. Муж и блондинка вошли, сели за столик. Она величественная, как королева, он рассыпается перед ней мелким бесом. Забыв про блондина, я всецело переключаюсь на них.

Вот муж встает и отходит к буфету. Я встаю, подхожу к их столику, сажусь рядом с блондинкой и спрашиваю ее:

— Простите, пожалуйста, не скажете ли, кто этот пан?

Удивленно взглянув на меня, блондинка спокойно отвечает:

— Это мой муж.

Я не поверила собственным ушам и на всякий случай еще раз внимательно осмотрела мужчину у буфетной стойки. Никаких сомнений, это мой собственный муж, как пить дать!

— Но ведь он женат! — произношу я с ужасом.

— Ах, проше пани, — снисходительно бросает блондинка, — что значит бумажка по сравнению с чувством?

Это было ужасно! Не знаю, что бы я выкинула в «Крокодиле», услышав такое, если бы в этот самый момент у меня под горячим утюгом не расплавилась с шипением пластмассовая пуговица. Грубо перенесенная в материальный мир, я не сразу смогла оторваться от лицезрения блондинки и мужа в зале «Крокодила» и пришла в себя только после безуспешных попыток поставить утюг сначала на чашку с водой, потом на масленку, пока он с грохотом не свалился на пол.

Образ блондинки оказался таким ярким и нахальным, что преследовал меня на протяжении долгих дней, заставляя подозрительно относиться к мужу, что в сочетании с необходимостью починить утюг привело к конфликтам в семье.

Или вот еще такой случай. Была у меня подруга, а у нее был брат. У брата в свою очередь были жена и мотоцикл, а сам он отличался полным отсутствием всяких способностей в области техники. Зато жена его была женщиной очаровательной, в присутствии которой наши с подругой мужья необыкновенно оживлялись. Мой муж еще кое-как держался, ибо Дануся, хоть и очаровательная, была не в его вкусе, но вот муж подруги при одном виде очаровательной Дануси рыл копытами землю, из глаз его летели искры, а может, если никого поблизости не было, ему даже случалось и заржать, выпуская огонь из ноздрей.

У всех нас были мотоциклы, и как-то мы решили провести совместный отпуск, путешествуя на мотоциклах. Зная исключительную неспособность Данусиного мужа к технике и его полнейшее нежелание ею заниматься, наши мужья уже заранее поклялись друг другу в том, что ни за что не будут ему помогать. Клятву такую они давали уже не раз, а потом ее нарушали, чинили в тяжелую минуту его мотоцикл, но на сей раз решили стоять насмерть.

— Представь себе, — мечтательно говорил муж подруги моему, — Тадеуш латает камеру, а мы и в ус не дуем! Тадеуш откручивает гайки, снимает колесо, а мы лежим себе на зеленой травке, на краю дороги… Представляешь?

— Накачивает, — мечтательно подхватывал мой муж, — а мы — ноль внимания!

Я ехала в автобусе и, глядя в окно, видела не варшавскую улицу, а проселок, деревья по обе стороны и до боли знакомую картину: три мотоцикла на обочине, возле одного сражается с непокорным колесом обливающийся потом Тадеуш, а на зеленой травке чуть поодаль живописная группа — наши мужья, оживленные, остроумные, развлекают смеющуюся Данку — мы же с подругой стоим в стороне, позабытые, позаброшенные.

Очень красочная картина, очень убедительная! Меня затрясло, я вошла в роль.

Бросив взгляд на подругу, я поняла, что она испытывает те же чувства, что и я, — мрачная ярость отражалась на ее лице. Мы поймем друг друга! Ни слова не говоря, я тронула ее за локоть, кивнув на наш мотоцикл. Подруга кивнула в ответ, в ее глазах вспыхнул мстительный огонь. Мы кинулись к мотоциклу. Ключ зажигания торчал в замке. Подбежав к мотоциклу, я отбросила стойку и пнула рычаг стартера. Двигатель тут же заработал. Такое могло случиться только в моем воображении, в действительности же это был очень капризный механизм, но сейчас я не могла терять ни минуты на его капризы. Прежде чем веселая компания на зеленой травке успела обратить на нас внимание и отреагировать, я крепко вцепилась в руль, подруга примостилась на заднем сиденье, и мы помчались в синюю даль. Со злости я выжимала из бедной машины сотню, догнать нас они не могли, впрочем, наш мотоцикл был самым сильным. Доехав до турбазы, мы с подругой пообедали и, очень довольные собой, уселись на крыльце ждать посрамленных супругов и повелителей. Я четко видела длинную вереницу деревьев, растущих вдоль дороги, и кусты на переднем плане, заслоняющие поворот. Вот послышался шум моторов. Он усиливался, нарастал, и вдруг с оглушительным ревом из-за поворота вырвались два знакомых мотоцикла. На одном ехал муж подруги с ее братом, а на другом… Мой муж с Данусей!!!

Совсем не такое зрелище ожидала я увидеть. Они должны были предстать перед нами укрощенными, полными раскаяния и тревоги и в другой подборке. А не так!

Придется начать по новой. Вот мы с подругой сидим на крылечке. Вот слышится шум моторов. Вот из-за кустов, заслоняющих поворот, вылетают два мотоцикла. И опять: мой муж с Данусей!

И каждый раз из-за поворота вылетал мотоцикл с Данусей, вцепившейся в моего мужа! Как я намучилась, пытаясь сбросить ее с мотоцикла, пером не описать. Увы, воображение оказалось сильнее меня. Из автобуса я вышла, не помня себя от бешенства, разумеется проехав свою остановку, и устроила мужу вечером жуткий скандал решительно безо всякого повода. Мое супружеское счастье оказалось под угрозой.

Ну так вот, та же самая история происходила и в моем литературном творчестве. Своих литературных героев я не придумывала, я их видела. Видела, как они ходят, сидят, делают множество других вещей, и все совершенно независимо от меня! Словом, живут своей собственной жизнью, вмешаться в которую я не могла. Я могла только наблюдать за ними.

Хорошо еще, если в их поступках был хоть какой-то смысл. К сожалению, люди они были безответственные. Чего только им не приходило в голову!

Смотрю я как-то совершенно потрясающий детектив. В своем воображении, разумеется. Вскоре добираюсь до решающей кульминационной сцены. Герои моего детектива в количестве четырех человек сидят в комнате и ведут разговор, в ходе которого должны раскрыться все пружины действия. Самый главный персонаж, молодой красивый блондин (опять блондин! Ох, что-то тут не то…), должен сказать свое решающее слово в тот момент, когда все окончательно запутались, а он сразу внесет ясность.

Было очень интересно наблюдать за ними, такие они все взволнованные, растерянные, встревоженные. Пытаются безуспешно что-то вычислить, полнейшая безнадега, они сами это чувствуют и уже не пытаются. Замолкнув, все смотрят на блондина, он один может все разъяснить. Я тоже смотрю на блондина.

Блондин поднимает голову, улыбается и, вместо того чтобы сказать решающее слово, поднимается с кресла и выходит из комнаты!

Нет, хорош гусь! Куда его черти понесли? Должен сказать решающее слово, а вместо этого молча покидает комнату. Что за идиотские штучки?

Как же я измучилась, прокручивая до бесконечности одну и ту же сцену, возвращая ее к исходному моменту! Повлиять на упрямого блондина не было никакой возможности. Каждый раз он упорно выходил из комнаты, вместо того чтобы дать разъяснения мне и будущим читателям. Пришлось поставить крест на запланированном развитии сюжета. Махнув на него рукой, я решила посмотреть, что блондин будет делать дальше. Может, он придумал что-то такое интересное, что мне и в голову не пришло?

Итак, блондин выходит из комнаты. Идет по коридору. Подходит к двери с большой буквой «М» и скрывается за ней. Как вам это нравится?! Слишком много себе позволяет! И в самом деле, такое мне не пришло в голову.

Чего я только не делала, чтобы укротить свое воображение, и всегда проигрывала в неравной борьбе. Сильнее всего оно разыгрывалось в те часы, когда я занималась скучными бессмысленными домашними делами, стиркой например. Именно во время стирки однажды увидела я в мыльной пене место действия какой-нибудь из моих будущих повестей — прекрасный двухэтажный особняк, который раньше был чьим-то дворцом, а теперь в нем помещалось государственное учреждение. В особняке обитала группа людей, направленная туда каким-то важным головным учреждением для решения тоже очень важных задач. Меня не интересовало, каких именно. Особняк находился в старом запущенном парке — высокие деревья, тенистые аллеи, некоторые из них поросли травой. Старинная решетка, окружавшая парк, кое-где повалилась.

В особняке происходит убийство. Лихо закрученный сюжет изобиловал неимоверно сложными хитросплетениями, действие развивалось динамично, невзирая на все трудности, милиция должна была вот-вот выявить убийцу, и все бы пришло к благополучному концу, если бы не письмо. Я увидела его на столе в одной из комнат этого учреждения. Обыкновенное письмо в голубом конверте с маркой за сорок грошей. Герои моей повести не обращали на него никакого внимания, у меня же при виде письма волосы встали дыбом. Я знала его содержание. Это была анонимка, из-за которой весь хитро задуманный сложнейший сюжет рухнул в одну секунду.

На протяжении всей стирки я пыталась ликвидировать проклятую анонимку. Придумывала различные способы — письмо сгорело, письмо съели мыши, письмо похитили. Всеми силами пыталась я вызвать бурю с дождем, чтобы оно размокло и превратилось в кашу, — все напрасно. Письмо лежало на столе незыблемо и невозмутимо, как сфинкс в пустыне.


Прошло немало времени, пока я собралась с духом сделать еще одну попытку. На сей раз я задумала бытовую приключенческую драму. Начиналась она с того, что главный герой, молодой врач, обремененный женой и ребенком мужского пола, собирается выехать на отдых к морю, где и разыграется упомянутая бытовая драма со множеством захватывающих приключений. Учитывая наличие семьи, ехать он вынужден был в спальном вагоне. И это меня сгубило.

Я знала, что купить билет в спальный вагон в летнее время очень непросто. Молодой врач тоже это знал, поэтому в кассу «Орбиса» отправился вечером накануне отъезда, чтобы занять очередь.

На сей раз написать повесть помешали варшавяне, от которых никогда не знаешь, чего ожидать. У касс «Орбиса» не оказалось ни одного человека, что в равной степени удивило и меня, и моего героя. Целый час мы с ним нервничали и ломали голову, что же это значит, и оба с радостью восприняли появление пожилого мужчины с зонтиком, резво направляющегося к кассам. Пан с зонтиком производил впечатление человека, для которого выстаивание в очередях стало хлебом насущным.

Он подошел к молодому врачу, который при виде его необыкновенно оживился и воспрянул духом. Пан с зонтиком выразил удивление и даже возмущение по поводу того, что молодой врач — это и есть вся очередь, а списка желающих приобрести билеты в спальные вагоны нет. Возмутившись, он застыл в недоумении. Застыл и молодой врач, глядя на пожилого пана с надеждой и верой в его инициативу.

Так они оба и застыли, глядя друг на друга, у входа в кассы «Орбиса» на улице Братской в прекрасный летний вечер. И наверное, до сих пор там стоят. Во всяком случае, я их отлично вижу. Стоят, не шелохнутся, не меняя выражения лица.

Ну как в таких условиях я могла писать повесть?

* * *

Поставив последний вопросительный знак, я еще какое-то время посидела над машинкой, с грустью размышляя о своей творческой невезучести. Потом загасила сигарету, встала и отправилась в ванную.

Пустив воду в ванну, я обернулась. В глаза бросился висящий на вешалке поясок от моего рабочего халата. Голубой, только что выстиранный и выглаженный. И вдруг неожиданно для себя, совсем того не желая, я увидела этот поясок, затянутый на шее мертвого, задушенного человека…

Езус-Мария, опять одно и то же! Опять навязчивая картина перед глазами, от которой мне ни за что не избавиться! Наученная долгими годами горького опыта, я и не пыталась бороться со своим воображением, а сразу же сдалась. Зная, что от этого кошмара все равно не освободиться, я решила хотя бы разглядеть, кто же несчастная жертва. О, вот хорошо видно! Да это же один из моих коллег по работе, Тадеуш Столярек из отдела сантехники!

Я немного удивилась, почему именно Столярек? Вроде бы он передо мной ни в чем не провинился, и у меня не было оснований желать ему такой участи, тем не менее я с интересом ждала, что же будет дальше. Правда, все-таки сделала слабую попытку воспротивиться проклятому воображению, подсунув ему вместо Столярека другую кандидатуру но воображение, как водится, победило.

Погрузившись в ванну, я уже не проявляла инициативы и лишь покорно рассматривала картины, возникающие на фоне газовой колонки. Вот убитый Тадеуш. Задушенный пояском дамского рабочего халата. Вокруг столпился персонал нашей мастерской, удивленные, взволнованные лица… Поручик милиции облокотился о стол нашей секретарши, Ирэны. Та быстро ему что-то говорит. Ага, она категорически утверждает, что за последний час никто из помещения мастерской не выходил.

Нет, из посторонних никого не было. Только свои. Значит, убийца кто-то из них. Под подозрением весь наш здоровый коллектив!

Очень хорошо, пусть так, но кто же убийца? Не я, на колонке не было картинки, на которой я бы душила Столярека, да и поясок не мой. Мой вон он, висит. Значит, убийца кто-то из моих коллег. Ну, ну, кто же?!

И тут проклятое воображение выключилось. Не показало убийцы. А поскольку убийство совершалось без моего участия, домыслить его я не могла. Спать я отправилась жутко заинтригованная, а на следующее утро, придя на работу, сразу же попыталась выяснить загадку.

— Янек, — таинственно начала я, — послушай, что скажу.

Янек завтракал, до работы это у него как-то не получалось. Услышав интригующий шепот, он с интересом посмотрел на меня.

— В нашем конференц-зале стоят стулья и стол. И еще телефон, — продолжала я все так же интригующе.

В глазах Янека промелькнуло недоумение. Меблировка нашего конференц-зала была ему прекрасно известна, и он не мог понять, зачем о ней сообщать столь таинственно. Может, я еще не совсем проснулась? Я же невозмутимо продолжала:

— И еще в конференц-зале лежит труп. Тадеуша Столярека. Бедняга задушен пояском от дамского рабочего халата. Труп только что обнаружили. И представь себе, Ирэна клянется, что за это время никто из посторонних не входил в нашу мастерскую и никто из нее не выходил, то есть прикончил Столярека кто-то из нас!

Янек застыл с бутербродом в руке и раскрытым ртом. Застрявший в горле кусок заставил его издать странный сдавленный звук. Я забеспокоилась: еще, не дай бог, подавится.

— Запей чаем!

Янек судорожно схватил стакан с чаем, глотнул и опять уставился на меня.

— Когда?

— Что когда?

— Когда произошло убийство?

— Да никогда! Я рассказываю тебе содержание моего детектива.

— Фу! — облегченно выдохнул Янек и поинтересовался: — А что дальше?

— Еще неизвестно. Дело в том, что я не знаю, кто убийца. Знаю, зачем, точнее, почему задушили Тадеуша, но кто это сделал — не знаю.

В комнату вошел Януш. Один из тех сотрудников, кто почти вовремя приходит на работу. Янек не дал ему дойти до стола.

— Януш, в конференц-зале лежит труп Столярека. Кто-то его задушил. Ты, случайно, не знаешь кто?

Януш застыл на середине комнаты как громом пораженный.

— Что?!

— Не знаешь ли ты, кто задушил Столярека? — терпеливо повторил Янек.

Пораженный Януш смотрел на нас во все глаза.

— Вы что, с ума посходили? Нет, серьезно? Кто задушил Столярека? Где? Когда?

Пришлось снизойти до объяснений:

— Я пишу детектив. Жертва есть, мотивы убийства есть, убийцы пока нет. Должен быть кто-то из нашей мастерской. Подумай, кто больше всех подходит?

Януш выразительно повертел пальцем у виска, но сюжет его явно заинтересовал. Он сел за свой стол, закурил и стал думать.

— А почему убийца это сделал? — поинтересовался он.

— Столярек что-то знал. Послушайте, как было дело. Тадеуш в своей комнате кричал на всю контору: «А что я знаю, ха, ха, ха! Ни за что не догадаетесь, что со мной случилось!» — и все в таком же духе. И тут раздается телефонный звонок. Тадеуш поднимает трубку, отвечает: «Хорошо» — и выходит.

— Убийца выманил его в конференц-зал и там придушил?

— Именно. Кто?

У Януша не было сомнений:

— Лысый из контроля, только он!

— Но почему?!

— Установил в ходе проверки, что Тадеуш заработал двенадцать кусков, а сам он больше двух не получает. Вот и задушил его из зависти. Такой уж характер…

— Не пойдет. У Тадеуша рост метр восемьдесят, лысому не дотянуться. А может, Владя?

— А Владя почему? — удивился Янек.

— У Влади жена и дети. Тадеуш что-то узнал о недостойном поведении Влади и грозился выболтать его жене. Жена потребовала бы развода и ушла от него вместе с детьми. Владя впал в панику и в таком состоянии совершил убийство.

— Неплохо, — похвалил Янек. — А Зенон не мог это сделать?

— Почему же не мог? Будучи руководителем нашей мастерской, он допускал злоупотребления, а Тадеуш о них узнал. Зенон очень даже подходит.

Януш предложил свою кандидатуру:

— Збигнев! Он начальник группы сантехников, в которой работал Тадеуш, а тот принял от тебя расчеты грунтов без визы главного инженера. В последнее время Збигнев стал почему-то таким нервным…

— Нечего иронизировать! Тут в конференц-зале лежит покойник, а он себе шуточки отпускает!

— А может, ты сама это сделала? — ехидно поинтересовался Янек.

— Нет, у меня алиби. Тадеуш был вот в этой комнате живой, даже зажег мне сигарету. А уже потом вышел и отдал концы, я же с места не сдвинулась, что вы все трое и подтверждаете. Тут еще и Лешек был.

— Ничего подобного, — возразил Януш. — Я лично за тебя ни в чем ручаться не намерен. И не надейся!

— А вот у вас алиби нет! — со злорадством продолжала я. — Из вас каждый выходил по очереди. Ненадолго.

Мои коллеги глубоко задумались.

— А это обязательно мужик? — поинтересовался Януш. — Баба не может быть? А то его запросто могла задушить и Ирэна — не отмечался в книге опозданий.

— Ядвига! — с торжеством выкрикнул Янек.

— О, Ядвига подходит, — обрадовалась я, — ведь она собирается начать судебный процесс о семидесяти тысячах злотых, которые хочет получить с бывшего мужа. А сама выкинула что-то такое, из-за чего суд денег ей не присудит, если узнает. Слышали, она собирается выйти замуж за одного типа, который женится, если только у нее будут большие деньги? Тадеуш что-то разнюхал, может проболтаться, ну Ядвига на всякий случай и придушила его. Она женщина горячая…

Оба моих сотрудника с пониманием отнеслись к новой версии. А потом появились сомнения. К тому времени мы уже принялись за работу, которая, к счастью, не требовала особого внимания и позволяла обмениваться мнениями, поскольку у нас были заняты только руки, а голова оставалась свободной.

Янек выдвинул новое предположение.

— А не могла его пришить Алиция?

— Исключено. Алиция мне потребуется в ходе расследования. Она очень рассеянная особа, а такие обычно служат украшением сюжета.

— Зато она самая безобидная, — поддержал коллегу Януш. — А убийца всегда выглядит безобидным, никто его ни в чем не подозревает. О, знаю — Тадеуша задушила наша техничка, пани Глебова!

— Господи Иисусе, за что?!

— Он больше не захотел пить кофе из майонезной банки.

Янек разразился веселым молодым смехом.

— Что за глупый смех? — возмутилась я. — Тут такая трагедия, решаем серьезную проблему, а он веселится!

— Я подумал — Владя удушил его ливерной колбасой!

— Каким образом? Кишкой, которая осталась от колбасы? Ведь колбасу очень неудобно окручивать вокруг шеи.

— А он вовсе и не окручивал, а заталкивал ему в глотку…

Януш внес коррективы:

— Заталкивать лучше творог или яйца вкрутую, они лучше затыкают. Слушайте, сегодня Тадеуша что-то нет на работе, вот будет смешно, если его действительно кто-то пришил! Что будешь делать?

Я встревожилась:

— Как это нет? Ты его не видел сегодня?

— Не видел.

— А где он?

— Никто не знает.

Янек взял лист бумаги и вывел на нем крупными каракулями: «Кто убил Столярека? Пусть немедленно признается!» Выйдя в коридор, он прикрепил бумагу на нашей доске объявлений. Тут самое бойкое место, всегда толчется уйма народу, и через какие-нибудь четверть часа весь наличный состав нашей проектно-архитектурной мастерской был в курсе дела. Встревоженные отсутствием на работе Тадеуша Столярека и сбитые с толку дурацким объявлением, в наш архитектурный отдел стали наведываться коллеги из других отделов — конструкторского, сантехнического, сметного, электрического, а также представители администрации. Ничего не скрывая, мы охотно посвящали их в суть страшного преступления, надеясь, что кто-нибудь из них наконец выявит убийцу. Ум хорошо, а тридцать лучше… Наш дружный коллектив бросил работу, все оживленно обсуждали происшествие.

— А у меня нет алиби! — радостно выкрикивала Алиция. — И халата нет! Я взяла его домой постирать. Вместе с пояском!

— Ну так что? Твоим халатом душили Тадеуша, что ли? А раз он у тебя дома, вот тебе и алиби. И перестань говорить глупости, веди себя прилично. Я уже сказала — ты мне понадобишься для другого, так что не порть сюжет.

Ядвига, наоборот, столь же бурно протестовала против внесения ее в список подозреваемых, требуя немедленно ее из списка вычеркнуть. Естественно, это лишь усилило подозрения против нее. Остальные сотрудники никаких претензий не высказывали, согласившись играть предназначенную им мною роль. Очень хотелось знать версию Зенона, руководителя нашей мастерской, но к нему мы не рискнули обратиться.

Выслушав мнения собравшихся и обсудив их, мы обнародовали результаты предварительного следствия. Рядом с первым объявлением появилось второе: «В ходе предварительного расследования выдвинута следующая версия гибели гр. Столярека. По всей вероятности, задушил его гр. Владя, силой затолкав в горло покойного два крутых яйца в скорлупе».

Естественно, расследование этим не ограничилось. Разойдясь по отделам, сотрудники мастерской продолжали обсуждать происшествие и высказывать свои предположения.

— Вероятнее всего, Тадеуша все-таки прикончил Кайтек, — глядя в окно, задумчиво промолвил Янек. И, предвосхищая наш вопрос, пояснил: — Одолжил у Тадеуша бешеную сумму денег и, чтобы не отдавать, значит, того…

— Не пойдет. Последнее время Тадеуш сам что-то у него брал в долг, а кто станет убивать своего должника?

— Ну, не знаю, а мне эта кандидатура кажется очень подходящей.

И вдруг меня осенило.

— Знаю! — крикнула я. — Знаю, кто убийца!

— Кто? Говори же!

— Не скажу. Знаю, но не скажу. Думайте сами!

— О-о-о-о! — неожиданно произнес Янек, уставившись на дверь. Мы обернулись.

В дверях стояла несчастная жертва с потрясающе глупым выражением лица. Голос отказался Тадеушу Столяреку повиноваться, и прошла, наверное, целая минута, пока он не набросился на нас:

— Что это значит? С ума вы тут, что ли, все посходили? Кто меня задушил? Почему яйцами? Совсем спятили!

И почему именно меня?

— Хорошо, что вы пришли, пан Тадеуш! — обрадовался Януш. — Скажите же нам наконец, за что вас прикончили?

Тадеуш даже задохнулся от возмущения.

— Нет, вы и в самом деле ненормальные. Или немедленно объясните, в чем дело, или я подаю на вас в суд!

Довольные произведенным эффектом, мы всё ему объяснили. Тадеуш внимательно выслушал нас, остался очень недоволен и решительно потребовал от меня немедленно сообщить ему фамилию убийцы.

Я не менее решительно отказалась. — Фиг вам! Сами думайте. Ведь вы, пан Тадеуш, лучше нас знаете, кто вас так не любит.

Тут в комнату вошел Збигнев, наш главный инженер, и он же завотделом сантехники, а значит, непосредственный начальник Тадеуша. Столярек немедленно обратился с жалобой к начальству:

— Вы только посмотрите, пан Збигнев, что они из меня сделали! Покойника!

— Пан Збышек! — закричали мы хором. — Лучше ничего не говорите! Вы тоже под подозрением!

— Если бы это вас задушили, — с отвращением глядя на меня, процедил Збигнев, — я был бы первым подозреваемым! С каким удовольствием я бы задушил вас вот этими руками!

— В другой раз! Сейчас задушили Тадеуша! Збигнев забрал подчиненного, и они покинули нашу комнату, громко выражая свое возмущение. Из города вернулся Лешек и тоже попытался взяться за работу. Я перестала реагировать на окружающих, обустройство сложных склонов в нашем проекте поглощало все внимание.

— У кого из вас свод положений о противопожарной охране? — внезапно нарушил установившуюся тишину Януш.

— Последним все постановления брал Казик, — ответила я. — Если не забрал домой, должны быть в шкафу в конференц-зале.

Тяжело вздохнув, Януш встал и отправился за положениями. Какое-то время мы сосредоточенно работали. Вдруг за мной громко хлопнула дверь. Я обернулась. Смертельно бледный Януш, привалившись к косяку двери, молча смотрел на меня огромными глазами. Так выглядит человек, который только что пережил тяжелое потрясение. Неизвестно почему я ощутила холодок в желудке и тоже с ужасом уставилась на него. Встревоженные Янек и Лешек с недоумением смотрели на нас.

— Что с тобой? — первым опомнился Янек. — Тебе плохо?

— Слушайте, — не своим голосом провыл Януш. — Слушайте!

— Да слушаем же! Говори! Что случилось?

— В конференц-зале лежит Тадеуш… — все тем же завывающим голосом начал Януш, но закончить ему не хватило сил.

Неужели он так здорово вошел в роль и продолжает нашу игру? Видимо, остальные подумали о том же, потому что Янек с надеждой в голосе спросил:

— Дурака валяешь, да?

Януш стоял неподвижно, не сводя с меня зачарованного взгляда. Потом медленно произнес:

— Идите и посмотрите сами.

Оторвавшись от косяка, он неверными шагами подошел к своему стулу и рухнул на стул. Переглянувшись, мы сорвались с мест, кучей вывалились в коридор и застряли в дверях конференц-зала.

Тадеуш Столярек лежал на полу между столом и окном. На его шее был затянут голубой поясок от дамского рабочего халата. Лежал он лицом вверх и смотрел в потолок неподвижным остекленевшим взглядом…

Не знаю, сколько времени мы проторчали в дверях, будучи не в состоянии пошевелиться, не сводя глаз с трупа Тадеуша Столярека — настоящего, непридуманного. Этот коллективный соляной столп в дверях конференц-зала не мог не привлечь внимания Веси и Ядвиги, которые сидели за своими столами в маленьком боковом коридорчике, служившем секретарской. Обе они с любопытством смотрели на нас. Первой не выдержала Веся.

— Что они там такое увидели? — произнесла она как будто даже с некоторой претензией, встала и раздвинула нас. Заглянув в зал, тоже застыла на какое-то время, а потом прореагировала.

Звук, который испустила Веся, я бы не решилась назвать человеческим голосом. С жутким ревом, от которого затрясся наш особняк, она развернулась и ринулась в комнату начальства.

А затем мы воочию узрели яркую картину того, что произойдет на земле, когда протрубят трубы Страшного суда.

Ближе всех было Ядвиге, и она действительно ворвалась в конференц-зал. Остальные не сразу ввалились за ней, ибо сначала кинулись, естественно, к источнику шума, то есть к Весе. Минутное преимущество во времени Ядвига использовала очень странно. Сначала, правда, вскрикнула, потом же совершила несколько наклонов назад и вперед, притоптывая на месте, что очень напоминало какой-то танец, совершенно неуместный при данных обстоятельствах. Потом, как бы решившись, она стремительно качнулась и пала на колени у трупа Тадеуша, как делает человек, потерявший от горя голову. В таких случаях павший начинает покрывать поцелуями дорогое лицо умершего, но, оказалось, Ядвига поцелуи не планировала, а собиралась проверить у Тадеуша пульс. Проверять было нечего, поэтому Ядвига поднялась и, окинув нас невидящим взглядом, крикнула душераздирающим голосом:

— «Скорую помощь»!

— Милицию! — подхватил Янек не менее душераздирающе.

И тут кончилась краткая передышка и началось настоящее светопреставление. Налетевшие коллеги наподдали из коридора и вместе ввалились в конференц-зал. Собрался весь коллектив, ибо рычащее уверение Веси в том, что Тадеуша удавили, никого не удовлетворило, каждому хотелось убедиться в этом собственными глазами. Увидев же собственными глазами, каждый тут же переставал им верить.

Вырвав у Ядвиги телефонную трубку, Лешек старался перекричать шум, допытываясь громовым голосом:

— Милиция! Как звонить в милицию?

— «Скорую помощь»! — не уступала Ядвига, выдирая у него из руки трубку. — Надо спасать человека!

— Что там спасать? Не видите, он уже окоченел?

— Сами вы окоченели! «Скорую помощь»!

— К черту «скорую»! Милиция!!!

Невообразимый шум сопровождал этот оживленный диалог. Ирэна билась в истерике у двери дамского туалета, а Веся без передышки, как заводная, кричала в комнате начальства. Лешек и Ядвига с истошными воплями выдирали друг у друга телефонную трубку, как будто в конторе был только один телефонный аппарат. Стефан, тоже, как и Тадеуш, из отдела сантехники, согнувшись пополам над телом коллеги, выкрикивал со стоном что-то нечленораздельное. Столь же нечленораздельно, да еще почему-то свистя и заикаясь, кричал наш главбух. А так как он стоял в головах покойника и руки воздевал вверх, то, наверное, призывал громы небесные на голову убийцы. Издали донесся звон разбитого стекла — значит, известие о происшедшем дошло до нашей технички пани Глебовой, которая как раз готовила кофе для сотрудников.

Через клубящуюся толпу к трупу протиснулись Зенон и Збышек. Овладев собой после минутного потрясения, Збышек стремительно повернулся ко мне.

— Это всё вы! — с гневом и болью крикнул он мне. — Это вы придумали! Всё ваши выдумки!

Я не успела отреагировать на такой выпад, потому что стоящий рядом со мной Владя вдруг лишился чувств и сполз на пол. Все мы совсем потеряли голову и, вместо того чтобы заняться им, только бестолково метались по комнате или стояли столбом, уставясь на мертвое тело.

Алиция последней узнала о случившемся несчастье. Она находилась в дамской комнате, когда до нее донесся шум. Сначала она не обратила на него внимания, но шум все усиливался, и Алиция решила узнать, в чем дело. Выйти оказалось не так-то просто, ибо со стороны коридора на дверь навалилась бьющаяся в истерике Ирэна. Чрезвычайно встревоженная Алиция не могла добиться от нее толку. На все расспросы Ирэна лишь истерически выкрикивала: «Там, там!» — указывая пальцем на каморку, где стояла газовая плита. Поняв, что от Ирэны ничего не добьешься, Алиция оставила ее в покое, на всякий случай заглянула в каморку и уже потом бросилась к конференц-залу, где толпился народ. С трудом пробившись через толпу, она взглянула и тоже остолбенела.

— Что это? — чрезвычайно изумленная, спросила она, переводя взгляд с Тадеуша на Владю.

— Как видите, бренные останки, — почему-то высокопарно произнес главбух.

— Как это? Оба сразу?

— Нет, один. Второй лежит за компанию, — информировал Анджей, видимо уже придя в себя.

Его замечание успокаивающе подействовало на остальных.

— Дайте кто-нибудь воды, хоть одного спасем, — потребовал Казимеж, стоявший до того неподвижно в центре зала. Ожил и Янек. Растолкав коллег, загнавших его в угол, он схватил стоящую на столе вазочку с засохшими цветами, выбросил цветы, а воду вылил на голову потерявшего сознание Влади. Поскольку вода в вазочке стояла давно и успела немного протухнуть, подействовала она немедленно.

Наглядевшись на труп Тадеуша, Алиция стала проталкиваться к выходу. Я с трудом протиснулась за ней.

— В такое трудно поверить, — сказала она, усаживаясь на стул в своей комнате, и закурила. — А ты что скажешь?

О господи боже мой, что я могла сказать? Как и все остальные, я не верила своим глазам. Мне легче было признать, что все, в том числе и я сама, сошли с ума, чем факт смерти Тадеуша. А ведь известны подобные случаи коллективного помешательства, приходилось не раз о них слышать. Мысли хаотично клубились в голове, и среди них доминировала одна: надо быть последней свиньей, чтобы задушить несчастного пояском от женского халата, как я сама предсказала и о чем незадолго до того раструбила на всю контору. Первый раз в жизни мое воображение полностью соответствовало действительности, и я не знала, как на такое отреагировать. Тадеуш Столярек мертв… Тадеуш Столярек убит… Да ведь я еще вчера это придумала! Придумала и спровоцировала?…

— Послушай! — в отчаянии обратилась я к своей лучшей подруге. — А ты уверена, что это правда? Может, все это я вижу опять в своем идиотском воображении? Тадеуш там действительно лежит, ты сама видела? Задушен пояском от голубого рабочего халата?

— Тадеуш там действительно лежит, и он действительно задушен пояском от нашего рабочего халата, — без колебаний подтвердила лучшая подруга. — Это не твое воображение и не коллективная галлюцинация. Трудно предположить, что столько народу страдает галлюцинациями. Ты в состоянии сама прийти в чувство или дать тебе дружески по морде?

— Лучше дай сигарету…

— У меня такое ощущение, что куда-то все-таки следует позвонить. В милицию или кому-то в этом роде…

Прямой телефон был только на столе Ирэны. В коридоре и конференц-зале по-прежнему творилось невообразимое, ибо теперь к делу активно подключился Рышард, требуя, чтобы Столяреку немедленно сделали искусственное дыхание. Рышард и в нормальных условиях говорил голосом, который было слышно этажом ниже и этажом выше, теперь же чрезвычайные обстоятельства намного усилили его мощь. Остальные пытались перекричать Рышарда, доказывая, что сейчас трогать ничего нельзя, а уж тем более покойника. Шум стоял такой, что куда там иерихонским трубам!

Разговаривая с милицией, Алиция тоже орала не своим голосом, пытаясь этот шум перекричать и не отдавая себе отчета в том, что шум царит здесь, а не там, где слушают ее. Из комнаты начальства по-прежнему доносился Весин рев, правда теперь уже с некоторыми перерывами.

Я старалась держаться поближе к Алиции. Ее присутствие придавало мне бодрости. Мы с ней находились в средней комнате, откуда Алиция звонила. Понемногу сюда стали подтягиваться те, кто уже насмотрелся. Збигнев привел Стефана, заботливо его поддерживая, и усадил на стул. Тот гнулся и качался, как сломанная ветром лилия, хотя уже стонал не столь душераздирающе, но тем не менее продолжал испускать совершенно непонятные отчаянные выкрики:

— Что я сделал… Что я сделал…

— Что он такое бормочет? — удивилась Алиция. — Он не в себе?

Збигнев крепко ухватил Стефана за плечи и хорошенько встряхнул, как мешок с картофелем.

— Опомнись, Стефан, что ты говоришь! Ты убил Тадеуша, что ли?

— Что я сделал…

В комнату вбежал взволнованный Казимеж и обратился к присутствующим:

— Что тут, собственно, происходит? Столярек действительно мертв или все это глупая шутка?

Значит, не одна я не могла понять происходящее. Вслед за Казиком вошла Анка с выражением ужаса на лице и с ходу набросилась на меня:

— Послушай, я ничего не понимаю, выходит, ты знала, что его задушат? Откуда?!

Збигнев оставил в покое невменяемого Стефана и тоже набросился на меня:

— Теперь вы сами убедились, к чему приводят идиотские забавы!

Казик пятился к своему столу, не спуская с меня выжидающего взгляда. Алиция не сводила с меня глаз, вслепую копаясь в сумке в поисках сигареты. Моника, стоявшая спиной к нам, глядя в окно, повернулась и тоже уставилась на меня с очень странным выражением на лице — изумления, восхищения и благодарности. Сидя на низенькой табуретке, опершись спиной о стену, скрестив руки на груди и вытянув для удобства ноги на середину комнаты, Лешек с ужасом взирал на меня. И чего уставились, неужели во всем мире не нашлось более интересного объекта для рассматривания?

В глупейшем положении я оказалась, ничего не скажешь. Думаю, более глупое трудно придумать, даже если очень постараться. А вот сейчас мне надо, им что-то сказать.

— Отцепитесь, — проворчала я. — Ну чего уставились? Первый раз меня видите? А если думаете, что вам удастся мне это дело пришить, глубоко ошибаетесь!

Моя речь немного снизила напряжение.

— Ну хорошо. Но откуда ты знала? — с тупым упорством допытывалась Анка.

Пришлось огрызнуться.

— Не знаешь, я ясновидящая? Сама подумай, откуда можно знать такое!

Моника с глубоким вздохом опять отвернулась к окну, а Казимеж наконец добрался до своего стула и сел.

— Прошу меня извинить, — смущенно произнес он, доставая из ящика своего стола бутерброд с вырезкой, — это очень некрасиво, но, когда я волнуюсь, мне обязательно надо закусить. Ничего не могу с собой поделать…

— Ты где вырезку достал? — вырвалось у Алиции.

— Не помню, — ответил Казик с набитым ртом, поедая бутерброд с такой жадностью, будто неделю ничего не ел. С бутербродом в руке он подошел к Стефану и, продолжая есть, уставился на него. И смотрел и ел с одинаковой жадностью.

Покойник в конференц-зале, должно быть, не представлял собой особо приятного зрелища, потому как, поглядев немного, сотрудники мастерской один за другим покидали зал и заполняли ближайшее помещение, каковым и являлась наша средняя комната. Вскоре здесь собрался почти весь коллектив. Накричавшись, теперь все как-то примолкли, осознав, видимо, тот факт, что смерть Тадеуша не чья-то идиотская выдумка, а печальная реальность. Думаю, случись его смерть неожиданно, она не вызвала бы такого потрясения, как теперь, когда я ее предсказала.

— С чего это он так жрет? — поинтересовалась Данка, с удивлением глядя на Казика, который, прикончив свой завтрак, тут же принялся за принесенный Алицией.

— Атавизм, — брякнула я не подумавши. — Его предки были людоедами. Увидел покойника и сразу захотел есть.

Данка с ужасом взглянула на Казика, с не меньшим ужасом — на меня, позеленела вся и, схватившись за горло, выскочила из комнаты. Бледный, встревоженный Янек как-то очень некстати отозвался:

— И в самом деле… А дальше что?

— Это ужасно, это ужасно, — продолжала рыдать Ирэна, покинув свой пост у туалета и протолкавшись в комнату к людям. — Мне трудно в это поверить…

— Так не верьте, — в раздражении бросил Анджей. — Может, это его воскресит…

В комнату вошел начальник Зенон. Глядя на подчиненных с таким выражением, будто у него воспаление надкостницы, он спросил тихо и глупо:

— Кто это сделал?

— Не я! — поспешил отречься Лешек, поскольку, задавая вопрос, начальство смотрело на него. Зенон скривился еще больше и перевел взгляд на меня.

— И не я! — столь же категорично заявила я. — Выбей это из головы!

— Кто же тогда? — в отчаянии воскликнул Збигнев, оставляя Стефана на произвол судьбы. — Кто, черт бы всех побрал?!!

— Кто? — подхватила Ирэна с не меньшим отчаянием. — Боже мой, кто?

— Вот именно, кто же тогда? — поддержал их Янек, с живым интересом глядя на меня. Я почувствовала себя в ловушке. Конечно, буду первая в списке подозреваемых! Ну уж нет!

— Не знаю! — крикнула я в бешенстве. — Отвяжитесь от меня! Откуда мне знать? Что я, Святой Дух?

Не слушая протестов, Зенон тянул свое:

— Как вы могли допустить такое! Особенно теперь, когда в нашей мастерской создалось такое положение…

— Надеюсь, это его прикончит, — вполголоса пробормотала Алиция. — И в самом деле, сначала во вверенном ему учреждении обнаруживаются финансовые злоупотребления, а потом мы взялись приканчивать друг друга. Какой же он руководитель?

— Честно говоря, очень неплохой способ прикрыть предприятие, — задумчиво проговорил Казик. Он уже наелся и теперь был склонен к рефлексии. — Знаете, я бы не поручился, что он сам этого не сделал…

Замечание вызвало живой интерес присутствующих. Дело в том, что в главке проводилось сокращение штатов, оно не могло обойти и нашей мастерской, так что ее руководителю Зенону предстояло решить нелегкую задачу — кого именно из ближайших коллег и сотрудников уволить. Увольнение любого представлялось вопиющей несправедливостью, поэтому мысль о том, что начальство решило уменьшить численный состав мастерской путем отправки сотрудников в лучший из миров, сразу же нашла понимание.

— Пусть так, но почему именно Столярек? У сантехников положение еще не так плохо, следовало бы начать с архитекторов.

— Так он специально начал с сантехников, для отвода глаз.

— Нет уж, лично я, пожалуй, предпочту увольнение, — решительно заявил Лешек. — Мне бы хотелось еще немного пожить.

— Какой дурак облил меня этой вонючей дрянью? — ворчал Владя, вытирая лицо и шею носовым платком. Его лицо все еще сохраняло изысканный бледно-зеленый цвет.

Постепенно в средней комнате собрался весь наличный персонал нашей мастерской, как на производственное совещание. Правда, настроение было несколько иное. Все были растерянны, бросали друг на друга подозрительные взгляды, никто не держал речь, да и желающих выступить не находилось. Большой знак вопроса повис в воздухе.

В задуманной мной детективной повести убийцей должен быть кто-нибудь из нас. Правда, час назад я придумала, кто именно убийца, но теперь, когда преступление и в самом деле свершилось, образ выдуманного злодея казался мне неубедительным, бледным каким-то. Я в душе поблагодарила сама себя за то, что сохранила в тайне личность преступника, совершившего пусть и вымышленное, но убийство. А кто же совершил реальное преступление? Я обвела глазами коллег.

Зенон стоял, прислонившись к шкафу с эскизами, сохраняя все то же страдальческое выражение лица и неловко пригнув голову, так как один из ящиков над ним был выдвинут, а задвинуть его он не сообразил. Лешек уселся посреди комнаты на перевернутой вверх дном корзинке для мусора, а Янек примостился в углу на стопке светокопий и блестящими глазами посматривал на всех, как театральный зритель, ожидающий продолжения захватывающей пьесы. Удобно устроившись на стуле Алиции, Владя прислонился головой к стене, закрыл глаза и принял такой вид, будто это его убили. Вздорный мужик Владя, первый сплетник мастерской, истерик и мизантроп, в данный момент изо всех сил демонстрировал свою тонкую душевную организацию. Пусть все видят, как он страдает!

Стефан наконец перестал издавать интригующие выкрики, замолчал и лишь время от времени со стоном хватался за голову. Заняв место Казимежа, Кайтек рассыпал на его столе спички и нервно перебирал, а рядом за своим столом сидел Каспер, его отец, и курил сигарету, в молчании глядя в окно. Я непроизвольно отметила, что в такой позе он сидит с тех пор, как стало известно об убийстве Тадеуша, и что он не произнес ни одного слова.

Но удивительнее всего вел себя Рышард. Сидя на своем месте, он прислонился к стене, свесил голову и спокойнейшим образом спал! Я понимаю, последнее время он не высыпался, ибо работал ночами, так что от усталости засыпал в любое время дня и в любой, самой неудобной позе, но спать сейчас, когда совершено страшное преступление! Ему не мешали спать рыдания Ирэны и Веси, которые устроились за маленьким треугольным столиком и упорно плакали. За ними, опершись о дверной косяк, стоял наш главбух Ольгерд с очень красным лицом и издавал множество разнообразных звуков, среди которых особенно отчетливо слышался стук зубов.

— Ох, нехорошо мне! — вдруг недовольно произнесла Моника.

— А кому хорошо? — философски вопросил Казимеж.

— Неплохо было бы кофе напиться, — вдруг сказала Алиция. — Где пани Глебова?

Мысль о кофе была воспринята с энтузиазмом, ведь это мирное, безобидное занятие, напоминающее о прежней спокойной жизни, однако мы не успели ничего предпринять, как в комнату вошла Ядвига, распространяя крепкий запах валерьянки.

— Езус-Мария, ну и вонь! — изумленно произнес Анджей, поворачиваясь к источнику запаха.

— Что поделаешь, я женщина нервная, — с достоинством ответствовала Ядвига еще более глубоким, чем обычно, басом. — Пани Глебова уже готовит кофе, я подумала, сейчас это нам не помешает.

— Задаром? — с надеждой воскликнул Лешек.

— Смеетесь? — снисходительно пробасила Ядвига. — Даже если нас всех передушат, дармового кофе на работе нам не дождаться.

— Послушайте, кто-нибудь уже позвонил в милицию? — спросил Збигнев. — Надо же сообщить, что у нас труп.

— Жутко интересно, кто все-таки это сделал, — пробормотала Алиция.

— Может, все-таки кто посторонний? — выразил общую надежду Анджей. — Пани Ирэна, вы действительно уверены, что никого из посторонних не было в мастерской?

— Могу поклясться, — неожиданно твердым голосом ответила Ирэна, сразу прервав рыдания.

— А может, ты просто не заметила? — Алиции очень не хотелось терять надежду, но все понимали, что такое невозможно. Проглядеть Ирэна не могла не только человека, но даже и клопа. Цербером сидела она на своем посту в прихожей и бдила так, будто глаза у нее смотрели во все стороны.

— Я не могла не заметить, — отчеканила Ирэна. И повторила: — Могу поклясться.

— Ну тогда ничего не поделаешь, — с удовлетворением констатировал Лешек. — Убийца среди нас.

Реакцией на эти глупые слова было гробовое молчание, а все опять уставились на меня. Неужели они и в самом деле уверены в моей виновности? Из каких-то непонятных соображений, а может, в приступе безумия я задушила Тадеуша, а затем раструбила об этом как можно громче, и, если настоящий убийца не будет обнаружен, мне останется только повеситься, ведь никто ни за что не поверит, что это сделала не я.

Пребывая в полном смятении чувств, я тем не менее обратила внимание на одно весьма примечательное обстоятельство: все вокруг ломали голову над вопросом «кто», но ни разу ни у кого не возникло вопроса «почему». И ведут они себя как-то странно. Вроде бы потрясены случившимся, смерть коллеги вызывает у всех возмущение, и в то же время каждый… как бы это поточнее выразиться? Вроде бы каждый боится проговориться, в чем-то выдать себя, поэтому даже в выражении скорби все сдержанны, скрывают за шуточками истинные чувства, чтобы не выдать… Чего не выдать? Чтобы не проговориться… О чем не проговориться? Вот они уставились на меня, ожидая объяснений, а судя по их виду, знают они куда больше меня. Как будто знают не только то, что убила Тадеуша я, но и почему я это сделала. Я же, несчастная жертва собственного воображения, ничегошеньки не знаю!

Придуманное мною убийство вдруг стало фактом. Совершил его один из тех, кто находился в тот момент в мастерской. И вот, казалось бы, умные энергичные люди, вместо того чтобы заняться страшным преступлением, обдумать его как следует, по горячим следам попытаться установить виновного в смерти их коллеги, эти люди сидят в бездействии и, как стадо баранов, пялятся на меня!

Не знаю, как долго продолжалась бы немая сцена, но тут хлопнула входная дверь и послышались шаги, четко раздававшиеся в мертвой тишине. Глаза присутствующих обратились на дверь. Она раскрылась, и вошел Марек, самый красивый мужчина в нашей мастерской. Еще недавно он работал у нас на полную ставку, так что, можно сказать, был своим, хотя с недавних пор перешел на полставки, благодаря чему пользовался известной свободой в посещении работы.

— У вас что, летучка? — спросил он, останавливаясь в дверях. — Извините, не знал…

— У нас труп! — подал голос Лешек со своей мусорной корзинки.

— Что у вас?!

— Труп.

— В каком смысле? Мастерская при последнем издыхании? Нет работы?

— Да нет, в буквальном смысле. Покойник у нас.

— Что вы говорите! — с умеренной скорбью в голосе посочувствовал Марек. — Кто же умер?

— Столярек. И не столько умер, сколько убит.

— Не понял, — осторожно произнес Марек, подумав. Остальные молчали, не мешая ему думать и не сводя с него глаз. — Может, кто-нибудь будет столь любезен, что объяснит…

— Будет. — Это, конечно, не выдержала Алиция. — Неизвестный преступник задушил Столярека насмерть пояском от рабочего халата.

— Женского, — поспешил дополнить Янек.

— А посторонних в мастерской не было, — закончил Анджей.

— Вы это серьезно?!

— Нет, шуточки шутим! Теперь вот перешли на черный юмор.

С минуту Марек переваривал потрясающую новость, потом бросил быстрый взгляд на Зенона, наверное, потому, что вид его явно свидетельствовал — это не шутка.

— Ну знаете, такого еще не было! — с уважением произнес он и добавил с любопытством: — А почему задушили именно Столярека?

— А этого мы пока не знаем.

— Мир праху его… А вы уверены, что тут нет ошибки?

— Как это?

— Ну, что его не задушили вместо кого-то другого?

— Пока мы ни в чем не уверены, кроме того, что в конференц-зале лежит труп Тадеуша.

— То есть как лежит? — вздрогнул Марек. — Когда же произошло это скорбное событие?

— Да только что. С полчаса назад. С минуты на минуту ожидаем прибытия милиции.

— Тогда я, пожалуй, пойду. Вы уж извините… Не стану вмешиваться в ваши внутренние дела, вам решать, кого убивать…

— Останься, сейчас будет готов кофе, напьешься с нами. Надо же нам всем подкрепиться перед расследованием. Пани Глебова сейчас подаст.

— Премного благодарен за приглашение, но как-нибудь в другой раз. Не люблю пить кофе в обществе мертвецов. Предпочитаю удалиться до прибытия представителей власти, очень уж не хочется быть замешанным в удушении сантехников…

Сделав общий поклон, Марек повернулся и не торопясь, но решительно направился к выходу. Разминувшись с ним в дверях, вошла пани Глебова с подносом, заставленным стаканами с кофе, и не могла сделать шагу, ибо Лешек, сидевший посреди комнаты, как непоколебимая скала, очень мешал передвижению. Мы с Алицией выглянули в коридор вслед Мареку. Он уже достиг стола Ирэны, когда открылась входная дверь, пропустив народную власть в составе трех лиц, из которых двое были в форме, а один в штатском.

Марек остановился и, тяжело вздохнув, повернул обратно. Лицо его выражало покорность судьбе.

— Судьба, — спокойно сказал он. — С ней не поспоришь…


Симпатичный на вид мужчина в штатском стоял посреди комнаты и задумчиво разглядывал нас. С момента прибытия следственной группы прошло всего несколько минут, а следователь уже установил ряд достоверных фактов. Во-первых, он узнал, что руководителем мастерской является Зенон, а главным инженером — Збигнев, Ирэна же совмещает должности секретарши и заведующей кадрами. Во-вторых, не все присутствующие работают именно в этой комнате, покойный Столярек, например, работал в соседней, а в конференц-зале никто не работает. В-третьих, он выявил лицо, известившее милицию о происшествии. Впрочем, Алиция и не скрывала, что это сделала она. В-четвертых, принял к сведению заявление Ирэны о том, что в мастерскую никто из посторонних не заходил, удержав ее от дачи клятвенного заверения. И вот теперь попросил в подробностях рассказать ему, как же все происходило.

Не знаю почему, но это оказалось страшно трудным делом. Кое-кто попытался было рассказать, но после первых же слов начинал путаться и умолкал, уставившись на меня. И опять воцарялась мертвая тишина.

Я их очень хорошо понимала. Мои идиотские выдумки так основательно смешались в головах с обстоятельствами преступления, что люди были не в состоянии их разделить и не знали, где правда, а где вымысел. А рассказать, как было дело, воздерживались, не желая бросить на меня подозрения. Я же решила, что на сегодня уже достаточно наделала глупостей, и тоже молчала.

Вряд ли представитель следственных органов был слепым или недоразвитым, наверняка он прекрасно заметил всполошенные взгляды, которые кидали на меня дорогие коллеги, и преисполнился радостной уверенностью, что в данном случае расследование не представит особых трудностей. Поэтому он не торопился и позволил себе тоже помолчать.

— Кто первым обнаружил труп? — вдруг бросил следователь, обращаясь к Зенону. Тот нервно вздрогнул.

— Понятия не имею. — И, обращаясь ко мне, вопросительно произнес: — Иоанна?…

— Януш, — мрачно ответила я, поняв, что меня уже ничто не спасет. Хочу я этого или нет, придется взять инициативу в свои руки. Ох, правду сказал Януш, я первая в списке подозреваемых!

— Один из наших сотрудников, — неохотно пояснила я, ибо следователь вопросительно смотрел на меня. — Сидит в соседней комнате.

— Работает? — с радостной надеждой воскликнул Зенон.

— Нет, за голову держится, — информировал Янек, который успел побывать в нашем отделе и на всякий случай решил говорить правду и только правду.

Мужчина в штатском обратился к руководителю мастерской:

— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы все сотрудники заняли свои рабочие места. Мне хотелось бы увидеть мастерскую в нормальном состоянии.

В нормальном состоянии у нас редко кто сидел на своем рабочем месте, но, раз уж он так себе представляет нашу мастерскую, не станем же мы выводить его из заблуждения. Став вдруг жутко официальным, Зенон принялся разгонять нас по местам. Мы неохотно подчинились, но потом утешились мыслью, что, если в этой или какой другой комнате и произойдет что-нибудь интересное, коллеги обязательно нам сообщат. Пока же самое интересное предвиделось именно в нашей комнате, так как там находился Януш. Мы послушно вошли и уселись за своими столами. И только теперь вспомнили об одной несущественной детали.

Дело вот в чем. Не далее как вчера впавший в жестокую хандру Лешек целый день занимался тем, что на большой древесностружечной плите рисовал картину. Целый день ничего не делал, только рисовал свою картину. Мы знали, что на него иногда накатывает, и не мешали творить. Даже Зенон, хоть и заглядывал в нашу комнату несколько раз, в конце концов махнул рукой, понимая, что работать в таком состоянии он все равно не сможет.

Выдержанная в лучших традициях авангарда, картина Лешека представляла на переднем плане жуткую морду с оскаленными зубами, к которой приделано было хилое тельце, по некоторым признакам женское. Внизу художник изобразил нечто, напоминающее истерзанную, брошенную на колени фигуру мужчины с лицом дегенерата, в голову которого женщина вбивала громадный гвоздь. И, будто мало еще было всех этих ужасов, по опущенным рукам женщины сбегали целые стада белых мышек. Кошмарное произведение искусства стояло прислоненное к стене прямо напротив входа в нашу комнату.

Ничего удивительного, что, войдя в нее, мужчина в штатском так и застыл на пороге. Нет, он не убежал с криком ужаса, на что мы тихо надеялись, только немного побледнел и какое-то время был не в состоянии произнести ни слова. Малость придя в себя, он глубоко вздохнул, осмотрелся и увидел Януша.

Рядом с Янушем, прямо передо мной, находился стол отсутствующего сегодня Витольда, который обычно сидел на доске. Сейчас объясню. Дело в том, что Витольд страдал каким-то особым видом ревматизма. Ноги он мог сгибать только под определенным углом, любой другой угол вызывал страшную боль в коленях. Сидеть на обычном стуле перед своей чертежной доской он не мог, и, чтобы получить нужный угол, ему пришлось поставить свой стул на другую чертежную доску. И все было бы хорошо, но доска, почти незаметная на полу, опасно торчала, и об нее спотыкался каждый, кто о ней не знал.

Нам было очень интересно, удастся ли следователю избежать западни, и мы внимательно следили за каждым его шагом. Справившись с впечатлением от шедевра Лешека, он смело направился к Янушу, опрометчиво решив, что самое плохое уже позади.

— Это вы обнаружили труп? — спросил следователь, благополучно добравшись до его стола.

Януш; сидевший все это время в одной и той же позе — облокотившись о стол и обхватив голову руками драматическим жестом, — вздрогнул и повел вокруг невидящим взглядом.

— Закурить не найдется? — спросил он, явно не отдавая себе отчета, что к нему обращается представитель власти. Представитель власти тяжело вздохнул и полез в карман за сигаретами. Оба закурили.

— Вы меня о чем-то спрашивали? — вдруг очнулся Януш. Должно быть, затяжка помогла.

— Да, спрашивал. Это вы обнаружили труп?

— Труп? Тадеуша? Я, я, черт бы меня побрал!

— Расскажите, как это произошло.

Нам тоже было интересно, ведь до сих пор Януш еще об этом не рассказывал. И не только интересно, но еще и немного тревожно.

— Ну, как произошло… Обыкновенно, — неохотно стал рассказывать Януш. — Поперся я, значит, в этот чертов конференц-зал…

— Зачем по… пошли?

— А я знаю? Не иначе, нечистый попутал, прямо умственное затмение нашло…

— За противопожарной охраной, — пришлось подсказать этому кретину.

— А! И в самом деле, мне понадобился свод положений о противопожарной охране. Я и пошел. Совсем забыл, что там лежит Тадеуш…

— Это как понимать? — немедленно отреагировал следователь. — Вы уже знали об этом?

— Ясное дело, ведь Иоанна с самого начала говорила, что Тадеуша задушили в конференц-зале…

Мне стало нехорошо. Бедняга явно помешался от пережитого потрясения. Не нашел ничего лучшего, как в ответственный момент дачи показаний перепутать вымысел с действительностью! Надо немедленно вмешаться, внести ясность, иначе это плохо для меня кончится! Отлично понимая необходимость вывести следователя из заблуждения, я так растерялась, что не могла придумать ни одной умной фразы.

Мужчина в штатском посмотрел на меня странным взглядом. Я совсем пала духом и уже раскрыла рот, чтобы во всем признаться и взять на себя вину за не совершенное мною преступление, но меня спас Янек. Осознав абсурдность ситуации, он издал короткий нервный смешок. Полагая, что смех сейчас неуместен, следователь строгим взглядом призвал виновного к порядку, я же воспользовалась случаем — Януш смотрел на меня как баран на новые ворота, — покрутила выразительно пальцем у виска и прошипела:

— Очнись, кретин!

Мужчина в штатском собрался было сделать какое-то замечание, но теперь пришла очередь Лешека. Вежливо и проникновенно он произнес:

— Очень прошу меня извинить, но не могли бы вы, уважаемый, сообщить нам ваше звание? Ибо не подлежит сомнению, что какое-то у вас обязательно имеется, а мне даже мысленно хотелось бы вас называть правильно, учитывая, что все мы в этой жизни занимаем вполне определенное место и не должны выходить за его рамки, во всяком случае, не имеем права, даже если очень хочется, что поделаешь, такова, как говорится, селяви…

Все это он проговорил серьезным тоном, на одном дыхании, и неизвестно, куда бы зашел, но тут дыхание кончилось, и пришлось кончить речь. С ума они все посходили! Такие высказывания для Лешека были делом обычным, он изрекал их к месту и не к месту, но ведь следователь мог и не знать об этом! Того и гляди, нас заподозрят в оскорблении власти. Любой на месте следователя мог подумать, что над ним издеваются начиная с того момента, как он переступил порог этой комнаты.

Мужчина в штатском внимательно посмотрел на Лешека, лицо которого выражало вежливую обеспокоенность. Помолчав, он коротко бросил: «Капитан», — и вернулся к Янушу, который тем временем мог немного прийти в себя.

— Ну так как же все происходило? Откуда вы знали, что в конференц-зале лежит жертва преступления?

Януш сердито вскинулся:

— В том-то и дело, что я не знал! Кабы знал, ни за что бы туда не поперся, подождал, пока какой другой дурак не обнаружит труп!

— Но вы ведь сами минуту назад четко заявили, что забыли об этом!

— Потому что и в самом деле совсем забыл об этой дурацкой истории с убийством Тадеуша, а как вошел туда и увидел — меня словно громом ударило! Не знаю, как я сам не помер там на месте!

— Минутку, спокойно!

Беспомощно оглядевшись, капитан потянулся за стулом Витольда, споткнулся наконец о его доску, пытаясь сохранить равновесие, оперся о стоящую рядом чертежную доску, в последний момент успел подхватить съезжавший по ней пузырек с тушью и врезался локтем в мою лампу. Усевшись наконец на стул Витольда, возвышающийся над остальными, он облегченно вздохнул, взглянул на нас, на картину Лешека и еще раз повторил:

— Минутку, спокойно.

Мы и без того сидели спокойно, ожидая, что еще предпримет представитель властей. А тот обратился к Янушу:

— Прошу четко отвечать на мои вопросы. Что вам было известно об убийстве до того, как вы обнаружили труп?

Ответ был предельно четким:

— Ничего.

— Что?

— Ничего.

— Но ведь вы сами сказали, что знали об убийстве.

— Я сказал, что знал? — удивился Януш. — Ну, значит, я не так выразился. Ведь мы все знали! Нет, опять я не то говорю. Все знали то, что Иоанна сочинила. Иоанна, да объясни же сама все этому пану, я не могу!

— Ничего не получится! — с горечью сказала я. — Нормальному человеку этого не объяснишь. И вообще, нечего на меня надеяться, тебя спрашивают, ты и отвечай.

— Как же мне отвечать, если я совсем запутался! Представитель власти строго обратился ко мне:

— А вам что было известно?

— Не знаю, — честно ответила я в неожиданном приливе искренности. — Думаю, ничего. Если бы что-то знала, то не вела себя так глупо, раструбив об этом на всю мастерскую.

Глядя на меня, капитан напряженно о чем-то размышлял, а на его лице появилось очень странное выражение. Бросив почему-то еще раз взгляд на картину, он опять обратился к Янушу:

— Во сколько вы туда пошли?

Как видно, Янушу не суждено было ответить на этот вопрос. Дверь открылась, и в комнату вошел Ярослав из отдела смет.

— Прошу прощения, — произнес он, адресуясь в пространство куда-то между Янушем и капитаном. — Януш, там к тебе пришли два типа из резины. Не знаю, что делать.

Капитан почему-то прикрыл глаза, но тут же их открыл, так как эта информация заставила Януша вскочить со стула.

— О господи! — простонал он, хватаясь за голову. — Холера бы их побрала! Выбрали время!

— Минутку, — слабым голосом произнес капитан. — Что там пришло?

— Двое из резины, — послушно повторил Ярослав.

— Черти их принесли… — стонал Януш.

— Что это значит? Из какой резины?

— Какая разница? — в отчаянии простонал Януш. — Это же надо, именно сейчас! Зенон их видел?

— Кто их впустил? — перебил его капитан, отказавшись от дальнейших попыток выяснить сорт резины.

— Никто, — испуганно ответил Ярослав. — Ждут в холле и очень недовольны.

Лешек подлил масла в огонь.

— А ведь еще и пиво придет, — напомнил он с мрачным удовлетворением.

Януш совсем пал духом.

— Ну тогда конец! Гражданин начальник, я должен с ними… Ярек, беги к ним, скажи, что у нас убили Тадеуша… Нет, скажи, что меня убили… и Зенона тоже, скажи, что тут всех поубивали! Пусть катятся к чертовой матери, завтра они все получат, только пусть не распускают язык и не попадаются мне на глаза.

— В чем дело? — крикнул капитан, потеряв терпение. — Никуда вы не пойдете! С посторонними разговаривать запрещается. Вы что, не понимаете? Ведется дознание…

— Содом и Гоморра! — радостно воскликнул Янек.

В самом деле, и обстоятельства, и люди будто сговорились, чтобы неразбериха была полной. Преступление, совершенное в рабочем помещении, до того нас всех ошеломило, что пока мы были не в состоянии предвидеть всех его последствий. А одно из них проявилось немедленно.

В последнее время дела нашей многоотраслевой проектной мастерской выглядели отнюдь не лучшим образом. По разным причинам мастерская переживала большие трудности. В связи с этим задерживались проекты для Главпива, не говоря уже о Главрезине. Неудивительно, что нам постоянно наносили визиты разгневанные представители инвесторов. Как задержку проектов, так и упомянутые визиты Януш и Лешек держали в тайне от руководителя мастерской, надеясь уладить дело неофициальным путем. По договоренности задержанную документацию они поставляли заказчику по частям, осталось совсем немного, и эту оставшуюся часть представители Главрезины и Главпива должны были получить еще вчера. С огромным трудом удалось уговорить их подождать до завтра, то есть сегодня, и вот они за ней явились. Кто же мог предположить, что именно сегодня задушат Столярека?

Януш, и без того переживший сегодня сильный стресс, теперь уже и вовсе потерял голову. Капитана, судя по его виду, вот-вот хватит кондрашка, мы были не в лучшем состоянии. Стоя посередине комнаты, Ярослав обалдело смотрел на нас, не зная, что сказать. А внизу ожидали разъяренные инвесторы. В создавшемся положении не оставалось ничего другого, как постараться разъяснить представителю власти суть дела. Януш, похоже, созрел для этого.

— Говори, Янушек, — поощрила я его. — Уж лучше признаться милиции, чем Зенону. Он тебя со свету сживет…

— Может, ты и права, — вздохнул Януш и начал рассказывать.

Мы все с жаром принялись ему помогать, стараясь говорить просто и понятно для милиции. Наши усилия не пропали даром. Красочный, эмоциональный рассказ, изложенный в образной и доступной форме, дошел до сердца представителя власти.

— Ладно, теперь понятно, — сказал капитан. — Разрешаю вам поговорить с ними, но в моем присутствии. А удастся ли вам договориться — это уже ваше дело. Пошли, не будем откладывать.

Януш явно собирался броситься на шею доброму капитану, но сдержал себя и кинулся к двери. Капитан поспешил за ним.

Мы воспользовались передышкой, но облегчения она не принесла, так как выявилась новая проблема.

Ошеломленный Ярослав сел наконец и потребовал объяснений:

— Что тут у вас происходит? Я немного пропустил, потому как только что пришел, к тому же поддавши, и никак в толк не возьму — то ли я совсем пьян, то ли вы все тут спятили. Слушайте, неужели и в самом деле Столярек немного того…

— Не немного, а совсем. С концами.

— Чтоб мне лопнуть! — Ярослав и вовсе одурел. — А кто его прикончил?

— Пан Ярек! — вдруг спохватились мы. — Так вас не было с утра на работе?

Ярослав смутился:

— Да вот именно, что был…

— Как же это?

— Ну, официально вроде был, а неофициально — наоборот. Просто я исчез потихоньку когда Ирэна зашла в кабинет начальства, и вот теперь не знаю, как быть. Признаться или нет?

— Ты что, не записался в журнал выходящих?

— Ясно, не записался! Что делать, холера… Янек посоветовал:

— Если за это время ты в городе никакого преступления не совершил, тогда лучше признайся. Ничего не украл?

— Украсть-то не украл, но прокрутил одно дельце…

— Вот и отлично! Раз тебя не было, ты не мог пристукнуть Тадеуша, то есть того, придушить. У тебя есть алиби!

— Но ведь для этого нужны свидетели.

— Конечно. А у тебя их нет? С кем же ты проворачивал дельце?

— Да с одним таким… Он ни за что не признается!

— Ну тогда плохи твои дела. Дельце-то хоть до конца прокрутил?

— До конца, холера ясна, и деньги получил.

— Ну! — обрадованный Лешек сорвался с места. — И только сейчас говоришь об этом? Пять сотен до получки!

— Спятил? Я, чай, не банк ограбил. Максимум две! Сторговались на двух с половиной. Осчастливленный Лешек спрятал деньги и с сомнением покачал головой.

— Может, тебе и в самом деле лучше не говорить. Выяснят же они когда-нибудь, в конце концов.

— А как думаете, кто это мог сделать?

И тут мы смогли вернуться к главному событию дня. Хаотично вводя Ярослава в курс дела, мы стали высказывать разные предположения, одно глупее другого. Возвратившийся с Янушем капитан прервал наши инсинуации и выставил Ярослава из комнаты. По лицу Януша было видно, что он очень доволен и уже подружился с капитаном.

— Ну что ж, начнем все сначала, — сказал представитель власти, опять усаживаясь на место Витольда. И обратился ко мне: — Так кто же, в конце концов, открыл преступление, вы или этот пан?

— Януш, ведь вы же слышали. Он пошел по делу в конференц-зал и обнаружил там труп. Но поскольку все это еще раньше обсуждалось во всех подробностях…

— Минутку, — перебил капитан. — Что обсуждалось?

— Да преступление же! Еще при жизни Тадеуша, покойник сам принимал участие…

— Стоп! Ничего не понимаю! — рассердился капитан. — Придется, видно, вести допрос по всем правилам. Если ваши показания будут записываться, наверняка постараетесь говорить яснее.

— Даже если мои показания будут высечены молотком на каменной скале, они не станут яснее. Слишком все это глупо, нормальному человеку трудно поверить. Видно, придется рассказать вам все, с самого начала, как вы только что сами предложили.

Нелегкое дело знакомить представителя следственных органов с фортелями моей буйной фантазии, но труд не пропал даром, ибо в ходе объяснений мы сделали множество ценных открытий. Прежде всего нами было установлено точное время обнаружения трупа. Оказалось, что перед выходом Януша из комнаты Янек включил радиоприемник, желая послушать какую-то передачу, и, посмотрев на часы, прикинул, сколько еще до передачи. Когда он смотрел на часы, на них было десять минут второго. Януш вышел не сразу после включения радио, за это время Янек успел нарисовать двенадцать кружков разной величины. Рассказывая об этом, Янек устроил целое представление, воспроизводя все свои действия. Вот он встал, включил радио, вот посмотрел на часы, сел, вот он рисует кружочки. И Янек охотно еще раз один за другим изобразил кружочки, а все сосредоточенно наблюдали за ним. Думаю, еще никто никогда не наблюдал с большим интересом за изображением деревьев на плане обустройства нового городского микрорайона!

С помощью вышеупомянутых двенадцати кружков мы неопровержимо установили, что Януш вышел из комнаты в тринадцать тринадцать и буквально тут же сделал свое чудовищное открытие.

Не так просто было соотнести время с живым Тадеушем. Мы помнили, что Лешек вернулся из города как раз тогда, когда звучал хэйнал, а он, как известно, передается по радио ровно в двенадцать. А в полдвенадцатого Ядвига спрашивала у меня, который час. Покойный Столярек скандалил в нашей комнате по поводу своей смерти между вопросом Ядвиги и возвращением Лешека. Теперь и мне пришлось устроить представление, хотя и не столь завлекательное, как у Янека. Я вспомнила, что в тот момент трудилась над очень сложными откосами, пришлось их достать и выставить на всеобщее обозрение, после чего мы пришли к выводу, что последний раз видели Тадеуша живым около одиннадцати сорока пяти.

— Значит, около полутора часов, — задумчиво произнес капитан. — Как такое могло случиться, что больше часа в вашей конторе лежал труп и никто этого не заметил?

— Лежал тихо, в глаза не бросался, — так же задумчиво промолвил Лешек.

Тоже мне остряк! Пришлось объяснить капитану, что конференц-зал — место уединенное, как правило, пребывает пустым и нам там делать нечего. В зал мы набиваемся лишь в тех случаях, когда созывается техсовет, проходит обсуждение проектов или ведутся переговоры с инвесторами. Ну и еще в зале уединяются сотрудники, когда надо переговорить с глазу на глаз. Так что бывают дни, когда в конференц-зале с утра до вечера дым стоит коромыслом, а бывает и так, что по целым дням туда ни одна душа не заглядывает. И если бы Янушу не понадобились вдруг положения о противопожарной охране, вполне возможно, что преступление было бы обнаружено лишь на следующий день, то есть во время утренней уборки помещения.

— Так, может, оно и к лучшему, что я нашел труп? — вслух размышлял Януш. — Сделай это пани Глебова, кто знает, не было бы у нас сейчас двух покойников?

— Конечно лучше, — не сомневался капитан. Следующим нашим открытием стал факт пропажи с доски объявлений написанных Янеком воззваний. Нет, уверили мы следователя, руководитель мастерской их не срывал. Зенон терпеть не мог наших дурацких выходок и считал ниже своего достоинства срывать как наши идиотские объявления, так и прочую вывешиваемую нами ерунду. Из нас же четверых их никто не снимал.

— Наверное, это сделал Владя, — предположил Янек. — Мы выдвинули против него обвинение…

— …что он удавил Тадеуша крутыми яйцами? Не мог же он это принять всерьез.

— Яйцами не яйцами, а когда тебя обвиняют в смерти коллеги…

— Нет, Владя бы еще гвоздями прибил наше объявление — будет повод немного пострадать. Не знаешь, какой он? Тогда уж скорее Збигнев, его с самого начала возмутила наша выдумка.

— А я вам говорю — это сделал сам убийца! — решительно заявил Лешек.

— Он сам тебе это сказал? — ехидно поинтересовался Януш.

Лешек с презрением взглянул на него.

— Думать надо, панове, вот этим. — Он выразительно постучал себя по лбу. — Бумажки сорвал тот, кто был в этом заинтересован. Зенон заинтересован, это точно, но он скорей себе руки отрубит, чем прикоснется к такой мерзости. А у Збышека в последнее время какие-то неприятности, ему не до наших глупостей. Остальные же скорее сами чего довесят, а не сдерут. Значит, только у убийцы был в этом интерес, но вот какой — не знаю.

— Ну уж вы придумываете, — презрительно бросила я. Лешек немедленно парировал:

— Где мне с вами равняться! Вот если вы придумаете, тут уж только держись!

Такие вот разговорчики велись в нашей комнате, а их тон совсем не напоминал официальную атмосферу расследования. О капитане мы как-то забыли. Он не мешал нам высказываться, время от времени кое-что уточняя для себя, и внимательно за нами наблюдал. Воспользовавшись паузой в нашем разговоре, он вежливо поинтересовался:

— А как вы думаете, почему убили пана Столярека? Не было ли у кого особых причин сделать это?

Мы молча уставились на него, потому что ответить на поставленный таким образом вопрос было очень непросто.

— Да вот у пани Иоанны была причина, — наконец отозвался Лешек, ехидно поглядывая на меня.

— Какая же? — возмутилась я.

— Как это какая? Да чтобы убедить всех в своей способности ясновидения, чтобы… как это говорится? Чтобы имя свое оставить в веках!

— В веках останется жить ваше, вряд ли среди наших современников найдется второй такой кретин! — разозлилась я. — Нужно быть последней идиоткой, чтобы задушить Тадеуша после того, как я сама же выдумала, что он будет задушен. Теперь не знаю, что бы дала, лишь бы его воскресить!

— Почему? — резко бросил капитан.

Я спохватилась — слишком много сказала! Главное доказательство моей невиновности, причину, в силу которой я желала Тадеушу долгих лет жизни и всяческих успехов, мне следовало тщательно скрывать от следствия. Выявить ее я не могу ни за что на свете! Поэтому я молчала, а мои соседи по комнате, будучи немного в курсе моих контактов с покойным, смотрели на меня с сочувствием и любопытством. Но капитан ждал ответа.

— Он работал над коммуникациями для моего проекта, — ответила я, подумав. — Уже прошли все сроки, а теперь работа будет передана другому, пока тот войдет в курс дела, пока то да се… Сорвем проект, как пить дать!

— Думаю, смерть проектировщика — достаточно уважительная причина, чтобы продлить срок.

— Нет, почтеннейший, недостаточно уважительная, — грустно ответила я, вспомнив нашу постоянную шутку о том, что главный проектировщик, назначая срок, обязан предвидеть все на свете катаклизмы, включая собственную смерть. А в данном случае главным проектировщиком была я. Наши глупые шуточки внезапно стали кошмарной реальностью.

— Ну а как с причинами у остальных?

— Кто его знает, — рассеянно ответил Януш, думая о другом. — Езус-Мария, что теперь будет! Резина, пиво, твой микрорайон, детсадик Зенона… Ведь все это делал Тадеуш! Подумать страшно!

— Из сказанного вами я делаю вывод: сотрудники вашей конторы не заинтересованы в его смерти, — резюмировал капитан. — Полагаю, установив причину убийства, мы легко найдем и убийцу.

— Я бы на вашем месте не очень на это надеялась, — бросила я не подумав.

Капитан впился в меня как клещ:

— Почему вы так думаете?

Я попыталась увильнуть от ответа:

— Да так просто подумалось… Сама не знаю почему. Предчувствие у меня.

— Прекрасно! Ваши предчувствия неслыханно интересны! А главное, исполняются. Ну ладно, мы с вами еще побеседуем, пока же я вас покину. Будьте добры, оставайтесь на своих местах.

Выходя из комнаты, он в дверях обернулся и еще раз окинул Лешеков шедевр долгим, изучающим взглядом…

— А дальше что? — бросил в пространство Януш. Послушно сидя на месте, он развернулся со стулом спиной к чертежной доске, вопросительно глядя на нас и куря одну сигарету за другой. Янек задумчиво помешивал палочкой тушь в чернильнице, подсыпая в нее карандашный грифель. Только чрезвычайными обстоятельствами можно было объяснить тот факт, что никто из нас не обругал его за это, ибо тушь была дефицитом и все над ней дрожали.

Канцтоварами ведала Ирэна, получить у нее пузырек с тушью было очень нелегко, приходилось всякий раз выслушивать лекцию о необходимости экономного обращения с тушью. Будто мы ее выпивали или выливали за окно… Лешек опять работал над какой-то абстрактной картиной, приколов большой лист бумаги к чертежной доске. Работа помогала ему думать. Ловко орудуя мягким карандашом, он первым отозвался на абстрактный же вопрос Януша:

— Надо подумать. Дело серьезное, это вам не хиханьки да хаханьки. Может, у нас завелся маньяк. Начал с Тадеуша, а потом и остальных передушит одного за другим…

— Предлагаю идти путем исключения, — сказал Янек, досыпая в чернильницу еще немного графита.

— Надеюсь, вы помните — у меня алиби? — на всякий случай напомнила я коллегам. — С момента появления Тадеуша в нашей комнате и до выхода Януша я не вставала со стула. Думаю, милиция установит этот факт со всей очевидностью. Я верю народной власти. А теперь, панове, думаем, думаем. Лешек предложил очень умный метод.

— Откровенно говоря, я верю, что это не ты, — поддержал меня Януш. — Сколько тебе оставался еще должен покойный?

— Пять с половиной кусков. Могу теперь поставить на них крест.

— Можешь, можешь. Хоть ты и взбалмошная баба, но не до такой же степени, чтобы распрощаться с собственными денежками. Нет, его убила не ты, поверь мне!

— Верю. Значит, меня исключаем. Пошли дальше. С кого начнем?

— Давайте по комнатам, — внес Янек новое предложение. — Я не убивал!

— Любой дурак так скажет, — проворчал Лешек — Ты докажи!

— В Народной Польше доказывать надо вину, а не невиновность!

— А я говорю — ты! И что тогда?

— Янек, ради бога, докажи, что это не ты! Так хочется верить в тебя!

— Не могу, — беспомощно произнес Янек, подумав. — Я ведь выходил из комнаты.

— Ну и что? Все выходили. И Лешек, и Януш…

— Постойте. Давайте для начала постараемся припомнить, когда именно каждый из нас выходил и что из этого следует.

Напрягая память, мы честно старались припомнить все свои действия, и тут поистине бесценную помощь оказало радио. Януш поднялся с места при словах «…помещения для свиного поголовья», машинально переключив приемник на другую волну. Лешек выходил из комнаты под звуки песни Ирэны Сантор, а когда вернулся, к радиоприемникам приглашали учеников шестых и седьмых классов. Янек прослушал всю Ирэну Сантор, зато концерт Фогга пропустил целиком. Поскольку у нас была газета с программой радио на сегодняшний день, мы без труда вычислили график передвижения по конторе наших коллег.

И оказалось, у всех троих были шансы прикончить Тадеуша.

Янек честно признал:

— Собственно, из нас троих только Лешек мог бы еще как-то оправдаться. Он опоздал на работу, не участвовал в обсуждении твоей бредовой повести и не был знаком с ее реалиями.

— А что? — заинтересовался Лешек — Все так точно совпадает?

— Тютелька в тютельку! — подтвердил Януш. — Говорю тебе, все до мелочей сходится, будто она сама при этом присутствовала.

Лешек с уважением посмотрел на меня. Теперь этот уставился! Я поспешила перевести разговор:

— Ну ладно, итак, трое подозреваемых у нас уже есть. Поехали дальше. Может, начнем сверху? Возьмем Зенона…

Коллеги задумались. Потом стали высказываться:

— Кто знает? С виду-то он такой вежливый, мамин сыночек, мухи не обидит, а в глубине души, может, хладнокровный убийца…

— Знаете, я бы не удивился… Вот только почему он? Какие у него могут быть мотивы?

— А ты его хорошо знаешь? То-то и оно. Скрытный. Никто не знает, чем он занимается…

— …в нерабочее время. Потому как в мотивы, связанные с нашей работой, я не верю. Вот если у них были… если они общались в личном плане…

— А ты поручишься, что не общались?

— А ты поручишься, что общались?

— Минутку, — прервал дискуссию Януш. — Минутку. — Он закрыл глаза и сжал руками голову, стараясь что-то вспомнить. — Что-то у меня в голове такое шевелится…

— Может, вши? — забеспокоился Янек.

— Погоди, не сбивай… Что-то такое мелькнуло… Вроде я где-то видел их вместе, и не в нашей мастерской, и не в рабочее время… Никак не могу вспомнить.

— А ты напрягись, это важно.

— Почему важно? Что с того, что я их видел вместе в городе? Это уголовно наказуемо?

Подняв голову, Януш посмотрел на меня, а я уже давно не отрываясь смотрела на него. Голову даю на отсечение, что оба мы думали об одном и том же. Об одной очень неприятной вещи, о которой ни Лешек, ни Янек не знали.

— Маловероятно, — ответила я на немой вопрос Януша. Тот с сомнением покачал головой:

— Черт его знает. Вот за него я бы не поручился…

— Ну и хорошо, есть четвертый кандидат в подозреваемые, — с удовлетворением констатировал Янек. — Кто следующий? Если сверху, то Збигнев.

— Вот если бы там лежал труп пани Иоанны, — мечтательно начал Лешек и даже помолчал, явно наслаждаясь этой мыслью, — если бы там лежал…

— …труп пани Иоанны, — нетерпеливо подсказал Янек.

— …то я бы под присягой показал, что это дело рук Збигнева.

— Исключено! — возразил Януш. — Если бы убил Збигнев, он бы сам в этом признался. Вы знаете главного инженера. Это такой человек, что под горячую руку готов передушить весь персонал мастерской, но потом сам бы явился в милицию с повинной. Нет, не он. Это я вам говорю!

— Не забудьте о ребенке, — напомнила я.

— О каком ребенке?

— О ребенке Збышека. Ведь такой человек, как Збышек, ни за что не допустит, чтобы его ребенок жил с клеймом сына убийцы.

— Что ты этим хочешь сказать? Збигнев действительно такого не допустит, ты права. Только вот чего именно не допустит — не убьет или не признается?

Обсуждение кандидатуры Збигнева вызвало бурную дискуссию, после которой мы все-таки оставили ее в списке, хотя и не придумали ни одного мало-мальски логичного мотива удушения им Тадеуша. Однако горячий, взрывной темперамент нашего главного инженера позволял предполагать, что убийство подчиненного он мог совершить в состоянии аффекта.

Затем мы принялись за оставшихся архитекторов — оставшихся, так как нашу комнату обработали раньше. Оправдали только Алицию, а остальные — Казимеж, Рышард, Витольд и Марек — пополнили список подозреваемых. Из конструкторского отдела оправдали Анку, зато Каспер прошел единогласно. Из сантехников автоматически исключили покойника, оправдали Анджея, поскольку он был кровно заинтересован в результатах работы Тадеуша, так что подозреваемым оказался один Стефан. Из электриков мы с большим удовлетворением внесли в нашу коллекцию подозреваемых Кайтека, а в том, что касается Влади, наши мнения полярно разделились. Лешек и Януш стояли за него горой, мы же с Янеком столь же рьяно старались опорочить его доброе имя. Естественно, победили мы, а поскольку в пылу спора несколько переусердствовали, Владя был признан вообще самым подозрительным.

— Отдел смет. По-моему, Данка исключается, а Ярослава не было в мастерской в момент совершения преступления, так что не о чем и говорить, — подвела я итоги. Осталась администрация.

— Ольгерд! — в один голос воскликнули три моих товарища по комнате.

— Почему? — удивилась я.

Наш главбух, человек солидный и уравновешенный, никак не походил на преступника. Но у коллег был неопровержимый довод: любой главбух подозрителен уже тем, что он главбух, и я не могла с ними не согласиться. Весю и Ядвигу мы оправдали по той причине, что ни одна из них не справилась бы с Тадеушем. Рассматривая их кандидатуры, мы несколько отвлеклись от главной задачи, ибо в связи с этими женщинами нам пришли в голову новые сомнения.

— Не понимаю, — первым почувствовал их Януш. — Как вообще он так глупо позволил себя задушить? Даже если напали сзади, внезапно…

— Чего же тут не понимать? — Из нас троих только Лешек не испытывал сомнений. — Вот, допустим, я тебе сзади накину веревку на шею, что ты сделаешь?

— Повернусь и дам тебе в морду!

— Не успеешь.

— Спорим, успею!

— Фиг ты успеешь. Попробуй!

— И попробую!

Слово за слово, и не успели мы с Янеком опомниться, как они уже приступили к следственному эксперименту, Да с таким жаром, что мы испугались, как бы круг покойников в нашей мастерской не пополнился излишне быстро. Лешек пытался задушить Януша собственным шарфом, причем демонстрировал полнейшее отсутствие всяких способностей к убийству. Даже набросить на шею не сумел, после нескольких неудачных попыток набросил, но не на шею, а на глаза. Януша, как видно, вывели из себя эти неуклюжие действия, и вместо того, чтобы в соответствии с обещанием повернуться и дать Лешеку в морду, он тоже принялся его душить. Попыхтев какое-то время, они оставили эту затею и разошлись по местам.

— И в самом деле, — вынужден был признать Лешек, потирая шею, — как это удалось убийце? Точно так же его самого могли задушить.

— А может, дело именно так и обстояло? — предложил свежую версию Янек. — Может, это Тадеуш кого-то душил, а получилось наоборот?

Мы обсудили и эту версию, правда поверхностно. Обсуждать глубоко не могли, не располагая никакими конкретными данными. Сплошные неизвестные…

Я призвала коллег к порядку:

— Панове, вернемся к исходной теме. Сколько у нас получилось подозреваемых?

— Много, всех не назовешь. Легче назвать тех, кого мы оправдали.

Мы составили список сотрудников, вернее, два списка в соответствии с их отношением к убийству Тадеуша и пришли к выводу, что следователей ждет очень нелегкая работа. Из двадцати четырех человек, находившихся в мастерской в момент убийства, целых тринадцать мы сочли подозрительными.

— Надо же, именно тринадцать, чертова дюжина. — взволнованно сказал Янек. — Ни в жизнь милиции не разобраться. Иоанна, вся надежда на тебя! Ведь ты уже нашла убийцу. Помнишь, ты сказала, что знаешь, кто он?

Разумеется, я знала, кто был преступником в придуманном мною детективе, но не назвала его тогда, а теперь и вовсе не назову. Я уже стала испытывать какой-то суеверный страх перед мощью собственной фантазии. Невольно подумалось: может быть, именно публично разглашая свои неуместные фантазии, я тем самым подтолкнула кого-то к претворению их в жизнь? Может, кто-то еще до меня вынашивал преступные планы покончить с Тадеушем, да только не знал, как их осуществить? Я подсказала, поощрила, спровоцировала, наконец?! Кто знает, не раструби я о своей идиотской выдумке, может, никакого преступления и не было бы?

Неизвестно, каково будет заключение следственных органов относительно моей роли в этой истории, но лично я не снимала с себя вины. Ведь еще совсем недавно Тадеуш, живой и невредимый, стоял вот в этой комнате, сердился на нас, крутил пальцем у виска, давая понять, что все мы тут не в своем уме, а теперь бездыханный лежит в конференц-зале… Зверски задушенный кем-то из тех, кто только что радостно включился в развернутую мной глупейшую мистификацию и внес в нее свои коррективы. Кто-то из нас, из этих вот симпатичных, остроумных людей, так хорошо мне известных… Кто же?!

Я глядела на Янека, Лешека и Януша, азартно споривших о различных методах душения человека, и никого из них не могла представить в роли преступника. Нет, нет, из них никто не смог бы этого сделать! Значит, кто-то из другого отдела. Начинала перебирать одного за другим и чувствовала, что сойду с ума. Не могу сидеть в бездействии, как памятник на постаменте, и ждать, чтобы кто-то сделал это за меня, ведь я, а не кто-то другой, спровоцировала убийство коллеги. Сделанного не воротишь, но по крайней мере теперь я просто обязана распутать дело. Просто обязана обнаружить убийцу. Он где-то рядом, он мне хорошо знаком, и я его вычислю!

Преисполненная желанием немедленно что-то сделать, я вскочила и вышла из комнаты, совершенно забыв о приказе следователя всем оставаться на местах.

За дверью я наткнулась на Алицию.

— Кофе хочешь? — спросила она и без всякого перехода весело добавила: — Знаешь, Каспер сошел с ума.

— Конечно хочу. Как это — сошел?

— Еще один маленький кофе! — крикнула Алиция, повернувшись к каморке-кухне, и продолжала: — Сама не понимаю. Сначала я было подумала, что он выпивши, но нет, абсолютно трезвый. Представляешь, он отказывается давать показания!

Это было чрезвычайно интересно!

— Ты серьезно? Ну, говори же!

— Наверное, и ты заметила, он все время сидел молча. А тут этот тип из милиции задает ему вопрос, и Каспер, не дослушав, заявляет, что отказывается давать показания.

— А почему ты решила, что он спятил?

— А у него что-то в мозгу соскочило, знаешь, как бывает, когда пластинку заедает. Не переставая твердит одну и ту же фразу, хотя его уже никто ни о чем не спрашивает. Так ни на один вопрос и не ответил. Даже не сказал, как давно работает у нас в мастерской.

Мне сразу вспомнился Каспер, молча глядевший в окно и куривший сигарету за сигаретой. И стало тяжело на сердце. Впоследствии мне не раз приходилось испытывать это чувство в ходе следствия, когда всплывали всё новые обстоятельства, но сейчас я испытала его в первый раз и без привычки очень тяжело пережила.

Выяснилось, что не одна я нарушила запрет милиции покидать свои рабочие места. Их покинули почти все и кочевали из комнаты в комнату. В коридорчике-секретарской не было ни Веси, ни Ядвиги, зато там сновали сотрудники милиции, производя какие-то таинственные следственные манипуляции. Представители властей сконцентрировались в конференц-зале, плотно закрыв дверь, а когда она открывалась, нам были видны фотовспышки. Взяв свой кофе, мы с Алицией уселись за стол Ядвиги, так как представители властей нам мешали меньше, чем наши коллеги.

— Скорей всего, он кого-то покрывает, — продолжала Алиция свои рассуждения, задумчиво потягивая кофе. — Или его, или ее. Но чтобы сам Каспер это сделал… нет, не думаю. В конце концов, я знаю его двадцать лет.

— Значит, ты полагаешь, что Каспер покрывает сына или Монику, сам же на убийство не способен?

— Не знаю, не знаю. Каспер на все способен, но кажется мне, в данном случае это не он…

Что бы там Алиции ни казалось, но Каспер и в самом деле был способен на все. Этот человек постоянно разрывался между трагическим несоответствием души и тела. Его телу было сорок девять лет, душе же всего двадцать. И душа часто брала верх, лишая способности трезво мыслить, заставляя совершать непродуманные поступки, а главное, пылать совершенно юношеской страстью. Но не к Тадеушу же! К Тадеушу Каспер не питал никаких особенных чувств, ни ненависти, ни особого расположения. Правда, бывало, они вместе выпивали, но ведь это не причина убивать человека!

Алиция рассказала мне о том, как давали показания сотрудники в их комнате. Можно сказать, все они несли сплошную чушь. Вместо ответа на какой-то конкретный вопрос следователя Казимеж вдруг принялся нести полную ахинею на тему о том, как в нашей мастерской пользуются телефонами. Долго никто не мог понять, к чему он ведет, потом дошло — таким окольным путем он пытался объяснить свое отсутствие на рабочем месте, так как был вынужден выйти в город, чтобы позвонить. А потом вдруг заявил, что категорически возражает против осмотра следственными властями ящиков его письменного стола. Те вовсе и не собирались этого делать, но, услышав такое заявление, капитан немедленно проявил самое горячее желание ознакомиться с содержимым вышеупомянутых ящиков и, заглянув в них вопреки демаршу Казимежа, обнаружил там семь пустых водочных бутылок, аккуратно сложенных в рядок.

Разбуженный Рышард ни с того ни с сего с оглушительным криком напустился на капитана — он, Рышард не позволит всякому дураку портить себе жизнь. Только потом выяснилось, что он имел в виду покойного Тадеуша, хотя оставалось непонятным главное — так это он прикончил Тадеуша, чтобы тот не портил ему жизнь, или все-таки не он, потому что Рышард круто поменял тему и принялся столь же громогласно кричать о другом — что бы ни происходило, а он, Рышард, все равно уедет, когда только захочет, причем с ребенком, пусть даже рушится мир! Поскольку капитан не был в курсе обстоятельств личной жизни Рышарда, он, естественно, воспринял его крики, мягко говоря, с недоумением.

Я была в курсе, но тоже не уловила связи:

— При чем тут его отъезд? Как он связан с убийством?

— Думаю, никак, — пояснила Алиция, — но отъезд уже давно стал его навязчивой идеей, и чуть что — он впадает в ярость.

Дело в том, что Рышард уже четыре года уезжал на Ближний Восток на работу по контракту, считая это своей единственной возможностью выбиться в люди. Четыре года жил он в мечтах о будущем благосостоянии, и эти миражи совершенно заслонили от него отечественную действительность. Работая в нашей проектной мастерской, он не удосужился даже приобрести орудия труда, поскольку и так вот-вот уедет, и вообще ни о чем другом ни думать, ни говорить не мог. В чудесное путешествие Рышард отправлялся с обожаемой дочкой, которая осталась с ним после развода.

— Что он голову всем морочит? — возмутилась я. — Тадеуш мешал ему уехать, что ли? Зачем строить из себя дурака и только запутывать следствие?

— Совершенно незачем, — согласилась со мной Алиция и продолжала свой рассказ.

После того как капитан с облегчением покинул их комнату, все они, как и мы в своем отделе, тоже принялись вспоминать, кто что делал. Выяснилось, что все они покидали комнату незадолго до убийства Тадеуша, кто на короткое время, кто на более длительное. Наибольшие подозрения вызвала Анка, которая свое довольно продолжительное отсутствие объясняла тем, что приводила в порядок одежду в дамском туалете. Но не уточнила, что с ее туалетом случилось, а за то время, которое она провела там, Анка успела бы несколько раз сменить самые роскошные бальные платья. С корсетами.

Данное обстоятельство неприятно удивило меня.

— Что ты говоришь! А мы как раз признали Анку невиновной.

— Мы, в общем, тоже так считаем. А вы кого подозреваете?

— Половину наличного состава. А самое неприятное в том, что само убийство представляется нам неосуществимым. И так и так прикидывали, никак не поймем, каким образом умудрились придушить Тадеуша…

Тут к нам подошли одновременно, но с разных сторон Анка и Моника. Пришлось прервать разговор.

Только что Моника присутствовала при даче показаний Ирэной, в связи с чем преисполнилась самых мрачных предчувствий.

— Эта идиотка закусила удила и удержу не знает. Вцепилась в свою книгу записей и тычет ее всем под нос. Клянется, что в нее записан любой, кто выходил из мастерской в рабочее время. Ни на какие вопросы не отвечает, только знай книгу подсовывает.

— Ну, значит, Ярослав попадется. Его не было, в книжку он не записался и теперь не знает, чего держаться.

— И что это на нее накатило? Ведь всех нас подведет под монастырь. Неужели смерть Тадеуша такой удар для нее, что так злобствует?

— Ирэну не знаете? Для нее удар то, что конференц-зал использовали не по назначению. Непорядок… Там должны проводиться коллективные мероприятия, а убийство было индивидуальным…

— А будь оно массовым, она бы не переживала?

— Как ты себе это представляешь? Массовая смерть участников конференции?

— А что, самое подходящее место…

— Хотела бы я знать одну вещь… — начала было Алиция, но тут высунулся из двери чрезвычайно взволнованный Казимеж и не дал ей кончить:

— Алиция, можно тебя на минутку?

Вернулась Ядвига, пришлось освободить ее стол, мы переместились к дверям моей комнаты и оттуда принялись наблюдать за действиями милиции, число сотрудников которой сильно увеличилось. Наверное, мы им все-таки мешали, так как вид у них был недовольный, но нас они не прогоняли.

У Ядвиги были новости.

— Прокурор приехал, — громко прошептала она. — Сейчас разделывает Зенона. Молодой и жутко красивый. А вот и он!

Моника, Анка и я живо повернулись к кабинету начальства, откуда в коридор вышла группа представителей следственных органов. Слово «прокурор» само по себе действует интригующе на всякого простого смертного, но тут… Взглянули мы на прокурора, и в глазах у нас потемнело.

Группа представителей следственных органов состояла из трех человек. Рядом с поручиком в форме и известным нам капитаном вышел еще один — высокий, стройный, черный и с голубыми глазами! На нем были черные брюки и черная рубашка. Ничего специфически прокурорского я в нем не заметила, никакой особой агрессивности, зато красота совершенно особая! Что-то неуловимо асимметричное в лице придавало ему ни чем не сравнимое выражение, нейтрализуя мягкость и делая это красивое лицо волевым, мужественным. Голубоватые тени, оставшиеся после бритья, только подчеркивали это выражение.

Мы втроем стояли напротив них, как на выставке, и очень хорошо смотрелись. У всех троих прически оказались в порядке, все три, несомненно, женщины интересные, а главное, каждая на свой лад. Моника — красавица брюнетка, темпераментная и в теле. Анка — стройная зеленоглазая блондинка. И я — нечто среднее между ними, но тоже ничего себе. Прокурор глянул, и, хотя на его лице ничего не отразилось, в глазах мелькнула хорошо мне знакомая искорка. Никакого сомнения, стопроцентный мужчина!

— О, холера, — восхищенно вырвалось у Моники.

Заглянув на минуту в конференц-зал, трое мужчин направились в последнюю комнату, сейчас пустую, потому что Моника стояла с нами, а Ольгерд сидел в кабинете начальства. Мы не сводили глаз с захлопнувшейся за ними двери, потрясенные красотой прокурора.

— Ну как? — торжествовала Ядвига. — А что я говорила?

Анка ограничилась неопределенным «ну и ну», что можно было понимать двояко. Я ничего не сказала, находясь под сильным впечатлением от увиденного и глядя на захлопнувшуюся за ними дверь. Неожиданно мне в голову пришла светлая мысль. Покинув подруг, я направилась в туалет.

На каждой работе есть свои маленькие тайны. Была такая и на нашей. В помещении дамского туалета возле умывальника было такое место, где отчетливо слышался любой звук в соседнем помещении — резиденции главного бухгалтера. Правда, для этого надо было присесть на корточки, а еще лучше встать на четвереньки. Это секрет мы с Алицией открыли случайно, когда у неё рассыпались бусы и мы ползали по полу уборной, собирая бусинки. Сейчас я потихоньку пробралась в это малопривлекательное место и замерла там в малопривлекательной позе.

Докладывал капитан, я узнала его по голосу. Он коротко ознакомил слушателей с обстоятельствами, при которых было совершено преступление, и с топографией нашей конторы. И сразу же выяснилась до сих пор совершенно непонятная для меня вещь. Оказалось, Тадеуша оглушили сзади каким-то твердым предметом, потом осторожно, аккуратно положили на пол и уже там додушили несчастного пояском от женского рабочего халата. Твердым предметом оказался наш служебный дырокол. И он же был единственным предметом в конференц-зале, на котором не обнаружилось никаких отпечатков пальцев.

— Врач предполагает, что удар был совсем легким, кость не задета, рана очень поверхностная. Видимо, пострадавший только потерял сознание. Обратите внимание на тот факт, что по каким-то причинам убийца постарался обставить дело таким образом, чтобы убийство в точности соответствовало всем деталям предсказания…

Я замерла на четвереньках под раковиной умывальника, мурашки пробежали по коже. Ведь из того, что он говорит, следует неопровержимо — я самая подозрительная. Теперь это стало ясно мне самой. Поскольку однако, за стеной продолжалась очень интересная беседа, я загнала пока эти неприятные мысли в дальний угол сознания и напряженно прислушалась.

— …а кто пользовался им последний?

— Пока не знаю, это еще предстоит проверить.

Я от всей души посочувствовала следствию — в нашем коллективе выяснить, кто последним пользовался дыроколом… Установление этого обстоятельства может затянуться до Страшного суда. Ведь даже в нормальных условиях, сама не знаю почему, никто из нас не желал признаваться в пользовании ни одной из самых необходимых в работе вещей, теперь же, когда совершено преступление, все наверняка отопрутся, как пить дать!

Капитан же продолжал отчет, и в числе прочих интересных вещей я услышала вот такую:

— У погибшего обнаружены следующие предметы (следовал довольно длинный перечень предметов) и вот это…

Тут в комнате главбуха установилась тишина, а потом кто-то из присутствующих протяжно присвистнул. Как жаль, что я только слышу, но не вижу! Что у них там, господи боже мой! Что они такое обнаружили при покойнике?

Они еще помолчали, видимо потрясенные, а затем один из тех двоих произнес:

— Интересно… Очень интересно! Второй поддержал:

— Надо как следует изучить. Это очень может пригодиться при расследовании.

Я чуть с ума не сошла в своем закутке. Не знаю, что бы я дала, чтобы только краешком глаза заглянуть в соседнюю комнату! Но поскольку это было невозможно, мне оставалось только слушать дальше, что я и сделала. Какие, оказывается, мы умные, особенно Марек. Вот сейчас все три следователя оживленно обсуждают ту же проблему, над которой мы ломали голову, — «почему именно Столярек», вот они высказывают предположение о возможной ошибке, вот приходят к выводу, что надо проверить, не пытается ли кто из моих коллег нарочно направить подозрение на меня. Потом следственная группа поставила под сомнение психическое состояние сотрудников нашей мастерской — ничего удивительного, если люди ведут себя по-идиотски. Тут капитан очень кстати рассказал своим коллегам о картине Лешека и настоятельно советовал каждому лично с ней познакомиться.

У меня затекли ноги и шея, но не могла же я покинуть свой пост, если есть возможность узнать столько интересного! Вот капитан делится с коллегами своими подозрениями относительно Ярослава, который явно что-то крутит — то он был на работе, то его не было. Наконец прокурор, голос которого я уже научилась различать, сказал:

— Что ж, придется пойти на некоторое нарушение формальностей. Начинаем немедленно снимать показания. Если выпустим их отсюда — все, пропало дело, ничего не добьемся от этих людей. Займем кабинет их заведующего и конференц-зал, как только вынесут тело.

Пришлось быстренько покинуть мой укромный уголок и присоединиться к остальным. Так я и не узнала, какую интересную вещь они нашли.

В соседней комнате царила оживленная атмосфера. Там собралось много наших. В непринужденной беседе они обсуждали ход следствия и, перебивая друг друга, припоминали всевозможные методы поимки преступников.

Алиция предложила привести в помещение осла с брюхом, вымазанным грязью, чтобы применить известный арабский метод.

— Зачем тебе еще ослы? — возразил Казимеж. — Мало их тут?

— Да нет, не мало, но ведь ни один не позволит вымазать себе брюхо грязью.

В таком же духе высказывались и другие предложения, интересные, ничего не скажу, но не очень практичные. Збигнев обратился ко мне:

— Пани Иоанна, хочу попросить у вас прощения.

— За что?

— Я наговорил вам грубостей. Извините меня, нервы…

— Пан Збышек, во-первых, вы хорошо знаете, что я питаю к вам слабость и все прощу, а во-вторых, мы все вздрючены и не один вы наговорили глупостей.

— Но я бросил на вас подозрение. Меня совесть гложет.

— Пустяки. Могу тоже бросить на вас подозрение, если от этого вам станет легче. Хотите?

— Нет, нет, благодарю вас, лучше не надо. Пусть уж гложет…

— Не знаю, дошло ли до тебя, но тебе дали понять, что по сравнению с тобой угрызения совести — сущие пустяки, — вежливо разъяснил Марек. Сидя за маленьким столиком, он попивал кофе и с отрешенностью истинного философа взирал на окружающих. — Ты, случайно, не знаешь, как долго нас продержат в этом принудительном заточении?

— Ты тоже хорош! — обиделась я. — Зачем подсунул фараонам мысль о том, что преступник мог и ошибиться, не того пришил?

— А ты сама разве так не думаешь?

— Не знаю, с убийцей мы этого не обсуждали. Пока они ищут врагов Тадеуша, но, того и гляди, примутся искать врагов Зенона.

— В таком случае им не составит труда подобрать неплохую коллекцию. Не говоря уже о том, что я бы не поручился за невиновность нашего заведующего. И главбуха тоже. Эти двое для меня самые подозрительные уже в силу занимаемых ими должностей. Сколько же нам еще ждать?

— Пока не найдут убийцу, — ответила я. — И в наших интересах помочь в этом. Алиция, ты чего?

— Минутку, подожди, — отмахнулась Алиция. — Пан Збигнев, что означали странные выкрики Стефана? Он признался, что убил Столярека?

— Увы! — вздохнул Збигнев. — Совсем наоборот. Он признался, что одолжил ему деньги.

— Как? — не сдержавшись, крикнул Казимеж. — И он тоже?

— Вот оно что, — медленно проговорила Алиция и взглянула на меня. Мы поняли друг друга. Судя по всему, и Марек стал кое о чем догадываться. Во всяком случае, он задумчиво протянул:

— Похоже, в вашей мастерской в последнее время завелись какие-то секреты. Не приоткроете ли мне хоть немного завесу тайны? Хотя нет, лучше ничего не говорите. Теперь, когда у вас ведется следствие, чем меньше знать, тем лучше.

Я лично и не собиралась. Сейчас все мое внимание занимала Алиция. Подругу я хорошо знала и сразу поняла, что она над чем-то сосредоточенно раздумывает. А так как и мне в голову пришла одна мысль и я тоже пыталась ее обдумать, мне очень хотелось узнать соображения подруги. Не выдержав, я нетерпеливо бросила ей:

— Ну?!

— Вот именно, — ответила подруга и добавила: — Марек, во-первых, умный, а во-вторых, явно невиновен. Имеет смысл посоветоваться с ним.

Марек прав, в последнее время у нас в мастерской имел место целый ряд мелких, на первый взгляд незначительных событий. Это раньше они казались незначительными, теперь же, в свете совершенного преступления, они выросли до вселенских масштабов. Непроизвольный выкрик Казимежа заставил нас пошевелить мозгами.

Дело в том, что почти все сотрудники нашей проектной мастерской были связаны с покойным определенными финансовыми обязательствами, по большей части не делая из них тайны. Странные это были отношения — у Тадеуша Столярека никто денег не занимал, зато он был должен практически всем. Я говорю «странные» только теперь, после гибели несчастного. Ведь помри кредитор, ничего странного в этом не было бы, можно предположить, что должники сговорились и прикончили его, чтобы не возвращать деньги. Но где это видано — убивать своего должника?

Марек с удивлением воспринял нашу информацию о том, что чуть ли не весь персонал мастерской одалживал Тадеушу деньги.

— Никогда бы не поверил! Вот уж не думал, что вы тут такие богатенькие!

— Что ты говоришь, какие мы богатенькие! Уж не думаешь ли, что мы одалживали ему собственные деньги?

— Интересно, а чьи же?

— А это у кого чьи были. По большей части заработанные на стороне, причем с помощью светлой памяти покойного. Стефан, например, взял для него ссуду в кассе взаимопомощи, а Владя и вовсе отдал чужие деньги — один знакомый из налоговой инспекции оформил крупную сумму денег на фамилию Влади…

— Очень неосторожно с его стороны…

— Еще бы, налоговая инспекция и без того имеет зуб на Владю. А Кайтек… Кайтек и вовсе провернул жутко сложную операцию. Купил у Влади в рассрочку мотороллер, кому-то сплавил его за наличные и вот эти наличные отдал Тадеушу. А самое смешное в том, что сам Владя этот мотороллер приобрел тоже в рассрочку и даже не имеет пока права его перерегистрировать.

— Надо же, да у вас тут прямо мошенник на мошеннике…

— Ну, наконец, ты и сам слышал, оказывается, Казимеж тоже…

Марек поинтересовался:

— Это что, какой-то новый вид филантропии? Если у вас так принято, я с удовольствием занял бы освободившееся место. Начинаю думать, что погибший был гениальным человеком. А кто ему не давал в долг?

— Ты, — сказала я Алиции.

— Я? Как бы не так! — в раздражении выкрикнула Алиция. — Получается, я тоже. Правда, тысячу злотых я одолжила Весе, а она тут же отнесла их Столяреку. Приходит и говорит, что теперь ее долг мне вернет Столярек…

Марек слушал нас с растущим интересом.

— Постойте, — сказал он, — а долги Тадеуш возвращал?

— Очень редко, очень неохотно и мизерными дозами.

— Потрясающе! Ну а теперь и вовсе не вернет. А сейчас помолчите, дайте мне подумать!

— Видишь, я же говорила, что он умный, — шепотом радовалась Алиция. Марек думал, глядя на нас невидящим взглядом. И придумал:

— Выходит, надо искать того, кому покойный ничего не задолжал. Если такой человек вообще существует.

Я немедленно откликнулась:

— Существует, Витольд. Он в отпуске, завтра выходит на работу.

— Значит, Витольд отпадает. Разве что Ирэна.

— Я сама видела, как она одалживала ему двадцать злотых!

— Ну, это сумма небольшая, вряд ли из-за нее человек пойдет на убийство. Разве только желая получить гарантию, что больше уже никогда не придется ему давать в долг… А почему, собственно, вы все одалживали ему деньги?

Мы с Алицией ответили одновременно.

Алиция: я и не знала, что одалживаю ему.

Я: знаю, почему я, но не знаю, почему другие. Может, у них с Тадеушем были какие-то общие дела?

— Тогда эти дела подозрительно односторонние. Нет, тут что-то не так. Вся проектная мастерская дает в долг деньги одному из сотрудников, а он не возвращает… А ты почему?

— Я пошла на преступление, причем при содействии Тадеуша, — со вздохом призналась я. — Теперь ломаю голову, как это скрыть от милиции.

И тут наш разговор прервали — меня вызвали на допрос. Кто знает, до чего бы мы договорились, если б нам не помешали, ибо, как показали дальнейшие события, мы были на правильном пути. Правда, до финиша было еще далеко, но стартовали мы в нужном направлении…


Следственная бригада в составе капитана и прокурора расположилась в кабинете нашего заведующего. За Ирэниной машинкой сидел милицейский сержант и увековечивал наши показания. Начали, естественно, с моих утренних фантазий.

Еще раз со всеми подробностями я рассказала и о моих вымыслах, и о действительных событиях. Вот интересно, что сейчас думают, что чувствуют эти посторонние, нормальные люди — а следователи наверняка люди нормальные.

В рабочем помещении небольшого учреждения, все сотрудники которого знают друг дружку как облупленных, совершено преступление. Не так уж часто убивают в наших государственных учреждениях сотрудников, причем в рабочее время. Если же и убивают, то уж руководителей, кого-нибудь из начальства, ну, директора или какого инспектора… А тут обычный инженер-сантехник. Мало того, прибыв на место преступления, следователь узнает, что это убийство, оказывается, планировалось заранее, да к тому же всенародно обсуждалось во всех деталях!

Опрашивая сотрудников злополучной мастерской, следователь с самого начала обнаружил очень небанальную реакцию на прискорбное событие и потрясающее разнообразие явно невменяемых личностей. А главное, перед ним во весь рост встала почти неразрешимая проблема: покойник и двадцать подозреваемых. Двадцать человек, из которых у каждого была возможность убить коллегу, но ни у кого не было рационального повода сделать это. Хотя с поводом еще не ясно. Следователь с прокурором наверняка уже поняли, что смерть Тадеуша сулит нам много неприятностей и огорчений. А сулит ли она кому-то выгоду? Кому она пойдет на пользу? Как они могут это установить? Неужели примутся копаться в нашей личной жизни? Нет, насколько я разбираюсь в детективах, начнут с установления алиби каждого из нас, чтобы шаг за шагом выйти на убийцу. Кто же из нас, черт возьми, этот самый убийца?!

Очень хотелось узнать это, а еще больше — оказаться на их месте, приняться за расследование, узнавать новые факты, сопоставлять их, выслушивать показания, тоже сопоставлять, делать выводы. Безумно интересно! Увы, я нахожусь по другую сторону баррикады…

А еще этот прокурор. Сейчас я его смогла хорошенько разглядеть. Просто какая-то игра природы! Где это видано, чтобы прокуроры были такие красавцы! Может, стоит попытаться его охмурить, и тогда он позволит мне тоже принять участие в расследовании? Известно, сколько глупостей совершали мужчины ради любимой женщины… Хотя едва ли у меня что получится. Такой красавчик наверняка избалован женщинами и вряд ли поддастся моим чарам. Нет, не стоит и пытаться.

Тут игра природы, сидя на краешке директорского стола, прервала мои размышления, направив мои мысли по другому руслу:

— Будьте любезны, перечислите нам все телефонные разговоры, которые велись в вашей комнате сегодня. С самого утра.

Тревога кольнула сердце. Телефонные разговоры, боже милостивый! Не я ли сама выдумала, что Тадеуша вызвали в конференц-зал по телефону? Неужели и эта моя выдумка оказалась реальностью?

Оказалась! Из дальнейших расспросов я без труда поняла, что в двенадцать тридцать пять проклятый телефон выманил несчастную жертву из ее комнаты, тем самым скрыв ее из поля зрения сослуживцев. И еще одно я поняла: именно меня подозревают в этом злодействе!

— Ну уж нет! — самым категоричным тоном заявила я. — Раз и навсегда примите к сведению: я преступления выдумываю, но не совершаю. И в данном конкретном случае мое участие выразилось в том, что я только все придумала, но для претворения в жизнь собственной фантазии и пальцем не пошевелила. Все утро я просидела в нашей комнате, не вставая с места. В комнате вместе со мной работают еще три сотрудника — один сидит передо мной, один за мной, один рядом. Правда, они выходили из комнаты, но по одному. Чтобы сразу вышли втроем — такого не было. Так что как минимум двое могут подтвердить — я с места не вставала. Надеюсь, показаний двух человек достаточно?

— Пока у нас таких подозрений нет, — пробурчал капитан. А я подумала: ведь Лешеку, этому шуту гороховому, ничего не стоит заявить, что он не обращал на меня внимания, есть ли я, нет ли меня, ему без разницы, он, Лешек, дескать, не заметил бы, сижу я на своем рабочем месте или стою там на голове.

Меня продолжали допрашивать, и чем дальше, тем интереснее и загадочнее становились вопросы, которые мне задавали. Меня расспрашивали о том, как сотрудники мастерской прореагировали на страшную весть, что они делали, узнав о смерти Тадеуша, следователей интересовали взаимоотношения сотрудников друг с другом и с покойным Тадеушем. Смысл этих вопросов был мне понятен. Следствие пыталось установить мотив убийства, совершенно справедливо полагая, что не задержка же проекта в самом деле стала причиной удушения инженера-сантехника. Понятно также, что устанавливают алиби каждого из нас, чтобы из числа подозреваемых исключить тех, кто имеет это алиби, ибо двадцать подозреваемых — слишком много даже для специалистов, свыкшихся с преступлениями.

Все эти расспросы понятны и логичны. Непонятными для меня, прямо-таки загадочными были другие. Совершенно непостижимой для меня оказалась информированность следователей о самых личных, интимных делах моих коллег.

Каким-то таинственным образом они безошибочно угадывали особые отношения между некоторыми сотрудниками, узнавали об их совершенно секретных делах, удивительно точно попадая в десятку. Знали о взаимоотношениях Каспера и Моники, о связи Влади с одной женщиной, о левых заработках Казимежа, о темных делишках Кайтека и Ярослава. Откуда?

Когда следователи снимали предварительные показания, делалось это, так сказать, принародно, и о столь деликатных вещах люди не распространялись. А когда нас стали вызывать по одному на допрос в кабинет, там до меня побывал лишь Януш, который никак не мог выболтать властям такие пикантные подробности. Не мог по той простой причине, что сам о них не знал. Нет, нет, я не настолько наивна и прекрасно знаю, у органов есть свои каналы по сбору нужных им сведений, но в данном случае просто не было времени этого сделать. Откуда же они все знают? Ведь не ясновидящие же они, в самом деле…

Занятая такими мыслями, я совсем забыла об осторожности и, боюсь, на вопросы отвечала излишне правдиво и подробно. Отрезвил меня неожиданный вопрос следователя:

— А вы сами? Вы не вели каких-либо финансовых дел с погибшим?

Сраженная наповал метким выстрелом, я запнулась на всем скаку, не зная, что отвечать. Знают или берут на пушку? Говорить правду или воздержаться?

Прокурор уточнил свой вопрос:

— Вы не одалживали денег у покойного? Или, возможно, вместе с ним у третьего лица?

Я по-прежнему молчала. С одной стороны, у меня не было ни малейшей охоты отвечать перед судом за финансовое преступление, с другой стороны, упомянутое преступление автоматически снимало с меня всякое подозрение в убийстве Тадеуша. Что выбрать? Если им все обо мне известно, тогда зачем говорить, а если неизвестно, я всегда успею отпереться. И я продолжала молчать.

— Благодарим вас, — вдруг произнес прокурор и закончил допрос, прежде чем я успела опомниться. Подписав многокилометровые собственные показания, зафиксированные сержантом, я покинула кабинет со смятенной душой.

Передо мной успели допросить Януша… Януш знал о моих делах с Тадеушем… Неужели Януш разболтал?

— Януш, ты им наболтал про меня? — грозно вопросила я, усаживаясь на свое место. Януш разговаривал с Янеком, моего вопроса не расслышал, пришлось повторить: — Януш, чем ты занимался в кабинете следователей?

— Шею демонстрировал, — ответил Януш. — Оказывается, они у всех проверяют шеи, нет ли у кого следов душения. И представь себе, у всех шеи чистые! Невозможно аккуратный народ пошел, все моются…

— Оставь шеи в покое! — разозлилась я, но тут подключился Янек:

— Мои объявления как в воду канули! Кого только я ни спрашивал — все отпираются. Интересно, куда же все-таки они подевались!

Я вышла из себя:

— Хватит молоть ерунду! Януш, немедленно отвечай, почему ты меня засыпал?

— Я тебя засыпал?! — возмутился Януш. — Да я как проклятый тебя защищал! С пеной у рта доказывал, что из комнаты ты не выходила и лично я не видел, чтобы ты душила Тадеуша! А когда я выходил, так ты даже задала мне глупый вопрос, сколько будет от шести отнять девять.

— И в самом деле, нашел о чем им говорить! А вот зачем ты им разболтал о моих делишках с Тадеушем? О том, что я одолжила ему пять кусков?

— Да ничего я им не говорил! Честью клянусь! За кого ты меня принимаешь?

— А они тебя об этом не спрашивали?

— Спрашивали, как не спрашивать. А я сказал — не знаю ничего. Тадеуш к нам в комнату заходил, не отрицаю, все заходили, говорили с тобой и на рабочие и на личные темы, а на какие конкретно — откуда мне знать. Я не любопытный, подслушивать не люблю.

— Так откуда же они узнали?

— Неужели им известно?

— В том-то и дело. Поднапрягись, вспомни, что ты им болтал, может, как-нибудь нечаянно вырвалось…

Януш обиделся:

— В конце концов, не пьяный же я! Клянусь, ни словечка лишнего не сболтнул! На эту тему не сболтнул. А вот на другую… Эх, смолол глупость.

— Какую именно?

Януш со скрипом повернулся на своем вертящемся стуле, достал сигарету и смущенно уставился на огонек зажженной спички.

— Они совсем заморочили мне голову! Поначалу я твердо стоял на том, что ничего ни о ком не знаю, о тебе тоже. Тогда они сами проболтались. Каспер, дескать, разводится из-за Моники. Богом клянусь, я этого не знал, а потом спрашивают, не было ли у Зенона с Тадеушем каких контактов в личном плане. В конце концов, должен же я хоть что-то знать, ну я и ляпнул, что как-то видел их вместе в городе. А сам, чтоб мне лопнуть, до сих пор не могу вспомнить, когда и где это было. И вообще, я малость спутался в своих показаниях…

— …с чем тебя и поздравляю, — насмешливо бросила я и задумалась. Выходит, с Янушем было то же самое, что и со мной, — прицельные попадания в десятку, то бишь в нашу частную жизнь.

— Чертовски хочется есть! — вдруг заявил Лешек. — А вам не хочется? Сейчас бы жареного цыпленочка, с гарниром…

— Ну, этот опять за свое, — недовольно проворчала я, потому что кулинарные запросы Лешека спутали мои мысли. — В голове у этого человека одни только цыплятки с гарниром.

— Почему только одни цыплятки? — обиделся Лешек. — Еще и гусь с яблоками.

— А простой колбаски не желаете? — съехидничал Янек.

— Нет колбаски, — тяжело вздохнул Лешек. — Утром, когда я забежал в магазин, был только паштет.

— Какой именно? — заинтересовался Януш. — В жестяных банках или тюбиках?

— Развесной.

А Янек пристал к Янушу:

— Ты сказал — паштет в тюбиках? Где ты видел паштет в тюбиках? Разве такой бывает?

— Еще как бывает, в тюбиках — самый вкусный. Раньше я видел в продаже, не знаю, как сейчас.

— А где ты видел?

— На Жолибоже. По правой стороне площади.

— Интересно, какую сторону площади ты считаешь правой?

— И в самом деле. Постой, как бы тебе объяснить…

— Попробуй с помощью сторон света, — предложила я, втягиваясь в дискуссию, ибо паштет в тюбиках меня тоже интересовал. — Если встать лицом на север, то где?

— А где там север? — поинтересовался Януш.

— Там, где Беляны.

— Нет, Беляны на востоке. Север в Маримонте.

— Спятил, север в Маримонте! В Ломянках он.

Варшавские районы не помогут Янушу сориентироваться в сторонах света, мы перешли на другой масштаб.

— Ну, представь, что ты стоишь мордой к Гданьску! К морю!

— Ага, значит, к Швеции? — понял наконец Януш.

— Ну да, а задом к Кракову.

— Тогда понятно, — обрадовался Януш. — По левой стороне.

— Там несколько продовольственных магазинов, — недовольно заметил Янек. — Штук пять.

— Я видел его, наверное, уже с месяц назад, — задумчиво протянул Януш, а Янек тоже задумчиво, глядя в окно, в тон ему произнес:

— Нет, больше…

— А ты откуда знаешь? — обиделся Януш. — Я же там был, а не ты.

— Больше магазинов, говорю.

— Значит, тебе придется все их обойти, — заметила и тоже задумалась, пытаясь вернуться к теме, с которой меня сбил паштет в тюбиках. А Януш никак не мог пережить того, что раскололся на допросе: выдал-таки милиции информацию, хотя и неточную. А тут еще этот паштет…

— Покупал я его около месяца назад, — старался он припомнить. — Тогда как раз уезжал мой приятель, тот югослав, помните, я вам о нем рассказывал, так мы перед отъездом для него покупали этот паштет…

Янек перебил:

— А где же жил твой югослав? У тебя?

