Поезд для Анны Карениной

Часть первая КРИМИНАЛЬНЫЕ ПОХОРОНЫ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ, ИЛИ ТЯЖЕЛОЕ МАТЕРИНСТВО КРАСАВИЦЫ ИЗ «ПЛЕЙБОЯ»

…Женщина — существо, зависимое от собственных инстинктов в большей степени, чем Мужчина, что дает ей право подчиняться только интуиции в неожиданных потрясениях.

…Мужчина, не имея сложной конструкции внутреннего чутья, вынужден больше полагаться на отвоеванное силой право повелевать, чем на разум.

…Женщина подобна хитрому совершенному зверьку, а… Мужчина — стреле, выпущенной по зверьку дрогнувшей рукой Бога.

Кумус, магистр.

«Книга о женщинах, мужчинах, детях, животных и богах»

Ольга Антоновна придирчиво осмотрела себя в огромном зеркале раздевалки. Вздохнула. Рядом с ней остановилась совсем молодая девочка. Девочка смотрела в зеркало на Ольгу. Любопытство с легкой насмешкой.

«У меня костюм теннисный от Рикардо-Синти, а девочка сама юбочку подшивала, вот и уставилась…»

Ольга тут же одернула себя, автоматически отметив, что пора посетить психолога. Психолог почти два месяца внушал Ольге, что критерий ее нравственного здоровья — это полное равнодушие к тому, кто и как на тебя посмотрел. Все было бы прекрасно, но девочка в зеркале так молода.

Ольга вышла на корт. Яркое солнце и легкий запах еще свежей зелени напомнили о раннем лете Далеко впереди в почти прозрачной дымке Лужников плыл город.

— Хо!.. — Ольга с силой послала первый мяч в стену.

Ее окликнули, она махнула не глядя рукой и стала изматывать себя, убыстряя темп. Через двадцать минут перед глазами поплыли синие круги; пружиня шаг, она гордо пошла на открытый корт, опять заметив девочку из зеркала. Та болтала с высоким парнем в униформе. Ольга подошла к метательной машине, оглянулась, отыскивая привычную щупленькую фигурку юркого китайца, — он обычно помогал ей с установкой метательной машины и собирал потом мячи. Никого. Ольга нетерпеливо постучала ракеткой о ладонь. Правая коленка предательски дрожала, не надо было так быстро…

— Простите… Я виноват. — Парень в униформе чуть поклонился, потом легко и почти невесомо подбежал к метателю и настроил его. Когда он выпрямился, Ольга с удивлением отметила его рост — «почти два, мама родная!..» — и платиновый цвет волос, чуть рыжих у корней.

Серое покрытие корта расцветилось оранжевыми мячами.

Ольга, уже не скрывая усталости, расслабленно побрела к ограждению, прихватила свое полотенце.

— Потанцуем? — Известная журналистка, свеженькая — яблочко, да и только, — хотя подмышки влажные, пританцовывая пошла рядом.

Ольга вспомнила, что обещала ей пару сетов, наклонилась низко, выдыхая, потом резко распрямилась. Журналистка, прикрыв козырьком ладони глаза, рассматривала подавальщика, собирающего мячи.

— Ну и контрасты, ей-богу, то сплошные малорослые китайцы, то каланчи коломенские… Так будем прыгать или как?

— Или как. Знаешь его? — Ольга смотрела в близкое лицо журналистки, стараясь не поворачивать головы в сторону корта.

— У меня есть полчаса, пошли погоняем друг друга; если он тебя интересует, я живенько все разузнаю.

— Ты вообще такая живенькая…

Ольга обозлилась, перенапрягла руку. Пот стекал струйками по лицу. Подавальщик и еще несколько человек обслуги сгрудились у ограждения и наблюдали игру. Журналистка кричала при подаче подбитой галкой.

— Мальчик-бой! — Ольга пожала руку партнерше и позвала подавальщика. Он подбежал легко, словно паря в воздухе. — Возьми мою сумку, отнеси к раздевалке.

— Вы классно берете левой, нет, честно, я просто поражен: женщина — и так сильно берет подачу. Только не совсем правильно поворачиваете корпус. — Парень не смотрел в глаза и тер ладони.