— …в тюбиках, — закончил фразу Януш.

— Что ты! Жил в тюбиках?

— Нет, покупал в тюбиках.

— Перестаньте наконец ерунду молоть! — рассердилась я. — Совсем заморочили мне голову со своими тюбиками, и я забыла, что именно хотела вспомнить.

— Верно! — обрадовался Януш. — Только не ты, а я хотел вспомнить. И вспомнил! Знаете, где я видел Зенона вместе с Тадеушем? Именно на площади Вильсона, как раз тогда, когда мы с югославом покупали паштет в тюбиках.

— Вот как! — без особого энтузиазма откликнулся Янек на это известие. — Они тоже его покупали?

— Есть хочется! — тянул свое Лешек. — Пойду попробую милицию уговорить, может, выпустят меня в магазин.

— Если выпустят, тогда купи еду на всех. Хотя бы этот паштет.

Когда Лешек голоден, его больше ничего не интересует. Он быстро собрался и вышел из комнаты, оставив нас со своими проблемами. А мы с Янеком, преисполненные расследовательским пылом, соскочили со своих мест и кинулись к Янушу. Зенон был для нас темной лошадкой, его личную жизнь скрывала завеса таинственности, а тут вдруг появилась возможность эту завесу приподнять. Ведь мы и предположить не могли, что нашего заведующего может что-то связывать с Тадеушем, кроме чисто служебных отношений. А Януш видел их вместе в нерабочее время… Януш стал рассказывать:

— Вот теперь я все прекрасно вспомнил, так и стоят перед глазами. Приехали мы, значит, с югославом на площадь Вильсона, дело было уже к вечеру. Вижу — Зенон с Тадеушем стоят возле машины Зенона, и вроде как Зенон хочет уехать, а Тадеуш ему не дает. Что-то стал говорить Зенону, явно неприятное, хотя, сами знаете по виду нашего заведующего не сразу скажешь, доволен он или наоборот, но тут мне показалось, что очень недоволен…

И показалось, что сначала не хотел его слушать, а тут вдруг его как громом поразило, обернулся к Тадеушу, может, что и сказал, оба сели в машину и уехали…

— Тебя они видели?

— Нет, я в магазине был. Покупал паштет в…

— Что такое мог Тадеуш ему сказать?

— Холера его знает. Зенон ни в жизнь не скажет, Тадеуш тем более…

— Знаете, у меня такое чувство, что милиция не вслепую действует. Они знают, что делают. Заметили, пытаются нащупать наши личные связи с покойным и, так мне думается, именно в них надеются обнаружить мотив убийства.

— Понятно, ведь Тадеуша не могли задушить просто так, ни с того ни с сего, — рассудительно заметил Янек.

— Вот именно. Давайте быстренько попытаемся вспомнить, не было ли тут служебного мотива, — предложила я.

— А почему быстренько?

— Потому что наверняка не было, и тогда мы с чистой совестью выбросим его из головы и сможем сосредоточиться на личных.

Быстренько подумав, мы единодушно пришли к выводу, что служебные мотивы скорее заставили бы всех воскресить Тадеуша. Выходит, остаются только личные.

— Приступаем к личным. Начнем с Зенона. Что его могло связывать с Тадеушем в личном плане?

— Может… — начал Януш и не докончил. В соседней комнате вдруг раздался грохот, сопровождаемый каким-то непонятным шумом. Не раздумывая, мы все трое, мешая друг другу, ринулись туда.

Нашим глазам предстала картина, при виде которой мы буквально остолбенели. Стоя посреди комнаты на коленях перед Моникой, Каспер пытался целовать ее руки и душераздирающим голосом восклицал:

— Прости! Прости!

Моника, ну прямо разъяренная фурия, в бешенстве выдирала у него свои руки, а за ней стоял Кайтек, и было ясно видно, что он только что схлопотал по морде. Однако самый громкий шум производил Стефан. Потрясая кулаками над головой смертельно зареванной Веси, скорчившейся на своем табурете, он яростными воплями, не очень цензурными, выражал о ней свое мнение. Збигнев предпринимал тщетные и не совсем искренние попытки его утихомирить. Все, вместе взятое, создавало изумительную по силе выразительности сцену, единственными свидетелями которой стали мы трое.

— Во дают! — одобрительно проговорил Янек, первым придя в себя. Видимо, это помогло и Янушу обрести голос, которым он и рявкнул, перекрывая шум:

— А ну, тихо!

Так неожиданно это прозвучало, что присутствующие замерли каждый на своем месте и обратили взоры к источнику грозного окрика. Похоже, сам Януш не ожидал от себя такой прыти, ибо в смятении ретировался, но дело было сделано. Участники выразительной сцены сменили позу, шум затих.

— Что тут у вас происходит? — начала было допытываться я у присутствующих, но поняла, что все они находились в невменяемом состоянии. Ответить могла разве что одна Алиция. Но в данный момент она была занята Стефаном, состояние которого, похоже, внушало ей опасение.

— Того и гляди, его кондрашка хватит, — вместо ответа озабоченно произнесла Алиция. — Нет ли у кого глотка водки?

— Ты что, в эту пору? Если у кого с утра была, небось давно вылакали. Дай ему немного воды. И пусть глубоко дышит.

— А дышать зачем? Помогает?

— Нет, но он переключится на дыхание и перестанет психовать.

Алиция согласилась со мной, а я отложила на время расспросы и стала ей помогать. Сбегала за водой, принесла сразу несколько стаканов, и мы раздали их всем присутствующим, в том числе и Мареку, который только что вошел в комнату.

— Что это? — с недоумением спросил он. Понюхал, попробовал. — Вода? Это обязательно надо выпить?

— Не хочешь — не пей, прибереги на всякий случай. Неизвестно, что тут еще произойдет.

— А я уж было подумал, что обязательное питье воды входит в следственный ритуал, что это особый метод, ну, как тот самый осел с грязным брюхом…

В комнате постепенно воцарялась нормальная атмосфера, хотя очень непросто было привести их всех в спокойное состояние. Прошло немало времени, прежде чем мне удалось узнать, что же тут произошло.

Оказывается, сразу после меня на ковер вызвали Стефана, ближайшего коллегу покойного, он ведь тоже из сантехнического. Так получилось, что за Стефаном пришли в тот момент, когда Веся громким голосом выдавала свои сенсации. По ее глубокому убеждению, Тадеуша задушил Стефан из любви к ней, Весе, приревновав к несчастному, хотя возможен и второй вариант — прикончила беднягу Моника с целью скрыть факт своего сожительства сразу с Каспером и его сыном Кайтеком. Данный факт Тадеуш собирался обнародовать, вот Моника и заткнула ему рот самым радикальным образом. Навеки.

Все эти сенсационные открытия Веся провозглашала в сантехническом отделе, стоя спиной к двери, в которую как раз входил капитан, чтобы вызвать Стефана на допрос. С интересом выслушав Весины откровения, капитан увел Стефана, лишив его возможности прореагировать. Ничего, он это сделал сразу же по возвращении с допроса. Ворвавшись в среднюю комнату, куда в поисках спасения сбежала перепуганная Веся, Стефан чуть не убил эту дуру и устроил грандиозный скандал, в результате которого и разыгралась потрясающая сцена, свидетелями которой мы стали. Моника впала в ярость, Каспер ни с того ни с сего врезал по морде своему отпрыску и пал перед Моникой на колени с душераздирающим воплем: «Прости! Прости!» Вот этого никто не понимал, Каспер же, придя в себя, решительно отказался от дачи объяснений.

Избиению Кайтека я лично не удивилась, ибо знала воспитательные методы Каспера. Сыновей своих он держал в строгости, уму-разуму учил по старинке. Взрослые балбесы целовали папеньке ручку, с покорностью принимали отеческое поучение ремнем, что им совсем не мешало вместе со строгим родителем соображать на троих. Все на работе об этом знали, к такому положению вещей привыкли и уже не удивлялись.

Я еще обдумывала интересное происшествие, но тут вдруг разнеслась весть, что выносят тело, и это заставило нас вспомнить о покойном. Занятый животрепещущим событиями, коллектив мастерской как-то совсем забыл о первопричине событий. Ближе всех к Столяреку были Ярослав и Кайтек. Находясь под воздействием недавно принятой дозы спиртного, Ярослав не был в состоянии осмыслить во всей полноте печальное событие, Кайтек же молчал. Молчал всю дорогу, даже получив от отца пощечину. А все остальные, в общем, реагировали правильно, то есть: сначала были потрясены, потом на все лады обсуждали несчастье, а затем пришли к утешительному выводу, что слезами горю не поможешь, не стали демонстративно заламывать руки, а просто занялись текущими делами.

И все-таки покойник всегда покойник. Когда мы увидели на носилках неподвижное тело, прикрытое пластиковой накидкой, всем стало не по себе. Выносящие тело милиционеры еще не успели протиснуться сквозь дверь конференц-зала, как уже все сотрудники мастерской высыпали в коридор и выстроились в две шеренги по обе его стороны. Сопровождаемый мертвым молчанием, Тадеуш Столярек проделал свой последний путь по коридору родного учреждения и покинул навсегда его стены.

— Вот и все, — с горечью произнес Януш. — Был человек, и нет человека… Двери за Тадеушем давно захлопнулись, а мы все еще стояли вдоль коридора, в молчании переживая тяжелую сцену. И вдруг из наших рядов выступил Владя с вдохновенным бледно-зеленым лицом.

— Дорогие сотрудницы и сотрудники, — торжественно начал он.

— Нет! — нервно вскричала Алиция. — Еще и это! Не вынесу! Уберите этого болвана!

— Оставь, Владя, — устало обратился к нему Збышек, но тот не позволил сбить себя с толку и упорно продолжал завывать:

— Настала минута, которая… которая для нас… для нас…

— А тем более для покойника, — закончил Анджей, решительно схватил Владю за плечо и затолкал в его комнату.

— Слава богу! — с облегчением выдохнула Алиция. — Нашел время, кретин!

— Что ты хочешь, время самое подходящее. Когда ему еще представится такой случай? Трудно ожидать, что кто-нибудь из нас покончит жизнь самоубийством специально для того, чтобы Владя мог произнести речь, — пожал плечами Казимеж.

Мы разошлись по своим комнатам.


Короткий антракт закончился. Следствие наращивало темп. Теперь допросы велись сразу в двух кабинетах.

В результате этих допросов сравнительно спокойная дотоле обстановка в нашей мастерской стала то и дело нарушаться взрывами страстей, подобными сцене в средней комнате. Чтобы ничего не упустить, я покинула безопасную гавань нашей комнаты и заняла стратегически выгодный пост в коридоре, у зеркала рядом с раздевалкой. Раз уж я лишена возможности спокойно обдумать происходящее, надо постараться как можно больше увидеть и услышать. Разумеется, ко мне присоединилась Алиция. Последующие события подтвердили правильность выбранного нами наблюдательного пункта.

Сначала из конференц-зала, где теперь вела допрос вторая следственная бригада, вылетел жутко взволнованный Казимеж. А ведь он был одним из немногих сотрудников сохранявших в течение всего дня философское спокойствие, если не считать, конечно, глупостей, которые вырвались у него в самом начале. Куда девалось его философское спокойствие?

Мы с Алицией были первыми, на кого он наткнулся после допроса, и свое возмущение он излил на нас.

— Слушайте, что все это значит? — кричал он, не помня себя от злости. — Кто им мог наговорить такое? Просто свинство, и все! Кому какое дело до того, чем я месяц назад занимался в командировке? Какое это имеет отношение к убийству?

— Спокойно, пан Казимеж, — попыталась я его успокоить, — зачем так волноваться? А главное, кричать… Расскажите лучше спокойненько, о чем вас расспрашивали. Какие вопросы вам задавали?

— Идиотские! — продолжал бушевать Казимеж. — Caмые что ни на есть идиотские!

— Хорошо, пусть идиотские, — согласилась Алиция. — Уточни, в чем именно идиотские. Интересно, чем ты месяц назад занимался в командировке?

Казимеж не мог так скоро успокоиться, несмотря на наши уговоры, и поэтому его рассказ был несколько хаотичным. Тем не менее нам удалось понять, что представителям правопорядка очень не понравился разгульный образ жизни, который Казимеж вел во время служебной командировки.

— Нет, как вам понравится, они спрашивали меня, помню ли я ту блондинку из винного магазина во Вроцлаве, — с возмущением выкрикивал Казимеж, хотя лицо его несколько смягчилось при воспоминании о блондинке. — Ясное дело, помню, как не помнить. У нее такие ноги, что не забудешь. Кто знает, может, даже красивее ваших, пани Иоанна. Хотя нет, пожалуй, не красивее, но и не хуже.

— Благодарю вас, пан Казимеж, — с чувством произнесла я, но Алиции были чужды сантименты.

— Оставь пока ее ноги в покое. Что общего у блондинки с Тадеушем?

— А я откуда знаю? Сам их об этом спросил. А они вместо ответа: «По счету небось расплачивались командировочными?» Нет, какова наглость! А потом вдруг припомнили мне одно старое дельце, взялся я тогда за стройку, давно уже все быльем поросло, а они ни с того ни с сего припомнили мне! Ума не приложу, кто им мог донести? Покончили со стройкой, не успел я дух перевести — прицепились к одной такой брюнетке из Зелена-Гуры. Ничего не скажу, девка что надо, бюст как у Лоллобриджиды, но при чем тут она?

— Скажи пожалуйста, я и не знала, что ты у нас такой Казанова, — заметила Алиция, слушавшая его с большим интересом. Казимеж только рукой махнул, но гнев его немного смягчился.

— Не хватает только, чтобы дошло до Алинки, — вдруг забеспокоился он.

Я задумчиво смотрела на Казимежа, и кое-какие мысли пришли мне в голову. В порыве вдохновенья я решила уточнить:

— Кто тогда вместе с вами ездил в командировки? Припомните, пожалуйста.

— Кто ездил? Минутку… Во Вроцлав мы ездили с Владей и Стефаном. А в Зелена-Гуру… С кем же я туда ездил? Ага, вспомнил. Один раз с Владей и Каспером, а другой — с Тадеушем и тоже Каспером.

— А теперь, пан Казимеж, припомните, пожалуйста, еще такое обстоятельство. Тогда, во Вроцлаве, не ухлестывал ли Владя за той самой блондинкой?

— Еще как ухлестывал, а вы откуда знаете?

— Я же ясновидящая… И не волнуйтесь, если это не вы убили Тадеуша, ничего вам не будет, пан Казанова.

— А кто же его убил, как вы думаете? — спросил Казимеж, невольно бросив на себя взгляд в зеркало.

— Пока мы этого не знаем, — ответила Алиция. — Как только узнаем — скажем тебе.

— Откровенно говоря, мне важнее узнать, кто наболтал обо мне фараонам, — опять распалился Казимеж. — Попадись мне в руки эта свинья…

Тут, похоже, какое-то подозрение пришло ему в голову, и он, дыша местью, бросился к себе в отдел. Через минуту оттуда донеслись громкие гневные выкрики.

— Ты о чем подумала? — с любопытством спросила Алиция. — Почему ты стала расспрашивать о командировках?

Я не успела ответить — из кабинета выскочила Данка, красная, всклокоченная, со слезами на глазах. Она направилась в туалет, но мы ее перехватили. Данка тоже вся пылала гневом.

— Свинья! Какая свинья! Последняя свинья! — нервно выкрикивала она. Алиция прокомментировала:

— И эта о свиньях! Похоже, у нас тут настоящий свинарник, а не проектная мастерская…

Данке надо было выкричаться, и мы услышали много нелестных слов по адресу Ярослава, который, как утверждала Данка, самым свинским образом проинформировал следователей о ее личных делах. Она как-то совсем не принимала во внимание то обстоятельство, что Ярослава пока еще не успели допросить. Те туманные предположения, которые ранее зародились в моей голове, стали постепенно проясняться.

Не знаю, сколько времени Данута изливала бы нам душу, если бы случайно не глянула на себя в зеркало. С криком: «Езус-Мария!» — она скрылась в дамской комнате.

— Это становится любопытным, — заметила Алиция. — Так что ты собиралась сказать?

— Сейчас скажу, только ты сначала договори, что тебе хочется узнать.

— Как что? Я хотела услышать, о чем ты подумала.

— Да нет, ты только что сказала: «Это становится любопытным». Что именно?

— Иду в магазин под конвоем, — гордо заявил Лешек, появляясь в сопровождении сержанта. — Что вам купить?

— Все равно, — рассеянно бросила Алиция. — Хлеба и паштета.

— Мне то же самое. И пачку «Жегляжа». Так что же для тебя становится любопытным, черт возьми?!

И опять Алиции не дали ответить. Ну и контора! На сей раз представление устроил Рышард. Его могучий рев донесся из средней комнаты, но и здесь было прекрасно слышно. Нам, однако, хотелось и видеть.

— Никому не позволю меня шантажировать! — орал Рышард, изо всей силы колотя по столу «Черновым проектом кэмпинга» в твердом переплете. — Я не позволю меня шантажировать! Не позволю!! Хватит!

— Глупости! — Збышек пытался его перекричать — У вас мания преследования!

— И один! И второй! — выходил из себя Рышард. — Два сапога пара!

— Перестаньте психовать, — недовольно сказала Алиция и решительно вынула из руки Рышарда «Черновой проект». Не обращая на нее внимания, Рышард продолжал греметь.

Я ничего не понимала.

— Что с ним?

Марек вежливо пояснил:

— Расхождение в методах подхода к людям в служебной обстановке.

Гм. Вежливо, но непонятно.

— Я понимаю, — сказала Алиция. — Сейчас объясню, только пойдем отсюда, здесь слишком шумно.

Выйдя, мы опять заняли свой выгодный пост у зеркала в прихожей. Ну и дела, сплошные загадки!

Через прихожую проследовала Моника, хмурая, как дождевая осенняя туча, и скрылась в своей комнате. Мы проводили ее взглядом, потом посмотрели друг на дружку.

Я решительно потребовала от Алиции:

— Говори. Если нам и на этот раз помешают, я сама совершу убийство! События развиваются слишком быстро, слишком много выясняется новых вещей, у меня все перемешалось, и вместо того, чтобы приблизиться к разгадке преступления, я приближаюсь к сумасшествию. Немедленно говори, что именно кажется тебе любопытным!

— Минуту, — ответила Алиция и, воспользовавшись наличием зеркала, вытащила из глаза попавшую в него ресничку. — Вот что любопытно. Никогда в жизни не верила я ни в какие сверхъестественные силы, а тут то и дело испытываю такое чувство, будто они подключились к расследованию. Странное чувство. И подозрения появляются какие-то странные… Вроде они общаются с покойным…

Я кивнула головой, прекрасно понимая подругу. Точно такое же чувство испытывала и я сама. Разумеется, общение следователей с покойным исключалось, но развитие событий могло объясняться только этим. Действительно, спятить можно!

— Постарайся сосредоточиться, — сказала я. — Давай попытаемся разобраться. Дело непростое, в двух словах его не решить, надо подойти по-научному. Итак, действуем в хронологическом порядке. Что вызвало твое любопытство в самом начале?

— Может, мы присядем? — робко предложила Алиция. — Дело действительно не простое, затянется надолго, а я не умею разговаривать стоя.

— Где ты присядешь? Видишь же, везде столпотворение. Завтра отсидишься.

— Ну ладно, слушай. Еще перед смертью пошла я в туалет…

— А сейчас ты говоришь уже после смерти?

— Смерти Тадеуша, не притворяйся, что не понимаешь, и, пожалуйста, не сбивай меня. Пошла, значит, я в туалет, хотела руки вымыть. И услышала, как в комнате Ольгерда разговаривают. Причем такие разговорчики…

— Ольгерд приставал к Монике?

— Да нет, совсем наоборот…

— Что?! Она приставала к нему?

— Балда! Перестань перебивать, не то я никогда не кончу. Не было там ни Ольгерда, ни Моники, а были Збигнев и какая-то баба. И он очень вежливо с ней говорил.

Меня обдало жаром.

— Что именно он ей говорил?

— Погоди, дай вспомнить, как бы не напутать. Ага. «Кисонька, — говорил он, — не волнуйся, дорогая, я все устрою. Все будет хорошо, никто ничего не узнает». А потом еще несколько раз «коханая» с перерывами…

— Любимая с перерывами? Как это?

— Не любимая с перерывами, а говорил «любимая» и делал паузу. Между одной «коханой» и другой. Совершенно однозначные паузы. Да ты что, никак не поймешь? Сама, что ли, никогда в жизни не делала таких пауз?

— Я? А-а, понятно, делала, конечно.

— Ну так вот, сама понимаешь, как я удивилась. Збигнев, воплощенное целомудрие, кто бы мог подумать! И жутко хотелось знать, кто же она. Сначала я подумала — Моника, но, во-первых, к Монике совсем не подходила «кисонька», во-вторых, как я потом узнала, она все это время вместе с Ольгердом была в кабинете Зенона. Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

Мне и думать не надо, я и так это знаю. Как знаю и то, что Алиция подозревает меня. Поэтому ответила, покачав головой:

— Не я, хотя ты именно так думаешь. Наши отношения со Збышеком уже давно отошли в область предания, да никогда и не доходили до стадии нежных поцелуев. Тем более в служебном помещении. Очень, очень интересно…

И я надолго задумалась, пытаясь свести концы с концами. Тщетно, концы не сходились, да и здорово мешали шум и дым коромыслом. Алиция терпеливо ждала.

— Давай сделаем так, — решилась я. — Попробую размышлять вслух, а ты подключайся в нужный момент. Может, что из этого получится. Тебя еще не экзаменовали?

— Нет.

— А меня уже, так что есть над чем подумать. Знаешь, такое чувство, что если подумаю, то вот-вот все пойму. Очень неприятное чувство, покою не дает. Значит, так, слушай…

— Да слушаю же!

— Ведь что удивительно: они слишком много знают о всех нас, намного больше, чем знаем мы сами. Лучшее доказательство тому — буря, все страсти, что бушуют вокруг. О, вот опять, слышишь? Естественно, первая мысль — все друг на дружку капают. В таком случае должно начаться с первого, а первым экзаменовали Януша. Тот о личных делах Данки, Каспера, Моники не имел ни малейшего понятия. Только обо мне знал, но клялся всеми святыми, что ни словечка не сказал, и я ему верю. Потом на допрос пошла я, и заявляю со всей ответственностью — они уже знали многое. Откуда?

— Именно поэтому у меня и создалось впечатление, что они общались с покойным. Идиотское впечатление, согласна…

— …боюсь, не такое уж идиотское. Попробуй сформулировать, почему оно у тебя создалось и когда именно ты его ощутила впервые?

— Когда впервые впечатление?

— Впечатление, впечатление. Когда?

— У меня такое впечатление, что мое впечатление… Тьфу! Запуталась. В общем связано оно с Каспером. Я сама слышала, как по пьяной лавочке Каспер плакался в жилетку Столяреку о своих чувствах к Монике. Впрочем, мне тоже плакался…

— Стоп! Похоже, я напала на след! Кто больше всех знал о Данке? Ярослав! А его допрашивают только сейчас. Ты в состоянии сосчитать, сколько раз Ярослав со Столяреком вместе выпивали?

— А что? Мне обязательно нужно сосчитать? — встревожилась Алиция.

— Не обязательно. Значит, Данка не сказала, Ярослав еще просто не успел. О моих финансовых взаимоотношениях со Столяреком кто знал? Янек, Януш и я. Ну и естественно, Тадеуш. Януш не сказал, я не сказала. Янек не сказал…

— Откуда ты знаешь, что Янек не проговорился?

— Его тогда еще не спрашивали. Кто остается? Покойник! Да помолчи, я сама прекрасно понимаю — абсурд, но ведь так получается! В этом что-то есть! Ну, теперь подключайся.

Наморщив лоб, Алиция подумала и неуверенно произнесла:

— А не обнаружила ли милиция среди вещей Тадеуша чего-нибудь такого…

И тут меня осенило. Ну конечно, как же я раньше об этом не вспомнила?!

— Алиция, ты гений! — с восторгом вскричала я. — Ты восьмое чудо света, Алиция!

— Ты полагаешь? — вежливо отозвалась Алиция, выжидательно глядя на меня.

У Тадеуша была записная книжка. Большой зеленый блокнот, весь исписанный. Ведь я же собственными глазами не раз его видела, как могла забыть? Туда он записал и мои деньги, взятые им в долг. А что же еще могли означать подслушанные мною в туалете слова: «Это надо как следует изучить»? Точно, следователь обнаружил в кармане пиджака покойника этот блокнот! Услышав о блокноте, Алиция засомневалась:

— Хорошо, допустим, милиция его действительно нашла, но ведь это же не дневник, где описывается личная жизнь друзей и знакомых. Деловые заметки, понятно, суммы, взятые в долг, понятно…

А мне уже понемногу становилась ясной вся картина. Неприглядная, но куда денешься? Туман постепенно рассеивался.

— Ты заметила, получается так, что Тадеуш знал о людях только плохое? Вот возьми Казимежа. От него мы больше всего узнали. И еще эти дикие вопли Рышарда… Почему, почему, собственно, мы все одалживали ему деньги?

Уставившись друг на дружку мы с Алицией какое-то время ошеломленно молчали, а потом она громко и торжественно произнесла.

— А теперь позволь и мне заявить со всей ответственностью — ты гений!


Наверняка не меньше часа мы с Алицией на все лады интенсивно обсуждали возникшую ситуацию. Самые сногсшибательные открытия были нами сделаны в начале обсуждения, а чем дальше, тем хуже работали наши мозги. Думаю, это напрямую было связано с состоянием наших ног, которые от долгого стояния вконец затекли.

— Ради бога, давай на что-нибудь сядем, — тоскливо оглядываясь, попросила Алиция. — Не могу больше.

— Сядем, но при условии, что и сидя ты не перестанешь думать, — сурово сказала я, хотя тоже ног под собой не чуяла.

— Сидя я могу все, что угодно! — горячо заверила меня Алиция. — А сейчас я уже ни слова не понимаю из того, что ты говоришь.

Естественно, я перестала говорить, но до стульев нам не дала добраться Ирэна. Она выскочила из комнаты с криком:

— Пану Владе плохо! Пан Владя потерял сознание! Где пани Глебова? У нее должна быть валерьянка.

— Валерьянка? — последним усилием воли произнесла Алиция. — Зачем валерьянка? На него прекрасно действует протухшая вода из-под цветов.

Известие о плохом самочувствии Влади неожиданно придало мне новые силы. Бодрость вступила как в ноги, так и в голову. На фоне того, о чем мы догадались и чего я пока еще не понимала, его выкаблучивание выглядело особенно мерзким. Бормоча себе под нос ругательства, я кинулась в комнату сантехников. Алиция, поколебавшись, бросилась следом.

Владя сидел на стуле, прислоненный к стенке, а лицо его еще сильнее позеленело. По остальным было видно, что только что здесь разыгралась неприятная сцена. Хмурые и взъерошенные, они не глядели друг на друга, только Анджей с философским спокойствием обмахивал Владю каким-то чертежом. Приглядевшись, я узнала собственный проект благоустройства микрорайона и вырвала его у Анджея из рук, а сама коршуном налетела на этого умирающего лебедя:

— Теперь в обморок падаем? Сознание теряем? А о блондинке из винного магазина нашел силы трепаться? Чтоб сию же секунду оклемался, не то, Богом клянусь, ты у меня получишь!

Ирэна с ужасом вскрикнула, а лебедь вдруг открыл глаза и слабым голосом произнес:

— Чего тебе надо, ведьма? Оставь меня в покое!

— С покойником водку пил?

— Пил, а что? Нельзя? Когда мы с ним пили, он еще не был покойником.

— И ты разболтал ему о своих похождениях с блондинкой из винного во Вроцлаве, с брюнеткой из Зелена-Гуры, с рыжей из Залесья, с этой, как ее, Манилой из Закопане…

— С Мануэлой! — вдруг рявкнул Владя, к изумлению собравшихся сразу приходя в себя. — Отвяжись! Чего пристала? Тебе что за дело?

Я узнала, что хотела, и, бросив Владю, подошла к Алиции, которая, как только мы вошли, свалилась на стул у двери.

— Видишь? Что я говорила?

Алиция молча кивнула головой. Наши предположения полностью подтвердились. Владя, единственный в нашей мастерской инженер-электрик, ездил практически во все командировки с проектировщиками других специальностей. А в служебных командировках мужчины, известное дело, чувствуют себя на свободе и многое позволяют. За рюмкой водки делятся друг с другом секретами, болтают о своих похождениях. Владя их выслушивал и потом, тоже за рюмкой водки, пересказывал пьяную болтовню Тадеушу, причем, в силу комплекса неполноценности, приписывал себе все победы коллег у прекрасного пола во всех городах и весях Народной Польши. Тадеуш знал Владю как облупленного, внимательно выслушивал пьяные излияния, и наматывал на ус, делая поправку на его самовосхваление. Подыгрывая этому мямле и неврастенику, он мог вытянуть из него все, что хотел. Именно Владя стал источником скандальной информации о Казимеже, Стефане и двух-трех других сотрудниках-собутыльниках, источником, откуда Тадеуш черпал множество полезных сведений, делая записи в блокноте.

Представление, которое он только что устроил, было вызвано, разумеется, не раскаянием в собственной словесной несдержанности, из-за которой теперь могли пострадать коллеги, а тревогой за свою судьбу. Ведь этот кретин разболтал Тадеушу и о единственной личной победе — связи с одной пани, которая и в самом деле питала к Владе сентиментальные чувства, введенная в заблуждение благородным выражением его невинных голубеньких глазок. Эти сантименты вызывали во Владе двойственное чувство: с одной стороны, его распирало от гордости — вот, и он не хуже других мужчин, с другой — он дрожал от страха перед Тадеушем, который грозился донести обо всем его жене. И милиция вполне могла подумать, что это он прикончил Тадеуша, чтобы навсегда заткнуть ему рот. Конечно, так мог подумать только тот, кто не знал Влади. Наши предположения подтвердил Анджей, только что вернувшийся с допроса. С интересом разглядывая зеленого Владю, он сказал нам с Алицией:

— Знаете, о чем меня только что спрашивали?

— Откуда нам знать?

— Правда ли, что Тадеуш несколько дней назад поссорился с Владей и грозился — вот расскажу обо всем твоей жене, так будешь знать…

— Стойте, пан Анджей, вот уже и вы несете бог знает что. Скажите толком, кто скажет, чьей жене?

— Тадеуш. Владиной жене. О какой-то встрече с женщиной в вечернее время…

— И это действительно так? Я имею в виду их ссору.

— Еще как действительно! Только я не все запомнил, о чем им и сказал. Помню только, что Владя отказался поставить пол-литра…

Да, такое Тадеуш вряд ли записал в своем блокноте, зашаталась наша концепция.

— Откуда милиция могла узнать о ссоре? — невольно вслух произнесла я, глядя на Алицию. Та, опять же молча, только плечами пожала — непонятно. — Кто им сказал?

— Я! — вдруг громко, вызывающе ответила Ирэна. — Когда меня спрашивают, я говорю правду. Мне скрывать нечего. А меня спросили, в каких отношениях с сотрудниками был покойный, не ссорился ли с кем. Я и вспомнила. Еще как ссорился! Такой крик стоял — на всю контору. Я там специально не подслушивала.

Все как-то примолкли, со страхом и уважением глядя на твердую духом Ирэну. Даже Владя, который только что метался по комнате, заламывая руки.

— А правду я говорила и всегда буду говорить! — воодушевленная всеобщим вниманием, еще раз со всей решимостью заявила Ирэна, нарушая молчание и вызывая неоднозначную реакцию сотрудников.

— Что делать, что делать? — рыдал Владя, ломая руки.

— Повеситься! — ехидно посоветовала я. — Ничего другого тебе не остается. Настучал на друзей, выдал полмастерской, а теперь, как запахло жареным, наложил в штаны. Еще бы, как минимум пожизненное! Хотя… может, и меньше дадут, ты ведь действовал в состоянии аффекта…

— По местам! — зычный крик Януша прервал мои мрачные прогнозы. И, сунув голову в дверь, еще раз проревел: — По местам!

Все вздрогнули, а Анджей недовольно сказал:

— Чего глотку дерешь? Люди тут нервные. Алиция же уточнила:

— По каким местам?

— По рабочим! Народная власть велела. Ну, быстро! Ирэна, домой! То есть, я хотел сказать, на место!

По дороге в свой отдел я заглянула в комнату к Монике. Она сидела за столом, глядя в окно и дымя сигаретой. Скрип двери заставил ее повернуться.

— Удались! — ледяным голосом произнесла Моника. — Немедленно скройся! Я сейчас кого-нибудь убью, и мне бы не хотелось, чтобы это оказалась ты.

Значит, им окажется Ольгерд, подумала я. Ведь ему придется сейчас вернуться на свое рабочее место, а оно рядом с Моникой. Я послушно выполнила повеление Моники и закрыла за собой дверь.

Усевшись за собственный стол, я наконец получила возможность подумать. Конференция у зеркала принесла плоды, очень продуктивными оказались наши изыскания. Так получилось, что всех сотрудников нашей проектной мастерской можно разделить на три группы в зависимости от того, в каких взаимоотношениях они находятся со мной и Алицией. Приблизительно треть персонала мастерской были моими хорошими знакомыми, вторая треть — знакомыми Алиции, а оставшаяся треть — мало знакомые нам обеим.

Очень удобно получалось с двумя третями, с последней — хуже, но наших суммарных данных было совершенно достаточно, чтобы догадаться об остальном.

В свете наших рассуждений образ безвременно ушедшего коллеги становился все менее светлым. Еще немного — и он окажется хуже неизвестного нам его убийцы… И хотя мы обе очень хорошо помнили известное изречение «De mortuis nil nisi bene» — «О мертвых или ничего, или хорошо», против истины не попрешь.

Нами было точно установлено, что Тадеуш прекрасно знал все мельчайшие обстоятельства личной жизни своих коллег по работе. Знал, например, о махинациях Казимежа. На пути к повышению жизненного благосостояния Казимежу не раз встречались препятствия, которые он очень искусно обходил с помощью разных средств. Нет, не таких, которые прямиком ведут на скамью подсудимых, но, во всяком случае, репутацию бы ему основательно подпортили, узнай о них на работе. А ведь Казимеж постоянно привлекался в качестве независимого эксперта на судебные разбирательства и очень дорожил своей незапятнанной репутацией.

Знал Тадеуш о безответной любви Каспера к Монике, как и об отношении жены Каспера к этому неуместному чувству. Мы тоже знали, что разгневанная супруга пригрозила Касперу разделом имущества — а оно в основном принадлежало ей, — если супруг не выкинет из головы всякую мысль об этой гетере. Каспер не раз торжественно клялся выкинуть и на другой же день клятву нарушал.

Знал Тадеуш о заветной мечте Рышарда уехать работать на Ближний Восток по линии Полсервиса. Выведенный из терпения постоянными проволочками, Рышард позволил себе неосторожно крепко выразиться об одной из шишек Полсервиса. Доведи Тадеуш эти выражения до упомянутой шишки, Рышард навсегда мог распрощаться с мечтой о выезде.

Знал Тадеуш и множество самых интимных тайн Моники, Данки, Кайтека, Стефана, Веси и прочих, не говоря уже обо мне. Знал и служебные секреты, раскрытие которых сильно подорвало бы позиции Ольгерда и Зенона. И наверняка знал еще многое, что нам с Алицией не было известно и о чем мы и догадываться не могли. Но одно знали твердо: обнародование любой информации из копилки Тадеуша могло обернуться для кого-то крупными неприятностями. Такова одна сторона медали. Другую представляли долги Тадеуша.

Тадеуш брал деньги в долг у всех сотрудников, о которых он имел компрометирующие сведения. Долгов этих не возвращал, напротив, со временем они только увеличивались. Если люди знали, что долгов он не возвращает, почему же все равно давали ему в долг? Ответ мог быть только один, во всяком случае правильный для двух третей персонала. Давая этому вымогателю безвозвратные ссуды, несчастные покупали его молчание. Может, кто в глубине души и надеялся, что он когда-нибудь отдаст, не знаю…

Вот к такому выводу пришли мы с Алицией в ходе совещания у зеркала. От него был один шаг к следующему, а именно: Тадеуша убил человек, больше других опасавшийся его информированности. Теперь оставалось как-нибудь подипломатичнее порасспросить коллег, чтобы выявить такого человека. Кто из них мог отмочить нечто такое, о чем мы пока не знаем, а для отмочившего сохранение тайны стало вопросом жизни и смерти? Ведь чем у человека больше на совести, тем больше причин опасаться доносчика.

С сожалением вспомнила я о безвозвратно прошедших временах Средневековья, когда самым обычным делом было отравить человека, знавшего слишком много. Ах, романтические времена! Тайны, покрытые мраком, закованные в кандалы скелеты в подземельях старинных замков. Прошли времена, когда на каждом шагу можно было встретить незнакомца в маске, с кинжалом в руке, когда неверных жен замуровывали в башни, а незаконнорожденных потомков топили под покровом ночной темноты. Мрачное, но романтическое время, куда нам до них! Кто из современных государственных служащих может скрывать в сердце смертоносные тайны? Смешно. Хотя какой смех, ведь Тадеуш погиб!

Кто из моих коллег способен на такое? Многих я знаю, многое о них знаю, хотя Тадеуш знал больше. Нет, нет, постараюсь сосредоточиться. Кому из них и чем именно была опасна излишняя реклама? Кому, каким образом и в какой степени она могла повредить?

Обстановка в мастерской отнюдь не способствовала размышлениям. Тут постоянно что-то происходило, причем интересное, так что имело смысл все это наблюдать. Вот и теперь зачем-то велено было всем занять свои места.

— Не знаете, зачем нас разогнали по отделам? — спросила я товарищей по комнате. — Что на этот раз придумала милиция?

— Да уж что-нибудь придумала, — рассеянно ответил Януш, ибо как раз в этот момент вернулся Лешек из магазина. Он сказал, сколько злотых потратил, мы быстренько рассчитали, сколько следует с носа, и принялись за еду.

Свои припасы Лешек разложил на столе отсутствующего Витольда. Оказывается, себе он купил рыбу горячего копчения, совершенно чудовищной величины, и теперь сам удивляется, глядя на нее.

— Как думаете, что это за рыба? Вроде не треска и не камбала…

— Пластуга, — со знанием дела бросил Януш.

— Да ведь пластуга и камбала — это одно и то же.

— Нет, пластуга — это северная камбала.

— А! Хочешь кусочек?

— Хочу, положи мне сюда, на хлеб.

— И что, будем есть всухомятку? Теперь и чаю нельзя заварить? — спросила я.

— О чае милиция ничего не говорила. Янек, рыба — чудо, попробуй!

Лешек понимал, что такую исполинскую рыбу ему одному и за неделю не съесть, вот он и делился охотно с товарищами, а сам возбужденно рассказывал, как в первый раз в жизни ходил в магазин под конвоем. Чувствовалось, его прямо-таки распирала гордость.

— Сколько живу, такого почета мне еще не оказывали! Как пришли в магазин, все сразу в сторонку, меня первым пропустили. Сержант с меня глаз не спускает, а все по стеночке, говорю вам!

Янек с бутербродом в руке протиснулся на балкон. Балконная дверь полностью не открывалась, мешал стол Витольда, поэтому балконом могли пользоваться только худощавые сотрудники. В комнату вошел Зенон и, подойдя к столу Януша, стал ему что-то говорить. Януш перестал жевать, чтобы лучше слышать. Дело в том, что Зенон и в нормальном состоянии говорил очень тихо, а когда нервничал, то и вовсе принимался шептать. Вот Януш и не жевал, чтобы не заглушить шепот начальства. И даже перестал моргать, слушая с величайшим напряжением.

Пребывая в благодушном настроении после оказанных ему почестей, Лешек готов был весь мир осчастливить. Он и к начальству обратился с великодушным предложением:

— Пан инженер, посмотрите, какая чудесная рыба. Не желаете ли попробовать? Будьте любезны, вот я вам положу кусочек на хлеб. Попробуйте, очень вкусно!

Зенон взглянул на рыбу, пытаясь скрыть отвращение, а Лешек гостеприимно настаивал:

— Пожалуйста, попробуйте.

И протянул ломтик рыбы на куске белого хлеба.

— Нет, благодарю вас, — измученным голосом ответил Зенон. — Видите ли, прием пищи я вообще считаю занятием сугубо интимным и позволяю себе есть лишь в укромных местах. То есть когда меня не видят.

Лешек замер с рукой, протянутой к Зенону, и глядел на него, сбитый с толку. Потом попытался исправить собственную бестактность.

— Конечно, вы правы. Совершенно с вами согласен. Я тоже как-то пытался есть в туалете, хотя там немного неудобно…

Зенон хотел что-то ответить, но раздумал и только махнул рукой. Взглянув на нас, он молча вышел со страдальческим видом. Янек протиснулся в комнату и недоверчиво переспросил:

— Он запрещает есть на рабочих местах? Только в туалете?

— Не только, — ответил Лешек. — Можно в шкафу, под столом, где угодно, лишь бы место было укромное. Чтобы люди не видели.

Януш, наморщив лоб, сосредоточенно жевал. Потом обратился к нам за помощью:

— Не знаете, что он мне сказал? Вроде дал какое-то поручение, но, разрази меня гром, я ничего не понял. Как ни старался, не расслышал.

— Ну! — обрадовался Лешек. — Ты тоже? Слава богу, а то я уж сомневаться начал — то ли со слухом у меня плохо, то ли с мозгами, никак не пойму, что он мне шепчет. А ведь стараюсь изо всех сил! — Януш мрачно покачал головой.

— Знаете, в этом что-то есть. Он и в самом деле отдает свои распоряжения так, будто боится — а вдруг их поймут! Поначалу еще можно было что-то разобрать, а теперь совсем плохо. Боюсь, это последствия его холостяцкого положения. Иоанна, тебе боевое задание — уговори его жениться!

— Как же, разбежалась, чуть ног не поломала! Да я никакой женщине такого не пожелаю!

— Не знаю, чего ты придираешься? Парень что надо. Ой, чуть костью не подавился! — Лешек вытащил кость из своей рыбы и продолжал: — А что у него с волосами не густо, так это…

— Да нет, к его красоте у меня нет претензий, он даже красивее, чем вы думаете. Вам случалось видеть Зенона голым?

— А вам случалось? — изумился Янек.

— Случалось. На парусной лодке, на Висле, — пояснила я. — И в бассейне видела. И будь у него такой характер, как фигура, я бы собственноручно чистила ему ботинки.

— А если бы его фигура была как характер…

— …тогда его только в клетке показывать. За большие деньги. Такого еще у нас на Земле не видели.

— Дай еще кусочек рыбы, — попросил Янек, протягивая Лешеку кусок хлеба.

Выполняя приказание следственных властей, мы послушно сидели на своих местах, используя свободное время для того, чтобы подкрепиться, и жаловались на отсутствие чая. Приглушенный голодом интерес к ходу следствия теперь возродился вновь, и мы все выжидающе посмотрели на капитана, когда он наконец пожаловал к нам в отдел.

Капитан пришел не один, его сопровождал милиционер в форме. Войдя и оглядевшись, они, к нашей неописуемой радости, начали самый настоящий, тщательный обыск, ну точно такой, каким он обычно предстает в детективах!

Начали они с первого от двери шкафа с эскизами. От предложенной нами помощи они имели глупость отказаться, не отдавая, по-видимому, себе отчета в том, что их ждет работа, по сравнению с которой подвиги Геракла ничто! В каждом из плоских ящиков лежало около двух десятков туго свернутых рулонов метровой длины. В каждом рулоне находилось не менее двух десятков эскизов и чертежей разных форматов и разной степени сохранности, иногда очень ветхих и разорванных, с которыми тем не менее следовало очень бережно обращаться, ибо это были служебные документы. Разворачивание чуть ли не каждого из них сопровождалось нашим нервным восклицанием — «Осторожно!»

Сержант, в обязанности которого входило разворачивать и сворачивать рулоны, наверняка проклял все на свете. У него явно тряслись руки, чертежи вываливались на пол, сворачивал он их криво и наконец взмолился:

— Гражданин капитан, может, все-таки…

Не знаю, чем руководствовался капитан — испытал ли он прилив жалости или пришел к выводу, что предоставленный сам себе сержант провозится до конца века, — но он бросил на нас неуверенный взгляд. Я не упустила возможности использовать обстоятельства:

— Панове, независимо от того, что вы ищете, просмотренная вами территория уже не представляет опасности, так ведь? Тогда, может, вы будете себе искать дальше, а мы за вами будем аккуратно сворачивать наши чертежи, они ведь нам для работы нужны.

Посомневавшись, капитан принял предложенную помощь, но доверие оказал лишь мне и Янеку. Думаю, только из тех соображений, что мы ближе всех сидели к обследуемому шкафу, да и не хотелось капитану, чтобы на подозреваемой местности толклось слишком много народу. Впрочем, и к нам он относился с недоверием, не спуская ни на минуту глаз. При обыске он почти не пользовался глазами, запускал руку в шкаф не глядя, после того как сержант освобождал ящики от рулонов. Из этого я сделала вывод, что ищут они довольно крупный предмет.

Покончив с ящиками шкафов, милиция решила поискать на шкафах. Нам самим было интересно, что они там найдут, потому что туда мы не заглядывали целую вечность. Начал сержант с того, что опрометчиво потянул за какой-то торчащий предмет, и, прежде чем мы успели ему крикнуть: «Осторожно!» — на голову бедолаге свалился старый гипсовый макет одного из проектируемых микрорайонов, а вслед за ним куча запыленных оттисков уже ненужного типового проекта. Учтя горький опыт сержанта, капитан с непроницаемым выражением лица влез на табуретку, с нее на один из выдвинутых ящиков и собственноручно принялся копаться в куче хлама, лежащего на шкафу. Когда он слез, обшлага его пиджака выглядели так, будто капитан чистил очень запущенный хлев. И похоже, другого результата поиски на шкафу не дали.

Обыск, должна признать, производился тщательно. Покончив со шкафами, капитан принялся за наши столы. Начал с меня.

— Будьте так любезны продемонстрировать ящики своего стола, — сказал он мне.

Я продемонстрировала не только охотно, но и с радостью. Пусть ищут, ящики — это пустяки. Дело в том, что основное свое имущество я держала под столом. Там я уже давно приколола большие листы использованного бристоля и в этом тайнике хранила много полезных вещей. Нет, нет, я не скрывала от следствия свой тайник, с готовностью выставив на обозрение капитану всю эту кучу мусора.

И представьте, он в ней наконец что-то нашел! Совершенно проигнорировав такие интересные предметы, как цепочка от настольной лампы, игральные карты, бутылочные пробки, он ухватился за невзрачный кусок тряпки, которым я вытирала перо от туши, да еще скомканный обрывок туалетной бумаги. Вышеупомянутые сокровища были аккуратно уложены в конверт, на котором капитан что-то надписал — что именно, я не разглядела, как ни старалась.

Затем сотрудники милиции подошли к столу Лешека, который, сидя за столом Витольда, все еще ел свою рыбу.

— Чей это стол?

— Мой. — Лешек обо что-то торопливо вытер руки и губы и поспешил к следователю. — Вы желаете посмотреть? Извольте.

Он выдвинул ящик своего стола, и тут в первый раз на непроницаемом до сих пор лице следователя проявились эмоции. Содержимое ящиков Лешека не только для него могло показаться неожиданным. Дно ящика покрывал слой уже давно прогорклого сливочного масла с налипшими на него огрызками окаменевшей колбасы, засохшими кусками булки, скомканной фольгой из-под плавленых сырков и еще какими-то предметами, которые из-за давности лет идентифицировать не представлялось возможным. По этому лунному пейзажу беззаботно перекатывалась пустая банка с остатками горчицы.

Лешек спокойно и благожелательно демонстрировал представителям властей свой ящик, но, видя реакцию следователя, счел себя обязанным дать пояснение:

— Запасы на черный-пречерный день. Перед получкой мы, как правило, несколько… гм… стеснены в средствах.

Капитан пристально посмотрел на него и двинулся дальше. У Янека был изъят обрывок старого носка, совсем затвердевший от туши, а у Януша — воротник от рубашки Казимежа, тоже служивший для вытирания перьев от туши. Казимеж своим гардеробом обслуживал как минимум полмастерской.

Когда из ящика стола Витольда извлекли манжеты Казимежа и тоже поместили в конверт, я не выдержала и громко выразила протест:

— Все отбирать нельзя! Ведь это же наши орудия труда. Теперь нам нечем вытирать наши перья, остановится производственный процесс!

— Ваши орудия труда будут вам возвращены, — холодно парировал капитан на полном серьезе.

Сотрудники милиции прочесали нашу комнату вдоль и поперек, раскрошили на мелкие кусочки большой шар из пластилина, который шел у Янека на изготовление макетов, разобрали радиоприемник и заглянули внутрь, внимательно ознакомились с содержимым мусорной корзины и наконец покинули комнату, выйдя на балкон.

Вот когда Янек оживился! До сих пор мы все сидели спокойно, доброжелательно, с интересом наблюдая за действиями следственных властей, и воздерживались от комментариев. Балкон заставил взволноваться не только Янека.

— Ведь они откроют наш вазон! — высказал Янек общую мысль. — Это надо видеть!

Сорвавшись с мест и подталкивая друг друга, мы столпились в балконной двери, выставив головы наружу.

Украшением (сомнительным) нашего балкона с давних пор служила отбитая гипсовая ваза необъятных размеров, мы же использовали ее как сосуд для химических опытов. Уже в течение нескольких месяцев мы бросали в нее всевозможные вещи, с интересом следя за ходом химических реакций и ожидая, что из этого выйдет. Вазу плотно закрывала аккуратно подогнанная древесностружечная плита. Внешне ваза выглядела очень пристойно, а вот внутри… Внутри чего только не было! Остатки молока, воды из-под цветов, огрызки яблок, гнилые помидоры, окурки, недоеденные остатки всевозможных продуктов в гораздо большем ассортименте, чем в столе у Лешека, кофейная гуща… Всего не перечислишь. Янек как-то специально для опыта принес вареную картошку, а Витольд не пожалел вареный горох, который заготовил для рыбной ловли. Я и сама… Нет, лучше не скажу, что я туда бросила. В общем, каждый внес свою лепту.

Неустанно пополняя содержимое нашего вазона, мы очень надеялись, что в нем в конце концов образуется взрывчатая смесь, которая, может, и взорвется. Или произойдет еще что-нибудь в том же духе, необыкновенное. Правда, последние несколько недель мы не прикасались к нашему вазону, не хватало мужества приподнять крышку. Уж очень давно стоял он на солнце…

И вот теперь, затаив дыхание, мы наблюдали за тем как сержант милиции протянул руку к плите, закрывающей вазон.

— Осторожно! — не выдержал Лешек. Милиционер отдернул руку и с удивлением взглянул на нас.

— Почему?

— Не обращайте внимания на нашего коллегу, у него нервы, — поспешил исправить положение Януш. — Делайте свое дело.

— Ну! — вырвалось у Янека.

Сержант с сомнением еще раз взглянул на нас, а потом на невозмутимого капитана и сразу перестал сомневаться. Приподняв крышку, он заглянул внутрь вазона, а потом взял палку и помешал его содержимое.

Ничего лучшего мы и желать не смели. Правда, не взорвалось, но и без этого эффект был впечатляющим. Жидкость в вазоне вскипела, и пенистая, невообразимо вонючая масса хлынула через край. Даже мы ощутили вонь, что же говорить о несчастном сержанте! Он отшатнулся с криком: «Что же это такое!» — и наверняка обратился бы в бегство, если бы не начальство. Суровый взгляд капитана заставил его, заткнув нос, исполнить свой служебный долг. Бедняга снова принялся копаться в вазоне. Понаблюдав за ним с минуту, капитан принял решение:

— Придется вылить.

— Тут?!

— Да нет, на помойке. Ничего не поделаешь. Ну, взяли!

Прикрыв вазон крышкой, они с трудом приподняли его и стали протискиваться через дверь в комнату. Исполненные самых дурных предчувствий, мы освободили им дорогу. Через балконную дверь с трудом протискивался человек сам по себе, тут же приходилось еще тащить жуткую тяжесть в чрезвычайно неудобном сосуде. Сначала задом протиснулся сержант. Капитан поддерживал вазон со стороны балкона. Споткнувшись о доску Витольда, сержант, чтобы не выронить вазон, сделал попытку прижать его к груди, зацепился за ручку двери, и вазон выскользнул у него из рук в тот момент, когда капитан ослабил бдительность, протискиваясь сам.

Из-под обломков гипса по всей комнате, шипя, расползалась густая, бурая, невообразимо смердящая жидкость. Нет, не такого результата ожидали мы от нашего опыта!

За месяцы гниения на балконе помидоры, окурки и многие другие ингредиенты превратились в однородную зловонную массу. Первоначальную форму сохранили только кости от свиной грудинки, стеклянная банка из-под майонеза и какой-то ключ, отлетевший при падении под стол Витольда.

Грозным окриком капитан приказал нам не двигаться, а мы и так не двигались, с искренним удовлетворением наблюдая за тем, как сержант с помощью еще одного кооптированного к следственной группе милиционера аккуратно собрали гадость с пола на разложенную рядом старую целлофановую клеенку, подобрав все до последнего катышка. И даже пол вытерли. Пани Глебова наверняка так аккуратно никогда бы не убрала.

Наконец милиционеры удалились, унося с собой бесценную клеенку, а мы получили возможность обменяться впечатлениями. В конечном счете вазон оправдал наши ожидания.

— Но не взорвался! — сожалел Лешек.

— Не требуй от него слишком много, — укротил его Януш. — И так неплохо получилось.

— А что же они все-таки искали, как вы думаете? — спросила я, стараясь не дышать, ибо, несмотря на открытые дверь и окно, в комнате было не продохнуть.

— Ты же видела — одежку Казимежа. Выходит, он для них самый подозрительный, вот они и собирают его вещи.

— По всей конторе, — дополнил Янека Лешек, выглянув в коридор. — Обыск, так сказать, на широкую ногу. Нет, серьезно, что они ищут?

И в самом деле, в поисках неизвестного предмета (предметов?) следственная труппа поставила с ног на голову всю мастерскую. Разведка донесла, что в других отделах тоже изымали все тряпки.

Я сидела на своем рабочем месте, но работать не могла. Голова была занята убийством. Взяв чистый лист бумаги, я записала все известные мне сведения о сотрудниках нашей многоотраслевой мастерской. И теперь, изучая их, пыталась сделать какой-то вывод.

Тадеуш нас шантажировал, это ясно. Всех? Почти всех. Только двое не попались в его сети, Алиция и Витольд. Остальные же… Остальные все как один могли подозреваться в убийстве!

В моем списке больше всего компрометирующих сведений числилось за Моникой и Каспером. Да они, по правде сказать, и без того представлялись мне наиболее подозрительными. Взять, например, Монику с ее чрезвычайно запутанной личной жизнью. Женщина интересная и темпераментная, она недавно вступила в романтическую связь с молодым, на редкость красивым и тоже чрезвычайно темпераментным представителем одного из наших инвесторов. И вот теперь изо всех сил пытается разорвать эту связь, поскольку неожиданно перед ней замаячила перспектива очень выгодного брака. Кандидат в мужья был человеком не только необычайно состоятельным, но и необычайно суровым в своих взглядах на моральный облик будущей супруги. Влюбленный молодой человек не желал покинуть поле боя, да и Монике наверняка тоже нелегко было с ним расстаться. Узнай добродетельный претендент на руку Моники о ее романе — все, на их браке можно ставить крест, а Моника давно мечтала устроить наконец свою личную жизнь, заполучить богатого, надежного мужа.

Вопрос: насколько Столярек был информирован о личной жизни Моники?

Теперь Каспер. Давний и верный обожатель Моники, уж он-то знал обо всех перипетиях личной жизни своего божества. А если он знал еще и о том, что Тадеуш шантажировал это божество, что ему стоило прикончить шантажиста, действуя, разумеется, в аффекте? Не говоря уже о том, что шантажист угрожал и ему самому…

С тихой грустью изучала я перечень ошибок и неудач своих коллег. Были среди них такие, о которых знала только я, кроме, разумеется, лиц, эти ошибки совершивших. Знал ли о них Тадеуш? И знали ли они, что он знает? Мне было ничего не известно о взаимоотношениях Тадеуша с Зеноном, с Янеком, со Збигневом и с Ядвигой. Из них больше всех меня интересовал, естественно, Збышек.

В отделе я сидела одна-одинешенька, ибо трое моих соседей по комнате вышли, и вот, как по заказу, ко мне заглянул Стефан. Из всех сотрудников мастерской он был ближе всех к Збигневу, я было обрадовалась возможности порасспросить его, но он с ходу напустился на меня.

— Чтобы вам вечно в аду гореть за эту идиотскую выдумку с Тадеушем! Неужели не могла пани придушить кого-нибудь другого? Что мне теперь делать? Придется тачку продать…

— Минутку, пан Стефан, не все сразу. Успокойтесь. Не угодно ли сигарету? Присядьте, пожалуйста, и расскажите, почему вы одалживали ему деньги?

Стефан придвинул себе стул, что-то ворча под нос, похлопал по карманам в поисках спичек, закурил, сел и гневно посмотрел на меня.

— Почему я одалживал Тадеушу деньги? Чтобы он оставил меня в покое! Вы представляете, что было бы, если бы он рассказал моей старухе об этой проклятой Веське? Она и так зудит, а тут вовсе сжила бы меня со свету. А я человек немолодой, у меня печень пошаливает, мне покой нужен. Этот ваш Тадеуш… Такого мерзавца поискать! Как только его земля носила? Вы думаете, он только в меня вцепился? Как бы не так! И в Каспера, и во Владю, и в Кайтека, чтоб вы знали! И в Збышека.

Я так и подскочила на стуле.

— Что вы говорите? И в Збышека тоже?

— И в него, и в него.

Сразу упало настроение. До сих пор я тайно надеялась, что Збышека миновала чаша сия. Выходит, не миновала.

— А Збышека он на что поймал? — сдавленным голосом спросила я. — Не знаете?

— Понятия не имею, — попыхивая сигаретой, ответил Стефан, не замечая моего волнения. — Вы Збышека знаете, слова из него не вытянешь. Один только раз правда, проговорился, что у него большие неприятности, но не лично его…

Черт побери! Этого мне было достаточно. О тайной любви Збышека я знала не хуже самого Збышека. Оправдались мои самые худшие опасения, и так тяжело стало на сердце…

Больше расспрашивать Стефана не было необходимости. Мы сидели и курили в мрачном молчании. Нарушила его народная власть, срочно вызвав меня на ковер.

По дороге в конференц-зал я отметила многочисленные признаки явной анархии, воцарившейся в нашей конторе. В углу у зеркала о чем-то яростно спорили Зенон и Казимеж. В средней комнате играли в бридж (Алиция, Анджей, Марек и Януш). Рышард продолжал спать сном праведника, пользуясь возможностью, а Анка угрюмо сидела над книгой, глядя на страницы невидящими глазами. В сантехническом отделе Лешек, Ярослав и Кайтек играли в спички. В кабинете начальства и в конференц-зале велся допрос сотрудников. У двери конференц-зала теперь сидел на табурете вооруженный милиционер в форме, что сразу придало недостающую нашей конторе солидность. Он же сообщил мне, что меня ждут не во вверенном ему объекте, а в кабинете Зенона. Я пошла туда.

Трое мужчин, занявших кабинет, мне очень напомнили гончих, взявших след. Я сразу ощутила нервную, накаленную атмосферу, царящую в этой комнате, и не только потому, что накурено было в ней, как на вокзале. У прокурора глаза прямо-таки горели, от чего он стал еще красивее.

— Решили побеседовать с автором представления, — ехидно начал капитан. — Надеюсь, вы не откажетесь сообщить нам кое-какую необходимую информацию.

— Возможно, и сообщу, — ответила я. — В свою очередь надеюсь и от вас узнать кое-что. Сами понимаете, меня, как автора, очень интересует, чем же кончится представление.

— И все-таки, уверен, мы в этом заинтересованы больше. А для начала будьте любезны ответить на один вопрос. Что было в той посудине на вашем балконе?

Я дала исчерпывающий ответ, вызвавший отвращение на лицах слушателей. Меня же проклятый вазон сразу сбил с толку, заставив забыть о предварительно продуманной тактике. Черт с ней, моей судьбой, сейчас главное — позаботиться о ни в чем не повинных коллегах, влипших из-за меня в глупейшую историю.

В конце концов, я до сих пор не была под судом и следствием, характеристика у меня что надо, большой срок не дадут.

Капитан уже задавал мне следующий вопрос, но невежливо его перебила.

— Постойте. Для начала давайте я вам кое-что скажу.

— Извольте…

— Панове, — торжественно начала я, — прежде всего довожу до вашего сведения, что я твердо верю народной власти. Наверняка вами уже установлено, что в течение часа, когда совершено убийство, я с места не двигалась. Значит, Столярека прикончила не я. Разумеется, вы вправе думать, что у меня был сообщник и это дело его рук, а я лишь задумала убийство и руководила всей операцией. Думать так вы вправе, но, как люди неглупые, наверняка не думаете, ибо я тоже не дура и не стала бы трубить на всю мастерскую о замышляемом убийстве. Более того. Могу привести очень веское доказательство моей невиновности, но предварительно мне бы хотелось заключить с вами соглашение…

Нет, не то я говорю. Какое соглашение, сначала надо доказать свою непричастность. Закрыв глаза, головой вперед я ринулась в пропасть.

По возможности кратко и убедительно выложила я перед следственными властями причины, в силу которых лично я желала Тадеушу долгой и счастливой жизни. Призналась чистосердечно, что в сообществе с Тадеушем провернула махинацию с нашей кассой взаимопомощи. Короче, совершила финансовое преступление. Подала заявление, что покупаю крупную вещь, и под этим предлогом получила в кассе крупную сумму. Вещи не купила, да и суммы, по правде сказать, не взяла.

— В чем же заключалась махинация?

— Мне нужны были деньги, а у Тадеуша в магазине знакомство, он взял подложную справку, что я купила крупную вещь, ну, мне и выдали деньги.

— Так выдали или нет?

— Выдали, но я их тут же одолжила Тадеушу.

— Давайте по порядку. Зачем вы пошли на обман кассы?

— Очень нужны были деньги, хоть в петлю…

— А из каких соображений Тадеуш взялся вам помогать?

— Я обещала дать ему в долг из взятых денег полтора куска. И он с радостью взялся мне помогать. А мне хоть в петлю…

— Об этом вы уже говорили.

— Да? В общем, Тадеуш обвел меня вокруг пальца.

— Значит, вы все-таки взяли в кассе деньги…

— …и тут же отдала их Тадеушу.

— Полтора куска, как вы выразились?

— Да нет, все пять тысяч.

— Непонятно. Вам хоть в петлю, а вы вместо обещанных сообщнику полутора тысяч отдаете пять.

— А что было делать? Он оказал мне большую любезность, пошел на риск, надо же было отблагодарить человека. Пригласить в ресторан? Так я водки не пью. Проценты он бы с меня не взял. Так что это был единственный выход.

— Ну, у женщины всегда найдется еще один выход… — на сей раз съехидничал прокурор.

— Верно, — парировала я, — но только если бы на месте Тадеуша были бы, например, вы…

Капитан вдруг закашлялся и отвернулся, а в голубых глазах прокурора опять промелькнуло что-то очень знакомое.

— Ну вот, панове, теперь вы все знаете, и я могу перейти к своему предложению. Если вы в состоянии поверить, что убила не я, в состоянии оказать мне немного доверия, то давайте заключим пакт о сотрудничестве. Уверяю вас, я очень вам пригожусь. Мне известно множество таких вещей, о которых вам вовек не узнать, как бы умно вы ни вели следствие. Если вы ко мне будете относиться с подозрением, то я вынуждена буду считать вас врагами, а если наоборот, то и я наоборот. Сотрудничество полезнее следствию, чем война, согласны? Вы и представить себе не можете, как важно для меня скорее выявить убийцу. По некоторым причинам…

В общем, речь я произнесла проникновенную и замолкла, ожидая ответа. У меня и в самом деле были очень важные причины подключиться к расследованию.

Трое мужчин переглянулись, и капитан кивнул головой.

— Вы правы. С нескольких человек, в том числе и с вас, мы можем снять подозрение. В конце концов, чудес не бывает, а убийце понадобилось некоторое время. Мы согласны оказать вам доверие и сотрудничать с вами.

— Ну слава богу! Спрашивайте!

— Прежде чем мы перейдем к нашей доверительной беседе, требуется выяснить еще одно обстоятельство. На доверительную беседу мы вскоре вас позовем, а пока, будьте добры, покажите свой носовой платок.

— Носовой платок? — удивилась я. — У меня его нет.

— Как нет? Ни одного носового платка нет?

— Ни одного. Я постоянно забываю их. Вот и сегодня не взяла с собой, но, если очень нужно, могу съездить домой и привезти.

— Нет, спасибо, не нужно. Но вы совершенно уверены, что его у вас сейчас нет?

— Слово даю.

— Как же можно обходиться без платка? — неодобрительно спросил прокурор. — А если у вас насморк? Или вдруг вы заплакали?

— Я уж и не помню, когда у меня последний раз был насморк. Лет десять назад, не меньше. А плакать… так я вообще не плачу. Женщины ведь чаще всего плачут из-за любимого мужчины, а у меня его нет, значит, нет причин плакать.

— Что же вы с ним сделали? — заинтересовался прокурор.

— Вы спрашиваете как прокурор или как частное лицо?

— Ох нет, извините. Это я так, как частное лицо. Снимаю вопрос.

— Ну почему же? Могу ответить, мне не жалко. Он оставил меня с носом.

— Вернемся к носовым платкам, — подхватил капитан. — Вы утверждаете, что у вас его нет. Очень, очень жаль. В таком случае пройдите, пожалуйста, туда.

И я прошла в конференц-зал, где уже застала Янека и Анджея.

— Вас тоже спрашивали насчет носовых платков? — спросила я.

Анджей пожаловался:

— У меня было два, и я вынужден был им оба отдать.

— А мой был немного… несвежий, я им утром почистил ботинки. У них какая-то мания насчет тряпок. Халаты наши тоже забрали.

Тут к нам присоединилась Алиция, а сразу следом за ней — Марек и Януш. Их четверка бриджистов опять оказалась в сборе. Алиция упрекнула партнеров:

— Эх вы, не догадались карты прихватить.

— Как это не догадались? Очень даже догадались. Вот в этом кармане твои, а это твои, держи, Анджей. Кто назвал бубны?

Нисколько не огорченная потерей носовых платков, теплая компания уселась за маленький столик секретарши и как ни в чем не бывало продолжила игру.

Из сказанного выше не стоит делать вывод о том, что в нашей проектной мастерской широкого профиля работают какие-то особенно черствые сердцем и равнодушные люди. Это, конечно, не так. Случись с кем-нибудь из них подобное несчастье при других обстоятельствах и в другом месте, его и восприняли бы иначе. Тут же, на рабочем месте, в привычной обстановке, где нам сообща приходилось уже выносить не один удар судьбы, оно и воспринято было соответственно — еще один удар, ничего, сообща выдюжим. Первоначальный шок, который мы все испытали при известии о гибели Столярека, объяснялся неожиданностью и тем обстоятельством, что с такой точностью сбылось мое предсказание, а не чувством горя, тем более что Тадеуша Столярека не очень-то любили в коллективе.

Я уже упоминала об ударах судьбы, которые закалили и сплотили наш коллектив. Совсем недавно Казимежу и Стефану пришлось провести несколько месяцев в больнице, ибо они попали в автомобильную катастрофу. Потом мы все переживали несчастный случай с сыном Збигнева. Долго болела и умерла мать Алиции. Получив серьезную травму позвоночника, легла в больницу дочка Стефана, и еще неизвестно, чем это закончится. Я сама чудом спаслась в автокатастрофу и долго лечилась. А неприятности меньшего масштаба и не перечислить.

Вдобавок ко всем этим личным несчастьям на мастерскую обрушилось общее — настоящий шквал нападок, придирок, контролей. Самый небольшой прокол вырастал вдруг до размеров чуть ли не государственного преступления, маленькая ошибка принимала размеры пирамиды, даже отсутствие ошибок казалось подозрительным, и с пристальным вниманием изучался каждый расчет, каждая смета. Бесконечные контрольные комиссии не только измотали нас, но и распугали наших заказчиков, в результате чего мы оказались на краю банкротства — явление беспрецедентное в социалистическом государстве.

И только царящая в нашем здоровом коллективе особая атмосфера, не изменяющее нам чувство юмора как-то помогали преодолеть все превратности судьбы, выдержать ее удары, выстоять. Столярека задушили? Что поделаешь, так, видно, ему на роду написано. Убийца один из нас? Ну так пусть милиция ищет, когда найдет, тогда и будем переживать, а пока, проше пана, шесть без козырей!

Через небольшие промежутки времени наша компания в конференц-зале пополнялась новым членом, который уже от двери громко выражал свое удивление и возмущение. Больше всех огорчена была Ядвига.

— Представьте себе, мой платок куда-то задевался. Могу поклясться, с утра он у меня был, а теперь нету! А они мне не верят!

— Работа у них такая — не верить. А кто из вас знает, почему они вдруг занялись платками? Пани Иоанна, скажите, ведь вы должны знать!

— Не знаю, носовые платки в моем проекте не фигурировали…

— Долго нас тут продержат? Холера, даже присесть не на что.

— Привыкай, в камере особых удобств не будет…

Нас выпустили после того, как был отобран носовой платок у последнего сотрудника, Моники. И сразу после этого меня вызвали в кабинет.

На сей раз наша беседа оказалась очень полезной, не знаю, для кого больше — для них или для меня.

Сначала вопросы задавала милиция, и я сразу поняла, какая сумятица царит в головах следователей. Имею в виду их представление обо всех нас. Просто невообразимая каша из фактов, лжи, сплетен и очень небольшого количества правды. Ее источник — разумеется, Веся и Владя, главные сплетники мастерской. Их совместными усилиями созданы легенды и мифы о коллегах. Истории, от которых кровь стынет в жилах. Ну, например, бурные романы Збигнева с той же Весей, а также с Данкой, Анкой, со мной и некой Нюней, недавно уволившейся от нас. Вот только неясно, со всеми сразу или по очереди.

Ядвига очень порадовалась, узнав от следователя о пламенных чувствах Зенона по отношению к ней, а главное, о тех материальных выгодах, которые она черпала из них. Оказывается, Зенон постоянно ездил к ней (а она проживала на окраине Варшавы), возил продукты, рубил дрова, топил печку и покупал обувь ей и ее дочери. Сам Зенон не столь радовался, узнав о своих горячих чувствах к Ядвиге, и только ломал голову, кто такое мог выдумать.

Ну и прочие истории в таком же духе, в основном сексуально-эротического характера. Одним из ведущих героев в этой области, согласно легендам, был Казимеж, который искренне смеялся, узнав от представителей милиции о своих бесчисленных победах в родном коллективе.

После того как мы всей мастерской отметили один из наших народных праздников, и головная организация, и заказчики, и поставщики уже не имели ни малейших сомнений в том, что в стенах нашей мастерской разыгрываются самые разнузданные оргии. К области легенд относится и порочащая моральный облик Моники информация о ее любовных связях одновременно с отцом и сыном, Каспером и Кайтеком. Это была очередная гнусная выдумка, частицей правды в которой была лишь безответная любовь к ней Каспера и пристрастие Моники к несовершеннолетним, хотя бы к уже упоминавшемуся красивому юноше инвестору.

Я сочла себя просто обязанной вывести следствие из заблуждения на наш счет, иначе им ни в жизнь не распутать убийство. Если нашу проектно-архитектурную мастерскую широкого профиля они станут отождествлять с публичным домом… По очереди, пространно и аргументированно развеивала я их заблуждения.

Начала я с Моники. Ее поведение после убийства Тадеуша не могло не привлечь внимания следователя, а если еще учесть душераздирающие вопли Каспера: «Прости! Прости!» — и если еще принять во внимание то, что следователи наверняка прочитали о Монике в записной книжке Столярека… Все это делало личность Моники чрезвычайно подозрительной. Пришлось посвятить следствие в матримониальные планы Моники и в историю безнадежной любви к ней Каспера.

— Значит, такая вот любовь, — задумчиво протянул капитан. — А этот ваш конструктор знает о ее намерении выйти замуж?

— Знает и одобряет — от этого зависит счастье любимой женщины. Сам же он женат. Хотя… Думаю, охотно расстроил бы ее матримониальные планы. Знаете, по принципу собаки на сене…

— Так почему не расстроит? Стоит ему намекнуть жениху о ее романе с молодым инвестором.

— Так он же о нем не знает!

— Вы так думаете? — каким-то особенным тоном просил капитан.

Я внимательно взглянула на него. Неспроста эти вопросы!

— А сама Моника призналась вам?… Моника рассказала вам об инвесторе?

— Пани Моника не рассказала нам абсолютно ничего. Что, по-вашему, пани Иоанна, могут означать инициалы «М. В.» применительно к пани Монике?

— Это наверняка инициалы ее будущего мужа, я знаю его имя и фамилию, — ляпнула я не подумав, и вздрогнула. Каспер этих инициалов не знал, Моника всячески старалась скрыть от поклонника фамилию кандидата в мужья. Моника все от следствия скрывает… А если они следствию известны, значит, были известны и Столяреку…

Мысль интересная, но додумать ее до конца у меня не было возможности, потому что мне задали следующий вопрос. Он касался Казимежа. Не один вопрос, пришлось рассказывать о его командировках и любовных увлечениях. Я никак не могла понять, что общего с постоянными любовными похождениями Казимежа имеет убийство Тадеуша, а также какие-то стройматериалы, о которых следствие знало, а я нет. И вдруг взорвалась бомба!

— Что вам известно о выступлении пана Казимежа в качестве эксперта на судебном процессе по делу о строительстве на Садыбе?

И я сразу поняла, в чем дело. Разумеется, о стройке на Садыбе я слышала. И знала подноготную о процессе, где Казимеж сказал свое веское слово в качестве эксперта. Казимеж был человеком честным, взяток никогда не брал и с чистой совестью решил спор в пользу инвестора. Никакой личной корысти от этого решения он не получил. Правда, благодарный инвестор организовал заказ на работу нашей мастерской на сумму в полтора миллиона злотых и тем самым отодвинул от нас призрак банкротства. Существовал, правда, маленький нюанс. Стройку, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, Казимеж увидел всего месяц назад, а по правилам должен был видеть намного раньше, но этот нюанс был известен в нашей мастерской лишь мне и Алиции. Ну, может быть, еще Зенону. И что, неужели теперь я предам этого благородного человека?

Уж не знаю, как были поняты мои показания, я же постаралась напустить в них как можно больше тумана. А для меня стало ясно, из каких побуждений Казимеж был вынужден одалживать Столяреку деньги: незапятнанная репутация судебного эксперта нужна была ему как воздух.

Оставив наконец Казимежа в покое, следственные власти предъявили мне несколько накладных, снабженных печатями и датами. Радости мне это совсем не доставило.

— Заниженные суммы, — пришлось признаться. — Наша мастерская переживает нелегкое время. Счета еще прошлогодние, нам следует получить по ним большие суммы, чем здесь проставлено, по обоюдной договоренности мы отложили получение причитающихся сумм с прошлого года, когда жили безбедно, на этот, ибо уже тогда предвидели наступление тяжелых времен.

Прокурор неодобрительно покачал головой. Ясно, злоупотребления, неправильно оформленные финансовые документы. Все так, но лишь на первый взгляд. Только вот как объяснить это официальным властям? Ведь у них есть все основания полагать — наша мастерская только и делает, что занимается злоупотреблениями. А ее персонал в части морального облика не укладывается ни в какие рамки!

Теперь задала вопрос я — тихим, проникновенным голосом, с грустью и болью:

— Так все эти сведения вы почерпнули из записной книжки светлой памяти покойного подонка?

— Откуда вы знаете?!

В свою очередь я неодобрительно покачала головой:

— Догадываюсь. Хорошо помню его большой блокнот в зеленой обложке, в нем он записывал и взятое у меня в долг. Знаю, что всех шантажировал, только еще до конца не разобралась, кого чем. Хотя в общих чертах знаю.

— Вот именно это мне и непонятно, — недовольно сказал прокурор. — Как солидные, взрослые люди могли попасться на такой примитивный шантаж?

Я вступилась за честь вымогателя:

— О нет, он делал это гениально!

Перед глазами как живые возникли сцены в нашей конторе, свидетельницей которых мне приходилось быть и которым я до сих пор не придавала значения. Только теперь они стали мне понятны.

— Вы думаете, он нахально требовал от людей денег за молчание? Вовсе нет. Он вежливо, даже униженно просил одолжить ему очень нужную сумму, без которой ну прямо зарез! Выбирал подходящий момент, когда человек не мог отказать, зная, что это означает открытую войну с Тадеушем, а рисковать никому не хотелось. А так небольшой заем. Столярек и вправду не требовал слишком многого и обещал непременно вернуть. Человек, давал в долг, какое-то моральное оправдание. Впрочем, Столярек кое-кому действительно долги возвратил. Говорю вам, все делалось очень тонко, суммы в принципе не превышали наших финансовых возможностей.

Капитан со вздохом вытащил из ящика стола зеленый блокнот.

— Раз вы все равно знаете, нет смысла больше от вас скрывать. Эта записная книжка и в самом деле содержит много интересной информации. Давайте же с вашей помощью попробуем отделить напраслину, сплетни от действительности, фактов. А то заинтересованные лица так врут, так крутят, что нет никакой возможности…

Честно помогая следствию в расчистке этих авгиевых конюшен, я остановилась на Ядвиге. В записной книжке против ее фамилии был проставлен какой-то странный номер, а рядом дата и год. Подумав, я вычислила, что в том году Ядвига вновь вернулась к своему первому мужу. А вот номер мне ничего не говорил.

О Збигневе, меня, к счастью, не расспрашивали, зато заинтересовались неприятной историей, касающейся Зенона и Рышарда. Вопросы задавал прокурор:

— Из того, о чем мы тут наслушались, следует однозначный вывод: в вашей мастерской шантаж бурно процветал на всех фронтах. Расскажите, что вам известно о ссоре между руководителем мастерской и архитектором Рышардом М.

Об этой ссоре я знала от Алиции, но не собиралась просвещать следствие. Пусть Алиция сама им яму копает. А дело было в следующем. Зенон отказал Рышарду в выдаче справки о предоставлении ему длительного отпуска за свой счет. Справка нужна была Рышарду в связи с его планами длительной командировки на Ближний Восток. Зенон поступил некрасиво, что и говорить, потребовав от Рышарда за справку отдать ему работу над очень выгодным проектом роскошной гостиницы. А Рышард сам лично добился от инвестора заказа на этот проект и имел все основания лично же его разрабатывать. Естественно, вымогательство Зенона его возмутило, и он выскочил из начальственного кабинета с пеной на устах и с громкими криками: «Шантаж, шантаж!» К Зенону у меня было лояльное отношение, никаких личных причин ему вредить не имелось, ну я и умолчала об этом инциденте.

Под конец меня ошарашили вопросом о Янеке. Вот уж у кого я не могла предположить никаких жизненных осложнений, но теперь, в связи с вопросами прокурора, стала кое-что сопоставлять, кое о чем догадываться. Назвав конкретные даты, капитан велел мне припомнить, что я делала в эти дни. Припомнить было нетрудно, ибо даты приходились на конец прошлого года, а тогда я работала над очень срочным проектом, дни и ночи проводя в мастерской. Я тогда еще даже составила для себя нечто вроде графика работы, чтобы уложиться в сроки. График у меня сохранился. Такая уж у меня привычка — не выбрасываю свои бумаги, нужные и ненужные. Правда, раз в три года произвожу уборку, архив тоже разбираю, тогда и выбрасываю совершенно ненужное.

Вот и теперь я сбегала в отдел и принесла большой, исчерканный вдоль и поперек лист бумаги. Свободно расшифровывая собственные записи, я смогла доложить следователям:

— Вот, пожалуйста, весь ноябрь и декабрь, изо дня в день.

— Третьего ноября, — сказал капитан. — Посмотрите, в тот день пан Янек сидел в отделе? Вечером.

— Нет, — был решительный ответ. — Вот, у меня записано. Третьего я заканчивала проект слесарной мастерской, четвертого — видите? — я его отдала на кальку, а третьего до поздней ночи корпела над проектом и, как сейчас помню, шарила в ящике Янека в поисках технического справочника. Тогда только Рышард сидел.

— А седьмого и восьмого?

— Тоже нет. Всю неделю как проклятая сидела над работой, одна. Головы не поднимала, спины не разгибала…

— Двенадцатого?

— Минутку, чем я занималась двенадцатого? Ага, приканчивала столярку. С ней я запаздывала, ну и торопилась. Нервничала, приходилось гнать. Януш еще помог мне с дверями. Тогда в мастерской были Януш и Зенон, Янека не было, он появился позже.

— Шестнадцатое, семнадцатое, восемнадцатое?

— Ограждение. Девятнадцатого отдала его на светокопию… Да, тогда уже все трое были в комнате. Помню, сидели мы втроем, а тут погас свет. Работать нельзя, и я решила сварить нам кофе. Помню, Януш еще сказал: «Чудесный кофе получился, глядите, даже сахар не тонет», а потом выяснилось, что он насыпал сахарный песок на крышку. Янек сидел до поздней ночи.

— Так, значит… А десятого декабря?

— Не скажу. Первая половина декабря у меня прошла спокойно, поэтому не помню. А вот с пятнадцатого до двадцатого я занималась рабочими чертежами для Рышарда. Опять поджимали сроки, Рышард подвел, я кляла его на чем свет стоит.

— А шестнадцатое и семнадцатое декабря?

— В эти дни на работе ошивалось много сотрудников, но из нашего отдела — только я…

Тут я запнулась, потому как смутно припомнилось нечто очень нехорошее, относящееся как раз к тому периоду. Нечто странное, мрачное и до такой степени неприятное, что я постаралась скорее от него отделаться, чтобы как-нибудь случайно не проговориться…

— А теперь примемся за этот год, — потребовал капитан. — Возьмем январь…

— Увы, — с искренним сожалением ответила я. — На январь графика не было, и я ничего не помню.

Сложив такой полезный график, я с любопытством посмотрела на капитана:

— А в чем дело? Что такого Янек натворил в январе? Капитан невежливо ответил вопросом на вопрос:

— Что вам известно о его взаимоотношениях с женой?

— О боже, ничего решительно! Я считала, там все в порядке. Жена его очень симпатичная, сам же Янек не производит впечатления несчастливого в семейной жизни.

— Пока все, спасибо. Теперь можно и покурить. Пани желает?

Представители правосудия немного устали, но, судя по их виду, были по-прежнему полны энергии. Глаза прокурора светились ярким блеском, и, честно сознаюсь, он нравился мне все больше. До сих пор моим главным желанием было обнаружить убийцу. Теперь с ним стало соперничать второе главное желание — охмурить прокурора.

Поскольку с официальной частью мы, похоже, закончили, я сочла себя вправе задать неофициальный вопрос:

— Панове, зачем вам понадобились те тряпки, которые вы собирали со всей мастерской?

Мне неофициально ответили:

— После окончания следствия узнаете.

— После окончания следствия вы и вовсе не захотите говорить со мной, — обиделась я.

— Ну, в этом я не уверен, — буркнул капитан, покосившись на прокурора. Я, разумеется, не упустила шанс:

— Судя по вашему взгляду, этот пан и после окончания следствия имеет привычку поддерживать контакты с бывшими под подозрением?

— Не со всеми, уверяю пани, — галантно ответил прокурор.

— Какая жалость! Не знаю, смею ли я питать надежду…

— Смеете, — заверил капитан. — Это говорю вам я!

— А что скажете вы? — не отставала я от прокурора. Весь в черном, от ботинок до волос, он сидел на краешке стола и сиял красотой.

— Не знаю. В обществе женщин я испытываю робость, — улыбнулся он.

— Как пес в обществе сала, — припомнила я собравшимся известное изречение героя Сенкевича, пана Заглобы, вызвав спонтанную радость всей следственной группы.


Беседа с представителями органов правопорядка не только существенно обогатила мою копилку фактов, но и столь же существенно усилила сумятицу в голове.

Срочно требовалась консультация с Алицией. Честно признаюсь, особыми способностями в области логического мышления я никогда не отличалась, лишь обмен мнениями помогал прийти к гениальным выводам. К сожалению, в данный момент Алиция разыгрывала шесть треф при чрезвычайно неблагоприятных обстоятельствах, пришлось ждать. В этой же комнате Каспер решил заняться наведением порядка. В его представлении порядок заключался в том, что он раскручивал рулоны кальки, после чего с оглушительным треском комкал ее и бросал в корзину. Правда, некоторые рулоны рвал на куски. Не знаю, существует ли на свете другой материал, способный наделать столько же шуму, как техническая калька третьего сорта.

Збигнев, Анка и немного успокоившаяся Моника обменивались мнениями, пытаясь перекричать шум от уборки Каспера. Думаю, такого аккомпанемента Алиции вполне достаточно, вряд ли она отнесется с пониманием еще и к моему вмешательству. Пришлось отложить разговор.

Покинув их комнату, я отправилась в обход по мастерской. В отделе инженеров-сантехников бушевал какой-то грандиозный скандал с участием Кайтека, Ярослава, Стефана и Влади, а в нашей комнате злопыхательствовал Казимеж. В маленькой комнатке Ольгерда Зенон о чем-то конспиративно шептался с хозяином. Увидев меня, оба демонстративно замолчали. Веся, надутая и обиженная на весь мир, сидела на своем месте, повернувшись спиной к проходящим мимо.

С трудом отделавшись от Ядвиги, которая настоятельно требовала ей погадать, я уселась за свой стол. Пришлось думать самостоятельно, без Алиции. Я знала, ничего хорошего из этого не получится, и все равно того, что получилось, даже и предположить не могла!

Сидя на своем месте и отвернувшись от присутствующих, я уставилась невидящим взглядом в угол за столом отсутствующего Витольда. И вот из этого угла появился дьявол. Самый настоящий дьявол, весь покрытый черными космами бараньей шерсти, с рогами и хвостом, на козьих копытах. Обойдя стол Витольда по стенке — уж не знаю, каким образом, доска плотно прилегала к стене, — он уселся на стуле Витольда, лицом ко мне, заложил ногу на ногу и ехидно посмотрел на меня.

— Ну что? — мерзким голосом спросил он. — Дождалась?

Остатка здравого смысла хватило лишь на то, чтобы подумать — раз не могу пообщаться с Алицией, пообщаюсь с дьяволом. И реальность перестала для меня существовать.

— А что, — осторожно поинтересовалась я, — ты очень способствовал этому?

Дьявол презрительно фыркнул:

— Способствовать не было необходимости, уж ты поработала как следует. Заварила кашу, теперь пытаешься ее расхлебать? Гляжу я на тебя — ну прямо всполошенная ослица, сидишь тут с таким видом…

Я обиделась:

— А по-твоему, я должна стоять на голове?

— Считаешь, твоя голова только на то и годится? А думать не пробовала?

Не очень-то он был любезен, этот дьявол. И смотрел на меня тоже противно, с гнусной насмешкой. Одно слово — дьявол!

Я решила больше не обижаться и грустно покачала головой.

— Уж ты, разумеется, все знаешь. Вот интересно, как бы ты вел себя на моем месте?

Дьявол принял предложенный тон и перестал ехидничать.

— Ну ладно, — сказал он примирительно. — Давай уточним некоторые факты. Тадеуш знал инициалы будущего мужа Моники. Каспер знал о молодом любовнике Моники…

— Ну и что?

— Сопоставь факты. Неужели в твоей тупой башке никакого проблеска мысли?

Каков грубиян! Чтобы всякий черт так со мной разговаривал! Не позволю!

Гнев всегда сказывался положительно на моих мыслительных способностях. Вот и на сей раз мысль, действительно, сверкнула в голове.

— Выходит, Тадеуш знал все и мог разболтать будущему мужу об актуальном молодом любовнике?

— Значит, ты наконец-то поняла, почему Каспер на коленях кричал: «Прости!»

— Как? А-а, в самом деле! Поняла, конечно. Голову даю на отсечение, этот старый дурак по пьяной лавочке плакался Тадеушу, жаловался на любовные увлечения коварной обольстительницы, Тадеуш же не дурак, сразу скумекал, как с выгодой для себя использовать пьяные откровения.

Дьявол снисходительно похвалил меня:

— Правильно рассуждаешь. А теперь думай дальше. Только логично, логично! Если бы Каспер пришил Тадеуша, стал бы он на коленях выпрашивать прощения у возлюбленной?

Я постаралась думать логично и пришла к выводу:

— Нет, не стал бы. Ведь он как мог думать? Предал любимую женщину, под шантаж ее подвел, это правда, но потом сам же шантажиста и придушил. Реабилитировал себя в глазах любимой, зачем же вымаливать прощение?

— А значит…

— Значит, Каспер невиновен.

— Думай дальше!

— Перестань меня подгонять! Дальше… А дальше имел все основания думать, что это его пьяная болтовня заставила отчаявшуюся любимую совершить убийство.

— А не кажется тебе, что Каспер мог знать о Монике еще что-то — то, чего ты не знаешь?

— Если я не знаю, значит, не знаю, и никакие логичные рассуждения не помогут. Чего привязался, я же не нечистая сила…

— Но думать ты хоть способна? Можешь догадаться.

— Пошел ты к… Ох, прости. Ну не знаю я!

— Ладно, подскажу. У Моники есть…

— …темперамент? — догадалась я. — Знойная женщина…

— Дура! Я не о том. Ну, думай! У нее есть, у тебя есть, а у Алиции, например, ни одного.

— Дети! — озарило меня. — У Моники двое!

— Вот видишь, нетрудно догадаться. А все вы, бабы, на своих детях помешаны… Из-за них на все готовы. А ты знаешь, сколько денег у кандидата в мужья? То-то, вот и сопоставь…

— У Ядвиги тоже есть ребенок, — перебила я собеседника. — И уж она-то помешана на своей доченьке…

Дьявол не рассердился на то, что я его перебила.

— Вот хорошо, что напомнила о Ядвиге. Что ты там, дорогуша, плела в самом начале о ней? Семьдесят тысяч злотых? А ты, случайно, не заметила, как она похорошела в последнее время?

— Тоже мне открытие! Вся мастерская знает, что Ядвига кого-то подцепила, вот-вот пойдет к алтарю.

— Я попрошу, в моем присутствии никаких алтарей! И что, пойдет вот так, задаром?

— Какое задаром! Именно потому ей так и приспичило получить от бывшего мужа семьдесят кусков! Чтобы вложить в предприятие жениха, ведь он — частная инициатива. И тем самым Ядвига обеспечит будущее своей Лялюне. Неужели сам не понимаешь?

— Я-то понимаю, вот ты не сразу схватываешь. Ладно, пошли дальше. О накладных помнишь? Ведь главному бухгалтеру скоро на пенсию. Ну, схватила?

— Не дура! Если на свет божий… ох, извини. Если вскроются его махинации с накладными, может распрощаться с мечтами о спокойной старости, — мрачно признала я. — Освобождение от должности в дисциплинарном порядке, и никакой тебе пенсии.

Дьявол снисходительно покивал рогатой головой:

— А тебе главбух казался таким порядочным человеком, таким паинькой, мухи не обидит…

— Ты на что намекаешь? Но ведь за завышенные суммы в квитанциях ответственность несет в первую очередь сам заведующий, не главбух!

— А вот о заведующем ты, моя драгоценная, очень мало знаешь, очень мало… Ну да ладно, что ты можешь сказать о нашей Анночке?

— Ничего! — рявкнула я в раздражении.

— Ясно, о самой Анночке ничего, за нее потрудились другие, не так ли? Рыцарь без страха и упрека…

— Ну чего пристал? Отвяжись. Рыцари без страха и упрека давно вымерли…

— Один из них дожил до наших дней. А теперь собери в кучу все, что ты узнала сегодня, собери. «Кисонька, не волнуйся, дорогая, я все устрою. Все будет хорошо, никто ничего не узнает». Неплохо звучит, не правда ли?

— Говорят тебе, отстань! — вконец разозлилась я. — Не нервируй меня!

— Что, не нравится? Знаю, знаю, чего ради ты пытаешься примазаться к расследованию. Других можешь обмануть, но не меня. А ведь ты не знала, что покойная скотина шантажировала и Збигнева? Теперь знаешь, и чем именно его шантажировали — тоже знаешь.

— Не мели ерунду, — оборвала я зарвавшегося черта, — такой глупости Збышек не сделает. У него же ребенок…

— Что значит ребенок по сравнению с любимой женщиной? А любимой женщине грозит страшный скандал. Вспомни, как выглядела Анка, когда выходила замуж? Это было совсем недавно, вряд ли ты успела забыть. Когда она пришла на решающий разговор к Збигневу, ты же ее видела. Столярек тоже мог видеть… А у Анки денег нет, заплатить Столяреку за молчание нечем. Что в такой ситуации делает рыцарь без страха и упрека?

Я молчала потрясенная. Дьявол, ехидно посмеявшись, продолжал.

— Преступление надо совершать с умом, хорошенько замести все следы, хотя бы в интересах ребенка, ты права. А ваше преступление совершено очень, очень неглупо…

— Скотина! — завопила я, срываясь с места. — Сгинь, пропади! — И, схватив лежащую передо мной на столе коробку с циркулями, я изо всей силы запустила ею в искусителя.

— Ты что, спятила? — вскрикнул Януш, глядя на меня в неописуемом изумлении. Я опомнилась. Дьявол исчез. Янек, Казимеж, Лешек и Януш обступили меня, с опаской разглядывая. Они, по всей вероятности, слышали мою дискуссию с нечистой силой и решили… Что решили?

— Ты здорова? С каких это пор стала разговаривать сама с собой?

— Не сама с собой, а с дьяволом, — ответила я. — Мы обсуждали ход следствия.

— Ну, теперь у нее еще и галлюцинации! — с ужасом вскричал Лешек. — Теперь она нас всех прикончит!

А Янек с любопытством спросил:

— С каким дьяволом?

— Обыкновенным. С рогами и хвостом.

— И что он тебе сказал? — допытывался Янек.

— Что Каспер невиновен. Зато бросил подозрение на других лиц.

— Все это прекрасно, но зачем бросать в дьявола мои циркули? — выразил претензию Януш, собирая под столом Витольда свои циркули, и вдруг вскричал диким голосом: — А кронциркуль где? Твой черт забрал?

— Нет, это порядочный черт. Вот твой циркуль, под стулом.

А Казимеж удивлялся:

— Чего это дьявол в такую пору заявился? В полночь — я понимаю, а сейчас всего-навсего пол-одиннадцатого.

Придя в себя после разговоров со злым духом, я не знала, чем заняться. На помощь пришли следственные органы. Неожиданно от них поступило распоряжение всем сотрудникам собраться в одно место. Вернее, в два места: женщинам в кабинете начальства, мужчинам — в конференц-зале. Меня очень заинтриговало такое разделение нас по половому признаку.

Следуя распоряжению властей, я послушно направилась в кабинет начальства, как вдруг по дороге увидела, что прокурор с капитаном опять входят в кабинетик Ольгерда. Растревоженная инсинуациями дьявола, я отбросила излишнюю щепетильность и, воспользовавшись царящей в коридорах суматохой, незаметно юркнула в дамский туалет. Там заняла нужную позицию и замерла, стараясь по возможности не дышать.

Голос прокурора слышался отчетливо:

— Нет, придется все-таки составить график, иначе мы с этим народом спятим. Ведь полностью нельзя снять подозрения буквально ни с кого.

В этот момент я услышала, как кто-то вошел в мужскую часть туалета. И тут произошло непонятное — раздались какие-то странные стуки в мужской кабинке, после чего у нас, в дамской, вдруг полилась из бачка вода. Не было времени осмыслить это чудо, ибо у дверей в коридоре послышались голоса милиционеров, и я поспешила выйти из туалета. Не хватало еще, чтобы они что-то заподозрили!

«Они все-таки не дураки, — с одобрением подумала я о следователях. — Тоже до графика додумались. Наверняка речь шла о графике присутствия сотрудников на их рабочих местах и отсутствия на таковых».

В кабинет я заявилась последней. Оказывается, народная власть вызвала подкрепление в лице сотрудников милиции женского пола, и теперь в двух комнатах одновременно производился личный досмотр. Заняло это довольно много времени. Наряду с личным досмотром в помещении мастерской произвели еще и обыск. Результатов как первого, так и второго не сообщили.

Уже ближе к полуночи Ярослав наконец решился: его не было на работе в момент совершения убийства, в чем он и признался. После этого нас могли распустить по домам. Мы были так измучены, что отказались от первоначального намерения хватить по маленькой, и в два счета расхватали все машины с двух ближайших стоянок такси. Ни одного сотрудника мастерской милиция не задержала…

На следующее утро пунктуально к восьми на работу явился лишь один Витольд, который в этот день вышел из отпуска. До прихода пани Глебовой он тщетно ломал голову, гадая, что с нами всеми приключилось. Пани Глебова дала ему исчерпывающую информацию, и до нашего прихода Витольд просидел в полной прострации.

— Не знай я, что пани Глебова не способна на такие шуточки, ни за что бы ей не поверил! — возбужденно говорил он, когда мы постепенно подтянулись. — В голове не укладывается. И это в самом деле кто-то из нас?

— Если верить Ирэне, а ведь вы ее знаете… Клянется — чужого никого в мастерской не было.

— А не могла она на минутку отлучиться?

— Да милиция уж наверняка сто раз проверила. Сиднем сидела, чтоб ей… не вставая с места. Только один раз вышла в кабинет заведующего, да и то дверей не закрывала. Именно тогда смылся Ярослав, он долго выжидал подходящий момент. Но сделал это еще при жизни. Ну, чего уставилась, Тадеуш еще был жив тогда! А когда возвращался — когда Ярослав возвращался! — его уже все видели.

— Ну и дела! — не мог прийти в себя Витольд. — А кого же милиция подозревает?

— Всех, конечно. И мы друг дружку тоже. Черт знает…

Спохватившись, я не докончила фразу и покосилась в угол за столом Витольда. Дьявола не было, может, потому, что место занято. Витольд сидел на своей доске и никак не мог прийти в себя.

— Это же надо! А я еще принес пластик для абажура. Думал, займемся…

— Покажи! Где он у тебя?

— Вот кусочек, и вот еще, побольше.

За несколько дней до ухода Витольда в отпуск нас обуяла страсть к изготовлению торшеров. На абажуры шел любой материал. Каждый из нас старался придумать что-нибудь пооригинальнее, чего еще не было. Витольд тогда принес лист плотной бумаги, изогнутый каким-то хитрым способом, что давало совершенно необыкновенный световой эффект. И вот теперь мы были намерены точно так же изогнуть твердый ломкий пластик. Ко вчерашней трагедии мы уже немного привыкли, напереживались — и хватит, пора включаться в нормальную жизнь. Только Витольд все еще никак не мог переварить страшное известие, хотя покойника знал мало. Но вот и он успокоился, и все мы с энтузиазмом набросились на пластик. Работать как-то не хотелось, наверное, все-таки сказывались вчерашние переживания.

Отрезав кусочек пластика, Витольд с Янушем попытались изогнуть его, как нам хотелось, но это оказалось не так просто. Мы с интересом наблюдали за ними и давали ценные советы.

— Может, немного надрезать бритвой? — предложил Янек. — Вот тут, в нескольких местах по самому краю.

— Не выйдет, — ответил Януш. — Лопается, я пробовал.

— А ты подложи рейсшину.

— Погоди, рейсшина слишком толстая. Что бы такое, потоньше… Попробуй линейку. Держи!

— Прихвати с другой стороны, а то соскальзывает.

— Я буду держать пластик, а ты изгибай.

— Янек, как держишь линейку? Вот тут прихвати!

— Чем, ногой?

Вот уже все четверо при деле, в самых невероятных позах сгрудились они за столом Януша. Я их покинула и отправилась к Алиции обсудить план действий.

Мы тоже решили претворить в жизнь гениальную идею прокурора, тем более что составлять графики нам не впервой, а вычислить время отсутствия сотрудников в их комнатах мы сумеем не хуже следователя. Разделив мастерскую на секторы, мы поделили между собой эти секторы. До двенадцати часов каждая из нас должна была справиться с порученной ей работой, в двенадцать же за чашкой кофе обсудим полученные данные. Местом проведения конференции назначено маленькое кафе на первом этаже нашего здания.

Я тут же взялась за дело, как клещ впиваясь в коллег и изводя их расспросами. Делала я это дипломатично.

Известно, что каждый охотнее говорит о других, чем о себе, и такими окольными путями удалось узнать все, что хотелось.

После десяти прибыла следственная группа. Видимо, они решили продолжать расследование на месте, имея под рукой всех подозреваемых, а не вызывать их к себе в милицию. Они опять заняли конференц-зал. Предполагалось, что в остальных помещениях мастерской кипит работа, но это было не так. Наш коллектив чутко реагировал на каждый шаг следственных властей. Чем больше расспрашивали они, тем громче в разных концах мастерской вспыхивали горячие обсуждения, ссоры и громкие скандалы.

Действовали власти по тому же принципу, что и я. Вызвав человека на беседу, ему небрежно, мимоходом сообщали кое-что относящееся к нему, извлеченное из записной книжки покойного, не называя, разумеется, источник сведений. Человек, разумеется, приходил к выводу, что на него накапали дорогие сослуживцы, и в свою очередь принимался их разоблачать, а отпущенный на свободу, мчался разбираться с фискалами. Располагая достаточным количеством данных, следователи успели за ночь их переварить, систематизировать, сделать кое-какие выводы и теперь прицельно били в десятку, вытаскивая на свет божий самые темные наши инстинкты.

И получилось так, что смерть Тадеуша Столярека отступила куда-то на дальний план, а на первый выдвинулись ее неожиданные и неприятные последствия.

В нашей комнате еще было сравнительно спокойно, пластик вытеснил все прочие проблемы. Янушу с превеликим трудом удалось изогнуть крохотный кусочек пластика. Вытирая пот с лица, он с тихим ужасом глядел на дело рук своих и удивлялся:

— Каторжная работа! Такой маленький кусочек еще туда-сюда, а вот как справиться с большим? Что бы тут придумать?

— А если надрезать, то лопается, — вторил ему Витольд.

— А если без надрезания, тоже лопнет? Сколько раз можно изогнуть? Интересно! Давай попробуем. Вон тот, белый, дай!

И Януш, усевшись поудобней, принялся сгибать кусок пластика, вслух отсчитывая каждый сгиб.

— Три, — кряхтел он. — Четыре, пять…

— Не могу больше! — не выдержал Янек и, подойдя к приемнику, издававшему какой-то унылый вой — шла передача «Песни разных народов», — переключил его на средние волны.

— Наконец-то! — удовлетворенно прокомментировал Лешек, сидя без дела за столом. — Так я и знал — кто-нибудь не выдержит!

— А сами почему не выключили? — раздраженно поинтересовалась я, ибо погребальные песнопения и мне действовали на нервы.

— А я испытывал вашу впечатлительность, — был ответ.

— Девять, десять, одиннадцать, — уже быстрее считал Януш. — Двенадцать, тринадцать…

— Интересно, какую песню объявят «Песенкой недели»? — вслух раздумывал Янек. — Этот Лазука на лестнице у меня уже в печенках сидит.

— Полька-бабочка, — ответила я.

— Что?! — ужаснулся Витольд, на минутку отвлекаясь от пластика. — Вы это откуда знаете?

— Предчувствие у меня такое.

— Ох, а я подумал — и правда. От польки-бабочки можно с ума сойти.

— Добрый день! — раздался вдруг голос капитана. Мы и не заметили, как он вошел.

— А, добрый день, добрый! — откликнулись мы все трое. Януш, занятый пластиком, почувствовал, что надо как-то прореагировать и возвысил голос.

— Девятнадцать, двадцать, двадцать один! — веско произнес он.

Капитан замер на полпути. С уважением взглянув на Януша, он неуверенно обратился к нам:

— Мне бы надо поговорить с этим паном. Как вы думаете, можно его ненадолго оторвать от работы?

— Янушек, пан капитан к тебе! — громко крикнула я.

— Двадцать четыре! — так же громко ответил Януш. Теперь капитан уже вплотную заинтересовался работой нашей мастерской:

— Это какие-то испытания? И он должен их сам проводить?

— Януш, очнись! — кричали мы. — Пан Витольд, вы его втянули, сделайте же что-нибудь!

— Все равно сейчас лопнет! — ответил Витольд, не отрывая напряженного взгляда от куска пластика в руках Януша. Капитан подошел ближе.

Лопнуло на тридцати двух.

— Тридцать два! — торжествующе выкрикнул Януш. — Можно согнуть тридцать два раза! — И он принялся гордо размахивать лопнувшим куском пластика. Заметив капитана, Януш удивился: — Вы ко мне?

— Зайдите к нам, будьте любезны. Надо кое о чем спросить.

У Витольда успел остыть чай, и теперь он запивал завтрак остывшим. Я рассеянно наблюдала за ним, а сама гадала, на какой стадии находится следствие. Что касается меня, то я свое дело сделала. На листок бумаги занесла в хронологическом порядке расписанные по часам и минутам действия моих коллег и сейчас раздумывала над ними, готовясь к разговору с Алицией.

Отвлекал Витольд. Он тоже, похоже, о чем-то напряженно размышлял, потому что ел как-то очень странно. Вот он достал помидор, откусил. Судя по выражению его лица, помидор оказался невкусным. С отвращением посмотрев на него, Витольд бросил его в корзинку для бумаг, а потом взял солонку и, наклонившись к корзинке, старательно посолил помидор.

— Что вы делаете, пан Витольд? — тихо поинтересовалась я.

Тот взглянул на меня, потом на помидор в корзине и вдруг принялся дико хохотать.

Лешек занят был созданием очередного шедевра. Стоя за своей чертежной доской, он рисовал на кальке тушью следующую картину. На секунду оторвавшись от творческого процесса, он взглянул на Витольда.

— И этот готов! Последний нормальный человек. Говорю вам, у нас тут зараза в воздухе. Ни один не уцелеет!

И, обмакнув палочку в тушь, он размашистым жестом нанес на полотно еще один мазок мастера.

— Ну чего пристали! — сконфуженно оправдывался Витольд. — Просто помидор показался мне невкусным, а я просто забыл его посолить. Не выношу несоленые помидоры!

— Поэтому вы решили досолить его в корзине? И вы тут спятите, — вздохнула я.

— Да нет же, я просто задумался… Знаете, меня удивляет одна вещь. Как они в кабинете ничего не слышали? Ведь рядом с конференц-залом, к тому же дверь соединяет. И вообще не дает покоя что-то, связанное с кабинетом…

Янек не дал ему договорить:

— Кажется, Збигнев что-то слышал. Говорит, слышал, вроде разговаривали два мужских голоса, но он внимания не обратил, потому что уже выходил из кабинета.

— А Зенона при этом не было?

— Был, но недолго, он тоже вышел, еще раньше Збигнева… Тот не говорил, что слышал. Вернее, говорит, что не слышал.

— А Збигнев не понял по голосам, кто говорил?

— Нет, понял только, что оба мужские.

— А что было потом? — спросил Витольд. — Вы сказали, пани Иоанна, что как только Збигнев увидел мертвого Столярека, так и напустился на вас. А вы не обратили внимания, откуда он вошел в конференц-зал? Из коридора? А Зенон?

— Из коридора.

— А почему не прямо из кабинета?

Все трое очень неинтеллигентно смотрели на Витольда, озадаченные его простым вопросом.

— И в самом деле, — повторила я. — Ведь это же ближе! И дверь не заперта.

— А она не была заперта?

— Не имею понятия. А вы не знаете? Оказывается, никто из коллег не обратил внимания на дверь, соединяющую кабинет начальства с конференц-залом. Обычно она была открыта, и я даже не знала, запирается ли она и где ключ. Естественно, из кабинета проще всего попасть в конференц-зал именно через эту дверь. И когда, услышав о преступлении, народ кинулся в зал, почему Збигнев и Зенон не воспользовались ею, а дали кругаля?

— Смотрите-ка, вот и улика! — радовался Янек — Интересно, милиция это сообразила?

Витольд сомневался:

— Не знаю, улика ли… Мне и в самом деле непонятно это, но, может, они просто растерялись?

— Когда в конторе поднялся шум и народ помчался в зал, они еще не знали, в чем дело. С чего тогда растерялись?

— И что тут непонятного? — презрительно бросил Лешек, не отрываясь от картины. — Просто убийца запер дверь, чтобы ему не мешали.

— Янек, ты дольше всех работаешь в мастерской. Вспомни, была ли когда-нибудь та дверь заперта?

Янек добросовестно подумал и отрицательно покачал головой.

— Нет, не могу вспомнить, чтобы была заперта. И даже не знаю, есть ли от нее ключ. Ключ! Может, это тот самый?

Мы сразу вспомнили ключ из нашего вазона.

— О каком ключе вы говорите? — спросил Витольд. Пришлось коротко рассказать ему о происшествии с вазоном.

— А, вот в чем дело! А я с самого утра собираюсь спросить, чем это у вас так воняет. Вы думаете, действительно тот ключ?

— Не мешает нашим Холмсам намекнуть об улике, пусть поломают головы.

С допроса Януш вернулся явно встревоженный. Он закурил и набросился на меня:

— Надо же такое придумать с Тадеушем! Экстра-класс, ничего не скажешь! Целый час меня мурыжили, и теперь я уже не знаю, кто отдал концы — Тадеуш, Зенон или еще кто — и случайно не я ли убил. Совсем голову задурили. Я в таких условиях не могу работать! Без пол-литра не разберешься. Лешек, идешь?

Неожиданное предложение было встречено Лешеком с искренней радостью. Он тут же свернул свою творческую деятельность, и не успели мы оглянуться, как их уже не было.

Януш не сказал толком, о чем его спрашивали, но из его сумбурных претензий я поняла, что зерно, брошенное Мареком, попало на благодатную почву, и следственные власти действительно не исключают возможность ошибки. Не того убили, кого хотели… Тут и я почувствовала, как у меня ум заходит за разум, еще немного — и совсем спячу. Скорей, скорей поговорить с Алицией! Поэтому, не дождавшись двенадцати, я прихватила свои записи и Алицию, и мы отправились в кафе.

Делиться с подругой своими сомнениями я начала с конца.

— Глупости все это, — решительно заявила Алиция, выслушав сообщение о последних достижениях следовательской мысли. — Так могут думать они, но не мы! Глупости! Неужели ты серьезно думаешь, что кто-нибудь из нас не отличит Зенона от Тадеуша?

Теперь и я стала сомневаться.

— Но они вроде бы одного роста. Может, сзади…

— Со всех сторон! Зенон блондин, а Тадеуш черный. И даже лысели по-разному: Тадеуш сзади, а Зенон спереди. Разве что убийца был в дымину пьян, а вчера до такой степени пьяным я никого в мастерской не видела.

Подумав, я согласилась с ней. И предложила:

— А теперь постараемся отбросить глупости и станем рассуждать по-умному.

— Думаешь, сумеем?

— Во всяком случае, постараемся. Давай по порядку. Начнем с самого начала. Почему Тадеуш перед смертью вышел из комнаты и отправился в конференц-зал?

— Потому что после смерти это у него вряд ли бы получилось.

— Я серьезно спрашиваю!

— Наверное, хотел умереть в тишине и спокойствии. Знаешь, какой шум у них в отделе? Ладно, не сердись, давай серьезно. Только, знаешь, я путаю — что произошло на самом деле, а что ты придумала. Телефонный звонок ты придумала?

— В самую точку попала! Был телефонный звонок, чтоб его… Все получилось в точности так, как я придумала. Когда зазвонил телефон, в комнате сидели Анджей и Данка. Значит, эти двое точно отпадают, ни он, ни она позвонить не могли.

— Хорошо хоть две штуки отпали. Во сколько это было?

— Почти в двенадцать пятнадцать, это мы определили благодаря радиопередачам. И если уж мы по этому принципу определяем невиновность людей, придется признать невиновными также и Зенона, Ольгерда и Монику. Они заседали в кабинете.

— Какая жалость! — вздохнула Алиция. — А я все еще надеялась, может быть, это Зенон!

— Ничем не могу помочь. А в нашей комнате ручаюсь за Януша, сиднем сидел за своим столом, собственными глазами видела. Лешек и Янек тоже были, но они выходили из комнаты, поэтому не могу за них поручиться, они имели возможность позвонить откуда-нибудь. А как у тебя?

— Спасибо, все здоровы.

— Алиция, не серди меня! Давай серьезнее.

— Давай. Вот у меня записано. У нас в это время сидели Стефан, Казимеж, Рышард, Веська и Владя. И еще Каспер был.

— Ты уверена?

— Полностью. Орали во весь голос, потому что Каспер включил радиоприемник на всю катушку, вот они и старались его перекричать. Этот крик стоял у нас до полпервого.

— И никто не звонил по телефону?

— Звонил. Я звонила. Но слово даю, не Тадеушу.

— А когда ты подслушала из туалета разговор Збышека с дамой?

— Сразу после этого. Так с кем он был? Неужели с пани Глебовой?

Я не ответила. Алиция сейчас разгадает тайну Збигнева, ничего не поделаешь. Хорошо еще, что именно она, а не кто-нибудь другой. Алиция будет молчать, уж я знаю, но пусть догадывается сама, не стану ей в этом помогать. Алиция выжидательно смотрела на меня.

— Знаешь и не скажешь, да? И не надо, сейчас сама соображу. Мы уже установили, где наши бабы находились, ничего не известно лишь о местопребывании пани Глебовой, Ядвиги… и Анки. Анка?!

— Анка, Анка, догадалась — и успокойся. Именно тут зарыта собака, которая мне страшно не нравится, но пока оставим эту тему. Давай же наконец вычислим, кто звонил. А то, глядишь, всех исключим, и выходит, это сделало привидение.

— Совсем неплохо выходит, одно к одному: информацию милиции поставляет покойник, а по телефону звонил бесплотный дух. Погоди, я все еще никак в себя не приду. Неужели Анка? Значит, она вовсе не торчала в туалете, поправляя одежку, а ворковала со Збышеком? Потрясающе!

— Потряслась, и хватит, давай работать! Итак, у нас остаются: Янек, Лешек, Ядвига, воркующая пара и Кайтек.

— И еще пани Глебова.

— Да что ты привязалась к пани Глебовой? Оставь ее в покое. По просьбе Кайтека она варила ему у себя в каморке сардельки, а он все это время стоял у нее над душой. Впрочем, мог на минутку и отвлечься, позвонить.

—Итак, звонил кто-то из них, если сверхъестественные явления мы отбрасываем.

—А ты знаешь, что Тадеуша задушили не сразу?

— Что ты говоришь? Его душили постепенно? Какой садист!

— Да нет, сначала его оглушили. Ударили по голове нашим дыроколом.

— Так вот почему он не действует! — неизвестно отчего обрадовалась Алиция.

— Алиция, соображай, что говоришь! У нас испорчен не дырокол, а сшиватель, это разные вещи. Причем испорчен уже давно.

— Ну извини, перепутала. Но в таком случае мне надо перестроиться. До сих пор я считала, что убийцей может быть только сильный мужчина. Теперь же, в свете дырокола, можно представить в этой роли и слабую женщину…

— А теперь давай проверим алиби. У тебя расписано по минутам?

Алиция вытащила из кармана несколько листков блокнота, исписанных мелким почерком.

— Да, у меня все записано. Вот… нет, погоди, это список белья, которое я отдала в прачечную. Ага, вот… нет, здесь я набросала схему — тех, кто давал в долг и кто брал. Может, это? «Отдать чулки в мастерскую поднять петли, купить лампочки 60 ватт…» Опять не то! А ведь все записала. Где же оно?

— Может, на другой стороне? — подсказала я.

— О, и в самом деле! Ты права.

Мы принялись сводить воедино графики невиновности. Взяли листок бумаги в клетку и против каждой фамилии проставили условный знак. Трудились долго, вычисляли, сопоставляли, проверяли, вычеркивали и снова принимались вычислять и сопоставлять. И в результате каторжной работы пришли к потрясающему выводу: очень многие просто физически не могли совершить преступление между двенадцатью и тринадцатью часами.

Под подозрением остались только Зенон, Збигнев, Анка, Кайтек, Ядвига, Рышард, Каспер и Моника.

— Анку вообще-то тоже можно вычеркнуть, — пришла к заключению Алиция, задумчиво грызя карандаш. — Вот смотри, тут у меня записаны показания Моники. Она видела, как Анка шла из их отдела в наш, вошла и больше не выходила. Я проверила, ее слова подтверждаются показаниями Каспера и Казимежа. А войдя в нашу комнату, Анка переключила радиоприемник, при мне было. Время совпадает.

— Гляди-ка, кто бы мог подумать, что от этих приемников нам вдруг будет такая польза! Если бы не они, нам ни в жизнь не уточнить времени, ведь люди же не сидят с часами в руках…

— Ну так что решаем? По-моему, у Анки не было никаких шансов придушить Тадеуша.

— А это зависит от того, где Моника ее видела. Ведь по дороге из их отдела в ваш она могла свернуть в конференц-зал.

— Дудки! Анка вышла из их комнаты, и Моника в зеркале видела, как она прямиком направилась в нашу и вошла в дверь. Никаких сомнений!

Я внесла Анку в соответствующую рубрику. И с надеждой спросила:

— А Збышек? Уверена, что он уложился во времени? Ведь он первым покинул комнату, где они ворковали, ту самую, из которой потом вышла Анка. В принципе времени у него было достаточно… Хотя нет, смотри, вот показания Ирэны, она его видела вот тут, а сразу после этого он появился в нашем отделе. В его распоряжении было всего четыре минуты, так получается.

— По-твоему, мало?

— Не знаю… Если действовать в темпе… Давай прикинем. Стукнуть дыроколом — одна секунда, а вот осторожно уложить тело на полу сколько займет? Секунд пять?

— Дадим десять. Человек наверняка нервничал, руки дрожали. И пот от волнения выступил, надо смахнуть, а это тоже время.

— Смахни пот, а я по часам замечу, сколько на это уйдет. Макияж-то зачем по всей роже размазываешь, тебе велено только пот смахнуть! Ну, представь на минутку…

Поднапрягшись, Алиция довольно сносно вытерла воображаемый пот. Пришлось повторить несколько раз, я следила по часам. Сидящий за соседним столиком мужчина не отрывал от нас глаз, пришлось эксперимент свернуть. Пришли к выводу, что на пот хватит и четырех секунд.

— Значит, на все уйдет секунд десять. Теперь покойник лежит на полу, и его требуется додушить. Допустим, поясок эта скотина припасла заранее. Сколько времени преступник мог его душить?

— Как минимум две минуты, чтоб не воскрес.

— Теперь набросим еще двадцать секунд на поясок, он был очень аккуратно завязан. Сколько в сумме?

— Две с половиной минуты.

— Так, а теперь он вытирает дырокол, с него были стерты отпечатки пальцев, это я от милиции узнала. Вытаскивает, значит, носовой платок из кармана… О господи! Носовой платок! Вот зачем понадобилось отобрать у всех носовые платки и вообще все тряпье собрать! Ну конечно же, они искали тряпку, которой убийца вытер дырокол, как же сразу не догадалась? Какие мы все-таки все тупоголовые…

— Почему же все? — возразила Алиция. — О том, что с дырокола стерли все следы, знала только ты…

— Постараюсь реабилитировать себя. Вытирает, значит, дырокол… Как долго он этим занимается?

— Это зависит от натуры человека. Если аккуратный, мог поплевать на него и натирать до блеска…

— Даже с блеском не потребуется больше полминуты. При хорошей физической подготовке преступника, его умении действовать четко все убийство заняло бы у него минуты три. К сожалению, Збышек уложится…

Заглянув в чашку и убедившись, что кофе весь выпит, Алиция рассеянно поинтересовалась:

— И сколько у нас осталось потенциальных убийц?

— Не много, семь штук. А теперь проверим их на возможность вызвать Тадеуша по телефону. Кто из них мог позвонить?

— Посмотрим… Выходит, только трое. Ядвига, Збигнев и Кайтек.

Мы смотрели друг на дружку и молчали. До сих пор, пока личность преступника скрывалась в тумане домыслов и предположений, расследование воспринималось нами как чуть ли не развлечение. Теперь же… Теперь, когда туман постепенно рассеивался и сквозь него проступили четкие очертания конкретных фигур, шуточки кончились. Стало как-то не по себе…

— Слушай, — неуверенно сказала Алиция. — Ты серьезно думаешь, кто-то из них?

Уверенности у меня не было. Что я знала? Тадеуш шантажировал Збышека. Его роман с Анкой начался незадолго до того, как она вышла замуж. Помню, как она выходила. Выглядела как страшилище, никакой радости. Все говорило о том, что чувство ее к Збышеку не угасло, хотя их роман не имел будущего. Он ни за что не развелся бы с женой — из-за ребенка, она это понимала. Надо было на что-то решаться, жених не станет ждать вечно, к тому же у него как раз подошла очередь на кооперативную квартиру. Наверняка все это было известно и Тадеушу…

Всего этого Алиция не знала, но она достаточно умна и умеет делать правильные выводы и из того немногого, что знает. К тому же Стефан выболтал — Столярек и у Збышека одолжил деньги… Реакция Алиции была правильной.

— Ну нет, — горячо запротестовала она, — мне это совсем не нравится! Не хочу, чтобы это был Збышек!

— Знала бы ты, как я этого не хочу!

— Но у нас в запасе еще двое. Хорошо бы убийцей оказался Кайтек!

— Но ведь Тадеуш оплачивал его векселя! Сама подумай.

— А ты знаешь, сколько Кайтек ему задолжал?!

— Кому? Кто? Кайтек Тадеушу? А не наоборот? Ведь Кайтек расплатился с ним после того, как провернул аферу с продажей в рассрочку. И даже дал ему в долг!

— Фигушки! — отрезала Алиция. — Не расплатился, а только часть долга отдал. Он разбил чужой мотоцикл и ремонтировал его за деньги Тадеуша. Приходилось все делать втайне и в жуткой спешке, пока владелец не спохватился. Даже Каспер не знает об этом. А если еще учесть, что парень во что бы то ни стало задумал жениться… Каспер пригрозил, что в три шеи вытолкает дурака из дому

— Все это какие-то несерьезные причины.

— А сам Кайтек серьезный, по-твоему? Щенок безответственный, наверняка даже не отдавал себе отчета в том, что делает.

— Ну, не преувеличивай, нормальный парень, не идиот же он. Нет, я не утверждаю, что он не может быть убийцей, только не могу понять, зачем это ему. Живой Тадеуш был для Кайтека намного выгоднее, чем мертвый. Они все время придумывали какие-то комбинации.

— Не знаю, не знаю… Я и в самом деле ничего не знаю, только знаю одно — не хочу, чтобы убийцей был Збышек. Может, Ядвига?

— Если покойный чем-то угрожал ее жизненным планам, не дам за него и гроша ломаного. Но как она могла это сделать физически?

Мы надолго замолчали. Молчание прервала Алиция.

— Неужели и в самом деле Збышек? Вот уж никогда бы не подумала, что он способен на такое…

— А я все-таки надеюсь, что мы — глупые бабы и со своими выкладками не туда зашли. А на самом деле все выглядит по-другому, — сказала я, сама не веря своим словам. Ведь график мы составили очень тщательно, против фактов не попрешь, факты же коллеги сообщали нам намного охотнее и правдивее, чем милиции. А у Збышека и мотив имеется, и возможность была.

— А как же дверь? — прервала мои мысли Алиция. — Дверь между кабинетом и залом.

— О, и в самом деле! Чует мое сердце, с этой дверью что-то важное связано. Ты, случайно, не знаешь, где мог быть ключ от нее?

Алиция задумалась, потом медленно произнесла:

— Это было очень давно… Давно это было…

— Говори же, как давно? Еще до Первой мировой войны?

— Нет, года три назад. Еще когда у нас был директор. Тогда ключ лежал в ящике его стола. Он при мне как-то запер эту дверь. Ключ достал из ящика стола, самого нижнего. Думаю, потом опять туда его положил.

— Ох, боюсь, Лешек правду сказал, первый раз в жизни высказал здравую мысль: убийца запер эту дверь на ключ. Только вот зачем?

— Ясно зачем — дверь могла сама по себе распахнуться в самый неподходящий момент.

И в самом деле, ручка двери давно была испорчена, дверь прикрывалась неплотно и иногда сама по себе распахивалась.

— Ну предположим, ключ действительно был в ящике, он его взял, а куда дел потом? Нет, ужасно все это, ведь факты против Збышека…

— А может, Ядвига? Збышек сказал, что слышал два мужских голоса, а у Ядвиги бас…

Стечение улик против Збышека очень мне не нравилось. Збышек — единственный во всех отношениях порядочный человек не только у нас в мастерской, но и во всех проектно-архитектурных мастерских нашей страны! Умный, благородный, честный. Самая моя большая, самая горячая платоническая любовь…

Преисполненная беспокойством о судьбе Збышека, я никак не могла сосредоточиться на всех аспектах расследования, смутно отдавая себе отчет в том, что множество важных вещей мы с Алицией упустили. Мозг мучительно сверлила какая-то мысль, а я никак не могла вспомнить, какая именно.

— Наше с тобой частное расследование ведется в более выгодных условиях, чем официальное, — заметила Алиция. — Мы знаем своих коллег как облупленных, знаем, кто на что способен, знаем, какие у них проблемы.

Я согласилась с подругой:

— Вот именно. И не так уж глупо мы ведем дело. Взять, к примеру, Рышарда. Ведь и ты тоже не сомневаешься, для него выезд за рубеж — вопрос жизни и смерти, его и десять покойников не остановят. Или вот Моника…

— Моника слишком умна, чтобы пойти на такое. В конце концов, для нее главное — дети. Хотя кто знает? Может, ради детей она и не на такое пойдет.

— Вот и дьявол то же сказал, — буркнула я. — И не трогай тех, кого мы оправдали, а то вернемся на исходные позиции. Если следовать твоей логике, уж скорее убила Ядвига, тоже ради благополучия своего ребенка.

— Так я же и говорила — Ядвига!

— Фараоны вас обыскались! — вдруг раздался голос Янека над нашими головами. — А я догадался, где вы можете быть, вот и пришел за вами. Очень интересно знать, что они там новенького придумали. А ну марш на допрос!


Янек донес милиции о двери из кабинета в зал, в связи с чем и разыскивали Алицию, ведь она дольше других работает в нашей мастерской, почти столько же, сколько и Янек. По стажу работы ее превосходили только Зенон и Ирэна. Я пока следствию не требовалась.

В нашей комнате все было тихо и спокойно. Лешек отсутствовал, Януш с Витольдом трудились за столом Януша над очередным экспериментальным куском пластика. Место Витольда было свободно, и не успела я усесться за свой стол, как появился дьявол. Закрыв глаза, я потрясла головой, потом посмотрела еще раз. Дьявол устроился поудобнее.

— Ну и дура же ты, как я погляжу, — невежливо начал он. — Кто тебе сказал, что звонил убийца? Не могли Тадеушу позвонить по другому делу? Или по этому, но другой человек?

Умные мысли изрекала нечистая сила и уже не казалась мне такой противной.

— Ты не исключаешь сообщника? — спросила я с интересом.

— Разве что им будешь ты, — бросил он презрительно. — Скорее звонили по другим делам.

— Сам дурак! — я тоже с презрением поглядела на него. — Тогда бы человек сказал об этом. Ведь о телефонном звонке нам все уши прожужжали, милиция каждого на этот счет выпытывала, и если человек невиновен, признался бы.

— Не обязательно. Не хотел навлекать на себя подозрения, да мало ли из каких еще соображений молчал. Такие тут у вас скользкие дела с этим Столяреком, не всякому хочется, чтобы о них знали.

— Сомнительно. Кто-то телефонным звонком выманивает Столярека из комнаты, и через минуту его убивают в конференц-зале. Поразительное стечение обстоятельств!

— Нет, своей глупостью ты сведешь меня с ума! — рассердился дьявол. — Вот уж не думал, что ты до такой степени тупа! Кто сказал, что через минуту? Вызвали его в двенадцать пятнадцать, так? А убили во сколько, знаешь? Ничего ты не знаешь! Время смерти врач устанавливает с допуском в пятнадцать минут. А может, он дал дуба буквально за минуту до прихода Януша? Проверь, у тебя есть возможности.

— Какие такие возможности? — рассеянно поинтересовалась я, ибо замечание дьявола возродило во мне надежды и крайне меня взволновало.

— Со мной нечего играть в прятки, — ехидно заметила нечистая сила. — Мы оба прекрасно знаем, почему ты так горячо взялась за расследование. Не только Збигнев тебя волнует, не только Збигнев. Будь прокурор старым, кривым и плюгавым, не проявляла бы ты такой прыти.

— Не морочь голову, что толку, что я так горячо взялась…

— До чего же противно иметь дело с этими людьми! — философски заметил дьявол. — За что мне такое наказание? Слепая ты, что ли? Не видишь, что ты его тоже интересуешь? Ведь такие вещи баба должна чувствовать, если она не скотина бесчувственная!

— Ты так думаешь? — усомнилась я.

— Мне думать нечего, я знаю. Ну, мчись к нему, мчись, сообщи что-нибудь интересное, он тебе тоже сообщит, пообщаетесь друг с другом… Помни, про ключ знаешь только ты и убийца.

— Спятил? — возмутилась я. — С чего взял, что только я и убийца?

— Подумай сама, и поймешь, не стану я тебе помогать, не такие мои функции. А вот с прокурором согрешить — могу помочь, это дело по мне.

— Ну так помоги, если и в самом деле можешь, я не откажусь.

Обхватив обеими руками косматое колено, дьявол, ехидно хихикая, принялся раскачиваться на стуле. Вдоволь накачавшись, он наклонился ко мне, опершись локтями о мою чертежную доску.

— Ладно, так и быть, одну вещь я тебе открою, не люблю, когда у людей появляются надежды… Мне известно точное время смерти Столярека, и милицейский врач тоже пришел к этому же выводу. И время это в точности совпадает с прорехой в алиби Збигнева.

— Чтоб тебя гром разразил, нечистая сила! — в бешенстве вскричала я. — Сгинь с моих глаз, пошел ко всем чертям!

— Сгину, когда захочу, — фыркнул тот. — Так легко тебе от меня не отделаться.

Я и сама это знала. В моих битвах с воображением всегда побеждало воображение. Что бы я ни делала, оно оказывалось сильнее меня. Прищурившись, со злостью смотрела на эту образину и вдруг сообразила — ведь не прикована же я к этому месту. Если он не желает исчезнуть, я могу уйти. А этот пусть сидит тут хоть до Судного дня.

— Прощай, — холодно произнесла я. — Чтоб тебе лопнуть!

Встав со стула, я прихватила сигареты и покинула комнату, боясь оглянуться — а ну как этот нахал последует за мной? Обошлось.

Оставаться долее в неизвестности относительно Збышека я не могла и отправилась прямиком к нему в кабинет. Повезло, застала его одного, и вид у него был удрученный. Впрочем, это было обычное состояние Збышека в последнее время, вызванное не только неприятностями личного характера, но и катастрофой, грозившей нашей мастерской, — как главный инженер, он очень болезненно ее переживал. Я решила тут же немедленно все выяснить.

— Пан Збышек, — тихо начала я. — Вы меня знаете, мое отношение к вам тоже известно. Надеюсь, не сомневаетесь — передуши вы хоть полгорода, я вас осуждать не буду.

Подняв голову от каких-то бумаг, Збигнев с интересом посмотрел на меня.

— Я и в самом деле не сомневаюсь, уж очень извращенные у вас представления о том, что хорошо и что плохо. А к чему вы ведете?

— Я лично убийство Столярека считаю не преступлением, а общественно полезным делом, достойным всяческих похвал. Человек, совершивший такое деяние, достоин награды, а не кары. Он оказал обществу большую услугу, и вы это знаете так же хорошо, как и я. И хотя я лично терплю убытки в связи со смертью Тадеуша, считаю своим долгом сказать вам об этом прямо. Так что и вы скажите прямо — это вы его прикончили?

Збигнев нервно вздрогнул.

— Послушайте, пани Иоанна, — сердито сказал он. — У меня и без вас хватает неприятностей. Не морочьте мне голову.

— А вы не сердитесь, лучше послушайте меня внимательно. Из всех наших сотрудников только у трех человек были серьезные причины и физическая возможность задушить Тадеуша. Один из них — вы, причем против вас самые серьезные улики. В связи с этим хочу получить от вас правдивый ответ и надеюсь, вы его дадите. Вы убили или не вы? Потому как, если вы, я не только немедленно прекращаю помогать милиции, но и сделаю все от меня зависящее, чтобы дело как можно больше запутать.

Збигнев уже не сердился. Он смотрел на меня внимательно и грустно.

— На каком основании вы считаете меня самым подозрительным?

— Мы детально, шаг за шагом, проследили все действия всех лиц, находившихся в конторе, в тот короткий отрезок времени, когда задушили Тадеуша. Милиция тоже составляет такой график. И будет всех расспрашивать. А причины вашего, мягко говоря, неприязненного отношения к Тадеушу вы наверняка не захотите обнародовать. Но они начнут копаться и докопаются, будьте уверены. Если убили не вы, скажите прямо, я сброшу камень с сердца и переключусь на кого-нибудь другого. Ведь вы все понимаете, вам не надо растолковывать…

Уставившись куда-то невидящим взглядом, Збигнев долго молчал. Но вот он принял решение, глаза его блеснули. Мне вдруг стало жарко.

— А во всем виноваты вы! — сказал он резко. — Жил я без вас спокойно и сонно…

— …а я пробудила в вас человеческие чувства. Вы должны мне быть благодарны, пан Збышек!

— А я и благодарен. С одной стороны, благодарен, с другой — очень зол на вас. И знаю, большие неприятности мне еще только предстоят. Но одно могу сказать вам твердо: даю слово чести, не я убил Тадеуша. Этого вам достаточно?

— О, благодарю тебя, великий Боже! — только и произнесла я, чувствуя, как с сердца скатился не один камень, а целая гора. Збышека я знала слишком хорошо, чтобы усомниться в его правдивости. — В случае чего вы сумеете это доказать?

— Сумею, — холодно ответил он, делая вид, что опять погрузился в изучение своих бумаг. — У меня просто не было повода.

Ну зачем он так? Не хочет быть откровенным со мной, а без этого я не смогу оправдать его перед официальными властями.

— Кому вы это говорите, пан Збышек? Вы знаете, и я знаю, что вы знаете, что я знаю, — дело в Анке.

— Между мной и Анкой никогда не было ничего такого, что требовалось бы скрывать, — сказал Збигнев так убедительно, что я чуть было сама не поверила ему.

— Очень убедительно у вас это получается, наверняка все вам поверят, ведь у вас такая незапятнанная репутация, — покачала я головой. — Только не я. Ведь мне кое-что известно. Напомнить?

И я напомнила, стараясь делать это по возможности тихим, спокойным голосом. Даты, факты, события, свидетелями которых я была. Ну, может, не такие уж события, просто на первый взгляд ничего не говорящие сценки…

— Вы очень хорошо знаете — об этом я никому ни словечка не скажу. А если Тадеуш тоже знал об этом? Даже половину этого? Ведь следствие в состоянии установить, что знал Тадеуш…

Збигнев перестал притворяться и отложил в сторону бумаги. Встав с места, он подошел и уставился в окно, выходящее на глухую стену, — ничего интересного там наверняка не было. И, не оборачиваясь, произнес, тоже глухим голосом:

— Есть еще один факт, о котором вы не знаете. Откуда-то Тадеушу стало известно, что я водил Анку к врачу вскоре после того, как она вышла замуж. У нее были подозрения… Ну, словом, надо было убедиться, как обстоит дело. Каким образом стало известно об этом Тадеушу, понятия не имею, но он шантажировал меня до тех пор, пока не выяснилось, что подозрения напрасны. Слава богу! Доказательств у него никаких не было, теперь мы можем все отрицать, больше никому об этом не известно… — Он оборвал фразу и резко повернулся ко мне. — Кроме вас. И если бы я решился на убийство, мне имело бы смысл убить именно вас, пани Иоанна. Столько, сколько вы, никто обо мне не знает.

Меня как-то такое заявление не особенно огорчило, я раздумывала над новым поворотом дела.

— Выходит, для вас лично никакой пользы от смерти Тадеуша не было? Поздновато его придушили?

— Вот именно.

— Да, аргумент не ахти… Во-первых, даже с петлей на шее вы ни в чем не признаетесь, во-вторых, ведь именно это вы и пытаетесь любой ценой скрыть ото всех… И почему сразу мне не сказали? Я бы сама пошла с Анкой к врачу, и поди разберись, кто кого водил… А моя репутация меня не волнует. Ох, сколько же с вами хлопот, пан Збышек!

— Сам не рад. Не везет мне. Раз в жизни свернул с пути, и столько неприятностей…

— Что значит «свернул с пути»? Раз в жизни послушался веления сердца, и нечего жалеть. А теперь скажите, как обстояло дело с дверью?

Збышек тем временем обрел свое обычное хладнокровие, вернулся на место и, усаживаясь, с удивлением взглянул на меня:

— О какой двери вы говорите?

— А вот об этой, — ткнула я пальцем в дверь, соединяющую кабинет начальства с конференц-залом. — Вас еще милиция о ней не спрашивала? Почему, услышав шум в зале, вы не ринулись прямо туда через эту дверь, а бросились в обход, по коридору?

— Понятия не имею, — ответил Збышек, и было видно, как он старается вспомнить. — А, вспомнил! Просто эта дверь оказалась запертой.

— Почему вы так думаете?!

— Я не думаю, просто знаю. Услышав шум, я вскочил из-за стола и бросился, естественно, к этой двери, схватился за ручку — дверь оказалась запертой. Тогда я не обратил на это внимания, не раздумывал, не удивился, почему она вдруг заперта, вообще забыл об этом, вот только сейчас, как вы спросили, вспомнил. А тогда я просто бросился вслед за Зеноном вон из комнаты, в коридор, через другую дверь.

— Зенон выскочил первым? А он не пытался тоже прямо пройти в зал?

— Знаете, вроде бы нет… — Збышек замолчал, припоминая, как было дело, и уже уверенней докончил: — Да, выскочив из-за стола, Зенон прямиком кинулся в коридор, поэтому он первым и выбежал из кабинета, я же задержался на секунду именно из-за того, что сначала попытался пройти в ту дверь.

— Очень, очень интересно, — отчеканила я, и мы со Збышеком молча поглядели друг на друга. Потом он сказал, качая головой:

— Может, он по инерции выскочил в ту дверь, она к нему ближе. А мой стол ближе к двери в конференц-зал.

И добавил уже другим тоном:

— Пани Иоанна, как друг от души советую вам — бросьте вы копаться в этом деле. Уж очень оно неприятное, предоставьте все милиции. Делать вам больше нечего?

— Очень даже есть чего — сводную таблицу сантехнического оборудования, данные для которой должен был подготовить Тадеуш. Если вы, как главный инженер, в состоянии получить их от покойного…

Збигнев вздохнул:

— Уже договорились с новым инженером-сантехником, он займется этой работой. Вы даже не представляете, какой вред нашей мастерской нанесла скоропостижная смерть Столярека. А Зенон до сих пор не отдает себе в этом отчета. Неисправимый оптимист…


— Тобой интересовался прокурор, — ехидно проинформировал меня Януш, когда я вернулась к себе в отдел. — Видно, приглянулась ты ему. Велел сообщить, когда появишься.

— Так беги сообщай, — небрежно ответила я. — Ну как опыты с пластиком? — А сама подумала: «Прокурора взял на себя дьявол. Хорошо, когда подключаются сверхъестественные силы и можно самой ничего не предпринимать».

— С пластиком худо. Лешек изгибал его в разогретом виде. Полюбуйся, что получилось.

Лешек меланхолично продемонстрировал мне ни на что не похожий, причудливо выгнутый кусок пластика.

— Прелестно, — похвалила я. — Очень подходит по стилю к твоей картине.

— Пани Иоанна, — вмешался в разговор Витольд, — по-дружески советую заняться прокурором со всей серьезностью, а то Моника уведет его у вас из-под носа. Она уже сделала на него стойку и глазки строит.

— Пусть строит, она мне не опасна, прокурор ее невзлюбил, так как она лгала на допросах.

— Да, заходил Зенон, — вдруг вспомнил Януш, — и велел тебе навести порядок у себя. Мы все должны привести в порядок бумаги после обыска.

Зенон был прав, достаточно посмотреть на наши столы. Такого разгрома я не припомню, поскольку наш обычный беспорядок теперь был значительно дополнен стараниями милиции. Тяжело вздохнув, я залезла под стол и принялась сворачивать в трубку кальки, стараясь складывать нужные по порядку, а ненужные выбрасывать. Желая сбагрить как можно больше ненужных мне бумаг, я вернула Янушу взятые у него год назад матрицы, попыталась сделать то же с урбанистическими проектами Янека, а когда последний отказался взять их обратно, просто выбросила в корзину. А это что еще такое? Незнакомый рулон валялся под кучей других.

— А это еще что такое? — громко спросила я. — Отель туристического класса, Залесье-Гурне. Проект. Никому не нужно? Выбросить?

— Что?! — страшным голосом вскричал Витольд. — Что вы сказали?

— Проект гостиницы для Залесья. Ваш?

— Езус-Мария! — С диким криком Витольд подскочил ко мне, вырвал у меня из рук рулон, бросил на него взгляд, отшвырнул рулон и схватился за голову. — Езус-Мария! — еще более страшным голосом вскричал он.

Ничего не понимая, я смотрела на него во все глаза. Оставив голову в покое, Витольд опять схватил рулон и все с тем же диким криком выскочил из комнаты. Я повернулась к коллегам, вопросительно глядя на них. Мне еще не приходилось видеть, чтобы проект гостиницы туристического класса вызывал такую реакцию.

— Это и в самом деле проект отеля в Залесье-Гурне? — взволнованно спросил Януш.

— Он самый. А в чем дело? Что такое с Витольдом?

— Неужели ты ничего не знаешь? Ведь это же тот проект Рышарда, который пропал полгода назад. Две недели мы искали его по всей мастерской, без толку и Витольду ничего не оставалось, как делать проект по новой на общественных началах, потому что все сроки вышли. На чем свет стоит проклинал он и проект, и Рышарда, и общественную работу. Выходит, все это время он у тебя валялся? Спятить можно!

— Я попрошу! — недовольно ответила я. — Первый раз слышу об этом и вообще никакого отношения к проекту не имею! Не украла же я его.

— Рышард не впервые откалывает такие номера, — примирительно заметил Янек. — Наверное, он заканчивал его за твоим столом, а потом спрятал и забыл. Он же в последнее время совсем невменяемый.

— А почему же ты его не отдала тогда, когда искали? Мы все искали.

— А я тогда и не знала, что вы ищете, думала, меня это не касается. И смотрите, как хорошо спрятал! В самом низу лежал.

— А Витольду пришлось отдуваться. Я еще удивляюсь, как он тебя не убил на месте.

— Еще ничего не потеряно, — утешил нас Лешек, — убьет, когда вернется.

— Как вы думаете, где он сейчас? Бежит по улицам с рулоном и все кричит не переставая: «Езус-Мария»?

— Как бы не попал под машину! — встревожился Лешек.

— Ну и работка у нас! — с восторгом произнес Янек — Дня не проходит без идиотских происшествий.

— Вот-вот, а вчера так и вовсе был побит рекорд…

— Да выключите же кто-нибудь это проклятое радио! Неужели кому-то интересно слушать о севообороте?

— Пойди причешись, — крикнула мне Алиция, заглядывая в дверь. — Прокурор по тебе соскучился, давно не видел.

Выскочив из-за стола, Лешек кинулся ко мне, хотел пасть на колени, но раздумал и ограничился тем, что с мольбой протянул ко мне руки.

— Теперь вся надежда на вас! — возопил он. — Только вы способны довести органы правопорядка до такого же состояния, как и Витольда, леди Макбет, Цирцея! Разрешите недостойному поцеловать вашу ручку…

Со злостью выдернула я свою руку у этого шута горохового.

— Идите ко всем чертям! Ну как я могу в таких условиях охмурять человека.

На сей раз прокурор был в костюме, белоснежной рубашке и при черном галстуке. Поднося горящую зажигалку к моей сигарете, он согнулся в вежливом поклоне, совершенно непроизвольном, ибо для него я прежде всего была женщина, а потом уже подследственная. Лицо его выражало служебную невозмутимость, в глазах горел огонек личного порядка. Подумалось, что дьявол, пожалуй, прав.

Капитан выглядел уставшим. Поздоровавшись, он раздраженно произнес:

— Что у вас за люди! Я уж и не знаю, как с ними говорить!

— Очень симпатичные люди, — возразила я. — Может, немного оригиналы, но ведь это не является недостатком. Слушаю вас, панове.

Панове переглянулись, а потом оба уставились на меня. Чего это с ними? Капитан пожал плечами, а прокурор вроде бы колебался. И решился:

— Как бы вы отнеслись к предложению побеседовать где-нибудь в другом месте, так сказать на нейтральной почве? Скажем, за чашкой кофе. Чтобы это был не официальный допрос, а просто неофициальный обмен мнениями. Поговорили бы на разные интересные темы…

Я тут же почувствовала что-то неладное, хотя само по себе предложение было приятным и очень меня устраивало. Ну да ладно, справлюсь. С моими-то умственными способностями и дипломатическими талантами… Итак, я выразила согласие на неофициальную встречу. Мы договорились о месте и времени. Капитан слушал, не проронив больше ни слова, с каким-то безнадежно отрешенным выражением лица.

Через полчаса я уже сидела за тем же столиком, за которым мы недавно совещались с Алицией. Нетипичный прокурор обходился со мной как с женщиной, в расположении которой очень заинтересован. Без дьявола тут не обошлось, это уж точно.

Он закурил — прокурор, разумеется, а не дьявол, — взглянул на меня своими удивительно светлыми, блестящими глазами и, не меняя каменного выражения лица, сказал:

— Мы пришли к выводу, что самим нам не справиться. Нельзя же примириться с тем, что у нас семеро подозреваемых! Это все равно что ни одного. Хуже всего иметь дело с большим коллективом хорошо знакомых друг с другом людей. Вот почему мы вынуждены обратиться за помощью к человеку, который хорошо знает и людей, и обстоятельства трагедии. Наш выбор пал на вас. Естественно, мы исходим из предпосылки вашей невиновности…

— А если и сомневаетесь в такой предпосылке, в ходе нашего дружеского сотрудничества как раз и проверите ее, — подхватила я. — Что ж, идет. Так в чем там у вас трудности?

— Да практически во всем. Вот послушайте. Убийцу можно искать двумя путями: или с помощью оставленных им следов, или путем исключения одного за другим подозреваемых, пока не останется тот самый, единственный. В нашем случае не оправдал себя ни первый, ни второй метод. Следов практически не обнаружено, убийца оказался очень неглупым человеком. Что же касается пути методом исключения, мы по нему движемся через пень-колоду, трудности на каждом шагу. И как раз по причине… в силу специфических черт вашего коллектива. Если говорить о мотивах и возможностях совершить убийство, то можно подозревать практически всех. В моей практике это первый случай, когда столь весомые косвенные улики свидетельствуют против такого большого числа людей. И при этом в показаниях каждый крутит, каждый старается что-то скрыть от следствия, причем неизвестно, имеет ли это отношение к убийству. Никакого желания помочь правосудию, никаких чистосердечных признаний. Вот сегодня всплыл вопрос с закрытой дверью. Почему сразу не сказать нам о ней? И кто знает, сколько еще таких открытий может возникнуть — или они так и не станут нам известны? У капитана опускаются руки, а я… Для меня, по некоторым причинам, скажу вам честно, очень важно разобраться в этом деле. Так что вся моя надежда на вас.

— А моя — на вас, — ответила я. Прокурор удивился.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы человек неглупый и наверняка уже догадались, что мы тоже своими силами расследуем преступление, совершенное в стенах нашего родного учреждения. И если бы я до того не раструбила коллегам о выдуманном мною убийстве, если бы настоящее не совпало в мельчайших деталях с выдуманным, мы еще до прибытия милиции во многом бы разобрались. А так… Люди были потрясены и огорошены совпадением и не могли отличить правду от вымысла. Обратите внимание на такую деталь: в своей идиотской выдумке я опиралась на определенные мотивы. Вроде бы шутка, но в ней было много правды, ведь нашу контору и ее обитателей я знаю навылет. А все это невероятное столпотворение, в котором вам так трудно разобраться, объясняется именно растерянностью людей, им трудно понять, где правда, где ложь, они боятся неосторожным словом навлечь на себя напрасные подозрения, вот и молчат или пытаются по мере сил выкрутиться…

— Так вы ведете расследование…

— …и собранные в ходе нашего расследования улики указывают на совершенно невиновного человека. Нам самим трудно понять, в чем тут дело, и я очень рассчитываю на вашу помощь. Мы очень заинтересованы в раскрытии настоящего убийцы, тогда будет оправдан этот невиновный человек.

— Во-первых, кто это «мы», а во-вторых, кто этот невиновный?

— «Мы» — это Алиция и я. Сейчас я вам все расскажу, но обещаете ли вы со своей стороны…

— Обещаю, обещаю, — нетерпеливо перебил он. — Раз прошу помощи от вас, понятно, со своей стороны тоже предоставлю вам информацию.

Я кивнула и, признавая главенство государственных властей, стала знакомить их представителя с выводами, к которым пришли мы с Алицией. Вспомнив инсинуации дьявола, я позволила высказать сомнения насчет телефонного звонка, которым Тадеуш был вызван якобы в конференц-зал. Каменное выражение на лице прокурора постепенно сменялось живой заинтересованностью.

— Мы тоже пришли к такому выводу, — сказал он. — Нельзя исключить возможность случайного звонка, и это обстоятельство, естественно, усложняет нашу работу. Ведь сами понимаете, очень заманчиво сузить круг подозреваемых до четырех человек.

— Стойте, почему четырех? У нас получилось трое. Да, скажите сначала, во сколько точно погиб Тадеуш?

— Как официально заявил врач, между двенадцатью тридцатью и двенадцатью сорока пятью.

Хотя я и ожидала чего-то в этом роде, сердце все равно болезненно сжалось. Именно на эту четверть часа приходились те самые злополучные четыре минуты Збышека.

— Ну ладно, а кто этот четвертый человек? Выяснилось, что в своих расчетах мы допустили ошибку, и этим четвертым оказался Янек. Ошибка была единственной, во всем остальном наши расчеты тютелька в тютельку совпадали с результатами, полученными в ходе официального расследования.

Янек меня несказанно удивил, и я потребовала объяснений. Прокурор беспрекословно их предоставил.

— В его распоряжении было ровно пять минут. Такого времени достаточно, чтобы задушить человека вы согласны? — Поняв, что не убедил меня, прокурор извлек из кармана то, что я бы назвала выдержкой из их графика отсутствия. Разложив его на столе, я достала наш и сравнила оба документа.

— Ну ладно, а если допустить, что звонил один человек, убил же совсем другой… и эти два факта разделяет ровно четверть часа… что тогда?

— Тогда прикончить коллегу имели полную возможность аж девять сотрудников. С ума сойти! Вот я и хотел обсудить с вами все девять кандидатур.

Легко сказать! Обсуждать людей, с которыми провела несколько лет в одной мастерской, каждый день встречалась, не одну чашку кофе вместе выпила, не одну сигарету выкурила. Один из них убийца, и я должна помочь его вычислить!

Начали мы с Каспера. Поскольку я уже раньше рассматривала его кандидатуру со всех сторон, причем с помощью дьявольских подсказок, то теперь могла свои соображения изложить коротко и ясно. Прокурор в принципе со мной согласился.

— И в самом деле, рассуждая логично, следует принять, что он не сам убил, а подозревал пани Монику в совершении этого злодеяния. А не мог он устроить представление специально для того, чтобы отвести от себя подозрения?

— Мог, но тогда устроил бы его раньше. А раньше он вел себя как раз так, чтобы самые сильные подозрения навлечь на себя.

— И все-таки полностью нельзя снять с него подозрения. Поехали дальше. Пани Моника.

Черные, горящие яростью глаза Моники опять предстали передо мной. Да, у этой женщины есть и характер, и темперамент. И двое детей, ради которых она собиралась выйти замуж за солидного, состоятельного человека, в чем ей мог помешать Тадеуш… Да, но она женщина умная и сто раз бы подумала, прежде чем идти на это крайнее средство. Опять же из-за детей. Поискала бы другой выход.

— Тогда давайте и мы поищем этот другой выход, — предложил прокурор.

Я согласилась и принялась размышлять вслух. Какой же выход? Стиснув зубы, платить вымогателю за молчание? Чем? Порвать с молодым любовником (тоже стиснув зубы) и утверждать, что сделала это задолго до знакомства с солидным женихом? Кто его знает, этого целомудренного жениха, он мог ревновать и к прошлому.

— Я лично ревновал бы, — заметил прокурор.

— В самом деле? — удивилась я. — А у вас самого, что же, нет прошлого?

— Ну, это совсем другое дело…

— Вот, значит, как! Женщину обольщают, ей отводится роль только невольной жертвы, инициативу же имеет право проявлять только мужчина?

— Действительно, пани Моника очень походит на безвольную жертву…

— Да и вы…

— Давайте вернемся к нашим баранам, если не возражаете. Какой выход еще могла найти пани Моника?

— Какой еще выход? Не дожидаясь, пока Тадеуш наябедничает, самой рассказать обо всем будущему супругу? Вряд ли, слишком многое понадобилось бы объяснить, слишком большому испытанию подвергать добродетель кандидата в мужья. Гораздо проще задушить вымогателя — и делу конец!

— Ну вот, сами видите, сложная у нас работа, — раздраженно бросил прокурор. — Если бы все дела были такими, давно сменил бы профессию. Следующий!

Следующим был Рышард. Ну, этот способен на все! Горячий, несдержанный, неуправляемый, Рышард был способен передушить половину мастерской, если бы от этого зависел его выезд за границу. Но Рышард сделал бы это по-другому. Будучи уверен в правильности своего поступка, он не стал бы заметать следы, напротив, в бешенстве бегал бы по конторе и громовым криком извещал всех вокруг о своем героическом поступке. Да и сам поступок совершил бы с шумом и грохотом, не позаботясь заранее об удобном месте и моменте. И разговор, который он вел бы со своей жертвой, слышала бы не только вся мастерская, но и прохожие на улице. Да и покойник выглядел бы по-другому…

И я живо представила, как разъяренный Рышард с воплем и грохотом душит Тадеуша, потом глядит на дело рук своих, приходит в ужас и с еще более громким воплем выскакивает из зала, где валяется труп жертвы в ужасном состоянии. К счастью, от этой картины мне помог оторваться деловой вопрос прокурора:

— Так, говорите, он спал?

— Мертвым сном! Я понимаю, человек систематически не высыпается, потому что работает день и ночь, но мне никогда не приходилось слышать о том, что люди спят мертвым сном на нервной почве.

— Мне тоже.

— Погодите, что-то в связи с этим вспоминается…

Вспомнив спящего Рышарда, я вспомнила и его товарищей по комнате, ожидающих прибытия милиции. И как наяву увидела лицо Моники, когда она обернулась ко мне. Да, точно, наряду с другими чувствами на нем выражалась благодарность мне! Да, да, я совершенно отчетливо вспомнила! Как и многие другие, Моника подозревала меня в совершении преступного акта и была мне за это благодарна!

— За то, что вы избавили ее от шантажиста? Очень ценное наблюдение, это может снять с нее подозрения.

— И я так считаю, пан прокурор!

— Это ужасно! Что я вам говорил?

Перешли к Кайтеку. Тут я одно знала наверняка — Тадеуш гораздо нужнее был ему живой, чем мертвый. Никакие долги не заставили бы его убить человека, который обеспечил ему крупный заем и постоянно участвовал вместе с ним в различных махинациях. Не исключено, конечно, что могло быть еще что-то, о чем я не знала. Выяснилось, прокурор тоже не знал.

С Анкой я покончила в три счета, решительно заявив прокурору:

— А вот ее оставьте в покое. Мы знаем, где она находилась в тот момент, когда ее нигде не было, и трое свидетелей могут это подтвердить. И придется поверить мне на слово, потому как вам эти свидетели ничего не скажут. Мне сказали, и этого достаточно. Поверьте, у нее не было никакой возможности совершить убийство, даже если бы для этого потребовались четыре секунды, а не четыре минуты.

После Анки мы перешли к Збигневу. О нем у меня уже сложилось твердое мнение, с которым я не замедлила ознакомить прокурора. Тот недовольно заметил:

— Не понимаю, откуда такая уверенность в его невиновности?

— Придется, пан прокурор, поверить мне на слово: для него убийство запоздало. Вот несколько недель назад смерть Тадеуша была ему очень желательна, теперь же совершенно бессмысленна. Нет, это сделал не он!

— Таково ваше личное убеждение…

— …основанное на фактах. А обнародовать их как пана Збигнева, так и меня заставит только суд. Оставим его, едем дальше.

Следующей была Ядвига. Вот когда настало время и следствию предоставить мне информацию, ведь не все я им. Они выяснили, что означает номер рядом с ее фамилией на странице записной книжки Тадеуша. Оказалось, это регистрационный номер личной автомашины. Номер устаревшего образца, такие давно уже не существуют, поэтому никто сначала и не понял, что это номер автомашины. Я задумалась. Какая связь между номером старой автомашины и смертью Тадеуша? У Ядвиги машины никогда не было, это я знала. Какое-то неизвестное мне автопроисшествие? У первого мужа Ядвиги машина была, даже была автомастерская, частная лавочка…

Сказала об этом прокурору, и теперь мы задумались вдвоем.

— А не мог ее бывший муж допустить какое-нибудь злоупотребление, и Тадеуш стал Ядвигу этим шантажировать?

— Что вы! Случись такое, она только обрадовалась бы, озолотила бы Тадеуша за добрую весть. Она с незапамятных времен ведет с бывшим мужем войну из-за алиментов, и ей очень пригодились бы гадости о противнике.

— Семьдесят тысяч злотых?

— А, вы знаете об этом? Да, именно семьдесят тысяч злотых. И если бы покойник поставлял ей негативную информацию о бывшем муже, Ядвига кормила бы его ананасами, а не душила. Так что ерунда!

— А способна ли она вообще на убийство?

— Только в одном случае — если бы речь шла о благополучии ее ребенка. О, тогда Ядвига способна на все! Вот если Столярек был чем-то опасен ее дочке, если от него зависела судьба ее девочки, Ядвига не моргнув глазом убрала бы его с ее пути. И далее сам способ убийства очень ей подходит.

О Зеноне я могла сказать немного и прямо в этом призналась. Была ли у него причина убивать Тадеуша? С одной стороны, вроде его Столярек не шантажировал, в записной книжке записей о Зеноне не нашли. С другой стороны, какие-то общие дела у них были, Януш ведь нам рассказывал, как видел их в неурочное время. Мои же личные домыслы на этот счет были столь туманны и столь неприятны, что я предпочитала о них не упоминать. Опять вспомнилась виденная когда-то мрачная картина, и я поспешила прогнать ее.

— Итак, повода у него вроде не было. Или нам о нем не известно. А какой мог бы быть повод, как вы думаете?

Тут и думать нечего! Я без запинки выпалила:

— Карьера! У Зенона колоссальные амбиции и никаких сдерживающих моральных начал. Не задумываясь, по трупам полезет на вершину власти. И характер соответствующий. Достаточно умен, выдержан, хладнокровен, в состоянии запланировать и осуществить хоть двадцать таких преступлений, когда все чисто-гладко и ни малейших следов. Я не сомневаюсь, ради карьеры он пойдет на все, в ней — смысл его жизни. И если бы я знала, что у него есть мотив, — без колебаний поставила бы на Зенона! Но ведь о нем Тадеуш ничего не знал…

— А вы что-то знаете?

Я молчала. На что решиться? Нет, спрятать подальше, в самую глубину сознания, мои смутные подозрения. И без того я уже наделала дел, хватит молоть глупости, должна же я сохранять объективность… И я дала честный и вполне объективный ответ:

— Я знаю, что одним из важнейших элементов упомянутой мной жизненной карьеры для него является наша мастерская. А смерть инженера-сантехника, боюсь, ее прикончит…

Убедила ли я прокурора? Во всяком случае, по лицу его не поймешь. Помолчав, он сказал:

— Вот чего я не понимаю. Почему убийца, придушив Столярека, не прихватил его записной книжки?

— Так у него не было времени. Я об этом и сама думала, но еще не успела обсудить с Алицией. По-моему, убийце пришлось выбирать — самому смываться или вытаскивать блокнот. Он предпочел, естественно, первое. Да вы и сами видите — если руководствоваться записями в блокноте, подозреваемых наберется больше двадцати. Убийца мог себе позволить…

— Может, так оно и было. У нас остался последний кандидат.

— Да, Янек. И я голову ломаю, ему-то зачем понадобилось убивать Столярека? Возможность физическая была, но вот мотивы?

— И мотивы были, — с недоброй улыбкой заметил прокурор. Откуда я знаю эту улыбку? Подумаю об этом потом, сейчас главное — Янек.

— Какие же у Янека были мотивы? Его вроде бы ничто не связывало с Тадеушем.

— Есть у пана Яна секрет, о котором, кроме него, знали лишь заведующий мастерской да Столярек. Мы раскопали его, и позвольте, пока о нем вам не скажу, секрет очень деликатного свойства. Намекну лишь, что желать смерти Столяреку пана Яна заставляли причины того же порядка, что и пани Монику, и пана Каспера. А коль скоро мы принимаем последних в расчет, приходится принимать и пана Яна.

Совершенно неожиданным оказалось для меня такое заявление. Янек? Вот уж о ком никогда бы не подумала! Что он такое выкинул? Знали Зенон и Тадеуш… Очень весомая улика против Янека, ведь он имел возможность не только совершить убийство, но и вызвать Тадеуша по телефону. И вот еще один аспект дела — возможная ошибка… Янек хотел устранить Зенона, ошибся, придушил Тадеуша, тоже неплохо, потому как тот знал его тайну, и что дальше? Попытается завершить свое черное дело и возьмется теперь за Зенона? Вот ведь куда меня занесло! Глупости. Полнейшая чепуха!

— Итак, — резюмировал прокурор, — из восьми подозреваемых четверо могли не только убить, но и позвонить своей жертве. Из этих четверых двух вы считаете абсолютно невиновными. Остаются Янек и пани Ядвига. Скажу вам откровенно, не нравится мне это.

— Мне тоже не нравится. И Янека я тоже не подозреваю. Впрочем, и Ядвигу оправдываю.

— Перестаньте, иначе я спячу! Ведь убийство — реальный факт. Хоть с этим вы согласны?

— Согласна.

— Ну и значит…

— А вот что это значит — не знаю.

Вконец расстроенная, разом потерявшая всю свою энергию, я сидела молча, тупо уставившись на красавца прокурора. Выжидательно помолчав и ничего не дождавшись, тот тяжело вздохнул, закурил новую сигарету и подошел к делу с другого конца.

— Давайте теперь поговорим о двери между кабинетом и залом. Дверь была заперта… или нет? Не может свидетель сказать неправду?

— Этот свидетель соврать не может, уж поверьте мне. Этот свидетель — человек трезвый, уравновешенный, не истерик, не выдумщик, не безответственный шутник. Если он сказал, что дверь была заперта, значит, так оно и было.

— Поскольку никто из опрошенных не признался в том, что запер он, следует предположить — дверь запер убийца. Зачем?

— Чтобы не распахнулась в неподходящий момент или чтобы ему не помешали. Кто-нибудь мог нечаянно войти.

— Чем запер?

— Ключом. Когда-то он постоянно лежал в ящике стола директора, это мы выяснили. А тот ключ, что капитан обнаружил в нашем вазоне…

— Он как раз от этой двери, — подтвердил прокурор.

Вот как! А ведь Янек выходил на балкон, когда Лешек ел свою рыбу… Ну и что? Мало ли зачем человек мог выйти? Ни за что не поверю, чтобы Янек…

Мы помолчали.

— На ключе могли остаться отпечатки, — робко начала я. — Он был такой… весь осклизлый…

— И даже очень. В вазоне он находился не один месяц.

— Тогда убийце пришлось бы сначала вытащить его из этой пакости.

— Правильно. Вытащить, осторожно, не очищая, воспользоваться им и опять бросить в вазу. Очень неглупо!

Я совсем пала духом. Помолчав, спросила:

— А что Зенон говорит о ключе? Его вы спрашивали?

— Категорически отрицает какую-либо к нему причастность. Ничего не знает, ключом никогда не пользовался, ему неизвестно, где был ключ раньше и где находится сейчас.

Дьявол утверждал, что о ключе знаю только я и убийца. До сих пор дьявол был во всем прав. Этот ключ видели все, сейчас он в распоряжении следственных властей… Что-то тут не так. Зенон утверждает, что ему ничего не известно? Минутку, что-то такое мне вспоминается…

— Погодите немного, пан прокурор, позвольте мне сосредоточиться. Было что-то, связанное с ключом…

Опершись локтями о стол, закрыв лицо руками, я попыталась вспомнить, что же такое когда-то было, из-за чего я сомневаюсь в правдивости слов Зенона? Что-то такое было…

— Нет, — я опустила руки. — Не могу вспомнить. Склероз, знаете ли… Поспрашиваю коллег, может, они припомнят. Но одно могу вам твердо сказать — Зенон о ключе знал!

— Это опять ваша личная убежденность?

— А разве мы, черт побери, пришли сюда не для того, чтобы побеседовать о моих личных убеждениях?

— Ну хорошо, хорошо, не сердитесь. Запер, значит, убийца дверь.

— С какой стороны он ее запер? — перебила я прокурора. — Это очень важно. Мне надо представить, как все происходило. Так с какой стороны убийца запер дверь?

Странно как-то посмотрев на меня, прокурор вежливо ответил:

— А вот этого мы не знаем, к сожалению. По ключу этого не определишь.

До меня дошел смысл странного взгляда. Если убийца запирал дверь со стороны кабинета, ему надо было бы остаться в кабинете одному, выждать подходящую минуту, когда не было ни Зенона, ни Збышека. Разве что… Разве что запер один из них. Но и им тоже удобнее было бы пройти через дверь и запереть ее уже потом, а значит, со стороны зала. Если же это сделал кто-то другой, то ему… то ему тоже удобнее было запереть из зала, там ведь всегда практически пусто. Я почувствовала, что начинаю путаться.

— Да помогите же мне, черт возьми! — гневно потребовала я. — Видите же, что у меня в голове все перепуталось!

— Очень правильно путается. Секретарша показала, что, кроме двух хозяев кабинета, никто другой не оставался там в одиночестве.

— Значит, дверь была заперта со стороны зала, другого ничего не остается. Запер, значит, убийца дверь… Наверняка собирался потом отпереть ее, но не отпер. Почему?

— Не торопитесь. Итак, вы пришли к выводу, что кто бы ни запер дверь — один из двух хозяев кабинета или кто-то другой, — дверь была заперта со стороны зала?

— Да. Вы сами сказали, в кабинете, кроме Зенона и Збышека, никто не оставался в одиночестве, так что вряд ли это сделал кто-нибудь из посторонних.

— И все-таки такое исключить нельзя. Не так уж сложно вытащить ключ из ящика, если знать о нем. А если из вазона…

— Если из вазона, преступник еще долго вонял бы на всю мастерскую, даже если сделал это заранее и имел возможность тщательно отмыться дома. Но мне кажется, этот вариант можно исключить, ведь состояние помоев в вазоне говорит само за себя. Видели бы вы, как они вспенились, чуть не взорвались! У вас наверняка найдется под рукой какой-нибудь специалист-эксперт, так спросите его, возможен ли такой же эффект, если помои недавно потревожили? Эх, жаль, вас там не было, это надо было видеть!

— Потревожить помои могли и раньше, ведь неизвестно, когда именно заперли дверь.

— Ну, не знаю… тогда вряд ли в вазоне развелось бы столько мошек. Многие улетели бы… Не знаю, с какой скоростью они размножаются.

— Оставим помои, мы этим займемся позже. Сейчас предположим, что убийца вынул ключ из ящика стола. Что он делает потом?

— Потом выбирает подходящий момент… Нет, сначала звонит по телефону.

Стараясь сосредоточиться, я напряженно смотрела на прокурора. Он тоже напряженно смотрел на меня, стараясь представить действия преступника, затем вроде бы позабыл о преступнике и смотрел просто так, но тут же одернул себя и опять сосредоточился на преступнике.

— О чем вы думаете, пани Иоанна?

— Телефон зазвонил в двенадцать пятнадцать. Задушили Тадеуша самое раннее через пятнадцать минут. Что это может означать?

— Это может означать, что убийца говорил с ним целых пятнадцать минут.

— Вот это мне и не нравится. Очень рискованно. На целых пятнадцать минут убийца скрывается с глаз сослуживцев и сразу после этого совершает убийство. Верх неосторожности!

— Мы не можем исключить верха неосторожности. Каждое преступление само по себе уже представляет рискованное предприятие. Действительно, разумнее предположить, что звонил ему один человек, а убил другой. Мы немного позже вернемся к этому моменту, а пока не отвлекайтесь, пожалуйста. Итак, преступник позвонил, поговорил, давайте займемся самим убийством.

— Ладно, займемся. Преступник выбирает момент, когда в прихожей никого нет. Если бы это была Ядвига, для нее достаточно отсутствия Веси. Мы знаем, что Веся полдня проторчала в средней комнате, тем самым весьма облегчив преступнику его задачу. Ну вот, дождался, в прихожей никого нет. Он входит в конференц-зал и запирает дверь на ключ.

— Ну сами подумайте, что вы такое говорите, пани Иоанна! Представьте себя на месте жертвы. Разве вас не удивило бы, если кто-то, войдя к вам в комнату, запер бы дверь на ключ?

— Удивило бы, ну и что? Во-первых, только одну дверь, а во-вторых, даже удивившись, я не умчалась бы вон из комнаты с криком ужаса, а подождала, что он еще сделает. И тут он мог спокойно пристукнуть меня дыроколом.

— Предварительно вежливо попросив повернуться к нему спиной?

— О господи, опять вы не знаете очень важной вещи! Со мной такой номер не прошел бы, но с Тадеушем… Из окна нашего конференц-зала открываемая прекрасный вид на окно поликлиники, где работает поразительной красоты медсестра. Ни один мужик в нашей мастерской не усидит спокойно, если кто-нибудь крикнет: «О, вон красотка Зося в окошке!»

— Вот как? — явно заинтересовался прокурор. — И что же, она действительно так хороша?

— Еще как хороша! — с жаром подтвердила я. — Рост метр семьдесят, фигура статная, сама черноволосая, ну вылитая Юнона!

— А-а… — разочарованно произнес прокурор, сразу теряя интерес к медсестре. — Юнона отпадает.

— Не в вашем вкусе? Возможно, но уверена, вы бы тоже глаз не отвели. А Тадеуш так просто с ума сходил.

— Что ж, очень правдоподобная версия… Видите, как полезно с вами беседовать, интересно, какие еще открытия меня ждут? Надо будет проверить, не заметил ли кто-нибудь из поликлиники чего интересного в вашем конференц-зале.

— Исключено, ведь окно поликлиники намного ниже нашего, от нас прекрасно видно, что делается у них в помещении, а от них ничего не видать, разве что кто-нибудь выглянет из нашего окна.

— Вернемся к моменту убийства. Тадеуш Столярек не испугался, когда при нем убийца запер дверь, повернулся к окну, чтобы полюбоваться медсестрой, и получил удар дыроколом по голове. Упал. Что теперь делает преступник?

— Теперь ему нужно поскорее отпереть дверь, ведущую в кабинет, и самому выйти из зала так, чтобы его никто не увидел. Двери не отпер. Или от волнения забыл, или ему помешали. Может, услышал, что в кабинет кто-то вошел, и не стал вставлять в замок ключ, чтобы не привлекать внимания?

Прокурор опять обратился к своим записям.

— Давайте по секундам проверим эти решающие пятнадцать минут. Что происходило между двенадцатью тридцатью и двенадцатью сорока пятью?

Я уткнулась в наш график.

Зенон был у себя в кабинете, это подтверждает Ирэна, входившая к нему. У него были Ольгерд с Моникой, которые сразу же вышли. Через минуту в кабинет вернулся Збигнев, и именно тогда он услышал голоса в конференц-зале. Зенон вышел. Збигнев вышел. Зенон вернулся. И тут в кабинет опять заглянула Ирэна, чтоб ей пусто было, как будто нарочно для подтверждения его алиби. По какому-то пустяковому делу заглянула. Збигнев из средней комнаты отправился к сантехникам. Сколько туда шел — не удалось уточнить окончательно, кое-какие расхождения в минутах остались. Ну и кретины мои коллеги, не могли такой малости запомнить! Одни утверждают — еще не кончился полонез, а другие — началась передача о ланолиновом мыле. Не могли слушать на одной волне, идиоты! Все это время Ядвиги нигде не было, то есть никто не знал, где именно она была в эти минуты. По ее собственным словам, сначала в туалете, а потом готовила себе чай. Янек вышел из нашей комнаты почти в тот самый момент, когда Збигнев входил к сантехникам. Рышард до этого выходил, Каспер пришел почти вслед за ним. Прямо какое-то вселенское переселение! Столько народу моталось по коридорам, как они там друг на друга не налетали?

Интересно, а как обстоят дела у прокурора? Я вопросительно посмотрела на него.

Прокурор ознакомил меня с их графиком.

Кабинет действительно какое-то время был пустым, но очень недолго. А потом там все время кто-то находился, так что у преступника и в самом деле не было возможности отпереть дверь. А вот когда он ее запер? Логично предположить — когда в кабинете никого не было. Вряд ли он случайно попал на такой момент…

— Значит, Зенон или Збигнев?

— Заведующего видела секретарша. Конечно, он мог бы пройти в зал из кабинета и так же вернуться, но не хотел рисковать, ведь кто-нибудь из сотрудников, находящихся в прихожей, мог засвидетельствовать, что за это время никто в кабинет не проходил. Значит, кто-то прошел прямо из зала, и это был бы конец. Нет, так он не мог поступить. Да и секретарша могла в любой момент войти по делу в кабинет и очень удивилась бы, обнаружив, что он пуст, — ведь мимо нее заведующий не проходил. А второй подозреваемый, главный инженер, тоже имел возможность, оставшись один, запереть дверь, выйти, увидеть, что в прихожей никого нет… Мог и ключ взять свободно в отличие от других сотрудников.

Ну вот, теперь он вцепился в Збышека. Что за человек! И я кинулась на помощь Збышеку.

— Я же уже вам говорила! Этот человек вне подозрений, официально вам заявляю еще раз!

— С чего вы это взяли? Какие у вас основания так утверждать?

— Я это знаю! Знаю совершенно точно! Вы мне не дали договорить, а я хотела сказать, что если он слышал, как в конференц-зале убийца говорил со своей жертвой, то, естественно, Збышек убийцей не мог быть!

— Да кто подтвердит, что он и в самом деле слышал? У вас есть доказательства? К тому же говорить могли совсем другие люди.

— Не знаю, о господи, какое это имеет значение? Головой ручаюсь, что Збышек не преступник! И учтите, на вас моя надежда. Сделайте что-нибудь, снимите с него подозрение, он невиновен! Найдите тряпку, которой протерли дырокол! Прижмите к стенке Зенона, что-то он крутит с ключом! Да сделайте же что-нибудь!

— Уж очень горячо защищаете вы нашего главного подозреваемого! — насмешливо заметил прокурор.

— Потому что он единственный порядочный человек в нашей конторе! И он не совершал преступления, я это точно знаю! Боже милостивый, неужели мне придется в конце концов самой взяться за это проклятое расследование?

— Счастливчик этот ваш главный! Вон как женщина за него ратует!

— Перестаньте меня дразнить!

Гнев плохой советчик. Потеряв способность рассуждать хладнокровно, я принялась сыпать подозрения на всех сотрудников нашей мастерской, в том числе на тех, которые априори считались вне подозрений. Не помня себя, выдумывала несусветные глупости, лишь бы от Збышека отвести подозрения. Естественно, тем самым добилась прямо противоположного. Не теряя хладнокровия, все с той же ядовитой улыбочкой прокурор без труда разбивал мои аргументы, выдвигая против Збышека все новые обвинения.

— Не иначе как вас с этим человеком связывает что-то личное, — с издевательской вежливостью заметил он, склонив голову набок и внимательно разглядывая меня, как какое-нибудь интересное насекомое.

Должно быть, я и в самом деле выглядела забавно — растрепанная, красная от ярости, с размазанным макияжем, изрекающая одну глупость за другой, ибо в таком состоянии просто неспособна трезво мыслить. Я уже открыла рот, чтобы ответить на гнусные инсинуации коротким и очень выразительным словечком, но сдержалась, зато выпалила Збышекову тайну:

— Так ведь он смертельно влюблен!

Вот дура! Какое я имею право выбалтывать чужие тайны представителям правопорядка! Лояльность по отношению к Збышеку оказалась сильнее ярости, и я захлопнула рот, чтобы всего не выкричать.

А представитель, не будь дурак, сразу же подхватил:

— В кого?

Я уже немного остыла и мрачно ответила:

— В одну женщину. Не в меня, клянусь. У них уже давно любовь, а я им покровительствую. С ним меня связывает только платоническая симпатия и взаимное доверие.

Прокурор выразил сомнение:

— Он любит другую женщину, а вы его так горячо защищаете? Извините, мне это непонятно.

— Ну и не понимайте на здоровье. Чужды вам, похоже, чисто человеческие чувства.

— Напротив, мне очень хорошо знакомы чисто человеческие чувства, это-то и заставляет меня сомневаться в ваших.

— Значит, такая уж я нетипичная. А что, нельзя? Вы меня за это в тюрьму посадите?

— Вас нет, а вот его…

Сказано это было с такой обаятельной улыбкой, с таким пониманием глубин женской души, что я вмиг перестала сердиться, успокоилась и могла по-деловому вновь заняться нашей проблемой. Мы кратко подвели итоги проделанной работы. Под подозрением оставалось восемь человек, двух из которых я исключала из этого круга по психологическим соображениям, следующих двух — на основе собственных тонких наблюдений, а еще одного — по причине отсутствия повода. Восьмая кандидатура в лице Янека никак не вписывалась в мою концепцию.


В мастерскую я вернулась с полной сумятицей в голове. С одной стороны, мне основательно подпортили настроение некоторые выводы следственной группы, с которыми ознакомил меня прокурор, с другой — очень воодушевил он сам, его явный интерес ко мне.

Я угодила прямо на летучку, которую Зенон проводил в средней комнате. Уселась на стул рядом с Алицией и не успела перевести дух, как она меня ошарашила:

— Я осчастливила фараонов информацией. Теперь копаются в унитазе.

Сказано это было таким тоном, будто она совершила благородное дело. Я ничего не понимала.

— Они что, спятили? Зачем им это?

— В ответ на глупые вопросы имею право давать глупые ответы.

Пришлось по частям вытягивать из нее информацию. Из ее рассказа я поняла, что капитан, отчаявшись, видимо, в своих поисках, задал ей на свою голову вопрос. Ему, видите ли, захотелось узнать, не случилось ли в нашей мастерской чего-нибудь необычного уже после убийства.

— Ничего, — небрежно бросила Алиция, — если не считать того, что забился унитаз в дамской комнате.

В ответ на настойчивые расспросы представителя власти ей пришлось пояснить, что такое событие не является чем-то из ряда вон выходящим, такое событие скорее можно отнести к постоянным, ибо наш унитаз имеет дурную привычку забиваться от всякой малости. Ну, например, бросит кто-нибудь в него огрызок яблока — и конец удобствам.

Выслушав чистосердечные показания Алиции, капитан неожиданно очень оживился, вызвал подкрепление и под присмотром пани Глебовой приступил к приведению в порядок нашей сантехники. Пани Глебова была в восторге — в кои-то веки родная милиция делает за нее неприятную работу

— А чего еще добилась милиция в ходе сантехнических работ? — спросила я. — Что они осчастливили пани Глебову, я уже поняла. Другие результаты есть?

Алиция не успела ответить, не дал Зенон.

— Я вам, случайно, не помешал? — ядовито поинтересовался он, вынужденный из-за нас прервать свою речь.

— Нет, нет, ни в коей мере, — вежливо ответили мы с Алицией, но разговор пришлось прекратить.

Заведующий держал речь. Драматическим шепотом вскрывал он наши ошибки в работе и нарушения трудовой дисциплины. Последние, с горечью констатировал он, особенно возросли после совершенного в этих стенах преступления, что уже ни в какие ворота не лезет. В рядах персонала послышался ропот. Кто-то столь же драматическим шепотом поинтересовался:

— А он рассчитывал, что убийство вызовет у нас трудовой энтузиазм? Да еще в присутствии милиции?

А Зенон продолжал с горечью шептать:

— Вам известно, в каком положении находится мастерская. Сейчас появляются реальные шансы ее спасти, поступили заказы почти на три миллиона злотых…

— Что он нам заливает? — возмутился Стефан, сидящий рядом. — Никаких заказов не будет.

А Зенон все шептал, и конца его речи не предвиделось. Причем говорил какую-то ерунду, ловко уклоняясь от обсуждения действительно важных проблем, таких, как постоянные задержки из-за плохой работы лаборатории светокопий и переплетной мастерской, как постоянная необходимость делать работу за других, вечные сложности с подрядными строительными организациями и тому подобное. Слушали мы и никак не могли понять, к чему он ведет.

Речь свою Зенон закончил неожиданно:

— А теперь послушаем предложения, но только действительно творческие.

За этим дело не стало, творческие предложения посыпались как из рога изобилия. Для повышения трудовой дисциплины предлагалось приковать весь персонал цепями к их рабочим местам, обязать Стефана и Януша, у которых были собаки, пожертвовать последними для их постоянного пребывания на страже у входа и выхода, запретить людям даже ночью покидать служебные помещения и т. п. Зенон слушал и страдал.

Наши легкомысленные предложения не помешали начальству принять суровые меры: категорически запрещалось сотрудникам выходить в город в рабочее время независимо от причин выхода, категорически запрещалось пить кофе группами, превышающими одного человека, категорически запрещалось во время работы расхаживать из комнаты в комнату. Как в таких условиях начальство представляло себе координацию действий наших отделов — один бог знает.

— Он прав, — меланхолически заметил Казимеж, глубокомысленно покачивая головой. — Ошивались мы в коридорах и чужих отделах, и вот что из этого получилось! Если будем и впредь ошиваться, ни один из нас не уцелеет!

А главное, сказал Зенон, теперь никто из нас, архитекторов, не имеет права быть главным проектировщиком объектов. Он сам будет главным проектировщиком всех наших объектов! Вот это уже совершенно непонятно, ведь главный проектировщик — несчастнейший человек, жертва, ибо отвечает абсолютно за все. Помимо того что в обязанности бедолаги входило подготовить архитектурный проект, он отвечал еще за миллион всяких других вещей. Подготовка соглашения, предварительные сметы, согласование тысячи проблем с инвесторами и поставщиками, согласование действий всех служб — архитекторов, сантехников, электриков, дорожников, озеленителей, — постоянные ссоры со всеми подсобными мастерскими и, наконец, персональная финансовая ответственность за весь проект. Кошмар!

Подметая как-то пол в мастерской во время болезни пани Глебовой, Алиция заметила, что ее нисколько не удивляет еще и эта дополнительная обязанность главного проектировщика. А сколько раз мне самой приходилось давать взятки из личных денег для лаборатории светокопий, так как лично я, главный проектировщик, отвечала за выполнение заказа в срок А чего стоило уговорить вышестоящие организации утвердить мой проект за два часа, а не за две недели! А Рышарду как-то пришлось лично заняться бурением скважины для определения свойств грунта под строительство.

Вот почему невозможно одному человеку быть главным проектировщиком всех наших проектов. Решение Зенона несказанно удивило всех нас, но мы промолчали. Говорить начали уже после собрания, разбившись на теплые компании. В ходе обмена мнениями пришли к выводу, вернее, к двум выводам: во-первых, Зенон сошел с ума, а во-вторых, теперь совершенно ясно, что это не он прикончил Тадеуша.

Первый вывод в объяснениях не нуждался, второй Стефан объяснил:

— Нас действительно могут спасти заказы, о которых Зенон говорил на собрании. Но они не придут.

— А ты откуда знаешь? И почему не придут?

— Не придут, потому что какой-то идиот задушил Тадеуша. Мне кореш из главка звякнул. Была у них милиция, интересовалась нашими накладными, теми самыми, заниженными. Ну они, естественно, сдрейфили и сразу в кусты. Поручение уже было составлено, но они не послали, не хотят с нами иметь дело.

— А заказ на микрорайоны? Он обещал быть самым крупным.

— На микрорайоны тоже не придет. И до них добралась милиция. Если бы мы с ними закончили все расчеты в прошлом году, тогда все бы обошлось, но Зенон перенес последние накладные на этот год, ну и фараоны пронюхали. В самый неподходящий момент убили Тадеуша!

— Ты прав. Вот если бы через месяц, после того как подпишем договоры…

— Именно поэтому я и говорю — убил не Зенон, для него это равносильно самоубийству.

— Так, может, это кто сделал специально для того, чтобы с Зеноном покончить? А ну-ка признавайтесь, кто из вас до такой степени не любит Зенона?

— Я! — призналась Алиция. — Но, говорят, у меня алиби.

— Да, плохо наше дело. Даже если сегодня найдут наконец душителя, нас уже ничто не спасет. Можем справлять поминки по себе.

— Правильно! Надо обязательно устроить поминки, после похорон.

Итоги поисков в нашей сантехнике милиция не обнародовала. Стоя в прихожей, я тщетно пыталась припомнить то, что вертелось в голове в связи с высказыванием Зенона о ключе. Вокруг сновали коллеги. Алиция перебирала пустые банки и коробки, оставленные на маленьком столике у двери.

— Не найдется ли чего поесть? — с тоской спросила она. — Хоть что-нибудь пожевать, до дома не доеду…

— Кусок лепешки хотите, у меня остался? — спросила Ядвига, запирая свой стол. Она уже совсем была готова к выходу.

— Лепешки? — слегка поморщилась Алиция. — Мне бы кусок селедки… Ну да пусть будет лепешка. Это из той вашей святой муки?

— Конечно. У меня осталось еще с полтонны, так что я пеку и пеку…

Их разговор услышала проходящая мимо Моника и остановилась.

— Что за святая мука?

— А ты разве не знаешь? У пани Ядвиги хранится дома несколько вагонов кукурузной муки, полученной в дар от нашей общественности. Неужели ты ничего об этом не слышала?

— Так ведь пани Моники тогда еще у нас не было, — пояснила хозяйка муки. — Вы представления не имеете, как я с ней намучилась…

И тут у меня в голове словно молния сверкнула. Все прояснилось. Ну конечно же, это было связано с кукурузной мукой.

Года два назад единственная дочка Ядвиги внезапно заболела, что-то серьезное с желудком. Врачи категорически потребовали, чтобы больного ребенка кормили только продуктами из кукурузной муки, всякими кашками и прочими печеными изделиями. Ядвига была в отчаянии. Ради своей единственной дочери она горы была готова своротить, но где раздобыть кукурузную муку? Бедная мать дала объявление в газету, что для тяжелобольного ребенка требуется кукурузная мука. С согласия Зенона в объявлении она указала номер нашего служебного телефона.

И разразилась буря. Объявление нашло отклик в сердцах наших сограждан. И не только наших. Телефон начал трезвонить уже на следующее утро. Сначала звонили варшавяне, предлагая Ядвиге кукурузную муку и крупу в килограммах. Потом призыв дошел до провинции, и мука пошла тоннами. А потом откликнулась и заграница. Звонили частные лица и организации, предлагая уже вагоны муки. Некоторые не звонили, а сразу присылали на адрес редакции газеты, поместившей объявление. Приходили такие посылки, что и двум сильным мужикам с трудом поднять. Засыпанная горами кукурузной муки и крупы несчастная Ядвига уже не знала, что и делать, как отказаться от приема все поступающих доброхотных даяний. Имеющихся у нее запасов с избытком хватило бы на ближайшие несколько сотен лет.

Дело осложнялось тем, что хозяйкой телефона, по которому звонили, была наша секретарша Ирэна. На первые звонки она с готовностью и благодарностью отвечала, потом несколько охладела, потом стала отвечать невежливо, а на третий день ее нервы окончательно не выдержали. На всю жизнь бедная женщина возненавидела кукурузную муку, а на Ядвигу и смотреть не могла, с истерическими воплями отказываясь вообще поднимать трубку телефона, что уже грозило серьезными осложнениями в нашей работе, ибо это был наш единственный городской телефон. У телефона посадили Ядвигу Но работать Ирэне надо было, и вот она, воспользовавшись отсутствием начальства, изгнала Ядвигу с ее кукурузными разговорами со своего стола и отправила в кабинет Зенона, переключив на нее городской телефонный аппарат. Остаток дня Ядвига просидела за столом Зенона, а уходя домой, забыла там часть содержимого своей сумки, в том числе и ключи от квартиры.

Вспомнила она о них только у двери своей квартиры. Дома никого не было, ребенок находился в больнице, Ядвига позвонила от соседей на работу. К счастью, там еще был Рышард, который в это время как раз засиживался с работой до глубокой ночи. Ядвига примчалась на работу, но ее ожидало глубокое разочарование — кабинет начальства оказался заперт. Заперты были обе двери. И та, что выходит в коридор, и та, что соединяет кабинет с конференц-залом. Так в тот день Ядвига и не смогла попасть домой, и ей пришлось ночевать у своей домработницы, которая располагала комнаткой на чердаке их дома.

И вот сейчас, глядя на Алицию, грызущую зачерствелую лепешку, я пыталась припомнить все обстоятельства той истории с ключом. Тогда мне это было ни к чему, а вот теперь вдруг приобрело особый смысл. Когда точно это было? И кто запер кабинет?

— Пани Ядвига, а когда разразилась эта история с кукурузной мукой? — спросила я. — Если, конечно, помните.

— Такое не забывается! В первой половине ноября, как сейчас помню.

Ну вот, теперь и я вспомнила. Именно в то время Зенон готовился к конкурсу, им с Янушем приходилось работать даже по ночам, иногда к ним присоединялся и Янек А все конкурсные материалы Зенон держал у себя в кабинете, запирая его на всякий случай. Значит, ключ у него был! Не пальцем же он запирал двери. И значит, неправду он сказал, что не имеет понятия, где может быть ключ!

Минутку, а не Збышек ли тогда запирал кабинет? Нет, в то время Збышек еще сидел в первой комнате, в кабинет он переселился только с нового года, это я точно помню. Значит, Зенон… Зачем же он лжет?

— Ну чего ты ждешь? — удивилась Алиция. — Вчера до ночи проторчали в мастерской, сегодня тоже собираешься? Понравились тебе сверхурочные? Пошли домой!

Дома на столе меня ожидала работа — небольшая временная котельная на три котла. Усевшись за чертежную доску, я принялась чертить фасад. Работа не требовала особенного умственного напряжения, так что я могла, работая, размышлять над своими проблемами. Теперь главным камнем преткновения для меня стал Зенон.

Был, был у Зенона повод избавиться от Столярека, но при условии, что сам Столярек знал об этом поводе. Если же не знал, то Зенон заслонил бы инженера-сантехника собственной грудью, поскольку смерть последнего наносила смертельный удар мастерской. Мастерской, которую Зенон не только возглавлял, но с которой связывал все свои далеко идущие планы на будущее. Других возможностей сделать карьеру у него не было. Убивая Тадеуша, Зенон совершил бы просто самоубийство.

Все это правильно, но Зенон солгал о ключе. Он знал, где находился ключ. А второй ключ, который оказался в вазоне?

Не выдержав, я оставила свою котельную и позвонила знакомой химичке. Та удивилась, но тем не менее дала консультацию. По ее словам, нашим помоям хватило бы нескольких дней, чтобы отстояться и, когда их вновь потревожат, прореагировать столь впечатляюще, как я ей описала. Выходит, ключ из вазона могли вынуть немного раньше, а после убийства опять осторожненько бросить обратно. Приоткрыть немного крышку — бульк — и с концами.

Неужели Янек? Нет, в такое невозможно поверить.

Но если не Янек и не Зенон, тогда Збышек. Каспера, Рышарда и Монику я считаю вне подозрений. Збышека тоже. Господи, голова идет кругом!

С тоской уставилась я в угол. Хоть бы дьявол появился, он умел заставить меня рассуждать логично. Но как ни всматривалась я пристально во все углы, дьявол так и не появился. Зато позвонил телефон.

— Постойте, — сказала я, с трудом уразумев, что в трубке голос красавца прокурора. — Это и в самом деле вы или мне только представляется? Я уже запуталась.

— И в самом деле я, — ответил он. — На работе мне не удалось с вами поговорить, вы были на собрании, надеюсь, есть новости?

— Есть, а как же, вот из-за них у меня в голове и полный ералаш. Боюсь, если в ближайшее время мы с вами их не обсудим, я спячу окончательно. У вас есть желание встретиться со мной?

Это не я сказала, дьявол меня заставил, клянусь!

В голосе прокурора слышалось сомнение:

— В принципе мне не следовало бы с вами встречаться до окончания следствия… Мое положение меня обязывает…

— Зато мое ни к чему не обязывает, — заявила я явно по наущению дьявола. — И если не можете приехать вы, может, мне к вам приехать?

— Ни в коем случае! — вырвалось у прокурора, но, спохватившись, он поспешил добавить: — То есть того… я хотел сказать: может, встретимся в кафе отеля «Европейский»?


Кафе закрывалось в десять, а мы и половины проблем не обсудили. Прокурор уже почти не колебался:

— Собственно, теперь мне уже терять нечего, я все равно допустил нарушение по службе, встретившись на нейтральной почве, в неофициальной обстановке с одним из подозреваемых. Одна надежда, в «Каменоломнях» не встретится никто из знакомых…


— Учитывая кризисное положение с мастерской, Зенон — последний в очереди на скамью подсудимых, — закончила я свой отчет.

— Вы уверены, что тогда, в ноябре, дверь запер именно он, а не… другой человек?

Я взглянула на излишне проницательного представителя властей сквозь рюмку с золотистым «яжембяком». Алкоголь всегда очень положительно сказывался на моих умственных способностях.

— Во-первых, тогда работал только он. Во-вторых, бесценные конкурсные материалы он бы никому не доверил. А в-третьих, он всегда последним покидает мастерскую и приходит на работу с самого утра, сразу после Ирэны. Она же в свою очередь с работы, как правило, уходит задолго до того, как все разойдутся. Зенон никак не мог не знать о существовании ключа, не мог не поинтересоваться, где он.

— Человек мог забыть…

— …так, может, ему напомнить?

— Не вздумайте это сделать, пани Иоанна! Вы и без того наделали дел, не хватает еще, чтобы стали действовать на свой страх и риск! Обещаете?

Ничего я не обещаю! Спиртное привело меня в расчудесное состояние, я сидела довольная и беззаботная, кокетливо покачивала головой и никаких обещаний давать не собиралась. Прокурор же был столь безукоризненно официален, что у меня не осталось ни малейших сомнений — дьявол действовал, охмурение прокурора шло на всех парах!

Поинтересовавшись результатами поисков милиции в наших унитазах, я услышала в ответ подробнейший обзор последних театральных премьер. О, значит, наверняка нашли там нечто чрезвычайно интересное! Естественно, я вцепилась в унитазы, как репей в собачий хвост, и не без пользы — оказалось, представитель правопорядка великолепно танцует.

Начиная с этого момента я работала не головой, а преимущественно ногами, ибо в ответ на каждый мой вопрос об успехах следствия прокурор срывался с места, застегивая среднюю пуговицу пиджака, и склонялся в вежливом поклоне. «Рыжий, рыжий, рыжий гриб, а попросту рыжик», — кричала в микрофон певица, и мы бодро отплясывали. «Не плачь, когда уеду», — умоляла певица, и мы кружились в сентиментальном вальсе. Я таяла, а прокурор вдруг недовольно пробурчал:

— Не выношу вальсы.

— Так зачем же тогда танцуете?

— Чтобы вы перестали спрашивать…

Из этого я сделала вывод, что представители правопорядка просто обязаны быть всесторонне образованными.


Может быть, я и не опоздала бы на следующий день на работу, если бы случайно не взглянула на сделанный мной вечером чертеж фасада котельной. Вот когда я поняла, что со мной явно не все в порядке! Занятая всецело своим личным расследованием, я совершила то, что нормальному человеку не под силу. Сделанный мной эскиз представлял одновременно вид спереди и сзади, а чтобы понять это, понадобилось не менее четверти часа. С подобным идиотизмом мне еще не приходилось сталкиваться. Это уникальное творение архитектурной мысли я прихватила с собой на работу, чтобы и коллеги порадовались.

Стоя у стола Ирэны, я копалась в куче бумаг, выискивая нужные, когда появилась Ядвига, опоздавшая еще больше меня, и прямиком проследовала в кабинет Зенона, чтобы представить начальству уважительные причины своего опоздания. Дверей за собой она не закрыла, все было слышно и видно.

— Пан инженер, у меня на ноге вскочил волдырь, — произнесла Ядвига проникновенным басом и сделала попытку сунуть под нос начальству свою костлявую ногу. — Вот он, видите?

С той поры, когда Веся распускала невероятные сплетни о якобы горячем платоническом чувстве, которое Зенон питал к Ядвиге, у последней сохранилась слабая тень надежды — а вдруг это правда? Поэтому, соблюдая в целом дистанцию, отделяющую начальство от подчиненных, Ядвига в то же время потихоньку кокетничала с заведующим.

Сидевший за столом Зенон машинально бросил взгляд на ногу и поспешил признать причину опоздания уважительной, лишь бы избавиться от Ядвиги, стоявшей перед ним в позе аиста и стучавшей пальцем по ноге. Свидетели выразительной сцены — мы с Ирэной и Збышек, сидящий в одной комнате с Зеноном, — были огорчены, что она так скоро закончилась.

Волдырь, выдуманный или настоящий, не помешает мне поговорить с Ядвигой. Надо расспросить ее о машине, номер которой был записан покойником. Взяв со стола Ирэны свои бумаги, я пошла следом за Ядвигой. К делу я приступила не сразу, а дипломатично начала со служебных вопросов:

— Как обстоит дело со светокопиями, пани Ядвига? Технические описания уже перепечатаны, можно отдавать в переплетную.

— А я откуда знаю? — благодушно отозвалась Ядвига. — Когда вы мне их давали?

— Да уже две недели назад. Позавчера истек срок.

— Так, может, и готовы. Ладно, как пойду туда, узнаю. Но не сейчас, позже. А если торопитесь, то сами сходите.

Америку открыла! Всем известно, если торопишься — сходи сам. И вообще, проще самому все сделать, чем сто раз напоминать тем, кто обязан это делать по должности. Я-то как раз не торопилась, но ведь надо же о чем-то говорить.

— Никуда я не пойду, светокопии входят в ваши обязанности, так что будьте любезны… И вообще, если вы и к домашним своим обязанностям так же относились, не удивляюсь, что ваш бывший муж не платит вам алименты.

— Ну и глупости говорите, — по-прежнему благодушно ответила Ядвига, видимо очень довольная, что так здорово уладила вопрос с опозданием. — Не платит, потому как негодяй и подлец, но я этого так не оставлю.

Дипломатия себя оправдала, теперь можно отбросить ее и приступить непосредственно к интересующему меня вопросу.

— Сколько же должен вам этот подлец и негодяй?

— Семьдесят восемь тысяч двести злотых, — удовлетворенно произнесла Ядвига. — И отдаст до последнего гроша!

— Откуда же столько набежало? — удивилась я, быстренько прикинув в уме: в соответствии с существующими ставками такая сумма наберется не меньше чем за десять лет, а девочке Ядвиги было не больше трех.

— И набежало! — с вызовом произнесла Ядвига. — Включая мое приданое и…

Она не успела докончить, так как в дверь просунулась Веся и велела ей немедленно идти к Ольгерду.

— Что этому старому хрычу от меня понадобилось? Приготовьте ваши технические описания, прихвачу, когда пойду в лабораторию.

И она отправилась к главбуху, оставив меня в состоянии величайшего изумления. Чего угодно можно было ожидать от этой женщины, но никак не приданого.

Вынужденная временно прекратить розыскную деятельность, я решила взяться за работу. Простой в работе, вызванный смертью Тадеуша, нанес большой вред нашей мастерской, и теперь Зенон свирепствовал. Приходилось отрабатывать два потерянных дня. В нашем отделе дым стоял коромыслом.

— Ну куда ты суешь свой дымоход, куда? — ворчал Януш. — Мне что же, для твоего удовольствия умывальник за окно вывесить?

— Глядите на него, только на свет народился! — яростно наступал Стефан. — Не знает, что в котельной должен быть дымоход! Я что, носом буду дым выпускать?

— А хоть бы и ушами! У меня и без того метраж ниже нормы. Даже не надейся, и одного сантиметра не отдам! Можешь выехать на лестничную клетку!

— Ни в коем случае! — встрял Владя. — У меня там распределительный щит, на первом этаже. Придется тебе выходить через верх.

— Нет, совсем спятили! — вопил Стефан вне себя. — По-твоему, мне лестницу в дымоходе устроить? И ленточкой перевязать?

— Теперь я с ума сошел, а как сам занял единственное свободное место между зданиями, так молчал? А мне куда теперь прикажешь деваться с проводами? А когда свою паршивую вентиляцию в мою коммутаторную впихнул, так это ничего?

— Ты ко мне с претензиями, ко мне? — не уступал Стефан. — Вон к кому цепляйся! — указал он на Януша. — Этот тип отвечал за внутреннюю планировку, а ему до лампочки, что там внутри, даже не посмотрит! Ему все едино, лампа на шнуре висит или унитаз! На вентиляционной вытяжке шкаф встроенный присобачил, холера!

— Ну ладно, тихо! — рявкнул Януш, в котором, кажется, заговорила совесть. — Ладно, найду я тебе место для твоей трубы. Ишь какую трубу размахал, слон, а не дымоход!

— А мне надо гнездо! — напомнил Владя.

— Так свей себе! — огрызнулся Януш. — Дайте мне минутку покоя, может, что и придумаю.

Каждый из нас попытался заняться своей работой, но разве у нас можно спокойно работать? На сей раз помешал Януш. Сначала он согнал с места Янека и его стол придвинул вплотную к столу Лешека. Смерил расстояние, подумал и немного отодвинул. Янек стоял рядом, с интересом наблюдая за его действиями.

Потом наступила моя очередь.

— Встань! — потребовал Януш.

Я послушно встала, предполагая, что и с моим столом будут экспериментировать, но Януша интересовал не мой стол, а я сама. Обойдя меня кругом, Януш что-то пробормотал себе под нос, а мне бросил:

— Не пойдет! Садись!

Выйдя из отдела, он вскоре вернулся с Моникой.

— Понюхай! — велел он ей, указав пальцем на стоящую на столе Янека баночку с заплесневелой краской.

— Ты для этого меня привел? — возмутилась Моника. — Сам нюхай! Развели тут плесень…

Януш подумал, отодвинул краску и, положив на ее место ластик, повторил:

— Ну, теперь нюхай!

— Что с ним? — спросила нас Моника. — Он не в себе?

— Нам самим интересно. Понюхай, что тебе стоит? Может, скажет, в чем дело.

Пожав плечами, Моника наклонилась и понюхала ластик. Януш внимательно наблюдал за ней. Выпрямившись, Моника сказала:

— Не воняет. А в чем дело?

— Пятьдесят пять сантиметров, — пояснил довольный Януш, — И даже до пятидесяти трех можно ужать. Вот для Стефана и нашлось восемь сантиметров!

— Немедленно объясни, что все это значит!

— Да все очень просто, я эмпирическим путем определил минимальное расстояние между плитой и мойкой. Сколько нужно места, чтобы баба могла нагнуться. А ты самая толстая в нашей мастерской…

— Скотина! — только и смогла произнести Моника, придя в себя.

Увлеченная экспериментами Януша, я совсем забыла о Ядвиге. Поспешила к ней, но, оказалось, ее как раз терзают следственные власти, вызвав в конференц-зал. Пришлось вернуться в отдел.

— Знаете, я уже как-то к ним привык, — сказал Лешек. — Боюсь, мне будет их не хватать, когда следствие закончится…

— Больше всего тебе будет не хватать того, кого они уведут с собой, — верно заметил Януш.

— А больше всех пани Иоанне будет не хватать прокурора! — высказался Витольд, подмигивая Янушу. Всё, паразиты, знают!

— Не хватать? Как бы его в избытке не было! — самоуверенно огрызнулась я, опять, видно, в недобрый час пророча…

Коллеги помолчали. Похоже, все мы думали об одном. Первым высказался Лешек:

— Интересно, кто же это сделал? Если честно признаться, то никто в нашей мастерской, по-моему, на убийцу не тянет. Или его прикончили сверхъестественные силы, или это самоубийство. Кстати, кто одолжит сто злотых?

— Ох, я бы на твоем месте воздержался. Покойник брал в долг, и видишь, чем дело кончилось? — предостерег Януш.

— Может, ты и прав, — подумав, согласился Лешек. Вытащив ящик стола, он с грустью принялся изучать свои запасы, вслух размышляя: — Все-таки предусмотрительно откладывать на черный день. Что б я теперь делал? А тут — пожалуйста, и хлебушек, и маслице, и колбаска, и даже горчица…

Вытащив банку с закаменевшими на ее стенках остатками горчицы, Лешек вздохнул и честно признал:

— Правда, не много ее…

Насладившись видом своих запасов, Лешек подумал и о коллегах.

— До первого целых пять дней! Затянуть пояса! Экономнее с едой, экономнее! — заботливо предупредил он. — Не переедать!

— Пани Иоанна, вас просит милиция, — заглядывая в дверь, сказала Ядвига. Выходит, ее уже выпустили. — А когда освободитесь, мне с вами обязательно надо поговорить.

Вид у Ядвиги был крайне взволнованный, но не было времени ее расспрашивать. Я поспешила в зал.

— Кто выходил на ваш балкон? — с места в карьер набросился на меня капитан.

Смысл вопроса для меня был ясен, и я в мгновение ока разволновалась не меньше Ядвиги. Но отступать некуда, пришлось признаться, что выходил Янек, когда ел рыбу.

— Но это еще ни о чем не говорит, — добавила я, хотя меня не просили делать комментарии. — Я видела Янека, но выходить могли толпы людей, я же не сидела сиднем в отделе.

Сама того не желая, я обращалась не к капитану, который задал вопрос, а к прокурору. Тот сразу меня понял и, вздохнув, сказал:

— Что же делать, придется опросить всех. Кто-то же в вашей комнате оставался.

— Не все время. Например, перед тем как вы принялись у всех отбирать носовые платки, комната оставалась пустой. Януш играл в бридж, Лешек куда-то выходил, Янека вы мурыжили, а я сразу после него пришла на допрос. Последними в отделе оставались мы со Стефаном, поспрашивайте его, может, кто-то при нем выходил на балкон.

— Вы и его защищаете? — недовольно поинтересовался прокурор.

— А что же, обвинять, что ли? Это ваша обязанность!

— Хотел бы обратить внимание уважаемой пани на тот факт, что к тому времени, когда мы отбирали носовые платки, ваш вазон уже давно был в мелких дребезгах, — холодно заметил капитан. — Естественно, уважаемая пани прекрасно понимает, почему для нас важно установить личность человека, выходившего на балкон.

Что делать? Ведь я никого другого не видела. Ну, порасспрашивают коллег, что они смогут сказать? Лешек невероятно рассеян, никакой наблюдательности, Януш все еще в себя не пришел после потрясения, а показаний Янека милиция в расчет не примет. Что делать?

— Экспертизу! — вслух вырвалось у меня.

— Что за экспертиза?

— Вы должны сделать экспертизу! Насколько я знаю, всегда положено проводить экспертизу! На заплесневелом ключе наверняка останутся отпечатки пальцев, есть же у вас эксперты! И в замке может оказаться плесень.

— Разрешите нам самим решать, что следует нам делать. Пока же извольте ответить на вопрос — кто выходил на балкон?

Я честно попыталась вспомнить все, что происходило в мастерской после того, как был обнаружен труп Тадеуша. Было столпотворение, это помню. В таком столпотворении у каждого была возможность… Лешека и Янека я застала уже в средней комнате, Януш сидел в нашем отделе, но совершенно невменяемый, он ничего бы не заметил. Даже если бы на балкон вышло стадо слонов!..

Оказывается, я рассуждала вслух. Следователи с интересом слушали. Капитан пожал плечами.

— Разумеется, сейчас окажется, что все они в это время ослепли и оглохли! — сердито бросил он. — Или у них начисто отшибло память. Ну и народ!

— А вы поднажмите! Знаете, допрос с пристрастием. Невозможно, чтобы Янек…

— Поднажмем, будьте покойны!


Взвинченная не меньше Ядвиги, я вернулась в отдел. На улице играл оркестр. Лешек смотрел на него с проклятого балкона, а Януш сидел за своим столом со странным выражением лица. Витольд и Янек покатывались со смеху.

— Ну, знаете ли, — наконец выговорил Януш, — это уже превосходит всякое понятие!

— А что случилось? — недовольно поинтересовалась я. Надоели вечные сюрпризы, ничего хорошего от них не жди.

— Выцыганил у меня последние двадцать злотых! — пожаловался Януш на Лешека. Клянчил и клянчил, ну я и не выдержал, думал, помрет человек с голоду. А он взял да и выкинул мои деньги за окно!

— За балкон, — уточнил Янек. — Хотел, чтобы ему «Рамону» сыграли.

— Слышите? Третий раз играют! — вне себя рявкнул Януш.

— За такие деньги и четвертый сыграют. Лешек сегодня в романтическом настроении.

Насладиться «Рамоной» мне помешала Ядвига, которая с нетерпением дожидалась моего возвращения с допроса. Как всегда распространяя вокруг себя сильный запах валерьянки, она вызвала меня из отдела и заволокла в уголок под лестницей.

— Послушайте, — нервно начала она, сопровождая свои слова громким стуком зубов. — Я должна с вами посоветоваться, а вы должны мне помочь, нравится вам это или нет. Но сначала дайте сигарету.

Получив сигарету, она зачем-то старательно затолкала ее в портсигар. Я приготовилась выслушать исповедь.

— Вы знаете, о чем они меня спрашивали?

— Что за глупый вопрос, я ведь не подслушивала!

— Об автомашине моего мужа!

Выпалив эту сенсацию, Ядвига замолчала, ожидая от меня, видимо, какой-то потрясающей реакций.

Ничего не дождавшись, она решила дополнить информацию:

— Придется мне рассказать вам обо всем с самого начала по порядку. Как они это раскрыли — понятия не имею, но у меня никогда в жизни не было тех самых семидесяти тысяч злотых, в том-то и дело!

Тут уж я не могла не прореагировать, информация в самом деле неожиданная.

— Как это — не было? А что же было?

— Как раз тот самый автомобиль! Ведь у него была частная лавочка…

— У автомобиля?!

— Да нет же, у моего мужа! А когда организуешь частное предприятие, неизбежны финансовые сложности, знаете, всякие налоги… Не буду морочить вам голову, скажу только, что ему срочно требовалась сумма, как раз семьдесят тысяч. И надо было их так оформить, что вроде они не его, а другого человека, ну, вроде компаньона. Вот он и надумал — якобы продал мне машину за семьдесят кусков, а мне дал расписку в том, что получил эти деньги от меня в виде моего приданого. Так что, если говорить откровенно, никаких прав у меня на эти деньги нет.

— А бывшему мужу невозможно признаться, что он тогда смошенничал, вот он и не может послать вас с вашими претензиями к черту?

Ядвига кивнула. И, помолчав, добавила:

— Пожалуйста, не говорите мне, что с моей стороны это свинство, сама знаю. И все равно буду добиваться денег, хоть лопну! Не хочу, чтобы мой ребенок рос в такой нищете, как я. Кроватки нет, столика нет… Ведь он все отобрал у нас, до последней тряпки! Нет уж, я из него выколочу эти денежки до последнего гроша, и у моей девочки будет все необходимое!

— Погодите, пани Ядвига, мне не все понятно. Вернее, вы не все мне говорите. А тот человек, за которого вы собрались замуж? Не для него ли вы стараетесь? Ведь он все ваши рупии в момент спустит…

Ядвига снисходительно посмотрела на меня:

— Неужели вы думаете, что я допущу его до этих денег? Дура я, что ли? Ему деньги нужны, он ищет, где бы взять кредит, ну, я ему и дам их в долг под очень солидный процент. Не волнуйтесь, эти денежки я из рук не выпущу!

Глядя на полную решимости Ядвигу, на жесткую складку губ и суровое выражение глаз, я поверила — ради ребенка она сделает все! Нет, я не осуждала ее, хотя действия Ядвиги, возможно, и классифицировались как вымогательство. Всей душой я была на стороне этой женщины и желала ей успеха.

Итак, кое-что касательно Ядвиги прояснилось. Теперь мне стали понятны и некоторые другие аспекты дела. Интересно, что она еще скажет?

— А теперь мне нужна ваша помощь, — продолжала Ядвига. — Об этом никто не должен знать…

— Так отопритесь от всего!

Ядвига пренебрежительно махнула рукой:

— Не в этом дело! Вот скажите, откуда они узнали о машине?

Выдать тайну следствия я не имела права, ведь ее доверили только мне. Пришлось подумать.

— А кто мог знать о машине? Покойник, случайно, не знал?

— Значит, вы догадались, — совсем не удивившись, мрачно произнесла Ядвига. — У него оказалась копия документов купли-продажи. Все знал, паразит! И шантажировал меня!

— А где же эта копия?

— Понятия не имею, и это больше всего меня беспокоит. Что, если она у милиции?

У милиции ее не было, это я знала. Может, и у Тадеуша ее тоже не было?

— Пани Ядвига, а вы уверены, что копия у Тадеуша была?

— Я ее видела собственными глазами, иначе бы он не смог вымогать у меня деньги. Пять тысяч требовал, мерзавец!

— И вы ему их дали?!

— Откуда у меня такие деньги?

— И правильно сделали! Мог продать вам копию за пять кусков, а потом столько же потребовать за следующую…

Ядвига покачала головой.

— Не так все просто, подумайте, сколько лет прошло с тех пор. О продаже машины Столярек узнал случайно: просто человек, который ее купил, оказался его знакомым. Ну, Столярек постепенно и вычислил все… Думаю, милиции теперь все известно. Посоветуйте, что же мне делать?

— Повеситься! — разозлилась я. — Да черт с ней, с машиной, не понятно разве, что вы теперь стали подозреваемой номер один? Я бы не очень удивилась, узнав, что это вы его придушили.

— Я бы тоже не удивилась, — еще более мрачно сказала Ядвига. — Но я его не душила. А у вас с ними знакомство, сделайте же что-нибудь! Помогите мне!

Господи, и чего это все обращаются ко мне за помощью? Накопившийся гнев обрушился на голову и без того несчастной Ядвиги:

— Что вы все ко мне привязались! Господь Бог я, что ли! Что за банда кретинов! Каждый из кожи вон лезет, чтобы угодить под подозрение, а я их спасай! Не знаю, что вам делать, молиться и желать милиции успехов в поимке преступника!

Ядвигу совсем не испугал такой взрыв негодования.

— Пани Иоанна, не будьте подлой мегерой, помогите человеку, вся надежда на вас! — сказала она решительно, и я поняла, что так просто мне от нее не отделаться.

— Плевать мне на ваши надежды! У меня и без вас голова идет кругом, теперь еще и вашу невиновность доказывай! Оставьте меня в покое!

И сбежала от Ядвиги к себе в отдел. Еще один сюрприз, а самое неприятное, что все откровения Ядвиги я должна оставить при себе, никакое официальное лицо ни за что ей не поверит. При сложившихся обстоятельствах поди докажи ее невиновность…

Впрочем, если она и убила, то очень правильно сделала, я ее не выдам и не намерена облегчить милиции сбор доказательств против нее. А если не Ядвига, тогда кто? Збышек? Янек? Зенон? Рышард, Каспер, Моника?

В отделе я застала очередной аврал. Пока я разговаривала с Ядвигой, Януш получил приказ не позднее чем через два часа вручить Анке уже переплетенными наши архитектурные проекты семи зданий для представления на экспертизу. Светокопии были еще в лаборатории.

К моему приходу Януш уже успел принести из подкупленной в кредит лаборатории часть копий, распространяющих крепкий запах аммиака, и теперь отдел в полном составе лихорадочно обрезал их. Мое прибытие было встречено коллегами с энтузиазмом. Оказывается, меня разыскивали по всей мастерской, но под лестницу заглянуть не догадались.

— Садись! — крикнул Януш, не прерывая своего занятия. — И пиши! Бутылку поставлю! Краковяк для тебя станцую, но чтобы через два часа было готово! Мы тебе приготовили и бумагу, и кальку, и машинку, давай скорее!

— Сумасшедший дом! — крикнула я, кидаясь к машинке. — Пятнадцать страниц за два часа! Издеваешься?

И, не вдаваясь в дальнейшие изыскания относительно его умственных способностей, я, не теряя драгоценного времени, быстро заправила бумагу в машинку, зная, что мои технические характеристики, как составная часть проекта, должны быть переплетены вместе с остальными материалами. Быстрее меня на машинке печатала только Ирэна, но всем известно, уговорить ее — себе дороже.

Работа кипела. Я отчаянно стучала по клавишам машинки, Янек складывал по порядку эскизы. Витольд подшивал, с грохотом ударяя по неисправному скоросшивателю, Януш промазывал клеем переплет, Лешек трудился над наклейками. Анка нервно вырывала у него из рук каждый готовый экземпляр и спешно просматривала его. Содом и Гоморра!

Я стучала как пулемет, но все равно не успевала. Первый экземпляр был уже переплетен, а для второго я успела отпечатать только половину. Ох, не успею! Одна надежда — эксперт не станет слишком тщательно проверять.

Через три часа каторжной работы мы отдали Анке последнее здание и перевели дух.

Вытирая с лица пот и одновременно размазывая грязные полосы клея, Януш бормотал:

— Ну и задали нам жару, черт бы их всех побрал! Янек пришел к выводу, что мы наработались на три дня вперед, и поклялся сегодня больше и пальцем не шевельнуть. Вот почему он и не дрогнул, когда явился Зенон и велел ему отыскать матрицы застройки откоса в Плоцке. Зенон вышел, а Янек, чрезвычайно довольный, похвастался:

— Я прекрасно знаю, где эти матрицы. Зенон сам их туда сунул, а потом забыл. После отдам, пусть думает, что я их усиленно ищу.

Я тоже устала — и от постоянных сенсаций, и от бешеного темпа перепечатки на машинке. Отдыхая, я глядела на Янека, вспоминала — у него есть тайна, и гадала, что он такое отмочил. Прокурор не говорит, а мне самой не догадаться. Выходит, Янек не такой уж бесхитростный, каким кажется.

Витольд решил уйти домой. Работать больше он не мог — совершенно отбил руку на проклятом сшивателе, да и стол завален мусором. А сидеть без дела Витольд в отличие от нас не мог.

Собрав свои вещи, он ушел, а я имела неосторожность уставиться в угол за его столом. Естественно, дьявол не замедлил материализоваться. Развернув поудобнее стул Витольда, он уселся лицом ко мне, вынул из-за уха очень длинную сигарету и закурил ее, воспользовавшись моими спичками. Я недовольно смотрела на него и ждала, что он скажет. Он тоже молчал.

Не стану я первая заговаривать со всякими чертями! А дьявол, похоже, не торопился, внимательно осматривал комнату и наконец задержался взглядом на Янеке. Смотрел и смотрел на парня, а тот сидел себе спокойно, не подозревая, что является предметом наблюдений нечистой силы.

Естественно, я не выдержала.

— Джентльмен при встрече с дамой говорит ей «здравствуйте», — наставительно заметила я.

— С чего это? — удивился дьявол, соизволив наконец взглянуть на меня. — Да я эту даму целый день вижу.

И в самом деле, эта скотина может ошиваться рядом со мной, а я об этом не знаю! Мне стало нехорошо.

— И вчера ты тоже торчал рядом? — встревожилась я.

— А ты что думала? Разве можно оставить такую идиотку без присмотра?

— Не собираешься ли ты утверждать, что всю жизнь опекаешь меня? А ведь до сих пор я как-то без тебя обходилась!

— Оно и видно, как ты обходилась! Двое детей, муж бросил, и хахаль бросил, вкалываешь как лошадь… И в самом деле, позавидовать можно! А когда подвернулась возможность устроить жизнь, ты что выкинула?

Благородная она, видите ли! Морально устойчивая! Честная! Дура набитая! Ничто меня так не раздражает, как это твое благородство! Погоди, допрыгаешься, не доведет оно тебя до добра!

— Чего привязался? Ты зачем сюда пришел, мораль мне читать?

— Это в мои обязанности не входит. Давай о деле. Чего ты на сей раз не знаешь?

— И в самом деле! — вскинулась я, стараясь упорядочить одолевавшие меня неясности. — Куда подевалась бумага Ядвиги?

— Не все сразу, — ехидно ухмыльнулся дьявол, явно наслаждаясь своей властью. — Об этом мы успеем поговорить. Вот ты считаешь, у преступника не было времени искать записную книжку покойника. Допустим, правильно считаешь. А если допустить, что преступник совсем и не фигурировал в этой записной книжке? Что тогда?

— Тогда блокнот не опасен для убийцы.

— Вот теперь и пораскинь мозгами. Решился бы преступник удавить Столярека, если у того не было никаких опасных для него документов?

— Решился бы, — съязвила я, — решился, если бы ты вмешался в это дело.

— Не пытайся казаться остроумной, все равно не получится. Лучше думай.

— У Тадеуша должно было быть какое-то вещественное доказательство.

— И куда оно делось?

— Дьявол, а задаешь идиотские вопросы. Если милиция не нашла его на покойнике, выходит, преступник его забрал.

— И прихватил заодно бумагу Ядвиги?

— Мог и прихватить в спешке или… Или ошибся и вместо своей унес Ядвигин акт купли-продажи.

Дьявол выпустил густое облако дыма.

— Иногда ты что-то соображаешь. Ну, поднапрягись и еще подумай. Итак, есть две возможности…

И он выжидающе посмотрел на меня. Я подхватила:

— Первая. Убила Ядвига. Где в таком случае ее бумага? Вторая. Убил кто-то другой. Где в таком случае то, что он искал? А почему ты предусматриваешь только две возможности? Ведь можно допустить и третью — и бумага Ядвиги, и его документ находятся где-то вместе.

— А это уже не важно. Ведь главное — не число возможностей, а место, где могут находиться нужные вещи.

Больше подсказывать не буду, сама вспомнишь, не такая уж ты дура, какой на первый взгляд кажешься. Но перед этим я посоветую тебе еще немного подумать о вашем заведующем.

— А зачем? Ведь ты же сам сказал — я о нем слишком мало знаю.

— Тем более стоит подумать. Пригодится.

Я молча смотрела на дьявола. Странное, может быть, в данной ситуации чувство солидарности по отношению к коллеге не позволяло мне высказать свои сомнения перед какой-то нечистой силой. А может, он меня провоцирует? Хочет от меня узнать то, что самому неизвестно?

Дьявол потерял терпение.

— Ну что сидишь, как усватанная? Забыла, как обстояло дело с иранским конкурсом? Или твоя дурная голова не в состоянии понять, какие последствия грозят вашему заведующему, если его махинации будут обнародованы?

— Сам дурак, — с достоинством парировала я. — Намекаешь, что Зенон убил Тадеуша, боясь огласки? Тогда ему следовало бы убить в первую очередь меня!

— Ну и имей после этого дело с бабами! — схватился дьявол за свою рогатую голову. — Где логика? Тогда землю рыла, лишь бы ни одна собака не узнала о твоих связях с тем человеком, добилась своего, а теперь вдруг без всяких на то оснований считаешь, что весь свет о них знает! Он может и не знать о тебе.

Оказывается, дьяволу все известно, и, что самое противное, он прав. Об иранском конкурсе я узнала от человека очень мне близкого, о чем никто не знал. Подробности конкурса мне до сих пор неизвестны, известна только суть.

— Перестань меня третировать. Лучше скажи, откуда Тадеушу стало известно о конкурсе? Ведь о нем знали всего несколько человек.

Дьявол молча глядел на меня блестящими глазами, словно хотел загипнотизировать. И в самом деле, в голове завертелись какие-то обрывки картин, свидетелем которых я когда-то была.

— Ну, ну, думай, думай, вспоминай. Новый год… Помнишь, что говорила Ирэна?

Дьявол вдруг исчез, а на его месте я увидела Ирэну, которая, запинаясь от смущения, говорила мне: «Понятия не имею, куда оно задевалось. Не иначе как кто-то по ошибке взял. Только что лежало здесь, и нету! Не знаю от кого, адреса отправителя не было…»

Образ Ирэны потускнел и исчез, а на ее месте опять четко проявился дьявол. Сидел и смотрел на меня своими блестящими глазами.

— Боже мой! Ты прав. Тогда пропало какое-то письмо, я так его и не получила. Неужели?…

— Я бы советовал воздержаться от бестактных выкриков! — вздрогнул дьявол. — Ты до сих пор не знаешь, что это было за письмо и кто его забрал? А если как раз от того человека с подробным описанием конкурса?

— Погоди, дай подумать… Да нет, не может быть! Если бы письмо украл Тадеуш, уж он бы не упустил такой прекрасной возможности шантажировать меня.

— Ну, во-первых, Тадеуш и без того тебя уже шантажировал той самой ссудой и имел неплохой доход. А во-вторых, ведь письмо было без отправителя. Он как подписывался?

— Нечитабельной закорючкой…

— Вот то-то. Столярек не знал, от кого письмо, но очень хорошо понял, кого можно прижать, располагая полным описанием аферы с конкурсом.

— Ты прав, черт. Только Зенона.

— Наконец-то! — выдохнул дьявол. Расслабившись, он откинулся на спинку стула, вытянул из-за другого уха вторую, еще более длинную сигарету, закурил и выпустил затейливое кольцо дыма. — А теперь делай выводы.

— Попробую: если письмо было от того человека и Тадеуш его украл, он узнал об иранском конкурсе. Значит, у Зенона были веские причины устранить Столярека. И возможности тоже были. Не мешает проверить. Напишу этому человеку и спрошу. Хотя куда я напишу? Понятия не имею, где он сейчас находится.

— К счастью, следствие ведешь не одна ты. Милиция обнаружила весьма нечто любопытное в вашем унитазе…

— О! Что же?

— В свое время узнаешь. Сейчас они проводят экспертизу ключа…

— Погоди! — перебила я. — Ты почему говорил, что о ключе знаю только я и убийца?

— Потому что оно так и есть, и скоро ты в этом убедишься. Вернее, так было до недавнего времени, пока ты любезно не сообщила о ключе прокурору. Нет, я ничего не говорю, ключ очень важная деталь. Погоди, не перебивай, я хочу сказать о прокуроре…

— Не уклоняйся от темы, а то у меня в голове все перепутается.

— Куда уж больше! Так вот насчет прокурора…

И перед глазами сразу предстали красивое асимметричное лицо и светлые проницательные глаза.

— А с кодексом даже ты не совладаешь! — с торжеством крикнула я дьяволу. — До окончания следствия закон запрещает ему вступать в личные контакты с подследственными.

— И ты веришь в эту муру? — снисходительно бросил дьявол, глядя на меня с нескрываемым презрением. Налюбовавшись, он вернулся к первоначальной теме разговора: — Как видишь, дело с убийством вашего сотрудника очень непростое, сложное дело…

— …и ты его все усложняешь! Сначала подсовывал мне в качестве убийцы Збышека, потом Монику, потом Ядвигу, а вот теперь вытащил Зенона. Ты бы уж на ком-нибудь одном остановился!

— Еще чего! Не собираюсь делать работу за тебя, у меня и своей достаточно. Тебе я только подбрасываю идеи, а уж думать будь любезна сама. Теперь вот подумай над тем, где могут быть те самые документы…

— В канализацию спущены, может, сейчас уже плывут по Висле, если их забрал убийца. А если спрятал Тадеуш, мне ни в жизнь не догадаться где. Знаешь, — теперь я уже обратилась к дьяволу как к обычному собеседнику, — второе предположение мне больше по вкусу. Вряд ли опытный шантажист все материалы, приносящие ему такие прибыли, держал только в своей записной книжке. В ней были только рабочие заметки, а главные материалы он где-то как следует спрятал.

Дьявол изобразил нечто вроде издевательского поклона.

— Примите, и прочее! Если так дальше пойдет, может, ты до чего-нибудь и додумаешься. Так где же?

— А ты сам знаешь где?

— Я-то знаю! Ну думай, думай, шевели мозгами!

— У себя дома? — предположила я неуверенно.

— А если не дома, то где?

— Вряд ли в мастерской, — вслух раздумывала я. — Тут милиция перевернула все вверх дном… У кого-нибудь из родственников или знакомых? Слишком сложно. Нет, пожалуй, у себя дома.

— А если у себя дома, то где?

— Откуда мне знать? Не под подушкой же… Осторожный человек, он должен был хорошенько запрятать тайные документы. И от своих домашних, и на тот случай, если кто из жертв проникнет в его дом и примется искать. Значит, так, чтобы жена не обнаружила… чтобы ребенок случайно не нашел… чтобы разъяренная жертва искала и не нашла… Куда же он запрятал?

— Ты такая безнадежная дура, что нервы не выдерживают. Так и быть, подскажу тебе. Кем был Тадеуш по профессии?

— Инженером-сантехником.

— И это тебе ни о чем не говорит?

— Спрятал в своей домашней сантехнике? — усомнилась я. — А впрочем, кто знает, может, ты и прав.

Дьявол наклонился ко мне и опять уставился в глаза взглядом гипнотизера:

— А ну-ка, сосредоточься! И смотри…

Он сделал последнюю затяжку из окурка своей сигареты и выпустил целое облако дыма. Густой темный дым полностью скрыл косматую фигуру дьявола, заслонив все вокруг, какое-то время хаотично клубился и принял форму раковины для мытья посуды. Внимательно осмотрев кухонную раковину, я присела на корточки и открыла сифон внизу. Вытекло немного грязной воды, и все.

Оглядевшись, я поняла, что нахожусь в квартире покойника. В кухне, кроме раковины, ничего подходящего больше не было. Я перешла в ванную. Открутила сифон под раковиной и не обнаружила ничего постороннего, если не считать маленькой запонки. Я положила ее на стиральную машину, предварительно заглянув внутрь машины. Ничего. В ванне тоже ничего не оказалось. Ванна была обложена кирпичом и облицована кафелем. Я поискала — вроде никакого тайника. Взобравшись на ванну, я заглянула в резервуар. Ничего.

Жена Тадеуша, видно, была хорошей хозяйкой, все сантехнические устройства просто сияли чистотой. Это побудило меня заняться унитазом, правда уже без особой веры в успех. Я попыталась покрутить там все, что только можно, зная, что удобства только в том случае действуют идеально, если в них все прилажено и ничего не шатается. В унитазе тоже был сифон. Да, но через него проходит вода. Я подлезла к унитазу сзади и ухватилась за крышку, прикрученную пониже входного отверстия водопроводной трубы. Крышка немного сдвинулась! Странно, уж она-то должна быть прикручена намертво! Я стала откручивать ее до тех пор, пока она не вывинтилась полностью. Просунув пальцы в трубу, я нащупала там круглую металлическую коробочку. Явно постороннее тело, в трубах ничего подобного не помещают.

Вытащив пустую баночку из-под какао, я обнаружила за ней плотно забитый в трубу пакет в целлофане. Вот он, тайник Тадеуша!

И замерла, сидя на корточках рядом с унитазом, ибо явственно услышала, как поворачивается ключ в замке входной двери. Кто-то пришел!

Не помня себя от страха, я сунула обратно в трубу баночку из-под какао, прикрутила крышку на место и выскочила из ванной. Я находилась в пустой квартире Тадеуша, судя по солнцу, было около полудня, жене Тадеуша положено быть на работе, ребенку — в школе, самому Тадеушу — в морге. Значит, двери пытается открыть убийца, который пришел за своими бумагами!

В том, что это убийца, я ни секунды не сомневалась. И для меня сейчас самое важное — увидеть наконец, кто же убийца. Не важно, что это опасно, что я могу расстаться с жизнью. Главное — узнать!

Дрожа от волнения и страха, я успела выскочить в прихожую и залезла под низкую скамейку, прикрытую какой-то декоративной тканью. Поместилась я там с трудом и в очень неудобной позе — спиной к входной двери, лицом к ванной.

Убийца вошел в квартиру и, не давая себе труда искать по всей квартире, прямиком направился к уже упомянутому унитазу. Двери в ванную он оставил открытыми, и я из моего укрытия отчетливо видела, как он присел рядом с унитазом, точь-в-точь как это сделала я, открутил сзади крышку, вытащил баночку из-под какао… Вот сейчас он вытащит документы, выпрямится и повернется…

— Иоанна! — заорал кто-то над самым ухом. Я вскочила, не соображая, что со мной и где я нахожусь, глядя вытаращенными глазами на Алицию.

Та удивилась.

— Ты что на меня так уставилась? Я же не выходец с того света. Идем домой?

— Побойся бога! — пролепетала я. — Разве так можно?

— А что? — заинтересовалась Алиция. — Ты была чем-то занята? А с виду так просто сидела без дела.

— Вот именно, занята! Следила за убийцей. Еще секунда — и я бы знала, кто убийца. Ты крикнула как раз в тот момент, когда он должен был повернуться ко мне передом!

— А был повернут задом? Я несколько раз тебя окликала, пришлось крикнуть погромче.

— В том-то и дело, что задом! Буквально, можно сказать. А в такой позиции человека нелегко опознать, согласись.

— А почему он принял такую позу? Хотел тебя оскорбить?

— Нет, копался в сантехнике на квартире покойника. Погоди, я быстренько соберусь, и идем.

Естественно, Алицию очень заинтересовало мое сообщение об убийце. Я ей вкратце рассказала, что видела.

— И даже не знаешь, мужчина это был или женщина?

В самом деле, я так и не поняла. На нем было что-то напоминающее голубой комбинезон свободного покроя. Я так настроилась увидеть лицо преступника, что не обратила внимания на все прочее.

Выйдя с работы, мы взяли такси и, уже приехав на Мокотов, сообразили, что, собственно, спешить некуда. Ничто не мешало зайти в кафе и за чашкой кофе продолжить консультации, прерванные Янеком.

За это время накопилось порядочно новой информации, среди которой для меня самой интересной была относящаяся к Янеку, что бы там дьявол ни говорил. Всеми новинками поделилась я теперь с Алицией, которую совсем не удивило сенсационное для меня сообщение о том, что у Янека тоже был мотив.

— Мне его тайна известна, — как ни в чем не бывало сказала Алиция.

— Что?!

— Случайно узнала. Ты, разумеется, никому не скажешь?

— За кого ты меня принимаешь!

— У Янека есть ребенок.

— Это как понимать? Не мог же он его сам себе родить?

— Моя Ганя… знаешь, о ком я говорю? Ну, та знакомая, которая нигде не работает. Так вот, она живет дверь в дверь с тайной Янека. Ганя мне и рассказала, что соседка ее — одинокая молодая женщина с маленьким ребенком, отец ребенка женат и приходит к соседке украдкой. Немного странная история, потому что с этой девушкой он гулял еще до свадьбы. Гулял… тоже мне словечко! Как по-твоему, это можно назвать гуляньем?

— Алиция, не отвлекайся! Назови как хочешь.

— А потом они разошлись, он женился на другой, а у прежней родился ребенок. Она о ребенке не говорила из гордости, он вернулся к ней из-за ребенка. Он, Янек.

— Откуда ты знаешь, что Янек? Ганя его знает?

— Нет, но я знаю. Случайно увидела, когда была у Гани. Тогда она мне все и рассказала.

Вот оно, значит, как обстоит дело. Ничего странного, что Янек вечно сидит без денег. Но вряд ли эта причина достаточно уважительна для того, чтобы задушить человека. В конце концов, не уголовное же преступление — иметь внебрачного ребенка. Правда, Янек женат, но, думаю, в случае необходимости он уж скорее признался бы жене…

А Алиция продолжала свой рассказ. Узнав в соседкином хахале Янека, она принялась выспрашивать Ганю, и та много чего порассказала. Оказывается, Янек женился на дочери очень состоятельных родителей, жена его еще учится, а он может сдать на магистра благодаря материальной помощи тестя, вскоре молодоженам обещают интересную поездку по приглашению то ли во Францию, то ли в США… Семья обеспеченная, но очень уж старорежимная, строгих нравственных правил. Если узнают, что у молодого зятя на стороне есть ребенок, развод неминуем.

И все равно, не думаю, чтобы из-за каких-то материальных стимулов Янек пошел бы на убийство. Жена бы наверняка его простила.

Все это так, но Янек выходил на балкон, а ключ оказался в вазоне.

— Знаешь что, — сказала я подруге, — с меня достаточно, вот как сыта всем этим, больше не желаю ни слышать, ни думать о преступлении. Алиция, сменим тему!

— С удовольствием, — оживилась Алиция. — Как у тебя дела с прокурором? Интересный парень, ничего не скажешь. Не пойму только, кто из вас кого охмуряет — он тебя или наоборот? Правда, на мой вкус, он слишком молод.

— На мой — в самый раз, — пробурчала я, не очень понимая, сменили мы тему или нет. — Не знаю, кто кого, но похоже, активнее всех действует дьявол. Вот если прокурор и сегодня позвонит, сославшись на интересы следствия, — значит, это он за мной ухлестывает!


Прокурор все-таки позвонил вечером, и мы чудесно провели время в «Бристоле». Домой я вернулась поздно, не выспалась и, вероятно, по этой причине не сразу поняла, что на работе что-то не в порядке. Уж слишком было тихо и спокойно.

Ирэна вызвала меня к руководству. Оказывается, Зенону потребовались материалы по высотному жилому дому. Когда я была в кабинете, туда заглянул капитан. Поздоровавшись с ним, я отправилась за материалами в конференц-зал, пройдя в него из кабинета через внутреннюю дверь, а к начальству возвратилась прежним путем, через секретаршу, и почему-то при виде меня Ирэна… не знаю, то ли чрезвычайно удивилась, то ли очень испугалась. Во всяком случае, уставилась на меня, как на привидение, моргая глазами. Я не стала спрашивать, что это так ее поразило, отдала Зенону требуемое и вернулась в отдел.

Блаженное спокойствие удержалось до полудня, а затем произошли события, которые его начисто смели.

Началось с того, что в нашу комнату ворвались прокурор, капитан и поручик, и все трое накинулись на картину Лешека, все еще стоящую у стены. Мы не понимали, чем вызван такой интерес к этому шедевру, ведь они уже несколько дней могли наслаждаться его лицезрением. Сейчас они с пристрастием изучали только один фрагмент шедевра — физиономию жуткой бабы, тыкаясь в нее носами и рассматривая сквозь лупу. Наглядевшись, выпрямились, и капитан сказал, обращаясь к прокурору:

— И в самом деле! Вы оказались правы. Примите мои поздравления.

Ничего не понимая, мы только молча смотрели на них. Капитан обратился к художнику:

— Не скажете ли, чем вы рисовали?

— Плакатной краской, — честно признался Лешек и испуганно добавил: — А что, запрещается?

— Всю картину плакатной? И это тоже?

Лешек подошел к своему произведению, чтобы вблизи увидеть то место, куда тыкал пальцем капитан. Увидев, сначала ошалело огляделся, потом так же ошалело уставился на нас. Вид у него был… неинтеллигентный.

— А что это? — только и произнес он.

— Вот мы и хотели бы у вас узнать — что это.

— Нет, это не плакатная краска, — все так же неинтеллигентно заявил Лешек.

— А что?

В голосе капитана звучал металл, и Лешек совсем потерялся.

— Лопнуть мне на этом месте, не знаю! Я рисовал плакатной!

Капитан обратился к нам:

— Не поможете ли определить, чем это нарисовано? И кто рисовал?

Нас не надо было долго просить, мы и так были вне себя от любопытства. Вскочив с мест, мы столпились у картины.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, чем вызван такой интерес следователей к Лешекову шедевру. Губы кошмарной бабы покрывал толстый слой губной помады цвета яркой киновари. Янек хохотал, держась руками за живот, а Витольд, удивленный не меньше автора, только и произнес:

— Да ведь это же губная помада.

— Вот именно! — припечатал капитан. — Кто рисовал?

— Я! — сквозь смех признался Янек, сразу же становясь главным объектом внимания.

Оказалось, что, как только пребывающий в меланхолии автор картины покинул комнату, Янек позволил себе немного усовершенствовать картину, восполнив макияж дамы, с полного согласия Януша и моего. Странно, что до сих пор автор этого не заметил, уж очень выделялись губы на общем фоне картины. Но это, в конце концов, дело художника, почему вдруг милиция занялась вопросами колористики?

А те продолжали интересоваться.

— Чем же вы красили? — мягко спросил капитан.

— Помадой, ясное дело, — ответил Янек.

— Вы пользуетесь помадой?

— Бог с вами!

— Тогда откуда вы ее взяли?

— Взял у Иоанны.

Простые слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Все три следователя, вздрогнув, повернулись ко мне с немым вопросом на лицах. Чего это они?

В конце концов, нет ничего необычного в том, что женщина пользуется помадой, пусть даже и цвета яркой киновари.

— Это правда? — спросил прокурор, как мне показалось, с укором.

— Правда, — ответила я, все еще не понимая их волнения. — Я одолжила ее Янеку специально для этой цели. Пускай, мне не жалко, хотя помада импортная, французская, но уж очень цвет у нее глупый, так что мне не жалко. Я очень редко ею пользуюсь.

— Можете ее показать?

— Пожалуйста, даже отдать. Мне не жалко…

Изъяв помаду, следственная группа удалилась, оставив нас в состоянии полного недоумения. Мы переглянулись, ничего не понимая.

— В чем дело? — не выдержал Януш. — Признавайтесь, что вы схимичили с этой помадой?

— Так вам и надо! Нечего было портить картину! — мстительно радовался автор.

Витольд только задумчиво качал головой, возвращаясь на свое место.

— Не нравится мне это, — бормотал он. — Ох не нравится. Что-то у них на уме…

Через минуту меня вызвали в конференц-зал. Трое мужчин сидели за столом и осуждающе глядели на меня.

— Может ли уважаемая пани сказать, что это? — спросил капитан, указывая на лежащий на столе предмет.

Предмет явно был большим носовым платком, мужским, в голубую и белую клетку. Нашли носовой платок убийцы?

— Если меня не обманывают глаза, это мужской носовой платок, — осторожно ответила я.

— Чей?

— Не знаю. Вижу его первый раз. Наверное, это тот самый платок, который вы искали.

После моего благодушного ответа воцарилось отнюдь не благодушное молчание. Затем последовал новый вопрос:

— Когда вы последний раз пользовались своей помадой?

— Трудно сказать, давно. Вероятнее всего, ранней весной. Из всех моих одежек к этой помаде подходит только одна-единственная рыжая кофта, которую я могла надеть где-то в начале весны.

— А случайно не три дня назад?

— Исключено, кофту надеваю, когда холодно. А просто так красить губы в этот цвет я не стану, не хочу выглядеть как пугало.

— Останетесь здесь. Сядьте вон на тот стул.

Чрезвычайно заинтригованная и немного встревоженная, я уселась на указанное место. Прокурор явно избегал моего взгляда.

В зал вошла Алиция. Ага, и ее вызвали! Наконец-то я смогу подслушать, что на допросах говорят другие.

Алиция, войдя, равнодушно взглянула на меня и села на предложенный ей стул. Платок от нее спрятали.

С Алицией беседовали на косметические темы. Показав ей помаду, прокурор поинтересовался, чья она. Алиция со вниманием осмотрела помаду мазнула себя по руке и задумалась.

— Трудно сказать, цвет уж больно того… У Анки похожий, но вроде посветлее. Моника? Нет. — И, с сомнением посмотрев на меня, неуверенно произнесла: — Может, Иоанны?

— Когда пани Иоанна пользовалась ею последний раз?

— Предпоследний, — поправила капитана Алиция. — Последний будет перед смертью. Не помню, на такие мелочи не обращаю внимания.

— Может, неделю назад?

— Может, — согласилась Алиция, а у меня холодная дрожь пробежала по телу.

— А может, месяц?

— Может, — так же легко согласилась Алиция.

— А может, год? — В голосе прокурора появились какие-то опасные нотки.

— Тоже возможно. У меня нет чувства времени.

— Алиция, ради бога, сосредоточься! — простонала я из своего угла, испытывая все большее беспокойство.

— Вам нельзя говорить! — прикрикнул на меня капитан, а Алиция словно очнулась.

— А, это нужно тебе?

Перебивая ее, прокурор веско произнес:

— Постарайтесь припомнить, это очень важно. Уставившись в стену, Алиция стала сосредоточиваться.

— Кажется мне, что она этот цвет использует в большой массе…

Капитан гневно хмыкнул, но прокурор не терял терпения:

— Что вы хотите этим сказать? Пани Иоанна мажется помадой с ног до головы?

— Да нет, она была одета в такой же цвет. Ведь эта помада ни с чем не сочетается, а еще не было случая, чтобы Иоанна позволила себе кричащие сочетания.

Вот это подруга! Я преисполнилась благодарностью к Алиции как за всенародно высказанный комплимент, так и за то, что она все-таки вспомнила, что надо.

— А теперь не мешало бы вспомнить, когда это было, — настаивал прокурор.

— Давно. Думаю, одежда была зимняя.

— Благодарим вас.

Потом на допрос вызвали Анку. Та категорически отказалась от какой-либо причастности к моей губной помаде, в доказательство продемонстрировав свою, и в самом деле гораздо более светлую.

За Анкой одну за другой вызывали других сотрудниц нашей мастерской, но все они проявили полное отсутствие памяти в том, что касается моего макияжа. Покончив с последней, господа следователи какое-то время сидели в угрюмом молчании. Внезапно решившись, прокурор извлек из ящика злополучный платок и развернул его у меня перед носом.

— В таком случае, будьте любезны пояснить, каким образом это здесь оказалось?

Сонливость слетела с меня в мгновенье ока, а неясное беспокойство сменилось острой тревогой. На бело-голубой клетке отчетливо выделялись следы моей киноварной помады!

Я уставилась на платок. Мне попеременно становилось то жарко, то холодно. Я поняла, откуда взялись следы помады на платке. А главное, поняла, кто убийца!

Я могла сказать это следователям. Я могла продолжать отпираться, утверждая, что ничего не понимаю, я могла сделать множество вещей, но я ничего не сделала, продолжая сидеть с вытаращенными глазами. И молчала.

Следователи долго и терпеливо ждали. Поняв, что, предоставленная самой себе, я буду так молчать до скончания века, прокурор повторил вопрос:

— Как на этом платке могли появиться следы от вашей губной помады?

— Не скажу! — неожиданно для самой себя выпалила я.

— Что вы сказали? — удивился прокурор.

— Не скажу, — упрямо повторила я.

— Как это не скажете? Вы вспомнили?

— Вспомнила. И официально заявляю, что больше ничего вам не скажу.

— Почему?