— Я не поняла, ты что, тренер?

— Да нет, извините. Богатый папочка в детстве учил теннису. У вас такой талантливый удар; если поуправляете корпусом, будет грамотная игра.

Тут, он посмотрел так неподдельно искренне, с легким вопросом, распахнув глаза, что Ольге стало не по себе. В любой другой ситуации она бы подумала, что ее клеят.

— Значит, корпус. Покажи. — Ольга взяла ракетку и протянула ему.

Он прикоснулся пальцами к ее руке. Стало горячо спине, дыхание сбилось.

«Старею, что ли…» — Ольга перестала слушать его объяснения, ловила случайные прикосновения, подавальщик вдохновенно объяснял некоторые приемы, вдруг заметил ее внимание и покраснел неожиданно и сильно.

— Как тебя зовут?

— Дмитрий. Извините, мне пора, я не должен был с вами, наверное, разговаривать, я недавно работаю, извините. — Он быстро отвернулся и побежал на корт.

— Это просто Красная Шапочка какая-то! — Ольга недоуменно прислушивалась к себе. Ей очень понравился подавальщик Дима. И даже не столько Дима, сколько странная, тревожная реакция ее тела на его прикосновения.

В душе журналистка рассказала, что новый подавальщик — студент, подрабатывает временно. Потом с удивительной наглостью спросила, почему шикарная Ольга Антоновна в основном интересуется шоферами, официантами и мойщиками окон, при ее-то связях.

— Понимаешь… Нет, ты не понимаешь. Вот мужчина, в полный рост, медленно так трет… окно он трет, чего улыбаешься! Вот он его трет… трет… совсем рядом, руку протяни… Ну не знаю, по-моему, очень сексуально. А если честно, я тебе откровенно скажу. Ну напишешь ты в своей газетенке, что жена известного чиновника из Минфина спит со своим шофером. Ну и что? Кому это интересно? Ни-ко-му. Вот если ты меня скрестишь с кем-нибудь из крупных, да еще женатым. А так… И потом, возраст, это я тебе скажу.

— Твой возраст? — Журналистка стала серьезной.

— Дура ты, что тут скажешь.

— Нет, я думала, мы — друзья?

Это ты мне — друг, а я тебе — информация.

Начальнику отдела внутренних дел Западного округа поступило сообщение о похоронах Чики. Находясь в полном недоумении, начальник терзал телефон с половины восьмого утра, но выяснить, как именно умер бандит Чика, не смог. Никто ничего не знал. Сообщение о похоронах, пройдя трех офицеров, попало к нему на стол. В десять часов, отменив пятиминутку, начальник вызвал машину и поехал к Котляковскому кладбищу с двумя сотрудниками. Сотрудники по очереди еще раз внимательно прочли клочок бумаги: «Чику хоронят завтра утром на Котляковке». То есть уже сегодня. Проехав минут пятнадцать, все трое немного расслабились и обменялись некоторыми соображениями по поводу такой удачной информации. Соображений было три. Чика попал в автомобильную катастрофу. Чику убрали свои. Его убил анонимный мститель. Ненавязчиво, как бы само собой всплыла тема «Белых Погон», один из сотрудников даже провел театральным жестом по своему плечу — все были в штатском, — словно смахивая невидимые преступные пылинки, но начальник резко пресек все насмешки коллег.

Позже, вспоминая этот неудачный и даже где-то кошмарный день, начальник подумал, что редко обстоятельства складываются так подло. Но если уж сложились, то неприятностей бывает сразу много. Неприятность первая. Они угодили прямо на похороны. Один из сотрудников спросил у женщины в черном возле первой же вырытой могилы, кого хоронят, и услышал, что хоронят Чику. Он пробежался к машине. Начальник вышел удивленный: он ожидал увидеть выставку иномарок и как минимум симфонический оркестр. Но хоронили скромненько, человек шесть, не больше. Пока начальник вглядывался в лица провожающих, услужливый напарник заговорил с одной из женщин. «Чика попал под машину», — сообщил он шепотом, подойдя к начальнику. Начальник ничем своего удивления не выдал, хотя представить себе Чику переходящим улицу, как обычный пешеход, он не мог. «Похоже, свои и сбили. Без следствия хоронят, потихоньку, без помпы», — предложил версию напарник. Между могил несли гроб. Когда, обходя препятствие, носильщики повернули, начальник вздохнул, начиная вопрос; потом промолчал и удивленно посмотрел на своих коллег. Гроб был небольшой. Совсем, можно сказать, крохотный для толстого и высокого Чики.