— Потому! Отказываюсь давать показания, и все! По лицам членов следственной группы было видно, что они озадачены и растерянны. Они переглянулись, не зная, что предпринять, потом капитан сурово произнес:

— Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что ставите нас в очень неприятное положение. А себя тем более. Если это ваша помада, на вас падает подозрение.

— Пусть падает! Все равно не скажу!

— Придется вас задержать.

— А хоть и в кандалы заковать! Признаюсь только перед судом, обвиненная в убийстве.

Я отдавала себе отчет в том, что мое поведение внесло смятение в ряды следственной группы. Еще бы! Ведь, по их представлениям, я была вне подозрений, у меня есть железное алиби, я сама вызвалась помочь им в расследовании убийства и вдруг сама же оказалась под подозрением. Попалась под тяжестью улик. А еще с прокурором флиртовала! Два вечера провели вместе…

Закусив удила, я сидела злая и растерянная, не зная, что предпринять. Если бы меня хоть ненадолго выпустили из зала… Я знала, кто убийца, и это мне чертовски не нравилось, ибо им оказался человек, которого в свое время я и предназначила на эту роль. Вот и опять мое воображение выкинуло со мной идиотскую штучку. Не думала я, что вымышленное мною осуществится с такой точностью. Что делать, что делать?

Следственные власти, немного успокоившись, принялись осторожно уговаривать меня все-таки дать показания. Уговаривали, просили, дипломатично угрожали — все без толку, я уперлась — и ни в какую! У меня были свои причины…

Не добившись от меня толку следователи опять принялись вызывать на допрос персонал, преимущественно женского пола. Мужской был не в комплекте — Зенон, Збигнев, Рышард, Каспер и Владя уехали в управление. Первой опять вызвали Алицию.

Алиция знала. Сидя в своем углу, не решаясь произнести ни слова, я уставилась на нее диким взглядом. Алиции предъявили платок. Долго и молча рассматривала она платок с помадой, что было верным признаком — она все вспомнила. Подняв голову, Алиция взглянула на меня. Плевать мне на то, что подумает милиция! Я встретилась с ней глазами. Подруга все поняла.

— Не знаю, — решительно заявила она властям. — Понятия не имею.

Разумеется, они ей не поверили, ее поведение в их глазах только подтверждало мою вину.

— Неужели у вас нет никакой своей версии о том, как могла помада оказаться на этом платке? Разве не логично предположить, что хозяйка помады стерла ее платком с губ?

— Говорю вам, не знаю. Предположить можно что угодно — ну, например, она писала разные слова на стекле, а потом их стирала. А вы, если не ошибаюсь, ведете расследование, для вас важны факты, а не предположения.

Анка и Моника для меня не были опасны, они ничего не знали. Тогда их не было на работе. Потом в зал вызвали Весю. Мне стало плохо при виде ее. Эта скажет, с радостью, с наслаждением выложит все, что знает. Если, конечно, помнит. Дай бог, чтобы не помнила!

— Ну как же! — От радостной готовности насолить ближнему Веся чуть не подавилась слюной. — Ведь это же Ядвига…

Как коршуны на падаль, набросились следственные власти на Весю. Преисполненная чувством собственной значимости, Веся торопилась выложить все, что знала, а я не могла убить ее взглядом.

Случилось это за день до гибели Тадеуша. Зайдя к нам в отдел, Ядвига потребовала выдать ей все имеющиеся у меня с собой тюбики губной помады, чтобы установить, какая ей больше всего к лицу. С собой у меня было всего две — одной я постоянно пользовалась, да и Ядвига неоднократно уже примеряла ее, а второй оказалась вот эта самая киноварная пакость. Ядвига тут же толстым слоем намазала губы и принялась рассматривать себя в зеркальце. Мы все трое — я, Алиция и Веся — внимательно следили за ходом эксперимента. С ненавистью глядя на Ядвигу, Веся с удовлетворением произнесла:

— Сотри скорее, выглядишь как страшилище.

На сей раз она говорила правду, цвет моей помады и в самом деле красивее Ядвигу не делал. Послушно вытащив из сумки большой носовой платок в бело-голубую клетку, она старательно стерла с губ помаду.

И вот теперь этот платок в качестве вещественного доказательства лежал перед нами на столе. Веся разливалась соловьем, приводила все новые факты, подтверждающие ее изумительную память, и теперь уже ничто не могло спасти Ядвигу. И в самом деле, у нее был очень веский мотив, полная возможность осуществить преступное деяние, а также твердый характер. И она клялась всеми святыми, что невиновна, заклинала меня помочь ей!

А вдобавок я с самого начала сделала ее убийцей в своей дурацкой выдумке. Роль убийцы я предназначила Ядвиге из тех соображений, что Ядвига более, чем кто-либо другой, могла рассчитывать на смягчающие вину обстоятельства…

Сидя в углу, я кляла на чем свет себя, Весю, Ядвигу, покойника, прокурора и вообще всех и вся. И страстно желала, чтобы что-то произошло, чтобы, несмотря ни на что, Ядвига оказалась невиновной! Чтобы убийцей оказался кто-то другой.

Усадив Весю в другом углу, власти вызвали Ядвигу. Платок во всей красе лежал на столе. Ядвига вошла, взглянула на вещественное доказательство, потом на меня, потом на Весю. Потом опять посмотрела на платок и обратилась ко мне:

— Я поступила неправильно, надо было вам все рассказать. Теперь вы думаете, что это сделала я, а я думаю, что спасти меня можете только вы.

— Холера! — вырвалось у меня. И хорошо, что вырвалось, а то бы я просто задохнулась от переполнявших меня противоречивых чувств.

Строго призвав меня к порядку, капитан обратился к Ядвиге:

— Прошу воздерживаться от переговоров с посторонними особами и отвечать на вопросы. Вы признаете, что это ваш платок?

— Признаю, а что мне еще остается? Головой ручаюсь, что это трепло уже все выболтало, — невежливо ответила Ядвига, презрительным движением подбородка указав на Весю. Оскорбленная Веся издала какой-то неопределенный звук, но не успела отреагировать со всей решительностью. Капитан укротил ее, произнеся совершенно железным голосом:

— Благодарим вас. Можете быть свободны. Смертельно обиженной Весе не оставалось ничего другого, как только встать и выйти.

Ядвига сидела, обреченно глядя на свой платок.

— Этим платком убийца вытер дырокол после того, как нанес своей жертве удар по голове, — сказал капитан. — Данное обстоятельство установлено следствием со всей очевидностью. Признаетесь ли вы…

— Ни в чем я не признаюсь, — перебила капитана Ядвига. — Этот платок пропал у меня в день убийства. Я не задушила Столярека и сейчас все объясню. Пани Иоанна, даю вам честное благородное слово, что скажу правду!

Я уже знала — поверю всему, что бы она ни сказала. Капитан сделал попытку вышвырнуть меня за дверь, но Ядвига решительно воспротивилась, заявив, что показания даст только в моем присутствии. А если меня не будет, так она ни слова не вымолвит! Следователи, видимо, уже так от всего этого устали, что согласились с ее желанием.

И Ядвига стала давать показания. Честно и подробно описала она все свои перипетии с бывшим мужем, его злоупотребления, свои махинации, участие Тадеуша во всем этом, эпизод с губной помадой. И вот добралась до рокового дня.

— Тадеуш мне все нервы истрепал, — говорила Ядвига. — Я хотела его упросить, чтобы не давил так на меня, чтобы подождал, пока я выдою денежки из своего бывшенького, тогда смогу и ему заплатить за молчание. И даже пять тысяч уже согласна была заплатить, лишь бы он меня оставил в покое. Уж очень я боялась, что он эту проклятую бумагу кому не надо покажет и все мной задуманное — псу под хвост. Я хотела с ним серьезно поговорить, позвонила по телефону. Да, это я звонила. Мы договорились, что он придет в конференц-зал.

— Так почему же вы сразу нам этого не сказали?

— Я ведь не дура! Вы бы сразу меня заподозрили в убийстве, а так я надеялась, что успеете найти убийцу до того, как все это раскроется. И тогда никто меня подозревать не станет, и не придется всякие такие вещи про себя рассказывать.

— Хорошо, продолжайте. Вы ему позвонили, и что было дальше?

— Он, конечно, пришел, думал, я позвала его для того, чтобы деньги дать. Веськи в прихожей не было, никто меня не видел. Как я эту скотину просила, как умоляла! А он только смеялся. Я, дура, даже разревелась и вот этим платком сопли вытирала. Смотрю, он — ноль внимания, ну я и разозлилась. «Ладно, — говорю, — Бог тебя накажет за все мои слезы». И вышла из зала. А он остался. И платок я, наверное, там уронила. Прямиком пошла в умывалку, потому что зареванная вся, там вымыла лицо и вытерлась полотенцем. А про платок вспомнила только тогда, когда вы принялись искать.

— А откуда у вас взялся дырокол?

— Как откуда? Он всегда стоял на моем столе в прихожей. Я его и не брала. Наверное, когда я села на место, его уже не было, только я этого наверняка не знаю, не думала я тогда о дыроколе.

— Какая на вас была одежда?

— Обычная, рабочий халат. Но без пояса, поясок я уже давно где-то посеяла.

Я была твердо убеждена — Ядвига говорит правду. Это ее голос слышал Збышек, сидя в кабинете. Уговаривала она подлеца Столярека почти пятнадцать минут. Нет, она не убивала. Задумывая убийство, она запаслась бы заранее необходимыми аксессуарами — дыроколом и пояском. А убила бы сразу не стала бы предварительно пятнадцать минут с ним трепаться. И откуда у нее ключ от двери в кабинет? Нет, Ядвига говорит правду.

Капитан будто подслушал мои мысли:

— Вы заперли дверь в кабинет?

— Чем? И зачем? Даже если бы кто вошел — мне не страшно, разговаривать ведь не запрещается!

Прокурор поддержал коллегу:

— Вы знали, что дверь между кабинетом и залом запирается, вам случалось в этом убедиться. Значит, вы знали, что имеется ключ?…

И зачем я выболтала ему историю с кукурузной кашкой? Вот теперь есть улики против Ядвиги. Неужели все, что я ни сделаю, оборачивается своей плохой стороной?

Долго мурыжили они Ядвигу, но та держалась твердо. Нет, она была очень взволнована, руки у нее тряслись, на меня бросала отчаянные взгляды, но от первоначальной версии не отступила ни на йоту. Невиновна, и все тут!

— Что ж, — сказал вконец измученный капитан. — Пройдемте…

Ядвига вскочила со стула и вскричала душераздирающим голосом:

— А моя девочка! На кого я ее оставлю? Подумайте о моем ребенке! Пани Иоанна, вы должны меня спасти!

И вот опять в нашей тихой конторе разразилась буря. Вопли и рыдания Ядвиги, крики и плач Данки, которой поручалось заняться ребенком, ведь они с Ядвигой дружили, переполох во всех отделах, беготня и возгласы удивления, недоверия, ужаса. Одна я камнем сидела на месте, лихорадочно соображая, что же предпринять. Независимо от того, сделала ли это Ядвига или нет, я просто должна помочь этой идиотке! Этой женщине действительно больше не на кого было надеяться. А мне ее просто жаль, я же видела — доведена до границ отчаяния. Прожила нелегкую жизнь, ничего хорошего не видела, кроме нужды и вечных неприятностей. Единственный свет в окошке — маленькая дочка. И вот девочка останется одна, больная и беззащитная. Я должна помочь им, должна спасти несчастную, порядочную женщину. Но как это сделать? Единственный выход — срочно бросить подозрения на кого-то другого. Будет два преступника — и дело застопорится. Нельзя же осудить двух, если убийца был один.

До самого вечера кипели страсти в нашей мастерской. Сотрудники разделились: половина встала на сторону Ядвиги, половина была против. И те и другие громко доказывали свою правоту. Напрасно Зенон пытался навести порядок и заставить свой персонал заняться работой. До работы ли тут! Особенно громкий крик стоял в прихожей, где Данка с Ирэной трясли Весю.

И тут пришел Марек. Этому человеку везло, приходил в самые драматические моменты. Вспомнив выданную ему Алицией характеристику — умный и невиновный, я затащила их обоих в угол за столом Алиции и велела срочно придумать, как спасти Ядвигу. Оба они знали и любили Ядвигу и охотно подключились к плану спасения.

Сначала я подробно проинформировала Марека о последних событиях, и он огорчился сильнее, чем я думала. Ему явно что-то не понравилось.

— Получается, — вслух рассуждал он, — получается такая картина убийства: Ядвига в зале беседует с Тадеушем. Тадеуш глух к ее мольбам. Ядвига хватает дырокол… погодите, не перебивайте, подробности потом!.. хватает дырокол, бьет его по черепу, душит пояском… погодите, я же сказал, предположим, это все было ею запасено. Душит, удаляется в туалет, смывает следы волнения с лица, топит платок в унитазе…

— Не уверена, что она тогда его утопила, ведь унитаз забился только на следующий день, а он имеет привычку моментально… — все-таки перебила Алиция, и тут я вспомнила!

— Стойте! — не своим голосом заорала я. — Стойте!

— Чего еще? — недовольно спросил Марек. Он и Алиция с удивлением смотрели на меня, а я внезапно вспомнила то непонятное явление, свидетелем которого стала в дамском туалете как раз перед самым личным досмотром персонала мастерской. Ничего не объясняя коллегам, я сорвалась с места и помчалась в конференц-зал, где все еще пребывала следственная группа. Без стука ворвалась я в зал, нарушив какие-то их секретные дела.

— Знаю! — крикнула я. — Все знаю!.. Нет, не все, но кое-что знаю!

Должно быть, прокурор все-таки принимал близко к сердцу все связанное со мной, при виде меня он совсем не официально воскликнул:

— Как вы могли! А я верил вам!

— Нет, правда! — продолжала выкрикивать я. — Знаю точно — это не Ядвига! Она не виновата!

— Вашими невиновными я сыт по горло! — огрызнулся прокурор.

Капитан ошалело переводил глаза с меня на прокурора и теперь не выдержал. Трахнув кулаком по столу, он рявкнул:

— Тихо! — И добавил уже нормальным голосом: — Извините, пан прокурор.

— Нет, нет, это я должен извиниться, — тоже нормальным голосом сказал прокурор и повернулся ко мне: — Если я правильно понял, вы желаете нам что-то сообщить? Наверняка о какой-нибудь маловажной детали, ибо, когда речь заходит о вещах важных, вы отказываетесь давать показания?

У меня дрогнуло сердце, так как в чем-то он, без сомнения, был прав, но сейчас не до личных ощущений. И я холодно, кратко, по-деловому описала им то самое непонятное явление.

Меня выслушали внимательно, не перебивая. Вопрос задали потом:

— И вы не знаете, кто это был?

— Не знаю, когда я вышла из туалета, уже никого не увидела. Знаю лишь — этот человек должен был прийти в конференц-зал последним, сразу передо мной. Я шла в кабинет, там собирали женщин, и заметила, что в конторе было пусто, всех уже согнали на личный досмотр.

Капитан поморщился.

— Разве теперь выяснить, кто пришел последним? Столько времени прошло.

— Но попробовать можно! Ведь если собираетесь осудить Ядвигу, должны выяснить все сомнительные моменты. А не выясните, я суду все скажу! Стану свидетелем защиты!

— Да постойте вы! — отмахнулся прокурор от моих угроз. — Расскажите лучше, как, по-вашему, это могло быть сделано практически.

— Да очень просто. Ведь оба туалета, наш и мужской, разделяет стена в полкирпича, не доходящая до потолка, на ней по обе стороны висят бачки с водой. Он влез на унитаз, перебросил платок через стенку, ну, бросил вертикально вниз, может, в платок что завернул для тяжести и сверху нажал на спуск воды. И смыл то, что бросил в дамский унитаз.

Не очень понятно я объясняла, но меня оправдывало то, что я себя не помнила от волнения. И без зазрения совести выдавала убийцу, да и какая может быть к нему жалость, если он беззастенчиво подставил ни в чем не повинную Ядвигу?!

Надо отдать должное представителям власти — они не отмахнулись от очередных сенсационных показаний вздорной бабы, а решили их проверить на практике. Я пошла с ними. Плевать мне на то, что подумают сотрудники! Прокурор лично взобрался на мужской унитаз и произвел описанные мною действия, пожертвовав для этой цели какой-то тряпкой, измазанной тушью. Выскочив из мужского туалета, я бросилась в дамский, чтобы проверить результат, а капитан бросился за мной. Все получилось так, как я рассказывала! Прокурор нажимал на спуск воды в бачке, а мы с капитаном громко информировали его о результатах. Ну и главным результатом, разумеется, стало то, что дамский туалет опять забило.

— Вроде получилось, — рассуждал прокурор, когда мы опять засели в конференц-зале. — Но я с трудом достал до спуска, а, судя по вашему описанию, пани Иоанна, преступник сделал это свободно. Во мне метр семьдесят девять, это должен быть очень высокий мужчина.

— А вы видели кого-нибудь низкого в нашей мастерской? — вежливо поинтересовалась я.

Представители власти переглянулись.

И только теперь до меня дошло — они что-то знают. Ведь не уехали вместе с Ядвигой, остались в мастерской, чем-то занимались, охотно пошли на новый следственный эксперимент… Мне всего не говорят, это понятно. Я так и не знаю, где пропавший документ Ядвиги, проводилась ли экспертиза ключа…

По их лицам ничего не прочтешь, вон какие, прямо каменные… Так ничего и не узнав, я вернулась к Алиции и Мареку, терпеливо ожидающим моего возвращения. А вокруг бурлили дискуссии. Оказалось, сотрудникам очень многое известно. Ничего удивительного, люди интеллигентные, могли сопоставить собственные наблюдения с теми вопросами, что им задавали следственные власти, сделать выводы, умозаключения. Сейчас в основном на все лады обсуждалась проблема ключа, который ни с какого конца не подходил к Ядвиге.

Меня пытались втянуть в эти дискуссии, но я отмахнулась и вернулась в угол к Алиции. Втроем мы пришли к выводу, что Ядвига говорит правду, кто-то после ее ухода из зала убил Тадеуша, хотя и остается много неясностей.

— Очень не хотелось бы осложнять дело и бросать на человека, может быть, напрасные подозрения, но, боюсь, придется поделиться с нашими обожаемыми властями моими сомнениями, — неуверенно произнес Марек.

— Ты о чем? — с интересом взглянула на него Алиция.

Марек все так же неуверенно ответил:

— Не знаю, не знаю… Нет, пожалуй, подожду. Ядвигу пока еще не вешают. Может, сами разберутся, все прояснится. Уж очень не люблю вмешиваться в такого рода дела…

Алиция молчала, я тоже. Уж не об одном и том же мы все трое думаем?

Ладно, пока ограничимся тем, что удалось в головах следователей посеять сомнения сантехнического порядка. Поскольку Марек отказался прокомментировать свое заявление, я вернулась в отдел. Настроение там царило погребальное. Никто не работал, все высказывали самые мрачные прогнозы относительно будущего нашей мастерской.

— Не выбраться нам из этой ямы, ох не выбраться, — тяжко вздыхал Януш. — И без того еле тянули, а теперь, когда лопнули надежды на новые заказы, и вовсе. Пропали мы, проше паньства, совсем пропали… Плохи наши дела, совсем плохи…


На этот раз я сама позвонила прокурору.

— Вы на меня сердитесь? — спросила я. — По-вашему, мне надо было бросить подозрения на своего сослуживца, которого я к тому же считаю невиновным?

— А вы вообще хоть кого-нибудь считаете виновным? — рассердился прокурор. — Вас послушать, так преступление совершили какие-то сверхъестественные силы. Вечно протестуете…

— Теперь уже не буду протестовать. При условии, конечно, что вина человека будет доказана. Пока же у вас были только подозрения, согласитесь, никаких веских доказательств. И еще у меня такое ощущение, что вы мне о многом не рассказали.

— И вы на меня за это сердитесь? — передразнил он меня. — Можете заверить, положа руку на сердце, что вы нам сообщили абсолютно все?

Нет, в этом я его не могла заверить. Похоже, он на меня обиделся, ибо в тот вечер я пошла спать рано…


На следующий день все началось с самого утра. Хотя Ядвигу и арестовали, капитан с прокурором не покидали нашей конторы. Опять изводили персонал расспросами, вызывая всех по порядку в конференц-зал. Расспросы ни о чем не говорили, и мы напрасно ломали головы, пытаясь понять, чего они добиваются. Ясно было одно — опять по минутам выяснялось местонахождение каждого из нас, только уже не в день убийства Тадеуша, а на вчерашний день.

— Черт знает что! — ворчал Януш, возвратившись с допроса. — Не иначе как кого-нибудь придушили в городе!

— Да, наверняка что-то произошло, — задумчиво процедил Лешек. — Пошел я вчера, как всегда, выпить кружку пива, так пришлось свидетелей искать. Хорошо, киоскер меня знает.

— А ко мне привязались из-за того, что я вчера из управления вернулся на трамвае, — жаловался смертельно обиженный Владя, который пришел к нам в отдел искать сочувствия. — Интересно, на чем, по-ихнему, должен был возвратиться? На воздушном шаре?

— А разве ты не вернулся вместе с Зеноном на его машине? — удивился Януш. — Мне показалось, вы вместе приехали.

— Ну вот, и ты о том же! — взорвался Владя. — В точности как фараоны рассуждаешь! Да не вернулся я с ним, не вернулся! Нет такого закона, чтобы обязательно возвращаться с начальством! Зенону надо было заехать в авторемонтную мастерскую.

Янека другое волновало.

— Видели бы вы, как они удивились, выяснив, что я весь день проторчал в конторе! — громко радовался он тому, что так удивил следственные органы. — Кого ни спрашивали обо мне, все отвечали, что я сиднем сидел на месте. И чего это их так интересует?

Бесхитростные высказывания Янека подтолкнули мои мысли в нужном направлении. Янека подозревали… Выяснение у всех сотрудников алиби на вчерашний день было только предлогом… Милицию интересовали те, кто ездил в управление, был в городе. Кто ездил? Зенон, Збышек, Рышард, Каспер и Владя… Может, кто-то из них что-то отмочил?

Через полчаса я уже знала, что Каспер чист. Из управления он вернулся на такси вместе с коллегой из соседней организации. Зенон на своей машине отправился в какую-то мастерскую. Збигнев задержался где-то в городе, никто не знает где, и вернулся к концу дня. Рышард вообще не вернулся.

После моего нехорошего поведения по делу Ядвиги я не могла рассчитывать больше на сотрудничество со следственными органами. Значит, от прокурора я ничего не узнаю. А жаль… Хотелось бы наладить с ним отношения. Вот если бы у меня в запасе была еще какая-нибудь сенсация, но увы! Плохое настроение усугубляла еще необходимость отправляться на похороны Тадеуша.

В угрюмом молчании весь персонал мастерской, как один человек, следовал за гробом Тадеуша. И не было никакой надежды на то, что дело когда-нибудь прояснится.


Утром на работу мы вышли все в том же похоронном настроении. Напрасно Зенон пытался заставить нас заняться работой, все валилось из рук. Ядвига сидела за решеткой, прокурор с капитаном в конференц-зале. Занимались они тем, что пытались выяснить подкинутую мною проблему.

Своими силами разрешить ее я не смогла. Попробовала, но не получилось, потому что мнения были самые разные. По мнению Влади, в конференц-зал на личный досмотр последним пришел Рышард, Анджей утверждал — Зенон, Януш ставил на Збигнева, а Казимеж на Янека. Стефан со своей стороны пытался втравить Анджея. В общем, одна сплошная неразбериха. Мои частные расследования привели лишь к одному неопровержимому выводу — первым на личный досмотр явился Каспер. Этот факт подтвердили абсолютно все, в связи с чем пришлось мне Каспера раз и навсегда исключить из числа подозреваемых.

Витольду, единственному из нас, кто попытался работать, Зенон велел отправиться за нашим проектом к районному архитектору. Освободившееся место немедленно занял дьявол, чему я совсем не обрадовалась.

— Явился не запылился! — фыркнула я при виде его. — Надоел! Ничего путного из общения с тобой не получается.

— Из-за твоей собственной глупости, — не остался в долгу дьявол. Устроившись поудобнее на стуле Витольда, он поинтересовался: — А почему ты не скажешь милиции о тайнике Столярека?

— Почему, почему… Да потому, что этот тайник только плод моего воображения, как, впрочем, и ты сам… Не могу же я без конца делать из себя идиотку.

— Будь последовательна! Ведь все, что создано твоим воображением в этом деле, оказывалось реальным. Неужели в твою дурацкую голову не закралась мысль, что это неспроста?

— Ты думаешь, были какие-то предпосылки в действительности? — неуверенно поинтересовалась я. — В мастерской у нас что-то назревало, а я подсознательно почувствовала это?

— Разумеется! Но не только это. Ведь с плодами своего воображения ты познакомила всех, кого надо и не надо, всем уши прожужжала. Может, убийца не стал бы душить жертву пояском от женского халата, не подскажи ты ему такую возможность, а просто толкнул бы его под поезд? Может, он бы и не подумал о том, что практически у всех сотрудников были причины желать смерти покойнику, это уж ты постаралась. Вот он и решил сделать свое черное дело в помещении мастерской. Персонал конторы почти на сто процентов состоит из подозреваемых, чего еще желать преступнику? Глядишь, и затеряется среди них.

— Если не ошибаюсь, даешь понять, что я во всем виновата? Вот утешил, большое спасибо!

— Только мне и делать, что тебя утешать! Разбежался! Своим дурацким поведением ты мне все нервы измотала. Вот и прокурора обидела…

— Вот что, мой дорогой! — холодно и высокомерно процедила я. — Даже ради ста красавцев прокуроров я не намерена менять своего характера. Свиньей никогда не была и не собираюсь быть! И если бы сейчас я знала, кто настоящий убийца, пошла бы к нему и уговорила признаться во всем. Но ябедничать властям не помчалась бы.

— А помогать властям хочешь?

— Да, хочу, потому как вот он, убийца, по-свински ведет себя по отношению к Ядвиге. Что убил Тадеуша — правильно сделал, а что позволил посадить Ядвигу — подло!

— Ну так вот, если хочешь помочь — пойди и расскажи о тайнике. Очень советую, расскажи.

Сидел, скотина, и искушал, искушал, как и свойственно злому духу, и я в конце концов не выдержала.

Когда я зашла в конференц-зал, там никого из подследственных как раз не было, сидели только официальные лица. Увидев меня, они не прогнали с проклятьями настырную бабу, напротив, предложили войти и сесть. Оба неважно выглядели, похоже, не все у них шло, как бы им хотелось. На вопрос, желают ли они еще раз выслушать меня, ответили утвердительно. А я подумала — если и делать из себя идиотку, то уж в хорошей компании.

— Надеюсь, вы помните, господа, с чего все началось, — начала я официальным тоном.

— Помним, — официально же ответил прокурор. — С вашего ясновидения.

Я кинула на него взгляд, может быть несколько излишне завлекающий, официальность с него немного слетела, а в глазах зажглись огоньки.

— Так вот, имею вам сообщить, что мое ясновидение продолжается. Я пришла к выводу, что записная книжка не исчерпывала всех сокровищ Тадеуша, что он располагал еще кое-какими материалами, которые где-то припрятал.

— Очень, очень интересно, — сквозь зубы процедил прокурор, когда я сделала паузу, чтобы набрать в легкие воздуха, а на лице ясно читалось: «Америку открыла», но я проигнорировала его замечание и, не вдаваясь в подробности, не разграничивая вымысла и действительности, рассказала все о своем видении, включая и завершающий его вопль Алиции.

Оба представителя власти сидели молча, с очень странными лицами, и ждали, не скажу ли я еще чего-нибудь. Я молчала.

— Гхм… — откашлялся капитан. — Не будете ли столь любезны сообщить нам, милостивая пани, откуда вам известно о тайнике покойного?

— Мне кажется, — холодно ответила я, — в самом начале разговора я сказала об этом достаточно ясно.

Не отвечая, они продолжали странно смотреть на меня. И тут я поняла!

— Не хотите ли вы сказать, — сорвавшись с места, воскликнула я, — что это и в самом деле правда?

— Что вы! — возразил прокурор. — Ведь это же только ваше ясновидение? Я правильно понял?

— Правильно. — Сразу потеряв остатки бодрости, я бессильно опустилась на стул. — Очень надеюсь, что только мое воображение.

— Что ж, благодарим вас, — заторопился капитан. — Это все? Или еще имеете в запасе информацию?

Я только отрицательно покачала головой, не в силах ни слова произнести. Потом до меня дошло, что они ждут, когда я уйду. И я ушла, на чем свет стоит проклиная дьявола с его дьявольским советом.


Гнусное настроение персонала мастерской продержалось до ухода Зенона. Следственные власти ушли еще раньше, сразу после моих откровений, наверное переполнивших их чашу терпения. Кто первый поставил поллитра — не помню. Кто предложил немедленно устроить поминки — не знаю. Все получилось как-то само собой, наверное, люди уже просто не могли выдержать. Мы узнали о поминках от Стефана.

— А вы чего ждете? — крикнул он, открыв дверь в наш отдел. — Там уже пьют за здоровье покойника.

Угощенье состояло из французской булки, килограмма зельца и кошмарного количества водки. А запас кофе у нас всегда был порядочный. Не все сотрудники мастерской остались, кое-кому надо было обязательно уйти, но большинство приняло участие в поминках.

Первый литр мы распили в очень грустном настроении, чинно и сдержанно рассуждая о постигшей нас утрате и делая мрачные прогнозы о будущем мастерской.

И о печальной судьбе Ядвиги поговорили, поделились своими соображениями о других подозреваемых, и все это чинно, благородно.

После второго литра большинство моих коллег пришло к выводу, что жить, собственно, можно, работать тоже, а вообще надо больше пользоваться маленькими радостями жизни, ну вот как эта наша пирушка.

После третьего литра настроение изменилось радикально. Кто-то включил радио, как раз передавали танцевальную музыку. Владя принялся ей подыгрывать на губной гармошке, сначала меланхолически, а потом изменил темп и стал наяривать любо-дорого. Сколько там было литров еще, не знаю, водка вперемежку с кофе текла рекой. Первым пустился в пляс Лешек, бодро восклицая:

— Эх, была не была, только раз живем! Братья-панове, спляшем на вулкане!

У меня побаливало сердце, по этой причине я, к сожалению, не могла пить, как остальные, и была, кажется, самая трезвая из всей нашей братии, что не мешало мне присоединиться к общему настроению. И все-таки только я услышала, как в соседней комнате звонит телефон.

На проводе оказался Зенон. У него была милая привычка проверять, что делается во вверенном ему учреждении в его отсутствие. С трудом удалось убедить начальство, что в мастерской остались несколько самых добросовестных сотрудников, которые трудятся в поте лица. Вернувшись в большую комнату, я застала поминки в полном разгаре.

Особенно безумствовал Лешек Он носился дикими прыжками по всей комнате, налетая на столы и шкафы, что означало — он танцует чарльстон.

— Уберите эту мебель! — хрипел он. — Она мне мешает! Нет того полету! Я орел! Орел!

Непонятно, почему звуки чарльстона превратили его именно в орла, внешне эта метафора никак не проявлялась. Моника с Янеком танцевали твист. Янек умел, а Моника нет. Было весело, непринужденно.

Ни с того ни с сего Лешек вдруг пришел к выводу, что он вовсе не орел, а умирающий лебедь, и в соответствии с новым образом изменил характер танца. Томно изгибаясь и припадая к полу, он выплыл в коридор, добрался до стола Ирэны, где и помер, свесившись со стула, издавая постепенно замирающее хриплое завывание, что, несомненно, означало лебединую песню.

Сидя на шкафу с нашими проектами, Владя доблестно соперничал с Польским радио, оглушительно наяривая краковяк Здорово поддавшая Алиция требовала сыграть для нее польку, единственное, что она умела танцевать. Я солидарно поддержала подругу, но Владя умудрился, не прерывая краковяка, объяснить нам, что это по техническим причинам невозможно, ибо в его гармонике отсутствует до-диез, без которого польки никак не сыграть. Нас это не убедило.

— Играй польку! Не то разобью башку! — пригрозила я, взяв в руки стакан с остатками кофе. Владя сделал вид, что не слышит угрозы, и продолжал играть свое. Пришлось привести угрозу в действие, и я плеснула в музыканта остатками кофе.

— Мегера! — сказал Владя, стряхнул с себя кофейную гущу и продолжал играть. Алиция с интересом наблюдала за происходящим.

— Я тоже хочу! — заявила она и, схватив со стола большую вазу с цветами, вылила ее содержимое на Владю, смывая оставшуюся кофейную гущу. Музыкант обиделся, слез со шкафа и выбросил гармонику за окно.

Стоя у стола, Стефан раздраженно выковыривал из зельца куски поаппетитнее, а остальное бросал через плечо. Анка с Анджеем и Моника с Янеком танцевали твист под любую музыку, льющуюся из радиоприемника. Алиции пришлось от польки отказаться. Она вытащила Каспера в коридор, и они принялись отплясывать мазурку под собственный аккомпанемент, громкий и фальшивый. Услышав звуки мазурки, Рышард, до сих пор сидящий в глубокой меланхолии, встрепенулся, как боевой конь при звуках трубы, выволок меня из комнаты, и мы пустились следом за первой парой.

Первая пара уже добралась до входной двери, мы следовали за ними по пятам. Умирающий лебедь Лешек вдруг ожил и, вскочив со стула, оказался в самом центре огненной мазурки. Он рванулся, пытаясь выбраться, но на него с налету наскочил Рышард. Лешек отлетел к первой паре, и все трое свалились на стол Ирэны. Хилое произведение столярного искусства на тонких ножках не выдержало напора, зашаталось и рухнуло на пол. Грохот привлек внимание пирующих. Высыпав в коридор, они имели удовольствие наблюдать копошащуюся на полу живописную группу. Куча мала с хохотом и шутками разобралась, и на полу остался лишь Лешек да бренные остатки со стола. Впрочем, он оказался крепче, чем можно было подумать, судя по его хлипкой внешности, — отлетела лишь одна ножка, да разбилось стекло, все же остальное выдержало удар. Замки держали крепко, ни один ящик не вылетел, все остались на месте. Только откуда-то выскочил ключ и теперь лежал посередине коридора.

Про ключ знали все. На все лады обсуждалась в мастерской проблема дверей, соединяющих кабинет с конференц-залом. Только сегодня дискутировался вопрос о причастности или непричастности к ключу Ядвиги. Ключ стал не только важной уликой в расследовании преступления, но и своего рода символом преступления. И вот теперь на полу коридора лежал непонятно откуда взявшийся ключ. Все замерли, глядя на него. Сразу стихли шутки и смех. Неизвестно, как долго продолжалась бы немая сцена, но тут входная дверь открылась, и вошел капитан.

Вошел и тоже застыл, ошарашенный немой сценой. Взглянул на нас, Лешека — и увидел ключ. Вздрогнув, он вынул из кармана носовой платок и, подойдя к ключу, осторожно поднял его с пола.

— Откуда он взялся? — строго спросил капитан.

— О, с-с-сокол! — вскричал Лешек, почему-то в этот вечер испытывая явную склонность к орнитологии. — О сокол! — Лешек с трудом поднялся и докончил: — Провидение послало!

Немая сцена закончилась.

— Вылетел из стола? — предположил Янек, почему-то обращаясь ко мне.

— А может, у кого из кармана? — высказала предположение Моника.

— Я жду! — так же строго напомнил капитан. — Что тут у вас происходит?

— Поминки, — вежливо ответила Алиция. — У нас поминки.

Капитан посмотрел на нас осуждающе. Он явно сомневался, что может быть хоть какой-нибудь толк от разговора с этой толпой пьяных свидетелей. Но с другой стороны, вряд ли хоть один из них, протрезвев, вспомнит, что произошло. Пришлось действовать.

— Не двигаться! — приказал он и, обойдя нас, прошел в кабинет, поднял трубку телефона и набрал номер, стараясь одновременно не спускать с нас глаз. Позвонить по аппарату Ирэны было невозможно, он валялся на полу в виде мелких осколков.

Вызвав подкрепление, капитан вернулся к нам. Внимательно осмотрев всех, он остановился на мне.

— Вы тоже пьяны?

— Нет, — с сожалением призналась я, — увы, совершенно трезвая. Не могу пить водку, сердце…

— Слава богу! — вздохнул капитан. — Опишите, что тут произошло.

— Мы танцевали мазурку двумя парами. Лешек в качестве лебедя умирал на стуле и ожил в неподходящий момент, так что все налетели друг на друга, свалились на Ирэнин стол, и получилась куча мала. Последствия вы застали.

— Что это за ключ и откуда он взялся?

— Думаю, это ключ от какой-нибудь из дверей нашей мастерской, вы ведь знаете, какие тут замки.

Первый директор нашей мастерской большое внимание уделял оформлению ее интерьера. Мебель делалась по специальному заказу, лампы изготовили по специальным чертежам во Вроцлаве, замки и ключи тоже были нетипичные. Головка наших ключей была не круглая с дыркой, как обычно, а плоская, восьмиугольная, а часть с зубчиками не плоская, а, напротив, треугольная. Все наоборот. Никаких сомнений, это был ключ от какой-то из дверей в мастерской.

— А вот откуда он взялся — не скажу. Существуют две возможности, — предположила я. — Или он вылетел из стола Ирэны, когда тот рухнул на пол, или у кого-то из кармана, когда рухнули мы. Да, еще мог быть спрятан в телефонном аппарате, но это сомнительно.

— А если из кармана, то у кого?

— Пятеро нас тут околачивалось — Алиция, Каспер, Рышард, Лешек и я. Остальные набежали уже потом.

Взгляд капитана, скользнув по нашим лицам, остановился на Рышарде. Все правильно; в своих изысканиях они шли по тому же пути, что и я. Каспера исключили, из возможных обладателей ключа остался один Рышард…

Стоявший до сих пор неподвижно Рышард вдруг принялся шарить по карманам и вытащил из них связку ключей. Внимательно осмотрев их, он спрятал ключи обратно в карман и решительно заявил:

— Никаких ключей у меня нет.

Очень странное заявление, ведь только что сам же продемонстрировал нам ключи.

— Посмотрим! — свирепствовал капитан. — А сейчас все марш в комнату! Тут ни к чему не прикасаться!

— В чем дело? — возмутилась Моника. — Ядвигу арестовали, и все вам мало? Хотите доказать, что Тадеуша душили сразу несколько человек?

— Нет, нам хватит одного. Немедленно в комнату, я сказал!

Через пятнадцать минут прибыла следственная бригада и прокурор. Они занялись своим делом, мы тоже. Закрывшись в средней комнате, приканчивали остатки спиртного.

Вскоре меня вызвали в прихожую. У разбитого стола Ирэны в растерянности топталась следственная бригада. Стол был основательно выпотрошен. Ящики вытащили и сложили у стены, находящиеся в них документы кучей лежали у другой стены.

— Что вы сделали! — в ужасе вскричала я. — Вы отдаете себе отчет, что станет теперь с Ирэной? Да она просто помрет на месте!

Капитан проигнорировал мой вопрос и задал свой:

— Что вы можете нам сказать об этом столе?

— О столе? Что же я могу о нем сказать?

— Все, что знаете. Откуда взялся этот предмет меблировки, сколько за него заплатили, что с ним происходило… Не знаю, что еще. Ну, в общем, все, что можно о нем сказать.

Я удивилась, но послушно постаралась изложить известную мне историю письменного стола:

— Делали его на заказ, как и всю мебель, сколько стоил — понятия не имею, наверное, где-то сохранились счета, можно уточнить. По чертежам, которые собственноручно сделал наш прежний директор с помощью Зенона, он тогда еще не был заведующим. Стол уникальный, второго такого нет. Задуман был так, чтобы его можно было соединить со столиком от пишущей машинки, который в связи с этим сделан только с двумя ножками. Когда не нужно, столик можно отцепить, сложить и спрятать. Сейчас он лежит на шкафу в кабинете, тут тесно. Вот тут, сбоку, — видите? — сделаны специальные петли, чтобы прикреплять столик с машинкой. На письменном столе лежало стекло, да, это самое, разбилось… Ящики своего стола Ирэна всегда держала запертыми, чтобы мы ничего не стащили. Кто делал стол? Не знаю, это вам может сказать Зенон.

— Все?

— Больше вроде ничего не знаю.

— Как по-вашему, откуда мог вылететь ключ? Из ящика?

— Вы проверили, они были заперты? Значит, не из ящика. Ящики запираются плотно, это мы давно заметили. Сколько раз в отсутствие Ирэны пытались извлечь канцтовары.

— И мы пришли к этому же выводу. Тогда откуда?

— Не знаю.

— Придется разобрать стол, — угрюмо заметил прокурор. — Ничего другого не остается.

Я обрадовалась. Скажем Ирэне, что ее стол разобрала милиция в расследовательских целях, а мы ни при чем. И я принялась с интересом наблюдать за разборкой стола на мелкие части.

Весь стол не было необходимости разбирать. Когда сняли верхнюю доску, между ней и верхним ящиком стола обнаружилась ложбинка, очень небольшая, но вполне достаточная для того, чтобы в ней поместился ключ. Сверху эта ложбинка была совсем незаметна.

Единственным человеком, который мог знать об этой особенности стола, была его хозяйка. Ирэна! Но ведь у нее с самого начала было железное алиби, ее не принимали во внимание ни следователи, ни я.

— Отпечатки пальцев! — тихо сказал капитан прокурору, — Наконец-то у нас ключ, с которого можно будет снять отпечатки пальцев!

— Если его держали за плоскую головку! — усомнился прокурор. — А вот если наоборот…

— Да нельзя наоборот, иначе не всунешь в замок. Ну, слава богу, можем считать, дело в шляпе, остается подождать результатов дактилоскопии.

И тут они вспомнили обо мне:

— У нас к вам дело, пани Хмелевская. Пройдемте в зал.

— Откуда вы взялись здесь в эту пору? — по дороге спросила я. — Ведь вроде бы уже уехали отсюда.

— Вернулись из-за вас. Мы звонили вам домой, потом позвонили сюда, и кто-то сказал, что вы еще здесь, но отказался попросить вас к телефону.

— Вы же видите, люди немного выпили.

В конференц-зале по привычке прокурор с капитаном сели за стол, а я скромно в свой угол. Разговор начали не сразу, сначала долго смотрели на меня. Потом капитан сказал:

— Может, вы все-таки скажете нам правду? Откуда вам известно о тайнике в квартире покойника?

— Да клянусь, я сказала вам правду! Видела я его только в своем воображении, чтоб ему пусто было! Ну, может быть, воображение исходило из того, что по специальности хозяин квартиры инженер-сантехник. Как выглядит сантехника в современных квартирах, я знаю, что же тут необыкновенного? Скажите же мне наконец, неужели я угадала?!

— Угадали, — холодно признался прокурор. — Чистейший абсурд, в жизни бы не поверил, расскажи мне кто о таком, но все было так, как вы описали. С одной только разницей — никакой кофейной банки не было, одни бумаги в целлофановом пакете.

— Я видела банку из-под какао. Ну а теперь…

— А теперь у нас уже нет сомнений, осталось лишь прояснить кое-какие детали. Кто занял первое место на проходящем в вашей мастерской конкурсе красоты для лиц мужского пола?

Я ожидала разных вопросов, но такого… От неожиданности не сразу смогла ответить. Издеваются надо мной, как пить дать!

— Панове! — пролепетала я с отчаянием. — Понимаю, иметь дело со мной — удовольствие маленькое, но ваша месть слишком жестока! Зачем вы так?

— Не понимаю вашей реакции. Ответьте на вопрос — кто занял первое место на конкурсе красоты для мужчин?

— Марек, — ответила я, так и не поняв, шутят они или говорят серьезно. — Но какое это имеет значение?

— А вот эта подпись вам знакома?

И подали мне обрывок бумаги с какой-то закорючкой. Я похолодела и едва смогла пролепетать:

— Знакома.

— Так чья же?

— Это не имеет значения. Более полугода человека уже нет в Польше.

— А кому он писал?

— Мне.

— Так мы и думали. У нас тоже бывают моменты ясновидения. Сродни тому, когда вы на расстоянии обнаруживаете тайники в квартирах ваших погибших сотрудников.

Ну вот и все. Моя помощь обратилась против меня. Следствие пришло к потрясающему открытию: я была сообщницей Тадеуша, я дала ему это письмо, чтобы тот смог шантажировать невинную жертву. Зная это, я сочинила свою криминальную историю, где предугадала смерть Столярека. Ага, еще знала о тайнике. Интересно, что еще я сделала? Надеюсь, не убила его?

Прокурор теперь для меня навсегда потерян. Не поможет и все пекло, сто тысяч самых талантливых дьяволов ничего не смогут сделать! И что бы я теперь ни говорила, мне уже ни в чем не поверят.

Я все-таки попыталась:

— У меня имеется свидетель. Может, Ирэна вспомнит, что под Новый год пришло письмо на мое имя, которое непонятным образом пропало?

— Вам известна описанная в письме афера?

— Не известна. Известна. Нет, не так. Кое-что знаю, но очень мало. А что написано в письме — не знаю, потому что не читала его.

— Вам известно, что покрывать преступника — тоже преступление?

— Ну так отдайте меня под суд, только перед этим все-таки скажите, кто же преступник?

Разговору помешал дикий грохот и громкие крики, раздавшиеся в соседней комнате. Разъяренный капитан вылетел из зала. Прокурор, смотревший до этого в окно, повернулся и сказал:

— Заклинаю вас, скажите же наконец правду.

— Я сказала правду, даю честное слово. Можете спросить Ирэну Что за глупости, никакого преступника я не покрываю! И я не хочу, чтобы вы так думали. Вы считаете меня сообщницей убийцы? Нет, вы не имеете права так думать!

— Но ведь все факты свидетельствуют об этом!

— Так ведь я же сама один за другим подсовываю вам эти факты! — в отчаянии выкрикнула я. — Будь я причастна к убийству, разве бы я так поступала? Сидела бы себе тихо…

Вернулся капитан, еще более разъяренный, если это только возможно. Оба представителя власти быстро собрались и ушли, совершенно не замечая меня. А я еще долго сидела, кляня последними словами свое проклятое воображение…


Поздним вечером мне домой позвонил прокурор.

— Простите меня, — только и сказал он.


Первыми на работу пришли Стефан и Владя. Они помогли ворчащей пани Глебовой навести порядок. Остальные сотрудники подтягивались постепенно, сонные и вялые после вчерашнего разгула. Каспер и вовсе не пришел. Не было и Зенона, чему мы были очень рады. Нам вполне хватило взбучки от Збигнева, который еще застал следы поминок. Ирэна не устроила скандала из-за своего стола, вообще ни словом не упомянула о нем, сидела какая-то подавленная, как в воду опущенная.

Около полудня явились следственные власти и попросили всех собраться в большой комнате.

— Чего еще им надо? — хватался за раскалывающуюся голову Лешек. — Сегодня я не в состоянии им помочь!

Когда все собрались в средней комнате, капитан обратился к нам с речью.

— Проше паньства, — сказал он, — считаю необходимым сделать следующее заявление, несколько нарушая уголовно-процессуальный кодекс, но поскольку сказанное ниже, безусловно, самым непосредственным образом связано с вопросами служебного порядка, в которых заинтересованы все сотрудники мастерской…

— Что он говорит? — недовольно пробурчала Моника. — Ни слова не понимаю. Совсем как Зенон.

— Сейчас поясню, — отозвался капитан, который услышал ее слова. — Вашу сотрудницу освободили из-под ареста. Задержан заведующий мастерской. Ход расследования с полной очевидностью доказал его виновность в убийстве. Это все. Благодарю за внимание.

Персонал мастерской сидел ошарашенный, вытаращив глаза и уставившись на дверь, за которой скрылся представитель власти, сделав свое сенсационное сообщение. Потом разразилась буря.

— Как он мог! Как он мог? — рычал Стефан. — Теперь на всех можно поставить крест!

— Но почему? — кричала Моника, хватая коллег за рукава и безуспешно добиваясь ответа.

Лешек стонал, держась за голову:

— Заведующий убийца! Заведующий убийца! Вот до чего мы докатились!

— Не может быть! — вторил ему Януш. — Такого просто не может быть!

— А как они это узнали? — теребил меня Янек. — Какие доказательства?

Я подошла к Ирэне, безучастно сидевшей в стороне.

— Пани Ирэна, они вчера были у вас?

— Были, — твердо сказала Ирэна. — Я всегда говорю правду!

И вдруг, не выдержав своей роли твердокаменного борца за правду, в голос разрыдалась:

— Какой стыд, пани Иоанна! Какой позор! Заведующий мастерской! Можно сказать, наш директор!

Вслед за Янеком и другие вспомнили, что среди них находится человек, заваривший всю эту кашу, автор представления. Окружив тесным кольцом меня и рыдающую Ирэну, они потребовали объяснений.

— Отвяжитесь! — кричала я. — Я знаю не больше вас!

Хотя знала все-таки немного больше, ведь я была сообщницей Столярека, убийцы и еще неизвестно кого.

— Почему вы плачете, пани Ирэна? — допытывались мои коллеги. — Вы знали? Иоанна, ну, отвечай же, не будь свиньей!

Януш догадался.

— Иранский конкурс? — спросил он. Я кивнула головой.

— Мне сказал Марек. Марек знал. Тадеуш тоже…

Я не стала говорить Янушу о потерянном письме, ведь это тайна, о ней никто не должен знать. Лучше самой расспрашивать, и я вцепилась в Ирэну:

— Они уже всё знали и от вас потребовали только подтвердить их догадки? О чем они спрашивали?

Рыдающая Ирэна честно попыталась передать содержание вчерашнего разговора с властями. Пересказ получился, к счастью, сумбурный, так что поняла только я.

— Сначала о вас выспрашивали, пани Иоанна, ну, вы помните, а я ведь так тогда расстроилась, ну, когда пропало ваше письмо… Пришли они вчера вечером… очень поздно… А потом мне сказали, что и так всё знают, вот я и вынуждена была им сказать… Ох, до чего же я напереживалась!.. Все время голову ломала, когда вы прошли мимо меня два раза в одну и ту же сторону… Ведь он тоже так прошел, а у меня и из головы вон… только как вы прошли, я и вспомнила…

— После того, как убил? Или до того? Он услышал голоса в зале…

— Конечно слышал! — подтвердил Збигнев. Оказывается, он стоял рядом. Уж он-то все понял! — Теперь нечего скрывать. Ведь Зенон тоже был в кабинете, раз я слышал, то и он.

С помощью безостановочно рыдающей Ирэны нам удалось восстановить действия Зенона в те решающие минуты. Я сбегала в отдел за нашим графиком отсутствия.

Збигнев и Зенон находились у себя в кабинете, они слышали доносящиеся из конференц-зала голоса Тадеуша и умоляющей его Ядвиги. Зенон вышел первым, Збигнев вскоре после него. Зенон тут же вернулся, должно быть прихватив дырокол. Заглянув в кабинет, Ирэна увидела его сидящим за своим столом. А потом Зенон опять прошел мимо нее в свой кабинет, хотя только что там был и не выходил. Во всяком случае, мимо нее не проходил!

А вскоре разнеслась весть об убийстве Тадеуша, в мастерской началось столпотворение, Ирэна, как и все, была потрясена случившимся и насмерть забыла об этой мелочи. И только потом, когда я точно так же прошла два раза около ее стола в одну сторону, поскольку, как и Зенон, вышла из кабинета прямо в конференц-зал, ей все вспомнилось.

— Но ведь вы вспомнили не вчера, а еще раньше! — возмутилась я. — Почему же не сказали следователям тогда, когда арестовали Ядвигу?

— Так я же не была уверена! — рыдала Ирэна. — Все думала, вспоминала, а может, мне привиделось? Нельзя же обвинять человека, когда не уверен! Да к тому же не знала, так ли это важно. А бросать подозрения на своего начальника…

И она с рыданиями сбежала от нас, чтобы спокойно выплакаться.

Да, для законопослушной Ирэны пережить такой удар… Начальник для нее всегда был этаким Зевсом Олимпийским.

— А почему же Зенон не вернулся из зала прямо в кабинет? — недоумевал Казимеж.

Я заглянула в наш график.

— А потому, что вы уже вернулись за свой стол, пан Збигнев. Он услышал. Теперь, сопоставив имеющиеся данные, можно предположить, что вы вернулись в кабинет в тот момент, когда он протирал дырокол. Ему не оставалось ничего другого, как быстро покинуть место преступления и пройти к себе через прихожую. А как он догадался, что вы уже в кабинете? Шумели там?

— И в самом деле, — вспомнил Збышек. — Я принес стопку папок и, кладя ее на стол, уронил коробку с карандашами.

— Ну и нервы у него, — восхищенно проговорил Януш. — Я бы так не смог.

— Да скажите же мне наконец, — громко попросила Моника, — зачем он это сделал? Ведь для него же это равносильно самоубийству.

— Так оно и получилось, — пробурчал кто-то.

— Я же говорил, что на личный досмотр он пришел последним, — напомнил Анджей. — Я это прекрасно помнил, так и сказал, а мне не верили.

— Я тоже помнил, что он пришел последним, — подтвердил Збигнев.

— Так почему же вы этого не сказали? — упрекнула я его. — Ладно милиции, но мне почему не сказали?

— Потому что мне все это не нравилось. С самого начала не нравилось. И если бы не освободили Ядвигу, сказал бы…

— Что же теперь будет? — озабоченно спросил Стефан.

— Да ничего хорошего, — ответил Збигнев. — Закроют нашу мастерскую. Об одном прошу вас — давайте все приведем в порядок, чтобы после нас не оставалось бардака.

Воспользовавшись тем, что следственная группа что-то еще делала у нас, я отвела капитана в сторону и робко поинтересовалась:

— А нельзя мне все-таки ознакомиться с письмом? Как-никак оно же мне было адресовано. Понимаю, письмо представляет собой вещественное доказательство, но сделайте так, чтобы я смогла его прочитать!

Обратиться с просьбой к прокурору я не отважилась.

— Если уж вам так хочется, сделаем копию, и я вам ее дам, — снизошел капитан. — Хотя в письме ничего особенного не было. Так, всего несколько слов по интересующему нас вопросу. Пришлось узнавать другим путем…

— Знаю, от Марека.

Хотя капитан уже на меня не сердился, тем не менее не собирался открывать мне тайны следствия, а потому промолчал. Нет, с этим согласиться я не могла.

— Панове, будьте же людьми, скажите что-нибудь! — взмолилась я. И капитан дрогнул.

— Ну что ж, не скрою, вы нам помогли. И даже очень. Знаете, у меня ощущение, что вам помогает… нечистая сила, что ли, или другие какие сверхъестественные силы, ибо нормальными логическими причинами трудно объяснить, как некоторые обстоятельства дела стали вам известны. Так что же вам угодно знать?

Мне так много хотелось знать, что из кучи неясностей я не сразу выбрала главное.

— Ключ! — решилась я. — О ключе расскажите.

— В соответствии с вашим решением мы провели экспертизу ключа, выловленного из вазы на балконе. Эксперты утверждают — он с незапамятных времен лежал в вазе и обрастал плесенью. Им не пользовались.

— А второй, что из стола выпал?

— На нем сохранился отпечаток пальца. Сегодня утром мы получили заключение эксперта.

— А теперь о тайнике в квартире Тадеуша!

Капитан тяжело вздохнул.

— Вот с этим вы нас больше всего запутали. Удалось установить, что в квартиру покойного проник неизвестный, и как раз в то время, когда на работе отсутствовало несколько человек. Хорошо, что о тайнике вы сказали нам, а не убийце, он ничего не нашел. Алиби у него нет. Обвинение будет построено на основании косвенных улик, ничего не поделаешь, главного доказательства у нас нет, но улики весьма весомые. Разве что сам признается…

Я покачала головой.

— Могу поклясться — ни за что не признается. И хорошо, что на основании косвенных улик…

Прокурор все время рылся в бумагах, делая вид, что жутко занят. И только когда я уже уходила, посмотрел на меня и улыбнулся, вроде извиняясь и в то же время насмешливо. Откуда мне знакома эта насмешливая улыбка?…


Вернувшись в отдел, я застала коллег за работой. Призыв Збигнева нашел отклик в коллективе — в отличие от Зенона его любили. И в самом деле, если уж обанкротимся, то с честью!

Я тоже с жаром взялась за работу и даже осталась на сверхурочные, чтобы закончить свою документацию. Закончив, я сложила ее аккуратно, откинулась в кресле и закурила. Поскольку Витольд, как всегда, ушел с работы в положенное время, его место было пустым, и дьявол появился там как раз в тот момент, когда я подумала, что теперь он уже не станет появляться.

— Только тебя не хватало! — приветствовала я его. — Так и будешь меня всю жизнь преследовать?

Дьявол дьявольски захохотал.

— Нет, не всю жизнь, а только до тех пор, пока меня не сменит мой хороший друг и лучший ученик. Уж его ты прогонять не станешь. Он придет мне на смену, правда немного в другом виде…

— В каком еще виде? — ужаснулась я. — Что ты придумал?

— Да не пугайся, в самом что ни на есть человеческом. И он останется с тобой до конца дней твоих, о безголовая баба, беспросветно глупая, как все бабы на свете.

Он насмешливо и зло улыбнулся, и я вдруг поняла, кого мне напомнила улыбка красавца прокурора. Похож как две капли воды! Убрать рога и кудлы, смягчить черты лица, заменить черные глаза на светло-голубые — и вылитый прокурор!

С ужасом смотрела я на эту адскую креатуру, а дьявол, очень довольный, только ухмылялся и раскачивался на стуле.

— Ну так как? Догадалась?

— Что тебе от меня надо, нечистая сила? Что я тебе сделала?

— О, вот, вот! Хорошенько запомни этот вопрос, тебе придется задавать его много, много раз…

— Ну уж нет! — в ярости крикнула я. — Ты меня еще не знаешь! Это мы еще посмотрим, кто кому станет задавать вопрос!

— Я же говорю — все бабы дуры! — злорадствовал дьявол. — Ты ведь будешь работать, так? Тебе надо деньги зарабатывать, детей растить. Да мало ли чего тебе надо! А у него — никаких обязанностей, только отравлять тебе жизнь.

— Но зачем? Какого черта?

— Вот именно, черти на то и существуют, чтобы отравлять людям жизнь. Люди состоят из мужчин и женщин, он специализируется по женщинам. Знала бы ты, сколько вашей сестры уже у него на совести! Сколько из них отдали нам души, лишь бы он к ним вернулся.

— Со мной такой номер не пройдет, и не надейся. Душа — это все, что у меня осталось, и вы ее не получите!

— Нам не отдашь, а вот ему… Все вы, дуры бабы, отдаете таким души. И ты отдашь!

Дьявол наклонился ко мне, горящие злобной радостью глаза пронизывали насквозь.

— Отдашь, как миленькая отдашь! Он вынет из тебя душу, так как своей у него нет!

— Что ты сказал?

— То, что слышала. Своей души у него нет, он из тебя вытрясет.

— Ну это мы еще посмотрим!

— Слушай, что я тебе скажу. Так и быть, дам один совет, хотя ты и не заслуживаешь жалости. Можешь отдать ему только половину души, половина останется тебе. Но для этого надо… Для этого надо…

— Что надо, черт тебя побери?!

— Для этого надо вывести его из себя!

— И только-то? — не поверила я, ожидая бог знает каких сложностей.

— Да, такое никому не удавалось.

— Что за глупости ты говоришь! Нет на свете человека, который бы никогда в жизни не выходил из себя.

— Так то человек!

— ?!

— Да, да, он наш представитель. А на тебя мы его напустили потому, что интересно завладеть душой такой уникальной бабы. Мне еще не приходилось встречать представителя рода человеческого, буквально переполненного самыми идиотскими помыслами. Не волнуйся, тебя он не покинет, с такой останется до конца дней…

— Сгинь, пропади, нечистая сила! Пошел вон! Да я тебя…

Злорадно хихикая, дьявол встал со стула и согнулся передо мной в издевательском изящном поклоне. И в таком согнутом положении он стал понемногу таять в воздухе, пока не исчез совсем…


На следующий день я получила от капитана копию моего нашедшегося письма. И когда прочла его, поняла смысл вопроса о победителе конкурса на самого красивого мужчину. Мой друг писал мне: «А если хочешь знать все в подробностях, расспроси того, кто занял первое место на вашем дурацком конкурсе красоты».

Мы сидели за кофе втроем — Алиция, Марек и я. Неторопливо попивали кофе и подводили итоги.

— А я уже начинала серьезно беспокоиться, — сказала Алиция, затягиваясь сигаретой. — Против него не было ни одной улики.

— Нас вводило в заблуждение тяжелое положение мастерской. Все знали, как он в ней заинтересован, а смерть Тадеуша означала катастрофу.

— Зенону пришлось выбирать между потерей мастерской и потерей… чего?

— Да всего! — печально ответил Марек. — Если бы всплыла история с иранским конкурсом, его жизненным планам — конец. Не только блестящей карьере, и с мастерской пришлось бы распрощаться. Представляю, каким ударом явилось для него заявление Тадеуша, что он все знает.

— Так что же он такое выкинул с конкурсом? Теперь можете сказать? — спросила Алиция.

— Неприятная история, — поморщился Марек. — Не хочется о ней и вспоминать. Если в двух словах… Использовал чужие чертежи, то ли подкупил их автора, то ли еще как договорился, главное, представил на конкурсе не наши чертежи.

— Чертежи… — задумчиво протянула я. — Случайно я оказалась свидетелем…

И опять вспомнилась картина, которую я упорно отгоняла. Поздняя ночь, замусоренная мастерская, небритый, усталый Януш, Зенон висит на телефоне… Потом, уже в два часа ночи, вижу их обоих склонившимися над кучей чертежей, которые Зенон только что привез. Зенону и в голову не пришло, что я могу сообразить, что к чему, ведь он не знал о моем знакомстве с человеком, который позже написал мне то самое злополучное письмо. С человеком, который и был автором чертежей, оказавшихся у Зенона. К счастью, на суде свидетелем будет не письмо, а Марек.

— И представил на конкурс чертежи под своей фамилией, — закончил Марек. — На конкурсе получил вторую премию, но до сих пор неизвестно, чей проект будет принят.

— Тогда понятно. Лучше потерять мастерскую, чем доброе имя, — пришла к выводу Алиция. — А строительство в Иране объекта по его проекту стоит и двадцати покойников…

— Знаете, что я вам скажу, мои дорогие, — задумчиво протянула я. — Думаю, в своем расследовании они уделяли ему гораздо больше внимания, чем мы в своем. И Ядвигу арестовали специально…

— Потому что в отличие от нас не знали, как важно для Зенона сохранить мастерскую, вот и относились к нему без всяких скидок, как к обыкновенному подозреваемому А мы знали и исключили его.

— К тому же мы не догадывались, что Тадеуш знал о конкурсе, — поддержала я подругу

— Боюсь, дело не столько в проницательности следственных властей, сколько во мне, — вздохнул Марек. — Помните, я сказал: маловероятно, чтобы заведующий наш был убийцей, мне он скорее кажется похожим на жертву? И они принялись искать его врагов. И нашли. У милиции свои методы, широко раскинув сеть, они вышли на людей, которые знали нашего заведующего не с наилучшей стороны… Иранский конкурс был лишь последним гвоздем, забитым в его гроб.

— Так чего же ты молчал? — накинулась на Марека Алиция. — Позволил им арестовать Ядвигу!

— Никаких оснований подозревать Зенона у меня не было. Мало ли чем он занимался раньше. Ну не нравился он мне, так это еще не значит, что он убийца. О том, что его шантажировал Тадеуш, я узнал от самих следователей только позавчера вечером. Помолчав, Марек добавил:

— И знаете, чем-то этот человек мне импонирует. Такая целеустремленность, твердо идет к намеченной цели. Я бы не смог…

— Да и устранить такого человека, как Тадеуш, — благородное дело, — заметила Алиция. — Может, Зенона еще оправдают. Ведь только косвенные доказательства.

— Не уверена, — вмешалась я. — Ошибок он совершил немало. Хотя бы с носовым платком.

— Откуда было знать бедняге, что в самый решающий момент ты торчала в туалете? А сама идея гениальная. Согласись, не будь там тебя, Ядвиге было бы очень трудно оправдаться.

— Мог бы утопить платок в мужском унитазе, тот не так забивается.

— Точно так же, как и наш. Нет, я считаю, ошибку Зенон допустил тогда, когда не стер отпечатки пальцев с ключа. И какого черта он вообще сунул в стол ключ?

— Наверняка не было другого выхода. Сунул в первое попавшееся место, идя на личный досмотр, а потом уже не было удобного случая вынуть. Ведь там весь день, весь рабочий день кто-то из сотрудников обязательно ошивался, не говоря уже об Ирэне, а на ночь оставляли дежурного милиционера. Да и ключи от мастерской у него наверняка отобрали.

— Знал, куда совать, ведь сам и запроектировал мебель для мастерской, сам же и следил за исполнением работ.

— Не повезло бедняге. На его промах обратили внимание как раз те из сотрудников, кому нельзя не верить. Ирэна заметила, как он прошел мимо нее два раза в одну и ту же сторону. Такое может заметить только она одна, я иногда думаю, не иначе как у нее в мозгу действует фотоэлемент… А Збигнев и Анджей, самые наблюдательные и серьезные из всех нас, обратили внимание на тот факт, что на личный досмотр Зенон пришел последним.

— Правильно, заяви об этом Владя, ему бы не поверили, тот ничего не в состоянии заметить, зато что угодно способен выдумать.

— А дырокол забрал, проходя мимо, со стола Ядвиги… Так обсуждали мы все подробности печального происшествия, а я с замиранием сердца ждала, когда кто-нибудь из моих умных и наблюдательных собеседников поднимет щекотливый вопрос. Сделал это Марек.

— Одна вещь так и остается для меня непонятной, — сказал он. — Каким образом Тадеуш узнал об иранском конкурсе и махинациях Зенона? Дорого бы я дал, чтобы узнать это…

Я промолчала. Независимо от того, сколько именно он бы дал, надеюсь, никогда этого не узнает. Я очень рассчитывала на деликатность следственных властей и их обещание сохранить тайну. Впрочем, не только я. Столько неприятных личных тайн связывалось с личностью покойника, что надежду на сохранение тайны питали чуть ли не все сотрудники мастерской. Мы теряли ее, мастерскую, и уже это само по себе было для нас большим несчастьем. Не хватало еще, чтобы разошлись нежелательные слухи о моральном облике ее сотрудников.

— Жалко мастерской, — вздохнула Алиция, поднимаясь с места. — Хорошо нам здесь работалось.

Я согласилась с подругой:

— И подумать только, если бы Зенон задушил Тадеуша всего на какой-то месяц позже, ее еще можно было бы спасти. Такие заказы намечались!

— Ничего не поделаешь, мои дорогие, рок! А с судьбой не поспоришь, — завершил нашу беседу Марек.

Эпилог

— Ну ты даешь! — сказал Янек. Он первым закончил читать мою повесть. Я приложила палец к губам, кивнув на тех, кто еще продолжал читать, и Янек замолк, только в восторге покачивая головой.

В бараке на склоне горы, где на вершине возвышалась Крепость, уцелевшие остатки здорового коллектива нашей бывшей мастерской читали по страничкам повесть, которую мне наконец-то удалось написать. В бараке размещалась контора, приютившая часть сотрудников бывшей мастерской, в том числе и меня. Кроме них удалось собрать кое-кого из бывших коллег, работающих теперь в других учреждениях.

Наша мастерская после известных событий приказала долго жить. С любовью отделанные нашим бывшим директором помещения перешли в ведение другой конторы, сделанная на заказ мебель разбрелась по городу, а нас судьба раскидала кого куда. Витольд, Янек, Януш, Моника и Каспер работали на склоне уже упомянутой горы, у подножия Крепости. Стефана, Збигнева, Анджея и Владю пригласила на работу одна почтенная организация сходного профиля. Марек, Казимеж и Анка отбыли за границу, каждый сам по себе. Ирэна вышла на пенсию, а Ольгерд возглавил контору, в которой теперь работала и я. Лешек не стал больше служить, и ничего удивительного — он сделал блестящую карьеру как художник-экспрессионист. Рышарду все еще никак не удавалось осуществить свою голубую мечту с выездом в арабские страны, и он пока активно участвовал в конкурсах. Алиции тоже надоело подчиняться трудовой дисциплине, и она перешла на чертежные работы на дому. Данка вкалывала в каком-то почтовом ящике, Ядвига лежала в больнице, Столярек на кладбище, а Зенон сидел в тюрьме.

Со времени убийства уже прошло около полугода, и все ожидали результатов рассмотрения жалобы Зенона на судебный приговор. Пока же я собрала кого могла из своих бывших сотрудников и дала им прочесть машинописный вариант моей книги, повествующей об их собственных делах. Я не ошиблась — читали с большим интересом, выдирая друг у друга из рук отдельные странички.

Итак, первым кончил читать Янек, после него Алиция, за ней Моника, Владя, Стефан… Хорошо, что не все сразу, а то бы все сразу и набросились на меня.

— Если ты собираешься это напечатать… — зловеще начала Моника. — Если напечатаешь без предисловия, в котором черным по белому напишешь, что все нижеследующее — вымысел, что герои книги тобой выдуманы, что никаких реальных прототипов не существовало, если всего этого не напишешь — твои наследники смогут сами написать продолжение, где уже в качестве покойника будешь фигурировать ты сама. Я лично тебя прикончу.

— Я-то сам ничего не сделаю, — не менее зловеще подхватил Стефан, — но за свою жену не ручаюсь.

— Разве дело только в твоей жене? — закричали все разом. — А жена Збигнева? А Каспера? А…

— Погоди, вот выйдет на свободу Зенон!

— Когда он еще выйдет!

— Может, скорей, чем мы думаем. Ведь он подал апелляцию. Посмотрите, его еще оправдают.

— Глупости говоришь! За убийство не оправдывают.

Ну прямо как в старые добрые времена — все принялись кричать, не слушая друг друга, поднялось обычное в нашей мастерской столпотворение. Прямо слезы на глаза навернулись…

Владя пристал как с ножом к горлу

— Все у тебя люди как люди, один я не пойми кто. Зачем сделала из меня такого идиота?

— Да мне не было необходимости что-то делать, это ведь зарисовки с натуры…

— Нет, ты соврала! Мануэла в самом деле была!

— Хорошо, припишу. Вот твоя жена обрадуется! — пообещала я и рявкнула: — Тихо!

А когда все затихли, сделала объявление:

— По желанию трудящихся внесу любые исправления в машинописный экземпляр моей повести. Такса — от полутора тысяч злотых и выше, в зависимости от характера исправлений.

Поднялся оживленный шум.

— А кто из нас напишет следующую повесть — о том, как задушили Иоанну?

Януш, который пришел позже всех, только сейчас кончил читать.

— Ну-ну, впечатляет, — сказал он. — Как только Зенон выйдет, обязательно тебя придушит. За наших жен и мужей я тоже не ручаюсь. Впрочем, это дело прошлое, а что со второй сюжетной линией?

Все замолчали и озадаченно уставились на Януша.

— Какая такая вторая линия?

— Ну, о дьяволе. То есть, я хотел сказать, о прокуроре. Полгода прошло, наверное, что-то успело проясниться?

Хочешь не хочешь, надо давать ответ.

— Дьявол оказался прав, — неохотно признала я. — Вот только не понимаю, за что пекло так на меня взъелось? Если я такая уж грешница, то покарать меня должны силы небесные, а не адские. Или я, сама того не подозревая, слишком благочестива? Ведь все получилось именно так, как предсказал проклятый дьявол. Но очень надеюсь, что до загса им меня довести не удастся.

— Что ты говоришь? — удивлялись бывшие коллеги. — А у него и в самом деле нет души?

— Да ничего у него нет! — фыркнула я. — Ничего человеческого! Ни души, ни сердца, ни нервов, ни имени даже! Знали, кого направить!

— И что же, он все еще при тебе?

— Да, и даже говорит, что любит. Вот так, любя, и сживает со свету. Но не на ту напал! Раз уж адские силы объявили мне войну, я не отступлю. Помните, что сказал мне дьявол?

— Что ты должна вывести его из себя.

— Вот именно! И я буду не я, если не выведу. Или я выиграю поединок с дьяволом, или меня удар хватит.

— Или дьявола хватит удар! — радостно подхватил Янек.

— Мне ее жалко, — сказала Моника.

— Ты за нее не беспокойся, — успокоил Монику Януш. — Насколько я ее знаю, с дьяволом справиться для нее раз плюнуть. Да что с одним дьяволом, все они, вместе взятые, против нее — ничто.

Взглянув на часы, я поднялась с места.

— Вынуждена покинуть вас, мои дорогие, уж вы как-нибудь держитесь, и избави вас Бог совершить какое-нибудь преступление без меня. Я этого не переживу. А сейчас пожелайте мне сил и терпения, ибо меня ждут нелегкие дни.

— Держись! — сказал Януш. — Мы в тебя верим.

— Постараюсь оправдать ваше доверие.

И я распрощалась с бывшими сослуживцами, которые столь неоднозначно восприняли тот факт, что попали на страницы истории.

Выйдя из барака, я с трудом пробралась по узкой грязной тропинке к разрушенной лестнице, по которой осторожно спустилась, стараясь не свернуть каблуки.

Внизу, на дороге, меня ждал в машине посланник ада…


ЧТО СКАЗАЛ ПОКОЙНИК

Joanna Chmielevska

Cate zdanie nieboszczyka

1972



Алиция ежедневно звонила мне на работу в обеденное время. Так было удобно нам обеим. Но в тот понедельник у неё были какие-то дела в городе, потом её задержали на работе, потом она торопилась на поезд, потом опаздывала на встречу с Торкильдом, так что позвонить не смогла и позвонила мне лишь во вторник.

Фриц ответил, что меня нет. Она поинтересовалась, когда я буду. По-датски Алиция говорила уже совсем свободно, и ей без труда давались даже весьма изысканные и сложные обороты. Фриц ответил, что не знает, и на этом, скорее всего, их разговор и закончился бы, если бы Фриц вопреки датским обычаям не прибавил кое-что от себя (Алиция, уже изучившая датчан, по собственной инициативе ни за что не спросила бы ни о чем больше).

— Боюсь, не заболела ли она, — вот что добавил Фриц. — Вчера её тоже не было.

Это встревожило Алицию, она стала расспрашивать и выяснила, что моё отсутствие весьма странно, ибо, во-первых, в конце прошлой недели я была здорова как бык, во-вторых, никого не предупредила, что не приду, в-третьих, я прекрасно знала, что у нас много работы, я даже обещала несколько рисунков закончить побыстрее, а уж если обещала, то всегда держала слово. И вот рисунки лежат на столе незаконченные, а меня нет. Чрезвычайно странно.

Обеспокоенная Алиция позвонила мне домой. К телефону никто не подходил, но это ещё ни о чем не говорило. Я могла куда угодно выйти, а домработницы не было дома. Поэтому Алиция позвонила ещё раз поздно вечером и узнала от домработницы, что меня нет, домработница не видела меня с воскресенья, в моей комнате нормальный беспорядок.

На следующий день, уже не на шутку обеспокоенная, Алиция с утра висела на телефоне. Меня нигде не было. Домой на ночь я не возвращалась. Никто ничего не знал обо мне. Расспросы Алиции очень встревожили Аниту, с которой я договорилась встретиться во вторник, но не пришла и не подавала никаких вестей, а ведь Анита переводила мою книжку, в чем я была заинтересована куда больше её. Весь вечер она была вынуждена переводить одна, злилась, названивала мне, а меня все не было и не было.

Все это заставило Алицию задуматься. Подумав, она вечером в четверг, после работы, пришла ко мне домой. Поговорив с домработницей, она осмотрела квартиру, проверила наличие моих вещей, прочла вопреки своим принципам заправленное в пишущую машинку моё письмо к Михалу, хотя это ей ничего не дало, ибо письмо состояло в основном из рассуждений на тему: каковы шансы Флоренс на победу в очередных скачках, потом напилась кофе, посидела за столом и ничего не решила. Какое-нибудь любовное приключение? Не похоже на меня. Уж скорее можно предположить, что мне очередной раз что-то втемяшилось в голову и я решила немедленно ехать в Польшу. Причём ехать в чем была — баз вещей, без денег, без документов, которые лежали в столе и среди которых не хватало только паспорта. Алиция обзвонила все больницы, звонила в полицию и пожарную команду. Никто обо мне ничего не знал, я как сквозь землю провалилась.

Дипломатично, с большими предосторожностями Алиция позвонила в Варшаву своей подруге и попросила узнать, нет ли меня там. Не было. Более того, мои родные как раз получили от меня письмо, в котором я сообщала, что вернусь только через несколько месяцев.

Алиция подождала ещё сутки и наконец решила заявить в копенгагенскую полицию об исчезновении её подруги, гражданки Польши.

Полиция соизволила проявить интерес к моей персоне сначала умеренный, потом повышенный, поскольку происходящим заинтересовался инспектор Йенсен, лично знавший меня. Не очень близко, но достаточно, чтобы понять, что я способна на что угодно. Полиция стала выяснять, кто же последним видел меня. И где.

Из всех опрошенных последней видела меня домработница. В воскресенье утром я ушла из дому как раз в то время, когда она чистила ковёр в прихожей. На вопрос блюстителей порядка, куда это я могла отправиться, Алиция не задумываясь ответила: в Шарлоттенлунд, на бега. Блюстители двинулись по моим следам в Шарлоттенлунд. Их миссию значительно облегчал тот факт, что опять наступило воскресенье, то есть создались условия, подобные тем, что и неделю назад: опять были скачки и трибуны заполнила толпа.

Для начала они наткнулись на Лысого Коротышку в шляпе. Отсидев, сколько положено, он уже давно пользовался заслуженной свободой. Ничего не скрывая, честно и откровенно Коротышка признался полицейским, что действительно видел меня неделю назад и даже разговаривал со мной. Я произвела на него впечатление человека, довольного жизнью, поскольку была в выигрыше. Сколько я выиграла? Пару кусков. Точнее? Ну, приблизительно четыре тысячи шестнадцать крон. Любой был бы доволен жизнью. Да, я разговаривала и с другими, да, он это сам видел, околачиваются тут два типа, с ними он меня и раньше часто видел. И в то воскресенье я тоже разговаривала с ними, а что делала дальше, он не знает.

Добрались и до тех двух. Они оказались французами. Французы подтвердили, что действительно я что-то выиграла, возможно, порядочно, они действительно разговаривали со мной, так как я хорошо знаю французский язык, а вот что было дальше, они не знают. На все вопросы они отвечали предельно кратко и уклончиво, полиции это показалось подозрительным, и она активизировала свои поиски, в результате чего был выявлен ещё один тип, который, правда, меня не знал и даже не разговаривал со мной, но обратил на меня внимание. Просто потому, что я ему нравилась. Почему нравилась — неизвестно, может у него дурной вкус, понравилась, и все тут.

Так вот, этот с дурным вкусом дал показания, что с французами я разговаривала уже напоследок и ушла вместе с ними. Он тоже выходил и видел, как мы все сели в какую-то машину, а что было дальше, он не знает. И очень жалеет, что сегодня меня нет.

Припёртые к стенке французы стали выкручиваться и давать противоречивые показания: они подбросили меня на машине до станции, они высадили меня в центре города, это была их машина, не их машина, машина одного знакомого, машина одного незнакомого. В конце концов они так запутались и так явно старались что-то скрыть, что вызвали подозрения у инспектора Йенсена. Было допрошено ещё несколько свидетелей: завсегдатаи бегов обычно знают друг друга, я же, иностранка, была особенно заметна. Удалось установить, кому принадлежала машина. Выяснилось, что её владелец уже давно был на заметке у полиции.

Инспектор Йенсен лично занялся моим делом, что чрезвычайно удивило Алицию. К тому времени она уже знала, что он является весьма важной фигурой в датской полиции, и никак не могла понять, почему я представляю такой интерес для последней. Если бы я совершила какое-нибудь грандиозное преступление, ей, самому близкому мне человеку, было бы наверняка все известно, так в чем же дело? Однако инспектор Йенсен знал, что делает.

Припёртые ещё крепче к стенке французы (как и хозяин машины) сказали наконец правду. Ничего не поделаешь, приходится сознаваться: после бегов я поехала с ними в некий притон, где нелегально играли в покер и рулетку. Прибыв в притон, я, не моргнув глазом, заплатила за вход довольно крупную сумму, играла в рулетку, кажется, выигрывала, кажется, очень много, видно, такой уж счастливый день у меня выдался. А потом они как-то потеряли меня из виду. Сами они проигрались и рано ушли, а я, кажется, осталась. Где этот притон? А в такой старой развалюхе на улице Нильса Юэля, возле канала.

Только тогда в умах полицейских чинов забрезжили первые, ещё нечёткие ассоциации. Полицию залихорадило.

Дело в том, что Интерпол подготавливал большую и сложную операцию по ликвидации мафии, захватившей в свои руки игорные дома. Планировалось нанести удар одновременно в нескольких европейских странах. Полиция надеялась охватить всех главарей и завладеть имуществом мафии. Налёт полиции на притон на улице Нильса Юэля был совершён в рамках этой акции. Налёт оказался удачным, игроков застали на месте преступления, даже обнаружили один свежий труп. Притон прикрыли. Порок был наказан. Получается, что они, то есть полиция, должны знать обо мне больше всех, раз я была в том притоне. И что же? Ничего не знают. Меня в притоне не оказалось. И что самое неприятное, эта их операция-налёт подтвердила подозрение, что шайка имела своего человека в их полиции. Единственное утешение — не только в их. Расторопная шайка, а точнее, мощный международный синдикат преступников имел своих людей во всех полициях всех стран, где действовали отделения синдиката. Слабое, конечно, утешение. Тем более что все киты синдиката ускользнули, а труп не мог дать никаких показаний. Некоторые из задержанных полицией мелких рыбёшек и просто игроки показали, что видели меня в притоне, что я делала ставки, а потом поднялась жуткая суматоха, и куда я делась — не знают.

Итак, я исчезла, как камень, брошенный в воду. След по мне был затерян.

Я сама, разумеется, прекрасно знала, где я нахожусь и что со мной происходит, только у меня не было никакой возможности сообщить о себе. Происходило же со мной вот что.

В ту пятницу — перед роковым воскресеньем — мне наконец удалось купить прекрасный и очень дорогой географический атлас мира, о котором я давно мечтала. Купила и из-за своей дурацкой рассеянности забыла его на работе. Кроме того, я оставила там на вешалке в авоське польско-английский словарь и наполовину связанный шарф из белого акрила. Дело в том, что в прошлый четверг мы договорились с Анитой встретиться, она не могла, мы перенесли встречу на вторник, мне не хотелось все это таскать домой и обратно, и я оставила сетку на работе. Анита переводила мою книгу, словарём мы пользовались в творческом процессе, а шарф я вязала но ходу дела. У Аниты были заняты руки и голова, у меня только голова, так что руки я могла использовать для создания материальных ценностей. А словарь был жутко тяжёлый, и, понятно, мне не хотелось, чтобы он сопровождал меня повсюду.

Шарф и словарь могли спокойно висеть себе на вешалке, но вот атлас… Я очень расстроилась, что забыла его, ведь я так мечтала полистать его в уик-энд, не говоря уже о том, что такую дорогую и желанную вещь хотелось бы все время иметь под рукой, смотреть на неё и вообще чувствовать, что она у тебя есть. Вот я и решила заскочить на работу в воскресенье по пути в Шарлоттенлунд. Конечно, удобнее было бы заехать за вещами на обратном пути, но к тому времени на работе могли запереть парадную дверь.

Так я и сделала. Атлас, хотя и с большим трудом, поместился в сетку рядом со словарём. Сетка была ужасно тяжёлая, поэтому на ипподроме я сдала её в гардероб. Боясь, что я её там забуду, повторяла все время про себя: «Не забыть сетку, не забыть сетку». Я сконцентрировала все свои умственные способности на этой проблеме и благодаря этому выиграла.

В пятом заезде я поставила на Фукса и стала с нетерпением ожидать, что же из этого выйдет, так как до сих пор побеждали сплошные фавориты, прямо зло брало. Правда, на одном фаворите я выиграла-таки 68 крон, но ведь это мелочь, позор для моего польского гонора. Протест моего польского гонора против несправедливости проявился в том, что я стала ставить подряд в каждом заезде на 6 — 4. Сказать, почему я так делала, не могу. Может быть, потому, что когда-то, несколько лет назад, нам с Михалом жутко не везло именно с порядком 6 — 4, ни разу мы не выиграли на него. Я решила отыграться теперь и упрямо ставила на 6 — 4, понимая, что это не сулит абсолютно никаких надежд.

Так вот, перед пятым заездом я стояла в очереди в кассу и упорно повторяла про себя: «Не забыть сетку, не забыть сетку». В тот момент, когда подошла моя очередь, я напрочь забыла все номера, на которые мне рассудок подсказывал сделать ставку, момент был напряжённый, за мной толпились возбуждённые нетерпеливые люди, кассир торопил меня и я по привычке брякнула: «Шесть-четыре».

Сидя на открытой трибуне, на ледяном ветру, я ошеломлённо смотрела, как побеждают мои 6 — 4. Совершенно обалдевшая, дрожа от холода и азарта, досидела я так до конца заезда. Потом спустилась с трибуны и с упоением выслушала хриплое объявление по радио, что я выиграла четыре тысячи шестнадцать крон.

Идя в кассу, я встретила Лысого Коротышку в шляпе. Меланхолически показал он мне свой билет на 6 — 12, и я выразила ему сочувствие. В самом деле, лошади пришли в такой последовательности: 6 — 4 — 12, причём последняя в заезде отстала от предыдущей всего на какие-то полморды. В свою очередь я показала свой билет. Лысый торжественно поздравил меня, и я проследовала в кассу.

Получив деньги, я купила бутылку пива и, зажав её в руке, пошла в народ. Настроение у меня было расчудесное, душу переполняла любовь ко всему свету. В толпе я наткнулась на знакомых французов — одного белого, другого чёрного. Я всегда пользовалась случаем поболтать с ними, чтобы попрактиковаться в любимом языке. Тут я вспомнила, что они как-то упомянули в разговоре о нелегальном игорном доме.

— Совершенно исключительный случай! — радостно объявила я им. — У меня есть деньги!

— Мадам выиграла? — заинтересовались французы.

— Да, я угадала эти самые 6 — 4. Так как будет с рулеткой? Сегодня можно?

— В любой день можно, — пробормотал белый, внимательно разглядывая лошадей. — Поставь на семёрку, должна же она когда-то прийти…

Чёрный кивнул и направился к кассе, а белый обратился ко мне:

— Так вы надумали? Всерьёз? Вам известно, что это нелегально?

— Известно. И я надумала.

— За вход надо платить пятьдесят крон.

Я хлебнула пива из бутылки и кивнула:

— И правильно, ведь если бесплатно, подумают, что предприятие несолидное. А сегодня для меня на редкость подходящий день, в крайнем случае я лишь спущу то, что выиграла.

— Никому ни слова об этом, — предостерёг француз.

Я обещала хранить тайну, и мы расстались, договорившись встретиться, чтобы вместе отправиться в притон.

Сетку из гардероба я предусмотрительно взяла ещё до последнего заезда. В этом заезде, к счастью, никто из нас не выиграл, так что не нужно было стоять за деньгами в кассу. Все трое, французы и я, уселись в роскошный «форд». Его вёл какой-то совершенно незнакомый мне тип. Я решила, что это наверняка один из датских миллионеров, имеющих собственные столики в богатых ресторанах, где я никогда не бывала, поэтому и физиономии его нигде не встречала. Впрочем, я тут же перестала о нем думать, переключившись на предстоящее мне удовольствие. Настроение у меня было отличное — после выигрыша и выпитого пива.

Не обращала я внимания и на то, где мы ехали. Помню, что промелькнул Конгенс Нюторв, и вскоре мы остановились на тихой улочке перед большим старым домом. Я старалась угадать, поднимемся ли мы на чердак или спустимся в подвал.

Оказалось, ни то ни другое. Мы прошли через двор, мои спутники подошли к какой-то двери, позвонили, о чем-то переговорили по-датски, нам открыли, мы вошли и самым обыкновенным образом поднялись на лифте на четвёртый этаж. Там опять была дверь, мы опять позвонили, опять несколько слов по-датски, и нас впустили. Какой-то человек с вежливым поклоном взимал с посетителей плату за вход в размере 50 крон с носа.

Внутри все выглядело совсем обыкновенно, как в обычной большой квартире в старом доме, с той лишь разницей, что гости не раздевались в прихожей, а в полном обмундировании проходили в комнаты. Моё полное обмундирование сразу же доставило мне неприятности.

Дело в том, что, отправляясь в Шарлоттенлунд, я настроилась провести несколько часов на открытой трибуне. Датский климат мало чем напоминает флоридский. Я напялила на себя множество тёплых вещей: шерстяную клетчатую юбку, водолазку на кроличьего пуха и сверху такую же кофту, колготки, тёплые, прошу прощения, рейтузы, зимнее пальто на меху, тёплые сапоги и шерстяной шарф. Уверена, что во всей Дании не нашлось бы второго человека, так тепло одетого, ибо по календарю уже наступила весна, а датчане свято верят в печатное слово.

На голове у меня был платиновый парик и чёрная кожаная шляпка. Парик я купила недавно, и до сих пор у меня не было случая показаться в нем. Правда, бега тоже не самый подходящий случай, но меня с утра мучила проблема, как быть с головой. Выбор у меня был небольшой: болгарская меховая шапка и кожаная шляпка. В меховой шапке я выглядела бы совсем по-зимнему, то есть нелепо, а в одной кожаной шляпке мне было бы холодно. Вот я и решила, что лучшим выходом будет парик, в котором тепло голове, и шляпка, которая прекрасно сидит на парике. Таким образом, на мне был платиновый парик, к нему я совершенно непроизвольно сделала соответствующий макияж, что и породило все несчастья, свалившиеся на меня.

— В этой комнате играют в покер, а рулетка — в следующей, — объяснил мне француз. — Предупреждаю, все свои вещи держите при себе, чтобы можно было в любой момент смыться.

Он улыбнулся, извиняясь, что покидает меня, и мгновенно затерялся в толпе игроков. Я направилась во вторую комнату, где действительно была рулетка, и даже две рулетки. Возле одной из них как раз освободилось место, которое я поспешила занять. Пальто я сняла и просто накинула на плечи, все, что можно было расстегнуть, расстегнула, сетку и сумку засунула под стул и осмотрелась. Помещение было наполнено людьми, дымом и смрадом. Освещались только столы, все остальное помещение тонуло в полумраке. Общество составляли почтя исключительно мужчины, я насчитала всего четырех старушек — поразительно мало для Дании. Возможно, их было и больше, но больше я уже не считала, так как занялась делом.

Сначала я решила подождать, присмотреться, понять принцип игры и узнать, какие номера выигрывают. Благое намерение, что и говорить, но осуществить его мне не удалось. Все ещё находясь в восторженном состоянии, я не успела оглянуться, как поставила 20 крон на четырнадцатый номер. Теоретически минимальная ставка была 5 крон, но при мне меньше двух десяток никто не ставил. Чтобы, не дай бог, не скомпрометировать себя, я тоже начала с 20 крон, поставила их на четырнадцатый номер, сама не знаю почему, и выиграла.

Тут же передо мной встала новая проблема. Дело в том, что в Шарлоттенлунде мне выплатили выигрыш купюрами по 100 крон, так что моя сумка была до отказа набита деньгами, не говоря уже о всяком другом необходимом дамском барахле; дальнейшие поступления мне просто некуда было складывать. Игра шла на наличные, крупье придвинул ко мне кучку мелочи, я решила сначала её быстренько проиграть, а потом уже подумать над решением проблемы.

Мне удалось спустить половину, а потом я поставила на чёрное, чётное и на четыре номера сразу. И все вышло, вернее, из четырех номеров выиграл, конечно, один, чудес не бывает, но я все равно опять получила кучу мелочи. Четыре раза подряд я ставила на нечётное и выигрывала. Крупье выплачивал мне уже крупные суммы. Тут я отважилась опять покуситься на номер. Сто крон мелочью я поставила на восьмёрку, и восьмёрка вышла. Ничего не поделаешь, деньги надо было куда-то девать, я принялась заталкивать их в сетку, где лежал атлас. Сетка моя была не сетчатой, а из обычной ткани, что оказалось весьма кстати. Мелочь продолжала меня раздражать, я ставила её, не считая, на что попало, и упорно выигрывала. Просто проклятие какое-то!

Наконец я придумала хитрый способ избавиться от мелких денег. Я бросила на красное горсть мелочи (потом оказалось, что там было 120 крон) в надежде, что пропадёт же она в конце концов. Красное выиграло, а я опять бросила. Красное выигрывало, а я ставила и ставила, одновременно пытаясь пересчитать то, что было у меня в руках и на коленях, и раскладывая деньги стопками по сотням, чтобы хоть как-то разобраться в них. Десятикроновыми бумажками я могла бы уже наполнить мешок из-под картофеля. Среди десяток то и дело попадались более крупные купюры. Красное выигрывало с постоянством, достойным восхищения, вместе с крупными банкнотами крупье продолжал подсовывать мне и мелочь, так как честно подсчитывал все до последнего гроша, и я окончательно пала духом. Отказавшись от неравной борьбы с мелочью, я сгребла груду денег с красного, которое тут же перестало выигрывать, и пустила в ход стопки десяток. Дважды я выиграла и полученные купюры, к счастью крупные, тут же затолкала в сетку. Затем я удвоила ставку, стараясь по возможности избавиться от десяток, опять выиграла, и так была поглощена игрой, что ничего вокруг не замечала. Жарко было ужасно, шляпа у меня съехала набок, парик наверняка тоже. Какое счастье, что у меня не было с собой зонтика! Сумки мои под стулом все время кто-то пинал, возможно, я сама, и если бы мне пришлось ещё и о зонтике думать, я бы совсем спятила. Я наклонилась, чтобы затолкать в сетку очередной выигрыш. И тут началось.

Крики, раздавшиеся в районе входной двери, я услышала, когда голова моя была под столом. Поспешно вынырнув, я увидела, что в комнату ворвались какие-то люди, двое или трое. Игроки прервали игру, за соседним столиком поднялся какой-то бледный индивидуум с дико блестевшими главами и пеной на устах. Возникло всеобщее замешательство. В другую дверь ворвался какой-то человек. Таращась во все стороны, я взглянула на него, и он в этот момент посмотрел как раз на меня. Мне показалось, что лицо его прояснилось, и он двинулся явно в моем направлении. Продвигался же он с известными трудностями, так как помещение, хотя и большое, все же было ограничено, людей было много, и все они вдруг в панике начали метаться. Я сама пока не металась, но тоже испугалась и подумала, что если это полиция, то они, чего доброго, отберут и мои честно выигранные в Шарлоттенлунд четыре тысячи, но потом вспомнила, что в случае чего Лысый Коротышка подтвердит мой выигрыш. Тут началась стрельба.

Стрелял тот тип с пеной у рта и диким взглядом. Те, что ввалились в комнату, кинулись к нему, он вырвался и продолжал стрелять куда попало, переполох усилился и крики тоже, прямо Содом и Гоморра. Игроки попрятались под столы, и, пожалуй, я одна оставалась на своём месте. Вряд ли это объяснялось избытком храбрости, я просто-напросто остолбенела.

Вытаращив глаза, смотрела я на то, что творится вокруг. А тот мужчина, что направлялся ко мне, вдруг остановился, сделал ещё два шага, путь перед ним расчистился (большинство игроков уже сидело под столами), он ещё постоял немного, потом колени его подогнулись и он рухнул головой вперёд прямо к моим ногам. И в такой неудобной позе он свалился, что я, хоть и остолбенелая, но побуждаемая чисто человеческим состраданием, наклонилась к нему и попыталась передвинуть его голову с ножки стола на мою сетку, набитую бумагой, следовательно, мягкую. А он, судорожно хватая воздух ртом, явно пытался что-то сказать.

— Ecoutez! — прохрипел он, из чего я сделала вывод, что раненый намерен говорить по-французски.

— Ладно, ладно, — успокаивала я его. — Тихо, не надо говорить…

— Слушай, — с усилием повторил он и продолжал, задыхаясь и останавливаясь после каждого слова: — Все… сложено… сто сорок восемь… от семи… тысяча двести два… от Б… как Бернард… два с половиной метра… до центра… вход… закрыт… взрывом… повтори…

Все это он выдавил из себя как одну непрерывную фразу, и я не сразу поняла, что последнее слово относится ко мне. Это его очень рассердило.

— Repetez! — простонал он с таким отчаянием, что чуть было тут же не окочурился.

Память у меня всегда была хорошая, повторить нетрудно, тем более что нехорошо препираться с умирающим, и я повторила:

— Вес сложено сто сорок восемь от семи, тысяча двести два от "Б", как Бернард, вход закрыт взрывом, два с половиной метра до центра.

Я немного переставила слова, это опять его рассердило, и он начал повторять фразу с начала, через каждое слово заклиная меня хорошенько все запомнить. И совершенно излишне, я была уверена, что до конца дней своих не забуду всего, что тут происходит. Тем не менее я покорно повторяла за ним каждое слово.

— Связь… торговец рыбой… Диего… па дри… — добавил он и покинул сей бренный мир.

Я не знала, что такое «па дри», да и вообще не поняла ни слова из того, что он говорил, то есть слова-то сами по себе были понятны, но что все это означало? Смутно я сознавала, что мне доверена какая-то важная тайна. А важные тайны отличаются тем, что неизвестно, для чего они существуют.

Занятая умирающим, я не следила за развитием событий в зале. Теперь же, подняв голову, увидела, как в ту самую дверь, в которую вошёл покойный, ворвался какой-то человек с револьвером в руке и бросился к трупу.

— Умер? — крикнул он мне, хотя и дураку было ясно, что тот умер. Впрочем, вновь прибывший и не ждал моего ответа, а сразу же накинулся на меня, для разнообразия по-английски:

— Он говорил с тобой? Что сказал? Отвечай! — И с этими словами ткнул своей пушкой прямо мне в печень. Мне это очень не понравилось. Я вообще не выношу, когда меня принуждают силой что-то делать, а моя печень и без того доставляет мне неприятности. Так что подобные манипуляции с ней уже совершенно излишни. Вот почему я ответила только одним польским словом — коротким и выразительным. Но даже если бы и хотела, я ничего не смогла бы ему объяснить, потому что он вдруг резко изменил свои намерения, схватил меня и поволок к той двери, из которой появился. Я едва успела прихватить свою сумку и сетку.

Сначала я попыталась вырваться, но тут же отказалась от этих попыток, увидев за дверью полицейского в форме. Остаток здравого смысла подсказал мне, что в моем положении самое лучшее — перейти на сторону полиции, и чем скорее, тем лучше. Я рванулась к представителю власти, пробилась сквозь толпу и оказалась по ту сторону двери. Мой преследователь, к моему удивлению, не препятствовал мне, но и не выпускал меня из рук.

— Мне нужно поговорить с вами! — громко крикнула я полицейскому, вырываясь из рук вцепившегося в меня негодяя. Негодяй как-то слишком легко выпустил меня. Полицейский смотрел не на меня, а на что-то за моей спиной.

— Конечно, конечно, только давайте уйдём отсюда, — сказал он как-то рассеянно.

Я оглянулась и увидела целый табун ворвавшихся в притон полицейских. В это время избранный мной блюститель порядка резко повернул меня опять спиной к двери и закрыл мне лицо чем-то вроде мягкой рукавицы. Я хотела сдёрнуть её, но негодяй схватил меня за руки, а тут ещё сумка и сетка. Я вдохнула приторный залах, сразу напомнивший мне больницу.

«Наркоз! — пронеслось в голове. — Только не дышать!» — И, видимо, вдохнула.

* * *

Случается, что человек проснётся в своём доме, в собственной кровати, и все-таки в первую минуту не понимает, где находится. Что же говорить человеку, который после наркоза просыпается в таком месте, которое не знает, как и назвать.

Было мне мягко, ничего не скажу. И это было моим первым ощущением. Вторым — что мне как-то нехорошо, и тут же появилась мысль о минеральной воде. Впрочем, мысль какая-то смутная, абстрактная, которая воплотилась в образе искромётного, пенящегося ручейка, приятное журчание которого заглушало монотонный, навязчивый звук, действующий на нервы. Я открыла глаза.

Надо мной был белый низкий потолок в форме полусферы, очень странный, впрочем, может, это был вовсе и не потолок? Бессмысленно пялилась я на него некоторое время, потом решилась посмотреть по сторонам.

То, что было справа, я сочла, после некоторых размышлений, спинкой дивана, обитого чёрной кожей, из тех, которые в Копенгагене стоят от пяти тысяч и выше. Такая дорогая спинка вполне меня устраивала, и я посмотрела в другую сторону. Мне пришлось смотреть довольно долго, так как то, что я увидела, никак не вязалось с потолком. Столики, кресла, ковёр и прочие предметы должны были находиться в нормальном помещении, а не в бочке с полукруглым потолком. Зато ему вполне соответствовали окна в слегка выгнутой стене, длинный ряд маленьких окошечек, которые как-то очень хорошо сочетались с навязчиво-монотонным шумом. По другую сторону помещения, над моим диваном, тоже были такие же окошечки. Ничего не поделаешь, приходится примириться с фактом, что я нахожусь в самолёте. И что этот самолёт летит.

Мой характер не позволил мне долее оставаться в бездействии. Я опробовала все части своего тела, сначала осторожно, потом смелее; все действовало, неприятное ощущение внутри меня постепенно уменьшалось, я слезла с дивана (который действительно оказался диваном, обитым чёрной кожей), переместилась в кресло и глянула в окно.

Я увидела пространство, настолько огромное, что испугалась, уж не в космосе ли я нахожусь, но тут же успокоилась, вспомнив, что в космосе должно быть темно, моё же пространство было наполнено светом. Вскоре мне удалось различить в нем отдельные элементы. Надо мной было безграничное небо, подо мной столь же безграничная водная гладь. Между ними просматривался горизонт.

Постепенно я пришла в себя как физически, так и умственно. Теперь я осмотрелась уже более внимательно и обнаружила на диване своё пальто, а возле дивана шляпу, сумку и сетку. Парик по-прежнему находился на голове. Я была босиком, вернее, в чулках, а сапоги стояли по другую сторону дивана. Все было на месте, материального ущерба мне не причинили.

Мысль о материальном ущербе заставила меня осмотреть сумку и сетку. Обе они были набиты деньгами.

«Поразительно честные бандиты», — удивилась я. А в том, что меня похитили бандиты, я ни минуты не сомневалась. Кто же ещё? Зачем им понадобилось меня похищать, я пока не придумала. Правда, для такого предположения ещё не было никаких оснований, разве что в глубине души я желала этого, так как всегда питала склонность к рискованным предприятиям.

Вместо того чтобы предаваться отчаянию, я решила подсчитать свои капиталы. Странное зрелище, должно быть, представляла я, сидя с ногами на диване, окружённая со всех сторон кучками измятых банкнотов. Я насчитала пятнадцать тысяч восемьсот двадцать крон, с некоторым трудом перевела это в доллары, и получилась приличная сумма — свыше двух тысяч. Под деньгами я обнаружила сигареты. Закурив, я поняла, что мне совершенно необходимо сделать две вещи: умыться и напиться минеральной воды. А уже потом я обо всем подумаю.

В этом прекрасно меблированном аэроплане наверняка имелся так называемый санузел. Надо его поискать. По причинам, не совсем ясным для меня самой, я решила вести себя как можно тише, не звать на помощь, пусть они думают, что я ещё не очнулась. Кто «они», я не знала, но не сомневалась, что на самолёте должны быть люди. Хотя бы пилот, правда?

Зная расположение помещений в нормальных самолётах, я направилась в хвост, без колебаний определив, где у самолёта перед, т.е. нос. Я подошла к небольшой дверце и уже взялась за ручку, как вдруг услышала голоса, доносящиеся из-за этой двери. Я осторожно отпустила ручку и приложилась ухом. Попробовала в нескольких местах, и наконец нашла точку, где было кое-что слышно.

Люди за дверью разговаривали по-французски, что меня вполне устраивало. В целом их беседа доносилась до меня в виде нечленораздельного шума, но отдельные фразы звучали вполне отчётливо, и то, что удалось разобрать, оказалось чрезвычайно интересным.

— Идиотская история! — услышала я сердитый и уверенный голос. — Не можем же мы перетрясти всю Европу, сантиметр за сантиметром!

— Эх, надо ж было так ошибиться! — воскликнул с раздражением другой голос. — И убить её мы не можем, вообще ничего ей не можем сделать, пока не скажет…

Дальше ничего нельзя было расслышать, но вот неожиданно прорвалось несколько отчётливых фраз:

— Да нет, наверняка поймёт. А если даже и не поймёт, достаточно того, что сообщит в полицию. Хотя бы о том, что увидит!

— Так какого черта нужно было тащить её с собой?

— Другого выхода но было. Теперь уже ничего…

Голоса зазвучали приглушённо, я с трудом улавливала лишь обрывки фраз:

— …так она нам и скажет! Ты бы на её месте сказал?

— У меня идея! Предложим ей вступить в дело.

— Шеф не согласятся!

— Дурак! Зато она согласится, все скажет, а потом несчастный случай…

И дальше опять неразборчивый гул голосов, из которого я понимала лишь отдельные слова:

— …в долю… процент согласуем… можно наобещать…

— Неплохо придумано!

— …ни в коем случае не выпускать. Стеречь как зеницу ока до прибытия шефа…

— …наш единственный шанс — вытянуть из неё до этого…

— …если не забыла…

И опять неразборчивый шум, перекрытый властным голосом, видимо, старшего в компании:

— Ясное дело, потом ликвидировать. Но бесследно! Не так халтурно, как обычно ты работаешь, а действительно никаких следов. Мы не можем рисковать.

— А на проснулась ли она? — вдруг с тревогой спросил другой голос. Одним кенгуриным прыжком я оказалась на своём диване, но не легла, решив, что сидеть имею право, а изобразить на лице состояние полной прострации мне не составит ни малейшего труда. Дверь, однако, оставалась закрытой, как видно, они не торопились проверить, в каком состоянии я нахожусь.

«Что же все это значит, черт побери? — думала я, сидя на диване с совершенно естественным идиотским выражением на лице. — Что такое я должна им сказать? О какой ошибке они говорили? Сказать?.. А, так, значит, покойник… Дал маху, что и говорить. Действительно, ошибочка…»

Услышанное произвело на меня столь сильное впечатление, что я полностью пришла в себя и начала сосредоточенно обдумывать создавшееся положение. Значит, меня обременили какой-то потрясающе важной тайной. Минуточку, что он там говорил? "Все сложено сто сорок восемь от семи, тысяча двести два от "Б", как Бернард, два с половиной метра до центра". Так, что ещё? Ага, «вход закрыт взрывом». Нет, что-то ещё было. О рыбаке, кажется. Нет, не о рыбаке. «Связь торговец рыбой Диего» и ещё что-то. Что же? А, вот: «па дри». И не закончил. Интересно, что бы это все значило?

«Перетрясти всю Европу…» Видимо, они что-то где-то спрятали и зашифровали место, а этот блаженной памяти придурок доверил мне шифр. Действительно, нашёл кому… А теперь эти негодяи за стеной хотят, чтобы я сообщила его им, если помню. Помню, а как же! Только сохрани меня бог проронить хотя бы слово. Ясно, что потом меня сразу пристукнут — и поминай как звали. Сами так сказали. Могут и сейчас это сделать, чего проще — вытолкнуть из самолёта, вон сколько кругом воды! А кстати, что это за вода? И куда мы, собственно, летим?

Я взглянула на часы. Они ещё шли и показывали 12 часов 15 минут. Я машинально их завела и принялась размышлять. Вода и вода, куда ни глянь, а летим мы на очень большой высоте. Столько воды — это наверняка какой-нибудь океан, на море не похоже, его не хватило бы, нечего и говорить.

Я вытащила из сумки свой драгоценный атлас, от одного прикосновения к которому испытала величайшее счастье, слегка, правда, омрачённое создавшейся неприятной ситуацией. В моем распоряжении было два океана — Атлантический и Тихий. Самолёт наверняка поднялся из Копенгагена, это отправная точка. Так, дальше. Я не могла проспать двое суток, иначе бы часы остановились. К Атлантике — налево, к Тихому океану — направо. Если бы это был Тихий океан, нам пришлось бы пролететь всю Европу и Азию. Нет, слишком далеко. Ага, вот ещё много воды к югу от Индии, между Африкой и Австралией, но и здесь пришлось бы лететь через всю Европу. Из Копенгагена до Сицилии самолёт летит пять с половиной часов, я знаю. А сколько времени я была без сознания?

Подумав, я пришла к выводу, что от десяти до одиннадцати часов. События в игорном доме развернулись около полуночи, может, в полпервого. Значит, прошло около одиннадцати часов. Как бы ни спешили мои похитители и какими бы средствами ни располагали, они никак не сумели бы вылететь раньше, чем через 2 часа. Ведь на Конгенс Нюторв нет аэродрома, до него им пришлось добираться, да ещё тащить меня в виде бесчувственной колоды, что отнюдь не ускоряло передвижения. А тащили меня, по всей видимости, осторожно, не волокли же, парик вон на голове остался… А раз говорят об ошибке, значит, меня они не предвидели, я для них неожиданность, это обстоятельство должно было задержать их. Так что и три часа можно накинуть…

Атласа мне уже было мало; я вытащила из сумки маленький календарик польского Дома книги, который уже не раз помогал мне в разных житейских перипетиях. Несколько минут сложных расчётов и многократные выглядывания в окно с целью установить положение солнца утвердили меня в мысли, что я лечу над Атлантикой, что в том месте, где я нахожусь, должно быть десять часов или девять тридцать и что мы летим в юго-западном направлении. Точнее, более в южном, чем в западном. И если вскоре под нами покажется суша, то это должна быть Бразилия.

Правда, мои рассуждения были чисто теоретическими, и тем не менее мне стало плохо при одной мысли о том, что я могу оказаться в Бразилии в своём зимнем пальто, в сапогах на меху, в тёплых рейтузах и платиновом парике. Спрятав календарик и атлас, я сидела неподвижно, глядя бездумно на солнечные блики за окном, и пыталась как-то упорядочить свои мысли.

Тут открылась дверь, и вошёл незнакомый мне человек. И надо признать, что этот момент был для меня наиболее подходящим, ведь я собиралась при появлении моих преследователей принять самый глупый вид. У человека, увидевшего мня сейчас, не могло создаться двух мнений на мой счёт. Пожалуй, в нем могли зародиться лишь сомнения, способна ли я вообще соображать.

Он остановился в дверях и одним быстрым взглядом окинул и меня, и все помещение. Странное впечатление производил этот человек. На первый взгляд я его приняла за худенького юношу, и только при более внимательном рассмотрении обнаружилось, что ему никак не меньше 35 лет. У него было невинное розовощёкое личико младенца, вытаращенные голубые глазки и торчащие в разные стороны светло-жёлтые патлы — не очень длинные, но зато курчавые. Они шевелились у него на голове, как живые, каждая прядь сама по себе, и ничего удивительного, что я как зачарованная уставилась на них, не в силах произнести ни слова.

Были все основания считать его блондином. А надо сказать, что когда-то гадалка предсказала мне, что в моей жизни роковую роль сыграет блондин. Я охотно поверила ей, так как блондины всегда мне нравились. Но почему-то так получалось, что жизнь упорно подсовывала мне брюнетов, одного чернее другого, а я все высматривала, не появятся ли блондин… С годами у меня уже выработался рефлекс: блондин — значит, надо быть начеку. И вот теперь появляется этот бандит…

— Бонжур, мадемуазель, — вежливо поздоровался он.

Услышав это, я тут же пришла в себя. Если ко мне, матери подрастающих сыновей, обращаются «мадемуазель», значит, решили вести мирные переговоры. Следовательно, пока мне ничего не грозит, убивать в ближайшее время меня не собираются, я я могу покапризничать.

— Бонжур, месье, — ответила я далеко не столь вежливым тоном и продолжала без всякого перехода: — Значит, так: минеральной воды, крепкого чаю с лимоном, где туалет и мне надо умыться. Немедленно! А потом поговорим!

Это прозвучало довольно зловеще. Чтобы усилить эффект, я обвела помещение по возможности безумным взглядом и, обессиленно склонив голову, издала слабый стон. По-моему, получилось неплохо.

— Ах, конечно, конечно, как пожелаете, — засуетился этот несуразный тип.

Он помог мне слезть с дивана, хотя я и сама прекрасно могла это сделать, взял меня под руку и заботливо провёл куда требовалось, по дороге продолжая оказывать мне всяческие знаки внимания. Открыв какой-то шкафчик, он достал из него минеральную воду, и я наконец напилась. Потом я осмотрела соседнее помещение, которое незадолго до этого доставило мне столько акустических эмоций. Оно представляло собой нечто среднее между салоном и рабочим кабинетом и было обставлено роскошной мебелью. Там находились ещё три типа, для которых моё появление было явно неожиданным. Они наверняка думали, что я ещё сплю и что неизбежный контакт со мной будет хоть на какое-то время отсрочен.

Я не обращала на них никакого внимания, сейчас главным для меня было умыться и сбросить с себя как можно больше тёплой одежды, учитывая маячащую передо мной Бразилию. Мне уже заранее было жарко.

Через полчаса я сидела в упомянутом выше салоне-кабинете уже совсем другим человеком. В соответствии с пожеланием передо мной стоял стакан чаю с лимоном. Я решила играть роль сладкой идиотки и держаться с видом оскорблённого достоинства.

Мои новые знакомые ничем особенным не отличались, по крайней мере внешне. Один из них даже производил неплохое впечатление, и его можно было бы назвать красивым, если бы он не был таким толстым. Второй сразу вызвал антипатию, так как у него были близко посаженные глаза навыкате, чего я не выношу. Третий был ростом с сидящую собаку, а так ничего. Одеты обыкновенно, как одеваются состоятельные люди, — костюмы, галстуки, белые рубашки. Возраст их я определила как средний между тридцатью пятью и сорока пятью. В этом почтённом обществе я чувствовала себя немного неловко, так как по-прежнему была босиком.

Поначалу все молчали. Они явно выжидали, что я скажу, а я решила ждать, что они скажут, но, подумав, отказалась от этой мысли. Сладкая идиотка просто не имеет права на такую сообразительность, ей обязательно надо с чем-нибудь выскочить.

— Куда мы летим, и вообще, что все это значит? — обиженно спросила я, отпив полстакана.

— Не хотите ли поесть? — вместо ответа заботливо спросил толстяк.

— Нет, — подумав, ответила я. — Пока не хочу. Но через полчаса захочу.

— Как вам будет угодно, мадемуазель. Вы получите все, что захотите.

«Увиливают от ответа, — подумала я. — Хотят узнать, что я за штучка». И, закурив, произнесла ледяным тоном:

— Я жду объяснений.

Вздрогнув, патлатый тоже закурил и начал:

— Видите ли, произошла неприятная история. Вы помните, наверное. Мы развлекались в игорном доме, как вдруг явилась полиция… — Изображая печаль, он горестно поник своей всклокоченной головой, но превозмог себя и продолжал: — Это было ужасно. Вы себя почувствовали плохо. Ничего удивительного, столько волнений! К тому же там было так накурено. Не могли же мы бросить вас на произвол судьбы!

Улыбка на его голубоглазом невинном личике младенца была такой искренней, что я поверила бы ему, если бы не подслушала их разговор. Раскрыв как можно шире глаза, я постаралась изобразить понимание и признательность.

— Надо было в темпе смываться, — продолжал патлатый. — Мы вас не знали, у нас не было вашего адреса, вот мы и забрали вас с собой.

Присутствующие улыбками и кивками подтверждали правдивость каждого его слова. Я бы могла поклясться, что ни одного из них не было в игорном доме, не говоря уже о том, что если кто и чувствовал себя там плохо, то никак не я.

— Весьма вам признательна, — сдержанно поблагодарила я, — боюсь только, не слишком ли далеко вы меня завезли?

Джентльмены разразились разнокалиберным хохотом в знак доказательства того, что они оценили мой тонкий юмор. Так мы ломали комедию друг перед другом ещё какое-то время, а потом я с доверчивым любопытством повторила свой вопрос:

— Так куда же мы летим?

— А не взволнует ли это вас? — забеспокоился патлатый. — Ваше здоровье… Не скажется ли на нем это известие?

— В конце концов, земной шар так мал, — успокоительно заметил толстяк.

— Пустяки, — добродушно заметила я. — Я обожаю путешествия. Итак?

— А в один небольшой городок на побережье Бразилии, — выдавил из себя наконец патлатый с таким пренебрежительным жестом, как будто прилететь в Бразилию все равно, что проехаться от Груйца до Тарчина. Небрежным жестом он как бы перечеркнул все эти тысячи километров.

Я не сразу отреагировала — надо было показать, что просто потрясена этим известием. А я действительно была потрясена тем, что так правильно угадала. Потом позволила себе встревожиться.

— Но ведь у меня нет визы! — И добавила: — К тому же я не взяла с собой никаких вещей, а там, должно быть, жарко. В чем я буду ходить? И вообще, мне надо вернуться. Я надеюсь, что вы, господа… — И я захлопала глазами. Хотелось надеяться, что это вышло у меня достаточно глупо и беспомощно. Боюсь, что я достигла вершины в своём умении изображать дурочку и долго на этой вершине но продержусь. О такой мелочи, что мой паспорт был действителен только на европейские страны, я и не заикнулась.

Господа, внимательно следившие за каждым моим словом, принялись в четыре голоса уверять меня, что, разумеется, они будут обо мне заботиться и впредь, что я получу все, чего бы ни пожелала, и что вернуться я смогу в любую минуту.

Это меня успокоило, и я позволила уговорить себя позавтракать с ними. Обслуживал нас официант в белом, все было на наивысшем уровне.

Пробный шар был пущен во время завтрака.

— Наверняка вас потрясла смерть того человека, — соболезнующе произнёс толстяк. — Ничего удивительного, что вам стало плохо, ведь он испустил дух буквально у вас на руках.

При этом он тяжело вздохнул и поднял глаза кверху, как бы вознося молитву о душе усопшего. Я решила, что мне следует вести себя соответственно, отложила вилку в сторону и тоже испустила тяжёлый вздох.

— О да, это было ужасно! Я до сих пор не могу прийти в себя, — произнесла я, содрогаясь от одного воспоминания и на всякий случай теряя аппетит, тем более что уже наелась.

— Для нас это особенно тяжко, — вздохнул патлатый. — Ведь он был нашим знакомым, особенно вот его. — И он ткнул в маленького бандита.

Тот, быстро проглотив кусок, поспешно закивал головой и попытался придать своему лицу горестное выражение.

— Это был мой друг, — подтвердил он. По-французски он говорил намного хуже остальных. — Мой очень хороший друг. Как бы я хотел быть рядом с ним вместо вас в последние минуты его жизни!

Салон наполнили тяжкие вздохи. Все по очереди возводили очи горе. Немного справившись со своей скорбью, друг покойного продолжал:

— Его последний вздох… Его последние слова… Как бы я хотел слышать их! Он говорил с вами, мадемуазель. Заклинаю вас, повторите последние слова моего друга!

«Прекрасно! — мысленно одобрила я. — Ещё немного поднапрячься, и эта скорбь будет так естественна…»

— Увы, не могу, — произнесла я, издав уже совершенно раздирающий душу вздох. — Я их не поняла.

— Как это? — на выдержал бандит с глазами навыкате, но патлатый укротил его одним взглядом и сочувственно поинтересовался:

— Он что, бредил?

— Похоже на то, — с грустью подтвердила я. — Какие-то отдельные, бессвязные слова, к тому же едва слышным голосом…

— Прошу вас, повторите эти слова! — взмолился друг покойного. — Пусть они бессмысленны, но ведь это последние слова моего незабвенного друга! Я навечно сохраню их в памяти.

Тут я поняла, что избранная мною роль сладкой идиотки имеет свои недостатки. Сладкая идиотка просто обязана иметь доброе сердце, и в данном случае просто не может не мобилизовать все свои жалкие умственные способности на то, чтобы припомнить эти чёртовы последние слова. Как выйти из положения?

— Не помню, — пролепетала я чуть ли не со слезами на глазах. — Но я понимаю вашу боль и постараюсь припомнить. Там был такой шум, такая суета, я хотела ему помочь, а он уже чуть дышал…

Четыре бандита тоже чуть дышали, слушая меня. Видимо, слова покойника были для них вопросом жизни и смерти. Притворяясь, что я напряжённо вспоминаю, и время от времени издавая тяжёлые вздохи, я в то же время лихорадочно обдумывала линию своего поведения. Убедить их, что я ничего не слышала или ничего не помню? Вряд ли разумно, тогда у них не будет причин сохранить мне жизнь. А в моих углах отчётливо звучали малоприятные слова «ликвидировать бесследно». Я понятия не имела, кто они такие, но, как видно, мне стало известно что-то такое, что для них было чрезвычайно важно. И в то же время для них опасно было это моё знание, так что им ничего не стоит лишить меня жизни. Нет, пожалуй, лучше помнить. Могу же я помнить только часть, а остальное постепенно вспоминать?

— Мне кажется… — неуверенно начала я. — Если не ошибаюсь, он мне сказал «слушай». Да, именно «слушай».

— «Слушай», — как зачарованный, повторял за мной толстяк.

— Что «слушай»? — опять не выдержал лупоглазый, и, похоже, патлатый пнул его под столом.

— А я ему сказала: «Тихо, не надо ничего говорить». Я видела, что ему трудно говорить, я хотела, как лучше…

Вздох, который я издала, был вершиной притворства. Тут уже и патлатый не выдержал и нервно воскликнул:

— А дальше что же?

Я снизила темп и решила задохнуться от волнения.

— Он так неудобно упал, — медленно, с чувством продолжала я. — Головой под стол, прямо на ножку стола…

Толстяка чуть удар не хватил, второй бандит заскрежетал зубами. Маленькому удалось справиться с собой и продолжить разговор:

— И что? Что он говорил? Каковы были последние слова моего друга под столом?

— Так он же не сознавал, что лежит под столом, — обиженно заявила я и подумала, что на их месте я бы меня убила. Как важна для них моя информация, если они проявляют такое ангельское терпение!

Первым взял себя в руки патлатый.

— Несчастный! — подхватил он. — Ничего не сознавал! Лепетал в бреду бессвязные слова, и только вы, мадемуазель, слышали их! А его друг, его лучший друг не слышал!

И мне доказалось, что он пнул друга покойного, так как тот, вздрогнув, возобновил свои душераздирающие просьбы сообщить последние слова его горячо любимого друга, давая понять, что иначе ему и жизнь не мила.

Я не ударила лицом в грязь. Уверена, что устроенное мною представление было не хуже того, что давали они. Я хваталась за голову, закрывала глаза, заламывала руки и делала множество тому подобных телодвижений. Наконец тянуть больше стало невозможно, и мне пришлось сообщить им кое-что конкретное.

— Кажется, он называл какие-то цифры, — произнесла я тихим, прерывающимся от скорби голосом.

— Какие? Какие цифры? — задохнувшись от волнения, просипел патлатый.

— Не помню. Разные. Беспорядочные. Он несколько раз повторял их.

— Если повторял несколько раз, должны же вы были их запомнить, — разозлился лупоглазый. Я позволила себе немедленно возмутиться и с достоинством возразила, что для меня смерть человека важнее каких-то там цифр.

Патлатый опять поспешил разрядить обстановку. Ещё, наверное, с полчаса продолжался этот дурацкий спектакль, и если бы у нас были зрители, они неоднократно разражались бы бурными аплодисментами. Тем не менее никаких ощутимых результатов это не дало, и патлатый решил начать с другого конца.