— Ничего себе его раздолбали! — присвистнул офицер помоложе.

Из-за ближайшего дерева их сфотографировали. Это была неприятность номер два. Фотограф клацал и клацал фотоаппаратом, начальник сделал нетерпеливый жест в его сторону, но потом задержал за рукав направившегося к дереву офицера.

— Ничего, — сказал он, совсем потеряв бдительность, — ничего! Если Чику тайно хоронят, то мы уже в курсе.

Они подошли поближе к могилке и услышали, что священника не будет. Отказался священник наотрез.

— А ведь Чика был человечней любого человека! — заявила на это немолодая женщина в черном. Начальник посмотрел на нее внимательно. Он увидел, что женщина не заливается слезами, а просто раздосадована отказом священника, что она увешана драгоценностями и ничего общего не имеет с женой Чики, молоденькой и шустрой. Осмотрев внимательно женщину, начальник перевел взгляд на гроб, который поста-, вили у открытой ямы, и застыл. В дорогом дереве был вырезан овал. В нем сработан красивый породистый профиль. Несколько секунд начальнику не хватало воздуха, чтобы крикнуть, он просто топнул ногой. Его сотрудники быстро откинули крышку. Сдернули кружевную накидку. Началь-ник мотал головой, не веря.

— Кто это? — спросил он, показывая одереве-невшей рукой. На фотографии он получился отлично — рот приоткрыт, рука указует, в глазах ужас.

— Это Чика, мой любимый Чика! — возмущенно проговорила женщина.

В белых кружевах породистая морда добермана была необыкновенно хороша. Несмотря на лег-кий оскал, приоткрывающий зубы сбоку.

— Фотографа поймать, — сказал начальник шепотом, потом повысил голос, потому что его коллеги смотрели перед собой не вполне осмысленно, — быстро!

Минут десять два офицера бегали между могил по кладбищу. Они запыхались, обозлились, но фотографа не поймали.

— Да знаю я эту морду! — утешал себя один уже в машине. — Куда он денется, этот, как его… Пингвин?

— Пеликан, — поправил второй, — любит жареное, сволочь.

— Чтобы через час докладная о том, кто прислал записку, лежала на столе. — Начальник вытер неожиданную щекотную каплю пота у виска.

— Да он, наверное, сам и прислал! — предложил с ходу версию молодой офицер. — Выловлю я его вечером, куда он денется!

— А куда он сейчас делся?! — Начальник смотрел в окно, стискивая зубы.

Велосипед у него был. Соображает.

Приехав к себе в управление и заказав дежурному кофе, начальник, человек уже немолодой, но не утративший подвижности, худой, длинноносый и почти всегда угрюмый, подошел к своему столу и не поверил глазам. Прямо посередине большой столешницы вызывающе ярким пятном светился журнал. Голая, с отличными формами девица смотрела с обложки грустно и нагло. Начальник нажал кнопку вызова. Он ничего не спросил у дежурного, только показал пальцем на стол. Дежурный подошел к столу и отрапортовал, сглотнув неуместную улыбку:

— Журнал «Плейбой», товарищ полковник. Начальник перевел взгляд с дежурного на журнал. Действительно, «Плейбой». В кабинете повисла пауза.

— Разрешите доложить, — не выдержал дежурный. — Майор Карпелов из отдела убийств приказал вам лично передать.