— Видите ли, мадемуазель, — произнёс он после минуты общего молчания, испросив предварительно взглядом согласия остальных, — эти беспорядочные цифры чрезвычайно важны для нас. Покойный должен был сообщить нам очень важные сведения, которые мы ждали. Он сообщил их вам, как раз вот те цифры. Очень прошу, вспомните их. Не скрою, от этих цифр зависит наша жизнь. Мы очень просим помочь нам!

Его невинное младенческое личико выражало такую мольбу, что и каменное сердце не выдержало бы. Моё же сразу откликнулось.

— Ах, боже мой! — произнесла я с искренним сожалением. — Если бы я это тогда знала! Но я и в самом деле не могу вспомнить.

— Вы обязаны вспомнить, — патлатый выразительно произнёс эти слова и, помолчав, добавил: — Будем говорить откровенно. Мы люди со средствами и сможем щедро отблагодарить вас.

— Понимаю, — прервала я. — Постараюсь вспомнить. Но что будет, если не получится? Ведь беспорядочные цифры очень трудно запомнить.

Голубенькие глазки патлатого превратились вдруг в две ледышки. Все четверо в мёртвом молчании смотрели на меня. В салоне вдруг повеяло холодом. Не будь я такой легкомысленной от природы, я должна была бы содрогнуться от холода и ужаса.

— Только вы слышали эти цифры, — медленно, с расстановкой произнёс патлатый. — И только вы можете их вспомнить. Мне очень жаль, но мы будем вынуждены до тех пор навязывать вам своё общество, пока к вам не вернётся память.

— Что? — наивно удивилась я, хотя и ожидала чего-то в этом роде. — Что это значит?

— Это значит, что вы представляете для нас бесценное сокровище. Вместе с вашей памятью. И вы должны будете остаться с нами. Мы окружим вас… заботой, как настоящее бесценное сокровище.

Похоже, мы начинаем слегка приоткрывать свои карты.

— Должна ли я понимать это так, что вы, господа, не поможете мне вернуться в Копенгаген? — спросила я с величайшим удивлением, якобы не веря своим ушам.

— Не только. Будем вынуждены всеми силами препятствовать вашему возвращению в Копенгаген. А мы располагаем довольно большими возможностями…

Я неодобрительно помолчала, а потом заметила с лёгким укором:

— Боюсь, что это не лучший метод. Я могу испугаться, а от страха я совсем теряю память. Благодаря предыдущим аргументам я уже начала кое-что припоминать и почти вспомнила первую цифру, а теперь у меня опять все вылетело из головы!

Лупоглазый джентльмен не выдержал. Он сорвался с места, что-то пробормотал и выскочил из комнаты. У остальных, видимо, нервы были крепче.

— Мне кажется, я смогла бы скорее вспомнить, если бы опять оказалась в том месте, где слышала эти слова, — продолжала я. — В копенгагенском игорном доме. Бы, конечно, понимаете, оптические и акустические ассоциации…

Я не очень рассчитывала на успех своего предложения, но попытка не пытка… А я хоть и любила путешествовать, но понимала, что в данном случае для меня значительно проще и удобнее вернуться в Копенгаген тем же путём, каким меня оттуда вывезли: и паспорт мой не в порядке, и визы нет, и денег жалко, а хлопот сколько!

— Нет, — коротко ответил патлатый, буравя меня своими голубыми ледышками. — Мне кажется, что вы скорее вспомните, не располагая возможностью вернуться в Копенгаген. И мне кажется, что для вас будет лучше вспомнить как можно скорее.

Наша последующая беседа представляла собой мешанину угроз, просьб, заигрывания, попыток шантажа и подкупа. Оба стороны предпочитали открытой войне мирное сосуществование. Я заявила (кривя душой), что кое-что помню, а кое-что нет, и для того, чтобы вспомнить все, мне требуется время и спокойная обстановка. Они сделали вид, что поверили мне, и в салоне опять воцарилась атмосфера доверия и взаимопонимания.

Не имея возможности что-либо предпринять, я решила пока спокойно выжидать. Не скажу, чтобы я была очень испугана. Пожалуй, меня гораздо больше испугало бы нападение пьяных хулиганов. Случившееся со мной казалось таким нереальным, что удивление почти вытеснило страх. Никогда в жизни у меня не было такого захватывающего приключения. Где уж тут думать об опасности! Я решила пока не делать попыток связаться с полицией, будучи уверена, что справлюсь сама. С интересом ожидала я дальнейшего развития событий, твёрдо решив одно: слушаться предостерегающего внутреннего голоса и не сообщать им слова покойного.

Тем временем мы летели и летели, и вот справа под нами показалась суша. Наверняка это была Бразилия, а я по-прежнему оставалась в шерстяной юбке и пуховой кофте, ведь другой одежды у меня не было. Единственное, что я могла сделать, — это снять колготки и остаться босиком.

Суша приблизилась в самолёту и постепенно вытеснила океан. Мы летели на большой высоте, так что ничего нельзя было разглядеть, хотя я и очень старалась — во мне проснулась любознательная туристка. Я не имела ни малейшего представления, над какой частью Бразилии мы пролетаем, исключив лишь устье Амазонки: по моим представлениям оно должно было бы выглядеть более зелёным и мокрым, не говоря уже о том, что такой большой реки нельзя было не заметить. Потом мы вдруг дошли на посадку, хотя нигде не было видно никакого аэродрома. Впрочем, для меня это было нормальным явлением, потому что никогда в жизни, каким бы самолётом я ни летела, я ни разу не могла увидеть аэродром перед посадкой, даже хорошо знакомое Окенче, и каждый заход на посадку был для меня всегда неожиданным. Мне даже казалось что взлётно-посадочные полосы существуют лишь в воображении пилотов, а садимся мы или на картофельное поле, или на железнодорожные пути, или на крыши зданий или на другие, столь же неподходящие объекты.

На сей раз мы сели в таком месте, где посадочные полосы были, но зато не было никаких построек. Постройки я увидела потом, очень далеко, почти на горизонте. Я ожидала, что вот-вот начнутся какие-то осложнения, ну хотя бы с таможенниками или сотрудниками паспортного контроля, и мстительно радовалась, представляя себе, как засуетятся мои похитители, но ничего подобного не произошло.

Возле нашего самолёта уже стоял вертолёт, его винт потихоньку крутился. Меня вместе с моим имуществом в головокружительном темпе погрузили в новый вид транспорта, я едва успела подумать: «Ой, изжарюсь» — как опять мы оказались в воздухе. Да, приходится признать, что организационная сторона дела у них была на высоте.

Я сидела у окна и пыталась хоть что-нибудь увидеть. Теперь мы летели немного ниже, и я могла разглядеть пейзаж, но он мне ничего не говорил. Единственная польза от визуального наблюдения заключалась в том, что я определила — не по пейзажу, разумеется, а по солнцу, что мы возвращаемся к океану.

В вертолёте мы разговаривали мало и главной темы не касались. Патлатый заинтересовался моим знанием иностранных языков. Я откровенно призналась, что лучше всего говорю по-польски, причём чуть ли не с рождения, продемонстрировала мою оригинальную английскую речь и заявила, что итальянский — очень лёгкий язык, да и вообще вся группа романскик языков для меня плёвое дело. В доказательство я процитировала фрагмент латинского стихотворения, которое мы учили в школе и которое непонятно почему я запомнила на всю жизнь. Мне хотелось запутать их и лишить возможности переговариваться в моем присутствии на языке, которого я бы не понимала. То, что они могли свободно пользоваться датским, им не пришло в голову. Я честно призналась, что не знаю этого языка, будучи уверена, что мне не поверят. И они не поверили. И в самом деле, как можно поверить, что я не знаю языка после такого длительного пребывания в стране?

Постепенно они перебрали почти все языки и вспомнили о немецком. Я радостно заявила, что великолепно владею этим языком. Меня попросили доказать это и что-нибудь сказать на немецком. Я глубоко задумалась.

— Jch habe, — наконец вспомнила я. Потом ещё подумала и с триумфом добавил: — Donnerwetter!

Это поставило большое удовольствие моим спутникам, и они ещё долго посмеивались. Вот в такой приятной и весёлой обстановке мы и летели.

Насчёт языков у меня были свои соображения. Французский, как известно, я знала, по-итальянски худо-бедно могла объясниться, латынь немного помнила, так что все романские языки могли представлять для моих похитителей определённую опасность. Славянские, надо полагать, отпали в полуфинале. Моё длительное пребывание в Дании позволяло предполагать некоторое знакомство со скандинавскими языками, на английском я хоть и не очень хорошо, но говорила, так что у них оставался только немецкий. Китайский, японский и различные арабские наречия я сочла возможным отбросить, учитывая ограниченный регион их распространения. Попытка доказать знание немецкого языка позволяла предполагать, что я хочу заставить их отказаться от возможности разговаривать в моем присутствии на этом незнакомом мне языке. Не правда ли, логично? Они должны были прийти к такому выводу и, как показало будущее, пришли.

В действительности же с немецким языком дело обстояло так: говорить на нем я не умела, но понимала почти все. Объяснялось это тем, что Алиция, несмотря на свои блестящие способности к языкам, долгое время после выхода замуж за Торкильда объяснялась с ним по-немецки — датский ей никак не давался. Проводя в их доме долгие часы и принимая участие в разговоре, я научилась сносно понимать немецкий, разговорная речь которого как-то логично легла на теоретический, ещё школьный, фундамент. Так что мне доставило бы большое удовольствие, если бы с помощью немецкого в моем присутствия захотели что-то скрыть от меня.

Местность, обозреваемая с борта вертолёта, представляла собой скалистые горы разной высоты, поросшие лесом или совершенно голые. Для меня было очень важно определить своё местонахождение, не прибегая к расспросам — наверняка мне не скажут правду, да и незачем им знать, что меня так интересует этот момент.

Через какое-то время далеко на горизонте появилось море, то есть океан, и вскоре я увидела нечто странное. Холмы внизу представляли собой скалы с крутыми склонами, и вот поперёк одного такого склона что-то медленно ползло. Долго я пыталась самостоятельно понять, что это такое, и наконец сдалась.

— Что это? — с живым любопытством спросила я, ткнув пальцем в интересующий меня объект.

— Поезд, — коротко ответил патлатый.

«Спятил», — подумала я, а вслух обиженно произнесла:

— Какой же это может быть поезд? Канатная дорога?

— Нормальный поезд, на рельсах. Железная дорога, — снисходительно, как маленькой, объяснял мне толстяк. — Движется по мосту, прикреплённому к скале.

Это было интересно. Я внимательно рассматривала необычный поезд. Тем временем мы подлетели ближе, и прямо под нами я вдруг увидела что-то напоминающее опорную галерею, на которой действительно были проложены рельсы. Продолжение этой необычной железной дороги можно было разглядеть только в освещённых солнцем местах, в тени же она была неразличима. Фантастика! Я так была захвачена этим необыкновенным зрелищем, что все прочие детали пейзажа остались мной не замеченными.

Тут мы неожиданно стали приземляться. Оказалось, что мы находимся прямо над океаном. Я успела увидеть какой-то большой залив и город на его берегу, а также множество лодок и катеров. Мы ещё немного снизились и тут я, хотя такое со мной никогда не случалось, заметила посадочную площадку. Единственная терраса среди нагромождения скал не вызывала сомнения, что именно на неё мы сядем. Я перестала хлопать глазами, чтобы больше ничего не пропустить, и мне удалось разглядеть возле террасы нечто, напоминающее постройки. Это были конструкции кубической формы, прилепленные к скалам. Больше я ничего не успела увидеть, так как мы совершили посадку, причём вовсе не на той террасе, которую я заметила сверху, а совсем на другой, которую я, конечно же, как всегда, прозевала.

В последний момент, уже собираясь ступить на землю, я успела отдёрнуть босую ногу. Даже если бы каменная плита была ледяной, я бы стала утверждать, что она раскалена, потому что все вокруг казалось мне раскалённым. Я парилась в пуховой кофте и шерстяной юбке, как гусь в духовке, из-под парика текли капли дота, размазывая остатки макияжа. Зажав в одной руке сумку, в другой дьявольски тяжёлую сетку, я старалась не смотреть на остальные предметы моей зимней одежды и чувствовала, как внутри меня поднимается волна злости против моих преследователей. В такой одежде привезли меня в Бразилию, о, негодяи!

— Пардон, мадемуазель, — спохватился толстяк, и через минуту, кипя и булькая от негодования, как чайник с кипятком, я прошествовала по соломенным матам в застеклённое помещение, представляющее собой часть кубической конструкции.

Маты были молниеносно доставлены людьми, которые появились на террасе в момент нашего приземления.

В помещении было прохладно, видимо, установки для кондиционирования воздуха работали, как в варшавском Дворце культуры и науки. Меня сразу же отвели в предоставленные мне апартаменты. Я ещё подумала, что подобной роскоши я не видела даже в фильмах из жизни высшего общества, но главным сейчас было не это: как можно скорее раздеться и вымыться.

— Пошли вон! — рявкнула я по-польски и перевела на французский: — Я хотела бы остаться одна. Сколько сейчас времени?

— Без десяти пять, — ответил толстяк, явно удивлённый таким вопросом.

— Где без десяти пять? Здесь?

— Здесь, конечно…

Он с тревогой посмотрел на меня, обеспокоенный моим состоянием, и поспешил удалиться. Мне же нужно было знать время, ибо, отдохнув, я намеревалась произвести соответствующие подсчёты, чтобы без посторонней помощи определить своё местонахождение.

В моих апартаментах было все. Я напилась тоника со льдом, приготовленного для разбавления виски, и обосновалась в салоне, долженствующем служить ванной. Много времени ушло у меня на ознакомление с сантехникой. При этом я облилась водой с ног до головы, так как в неподходящий момент из стены брызнули горизонтальные струи воды, рассеяла по всему помещению морозную завесу, выстрелила струёй кипятка — к счастью, не в себя, — но в конце концов освоила все эти достижения цивилизации. Завернувшись в большое махровое полотенце — лучшей одежды у меня не было, — я съела банан и взялась за подсчёты.

С помощью календарика Дома книги, атласа и напряжённой умственной работы я рассчитала протяжённость трассы, учитывая вероятный маршрут нашего перелёта. У меня получилось, что сейчас я нахожусь чуть ли не прямо на тропике Козерога. Внимательное изучение карты позволило мне даже обнаружить извилистую железную дорогу — вне всякого сомнения, ту самую диковину, повисшую на склонах гор, которую я видела с вертолёта, так как никакой другой железной дороги поблизости не было. Отыскала я на карте и залив, и два города на его берегах. Один город побольше, на самом берегу океана, другой — поменьше, в глубине залива. Первый назывался Паранагуа, а второй Антонина. Мои усилия увенчались успехом. Наконец-то я установила, где нахожусь!

Очень довольная собой, я решила, что теперь имею право отдохнуть и осмотреться. Апартаменты и в самом деле были верхом роскоши, но это я восприняла спокойно: в конце концов, не мне за это платить. Из окон с одной стороны был виден океан, с другой — одни скалы. С грустью подумалось мне, что в отпуске я всегда мечтала о комнате с видом на море и никогда её у меня не было. Первый раз в жизни выпало мне такое счастье, как зерно слепой курице, вот только я не была уверена, что моё пребывание здесь можно назвать отпуском.

Все случившееся со мной было таким непонятным и неожиданным! Поехала я в добропорядочном Копенгагене поиграть себе в рулетку и вдруг оказалась по другую сторону океана в обществе совершенно незнакомых мне людей, которые к тому же собирались лишить меня жизни, нисколько не считаясь с моим мнением на сей счёт. Все это походило на какой-то глупый розыгрыш, и трудно было примириться с мыслью, что меня держат здесь силой, что я не могу вернуться в Европу, что я никогда не увижу родного дома. В это как-то не верилось, и, видимо, этим объяснялось моё несерьёзное настроение при столь серьёзных обстоятельствах.

Незнакомый чёрный бандит с мрачным взглядом, согнувшись в поклоне, доложил, что обед подан. За столом со мной сидели только толстяк и патлатый. Я милостиво заметила, что неплохие бытовые условия сказываются положительно на моей памяти и кое-что я уже припомнила. Не исключено, что в ближайшее время я вспомню все, что говорил покойный, а пока прошу раздобыть для меня какую-нибудь подходящую к местным условиям дамскую одежду.

— Ещё сегодня все будет доставлено, — сухо ответил патлатый, и на этом разговор прекратился.

— А где тут у вас пляж? — нарушила я тишину. Раз уж я оказалась в тёплых краях, надо пользоваться случаем и позагорать.

Оба они, толстяк и патлатый, слегка опешили. Видимо, загорание для пленниц не предусматривалось.

— Это как — пляж? — не понял толстяк.

— Ну, пляж, такое место у воды, где можно загорать. Где он у вас?

— Нет у нас пляжа, — ответил толстяк, ещё не совсем придя в себя от удивления.

Патлатый тоже смотрел на меня, как на ненормальную.

— Есть бассейн, — сказал он, подумав. — Желаете поплавать?

— Боже сохрани! — ужаснулась я. — Плавать я не умею. Мне бы позагорать у воды. Где ваш бассейн?

Толстяк вызвался показать мне их владения. О содержании меня под стражей никто не заговаривал, что меня несколько удивило. Мне казалось, что убежать отсюда не составит большого труда.

Мысль о побеге, ясное дело, не оставляла меня с самого начала. Зародилась она ещё в самолёте, когда я подслушала разговор за закрытыми дверями. Конечно, я понимала, что это не так просто, но у меня было две тысячи долларов, и не было никаких надежд на полюбовное соглашение с бандитами. Они производили впечатление людей упрямых и настойчивых. Безнадёжные ситуации действуют на меня мобилизующе и я была уверена, что наверняка что-нибудь придумаю. Не зная местности, я не могла пока строить конкретных планов, а кроме того, не бежать же мне в махровом полотенце и босиком? Я бы бросалась в глаза всем встречным.

Вернувшись после обеда в свои апартаменты, я обнаружила там два чудовищных размеров чемодана со всем необходимым. Понятия не имею, как они умудрились так быстро обернуться и кто все это подбирал, но все вещи были нужного размера, даже обувь. Может, просто обратились к продавщице с такой же фигурой и поручили ей подобрать гардероб. А было там все, начиная с купальных костюмов и кончая вечерними туалетами. Были даже брюки с кистями, которые я ни за что бы не надела.

Вечером я смогла наконец выйти на прогулку. Я и не заметила, как стемнело, потому что все постройки были освещены, причём так хитро, что мне никак не удавалось обнаружить источник света. Как внутри здания, так и снаружи все освещалось мягким рассеянным светом, похожим на солнечный. Я пожалела, что не могу посмотреть на это издали, так как светящиеся кубики наверняка выглядели в темноте весьма эффектно.

Некоторые секции здания высились на скале, другие были встроены прямо в скалу, третьи построены на специальных опорах, так что получилось несколько этажей, связанных друг с другом сложной системой сообщения. Лестниц было немного, и лишь там, где надо было подняться или спуститься только на один этаж; главным средством вертикального перемещения были лифты. Прогуливаясь с толстяком, я насчитала девять лифтов, в том числе и открытых, двигающихся безостановочно, так что в них приходилось садиться на ходу. Я лично такие лифты не люблю и стараюсь ими не пользоваться, у меня вечно какая-либо из ног оказывается не там, где надо. Двери везде открывались сами — фотоэлементы, наверное; некоторые стеклянные стены тоже сами раздвигались, климатизационные установки выдували, вдували, охлаждали и обмахивали. Все это, представьте, было исправно и действовало бесшумно.

Бассейн находился на одной из нижних террас. С трех сторон он был окружён постройками, с четвёртой — возвышалась скала. Пальмы и кактусы росли в достаточном количестве. Вокруг бассейна валялись надувные пуфики из прозрачного пластика и прочая дегенеративная мебель.

Одной только вещи я никак не могла обнаружить — выхода из этой резиденции. Постепенно я все более укреплялась в мысли, что единственным способом как прибытия сюда, так и отбытия отсюда является тот самый вертолёт на верхней террасе. Скала у бассейна имела вертикальные склоны, и ясно было, что мне на неё не вскарабкаться. Вертолётом я не умела управлять. Наконец я не выдержала.

— Красиво здесь, — сказала я. — Прекрасное здание, но как отсюда выйти? Наверное, выход наверху?

— Зачем же наверху, если внизу значительно удобнее? — саркастически заметил толстяк, и на ближайшем лифте мы спустились вниз. До дороге я увидела не замеченную раньше эстакаду, ведущую к просторной площадке среди скал, за которыми виднелись как минимум ещё два вертолёта. Это была та терраса, которую я разглядела, когда мы шли на посадку. Опять, значит, недоступный мне воздушный путь сообщения…

Был, оказывается, и другой путь. Мы спустились на небольшой, окружённый скалами дворик, от которого начинались три дороги. Одна из них заканчивалась неподалёку чем-то вроде небольшого балкона с видом на море. Вторая, каменистая тропинка вела вниз, к морю. Третья, узкое асфальтированное шоссе, тоже спускалась вниз, но в другом направлении.

— Вот эта тропинка ведёт к берегу, — доброжелательно объяснил мне словоохотливый толстяк. — А это — дорога в горы и дальше, в глубь страны. Мы как-нибудь выберемся в город, только поедем не по шоссе, а морем. Желаете осмотреть порт?

Я желала. Он наверняка рассчитывал ошеломить меня, вот почему я изо всех сил старалась не подавать виду, что потрясена, даже глазом не моргнула, когда в одной из скал при нашем приближении сами по себе открылись двери очередного лифта. Ну, совсем как в сказке: «Сезам, откройся!» Теперь мы спустились уже к самому берегу, и я увидела маленький порт. Построен он был на берегу океана, а не залива. От океана его хорошо защищал очень высокий волнорез. Две большие моторные лодки стояли в аккуратных индивидуальных бассейнах. Все это было освещено тем же мягким рассеянным светом.

— Недалеко отсюда город, — информировал меня толстяк, старательно избегая произносить название города. — Его отсюда не видно за скалами, только с верхнего балкона можно увидеть кусочек. Зато корабли, направляющиеся в этот город, видны хорошо.

Откровенно говоря, мне уже не хотелось больше ничего видеть. Резиденция меня ошеломила и вызвала целую кучу проблем. Мне надо было спокойно поразмыслить и затем ещё раз все внимательно осмотреть — при дневном свете и без сопровождения. Теперь я уже не удивлялась, почему они не заперли меня на ключ в помещении с решётками на окнах.

Спать я отправилась с робкой надеждой, что проснусь в Копенгагене, опоздаю на работу и буду с удовольствием вспоминать свой увлекательный сон…

Не стану утверждать, что у меня было спокойно на душе, когда, осмотрев ещё раз владения моих похитителей, поднявшись на вторую террасу с вертолётами и налюбовавшись видом с балкона, я расположилась на отдых в тони буйной растительности у бассейна. Возможность побега представлялась весьма проблематичной, зато очень чёткой и недвусмысленной — позиция моих хозяев. Отказавшись от всех дипломатических выкрутасов, патлатый заявил мне прямо:

— Cherе mademoiselle, вы являетесь единственной обладательницей чрезвычайно важных для нас сведений. Вы женщина неглупая и понимаете, что эти сведения мы должны получить. Не буду скрывать, сведения касаются денег. Очень больших денег. Вы сами убедились, что мы отнюдь не бедняки, но все, что вы видите, — ничто в сравнении с тем, что мы можем иметь после того, как вы нам сообщите только вам известный шифр. Мы люди не злые, нам бы не хотелось прибегать к насилию, тем более что это и в самом деле может отрицательно сказаться на вашей памяти. Напротив, мы склонны принять вас в дело… Этот вопрос мы ещё обсудим… Но, к сожалению, не мы здесь распоряжаемся. У нас есть шеф. Он скоро прибудет. Если вы до прибытия шефа сообщите нам все, что сказал наш светлой памяти умерший друг, мы вас щедро вознаградим и отправим в Европу. Если вы увидитесь с шефом, вы никогда больше не выйдете отсюда. Выбирайте…

Все это было очень логично и, возможно, заставило бы меня передумать, если бы я не помнила того, что говорилось в самолёте. Я твёрдо знала, что пока не назову им шифр — буду жива. Сказать всегда успею. А зачем я им нужна после того, как они все узнают?

— Понятно, — сказала я и сделала вид, что задумалась. — Но я и в самом деле не помню всего, и мне кажется, что кое-что я перепутала. Сначала я совсем ничего не помнила, потом начала немного вспоминать, но до сих пор у меня ещё все путается. И я совсем не шучу, когда говорю, что мне было бы очень полезно вновь оказаться в подобной обстановке.

— Это мы организуем, — пообещал патлатый. — Да хотя бы сегодня и попробуем…

Я не была уверена, что они поверили мне. Скорее, делали вид, что поверили. Я тоже делала вид, что верю им, и мне очень хотелось надеяться, что они не догадываются, что я делаю вид.

Очень жарко было ходить здесь в парике. Перед тем, как отправиться к бассейну, я вымыла голову — с большим риском для жизни, так как выбрала наугад один из шампуней в ванной, не зная, для чего он предназначен, и не будучи уверена, что от него не вылезут все волосы. Мне не на что было накрутить вымытые волосы, и я сидела у бассейна как прилизанная Гоплана, хотя Гоплана наверняка отличалась более буйными кудрями.

Всюду — внизу на пристани, вверху у вертолётов, да и вообще на каждом шагу — я встречала мрачных чёрных бандитов в широкополых шляпах. Они не чинили мне никаких препятствий в моей прогулке, но ни на минуту не спускали с меня глаз. Излишняя предосторожность: ни моторки, ни вертолёта я не могла бы украсть, не говоря уже о том, что я понятия не имею, как ими управлять. Бежать же пешком в такую жару… Вот если бы была какая-нибудь машина, но я нигде не видела никакого наземного средства передвижения, только воздушные или морские. Хоть бы велосипед какой завалящий… Судя по карте, дорога должна вести вниз, так что на велосипеде я запросто съехала бы.

Было ужасно жарко, и я решила искупаться. Надела на высохшие волосы купальную шапочку и двинулась к бассейну. Мне и в голову не пришло, что этот шаг к воде станет моим шагом к свободе!..

Всю жизнь я жутко мучилась со своими волосами. Что бы я ни делала с ними, все равно выглядела как чучело или оплешивевшая белка, поэтому забота о голове, особенно при соприкосновении с водой, стала моей второй натурой. После мытья, да ещё хорошим шампунем, мои отвратительные волосы — дня два, не больше — выглядели терпимо, и иногда мне даже удавалось сделать из них нечто напоминающее причёску, но как только я имела неосторожность намочить их в реке, озере, пруду, не говоря уже о море, все мои усилия шли насмарку. И почему-то никогда не помогала купальная шапочка, вода проникала даже под самую плотную. Поплавать на спине я могла себе позволить лишь в том случае, если сразу же после плавания собиралась мыть голову. Хотя вряд ли мой способ передвижения по воде заслуживает названия «плавание». Правда, я могла преодолеть расстояние в двадцать метров и не утонуть при этом, но какое это было жалкое зрелище!

На сей раз я очень неплохо вымыла голову, а купальная шапочка была несколько великовата, поэтому с головой следовало обращаться особенно бережно. Вода в бассейне была кристально прозрачна, и отчётливо виднелось дно, выложенное разноцветной терракотовой мозаикой. Мне почему-то казалось, что в том месте, где я собиралась войти в бассейн, должно быть очень мелко, видимо, потому, что вышка находилась по другую сторону бассейна, а, как известно, вышки устанавливают над глубоким местом. Вот почему, небрежно придерживаясь за край бассейна, я смело шагнула в воду.

Не почувствовав под ногами дна, я от неожиданности отдёрнула руку и с криком ушла под воду. Заорала я, разумеется, из-за головы, а не от страха утонуть — это не грозило мне даже с моим умением плавать. Закричав, я хлебнула воды и постаралась поскорее вынырнуть, злясь на себя, бассейн и купальную шапочку. Хлопая руками по воде, как тонущий эпилептик, кашляя и отплёвываясь, я пыталась ухватиться за край бассейна. В этот момент я услышала плеск, что-то с шумом упало в воду, я оглянулась и остолбенела: великолепным кролем ко мне стремительно плыл какой-то тип в элегантном белом костюме. Схватившись за край бассейна рядом со мной и отбросив назад длинные чёрные волосы, он взглянул на меня и в его взгляде явственно выразилось облегчение.

— Зачем вы это сделали? — с упрёком обратился он ко мне по-английски, произнеся предварительно несколько, кажется, португальских, слов. — Вы же могли утонуть! Какое счастье, что все обошлось!

— Прошу прощения, я не умею плавать, — ответила я виновато. — Я думала, что здесь мелко. Вы что, прыгнули, чтобы спасти меня?

— Конечно! Это мой долг.

— О, громадное вам спасибо. И очень прошу меня извинить, из-за меня вы намочили свой костюм. Надо было раздеться!

— У меня не было времени. Пустяки, костюм моментально высохнет.

Во время этого обмена любезностями между нами плавал в воде импозантный пурпурно-зелёный галстук.

— А галстук ваш не полиняет? — встревожилась я.

Тип ответил неуверенно:

— А кто его знает. Надо снять на всякий случай.

— Откуда же вы прыгнули? — поинтересовалась я, так как перед этим не видела вокруг ни души.

— А оттуда, — коротко ответил он, махнув галстуком вверх. Я посмотрела в указанном направлении. Приблизительно на высоте двух с половиной этажей над бассейном виднелась маленькая застеклённая галерея, одно на окон которой было раскрыто. Метров десять, не меньше. И как ему удалось, прыгая с такой высоты, не промахнуться и попасть в бассейн?

— Должно быть, здесь очень глубоко! — воскликнула я, с восхищением глядя на него.

— Двенадцать метров, — ответил он и вылез из бассейна.

Я тоже вылезла и помогла ему аккуратно разложить галстук для просушки. Мы уселись на пластиковых пуфиках и продолжали разговор, причём он все время менял положение, подставляя солнцу разные фрагменты своего одеяния. Я предложила ому снять пиджак, но он отказался категорически. Костюм просыхал с быстротой, несомненно свидетельствующей о его синтетической природе.

Наш разговор не выходил за пределы плавания. Ярко описав своё неумение плавать, я даже несколько преувеличила его, чтобы сделать человеку приятное. Ведь наверняка он оказался бы в глупом положении, если бы узнал, что напрасно прыгал — с такой высоты…

— А лодку как вы переносите? Как себя чувствуете на корабле? — поинтересовался он, поддерживая светский разговор.

Я ужа собиралась ответить, что прекрасно, как вдруг мне пришла в голову идея — пока ещё туманная, и я ответила совсем не так, как собиралась:

— Ужасно! Я боюсь воды и не выношу качки. Даже не знаю, как быть, мне тут обещали устроить экскурсию вон в тот город, — и я махнула рукой, надеюсь, в противоположном направлении. — Они сказали, что мы отправимся на лодке, а я жутко боюсь, но мне стыдно признаться.

— Так надо было сказать, — посочувствовал тип. — Зачем же мучиться? Я им сам скажу!

— Ни в коем случае! — воскликнула я. — Не надо говорить, я не хочу, чтобы они знали, — доверчиво призналась я. — Пожалуйста, никому ни слова!

— Хорошо, но обещайте мне, что не будете больше прыгать в глубокую воду. Вон там есть лесенка, по ней можете осторожно спуститься в бассейн. А вообще-то, вам лучше обходиться душем.

Он встал и объяснил мне, как обращаться со сложной системой всевозможных душей и фонтанов, оборудованных у бассейна. Я с благодарностью восприняла этот урок и тут же применила свои знания на практике. Тип осмотрел высохший галстук, нацепил его, обдёрнул на себе костюм, галантно попрощался и удалился.

Я сняла купальную шапочку и принялась опять сушить волосы. Обдумывая, случайно ли он пришёл мне на помощь или с меня не спускают глаз, я вдруг услышала звук мотора. Обыкновенного автомобильного мотора, работающего на полных оборотах где-то по ту сторону построек и, судя по звуку, приближающегося к резиденции.

Проявленная мною вслед за этим прыть была поистине сверхъестественной, учитывая жару. Я набросила на себя хламиду, обшитую золотой каёмкой, вскочила в один на тех лифтов, которые я терпеть не могу, и уже через минуту оказалась во внутреннем дворике. Там ничего не было, но звук мотора нарастал. Это наверняка был легковой автомобиль, и находился он где-то очень близко, но, видимо, дорога, ведущая вверх, была чрезвычайно крутой, так как машины все ещё не было видно. И вот наконец из-за скалы показался чёрный «ягуар».

Я стояла в тенёчке и с тоской смотрела на приближавшуюся машину. Наконец что-то привычное, машина, с которой я умею обращаться и на которой запросто могла бы бежать отсюда — ведь раз на ней приехали, то можно и уехать? Из машины вышел патлатый с каким-то незнакомым мне маленьким чёрным толстяком. Но это не мог быть шеф, так как он уж очень уважительно обращался с патлатым.

Не заметив меня, они вошли в здание. Шофёр с бандитской физиономией въехал на машине в гараж, и я узнала, что часть стены является дверью гаража. Наверняка опять фотоэлемент или какое-нибудь механическое устройство, потому что половинки дверей раздвинулись сами. У них везде здесь были раздвижные двери, очень удобно.

Воспользовавшись тем, что вокруг никого не было, я внимательно исследовала площадку и обнаружила механическое приспособление — место, на которое въезжающая автомашина должна была надавить колёсами, чтобы открылась дверь. Обнаружить-то я обнаружила, а где взять в случае чего два тяжёлых предмета по пятьсот килограммов каждый? Тяжело вздохнув, я решила продолжить свои изыскания.

На скалы рядом с балкончиком можно было вскарабкаться без труда, и я вскарабкалась. Снизу верхушки скал казались острыми как бритва, на самом же деле они представляли собой довольно округлые кручи, идущие вдоль берега. Далеко внизу виднелся океан, а сразу у моих ног начиналось что-то, что при большом воображении можно было принять за тропинку. Я двинулась по ней. Это было не очень трудно, правда, временами приходилось передвигаться на четвереньках. Вскоре я добралась до маленькой площадки, посыпанной песком. Тут наконец я нашла немного тени; её давали развесистая пальма и несколько довольно импозантных кактусов. Я знаю, что кактусы растут в самых неожиданных местах, а вот наличие здесь пальмы меня удивило. Впрочем, возможно, я не очень хорошо разбираюсь в ботанике.

Если бы мне удалось взобраться на эту пальму, я бы смогла охватить взглядом всю резиденцию и окружающие её окрестности. К сожалению, от этой мысли пришлось отказаться, поэтому я ограничилась тем, что влезла на скалу за пальмой. Это тоже дало неплохой результат. Отсюда мне была видна часть построек бандитской резиденции, ниже — кусок извивающейся, как змея, дороги, а ещё ниже нечто ужасное: разводной мост! Построили его над ущельем, в которое упиралась дорога. Сейчас мост был поднят. Ясно, его опускают только тогда, когда проезжает машина, и наверняка управляющий им механизм скрыт где-то в резиденции.

Очень долго сидела я на карачках на этой скале и пыталась что-нибудь придумать. В голове у меня один за другим сменялись самые фантастические проекты, пока я не решила, что мне следует получше ознакомиться со всеми устройствами и попытаться понять, как они действуют. Тогда можно будет строить проекты.

Я слезла со скалы и уже собралась возвращаться, как вдруг увидела в море большую моторную яхту. На носу яхты большими буквами было написано романтическое название «Stella di Mare» — «Морская звезда». Медленно плыла яхта по морю, и слабый гул мотора был еле слышен. Оказавшись прямо напротив меня, яхта резко изменила направление и под прямым углом двинулась к берегу. Вот она уже совсем близко и, кажется, намерена врезаться в скалу. Заинтересовавшись, я спустилась на выступ скалы, нависший над берегом, легла на живот и осторожно высунула голову. Яхта действительно входила в скалу, правда, не прямо подо мной, а несколько в стороне.

Я уже давно решила ничему здесь не удивляться и попыталась найти какое-то логичное объяснение происходящему. Отбросив как мало реальную версию о раздвижных воротах в виде монолитной скалы, я решила, что там, скорее всего, имеется какой-нибудь невидимый сверку грот. Тщательно, метр за метром изучая береговую полосу, я заметила наконец, что в одном месте её линия прерывается. Вход в бухту?

Ни минуты не раздумывая, я решила подойти поближе. То, что я называю тропинкой, спускалось вниз, я тоже, по большей части на четвереньках. Тропинка резко свернула в сторону, и я оказалась в небольшой нише, вырубленной в скале. Глянув вниз, я обнаружила три вещи: яхту, величественно разворачивающуюся в бухточке, лишь немногим больше самой яхты и со стороны океана целиком закрытой скалами, нависший над яхтой довольно большой помост, на котором встречали яхту три человека, и металлическую лесенку, ведущую от моей ниши прямо на этот помост. Лёжа в своей нише, я спокойно наблюдала за происходящим, уверенная, что успею скрыться, если они вздумают подниматься по лесенке.

Они не стали подниматься. После того как яхта пришвартовалась, они ещё какое-то время крутились на помосте, с яхты сошёл экипаж в составе двух бандитов, и все они исчезли в стене подо мной. Конечно, опять раздвижная дверь и опять сложная система управления с центром в здании. С ума можно сойти от всех этих достижений цивилизации!

Мне очень хотелось сразу же спуститься на помост, но я не выношу всяких этих идиотских металлических и верёвочных лесенок. Спущусь по ней, решила я, когда не будет другого выхода. Пока же я поднялась по тропинке и прежним путём, без особых трудностей, вернулась к себе.

По тому, как меня встретили, я поняла, что исчезла незаметно для них и что это их смертельно напугало. При виде меня поднялся переполох, один чёрный бандит со всех ног бросился в одну сторону, второй в другую, третий, в белом костюме, кинулся к телефону, и у первого же лифта я наткнулась на выходящего из него толстяка.

— Где вы были? — выкрикнул он, причём на его лицо одновременно выражались беспокойство и облегчение.

— На прогулке, — вежливо объяснила я. — Нашла прелестное местечко на берегу с видом на Европу и сидела там под пальмой. Там так хорошо!

Он захлопал главами, видимо, стараясь сообразить, какую пальму с видом на Европу я имею в виду. Следует заметить, что пальм там была прорва. Тем временем его беспокойство рассеялось и осталось одно облегчение.

— Хорошо, что вы вернулись со своей прогулки. После обеда едем в город. В соответствии с вашим пожеланием…

Я совсем этого не желала, но решила не возражать. Пусть будет экскурсия в город, надо же мне развлечься после всех моих сегодняшних открытий. Но оказалось, что открытия ещё не кончились. Видимо, суждено было мне вести здесь жизнь интенсивную и полную эмоций.

В город мы отправились на моторной лодке. В последнюю минуту я вспомнила о том, что должна бояться воды. Да и вспомнила лишь потому, что они уж чересчур внимательно наблюдали за мной в момент посадки. Видимо, мой спаситель в ошеломляющем галстуке сделал им подробный доклад. Откровенно говоря, из всех видов сообщения я всегда предпочитала водное и совершенно не боюсь воды, невзирая на своё неумение плавать. Я обожаю качаться в маленьких лодках на больших волнах, качка мне не страшна, и я не знаю, что такое морская болезнь. Вот почему я не была уверена, что моя симуляция будет выглядеть достаточно убедительной.

О своей боязни воды я вспомнила в тот момент, когда занесла ногу над палубой моторки. Я качнулась, наклонилась вперёд и отдёрнула ногу, чуть не потеряв равновесие. В воду бы я не упала, зато влетела бы в лодку головой вперёд, что отнюдь не входило в мои намерения. Лупоглазый бандит заботливо поддержал меня. Ногу я отдёрнула для того, чтобы подумать, как войти в лодку с возможно более испуганным видом, но вместе с наклоном получилось прелестно и мне больше не было необходимости демонстрировать свой страх!

— Да садитесь же наконец, — звал меня из лодки патлатый.

— А там не мокро? — с беспокойством спросила я. — Ещё туфли замочу… Может, лучше на машине?

— Нет, не лучше. Здесь сухо. Эй, помоги даме!

Лупоглазый попытался втолкнуть меня в лодку. Я упёрлась изо всех сил.

— Не надо, я сама, — с достоинством заявила я.

Теперь я попробовала начать с другой ноги, поставив её на борт. Борт слегка накренился, я собралась издать крик ужаса и опять отпрянуть, но не успела. Лупоглазый был начеку. Правда, он рассчитывал, что я опять качнусь вперёд, и из самых лучших побуждений подтолкнул меня, так что я действительно потеряла равновесие и очень естественно свалилась на колени к патлатому. Получилось так, как надо, и я совсем не пострадала. Извинившись перед патлатым, я неодобрительно заметила, что посудина кажется мне на редкость неустойчивой. И вообще, не слишком ли она мала для путешествия по такой большой воде?

— Как раз впору, — отрезал патлатый и бросил взгляд на мою голову.

С самого обеда на неё все бросали взгляды. Дело в том, что я наконец сняла парик, начесала и покрыла лаком свежевымытые волосы и соорудила вполне приемлемую причёску, так что совсем непонятно, что могло вызвать у них такой интерес. Цвет, конечно, другой, но ведь парики давно уже перестали быть редкостью. К тому же эти взгляды были полны горечи, а уж это было совсем непонятно.

В лодке я продолжала играть свою роль: сидела напряжённо выпрямившись, закрыв глаза и стиснув зубы, неохотно и лаконично отвечая на обращённые ко мне вопросы. А как приятно было плыть! Океанские волны слегка покачивали нас, моторка неторопливо взбиралась на большую волну и мягко скатывалась вниз. Какое наслаждение было бы сидеть на носу, глядеть на воду и свободно предаваться упоительному колыханию!

Я стала думать о предстоящей нам экскурсии в город. В конце концов, город это город, там есть полиция, я могла бы сбежать и явиться в полицию. Или смогла бы сбежать и кинуться на вокзал — ведь если через Паранагуа проходит железная дорога, должен быть и вокзал — и попытаться уехать поездом. Интересно, как они собираются меня охранять, может, прикуют к себе цепью?

Ничего подобного не произошло. Мы пришвартовались к маленькому причалу в самом конце порта, довольно далеко от города. Было темно и как-то неприятно. Сначала я ещё пыталась извлечь кое-какую туристическую пользу из своего пребывания в городе, но вскоре отказалась от этой мысли. Меня больше заинтересовало отношение туземцев к моим спутникам. Все они с ними почтительно и даже заискивающе здоровались, в том числе и представители властей в мундирах. Я не уверена, что это были полицейские. Может быть, такие мундиры носили здесь железнодорожники, пожарники или таможенники, но все они без исключения оказывали сопровождающим меня бандитам всяческие знаки уважения. Следовало ожидать, что первый же полицейский, к которому я обращусь за помощью, возьмёт меня за ручку и отведёт в резиденцию. Остальное встречающееся нам население состояло из черноволосых мужчин в широкополых шляпах с бандитскими физиономиями, и все они, как один, казалось, представляли собой обслуживающий персонал все той же резиденции.

Игорный дом, конечная цель нашей экскурсии, был совсем близко. Жалкий на вид ресторанчик под названием «Esperanza» — «Надежда», что я сочла счастливым предзнаменованием, внутри блистал роскошью. Датские кроны мне ещё раньше обменяли на доллары по нормальному банковскому курсу, а обменивать их на местную валюту на было необходимости, ибо, во-первых, играли на жетоны, и, во-вторых, доллары тоже были в ходу. Так я и по сей день не знаю, как выглядит та их местная валюта.

Я решила сохранять хладнокровие, чтобы не спустить в этом экзотическом притоне все своё состояние. Заняв место у рулетки, я стала делать маленькие ставки — и довольно удачно. Для начала я поставила на восемнадцать и выиграла. Через минуту меня будто что-то толкнуло, я опять поставила на восемнадцать и опять выиграла. Пока мне везло, но я знала, что существует закон, в соответствии с которым я ещё какое-то время буду выигрывать, но потеряю все, если слишком долго останусь за этим столом, вот почему после первого проигрыша я встала и решила сменить место.

За соседним столиком играли в какую-то неизвестную мне игру. Я остановилась, заинтересовавшись, и в этот момент услышала:

— Говори по-немецки.

Сказано это было на немецком языке. А сказал лупоглазый, не меняя выражения лица, не отрывая глаз от карт на столе и обращаясь к своему соседу. Я стояла как раз за их плечами. Этого соседа — чёрного, как и все туземцы, уже немолодого и очень красивого — я не знала. Продолжая разговор, он сказал:

— Не понимаю, как он мог ошибиться.

— У неё чёрные глаза, обрати внимание, — ответил мой бандит. — А на голове у неё был платиновый парик. Мы тоже думали, что это её волосы. Он не знал Мадлен и был уверен, что это она.

— А почему не было Мадлен?

— В последний момент Арне предупредил её о готовящейся облаве. Она поехала прямо в аэропорт, чтобы там перехватить Бернарда. Но не успела…

— Ужасно, — с горечью сказал чёрный. — Кошмар! А ты уверен, что она не понимает по-немецки? Следует соблюдать осторожность.

— Уверен, — ответил тот и неожиданно обратился ко мне. — Вы знаете эту игру? Хотите сыграть?

Я продолжала с интересом наблюдать за игрой, не обращая на них внимания. Он говорил по-немецки, так откуда же мне знать, к кому он обращается? Нет, меня так легко не поймать.

— Мадемуазель Иоанна, — через минуту обратился он ко мне. — Я спрашивал, не желаете ли вы сыграть в ату игру?

«Только бы мне не запутаться в этих языках», — подумала я и милостиво улыбнулась ему, так как он перешёл на французский.

— Ах, вы мне? Извините, я не слышала. Нет, спасибо, я предпочитаю рулетку.

И я перешла к соседнему столу. То, что я только что услышала, очень взволновало меня. Тайна постепенно разъяснялась. Наконец-то мне стало понятно, из-за чего произошла ошибка и почему в это дело впутали меня. Какая-то девица по имени Мадлен была похожа на меня, и несчастный умирающий последним усилием передал мне зашифрованное сообщение. Если он её не знал, должен был спросить пароль, но, по всей вероятности, на это у него не было ни времени, ни сил. И если он был единственным обладателем тайны, ничего удивительного, что они так всполошились и прихватили меня с собой. Что им ещё оставалось делать? Я бы на их месте поступила точно так же. Теперь понятно, почему они бросали на мою голову такие неодобрительные взгляды… Если бы не этот проклятый платиновый парик, сидела бы я сейчас спокойно у Фрица в офисе, рисовала фрагменты ратуши и радовалась выигрышу на скачках.

Надеясь услышать что-нибудь ещё, я больше расхаживала между столами, чем играла, благодаря чему не успела проиграть того, что мне удалось выиграть вначале, в итоге оказалась в выигрыше. Пожалуй, такой метод следует принять на вооружение.

Я провела ряд экспериментов с целью установить границы моей свободы. Можно было, например, улучить минутку, сбегать на почту и послать весточку Алиции. Как бы не так! Правда, никто не мешал мне покинуть помещение, никто не хватал меня и не удерживал силой, но, как только я делала попытку отдалиться, тотчас же раздавался тихий свист и рядом со мной появлялись три чёрных бандита — два по бокам и один сзади. Они делали вид, что не обращают на меня внимания, но держались рядом со мной, как приклеенные. От мысли спасаться бегством — в незнакомом городе, в темноте — я отказалась. Отказалась я и от мысли бежать через окно дамской туалетной комнаты, главным образом потому, что в дамской туалетной комнате не было окна. Да, положение моё было незавидным.

Поздно ночью я позволила отвести себя на пристань и устроила там представление под названием «яхтофобия». За исключением морской болезни, которую мне никак не удавалось вызвать у себя, я изобразила все, что только видала и слышала на эту тему, и сама себе стала невыносима.

* * *

На следующий день я развила бурную деятельность. Тщательнейшим образом обследовав все помещения, я обнаружила множество интересных и совершенно ненужных мне вещей: электроподстанцию, насосную станцию, машинное отделение и радиоузел. Только под конец я нашла то, что искала. В самом низу, почти на уровне внутреннего двора, находилось помещение с многочисленными пультами, радарными и телевизионными экранами и электрифицированной картой местности. Я провела там чуть ли не полчаса, пока они не спохватились и не выгнали меня, и то не очень сердились при этом. Видимо, считали, что мне вовек во всем этом не разобраться, и я не скажу, что они так уж ошибались. А того обстоятельства, что в критических жизненных ситуациях мои умственные способности достигают недосягаемых высот, я и сама не знала.

Мои умственные способности в течение упомянутого выше получаса позволили мне выявить на электрифицированной карте все интересующие меня объекты: подземный переход к помосту над бухтой, куда вошла яхта, подъёмный мост у въезда в резиденцию и что-то непонятное в самом конце дороги. В натуре я этого не видела и поэтому не имела понятия, что бы это означало, предполагала только, что, видимо, какая-то преграда на шоссе. Обнаружила я также, какой рычаг управляет каждым из этих объектов, но вот главного мне не удалось выяснить, а именно — какой рычаг ведает подъёмным мостом.

После того, как меня выдворили из диспетчерской, я продолжила свои изыскательские работы и обнаружила прямой лифт, связывающий здание с гаражом, в котором все ещё стоял чёрный «ягуар». С тоской поглядела я на машину, подумала над тем, где они могут держать ключи от зажигания, ничего на придумала и отправилась дальше.

Осмотрев на всякий случай оба вертолёта на террасе, я искупалась в бассейне и наконец решила отдохнуть под пальмой. Отсюда я видела, как прилетел третий вертолёт и из него вышел маленький бандит. Он поговорил с другим, в белом костюме, теперь я знала, что так одевался обслуживающий персонал высшей категории, после чего вошёл в дом. Я видела, как из гаража выехал «ягуар», в котором сидел только один шофёр — тот самый чёрный бандит с лицом убийцы. Я видела, как во двор въехал грузовик, и с него стали сгружать какие-то ящики.

Все это я могла свободно рассмотреть, так как во время сегодняшних изысканий обзавелась попутно некоторыми полезными вещами. В их числе был превосходный цейсовский бинокль, очень острый пружинный нож и литературное произведение, которое называлось, если память мне не изменяет, «Пособие для яхтсмена-любителя» на английском языке, и я собиралась почитать его на досуге — на всякий случай. Бинокль и нож я тоже прихватила на всякий случай, ведь никогда не знаешь, что тебе понадобится. Присваивая их, я не испытывала ни малейших угрызений совести.

Вертолёт опять взлетел. Рассматривая в бинокль окрестности, я особое внимание уделила дороге. Думаю, что с этой высоты она просматривалась примерно километров на десять, не вся, разумеется, а лишь отдельные участки. Под самым носом торчал мост, и я вдруг сообразила, что легко и просто могу узнать, каким рычагом он приводится в действие. Достаточно быть в диспетчерской в тот момент, когда к нам будет приближаться или уезжать от нас какая-нибудь машина. Сейчас мост поднят, значит, надо будет его опустить.

Конечно, я могла просидеть под своей пальмой и целые сутки, не спуская бинокля с дороги, но мне посчастливилось. Сначала вернулся вертолёт, и из него вышли трое незнакомых мне мужчин, а вскоре я увидела, что по дороге что-то движется. Конечно, на таком расстоянии нельзя было определить, «ягуар» это или другая машина и едет ли она к нам или свернёт куда-нибудь в сторону, но я на всякий случай стремительно бросилась вниз. Точнее, постаралась как можно быстрее преодолеть на четвереньках путь по скалам.

Дверь в диспетчерскую не запиралась на ключ и, как все двери, раздвинулась бесшумно при моем приближении. С бьющимся сердцем, затаив дыхание, остановилась я за спиной человека, сидящего за пультом. Белый костюм свидетельствовал о его принадлежности к высшей касте. Он внимательно следил за картой, по которой медленно передвигалась светящаяся точка, а у меня просто глаза разбежались, я не знала, на чем сосредоточить внимание. Ах, как бы мне пригодилось сейчас strabismus divergens, расходящееся косоглазие.

Точка приблизилась к тому неизвестному мне препятствию, что находилось в конце пути. Человек за пультом перевёл в верхнее положение первую рукоятку справа. Точка миновала это препятствие, и он вернул рукоятку в прежнее положение. Собственно, этого было достаточно, я узнала, что хотела, но все-таки не мешало убедиться. Бесконечно долго стояла я у него за спиной. Точка ползла, как подыхающая корова, пока наконец, по прошествии нескольких столетий, не добралась до мостика. Человек в белом костюме перевёл вверх вторую рукоятку справа.

Так же незаметно я удалилась. Все во мне торжествовало. Постепенно вырисовывался путь к свободе.

На общее собрание я наткнулась случайно.

Не без причины наблюдалось такое оживление воздушного и наземного транспорта. Прибыло несколько новых типов, но ни один из них не был шефом, поскольку по-прежнему главную роль играл патлатый. Обедала я в большой компании, вместе с моими прежними знакомыми, было их одиннадцать человек, и все новенькие с отвращением поглядывали на мою голову — как видно, их уже проинформировали.

После обеда все они куда-то исчезли. Целиком поглощённая напряжённой умственной работой, я слонялась по всему зданию, пытаясь решить очередную проблему, и совсем не собиралась разыскивать их.

Проблема же была такая: где они могут держать запасные ключи? Ведь у каждой автомашины, у каждого вертолёта, яхты и всякого другого средства передвижения должно быть до два комплекта ключей от зажигания. Один комплект находится у водителя, пилота, рулевого и так далее. А где хранится запасной? Ведь водители и пилоты сменяются, их могут срочно вызвать, они могут разминуться, поэтому запасные ключи должны всегда храниться в определённом месте. Трудно предположить, что их кто-то носит при себе. Даже если и существует какой-нибудь интендант, кладовщик или ключник, вряд ли он таскает повсюду с собой огромную связку ключей. Наверное, где-то есть специальный шкафчик, или ящик в столе, или, наконец, доска, на которой висят все ключи.

Тщательно осмотрев всю диспетчерскую, в которой не было ни души, и ничего не обнаружив, я принялась размышлять: где же они могут держать ключи? Если не в диспетчерской, то наверняка у начальства, скорее всего в кабинете шефа. Раз есть шеф, то должен быть и кабинет. Правда, во время моих изысканий мне не попадалось ничего похожего на кабинет шефа, но, возможно, я просто не обратила на него внимания, так как меня интересовало главным образом техническое оснащение резиденции.

Ничего не поделаешь, придётся по новой начинать обход. Во время оного я наткнулась на одного из официантов, хотя, возможно, этих людей следовало называть лакеями. С утра до вечера они обслуживали нас, и всегда в белых фраках, с ума сойти! Встреченный мной катил перед собой столик на колёсиках, на котором был сервирован кофе, распространяющий упоительный аромат. Уж что-что, а кофе у них был хорош, ничего не скажешь.

Вдыхая этот аромат, я, не отдавая себе отчёта, что делаю, двинулась за столиком. У меня, видимо, случился лёгкий приступ умственного расслабления — может, от жары, а может, от чрезмерных умственных усилий.

Двери перед официантом почему-то не распахнулись сами по себе, что меня удивило. Он нажал на кнопку у косяка двери, и, прежде чем дверь открылась, я успела вплотную приблизиться к нему. Он меня не видел и не слышал — пол был покрыт коврами.

Без всякой задней мысли я последовала за ним и оказалась в конференц-зале. Одиннадцать мужчин сидели вокруг стола, отделённого от входа металлической решёткой, оплетённой буйными побегами какого-то вьющегося растения. Официант покатил столик дальше, а я шагнула вправо и присела в зарослях.

Присутствие на конференции никак не входило в мои намерения. Не входило в мои намерения и подслушивание того, о чем там говорилось. Но раз уж я здесь оказалась… Да и передохнуть в прохладе и зелени совсем не мешало.

Официант удалился, не глядя по сторонам, и переговоры возобновились. Велись они сразу на трех языках — английском, французском и немецком, что лично для меня было очень удобно.

— Согласно последним данным, — заявил патлатый, — мы успели распродать паи…

И больше я ничего не поняла. Посыпались торговые термины, названия каких-то предприятий, акционерных обществ и тому подобное.

— Мы успели снять деньги со счётов… — И опять длинный перечень, на сей раз всевозможных банков в Англии, Франции, Голландии, Швейцарии.

— …и на все деньги были закуплены драгоценности…

— Конкретнее, — перебили его. — Какие именно?

— Это мы знаем только приблизительно. Нам удалось установить, что около 80 процентов вложено в алмазы. На остальное приобретены золото и платина.

— Все это заморожено, — сказал другой голос. — А что осталось у нас?

— Почти ничего, — мрачно признался патлатый, и воцарилась гробовая тишина.

— А поступления? — с надеждой спросил кто-то.

— Об этом мы уже говорили. В настоящее время они не покрывают и половины текущих расходов…

И опять гнетущая тишина. Да, весёлой эту конференцию не назовёшь. А мне становилось все интереснее.

— Кто же несёт ответственность? — нарушил тишину чей-то зловещий голос. — Кто дал такое идиотское распоряжение?

— Шеф, — кто-то ехидно поспешил удовлетворить его любопытство. — Все придумал шеф, и очень хорошо придумал. Вся операция была проведена чётко и быстро. Все мы знаем, что наши счета были блокированы буквально через час после того, как мы сняли деньги. Они действовали быстро, а мы ещё быстрее, так как шеф все предусмотрел. Закупали в Париже, Амстердаме и непосредственно в ЮАР. Все провернули за двадцать четыре часа и передали Бернарду. Он один был «чистый» и мог разъезжать свободно. Место он подыскал заранее и зашифровал…

— Ха-ха, — саркастически рассмеялся кто-то. — И как зашифровал!..

— Если бы Бернард передал шифр Мадлен, — хладнокровно продолжал предыдущий оратор, — эти алмазы и платина были бы уже здесь.

Затем слово взял патлатый:

— Планом было предусмотрено переждать самое опасное время. Здесь, в безопасности, мы должны были отсидеться в течение нескольких месяцев, а потом начать все сначала. Средств у нас было более чем достаточно, у Интерпола же нет никаких конкретных улик против нас. И вот какая-то мелочь все испортила! Виноват Арне, который слишком поздно сообщил нам о готовящейся полицией облаве. Может, его подозревали и он боялся рисковать, но сейчас не это важно…

Кто-то прервал его:

— И что же, этот Арне так и…

— Несчастный случай, — коротко и равнодушно бросил патлатый. — Теперь надо как-то исправить последствия этой неприятной ошибки…

И конференция перешла к моему вопросу. Мнения выступающих разделились. Одни предлагали подвергнуть меня самым изощрённым пыткам, другие высказывались за метод мягкого убеждения. Двое даже выразили желание взять меня в жены. Ясно было одно: дело надо кончать как можно скорее, и не столько из-за стеснённых финансовых обстоятельств, сколько, подчиняясь приказу шефа, выжать на меня шифр немедленно и любыми средствами.

Начались прения. От пыток большинством голосов отказались, ибо никто из присутствующих не мог гарантировать, что они не скажутся отрицательно на моей памяти. Отказались также от мысли поручить кому-нибудь войти ко мне в доверие или возбудить во мне страстную любовь — главным образом из-за отсутствия подходящего кандидата. В конце концов было принято решение обращаться со мной как с тухлым яйцом, то есть бережно и осторожно, до тех пор пока я не выдам тайну, после чего стереть меня с лица земли, ибо я слишком много знаю.

Горячую дискуссию среди участников конференции вызвал факт доставки меня в резиденцию. Толстяк и патлатый с трудом отбивались от яростных нападок остальных, пытаясь вину за все свалить на Арне. Я поняла, что так звали полицейского, к которому я обратилась за помощью в копенгагенском игорном доме. Вместо того чтобы спокойно выслушать то, что я хотела ему сообщить, он заткнул мне рот тряпкой с хлороформом. Будучи под наркозом, я ничего не выболтала. Вот и пришлось тащить меня за тридевять земель. А так можно было бы сразу пристукнуть на месте, и никаких проблем.

Я все-таки не совсем понимала, зачем надо меня обязательно убивать после того, как я сообщила бы им шифр. В ходе дальнейшей дискуссии я поняла и это. И в самом деле, выпусти они меня на свободу — и полиция тут же взяла бы меня в оборот. А если какое-нибудь непредвиденное препятствие помешает бандитам немедленно забрать драгоценности из указанного мной тайника? Их перехватит полиция, и плакали денежки! Нет, рисковать никак нельзя, тут я готова была согласиться с ними.

Ну а после того, как меня доставили в их логово, не могло быть и речи о том, чтобы сохранить мне жизнь. Я проникла в их резиденцию, знаю их в лицо… Да и вообще, посторонний человек располагает сведениями об их организации. О чем тут, собственно, говорить?

Мне бы ещё свечку, и в своём зеленом убежище я окончательно почувствовала бы себя покойницей, ведь все присутствующие в этом зале, не исключая и меня, только так представляли моё ближайшее будущее, с той лишь разницей, что господам за столом это сулило радость, у меня же вызывало совсем другие эмоции. Не удивительно, что услышанное не возбудило во мне симпатии к бандитам. Кипя негодованием и жаждой мести, я стала слушать с удвоенным вниманием и узнала много интересного.

Так мне стало известно, что в настоящее время шеф пребывает на Ближнем Востоке, где спешно организует новые отделения фирмы, чтобы как-то поднять доходы. Я постаралась запомнить конкретные населённые пункты, фамилии и адреса. Из обсуждения различных технических сторон деятельности фирмы мне стало ясно, что её специальностью являются не только нелегальные игорные дома, но и легально существующая индустрия развлечений, всякого рода контрабанда, торговля наркотиками. Я ещё подумала, что, если бы не их упорное решение прикончить меня, я могла бы найти в их деятельности и положительные моменты — ведь и контрабанда, и наркомания подрывают устои капитализма. Однако их идиотское упорство в решении моей судьбы настроило меня по отношению к ним резко отрицательно, и я решила не давать им пощады.

Выяснилось, что полиция уже давно заинтересовалась ими. Создавшееся в настоящее время трудное положение объясняется акцией Интерпола. В Интерпол им не удалось внедрить своего человека. В полиции разных стран были их люди, а в Интерполе не было. Я постаралась запомнить имена и псевдонимы их людей в полиции и с интересом выслушала пожелания по адресу Интерпола. Если бы хоть часть их исполнилась, большинство сотрудников Интерпола погибло бы на редкость неприятной смертью.

Все конечности у меня затекли из-за неудобного положения, но я не могла покинуть свой зелёный тайник. Да и вопросы обсуждались один интереснее другого. Сейчас они перешли к проблеме собственной безопасности. Данная резиденция являлась их последним убежищем, так что обнаружение её будет для них полной катастрофой. И хотя это представлялось маловероятным, на всякий случай в заливе стоит яхта «Морская звезда», которую не догнать ни одному полицейскому катеру. Кроме того, два реактивных самолёта находятся в постоянной готовности, а на персонал аэродрома можно положиться. У шефа есть ещё какое-то тайное убежище, и все было бы хорошо, если бы не я.

А я совсем одеревенела, мне жутко хотелось курить и пить, от запаха цветов разболелась голова, но я мужественно досидела до конца конференции. И оказалось, не напрасно — кабинет шефа нашёлся сам собой. Все вышли в ту самую дверь, в которую проникла я. Остались только патлатый и один из приезжих. Они подошли к стене, которая была мне из моего укрытия очень хорошо видна, нажали на кнопку под висящим на этой стене бра, и часть стены отъехала в сторону. Затем они вошли в открывшуюся дверь, но что делали там, я не видела. Знаю лишь, что делали они это недолго, я даже не успела размять ноги. Когда они удалились, я покинула свой зелёный пост, подошла к стене и нажала на кнопку под бра.

Без сомнения, это был кабинет, хотя подобных кабинетов мне видеть не приходилось. Вместо окон у него были экраны телевизоров, причём на всех появлялись разные изображения. Так, на первом была представлена диспетчерская со всеми её пультами и электрифицированной картой. Я включала один экран за другим, рассматривала изображение и выключала, чтобы перейти к следующему, каждую минуту ожидая, что нажму какую-нибудь не ту кнопку. Вместо письменного стола стоял какой-то жутко сложный агрегат, в аппаратуре которого я не могла разобраться и предпочла ничего там не трогать. Единственным более-менее привычным элементом меблировки этого помещения была стеклянная этажерка на колёсиках, внутри которой на наклонных полочках я увидела то, что так долго искала: множество ключей разнообразных форм и размеров, в том числе и к автомашинам, или, во всяком случае, очень на них похожие. Долго рассматривала я этот предмет меблировки, не находя способа его открыть, и решила, что в случае необходимости просто-напросто грохну этажерку об пол.

Апартаменты шефа мне удалось покинуть незаметно. Меня несколько удивляла предоставленная мне свобода в передвижении по всей резиденции, но, подумав, я нашла этому простое объяснение: члены правления фирмы были здесь у себя дома, чувствовали себя в безопасности, друг от друга им нечего было скрывать. Я же, единственный посторонний человек, все равно предназначалась на убой.

Через несколько дней я уже располагала рядом ценных наблюдений.

Во-первых, патлатый часто уезжал.

Во-вторых, это вызывало падение дисциплины, что проявлялось до смешного явно. Как только улетал вертолёт с патлатым на борту, стоящий на часах при вертолётах чёрный бандит садился и закуривал, бандит при моторках оставлял пост и поднимался наверх, все бросали свои дела и располагались на отдых в тенёчке, так что мне без труда удавалось исчезать из их поля зрения.

В-третьих, я обратила внимание на такой факт: когда мы пребывали в игорном доме, та моторная лодка, которая доставляла нас, отплывала, а вместо неё приплывала другая, обе они были в постоянном движении. Я не знала, пригодится ли мне такое наблюдение, но на всякий случай замечала все, связанное с водой. Океан, отделяющий меня от Европы, не позволял забывать о себе.

Посещение игорного дома стало для нас привычным занятием. Мы отправлялись в притон после обеда и возвращались далеко за полночь, между часом и тремя, причём мне удалось-таки вызвать хаос в коммуникациях. Уже на третий раз я упёрлась всеми четырьмя лапами и отказалась пользоваться водными средствами сообщения. Меня попробовали наказать, лишив вечернего развлечения, но я устроила им такой скандал, что сама пришла в восторг. Следует заметить, что у меня особый дар устраивать скандалы. Теперь меня доставляли на вертолёте, но этот вид транспорта действовал только в одном направлении. Если я была в выигрыше, я сразу соглашалась возвращаться на лодке, а если в проигрыше — то не сразу, и тогда возникали серьёзные проблемы. После долгих уговоров я соглашалась вернуться на моторке, и это даже в некоторой степени было логично, так как после полуночи волны становились меньше, может из-за отлива.

В-четвёртых, я установила, что у большой яхты в нашем заливе нет никакой охраны. Она стояла себе спокойно сама до себе, и никто ею не пользовался.

В-пятых, я нашла ключи от «ягуара». Я подглядела, как шофёр, поставив машину в гараж, самым обыкновенным образом повесил их на гвоздике у двери. Правда, это я для простоты прибегаю к таким обыкновенным словам, а на самом деле и дверь не была дверью, и гвоздь не был гвоздём, а чем-то средним между верхушкой радиоантенны и крюком в лавке у мясника.

Теперь передо мной открылся путь к спасению. Бежать надо как можно скорее, до прибытия мифического шефа, которым меня все дружно пугали. Ведь со мной каждый день вели разговоры на животрепещущую тему, каждый день докучали глупыми вопросами, каждый вечер старались застать меня врасплох во время игры, рассчитывая, что, увлёкшись игрой, я проговорюсь, но, в общем, честно говоря, я не могла пожаловаться на плохое обращение. Все говорило о том, что всерьёз за меня возьмётся шеф, и я отнюдь не намеревалась дожидаться этого.

Время от времени я впадала в меланхолию и симулировала депрессию, давая понять, что вот-вот не выдержу, размякну, откажусь от войны с ними и все расскажу. Все четверо сразу оживлялись, глаза у них разгорались, лица прояснялись, они начинали увиваться вокруг меня, как обезьяны в цирке. Так продолжалось какое-то время, а потом я вновь ожесточалась и отказывалась с ними разговаривать. Скрежет зубовный вызывал тогда эхо в окрестных горах.

* * *

Все, что я услышала на конференции, в том числе фамилии и адреса притонов на Ближнем Востоке, я записала в своём календарике, и мне доставляло мстительную радость представлять, как бы возрадовался Интерпол, если бы их заполучил.

Я приступила к разработке конкретных деталей плана побега. Полагаю, что мне надо добраться до Куритибы, ведь трудно предположить, что вся полиция Бразилии находится на службе у гангстеров. Дорого бы это обошлось последним. Деньги у меня есть. Из Куритибы я долечу самолётом в тот город, где находится наше посольство. Я не знала точно где — в Бразилиа или в Рио-де-Жанейро, но узнаю в аэропорту.

Мне предстояло преодолеть как минимум триста километров горной дороги, почти сплошь состоящей из подъёмов, спусков и серпантинов. Конечно, лучше всего было бы ехать ночью и не включать фары, но в таком случае я бы далеко не уехала — ведь дорога мне была совершенно незнакома. Поэтому я решила бежать днём. Да и с вертолёта легче заметить ночью свет фар, чем днём мелкий предмет на фоне горного пейзажа, а я почему-то не сомневалась, что преследовать меня будут на вертолёте. Правда, предмет будет двигаться, но этот вопрос я тоже обдумала во всех подробностях.

Оставалось только дождаться подходящего момента.

Примерно через неделю настал день, когда обстоятельства сложились на редкость благоприятно. Патлатый с толстяком улетели на вертолёте. Бандит из вертолётной охраны не только уселся, но даже разлёгся и, по всей вероятности, заснул. Не видно было ни души в эту страшную полуденную жару, все попрятались в помещении. Я взяла сумку и сетку с атласом и все ещё не оконченным шарфом из белого акрила, спустилась на лифте в гараж, сняла ключи с имитации гвоздя и села в «ягуар».

В гараже стояли канистры с бензином, но стрелка указателя показывала, что бак полон, и я решила не брать лишней тяжести. Я включила зажигание, вспомнила, что в «ягуаре» третья и четвёртая скорости включаются наоборот — и мне надо об этом постоянно помнить! — проверила, не стоит ли машина на ручном тормозе, вышла из машины и стала толкать её к выходу. Тяжело было, но все-таки она подвигалась — метр, полтора метра, и вот двери гаража бесшумно раздвинулись.

Я выглянула наружу. По-прежнему ни души! Оставив открытым гараж, я помчалась вниз, в диспетчерскую, передвинула два правых рычага в верхнее положение и вернулась в гараж.

«Только без шума», — сказала я сама себе и принялась выталкивать машину наружу. Надо добраться до того места, где дорога идёт вниз.

Ворота за мной сами закрылись. Наклон начинался тут же, в конце двора, стало легче, я уже подталкивала машину не сзади, а держась за переднюю дверцу. От волнения меня всю трясло.

«Ягуар» катился все быстрее, и вот уже можно было в него сесть. Я села у скал в конце двора. И тут началось!

Приблизительно я знала, что меня ожидает, ведь в бинокль все подробно рассмотрела, но действительность превзошла все ожидания. Машина ринулась вниз, набирая скорость, как космическая ракета. Проклятая дорога была страшно узкой. Покрышки взвизгнули раз, взвизгнули второй, потом уже стоял сплошной визг, я давила ногой на педаль тормоза, стараясь не поддаваться панике. Сколько ещё смогут выдержать тормоза? Ведь через минуту они полетят к черту, и я вместе с ними. Тут положено ехать с включённым сцеплением, на низкой скорости, тормозить мотором, одних тормозов мало, о боже, что же я делаю?

Пропасть мелькала попеременно — то с левой, то с правой стороны. Чудом не врубилась я два раза в скалу, когда на миг отпустила тормоза. Господи, хоть бы кусочек ровной дороги, хоть бы немножечко в гору! Мне катастрофически не хватало ног. Правую я не могла снять с тормоза, возможно, кто и умеет включать мотор совсем без газа, я не умею, тормоза на пределе, ой, не выдержу!

Лихорадочно я вспоминала, что, по моим наблюдениям, дорога пойдёт вверх сразу же за мостиком. Только бы добраться до него в целости! Интересно, сколько километров до него? Этого нельзя было высчитать, сидя под пальмой.

Я уже не думала о преследователях, пусть гонятся за мной целые эскадры вертолётов, главное сейчас — спасти жизнь.

С вставшими дыбом волосами, с колотящимся сердцем пыталась я совладать с машиной. Если я из этого выйду живой, могу ехать на гонки в Монте-Карло. Чудом затормозила я перед очередным поворотом, левые колёса пронеслись по воздуху. Никакого предохранительного барьера на дороге, черт бы их побрал! Ладно, поймают меня или нет, а я должна завести мотор. Я ещё хочу жить!

До отказа нажав тормоза перед очередной петлёй и всей своей шкурой ощущая их нежелание подчиниться, я проползла вокруг скалы со скоростью 5 км в час. До следующего виража было метров пятнадцать дороги, идущей отвесно вниз. «Или заведу мотор, или мне крышка», — в отчаянии подумала я. Все последующее я сделала одновременно; отпустила педаль тормоза, выжала сцепление, включила скорость, нажала на газ. Ворчание мотора прозвучало в моих ушах ангельской музыкой, я почти не ощутила рывка, третья была в самый раз. И как ещё я помнила о разнице в скоростях? Переключила на вторую и почувствовала себя увереннее. Только теперь я поняла, почему здесь все машины так выли на высоких оборотах.

Да, такой жуткой дороги, такого серпантина мне не приходилось видеть. Счётчик доказывал, что я проехала всего восемь километров, а чувствовала я себя так, будто проехала от Лиссабона до Владивостока и обратно. И когда же наконец появится мост?

Самое плохое было то, что я не знала дороги. Я не имела представления, что меня может ожидать за очередным поворотом, поэтому то совершенно напрасно тормозила, то оказывалась на волосок от смерти — чуть не врезалась в скалу или не летела в пропасть. Только от одних этих сюрпризов можно было сойти с ума! Но все-таки я продолжала ехать, и все ещё не слышно было рокота вертолёта.

До моста, как оказалось, было 26 километров. Через него я проехала беспрепятственно и с облегчением отёрла пот со лба. А дальше снова пошли жуткие повороты, но теперь уже с лёгким подъёмом. Я знала, что потом дорога опять пойдёт вниз и приведёт меня к той штуке, о которой я знала, что она есть, но не знала, что она собой представляет.

«Меня наверняка слышно аж в Куритибе, — с беспокойством думала я. — Интересно, почему до сих пор нет погони?»

Правда, я рассчитывала, что в моем распоряжении будет часа два, пока не обнаружат моего исчезновения, но это был оптимальный вариант, к тому же я не представляла, что мотор будет производить столько шума.

Постепенно я кое-как приспособилась к этой чёртовой дороге. Даже попробовала увеличить скорость, но это привело лишь к тому, что я содрала лак с левого заднего крыла. Я змеёй вилась между скалами, время от времени взрёвывая мотором, как раненый буйвол. Змея и буйвол — сочетание, конечно, оригинальное, но мне некогда было задумываться над этими зоологическими диковинами.

Сорок километров! Где-то здесь должна быть та штука. Может, это какая-нибудь западня, которую они уже успели захлопнуть? Надо быть внимательной…

Тут передо мной, как чудо, появился удивительно длинный, метров сто, участок прямой дороги с небольшим подъёмом, а в самом начале её суживало с обеих сторон какое-то странное сооружение. «Им ещё широко!» — недовольно подумала я и, бросив взгляд в зеркальце, поняла, что только что проехала западню: из сооружения вывалился шлагбаум и перегородил шоссе. Это был не обычный шлагбаум, а стальная решётка высотой в полтора метра. Мне нехорошо стало при мысли, что она могла бы свалиться мне на голову.

Шлагбаум свидетельствовал, что преследование началось, и действительно, через несколько минут я услышала шум мотора. А тут как раз кончился асфальт и началась обыкновенная каменистая горная дорога. Я поняла, что оказалась за пределами территории, обозначенной на электрифицированной карте, так как карта заканчивалась шлагбаумом.

Итак, следует приступить к осуществлению разработанной мною тактики. Дорога вьётся между скалами, низко лететь они не могли из-за гор, вертолёту надо подняться повыше, чтобы иметь в поле зрения порядочный участок дороги. Коль скоро я выехала за пределы карты, на карте они меня не обнаружат.

Ещё какое-то время я мчалась с опасностью для жизни, больше глядя назад, в небо, чем вперёд, на дорогу. Поняв, что вертолёт вот-вот появится и что больше нельзя рисковать, я выбрала нависающую лад дорогой скалу и спряталась в её густую тень.

В этот самый момент из-за скал выплыл вертолёт, а за ним второй. Видно, у них там паника и смятение, они совсем сдурели, раз ведут себя так глупо. Зачем посылать сразу оба вертолёта? Ведь им придётся одновременно спуститься на заправку, когда кончится бензин.

С оглушительным рёвом пролетели они над моей головой и проследовали дальше, видимо, вдоль дороги. Я немедленно воспользовалась этим и рванулась вперёд с одной мыслью: найти следующую подходящую тень.

Успев проехать два поворота, я опять остановилась под скалой. Вертолёты возвращались, они шли низко, и через минуту их опять скрыли скалы. Установив зеркальце так, чтобы в нем отражалось небо, я двинулась дальше. Ехать теперь было намного легче, видимо, наихудший участок дороги был перед самой резиденцией. А я ещё думала, не лучше ли было ехать ночью! Ночью, не включая фар и мотора!

Я успела проехать довольно большой кусок пороги; к счастью, меня все время со стороны вертолётов прикрывала ехала. Когда шум моторов усилился, я второпях втиснулась в какое-то жутко узкое место и все время думала о том, что зад машины торчит и что придётся выбираться отсюда задом наперёд. Интересно, когда пилоты догадаются подняться повыше? Тогда мне не двинуться с места. И ещё, хотелось бы знать, на сколько времени у них хватит горючего?

Когда вертолёты пролетели вперёд и скрылись из глаз, я задом выехала из укрытия и помчалась дальше. А может, они выискивают в пропасти мои бренные останки?

Не знаю, что они себе думали, но я ехала и ехала, а их все ещё не было слышно. Звук появился внезапно, и тон его стал другим. Я присмотрела себе прекрасную густую тень и удобно в ней разместилась. Видимо, бандиты немного успокоились, поразмыслили и применили другую тактику. Оба вертолёта поднялись очень высоко и принялись кружить надо мной. Печально смотрела я на них и думала, сколько же теперь мне придётся ждать…

Сорок пять минут стояла я и, куря сигарету за сигаретой, старалась представить себя на их месте. Что бы я сделала в таком случае? Пожалуй, я полетела бы как можно дальше вперёд, потому что неизвестно, может, я рекордсменка по вождению машин и успела проехать эту головоломную трассу в рекордный срок. А потом я на одном вертолёте поднялась бы как можно выше, а на втором полетела бы над дорогой как можно ниже. И тут уж никуда не денешься, я должна была бы сама себя найти.

Видимо, они пришли к подобному выводу, так как оба вертолёта полетели вперёд. Теперь вместо шоссе передо мной было такое, что трудно назвать дорогой, скорее всего, это была ослиная тропа. Видимо, это была очень старая дорога, и у неё было то преимущество, что она не шла но мостам и эстакадам, а спускалась в ущелья и вилась по склонам, которые неплохо прикрывали меня от вертолётов.

Я доехала до перекрёстка. Если быть точной, это не был настоящий перекрёсток, просто к моей дороге подошла другая. Если бы я ехала в противоположном направлении, я бы назвала это развилкой. Я не знала, что делать: продолжать ехать вперёд или под углом вернуться назад, — и, подумав, выбрала первое. Наверняка присоединившаяся дорога вела в Паранагуа, а ведь целью моего путешествия была Куритиба.

Появились вертолёты, я спряталась в тень, вертолёты улетели, я продолжила свой путь. В общем, настоящая игра в прятки. При таких темпах я имела шансы добраться до Куритибы месяца через два. Как мне хотелось, чтобы скорее спустились сумерки, а потом наступила романтичная звёздная ночь, и я смогла бы ехать, не включая фар. Но, видно, не суждено мне было испытать это.

Вертолёты надолго застряли где-то впереди, и мне удалось проехать беспрепятственно одиннадцать километров. Потом они пролетели надо мной, я опять переждала их в укрытии, и удалились в направлении резиденции. Меня это несколько удивило, я думала, что у них ещё должен оставаться бензин, ведь в прятки мы играли всего каких-то два с половиной часа. Я продолжала беспрепятственно двигаться вперёд. Теперь дорога шла до ущелью, и на отдельных участках мне удавалось развить головокружительную скорость до пятидесяти километров в час. Но только на отдельных участках. Потом опять пошли повороты. Один, второй… Хорошо, что я притормозила перед третьим, потому что сразу за ним посреди дороги громоздилась куча камней.

Куча — это ещё пустяки. Гораздо хуже было то, что на ней преспокойненько сидели патлатый и толстяк.

Нетрудно было понять, что произошло. Убедившись, что впереди меня нет — дорога шла вниз и, видимо, хорошо просматривалась на большом расстоянии, — бандиты связались по рации с руководством, два вертолёта вернулись домой, а руководство — патлатый и толстяк — прилетели на третьем. Насыпали кучу камней на дороге, спрятали где-нибудь поблизости свой вертолёт, чтобы он не летал и не спугнул меня, и спокойно поджидали. И, как видно, дождались.

Я не сделала попытки задавить их машиной, я вообще ничего не сделала. Я сдалась без сопротивления. Единственное, что я себе позволила, произнести длинную фразу на родном языке, но здесь приводить её не буду.

— Рады видеть вас, мадемуазель, — галантно приветствовал меня патлатый. — Изволили отправиться на экскурсию?

— Ага. Я выехала вам навстречу. Обожаю ездить на автомашине по горным дорогам. Такие живописные окрестности…

— О, да! Вся Бразилия живописна. Но вас наверняка утомила экскурсия и, думаю, вы предпочтёте вернуться домой другим путём.

Тем временем толстяк с глупо-счастливым выражением на лице что-то говорил в микрофон. Через минуту послышался шум вертолёта. Я лихорадочно пыталась придумать что-нибудь, чтобы вернуться в резиденцию на машине — мне хотелось ещё раз проехать по этой дороге и получше запомнить её на всякий случай.

— Я совсем не устала, — пыталась я протестовать. — И охотно продолжила бы экскурсию. Давно мне не доводилось водить такой прекрасной машины до такой прекрасной дороге.

Не удержавшись, патлатый бросил взгляд на внушительную выбоину на самой середине дороги, на краю которой я оставила машину. Да и вся дорога, если можно так выразиться, состояла из таких выбоин вперемежку с каменными глыбами самых разнообразных форм и размеров, так что моему вкусу можно было только удивляться. Но как известно, о вкусах не спорят.

— А может быть, мадемуазель собиралась покинуть нас навсегда? — спросил он с притворным беспокойством. — Ведь такая прекрасная дорога так и манит ехать по ней без конца… А какой утратой было бы это для нас!

— Ещё бы, конечно, утрата, — согласилась я. — Для любого человека моё отсутствие — утрата и большое несчастье. Я прекрасно знаю, насколько ценно моё общество, и я отнюдь не собиралась лишать вас его навсегда. А куда ведёт эта прекрасная дорога?

— Никуда, — ответствовал патлатый. — В горы и бездорожье.

— Ах, я обожаю горы и бездорожье, — попробовала было я продолжить разговор, но в этот момент появился вертолёт. Садиться ему было негде, он повис над нами и спустил верёвочную лестницу.

— Ни за что на свете! — вскричала я при виде её. — Никакая сила не заставит меня подняться по этой верёвке! Только через мой труп!

Не очень логично это прозвучало, но, видимо, достаточно впечатляюще. Вряд ли они были заинтересованы в том, чтобы транспортировать мой труп. Да и живое существо, отчаянно вырывающееся, тоже нелегко поднять по этой лестнице. А по всему было видно, что сопротивляться я намерена отчаянно.

— Вы что, предпочитаете автомашину? — удивился толстяк.

— Предпочитаю! И вообще не против провести в автомашине всю оставшуюся жизнь.

Ещё какое-то время они пытались склонять меня к занятию гимнастикой, но безуспешно. Вот он, желанный предлог отказаться от вертолёта! Понятно, что в случае необходимости я вскарабкалась бы по этой верёвке хоть десять раз, хотя мне это и не доставило бы удовольствия. По-моему, панический страх перед верёвочной лестницей я изобразила достаточно убедительно.

— Ну что ж, садитесь, — отчаявшись, согласился патлатый. — Но вести машину вы не будете. Вы слишком устали, мадемуазель, и немного взволнованы.

Вёл машину толстяк, а мне позволили сесть рядом с ним. Патлатый поместился на заднем сиденье, а над нами летел вертолёт — там, где мог, а где не мог, поднимался повыше. Может, они боялись, что на каком-нибудь опасном повороте я вытолкну толстяка из машины и опять попытаюсь бежать. Интересно, как бы я бежала, задом, что ли, ведь на опасном повороте развернуться невозможно.

Остаток этого, так прекрасно начатого дня я посвятила решению новой проблемы: как испортить вертолёты…

* * *

Через несколько дней жизнь вошла в обычную колею. К одиннадцати я спускалась на завтрак, после завтрака загорала у бассейна. Не купалась, а только пользовалась душами. Потом отправлялась в гараж, любовалась «ягуаром», если он был там, а если не было, осматривала помещение. Ключей от машины нигде не было видно. Потом шла отравлять жизнь охранникам.

Заключалось это в том, что каждый день минимум по часу я дотошно и скрупулёзно обследовала вертолёты, стоявшие на террасе. Я общупала все, что можно, залезала в кабину и пыталась открутить какие-то гайки, нажимала на кнопки на пульте управления, включала радио и все, что можно было включить. Вместо одного часового при вертолётах теперь постоянно дежурило двое, и они пытались мне всячески помешать. Поначалу мне недвусмысленно давали понять, чтобы я убиралась куда подальше, но я не реагировала на подобные выпады и продолжала с удвоенной энергией ковыряться в механизмах. Применять ко мне насилие им, видимо, было запрещено, поэтому они ограничивались тем, что следовали за мной по пятам и время от времени вежливо, но решительно отбирали у меня очередной винтик.

Вдоволь наиздевавшись над охраной и возбудив в бандитах как можно больше подозрений, я отправлялась отдыхать под пальму с видом на Европу, откуда возвращалась лишь к обеду. Когда я была уверена, что за мной никто не следит, тайком пробиралась к бухте, где по-прежнему стояла яхта. Я узнала, что на яхте есть рулевая рубка, а в ней — удобное кресло за рулём, или как оно там называется, — такое колесо. Бинокль помог мне обнаружить место, куда, по всей вероятности, втыкается ключик, когда надо взвести мотор. Или двигатель?

После обеда мы обычно отправлялись в игорный дом. Я не скрывала своей страсти к игре, да мне бы это и не удалось, но старалась не терять самообладания и не слишком увлекаться. Я приучила моих бандитов к тому, что, выиграв, я прекращаю игру и мы возвращаемся. В моем распоряжении был вертолёт и обе моторные лодки, находившиеся в постоянном движении. Чёрные бандиты отправляли меня обратно сразу же, как только я выражала желание уехать. Разумеется, я предпочитала пользоваться вертолётом, продолжая упорно демонстрировать свою нелюбовь к воде. Вернувшись в резиденцию, я сразу же отправлялась спать и больше нигде не показывалась.

У меня возник план, очень рискованный, но единственный, суливший кое-какие надежды на успех. На первый взгляд он представлялся чистой авантюрой и поэтому должен был удаться. С помощью английского словаря я проштудировала пособие для яхтсмена-любителя и узнала множество интересных вещей. Правда, в справочнике речь шла о небольших моторках, но там упоминались и такие большие яхты, как та, что стояла в бухте. По мере чтения мой план приобретал все более чёткие очертания.

На сей раз я решила бежать на яхте. В этом месте проходит пояс экваториальных спокойных широт, где мореплавателю не угрожают никакие циклоны и смерчи, так что спокойно можно добраться до Африки, от которой меня отделяют, если верить атласу, какие-то пять тысяч километров по прямой линии. Правда, прямая линия не получалась, потому что мне пришлось бы тогда прихватить на севере-востоке кусок материка, но, даже если учесть, что придётся огибать этот торчащий кусок Бразилии, выходило не больше шести тысяч километров. Сидя под пальмой, я произвела необходимые расчёты.

В справочнике содержалось много полезных сведений. Я узнала, например, что существуют полицейские яхты, развивающие скорость до сорока узлов. От этих узлов мне ещё в самом начале чтения стало нехорошо. Я никогда не могла понять, что это такое. В словаре говорилось, что узел — это морская миля в час, календарик Дома книги в свою очередь сообщал, что морская миля равняется тысяче восьмистам пятидесяти двум метрам и скольким-то там сантиметрам. Я ещё помнила таблицу умножения, и мне удалось вычислить, что яхты экстра-класса выжимают семьдесят четыре километра в час. Что моя яхта принадлежит к экстра-классу, я ни минуты не сомневалась, да и патлатый упомянул об этом на конференции.

Далее из того же учебника я узнала неприятную новость, что мотор на такой яхте расходует от тридцати до пятидесяти литров горючего в час. Мне трудно было перестроиться на такую форму расчёта, я привыкла рассчитывать горючее на каждые сто километров, но ничего не поделаешь, пришлось опять приняться за арифметику. Исходные данные: шесть тысяч километров расстояния и семьдесят в час, — значит, до Африки плыть свыше восьмидесяти пяти часов. Ну, пусть девяносто. Значит, мне надо четыре тысячи пятьсот литров бензина.

Я напрягла своё воображение и попыталась представить это количество бензина. Обычная ванна вмещает в себя около трехсот литров воды и даже триста пятьдесят, если её наполнить до краёв. Значит, мне надо иметь в запасе около двенадцати ванн бензина. Да этой яхте двенадцать ванн запросто поместятся!

Может быть, глупо исчислять в ваннах расход бензина, но в этом нагромождении чуждых для меня понятий и определений мне просто необходимо было выискать что-то понятное я близкое, иначе я совсем бы запуталась. Кстати, а как заправляют яхту? Яхта, стоявшая в бухте, наверняка заправлена горючим, раз она готова отплыть в любую минуту, но вот изберётся ли там двенадцать ванн?

Мне никогда в жизни не только не приходилось управлять яхтой, но и плыть на ней в качестве пассажира. Предприятие, конечно, рискованное. Моё исчезновение будет обнаружено быстро, в этом я не сомневалась, но рассчитывала, что искать меня будут не там, где надо. Кому придёт в голову, что я попытаюсь одна пересечь Атлантический океан, даже если они не очень верили в мою водобоязнь?

Чтобы меня не смогли догнать, мне надо иметь в запасе хотя бы одни сутки форы. Как добиться этого? Сделать вид, что я бежала в другом направлении и другим способом. Что бы такое придумать? Увести «ягуар» или вертолёт и где-нибудь их спрятать? Что касается вертолётов, то они могли сколько угодно подозревать меня и стерегли их как зеницу ока, но я-то знала, что пилотаж и я — понятия несовместимые. Может, при других обстоятельствах и под руководством инструктора я и попробовала бы, но теперь… А вот «ягуар» — дело другое. Машину они не охраняли, ограничившись тем, что спрятали ключи и посадили сторожа в диспетчерской. Подъёмный мост был постоянно поднят, а шлагбаум опущен. Сторож — бандит в белом костюме — весь день сидел в диспетчерской, на ночь же уходил, предварительно заперев двери.

Пожалуй, самое лучшее — столкнуть «ягуар» в пропасть в каком-нибудь труднодоступном месте. Нет, не столкнуть, ведь он может рухнуть со страшным шумом да ещё вдобавок загореться. Надо просто потихоньку уехать и спрятать его в каком-нибудь укромном месте, где-нибудь под скалой. Пусть потом машину обнаружат, главное, чтобы на первых порах её нигде не было.

Кроме того, я решила ещё демонстративно готовиться к побегу пешим образом, хотя я никогда в жизни не занималась скалолазанием и не имела представления, какое снаряжение необходимо для этого вида спорта. Рюкзак? Канаты? Какие-то железки для вбивания в скалы. А что ещё?

Подумав, пришла к выводу: подойдёт все, что угодно. Даже лучше, если я буду выглядеть легкомысленной авантюристкой, которая, не зная броду, суётся в воду. Пусть поищут мои бренные останки в ущельях и пропастях. Надеясь при этом, что я не совсем мертва и что перед смертью им удастся вытянуть из меня тайну.

Зубило я похитила из гаража на глазах у толстяка. Он недоверчиво наблюдал за мной, когда я копалась в инструментах, делая вид, что не замечаю его. Потом не выдержал.

— Зачем это вам? — спросил он. — И вообще, чего вы здесь ищете?

Притворно вздрогнув «от неожиданности», я, запинаясь, пробормотала:

— Мне нужны инструменты. Я буду ваять.

— Будете… что делать?

— Ваять. Я намерена высечь в скале скульптуру. Чтобы оставить вам память о себе. Я всегда была натурой артистической, а в настоящее время на меня снизошло вдохновение.

Толстяк оторопел и не нашёлся, что ответить. Я же, прихватив ещё и молоток, гордо удалилась.

С причала для моторных лодок я стащила связку каната. Повесив его на шею, как хомут, я продефилировала чуть ли не по всей резиденции, чтобы «случайно» встретить патлатого, хотя чёртов канат был страшно тяжёлым. Как бежать в горы с такой тяжестью — не представляю.

Затем я потребовала бумаги и карандашей, чтобы набросать эскизы будущего шедевра. Все требуемое было доставлено. Подозрительное отношение ко мне окружающих возрастало, но теперь к нему примешивалось опасение, не спятила ли я.

Всего час ушёл у меня на то, чтобы испещрить путаными линиями громадный лист бристоля. Имела я право выполнить задуманную скульптуру в сюрреалистической манере? Затем начались поиски подходящей скалы. С этой целью я совершала вылазки в ближайшие окрестности, не очень стараясь скрываться от своих преследователей. Первые два дня они ходили за мной по пятам, потом им надоело, и они махнули рукой. Думаю, у них не выдержали нервы, потому что я тщательно обмеряла все встреченные по дороге более или менее подходящие небольшие скалы и отдельно стоящие гранитные глыбы. Размеры со скал я снимала с помощью портновского сантиметра, привлекая к этому занятию следящих за мной бандитов. Однажды, дав одному из них в руки концы сантиметра, я велела ему обойти скалу с другой стороны, что тот и сделал, только чудом не свалившись в пропасть. Это был один из сотрудников высшего персонала, в белом костюме. Правда, после этого костюм уже не был белым. Не удивительно, что желающих сопровождать меня в прогулках становилось все меньше.

Истинной целью моих прогулок было найти подходящее место, где можно было бы спрятать «ягуар» или столкнуть его в пропасть, по возможности бесшумно. Поэтому «гуляла» я в основном в сторону дороги, по которой бежала. Такое место мне удалось найти, и даже не очень далеко. Доехать туда можно было за несколько минут, затем с опасностью для жизни съехать с дороги и взобраться на горный склон, на редкость пологий в этом месте, и там спрятать машину под нависавшим выступом скалы. Это место я изучила очень тщательно. Операция могла удаться, но ничто не гарантировало, что автомашина не сорвётся со склона, когда я буду ехать в укрытие. Я постаралась запомнить каждый камешек на этом участке дороги, так как операцию намерена была провести ночью.

Первую стадию подготовки к побегу я сочла законченной и решила, что настало время вплотную заняться яхтой. Необходимо было побывать на ней, причём я имела право сделать это только один раз, так как не могла допустить, чтобы и возле яхты выставили охрану. Свой интерес к яхте я должна была скрыть во что бы то ни стало.

Я дождалась очередного отъезда патлатого и последовавшего затем обычного падения дисциплины. Из-под пальмы с видом на Европу я прямиком направилась к бухте, спустилась по стальной лесенке и оказалась на причале. Сначала я ознакомилась с воротами, ведущими в коридор, по которому можно было пройти до самого дома. Это были фундаментальные стальные ворота, раздвижные, разумеется. Я подумала, что неплохо было бы их как-нибудь заблокировать — не сейчас, конечно, а перед самым побегом. Это весьма затруднило бы выход к заливу. Техническая сторона дела не представляла особых трудностей: достаточно затолкать что-нибудь в нижние направляющие рельсы, по которым сдвигались половинки ворот, или вбить в стену рядом с воротами какой-нибудь крюк. Нет, крюка бесшумно не вобьёшь, лучше натолкать вниз камней и немного цемента.

Оставив пока ворота в покое, я занялась яхтой. Она была пришвартована у причала, но палуба её приходилась намного ниже, и я не знала, как мне поступить: прыгать с причала на палубу или подождать прилива, когда яхта поднимется. Вспомнив, что высшей точки прилив достигнет в полночь и, значит, ждать придётся долго, я чуть было не полезла по причальному канату, но вовремя нашла более простой способ — металлические скобы, вбитые в скалу. По ним я и спустилась на палубу яхты.

Первое ощущение — корабль слишком большой для меня одной. А что делать? Вздохнув, я приступила к знакомству с ним.

На самом верху находилась рулевая рубка, которую я решила оставить напоследок. Перед ней из палубы немного под углом высовывался стальной шест неизвестного мне назначения. Немного подумав, я решила, что это солнечные часы, которые помогают рулевому держать правильный курс. Несколько ступенек вели вниз, в застеклённый, роскошно меблированный салон. В его баре я обнаружила много бутылок с алкогольными напитками и минеральной водой. Спустившись ещё ниже, я обнаружила санузел, две каюты и несколько, по всей вероятности хозяйственных, помещений. Очень порадовали меня большие запасы продовольствия и напитков. И не только потому, что освобождали меня от необходимости запасаться всем этим, — наличие провианта подтверждало факт полной готовности яхты к отплытию.

Ближе к носу обнаружилась ещё одна лесенка, ведущая вниз. Сойдя по ней, я оказалась под салоном, открыла следующую дверь и поспешила закрыть её, невольно закрыв глаза. Там находилось машинное отделение, то есть нечто совершенно мне чуждое, непонятное и страшное. После недолгой борьбы с собой я все же открыла вначале дверь, потом глаза и недоверчиво осмотрелась, стараясь выявить аналогию с автомобильным мотором.

Сверхъестественные умственные усилия, которые наверняка не прошли для меня бесследно, привели к выводу, что здесь, по всей вероятности, два двигателя. Впрочем, не уверена, в дизелях я ничего не понимаю. Что касается остальных механизмов, мне так и не удалось постичь их назначение, я поспешила покинуть страшное помещение и направилась в рулевую рубку. Здесь дело пошло не намного лучше. Что касается обнаруженного в бинокль места, куда следует вставить ключик, чтобы завести мотор, то оно все-таки оставило у меня сомнения. Полное же смятение в моей душе вызвало кошмарное количество приборов — всех этих стрелок, часов, ручек, кнопок, рукояток, рычагов, клавишей и пр. Надо попытаться разобраться в них. Для начала исключу, пожалуй, те приборы, над которыми виднеются надписи вроде «AMP» и "V" — в область электричества я никогда в жизни не сунусь. Заинтересовали меня указатели с надписями «tank» и «tank reserve». Оба стояли на «full» — полный. Значит, и основной, и запасной баки полны. Но вот наберётся ли там двенадцать ванн? ..

Мне показалось, что среди множества приборов мне удалось распознать термометр. Он был похож на указатель температуры мотора в автомашине, у него была красная полоска и буква "С". Таких термометров было две штуки. Блямбу над зажиганием я после некоторого колебания решила считать компасом, а два рычага с правой стороны — педалями газа, хотя, может, называют их совсем не так. Оба они стояли на нуле, я попробовала — их можно было переводить вперёд и назад, причём в каждое положение они проходили через три зубчика, и у каждого последнего зубчика стояла надпись «max». Я решила, что это означает максимальную скорость.

Все остальное буду познавать во время пути, а вот как быть с моторами? Ведь ночью шум дизельного мотора слышен далеко, хорошо бы вывести яхту из бухты, не включая мотора. Упираясь изо всех сил ногами, я попробовала потянуть за канат на корме, и мне показалось, что яхта слегка сдвинулась. При этом я обнаружила, что за кормой яхты прикреплён какой-то странный треугольный железный ящик — ничего подобного не упоминалось в моем пособии. Ящик этот почти весь находился под водой, видна была только его верхняя часть. Эта непонятная деталь встревожила меня, но отцеплять её я не решилась.

На скалу я взобралась по скобам, число которых уменьшилось. Это обстоятельство напомнило мне, что после полуночи начнётся отлив. Он может мне помочь. Затем я обследовала бухточку, пройдя до её выхода в море. Вдоль скалы там тянулось что-то вроде полочки, по которой хотя и с трудом, но можно было пройти. Я решила потащить за канат свою лайбу до конца полочки, потом мне надо будет свернуть вправо, потом влево, и я выплыву в океан. Если бы меня было две, провернуть эту операцию не составило бы никакого труда: вторая стояла бы по другую сторону бухточки и в нужный момент тянула бы за другой канат. К сожалению, раздвоение следовало исключить. Я внимательно осмотрела — невооружённым глазом и в бинокль — скалу напротив. Там тоже было подобие полочки. Что ж, стоит попытаться, когда настанет время. Может, и получится, если использовать отлив.

Мозг работал чётко и ясно. Я отдавала себе отчёт, что начинаю очень рискованное дело, но другого выхода не было. Вместе с тем я знала и следующее: в это время года в Атлантике дуют западные ветры, то есть в нужном мне направлении, в тропическом поясе меня не ожидают никакие метеорологические неприятности, кроме жары, взять нужный курс и держаться его я сумею. Большие надежды внушала и скорость яхты. Все плавание не должно занять много времени, всего несколько дней. Так почему же я должна сомневаться в удаче?

Рассмотрела я, разумеется, и другую возможность — не плыть аж до Африки, а добраться до того порта, который у меня, так сказать, под носом, подплыть к первому попавшемуся кораблю и попроситься на борт в качестве потерпевшего кораблекрушение. И тут начинались трудности. Пусть капитан даже и не ссадит меня на берег прямо в руки моих бандитов — высадка в любом бразильском порту будет для меня катастрофой. Заставить же капитана изменить курс и отправиться за океан… И денег маловато, и красота не бог знает какая. А тут ещё и документы не в порядке. Нет, я решительно отказалась от мысли воспользоваться портом.

День побега за меня назначил патлатый. Он пригласил меня на серьёзный разговор и заявил:

— Через три дня приезжает шеф. Поверьте, для вас же будет лучше, если слова нашего умершего друга вы скажете нам, а не шефу. Шеф не очень-то мягок. Вы женщина благоразумная. Итак, слушаю.

Никогда не была я благоразумной, ну да не об этом сейчас речь. Я задумалась над тем, как поумнее выйти из создавшегося положения.

— Ну, ладно, — сказала я, подумав достаточно долго. — А что я получу за это?

Вряд ли патлатый рассчитывал, что я так легко сдамся, во всяком случае, ему не удалось скрыть удивления.

— А что бы вы хотели? — спросил он.

— Во-первых, возмещения за моральный ущерб…

— Это за какой же моральный ущерб?

— Как за какой? — обиделась я. — Работу я бросила, не предупредила никого. Моя репутация, по-вашему, ничего не значит? А то, что за это время я не получала зарплаты? А мои переживания…

— Ну, хорошо, — перебил меня патлатый. — Сколько?

Я опять задумалась.

— Немного. Тридцать тысяч долларов.

— Хорошо. Что ещё?

— Во-вторых, свободы…

— Хорошо, вас доставят в Европу…

— Ну нет, — решительно заявила я. — Ничего подобного! Я желаю ещё какое-то время побыть здесь.

Если бы я заявила о своём желании получить живого крокодила, он не был бы так удивлён. Бандит вытаращил на меня свои голубые глазки, а соломенные патлы зашевелились сами по себе. Не веря своим ушам, он повторил:

— Это как же? Вы не хотите вернуться домой?

— Хочу, но не сейчас. Сначала я изваяю статую на той скале — знаете, возле террасы? Только после этого я смогу уехать. Для скульптурных работ мне нужен цемент. Немного, килограмма два. И третье. Я скажу вам все, но сначала мы пойдём на почту, откуда я отправлю своей подруге телеграмму с сообщением о том, где я нахожусь и когда возвращаюсь. Отправлю телеграмму — тогда скажу. Иначе нет.

Патлатый задумчиво смотрел на меня и наверняка прикидывал, что бы такое придумать с телеграммой. И наверное, придумал, так как согласился:

— Ладно, завтра во второй половине дня пойдём на почту.

— А цемент мне нужен сейчас.

— Ладно, цемент сейчас будет. А какая гарантия, что вы скажете нам правду?

— А какая гарантия, что вы не застрелите меня сразу же, как только все узнаете?

Ехидно улыбаясь, патлатый сладко произнёс:

— Ваша телеграмма, разумеется.

— Ну, а шеф, уж он-то найдёт на меня управу.

Не знаю, поверил он мне или нет, но мои требования стал выполнять. Чёрный бандит приволок мне мешок цемента — килограммов пятьдесят. Сам же патлатый, прихватив толстяка, улетел куда-то на вертолёте. Обстоятельства складывались удачно. Час побега пробил.

Я собрала вещи — тёплую одежду, сумку, сетку, бинокль, книжку и нож, завернула все это в купальную простыню и отнесла к пальме. На обратном пути я прихватила из-под пальмы немного песку. Во время обеда я демонстративно держалась за голову.

— Голова болит? — посочувствовал мне лупоглазый бандит.

— Болит, — проворчала я. — Пока не очень, но скоро разболится вовсю. Не найдётся ли у вас польских порошков от головной боли?

Оставленные на хозяйстве бандиты — маленький и лупоглазый, с близко посаженными глазами — недоуменно переглянулись.

— А вы выпейте аспирин, — посоветовал маленький.

— Без толку. Мне помогают только польские порошки от головной боли. Странно, что у вас их нет.

— Может, вам лучше лечь? — предложил лупоглазый и замер в ожидании моего ответа. Я знала, что всякое изменение раз установленной программы вызовет подозрение, поэтому капризно отказалась:

— Не люблю валяться в постели. Пойду посмотрю, кажется, у меня оставался ещё порошок.

Порошок я приготовила заранее, хотя голова у меня и не думала болеть. Я принесла порошок и выпила его в присутствии бандитов, заверив их, что через полчаса все пройдёт.

Через час наша дружная компания уже входила в игорный дом. Итак, установленный распорядок не был нарушен из-за меня. Более того, я была бодра и весела. Ничего удивительного, ведь за истёкший час я успела провернуть очень важное дело.

Моя неудачная попытка к бегству не вызвала никаких репрессий по отношению ко мне и не заставила моих хозяев повысить бдительность. Лёгкость и быстрота, с которой они поймали меня, как видно, ещё больше уверили их в том, что мне отсюда не сбежать. Я по-прежнему могла свободно ходить, где мне вздумается, за мной никто не следил, от меня ничего не запирали. В том числе и кабинет шефа. Так что в кабинет я проникла беспрепятственно.

У меня было две возможности — утащить этажерку с ключами к себе или разбить её на месте, а этого бесшумно не сделаешь. Я выбрала третий путь. С четырнадцати лет я ношу на пальце кольцо с алмазами, которым уже не раз пользовалась для разрезания стекла. Два алмаза в нем немного торчали. Как-то с помощью своего кольца я даже сделала стеклянный макет люблинской электростанции. Правда, то стекло было толщиной всего в два миллиметра, а это, на этажерке, пожалуй, все шесть.

Откатив этажерку в такое место, откуда мне было видно все помещение, я принялась за работу. Через четверть часа мне удалось изобразить на стекле длинный прямоугольник. Перечеркнув его для верности ещё два раза поперёк, я без труда выдавила стекло. С лёгким звоном оно упало внутрь.

Вытащив все маленькие ключи, в том числе и ключи от «ягуара», я взяла их с собой, а остальные спрятала под подушку дивана в этой же комнате.

В притоне я играла в этот вечер с переменным успехом. Часа через два я опять принялась хвататься за голову, делая вид, что иногда забываю о голове, увлечённая игрой, а иногда забываю об игре из-за головной боли. Надо было добиться того, чтобы мою головную боль они обязательно запомнили. Я выжидала более-менее заметного выигрыша, чтобы покинуть притон в соответствии со своими привычками, лишь в крайнем случае решив воспользоваться головной болью как причиной.

Мне повезло, я два раза подряд выиграла на один и тот же номер. Выиграла не так уж и много, по кучка жетонов передо иной издали выглядела вполне приличной. Я сгребла их, обменяла на деньги, подержалась за голову и вышла.

Чёрные бандиты молча проводили меня до вертолёта. Пилот послушно поднял вертолёт, и через несколько минут мы уже были на террасе.

Теперь мне предстояла чрезвычайно интенсивная деятельность.

Раздвижные двери диспетчерской были подогнаны идеально, но я все-таки обнаружила узенькую, миллиметра в два, щель между дверью и стеной. Приготовленный раствор — цемент с песком — я затолкала в эту щель пилкой для ногтей, начиная с пола, до такой высоты, насколько могла достать. К утру раствор должен затвердеть, так что двери не раскроются и понадобится какое-то время, чтобы выколупать цемент.

Патлатый ещё не вернулся. Об этом свидетельствовало и отсутствие третьего вертолёта, и обычное в таких случаях ослабление дисциплины. Стража на террасе спала мёртвым сном. Правда, один из часовых лёг у самого выхода, видимо, из тех соображений, чтобы проснуться, если мне вздумается перелезать через него.

Бесшумно вывела я машину из гаража. Теперь я уже её не проверяла перед выездом — ехать было недалеко. До намеченного места я добралась так же бесшумно. На небе светили звезды и кусочек луны, и этого освещения оказалось совершенно достаточно, чтобы без приключений проехать такую короткую трассу, тем более что я её предварительно хорошо изучила. Съезжая с шоссе к намеченной скале, я приоткрыла дверцу, чтобы успеть выскочить из машины, если бы «ягуару» пришла охота свалиться в пропасть. Не пришла, свалилось только немного камней.

Спрятав машину, я пешком вернулась в резиденцию, прихватила вещи из-под пальмы и направилась к яхте. К этому времени я уже вполне сносно научилась передвигаться по скалам на четвереньках и могла бы с успехом выступать в цирке.

Вода стояла высоко, борт яхты почти сравнялся с помостом. Каждую минуту мог начаться отлив.

В соответствии с планом я насыпала немного камней в жёлоб, по которому двигались ворота, и аккуратно зацементировала их остатком раствора. Канат на корме я перерезала пружинным ножом, потом перерезала канат на носу и принялась тянуть за него. Боюсь, что я немного поторопилась и опередила отлив, так как яхта не могла двинуться с места. Эта тёмная громадина сидела в воде как прикованная и даже не пошевелилась. Я ещё подумала, может, корабль стоит на якоре, и на всякий случай осмотрела то место, где, по моим предположениям, должен находиться якорь, но там ничего не висело. Я вернулась на причал, упёрлась покрепче ногами, натянула канат изо всех сил, и яхта дрогнула! Дрогнула, пошевелилась и потихоньку сдвинулась с места.

Когда полочка в скале закончилась и дальше я уже не могла идти, я притянула яхту к себе, упёрлась в борт и попыталась оттолкнуть её вправо. Сначала она поддавалась с трудом, потом все легче, так что я испугалась, что ноги мои останутся на берегу, а руки на яхте, тела не хватит, и я свалюсь в воду, а это совершенно не входило в мои планы.

Тем временем нос яхты почти коснулся противоположного берега пролива, который был настолько узок, что яхта с трудом входила в него. Я быстро перелезла через борт яхты и помчалась на нос. Теперь я отталкивалась руками от берега и возникла прямо противоположная опасность; ноги мои останутся на яхте, а руки на берегу. Опять нехорошо. Я вспотела, как мышь под метлой, и сопела, как паровоз, я совсем выбилась ка сил, пытаясь сладить с этой махиной. Как не хватало мне второй меня!

Теперь пролив сворачивал влево. Я металась по палубе то назад, то вперёд, отталкиваясь от скалы в нужном месте. Никогда в жизни не работала я так тяжко и в таком темпе!

И вот передо мной открылся выход в океан! Тут я отдала себе отчёт, что боа мотора дальше двигаться нельзя. Скала, от которой я отталкивалась, вот-вот кончится, и океанская волна втолкнёт яхту обратно. Правда, отлив ещё продолжается, но теперь опасно полагаться на него. Отлив меня потянет, а волна прибьёт, и, того я гляди, яхта стукнется о скалы. Я бросилась в рулевую рубку.

«Спокойней, спокойней, — уговаривала я себя, потому что у меня тряслись руки. — Спокойно подбирай ключ».

Один за другим втыкала я все имеющиеся у меня ключи в то место, где, по моим представлениям, включалось зажигание. Ведь должен же один из них подойти! Если нет — конец… Обратно мне эту махину не затащить, тем более теперь, во время отлива. Прилив заклинит яхту в проливе, меня обнаружат и отнимут последнюю надежду на спасение. Не бежать же мне в самом деле через горы!

У меня ещё оставалась добрая половина ключей, когда один из них легко вошёл в скважину. На мгновение я замерла, а потом, затаив дыхание, повернула ключ вправо. И свершилось чудо!

Пулы управления вспыхнул вдруг разноцветными огоньками, а все пространство вокруг меня и подо мной наполнилось тихим урчанием. Чудесные двигатели работали чуть слышно, их почти заглушал доносящийся из порта неясный шум. Скалы надёжно прикрывали яхту, и бандиты наверху просто не имели права меня услышать.

Я перекрестилась и взялась за рукоятку. Переведя её вперёд, я от страха закрыла глаза. А ну как взревёт?

Не взревело, только немного усилился шум мотора, и яхта двинулась вперёд. Поспешно открыв глаза, я ухватилась за руль, совершенно не представляя, как следует обращаться с ним. Вспомнилось мне, как когда-то на Мазурских озёрах я пыталась вести катер и какие загогулины выписывала при этом на воде. Тогда рядом со мной стояли рулевой и матрос. Они чуть не лопнули со смеху. А сейчас я совсем одна…

Теперь уже ничто на свете не заставит меня усомниться в правильности народной пословицы: дуракам везёт, — моя яхта сама по себе встала носом точнёхонько на выход из залива, так точно, что лучше и не надо. Мне ничего не пришлось крутить, я только держалась за штурвал и как баран уставилась вперёд, туда, где под луной искрился и блестел океан. Я вышла из залива идеально, под небольшим углом к волне, как и положено.

Пена хлестнула по носу, и это меня отрезвило. Что делать теперь: передвинуть дальше тот же рычаг или ввести в действие другой? Поскольку я любила симметрию, я и второй рычаг передвинула на один зубчик.

Яхта перелезла через волну, взобралась на следующую, с которой свалилась вниз так, что пена валила стекло рубки. Я испугалась, вспомнила, что у берега волны всегда больше, и перевела оба рычага ещё на один зубчик вперёд.

Моя величественная и несколько медлительная посудина сразу набрала прыти и рванулась вперёд, с шумом разрезая воду. Гул мотора усилился, и звук стал выше. Я оглянулась: тёмная стена скал быстро удалялась, за кораблём тянулся поблёскивающий серебром след. Нос яхты уже не сваливался с волн, просто не успевал, он разрезал верхушки волн и скользил по ним.

Безгранично счастливая, забыв обо всех опасностях, летела я вперёд, наслаждаясь чувством свободы и целиком отдаваясь быстрому движению. Наконец я взглянула на небо. Южный Крест сверкал и переливался почти по курсу. Ничего хорошего, выходит, я плыву почти на юг.

Звезды я любила с детства, знала их и умела по ним ориентироваться. Глядя теперь на Южный Крест, я стала поворачивать штурвал влево. Южный Крест сдвинулся и стал перемещаться назад. В тот момент, когда он оказался по правую сторону от меня, я повернула штурвал слегка направо. Крест поместился позади меня, несколько наискосок, и замер. Я поздравила себя с мастерски проведённой операцией.

Ободрённая успехом, я бесстрашно перевела оба рычага на последний зубчик вперёд. Тон и шум мотора опять изменились, теперь это был приглушённый рёв. Яхта прыгнула вперёд так, что меня прижало к спинке кресла, брызги воды летели вдоль бортов, как искры от паровоза. Неужели это всего-навсего семьдесят километров в час? Корабль нёсся вперёд, как ракета, плеск и хлюпанье воды превратились в один сплошной шум, волны нам теперь были нипочём. Нос яхты задрался вверх, и «Морская звезда» мчалась по верхушкам волн, почти не касаясь их.

Скорость, с которой я удалялась от места моего заключения, меня одновременно и радовала, и тревожила. Надо было как можно скорее взять правильный курс, а для начала обойти порт и находящиеся в непосредственной близости от него отдельные суда. Никто не должен меня заметить, иначе утром будут уже знать, где я нахожусь. Потом я пойду прямо на восток, а где-нибудь посредине океана поверну на север. А как узнать, где у океана середина…

Стараясь плыть так, чтобы Южный Крест все время находился по правому борту, я пыталась высчитать, сколько времени мне понадобится плыть в принятом темпе, чтобы оставить за собой тысячи две километров. Скорость я определила на глазок как восемьдесят километров в час. Очень нелегко было с этим Крестом, он качался у меня, как пьяный, и никак не хотел стоять на месте. Малейший поворот штурвала сразу отодвигал его то слишком далеко назад, то излишне продвигал вперёд. Далеко слева виднелись огни порта и кораблей, передо мной же ничего не было видно, одна чернота, в которую я и мчалась. После продолжительного балансирования Южный Крест замер наконец неподвижно в нужном месте, а огни по левому борту переместились назад и постепенно исчезли. Я посмотрела на часы и постаралась запомнить время. Было три часа двадцать шесть минут…

* * *

О том, что происходило в покинутой мной резиденции, я узнала значительно позже.

Патлатый вернулся только к завтраку. Где-то около четверти двенадцатого, когда завтрак уже кончался, он поинтересовался, почему меня нет, и спросил у лупоглазого, где эта зараза, на что тот ответил, что, наверное, ещё спит, так как вчера у неё болела голова.

— И что? Она отправилась спать раньше обычного? — встревожился патлатый.

— Да нет, проглотила какой-то порошок, сказала, что ей стало лучше, и весь вечер играла.

— А ты её видел?

— Ещё бы, собственными глазами. Она выиграла, сам видел, но хваталась за голову, видно, опять разболелась.

— Только бы её не хватила кондрашка. — На этом патлатый закончил разговор.

Но, видимо, моё здоровье его все-таки беспокоило, через какое-то время он решил удостовериться, жива ли я. Придя в мои покои, он обнаружил небрежно застланную постель, влажное полотенце в ванной и другие предметы туалета, свидетельствующие о том, что я только что вышла. Он отправился меня искать.

У бассейна меня не было, под пальмой тоже, на террасе меня никто не видел. И вообще меня никто сегодня ещё не видел. Патлатый встревожился и бросился вниз, в диспетчерскую. Его появление спугнуло трех бандитов из обслуживающего персонала, которые занимались у двери непонятными манипуляциями.

— Что происходит? — сердито спросил он. — Что вы делаете? — При этом его голубенькие глазки превратились в две ледышки, а младенческое личико покрылось нехорошей бледностью.

Персонал охватила паника.

— Двери не открываются, — так должен был сказать один из них. — Что-то мешает.

— Что мешает, тысяча чертей?! Что это значит — не открываются? Чем вы тут занимаетесь?

— Выковыриваем, — дрожа всем телом, доложил начальству второй. — Похоже на цемент.

— На что похоже?!

— На цемент. Застыл в пазах и не пускает…

На какое-то время патлатый тоже застыл. Все три сотрудника стояли ни живы ни мертвы — они знали первого заместителя шефа лучше, чем я.

— Созвать людей! — завыл он. — Живей! Чтобы через десять минут двери были открыты.

Сам же патлатый опять кинулся в мои апартаменты. Мешок с цементом был открыт, но никаких других признаков строительных работ он не обнаружил. Блеснула надежда, что, может быть, я спокойно занимаюсь где-нибудь на воздухе своей идиотской скульптурой, а двери диспетчерской зацементировала исключительно из вредности. Он спустился на лифте в гараж. «Ягуара» не было, и надежда улетучилась. Вне себя от ярости, помчался он в кабинет шефа. Засветились все телевизионные экраны, зажглось световое табло, и все бандитское логово заполнил не очень громкий, но пронзительный звук сирены. Тревога!

Услышав сигнал, все, кто был в резиденции, бросились со всех ног во двор. Троица, выковыривающая цемент, тоже было бросилась, потом вернулась, потом опять побежала — в общем, металась бессмысленно, не зная, что же им в этой ситуации делать. Стража на пристани бросила свои моторки и тоже со всех ног поспешила наверх. Оба помощника патлатого — лупоглазый и маленький — столкнулись в дверях кабинета шефа.

— Вот! — зловеще произнёс патлатый, указывая на стажёрку с выдавленным стеклом, пытаясь при этом смотреть одновременно на все телеэкраны. — Машины нет. Дверь в диспетчерскую блокирована. Немедленно поднять в воздух оба вертолёта! Установить связь с Вальтером. Пусть летит по той же трассе, как и в прошлый раз, но начнёт с Куритибы. Послать людей в город, пусть порасспрашивают. Обыскать бассейн, вдруг утонула. Ну, пошевеливайтесь!

Через минуту оба вертолёта выплыли на голубой простор. В одном из них находился лупоглазый. В бинокль он рассматривал каждую складку на земной поверхности. Маленький бандит, сидя на карачках у бассейна, напряжённо наблюдал за ныряющими бандитами. Патлатый рвал и метал у дверей диспетчерской, отчего у выковыривающего персонала ещё сильнее дрожали руки. Чёрный бандит приволок огромных размеров топор, чтобы вышибить дверь, но в этот момент остатки цемента удалили и дверь открылась.

Патлатый ворвался в диспетчерскую. Оба рычага указывали на то, что мост поднят, а шлагбаум опущен. Это его озадачило. Пока он стоял над пультом и пытался понять, что бы это значило, ворвался маленький с криком, что в бассейне я не обнаружена. Патлатый показал ему рычаги.

— Смотри. Как это понимать?

Маленький с ходу ответил, что я проехала, а потом привела рычаги в прежнее положение.

— Проехала, а кто-то потом поднял мост и опустил шлагбаум?! А подать сюда кретина, что вчера дежурил в диспетчерской!

То, что происходило дальше, не поддаётся описанию. Вчерашний дежурный, стоя на коленях, рыдая и бия себя в грудь, клался всеми святыми, что ни на минуту не бросал свой пост, пока не кончилось его дежурство. Потом запер двери на ключ и удалился. Случилось это уже после того, как мы отбыли в игорный дом. Стражи с террасы не менее категорично заявляли, что видели своими глазами, как я вернулась на вертолёте, вошла в дом и не выходила. Вертолёты сообщали по рации, что ничего не нашли. Толстяк сообщал то же с вертолёта над Куритибой.

Патлатый в ярости метался по резиденции и крушил все и всех, кто попадался под руку. К шести часам вечера у нескольких человек из высшего обслуживающего персонала были выбиты зубы и подбиты глаза. Низший обслуживающий персонал в полном составе схлопотал по морде. Потом созвали совещание. Вертолёты не спускались, держа под наблюдением главным образом дороги.

— Нет, до города она не доехала, — решительно заявил маленький, подкрепляя себя стаканом крепкого напитка. — Наши люди сообщили, что они не спускали глаз с дороги. Там ни одна машина не проезжала.

— Если она бежала ночью, то теперь наверняка валяется где-нибудь в ущелье, — со злостью заявил лупоглазый.

Вертолёты получили указание спуститься ниже и обследовать все ущелья и овраги.

— Пожара не было, значит, машина не сгорела, — рассуждал патлатый. — Препятствия на дороге были в нормальном положении — мост поднят, шлагбаум опущен. Если этот осел, дежурный, не врёт, значит, проехать она не могла, машину же прихватила для отвода глаз, оставила в первом попавшемся подходящем месте, а сама бежала.

— А как бежала? — воскликнули все трое.

— Ушла в горы. Пешком, как последняя идиотка. Я сам видел, как она готовилась, канат припасла…

— А ещё молоток и зубило, — подхватил толстяк. — О боже, ведь при мне это было! Ещё уверяла, что собирается ваять.

— Скульптура для отвода глаз. Она бежала в горы, рассчитывая там скрыться. Далеко она, конечно, не уйдёт, главное, чтобы жива была. Немедленно всех на поиски! Во все стороны! Доставлять на вертолётах! Может, она уже там подыхает.

— А не могла она по воде… — заикнулся было маленький бандит.

— Исключено, воды она панически боялась.

— Могла притворяться.

— Могла. Но когда тонула в бассейне — не притворялась. Ведь она не знала, что за ней наблюдают. Антонио не прыгнул бы просто так. Он видел, как она захлёбывалась, барахтаясь в воде. Нет, она и в самом деле воды боится.

— Да и обе моторки стоят на месте, — прибавил толстяк.

Уже почти стемнело, когда, методично обшаривая каждый метр скал, бандиты обнаружили «ягуар». Недолгий триумф патлатого угасили наступившие сумерки. В темноте продолжать поиски было невозможно. Ещё какое-то время вертолёты летали, обшаривая землю прожекторами. Не только меня, но и никаких моих следов не было обнаружено.

На следующее утро, после бессонной ночи, толстяк лично обследовал окрестности. Возвращаясь на вертолёте на базу, он глянул вниз и не поверил своим глазам.

— А ну-ка вернись, — приказал он пилоту. — Спустись к бухте.

Ещё раз осмотрев бухту, он, все ещё не веря себе, взялся за микрофон.

— Кто отплыл на яхте? Приём.

— На какой яхте? — не понял невыспавшийся патлатый. А может, недослышал. — Приём.

— Да яхте из бухты. На нашей яхте, «Морской звезде». Приём.

— Не понял, повтори. Приём.

— В бухте нет яхты, черт возьми! Спрашиваю, кто на ней ушёл?

— Как это нет? На яхте никто не выходил в море, Фернандо здесь. Ничего не понимаю. Приём!

— Украла яхту! — заорал толстяк в ужасе. — Приём!

Все, что говорилось потом, — не для печати. Через несколько минут наличный состав спустился на лифте к коридору, ведущему к бухте. В мёртвом молчании шли они по коридору. Когда дошли до дверей и обнаружили, что их нельзя открыть, мёртвое молчание превратилось в свою противоположность.

Наличному составу — было их четырнадцать человек — пришлось вернуться, пробраться на четвереньках вокруг пальмы с видом на Европу и спуститься по железной лосёнке.

Было два часа дня, когда двенадцать человек столпились на помосте, тупо уставившись на обрезанные концы, а двое со страшным грохотом сбивали прекрасно схваченные цементом камешки в нижней части ворот.

— У неё было два пути, — мрачно рассуждал патлатый. — Могла поплыть на север и запутаться в порту среди кораблей или врезаться в один из них. Или направиться на юг, тогда она должна высадиться в Гуаратубе, на острове в Сан-Франциско, или…

— У неё было три пути, — ещё более мрачно поправил его лупоглазый бандит. — Она могла нигде не высадиться. Пусть вертолёты полетают низко над водой вдоль берега, может, что и обнаружат…

— Есть и четвёртый путь, — несмело предположил толстяк. — Она могла двинуть через Атлантику.

После минутного молчания трое остальных одновременно постучали себя выразительно по лбу. Толстяк тяжело вздохнул. До поздней ночи вертолёты низко летали над берегом, туда и обратно, тщательно изучая прибрежные воды. Никаких следов не обнаружили.

Итак, по другую сторону океана я тоже исчезла, как камень в воде…


* * *

«Надо что-то придумать», — к такому выводу я пришла с первыми солнечными лучами. Четырех суток за штурвалом мне не выдержать. Без сна, в одном и том же положении… Двое суток — ещё куда ни шло, но четверо — не выдержу.

Правда, надо признать, что работы у меня было не бог весть сколько. Сидела я в удобном кресле, океан вёл себя очень хорошо, был спокоен, волны ритмично подкатывались под нос яхты, держать штурвал было нетрудно. Вот только спать хотелось по-страшному.

Солнце взошло в неположенном месте, которое никак не вязалось с моими представлениями о сторонах света. Это обстоятельство заставило меня вспомнить о компасе. Блямба, однако, доказывала, что я плыву правильно, на восток. Стеклянный купол рубки, как видно, обладал способностью не пропускать тепла, так что мне не было жарко, но он же не пропускал и воздуха. Становилось душно. На яхте наверняка имелась климатизационная установка, но я не знала, как она включалась.

Я подсчитала, что к часу дня оставила за собой около восьмисот километров. Десять часов пути. До середины океана ещё довольно далеко, но, наверное, уже можно сворачивать.

Неуютно и одиноко было мне в этой безграничной водной пустыне. Никаких опознавательных знаков, никаких указателей, только безбрежный океан и полная свобода — плыви куда хочешь. Чрезмерная, я бы сказала, свобода. Что ж, оставалось положиться на приборы и математику. Придерживая штурвал одной рукой, я другой достала сетку, развернула на полу атлас и нагнулась над ним. Нашла Атлантический океан. Долго думала и высчитывала и пришла к выводу, что теперь можно и на север повернуть. До зарезу нужен угломер, и наверняка он был среди всех этих приборов, но я бы все равно не сумела им воспользоваться. Никуда не денешься, приходится делать на глазок.

Пришлось пустить в ход даже оба глаза. Глядя одним в атлас на полу, а другим на компас, я постаралась стать так, чтобы оба эти предмета оказались под одним углом. Ну, приблизительно под одним. Меня успокаивала мысль, что, если я и не совсем правильно установлю курс, все равно угожу в Африку — ведь другого материка по дороге нет. Разве что Гренландия, но это уже совсем на север…

Итак, вычислив новый курс и взяв его, я освоилась с новой манерой яхты прыгать по волнам, так как теперь они шли под другим углом, и стала думать, как быть дальше. В пособии упоминался автопилот. Наверняка он имелся и на моей яхте. Интересно знать, где именно? Надо поискать, но я не могу бросить штурвал, корабль сразу сбивается с курса. Если рассуждать логично, автопилот должен находиться где-то под рукой, чтобы его можно было легко включать и выключать. Наверняка одна на этих премудрых штук на пульте была автопилотом, только вот какая? Попробую определять путём исключения.

По очереди исключала я электроприборы, потом осветительные приборы, потом указатели температуры, потом барометр, пепельницу и радар. Последний я исключила путём включения. Нажала на какую-то кнопку, и что-то зелёненькое пошло описывать круги на табло. Испугавшись, я хотела выключить его, нажала на соседнюю кнопку и зеленые круги стали сопровождаться писком. Это меня раздражало, пришлось нажать на третью кнопку рядом с первыми двумя, и все прекратилось. Итак, радар я освоила.

Я решила и дальше пользоваться этим методом — нажимать и включать все по очереди, наблюдая за результатами. Поскольку не было никаких признаков того, что яхта может превратиться в подводную лодку, мне, я думаю, не грозило внезапное погружение. Буду нажимать. На всякий случай, из осторожности, я только уменьшила скорость, переводя оба рычага на один зубчик назад.

Манипуляции с некоторыми кнопками и рычагами не вызывали никакой видимой реакции и я спешила привести их в прежнее положение, так как не была уверена, не открыла ли я люка, через который в яхту хлынула вода, или перекрыла поступление горючего в двигатели. Лучше не рисковать. Зато включение других приводило к поразительным результатам.

Так я вдруг включила рацию, из которой сразу же посыпались треск и писк. Пришлось поспешно её выключить, поскольку не было уверенности, не посылаю ли я в эфир сигналы, по которым меня запеленгуют. Затем вспыхнул небольшой экран. Через него проходила зелёная волнообразная линия, сопровождавшаяся звуками, то и дело меняющими высоту и громкость. Очень милым был этот экран, совсем не мешал. Я решила, что это эхо-зонд. Пусть светится. Нажимая следующую кнопку, я увидела под ней надпись «alarm» — тревога, но не успела отдёрнуть пальца. Всю яхту от носа до кормы, от днища до верхушки радарной антенны надо мной наполнил жуткий пронзительный вой. Боюсь, он был слышен аж на Южном полюсе. Вой сопровождался к тому же ещё оглушительным звоном. Проклятая кнопка никак не желала выключаться, яхта мчалась вперёд с ужасающим воем и звоном. Я подумала, что сигнал тревоги выключается чем-то другим, — я в панике нажала кнопку ниже. От оглушительного грохота за спиной меня чуть инфаркт не хватил. Я выпустила на рук штурвал, от чего яхта сразу прыгнула в сторону. Оглянувшись, я увидела за собой какие-то светящиеся полосы. Вой прекратился, наверное, выключился автоматически; тогда до меня дошло, что я выстрелила назад из двух пулемётов. Ошеломлённая, сидела я на палубе, постепенно приходя в себя и уповая на то, что ни в кого не попала.

Немного успокоившись, я взяла прежний курс и постаралась хорошенько запомнить проклятые кнопки, чтобы больше к ним не прикасаться. Потом с большой осторожностью взялась за очередной рычажок. Это оказалась климатизационная установка. Только ощутив прохладное свежее дуновение, я поняла, как изжарилась от солнца и эмоций.

Уже смелее взялась я за очередной переключатель, на котором красная стрелка указывала, в каком направлении его следует поворачивать… Сначала мне показалось, что никаких действий не последовало, и я уже хотела повернуть его обратно, как вдруг увидела нечто странное. Палуба передо мной зашевелилась, часть досок поползла в сторону, образуя отверстие. С интересом наблюдала я за происходящим и вдруг, к своему ужасу, увидела, как из отверстия поднимается подставка, а на ней — или очень большой пулемёт, или маленькая душка. Этого мне ещё не хватало!

В отчаянии смотрела я на пушку и боялась шевельнуться, не говоря уж о том, что не отваживалась нажать на какую-нибудь кнопку — а вдруг пушка выстрелит? Или, не дай бог, она стреляет автоматически? Нет, надо её спрятать обратно. Но как это сделать? Может, намокнет и сама провалится? Я опять включила максимальную скорость, теперь волны захлёстывали палубу. У меня тряслись руки, когда я взялась за ручку рядом с переключателем от пушки, надеясь, что удастся запрятать её обратно. Как бы не так! С шипением и свистом из солнечных часов в небо рванулись разноцветные ракеты. Обалдевшая от всего этого, я, не глядя, нажала ещё на что-то, и на меня обрушился целый водопад звуков симфонического оркестра. И вот я мчалась по волнам океана как воплощённое безумие — в грохоте душераздирающих звуков, в оргии беснующихся фейерверков, с пушкой на борту! Единственное желание — бежать от всего этого. Но куда?

И все-таки я взяла себя в руки. Выключила музыку. Пушка не убирается — черт с ней. Если даже и выстрелит, то не в меня. Ведь её дуло нацелено вперёд, а я, хоть и на очень разбираюсь в пушках, знаю, что стреляют они из дула. Ручка от солнечных часов никак не поворачивалась обратно, поэтому я стала крутить её дальше в том же направлении. Солнечные часы перестали плеваться ракетами, и воцарилась блаженная тишина. В этой тишине я услышала, как что-то звякнуло, брякнуло, и с лёгким шумом пушка поехала вниз. Я с облегчением вздохнула и отёрла пот со лба.

Несколько минут я плыла спокойно, отдыхая после пережитого, с отвращением глядя на пульт. Но видно, мне ещё было мало, так как я продолжила свои исследования. И только тогда, когда за кормой со зловещим шипением протянулась дымовая завеса, я решила прекратить поиски. Зачем мне это? Ну, предположим, найду автопилот: как я узнаю, что это он? Может, я его уже включала и потом выключила, не видя производимого им эффекта. Ведь я же не знаю, как автопилот проявляет себя, будучи включённым.

Я решила отказаться от достижений техники и прибегнуть к делу рук своих. Со штурвалом надо что-то придумать. Спать мне, правда, расхотелось, но зато мучили жажда и голод. Передо мной маячил бар в салоне, бутылки с холодной минеральной водой. Я огляделась — не найдётся ли какой-нибудь палки, чтобы закрепить штурвал. В качестве эксперимента я отпустила его на минуту, и корабль сразу же изменил курс. Волна, бьющая в борт, разворачивала судно. Без лома или палки не обойтись, но их во было. Попробовала было придавить штурвал атласом, но не нашла точки опоры. Тогда я извлекла из сетки недовязанный шарф из белого акрила и моток ниток и принялась плести из них паутину, прикрепляя штурвал к спинке кресла. Получилось очень некрасиво, но штурвал бил закреплён намертво. Я ещё постояла, наблюдая, как действует мой доморощенный автопилот, и, вздохнув с облегчением, наконец-то покинула рубку. Помню, что, уходя, я ещё подумала, для чего мне может пригодиться крючок, раз уж всем предметам, захваченным из дому, нашлось применение. Видно, в недобрый час подумала… Если бы я тогда знала, при каких обстоятельствах вынуждена буду воспользоваться им, кто знает, не бросилась бы я тут же в океанские волны!

Я думала, что уже привыкла к ритмичным подпрыгиваниям яхты, но, оказывается, ошиблась. Лишь тогда почувствовала я их в полной мере, когда спустилась вниз и занялась делами. По судну надо уметь ходить, это гораздо труднее, чем кажется. Поначалу у меня ничего не получалось. Качаясь, приседая и подпрыгивая, одной рукой обязательно держась за что-нибудь, я совершила множество непредусмотренных действий: залила водой стену в ванной, разбила стакан, вывалила себе на ноги аргентинский гуляш из консервной банки и облилась ананасовым компотом. Зато с первого раза включила электроплитку и вскипятила чайник. Заварить чай было гораздо сложнее. Делалось это по принципу маятника: чайник с кипятком раскачивался над заварочным чайником и иногда струя кипятка попадала куда надо. Много времени ушло на то, чтобы поймать катающуюся до полу открытую бутылку с минеральной водой. Все-таки кое-как я напилась и поела. Потом поднялась на палубу посмотреть, все ли в порядке.

«Автопилот» действовал исправно, корабль двигался в нужном направлении, вокруг расстилалась безбрежная водная гладь, блестевшая на солнце. Я немного полюбовалась ею, а затем спустилась в кладовку. Надо было поискать лом или палку. Палки не нашлось, там были только инструменты, и среди них топор. Дрова я всегда любила рубить. Всего пятнадцать минут мне понадобилось на то, чтобы от одного из кухонных стульев отрубить ножку с куском сиденья и спинки. Итак, теперь у меня была требуемая палка, да ещё с поперечиной, и это был прекрасный механизм для закрепления штурвального колёса.

Разматывая акриловую паутину и зевая во весь рот, я подсчитывала пройденный путь. Скоро восемь вечера. Плыла я почти четырнадцать часов без перерыва. Получалось, что я недавно пересекла тропик Козерога и мчусь прямёхонько в Сахару. Надеюсь, у побережья она не будет совсем пустынна? Закрепив рулевое колесо мною сделанным механизмом и убедившись, что все в порядке, я отправилась спать. Боясь заснуть слишком крепко и долго проспать, я легла не на койке в каюте, а на неудобном диванчике в салоне.

Проснулась я на рассвете и с тревожно бьющимся сердцем выскочила на палубу. Моя чудесная яхта послушно мчалась заданным курсом, и сердце постепенно успокоилось. Несмотря на раннее утро, было очень тепло. Я зашла в рубку, посмотрела на компас и совсем успокоилась. Видимо, волны уменьшились, корабль уже не так сильно прыгал, так что умывание и завтрак заняли совсем немного времени и обошлись без происшествий.

Чрезвычайно довольная жизнью, я уселась в кресло и взялась за штурвал. Переплыть океан в одиночку оказалось совсем нетрудно, и я с недоумением спрашивала себя, почему поднимается столько шума вокруг лиц, которые на чем-то там переплывают Атлантический океан. Подумаешь, большое дело! Вот я тоже переплываю, и что? Никаких особенных трудностей, никаких бурь или смерчей, качает — это правда, самые простые занятия превращаются в сложные акробатические упражнения, но это даже интересно. В чем же здесь героизм?

Когда я со свойственным мне чувством справедливости почти пришла к выводу, что все дело в том, на чем переплывать океан, и что мне попалось на редкость удачное средство передвижения, я услышала какой-то странный звук. На пульте передо иной что-то тревожно запищало, потом даже загудело. Я стала внимательно вглядываться в приборы и обнаружила ужасную вещь: пищали и гудели оба указателя температуры двигателя, они светились ярким светом, а стрелки на них зашли далеко за красную черту.

Моя реакция была самая что ни на есть правильная. Я немедленно перевела оба рычага в нулевое положение, а потом выключила и зажигание. Яхта ещё плыла по инерции, шум мотора прекратился, и во внезапно наступившей тишине я слышала только шум волн и удары собственного сердца.

Случившееся очень расстроило меня. Что бы я стала делать, если бы двигатели испортились? Повесить простыню на радарную мачту? Весел у меня нет, да и корабль не был рассчитан на них. В голове мелькали какие-то беспорядочные мысли из области навигации. Вроде бы корабль должен обязательно плыть, а то перевернётся, если будет стоять на месте. Но ведь море спокойно, может, эти правила обязательны только во время шторма и бури? С другой стороны, все это относятся к крупным судам, а я сижу в небольшом корыте посреди океана. Откуда я знаю, может, меня способна перевернуть самая малость? Пока ещё яхта двигалась, я постаралась стать носом к волне, надеясь на то, что мне удастся так продержаться и не перевернуться, пока не остынут двигатели. Тут я заметила, что волны катятся теперь в противоположном направлении, не навстречу мне, и испугалась ещё больше: неужели я все перепутала и плыву в обратную сторону? Надо попытаться установить, где я нахожусь.

Результаты сложных арифметических вычислений и напряжённой умственной работы меня несколько успокоили. Потом я начала рассуждать. Исходные предпосылки: я нахожусь в экваториальном поясе, где мне не угрожают никакие циклоны и смерчи; в это время года атлантические ветры должны дуть в нужном мне направления, то есть на восток; волны идут в том же направлении, что и ветер, значит, все в порядке. А раз я прохожу экватор, было бы странно, если бы мои моторы не перегрелись.

Проверив по компасу стороны света, я вышла на палубу и попыталась установить направление ветра путём лизания пальца. Палец моментально высох одновременно со всех сторон. Тогда я оторвала несколько ниточек акрила и пустила их по ветру, наблюдая, куда они полетят. Похоже было, что и в самом деле дуло на восток, хотя вряд ли это можно назвать ветром. Так, чуть заметное дуновение. Солнцу далеко ещё было до зенита, но жара стояла страшная. Конечно, я знала, что на экваторе должно быть жарко, но никогда не предполагала, что до такой степени. Я внимательно осмотрелась вокруг и даже свесилась через борт, ожидая увидеть какие-нибудь признаки экватора. Может, какой-нибудь особенный цвет воды? Ничего особенного я не заметила, разве что множество рыбы. Но сейчас мне было не до рыбы. Зря все-таки никак не обозначат экватор, ну хотя бы красными буями. Тогда бы человек не ломал себе голову над тем, где он находится.

Я вернулась в рубку и, поколебавшись, включила зажигание. Только сейчас я сообразила, что включается нормально, как в автомашине, на два оборота. А тогда в панике я прокрутила вправо до упора, включая все сразу. Стрелки указателей температуры двигателей стояли на красной черте. Остывало, но медленно.

Дела у меня пока не было, и на досуге я могла поразмыслить о будущем. Предположим, до Африки доплыву, если хватит горючего. А что делать дальше? Искать польское посольство? Где, в Сахаре? Пока найду, они меня десять раз успеют найти. Не надо обольщаться, если мне и удалось сбить бандитов с толку, то ненадолго. Вот сейчас, скажем, они уже наверняка установили, как именно я бежала и где меня надо искать. Африки не знаю совершенно, знакомых у меня там никаких нет. Нет, в Африке не стоят высаживаться, надо только заправиться горючим и плыть дальше. Через Гибралтар, пожалуй, соваться не стоит — кажется, там устраивают проверку судов, потребуют документы.

Раз мой паспорт действителен на европейские страны, я должна плыть в Европу. Итак, займёмся Европой. Сразу отпадают Испания и Португалия, пока там режимы неподходящие. Нас не любят и будут чинить мне всяческие препятствия. Остаётся Франция.

При одной мысли о Франции у меня потеплело на сердце. Я люблю эту страну, люблю её язык, её народ. Там я неоднократно бывала, ничего плохого никому не сделала, там могли убедиться, что я человек благонамеренный и не опасный. В Париже у меня есть знакомые и друзья, и даже больше, чем друзья… И польское посольство там есть. Решено, плыву во Францию!

Взглянув на указатель температуры, я установила, что обе стрелки уже отклонились от красной черты влево. Пожалуй, можно двигаться, только лучше на одном двигателе. Второй пусть пока остывает, потом буду их менять. Я перевела рукоятку на один зубчик, и яхта двинулась вперёд. Шум волн, разрезаемых судном, приятно ласкал слух.

Так я плыла себе спокойно и даже немного жалела о покинутой Бразилии, которую и увидеть-то как следует но удалось. Чувство мстительной радости переполняло меня. Идиоты несчастные, увезли меня в бесчувственном состоянии и решили, что дело в шляпе, что я, как покорная овца, дам себя зарезать. Как же, держите карман шире!

В мыслях я уже видела себя беседующей с представителями Интерпола. Сумеют ли они найти то место, что зашифровано в сообщении покойника? Интересно, где оно находится… Фриц наверняка давно уволил меня с работы, ничто не мешает мне вернуться в Варшаву. Но сначала куплю себе машину, деньги есть. «Ягуар», ясное дело. Замечательная машина! Как это будет здорово!

Вконец деморализованная успехом, я решила устроить себе отдых и погулять по яхте, предварительно закрепив штурвал ножкой от стула и сменив двигатель. Близился вечер, жара немного спала. Перегнувшись через борт на корме, я пыталась разглядеть в корпусе яхты то место, из которого палили пулемёты. Вдруг что-то забренчало, потом послышалось громкое и энергичное «пуфф», и от кормы отвалился тот самый железный ящик, который ещё в самом начале привёл меня в недоумение. Странное дело, отвалился сам по себе, ведь в данный момент я ничего не нажимала. В чем дело? Ящик стал тонуть. В голове мелькнула мысль, что надо его спасать, и я бросилась в рубку, чтобы остановить судно. Но тут мелькнула другая мысль — а вдруг теперь у меня в корме дырка? Я бросилась назад, на корму, по дороге передумала и кинулась за спасательным кругом, споткнулась обо что-то на палубе и растянулась во весь рост, а так как яхта в этот момент легла набок, то я чуть не оказалась за бортом. Поднявшись, я поспешила на корму. Там все было на первый взгляд в порядке, корма выглядела целой, без дырки. Может быть, ящик отцепился автоматически под воздействием высокой температуры? Я не знала, хорошо это или плохо, но все равно ничего не могла поделать.

Блаженное настроение было испорчено. Я вернулась в рубку и взяла чуть более на север, подумав при этом, что только тогда полностью поверю в правильность избранного курса, когда собственными глазами увижу Полярную звезду.

Двигатели тем временем достаточно остыли, я пустила их оба на всю железку и взглянула на указатель горючего. Стрелка запасного бака стояла на нуле. Сопоставив этот факт с недавними наблюдениями, я пришла к выводу, что отвалившийся железный ящик был уже ненужным запасным баком.

Третьи сутки со времени моего побега близились к концу. С часами в руках, дождавшись конца этих суток, я отправилась спать. К тому времени низко над горизонтом появилась Полярная звезда. Долгожданная и родная, она так славно светила мне, дружески подмигивая. Европа была все ближе, она летела мне навстречу в шуме и брызгах волн, проносившихся по обе стороны яхты, как искры от паровоза.

Приближение к Европе сопряжено было с определёнными опасностями. Как это раньше не пришло мне в голову? Напрямик, с пустой рубкой, с ножкой от стула вместо рулевого, неслась моя яхта до океану, а я себе спокойно спала внизу. Что меня разбудило — не знаю, очень может быть, что само Провидение, которое почему-то заботится о таких недотёпах, как я.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя после сна. Я села на диване, спустила ноги на пол и, взглянув в окно, увидела, что уже рассвело. И ещё увидела такое, что с меня в один момент слетели остатки сна и меня вихрем вынесло на палубу. Прямо передо мной, под самым носом яхты, как огромная стена, высился бок какого-то чудовищных размеров судна. И эта стена надвигалась на меня со страшной быстротой.

Врываясь в рубку, я ещё на знала, что надо делать в первую очередь. Все сделалось само собой: отбросив в сторону ножку от стула, я одной рукой резко повернула штурвал вправо, а другой перевела правую рукоятку на последнее деление. Яхта вздрогнула, слегка накренилась, и меня резко отбросило влево. Поднимая фонтаны брызг, нос яхты отклонился от надвигавшейся стены.

«Что же я делаю? — мелькнуло в голове. — Ведь задом зацеплю!»

Я опять перевела рукоятку вперёд и повернула штурвал влево. Нос судна остановился на полуобороте. Кошмарная стена переместилась в последний момент — теперь она высилась по левому борту, пройдя буквально на волосок от носа яхты. Корма этого гиганта медленно удалялась от меня.

Упав в кресло, я отёрла пот со лба, все ещё не веря, что осталась жива, и восхищаясь своим изумительно послушным кораблём. У меня сложилось впечатление, что умная машина сама сделала все, что нужно, без всякого моего участия. Какое это все-таки чудо техники! И как ловко она избежала столкновения с этой мерзкой громадиной, вставшей на пути! Но минуточку, куда это меня развернуло? Надо вернуться на прежний курс.

Вернулась без особых трудностей — видно, уже немного научилась. Слева от меня величественно разворачивалась мерзкая громадина. Странно, как она ещё не потонула — столько народу столпилось на всех её палубах с моей стороны. И вся эта людская масса махала руками и что-то кричала мне. Какой-то матрос размахивал флажками явно по моему адресу, и из рубки мне слали световые сигналы.

Самокритика всегда была моей сильной стороной. Вот и сейчас я подумала, что, пожалуй, это я наткнулась на них. И сейчас они, видимо, выражают свои претензии. Хорошо, что я их не понимаю. Да и какие могут быть претензии, в конце концов? Столько вокруг свободной воды — не могли, что ли, плыть в другом месте?

Все это я охотно высказала бы им, но не знала как. А поскольку публика продолжала глазеть на меня — и просто так, и в бинокли, — я решила, что было бы невежливо не отреагировать. Закрепив штурвал и убедившись, что путь впереди свободен, я вышла на корму и с улыбкой помахала рукой. Они сразу успокоились, а моряк с флажками застыл на месте. Постепенно громадина скрылась в синей дали.

Вскоре после этого я увидела ещё один корабль. Я думала, что он тоже плывёт мне навстречу, но оказалось, я его догоняю. Как видно, я взяла неплохой темп, того и гляди, покажется Африка. Корабли множились, как кролики весной. Даже одна яхта встретилась похожая на мою, но только побольше. Я следила за ней с недоверием, все ещё опасаясь погони. Люди на этой яхте, как и на всех других встречных судах, усиленно махали мне и что-то кричали. Понятия не имею, чего они хотели. Может, это у них на море принято так приветствовать друг друга?

Я плыла уже четвёртые сутки, а проклятой Африки все ещё не было видно. Погода по-прежнему стояла прекрасная, но меня тревожило положение с горючим. Стрелка указателя горючего во втором баке все больше отклонялась влево. Похоже, осталось всего четверть бака. Если все-таки принять, что в начале путешествия у меня было 12 ванн бензина, то теперь осталось всего полторы. Не мешало бы уже показаться какой-нибудь земле.

При таком положении с горючим, решила я, мне надо взять курс чуть восточнее: Африка большая, наткнусь же я в конце концов на неё где-нибудь!

Утренние переживания как-то настроили меня против использования автопилота, и я почти не покидала рубку. Вечером, в полдесятого, истекало 90 часов с начала моего путешествия. Беспокойство моё росло, но я продолжала мчаться на северо-восток, не отрывая глаз от дружески подмигивающей мне Полярной звезды.

На рассвете я увидела далеко на горизонте, в туманной мгле, тёмную тучу и чуть было не померла от страха. Я немало начиталась о таких тёмных тучах и знаю, что при их появлении матросы бросаются убирать паруса, непосвящённые выражают удивление, а опытные морские волки начинают молиться, и потом выясняется, что им ещё очень повезло, так как корабль затонул на мелком месте. Убирать мне было нечего, и я, положившись на судьбу, неслась прямо в тучу.

Тут я увидела плывущую мне навстречу яхту. Шла она под всеми парусами и вела себя очень спокойно. Как же так? Там такая туча, а их это не волнует? Потом далеко до левому борту я увидела ещё два корабля, направлявшихся в открытый океан. В чем же дело? Может, теперь тёмные тучи ведут себя по-другому? Трудно предположить, что все встречные суда, не отдавая себе отчёта, идут на верную гибель.

Все больше появлялось судов-самоубийц, и некоторые из них были не больше моего. Затаив дыхание, не веря своим глазам, я всматривалась в тучу, которая менялась на глазах и скоро совсем перестала походить на тучу. Неужели?.. Да, сомнений больше не оставалось: передо мной была земля.

Я сбросила скорость. Сразу как-то вдруг обессилев, сидела я за штурвалом, не в состоянии пошевельнуться. Только теперь я могла признаться самой себе, что моё предприятие было чистой авантюрой. Мною руководили отчаяние, протест против насилия, ослиное упрямство и множество других чувств, но ни одно из них не имело ничего общего с рассудительностью. Я решилась на это безумное предприятие, и вот выясняется, что оно вопреки здравому смыслу удалось! Триумф бушевал во мне громом труб, барабанов и фанфар. Я нажала на знакомую кнопку, и моё торжество выплеснулось наружу в ликующих звуках венгерской рапсодии. Симфонического оркестра мне показалось мало, я заорала под его аккомпанемент польскую народную песню «Играет Антек на гармони» и великолепной дугой обогнула два встречных корабля.

В бинокль я осмотрела побережье. Оно не производило впечатления перенаселённого или чересчур сырого. Видно, я и впрямь угодила в Сахару. Изучение карты зародило во мне надежду, что в этой части Сахары говорят по-французски. Теперь неплохо бы найти какую-нибудь заправочную станцию.

Я поплыла на север вдоль берега — не слишком близко, чтобы не сесть на мель, но и не слишком далеко, чтобы не прозевать то, что мне нужно было. Ближе к берегу путалось довольно много самых разнообразных судов. Наконец я увидела что-то, похожее на порт: белые здания и цистерны, сверкавшие на солнце. Тут было ещё больше судов, но все-таки не слишком много. Я ожидала большей толкучки.

Я не знала, с чего начать, и выжидала, покачиваясь на волнах. Тут я увидела небольшую пассажирскую яхту. Она вошла в порт и так пришвартовалась к одному из причалов, будто собиралась заправляться. Во всяком случае, так мне показалось, я все меряла автомобильными мерками, и тут мне сразу пришла в голову аналогия с бензоколонкой. Я двинулась за этой яхтой.

Какой-то тип сигналил мне с берега флажками, но я не обращала на него внимания. Второй тип встал там, куда я собиралась причалить, и пялился на меня. Я приближалась потихоньку, отнюдь не будучи уверена, что мне удастся остановиться там, где надо. На берегу стоял третий тип и, похоже, собирался ловить концы, которые я кину. Откуда, черт добери, я возьму эти концы?..

Я проскочила немного дальше, чем нужно, включила задний ход и опять плохо рассчитала, черт! Включив правый двигатель, сделала второй заход, и на этот раз не только опять не попала, но, что особенно неприятно, ещё и удалилась от бетонированного причала, а ведь я уже почти притёрлась к нему боком. Вспомнилась мне тут одна баба, которая пыталась втиснуть свою машину между другими, стоящими до правой стороне улицы, и в результате поставила её поперёк по левой стороне. Мы на работе всем коллективом с интересом наблюдали за её манёврами целых полчаса. Теперь у меня были все шансы побить её достижение.

Опять я слишком подала назад, потом снова вперёд, на этот раз, для разнообразия, на левом моторе, совсем было подошла к причалу, и все было бы хорошо, если бы меня опять не протащило немного вперёд. Я отошла назад, потом вперёд, потом опять назад и опять вперёд…

Парни на берегу с интересом наблюдали за мной, лица их выражали полный восторг. Ах, так? Злость на них и на себя помогли мне сосредоточиться, вперёд я прошла почти столько, сколько надо, теперь только чуть назад, мотор работает на холостых оборотах, и вот я стою почти там, где и требовалось. Оставив штурвал, я вышла на палубу.

Зрители тоже зашевелились.

— Мадам! — крякнул один из них. — Вы какой же национальности будете?

— Французской, — ни минуты не задумываясь, крикнула я в ответ. — Горючее, пожалуйста!

— А почему у вас на мачте нет флажка? Флаг должен быть обязательно!

Вот ещё новости! Откуда я возьму флаг и почему они решили, что есть мачта? Антенна, что ли?

— Не все сразу, — ответила я уже тише, так как нас теперь разделял всего какой-то метр воды. — Где я могу получить горючее? Отвечайте скорее, я очень тороплюсь.

— Здесь, — ответил парень, глядя на меня с безграничным удивлением. Не знаю, что его так удивило. — У вас есть бумаги? Документы?

У меня были документы, действительные во всех уголках земного шара. Я вытащила стодолларовую бумажку и помахала у него перед носом.

— Вот мои бумаги, — решительно заявила я. — На берег я не сойду, проследую дальше, так что, пожалуйста, заправьте яхту горючим. И поскорей!

Стодолларовые банкноты обладают волшебной силой. Парень сразу оживился.

— К вашим услугам, мадам! Бросьте конец, пожалуйста. И покажите, куда заливать.

— Нет у меня концов, постарайтесь обойтись без них. Куда заливать, я не знаю. Поищите сами.

Парень опять как-то странно посмотрел на меня, кивнул второму, подтянул к себе борт яхты, перелез через него, поймал канат, брошенный помощником, замотал его вокруг чего-то и сразу отыскал дырку, куда вливается горючее. Именно о крышку этой горловины я споткнулась и чуть было не вылетела за борт, когда отваливался запасной бак.

В мгновение ока подтянули они толстый шланг и соединили с отверстием.

— Сколько? — спросил парень.

Я уже открыла рот, чтобы ответить «двенадцать ванн», но вовремя спохватилась.

— Не знаю, — сказала я. — Сколько поместится.

Мне самой было интересно, сколько войдёт, хотя и была уверена, что они меня все равно обманут. Пусть назовут неправильную цифру, лишь бы налили полный бак. Я вошла в рубку и посмотрела на указатель горючего. Стрелка медленно ползла слева направо. Когда она замерла на отметке «full», я вышла на палубу и отвязала канат. Парни перетаскивали шланг на берег, и при этом один из них оказался в ещё худшем положении, чем я, когда выводила яхту из бухты: одна нога у него была на суше, а вторая уплывала вместе с яхтой. Второй ухватился за борт и изо всех сил подтянул судно к причалу. Думаю, что им руководила не столько забота о товарище, сколько желание получить деньги, ибо весь его вид свидетельствовал о намерении вскочить на палубу, если бы я попыталась улизнуть, не заплатив.

— Сколько всего? — ясно и недвусмысленно поставила я вопрос.

— Триста долларов, — ответил он, и по лицу было видно, что цифру он назвал несусветную.

Но свою свободу я ценила дороже, а кроме того, никогда не умела торговаться. В Италии, например, я приводила в отчаяние продавцов, которые не в силах были скрыть отвращение к такой неприятной покупательнице, что послушно платила названную ими цену. Вот и сейчас, ни слова не говоря, я протянула парню триста долларов и тем его окончательно добила. Он свалился бы в воду, если бы помощник не поддержал его, так как замер с деньгами в руках, привалившись к борту, который медленно отдалялся. Боюсь, что я навсегда осталась в его памяти.

Из-за всех этих перипетий со швартовкой я забыла спросить, что это была за страна, и по-прежнему не знала, где нахожусь и сколько мне ещё предстоит плыть. Я знала только, что мне надо плыть на север. Не следует, пожалуй, терять берег из виду, тогда я, возможно, сумею узнать хотя бы Гибралтар, когда он покажется.

Судя по карте, мне ещё предстояло проплыть от трех до четырех тысяч километров. Значит, двое-трое суток. Может и не хватить горючего.

Много проблем занимало меня: и где заправиться горючим, когда оно кончится, и что делать, если меня остановят представители властей, и какой курс взять теперь. Я опять раскрыла атлас, и мне бросились в глаза Канарские острова. Волшебные Канарские острова, мечта всех датских туристов, место, где всегда толпится множество экскурсий и сотни частных яхт и где наверняка заправка горючим не представит труда. Правда, я знала Канарские острова только по туристическим и рекламным проспектам и цветным открыткам, но была уверена, что обязательно их узнаю, как только увижу.

Какая все-таки сложная штука эта навигация! Сейчас она потребовала от меня всех сил. Надо было определить своё местоположение и наметить курс корабля. Южное полушарие я исключила, так как по ночам мне ярко светила Полярная звезда. Поскольку, плывя вдоль берега, я не могла идти прямо на север, а брала немного западнее, я предположила, что нахожусь или на юге Дакара, или на севере Мавритании. Я наметила примерную линию своём дальнейшего пути, которая должна была привести меня на Канарские острова в любом случае — поплыву ли я от Дакара или от Белого Мыса, с той лишь разницей, что в первом случае я попадала на Тенерифе, а во втором — на Гран-Канария. Для меня это не представляло особой разницы.

Земля немного отодвинулась на восток. Я шла в соответствия с намеченной линией и около двух часов ночи далеко на горизонте увидела огни — чуть левее носа яхты. Если это не какой-нибудь корабль, то должны быть Канары.

И точно. Я сама удивлялась, но это были они. Не подвели меня атлас и компас, а ведь я имела полное право заблудиться в таком громадном океане.

До утра я занималась поисками подходящей тряпки, из которой можно было бы смастерить французский флаг, обыскала всю яхту и ничего не нашла. Я уже решила пожертвовать некоторыми предметами своего туалета, подходящими по цвету, как вдруг обнаружила целый набор самых разнообразных флажков. Выбрав среди них французский, я встала перед очередной проблемой — на что его повесить. И вконец измучилась, пытаясь прикрепить его ко всем мало-мальски подходящим предметам, но ничего не получалось, а когда рассвело, увидела яхту, ну точь-в-точь как моя, только поменьше. У неё на палубе были совершенно такие же, как у меня, солнечные часы, на которых развевался шведский флаг.

Независимо от того, чем был на самом деле этот наклонный шест — ракетницей, солнечными часами или мачтой, — я решила использовать его под флаг. Поскольку на шесте были какие-то шнурки, идущие сверху вниз, я, вспомнив молодые годы, продела их в шнурочки по углам флага и подтянула его как можно выше. Получилось неплохо. Я прибавила газу и направилась к островам.

Постояв в очереди, я заправилась и, когда стрелка опять показала «full», снова двинулась в путь. Осталось лишь обогнуть Пиренейский полуостров, а там уже Бретань!

Я решила выспаться днём. До сих пор все шло поразительно гладко. Следует, однако, учесть, что, начиная с места моей заправки в Африке (а это, пожалуй, все-таки была Мавритания), я оставляла за собой чёткие следы. В воздухе летало много самолётов и вертолётов, и любой из них мог оказаться тем, которого особенно интересовала яхта «Морская звезда». Днём они ничего не могли мне сделать, слишком оживлённо было вокруг, а вот ночью — другое дело.

Закрепив свой «автопилот», я сбросила скорость, чтобы уменьшить вероятность столкновения. Спала немного, так как была неспокойна. Сев вечером за штурвал, я особое внимание уделяла небу. Стемнело, все корабли были ярко освещены, одна я плыла, как тёмный призрак. И не знала, что лучше — сиять, как все, и тем самым представлять прекрасную цель, или отличаться от всех полным отсутствием света. Подумав, я выбрала последнее…

Я боялась проскочить Испанию. В этом случае, не заметив её северо-западного выступа, я могла направиться прямо к берегам Англии, а это мне ни к чему. Руководствуясь этими соображениями, я немного повернула на восток, чтобы быть ближе к берегу. Несмотря на приобретённый опыт и некоторые успехи в вождении корабля, искусство мореплавания не стало для меня более лёгким. Совсем наоборот. Одно дело — пересекать безбрежную океанскую ширь, где можно плыть практически любым курсом, и совсем другое — путаться тут между материками и островами, стараясь при этом попасть в заранее намеченное место. Каторжная работа!

К материку я подошла излишне близко, а узнала об этом лишь тогда, когда откуда-то справа вырвался луч света и, заглушая шум моего двигателя, далеко над водой разнёсся стук мотора догоняющего меня катера. Катер нёсся прямо на меня, завывая и мигая огнями. Очень может быть, что он пытался поговорить со мной с помощью азбуки Морзе.

Ни минуты не раздумывая, я перевела оба рычага вперёд. Яхта прыгнула в сторону, как испуганная лань. До этого я плыла не очень быстро и держалась ближе к берегу, боясь прозевать Испанию, теперь махнула на неё рукой. Черт с ней, с Испанией, Англия так Англия, только бы убежать!

Они повисли у меня на корме и светили каким-то мощным прожектором, в лучах которого я была у них как на ладони. Если подойдут совсем близко, решила я, буду стрелять из пулемётов! У меня даже мелькнула отчаянная мысль о пушке. А потом я вспомнила о дымовой завесе.

Со зловещим «пуфф» за мной выросла чёрная туча, и луч прожектора померк. Я сделала ещё раз «пуфф» и свернула немного на восток, потому что в паническом бегстве слишком отклонилась к западу. Две чёрные тучи накрыли большой участок морской поверхности, и, когда мигающий огнями катер выбрался из них, я была уже далеко. Третью тучу не было необходимости выпускать. Мои двигатели были лучше. Через несколько минут преследователи оказались далеко позади.

А через десять минут справа по борту доказался второй катер.

А, чтоб вам сдохнуть! Начались гонки. Кто кого опередит?

Победила я. Ну, не лично я, а моя чудесная яхта. Она промчалась перед носом преследователя, выпустив ему прямо в нос чёрную тучу, и послушно свернула к востоку. Когда катер вылез из тучи, он здорово отстал от меня, но продолжал трещать сзади.

Как они в такой темноте узнают, где я нахожусь? Я уже справилась с волнением, теперь меня разбирала злость. Ответ пришёл сам собой: ведь у них же есть радар!

Но радар был и у меня. И я даже не очень долго искала его. Зелёная стрелка пошла описывать круги. Что-то попискивало. Черт с ним, пусть попискивает, но вот не мешало бы знать, что, собственно, показывает эта зелёная стрелка? Вот дура, не могла заняться этим, когда было время!

Если можно было положиться на моё знание радара, то следовало сделать вывод, что в море было полным-полно… неизвестно чего, но все это отражалось на экране. Вот эта ломаная линия справа, наверное, берег. Линия менялась чуть ли не с каждым поворотом стрелки, из чего я сделала вывод, что берег должен быть очень близко и что я плыву с большой скоростью. Небольшая точка чуть пониже центра — несомненно, преследующий меня катер. Точка потихоньку сдвигалась к краю экрана. Похоже, я таки сбежала от него.

Я решила отойти подальше от берега. Ломаная линия переместилась вправо. Точки-катера уже не видно было на экране. Я почувствовала смертельную усталость. Как мне хотелось хоть немного спокойствия и безопасности! Неужели они никогда не оставят меня в покое? Куда подевалась полиция, почему бандиты позволяют себе делать все, что им вздумается?

Мои размышления были прерваны эхо-зондом. Работал он тихо, я успела привыкнуть к его попискиванию, как вдруг он издал какой-то нервный вой. И тут же изломанная линия берега бросилась мне навстречу. Может, какой-нибудь мыс? Я резко свернула влево, обогнула что-то большое и чёрное, что действительно появилось по правому борту, и потом опять вернулась на прежний курс. На размышления больше не было времени, приходилось все время быть начеку, так как берег вдруг стал преподносить мне сюрприз за сюрпризом.

Около полудня я увидела тот самый, давно ожидаемый северо-западный угол Пиренейского полуострова. Я прошла вдоль его берегов достаточно близко, чтобы не ошибиться, и в то же время достаточно далеко, чтобы ко мне никто не приставал. До Бретани оставалось не более каких-то пятисот километров!

Уже стемнело, когда в верхней части экрана появилась ломаная линия. Сердце забилось сильнее. Я плыла прямёхонько на северо-восток, и это могла быть только Франция. О дорогая Франция!

Я шла полным ходом ещё с полчаса, и вот ломаная линия уже была у меня перед самым носом — на экране, разумеется, так как вокруг была сплошная темнота. Только Полярная звезда радостно и ободряюще подмигивала мне. Я притормозила и, медленно приближаясь к берегу, первый раз за все время путешествия включила прожектор.

Сначала я ничего не могла рассмотреть, потом где-то в самом конце луча что-то появилось. Я вспомнила, что побережье Бретани покрыто скалами, а у берегов могут быть рифы, от которых лучше держаться подальше. Погасив прожектор, я решила дождаться рассвета. Я не спала уже вторые сутки. Длинные спокойные волны мягко качали меня, подталкивая потихоньку к берегу, и от меня потребовались поистине героические усилия, чтобы не заснуть мёртвым сном, положив голову на штурвал.

Много позже мне стали понятны причины исключительной лёгкости моего путешествия: в течение десяти дней, именно в это время над Атлантикой и прилегающими территориями стояла такая прекрасная погода, какой не упомнят и старожилы. В самом деле, дуракам везёт!

В ожидании рассвета я думала, как лучше поступить: высадиться ли в каком-нибудь порту, где много народа, или поискать безлюдный берег. Пожалуй, последнее лучше, принимая во внимание неизбежные неприятности из-за отсутствия нужных бумаг. Меня могли задержать до выяснения, а это помешало бы моим планам как можно скорее связаться с Интерполом.

Рассвело. Я медленно плыла вдоль берега в поисках подходящего места для высадки. Вокруг суетились стайки рыбацких лодок и катеров, по левому борту виднелись крупные суда. Все свидетельствовало о том, что я нахожусь в перенаселённой Европе. На меня никто не обращал внимания. С удовлетворением я отметила, что жара куда-то подевалась. Несмотря на тёплую одежду, меня пробирал насквозь острый весенний холод. Да, сомнений не было, я добралась до Европы.

Мимо проплыла деревушка, потом городок, потом небольшой порт. Наконец я увидела то, что искала: совершенно безлюдный пляж, окружённый скалами. В море перед ним томе было полно скал и камней. Погода не располагала к купанию, поэтому к берегу я приближалась с величайшей осторожностью. Хорошо бы ткнуться в берег, чтобы не пришлось плыть. К тому же мне надо было перенести кое-какие вещи.

Можно считать, что мне удалось пристать, как я хотела: нос яхты зарылся в песок, а её борт покачивался у самых прибрежных скал. Прилив наверняка продвинул бы судно ещё ближе к берегу, но я не могла дожидаться прилива. Неужели это я когда-то страстно любила качаться на волнах? Сейчас все мысля мои были об одном — ощутить под ногами твёрдую землю. Сначала я выбросила на берег свои вещи — сумку с деньгами, сетку со словарём, атласом и шарфом, пружинный нож и ещё кое-какие мелочи, а потом, выбрав подходящий момент, и сама перелезла. Сейчас для меня уже не важно было, где я нахожусь, лишь бы выбраться на берег и навсегда покинуть яхту. Рассталась я с ней без сожаления. Думаю, что никакие силы не заставили бы меня залезть на неё обратно.

Прижимая к груди своё имущество, я осторожно спустилась со скалы и оказалась на маленьком пустынном пляже. За ним тоже была суша — травка, песочек, холмы, на горизонте — какие-то постройки. Ноги мои подкосились, руки задрожали, я выронила свои вещи и без сил опустилась на песок. Боже милостивый, доплыла!

Может быть, все бы кончилось иначе, если бы я сразу ушла отсюда. Подумать только, от какой мелочи зависит дорой судьба человека! Но я ничего этого не знала и никуда не ушла. Просто у меня не было сил. Тут же, где свалилась, я и заснула каменным сном. Заснула на сухом песочке, смертельно уставшая и невыразимо счастливая.


* * *

Пробуждение было ужасно. Разбудил меня шум вертолёта. Я в панике вскочила, ожидая увидеть крутые скалы, каменные стены и знакомую террасу. Увидела же песочек, травку и раскачивающуюся в море брошенную яхту. Значит, мне не приснилось, я и в самом деле доплыла до Франции! Каждая косточка во мне ныла, но радость придала сил. Собрав разбросанные вещи, я тронулась в путь, мечтая о горячем завтраке в первой же встреченной забегаловке.

Скоро я подошла к тем постройкам, которые заметила с пляжа. Передо мной было нечто среднее между большой деревней и маленьким городом. И тут я увидела, что навстречу мне идёт какой-то человек. Ближе, ближе и — о радость! Это был полицейский. Настоящий французский полицейский, в мундире, в кепи, типичный французский полицейский, которых я столько насмотрелась и в натуре и во французских фильмах. Расчудесный полицейский!

Увидев меня, он остановился и вежливо отдал честь. В его пуговицах отражалось исходящее от меня сияние.

— Бонжур, мадам, — приветствовал он меня. — Я видал, как вы прибыли на яхте. Что-нибудь случилось? Не могу ли быть вам полезен?

— Разумеется, можете, — радостно ответила я. — Скажите, это Франция?

Вопрос мой его явно озадачил.

— Как, мадам, вы не знаете, в какую страну прибыли? Да, это Франция. Бретань.

Если бы обе мои руки не были заняты тяжёлыми вещами, я бросилась бы ему на шею. И он ещё спрашивает, не может ли быть мне полезен! Не только может, но и должен!

— Есть! — посыпались из меня желания. — Пить! Обменять деньги! И надо поговорить с Интерполом, где его найти? Помогите мне!

Блюститель опять удивился.

— С Интерполом? Скажите, вы случайно… Вы та самая дама, которую разыскивает Интерпол?

Пришла очередь удивиться мне:

— Меня разыскивает Интерпол? Кто бы мог подумать! Невероятно! Ну конечно же, это я, из Бразилии плыву. Прошу вас, немедленно поехали к ним! Вы знаете, где их найти?

Теперь сиял представитель власти. Весь его облик излучал безграничную радость. Важность и неторопливость исчезли, их сменила бурная энергия. Издавая возгласы восторга, недоверия, счастья и восхищения мною, он вырвал у меня из рук вещи, приплясывая, обежал вокруг меня несколько раз, демонстрируя свой французский темперамент, и рысцой понёсся куда-то, таща меня за собой.

— В машину! — кричал он. — Немедленно едем! Я лично вас отвезу! Мадам, я счастлив, что вы соизволили высадиться в моем районе! Невероятно! Колоссально!

Я подумала, что, по всей вероятности, нашедшему меня была обещана награда, и ничего не имела против того, чтобы она досталась этому симпатичному человеку. При условии, разумеется, что по пути к награде он меня все-таки накормит.

Полицейский вытащил карманный передатчик и отдал какие-то распоряжения. Я не все поняла, так как он, по всей видимости, пользовался шифром — наверное, в особых случаях им положено к нему прибегать. Во всяком случае, это звучало как «я метла, я метла, яйцо в квадрат би си двадцать четыре, приём». Потом мы рысью помчались куда-то за постройки и выбежали к дороге, по которой тут же подкатила машина — прекрасный белый «мерседес». Мне как-то не приходилось слышать, чтобы полиция пользовалась «мерседесами», но я подумала, что в данном случае они сделали это специально, для конспирации.

Вместе с восторженным полицейским мы сели на заднее сиденье. Рядом с водителем сидел второй полицейский, который без перерыва что-то говорил в микрофон, потом переходил на приём, потом опять давал какие-то распоряжения. Оба они сняли кепи, что должно было бы меня насторожить, но, как видно, радость усыпила мою бдительность.

Мы вихрем промчались через какое-то местечко, потом через второе. Названий я не успела заметить. В третий городок мы не заезжали, а объехали его и помчались дальше. Как во всех машинах высокого класса, скорость не ощущалась. Судя по тону, в каком темпе пролетали мимо встречные предметы, мы мчались со скоростью не менее ста шестидесяти километров в час. Спидометра я не видела, его заслоняла спина водителя. Я настоятельно потребовала накормить меня.

— Сейчас нам приходится торопиться, — объяснял полицейский. — Впрочем, сейчас узнаю…

Он стукнул в спину второго полицейского и передал ему мою просьбу. Тот опять связался с кем-то по радии. Сначала нёс свою обычную тарабарщину, потом вдруг перешёл на немецкий:

— Она хочет есть. Просит остановиться, чтобы поесть. Что делать?

Выслушав ответ, он обернулся ко мне:

— Мадам, дорога каждая минута. Вам придётся потерпеть, там вас уже ждут. А сейчас я приготовлю для вас кофе.

Я не возражала. Радужное настроение сменилось глухим беспокойством. Почему он заговорил по-немецки?

Через минуту я получила кофе, который он приготовил в экспрессе, установленном под приборной доской. Нигде не останавливаясь, мы продолжали мчаться по прекрасному шоссе. Глухое беспокойство побудило меня более внимательно отнестись к тому, что меня окружает. На дорожном указателе я прочитала название городка, которое мне ничего не говорило. Потом мы проехали Анже. Я обратила внимание на то, что мы едем вдоль реки, и даже разглядела контуры какого-то замка, потом второго, а через несколько минут и третьего. Все они были очень красивые, все разные, и все показались мне какими-те знакомыми. Замки над рекой… Но ведь это… Боже, это же замки на Луаре!

Их было столько, и они были такие красивые, что я забыла о всех своих страхах и целиком поддалась туристскому настроению. В городе Туре мы переехали на другую сторону реки. Я вертела головой во все стороны, и слезы радостного волнения текли у меня до щекам.

Кофе мне здорово помог, красоты ландшафта целиком поглощали внимание, и три часа пролетели незаметно. Что такое три часа езды в автомашине? Сколько раз мне приходилось одним махом проходить трассу Варшава — Познань. И хотя моей машине было далеко до этой, у меня на дорогу редко когда уходило больше трех с половиной часов.

Сразу за указателем «Шомон» мы свернули вправо. Перед нами показался замок. Он высился на пригорке, окружённый почти целыми крепостными стенами. Весь холм зарос травой. Мы въехали через ворота, украшенные круглыми башнями, я увидела газоны, деревья, цветы. Налево я успела заметить третью круглую башню. И вот мы оказались во внутреннем дворе замка.

Я много слышала и читала о замках на Луаре, но мне никогда не приходилось слышать о том, что они могут быть резиденцией полиции. Отдел Интерпола, замаскированный под семейство американского миллионера? Впрочем, чего на свете не бывает.

Я вышла из машины, с любопытством оглядываясь по сторонам. К нам подошёл какой-то мужчина в штатском костюме и с беспокойством спросил у моих спутников по-немецки, стараясь говорить как можно тише:

— Она ничего не говорила?

— Мы не расспрашивали, — ответили ему. — Шеф это сделает лучше.

— Очень хорошо. Её никто не видал?

— Никто.

— Она сама ни о чем не подозревает? Не пыталась бежать?

— Нет, все в порядке. Убеждена, что мы — полицейские.

Я как уставилась на какие-то архитектурные красоты, так и окаменела на месте. Что со мной было, трудно описать. Среди многочисленных чувств, бушевавших во мне, на первый план выдвинулось непреодолимое желание надавать самой себе по морде. Боже мой, какая же я безнадёжная, законченная идиотка! Как я могла так попасться? Ради чего перенесла я столько мук? Пересекла Атлантику, избежала многочисленных опасностей у берегов Европы и вот теперь позволила себя обмануть и привезти к шефу, как глупую корову на бойню! Правда, коров на бойню не возят в белых «мерседесах», но это было слабое утешение. Как я могла? Почему не настаивала, что мне надо выйти, поесть, попить, позвонить, послать телеграмму? Почему я не просила останавливать машину у каждого встречного полицейского, чтобы бросаться им на шею? Уж тогда бы они меня запомнили, по крайней мере. О господи, что мне теперь делать?

Этот вопрос решили за меня.

— Мадам, будьте столь любезны… — галантно обратился ко мне мужчина в штатском.

Он взял меня под руку, прихватил мои вещи и двинулся ко входу в одном из крыльев замка. Отчаяние придало мне силы.

— Минутку! — вскричала я и вырвала у него руку. — Какой чудесный вид!

Я не была уверена, что в моем голосе прозвучал лишь беззаботный восторг, но я очень старалась. А поскольку я поняла, что меня опять ждут суровые испытания, надо было хотя бы осмотреться. Реку загораживал кусок стены. Может, попытаться бежать через эту стену? Нет, неизвестно, что за ней. К тому же меня успеют схватить, пока я буду через неё перелезать. Уж лучше ночью…

Потом я позволила отвести себя в здание. Внутреннее убранство было не менее роскошным, чем в бразильской резиденции. Техника тоже была на высоте. Громадный шкаф в стиле барокко оказался входом в лифт, венецианские зеркала раздвигались сами по себе, как только к ним приближались. В одной из комнат все стены от пола до потолка были заняты книжными полками. Одна из них сдвинулась в сторону после того, как нажали на медный шарик — деталь каминного орнамента, — и перед нами оказался кабинет шефа. Это было просторное помещение, интерьер которого приятно разнообразили архитектурные конструкции и кактусы в мраморных горшках. Посреди комнаты стоял шеф с приветливой улыбкой на лице.

Случается так, что два человека, встретившись первый раз в жизни, сразу почувствуют симпатию друг к другу или такую же спонтанную антипатию. Как-то я познакомилась у Аниты с одним человеком, поляком, постоянно проживавшим в Дании. Это был весьма интересный мужчина. Я тоже не урод. Не скажу, чтобы нравилась всем без исключения, но и стихийного отвращения как будто не вызываю. В конце концов, я не косая, не рябая, не совсем уж лысая, из носу у меня не течёт. Короче говоря, новый знакомый был интересным мужчиной, да и я женщина хоть куда. Тем не менее не успели нас представить друг другу, как мы почувствовали такую сильную взаимную неприязнь, которую никакое воспитание, никакие светские навыки не смогли скрыть. Агрессивная неприязнь излучалась всеми порами тела и, пропитав воздух, сделала просто невозможным наше пребывание в одной комнате.

Нечто подобное произошло и сейчас. Посреди комнаты стоял очень интересный мужчина в самом подходящем возрасте, и представьте, блондин! Темно-русые волосы, карие блестящие глаза, брови немного темнее волос и такие ресницы, что мне завидно стало. При этом стройный, высокий, но в меру, прекрасно сложен и прекрасно одет. Можно сказать, идеал мужчины!

С первой же минуты этот идеал вызвал у меня такую же сильную антипатию, как и тот земляк, у Аниты. И я готова была поклясться, что вызвала у него подобное же чувство. Эта взаимная неприязнь возникла сама по себе, а не только потому, что он посягал на мою свободу и жизнь, а я держала в своих руках, вернее, в зубах, все его состояние.

До этой встречи мы оба были полны решимости как можно дольше ломать комедию друг перед другом. Он собирался играть роль представителя Интерпола, а я — делать вид, что верю ему. Но как только мы увидели друг друга, сразу поняли, что не сможем притворяться, слишком сильна была в нас ненависть.

— Вон! — бросил он моим сопровождающим, и тех как ветром вымело из кабинета.

С минуту мы молча рассматривали друг друга.

Я первая нарушила молчание.

— Надеюсь, я могу сесть, — ядовито сказала я. — И надеюсь, меня наконец накормят. Или, может быть, вы и дальше намерены морить меня голодом?

— Стоило бы, — не менее ядовито ответил он. — Ведь мягкого обращения ты не ценишь.

Усевшись в удобном кресле, я налила себе содовой воды из стоявшего на столе сифона и подняла стакан.

— За твоё здоровье! Люблю разговор начистоту. И могу тебя заверить, что жестокое обращение приведёт к ещё худшему результату.

Не знаю, почему мы сразу перешли на ты, это такая редкость во французском языке. Может, нас сблизило единство взглядов на создавшуюся ситуацию, а может, мы инстинктивно избрали такую форму разговора в предвидении неизбежной ссоры, при которой трудно будет соблюдать вежливость. Очень удобно произнести «ты, свинья!» во втором лице единственного числа, и очень трудно сказать это же в любом другом лице другого числа.

Он очень неприятно рассмеялся, подошёл к столику, налил себе виски и сел напротив меня.

— Так, может быть, мы остановимся на чем-нибудь промежуточном? — предложил он. — Каждый из нас располагает тем, в чем заинтересован другой. Ты держишь в руках мои деньги, я — твою жизнь. Ведь так?

Я кивнула:

— И что самое смешное, мы оба ничего не выигрываем. Убив меня, ты потеряешь деньги. Я же, сидя на твоих деньгах, потеряю жизнь. Ты видишь какой-нибудь выход? Я лично нет.

— А я вижу несколько. Сначала я хотел принять тебя в долю, но раздумал. Не то у тебя окружение, да и тебе доверять нельзя. Потом я собирался тебя обмануть, но не вышло. Когда ты поняла правду?

— Ещё когда мы ехали, но надеялась, что ошибаюсь. Во дворе замка убедилась окончательно.

Он поморщился, в его глазах отражалось растущее отвращение.

— Так я и думал, что ты морочишь нас с этим немецким. Какие все-таки идиоты мои подчинённые! А так, говоря по-честному, какого языка ты и вправду не знаешь?

— Датского, — с искренним удовлетворением сообщила я. — И уверена, что никогда в жизни мне его не выучить. А теперь, мой дорогой, если ты немедленно не дашь мне есть, я отказываюсь продолжать разговор. И плевать мне на тебя, да и на себя тоже. Ничего ты из меня не выжмешь, потому что жизнью я не дорожу. Можешь убить меня хоть сию минуту, и не морочь мне больше голову.

Моё лицо, как видно, явственно отражало бушевавшие во мне злость и упрямство, потому что, взглянув на меня внимательно, он удовлетворённо улыбнулся и нажал на какую-то кнопку. Раздался негромкий звонок.

— Обед для дамы, — произнёс он куда-то в пространство, и через минуту из стены выехал накрытый стол.

Голодная и злая, смотрела я на расставленные яства, а он с иронией наблюдал за мной. В тот момент, когда я потянулась к тарелке, он отодвинул от меня стол.

Застыв, я вопросительно взглянула на него.

— О, пардон, — произнёс он с издёвкой.

Я успокоилась, взяла в руку вилку, и в этот момент стол опять отъехал.

Отнимать кость у голодной собаки — что может быть отвратительнее? Я перестала владеть собой. Хладнокровно, сознательно я дала выход слепой ярости.

Ему удалось уклониться от моей вилки, но больше он ничего не успел предпринять. К сожалению, он сидел слишком далеко от меня, поэтому я не могла разбить все блюда непосредственно об его голову, но все их содержимое полетело прямо в него. Без единого звука крушила я все, что было в пределах досягаемости, стараясь по возможности как можно больше предметов бросить в противника. Он и не пытался остановить меня, видимо понимая, что с таким же успехом можно останавливать разогнавшийся паровоз. Он даже не встал с кресла и лишь пытался защитить себя подносом, как щитом. В заключение я налила себе в стакан воды из сифона, а сифон изо всех сил грохнула о мраморный горшок с кактусом. Этот заключительный аккорд вполне удовлетворил меня, я отпила немного воды, а остальную выплеснула в него, повторив «за твоё здоровье».

Всю эту бурю он выдержал как-то удивительно хладнокровно, спокойно вытащил из кармана платок, вытер лицо, стряхнул с костюма остатки пищи и опять нажал на кнопку.

— Второй обед для дамы, — произнёс он в пространство. — И пусть здесь уберут.

Потом обратился ко мне:

— Что-то в этом роде я как раз и ожидал от тебя. Очень мило с твоей стороны, что ты не обманула моих надежд.

— Взаимно, — холодно ответствовала я.

Затем мы минут десять сидели, молча наблюдая за тем, как в комнате наводили порядок. Стол с обедом был подан второй раз, и я принялась за еду, полная решимости убить его, если он опять начнёт выкидывать фокусы.

Он продолжал молчать, глядя мне в рот, что меня очень раздражало. Когда я уже кончала есть, он сказал:

— Ешь вволю. Возможно, это последний обед в твоей жизни, во всяком случае такой обед…

Я пожала плечами, не удостаивая его ответом и пытаясь разгадать его планы. Слова этой скотины источали яд, и даже было странно, что они не прожигали насквозь ковёр на полу.

Тем же самым безличным манером был подан кофе, и мы продолжили нашу беседу. Настроение моё значительно улучшилось после того, как я поела. Я даже потребовала, чтобы он объяснил, как им удалось меня поймать. Он охотно удовлетворял моё любопытство. Видно, ему доставляла удовольствие сама мысль о том, что они меня все-таки нашли.

— Даже я не предполагал, что тебя черти понесли в океан, — заявил он, предварительно описав все, что делалось в резиденции после моего исчезновения. — Я догадывался, конечно, что твоя боязнь воды была притворной, но чтоб ты решилась на это… И только тот корабль, который ты пыталась таранить…

Я вспомнила ту мерзкую громадину, которая встала на моем пути через океан. В числе пассажиров на том судне плыл какой-то кретин-журналист. В восторге от сенсации, он продиктовал в редакцию газеты статью о нападении яхты «Морская звезда» на ни в чем не повинный пассажирский теплоход. На следующий день в газетах появились снимки: я приветливо махала рукой с кормы яхты. Всеми подчёркивалось одно обстоятельство: отсутствие на яхте государственного флага. Через два дня люди шефа добрались до парня, содравшего с меня триста долларов за бензин. На следующий день меня обнаружили уже за Канарскими островами.

— Мы не рискнули напасть на тебя в море. Ты могла бы утонуть, что было бы преждевременно, — продолжал шеф свой рассказ. — Впрочем, в мире не нашлось бы корабля, который смог бы догнать эту яхту. Мы стали ждать тебя на побережье, ведь где-нибудь тебе пришлось бы пристать. Наши вертолёты держали под наблюдением и сушу, и море. Мы решили, что потопим яхту лишь в том случае, если ты поплывёшь в Копенгаген, а это было маловероятно, так как ты, должно быть, представляла, как трудно тебе будет пройти Ла-Манш. Конечно, ты могла бы исчезнуть сразу после высадки, и это очень осложнило бы наши поиски, но ты была столь любезна, что дождалась моего человека. Очень мило с твоей стороны.

— Чтоб вам лопнуть, — от всего сердца пожелала я и закурила. — Полиция меня не ищет?

— Ищет, конечно, — равнодушно ответил он. — Но ты сама понимаешь, насколько наше положение было выигрышнее. Мы опередили их по крайней мере на неделю.

— Ведь найдут же она меня когда-нибудь!

— Будь спокойна, не найдут.

— Ну, ладно, — помолчав, сказала я, — оставим это. Но объясни мне, пожалуйста, чем вызвано ваше упорное желание лишить меня жизни? Ведь если бы не это, от скольких хлопот вы бы себя избавили! Почему, черт возьми, вы с самого начала решили меня убить?

— Не «мы», — со злостью поправил он меня. — Признаюсь, мои люди немного растерялись. Меня там не было… Давай рассуждать логично. Если бы не облава в игорном доме… Если бы не полиция… Если бы у нас было хоть немного времени, чтобы поговорить с тобой и, не возбуждая подозрений, узнать от тебя, что сказал Бернард, тебя никто не стал бы убивать. Тебя подержали бы несколько дней где-нибудь в укромном месте и выпустили бы на свободу, а ты бы даже и не догадалась, кто это сделал и почему. Увы, выходы были блокированы полицией, и тебя пришлось срочно забирать оттуда. Ну а потом ты сразу стала слишком много знать.

— Минуточку, — прервала я. — А зачем меня держать в укромном месте?

Он с раздражением пожал плечами:

— Ну как ты не понимаешь? Я не могу рисковать. Уже на следующий день полиция узнала бы от тебя, что сказал Бернард, и добралась бы до наших сокровищ. А если бы нам что-нибудь помешало их вовремя забрать? Достаточно сущего пустяка.

— Неужели ты и в самом деле думаешь, что я тебе все скажу, тем самым лишая себя последней надежды остаться в живых? — спросила я. — Вот уж не знаю, кто из нас двоих глупее…

— Мы ещё поговорим на эту тему, — нетерпеливо перебил он. — А сейчас, моя красавица, о самом главном. Ты помнишь, что сказал покойник?

— Каждое слово, — ответила я, и теперь уже из моих слов сочился яд. — До сих пор его слова звучат у меня в ушах. Страшно хочется знать, где находится это место. Может, даже больше, чем тебе.

Я поудобнее уселась в кресло, наблюдая с мстительной радостью за действием своих слов. Между нами шла открытая война, ни о каком перемирии не могло быть и речи. Сдвинув брови, он с ненавистью смотрел на меня, о чем-то размышляя, потом встал и подошёл к стене. На стене висела внушительных размеров картина — прекрасная абстрактная мазня в простой грубой раме. Взявшись рукой за раму, он повернулся ко мне:

— Пожалуй, я удовлетворю твоё любопытство. Ты уже столько знаешь, что небольшое добавление не играет роли. Подойди-ка и найди это место сама. Я не знаю, где оно, но ты должна найти. И пусть теперь у тебя тайна не только звучит в ушах, но и стоит перед глазами. Чувствуешь, какой ты становишься важной персоной? Ну-ка взгляни.

Верхняя горизонтальная часть рамы отделилась и исчезла, что-то тихо щёлкнуло, и на картину опустилась огромная карта мира. Всю её покрывала мелкая сеть, в которой чётко выделялись меридианы и параллели. Все линии сетки, не исключая меридианов и параллелей, были аккуратно пронумерованы, прячем совершенно беспорядочно. Трудно было заметить в этом обозначения какую-то систему, за исключением одного: все вертикальные линии обозначались цифрами, а горизонтальные — буквами. Цифры и буквы были то одиночные, то двойные, то маленькие, то большие, то те и другие вместе. Мне сразу бросился в глаза экватор, обозначенный ТР. Нулевой меридиан, тот, что проходит через Лондон, значился под номером 72. Меридианы рядом с ним обозначались цифрами 11, 7 и 24. Кроме обозначения линий, на карте были нанесены также расстояния от пересечения линий сети до различных заметных пунктов на местности.

Увидев эту карту, я сразу же поняла, что означают цифры, названные умирающим, и тут же решила выяснить, как бы я зашифровала очень живописный грот в Малиновской скале, что высилась на берегу Вислы. Ведь дураку было понятно, что этот негодяй показал мне карту с явным расчётом на то, что я тут же кинусь выяснять, где находятся его сокровища, а ему остаётся лишь проследить, куда я смотрю. Вот он и наблюдал, не спуская с меня глаз, как и отыскивала Краков, потом Чешин, потом, что-то бормоча себе под нос, выясняла, что мне пришлось бы воспользоваться меридианом номер 132 и параллелью В. Труднее было выяснить расстояние в метрах от меридиана до грота, так как я не очень хорошо помнила, где находится этот грот. Покончив с гротом, я перенеслась в Родопы — по-моему, очень подходящее место для укрытия всевозможных вещай, проехалась, тыкаясь носом, по всем греческим островам, невнимательно отнеслась к Альпам, осмотрела Пиренеи и покинула Европу. Очень надеюсь, что в тот момент, когда я изучала Пиренеи, ни в глазах, ни в каком другом месте у меня ничего же блеснуло.

— Хватит! — решительно заявил шеф, когда я с захватывающим интересом принялась изучать Кордильеры. — Теперь ты знаешь, где спрятаны мои деньги, ведь так? Я тоже знаю, что в Европе, так что перестань придуриваться.

Я ничего не ответила, сочтя за лучшее гордо промолчать. Карта взвилась вверх, рама картины вернулась на своё место. Я подошла к окну. Какой прекрасный вид, и какой контраст по сравнению с тем, что происходит здесь!

— Ну, хорошо, — зловеще проговорил шеф. — Попытаемся взяться за дело по-другому.

Расчёт у него был такой: сначала закрепить в моем сознании место, где хранятся сокровища, а потом выведать его у меня научными методами. Правда, меня давно интересовало, как выглядит детектор лжи в действии, но я никогда не думала, что придётся испытать его на себе. А ведь я так боюсь всяких электрических приборов!

Я все-таки очень надеялась, что они не сделают ничего такого, что могло бы повредить моему здоровью и памяти, и поэтому без возражений позволила отвести себя в комнату, которая была похожа на все сразу: на лабораторию, кабинет врача и диспетчерскую электростанции. Все так же без возражений я позволила подключить себя к каким-то проводам и была очень довольна, что все мои чувства, в том числе и боязнь выдать тайну, вытеснил панический страх перед электрическими приборами.

Я сразу придумала, как обмануть хитрый аппарат. Ещё в процессе подготовки к испытанию я убедила себя, что сокровища бандитов спрятаны в гроте на Малиновской скале. Я не успела придумать лучшего места и упорно повторяла про себя «скала Малиновская, Малиновская скала», так что сама почти поверила в это. Испытание заключалось в следующем: никаких ответов от меня не требовали, а только называли разные места и приборы регистрировали мою реакцию. Малиновская скала прочно сидела во мне. Я старалась представить её себе, в своём воображении отчётливо видела каждый её кусочек. К счастью, на своё воображение я никогда не жаловалась и вот сейчас очень живо представляла себе плоский камень на пологом склоне у входа в грот, огромные мокрые камни внутри его, узкие входы в боковые коридоры, чёрный бесконечный нижний коридор, подземное озеро. Вообще-то в самом низу пещеры я никогда не была, озера в натуре не видела, но именно там я разместила в своём воображении ящики с золотом и алмазами. Правда, ящиков с золотом и алмазами мне тоже никогда не доводилось видеть в натуре.

Во время испытания Малиновская скала не была названа — очень может быть, что они о ней и не слышали, и электрические датчики показали, что на меня ничего не произвело особого впечатления. И ещё они показали, что сначала я нервничала, а потом успокоилась. Ещё бы, конечно, успокоилась, убедившись, что мне не больно и меня не бьёт электрическим током.

Мы вернулись в кабинет.

— Боюсь, котик, ты совсем спятил, — сказала я шефу с укором. — Ты что, не знаешь, что я смертельно боюсь электрического тока? Я могла от страха потерять рассудок, не говоря уж о памяти. Какая тебе от этого польза?

— Я делал расчёт на твою поразительную выносливость, — ядовито ответил он. — А теперь, золотце, я обращаюсь к твоему здравому смыслу. Ты знаешь, где сейчас находишься?

— Более-менее. А что?

— Идём, я тебе что-то покажу.

Он подвёл меня к стене, состоящей из больших, неплотно пригнанных друг к другу камней, наклонился и нажал на камень у самого пола: два раза с левой стороны, раз с правой и опять с левой. Я с любопытством наблюдала за ним. Он выпрямился и подождал несколько секунд. Из стены, на уровне моего лица, медленно и бесшумно выдвинулся один из камней, наполовину открывая скрытую за ним стальную дверцу, на которой виднелся диск с цифрами. Шеф прокрутил нуль. Камень, находящийся ниже, дрогнул, выдвинулся и тоже отошёл в сторону. В глубокой нише стоял сейф размерами приблизительно метр двадцать на шестьдесят сантиметров.

— Тут моя святая святых, — пояснил шеф. — Чтобы открыть сейф, надо набрать цифры двадцать восемь сто двадцать один. Запомнишь?

Он набрал на диске цифры 28121, и дворца открылась. Внутри находилось много бумаг и пачки банкнот.

— Кажется, ты выразила пожелание получить тридцать тысяч долларов в качестве возмещения за моральный ущерб, — продолжал он, повернувшись ко мне и опершись локтем о камень. — Здесь значительно больше. Пожалуйста, они будут твои при условии, что ты возьмёшь их сама.

Оставив сейф, он вдруг направился к моим вещам, оставленным в другом углу комнаты. Сначала заглянул в сумку.

— Что у тебя тут? Документы, деньги, обычное бабье барахло…

Положив мою сумку в сейф, он принялся за сетку. Осмотрел атлас, словарь, целлофановый мешочек с вязаньем и прочие мелочи. Видно, ему пришла в голову какая-то идея, так как он отложил мешочек с недовязанным шарфом, а остальное аккуратно сложил в сейф рядом с сумкой и запер сейф.

— Ну-ка открой, — сказал он мне.

Я послушно выполнила приказание: набрала цифры 28121, — током меня не ударило, и сейф открылся.

— Видишь, как это легко? — с издёвкой спросил он. — И подумать только, что тебе не хватает сущего пустяка — свободы.

— Пока я свободна, — холодно ответила я.

— Долго это не продлится, — зловеще заметил шеф.

Заперев сейф и водворив на место камни, он жестом указал мне на кресло. Я молчала, ещё не решив, учинить ли немедленно новый разгром в помещении или дать окрепнуть нараставшей во мне злости.

— Что это? — спросил он, встряхивая целлофановый мешочек. Я вежливо удовлетворила его любопытство:

— Шарф. Из белого акрила. Моё вязанье.

— Ах, вязанье… Очень полезное занятие, хорошо укрепляет нервную систему. Вязанье тебе оставят…

Помолчав, он продолжал:

— А теперь поговорим серьёзно. Слушай внимательно, что я тебе скажу, и знай, что слово моё твёрдо. Тебя не убьют. Я прекрасно понимаю, что тебе нет никакого смысла сообщать мне тайну, зная, что сразу после этого тебя укокошат. Так вот, тебя не укокошат…

— Не считай меня такой дурой, — прервала я. — Неужели ты думаешь, что я тебе поверю. Что, я и в самом деле выгляжу такой идиоткой? И все это ты мне только что показал для того, чтобы убедить меня, что, как только я тебе сообщу тайну, я выйду отсюда живая, невредимая и свободная?

— Отнюдь, — спокойно ответил он. — Все это я показал тебе для того, чтобы ты наконец поняла, что никогда отсюда не выйдешь. Ни отсюда, ни из какого-либо другого места. Я располагаю возможностями обеспечить тебе жизнь, как в раю, ты сможешь даже общаться с людьми. Правда, это будут мои люди. Ничего не поделаешь, дорогуша, в катастрофах люди теряют руку, ногу или зрение. Ты потеряешь свободу. Несчастный случай, только и всего. Вся разница заключается в том, как будет выглядеть твоя будущая неволя.

Критически оглядев меня, он продолжал:

— Имеет смысл поспешить с решением. Тебе уже не восемнадцать. Некоторые процессы необратимы, например, седина…

— Седина всегда была мне к лицу, — прервала я. — Даже красила меня.

— Не уверен, что тебя украсит отсутствие зубов. И не перебивай меня. Слушай. Думаю, я понял, что ты собой представляешь. Всякое физическое воздействие приведёт к тому, что ты только ожесточишься и замкнёшься в своём диком упрямстве. Я дам тебе время подумать. У тебя есть две возможности: находиться в заключении в очень плохих условиях и находиться в заключении в очень хороших условиях. Как выглядят эти хорошие условия, ты приблизительно знаешь, а я могу тебя заверить, что они будут превосходить все виденное тобой в жизни. Как выглядят плохие условия, ты убедишься сама. И сама примешь решение. Я подожду…

Ядовитая ирония, прозвучавшая в последних словах, вызвала во мне глубокое беспокойство. Что придумал этот негодяй? Цепью меня прикуют, что ли? И вообще, что за чушь он здесь молол, какая неволя? В наше время, в цивилизованной стране, под носом полиции?

Я вдруг почувствовала страшную усталость. Пора кончать эту свистопляску.

— Слушай, хватит валять дурака. Зачем мне твои деньги? Да подавись ты ими! Оставь меня в покое, а я тебе передам слова покойника.

— Так говори же!

— Как же, держи карман шире. Сначала выпусти меня, дай пожить нормально. Месяца через три, когда ты убедишься, что я умею держать язык за зубами, а я буду уверена, что ты окончательно оставил меня в покое, я скажу тебе все, что ты хочешь.

— Ты понимаешь, что говоришь? Ведь как только ты окажешься на свободе, полиция сразу вцепится в тебя.

— А я придумаю что-нибудь. Ну, например, что вы стукнули меня по голове, я у меня отшибло память. Даже фамилию свою забыла.

— Глупости, — решительно заявил он, подумав. — Не пойдёт. Будем говорить откровенно: ты мне сейчас не веришь. А что изменится через три месяца? Почему тогда ты мне поверишь? Кто гарантирует, что через три месяца я тебя не прикончу?

— Не прикончишь, мой цветик, напротив, будешь оберегать мою жизнь. Я оставлю у нотариуса завещание. «Вскрыть после моей смерти». А в нем опишу все, как есть.

— Ну и придумала! А если ты, скажем, угодишь под машину?

— Но ведь и ты можешь угодить. Ну, ладно, я напишу: «Вскрыть в случае моей смерти при подозрительных обстоятельствах».

Он покачал головой:

— Знаешь, мне легче оберегать твою жизнь, когда ты находишься под рукой. Да и вообще моё предложение мне кажется лучше. Давай уж сначала последуем ему. А если серьёзно, когда же ты поймёшь наконец, что у тебя нет выхода? Никто на свете не знает того, что знаешь ты, значит, тебя мы не выпустим. Полиции меня не найти, личность моя им неизвестна. В моем распоряжении восемнадцать фамилий и четыре подданства, никто не знает; кто я и чем занимаюсь. Ты же можешь навести полицию на мой след, из-за тебя в моей жизни и деятельности могут возникнуть осложнения. Нет, дорогая, будет с тебя того, что я дарую тебе жизнь. Выпусти тебя — и ты станешь для меня постоянным дамокловым мечом.

— Боже, какой нервный, — удивилась я. — А я-то думала, что при твоей работе…

— Все! — коротко и зло бросил он вставая. — Хватит болтать. Сейчас тебя отведут в апартаменты, которые ты сможешь покинуть лишь после того, как скажешь. Вязанье можешь взять с собой.

— Ну, как знаешь, — холодно ответила я. — Раз хочешь войны — будет тебе война!

— Ненормальная! Война со мной?!

Его насмешливый голос продолжал звучать у меня в ушах, когда я в сопровождении двух гориллообразных служителей спускалась по лестнице. Шла я спокойно, хотя бушевавшая во мне злоба могла бы смести с лица земли весь этот замок. Нет, какова наглость! Ну, я ему покажу…

Я не сомневалась, что меня будут держать под стражей. Но не сомневалась я и в том, что обязательно попытаюсь бежать. А так как при побеге необходима хорошая физическая форма, пожалуй, самое разумное сейчас — вести себя спокойно, иначе, усмиряя меня, могут повредить мне ногу или другой какой ущерб нанести.

Итак, зажав в руке целлофановый мешок, я без сопротивления продолжала спускаться по лестнице. По дороге мне удалось установить, что мы находимся в большой, круглой башне. Я старалась не потерять ориентировку, хотя винтовая лестница очень затрудняла это. На всякий случай я сосчитала количество ступенек одного пролёта лестницы.

Замок как таковой, по моим представлениям, уже давно кончился, а те помещения, где мы сейчас оказались, следовало бы назвать подземельем. Причём весьма запущенным подземельем. Гориллы с трудом открыли какую-то дверь, я думала, что за ней будет моя камера, но перед нами опять был коридор, а в конце его опять лестница. Теперь я уже очень внимательно считала: семнадцать ступенек и ещё семнадцать, всего тридцать четыре. Эта лестница была полуразрушенная, совсем без перил, очень неудобная. Внизу оказалась небольшая дворца, вернее, просто каменная плита, подвешенная на громадных петлях. Прежде чем её открыть, пришлось разобрать скопившуюся перед ней кучу камней и каких-то железок. Судя до всему, последний раз эту дверь открывали лет триста назад. Один служитель караулил меня, а двое других навалились на дверь, пытаясь открыть её. С большим трудом им удалось это сделать. Заскрежетав по каменному полу, дверь приоткрылась.

Нет, добровольно я туда все-таки не вошла, меня втолкнули. Оставив мне средневековый масляный светильник, три гориллы совместными усилиями потянули дверь к себе. Я услышала лязг и скрежет засовов, на которые они ещё повесили замки, что было уже явным излишеством. Даже если бы эта дверь не была заперта, я все равно не смогла бы её открыть. И не только потому, что у меня не хватило бы сил, — просто не за что было тянуть. Создатель этих покоев не предусмотрел возможности открывать дверь изнутри.


* * *

Теперь самое время было бы проснуться, стряхнуть с себя этот кошмарный сон. Трудно было поверить в реальность происходящего, слишком ужасной была эта реальность и в то же время какой-то нереальной, фантастической, средневековой. Может быть, все-таки это сон или просто-напросто глупый розыгрыш? Неужели и в самом деле меня собираются держать здесь в заключении?

— Эй, ты! — загремело вдруг у меня над головой.

Глаза постепенно освоились с темнотой, которую не мог рассеять жалкий светильник. Высоко подняв его, я увидела, что готические своды уходили в высоту, заканчиваясь небольшим чёрным отверстием диаметром сантиметров в двадцать пять.

— Эй, ты! — опять раздался вой из той дыры.

— Ну, чего? — злобно заорала я в ответ.

— Как тебе понравились новые апартаменты?

Я узнала голос этого мерзавца. Если он рассчитывает, что я начну канючить и хныкать, то ошибается!

— Чудесное помещение! — крикнула я изо всех сил, чтобы мой голос дошёл до него. — Люблю высокие гробы!

Из чёрной дыры донёсся язвительный смех:

— Это камера приговорённых к голодной смерти. Слышишь?

— Слышу! Очень хорошо, всегда мечтала похудеть.

— Будешь сидеть там до тех пор, пока не надумаешь. Еду тебе дадут, не бойся. Как надумаешь, позови меня. Приятных раздумий!

— А пошёл ты… — невежливо ответила я.

Не было больше сил изощряться в остроумии. В ответ послышался смех, и все стихло.

Со светильником в руке я попыталась осмотреть помещение. Отчаяние приглушило бушевавшую во мне ярость. Подземелье было небольшое, метров пять на шесть, неправильной формы, с каменными стенами и каменным полом. Один угол занимала куча гнилья — видимо, когда-то это было соломой; в другом валялись кости, может быть человечьи; в третьем лежали два больших камня, на которые можно было сесть. Я села на один из них, светильник поставила на другой и уставилась на мокрые стоим, пытаясь подавить охвативший меня ужас.

Так вот что он имел в виду, говоря, что мне придётся быстро принимать решение! И он прав. Здесь я быстро схвачу ревматизм, заболею цингой и сойду с ума. Я уже не говорю о кислородном голодании, малокровии, потере зрения. И о колтуне. Когда все это вместе навалится на меня, мне, пожалуй, уже будет на все наплевать.

И все-таки рассудок отказывался поверить в случившееся. Просто этот негодяй хочет меня запугать. Он ждёт, что я сдамся, а потом с издёвкой покажет мне выход из моей темницы — наверняка самый простой, а я не смогла его обнаружить. Нет уж, не дождётся!

Через несколько часов решимость моя весьма поубавилась. Где-то высоко надо мной наступила глубокая ночь, нормальные люди спали в нормальных постелях, дышали нормальным воздухом. Только я, как какая-то пария, сидела на мокром твёрдом камне в отвратительной чёрной яме, вонючей и осклизлой, костенела от промозглой сырости, и не было у меня никаких надежд выбраться отсюда.

Поочерёдно я прошла через стадии уныния, паники, ярости и впала в апатию. Находясь в этом последнем состоянии, я заснула, сидя на камне и опершись спиной о стену. Спала я недолго и проснулась от холода. Все тело затекло. Мне казалось, что у меня уже начинают выпадать зубы и вылезать волосы. И ещё меня тревожила мысль о крысах. Я чувствовала, что чего-то здесь не хватает, и только теперь поняла, чего именно. Ну конечно же, крыс. Если бы они здесь водились, то уже повылезали бы. Почему их не видно?

И мои мысли приняли иное направление. Я стала думать над тем, сколько времени крысы могут обходиться без пищи, и пришла к заключению, что они наверняка все повымерли ещё лет сто назад. Если мне специально и подпустят парочку, это меня не испугает. Ни мышей, ни крыс я не боюсь, в этом отношении я не типичная женщина. Значительно больше мне не понравилось бы наличие здесь хотя бы самой завалящей змеи.

Часы показывали шесть. Должно быть, шесть утра, вряд ли я смогла проспать на этом камне почти сутки. Машинально заведя часы, я сделала несколько гимнастических упражнений, пытаясь восстановить нормальное кровообращение и хоть немного согреться. От одного только взгляда на воду, стекающую по стенам с тихим плеском, становилось холодно.

Мне абсолютно нечем было заняться — совершенно чуждое моей душе и моему складу характера состояние. Единственное место, где я была бы счастлива, если бы мне нечего было делать, это побережье тёплого моря, эти же «апартаменты» никак его не напоминали. Во всяком другом месте я обязательно должна чем-нибудь заниматься. Боюсь, мне не хватило бы книги, чтобы описать все глупости, которые я наделала в своей жизни лишь из-за того, что моя активная натура упрямо требовала деятельности.

А вот теперь я могла только сидеть на камне и бессмысленно таращиться в темноту. Ах, да, я ещё могла метаться по камере. Известно, что как первое, так я второе занятие всячески способствуют тому, что заключённые скорее сходят с ума. Поскольку это отнюдь не входило в мои намерения, я принялась интенсивно размышлять.

Очевидно, негодяй решил продержать меня здесь дня три, рассчитывая, что я смирюсь. Не на такую напал. Три дня — не вечность, за три дня вряд ли моему здоровью будет нанесён непоправимый ущерб. Три дня я выдержу. А пока не мешает заняться чем-нибудь, чтобы время шло быстрей. Раз физическая работа невозможна, займёмся умственной.

Подложив под, извините, себя целлофановый мешочек с незаконченным вязаньем (сразу стало мягче), я опёрлась спиной о стену и начала думать о замке, в котором нахожусь. Попыталась его себе представить. Я хорошо помнила дорогу в эту проклятую темницу. За её дверью — тридцать четыре ступеньки крутой лестницы, поворачивающей направо, потом коридорчик. Он тоже, если смотреть отсюда, сворачивал вправо. Оно и понятно, ведь башня круглая. Высота каждой ступеньки, ну, скажем, сантиметров двадцать восемь, они были жутко неудобные. Двадцать восемь умножить на тридцать четыре… Больше девяти метров. Интересно, будет ли девять метров до отверстия в потолке?

Наряду с умственным я все-таки занялась и физическим трудом. Надо было измерить помещение — в длину, ширину и по мере возможности в высоту. Отмерив метр на нитке акрила (расстояние между вытянутыми пальцами моей правой руки равнялось двадцати сантиметрам, а, кроме того, приблизительно метр составляло расстояние от конца пальцев вытянутой руки до другого плеча), я измерила все, что могла. По моим предположениям, выходило, что коридорчик находится выше потолка моей камеры.

Затем я стала вспоминать, как выглядела лестница верхнего яруса. Один пролёт состоял из десяти ступенек. Какой они были высоты? Пожалуй, от двадцати до двадцати трех сантиметров, как в обычной подвальной лестнице. Допустим, что в каждом пролёте около двух метров двадцати сантиметров. Всего было шесть пролётов. А перед этим была ещё лестница, по которой я шла с первого этажа здания в башню, там было четырнадцать ступенек, очень удобных. Минутку, сколько это будет всего?

Когда я уже подсчитала, что в данный момент нахожусь на двадцать восемь метров ниже уровня первого этажа замка, и пыталась представить эту высоту в привычных мне мерках варшавских жилых домов, над моей головой раздался хриплый вопль:

— Эй, ты-ы-ы!

— Ну, чего ещё? — заорала я в ответ, недовольная тем, что меня отрывают от цела.

— Ты ещё жива?

Б хриплом голосе мне послышалось как будто сочувствие. Нет, это явно не голос шефа.

— Нет, померла!

Из чёрной дыры донеслось визгливое похрюкивание, а потом тот же голос прокричал:

— Без глупостей, а то не получишь еды. Тому, кто помер, у нас еду не дают.

— Скажите пожалуйста! — громко удивилась я. — А я думала, все равно заставляют есть.

В дыре опять захрюкали, а потом там что-то показалось.

— Держи! И не лопай сразу все, это тебе на весь день.

Ко мне на верёвке спустилась корзинка. В ней оказалось полбуханки чёрного хлеба, и даже не очень чёрствого, глиняный кувшин с водой, пачка сигарет и спички. На секунду я закрыла глаза, стараясь справиться с забившимся вдруг сердцем, потому что все это время сверхъестественным усилием воли я пыталась подавить в себе всякую мысль о сигаретах. Я знала, что для меня будет самым мучительным…

— Ну, что ты копаешься? — заревело под потолком. — Вынимай скорей, я забираю корзину.

Кувшин я поставила на пол, а хлеб и сигареты держала в руках, так как их некуда было положить. Корзину подняли вверх.

— Эй, ты! — вдруг заорала я.

— Чего тебе?

— А ты кто?

— А тебе зачем?

— Я должна знать, с кем разговариваю. И вообще, джентльмен должен представиться даме.

В раздавшемся в ответ хрюканье мне удалось различить явственные «ха-хи-хи».

— Я здесь сторожу! — загромыхало в ответ. — Теперь вот тебя буду караулить и еду тебе давать. А если тебе чего надо, ты должна мне сказать.

— Надо! — сразу же ответила я.

— Чего?

— Трон из слоновой кости с жемчугами!

— Ладно, скажу шефу! До свиданья.

— Слава труду!

В ответ опять послышалось весёлое повизгивание, и все стихло.

Я занялась хозяйством. Сигареты и спички положила в целлофановый мешок. Хлеб съела и запила водой из кувшина, которая вопреки ожиданиям не была тухлой. Потом закурила, очень осторожно, стараясь определить, не испытываю ли каких-либо подозрительных ощущений. Могли ведь подсунуть всякую гадость, наркотики, например…

Появилась ещё одна тема для размышлений. Похоже, у меня не будет недостатка в пище для ума. Почему мне дали сигареты?

В свете коптилки было видно, как дым от сигареты тянулся вверх, клубами повисал там и понемногу вытягивался в дыру. Воздух в темнице трудно было назвать свежим. А если дыру заткнут? А если я в отчаянии буду палить сигарету за сигаретой? Да, очень разумно предоставить сигареты узнику, если хочешь, чтобы он поскорее загнулся. А может, этот дым позволяет наблюдающим за мной определить, что я делаю?

Решив свести курение до минимума, я вернулась к размышлениям о конструкции и планировке замка. В конце концов высоту, вернее, глубину, я определила. Оказывается, я находилась на девятом этаже здания, поставленного с ног на голову и вкопанного в землю. Причём над землёй торчали подвалы и фундамент. Меня даже несколько развлекла такая оригинальная постройка. Потом я приступила к определению сторон света. Сделать это было непросто, так как я плохо знала замок.

Я ещё не пришла ни к каким достойным внимания результатам, когда сверку опять послышался голос. Теперь орал шеф собственной персоной:

— Эй, послушай! Где ты там?

— Нет меня! Испарилась. Чего тебе надо?

— Что означает трон? Что ты хочешь сказать этим?

Все-таки трудно было разговаривать в таких условиях, когда приходилось кричать изо всех сил. Сначала я никак не могла понять, о каком троне он говорит. Потом вспомнила.

— А что? У тебя нет трона?! — В моем крике слышались одновременно и удивление, и недоверие.

— Какого трона, черт возьми?

— Золотого! С жемчугами!

Молчание. Видимо, он переваривал мою просьбу. Потом громко спросил:

— Ты там не спятила часом?

— Ладно, согласна на диван. Но обязательно крытый фиолетовым сафьяном.

До него наконец дошло, что я издеваюсь над ним.

— Ну что ж, сделаем! Выпишу фиолетовый сафьян и велю обить диван. А к тому времени, когда его изготовят, ты уже не будешь так веселиться.

Он удалился. Я опять принялась за размышления, правда принявшие несколько иное направление. Пожалуй, все это значительно серьёзней, чем я думаю. Шутки шутками, но в этой промозглой дыре я уже через несколько недель погублю своё здоровье. Мокрый пол, мокрые стены… Сидение на камне уже сейчас отдавалось во всех косточках, я мечтала лечь, но уж очень отвратительно выглядела прогнившая солома. На чью-либо помощь мне рассчитывать нечего: никто не знает, где я высадилась, никто не видел, как я ехала сюда… Кто может добраться до этих ужасных подземелий, находящихся, наверное, на уровне Луары? Этот бандит может продержать меня здесь до конца моих дней, и никто ему не помешает. А если даже меня и выпустят отсюда когда-нибудь, какой я выйду?

Живое воображение позволило мне представить себя, и волосы мои встали дыбом от ужаса. И опять дикая ярость охватила меня. Этот негодяй распоряжается мною, хочет отнять у меня часть жизни. Столько вокруг солнца, воздуха, люди вокруг живут, как им вздумается, а меня заточили в этом подземелье без всякой моей вины. Так нет же, я выйду отсюда, и выйду сама, не нужно мне его милости!

До самого вечера перебирала я всевозможные варианты побега. Чего только не приходило в голову! Вскарабкаться по верёвке, на которой мне спускали пищу, высадить дверные петли… Обдумывая эти возможности, я ходила, садилась, опять вставала, потом опять садилась, стараясь менять позу и все чаще поглядывая на солому. Наконец я поняла, что больше не выдержу. Разорвав целлофановый пакет, я покрыла им солому. Будем считать, что это защита от влаги. Незаконченный шарф послужит защитой от холода. Когда я разворачивала вязанье, из него выпал крючок. Им я нацарапала на камне черту, решив вести календарь, как это принято у заключённых.

Черта провелась очень легко, что натолкнуло меня на мысль начертить на камне план замка — тогда можно будет нагляднее его представить. Идея оправдала себя. Я помнила, где находилось солнце, когда мы въезжали во двор, помнила, сколько было времени в тот момент, и без труда определила стороны света. На соседнем камне я начала восстанавливать по памяти внутренний план замка.

Где-то около полуночи я уже точно знала, какая стена моей темницы северная, а какая южная. Пока мне это было ни в чему. Задумалась же я вот над чем: по моим подсчётам выходило, что вокруг моего подземелья не было других помещений — одно-одинешенькое, как несчастная сирота, оно было выкопано в холме над Луарой. Как это можно использовать?

Измученная, я наконец заснула, скрючившись на целлофане, и проснулась, стуча зубами от холода, вся промокшая и закоченевшая. На здоровье я никогда на жаловалась и вынослива была на редкость, но тут… К ранее намеченным болезням надо, пожалуй, добавить ещё и воспаление лёгких. Нет, решительно следует что-то предпринять.

Больше всего воды было на полу, где она накапливалась, стекая со стен. Правда, часть её уходила в щели между камнями, но лишь небольшая часть. С неимоверными усилиями мне удалось перекатить большие камни в другое место — не скажу, что более сухое, но, как мне показалось, менее мокрое. Затем крючком я немного расширила щели между камнями в самом нижнем углу камеры. Вроде бы помогло. И уж во всяком случае, я немного согрелась во время работы.

Рёв стражника застал меня в тот момент, когда я перекладывала камни, пытаясь соорудить из них ложе:

— Эй, ты! Жива?

— Отвяжись! — заорала я злобно, так как от неожиданности у меня дрогнула рука и камень придавил палец. — Какого черта задаёшь глупые вопросы?

— Так я же говорил! Если померла, не получишь еды! Опорожни корзину и верни кувшин!

Вынимая из корзины те же продукты, что и вчера, я обратила внимание на её форму. Это была не обычная корзинка, а как бы плетёный прямоугольник с дном. Я проследила за ней, когда страж поднимал её, и увидела, что дыра в потолке как будто увеличилась. По всей вероятности, пробитое в толще свода отверстие сужалось вверху и предназначалось также для наблюдения за узником. Надо будет проверить.

— Эй, ты! — крякнула я стражнику. — И много у тебя подопечных?

— Нет, ты одна. Когда-то было много, а теперь никого нет!

— Скучно тебе, должно быть?

— Чего?

— Скучно, говорю? — заревела я, как раненый лось. — Работы мало!

Сверху раздалось что-то напоминающее обиженное фырканье:

— Ещё чего! Работы хватает! И не твоя это забота, лучше о себе позаботься!

— А что ты ещё делаешь? — поинтересовалась я.

— За садом смотрю! — проревела дыра. — Ворота открываю, петли смазываю, все делаю! Ещё котельная на мне!

— И давно ты здесь работаешь?

— Всю жизнь! И отец мой здесь работал, и дед! Сторожили таких, как ты. Мой прадед сторожил и прадед моего прадеда! — В доносящихся сверху воплях явно звучала фамильная гордость. — Раньше труднее было! Много тут сидело всяких, и то и дело они или убегали, или помирали. Одного моего прадеда повесили, трое у него сбежало! Ты не сбежишь!

— А и и не собираюсь!

— Чего?

— Ты что, глухой? Говорю, что и не собираюсь!

— Почему это?

— А мне здесь нравится!

Это его так поразило, что он оторопело замолчал. Потом раздалось недоверчивое:

— Что глупости говоришь?

— И вовсе не глупости! Такая у меня натура — люблю жить в мокрых подземельях! Всю жизнь мечтала! — И когда услышала в ответ недоверчивое хмыканье, обиженно прибавила: — Ты что, не веришь мне? В таком случае я с тобой больше не разговариваю!

— Скажи только, что передать шефу?

— Передай ему, чтоб он лопнул!

Это, как видно, понравилось стражнику, так как сверху раздалось уже знакомое мне визгливое похрюкиванье, и все смолкло. Я не была уверена, что моё пожелание будет передано.

Трое сбежало… Интересно, как они это сделали?

Ложе, сооружённое из двух камней, смердящего воспоминания о соломе, целлофана и шарфа, показалось мне уже не таким противным. Лёжа на нем и размышляя о трех беглецах, я по привычке царапала что-то крючком на камне. Мне всегда лучше думалось, если я чертила или рисовала при этом. Ещё в школе учителя меня ругали за это.

Крючок соскользнул с камня и застрял в щели. Я выдернула его и закончила начатый орнамент. Потом ткнула крючком в щель между камнями, покрутила немного, образовалась небольшая аккуратная ямка. Закончив её, я принялась за следующую. Когда уже почти весь камень был окружён изящными дырочками, до меня вдруг дошёл смысл того, что я делаю. Я замерла, и всю меня обдало горячей волной. Боже милостивый! Ведь это же известняк! Здесь, по Луаре, сплошные известняки!

Все постройки в этой части Франции возводились из известняка. Из известняка приготовлялся и раствор. Известняк гигроскопичен. Эта махина стоит как минимум четыреста лет, четыреста лет на известняковые стены воздействует вода! Вокруг этой башни нет других построек. Продолбить стену, прорыть лаз, докопаться до склона холма…

Я постаралась взять себя в руки. Сначала надо все рассчитать. На стене, что окружает замок, стоит башня, значит, стена несколько метров толщиной. Стена сложена из камней, скреплённых известковым раствором. Узники пробивали и не такие стены, причём в их распоряжении не было никаких орудий, разве что ложка, глиняные черепки или просто собственные когти. У меня же был крючок, правда, пластмассовый, но очень прочный, толстый и, как оказалось, крепче известняка.

Я постаралась представить себе расположение замка — ведь я его успела хорошо рассмотреть, когда мы подъезжали. Надо копать в противоположную от реки сторону. В этом случае у меня были шансы пройти под крепостной стеной и сразу выйти на склон поросшего травой холма. А если бы я начала подкоп под стеной башни, обращённой к реке, мне пришлось бы пройти под землёй весь двор. Я тщательно рассчитала направление, высоту, длину подкопа, красиво изобразила все это на чертеже, выполненном по всем правилам геометрии, и приступила к работе.

Не стану утверждать, что я была уверена в успехе своих планов. Я вообще старалась не думать об этом. Зато я нисколько не сомневалась, что свои планы относительно меня шеф осуществит и что эта каторжная работа даёт мне единственную возможность выйти на свободу. Ни на какие уступки я не пойду. Он сам объявил мне войну, выиграл первый бой. И теперь довёл меня до такого состояния, когда желание победить его оказалось сильнее всего на свете. Или пробьюсь сквозь стену, или сдохну в этой дыре!

Крючок, как в масло, входил в застывший раствор между камнями. Практика показала, что это было очень удобное орудие, и я смело могу рекомендовать его другим узникам. Головкой крючка очень удобно выковыривать пропитавшиеся водой кусочки раствора. Гвоздём, например, было бы значительно трудней.

Самым трудным оказалось вытащить первый камень. Я это предвидела и поэтому выбрала для начала камень поменьше. Сидя на корточках у стены, я ковыряла и ковыряла, ковыряла и ковыряла, пока крючок почти целиком не стал входить в щель. Тогда я ухватила камень руками и попыталась вытащить его. Руками не получилось, пришлось прибегнуть к помощи обуви. Хорошо, что этому негодяю не пришло в голову отобрать у меня обувь! У бразильских сабо был модный каблук, скорее напоминавший копыто лошади, чем обычный каблук. Вставив это копыто в образовавшуюся щель, я стукнула до нему другой туфлей. Камень пошевелился. Отерев пот со лба, я стукнула ещё раз, потом вставила каблук в щель пониже и опять стукнула. Наконец, камень можно было раскачать уже просто рукой. Ухватившись крепче, я дёрнула изо всех сил, и камень вывалился.

Путь к свободе предстал передо мной в образе отверстия в стене размерами тридцать сантиметров на десять. Взглянув на часы, я увидела, что на этот камень у меня ушло три с половиной часа. При таких темпах мне понадобится от двухсот до трехсот лет… Я, наверное, пала бы духом, если бы не уверила себя, что лиха беда начало.

Доев хлеб, с наслаждением выкурила сигарету и вновь принялась за работу. Когда поздней ночью я легла спать на своём омерзительном ложе, у стены в углу уже лежало шесть выковырянных камней.

Полученный таким путём строительный материал, очень неплохо обработанный, позволял мне немного усовершенствовать своё ложе. Мягче оно не стало, но теперь было значительно суше. У меня даже появилась надежда избежать воспаления лёгких и ревматизма… Как я и надеялась, с каждым вынутым камнем работать становилось легче.

Крик сторожа застал меня за работой. Я не ответила, так как была занята обработкой одного из самых больших камней. Встревоженный страж завопил ещё громче:

— Эй, ты-ы-ы! Почему не отвечаешь? Где ты там?

— А ты что, не видишь? — спросила я, не прекращая работы.

— Ясно, что не вижу! — отозвался он с заметной радостью. — У тебя там темно, как в могиле.

— Так надень очки! — посоветовала я и поинтересовалась: — Как здоровье?

— Чьё здоровье?

— Твоё, разумеется. Живот не болит?

— А почему он должен болеть?

— А потому, что каждый день ты наваливаешься им на эту дыру и орёшь изо всех сил.

— А откуда ты знаешь, что я лежу на живёте?

— А что, ты висишь вниз головой?

Похрюкиванье и новый вопль:

— Угадала, я и впрямь лежу на животе. Эй, послушай! Ты должна что-то сказать.

Теперь удивилась я:

— Что я должна сказать?

— Ну, шефу! Ты ему должна что-то сказать, так ведь? И будешь тут сидеть, пока не скажешь, так ведь?

— Все правильно! А что?

— Дура ты! Ведь тебя выпустят, как только скажешь. Почему не говоришь?

— Потому что мне вовсе не хочется отсюда выходить. Мне тут нравится. А почему ты мне еду спускаешь сверху, а не передаёшь через дверь?

— Одному человеку этой двери не открыть. Ты что, не видела разве? Всегда отсюда спускали тем, кто сидел внизу. Ну, хватят болтать, забирай еду и возврати кувшин.

— Подождёшь, не горит…

Прервав работу, я опорожнила корзинку и положила туда пустой кувшин. Мне пришло в голову, что он сможет мне пригодиться. Придётся соврать, что разбился. Но это немного позже, дня через два-три, а пока надо завязать дружбу со сторожем.

— Эй, есть ли у тебя семья? — поинтересовалась я.

— Какая семья?

— Не знаешь, какая бывает семья? Жена, дети…

— Ты что, нет, конечно! Зачем мне это?

— А сколько тебе лет?

— Семьдесят восемь! — с явной гордостью провыл он. — Послушай, если тебе что надо от шефа, говори скорее, а то завтра ею не будет.

— Хочу ананасный компот! А ему передай моё пожелание опаршиветь.

Как видно, он получил чёткое указание немедленно передавать все, что я ни скажу, так как поспешно удалился, не кончив разговора. Я вернулась к работе.

Не так уж трудно было вытаскивать из стены небольшие плоские камня. Время от времени приходилось прибегать к каблукам. Значительно труднее было извлекать крупные камни, но зато нагляднее были тогда результаты труда. Одним камнем, длинным я плоским, я стала пользоваться, как рычагом. Со временем у меня находилось достаточно орудий труда, так что уже не было нужды больше пользоваться туфлями.

Выемка в стене была уже порядочной — метр на метр, на высоте двадцати сантиметров от пола. Я понимала, что вырыть такой широкий подкоп мне не под силу, придётся его сузить. И ещё надо решить проблему транспортировки вынутых камней в камеру и размещения их в ней. Лучшим вариантом будет — и это решение доставило мне искреннее удовлетворение — сваливать их под дверью, тем самым исключая в будущем всякую возможность открыть её.

Когда истекали следующие сутки, путь к свободе исчислялся в тридцать сантиметров в глубь стены. Есть мне хотелось после этой каторжной работы жутко, рук я не чувствовала, поясница разламывалась, ноги затекли от сидения на корточках. Только крючок держался молодцом. В ожидании сторожа с едой я утешала себя мыслью, что голодная диета очень полезна для больной печени, и вязала из акрила сеть, с помощью которой намеревалась выволакивать камни из прорытого мною коридора. Я ни минуты не сомневалась, что небольшая ниша скоро превратится в длинный коридор, и, честно говоря, была в прекрасном настроении.

Наверху послышался скрежет, и из дыры раздался хриплый вой:

— Эй, ты! Жива?

— Не смей больше так обращаться ко мне! — обиженно прокричала я в ответ — А то отвечать не буду!

— Тогда не получишь еду!

— Ну что ж, умру с голоду, я тебе попадёт от шефа!

В хриплом голосе послышался живой интерес:

— А как надо обращаться к тебе?

— Обращайся ко мне «Ваше преосвященство»! Я тебе не кто-нибудь, моя прабабка даже была знакома с одной графиней!

В дыре радостно захрюкали:

— Ладно, согласен! Шеф велел спросить, как ты себя чувствуешь?

— Передай ему — как молодая луковка весной!

— Ананаса не получишь! Велел сказать, что ничего не получишь. Только хлеб и воду!

— А я как раз очень люблю хлеб я воду! Не надо мне ананаса, я раздумала. Слопай сам за моё здоровье!

— Я выпью за твоё здоровье! Ты мне нравишься. До сих пор никто не хотел со мной разговаривать, все меня только проклинали. Не говори ты ему, что должна сказать. Лучше посиди здесь подольше!

«А, чтоб тебе…» — подумала я, вынимая продукты из корзины. Может, взять кувшин? Нет, не стоит пока портить с тюремщиком отношения.

— У меня масло кончается! — крикнула я. — Нужен новый светильник!

— Я за масло не отвечаю! — как-то неуверенно ответил он. — Что мне велят, то и даю!

Коптилка светила ещё вполне прилично, но вдруг этот негодяй, шеф, захочет оставить меня в темноте? А этого я панически боялась. Ослепну, как лошадь в шахте. Поэтому я решила на всякий случай использовать отсутствие шефа для пополнения запасов.

— Свет мне положен, так что ничего! Шеф требует от меня указать одно место на карте. Вот ослепну, тогда сам будешь искать!

— Так уж сразу и ослепнешь! — Тем не менее в голосе сторожа не было уверенности.

Я объяснила ему, что, согласно новейшим научным исследованиям, ослепнуть можно за одни сутки. Не знаю, поверил ли он этому, но, видно, инструкции ему были даны самые категорические, потому что опять, прервав разговор на полуслове, он удалился и через полчаса принёс новый светильник. Спустив его в корзине не зажжённым, он решительно потребовал:

— А тот верни!

— Он пока горит, как погаснет — отдам!

Сторожу это не очень понравилось, но пришлось примириться с фактом.

Немного отдохнув и поев, я вновь принялась за работу. Камни, из которых складывалась стена, были уложены очень неровно, большие и маленькие вперемешку. Стоило вытащить один, как соседние уже поддавались, так что работа шла споро. Преисполненная оптимизма, я принялась высчитывать, сколько у мена уйдёт времени, если толщина стены составит шесть метров. Получалось два месяца. Наде все-таки использовать кувшин.

— Эй, ты! — заорал, как всегда, сторож на следующее утро.

Я не откликалась — надо выдержать характер.

— Эй, ты! — ещё громче заводил он. — Ваше преосвященство! Вы живы?

На «преосвященство» я могла откликнуться:

— Да ты что! Уже три дня, как померла!

— А почему тогда говоришь? — с явным интересом задал он вопрос, похрюкав до своему обыкновению.

— А это не я говорю! Это моя душа! Сегодня в полночь в виде привидения я приду пугать тебя!

— А почему меня? Пугай шефа!

— Его же нет!

— Дав вернётся через неделю! Не можешь подождать?

— Ладно, только ради тебя! Начну с шефа…

Пока мы переговаривались, он спустил корзину. Подняв её обратно, обнаружив, что нету кувшина, и встревоженно заорал:

— Эй, ты!

Я упорно молчала.

— Эй, ты! Чего молчишь? Отвечай, черт возьми! Где кувшин?

Я продолжала проявлять стойкость, а он не унимался:

— Эй, ты там! Черти бы тебя побрали! Ваше преосвященство!

— Ну что? — мрачно отозвалась я.

— Где кувшин? Отдай кувшин!

— Не могу! Разбился!

— Перестань валять дурака! Мне отчитаться надо. Черепки отдай!

— Не могу! Я на него села, и от кувшина остались лишь мелкие осколки. Ради твоих прекрасных глаз я не собираюсь копаться в грязи. А докладывать не советую!

— Почему?

— Нагорит тебе от шефа! Лучше помалкивай. У тебя что, другого не найдётся?

— О боже, боже! — в отчаянии простонал он, явно не зная, на что решиться. — Если не отдашь кувшина, больше не получишь воды!

— Дело твоё! От жажды помирают скорее, чем от голода.

— Ну, погоди! Ты у меня попляшешь…

Кувшина я сразу не разбила, решив, что сделаю это, когда понадобятся, а пока поставила его в угол вместе с запасным светильником.

Да следующий день сторож спустил пустую корзинку. На него нетерпеливые «эй, ты» я не отвечала, и корзина напрасно подпрыгивала и стукалась о мокрый пол. Наконец, сверху послышалось:

— Ваше преосвященство!

— В чем дело? — Теперь я сочла возможным отозваться.

— Сначала верни кувшин, тогда получишь еду!

Сегодня мне не хотелось с ним спорить. Устала я страшно, сказывалось постоянное недоедание, да и нужды во втором кувшине не было. Я положила кувшин в корзину и через минуту получила хлеб, воду и сигареты. Молча вынула их из корзины.

— Ваше преосвященство! — заревела дыра. — Как чувствуешь себя?

— А тебе какое дело? Хорошо чувствую.

— Тогда почему не говоришь ничего?

— Я обиделась на тебя. Ты меня третируешь! Вот погоди, бог тебя покарает!

Сторож счёл нужным оправдаться:

— Ведь мне так велят! Если не буду выполнять приказаний, меня убьют. Велели отбирать у тебя кувшин, я и отбираю. Неужели мне кувшина жалко?

— Ну, ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя…

В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совеем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Ещё один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почему-то выскочил сам, что очень подняло моё настроение.

Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путём угроз и шантажа вернуть задержанный мною кувшин. Следовало внести какое-то разнообразие в наши взаимоотношения.

— Не называй меня «Ваше преосвященство»! — категорически потребовала я в один прекрасный день. — Так обращаются только к кардиналам.

— Дак ты ведь сама так хотела! — удивился сторож. — А как тебя теперь называть?

— Ваше королевское величество!

Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиванием и поинтересовалась:

— А почему «королевское»?

— А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какие-то радости в этой могиле?

— Шеф завтра возвращается! Если захочешь — выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет!

— Не волнуйся, мне здесь нравится!

На самом же деле настало очень тяжёлое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватят. Правда, тяжёлый труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с её нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когда-то мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров, разумеется мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В с_у_х_у_ю постель!

Две вещи поддерживали мой дух. Первая — дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот — а такое случалось со мной очень редко, — она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось потом сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять всевозрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении — через проход в стене.

Вторая вещь — глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок. А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождём. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на её увлажнение. Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда я выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая.

Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня понёсся шум сверху — в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рёв:

— Эй, ты-ы-ы!

Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рёв, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолёта, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рёв прекратился. Затем послышался неуверенный голое сторожа:

— Ваше преосвященство!

Я не откликалась.

— Ваше пре… — начал было он громче, но тут же спохватился и заорал: — Ваша королевское величество!

Теперь я могла откликнуться:

— Ну, что?

— Ты не свихнулась там? — зарокотал шеф. — Что это за глупости?

— А, привет! — обрадовалась я. — Как дела? Как здоровье?

— А ты все шутишь? Не надоело тебе?

— Надоело!

— Хочешь выйти?

— Нет!

— Что?!

— Не хочу выходить! Тут тихо и спокойно. Где ещё я найду такое?

Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донёсся сверху неясный звук — может быть, он расспрашивал сторожа.

— А ты там не спятила? — послышался наконец его раздражённый голос.

В ответ я начала оглушительно орать таблицу умножения на семь, причём делала это на трех языках в зависимости от того, на каком языке мне легче было произносить очередное слово.

— Замолчи! — пытался он остановить меня. — Да замолчи же! Перестань орать!

Закончив таблицу умножения на семь, я хотела перейти к восьми, но уж очень трудно было орать изо всех сил, и я, отказавшись от этой мысли, снизошла до объяснения:

— Это я доказываю тебе, что не спятила. Но не уверена, что ты способен как следует оценить. Ты-то сам помнишь таблицу умножения?

В ответ послышалась ругань, которую я с удовольствием выслушала. Все говорило о том, что настроение у него не наилучшее.

— У тебя что, неприятности? — добродушно поинтересовалась я.

— Почему ты так думаешь?

— Что-то ты не в настроения!

— Лучше о своих неприятностях подумай. Вижу, что ты ещё не созрела. Ну и сиди, раз тебе так хорошо!

Он ушёл, и наступила тишина.

Куча камней под дверью понемногу росла. Набросанные как попало, они занимали гораздо больше места, чем тогда, когда были вмурованы в стену. Пожалуй, через какое-то время камни вытеснят меня из камеры. Теперь я стала укладывать их аккуратнее, стараясь в первую очередь как следует завалить дверь. Я сознательно отрезала путь к себе в камеру, да и себя лишала возможности выйти на волю нормальным путём. Теперь для меня не оставалось иного выхода, как только сквозь стену.

Ковыряя крючком мягкий раствор, я благодарила бога за то, что не сижу в подземелье замка, построенного из гранита или другого твёрдого камня, скреплённого цементом. А постройки из известняка везде строят одинаково: камень дробят на плоские куски размерами, не превышающими двух кирпичей, а иногда и меньше одного. И все замки в округе так построены. Как это не пришло в голову этому самоуверенному индюку — шефу?

После каждого очередного визита сторожа я проводила черту на стене. Пробив туннель в три метра, я пересчитала чёрточки и с ужасом обнаружила, что сижу в этом каземате уме двадцать четыре дня! С одной стороны, благодаря постоянной гимнастике я находилась в неплохой форме, с другой — слабела от голода. Счастье ещё, что последние годы, желая похудеть, я привыкла ограничивать себя в пище. Вот только чаю хотелось по-страшному! Что же касается мытья, я старалась не думать об этом. Тут меня поддерживал пример Изабеллы Испанской, которая не мылась тринадцать лет и ничего — жила! Работала я до полного изнеможения, чтобы потом свалиться на своё ужасное ложе и заснуть, невзирая на промозглую сырость. Пожалуй, ревматизма и колтуна мне все-таки не избежать. А вот цинги я не боялась, так как до прибытия сюда основательно навитаминилась в Бразилии. Как минимум на полгода хватит. Что же касается других болезней, то я очень надеялась, что в этой яме все бактерии давно подохли, как крысы.

Все труднее было оттаскивать вынутые из стены камни. Делала я это с помощью сети из акрила, которая сразу же перестала быть белой. Поначалу проблема транспортировки решалась довольно легко. Усложнилась она по мере удлинения и сужения тоннеля. Кроме того, в нем стало душно — коптилка, необходимая для освещения рабочего места, поглощала кислород, которого и без того было мало.

Возникла и ещё одна трудность. Когда я находилась в конце выкопанного коридора, то не слышала того, что делалось в камере. А вдруг они хватятся меня в неурочное время, и, если я им не отвечу, могут возникнуть подозрения. Придётся провести профилактику — приучить их, что я не всегда откликаюсь.

Я уже выяснила, какое место моей камеры просматривается из отверстия в потолке. Это была её середина, круг диаметром около полутора метров. Все же остальное пространство камеры оставалось вне поля зрения смотрящего сверху. Установила это я сначала теоретически, путём расчётов, а потом практически, с помощью сторожа.

Профилактику я провела следующим образом. Услышав рёв сторожа, я села на камень за пределами центрального круга и стала ждать. Сторож долго орал:

— Ваше королевское величество! Ваше преосвященство! Эй, отзовись! Ты жива? Ну, где ты там, черт тебя подери!

Я продолжала молчать, выжидая, чем это кончится, я рискуя не получить еду. Наконец сторож капитулировал и спустил корзинку, хотя и не услышал моего ответа. Подтянув корзину к себе, так, чтобы сторожу не было видно, я опорожнила её. И все это молча.

— Эй, ты! — обрадовался сторож. — Ваше королевское величество, так ты жива? Почему молчишь?

По я так и не отозвалась, и он, поорав ещё некоторое время, ушёл ни с чем.

На следующий день в его голосе уже чувствовалось явное беспокойство.

— Ваше королевское величество. Ты жива?

— Нет! — ответила я. — Вчера состоялись мои похороны. Ты был?

Как он обрадовался! Все подземелье заполнило его радостное хрюканье:

— Да ты что?!

— Так ты не был на моих похоронах? — возмутилась я.

— Ну да, конечно, не был!

— А почему?

— О господи, откуда я знаю? Да не было никаких похорон!

— Что ты говоришь?! Эта скотина даже не устроил мне похорон?

— Какая скотина? — заинтересовался совсем сбитый с толку сторож.

— Да шеф твой! Скажешь, не скотина? Довёл меня до смерти, а потом ещё и похорон не устраивает.

Чёрная дыра наверху долго не могла успокоиться.

— С тобой не заскучаешь. А почему ты вчера не отвечала?

— Настроения не было. Я разговариваю тогда, когда хочу, а не тогда, когда мне велят. А чем занимается этот бандит?

Сторож как-то сразу понял, о ком я спрашиваю.

— Нет его! Опять уехал! Послезавтра вернётся. А что, надо что-нибудь?

Так мы мило побеседовали, и сторож удалился.