— Карпелова ко мне! — с облегчением уселся за стол начальник и развернул журнал. Открыл внутренний разворот и внимательно рассмотрел предлагаемую журналом модель. «Смертельная женщина», выбранная «мисс Июнь». 115, 65, 110. Рост 179. Вес отсутствовал. Полковник начал осмотр женщины с ног. Женщина стояла на белом кафеле. Отлично тренированные ноги. Молодые, немного острые коленки. Накачанные бедра. Совершенно небритые волосы лобка. Очень красивый живот. Тонкая полоска черных волосков снизу и до пупка. Слегка выделялись боковые мышцы живота, хотя модель стояла спокойно. Не поднимая рук, не выставляя напоказ отдельные части тела. Грудь полковник постарался пропустить, потому что именно женская молодая грудь его легко заводила. Длинная породистая шея, задранный вверх подбородок. Дойдя до лица модели, полковник вздрогнул. Женщина смотрела с откровенной угрозой. Он еще раз пробежался глазами снизу вверх. Да. Открытая угроза. Несмотря на легкую, почти незаметную усмешку пухлых губ. Что-то в выражении ее лица было таким притягательно-опасным, что полковник заблудился глазами на ее глазах, не веря, что такое выражение можно сыграть. На женщине ничего не было, кроме ремней по плечу и через грудь с кобурой. Рассмотрев открытую кобуру и чуть выступающую из нее рукоятку пистолета, полковник заметил, что ладони красавицы напряжены. Руки просто опущены вниз, тело спокойно, устойчиво, а вот пальцы ладоней прижаты друг к другу, большой чуть отставлен. Он посмотрел на открытую кобуру, потом на правую ладонь. Хмыкнул, завернул длинную страницу, перевернул ее и дернулся, опрокинув журналом бумажный стаканчик с кофе. На следующей странице модель вытащила пистолет, чуть присела, повернув корпус, и направила оружие. Крупным планом смотрело со страницы черное отверстие дула.

— Да это черт знает что такое! — стукнул начальник по столу и разбрызгал коричневую лужицу. — Где Карпелов?!

Дежурный доложил, что Карпелов на задании.

Когда полковник успокоился, он внимательно разглядел остальные четыре картинки с женщиной. На одной из фотографий ее скромно прикрыли офицерским кителем с погонами майора, в устало опущенной руке она все еще держала оружие, смотрела, повернувшись через плечо, словно прощаясь, нежно и грустно. На фотографии, где она сидела верхом на стуле в черном поясе и ажурных чулках, из-под огромной шляпы с перьями смертельно для любого мужика смотрели жадно, с прищуром фиолетовые глаза.

Дима Куницын не отказал себе в удовольствии пробежаться рысцой сорок минут после окончания работы по кортам. Переодевшись, он решил пройтись пешком до Ленинского и обдумать все хорошенько, но потом отложил обдумывание — «чего мне еще и думать! Есть кому за меня» — и позвонил из автомата по знакомому номеру.

— Зайди, — сказали ему только одно слово, узнав по голосу.

Через полчаса Дима входил в серое неприметное здание, осмотрев с улицы окошко. Занавески были открыты.

Дима открыл дверь своим ключом.

Генерал Горшков расплылся в кресле и, похоже, дремал.

— Размяк я чегой-то. Что стоишь, садись, отчитывайся. Есть контакт? — Да как сказать… — Дима достал из холодильника в крошечной кухне банку пива.

— Или есть, или — «никак нет», так и скажи.

— Есть контакт. Только я называю контактом, когда женщина уже, как бы это сказать… Моя уже, когда зацеплю прочно.

— Хорошо сказал. — Генерал показал рукой в сторону кухни, Дима принес еще одну банку. — Вот тебе фотографии и документы, просмотри при мне, я забрать должен. Она? — Он протянул Диме фотографию. Ольга Антоновна строго смотрела в объектив усталыми глазами.

— Она. — Дима перебирал бумаги, откладывая, что непонятно.

— Димка, почему такая баба только прислугой интересуется?

— Пока не понял, но, если хотите, при следующей встрече спрошу. Шутка, — добавил он, увидев, как у генерала вытянулось задумчиво лицо. — Вы решили, что я должен узнать?

— Сложно это все, ох как сложно. Его только позавчера представили, так сказать. Ну, утвердят, это точно, первый раз у нас так… с опережением… Значит, как только ее муж будет утвержден, он получит портфельчик. А в портфельчике бумажонки всякие. И эти бумажонки мне на фиг не нужны, вот что смешно, я их уже все прочел. И вот он становится председателем проверочной комиссии по использованию финансовых отчислений на строительство жилья для военнослужащих, такая вот формулировка. Пока он наберет команду, кое-какие перестановочки… Мне нужны только сроки. Только числа, когда и где он будет проверять. Какую бумажку выдернет первой. И все. Вот такое задание.

— Сложное и боевое.

— Не заводись, что ты с каждым разом все сначала, а?

— Да и было-то два раза! Откуда я знал, что у меня после тех раз будет такая специализация?! Узкая, так сказать…

— Хохмач. — Генерал расслабленно махнул рукой, отсмеявшись.

— Да ведь в первый раз жена этого замминистра сама на меня глаз положила, я ни при чем!

— А во второй раз ты сработал, так сказать, на полное обольщение под бурные овации!

— Товарищ генерал, Дмитрий Константинович! Ну не получаю я кайфа! Ненормально это, ну какая это разведка! Меня Голубков из третьего отделения знаете как прозвал?

— Знаю. Сперматозоидом.

— Ну вот. Все знают уже.

— Нет, это только я знаю, я обязан все знать. Только этот Голубков второй год сбывает тухлые консервы из стратегических запасов, а героем ходит — фу-ты ну-ты! Грибков два танкера продал в Индию тайком — орден потребовал. Я, говорит, для страны стараюсь! Как же, не дали помереть с голоду парочке военных частей в Приморске, себе дачку отстроил, вот она и вся страна!.. Я ему задницу надрал. А ты — боец невидимого фронта, я тебя не поменяю на все свои четырнадцать отделов, запомни. И насчет сперматозоида… Доживешь до моих лет, будешь понимать как комплимент. Вот так-то. Устал я. Проводи.

Ольга Антоновна пришла на корты не в свой день. С утра она долго убеждала себя, что ей необходимо встретиться с женой замминистра обороны и обсудить устройство субботнего банкета, а по телефону все не обговоришь. Июньский дождь, не то чтобы особенно приятный, но и не надоедливый, стрекотал в деревьях сонным кузнечиком. Ольга Антоновна поговорила, походила туда-сюда по кортам, выпила коктейль и загрустила. Подавальщика не было.

— Ладно, чего ты киснешь, признавайся. Я же вижу, что кого-то ищешь?

Пятидесятилетняя жена замминистра, энергичная статная красавица, угасала с такой бесшабашностью, минуя все салоны красоты, что один вид ее поднимал Ольге настроение.

— Мальчика одного ищу. Обещал показать приемчик, корпус у меня, видишь ли, не туда повернут, а удар ничего себе.

— У тебя мозги не туда повернуты, но я тебе не советчица. И потом, я знаю, кого ты ищешь, представь себе. Аполлона этого белобрысого. Ничего не скажу, я в блондинах не разбираюсь, но мне кажется, что его уволят. Дамы наши просто мячи глотают в рассеянности, а тренеры рядом с ним не становятся — мелковатыми сразу оказываются. С утра ему дали разгон, ну и он похамил немного, не дорожит работой.

— Выгнали?

— Похоже на то.

Ольга быстро распрощалась. Проходя мимо раздевалок, она врезалась на полном ходу в кого-то, обругав себя мысленно за вечно опущенную голову. Ее осторожно взяли за плечи и слегка встряхнули.

— Вы в порядке?

Ольга подняла голову, и сердце пропустило несколько ударов. Это был подавальщик.

— Как вы спешите, однако. Кому-нибудь удар показать?

— Не угадали. Уволен по собственному желанию тренера Матвекжа. За сумкой приходил.

Ольга отметила, что разговаривает он свободней, чем вчера, с раздраженным чувством собственного достоинства.

— Хорошо, что я вас встретила…

— Я бы все равно пришел завтра, чтобы вас увидеть.

Ольга удивленно посмотрела ему в лицо. Подавальщик смотрел мимо нее, играя желваками.

— Ну тогда самое время выпить по чашечке кофе.

Они пробежали под дождем мимо автомобиля, где Ольгу ждал шофер, к небольшому кафе.