На следующий день я опять не пожелала разговаривать. Из отверстия в потолке неслись просьбы, угрозы и ругань, но я была неумолима. Да и работа шла через пень-колоду. Мне стало попадаться все больше крупных камней, и я совершенно замучилась с ними. Выволакивая эти громадины, я задавала себе вопрос, долго ли ещё прослужит сеть. Мне было совсем не до дружеских бесед.

— Ваше королевское величество! — послышалось на следующий день. — Жива?

— Не называй меня больше величеством! — злобно отозвалась я, еле-еле успев к приходу сторожа, потому что очередной проклятущий камень застрял на полдороге и я с трудом справилась с ним.

— А как надо называть?

— Высокочтимая дама!

— А почему ты, высокочтимая дама, не захотела разговаривать с шефом?

Ага, значит, вчера тут был шеф и они кричали мне, а я была в подкопе и ничего не слышала. Хорошо все-таки, что я провела профилактику.

— Не хотела!

— Шеф был злой, как черт, — конфиденциально донеслось сверху. — Велел сказать, что, если и сегодня ты не будешь разговаривать, не давать тебе воды.

— Тогда я здесь загнусь от сухости! А почему шеф не пришёл сейчас?

— Он сейчас занят. Эй, послушай, не зли его! Добром это не кончится, ты его не знаешь!

— А до сих пор он мне только добро делал! Передай шефу, чтобы не нервировал меня! Хочу — буду говорить, не хочу — не буду!

Все труднее давались мне подземные работы. За последующие пятнадцать дней я продвинулась вперёд всего на два метра. Когда же это кончится? И зачем было возводить такие толстые стены! А может, весь холм состоят из каменной кладки?

Сторож привык, что я разговаривала с ним через день, и не предъявлял претензий. Воспользовавшись отсутствием шефа, я потребовала третий светильник, без возражений возвратив первый. У меня скопился уже порядочный запас отсыревших сигарет.

Я продолжала ковыряться в стене, решив не считать дней, пока не пройду стену. Шестой метр дался мне особенно тяжело. Наконец приступила к седьмому. Постепенно мною овладевали отчаяние и апатия. Все вокруг настолько прогнило, что казалось, я сама постепенно перехожу в полужидкое состояние. У меня не хватало сил тщательно расчищать коридор, так что он катастрофически сужался. Теперь я уже работала лёжа.

Длинный и большой камень, лежащий поперёк кладки, я вытащила с большим трудом. Меньше усилий потребовали два соседних. Расковыряв раствор, вытащила ещё два, а потом и третий. Я уже собралась отбросить его за спину, но что-то вдруг привлекло моё внимание. Известняк, как известно, светлый камень, а у этого одна сторона была почти чёрной. Я рассмотрела его в слабом свете коптилки, попробовала вытереть рукой и замерла: с одной стороны камень был испачкан землёй!

С отчаянно забившимся сердцем, стиснув от волнения зубы, я протянула руку в образовавшуюся дыру и не нащупала камней. Рука упёрлась в мягкий, влажный грунт!

Первую горсть земли я рассматривала так, как ныряльщик рассматривает найденную им впервые в жизни чёрную жемчужину. Мне жаль было выпускать её из рук. Опершись спиной о камни и закрыв глаза, я долго сидела неподвижно, слушая райскую музыку, заполнившую эту чёрную нору.

И откуда только силы взялись! Я сама не заметила, как повытаскивала остальные камни, отделяющие меня от этой чудесной, мягкой, чёрной земли.

Вернувшись в камеру, я сосчитала все чёрточки на стене. Их оказалось шестьдесят три. Больше двух месяцев!

Теперь надо было попытаться привести в порядок взбудораженные чувства и мысли. Дорога к свободе стала реальностью. Сброшена наконец страшная, гнетущая тяжесть неуверенности, с которой я боролась уже остатками сил, боясь себе самой признаться в этом. И вот я пробилась сквозь проклятую стену!

Насладившись радостью, я приступила к разработке конструктивных планов. Ещё раз проверила направление и угол подкопа. Тоннель должен был идти вверх под углом — не очень большим, иначе я вылезу на поверхность земли посреди газона во дворе замка, но и не очень маленьким, иначе тоннель пройдёт под поверхностным слоем почвы вокруг всего земного шара. Моё главное орудие труда — крючок — для земляных работ оказался явно не пригоден. Пришла очередь кувшина. Разбивала я его очень осторожно, стараясь получить куски покрупнее и не думать о том, что будет, если в ходе земляных работ я натолкнусь на монолитную скалу.

Новое орудие труда вполне себя оправдало, можно сказать, что кувшин в роли лопаты вполне выдержал экзамен. Я с таким энтузиазмом копала и копала, что опомнилась лишь тогда, когда стала задыхаться. Тут я отдала себе отчёт, что, отбрасывая за спину вырытую землю, сама себе рою могилу. Следовало что-то придумать.

Да всякий случай я оставила себе и второй кувшин, сообщив сторожу, что тоже разбился. Это разгневало сторожа, и он, как видно, сообщил о случившемся шефу, потому что на следующий день воду мне передали в пластмассовой бутылке. Меня это очень огорчило, ибо перечёркивало надежды на получение черепков в будущем. Оставалось утешаться мыслью, что собака, например, роет землю лапами, почему я не смогу?

Затем решительным воплем я потребовала шефа. Пришлось ждать полдня, что не улучшило моего настроения.

— Послушай! — заорала я, как только он появился. — Я надумала!

— Ну, наконец-то! — радостно отозвался он. — Говори!

— Шиш тебе! Сам знаешь, что я тебе не верю. Ты обещал улучшить мои бытовые условия?

— Получишь все, чего только не пожелаешь. Говори же!

— Я скажу тебе первое слово. Что я получу за первое слово?

— А что бы ты хотела?

— Брезент! Иначе я тут заработаю ревматизм. Если за первое слово я получу брезент, то подумаю, может, и второе скажу. Сначала посмотрю, как поживется тут с брезентом.

— Ладно! — проревел он, подумав немного. — Говори первое слово!

— Сначала брезент.

— Нет, сначала скажи!

— Как бы не так! Или брезент, или катись к черту. Мне уже все равно!

Я настояла на своём. Поздно вечером через отверстие в потолке мне сбросили требуемый брезент, а чтобы быть точной — прорезиненное полотнище из искусственного волокна. Чуть светильник не погасили.

— Ну, теперь говори. Я слушаю!

— Ту-у-у… — диким голосом завыла я.

Вверху оторопело молчали. Потом раздалось недовольное:

— Ты на каком языке говоришь?

Он был прав. Это «ту» в зависимости от языка могло означать совершенно равные вещи. По-английски это могло быть «two», то есть «два», или «to» — предлог. С известной натяжкой могло ещё означать и «также». По-датски тоже было бы «два», по-польски «здесь», а по-французски — всевозможные производные от слова «весь». Именно это последнее значение я имела в виду, завывая «ту-у-у», так как именно с этого слова начиналась фраза, произнесённая покойником. Как видите, я поступила честно. Раз обещала сказать первое слово — пожалуйста, вот оно, первое слово. Шефу оно ничего практически не говорит, а моя совесть чиста.

— По-французски, — заорала я в ответ.

— И что это мне даёт, черти бы тебя побрали? — в ярости заорал он.

— Покойник сказал целую фразу! — вежливо объяснила я. — Целую нормальную длинную фразу. Я передаю тебе её с самого начала. И ты ещё недоволен?!

— А, чтоб тебя! — он был в бешенстве, но все-таки, пользуясь несколькими языками, убедился, что имеется в виду действительно «все».

— Надеюсь, что эта тряпка быстро сгниёт и тебе понадобится следующая! — крикнул он на прощанье и удалился.

«Скорей я тут сгнию», — мрачно подумала я и принялась за работу.

Полотнище было слишком большим. Надо было разрезать его пополам, но чем? Я попробовала зубами, а потом сообразила, что лучше воспользоваться огнём. Я сложила полотнище пополам и осторожно поднесла к огню коптилки, внимательно следя за тем, чтобы эта искусственная ткань не вспыхнула. Операция заняла много времени, зато прожглось по сгибу неплохо, и у меня оказалось два почти одинаковых куска. Затем я прожгла дыры по углам одного из них, продела в них верёвку, сплетённую из остатков акрила, и этим решила транспортную проблему. Можно было продолжать земляные работы.

Я глубоко убеждена, что рабы, возводившие пирамиду Хеопса, не мучились так, как я. Глиняным черепком я скребла землю и насыпала её на полотнище, затем с трудом протискивалась через насыпанный курган и волокла полотнище с землёй в камеру. При этом приходилось и светильник все время переносить, чтобы не ползти в темноте. В камере я высыпала землю у противоположной стены и тщательно её утрамбовывала, так как все ещё боялась, что она может не поместиться в камере.

Кротовый ход понемногу удлинялся. Теперь я уже не сомневалась, что выйду на свободу, и стала думать над тем, что сделаю потом. В Данию не вернусь, это ясно. Не вызывало сомнения, что меня давно уволили с работы: бросить незаконченные рисунки и исчезнуть — такое поведение нигде не приветствуется, а тем более в этой стране скрупулёзно добросовестных и аккуратных работников. Об оставленном там моем имуществе можно не беспокоиться, им займётся Алиция. Надо будет связаться с нею.

Все мои мысли о будущем кончались одним — сладостной картиной возвращения на родину. Мысль о Польше, как путеводная звезда, светила мне в конце чёрного тоннеля. Там был мой дом, моя _с_у_х_а_я_ постель, моя ванна с горячей водой, там была дорогая, ненаглядная и родная польская милиция, все мои родные, и, наконец, там меня ждал Дьявол…

Подумав о своей родной польской полиции, я вспомнила, что оказалась в этих краях с одним паспортом, да и тот шеф у меня отобрал. Во что бы то ни стало надо постараться заполучить его обратно. Не хватает ещё по возвращении на родину угодить в тюрьму — пусть даже и польскую.

При мысли о Дьяволе я и вовсе пала духом. Не такие это были мысли, чтобы допускать их в мрачном подземелье, где и без того невыносимо. Уже давно что-то в наших отношениях испортилось, и, говоря честно, моя поездка за границу вызвана была прежде всего желанием уехать от этого человека. А что там в Варшаве сейчас? Его редкие и странные письма ещё более усиливали мои сомнения вместо того, чтобы их рассеять. Да, очень изменился этот человек, я совсем перестала его понимать. То мне казалось, что я ещё ему дорога, то он делал все, чтобы я окончательно разочаровалась в нем. Странные вещи делал.. Порой мне казалось, что то чувство, которое мы испытываем друг к другу, больше всего напоминает ненависть. Я старалась убедить себя, что ошибаюсь, что он меня по-своему любит, что я напридумывала себе, что незачем придавать значение мелочам. А ведь из мелочей уже можно было сложить огромную пирамиду… В голову лезли подозрения, которые я упорно отбрасывала, уж слишком ужасны они были. Как всякая женщина, в глубине сердца я ещё питала надежду. Как бы мне хотелось, чтобы эти подозрения оказались лишь плодом моего воображения! Особенно хотелось этого сейчас, когда все мои душевные и телесные силы были на исходе. Сейчас мне просто необходима была уверенность, что дома меня ждёт не враг, не равнодушный человек, а любящий и любимый, самый близкий человек, которому я выплачу в жилетку все, что пришлось пережить. А если предположить, что такого человека нет… Нет, при одной мысли об этом у меня опускались руки. Итак, никаких сомнений, никаких подозрений!

Я все больше и больше слабела физически, но бушевавшая во мне ярость не ослабевала. Ярость скребла влажную землю холма и волокла нагруженное полотнище. Ярость разбрасывала вынутую землю по камере и тщательно утрамбовывала её.

Тоннель все удлинялся, а пол в камере поднялся почтя на метр. У двери выросла громадная куча камней, засыпанных землёй, и такие же кучи появились у остальных двух стен. Ещё немного, и я поднимусь вместе с полом к самому отверстию в потолке!

Общение со сторожем я свела к минимуму. Хотя я и научилась уже ползать ловко и быстро, но все-таки этот способ передвижения оставался достаточно неприятным, чтобы лишний раз прибегать к нему, вот я и приучила сторожа, что разговариваю с ним сначала через день, потом через два дня. Приучила и к тому, чтобы он сам вытряхивал из корзинки полагающиеся мне припасы. Объяснила я это тем, что устала и не желаю двинуться с места. И не очень врала. Сначала он не соглашался, потом был вынужден привязать вторую верёвку за дно корзинки, чтобы самому переворачивать её вверх дном и вытряхивать хлеб, бутылку и сигареты. У него, наверное, много было пластмассовых бутылок, так как он разрешал возвращать их оптом.

От сторожа я вытягивала нужные мне сведения о шефе. Он очень часто уезжал, то на один день, а то и надолго. Сторож как-то обронил, что такое длительное пребывание начальства в замке тесно связано со мною, а вот раньше он подолгу здесь не засиживался.

Осколки кувшина совершенно искрошились, и мне пришлось подумать о новом орудии труда. Следовало это так провернуть, чтобы не возникло ни малейших подозрений. Я опять потребовала шефа.

— Ну, что? Соскучилась? — поинтересовался шеф, с трудом докричавшись до меня.

— Хочешь второе слово? — крякнула я в ответ.

— Хочу! А что тебе надо?

— Блюдо из королевского фарфора. Только датское!

— Ты там не спятила?

— Сам спятил! Надоело мне есть на полу, желаю королевскую сервировку! Даёшь блюдо — и все тут!

— Блюдо не пролезет! Выдумай что-нибудь другое.

Я испугалась, как бы моя настойчивость в получении блюда не обернулась катастрофой — а вдруг мне его попробуют доставить через дверь. Надо срочно что-то придумать.

— Пролезет! — продолжала я упорствовать. — Ведь мне требуется длинное и узкое блюдо. С красной каёмочкой!

И хотя шеф долго ещё ругался, называя меня свихнувшейся бабой, тем не менее на следующий день в отверстии что-то заскрежетало и мне осторожно спустили запакованное и перевязанное верёвками блюдо.

— Какое маленькое блюдо! — тут же заорала я. — Безобразие! Обман! Ну, так я быть, я скажу тебе второе слово, но ты завтра же пришлёшь мне ещё одно блюдо. Раз такие маленькие, то давай два! Посмотрим, как ты держишь слово.

Он тут же без колебаний выразил согласие прислать мне второе блюдо, я же прокричала вверх:

— Сложено!

— Что?!

— Сложено! Спрятано! Помещено! Собрано! — вопила я, пользуясь всеми доступными мне языками. — Он сказал — «сложено»!

Мерзкий тип наверху молчал, наверняка пытаясь справиться с волнением. Похоже было, что я наконец сдаюсь и что третье слово прояснит ситуацию.

— А вместе получается, что он сказал «все сложено», да? — заорал он возбуждённо.

— Вот, вот! А где сложено — узнаешь в своё время!

— Очень надеюсь, что ты долго не продержишься! А на какого черта тебе эти блюда? Что ты выдумаешь на следующий раз — золотые вилки?

— Пока не знаю. Подумаю!

— Тогда поспеши! Через неделю я уезжаю! А без меня тебе ничего не дадут!

— Ничего, несколько дней я подожду! Не горит. Тут так приятно сидеть…

— Не «несколько дней», а подольше. Советую тебе надумать ещё на этой неделе.

На следующий день я получила второе блюдо. Как видно, он старался меня убедить, что держит слово. Следует признать, что избранный им метод был правильным. После пребывания в этом подземелье свобода как таковая делалась понятием относительным и отходила на второй план. Воля, неволя — все это становилось неважным, главное — выйти из этой ямы. И кто знает, если бы не моё ослиное упрямство, если бы не эта дикая ярость…

Я мрачно подсчитала, что сижу здесь уже больше трех с половиной месяцев. Хорошо, что я с самого начала вела счёт дням, иначе я готова была бы поклясться, что сижу здесь годы. И вообще, не исключено, что я высадилась на скалистом побережье Бретани ещё в прошлом веке. Неограниченные просторы Атлантики, солнце и небо — были ли они когда-нибудь? Теперь моим миром была тесная, промозглая, чёрная яма.

Мерзкий тип так и не дождался моих просьб о милосердии. Он уехал на две недели, как сообщил сторож.

Лёжа на живёте и опираясь на левый локоть, я вяло ковыряла землю осколком королевского фарфора. Чувствовала я себя прескверно — дошла, как видно, до предела. Может, и в самом деле стоило попросить у шефа золотую вилку? Или сказать ему «сто» и потребовать платиновую ложку — говорят, исключительно твёрдый металл.

Земляные работы, которые до сих пор шли довольно гладко, вдруг застопорились. Королевский фарфор царапал теперь не землю, а что-то твёрдое. Я никак не могла понять, что именно — какие-то нити или верёвки. Я кляла на чем свет стоит это неожиданное препятствие, как вдруг в моем измученном мозгу, словно молния, сверкнула мысль: ведь это же корни растений!

От волнения я чуть было окончательно не задохнулась в своей тесной дыре и принялась с удвоенной силой терзать корни, стремясь скорее выбраться наружу. Тут мой черепок упёрся во что-то твёрдое и сломался в руках. Расчистив землю вокруг этого препятствия, я поднесла к нему поближе коптилку и обнаружила, что это камень. Камень надо мной. Что это может значить? Неужели я упёрлась в фундамент крепостной стены? Спокойно, только спокойно!

Ползком добралась я до камеры, вытащив за собой полотнище, нагруженное землёй. Собрав пригодные для работы куски блюда, я так же ползком вернулась к страшному камню. Поскребя землю вокруг него, я убедилась, что других камней по соседству нет. Пожалуй, это все-таки не стена.

Не обращая внимания на то, что земля сыплется прямо на меня, я копала и копала обеими руками, как ошалевший терьер, засыпая тоннель за собой и отрезая путь в камеру. Мелькнула мысль, что, прежде чем вылезать из-под земли, неплохо бы убедиться, что никого нет поблизости. Правда, увидев вылезающее из земли страшилище, любой человек в ужасе убежит, но ведь он непременно расскажет об этом. И ещё: не следует вылезать днём, надо дождаться вечера. По многим причинам. В том числе и потому, что мои глаза, привыкшие к сумраку подземелья, могут ослепнуть. Мне удалось совершить сложный акробатический трюк и взглянуть на часы. Было около семи. А что у нас сейчас? Кажется, начало сентября, должно уже стемнеть. Спокойно, только спокойно…

Земля скрипела на зубах, попадала в глаза и нос, сыпалась за воротник платья — если те лохмотья, что были ка мне, ещё можно было назвать платьем, — а я выдёргивала спутанные корни, разрезала их фарфоровым черепком и подсовывала под себя. Копала я рядом с камнем. «А вдруг на нем кто-нибудь сидит», — подумала я и чуть не рассмеялась, невзирая на всю серьёзность положения. И ещё успела подумать: «Как жаль, что здесь не кладбище», и тут моя рука с черепком выскочила наружу.

У меня хватило соображения сразу же её отдёрнуть — торчащая из земли рука не может не обратить на себя внимания, — но совпадать с нетерпением было свыше моих сил, и, дёрнув изо всех сил за спутанные корешки трав, я проделала дыру побольше.

Через эту дыру проник воздух. Немного, небольшая струйка, но этого было достаточно, чтобы я буквально захлебнулась им. Только теперь я поняла, в каком же смраде пребывала до сих пор!

Медленно и осторожно прорывала я выход на свободу. Вот уже можно просунуть голову в образовавшееся отверстие. Воздух был такой свежий и резкий, что я просто боялась его вдыхать. Потом осторожно раскрыла глаза.

Надо мной было вечернее, темнеющее небо. И звезды. Моего лица касались пахучие травы. Вокруг простирался чудесный, безгранично большой мир, полный свежего воздуха.

Неуклюже выбралась я из ямы и огляделась. На западе небо ещё сохраняло краски, излишне яркие, на мой взгляд. К счастью, замок частично заслонял закат. Вокруг не было ни души. Мне здорово повезло, что был вечер.

Целый час, наверное, просидела я в траве рядом с камнем, привыкая к воздуху и пытаясь справиться с головокружением и чувством безграничного торжества. Потом встала.

Я знала, что шефа в замке нет. Я знала, что такой, какая я сейчас, мне нельзя показываться людям. Восстановив в памяти план замка, я двинулась вдоль крепостной стены — я и в самом дела выбралась на поверхность в нескольких метрах от неё. Нет, все-таки удивительно точно я все рассчитала!

Обойдя замок кругом, я вышла к реке. Здесь был наиболее низкий участок стены, изрядно разрушенной временем, так что перелезть через неё не представляло особого труда. Впрочем, думаю, что теперь для меня уже ничто не представило бы особого труда.

Я перелезла через стену и оказалась во дворе замка. Вокруг по-прежнему не было ни души. В одном из окон горел свет, и оттуда слышалась музыка, но это окно было не в том крыле замка, где помещались апартаменты шефа. А именно в них я намерена была проникнуть. В этом крыле замка дверь была заперта. Завернув за угол, чтобы меня загораживала стена дома, я забралась на выступ фундамента и алмазом кольца вырезала кусок оконного стекла. Нажав посильнее, я выдавила стекло внутрь, всунула руку в отверстие и отодвинула задвижку. Через минуту я была уже внутри.

Мне не понадобилось зажигать свет, так как я прекрасно видела в полумраке и очень хорошо помнила, как пройти в кабинет шефа — сколько раз я проходила этот путь мысленно! Я нажала на деталь каминного украшения, книжные полки сдвинулись, и я оказалась в апартаментах шефа.

Я не боялась, что кого-нибудь встречу, что кто-нибудь увидит меня. Я ничего не боялась. Мою душу переполняли торжество и жажда мести. Посередине стола на серебряном блюдо лежали красиво уложенные фрукты. Убедившись, что это не бутафория, я съела один банан и одни мандарин, огромным усилием воли удержав себя от того, чтобы не сожрать сразу все — с кожурой и косточками. Потом вошла в ванную я тут наконец глянула на себя в зеркало.

То, что я увидела, превзошло самые мрачные мои предположения. По сравнению со мной любой мертвец являл собой воплощение здоровья и красоты. Причём мертвец, похороненный не в гробу, а прямо так, чтобы кладбищенская земля имела к нему свободный доступ. А иначе меня и с мертвецом нельзя было сравнивать.

Нет, подумать только, что я ещё чего-то боялась! Да ведь, встретив меня, до смерти бы перепугался даже тигр-людоед!

В апартаментах шефа я сделала много дел. Спокойно, не торопясь выкупалась и вымыла голову, обрезала страшные, наполовину обломанные когти, выпила рюмочку коньяку, разыскала одежду и переоделась. Одежда состояла из толстого спортивного свитера, джинсов и носков. Труднее всего было подобрать обувь, так как все было слишком велико. В конце концов я выбрала кеды, натолкав в них ваты. Хорошо, что теперь такая мода — эту одежду могли носить лица любого пола. Затем я занялась сейфом.

Нижний камень нажать два раза с левой стороны, раз с правой и опять с левой… Не дай бог, шеф что-нибудь изменил! Нет, все осталось по-прежнему. Верхний камень выдвинулся, и передо мной предстала дворца сейфа, наполовину скрытая другим камнем. Теперь надо набрать ноль. Отодвинулся и второй камень. А теперь на всю жизнь запомнившиеся мне двадцать восемь сто двадцать один.

Сумка и сетка лежали на месте. На миг тёплое чувство согрело моё заледеневшее от ненависти сердце. Мне документы, деньги, мой атлас… На другой полке лежали пачки банкнот, долларов и франков. Я сгребла все, не считая, — за минувшие три месяца нанесённый мне моральный ущерб значительно возрос и не такого ещё требовал возмещения!

На полку, где лежали деньги, я положила те жуткие, полусгнившие лохмотья, которые когда-то были моим платьем, и заперла сейф. Потом ещё немного поела фруктов, выкурила сухую сигарету и, подумав, подошла к картине, висевшей на стене. Что-то он делал тогда с рамой…

Тщательно обследовав левую часть рамы, я обнаружила небольшую выпуклость и нажала на неё. С тихим шелестом сверху спустилась карта. Открыв свой атлас на странице, где была Испания, я нашла и постаралась запомнить то место в Пиренеях, где семёрка пересекается с "Б" как Бернард. Вернув картину в прежнее положение, я решила, что теперь могу удалиться.

На рассвете я добралась до маленькой железнодорожной станции, где изучила схему движения поездов и их расписание. Ближайший поезд отправлялся в Тур, и, видимо, как раз его ожидали люди, по виду рабочие. В свитере и джинсах я не очень выделялась среди них, лицо моё закрывали самые большие очки, какие мне удалось разыскать среди вещей шефа, так что на меня не обращали внимания. Я купила билет и села в поезд.

Прибыв в Тур, я дождалась в вокзальном буфете открытия магазинов и отправилась совершать покупки. Делала я это очень продуманно, в магазине более одной вещи не покупала, причём выбирала магазины самообслуживания или такие, где было много народу. Продавщицы тоже не обращали на меня внимания — они и не такое видали. Переодевалась тоже постепенно, используя для этой цели дамские комнаты магазинов. Обувь я приобрела на распродаже, причём здесь главной была забота не о качестве или удобстве покупаемых туфель, а о том, чтобы никто не заметил моих громадных кед. В заключение я купила чемодан и села в парижский поезд уже как нормально одетая пассажирка.

С той минуты, как я увидела себя в зеркале, мои планы изменились. Вылезая из могилы, я думала лишь о том, чтобы как можно скорее добраться до Интерпола, рассказать там все и немедленно отбыть в Польшу. Вид собственной посмертной маски заставил меня пересмотреть эти планы. Как-никак, а собственное здоровье и внешний вид меня все-таки волновали. То, что я увидела в зеркале, сразу же навело на мысль о многочисленных болезнях, наверняка уже притаившихся в моем организме. Впрочем, почему притаившихся? Ревматизм уже явственно давал себя знать в коленях и в правом плече, каждую минуту ожидала я проявления симптомов и других болезней. Да и вообще, как в таком виде показаться людям на глаза?

Говоря откровенно, было ещё одно соображение. Я была убеждена, что Интерпол помешает мне заняться собой. Они наверняка захотят иметь меня под рукой и велят мне остаться в Париже. И дальше. Предположим, я все расскажу, полиция займётся сокровищами, шеф узнает и распорядится свернуть мне шею. Найти меня ему будет нетрудно. Конечно, Интерпол мог бы позаботиться о моей безопасности, но единственное надёжное место, какое я была в состояния представить, — это противотанковый бункер в казематах Интерпола, скрытый глубоко в земле. У меня же выработалось прочное отвращение к такого рода помещениям, не говоря уже о том, что пребывание там не скажется благоприятно на моем здоровье.

Да нет, могли бы меня поселить в обычной гостинице и выставить охрану — две дюжины сыщиков. Хотя где они возьмут столько народу? Дадут два-три человека, на больше…

Осенний пейзаж, проплывающий за окнами вагона, исчез, и вместо него я в своём буйном воображении увидела себя спокойно сидящей в номере гостиницы. Волосики у меня повылезли, все тело облеплено противоревматическими пластырями, в фарфоровой мисочке на тумбочке лежит искусственная челюсть. В холле дежурит мрачная личность с тупым выражением лица. К ней приближается другая личность — со злобным выражением лица — и сообщает, что прибыла сменить первую. Первая личность удаляется, а вторая поднимается по лестнице и подходит к двери моего номера. У двери дежурит третья личность. Узнав, что её пришли сменить, она оживляется и радостно сбегает с лестницы, а злобная личность осматривается по сторонам. Ночь, тишина, все спят, я тоже. Личность вытаскивает из кармана отмычку, бесшумно открывает мою дверь, на цыпочках входят в комнату и приближается к кровати. Я продолжаю спать, хрипя бронхитом. Личность вытягивает из кармана орудие преступления…

Странно ещё, что я не сорвалась с места с диким криком. Сердце отчаянно билось. Да, нервы никуда. Ещё немного — и меня бы убили. Воображение сработало не до конца, потому, видимо, что я не решила, каким орудием воспользуется преступник. Но и незавершённой картины было достаточно, чтобы я отказалась от идеи персональной охраны.

Я могла, конечно, наплевать на Интерпол и сразу отправиться в Польшу. И опять включилось моё проклятое воображение.

Я увидела себя на пограничном пункте в Колбаскове. Увидела, как выхожу из автомашины, страшилище в парижской конфекции. Увидела, как ко мне приближается Дьявол, увидела ужас на его лице и отвращение, увидела, как он в страхе шарахается от меня. Потом увидела себя в гостях у моей варшавской приятельницы и то выражение притворного сочувствия и непритворного удовлетворения, с которым она смотрит на меня. Нет, только не это!

На миг промелькнула в моем воображении и такая картинка: мать рыдает надо мной, в отчаянии рвёт волосы. Но эта картина была уже излишней, мне вполне хватило первых двух, и я решительно отказалась от мысли о немедленном возвращении в Польшу.

Итак, отпадает идея персональной охраны и немедленного возвращения в Польшу. А может, Интерпол все-таки сумеет позаботиться обо мне? Например, поместит меня в какой-нибудь хороший санаторий… А они подкупят санитарку, уборщицу, сторожа, или проникнут ко мне под видом посетителей, или просто отравят. Найти же меня им будет совсем нетрудно, ведь у них есть свои люди в полиции.

И так плохо, и так не лучше. Я пристально смотрела на пейзаж, мелькающий за окнами вагона, и ничего не видела, а в голове одна мрачная мысль сменялась другой. Пока я не выдала тайну, меня будет разыскивать шеф, и он же будет заботиться о том, чтобы со мной ничего плохого не случилось. Как только я выдам тайну, заботиться обо мне станет Интерпол — а я представляю, какая это будет забота! — шеф же постарается стереть меня с лица земли. Значит, сохранить жизнь и свободу действий я могу только в том случае, если никому ничего не скажу.

Что же следует мне предпринять в таком случае? Первым делом — раздобыть в Париже фальшивые документы и стать француженкой. А для восстановления сил отправиться в Таормину. Очень может быть, что все мои сомнения, колебания, опасения объяснялись именно этим — убедить себя в совершённой необходимости выезда в Таормину. Ещё в темнице зародилась у меня непреодолимая тоска по морю, солнцу, кактусам, таким, какими я их видела с балкона гостиницы «Минерва» в Таормине — лучшем курорте мира!

Мысль о земле обетованной вытеснила из моей головы все остальные, и я пришла в себя только на площади Республики, откуда собиралась свернуть на улицу де ля Дуан, чтобы снять номер в хорошо знакомой мне маленькой гостинице. Надо же, чуть было не совершила непростительную глупость! Ведь в этой гостинице я останавливалась всего несколько месяцев назад и дала портье такие большие чаевые — у меня не было мелочи, — что меня там наверняка запомнили. И запомнили полькой, а теперь я собиралась выдать себя за француженку.

Я посмотрела на часы — самое рабочее время. Был в Париже один человек, к которому я без колебаний могла обратиться за помощью в любой момент. Мой старый испытанный друг.

Зайдя в маленькое бистро, в котором я ещё так недавно — а кажется, сотни лет назад! — ела пиццу по-неаполитански, я подошла к телефону и набрала номер. Его могло не быть в Париже, у него мог измениться телефон, он мог сменить работу — ведь мы не виделись семь лет.

— Привет! — по-польски сказала я, когда он снял трубку. — Сколько лет, сколько зим. Нельзя два раза войти в одну и ту же реку.

Он молчал, потеряв, как видно, дар речи, что и требовалось. Люблю сюрпризы!

— О боже! — с волнением и радостью наконец отозвался си. — Это ты? Это и в самом деле ты?

— Ага. И опять пришла пора, когда мне надо с тобой немедленно увидеться. Похоже, что ты опять спасёшь мне жизнь.

— С удовольствием. А где ты находишься?

— В бистро на площади Республики. Буду ждать тебя за памятником.

— Хорошо, через пятнадцать минут я там буду.

Чемодан мне очень мешал. Надо было оставить его в камере хранения, а теперь я не знала, что с ним делать. Наверняка он привлекал внимание, а для привлечения внимания вполне достаточно изжелта-зеленого цвета моего лица. Ну да ладно, ничего не поделаешь. Я ждала, внимательно рассматривая не представляющую никакого интереса заднюю часть памятника.

Белая «ланчия» притормозила около меня, и я села на ходу.

— На меня лучше не смотреть, — со вздохом посоветовала я. — Мне бы не хотелось, чтобы в твоей душе запечатлелся именно таким мой образ. Обычно я выгляжу несколько лучше. Очков не сниму ни за какие сокровища. Объяснять тебе ничего не буду. Ты ничего обо мне не знаешь, не видел меня семь лет и не видишь теперь.

— Если бы ты действительно не выглядела несколько необычно, я бы сказал, что ты ничуть не изменилась, — с удовлетворением констатировал мой друг. — Ты что, восстала из гроба?

— Ты почти угадал.

— И что тебе нужно?

— Фальшивые документы. Французские. Достаточно хорошие, чтобы можно было с ними пересечь итальянскую границу. Очень срочно, цена не имеет значения.

Он молчал, протискиваясь сквозь уличную пробку, потом, тяжело вздохнув, произнёс:

— Хорошо, что я давно тебя знаю и успел привыкнуть к твоим сюрпризам. Хорошо, что я не потерял связи с одним моим знакомым, который, увы, в последнее время скатился на самое дно. Кажется, он фабрикует как раз то, что тебе нужно. А ты уверена, что именно это тебе нужно?

— Совершенно уверена. Впрочем, достаточно взглянуть на меня.

— Ведь ты хотела, чтобы я не смотрел!

— Можешь разок взглянуть, чтобы убедиться. Но постарайся сразу позабыть то, что увидишь.

Он посмотрел на меня и покачал головой:

— В своё время я принял решение не удивляться ничему, что бы с тобой ни произошло, но ты обладаешь поистине удивительным талантом! Семь лет о тебе ни слуху ни духу, потом сваливаешься как снег на голову, и, оказывается, единственное, чего тебе не хватает для счастья, так это фальшивых документов. Куда ты едешь сейчас?

— Понятия не имею. В какую-нибудь гостиницу, где у меня не потребуют документов. Могу тебе сказать, что никакого преступления я не совершила, — это для ясности. Такие обычные вещи не для меня, я выдумала кое-что поинтереснее.

— Понятно, ты всегда отличалась оригинальностью. Я рад, что ты не изменилась.

Да, я могла на него положиться. Всякий другой на его месте начал бы изумляться, возмущаться, сомневаться, задавал бы вопросы. Он, один-единственный во всем мире, вёл себя так, как я и ожидала.

Прошло три дня. В моем активе были: парикмахер, косметичка, сорок два часа сна, два сеанса облучения кварцевой лампой и оргия покупок у Лафайета. Звали меня Мари Гибуа, и было мне двадцать восемь лет. Когда я знакомилась со своим новым паспортом, это последнее обстоятельство шокировало меня.

— Ты сошёл с ума. Все хорошо, но возраст… Ведь я же попадусь на этом.

— А что я мог сделать? Других документов не было. Впрочем, насколько я тебя знаю, ты быстро подладишься к документам. Не хочу тебя расспрашивать, но, похоже, тебе здорово досталось. А ты всегда молодела после переживаний. Если и дальше пойдёт такими темпами, как за эти три дня…

— Пожалуй, я все-таки тебе кое-что скажу, — задумчиво проговорила я. — Посоветуй, как мне быть.

— Не скрою, мне страшно хочется знать, что ты на этот раз отколола, — ответил он. — Но я не настаиваю, можешь и не говорить. Разве что я тебе смогу в чем-то помочь.

— Ты мне уже помог. Но можешь помочь ещё. Дело в том, что мне надо отправиться в Интерпол и все сказать. Сейчас я понимаю, что мне надо было отправиться туда в первый же день, вместо того чтобы звонить тебе. А теперь я боюсь.

— Чего ты боишься? Что тебя отругают за опоздание?

— Да нет, они будут счастливы, если я приду к ним и через полгода. Но понимаешь, меня разыскивают одни очень нехорошие люди. Три дня назад они ещё не знали, где я, а теперь наверняка все поняли. Они уверены, что я отправлюсь в Интерпол, и если не перехватят меня по дороге, то нападут на мой след и пристукнут где-нибудь в другом месте. Так что если бы я сейчас отправилась в Интерпол, то уже должна была бы там остаться. А мне жутко этого не хочется, мне хочется в Италию. Однако, с другой стороны, следовало бы пойти к ним и все рассказать.

— Так позвони, — предложил он, подумав. — Пусть кто-нибудь от них придёт к тебе.

Я тоже подумала, и моё услужливое воображение тут же подсунуло мне картину: незнакомый гражданин, выдававший себя на представителя Интерпола, с восторгом выслушивает моё сообщение, а потом вынимает острый кинжал и вонзает его мне в грудную клетку. После чего спокойно покидает гостиницу.

— Ну, нет, — мрачно ответила я. — Если выбирать из двух зол — уж лучше я сама к ним пойду. Я до того дошла, что в каждом вижу бандита. Прошу тебя, если можешь и если знаешь, где этот Интерпол помещается, поезжай туда и посмотри, нет ли поблизости чего подозрительного.

— Хорошо, я могу проехать там, хотя и не представляю себе, как должно выглядеть что-то подозрительное.

Из отчёта, сделанного мне на следующий день, я поняла, что там подозрительно абсолютно все. Автомашины, стоящие поблизости, могли поджидать меня. Прохаживающийся перед зданием полицейский мог быть подкуплен гангстерами. Люди всех возрастов, сидящие на расположенных поблизости скамейках и тумбах, могли быть людьми шефа. Проходящий мимо кюре под зонтиком мог быть переодетым бандитом.

— А чтоб их черти взяли, — с досадой проговорила я. — В конце концов, я могла бы пойти туда и остаться там, если бы не настоятельная необходимость лечиться от ревматизма и авитаминоза. И вообще, если я сейчас не приду в себя, то не приду никогда. А пока можно я оставлю у тебя кое-что из моих вещей?

Утром я села в самолёт, отправляющийся в Катанию.


* * *

Тем временем в покинутом мною замке развернулись очень интересные события.

— Высокочтимая дама! — ревел сторож в отверстие в потолке. — Эй, ты, отзовись! Ты жива?

Снизу никто не отзывался. Как видно, я опять была не в духе и не хотела отвечать. Сердито ворча, сторож спустил корзинку, вывалил её содержимое, вытащил пустую корзинку обратно и удалился.

На следующий день он ревел дольше и громче, но я по-прежнему не отзывалась. Он попытался рассмотреть, что делается внизу. Там царила непроглядная тьма. Может, я потому была не в настроении, что моя коптилка погасла? Правда, у меня были спички, но они могли отсыреть.

— Эй, ты! — завопил сторож. — Высокочтимая дама! Я дам тебе новый светильник!

Внизу царила мёртвая тишина. Сторож опорожнил корзинку и отправился за новым светильником. Он зажёг его, перевязал верёвками и спустил вниз. То, что он увидел в подземелье при свете коптилки, испугало его: как вчерашние, так и сегодняшние продукты лежали нетронутыми.

— Высокочтимая дама! — Встревоженный, он ревел, как раненый буйвол. — Ты что, померла?

Никто не отзывался. Сторож запаниковал.

— Да откликнись же! Ваше королевское величество! Ваше преосвященство! Высокочтимая дама! Скажи что-нибудь! Обещаю тебе, что пойду на твои похороны! Не получишь больше пищи! Да скажи хотя бы, жива ты или нет?!

Ответом на все эти призывы было молчание. Сторож страшно встревожился. Правда, и раньше случалось, что я не отвечала по нескольку дней, но на всякий случай он решил доложить начальству. Поставленный в известность один из сотрудников шефа не стал себя затруднять и спускаться в подвал, а сразу отбил телеграмму шефу.

Шеф и сопровождающие его лица прибыли на следующий день, и шеф, полный самых мрачных предчувствий, сразу помчался вниз. Неужели я настояла на своём и назло ему сдохла? Может, все-таки он немного переборщил с этими своими условиями…

Лёжа на каменном своде, они оба со сторожем орали, ревели, кричали, угрожали и упрашивали. Никакого ответа. Шеф велел принести сильную электрическую лампочку на очень длинной проволоке, спустил её вниз и внимательно осмотрел подземелье.

Ему показалось, что там очень много земли. Как ни старался, он не мог припомнить, была ли там уже эта земля, когда меня туда посадили, или там были голые камни. А если камни, то откуда могла взяться земля? Не превратилась же я в неё, в самом деле?

— Не понимаю, — пробормотал он, чем доставил большое удовольствие стоящему рядом патлатому.

Этому последнему здорово влетело за мой побег из Бразилии. «Так-то. Ты думал, что легко её устеречь! Убедился теперь?»

Шеф, однако, быстро взял себя в руки, нахмурил брови, задумался, а затем коротко бросил:

— Войти через дверь!

Три бугая спустились по неудобной винтовой лесенке и навалились на двери моей темницы. Дверь даже не шелохнулась. Кооптировали четвёртого, но и четвёртый не помог. Трепеща от страха, они вернулись ни с чем. Самый храбрый из них доложил:

— Дверь не поддаётся.

Ожидающий вестей шеф посмотрел на них так, что им стало нехорошо.

— Я сказал: войти через дверь. Ведь так? — спросил он тихо и почти ласково.

Эти слова, как видно, вдохновили четырех бугаев. Понимая, что им лучше не возвращаться наверх, если они не откроют двери, пыхтя и сопя, они так навалились на дверь, что та со страшным скрежетом приоткрылась сантиметра на два. То, что они увидели в щель при свете своих фонарей, заставило их, однако, опять подняться к шефу.

— Шеф, — сказали они и приготовились отскочить на безопасное расстояние. — Шеф, за той дверью что-то странное. Вроде бы каменная стена…

Рука шефа дёрнулась за огнестрельным оружием, и бугаи кинулись врассыпную. Начальство, однако, сдержало себя и лично отправилось посмотреть, в чем дело. В щель можно было рассмотреть камни, наваленные до самого потолка. Все это было более чем странно и очень подозрительно. Что я там устроила, черт побери?

— Тротил, — коротко бросил шеф.

— Башня обрушится, — осмелился возразить патлатый.

— Не обрушится, взрывать осторожно.

Он поднялся к себе в апартаменты, а из подземелья стали доноситься глухие взрывы. И тут его как что-то кольнуло. Оставив патлатого у столика с напитками, шеф подошёл к стене и открыл сейф. Он увидел там на полке отвратительные лохмотья и сразу все понял.

— Но как же она сбежала, хотел бы я знать? Как это ей удалось, сто тысяч чертей?!

— Прорыла подземный ход, — ни секунды не колеблясь, ответил патлатый.

Шеф в бешенстве взглянул на него.

— У тебя не все дома? Как она могла это сделать? Там ведь каменные стены, а она обыкновенная женщина, а не буровой механизм.

— Она не обыкновенная женщина, — пояснил патлатый. — Она невменяемая психопатка, а такие способны на все.

Прочесав местность вокруг замка, обнаружили дыру, через которую я вылезла. Удалось проникнуть и в камеру, по кусочку взорвав дверь и гору камней.

Шеф пошевелил мозгами и созвал прислугу, велев им определить, чего не хватает в его гардеробе. Прислуга вылезла из кожи вон, но определила. На мои поиски ринулись полчища людей. Велено было искать труп неопределённого пола, одетый в джинсы, кеды и свитер, в тёмных очках. Кому-то удалось установить, что действительно похожий труп, отдалённо напоминающий женщину, ехал в Тур утренним поездом. В Туре официантка вокзального ресторана вспомнила, что нечто подобное сидело утром за столом и завтракало. И это все.

Никто не видел, чтобы труп уезжал из Тура, никто не видел его и в городе. Мой метод делать покупки оправдал себя. Итак, я добралась до Тура, и тут мой след потеряли.


* * *

В Таормине на каждом шагу попадались группы датских и шведских туристов, но я решила быть последовательной и выбросила из головы всякую мысль о том, чтобы через какого-нибудь датчанина переслать Алиции весточку о себе. Никаких рискованных шагов! Меня нет, и все.

Гостиница «Минерва» стояла на горе, и вожделенный вид с балкона вдохнул в меня новую жизнь. Под балконом росла пальма, к которой я питала особенно нежные чувства. Дело в том, что это была первая пальма в моей жизни. Когда я несколько лет назад первый раз приехала в Таормину, то сразу же в первый вечер пробралась к пальме и, убедившись, что меня никто не видит, пощупала её — настоящая ли она.

Интенсивные усилия, направленные на регенерацию, дали блестящие результаты. Поглощаемые тоннами фрукты, море, солнце и свежий воздух совершили чудо. Я знала, что очень быстро прихожу в норму, но никогда не думала, что возможны такие темпы. За две недели я сбросила пятнадцать лет, и эксгумированный труп исчез в туманной дали.

Я вдруг стала пользоваться бешеным успехом, что весьма положительно сказывалось на моем общем самочувствии. Тот факт, что за мной напропалую ухаживали туземцы, ещё ни о чем не говорил. Местные жители высоко держали знамя национального темперамента, автоматически приставая ко всем подряд туристкам, независимо от возраста и внешнего вида последних. Но когда один из местных поклонников, пригласив меня в ресторан, заявил, что он сам заплатит за меня, причём эти кощунственные слова он выдавил из себя с величайшим усилием, я в полной мере оценила его самоотверженность и, отказывая, тем не менее не скрывала чувства признательности и искренней симпатии.

Кроме туземцев, вокруг меня увивался один швед, будучи уверен, что тем самым убивает двух зайцев. Второй заяц — возможность поупражняться во французском языке. Был он парень что надо, если бы не два недостатка: лицо его все время лоснилось по какой-то непонятной причине, а причёска была такая, как будто его корова языком вылизала. Вышеупомянутые причины не позволяли мне ответить на его чувства.

Роскошное изо дня в день безделье полностью успокоило мои расшатанные нервы. Сидя в шезлонге на солнечном пляже и наслаждаясь яркой синью моря и неба, я уже никак не могла понять, почему ещё так недавно меня терзали тревоги и сомнения. Яснее ясного, что мне следовало сделать именно то, что я сделала: заняться в первую очередь своим здоровьем. Интерпол может подождать, ничего с ним не случится. Может, мне и следовало бы заглянуть туда, наверняка подозрительные моменты были лишь плодом моего воображения. Но, пожалуй, лучше, что я не пошла. Вряд ли моё здоровье могло составлять предмет забот Интерпола.

В Пиренеях лежит сокровище. И пусть лежит. Через неделю-другую вернусь в Париж и все им расскажу. Тем временем шеф наверняка потеряет мой след, ведь не всемогущ же он в самом деле. Я его явно переоценила и поддалась мании преследования. Пока меня будут искать, я уже доберусь до Варшавы, а они тут пусть сами разбираются.

Хотя, с другой стороны… Может, следовало бы мне самой заняться их кладом? Извлечь его и перепрятать, а потом хорошенько подумать, какое применение ему найти. Сделать благородный жест и передать его французскому правительству? Или ещё белее благородный — переслать в Польшу и поставить условием, чтобы его использовали на жилищное строительство? А можно и не проявлять благородства и положить все деньги в один из швейцарских банков, хватило бы на путешествия по свету и другие мелочи…

Я вылезла из чудесного темно-синего тёплого супа, который зовётся Ионическим морем, и улеглась на лежаке. От шведа я избавилась, убедив его пойти обедать без меня, заказала себе кофе и мороженое и, лёжа, лениво наблюдала за ныряющим у скал одним из моих знакомых. Этот человек даже среди итальянцев был исключением. Его бьющих через край темперамента и энергии хватило бы на нескольких двадцатилетних юношей, а ведь ему уже было около пятидесяти. Он ни минуту не оставался в покое: если не плавал, то бегал, занимался гимнастикой, греблей, помогал вытаскивать на песок лодки. Плавая, он распевал оперные арии и хохотал во всю глотку. При нем вы чувствовали себя свободными от необходимости чем-либо заниматься. Он работал за всех.

За две недели пребывания в Таормине я значительно продвинулась в итальянском языке и без труда объяснялась с этим выдающимся макаронником. Вот и сейчас, закрыв глаза и предаваясь сладкому ничегонеделанию, я с удовольствием слушала доносящиеся до меня его выкрики, пенье, смех и свист. Смех приблизился, итальянец, похоже, вышел из воды. Вдруг прямо надо мной раздался крик:

— Stella di mare!

Я замерла. Моментально улетучилось моё беззаботное спокойствие. Холодная дрожь пробежала по спине. Как парализованная, я была не в силах пошевелить ни рукой ни ногой и даже открыть глаза. Проклятая «Морская звезда»! Все-таки разнюхали, сволочи, нашли меня!

— Синьорина! Морская звезда! Специально для вас!

Я осторожно открыла глаза. Море было пустое, никакой яхты. Проклятый итальянец стоял надо мной, скаля великолепные зубы, а у моих ног на гальке лежала необыкновенной красоты пурпурная морская звезда. Stella di mare!

Только тут я наконец пришла в себя. Наклонившись, я взяла в руки морскую звезду. Та пошевелила щупальцами, и я с отчаянным криком выронила её на гальку. Это была огромная и необыкновенно красивая морская звезда, но я, не испытывавшая ни малейшего страха перед жабами, мышами и крысами, ужасно боялась всего того, что извивается. Не рискуя ещё раз прикоснуться к ней, я попыталась словами выразить своё огромное восхищение этим даром моря.

— Вы можете съесть её на ужин! — с энтузиазмом воскликнул итальянец, радостно бегая вокруг моего лежака.

Честно говоря, я не выношу всех этих пресловутых даров моря. Не могу видеть живых угрей. Сама мысль о том, что можно съесть осьминога, вызывает у меня тошноту. А тут мне предлагают съесть эту пакость!

Видимо, все эти чувства были написаны на моем лице, потому что какой-то мужчина, сидящий в шезлонге недалеко от нас, разразился смехом. Я укоризненно посмотрела на него и, не желая обидеть хорошего человека, постаралась выразить переполнявшую меня благодарность.

— Ну что вы! — возмутилась я. — Съесть такую красоту!

— Ну так засушите её! — немедленно внёс конструктивное предложение неунывающий итальянец, от избытка энергии принимаясь ещё и размахивать руками. — Положите её на балконе, на солнце, завтра будет готова.

— А она не выгорит? — спросила я. Её насыщенный пурпуровый цвет просто горел на солнце, жаль, если она побледнеет. Все сухие звезды, которые мне приходилось видеть, были какие-то бледные.

— Немного, может, и побледнеет.

— А вы попробуйте сушить её в тени, — посоветовал мужчина, который смеялся.

— Нет, в тени нельзя, в тени не высохнет, — возразил макаронник и убежал.

Я взглянула на того, кто дал совет. Передо мной сидел мужчина моей мечты.

Существует такой тип мужчин, который мне нравится больше всего и который до сих пор не встречался на моем жизненном пути. То есть встречать-то я их встречала, но познакомиться ближе не удавалось. Даже не знаю почему. Они были в моем вкусе, а я, как видно, не в их. Что ж, о вкусах, как говорится, не спорят.

И вот теперь именно такой мужчина сидел в шезлонге и с симпатией смотрел на меня. У него было красивое загорелое, очень мужественное лицо, голубые весёлые глаза и коротко стриженные светлые волосы. Ну, ясное дело, блондин.

Привыкшая к тому, что у таких мужчин я не пользуюсь успехом, я не сделала попытки пококетничать, даже не бросила в его сторону долгого завлекающего взгляда. Не следует требовать от судьбы слишком многого. Достаточно того, что он просто есть здесь.

Два таких потрясения сразу — это слишком много для моих только что отремонтированных нервов. «Морская звезда» и мужчина моей мечты… Крик макаронника спугнул моё призрачное спокойствие, и в памяти опять возник только что пережитый кошмар: пугающе безграничный простор Атлантики и излишне ограниченное пространство темницы, страшные океанские глубины и промозглый сумрак подземелья. Всю жизнь любила я контрасты, и вот судьба как бы в насмешку так жестоко предоставила мне их в изобилии.

Немного придя в себя после потрясения N_1 и убедившись, что окружающая реальность ничем не напоминает перемятого кошмара, я перешла к потрясению N_2. Но тут, как назло, появился мой швед, его блестящее красное лицо и глупая блаженная улыбка. Блондин моей мечты поднялся с шезлонга и пошёл купаться.

В этот вечер я сидела за чашкой кофе в небольшом баре над обрывом у самой балюстрады, и любовалась открывающимся отсюда видом на Таормину. Светила полная луна — золотая, какая бывает только здесь. В жизни мне довелось видеть много полных лун в разных местах земного шара, и я со всей ответственностью могу утверждать, что такой, как здесь, нет нигде. Далеко внизу время от времени тихо вздыхало море, и я вздыхала вместе с ним.

Шведа я сплавила ещё до ужина, потому что уже больше не могла видеть его красной лоснящейся физиономии и прилизанных волос. А сейчас почти жалела об этом: так неестественно было сидеть здесь одной под этой золотой луной, среди пальм и кактусов. На минуту я даже пожалела, что рядом со мной нет Дьявола. Вот сидел бы он тут, за столиком, над своей чашкой кофе..

И воображение заработало. Сначала бы он зевнул. Потом на моё замечание о луне ответил бы, что не может обернуться, чтобы посмотреть на неё, так как сжёг на солнце шею и она теперь болит. И тут же обернулся бы, чтобы посмотреть на проходившую мимо девушку. Я, как всякая женщина, ждала бы от него ласкового слова или улыбки, а он бы закрыл глаза и сделал вид, что засыпает. То есть было бы так, как было всегда и везде в последние три года. Потом во мне исподволь начали бы подниматься раздражение и злость, и выросли бы они в этом климате поистине до соответствующих размеров. И я бы разбила об его голову его чашку кофе… Впрочем, может, и не разбила бы, а продолжала сидеть, и сердце грызла бы змея, и луна бы уже не блестела, а в шуме моря слышалась бы издёвка и немного сочувствия, и вообще ничего не осталось бы от очарования Таормины. Нет, все-таки лучше, что Дьявола здесь нет.

Этими невесёлыми размышлениями я могла позволить себе заняться теперь, когда находилась в этом чудном городе. В темнице я гнала прочь такие мысли. Когда же все-таки наступили изменения в наших отношениях? Да почти три года назад, когда он сменил работу. Денег ему захотелось. Что ж, чисто по-человечески его можно понять. Денег требовалось все больше и больше. Он хотел брать от жизни все, что можно. Тоже могу понять, я сама никогда не испытывала склонности к аскетизму. Но с этим своим стремлением наслаждаться жизнью он явно переборщил. Он добивался своего с какой-то эгоистической жестокостью, ни с чем и ни с кем не считаясь, а уж меньше всего со мной. Меня он только использовал в своих целях, действуя при этом даже не как жестокий повелитель, что ещё как-то можно было вытерпеть, но как капризная примадонна, что уже было совершенно невыносимо. Интересно, таков ли он был и по отношению к своим многочисленным увлечениям? Эти последние он уже не скрывал — может, не считал нужным, а может, их просто стало так много, что уже и скрыть было нельзя?

Странный он все-таки человек. В конце концов, ничего удивительного, что я ему надоела. Удивительное заключалось в том, что он не уходил от меня. Ему ничего не мешало: детей у нас не было, женаты мы не были, навязываться ему я бы не стала. Он, однако, оставался со мной — чужой, скучающий и злобный. Он отравлял мне жизнь, губительно действовал на мои нервы и здоровье, и мне казалось, что этот человек меня ненавидит — не знаю, за что, но именно поэтому не может со мной расстаться.

Три года уже продолжался этот ад, а я все ещё на что-то надеялась. Временами мне казалось, что все ещё может измениться к лучшему, что я ему все-таки нужна, раз он не уходит от меня.

Глядя на эту золотую луну, слушая это ласково шепчущее море, я все вспоминала и вспоминала и ничего приятного не могла вспомнить.

— Такая женщина, как вы, не должна сидеть одна в этот чудный вечер! — произнёс вдруг чей-то голос.

Точно к такому выводу я только что пришла и сама. Повернув голову, я увидела того самого незнакомца с пляжа.

— Хотите вы или нет, а я все равно останусь здесь, — продолжал он и сел. — Такая женщина в такой вечер должна слушать комплименты. Все равно чьи. Что вы сделали с морской звездой?

— Звезда лежит на балконе и сохнет, — ответила я и добавила: — Вы можете неразборчиво представиться.

— Почему неразборчиво?

— А тогда и волк будет сыт, и овца цела. Может, вы не любите знакомиться со всеми дамами, которых встречаете на пляже. Если же вы представитесь неразборчиво, я не узнаю вашей фамилии, приличия, однако, будут соблюдены.

Он рассмеялся, встал и представился. Я тоже, вспомнив в последний момент, что меня зовут Мари Гибуа. Маникюр у меня был свежий, нос не блестел, ветра не было, поэтому причёска моя ещё не растрепалась, так что все было в порядке. Беседа текла как горный ручеёк.

— Долго вы ещё пробудете здесь? — поинтересовался он, прерывая восторги по поводу природы в лунном свете.

— Не знаю. Неделю или две.

— Надо же, как мне не повезло! Только приехал и тут же встретил вас. Очень некстати!

— Ну вот! — возмутилась я. — Ведь вы собирались делать мне комплименты!

— Так ведь это и есть грандиозный комплимент, — со вздохом произнёс он. — Мне потребуется здесь полная свобода и ясная голова, а я уже знаю, что вы меня поглотите целиком.

— И не думала! — решительно и неискренне запротестовала я.

— Зато я думаю так, — отпарировал он. — Я ещё надеялся, что вы окажетесь обычной красивой глупышкой, с которой не о чем разговаривать, а вы оказались…

— …отталкивающей интеллектуалкой, с которой можно только разговаривать, — услужливо подсказала я.

Он прервал меня:

— Ну, это уже слишком. Не выношу провокаций! Пошли танцевать!

И мы пошли танцевать. И потом гуляли. Как известно, луна движется по небу. Поздно ночью её лучше всего было видно из запущенного, совершенно безлюдного уголка парка, заросшего роскошной растительностью.

О чудо! После стольких переживаний вновь почувствовать себя женщиной! Кем я только ни была в последнее время: главой семьи, государственным служащим, матерью и, наконец, самым настоящим загнанным зверем, которого преследуют охотники. И опять стать просто женщиной! А тут ещё луна, море и рядом мужчина моей мечты… Будь что будет, пусть даже завтра при свете дня он убежит от меня с криком ужаса.

На следующий день я не могла определить, убегает ли он от меня с криком ужаса, поскольку его просто нигде не было видно. Может, он просто сбежал профилактически, не желая рисковать, встретясь со мной при свете дня, но и это не испортило мне настроения. Надо быть благодарной судьбе и за малое. Я не только не обижалась на него, но даже и к шведу отнеслась более благосклонно и согласилась после ужина отправиться с ним в турне по местным злачным местам. Правда, это ничем хорошим не кончилось, так как швед очень быстро упился и мне пришлось спасаться от него бегством.

Не зажигая света, я вышла на балкон и долго любовалась открывающимся отсюда видом: слева — Монте-Кастелло, прямо — море и скалы, справа — панорама побережья. Жаль, что нельзя было увидеть Этну, для этого мне пришлось бы залезть на крышу. Потом я посмотрела вниз, на свою подругу пальму.

Под пальмой кто-то стоял. Я испугалась, что это швед и что он опять примется громко выражать свои чувства, разбудит всю гостиницу и соседние дома и окончательно меня скомпрометирует. Я уже готова была скрыться в комнате, как вдруг сообразила, что на виднеющихся в сумраке очертаниях головы отсутствуют последствия деятельности коровьего языка. Я присмотрелась внимательней — это был он, блондин моей мечты!

Я была тронута. Если бы ещё у него был плащ на плечах, кинжал в зубах и гитара в руках! Правда, наверное, очень трудно петь, держа кинжал в зубах, но в конце концов это не важно. Пусть не поёт, пусть только стоит. Сколько лет уже никто не стоял под моим окном! Впрочем, тут же подумала я, где было стоять-то? Просто не было условий…

Долго в молчании стояли мы так — он под пальмой, а я на балконе. Первой не выдержала я, устали ноги и разболелась поясница. На минутку вышла в комнату, чтобы взять стул, и успела увидеть, как он удаляется. Несколько прозаичный финал романтической сцены.

Зато на следующий день я стала объектом самых горячих чувств. Мало того. Блондин настоятельно уговаривал меня поехать с ним в путешествие по Сицилии, уверяя, что без меня чудесные пейзажи потеряют все своё очарование. Я согласилась.

Мы побывали и в тех местах, где я уже бывала раньше, и в совершенно новых для меня, посетили Палермо, Катанию, Сиракузы, а Монте-Кастелло я могла бы нарисовать по памяти. Страсть к туризму, овладевшая моим спутником, вполне отвечала моим вкусам. К тому же так приятно было чувствовать себя слабой женщиной, находящейся под защитой сильного мужчины. Не понятно все-таки, что он во мне нашёл, хотя взгляд в зеркало ещё раз подтвердил, что Таормина всегда хорошо сказывалась на моих внешних данных.

Наша безмятежная идиллия была нарушена в самом неподходящем месте и в самый неподходящий момент. Мы находились в Лазурном гроте. Сидя в качающейся лодке, я в который уже раз смотрела и не могла насмотреться на лазурное чудо, не в силах поверить, что вижу это наяву. Потом я взглянула на Аполлона Бельведерского, сидевшего на вёслах, и, поскольку всегда отличалась особой впечатлительностью при восприятии прекрасного, у меня защемило сердце. Он молчал, кому-то надо было внести элемент поэзии, и это сделала я.

— Твои глаза, — заявила я, хотя и несколько возвышенно, но совершенно искренне, — совсем как эти голубые отблески на скалах. — И, будучи не в силах удержаться, добавила: — Как жаль, что ты не настоящий…

Задумчиво рассматривающий лазурные воды Аполлон так резко повернулся ко мне, что лодка чуть не опрокинулась:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Осторожно, я не умею плавать!

— Ничего, я умею. Что значит — не настоящий?

Я не сразу ответила. Не так-то просто было ему объяснить это.

— Ну, не знаю. Ты не можешь быть настоящим, потому что никак не вписываешься в мою настоящую жизнь. Ты — как хэппи энд в фильме из жизни высшего общества. Потом на экране появляется надпись «конец», и надо идти домой.

Сказав это, я тут же пожалела о сказанном, хотя это и была чистая правда.

Он пристально посмотрел на меня и тихо спросил:

— А какая она, эта твоя настоящая жизнь?

Ну, не могла же я и в самом деле сказать ему, что моя настоящая жизнь находится очень далеко отсюда, на севере, где луна бывает серебряной, а не золотой, где море серо-зеленое и холодное, а в моем городе ходят трамваи, переполненные спешащими на работу людьми. В городе, где жизнь кипит, а тридцать пять лет назад были одни развалины. Нет, ничего этого я не могла ему сказать и только молча смотрела на прозрачную синюю воду.

— Ты мне ничего не рассказываешь о себе, — продолжал он. — Я ничего о тебе по знаю. Кто ты? Где живёшь?

Мне всегда хотелось быть таинственной натурой, и вот раз в жизни получилось. И как всегда бывает, некстати. Проблеск здравого смысла, воплотившегося в очереди за лимонами, заставил меня воздержаться от излишней откровенности.

— В гостинице «Минерва», — буркнула я.

— Ты не воспринимаешь меня всерьёз, — не унимался он. — Я для тебя лишь курортное развлечение. Вот уедем отсюда, и я тебя потеряю. Мне же хочется быть с тобой всегда. В твоей настоящей жизни. Ты куда отсюда поедешь?

— В Париж, — брякнула я, не подумав.

— Так поехали вместе. У меня есть возможность поселиться в Париже.

Голова моя пошла кругом. Ничего удивительного. Предсказание гадалки делало своё, сицилийский антураж делал своё, блондин делал своё. Одна я ничего не делала, пассивно поддаваясь их влиянию.

Я представила себе, какую чудесную жизнь могла бы вести, окружённая его любовью и заботой, в шиншилловой накидке и бриллиантовом колье разъезжающая по лучшим курортам мира. В довершение картины тут и там начали поблёскивать пиренейские алмазы. Где-то возникла робкая мысль, что неплохо было бы подобраться к ним с его помощью…

Мы сидели на бетонном парапете волнореза в Сиракузах. Комплекс неполноценности, развившийся во мне благодаря стараниям Дьявола, исчез совершенно. Как хорошо, что рядом блондин моей мечты! Как хорошо, что я могу любоваться чёрными нагромождениями лавы по берегам моря, извергавшейся из Этны более шести тысяч лет назад! Как хорошо, что у меня перед глазами тот самый вид, который предстал перед древними греками, некогда впервые высадившимися на этом берегу! Древность всегда меня чрезвычайно привлекала.

В своих размышлениях я добралась до древних инков и майя и уже подумывала, что неплохо было бы поближе ознакомиться с памятниками их культуры, как вдруг мои размышления были прерваны замечанием блондина:

— Мне придётся уехать на два-три дня. Ив-за тебя я совсем забросил свои обязанности.

— Какие обязанности? — рассеянно поинтересовалась я, все ещё не в силах оторваться от древних индейцев.

— Знаешь, дурацкая история. Так и быть, я скажу тебе, но учти, что это тайна. Я должен найти одну бабу.

— Что?!

— Бабу одну найти. Шеф приказал.

Эти слова обрушились на меня как гром с ясного неба. Молния ударила в чёрные нагромождения лавы у моих ног.

— Какую… бабу? — прерывающимся голосом спросила я, изо всех сил стараясь не выдать охватившей меня паники.

— А, одну кошмарную бабу. Я сам её не видел. Знаю, что она страшная, как труп, худая и бледная, лет пятидесяти на вид, хотя на самом деле моложе. У неё должны быть ужасные руки и очень много денег.

Как много все-таки в состоянии вынести человек! Сколько раз мне грозила опасность задохнуться от волнения — и ничего, живу. С трудом удержавшись от желания внести коррективы в свой портрет, я спросила как можно невиннее:

— И зачем же ты ищешь такое страшилище?

— Уверяю тебя, не по собственному желанию. Эта женщина обокрала моего шефа на огромную сумму, и надо найти её вместе с деньгами.

Подумать только! Я собиралась рассказать ему о сокровище в Пиренеях. И вдруг бы в Париже он привёл меня на банкет к шефу! Он же тем временем продолжал:

— Знаешь, хочу тебе признаться. Сначала я думал, что это ты. Но ты слишком молода.

Я закурила, чтобы дать себе время собраться с мыслями. Интересно, что бы я в данном случае сказала, если бы это была не я? Наверняка возмутилась бы, что её приняли за такое чудовище:

— Как тебе такое могло прийти в голову? Почему ты решил, что это я?

— Морская звезда, — был ответ.

— При чем здесь морская звезда?

— Я наблюдал за тобой, когда итальянец бросил тебе звезду и крикнул: «Stella di mare!». Ты испугалась и посмотрела на море. Будь на твоём месте та женщина, она поступила бы точно так же. Почему ты испугалась?

— За неизвестных баб не отвечаю. Итальянец бросил мне под ноги такую холодную мокрую пакость, любой на моем месте испугался бы. Это ещё не причина принимать меня за полинялого монстра.

— К тому же ты на неё похожа, — упрямо продолжал он, явно не придавая серьёзного значения своим словам. — Она тоже блондинка с чёрными глазами. Хотя, скорее всего, теперь она седая.

— Может, крашеная, — неизвестно зачем вставила я. Все во мне клокотало. Любовь, чтоб ей… Хорошо ещё, что все произошло в Сиракузах. Если бы такое несчастье случилось, например, в Казимировке, это не было бы так романтично. Хотя, с другой стороны, для араба, например, Казимировка — это невероятная экзотика.

Я уже не слушала, что он мне ещё говорил. Нужно было что-то срочно решать, а в голове не было ни одной мысли, кроме того несчастного араба посреди рынка в Казимировке.

Когда мы возвращались в Таормину, у меня не осталось сомнений, что судьба нанесла мне тяжёлый и незаслуженный удар. Единственное утешение, что это был роман с подчинённым шефа, как-никак — ситуация пикантная.

— Ты ведь обязательно дождёшься меня? — нежно спрашивал он, расставаясь со мной у моей гостиницы. — Не уедешь за эти три дня?

Я уверила его, что, разумеется, обязательно подожду и, расставаясь, запечатлела в своей душе его образ. Да, он был слишком красив, чтобы быть настоящим!

Предоставленная самой себе, я постепенно обрела спокойствие духа и способность рассуждать. Немедленно бежать? Глупо и никаких шансов на успех. Наверняка проклятая морская звезда возбудила в нем подозрения, ухаживать за мной он стал с одной-единственной целью — войти ко мне в доверие и все обо мне узнать. Под пальмой торчал, потому что шпионил за мной. А теперь сообщил мне о своём отъезде и ждёт, что я предприму. Прекрасно, ничего не предприму. Я Мари Гибуа, ничего не знаю и спокойно жду, когда ной возлюбленный вернётся из служебной командировки.

Наверняка меня уже поджидают во всех аэропортах, куда прибывают самолёты из Катании. Пусть поджидают. Бежать надо не сейчас, когда они этого ждут, а позже, когда это будет для них неожиданным. И все надо так организовать, чтобы сразу же добраться до самой Польши. Только там я успокоюсь и вздохну свободно. Хватит с меня всех этих полицейских, плевать мне на Интерпол. Что за дураки там сидят! Ведь я знаю, что они меня ищут, и вот, пожалуйста, никак не могут найти, а гангстеры нашли в два счета. Нет, в Польшу! Только в Польшу!

Там нет преступных синдикатов. Там нормальная, честная, неподдельная милиция. Там много друзей, там покой и безопасность, наконец, там Дьявол.

Дьявол! Боже мой, пусть зевает, как старый крокодил, пусть притворяется спящим, пусть капризничает и отравляет мне жизнь, пусть делает, что хочет, только бы добраться до него, до этой безопасной пристани.

Из служебной командировки блондин вернулся через два дня и застал меня сидящей на пляже с самым безмятежным видом. Через два дня, расставшись с ним после обеда, я попросила в бюро обслуживания гостиницы сообщить ему, что вечер решила провести со старыми знакомыми и вернусь поздно. Сложив немного вещей в пляжную сумку, я на автобусе поехала в Катанию. Купив чемодан, чтобы не обращать на себя внимание отсутствием багажа, успела на последний самолёт, отлетающий в Париж. А билет заказала ещё утром. Поздно ночью мы приземлились в Орли.

Из Парижа я намеревалась лететь прямо в Копенгаген, увидеться там с Алицией, купить автомашину, забрать свои вещи и через Варнемюнде вернуться в Польшу. Известив её об этом телеграммой, я сняла номер в очень скромной гостинице и позволяла своему другу, надо было взять у него мои настоящие документы.

Рано утром на следующий день я была в польском посольстве.

— Так что же с вами было? — спросил меня первый секретарь посольства, не веря своим глазам. — Это ведь вы исчезли из Копенгагена?

— Да, я, но, как видите, нашлась. Ничего особенного со мной не было, так, пустяки, меня похитили бандиты. И такие свиньи, даже не приняли во внимание срок действия моего паспорта. Что мне теперь делать?

— Ну, это не страшно. Продлим. Но только на две недели. Где же вы были?

— В Бразилии.

— То есть как — в Бразилии? — Первый секретарь был явно возмущён. — Ваш паспорт действителен только на Европу. Вы что же, были там незаконно?

— Сама не знаю.

— А где же ваша виза? — спросил он, в четвёртый раз перелистывая странички паспорта. И с ужасом добавил: — Вы были там без визы?

— Без.

— Как же они вас впустили?

— Не знаю. Никто меня ни о чем не спрашивал.

И тут же подумала, что говорю неправду. Они только и делали, что спрашивали меня. Первый секретарь смотрел на меня с негодованием.

— Это невозможно, — решительно заявил он. — При таких условиях вы не могли попасть в Бразилию. У вас есть какие-нибудь доказательства, что вы там были?

— Нет, — сокрушённо призналась я. — Даже сувенира никакого не привезла.

— Так где же вы в таком случае были?

— В Бразилии…

Похоже было, что разговор в таком духе может продолжаться бесконечно. Первым не выдержал сотрудник посольства. А может, он просто боялся сумасшедших?

— Я ничего не понимаю, — вздохнув, признался он. — Пожалуй, вам лучше всего вернуться в Польшу. Когда вы хотите туда ехать?

— Немедленно! — вскричала я. — Только, пожалуйста, через Копенгаген, мне надо забрать вещи.

— Вас ищет вся полиция. Лучше всего, если вы будете с ними разговаривать тут, у нас. Какая-то подозрительная история. А паспорт получите завтра утром.

Я сказала, что он совершенно прав, и распрощалась с ним. Потом отправилась по магазинам. По моим подсчётам, в моем распоряжении было как минимум полтора дня. До вечера меня будут искать в Таормине, ведь мои вещи остались в гостинице. Потом начнут искать в Париже, на это у них уйдёт несколько часов. Так что, возможно, в моем распоряжении даже и два дня, но лучше не рисковать.

Поздно вечером я села в ту же самую белую «ланчию» на площади Республики. Я могла позволить себе ходить без парика и тёмных очков и какое-то время не бояться.

— Просто невероятно, как может меняться женщина, — заметил мой друг. — Отсюда выехала измученная старая баба, а вернулась красивая молодая девушка…

— Послушай, я сейчас выгляжу нормально?

— Вполне, если не считать того, что ненормально молодо. А что?

— Боюсь, что со мной не все в порядке. Мне все вокруг кажется подозрительным. Я никому не верю, даже полиции, впрочем полиции особенно. Того и гляди, не смогу ходить, как люди, и начну красться вдоль стен на четвереньках. Глупо, правда?

Мы не торопясь ехали по пустым улицам в направлении Венсенского леса. Я его особенно любила, так как там обычно проходили рысистые бега. Мой друг задумчиво смотрел прямо перед собой.

— Не знаю, глупо ли. С тобой ещё что-то приключилось?

— А как же! Послушай, ты не мог бы заплатить за меня по счёту в гостинице «Минерва» в Таормине?

— Ты что, сбежала, не заплатив?

— Пришлось. Заплатишь? Я оставлю тебе деньги.

— Можешь оставить их себе. Конечно, заплачу. Но что ты ещё натворила?

— Сама не знаю. Все у меня перепуталось. Сюда я бежала в панике. Потом, в Сицилии, пришла в себя и удивлялась, чего это я так боялась. Климат, что ли, так действует, знаешь, это сладкое ничегонеделание. Потом выяснилось, что бояться мне все же следует, ну и я опять начала. А в общем и целом у меня уже нет сил, и я не вижу никакого выхода.

— А все из-за того, что ты слишком много знаешь?

— Вот именно. Меня разыскивают, чтобы вытянуть это из меня, а потом пристукнуть. Вот так-то.

Он кивнул головой. Некоторое время мы молчали.

— Пожалуй, на твоём месте я бы тоже никому не верил, — наконец решительно проговорил он. — Помни только одно: на меня можешь положиться. Не было этих семи лет. Вареники с солью мы ели вчера…

Я смотрела на пустую мостовую, на тёмные деревья вдоль улицы, на мужчину на рулём, и больше всего на свете мне хотелось остановить время. В моей памяти ожило чудесное прошлое, и я подхватила мечтательно и нежно:

— Вчера мы носили с тобой уголь из подвала и вчера улетал самолёт из аэропорта Окенче. Как жаль, что я не могу провести в твоей машине несколько ближайших лет жизни.

— Жаль, что не можешь, — согласился он. — Знаешь, постарайся быть осторожной. Я не люблю видеть знакомые фамилии на надгробных памятниках…

Рано утром на следующий день я получила продлённый паспорт, договорилась, что приду на беседу с представителями полиции, и отправилась в датское посольство. На всякий случай я зашла по дороге узнать о возможности получить немецкую транзитную визу и, прождав всего пятнадцать минут, получила её.

У датского посольства меня ожидала неприятность. Может быть, этот человек шёл за мной давно, только я его не замечала. Увидела я его тогда, когда кто-то открыл передо мной стеклянную дверь посольства и этот человек отразился в стекле. Причём отражение было очень чёткое. Было ясно видно, как он переводил взгляд с меня на что-то, что держал в руке, как будто сравнивал меня с фотографией. Этого оказалось достаточно. Я тут же круто изменила свои планы.

В датском посольстве знали обо мне. Я сообщила им свой настоящий адрес, согласилась побеседовать с полицией и получила согласие на продление визы. И все это за несколько минут. Из посольства я отправилась прямиком в автосалон, недолго думая купила последнюю модель «ягуара» бежевого цвета, оформила за полчаса его регистрацию и выехала в город уже на своей машине. Следующие полчаса у меня ушли на то, чтобы собрать вещи и расплатиться в гостинице. Не поев, я двинулась в путь, в направлении на Берлин. Нервы мои были напряжены до предела.

Весь путь до Нанси я думала только о своей новой машине, пытаясь вспомнить отдельные пункты из инструкции по эксплуатации. Сменить масло. Сделать техосмотр. Машина не обкатана, нельзя выжимать максимальную скорость. Что-то там следовало подкрутить и смазать. Что-то — после трех тысяч километров, а что-то — после пяти. А может, после тысячи?

В Нанси я остановилась в каком-то мотеле, заказала ужин и попыталась собраться с мыслями. С той поры, как я увидела отражение шпиона в стеклянной двери, я была не в состоянии мыслить логично. Бандиты напали на мой след. Вся Франция, вся Западная Европа переполнены моими врагами. В полициях, в Интерполе, во всех посольствах сидят люди шефа. Как я была наивна, полагая, что мне удастся ускользнуть от них! Странно, что я ещё жива. На каждом углу, у каждой двери меня поджидали бандиты с пистолетами, заряженными усыпляющим газом.

Похоже, я впала в самую настоящую, банальную истерию. Надо взять себя в руки. Пытаясь удержать дрожь и не стучать зубами, я выпила чай и стала изучать карту шоссейных дорог. Надо разработать маршрут, исходя из того, чтобы не прихватить ни одной страны, кроме Германии, потому что других виз я не успела получить. Хорошо, что я так широко раструбила о своей поездке в Данию, это может мне пригодиться. Если я поеду через Франкфурт-на-Майне, то смогу пройти там техосмотр. Сейчас же надо выспаться, на рассвете выехать и ехать без остановок, кроме одной — на техосмотр. Предположим, он займёт полдня. До Варшавы около тысячи семисот километров. Нет, пожалуй, техосмотр лучше сделать в Ганновере, Франкфурт слишком близко. Потом я заказала разговор с Варшавой.

— Ну, наконец-то ты нашлась! — воскликнул Дьявол, убедившись, что это я. Мне показалось, что в его голосе прозвучало скорее раздражение, чем радость. — Что с тобой происходило, скажи на милость?

— Ничего. Потом расскажу, а теперь послушай, дорогой. Сегодня четверг. Завтра ранним утром я выезжаю и еду одним духом, без остановок. Утром в субботу ожидай меня в Колбаскове с деньгами, чтобы оплатить пошлину.

— А чем ты едешь?

— Машиной.

— Какой?

— Бежевым «ягуаром». Новым.

— Боже! — только и произнёс он.

— Я не могу больше разговаривать с тобой. Мне грозит опасность. В субботу жди с самого утра, а я постараюсь приехать пораньше. И сохрани тебя бог хоть слово сказать кому-нибудь!

— Ты с ума сошла! — возразил он. — До субботы ты не успеешь. Надо же тебе будет где-нибудь остановиться на ночь.

— Не буду я нигде останавливаться, я не хочу спать. Должна успеть.

— Все это так неожиданно. Знаешь, я не успею до субботы. Интересно, как ты себе это представляешь? Давай договоримся на воскресенье.

— Ни в коем случае! Ты должен успеть. Пойми, от этого зависит моя жизнь.

— Нет, это невозможно! Сначала ты пропадаешь неизвестно где полгода, а потом начинаешь пороть горячку. Боюсь, у тебя с головой не все в порядке.

— У меня не только с головой не все в порядке, но это сейчас не имеет значения. Если бы ты знал, что я пережила! Не буду сейчас об этом, мне надо выдержать до границы. Потом все расскажу. Не забудь, жди меня, как договорились. Я соскучилась по тебе!

— Только не разбей по дороге машину! — недовольно сказал он на прощание, и моё сердце, начавшее было оттаивать, вновь оледенело. Неужели этот человек уже во может вести себя по-человечески?

Я двинулась в дуть с восходом солнца. Путь мой лежал на север. Около полудня я уже была в Ганновере. Дела заняли у меня три часа. На станции техобслуживания были, правда, недовольны, что-то ворчали насчёт километража, но деньги сделали своё дело. Остальные я положила в банк на своё имя.

Передо мной был Берлин, а за ним Варшава. С каждым оборотом колёс мне становилось спокойнее. «Ягуар» нёсся как крылатый змей, как восьмое чудо света. Я подумала, что, видимо, в этом году мне суждено было судьбой преодолевать огромные пространства в максимально короткое время, но зато в следующем году никакие сокровища мира не заставят меня больше спешить.

Границу я пересекла без осложнений. Уже недалеко было до Берлина, но наступила ночь, и я подумала, что, если немного не посплю, не смогу ехать дальше. Гостиниц я боялась, не хотелось оставлять следов, тем более что пришлось бы называть настоящую фамилию. Правда, искать меня должны были в Копенгагене, но рисковать не стоило. Я съехала с автострады, погасила фары и улеглась на заднем сиденье. Какая это все-таки была удобная машина!

На рассвете я проснулась от холода. Выезжая в спешке и панике, я не запаслась ни едой, ни питьём, и теперь у меня не было даже термоса с чаем, чувствовала же я себя на редкость разбитой и измученной. Будь что будет, а позавтракать мне просто необходимо.

В шесть утра на берлинском вокзале я напилась кофе, чаю и минеральной воды — это уже про запас. Есть не хотелось, а хотелось скорей в Польшу.

И вот наконец я оказалась на автостраде, ведущей к пограничному пункту Германия — Польша. Солнце светило мне в лицо. Мной овладели сентиментальные воспоминания. Прошлый раз, когда я ехала по этой автостраде, тоже была плохая видимость, только тогда была зима, ночь и метель, машина с трудом ползла до обледенелой дороге; к тому же я не была уверена, что двигаюсь в правильном направлении — к польской границе, а не наоборот, к Берлину. Теперь стояла прекрасная погода, направление указывало солнце, а по сравнению с тем, что мне пришлось недавно пережить, езда в гололедицу была невинным и приятным развлечением.

Автострада была совершенно пуста, мне не было необходимости следить за дорогой, и я могла полностью отдаться воспоминаниям. Пребывание в Бразилии, беспрецедентное путешествие на яхте «Морская звезда», страшная темница в замке Шомон и этот человек с глазами, как лазурные отблески на скалах грота. Не будем вспоминать о некоторых дополнительных аспектах, пусть в памяти останется только это воспоминание о моем романе столетия.

Недавнее прошлое предстало передо мной рядом ярких картин, в которые мне самой трудно было поверить. Если бы не «ягуар», я готова была думать, что это мне только снилось. Да я бы первая не поверила, если бы мне кто-нибудь рассказал такое. Но весь ужас в том, что это ещё не конец. Я по-прежнему единственный человек, обладающий тайной проклятого клада в Пиренеях. Сто сорок восемь от семи и тысяча двести два от "Б" как Бернард…

Прямо перед моим носом на автостраду выскочила какая-то автомашина. Не представляю, откуда она взялась, может, стояла на обочине? Все остальное произошло в считанные доли секунды. Я взяла левее, будучи уверена, что она поедет правой стороной шоссе, но машина заехала на левую сторону и стала поперёк проезжей части. Я затормозила так, что взвизгнули покрышки, меня мотануло в сторону, углом глаза я увидела, что из автомашины выскакивают какие-то люди, а справа осталось место, где можно проскочить, отпустила тормоза, прибавила газ, крутанула руль вправо, потом сразу влево, автомобиль занесло, и каким-то чудом он проскользнул между багажником той автомашины и барьерным камнем автострады, меня отбросило влево, я рванула вправо, притормозила, повернула руль чуть влево, уже не так резко, и — о чудо! — проскочила.

Как мне это удалось, сама не понимаю, ибо, клянусь всеми святыми, я понятия не имела, что можно ездить юзом. Не иначе, как меня опять спасло провидение — то самое, что благоволит дуракам и недотёпам.

Я уже собралась остановиться, наброситься на этих ослов, идиотов и баранов и устроить им грандиозный разнос, но взглянула в зеркало заднего вида, и моя нога сама нажала на газ. Я увидела, как люди, выскочившие из автомашины, на ходу садились в неё, а она разворачивалась в мою сторону.

«Ягуар» необкатанный? Ну так обкатается! Проехал уже полторы тысячи километров, ничего с ним не сделается. Ему только на пользу пойдёт такая нагрузка на коротких дистанциях. Нажмём, дистанция и в самом деле осталась совсем короткая…

Когда скорость перевалила за сто шестьдесят, я перестала смотреть на спидометр. Тем более что глаз не хватало. Одним я смотрела на дорогу перед собой, другим в зеркальце. До сих пор мне не приходилось водить машину с такой скоростью — и нужды не было, да и машины такой не было. Попадись мне сейчас какая-нибудь выбоина на шоссе — и наступят бесславный конец моего путешествия, начатого в скалистом заливе под Паранагуа!..

Пока они развернулись и бросились в погоню, я уже успела опередить их на несколько десятков метров. Они неплохо взяли с места, но им пришлось набирать скорость, а я уже мчалась на максимальной.

И вот по пустому шоссе со страшной скоростью мчались две машины. «Ягуар» нёсся как вихрь, почти не касаясь поверхности автострады. Тихо и ровно работал мотор. Прямо чувствовалось, что машине доставляет огромное наслаждение показать, на что она способна.

Сама же я пребывала в состоянии, похожем на шок. Я не совсем сознавала, что делаю, и уж совсем не помнила, как вела машину. Расстояние между нами стало увеличиваться. Граница была совсем близко. Мимо меня промелькнул знак, предупреждающий, что автострада кончается. «Если на такой скорости я влечу на дорогу с другим покрытием…» — промелькнуло в голове. Я слегка притормозила и вдруг услышала какой-то новый звук, не очень громкий, но явно отличающийся от шума моторов. В первый момент я подумала, что это стреляет моя выхлопная труба. Нет, звук был другой. Тут я заметила перед собой и сбоку на дороге взметающиеся фонтанчики пыли.

«Стреляют с глушителем! — догадалась я. — Сволочи! Испортят мне машину!»

Они целились в покрышки и, хотя расстояние между нами уменьшилось, никак не могли попасть. Наверное, им мешало солнце. Вот уже показался пограничный пункт. Я включила дальний свет и нажала на клаксон. Из здания немецкого пограничного пункта выбегали люди. Преследователи притормозили. Пограничники почему-то подняли шлагбаум — может, просто подумали, что едет сумасшедший и что лучше его пропустить, пока он не разбился и не разнёс в щепки пограничный пункт. Дико завывая клаксоном и скрипя тормозами, метаясь из стороны в сторону, влетела я на территорию пограничного пункта и, свернув за здание таможни, остановилась на газоне.

Перед этим я успела заметить, как из здания польской таможни тоже выбегали люди, а преследующий меня белый «мерседес» развернулся и помчался в обратную сторону. Два немецких пограничника вскочили на мотоциклы и погнались за ним, но они только-только отъехали, а «мерседес» уже исчез из виду.

У меня не было сил выйти из машины. Не выключая света и мотора, я сидела, опираясь на баранку. Родная Польша находилась от меня в нескольких десятках метров, и у меня не было никакого желания, кроме одного: оказаться наконец там!

Документы мои были в порядке, ехала я транзитом, ничего недозволенного не везла, но зато сама находилась в невменяемом состоянии. Немецкие пограничные власти с превеликим трудом добились от меня маловразумительных объяснений: ехала я себе спокойно на родину, а этот «мерседес» вдруг стал меня преследовать и почему-то стрелять, я его не знаю и ничего не понимаю. Озадаченные власти сочли за лучшее как можно скорее избавиться от меня и передать проблему полякам. Я погасила наконец фары, неуклюже съехала с газона и потихоньку двинулась в сторону моей дорогой родины. Вот передо иной подняли шлагбаум. Чудесное, ни с чем не сравнимое чувство безопасности наполнило мою душу.


* * *

— И как это ты только додумалась покупать «ягуар»! — нежно приветствовал меня любимый. — Совсем спятила баба!

Я была так счастлива, что охотно согласилась с ним: да, спятила. Так радостно было окунуться снова в эту знакомую, обыкновенную, настоящую жизнь: иностранная модель, кто возьмётся ремонтировать, откуда брать запчасти… Чуть не на коленях умоляла я польских таможенников взять с меня за что-нибудь пошлину, подсовывала им свои вещи для досмотра. Со снисходительной улыбкой они вышвырнули меня с моим чемоданом за дверь. Я пригрозила, что в следующий раз назло им провезу какую-нибудь потрясающую контрабанду, что вызвало взрыв смеха. Меня напоили кофе и дали кусок хлеба с колбасой. Счастье моё не имело границ. Вся природа радовалась вместе со мной.

Дьявол сел за руль. Чему я была очень рада. Автомобильными эмоциями я была сыта по горло.

— Умоляю тебя, дорогой, поехали медленно и осторожно, — попросила я, с наслаждением затягиваясь сигаретой.

— Ты же видишь, что я еду осторожно, — недовольно буркнул он, нажимая по обыкновению на газ перед поворотом. — Где ты пропадала, что с тобой было? Алиция подняла тревогу, милиция расспрашивала о тебе, твоя мать чуть не заболела.

— Расскажу тебе все до порядку. Меня похитили бандиты.

— Давай без шуток! Бандиты?

— Я не шучу. Послушай, очень тебя прошу, на поворотах сбрасывай скорость, хотя бы до сотни.

— Ну что ты пристала, ведь я еду медленно. Что там случилось на немецкой границе? Что это за машина гналась за тобой?

— Я же тебе объясняю — бандиты. Стреляли в меня.

— А ты не сочиняешь? — воскликнул он, будто только сейчас до него дошло то, о чем я говорила.

— Отнюдь. Когда ты все узнаешь, стрельба на автостраде по моей машине покажется тебе мелочью в сравнении со всем остальным. Боже, как я устала! И какое счастье, что я наконец дома!

Некоторое время он молчал, так как пошёл на двойной обгон. Потом спросил:

— Ты забрала свои вещи из Копенгагена?

— Нет. Я еду прямиком из Парижа. Только на территории Польши я почувствовала себя в безопасности.

— Ну так расскажи же, в чем дело.

Я помолчала, прежде чем начинать рассказ. Интересно, как он воспримет случившееся со мной. Неужели опять скажет, что я сама во всем виновата? Поверить он мне, пожалуй, поверит, настолько-то он меня знает. Ну что ж, может, я и сама виновата, вряд ли с кем-нибудь другим могло такое случиться…

— Подробности я тебе изложу потом, — сказала я. — Их слишком много. В общих же чертах дело обстояло так…

Дьявол внимательно слушал, только изредка прерывая меня вопросами. Я все больше погружалась в блаженное ощущение безопасности и безоблачного счастья. За окнами автомашины мягкими красками сверкала и переливалась польская осень. Сейчас, когда я рассказывала обо всем случившемся со мной, мне казалось, что я пересказываю содержание какого-то детективного фильма, и даже хотелось кое в чем подправить сценарий.

— Трудно доверить, — сказал Дьявол. — Если бы я тебя не знал, не поверил бы, что такое может произойти. И это только ты могла додуматься ковырять крючком камни. Нормальному человеку такое никогда не придёт в голову!

— Ты совершенно прав. Но согласись, и положение моё было не совсем нормальное. Самое же главное, что это ещё не конец. По-прежнему только я одна знаю, где они спрятали своё сокровище. И понятия не имею, что мне делать.

— Ты что же, так и не сообщила в Интерпол?

— Конечно, нет. Я боялась. Представляешь, у них был свой человек в датской полиции. Вот уж где не ожидала встретить гангстера! Что же говорить об Интерполе? У меня на этой почве появился комплекс, теперь мне все кажутся подозрительными. Можешь удивляться, но я себя понимаю и не удивляюсь. Помедленней, пожалуйста!

Дьявол пожал плечами:

— Ясное дело, ненормальная. А в нашем посольстве ты тоже ничего не сказала?

— Я нигде ничего не сказала. Наше посольство для меня тоже было подозрительным. Только тут я чувствую себя в безопасности и могу спокойно все обдумать.

— Ты не можешь не влипнуть в какую-нибудь историю. Что же ты теперь намерена делать?

— Сначала все как следует обдумаю. А что здесь происходило? Чего милиция хотела?

— Они спрашивали, не знаем ли мы чего о тебе. Алиция написала, что ты исчезла и что тебя по всей Европе разыскивает полиция. Нашей милиции тоже сообщили. Но почему они не могли тебя найти?

— Не успели. Как ты думаешь, может, мне надо все-таки явиться в милицию? Да нет, сами меня вызовут.

— Но почему же, в конце концов, у гангстеров получилась такая петрушка с деньгами?

— Интерпол взялся за них серьёзно и хотел конфисковать все их имущество. А у них было много всего: предприятия, акции, наличные, не знаю, что ещё. Они боялись, что у них все отберут и заблокируют счета в банке, поэтому в жуткой спешке, чуть ли не за один день, распродали все, взяли деньги в банке и на все наличные закупили алмазы, золото и платину.

— Алмазы тоже можно было у них отобрать…

— В том-то и дело. Их люди были в полиции, и они в свою очередь боялись, что среди них есть агенты Интерпола. Поэтому все делалось втайне. Единственным человеком, который знал место клада, был тот, кто его спрятал. Он должен был сообщить об этом шефу, они собирались переждать день-другой, а потом забрать все из тайника и перевезти в Бразилию. Потом какое-то время затаиться и спокойно выжидать — они богатые, могли позволить себе небольшой отпуск. А потом все начать сначала. Не правда ли, хорошо было продумано?

— А почему они сразу не отвезли все в Бразилию?

— Так ведь за ними же следили, власти были предупреждены, таможенные посты тоже. Гангстеры распределили обязанности — тот человек занимался скупкой ценностей и должен был где-то их временно припрятать, а шеф за это время должен был организовать транспортировку. И очень хорошо организовал, лучшее доказательство — как они перевезли меня, жаль только, что больше нечего было перевозить. Не так-то просто было все это провернуть. Алмазы покупались в ЮАР, например. Все в жуткой спешке. Он прилетел в Копенгаген, чтобы там встретиться со своими, и шиш. Преставился в моих объятиях. А капиталы лежат и ждут.

— И ты знаешь где?!

— Знаю, — устало, но не без удовлетворения ответила я. — Мне удалось найти это место на карте…

Затем я в подробностях описала сцену с испытанием меня на детекторе лжи. Вот тут он мне не поверил:

— Ты шутишь?! Тебе удалось их обвести вокруг пальца? Ведь это же такой тонкий аппарат.

— Ну конечно, и он обязательно обнаружит ложь, если держать её в голове. А у меня в голове был лишь грот в Малиновской скале. И я вообще старалась не слушать, о чем меня спрашивают.

— И ты так точно запомнила, что тебе говорил тот умирающий?

— Ты же знаешь, какая у меня память на цитаты. В самолёте я воспроизвела каждое слово.

— И сейчас помнишь?

— А как же!

— Ну и что он сказал?

— Перед нами повозка!

— Вижу! Что он сказал?

— Вот и шеф так же приставал. Ты что, тоже запрёшь меня? В подвале? Ну ладно, мне не жалко, могу и сказать…

И одним духом я выложила весь текст по-французски. Надо было учить иностранные языки, всегда ему это говорила.

Дьявол жутко рассердился.

— Не валяй дурака, переведи!

— На той карте, которую он мне показал… — таинственным шёпотом произнесла я, и перед глазами предстала абстрактная картина огромных размеров. — Ах, какая это карта! Весь земной шар в мельчайших подробностях. Все меридианы и параллели на ней пронумерованы, а цифрами обозначены расстояния между ними. Наверное, предварительно все было вымерено…

— Ну, ладно, а где это?

Я покачала головой:

— Даже если бы я и хотела, не могу тебе сказать. Горло перехватит, и язык онемеет, такие уж у меня на этой почве комплексы. Никому ни за какие сокровища не скажу.

— Ну, скажи, ведь мне интересно. Разве можно найти в Европе такое место, которого бы никто не знал?

— Таких мест много, — со вздохом произнесла я. — Родопы, например. Вот ты, смог бы ты найти что-нибудь в Родопах? Там тысячи пещер…

— Но ведь это не в Родопах?

Говоря это, он взглянул в зеркальце и нажал на газ. Во мне все оборвалось.

— За нами гонятся? — в страхе вскричала я. — Что будем делать? Пистолет! Где у тебя пистолет?

Дьявол настолько испугался моей реакции, что резко тормознул, и я чуть не вылетела через переднее стекло.

— Да что с тобой? Нет у меня пистолета. Никто за нами не гонится. Успокойся и не пугай меня.

— Я тебя пугаю! Это ты меня напугал. Просила же тебя, чтобы ехал медленнее. А ты вдруг нажимаешь на газ, как будто за нами гонятся. За мной гонятся от самой Бразилии, понимаешь ты это? У меня уже комплексы на этой почве.

— На комплексы, а дурь! Тут сам с тобой спятишь. Ну, ладно, ладно, поеду медленнее. Смотри, нас обгоняет обычная «волга»!

— Да пусть хоть и «трабант»! Я в своей стране, я хочу наконец жить спокойно.

Некоторое время мы ехали молча, проехали через Пневы. Меня все больше охватывала усталость.

— Так где же находится этот остров сокровищ? — небрежно спросил он.

— А, на краю света, — пробурчала я. — Отвяжись. И помедленнее, пожалуйста.

Он опять увеличил скорость, но у меня уже не было сил протестовать. Некоторое время я ехала, ни о чем не думая, любуясь ландшафтом. В душе, однако, исподволь зрело беспокойство, которое вскоре приняло форму вполне конкретного вопроса: как они могли оказаться у самой границы Польши? О том, что я собиралась возвращаться через Копенгаген, знали многие, я трубила об этом направо и налево и не удивилась бы, если бы они ожидали меня на пароме. Но как они могли оказаться здесь? Ведь выехала я внезапно, собралась за какой-то час. Ехала через Ганновер, и можно было предположить, что дальше поеду через Гамбург и Путтгартен, там-то, по логике, они и должны были ожидать меня. От Ганновера я ехала без остановки, только выпила кофе в Берлине, да ещё поспала ночью на шоссе. Сколько же это заняло времени? Совсем немного — от полудня одного дня до утра следующего. А они уже поджидали меня на автостраде, значит, приехали туда заранее. Почему не в Копенгаген? Ведь я послала Алиции телеграмму, что приезжаю. Да, надо будет немедленно ей позвонить, а то беспокоится небось, что я опять пропала… Когда они могли узнать, что я поеду через Берлин? Только за Ганновером, где расходятся автострады. Как же они успели раньше меня?

Снова и снова перебирала я в памяти события, пытаясь докопаться до истины, и вдруг, подобно взрыву бомбы под самым носом, меня ослепила такая страшная догадка, что я на момент потеряла возможность вообще что-либо соображать. Все, абсолютно все, с кем я разговаривала, знали, что я еду через Копенгаген. Я сама была убеждена в этом. И только один человек знал, когда я приеду, какой дорогой и на чем…

Благостное чувство безопасности и счастья покинуло меня. Я сидела как парализованная, а догадка росла и подкреплялась фактами. Я звонила ему из Нанси, поговорила с ним и пошла спать. Выехала только на рассвете следующего дня, у них было много времени… Он один знал, он один!

И тут сразу же меня огорошила другая мысль. Откуда он знал, что тайник находится в Европе? Я рассказывала ему о Бразилии, о южной Африке, о пребывании шефа на Ближнем Востоке и прочее. В распоряжении Дьявола был весь мир, так откуда же он мог знать, что именно в Европе?..

Из ужасающего хаоса, бушующего в моей душе, постепенно отсеялись эмоции и сформулировались чёткие, логичные выводы. Но нет, это невозможно… Я смотрела прямо перед собой, боясь повернуть голову и взглянуть на него. Ещё три года назад я тут же выложила бы ему свои подозрения, потребовала бы немедленных объяснений, заставила бы его рассеять мои сомнения, устроила бы роскошный скандал и кончила тем, что расплакалась бы в его объятиях. А вот теперь…

— Кому ты сообщил о моем приезде? — как можно невнятнее поинтересовалась я, отчаянно надеясь, что, может, все-таки…

— Никому, — буркнул он. — Ты ведь просила никому не говорить.

— Как? Ни Янке не сказал, ни Ежи, ни даже моей маме? Никому?

— А ты думаешь, у меня было время? Я собирал деньги, чтобы было чем заплатить пошлину на границе. Да и до этого проклятого Колбаскова не так-то просто добраться. В пятницу я вылетел на самолёте до Щецина, а из Гожува ехал на такси. Ни с кем не успел увидеться, никто не знает о твоём возвращении, так что ты можешь рассчитывать, что для всех это будет сюрприз.

— Ты уверен, что абсолютно никому ни слова не сказал о моем возвращении?

Наверное, в моем голосе прозвучало что-то такое, что заставило его внимательно посмотреть на меня.

— Абсолютно никому, — уверенно подтвердил он. — А почему тебя это так волнует?

Теперь я уже не сомневалась, что он говорит неправду. Так просто и непосредственно он ни в воем случае не ответил бы, если бы это было правдой, это не в его натуре. Наверняка он кому-то сообщил о моем приезде, но не хочет мне говорить. Кому? Своей новой симпатии? Черт бы побрал эти его бесконечные симпатии! Сейчас не это для меня важно. Итак, он сказал девушке, а она кому-нибудь разболтала…

И опять я поймала себя на мысли, что вела бы себя совсем по-другому, будь это три года назад. Я бы ему прямо сказала, в чем дело, ибо верила, что он поймёт всю серьёзность положения, всю опасность, которая мне грозит, и его это встревожит. Характер ему не позволит прямо признаться, что он разболтал, но он мне дал бы это понять, а после мы бы вместе подумали над тем, что делать. Так обстояло бы дело три года назад. Но не теперь…

Он выжимал сто сорок километров и срезал повороты с непроницаемым выражением на лице. Ещё не совсем понимая, что произошло, я тем не менее чувствовала, как земля уходит у меня из-под ног. Единственное безопасное место на земле вдруг перестало быть безопасным. Весь мир вокруг меня — это бездонная, чёрная пропасть, и нет мне нигде спасения. Стоит ли жить? Да нет, не может этого быть. Надо стряхнуть с себя этот кошмар. И, сделав над собой огромное усилие, я попросила его:

— Останови машину, дорогой. Я уже отдохнула. Позволь, я сама поведу. Хочу ехать так, как мне нравится — спокойно, не торопясь, по знакомой дороге.

Мне стало лучше, когда я села за руль. Немного успокоившись, я подумала, что не могу этого так оставить, что не смогу жить в атмосфере недоверия и подозрения. Надо попытаться выяснить ситуацию, и чем скорее, тем лучше.

— Почему ты думаешь, что это место в Европе? — спросила я, как только мы проехали Конин.

— Какое место?

По его тону я поняла, что он прекрасно понял мой вопрос. За годы совместной жизни я его достаточно изучила. Если ему хотелось узнать от меня что-то не очень важное, он до тех пор приставал ко мне, пока не получал желанного ответа. Если же речь шла о чем-то, имеющем для него особое значение, а он не хотел, чтобы я об этом догадалась, то притворялся, что дело перестало его интересовать. И выражение лица, и голос свидетельствовали о том, что его совершенно не интересует то, что я могу ему сказать. Он рассчитывал на мою глупую склонность к откровенности и, как правило, не ошибался.

— Место, где спрятаны алмазы, — вежливо пояснила я. — Почему ты думаешь, что оно в Европе?

— Так ты же сама сказала, — так же равнодушно глядя на дорогу, небрежно бросил он.

Негромкий аварийный звонок, раздавшийся в моей душе при первых признаках опасности, сменился воем пожарной сирены. Не говорила я этого. Пусть у меня склероз, но не до такой степени. _Я _н_е_ г_о_в_о_р_и_л_а ему, что это в Европе.

— Ничего подобного, — спокойно заявила я. — Это вовсе не в Европе, а в Кордильерах.

— Где?!

Он растерялся лишь на какую-то долю секунды и сразу же взял себя в руки. Взгляд его выражал вполне естественное умеренное любопытство. Я бы наверняка ничего и не заметила, если бы не следила за каждой его реакцией с таким напряжённым вниманием.

— В Кордильерах. Я сама Кордильер не знаю и понятия не имею, как это может выглядеть в действительности, но мне кажется, что они спрятали сокровище в какой-нибудь пещере. Ну, и как-то обозначили её.

— Но каким образом… — начал он и тут же спохватился, закурил и потом уже продолжал: — …один человек мог спрятать такое богатство, причём так, чтобы об этом никто не знал?

Наверняка он хотел спросить меня о другом, но вовремя остановился. Я высказала свои соображения:

— Может, кто-нибудь и знает. Не мог он обойтись своими силами, ему требовалась помощь хотя бы в том, чтобы доставить на место драгоценности. Но помощники могли и не знать, что именно они переносят. И кто эти помощники — тоже никто во знает. Впрочем, их не обязательно должно быть много. Покойник мог собрать пакеты с драгоценностями и отбыть в неизвестном направлении, там погрузить на осла, взять одного погонщика — например, глухонемого или деревенского дурачка — и уйти подальше в горы. Осла и погонщика он мог оставить где-нибудь, а сам уйти ещё немного дальше, найти укромное место, спрятать там ценности — и дело с концом. Мог он так сделать?

— А откуда у него столько времени? Ты ведь говорила, что все делалось в спешке.

— Для этого и не надо много времени. Двухдневная экскурсия, только и всего.

Мы замолчали. Пожарная сирена в моей душе выла во всю мочь и мигала красным светом. Он знал. Он слишком много знал обо всем этом и скрывал от меня, что знает. Но может, ему положено знать? Может, Интерпол установил связь с нашей милицией, а она поручила эту миссию именно Дьяволу и велела держать её в тайне, а я тут впадаю в истерику и подозреваю человека…

Со своей лучшей подругой я увиделась на следующий день после приезда. Я специально отправилась к ней на работу, чтобы меня увидели во всем великолепии, сделав соответствующий макияж и надев платиновый парик. Новый, купленный в Париже, но точно такой же, как и тот. Я полагала, что мой сенсационный рассказ о случившемся приобретёт черты наглядности, если я буду выглядеть так, как в тот злополучный день, с которого все началось.

Янка встретила меня претензиями:

— Ну, знаешь, это уже слишком! До тебя совершенно невозможно дозвониться. Звоню и звоню, а ты не отвечаешь! Я уже подумала, не случилось ли чего?

Я остолбенела и вытаращила на неё глаза. Что это она в самом деле?

— Так ведь меня же не было в Варшаве!

— Но сейчас-то ты в Варшаве!

— Да, только приехала и вот сразу к тебе.

— Ничего себе сразу! Приехала, а чтобы к лучшей подруге…

— Не понимаю. Я вернулась вчера вечером и вот сегодня уже у тебя. Не будь такой придирой, вчера я должна была повидаться с мамой.

Теперь удивилась она:

— Как это вчера вечером? Я видела тебя уже месяц назад!

Я ничего не понимала. Не могла же я раздвоиться, сама ничего не зная об этом…

— Ты видела меня? — повторила я. — Месяц назад?

— Ну да! Прекрасный цвет волос, и так тебе идёт! Когда я тебя увидела, то ещё подумала, как ты удачно покрасила их, и даже хотела узнать где.

Я почувствовала, как где-то в желудке мне сделалось горячо-горячо, и это тепло распространилось по всему телу, особенно в его верхней части. Охватившее меня волнение следовало во что бы то ни стало скрыть от Янки, так как она была особа легко возбудимая и излишне впечатлительная.

— Во-первых, это парик, — произнесла я с каменным спокойствием. — А во-вторых, где ты меня видела?

— Не может быть! — вскричала Янка. — Вот никогда бы не подумала! Значит, в этом парике я тебя и видела. Послушай, а это не вредно для волос — все время ходить в парике?

— Тебе не вредно, твоим волосам ничто не повредит, — пробурчала я. И в самом деле, волосы Янки являлись предметом зависти всех её знакомых. — Так где же ты меня видела?

— В машине.

Было очень трудно, но я себя сдержала.

— А не скажешь ли ты, где была эта машина?

— На шоссе. Знаешь, там, где живут мои родственники, в Плудах. Я как раз вышла на шоссе, к автобусу, и видела, как вы сели в автомашину и проехали мимо меня. Я ещё хотела помахать вам, но в руках у меня был пакет с редиской, редиска высылалась на дорогу, и я не успела остановить вас.

«Вот так иногда какая-то редиска может спасти человеку жизнь», — подумала я неожиданно для себя самой и все так же спокойно спросила:

— И Дьявола ты видела?

— А как же, он сидел за рулём, а ты рядом, и вы оба не соизволили меня заметить. А я сорок пять минут ждала автобус!

— Ты уверена, что это была наша машина?

— Ну ещё бы! И вас узнала, и вашу машину по вмятине на заднем крыле.

— И мы тебя не заметили? — продолжала допытываться я.

— Нет. Даже не взглянули. Как будто я неодушевлённый предмет.

— И благодари бога за это! Эх ты, слепая курица, ведь это была не я. Только вчера вечером я вернулась из Парижа, а месяц назад была в Сицилии.

— Нет, быть не может! — вскричала Янка, когда ей удалось обрести дар речи. — Никогда бы не подумала! Я была уверена, что это ты! Вернее, увидев тебя сейчас в этом парике, я уже не сомневалась, что это была ты. А до этого сомневалась, так как тебя нигде не было видно.

Потом подумала и осторожно спросила:

— А как ты думаешь, она тоже была в парике?

— А черт её знает, — ответила я и глубоко задумалась. В голове промелькнуло ещё неясное подозрение. Какая-то женщина всего месяц назад… Белый «мерседес», поджидающий меня на берлинской автостраде… Он соврал, что никому не сообщил…

Тем временем Янка жутко расстроилась, что своей болтовнёй может вызвать ссору между Дьяволом и мною, и неуклюже пыталась убедить меня, что упомянутый ею инцидент не имеет никакого значения. Я раздражённо перебила её разглагольствования:

— Да успокойся ты! Дай-то бог, чтобы это было просто его очередное увлечение.

— То есть как?

— Да вот так. Или я все выдумываю, или нет. Надо проверить…

На следующий день утром, выходя из машины на Маршалковской, все в том же парике, я наткнулась на одного из своих знакомых.

— Ты меняешь машины, как перчатки, — приветствовал он меня, с интересом разглядывая «ягуар». — Неделю назад я видел тебя в «оппеле». Ты привезла две машины?

— В каком именно «оппеле»? — поинтересовалась я.

— В темно-сером «оппель-рекорде». А у тебя что, много «оппелей»?

— Напротив, у меня нет ни одного. Наверное, это была не я.

— Неужели? — удивился он. — Как же так? Я тогда ещё поклонился тебе, а сам подумал, что ты опять носишь тот цвет волос, который тебе так шёл когда-то. Ты прекрасно выглядишь! Нет, серьёзно, это и в самом деле была не ты?

Через три дня ещё один знакомый поинтересовался, почему это я разговариваю с Дьяволом по-немецки. Он сам слышал собственными ушами. Было это в «Каменоломне» три недели назад, мы с Дьяволом там ужинали, я в белом кружевном платье сидела спиной к залу. У меня никогда не было белого кружевного платья, я не умею говорить по-немецки, а три недели назад я расцветала от счастья в Таормине.

Тут уж мне пришлось смириться с обстоятельствами. Совпадения, конечно, бывают, но чтобы столько… Платиновая блондинка с тёмными глазами, которую все принимают за меня… Информированность Дьявола… Белый «мерседес» на шоссе… Таинственная Мадлен, которую я заменила в копенгагенском игорном доме, теперь в свою очередь заменила меня в Варшаве!

Собственно, чего-то в таком роде я уже ожидала и была внутренне готова. Преисполненная решимости все выяснить до конца, я ожидала Дьявола в полном боевом вооружении: при парике и соответственно накрашенная.

Он пришёл, посмотрел на меня, как на пустое место, и ничего не сказал. Никаких чувств не выразилось на его лице. Нет, душа этого человека оставалась для меня загадкой.

Утром мне позвонила страшно взволнованная Явка:

— Послушай, что происходит? Я хочу сказать — что происходит между вами? Он меня встретил вчера и отвёз домой…

— Кто? — прервала я. — Дьявол?

— Ну да. Ему хотелось знать, что ты мне рассказывала о своих приключениях. И он был такой милый. Я хочу сказать — сначала был милый, потому что потом, когда я объяснила, что ничего не знаю, опять стал невежливым. И все расспрашивал меня, все выпытывал про какое-то место, куда ты собираешься поехать, чтобы там чего-то искать. Ничего не понимаю, ты же ничего об этом не говорила. Ты и в самом деле собираешься? Знаешь, я очень расстроилась, потому что все это как-то очень неприятно. Как-то так, знаешь… Как будто хотел выпытать у меня какую-то твою тайну…

— Послушай, — в тревоге прервала я её, — надеюсь, ты не сказала ему, что видела его с женщиной?

— Нет, хотя и очень хотелось, так он меня разозлил.

— Сохрани тебя бог проронить об этом хоть словечко! Запомни: ты ничего не видела, ничего не знаешь, ты слепа, глуха и глупа! Я не знаю, как свою голову уберечь, не хватает мне ещё и о твоей заботиться.

— Никак ты совсем спятила!

— Очень может быть. И очень хорошо было бы, если бы это было правдой. Я тебе, пожалуй, все-таки расскажу, в чем дело, чтобы ты не наделала глупостей. Ты сама поймёшь, что тут не до шуток.

Да какие уж тут шутки. Я вернулась к себе домой, к своей обычной жизни и к близкому мне (когда-то) человеку. Попробую разобраться во всем этом. Максимально сосредоточившись, я попыталась сопоставить все факты. Мадлен и Интерпол были на разных полюсах. Можно, правда, допустить, что Дьявол ухаживает за ней в рамках сотрудничества с Интерполом, ему приказано держать язык за зубами и это в какой-то степени объяснило бы его поведение. И все-таки гораздо проще и логичнее предположить, что ухаживает он за ней по собственной инициативе. Его, увы, равнодушие ко мне позволяет сделать вывод, что она стала объектом его чувств. Он мог сказать ей о моем приезде просто так, не имея никакого представлении о её связях с гангстерами. Но думать-то он способен, ведь я же рассказала ему о «мерседесе» и он не мог не сопоставить этих двух фактов.

Вопреки собственной натуре, которая требовала честной и открытой постановки вопроса, я приступила к обманным военным действиям. Первым снарядом должен был явиться парик. Платиновое сияние, исходящее от моей головы каждый день и каждый час, видимо, вывело-таки его из равновесия, несмотря на все его самообладание, потому что через неделю он мне сказал:

— Тебе все-таки больше идёт твой собственный цвет волос. Как ты можешь без конца носить этот парик? Он мне не нравится.

— Тебе не нравятся платиновые блондинки? — лицемерно удивилась я.

— Представь себе. И вообще, тебе этот парик не идёт. Он тебя старит.

И вовсе нет! Парик меня отнюдь не старил, но это неважно. Что бы я ни надела, ему ничто не правилось, разоденься я хоть в парчу. Но это тоже неважно. Важно, что я достигла своей цели. С облегчением стянув парик, который мне самой осточертел, я вымыла голову и приобрела нормальный вид.

Я не знала, как развернутся события, и прежде всего позаботилась о безопасности своих детей. К их великой радости и невзирая на протесты остального семейства, я разрешила им поехать вместе с отцом попутешествовать. Неожиданное проявление родительских чувств со стороны моего бывшего супруга наступило как раз в самый подходящий момент. Я прекрасно понимала, что для обоих мальчишек это прекрасный предлог прогулять школу и что они наверняка здорово отстанут, и тем не менее, собирая их в дорогу, испытывала огромное облегчение. По крайней мере шесть недель они будут в безопасности.

Как всегда после долгого отсутствия, у меня накопилось много дел. Дьявол то и дело уезжал в какие-то служебные командировки, у нас не было возможности как следует поговорить, и атмосфера в доме по-прежнему была напряжённая. Мне легче дышалось на улице, чем в собственном доме. Временами я думала, не лучше ли пойти в милицию или в Комитет Безопасности и все рассказать, и удивлялась, почему никто от них ко мне не приходил. Я постоянно ожидала каких-то неприятностей, жила в напряжении и чувствовала, что долго так не выдержу. Не о таком возвращении домой я мечтала.

На двенадцатый день после моего возвращения Дьявол ни с того ни с сего вдруг вернулся домой с бутылкой виски и тут же побежал в магазин за содовой водой.

— Я бы выпил немного, — сказал он. — А ты?

Он прекрасно знал, что из всех алкогольных напитков больше всего я люблю виски и, задавая этот вопрос, посмотрел на меня с прежним блеском в глазах. Был он какой-то непривычно милый, что показалось мне подозрительным, так как я продолжала вести себя холодно-сдержанно и никаких поводов ему не давала.

— Я тоже выпью, — согласилась я.

После злоупотребления алкоголем я становлюсь излишне откровенна. Зная за собой такую слабость, я решила быть начеку. Если уж он разорился на виски, то, как видно, решил напоить меня вдрызг, а, значит, у него были на то причины. И я решила их узнать.

Темой нашей беседы с самого начала стали мои недавние приключения. Дьявол заботливо следил за тем, чтобы мой стакан не был пустым. Меня очень интересовал вопрос, сколько понадобится виски, чтобы опьянел стоящий рядом со мной кактус. Жалко мне его было, но пришлось принести его в жертву. Ничего, такие кактусы очень быстро растут.

Я оживлённо болтала, пространно описывая свои переживания, вспоминала подробности, о которых до сих пор не рассказывала. У меня настолько вошло в привычку скрывать одну-единственную информацию, что это стало уже моей второй натурой и не требовало от меня никаких дополнительных усилий, а обо всем остальном я говорила свободно. Красочно описывала я своё пребывание в темнице, особо подчёркивая надежды на восстановление наших добрых отношений, которые поддерживали мой дух в те трудные дни. Ну кого бы не тронуло такое признание? Его не тронуло. Он никак не прореагировал на моё признание, только подлил мне снова виски. Естественно, меня это очень расстроило. Я решила притвориться слегка опьяневшей.

— Послушай, — сказал он мне, сочтя, как видно, что я достаточно созрела. — А тебе никогда не приходило в голову самой добраться туда?

Я уже открыла рот, чтобы сказать, что без карты шефа это невозможно, но вовремя спохватилась — это было бы слишком трезвое замечание.

— Разумеется, приходило, — хвастливо заявила я. — Именно потому я и не разговаривала с представителями Интерпола. Если захочу, так доберусь!

— Охотно верю тебе. Ты знаешь, где спрятаны алмазы. Неужели ты не думала о том, чтобы забрать их себе? Хватило бы на всю жизнь. Можно поездить по свету. Послушай, давай отправимся вместе!

Кактусу уже было море по колено.

— Я думала об этом. Одна я знаю, где они спрятаны. Подожду немного. Дождусь, когда ты меня бросишь, уйдёшь от меня, а потом я поеду, извлеку эти алмазы и назло тебе стану жутко богатой. А ты будешь кусать локти, что бросил меня. Ну, чего ждёшь? Отправляйся к своим девкам. Знаешь ведь, что я тебя ненавижу!

Мне пришлось молоть всю эту чушь, потому что пьяная я всегда несу подобную чепуху, а мне надо было, чтобы он поверил, что я упилась. Он ответил:

— Какие ещё девки? Никаких девок нет, я вовсе не собираюсь тебя бросать. Ты пьяна.

— Вовсе нет. Ты давно хочешь меня бросить. Пожалуй, я убью тебя, и дело с концом.

— Я сам убьюсь, если свалюсь в эту яму с алмазами.

— Да никакая там не яма, — обиженно заметила я.

— А что?

— Откуда я знаю? Может, он их на дереве повесил.

— А если я попробую угадать, где именно, и угадаю, ты скажешь тогда?

— Бандиты уже пробовали. Нет уж, я сама их достану и перепрячу в гроте на Малиновской скале. Провезу наконец контрабанду через границу. А то таможенники мне не поверили. Вот им! Ха, ха!

С трудом выжала я из себя радостное хихиканье. Не до смеху мне было. Сколько раз раньше вели мы подобные разговоры, выясняя отношения. Остатки надежды улетучились из моего отчаявшегося сердца. Дьявол с холодным блеском в глазах открывал мой атлас.

Упорно и назойливо, без остановок, не давая мне опомниться, задавал он мне вопрос за вопросом. А с каким вниманием следил он за мной, указывая на очередной пункт на карте! Никогда в жизни этот человек не проявлял ко мне такого внимания. Не было у него детектора лжи, но он сам действовал лучше всякого детектора, так что мне опять пришлось спасаться в гроте на Малиновской скале. Он долил мне виски. Кактус уже отключился, надо полагать.

К вопросам, касающимся места укрытия сокровищ, добавились и другие.

— А какие цифры назвал покойник? Он говорил по-французски, ты все поняла? Ведь ты лучше считаешь по-английски и по-датски. Ты могла ошибиться. Ты хорошо поняла все цифры, можешь повторить? Ну скажи, что он говорил!

С меня было достаточно. Я перешла в наступление.

— А что? — поинтересовалась я. — Кордильеры уже все обыскали?

— Нет, но… — начал он. И понял, что зарвался. Слишком легко поверил, что я пьяна, и потерял контроль над собой. — Ты ведь сама говорила, что это в Европе.

Перестав притворяться, я молча смотрела на него, с удивлением чувствуя, как постепенно стихает отчаяние, и его место занимает знакомая мне ярость, которая уже не раз толкала меня на необдуманные поступки.

Он тоже молчал. Поняв, что совершил ошибку, он теперь думал, как её исправить. Отвернувшись, он взял бутылку и долил стаканы. Молчание становилось просто ощутимым.

— Я скажу тебе правду, — вдруг сказал он. — Вижу, что другого выхода у меня нет.

— Давай, — согласилась я. — Неужели мне доведётся стать свидетелем уникального явления — ты скажешь правду?

— Ты что, совсем трезвая?

— Ни в одном глазу! — Я не скрывала своего удовлетворения. — Ну, я слушаю!

Ему достаточно было одного взгляда на обильно политый кактус. Свои комментарии он оставил при себе, а вслух сказал:

— Я в курсе твоих дел. Ты ведь знаешь, тебя искал весь Интерпол. Несколько месяцев назад сюда приезжал их человек и говорил со мной. Сначала они думали, что тебя уже нет в живых, потом о тебе стали появляться сведения, и они опять принялись за поиски. Они все время теряли тебя из виду и уже думали, что ты вернулась в Польшу и скрываешься здесь. Мне поручили передать им все, что я от тебя узнаю. Не понимаю, почему ты упорствуешь.

— Так, — сказала я. — И это все?

— И это все.

— Так просто?

— Ты сама видишь.

— Значит, мне надо постараться избавиться от своей мании преследования?

— Значит, надо.

Я сжалилась над несчастным кактусом и наконец решила сама выпить то, что осталось в моем стакане. Все остатки иррациональной надежды, если бы они ещё оставались в моей душе, сейчас должны были испариться окончательно. Я уже не думала о Мадлен, правду о ней мне он все равно не скажет. Дело в Интерполе. Для них гораздо важнее тайника в Пиренеях, дороже всех алмазов мира были бы мои записи в календарике Дома книги! А ведь Дьявол знал об этом! Я ему рассказала о конференции гангстеров и о том, как я все подслушала. А он не задал мне ни одного вопроса об этом и вообще не обратил на это обстоятельство никакого внимания.