— Послушайте, я забыла, как вас зовут.

— Дмитрий. Это вас ждет шофер?

— А меня — Ольга… Антоновна, — добавила она уверенней. — Это шофер мужа, у меня есть муж, — сказала она уже совсем невпопад.

— Как же без мужа. Муж — это так удобно.

— Вы так странно со мной говорите, как будто… — Она не нашла объяснения.

— Как будто я имею право, да? Дело в том, что когда мне нравится женщина… Когда мне раньше нравились женщины, они сразу мне это право давали. Разбаловали. Привык.

Ольга посмотрела внимательно ему в лицо. Ни тени насмешки. Потом она посмотрела сквозь дождь на деревья, проезжающие машины накатывали с мокрым шумом, как будто где-то далеко тикали огромные вселенские часы, отсчитывая ее жизнь. «А, была не была!»

— Я могу сказать, о чем вы сейчас подумали. — Дмитрий грустно улыбнулся.

— Все твои женщины, и так далее, думали, конечно, одно и то же?

— Точно. Вы подумали, что жизнь не такая уж надежная штука, раз имеет свойство кончаться, ну и…

— Ты вообще — кто?

— Я студент. Отслужил. Теперь учусь.

— Для студента ты слишком легко расстаешься с неплохо оплачиваемой работой.

— Это у меня была подработка. Я еще в казино на Ленинском по ночам работаю, там трудней, но денежней. А корты… Воздух здесь хороший, и размяться разрешали с ракеткой минут по сорок.

— Слушай, студент, раз ты так хорошо понял, что я подумала, давай закатимся вечером в какой-нибудь клуб и расслабимся.

— И без проблем?

Он так серьезно смотрел ей в глаза, что Ольга слегка струхнула. Потом она подумала, что он, вероятно, имеет в виду мужа:

— Без проблем.

Маленькая серая «вольво» запряталась среди строя наискосок стоящих машин вдоль дороги. В машине сидели двое: один дремал, вытянувшись расслабленно, насколько позволяло его тучное тело в такой машине. Второй курил и смотрел на подъезд дома с тем тупым выражением застывшего лица, которое сразу выдает профессионала на долгой слежке. Он посмотрел пару раз на часы, вздохнул и стрельнул окурком на газон.

— Семенов, подъем. Хватит, расслабился — и хватит.

— Не журчи. — Тучный чуть пошевелился и посмотрел на сидящего за рулем. — Никого ведь нет.

— Без пяти девять. Ща-а-с выйдет.

Дверь подъезда распахнулась, пропуская женщину с выводком собак крысиной породы, вместе с ней вышла Ольга Антоновна.

— Как часы, — вздохнул тучный, усаживаясь. Ольга ловила такси. Тучный хохотнул:

— А чего, давай подвезем, совместим, так сказать…

Фары такси ослепили сидящих, они завели мотор и плавно вырулили, шурша по мокрому асфальту, за желтой машиной.

Ольга Антоновна ждала Дмитрия в такси на перекрестке у Крымского моста, проезжающие машины обливали нестерпимым светом фар ее глаза, она опускала ресницы.

—

Дмитрий подбежал, чуть запыхавшись; наклонился, взглянул ей близко в лицо и сел рядом.

— Мужчина моей мечты, — сказала Ольга, и шофер поехал.

— Спасибо, — пробормотал сконфуженно Дмитрий, Ольга засмеялась:

Да это бар так называется, Димка, стриптиз-бар, а ты что подумал?

Тучный мужчина в серой «вольво» прятал фотоаппарат, его напарник тронул с места автомобиль, они поехали в обратную сторону.

— Чем мне нравится эта бабенка, так это что без проблем. В прошлом году, помнишь, я в частном детективном работал, гулял одну неверную жену, так, поверишь, чуть не прибили: то она на конференции, то на презентации со своим напа-лечником, везде охрана, а напалечник-то ее и вовсе со своим штатом охраны оказался, вот и отловили меня. Я объяснил. Муж шишка и напа-лечник шишка! А эта — без проблем, сантехник, лифтер, все люди простые и мирные.

— А с чего ты решил, что он, ну… Хотя, кто его знает.

— Брось. Джинсики, ковбоечки. На обувь смотри. Как начинает напалечник обходить лужи, смотри на обувь. Если подошва вот на столько выше, чем обычно, кожа хорошая, шнурки в тон — быть неприятностям: обязательно у него охранник где-нибудь запрятался.

Тучный поскреб подбородок:

— А я как-то и не того. Этот-то в чем был?

Все в норме, кроссовки, стандарт. Молодой еще.

Ночной стриптиз-бар расцветил мокрый асфальт отражением мерцающей рекламы. Ольга в зале была своей, делала ручкой направо и налево, особо хорошо знакомым не жалела и воздушного поцелуя. Дмитрий шел спотыкаясь, он попал в такое место впервые и был совершенно искренне ошарашен.

Ольга прошла в угол зала, села у маленького столика, постучала ладошкой по коричневой коже мягкого углового диванчика рядом с собой.

Дмитрий усаживался с опаской, у него не помещались коленки.

В зале стоял нераздражающий шум хорошего питейного заведения, когда никто не повышает голос, все гудят равномерно, без выяснения отношений и истерических женских похохатываний. Дмитрий осмотрел немногочисленную публику, толстушка за соседним столиком сделала ему козу, странное чувство опасности, появившееся, когда они пришли, притупилось, но еще чуть подсасывало, напрягая мышцы живота.

Заиграла музыка, на небольшой сцене раскрылся занавес. На хорошо отполированном деревянном полу сцены стоял одинокий стул с гнутой спинкой и лежала огромная курительная трубка. Трубка дымилась. К стулу, плавно скользя и извиваясь, приближался долговязый худой молодой человек. Лицо его было загримировано под грустного клоуна. Он долго издевался над стулом, умудряясь при этом еще и раздеваться, складывая свою одежду тут же на полу. Все это происходило под заунывную музыку. Никто в зале не обращал на него никакого внимания. Раздевшись до плавок, показав всем раскрашенную татуировкой спину, актер уполз на четвереньках со сцены, утаскивая свою одежду. Следующий мальчик лет шестнадцати довольно неумело хотел всем понравиться.

И тоже без особого внимания зала. Ольга ела, Дмитрий смотрел на ее жующий рот и успокаивался понемногу.

Вдруг в зале погасили свет. Несколько мгновений полной темноты под радостный вой посетителей. Голые девочки в кружевных передничках разнесли по столам свечи. Музыка сменилась, сцена осветилась ярче, и под восторженные крики публики на ней появились четверо хорошо накачанных бодрячков. Одинаково одетые и стриженные, они дружно двигались под громкую музыку, понемногу раздеваясь.

Дмитрий слеп, когда смотрел после сцены на Ольгу, но заметил, что она неотрывно смотрит на него. Толстушка с соседнего столика взяла свой стул и подсела ближе к сцене, некоторые женщины сделали то же самое. Они хлопали в такт и дергались на стульях, изображая полный экстаз.

— Раздевайся, — сказала вдруг Ольга очень серьезно.

— Как?.. — оторопел Дмитрий и почувствовал, как ее руки расстегивают его легкую куртку.

— Наголо.

Дмитрий хватал, впрочем не очень сопротивляясь, руки Ольги, царапающейся острыми ноготками. Раздев Диму до пояса, Ольга, громко дыша, стала расстегивать ему джинсы.

— Разве это так делают? — сказал он громко, вдруг обозлившись; в зале зрители собрались толпой у сцены и визжали. — Это так делают!

Он быстро, не вставая с диванчика, забрался ей рукой под юбку и разорвал тонкие колготки вместе с трусиками. Легко развернул ее спиной и насадил на себя. Ольга пыталась освободиться, потом напряглась, чуть дыша и подпрыгивая так, как он того хотел.

Один из бодрячков сошел почти голый со сцены и пошел между столиками, принимая поглаживания и похлопывания за соответствующие купюры, которые ему засовывали в плавки.

Дмитрий ссадил Ольгу, резко скинул ее на диванчик в угол, собрал свою одежду и пошел к выходу. Он почти ничего не видел.