Отсюда напрашивался только один вывод. Он совсем ошалел от любви к Мадлен и для неё пытался выжать из меня тайну. От Мадлен прямой путь ведёт к шефу. Их ничто не остановят, они сделают все, чтобы добиться своей цели, и главного помощника нашли в моем собственном доме! И подумать только, ведь он так легко мог добиться желаемого. Если бы он с самого начала убедил меня, что сотрудничает с Интерполом, если бы расспрашивал о секретах гангстерского синдиката, если бы заставил себя проявить по отношению ко мне хоть видимость чувства — я, несчастная, измученная выпавшими на мою долю переживаниями идиотка, позволила бы себя обмануть!

— И ты расспрашиваешь меня только для того, чтобы передать эту информацию Интерполу? — с иронией спросила я.

— Нужно же мне иметь представление о случившемся, — возразил он. — Представитель Интерпола скоро приедет.

— Вот я ему все и расскажу.

— Твоё дело, — произнёс он тоном разобиженной примадонны. — Интересно, его ты тоже будешь водить за нос?


* * *

Теперь я твёрдо знала, что мне грозит опасность. Неважно, что она не угрожала непосредственно моей жизни, зато меня могли похитить, оглушить, усыпить и кто знает что ещё сделать. Я стала повсюду носить с собой пружинный нож, похищенный ещё в Бразилии. Очень неудобно было носить его в кармане пальто — большой он был и тяжёлый, и это обстоятельство усугубляло моё раздражённое состояние. Я попыталась предусмотреть все пакости, которые мне могли бы сделать, и по возможности предотвратить их, но этих пакостей было такое множество, что я ограничилась установкой в моей автомашине купленного вместе с ней противоугонного устройства. Будучи включённым, оно жутко взвывало при малейшем прикосновении металлического предмета к автомашине. Я включала его каждый раз, когда покидала машину на срок, больший чем пять минут, и мне уже дважды удавалось вызвать милицейский патруль. Один раз какой-то пьянчужка приложился к багажнику пряжкой от своего ремня, а другой раз я сама забыла отключить устройство и всунула ключ в замок дверцы. Хотя мне было очень неприятно, я стала задавать глупый вопрос «кто там?», прежде чем открыть дверь квартиры, ела и пила только собственноручно приготовленное и вообще делала все от меня зависящее для собственной безопасности.

Дьявол демонстрировал смертельную обиду и не скрывал своей неприязни. Между нами выросла стена, которую уже невозможно было пробить. И тем не менее непонятно, почему он не хотел уйти от меня, хотя я ему это и предлагала каждый день. От прежних терзаний не осталось и следа. Боже, какое облегчение испытала бы я, если бы наконец могла его не видеть! Никаких иллюзий у меня больше не было, осталась в душе лишь горечь. Да и она постепенно перерастала в ненависть — ненависть к этому человеку, который с такой беспощадной жестокостью жертвовал моей жизнью ради другой женщины.

Я не верила в представителя Интерпола и, когда тот позвонил по телефону, была ошарашена.

— Мадам, — галантно начал он, — я преисполнен восторга от того, что имею честь познакомиться с вами. Я прибыл специально для этого. Где бы вы желали встретиться со мной?

— Лучше всего в Главном управлении милиции, — не задумываясь ответила я. — Думаю, у них найдётся подходящее помещение.

Мой собеседник весело рассмеялся, дав понять, что оценил мой юмор.

— Я не убеждён, что это наилучшее место, — с лёгкой запинкой произнёс он. — Ведь я же прибыл неофициально. Предпочтительнее было бы встретиться на нейтральной почве. Так где же?

Мы договорились, что в таком случае он вечером просто придёт ко мне. В конце концов, самым безопасным местом была моя собственная квартира, единственным опасным элементом которой был Дьявол. И все-таки подозрительность не покидала меня. Положив трубку, я подумала немного и вдруг приняла решение. У меня ещё было время…

Майора Павловского я хорошо знала. То есть я не знала, есть ли у него дети и сколько им лет, что он любит на ужин и была ли в его жизни несчастная любовь, но я знала точно, что он уже много лет работает в Главном управлении милиции и занимает там ответственный пост. Он был на месте и принял меня, невзирая на отсутствие предварительной договорённости.

— Дорогой майор, — решительно начала я. — Прежде всего, прошу вас поверить, что я не сошла с ума. Потом вы сможете проверить это с помощью психиатра, пока же примите на веру. Я влипла в такую дурацкую историю, что собственными силами не могу из неё выпутаться и не знаю, к кому обратиться за помощью. Спасите меня!

— Расскажите вкратце, в чем дело, — предложил майор.

Я не представляла, как можно вкратце изложить все это неимоверное нагромождение событий, но честно попыталась:

— Будучи в Копенгагене, я случайно узнала одну вещь от одного человека, который, сообщив мне эту вещь, умер, так что теперь я одна знаю её. Это касается международного гангстерского синдиката, занимающегося азартными играми. С этим связан Интерпол. Может, вы и слышали, дело это тянется с прошлого года.

— Может, и слышал, — согласился майор, — если вы мне объясните, что именно.

— Интерпол устроил облаву, чтобы захватить все их имущество. Синдикат поспешно собрал все ценности и спрятал их, а покойник мне сказал, где именно. По ошибке. И я знаю это место. Бандиты увезли меня, чтобы выжать из меня тайну, но я подслушала их разговор, на которого узнала, что, выведав тайну, они меня убьют, поэтому ничего не сказала им. Ну, потом много чего было, мне удалось бежать. Я вернулась в Польшу, будучи уверена, что здесь окажусь в безопасности, но боюсь, что они и здесь настигнут меня.

— Почему вы не обратились в Интерпол, ещё будучи за границей?

— Потому что боялась. И сразу хочу вам признаться, что страдаю манией преследования. Два раза в критических ситуациях я обращалась к представителям полиции, и оба раза они оказывались переодетыми гангстерами. Я боялась попасться в третий раз и не хотела рисковать. Боялась, что может получиться так: расскажу все представителю Интерпола, а потом окажется, что это опять переодетый бандит, который после беседы со мной тут же укокошит меня. Слишком много я о них знаю: знаю, где находится их резиденция, знаю местопребывание шефа, знаю их людей и адреса, и ещё многое другое. Они тоже не могут рисковать, и ничего удивительного, что так за меня взялись. Единственное утешение, что они не могут меня убить, пока не узнают тайну сокровища. Иначе плакали их денежки. Вас я знаю, вам я могу довериться. До некоторой степени, разумеется.

Казалось, последнее замечание развеселило майора.

— А почему только до некоторой степени? Где проходит граница вашего доверия ко мне?

— Видите ли… — Я не знала, как лучше ему объяснить. — Я понимаю, трудно доверить тому, о чем я рассказала. Вы вправо считать меня мифоманкой. Чтобы поверить мне, вам придётся как следует все проверить, а до тех пор вы вряд ли примете всерьёз мои опасения. И тем не менее ни вам, ни кому-нибудь другому я ни словечка не скажу об этих сокровищах, пока банда не будет ликвидирована. Сама же я об этом узнать не могу. И ещё я знаю: пока я держу язык за зубами, я жива, так как без меня им этих богатств не найти.

— Так чего же конкретно вы ожидаете от меня?

— Сегодня вечером я буду разговаривать с человеком, который уверяет, что является сотрудником Интерпола. Он придёт ко мне домой. Я не уверена, что могу ему доверять.. и боюсь. Он позвонил из «Гранд-отеля», сказал, что прибыл сегодня утром я что зовут его Гастон Мёд…

— Как, простите?

— Пардон. Гастон Лемель. Это я для себя перевела его фамилию, чтобы легче запомнить. Я бы хотела, чтобы вы помогли мне связаться с людьми, которые занимаются этим делом. Наверняка у вас есть связи с Интерполом. Пусть они как-то проверят его и вообще помогут мне. Например, хорошо бы, если ко мне в гости где-нибудь в начале восьмого пришли бы два милиционера в форме. В случае чего они помешают ему прикончить меня.

Майор задумчиво посмотрел на меня, подумал и нажал кнопку.

— Полковник у себя? — обратился он к письменному столу.

— Да, но собирается уходить, — ответил стол женским голосом.

— Попросите его задержаться на несколько минут. Я сейчас к нему приду.

Полковник оказался очень милым пожилым мужчиной. У него было загорелое лицо и весёлые глаза. При виде его у меня сразу потеплело на душе, но я уже не доверяла и самой себе. Ведь попала же я в переплёт в Таормине со своей симпатией к мужчине моей мечты. Вот почему я решительно остановила майора, который начал было излагать суть дела:

— Минуточку. Пан майор, как давно знаете вы этого человека?

Лицо полковника выразило недоумение, но майор меня понял:

— Сейчас скажу точно, только подсчитаю… Так… Ага, двадцать два года.

— И этот человек все эти годы работал в милиции?

— В милиции работает ещё дольше. Пришёл сразу после окончания войны.

— И вы можете за него поручиться?

— Как за самого себя. И даже больше.

— Ну тогда хорошо. В случае чего моя смерть будет на вашей совести.

— Вы что, — спросил полковник, — выпили оба, что ли?

— Никак нет, — улыбаясь, ответил майор. — Сейчас вы поймёте. Только что эта женщина сообщила мне удивительные вещи, которые могут представить для вас интерес. Её похитили в Копенгагене, гангстерский синдикат, азартные игры, сокровище, спрятанное где-то…

— А! — прервал полковник, и его лицо прояснилось. — Так это вы?

— Вижу, что вы обо мне слышали! — обрадовалась я.

— И даже очень много. А почему вы пришли к нам? Произошло ещё что-то? Что-то новенькое?

— Я не знаю, что для вас старенькое, — возразила я. — А пришла я, чтобы просить у вас двух сильных милиционеров в полном обмундировании. И не помешало бы, чтобы оружие было при них.

— В таком случае давайте побеседуем поподробнее. Благодарю вас, майор, вы и в самом деле доставили мне очень интересный материал.

Как доказали дальнейшие события, слова эти он произнёс не в добрый час. Если бы он мог предвидеть, насколько интересна и разнообразна станет из-за меня его жизнь, думаю, он немедленно выдворил бы меня из кабинета.

Майор попрощался и вышел. Я в подробностях рассказала полковнику обо всем, происшедшем со мной. Он молча слушал.

— А зачем вам два милиционера? — спросил он, когда я закончила. — Ведь в доме у вас есть защитник.

Он улыбнулся, и его глаза весело блеснули.

— Кого вы имеете в виду? — спросила я.

— Ваш супруг находится с нами в постоянном контакте.

Сначала я не поняла, о чем он говорит, потому что подумала о своём первом муже, и никак не могла взять в толк, какая может быть защита, если он находятся сейчас в Советском Союзе. Потом поняла, что полковник говорит о Дьяволе, и теперь уже у меня в голове все окончательно перепуталось. Хаос, царивший до сотворения мира, ни в какое сравнение не шёл с хаосом, царившим сейчас в моем мозгу. Я молча смотрела на полковника. Наконец из хаоса вынырнула одна относительно чёткая мысль. И я спросила — резко и агрессивно:

— А вы знаете о Мадлен?

— О какой Мадлен? — так же резко спросил полковник, а его весёлые глаза сразу стали внимательными и зоркими.

Я глубоко вздохнула. Вот сейчас я должна покончить со всеми сомнениями. Хаос малость улёгся.

— Полковник, — спокойно начала я, — вы знаете всю афёру, и вы убедились, что я умею молчать. Об этом свидетельствует факт, что я жива. У меня есть своя точка зрения на случившееся со мной, в моем распоряжении факты, и я делаю из них свои выводы. Полгода пребываю я в шкуре затравленного зверя, и мне просто необходимо немного покоя. Умоляю вас, во имя всего святого, скажите мне, что вы знаете о Мадлен, а я клянусь вам, что никому об этом не скажу. Вы знаете о Мадлен?

— А кто такая Мадлен?

Сдвинув брови, полковник внимательно и серьёзно смотрел на меня, и я поняла, что он меня не обманывает. Он действительно не знал о ней.

— Прежде чем я расскажу о Мадлен, я хочу сказать вот что. Если вы действительно о ней ничего не знаете, значит, вас тоже водят за нос, и дело обстоит очень нехорошо. Подумайте, прошу вас, постарайтесь вспомнить. Я понимаю, существуют служебные тайны, но ведь я вас не спрашиваю, что вы о ней знаете, я спрашиваю, знаете ли вы вообще о её существовании?

Говоря это, я подумала, что, может быть, напрасно морочу голову человеку, что та женщина вовсе не Мадлен, а какое-нибудь очередное увлечение, и она просто могла покраситься и стать платиновой блондинкой. Но ведь полковник, зная афёру, должен знать и о Мадлен, о том, что меня перепутали с ней и что с этого все и началось… И Дьявол не сказал мне, что сотрудничает с нашей милицией… И Интерпол должен интересоваться гангстерами, а не деньгами…

— Нет, — сказал полковник, подумав. — Ни о какой Мадлен я ничего не знаю. Говорю вам чистую правду, и никакой служебной тайны в этом нет. Кто она?

— Ну, тогда все пропало, — с горечью промолвила я. — Опять я одна против всего света. Конечно, вы поверите ему, а не мне. Правду знают сотрудники Интерпола, но их здесь нет. А впрочем, может, они тоже не знают, может, её никто не знает. И во всем мире не найдётся для меня безопасного места!

— Ну что вы так сгущаете краски, — сказал полковник, тронутый моим отчаянием. — Скажите, кто такая Мадлен и почему вас это так огорчает?

— Хорошо. Я сообщу вам только факты. Конечно, мои выводы из них могут быть ошибочны, но вам придётся затратить много усилий, чтобы убедить меня в этом. Факт первый: покойник явился в игорный дом, чтобы передать сведения женщине по имени Мадлен, платиновой блондинке с тёмными глазами. В зале было довольно темно, а он умирал. У меня на голове был платиновый парик, цвет глаз — сами видите какой, а потом я узнала, что он её лично не знал. Такова одна сторона медали…

Я остановилась, ожидая вопросов. Поскольку они не последовали, я продолжала:

— Факт второй: вернувшись в Польшу, я узнала, что в обществе моего, как вы любезно изволили выразиться, супруга видели платиновую блондинку с тёмными глазами, настолько похожую на меня, что моя лучшая подруга была уверена, будто это я. Выло это за месяц до моего возвращения. Один мой знакомый видел эту самую блондинку в сером «оппеле» и даже поклонился ей, будучи уверен, что это я. Это было уже после моего возвращения. Второй мой знакомый сообщил мне, что не только видел меня, но и что я разговаривала по-немецки. Думаю, излишне здесь упоминать о том, что «оппеля» у меня нет, что я не говорю по-немецки и что тогда меня не было в Польше.

— Это все?

— Нет. Факт третий: вышеупомянутый супруг чуть ли не с первой минуты расспрашивал меня о месте, где спрятан клад. Даже пытался меня напоить. В процессе спаивания я попала под перекрёстный огонь его вопросов. В качестве вспомогательного орудия пустил в ход атлас. Факт четвёртый: он один знал о том, как и когда я вернусь в Польшу. Все остальные были убеждены, что я возвращаюсь через Копенгаген. Возле самой границы на автостраде меня ожидал автомобиль, который попытался меня задержать. Обратите внимание, ехала я очень быстро и без остановок.

— И каковы ваши выводы? — спросил полковник, потому что я опять остановилась.

— Пока я вам сообщаю факты. Выводы сделайте сами. Я сообщила ему, что тайник находится в Кордильерах. Узнайте, прошу вас, предпринял ли Интерпол какие-либо поиски в Кордильерах? Если да, то я, быть может, и подвергну сомнению свои выводы, если нет, перестану сомневаться в своих подозрениях.

— Ну, хорошо, — сказал полковник. — Мадлен и Кордильеры для меня новость, но очень может быть, что они знают о них. Теперь изложите мне, пожалуйста, более обстоятельно ваши подозрения.

— Я подозреваю, что эта женщина — Мадлен, что он влюбился в неё и пообещал выведать у меня местонахождение тайника. Я подозреваю, что это по её настоянию он выжимает из меня информацию. Допускаю смягчающие вину обстоятельства: она могла наговорить ему, что мне ничего не грозит, что, получив свои сокровища, они оставят меня в покое. Кордильеры помогут нам определить, кому он передал информацию — ей или Интерполу. Поэтому я и прошу вас узнать…

— Понятно, — прервал меня полковник. — Я понимаю, что для вас все это тяжело и в личном плане. Разубеждать вас не стану, будущее покажет. А теперь объясните, откуда такая уверенность, что они обязательно должны убить вас?

— Я собственными ушами слышала, как они это обсуждали, — неохотно объясняла я. — Правда, был ещё вариант сохранить мне жизнь при условии полной изоляции, но думаю, что последние события заставили их отказаться от этого варианта. Сейчас они живут как на вулкане. Они знают, что я многое знаю, но я знаю больше, чем они думают. Пока я ничего никому не говорю по очень простой причине: если я расскажу об этом какому-нибудь неподходящему лицу и они узнают, то сумеют предпринять соответствующие меры и их опять не поймают. И так будет тянуться до бесконечности. Сделайте что-нибудь.

— Видите ли, — с некоторым замешательством пояснил полковник, — по правде говоря, это дело не в нашей компетенции. Мы с ними никак не связаны, на нашей территории не совершено никакого преступления…

— А, понимаю, — прервала я. — Вы должны подождать, пока меня пристукнут?

— Ну, не надо преувеличивать. Надеюсь, что до этого не дойдёт. Мы не можем сами ничего предпринимать, я свяжусь с Интерполом. Очень может быть, что ваши сведения чрезвычайно важны. А пока спокойно идите домой и поговорите с тем человеком. Мы проверим, кто он, и примем меры.

— Но позвонить-то вы хотя бы можете? Иначе я и разговаривать с ним не буду.

— Хорошо, вам позвонят около восьми…

— Минутку, — прервала я. — Пусть скажут пароль, чтобы я поверила.

— Какой пароль? — глаза полковника опять весело блеснули.

— Все равно какой. Лучше всего цифры, я уже привыкла к цифрам. Например: двадцать четыре восемнадцать.

— Хорошо, пусть будет двадцать четыре восемнадцать. Думаю, что это излишне, хотя, возможно, на вашем месте я тоже стал бы подозрительным. И не волнуйтесь, все будет в порядке.

Я еле успела вернуться домой к приходу своего гостя. Интересно все-таки, кто он и чем все это закончится. Нервничала я ужасно. Беседа с полковником, с одной стороны, немного успокоила меня, а с другой — вселила новые опасения. Если Дьявол был связан с милицией, значит, он обманывал обе стороны — меня и милицию, — рассчитывая на отсутствие контакта между нами, и тогда не удивительно, что они меня не вызывали, будучи уверены, что получают полную информацию.

Не исключено, что меня они считают просто истеричкой.

Ну и пусть считают. Плевать мне на общественное мнение! Я упёрлась всеми четырьмя лапами и твёрдо буду стоять на своём, а они пусть думают, что хотят.

Гость оказался элегантным и почтённым на вид. Единственное, что мне в нем не понравилось, это золотой зуб, который поблёскивал, когда гость улыбался. Правда, зуб не передний, но все равно достаточно заметный.

Дьявол по собственной инициативе занялся приготовлением кофе, а мы приступили к беседе. Гость владел французским и немецким.

— Я в восторге, — повторил он в восемьдесят пятый раз, сверкнув драгоценным металлом, и приступил к делу. — Мы располагаем довольно обширной информацией, — начал он, — но по-прежнему самое главное известно лишь вам. Когда мы получим от вас и эти сведения, мы сможем наконец полностью покончить с этим делом. Видите ли, вся загвоздка в том, что задержанные ни в чем во признаются и не называют тех, кто ещё находится на свободе. И все потому, что рассчитывают на сокровище. Это их козырь. Лишив их этого козыря, мы выбьем у них почву из-под ног. Одно дело — годы тюрьмы, если в перспективе миллионы, и совсем другое, когда на получение этих миллионов не останется надежды. Тут они наверняка заговорят, рассчитывая на более мягкое наказание.

Ну что ж, все это звучало логично, да и сам гость не выглядел нахалом, и я склонна была продолжить беседу, но её прервал Дьявол.

— Извини, пожалуйста, но я не могу найти сахар, — сказал он, ставя на столик кофе.

Меня это удивило, так как с утра сахарница была полна сахару. Пришлось отправиться на кухню. Действительно, сахарница оказалась пустой, и я не сразу нашла пакет с сахаром, засунутый вглубь шкафчика. Странно, куда мог подеваться сахар, ведь детей нет дома. Насыпав сахар, я вернулась с ним в комнату в тот момент, когда гость говорил по-немецки:

— Вы представляете, что значит для них инвентарь? Если мы одним махом конфискуем все их игорные столики, все рулетки — от такого удара не оправиться.

Очень правильно он рассуждал. Сейчас наверняка последуют вопросы об адресах притонов и игорных домов на Ближнем Востоке. Я взяла свою сумку и вынула из неё календарик Дома книги, в котором у меня все эти адреса были записаны.

Меж тем представитель Интерпола продолжал:

— Это означало бы полное банкротство… — Он не договорил, увидев мой календарик. Я заметила, как они с Дьяволом переглянулись.

— У тебя это записано? — В голосе Дьявола было столько удивления, что я сразу поняла — он имел в виду шифр покойника. Не считая нужным отвечать на глупые вопросы, я лишь постучала себя по лбу. Алчность, с которой они оба смотрели на книжечку, всколыхнула все мои подозрения. Не выпуская из рук календарик, я насыпала сахар в кофе и принялась неторопливо его помешивать. В этот момент зазвонил звонок.

— Двадцать четыре восемнадцать? — спросили меня.

— Да, это я. Слушаю.

— Липа, уважаемая пани! То есть я хочу сказать, что он такой же представитель Интерпола, как я кардинал.

— Хорошо, что вы поставили меня об этом в известность, — со вздохом сказала я, почти не удивившись.

— Он ещё там?

— Ага.

— Ничего ему не говорите. И ещё полковник сказал, чтобы вы были осторожны, вам может грозить опасность. Ещё просил передать, что насчёт Кордильер вы оказались правы, — он сказал, что вы поймёте. У вашего дома дежурят два наших сотрудника, достаточно только позвать.

— Лучше бы на лестнице, — заметила я. — У самой двери.

— Хорошо, один будет на лестнице. Ну, желаю успеха.

— Спасибо, — ответила я и повесила трубку.

— Кто звонил? — спросил Дьявол.

— Это насчёт обивки мебели, — пояснила я. — Мастер сказал, что нашёл подходящий материал.

Итак, военные действия против меня продолжаются. Я вернулась к столу и взялась за кофе, лихорадочно обдумывая линию своего поведения. Перед лицом явной опасности волнение моё, как всегда в таких случаях, постепенно перерастало в злость и ярость.

— А как поживает шеф? — ядовито поинтересовалась я.

— Шеф? — Гость был явно ошарашен таким поворотом.

— Шеф. Главная фигура. Шефа вы тоже поймали?

— Увы, к сожалению, шеф скрылся от нас, — сказал он, притворяясь огорчённым. — И как раз лишение его всего богатства…

— А сейф? — прервала я.

— Какой сейф?

— Его сейф в замке Шомон. Раз вы проводите акцию по ликвидации всего гангстерского синдиката, вы наверняка произвели обыск в замке Шомон.

В глазах гостя промелькнул столь явный интерес, что я испытала мстительное наслаждение при одной мысли, какую грандиозную свинью я подложила шефу.

— Произвели… разумеется… — рассеянно произнёс он, думая о чем-то своём. Похоже, я доставила ему чрезвычайно важную информацию для размышлений.

— Ах, я не спрашиваю вас о подробностях, — продолжала щебетать я. — Понимаю, что это секрет. Мне просто интересно, как вы открыли сейф. Ведь существуют две возможности…

В этот момент опять зазвонил телефон. Намереваясь с помощью жестов пояснить, как открывается сейф и какие две возможности имеются в виду, я, неловко взмахнув рукой, опрокинула свою чашку кофе, которого даже не успела попробовать, и схватила телефонную трубку, но в ней сразу послышались короткие гудки.

Извинявшись за свою неловкость, я принялась салфеткой вытирать разлитый кофе. Гость вернулся к прерванной теме:

— Мы говорили о сейфе. Вы можете рассказать, как он открывается?

Я уже собиралась сделать это, радуясь тому, как растёт подложенная шефу свинья, но тут опять зазвонил телефон. Я подошла, подняла трубку, он опять выключился. Я встревожилась — а что, если мне звонят из автомата, чтобы предупредить о новой опасности? Сейф отодвинулся на второй план, беседа прервалась. Гость сидел и ждал, а Дьявол молча вытирал стол.

Я не успела вернуться к столу, как телефон зазвонил в третий раз. Я переждала несколько сигналов, прежде чем поднять трубку, но с тем же результатом: звякнуло — и отбой. Тогда я села у телефона, так как мне надоело бегать к нему, и стала ждать нового звонка.

Гастон Мёд поднялся с кресла. «В случае чего, — в панике подумала я, — стукну его телефонной трубкой по голове!» Но, оказалось, в этом не было нужды.

— Я полагаю, что нам ещё о многом стоит поговорить, — сказал он, не подходя ко мне. — Если не возражаете, давайте встретимся завтра. А сейчас, к сожалению, мне пора. Если не возражаете, я позвоню вам завтра, чтобы договориться о времени и месте встречи.

— К вашим услугам, месье, — ответила я в полном недоумении, в то время как он любезно раскланивался со мной. Что такое с ним приключилось? Ведь мы же прервали нашу беседу на самом интересном месте.

Я ещё немного посидела у телефона, пытаясь разобраться в случившемся. Потом бросилась к балконной двери, выходящей на улицу. У дома стоял серый «оппель-рекорд». Гастон Мёд открыл дворцу и сел с той стороны, где сидит пассажир…

Ещё один удар… Придя в себя и выпив в ванной холодной воды, я вошла в кухню и увидела, что Дьявол моет кофейные чашки. Я сразу же все поняла и только потому не пала мёртвой на месте, что была уже неплохо закалена несчастьями и переживаниями последних месяцев.

Вот уже много лет всю посуду в нашем доме, до последней ложки, мыла приходящая домработница. Всю жизнь мытьё посуды было для меня самой ненавистной домашней работой, и я целиком предоставила её домработнице. Все остальные — мои сыновья и Дьявол — с готовностью следовали моему примеру, и не было случая, чтобы они что-нибудь вымыли добровольно, всю грязную посуду складывали в раковину. И вдруг он ни с того ни с сего сам моет чашки!

Я разлила свой кофе, даже не отпив… Три раза был странный звонок… Гастон Мёд прервал разговор на самом интересном месте и поспешно ушёл, ничего не узнав от меня…

Ясное дело, телефонный звонок был условным сигналом, наверняка это они согласовали заранее. В моей чашке с кофе что-то было. Думаю, не яд, а какое-нибудь снотворное. Поскольку я никогда ничего подобного не принимаю, на меня могла подействовать самая малость.

«На нашей территории не совершено никакого преступления…» Того и гляди совершат, и я выступаю в качестве приманки. Ну как мне выдержать весь этот кошмар? Теперь в собственном доме я буду бояться есть, в собственной кровати бояться заснуть. Нет, надо что-то придумать. К примеру, назвать место, какое-то время займёт проверка, не наврала ли я опять, как в случае с Кордильерами. По крайней мере у меня будет хоть несколько спокойных дней. Поговорю с полковником. Придётся ему удовольствоваться пока только попыткой покушения на меня.

— Надоела мне вся эта история, — сказала я Дьяволу нормально раздражённым тоном. — С чего это он вдруг сорвался?

— Не знаю. Ты разговаривала с ним по-французски, откуда я могу знать? А где спрятаны ценности, ты ему сказала?

— В том-то и дело, что нет. Только собралась рассказать, как он подхватился и был таков. Ничего не понимаю.

Дьявол не поддержал разговора. Он вытирал чашки, не глядя на меня, и я видела, как он напряжённо чего-то ждёт. Я знала чего.

— Ты ведёшь себя, как кретин, — продолжала я. Ну что ж это такое? Как видно, во всей этой истории мне суждено играть роль — сладкой не сладкой, но, во всяком случае, идиотки. — Напускаешь туману, делаешь глупости, а зачем? Не лучше ли было сразу сказать, что ты действуешь в контакте с милицией. Чего ты мне морочишь голову, что связан с Интерполом?

— С какой милицией?

— С нашей. Польской. С нашими отечественными блюстителями порядка. Зачем ты заставляешь меня ещё больше нервничать? Видишь ведь, что я и так нахожусь в состоянии истерии, так ты ещё добавляешь нервотрёпки.

— А ты откуда знаешь, что я действую в контакте с милицией?

— От полковника. Из-за твоей таинственности я попадаю в глупое положение.

— Мне не велели говорить тебе, — спокойно сказал он, идя в комнату. — Видимо, полковник изменил первоначальное намерение. Ну, ладно, теперь ты знаешь, поэтому хватит валять дурака. Где это место? Я завтра передам ему, и ты покончишь с этим делом. С меня тоже достаточно.

— Хорошо, — вздохнув, согласилась я. — Так и быть, скажу тебе, и отцепитесь вы все от меня. Раз и навсегда.

Я ещё думала, не слишком ля это рискованно, но Дьявол уже вытаскивал атлас.

— Ну, так где?

— В Родопах, — неохотно сказала я. — На греческой территории недалеко от болгарской границы.

Очень редко можно было что-то понять по его лицу, но то выражение, которое появилось сейчас, я знала. Оно появлялось в тех редких случаях, когда при игре в бридж ему приходила выдающаяся карта, карта-чудо, о которой потом долго рассказывают друзьям в зимние вечера. Невероятная, сказочная удача! Надо было очень хорошо его знать, чтобы заметить это выражение, промелькнувшее на его лице. Он поверил!

Склонившись над картой Греции, я лихорадочно пыталась найти на ней что-нибудь правдоподобное.

— Здесь, — сказала я, показывая пальцем точку в горах. — Покойник назвал цифры и условные обозначения, которые я потом нашла на карте шефа.

— И ты не обозначила это место на карте для себя?

— Нет, это невозможно. Нужно знать расстояние в метрах. Те самые цифры.

— Какие? Что он говорил?

Я закрыла глаза, спешно пытаясь восстановить в памяти те цифры, какими были обозначены линии на карте в Родопах. Если я ошибусь, они сразу поймут, что я говорю неправду. Какое все-таки счастье, что у меня такая хорошая зрительная память!

— Все сложено… — медленно начала я. И в этот момент мне представилось, что я опять оказалась в тёмном промозглом подземелье, так что следующие слова я чуть не заорала изо всех сил, подняв голову к потолку: — …сто одиннадцать от двадцати девяти и тысяча тридцать два от А как Альберт. Опущено на глубину пятнадцать метров…

Я открыла глаза и добавила:

— Вот почему я считаю, что это спрятано в расщелине или пещере. Расстояние надо отсчитывать от определённого меридиана и определённой параллели. Здесь их нет, карта шефа более подробная.

— Сто одиннадцать чего?

— Откуда я знаю? Может, метров, а может, футов, а может, каких других единиц, понятия не имею. Наверное, они между собой договорились об этом. Думаю, что без карты шефа никто не сможет найти это место. Параллели и меридианы, как правило, на местности не прочерчены. На его карте они были привязаны к точкам на местности.

Он записал цифры, которые я сообщила, изо всех сил стараясь скрыть охватившее его волнение. Я наблюдала за ним со сжавшимся сердцем. Неужели это все из-за Мадлен? Да нет, он вообще не способен на такие сильные чувства. Так в чем же дело? Он был похож на человека, который долго пробыл в неволе и перед которым неожиданно раскрылись двери на свободу.

И вдруг пришло прозрение.

— Я думаю, — устало сказала я, — что теперь ты можешь уже уйти от меня. Ты достиг своей цели, больше тебя ничто не удерживает.

— Ты хочешь этого? — спокойно спросил он.

— Хочу. Больше всего на свете не люблю недоговорённости. Ты это прекрасно знаешь. Я была бы рада, если бы ты завтра начал собираться.

— Если тебе так этого хочется, я потороплюсь, — обиженно заявил он. — Я могу забрать все свои вещи?

— А на кой черт мне твои вещи?

— Как знаешь. Я думал, что нас ещё что-то связывает…

— Связывало. Шифр покойника. Ты его получил. Беги, используй.

— Хорошо, я сделаю, как ты хочешь. Завтра уйду.

Он очень хотел изображать смертельную обиду, но у него не получилось. Сохранить на лице непроницаемое, каменное выражение — это он умел, но ему не удалось погасить блеск глаз…

Первый раз за много дней я отправилась спать спокойно, зная, что по крайней мере в эту ночь мне ничто не угрожает.

Когда телефонный звонок разбудил меня, было уже позднее утро.

— С вами будет говорить полковник Едлина, — сказал приятный женский голос. В телефоне что-то трещало, слышались какие-то помехи. Потом раздался голос полковника:

— Алло, вы меня слышите? Не могли бы вы через час приехать на кладбище в Пальмирах? Вы знаете, где это?

— Знаю, конечно, — сказала я немного озадаченная. — А что случилось?

— Мы завершаем нашу операцию, вы увидите, чем она закончится. А кроме того, вы нужны, чтобы опознать одного человека. Итак, через час в Пальмирах. До встречи!

Положив телефонную трубку, я какое-то время обдумывала услышанное. Почему полковник не назвал пароль? Такое явное пренебрежение к моим тревогам и опасениям обидело меня. Ведь сам же согласился, что для меня последние месяцы не были усыпаны розами. Я хотела тут же позвонить ему и высказать свои претензии, но у меня не было под рукой его телефона, а разыскивать через Главное управление милиции не хотелось. Да и времени не было, если я собиралась через час быть в Пальмирах. Но почему именно в Пальмирах?

Через полчаса я уже ехала. Предстояло пробиться на север через весь город. Хоть я и успела выпить чаю, но ещё не совсем проснулась, что, по всей вероятности, и спасло мне жизнь.

Сразу же за Ломянками на почти пустом шоссе передо мной появился какой-то человек и взмахнул милицейским жезлом. Если бы это был просто пассажир, который просил подвезти, я наверняка бы не остановилась, так как спешила. Милицейский жезл — другое дело. Я остановила машину и подкатила к нему задним ходом.

— Я ожидаю вас по распоряжению полковника Едлины, — сказал он. — Мне поручено показать вам дорогу. Разрешите?

— Пожалуйста. А пароль он вам сообщил?

— Пароль? Нет, никакого пароля не назвал.

— Как бы мне не пришлось на него рассердиться, — пробурчала я и резко взяла с места.

До дороги, сворачивающей к Пальмирам, было недалеко. И даже не столько недалеко, сколько совсем близко, так что я, находясь все ещё в полусонном состоянии, с ходу проскочила её. Когда же у меня перед глазами мелькнул указатель, я так резко затормозила, что мой спутник, который полез в карман за сигаретами, вынужден был обеими руками упереться в приборную доску. При этом у него что-то упало.

— Ох, простите, — сконфуженно извинилась я. — Мы проскочили поворот, и я не успела предупредить вас, что торможу.

Пришлось развернуться, и тут мой мотор вдруг чихнул. Раз чихнул, два чихнул, а потом тихонько забулькал и замолк. По инерции я съехала на обочину и остановилась как раз перед указателем поворота на Пальмиры.

— Что случилось? — встревожился мой спутник.

— Не знаю, — раздражённо ответила я. — То есть знаю, я просто забыла заправиться.

— С ума сошла! — рявкнул он с такой совершенно неожиданной злостью, что я была поражена. В конце концов, в спешке люди забывают и о более важных вещах, не только о каком-то там бензине. Я уже собиралась сказать, что у меня есть с собой канистра бензина, которую я, хорошо зная себя, всегда вожу с собой, как вдруг почувствовала какой-то подозрительный запах. Едва уловимый знакомый запах, который всегда ассоциировался у меня с больницей.

Я замерла. Мягкая рукавица датского полицейского… У этого типа что-то только что упало… Полковник не назвал пароль…

Не раздумывая, я открыла дверцу и вышла из машины. Он тоже вышел и тупо уставился на меня, не зная, что предпринять.

— Мне кажется, раз мы так торопимся, имеет смысл вам отправиться к полковнику пешком, — посоветовала я. — А я подожду здесь на дороге, может, кто-нибудь даст мне немного бензина, и я догоню вас. Поспешите же!

— Пожалуй, вы правы, — согласился он со мной, как мне показалось, с облегчением, и чуть ли не рысью бросился в сторону Пальмир.

Я закурила и, глядя ему вслед, медленно приходила в себя. Их темпы меня ошеломили: так быстро, так сразу? Поставив себя на их место, я представила, как бы они действовали. Все очень просто. В это время года и дня в Пальмирском лесу всегда пустынно. Они одурманили бы меня той пакостью, вонь которой ещё чувствуется в машине, стукнули бы чем-нибудь в левый висок, инсценировали несчастный случай — ну, вроде автомашина врезалась в придорожное дерево, — потом продырявили бы переднюю левую покрышку, а поблизости оставили бы следы колёс какой-нибудь машины — и катастрофа готова. Или можно врезаться в дерево той стороной, где бак, и поджечь машину. Тоже неплохо.

Очень живо представив себе все это, я пришла в соответствующее настроение. Погасив сигарету, я открыла багажник и только сейчас сообразила, что канистра полная, что в ней двадцать литров бензина и что мне ни в жизнь её не поднять, не говоря уже о переливании бензина в бак. Я подумала о шланге, но тут, к счастью, увидела приближающуюся машину, и замахала рукой.

Прекрасный чёрный БМВ-2000, направляющийся в сторону Варшавы, затормозил, поравнявшись со мной. За рулём сидел симпатичный на вид человек, хотя лицо его и не выражало восторга от того, что пришлось остановиться.

— Что случилось? — спросил он, открыв дворцу.

— Очень прошу извинить меня. — Я сокрушённо вздохнула. — Но не могли бы вы помочь мне поднять эту штуковину?

— Штуковину? — переспросил он, наморщив брови, как бы пытаясь отыскать в памяти это слово.

Я посмотрела на номер его машины. Французский. Может, он иностранец?

— Канистру, — пояснила я. — В ней двадцать литров. Мне ни за что не поднять, а бензин налить надо.

— А, пожалуйста. Где она у вас?

Он вышел из машины, а я с сомнением смотрела на него. Он был высокий, худощавый, опять же очень похож на интеллектуала. Хватит ли у него сил? Но канистру я показала и бак открыла.

— А не помочь ли вам? — вежливо предложила я. — Может, мы вдвоём поднимем её.

Он как-то странно посмотрел на меня и одной рукой так легко поднял канистру, будто в ней было не больше ста граммов. Открутив крышку, поднял канистру и вылил её содержимое в бак. Мало кто сумеет одним духом перелить двадцать литров бензина из высоко поднятой канистры так, чтобы руки не дрожали. Казалось, для него это вообще не тяжесть. Поразительно!

Думаю, что к восхищению женщины ни один мужчина не останется равнодушным. Вот и этот улыбнулся, по собственной инициативе завернул крышку, положил канистру на место и запер багажник. Мне показалось, что и он почувствовал ко мне симпатию.

— Может, ещё что-нибудь нужно?

Я очнулась и отвела от него восхищённый взгляд.

— Ах, нет, большое спасибо. Как изумительно вы это сделали! Громадное спасибо и прошу извинить, что остановила вас. Ведь вы наверняка спешили.

— Пустяки. Для меня это было только приятно. Всего хорошего!

Усаживаясь в машину, он бросил взгляд на моего «ягуара» и, как мне показалось, хотел что-то сказать, но передумал и жестом показал, чтобы я первая тронулась. Теперь я заколебалась, так как уже настолько пришла в себя после испытанного страха, что подумывала, не устроить ли мне нападение на засаду, поджидающую меня в Пальмирах. Я могла бы, например, таранить их «ягуаром»… Нет, пожалуй, воздержусь. И я двинулась обратно в Варшаву, а за мной ехал БМВ.


* * *

Приблизительно за две недели до этого перед маленьким домиком в Биркерде поздно вечером остановилась машина. Алиция выглянула в окно кухни и позвала Торкильда:

— Посмотри, «вольво-144». Уж не Иоанна ли приехала?

Мы с Торкильдом очень любили друг друга, причём моё доброе отношение к нему было вполне обоснованно, а вот за что он меня любил — совершенно непонятно. Оба они с Алицией восприняли моё исчезновение как большое личное несчастье, очень радовались, что я отыскалась, и теперь оба помчались к выходу. В дверях они столкнулись с инспектором Йенсеном.

— Прошу извинить за столь поздний визит, — сказал господин Йенсен, — но дело срочное. Ваша подруга опять исчезла.

— Это уже стало у неё дурной привычкой! — воскликнула взволнованная Алиция и пригласила инспектора пойти.

Спокойно и по-датски основательно инспектор изложил суть дела. Основываясь на телеграмме, посланной мною Алиции — разумеется, Алиция известила о ней инспектора, — а также на сведениях, полученных из датского посольства в Париже, меня уже два дня ожидали в Дании. А меня все нет. Не звонила ли я ей?

— Не знаю, — ответила Алиция неуверенно. — Муж перекапывал сад и повредил кабель, так что наш телефон не работал какое-то время. На работу мне кто-то звонил, но меня как раз не было. Так что не знаю.

Инспектор Йенсен очень огорчился. Подумав, он спросил Алицию, где, по её мнению, я могла бы находиться. Алиция попросила объяснить, в чем, собственно, дело. Господин Йенсен объяснил.

Начатая Интерполом в конце прошлого года кампания близилась к концу. Было арестовано много людей, занимающихся преступной деятельностью, прикрыто много притонов, конфискованы значительные суммы. И это все. Верхушке гангстерского синдиката во главе с шефом не только удалось скрыться от правосудия, но и скрыть почти весь капитал шайки, а Интерпол очень рассчитывал его захватить, что было бы равносильно отсечению главной головы гангстерской гидры. А теперь вышеупомянутая гидра отращивает новые головы, в целом ряде мест появляются новые притоны, и все свидетельствует о том, что акция Интерпола может тянуться до бесконечности. Из каких-то неведомых источников Интерпол узнал, что все богатство шайки где-то спрятано, но никто не знает где. С другой стороны, стало известно также, что в полиции бандиты имеют своего человека, но опять же никто не знает, кто он. В довершение во всему, в Северной Африке наблюдается подозрительное оживление в области развлекательного бизнеса, причём это оживление идёт вразрез с гангстерской деятельностью в Европе. Полиции, разумеется, это очень на руку, но тем не менее она очень хотела бы знать, в чем все-таки дело.

Бот почему моего прибытия ожидали с таким нетерпением, рассчитывая, что кое-что я смогу прояснить, что смогу назвать им хоть некоторых представителей гангстерской элиты. Польское и датское посольства в Париже уже заручились моим согласием побеседовать с кем надо, и вдруг я исчезаю. Разумеется, поиски продолжаются. Если я покинула Францию, то должна была где-то пересечь границу. Как раз этот момент находится сейчас в центре внимания полиции. Известно, что я приобрела бежевый «ягуар», хотя не исключено, что могла бросить машину и уехать на чем-нибудь другом. Причём никто не поручится, что под собственной фамилией. В связи с вышеизложенным не приходит ли в голову моей приятельницы какие-нибудь предположения?

Алиция глубоко задумалась и выдвинула предположение.

— Она поехала в Польшу, — решительно заявила моя подруга. — Её телеграмма и то, что вы, господин инспектор, рассказали, позволяют предположить, что её преследуют и что её жизни угрожает опасность. А я знаю — вы уж извините, но человеку позволительно иметь хобби, — так вот, моя подруга полагается только на польскую милицию. Я уверена, что она поехала в Польшу.

Стремление добраться до родины как последнего прибежища не показалось инспектору Йенсену столь уж странным. Он опять немного подумал, заявил, что проверит, и очень просил немедленно сообщить ему, если от меня придёт какая-нибудь весточка.

Весточка действительно пришла. Это было моё письмо. Алиция получила его спустя две недели после визита инспектора. Алиция прочла три раза моё послание и очень расстроилась. Семь раз звонила она инспектору Йенсену, никак не могла его застать и расстроилась ещё больше. Наконец дозвонилась, и поздно вечером он опять нанёс ей визит.

Господин Йенсен выглядел растерянным.

— Мы нашли вашу подругу, — сказал он Алиции почему-то грустным голосом. — У неё был представитель Интерпола из Парижа. К сожалению, ваша подруга не пожелала с ним разговаривать, даже не впустила его в квартиру и обошлась с ним… гм… невежливо, невзирая на присутствие польской милиция. Мы не знаем, как это объяснить.

К этому времени Алиция выучила моё письмо наизусть и знала, как это объяснить.

— Я давно знала, что этому человеку нельзя доверять. Сколько раз я ей это говорила! — в гневе выкрикнула Алиция и добавила: — Вы должны поторопиться! Я совсем не хочу, чтобы мою подругу убили.

Господин Йенсен ничего не имел против того, чтобы поторопиться, но не понял, о каком человеке говорит Алиция. Тогда Алиция перевела ему отдельные фрагменты моего послания, те, в которых я описывала, как нарвалась на гангстеров, переодетых полицейскими, о присутствии в Польше Мадлен, о фактах, свидетельствующих против Дьявола и о моих подозрениях. Многое из того, что прочитала Алиция, подтверждалось информацией, имеющейся в распоряжении инспектора. Он внимательно слушал, кивая головой.

Затем он так же внимательно выслушал то, что ему сочла своим долгом сказать Алиция, и глубоко задумался. Подумав, он заявил, что все понял. Как и следовало предполагать, испытания, выпавшие на мою долю, сделали меня несколько подозрительной, недоверчивой. Меня можно понять. Он сам, например, был бы удивлён, если бы после всего пережитого я стала бы откровенничать со всеми подряд. Напротив, моя сдержанность достойна всяческих похвал. И тем не менее со мной надо же как-то общаться. Он думал, что это будет нетрудно, но теперь его мнение по данному вопросу изменилось. Собственно, оно стало меняться уже тогда, когда ему сообщили, что парижского сотрудника Интерпола я пыталась спустить с лестницы, публично обзывая его «лысым боровом». Может быть, в связи с вышеизложенным моя подруга придумает какой-нибудь способ убедить меня, что тот человек, которого ко мне направят, достоин доверия.

Алиция попросила господина Йенсена подождать и позвонила мне в Варшаву.

После того как мы с ней убедились, что говорим именно мы, а не подставные лица, Алиция первым делом спросила:

— Что это за лысый боров был у тебя?

В ответ послышалось разъярённое рычание:

— Очередной бандит! Маленький, с большой головой, лысый! С розовой мордой. И она лоснилась, а из ушей торчали клочья шерстя. И блондин! С меня достаточно блондинов!

— А почему ты его спустила с лестницы? — поинтересовалась она, оставив в стороне вопрос, почему я решила, что он блондин, если он лысый.

— А что, я должна была встречать его с распростёртыми объятиями? К сожалению, не спустила, его поддержал какой-то кретин, который поднимался следом за ним.

— Но ведь это был сотрудник Интерпола!

В ответ раздался иронический смех:

— Ты веришь этим сказкам? Да он просто-напросто выдал себя за сотрудника Интерпола, как и все они тут. Представляешь, явился ко мне после того, как им не удалось разделаться со мной в Пальмирах. Дудки, не на такую напали!

О покушении в Пальмирах Алиция ничего во знала, так как письмо моё было отправлено раньше. Она потребовала подробностей и узнала, как покушались на мою жизнь, как я чудом избежала смерти — только благодаря своей рассеянности, как за мной гнался усатый балбес, лысый и мордастый, как меня коварно заманили в Главное управление милиции и там — представь! — хотели заставить общаться с вышеупомянутым балбесом, вкравшимся в доверие некоторых близоруких сотрудников польской милиции, но я его сразу раскусила и тут же дала ему полную и исчерпывающую характеристику, которую, к сожалению, ему перевели не полностью, после чего сбежала домой и теперь сижу, забаррикадировавшись в своей квартире. Никому я не верю, и обмануть меня больше не удастся.

— Ну, хорошо, — сказала Алиция, не вдаваясь пока в подробности моего поведения. — Ты инспектора Йенсена знаешь?

— Знаю, а что?

— Веришь ему?

— Нет.

— Но почему же?

— Откуда я знаю, он мог за это время сто раз измениться.

— Ну а мне ты веришь?

— Тебе верю, — без колебаний подтвердила я.

— Ну так вот, я тебе говорю…

— Глупости, — прервала я. — Что с того, что я тебе верю, если я не уверена, что это ты?

Алиция опешила. Придя в себя, она возразила:

— До ведь ты же со мной говоришь?

— Ну и что? Я ведь тебя не вижу. Может, держат тебя под прицелом? Ты их не знаешь, но я-то знаю, что они способны на все!

Алиция поняла, что дело серьёзнее, чем она думала. Надо что-то предпринимать.

— Послушай, — решительно заявила она. — Обещаю тебе все самым тщательным образом проверить, так что с человеком, который сошлётся на меня, ты сможешь смело говорить. Согласна?

— Пусть он ещё мне докажет, что он от тебя, — упрямо стояла я на своём.

— Хорошо, докажет…

Она положила трубку я задумалась. Инспектор Йенсен терпеливо ждал.

Алиция прекрасно знала и инспектора Йенсена, и характер его работы. Тем не менее была полна решимости ещё раз все проверить, так как свои обещания привыкла выполнять честно. Со свойственной ей проницательностью, Алиция сразу поняла причины и последствия мании преследования, овладевшей мной. С инспектором Йенсеном они договорились о следующем: человека, которого они командируют ко мне, представят Алиции, дадут ей сутки на ознакомление с ним, после чего она лично его проинструктирует, как он должен себя держать, чтобы я ему поверила.

Господин Йенсен развил чрезвычайно оживлённую деятельность, в ходе которой пользовался телефоном и коротковолновым передатчиком, отправил несколько телеграмм, лично посетил множество учреждений, съездил в аэропорт и на исходе следующего дня привёз к Алиции их посланца. Алиция в свою очередь посетила несколько учреждений, причём забралась так высоко, что выше остался разве лишь один король, поговорила несколько раз по телефону и, вполне удовлетворённая результатами, осмотрела представленного ей посланца. Он выглядел вполне пристойно и даже вызывал симпатию, не был блондином, не был лысым, с вполне интеллигентным лицом, не красным и не лоснящимся. Удовлетворённая и на этот раз, она проверила его удостоверение и велела ждать до завтра.

В оставшееся до следующего дня время она развила не менее интенсивную деятельность, в результате которой значительно возросли её счета за международные телефонные переговоры. Когда наконец совесть её была успокоена, Алиция потребовала свидания с симпатичным посланцем с глазу на глаз.

— Прежде чем вы начнёте с ней говорить, скажите ей вот это: зразы говяжьи по-варшавски. Только не уверена, что вы сумеете…

Разговаривали они по-французски, но пароль Алиция назвала по-польски, и, естественно, у неё возникли сомнения, сможет ли иностранец произнести его как следует, не переврёт ли.

— Это, пожалуй, самый оригинальный пароль из всех, какие мне приходилось слышать, — улыбнувшись, заметил по-польски посланец. — Зато и запомнить его будет нетрудно.

— Почему же вы мне сразу не сказали, что знаете польский? — вскричала Алиция с упрёком. — Вы когда едете в Варшаву?

— Да я уже целую неделю пробыл там. А сюда приехал лишь затем, чтобы увидеться с вами.

— Вы уже говорили с Иоанной?

— Нет, я был занят другим делом.

Он неуверенно глянул на Алицию, не зная, стоит ли продолжать, и добавил озабоченно и сочувственно:

— Боюсь, вся эта история очень дорого обошлась вашей подруге.

Затем он сел в самолёт и отправился в Париж, где у него состоялся важный разговор — на этот раз по его собственной инициативе, — после чего он опять сел в самолёт и отбыл в Варшаву.


* * *

Моё ужасное душевное состояние объяснялось целым рядом причин. События развивались в бешеном темпе. Сразу же после пальмирской авантюры произошёл инцидент с лысым боровом. Дело было так. На обратном пути из Пальмир я все никак не могла прийти в себя. До Белян я тряслась от пережитого страха, проехав же Беляны, стала приходить в ярость. В конце концов, сколько можно отравлять мне жизнь? Где же конец обману и лжи? Да попадись мне эти мерзавцы, поубивала бы их всех!

Лысый боров — в точности такой, как я описала его Алиции, — выскочил из автомашины, стоявшей перед моим домом, и бросился вслед за мной по лестнице, громко крича, что ему срочно необходимо поговорить со мной. Единственные же звуки, которые я тогда была в состоянии производить, — это скрежетать зубами и разъярённо шипеть. За лысым боровом следовал ещё какой-то человек, и он действительно принял борова в объятия, когда со сдавленным криком «Прочь, merde!» я столкнула его с лестницы третьего этажа. Грамматика в моем выкрике хромала, но слова должны быть понятны лысому борову, так как он излагал свои просьбы по-французски. Я ещё задержалась на площадке четвёртого этажа, чтобы подкрепить своё высказывание несколькими подобными, а затем вбежала в свою квартиру и захлопнула дверь.

Через час я вынуждена была её открыть, так как ко мне прибыли два сотрудника милиции в мундирах. Они принесли повестку. Вызывал полковник. При мысли о полковнике я испытала такую горечь и одновременно злость, что тут же помчалась к нему, чтобы высказать все, что я о нем думаю. Сотрудники милиции еле поспевали за мной. Прибыв в управление милиции, я сразу же, ещё в вестибюле, наткнулась на лысого борова. Представляете?! Забыв о своём намерении рассчитаться с полковником, я здесь же, внизу, устроила чудовищный скандал.

Я выразила свой решительный отказ — на нескольких языках, чтобы дошло до борова, — вести какие-либо переговоры, поставила под большим знаком вопроса способность нашей милиции заниматься вообще какими-либо делами, допустив таким образом прямое оскорбление властей, смешала с грязью присутствующих, пытавшихся что-то мне объяснить, и только после этого несколько поутихла. Прежде чем зрители этого спектакля успели прийти в себя, я важно заявила, что мне надо в туалет, и под этим предлогом скрылась.

Кружным путём в семь часов вечера вернулась я домой — озлобившаяся на весь мир, никому не доверяющая, решившая отныне рассчитывать только на себя. Я не помнила, заперла ли я входную дверь, торопясь в милицию, так что следовало принять меры предосторожности. Вынув из тайника в машине пружинный нож, я включила в «ягуаре» противоугонное устройство и на цыпочках поднялась по лестнице. Если я оставила дверь незапертой, они могли проникнуть в квартиру и там устроить засаду.

На лестнице не оказалось ничего подозрительного. Вставив ключ в замочную скважину, я повернула его так бесшумно, будто всю жизнь занималась кражами со взломом. Так же осторожно нажала на ручку и, открыв дверь, на всякий случай отскочила в сторону.

Ничего не произошло. Тогда я присела на корточки и осторожно сунула голову в квартиру. Не заметив ничего подозрительного, я могла себе позволить войти нормально. На всякий случай я закрыла дверь тоже бесшумно: шуметь можно будет лишь после того, как осмотрю всю квартиру и никого в ней не обнаружу. Открыв дверь в комнату, я остановилась на пороге.

Дьявол собирал свои вещи в небольшой чемодан.

Долго я стояла, наблюдая за ним, пока он случайно не повернулся, и его взгляд упал на меня. И тут этот неестественно хладнокровный человек вздрогнул и, будучи не в состоянии справиться с собой, уставился на меня так, будто увидел привидение. Меня это не удивило — ведь в Пальмирах меня ожидала засада, меня должны были убить, он об этом знал. И вообще, я дошла до такого состояния, когда меня уже ничто не удивляло.

— Вижу, что ты наконец и в самом деле собрался уходить? — вежливо поинтересовалась я.

— Ведь ты этого хотела, — возразил он, успев прийти в себя.

— Ах, как трогательна твоя готовность исполнять мои желания!

Действуя по намеченному плану, я все-таки осмотрела квартиру, заглянула в шкафы, убедилась, что, кроме нас двоих, в квартире никого нет, и заперла дверь на ключ.

— Разреши мне часть вещей оставить, — холодно попросил Дьявол. — Я не в состоянии унести все за один раз. На днях заберу остальные.

— Поступай, как считаешь нужным, только уходи поскорей.

Пусть оставят вещи, вещи не кусаются, лишь бы сам скорей ушёл. Его присутствие держало меня в страшном напряжении, более того, я воспринимала его как постоянную угрозу, постоянную опасность, нависшую над моей головой. Я понимала, что у него не только не осталось ко мне никаких тёплых чувств, но, напротив, теперь я ему только мешала. После того, как он из-за Мадлен впутался во всю эту афёру, он, как и все прочие члены банды, был заинтересован в моем исчезновении. И я вдруг очень явственно представила, как бы я чувствовала себя в обществе шефа, если бы, скажем, по причине временного умственного затмения, выдала бы ему тайну. Ужас охватил меня при мысли о безграничной и беспощадной жестокости этик людей.

Я приготовила себе чай, выбрала кресло, стоявшее в углу комнаты, и уселась с чашкой в руках, положив рядом пружинный нож. Похоже, я насколько переборщила в своей любви к риску. Роль приманки оказалась мне явно не по силам, надо честно признаться в этом. Не доросла я до неё…

— Оставьте в покое Родопы, — вдруг выпалила я. — Нет там ничего.

Думаю, что, если бы изо рта у меня вырвалось пламя, оно не поразило бы его сильнее, чем эти слова. Никогда в жизни не видела я его в подобном состоянии. Страшно побледнев, Дьявол вскочил, отбросив чемодан, и в его взгляде отчётливо читались ужас и ненависть. Я понимала, что моё заявление могло быть и неожиданным, и неприятным, но чтобы до такой степени… В чем же все-таки дело?

— Ты что делаешь из меня дурака? — не своим голосом заорал он, бросаясь ко мне. Лязгнув, сам собой открылся нож. Дьявол замер на месте.

— Не подходи, — сказала я. Красный туман застилал мне глаза. — Советую держаться на расстоянии. Поверь, это добрый совет.

И в этот момент зазвонил телефон. Ни он, ни я не шевельнулись. Телефон звонил и звонил. Первым опомнился Дьявол.

— Психопатка, — сказал он, пожимая плечами, и снял трубку. — Алло! Слушаю! Это тебя, — обратился он ко мне.

— Ха, ха, — только и произнесла я, полная решимости не покидать своего безопасного уголка в кресле.

— Да опомнись же, кретинка! Звонит полковник Едлина.

Я пожала плечами:

— Можешь сообщить ему, что я не подойду к телефону, даже если будет звонить сам господь бог.

Смешно было слышать, как Дьявол, пытаясь убедить меня, что говорит действительно с полковником, пространно объяснял собеседнику, почему именно я отказываюсь подойти к телефону. Его собеседник делал вид, что настаивает на разговоре со мной.

— Полковник говорит — ему бы только услышать твой голос и убедиться, что ты жива, — раздражённо сказал Дьявол, протягивая мне трубку.

С меня было достаточно. Я заорала во все горло:

— Да отвяжитесь вы все от меня! Какое ему дело до того, жива ли я! Пусть катится ко всем чертям!

— Увы… — начал было Дьявол. — А, вы слышали! Пожалуйста, пожалуйста, до свиданья.

Не взглянув на меня, он снова занялся чемоданом. Какое-то время в комнате царило молчание.

— Так как же обстоит дело с Родопами? — прервал молчание Дьявол, запирая чемодан. — Ты соврала?

— Соврала, — подтвердила я.

— Сейчас соврала. — Он наконец посмотрел мне в глаза. — Опять хочешь все запутать. Вот только не знаю зачем.

— Затем, чтобы ты на своей шкуре почувствовал, что значит жить в атмосфере неуверенности. Уже несколько лет ты держишь меня в таком состоянии.

— Решила отомстить?

Я позволила себе выразить наивное удивление:

— При чем тут месть? Если я наврала о Родопах, какие могут быть к т_е_б_е_ претензии?

Он не ответил, напряжённо о чем-то раздумывая. Когда он заговорил, в его голосе чувствовались решимость и отчаяние:

— Так ты утверждаешь, что сейчас говоришь правду? А тогда лгала? Значит, покойник сказал не то, что ты мне сообщила?

— Ну, разумеется, не то. Неужели ты думал, что я уж совсем дура? Из всего, сказанного мною, верно лишь то, что он действительно называл цифры, обозначающие расстояния, и что без карты этого места не найдёшь. Остальное я выдумала. Можете обшарить все Родопы, каждый камешек. Ничего не найдёте.

— Зачем ты это сделала? — тихо спросил он. Думаю, таким разъярённым мне его не приходилось видеть.

— Ты прекрасно знаешь зачем, — холодно ответила я. — И не считай меня глупей, чем я есть.

— О чем ты, не понимаю.

— Можешь не понимать, дело твоё.

Я сидела, съёжившись в кресле, с ножом в руке. Больше всего на свете сейчас Дьяволу хотелось узнать от меня правду. Будь у него пистолет, он, не задумываясь, пустил бы его в ход. Нож в моей руке отбивал охоту к более близкому контакту со мной. Не сказав больше ни слова, он ушёл, оставив чемодан на полу. Я слезла с кресла и заперла входную дверь, накинув ещё цепочку.

В восемь опять зазвонил телефон. Поскольку ещё не изобрели способа убивать людей по телефону, я после некоторого колебания подняла трубку.

— Двадцать четыре восемнадцать, — сказал полковник раздражённым тоном. — Скажите на милость, что это вы вытворяете?

— Вы меня очень хорошо охраняете, большое спасибо, — язвительно поблагодарила я. — Нормальный человек на моем месте уже давно отдал бы концы. Больше я на такую удочку не попадусь.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. И вообще, возьмите себя в руки, постарайтесь избавиться от этой мании преследования. Приезжайте ко мне, вас ожидает сотрудник Интерпола.

— Кто, этот лысый боров?

Полковник вроде бы заколебался:

— Ну, если вам угодно именно так его называть… Мы вас ждём уже целый час! Вы должны были приехать к семи.

— А в Пальмирах вы тоже меня ждали? — зловещим тоном произнесла я.

— В каких Пальмирах?

— На кладбище. Ничего не скажешь, место самое подходящее. Какого черта вы велели мне ехать в Пальмиры? Так вот, слушайте. Сейчас уже вечер, я подожду до утра. А утром устрою скандал на весь город, уж будьте уверены. Всем расскажу — и вашему начальству, я вашим сотрудникам. Я поставлю в известность контрразведку! И пожарную команду! И в газеты позвоню! Втихую мне теперь шею не свернут, если и погибну, так с музыкой! Пусть все об этом узнают.

Полковник очень рассердился:

— Да что вы такое говорите? Кто свернёт вам шею? Что случилось в Пальмирах?

— Уж вы-то должны быть в курсе.

— Ну хорошо, хорошо. Я в курсе, но хочу ещё раз услышать от вас. Допустим, мне доставляет удовольствие слушать рассказы о том, что я сделал. Итак, что же случилось?

— Да ничего особенного. Позвонила ваша секретарша. Сказала, что соединяет с вами. И соединила. Вы велели мне через час быть в Пальмирах, потому что кончаете операцию и мне надо кого-то опознать.

— И я назвал пароль?

— Нет, я теперь я понимаю почему. Сейчас вы намерены утверждать, что не вы звонили.

— Намерен, честное слово намерен, — подтвердил полковник. — Подождите минуточку, я вам сейчас перезвоню.

Минуточка растянулась на полчаса. Потом полковник снова позвонил, и мне показалось, что он очень рассержен.

— Хотелось бы знать, что вы успели сделать за то короткое время, которое прошло между вашим визитом ко мне и утром сегодняшнего дня? — спросил он. — Вам действительно звонили, действительно вызывали в Пальмиры. Как вам удалось выйти из этого живой и невредимой?

— Только потому, что бензина не хватило. И ещё потому, что я излишне нюхливая. Вот если бы они догадались применить другую гадость, а не ту, которой усыпили меня в Копенгагене… Помереть же я должна была потому, что вы поверили в Родопы.

— Боже мой, какие ещё Родопы?!

В раздражённом тоне полковника слышалось столько искреннего недоумения, что я окончательно отбросила недавние подозрения. В самом деле, с этими своими подозрениями я могу докатиться до того, что буду считать полковника членом банды, всю нашу милицию подкупленной, а Главное управление — штаб-квартирой гангстеров по эту сторону границы. Разумнее признать, что полковника просто-напросто обманывали.

Я рассказала о вчерашнем разговоре и событиях, имевших место сегодня утром. После чего дала понять, что роль приманки мне не нравится. В заключение я сказала:

— Хоть это и трудно, но я в конце концов могу поверить, что вы не заинтересованы в моей смерти. Но тогда вам прядётся признать, что вас обманывают. Лысый боров тоже лицо подставное, это я вам говорю. И я отказываюсь покидать свою квартиру. Делайте, что хотите.

Полковник не стал настаивать и согласился, чтобы я осталась в добровольном заключении. Поздно вечером позвонила Алиция. У меня создалось впечатление, что и её втянули в кампанию против меня, но это меня не очень огорчило. Я была уверена, что она очень скоро разберётся во всем. Уж я-то Алицию хорошо знала: она никому не поверит, пока сама сто раз не проверит.

Утром Дьявол попытался проникнуть в квартиру, но ему помешала цепочка на двери. Я проснулась, услышав, как он дёргает её, вышла в прихожую и заявила, что в квартиру его не впущу. Он пригрозил, что вызовет милицию, на что я с энтузиазмом согласилась. Кончилось тем, что, приоткрыв дверь на длину цепочки, я подала ему его бритвенные принадлежности, и он опять исчез с глаз моих.

Что же мне делать дальше? У него есть ключи. Если я выйду из квартиры, он воспользуется моим отсутствием и устроит в квартире засаду. А у меня уже кончались сигареты, нужно купить чай и кое-какие лекарства. Полковник не давал о себе знать. Идиотское создалось положение, и, говоря до правде, я была гораздо ближе к сумасшествию, чем когда-либо.

Сигареты и продукты мне привезла на другой день донельзя взволнованная Явка, я попросила её об этом по телефону. Приехав, она заявила, что тут ошивается некий мерзавец, который следил за ней.

— Где ошивается?

— Да тут, у тебя на лестнице, выше этажом. Я звоню в твою дверь, а он выставил рожу и смотрит. Нет, я так не могу, я человек нервный. Кончай, пожалуйста, все эти штучки.

— Я бы рада, да не знаю как.

— Но ведь я теперь боюсь выйти!

— Так не выходи. Я, может, тоже боюсь.

— Но мне же надо домой!

В конце концов за ней приехал муж, которого я в квартиру не впустила. Не впустила также и человека, который пришёл снимать показание электросчётчика. Ему пришлось поверить мне на слово и записать ту цифру, которую я назвала. Не впустила я и приходящую домработницу, которую хорошо знала, и незнакомого мне человека, выдававшего себя за работника телефонного узла и очень настаивавшего, чтобы я его впустила. Одиннадцать раз мне звонили разные лица и под разными предлогами пытались выманить меня из квартиры, причём дважды в ответ на моё требование назвать пароль вешали трубку. На третий день появился Дьявол.

— Я желал бы получить свой чемодан, — холодно заявил он.

— Сразу надо было забирать! — огрызнулась я.

— Но раз уж я не забрал, будь так любезна и отдай мне его теперь.

— Хорошо, я спущу его тебе на верёвке с балкона.

— И устроишь представление для всей улицы? Хватит валять дурака. Я могу не входить, выставь его на лестницу.

На меня опять, как видно, нашло умственное затмение, ибо я отправилась за чемоданом, оставив дверь закрытой лишь на цепочку. Когда я вернулась, волоча чемодан, в дверях уже был не Дьявол, а какой-то незнакомый тип. И этот тип пытался перерезать цепочку ножницами для железа. При этом он так поставил ногу, чтобы я не могла захлопнуть дверь.

При виде его я выронила чемодан. Единственным орудием, оказавшимся под рукой, была та тяжёлая штука, которую мои сыновья поднимали, когда делали зарядку. Если не ошибаюсь, эту штуку называют гантели. Они лежали на скамейке в прихожей, у самой двери.

Схватив гантели, я изо всей силы стукнула до доступному для меня фрагменту взломщика. Лопнула надрезанная цепочка, а гантели свалились ему на ногу. Заорав не своим голосом, он от боли отдёрнул ногу, и я тут же захлопнула дверь. Замок я заперла так, чтобы его нельзя было открыть снаружи. А его тут же попытались открыть. Без сил опустившись на скамейку, я слушала, как они возились с замком. Потом все стихло.

Наглость Дьявола была поистине безгранична. Через несколько минут он позвонил из автомата и, ни словом не упоминая о происшедшем, потребовал чемодан. Мне очень хотелось сбросить чемодан ему на голову, но меня удержало опасение, что повреждение чемодана даст ему повод и впредь не оставлять меня в покое. Он может, например, подать на меня в суд, призвав в качестве свидетелей тех людей, которые будут наблюдать момент сбрасывания чемодана с четвёртого этажа. Поэтому я поступила по-другому: нашла моток верёвки, привязала верёвку к ручке чемодана и без особого труда спустила его с балкона, не вдаваясь ни в какие объяснения.

Разорванную цепочку я соединила куском толстой проволоки — хорошо, она нашлась в квартире. Я понимала, что это совершенно недостаточные меры безопасности и принялась за поиски дополнительных средств. В результате поисков в буфете была обнаружена большая и тяжёлая колотушка для отбивания мяса, на очень длинной ручке. Кроме того, я приготовила большой кусок ваты, завёрнутый в марлю. Это на тот случай, если они хитростью заставят меня приоткрыть дверь на длину цепочки и через щель попытаются воздействовать на меня каким-нибудь химическим средством, распылив его. Думаю, что вышеупомянутая маска если не полностью обезопасит меня от воздействия усыпляющего или наркотического газа, то, во всяком случае, значительно ослабит его действие.

Когда я занималась спуском чемодана, у меня была возможность обозреть ближайшие окрестности моего дома, и я заметила, что напротив, на газоне, какой-то человек чинил «сирену», лёжа под машиной. Другой сидел на траве рядом и с мученическим выражением на лице подавал первому инструменты. Оба с радостью бросили работу и с большим интересом наблюдали за моими манипуляциями с чемоданом, после чего с явной неохотой вернулись к прерванному занятию. Тоже мне, нашли развлечение! Будь у меня под рукой граната, швырнула бы в них!

Вооружившись наступательным и оборонительным оружием, я почувствовала себя более уверенно. За три дня, проведённые в добровольном домашнем заточении, я дошла до ручки. Скопившееся во мне раздражение требовало выхода, и я с готовностью бросилась к телефону, когда он зазвонил.

— Двадцать четыре восемнадцать, — сказал незнакомый голос. — Полковник просит вас прибыть к нам. Приехал человек из Интерпола. Полковник велел сказать, что настоящий. Сейчас они с полковником в городе, но через час будут ждать вас в «Гранде».

— Дудки, — невежливо ответила я.

— Как, простите?

— Дудки. Пусть ждут, если им так хочется, но я не приеду. Я же говорила, что не выйду отсюда!

Через десять минут он опять позвонил.

— Двадцать четыре восемнадцать, а если они с полковником приедут к вам?

— Если согласны разговаривать на лестнице, пусть приезжают. В квартиру никого не впущу.

— Тогда приезжайте вы. Мы дадим вам сопровождающих.

— Подавитесь своими сопровождающими…

В состоянии крайнего душевного напряжения ожидала я весточки от Алиции. И была полна решимости не верить никому, пока не получу доказательств, что этот человек послан ею. Ярость бушевала во мне, как лава в действующем вулкане.

Через полчаса позвонили в дверь. Закрыв лицо маской и взяв в руки колотушку, я подошла к двери, полная решимости пустить её в ход при малейшем подозрительном движении. Так как от Алиции до-прежнему не было никакой вести, у меня были все основания полагать, что это опять гангстеры — как видно, у них не осталось времени, и они идут ва-банк.

За дверью оказался незнакомый человек. Так я и думала!

— Чего надо? — невнятно произнесла я, так как вата порядком-таки мешала.

— Я от полковника Едлины, — сказал незнакомец, глядя на меня с удивлением. — Двадцать четыре восемнадцать. Буду вас сопровождать.

— Поищите себе другую компанию. Вот если бы тут, на лестнице, стоял полк солдат в полном обмундировании, я, может быть, и вышла. Да и то, если бы с ними был сам Циранкевич, потому что только его я хорошо знаю в лицо. Так что привет! Марш в Родопы!

Прежде чем он успел ответить, я захлопнула дверь. Вскоре по телефону возобновились переговоры и уговоры. Мне предлагались на выбор две возможности: или полковник приезжает во мне, или я к полковнику. От визита его ко мне я тут же отказалась категорически: ведь этот несчастный человек, которого обманывают на каждом шагу — я, разумеется, имею в виду полковника, — не сможет явиться ко мне в сопровождении всего своего отдела. С ним будут один или два человека, разумеется бандиты, которым он полностью доверяет, а они прикончат здесь и его, и меня. Из двух зол лучше уж мне ехать к нему. Но не в «Гранд» же!

Наконец позвонил сам полковник.

— Я все понимаю, но так не может дальше продолжаться. Мне доложили, что вы никого не желаете впускать в квартиру. Не желаете вы также приехать в «Гранд-отель»…

— …и силой вы меня отсюда не вытащите, — дополнила я.

— Так что же вы предлагаете?

— Так я быть, я пойду на большой риск и сама приеду к вам, но только в Главное управление и только после того, как предварительно сама позвоню вам туда. Больше я не попадусь на удочку. Позвоню сама. Надеюсь, телефонная книга не была подделана два года назад в предвидении теперешних событий и номер вашего телефона в ней настоящий. Но предупреждаю, что всякого, кто по дороге попытается приблизиться ко мне, я бью без предупреждения. Чтобы потом не было претензий.

— Ладно, бейте. В управлении я буду через пятнадцать минут. Звоните и приезжайте, но не подведите. Дело неотложное!

Выждав пятнадцать минут, я позвонила в управление. Коммутатор сразу соединил меня с нужным номером. Несколько гудков, и вот в трубке послышался несколько запыхавшийся голос полковника:

— Фу, еле успел. Пришлось бежать по лестнице. Какие ещё физкультурные упражнения запланированы у вас для меня?

— Пока не знаю. Ладно, приеду.

— У вашего дома находятся двое наших людей. Не бейте их. Впрочем, они предупреждены и будут держаться на расстоянии. Жду.

Уже стемнело. Лестница была освещена. С ножом в одной руке и колотушкой в другой я впервые покинула квартиру после трек дней сидения взаперти. Оружие мешало мне запереть дверь, но я как-то ухитрилась это сделать и спустилась вниз. Как же теперь мне отключить противоугонное устройство в машине, на выпуская из рук ножа и колотушки? А тут ещё сумка в руках.

Переложив оружие в левую руку, я принялась правой шарить под задним крылом и, разумеется, прикоснулась ключом к кузову. Раздался истошный вой, я сама испугалась и, забыв всякую осторожность, быстренько отключила установку. Вой прекратился. Осмотревшись, я увидела на другой стороне улицы двух мужчин, тех самых подозрительных типов. Они стояли возле своей ухе отремонтированной «сирены» и внимательно наблюдали за мной. Хотя уличные фонари светили довольно слабо, я на всякий случай грозно поглядела на них и села в машину. Сложив своё оружие на коленях, я тронулась в путь.

Следом за мной двинулась «сирена». Пожав плечами, я сильнее нажала на газ. Расстояние между нами должно было резко увеличиться, но, глядя в зеркало заднего вида, я убедилась, что ничего подобного не произошло. «Сирена» не отставала от меня. Странно.

Я проверила ручной тормоз, не затянут ли он случайно. Потом опять посмотрела назад, и тут что-то внезапно упало на мостовую прямо передо мной. И я это что-то переехала.

Мне стало нехорошо. Неужели человек? Никогда в жизни не наезжала я на человека. Раз переехала курицу, так и то несколько дней была не в себе. Дальше я действовала уже автоматически, забыв обо всем на свете.

Пяти метров мне хватило, чтобы остановить машину. В этом месте дорога шла с небольшим подъёмом вверх, и меня занесло поперёк мостовой. Оставив машину включённой на первой скорости (не знаю, когда я её успела включить), я выдернула ключи зажигания и выскочила из машины, на ходу подхватив покатившуюся с колен колотушку.

Не знаю, что бы я сделала, если бы то, что я переехала, оказалось человеком. Но это был не человек. Это была доска, тщательно обмотанная тряпками. Я её хорошо разглядела при свете уличных фонарей.

Я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание. У меня не было сил подняться, и я продолжала стоять на коленях посреди мостовой, склонившись над проклятой доской. Какой-то человек подбежал ко мне, взял под руку и попытался поднять.

— Скорей! — прошептал он мне на ухе.

Все ещё находясь в шоковом состояния, я не сопротивлялась, когда он потащил меня к «ягуару». Вдруг до моего сознания дошло, что за рулём моей машины сидит какой-то незнакомый человек. Тот, что тащил меня, попытался разжать мой судорожно сжатый кулак, чтобы извлечь ключи от зажигания. Из «сирены», затормозившей перед кучей тряпья, выскочили двое.

Тошнотворная слабость, овладевшая мною, вдруг мгновенно испарилась. Ей на смену пришло ставшее уже привычным состояние бешеной ярости. Одним движением вырвалась я из рук удерживавшего меня негодяя и с криком «прочь, свинья!» изо всей силы огрела его колотушкой.

Он попытался уклониться, но я все-таки попала, да так, что загудело. Правда, что именно загудело, не знаю, а выяснять было некогда. Расправившись с одним, я как разъярённая фурия двинулась на того, что сидел за рулём. Оглушённый негодяй, немного оправившись, попытался меня удержать, схватив за воротник жакета. Сдержать меня, однако, в тот момент не смог бы никто. Что ткань! В тот момент я была способна разнести в клочья стальную броню. Оставив воротник в руках негодяя, я замахнулась на сидящего за рулём, но тот успел сориентироваться и, сжавшись в комок, вывалился из машины через противоположную дверцу, так что мой удар пришёлся, к сожалению, по пустому сиденью. Опять загудело, на сей раз понятно что.

Тем временем к драке подключились подоспевшие из «сирены». Один из них сцепился с первым из нападавших, а второй попытался помешать мне сесть в «ягуар».

— Прочь! — опять завопила я и замахнулась колотушкой, но он не стал упорствовать и мгновенно исчез. Не проверяя, не лежит ли кто под машиной, взревев мотором, я рванула с места.

В зеркальце я видела, что драка сразу прекратилась и проклятая «сирена» опять кинулась за мной. С ума сойти! Сигналя во всю мочь, с включёнными фарами я ворвалась на Пулавскую, как четыре всадника Апокалипсиса, вместе взятые, и, заскрежетав тормозами, резко остановилась у подъезда Главного управления милиции. Из здания выскочили несколько привлечённых шумом милиционеров. Тут же подъехала и остановилась проклятая «сирена». С пеной у рта, преисполненная желанием немедленно разделаться с преследователями, я выскочила из машины и, подняв над головой колотушку, кинулась к ним со своим боевым кличем «прочь!» — как-то ничего другого не приходило в голову.

Не знаю, что бы я с ними сделала, но «сирену» как ветром сдуло — она умчалась от меня задним ходом. Я была полна решимости преследовать её на своей машине. Тоже, наверное, сгоряча задним ходом. Но тут меня окружили люди, и я малость опомнилась. Во всяком случае, преследовать их не стала и руку с оружием опустила.

— Вы к полковнику, не так ли? — робко спросил меня один из милиционеров.

Я хмуро кивнула, так как говорить ещё не могла.

— Простите, — так же робко поинтересовался второй, — но почему вы прогнали отсюда нашу машину?

Теперь я уже была в состоянии говорить.

— Какую вашу машину?

— Ну, «сирену». Теперь они стоят вон там и боятся подъезжать.

— Перестаньте морочить мне голову! — отрезала я.

Заперев машину, я, сопровождаемая одним на милиционеров, направилась к полковнику. Встречные обращали на меня внимание, и неудивительно, так как выглядела я расчудесно: всклокоченная, воротник оторван, один рукав жакета разорван и — я не заметила когда — чулок на колене лопнул. В руке — колотушка, в глазах — безумие отчаяния.

В кабинете у полковника находился человек, лицо которого показалось мне знакомым. Ох, видела я его уже, точно, где-то видела. Я, как вошла, так и застыла на пороге, поправ не только хорошие манеры, но и элементарные правила вежливости.

— Этого мерзавца я знаю, — сквозь стиснутые зубы произнесла я, с ненавистью тыча колотушкой в сторону упомянутого мерзавца. — Вы думаете, кто это? — спросила я полковника.

Оба молча смотрели на меня, не в силах вымолвить ни слова. Так же молча полковник вопросительно взглянул на сопровождавшего меня милиционера.

— Разрешите доложить, ничего не понимаю, — поспешно отозвался тот. — Кажется, гражданка избила наших людей. Поручик сейчас придёт.

Я сдвинулась с порога, пропуская вновь прибывшего. У него была рассечена губа и он вытирал лицо носовым платном. Невзирая на травму, он почему-то улыбался.

— Что происходит? — спросил полковник. — Что все это значит?

— Предмет кухонной утвари в руках женщины — страшное оружие, — объявил пострадавший и любезно поклонился мне. — Напрасно вы нас посылали, товарищ полковник, мы только зря потеряли день. Этой скалкой пани смогла бы разогнать целый батальон.

И, обратясь ко мне, добавил:

— Честное слово, когда здесь, на стоянке, вы ринулись на нас, у меня душа ушла в пятки. Никогда в жизни мне не было так страшно.

— Ведь я же вас просил не бить наших! — полковник с упрёком посмотрел на меня, и глаза его весело заблестели. — А теперь, — обратился он к своему подчинённому, — доложите, что случилось и почему гражданка в таком виде?

— Её пытались задержать. Двое мужчин остановили машину, в которой она ехала, и попытались увезти её, причём один уже сел за руль её машины. Я не совсем понял, что произошло. — Тут он обратился ко мне: — У них что, не было ключей от зажигания?

— Вот именно, — с мрачным удовлетворением подтвердила я. — Пытались вырвать их у меня. Как же!

— Так я и думал, но было темно, и я не все смог разглядеть. Мы ехали сразу за «ягуаром» и бросились пани на помощь, но она разогнала нападавших прежде, чем мы подоспели. Не убила же она их только потому, что при виде нас они сбежали. Я хотел помочь ей сесть в машину и узнать, не ранена ли она, но так как она и меня хотела огреть своей деревяшкой, я счёл за лучшее оставить её в покое. Мы не смогли преследовать нападавших, так как нашей задачей было сопровождение гражданки. А знаете ли вы, — тут он опять обратился ко мне, — что мы из-за вас чуть под трамвай не угодили?

— Ну что вы на это скажете? — спросил меня полковник со вздохом.

Я недоверчиво выслушала отчёт поручика и решительно заявила:

— Все это враки. Он гнался за мной на «сирене». И мешал мне сесть в машину. И пусть объяснит, как это он умудрился не отстать от меня на своём драндулете. Или эти «сирены» у вас были понатыканы по всей трассе?

— Сказать? — спросил поручик полковника.

Тот кивнул:

— Скажите. Иначе эта женщина не успокоится.

— На «сирене» установлен двигатель от «ягуара», — объяснил поручик. — Но, учтите, это служебная тайна, никто не должен знать. Ну и кое-какие ещё детали — сцепление, коробка скоростей, ещё кое-что. От «сирены» остался, по сути дела, только кузов.

— А подвеска? — поинтересовалась я неожиданно для самой себя.

— От «фольксвагена».

— И держится?

— Вроде держится. Приварили на совесть…

— Послушайте, давайте кончим с технической частью, — перебил полковник. — Что будете пить — чай, кофе?

— Я напьюсь воды прямо из-под крана. Ну что, теперь убедились? Я была права, когда не хотела выходить на дому. И меня не так-то легко переубедить. Но вернёмся к присутствующим. Так кто же этот человек, по-вашему?

— По-моему, это наш сотрудник. Сколько лет вы у нас работаете, майор?

— Четырнадцать, — улыбнулся майор, и тут я вспомнила, откуда его знаю. Мы с ним вместе были на одной из городских конференций. Он тогда ещё рассказал мне много интересного о деятельности контрабандистов.

— Ох, извините, — я испытала нечто вроде укоров совести и решилась наконец сесть. — Ну, хорошо, так и быть, дайте мне немного холодной воды и горячего кофе. Но чтоб все пили то же самое!

— Разрешите нам хоть воду не пить, — попросил полковник, и я вдруг почувствовала, как атмосфера разрядилась. Мир вроде бы приходил в норму, но пока в это трудно было поверить.

С гневом и возмущением рассказала я о событиях последних трех дней, хотя это и нелегко мне далось — столь сильно укоренилось недоверие ко всем на свете. Рассказала я и о роли Дьявола.

Присутствующим я лишь изложила факты и воздержалась от комментариев. Полковник слушал внимательно, весёлый блеск в его глазах погас. Потом он взглянул на поручика.

— «Фольксваген» въехал во двор в шестнадцать ноль восемь, — доложил тот. — В машине два человека. До отъезда гражданки находились во дворе.

Полковник повёл подбородком, и поручика как ветром сдуло.

Не знаю, откуда взялась секретарша в столь позднее время, но она принесла кофе для всех и воду для меня. Воду я выпила, а свою чашку кофе демонстративно заменила на чашку майора, дождавшись, когда он положил себе сахар и размешал его. Можно сказать, не успел человек и рта раскрыть… Глубокие корни пустила во мне подозрительность.

Под рукой у полковника звякнул звонок. Он нажал кнопку.

— Приехали, — приглушённым голосом информировал стол.

— Пусть войдут, — распорядился полковник и обратился ко мне: — Прибыли представители Интерпола. Я лично ручаюсь за них. В состоянии вы с ними говорить или опять станете обижать их?

— Не знаю, — мрачно ответила я. — Посмотрю.

В комнату вошли два человека. Я знала обоих. Первым был весь отливающий розовым лысый боров, вторым — мужчина, который на пальмирском шоссе налил бензин в мою машину.

Я проявила потрясающую выдержку. Никаких резких жестов, никаких обидных слов. Просто я медленно поднялась и отошла к креслу, стоящему в углу у стены. Обеспечив безопасность тыла, я присела на подлокотник кресла. В правой руке я держала колотушку, в левой, лязгнув, открылся пружинный нож.

— Несколькими фразами я с ними обменяюсь, — холодно заявила я полковнику, — но отсюда я выйду лишь под эскортом вооружённых милиционеров. Этот лысый у меня уже в печёнках сидит, а второй подвернулся мне под Пальмирами, там, где меня собирались пристукнуть. Бензинчик мне напивал! И вы хотите, чтобы я их приняла за сотрудников Интерпола и все им рассказала? Да я лишь потому-то и жива до сих пор, что не болтала! Пожалуй, и дальше помолчу.

— Да что же это такое! — в отчаянии воскликнул полковник и отёр пот со лба. — Господа, я бессилен что-либо сделать, — обратился он по-французски к вошедшим. — Мадам пришлось много пережить, этим объясняется её… гм… странное состояние. Не знаю, что и делать. Боюсь, придётся пригласить врача.

— Простите, может быть, разрешите попробовать мне, — тихо произнёс по-польски пальмирский проезжий.

Он с улыбкой взглянул на меня, и я вдруг вспомнила, как жутко выгляжу. Опасность опасностью, переживания переживаниями, драма в личной жизни своим путём, но ведь жизнь продолжается! Говорят, есть такие женщины, в присутствии которых мужчины вдруг сразу начинают чувствовать себя мужчинами, и наверняка должны быть мужчины, в присутствии которых каждая женщина осознает, что она прежде всего женщина. И ничего с этим не поделаешь! Настоятельная необходимость немедленно посмотреться в зеркало и полная невозможность сделать это окончательно испортили моё и без того не наилучшее настроение.

Отчаявшаяся, озлобленная, ожесточившаяся против всего света, я мрачно глядела на него и ждала, что он мне скажет.

— Ведь есть же на свете кто-нибудь, кому вы полностью доверяете? — мягко и сердечно спросил он.

— Раз-два и обчёлся, — с горечью ответила я. — А если быть точной, то именно два человека. Интересно, кто из них дал вам рекомендацию?

— Зразы говяжьи по-варшавски, — медленно произнёс он. — И нельзя два раза войти в одну и ту же реку.

Воцарившееся молчание длилось долго, неимоверно долго. Я не верила собственным ушам. Медленно, с трудом, через толстую оболочку кошмара пробивался к моему сознанию смысл услышанного. Я чувствовала, как постепенно тает переполнявший сердце леденящий ужас, как спадает то страшное напряжение, в котором я пребывала все это время. Меня душили с трудом сдерживаемые слезы, слезы невыразимого облегчения. Колотушка и нож вывалились у меня из рук, я всхлипнула, кинулась на грудь этому замечательному человеку и разревелась.

Пальмирский знакомый терпеливо держал меня в объятиях, а я рыдала ему в жилетку, судорожно вцепившись в отвороты его пиджака и с отчаянием думая о том, что моё лицо годится теперь лишь для того, чтобы сидеть на нем.

— Каким образом, — всхлипывая и сморкаясь в его носовой платок, с трудом выговорила я, — каким образом вы узнали о них?

— Вашего друга я знаю очень давно, так получилось, что он и мой друг. А с вашей подругой я познакомился несколько дней назад в Копенгагене. Насколько мне известно, она проявила поразительную дотошность в установлении моей личности.

Он смотрел на меня с улыбкой, тактично скрывая отвращение, которое в этот момент я не могла не вызывать. Лысый боров тоже дружелюбно и с интересом поглядывал на меня, хотя было видно, что он ничего не понимает. Полковник и майор проявляли доброжелательное любопытство. Мир вокруг меня с каждой секундой терял свой угрюмый облик и начинал сверкать и переливаться всеми цветами радуги.

С трудом заставила я себя оторваться от самого лучшего в мире человека.

— Зеркало! — простонала я. — Неужели в вашем управлении не найдётся ни одного зеркала?


* * *

— Не знаю, собственно, с чего начать, — говорил пятнадцать минут спустя лысый боров, смущённо приглаживая светлые волосинки, окаймляющие розовую лысину. — Пожалуй, лучше всего будет, если вы расскажете обо всем, что с вами произошло после того, как мы вас потеряли из поля зрения в Копенгагене.

Бесшумно наматывалась плёнка небольшого магнитофона. Прекрасное настроение, в котором я пребывала, трансформировало все пережитое мною в увлекательные приключения. Время от времени меня прерывали, прося уточнить ту или иную деталь. Диспетчерскую в бразильской резиденции гангстеров мне пришлось изобразить на бумаге, электрифицированную карту тоже. Вот ещё раз пригодились навыки, приобретённые за годы учения.

— Вы и в самом деле не умеете плавать? — поинтересовался полковник.

— Плохо. Но воду люблю и, представьте себе, под конец я почти научилась управлять яхтой.

— Мы имели возможность убедиться в этом, — подтвердил лысый боров и вдруг весело подмигнул.

Лучший в мире мужчина рассмеялся и пояснил:

— Ведь это наши катера гнались за вами у берегов Испании. Мы получили сообщение, что там пройдёт ваша яхта, и ждали вас, но потом… потом события развернулись так, что мы подумали, уж не контрабандисты ли это какие. Яхта шла неосвещённой…

Боже мой! А я собралась стрелять в них — не только из пулемётов, но даже из пушки! Я сообщила им об этом, и всем стало ещё веселее. Потом я продолжила свой рассказ.

Когда я рассказала о том, как меня бросили в подземелье замка Шомон и каким образом я оттуда выбралась, на лицах присутствующих появилось выражение, которое мне трудно описать, — смесь недоверия с восхищением. Я же продолжала рассказывать дальше. Вот я добралась до сейфа шефа и его чудесной карты. Слушатели уже не могли усидеть на месте. Лысый боров на розового стал пурпурным.

— Шомон! — нервно восклицал он. — Шомон! Пять лет назад этот замок арендовало частное лицо. У нас не было никаких подозрений, никакой ниточки, ведущей к этому замку… Кто бы мог подумать?

Он вытащил из папки большой конверт и высыпал из него на стол множество фотографий. С одной из них на меня смотрело младенчески невинное личико патлатого, на другой было неизвестное мне здание среди пальм, на третьей — солидный благопристойный господин с сединой на висках, тот самый, что спрашивал по-немецки, как это меня могли принять за Мадлен.

Было там много и других фотографий. Вот мягко покачивается на волнах, переливающихся солнечными бликами, чудесная яхта «Морская звезда». Я засмотрелась на неё и с ужасом почувствовала, как в моем легкомысленном сердце пробуждается желание опять услышать шум океанской волны, разрезаемой носом яхты, опять увидеть безбрежную даль моря, голубое небо, опять почувствовать мягкое колыхание океана. Да неужели мне ещё было мало?!

— Шефа здесь нет, — сказала я, просмотрев все фотографии и отложив в сторону те, на которых были изображены знакомые мне лица.

Кроме шефа, там не было того красивого мужчины с глазами, напоминавшими отблески на скалах Лазурного грота. Признаюсь, я этому обрадовалась и не сочла необходимым информировать о нем Интерпол. У меня не было к нему никаких претензий. В конце концов, это не его вина, что я вбила себе в голову блондина. Если уж хотят, пусть ловят его без моей помощи.

На отложенные мною фотографии присутствующие набросились, как коршуны. Меня удивило, сколько всего они ещё не знали. Поразительно, до чего же хорошо была законспирирована такая большая гангстерская шайка! Шеф обладал несомненным организаторским талантом.

— И только сейчас вы нам рассказали обо всем этом! — в ужасе простонал лысый. — Почему вы не пришли к нам ещё в Париже?

— Мне надо было немедленно скрыться, так как меня выследили у датского посольства, — пояснила я.

— У датского посольства? — Лысый немного подумал. — А, действительно, там был наш человек. Он видел, как вы входили. У него была ваша фотография.

— В самом деле? — я изобразила вежливое удивление и оставила эту тему.

Я вытащила календарик Дома книги и продиктовала им записанные ещё в Бразилии адреса и клички. Как я и думала, моя информация обрадовала их чрезвычайно. Лысый сиял собственным светом, пальмирский знакомый в возбуждении ходил по комнате, полковник не скрывал своего полного удовлетворения.

— Ну, теперь вы быстро с ними покончите, — сказал он представителям Интерпола.

— Думаю, что за неделю управимся, — ответил пальмирский знакомый. — Все говорит о том, что гангстеры действительно не отдавали себе отчёта в том, как много знает пани Иоанна. Если мы теперь ударим сразу в нескольких направлениях… Но главное, что им не удастся добраться до своих сокровищ. Нам было известно, что они их где-то спрятали, но мы боялись, что они успеют их забрать. Теперь же положение гангстеров очень незавидное.

Лысый аккуратно собирал и складывал фотографии, документы и плёнки с записями и все допытывался, не вспомню ли я ещё чего-нибудь. Я собралась было сообщить им слова покойника, по лысый удержал меня:

— Пока не надо. Б настоящий момент это не самое главное. Пусть клад остаётся на месте. Данные, которые помогут нам найти клад, вы сообщите после того, как преступный синдикат будет ликвидирован. Сейчас же нас беспокоит ещё одна проблема, но я понял, что и вы ничего о ней не знаете. У нас есть основания полагать, что в Северной Африке заново раскидывается сеть притонов, нелегальных игорных домов, но весь этот регион для нас недоступен. Сейчас мы бьёмся над тем, как предотвратить эту опасность.

— Ну, все, что было в наших силах, мы сделали, — облегчение вздохнув, сказал майор. — Остальное уже зависит от вас. Желаем успеха.

Как только мы вернулись к нашей повседневности, моё радужное настроение несколько поблекло. Обращаясь к полковнику, я сказала:

— Все это прекрасно. Но не могли бы и вы кое-что сообщить мне? Хотелось бы прояснить вопрос с Мадлен.

Пальмирский знакомый бросил на меня быстрый взгляд:

— Мадлен?

— Пани Иоанна интересуется этой дамой, так сказать, по соображениям личного характера… — запинаясь, начал объяснять полковник.

— Я знаю, — перебил его пальмирский знакомый.

Наступило неловкое молчание. Что он знал? Откуда? Присутствующие переглянулись, и чувствовалось, что они не решаются чего-то мне сказать.

— Говорите, чего уж там, — подбодрила я полковника. — Меня ничто не удивит. Не первый раз одну женщину бросают ради другой. Правда, на сей раз все получилось особенно мерзко, и мне бы хотелось выяснить дело до конца.

Они все-таки продолжали колебаться.

— Полагаю, что вскоре я полностью смогу удовлетворить ваше любопытство, — отозвался наконец пальмирский знакомый. — Через несколько дней. А пока, прошу извинить, Интерпол предпочёл бы не затрагивать этого вопроса.

— Ну, ладно. А по своей линии вы не могли бы мне чего-нибудь сообщить? — обратилась я к полковнику, упрямо придерживаясь темы.

Полковник тяжело вздохнул и нажал на кнопку.

— Казик вернулся? — поинтересовался он у стола. Тот ответил хриплым голосом:

— Только что прибыл. Ожидает.

— Пусть войдёт.

Вошёл поручик, тот самый, которому я нанесла травму. Посмотрел на меня, потом на полковника.

— Да чего уж там, — пробурчал тот. — Говорите. Я в таком возрасте, когда позволительно совершать ошибки.

— Все подтвердилось, — доложил поручик. — Его часто видели с платиновой блондинкой — молодой красивой женщиной с тёмными глазами. У неё серый «оппель-рекорд», номер французский. Здесь появилась несколько месяцев назад, ни в чем замечена не была. Проживает в гостинице «Бристоль». В четверг в ноль часов шестнадцать минут коммутатор гостиницы соединил её с номером домашнего телефона пани Иоанны, разговор вёлся на немецком языке. Что вы делали в это время?

— Наверное, была в ванной, — ответила я. — Когда бежит вода, ничего не слышно.

— Так вот. Ей сообщили, что вы все рассказали и данные записаны. Утром в пятницу, в шесть часов сорок две минуты встреча в машине. В девять «оппель» поехал в Пальмиры, вернулся около часа. Следующая встреча в тот же день, в девятнадцать тридцать три. В ней участвовал некий Гастон Лемель, французский гражданин, проживающий в «Гранде». В субботу утром он улетел в Париж. Последняя встреча состоялась сегодня в два десять. Нами задержаны двое подозрительных. Один по пьянке проболтался, что согласился участвовать в похищении, за что получил пятьсот долларов. Второй задержан в Пальмирах. Уверяет, что поехал туда с единственной целью подышать свежим воздухом. Может, я докладываю чересчур кратко? Нет? «Фольксваген» выехал со двора через десять минут после нашего отъезда и скрылся в неизвестном направлении. Его ищут.

— И в самом деле излишне кратко, — недовольно сказала я. — Так я толком ничего и не поняла, разве что в самых общих чертах. Получается, что я права: они действовали вместе, он поставлял ей сведения и не возражал против моего переселения в мир иной. Ну, и наняли себе в помощь наших хулиганов. Правильно?

— Вот именно, — хмуро подтвердил полковник. — Черт бы их побрал! Глупейшая история. Мне остаётся лишь просить у вас прощения и поздравить с тем, что вы раньше меня во всем этом разобрались.

Мне это не доставило ни малейшего удовлетворения.

— Разобралась я ещё три года назад. Понимала уже тогда, что совместная наша жизнь не задалась, но сама себя обманывала. Ну да ладно, все это пустяки. Так вы сказали, пан поручик, что «фольксваген» уехал через десять минут после нас? У Дьявола были ключи от квартиры, и теперь по возвращении меня наверняка ожидает бомба с часовым механизмом или яд в банке с чаем.

Полковник постарался меня успокоить:

— Я убеждён, что вы ошибаетесь, но мы все же проверим. С вами поедет поручик и поищет бомбу, а чай купите свежий. И учтите, ещё какое-то время вы будете находиться под охраной, пока вся эта история не закончится. Только, пожалуйста, не пускайте так часто в ход вашу колотушку!

Наша беседа закончилась поздно ночью. Из здания главного управления милиции я вышла в большой компании. Больше всего на свете мне теперь хотелось прицепиться, как пиявка, к пальмирскому знакомому, так как только при нем я чувствовала себя в безопасности. Однако, с другой стороны, мой теперешний внешний вид был такой, что гораздо благоразумнее было бы как можно скорее исчезнуть из его поля зрения. Конец терзавшим меня противоположным стремлениям положил он сам, договорившись встретиться со мной через несколько дней.

— Я много слышал о вас, — улыбнулся он на прощание. — И был уверен, прошу меня простить, что вас здорово приукрасили. Теперь же вижу, что, напротив, вас недооценили. Разрешите выразить вам моё искреннее уважение и восхищение.

Я не совсем поняла, что он хотел сказать, но это было неважно. Важным был сам факт, что он жил на свете и что мне предстояла встреча с ним. Это позволяло смотреть в будущее с надеждой.

Страшно зевая, поручик тщательно обыскал всю мою квартиру и официально заявил, что бомба не обнаружена. Первый раз после долгих мучительных месяцев я легла спать спокойно, как самый обыкновенный гражданин Польши.


* * *

Через четыре дня маня известили, что мои знакомые сидят под замком, а замок Шомон конфискован и вновь передан в собственность государства, шеф же дал деру и продолжает наслаждаться свободой. Впрочем, наслаждение весьма относительное, так как власти преследуют его по пятам, и теперь вместо меня он выступает в амплуа загнанного зверя. На всякий случай я пока отказалась от предложения выехать во Францию.

Дьявол исчез. В душе моей расцветала робкая надежда, что я его больше никогда не увижу.

На следующий день после того, как мне сообщили все это, меня вызвал к себе полковник.

— У меня для вас две новости, — начал он как-то неуверенно. И замолчал. Похоже, не знал, с чего начать.

— Начните с плохой, — посоветовала я. — Ведь наверняка из двух ваших новостей одна хорошая, а другая плохая. Так всегда бывает. Не люблю, когда надо мной нависает неизвестность. Всегда первой ходила на экзамены.

— Вы правы, — вздохнул полковник. — Неприятная новость неприятна и для меня. Вроде бы и опыт работы есть, а вот случаются же такие неожиданности. Я был уверен, что все это вы напридумывали, как свойственно женщинам, а вот, поди ж ты, вы оказались правы.

— Что он сделал? — Я как-то ни минуту не сомневалась, что речь идёт о Дьяволе.

— Сбежал за границу. Улетел вечерним самолётом в Париж в тот день, когда мы тут разговаривали. Откровенно говоря, я этого не предусмотрел. Его разыскивали по всей стране. Машину он продал ещё раньше, но ездил на ней до последнего дня — с согласия нового владельца, так как тот приобрёл её по дешёвке. Только вчера мне пришло в голову начать проверку на пограничных пунктах… Ну и вот. Загранпаспорт у него давно был готов, на границы не поступало распоряжения о его задержании…

— Что он смылся, это понятно, — прервала я. — Но вот что продал машину по дешёвке… Не могу поверить, такое на него не похоже. Чтобы он что-то предал по дешёвке?!

Полковник пожал плечами:

— А что ему в этой мелочи? Подумаешь, на несколько тысяч больше или меньше… — Он спохватился и заговорил о другом: — Я не понимаю, зачем он вообще бежал. Ведь ему ничего не грозило. Официально он никакого преступления не совершил, самое большее, что ему можно было инкриминировать, — разглашение служебной тайны, да и то скорее в этом можно было бы обвинить меня. Вас он не убил… извините…

— Пустяки. Вы уж его простите, он старался как мог…

— Ему можно было бы инкриминировать соучастие в покушении на вас в Пальмирах, но, во-первых, нападение так и не состоялось, а во-вторых, нет никаких доказательств его участия, кроме показаний двух подозрительных личностей. Ему ничего не стоило бы опровергнуть наше обвинение. И за каким дьяволом он удрал за границу? Правда, выехал он легально, ничто не мешает ему вернуться.

— Он не вернётся, — твёрдо заявила я. — Наверняка что-то произошло, о чем мы не знаем. Я хорошо изучила этого человека и убеждена, что из-за женщины он бы на это не пошёл. Уехал он не из-за неё. Что-то ещё должно было случиться.

Полковник как-то странно посмотрел на меня. Я немедленно отреагировала:

— Я знаю, о чем вы подумали. Что я себя утешаю: дескать, потеряла его не из-за бабы, дескать, были какие-то более важные причины, а не просто банальная любовная история.

— Ну, не знаю… Не совсем так. Видите ли, она выехала раньше. У нас не было оснований её задерживать, но там её уже арестовали. А его с ней не было. И вообще они не встретились. Кто знает, может, вы и правы…

Мне были неясны причины, по которым полковник выражался так туманно и осторожно, но сейчас я не стала их выяснять.

— Мне все равно, — сказала я. — Пусть делает, что хочет, меня это не касается. А какая вторая новость?

— И в самом деле хорошая. Удалось найти ту карту, о которой вы говорили. И напали на след вашей симпатии.

— Шефа?

— Шефа, кого же ещё. Вот-вот схватят его в Багдаде. А поскольку вы отказались ехать во Францию, спрашивают, можно ли рассчитывать на беседу с вами завтра около полудня. То есть просим вас прибыть сюда завтра к двенадцати.

— Полковник, ну зачем вы так переживаете? — с ласковым упрёком спросила я. — Ведь это, в конце концов, меня оставили с носом, это мне надо переживать.

— Аж, оставьте, — вдруг разозлился полковник. — Это меня обвели вокруг пальца, меня, старого, опытного волка. Ну, хватит, приходите завтра, сейчас я занят!

Прибыв на следующий день в управление, я увидала на стоянке машин чёрный «БМВ-2000», и у меня почему-то сразу поднялось настроение. Прежде чем войти к полковнику, я посмотрелась в зеркало.

Лысого не было, как видно, пальмирский знакомый приехал один. Он показал мне большой фотоснимок.

— Та самая карта?

— Та самая.

С волнением рассматривала я знакомую карту, её параллели и меридианы, обозначенные без всякой последовательности. На мгновение рядом с картой появился призрак шефа — расплывчатый, нечёткий и уже нестрашный.

— Ну как, вы согласны сообщить нам, что сказал покойник?

— Вы хотите услышать его слова по-французски или предпочитаете в переводе на польский?

— Будьте любезны — дословный текст, так, как он говорил.

Я закрыла глаза, и передо мной предстала комната, полная табачного дыма. Я опять увидела голову умирающего на моей сетке…

— Все сложено сто сорок восемь от семи тысяч двести два от "Б" как Бернард два с половиной метра до центра вход закрыт взрывом связь торговец рыбой Диего па дри…

Открыв глаза, я прибавила:

— Сразу предупреждаю вас, что я понятия не имею, что такое «па дри». Думала над этим много, ни к чему не удалось подогнать. Может, он просто не закончил слова.

— Ведь это к надо, как вы все запомнили! — удивился полковник.

Пальмирский знакомый пришёл в сильное волнение:

— Как вы сказали? «Связь торговец рыбой»… О боже!

Я ничего не понимала:

— А что? Покойник именно так и сказал. Это были его последние слова. Может, он упомянул своего помощника, который вместе с ним доставлял сокровище в горы…

— Ничего подобного! — в радостном возбуждении вскричал пальмирский знакомый. — Это некий Диего Падрильо, действительно торговец рыбой, единственный связной с гангстерами в Северной Африке. Как раз то связующее звено, которого нам недоставало! Прошу прощения, я вас на минуту оставлю, надо немедленно передать эту неслыханно важную информацию. Я сейчас вернусь!

Он выбежал из комнаты. Мы с полковником посмотрели ему вслед, потом друг на друга. Полковник покачал головой.

— Откровенно говоря, я не понимаю, как вы умудрились остаться в живых. Люди расплачивались жизнью и за значительно менее ценные сведения. Ведь, в конце концов, гангстеров переловили только благодаря вам! Поистине вы сидели на бочке с порохом. Ничего удивительного, что вы страдали манией преследования. Нет, на их месте я бы во что бы то ни стало вас прикончил!

— Весьма признательна, — сдержанно поблагодарила я.

Полковник не унимался:

— Вот что мне… пришло в голову… Не один год я здесь работаю и заметил, что случай играет гораздо большую роль, чем мы склонны предполагать. Вся эта заваруха, которую вы устроили…

— Что?!

— Ох, прошу прощения. В которую вас втянули. Так вот, вся эта заваруха, говорю я, вызвана стечением обстоятельств, которые никто не мог предвидеть. Ведь с чего все, собственно, началось?

— Может, с моего парика? — высказала я предположение.

— Нет. Я много думал над всем этим. Ведь Бернарда застрелили. Это что, было запланировано? Неужели шеф такой дурак или безумец? Велеть убрать единственного человека, знавшего, где спрятаны сокровища! Расскажите, пожалуйста, поподробнее, как все происходило.

И опять у меня перед глазами возникла большая комната, полная табачного дыма, и дикий взгляд человека, стреляющего в лампу. В самом деле, как-то глупо все получилось. Эту тему мы обсуждали с полковником до возвращения пальмирского знакомого. Тот пояснил нам:

— Это был действительно случай, глупейший случай. Стрелявший никак не был связан с гангстерами. Азартный игрок, наркоман, психопат, который в тот вечер проигрался вдрызг. Потом, в полиции, он плакал, нёс какую-то ахинею, твердил, что, если бы не полиция, он бы отыгрался. Стрелял, будучи в невменяемом состоянии. Такого рода люди способны на все.

Мы с полковником слушали с большим интересом рассказ сотрудника Интерпола.

— В свою очередь, — продолжал тот, — шеф тоже отличался известной патологией. Он обладал несомненным талантом организатора, но всем его начинаниям была свойственна одна общая черта — все они были сопряжены с неоправданным риском. Короче говоря, был у него такой пунктик, а постоянные успехи ещё больше вскружили ему голову, и он уверовал в свою непогрешимость и гениальность. Мне становится страшно при мысли, что он мог вас продержать многие годы в том жутком подземелье!

— Мне тоже, — согласилась я.

— А почему вы говорите о шефе в прошедшем времени? — поинтересовался полковник.

— Мне сообщили, что сегодня в шесть утра его задержали. При этом он застрелил полицейского, так что наверняка легко не отделается. Может быть, теперь уважаемая пани согласится совершить небольшую экскурсию?

Он склонился над фотографией карты и принялся её изучать, используя полученные от меня данные.

— Я немного знаю эти края. Район труднодоступный, придётся пользоваться вертолётами. Ведь это же очень интересно, неужели вам не хочется увидеть все самой?

Как видно, я уже немного отошла, и в моей измученной душе что-то шевельнулось.

— Не знаю… Может, и в самом деле? А по дороге я бы заскочила в Копенгаген — освободить Алицию от моих вещей и принести извинения начальнику на моей бывшей работе.

— Подумайте, подумайте, — подбодрил меня полковник. — Все выездные формальности улажены, ехать вы можете в любую минуту.

— Что-то уж очень хочется вам избавиться от меня. Прямо подозрительно… Впрочем, удивляться тут нечему. Ладно, я подумаю.

— Настоятельно рекомендую поехать, — полковник стоял на своём. — А теперь… Не хотелось бы быть невежливым и просить вас удалиться, но кажется мне, что вам хотят что-то сообщить наедине.

Пальмирский знакомый поднялся.

— Вы правы, мы не будем больше отнимать у вас времени, полковник. Большое спасибо за все. А вы, — он обратился ко мне, — вы смогли бы поехать со иной?

Глупый вопрос. Ясно, что смогла бы. Такое доверие внушал мне этот человек, что в его обществе я бы не только безропотно отправилась в Пиренеи за сокровищами, но и вообще на край света без всяких определённых целей. Уже целые века ни к кому не испытывала я такого доверяя и никто не внушал мне такого чувства безопасности, как этот, в сущности, совершенно посторонний человек.

Без колебаний приняла я его предложение отправиться в гостиницу, в которой он остановился. Было ясно, что ещё не все сказано и что осталось ещё что-то, касающееся только меня. Я молча наблюдала, как он достал микроскопический магнитофон, лента которого была похожа на сплющенную нитку. Потом сел рядом и посмотрел на меня.

— Я много слышал о вас. Повторяю это ещё раз. Мне кажется, что я вас хорошо знаю и, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что вы в любом случае предпочитаете правду?

— Предпочитаю, — подтвердила я и уже поняла, что последует за этим вступлением. — И даже самую горькую правду.

Он кивнул головой и достал сигарету.

— Вот я и подумал, что вы должны все знать. Миссия моя очень неблагодарна и нелегка. Весьма. По очень важным причинам мне бы хотелось, чтобы на моем месте оказался кто-нибудь другой. Очень хотелось бы, но вот так получается, что именно мне придётся это вам сообщить.

Я смотрела на его худое лицо с неправильными чертами и тёмными живыми глазами. Какая у него хорошая улыбка! И эти полные сочувствия и понимания слова. Да, у этого человека есть душа. Душа! Я уже и не чаяла её найти в мужчине…

— Минутку, — перебила я его. — По каким причинам?

Он посмотрел на меня, я посмотрела на него, и уже не было нужды в каких-либо объяснениях.

— В таком случае я, пожалуй, готова отказаться от правды, — я выпалила это прежде, чем поняла, что не следовало этого говорить.

На лице его вспыхнула улыбка.

— В таком случае у меня развеялись последние сомнения, что вам следует это сказать. Я рад, что вы именно такая.

Я не стала уточнять, какая именно, и не стала его разубеждать. Пусть думает, что я какая-то особенная, пусть не сразу разочаруется во мне. И чем дольше продлится его заблуждение, тем лучше.

— Ну, тогда я слушаю.

— Этот прибор, — сказал он, указывая на магнитофон, — был установлен в машине Мадлен. Он включался автоматически, когда водитель занимал место и когда одновременно с этим открывалась правая дверца. Мы руководствовались соображением, что пассажир, как правило, садится в машину через правую дверцу, а водитель, находясь в одиночестве, обычно не разговаривает. Тогда у нас ещё не было контакта с вами и поэтому мы пытались таким путём получить информацию. Сами понимаете, здесь записаны только обрывки разговоров. Мадлен прибыла в Польшу сразу же после вашего бегства на яхте и немедленно установила связь с вашим… другом.

— Не уверена, что это слово сюда подходит, — заметила я.

— Я тоже не уверен. Так вот, ей поручили собрать все сведения о вас. Вы знаете, что никаких сведений не было. Как только вас обнаружили во Франции, её отозвали, но она не сразу покинула Польшу. А задержалась здесь на свой страх и риск, вызывая тем самым недовольство шефа.

— А кем она, собственно, была? Любовницей шефа?

— И это тоже. Главная же её роль в гангстерской шайке — выполнять задания, с которыми мужчина не справился бы. Во второй раз она прибыла сюда после вашего бегства из замка Шомон и оставалась до самого последнего времени. Она была уверена, что со своей внешностью добьётся всего, но просчиталась. Вот эти записи относятся к самому последнему периоду. Хотите послушать?

— Хочу.

Он что-то покрутил в маленьком магнитофоне, раздался тихий щелчок, и послышался голос, слегка приглушённый шумом двигателя:

— Что случилось?

Вопрос был задан по-немецки. Голос принадлежал женщине.

— Я получил известие…

На сей раз говорил Дьявол. Тоже по-немецки.

— Какое известие? Говори же!

Пауза. Слышнее стал шум мотора.

— А что я получу?

— …перестань! Получишь сразу все! Но сначала надо её найти!

— Она нашлась. Что я получу за то, что сообщу, где она находится?

Пауза.

— Что хочешь?

Опять пауза.

— Десять тысяч. И подтверждение о перечислении суммы на мой счёт.

Из-за шума мотора нельзя было расслышать, о чем они говорили дальше. Потом пробился голос Дьявола:

— …хочу увидеть эти деньги.

— Хорошо. Завтра получишь подтверждение. Какой банк?

— «Лионский кредит».

— Хорошо. Говори!

— Послезавтра… через границу в Колбаскове… бежевым «ягуаром» через Берлин…

— Это точно? Откуда ты узнал?

— Полчаса назад она звонила из Нанси…

Опять усилился шум мотора, трудно было разобрать отдельные слова. Из того, что удавалось понять, можно было сделать вывод, что в машине обсуждался вопрос, как добраться до Колбаскова. Кажется, они договорились ехать вместе на её машине.

Молча наблюдала я за тем, как представитель Интерпола менял плёнку. Противоречивые чувства бушевали во мне. Возмущение и удовлетворение, жалость и отвращение, ненависть, горечь и надо всем этим — радостное чувство, что сброшена неимоверная тяжесть.

Опять щелчок, шум мотора и обрывки разговора.

— …вы нарушили условие… — в голосе Дьявола звучала обида.

— В чем дело? — Это был недовольный голос Мадлен. — Деньги ты получил? Получил! Чего тебе ещё надо?

— …стреляли. На такой скорости… верная смерть…

Опять какие-то помехи.

— …не будь ребёнком. — Это говорила Мадлен. — Ты же знаешь, что она должна погибнуть.

— Я ничего не хочу об этом знать!

Больше я не могла выдержать.

— Он продал меня за десять тысяч! Чего? Злотых?!

Пальмирский знакомый вздрогнул и выключил магнитофон.

— Нет, — спокойно ответил он. — За полмиллиона долларов.

Я немного успокоилась. Что ж, вполне приличная цена. Свинство, наверное, с моей стороны, что я так упорно цеплялась за жизнь. Закурив сигарету, я жестом попросила продолжать прослушивание.

Очень сильно что-то трещало, шумело, но тем не менее удалось разобрать отдельные слова. Сначала они торговались из-за суммы, которая причиталась Дьяволу. Потом он с торжеством сообщил ей информацию о Родопах. При этом скрыл придуманные мною пятнадцать метров вниз, заявив, что о деталях сообщит на месте. Потом я узнала, как именно предстояло мне погибнуть в Пальмирах, и моё живое воображение тут же представило горящую автомашину и меня в ней. Очень неприятно стало. Потом они поссорились — я не поняла, из-за чего. Речь шла о каком-то обмане, но было неясно, чувствует ли она себя обманутой, так сказать, в личном плане, или это был обман служебный.

Пальмирский знакомый выключил магнитофон. Мы долго молчали. Мне надо было собраться с мыслями и привести в порядок своя чувства.

— Мне казалось, что вам следовало знать об этом, — тихо сказал он.

— Правильно казалось. Да я, признаться, чего-то в таком духе и ожидала. Приятно сознавать, что раскусила человека. И на чем они там порешили в конце концов?

— На десяти тысячах, которые ему уже перечислили на его счёт. Остальное должны были выплатить после того, как клад окажется в их руках. Ясно, что из этого ничего не получилось. На вашей смерти настаивала Мадлен. Шеф собирался посадить вас под замок и держать до тех пор, пока не убедится, что вы сказали правду. В тот момент, когда я наливал вам бензин, он был уже в Родопах. И очень быстро понял, что вы их обманули, поскольку вы со своими координатами угодили как раз на перекрёсток двух шоссейных дорог. Не автострад, но все-таки шоссе.

— А мне казалось, что я попаду рядом, — меланхолически заметила я и, указывая на магнитофон, спросила:

— Полковник знает об этом?

— Да, но, надеюсь…

— Пустяки, — перебила я. — Понятно, почему он был в плохом настроении и почему уговаривал меня уехать. Мне полезно рассеяться после такого удара. А вид алмазов будет способствовать исцелению разбитого сердца.

— Не думаю, что алмазы — лучшее лекарство для вашего сердца.

— Я тоже не думаю. Но поглядеть на них могу. Пожалуй, хорошо, что вы предлагаете мне съездить туда.

Поколебавшись, я все-таки высказала то, о чем думала:

— Очень долго мне казалось, что меня многое связывает с этим человеком. Я хорошо изучила его и мирилась с тем, что он начисто лишён каких-либо человеческих чувств. Представьте, насколько неожиданным явилось для меня открытие, что в нем таки пробудились чувства, что он готов был совершить преступление ради любви к женщине. Это представлялось мне совершенно невозможным, и, как выясняется, я была права. Несчастная Мадлен — просто-напросто очередная обманутая дурочка. Я даже не питаю к ней злости, напротив, мне её жаль. Зато я испытываю полнейшее удовлетворение — чувство не очень-то похвальное, но очень полезное для нервной системы…

Выкладывая все это, я в то же время сознавала, что дело обстоит не совсем так, как я говорю. Какое там разбитое сердце! Измена Дьявола не была для меня неожиданностью. Я должна была примириться с его равнодушием ко мне по крайней мере уже три года назад. И умом, и сердцем я это сознавала и тем не менее питала все ещё какую-то неясную надежду, что свойственно каждой женщине. И хорошо, что на меня это свалилось именно сейчас, сразу же после этой сумасшедшей истории, как бы резко отделившей всю мою прежнюю жизнь от той, которая мне ещё предстоят. Прошлое подохло, и черт с ним! Нельзя два раза войти в одну и ту же реку…

Тут я услышала, что он говорит:

— …ну и как, вы решились? Через неделю отправится экспедиция за сокровищами. Хотите, я подожду два-три дня, чтобы мы поехали вместе? Но может быть, вам сейчас неприятно моё общество? Может, вы предпочли бы какое-то время вообще обходиться без общества?

— Мне кажется, — сказала я, подумав, — что моё настроение начинает понемногу меняться. Я становлюсь более общительной. Пожалуй, полковник прав, утверждая, что мне сейчас очень кстати небольшая развлекательная прогулка. И для здоровья полезна. А не буду ли я вам мешать?

— О, вам совсем не к лицу такое лицемерие, — живо отозвался он. — И не думаете ли вы, что я буду лично извлекать сокровища? Этим займутся компетентные лица. А мне положен отпуск. И я как раз собирался сообщить вам, что приобрёл конфискованную яхту «Морская звезда». Немного её побило о скалы, но совсем немного. Сейчас её ремонтируют. Вот я и подумал… может быть, вы не против того, чтобы отправиться на ней в рейс. Плыть не спеша, туда, куда захочется…

Передо мной открылось залитое солнцем безграничное пространство воды и неба. Я вновь слышала божественные звуки волн, разрезаемых носом быстро несущейся яхты. Растаяли стены, потолок и пол номера в гостинице «Европейской», и вместо них появилась застеклённая рубка яхты, а под ногами я вновь ощутила палубу, покачивающуюся на длинной атлантической волне.

И прежде, чем я успела сдержаться, я услышала собственный голос, в котором звучали надежда и радость:

— А вы сумеете найти там автопилот и включить его?




Иоанна Хмелевская — одна из самых популярных писательниц современной Польши. Ее иронические детективы пользуются прочной симпатией читателя. Ничего удивительного: в безрадостное, «смутное» время ее произведения, помимо прочих достоинств, привлекают и ярким, жизнеутверждающим оптимизмом.

Редкое сочетание - отличная проза и отличный детектив. А если к тому же читатель после прочтения надолго получает заряд бодрости и хорошего настроения - такой книге просто нет цены!

Захватывающая интрига, динамично развивающееся действие, а главное - юмор, всепроникающий, тонкий, ненавязчивый юмор делают произведения Иоанны Хмелевской не похожими ни на какие другие произведения детективного жанра. Раз прочтя роман Хмелевской, читатель уже ни с чем не спутает его, не забудет Иоанну - героиню всех романов писательницы, умную, энергичную, необычайно привлекательную женщину, которая находит выход из самого, казалось бы, безнадежного положения. И никогда не теряет чувства юмора, щедро делясь им с читателем.

Идя навстречу пожеланиям многочисленных поклонников таланта Хмелевской в России, издательство «АВАНТА+», приобретя права у автора, выпускает избранные произведения Хмелевской в своей серии «Иронический детектив Иоанны Хмелевской» в 4 томах. Некоторые романы переведены на русский язык впервые


Загрузка...