— А меня?! — закричала какая-то женщина, обхватывая его руками и вцепившись в ягодицы.

— Извини, киска. — Он отдирал судорожно сведенные потные пальцы.

Ольга бросилась за Дмитрием, опрокидывая в темноте стулья. Догнала на улице, резко дернула за руку, разворачивая к себе.

— Ну что, ты хорошо повеселилась? — Дмитрий одевался, плохо попадая в рукава, — Может, ты мне еще и заплатишь?

— А ты даже не назовешь меня шлюхой? — Ольга смотрела ему в глаза не отрываясь, ее колотила дрожь.

— Шлюха, — сказал он тихо, притянул ее к себе и поцеловал.

Муж Ольги Антоновны смотрел, зевая, отчет и фотографии. По отчету, красивый рослый студент финансовой академии не гнушался любыми заработками, смотрел на него с фотографии весело и имел ровно на тридцать лет жизни меньше. Стукнула входная дверь. Бросив сумочку в прихожей, жена сразу заперлась в ванной.

— Ольгушка, — муж осторожно постучал пальцами по двери ванной, — все в порядке?

Жена не ответила. Она пела.

Дмитрий Куницын вернулся в однокомнатную квартирку в неприметном сером доме, набрал номер телефона.

Есть контакт, — сказал он.

Ольга Антоновна вышла из ванной голая; натягивая в спальне кружевную рубашку, услышала тонкий звук хрусталя; заинтригованная, барахталась в тонких кружевах, а ее муж стоял напротив с бокалами и открытой бутылкой шампанского.

— Пожалуй, надо отметить. — Он протянул ей бокал и налил шампанского.

— Ну! — Ольга смотрела в уставшее лицо мужа с нетерпением и азартом. — Назначили?

— По всей форме, — начал говорить муж, но Ольга, забыв про полный бокал, обхватила его руками за шею и повисла, болтая ногами и заливая шампанским ковер. — А ты откуда такая довольная? — спросил муж после восклицаний и расспросов, усевшись в огромное кресло.

Ольга сидела рядом на ковре, опершись спиной о ноги мужа и рассыпав желтые волосы на его коленях.

— В стриптиз-баре была. Скукотища!.. — Ольга вполне искренне зевнула.

Она не видела лица мужа. Муж был доволен. Жена ни разу не соврала ему, ответы были в полном соответствии с донесениями.

— Одна? — спросил он так, на всякий случай, уже зная ответ.

— Конечно нет! И с тобой туда не сходишь, лапуся, что остается бедной женщине? Но как всегда, ничего интересного, то ли студент, то ли из прислуги — не поняла.

Ольга сидела, засыпая. Она в самом деле сейчас почти забыла все, что произошло в баре, — и красивого подавальщика, и свою страсть, и недоумение, — она просто очень устала и была странно, пронзительно счастлива.

Муж протянул руку и погладил ее по голове.

Майор Карпелов, служака ревностный и азартный, недоуменно слушал сиплый, бубнящий в трубку голос. Голос был молодой, чувствовалось, что человек специально задерживает дыхание между словами, обволакивая их паузами, добиваясь многозначительности. Напарник Карпелова смотрел в напряженное лицо старшего в группе, стараясь догадаться, о чем звонок. Дело в том, что звонок был переведен в кабинет Карпелова по срочной линии, принял его сначала дежурный на пульте. Звонивший потребовал «кого-нибудь из начальства по срочному делу об убийстве». И Карпелов удивленно выслушивал теперь, что звонивший намерен немедленно рассказать со всеми подробностями, где именно и как совершится убийство.

— А почему ВДНХ? — вклинился в натужную паузу Карпелов.

— Потому что там народу много.

— Минуточку. Правильно ли я вас понял, вы хотите пригласить меня посмотреть, как вы убьете человека на выставке?

— Это будет очень клево! — заверил его противный голос в трубке.

— А кто это? Кто этот человек, который вам так не нравится?

— Понятия не имею, — ответили Карпелову.

— А зачем меня зовете, я ведь тоже не знаю, кто это будет и где. — Карпелов вспотел, он уже определил для себя, что звонит, конечно, псих, и теперь просто поддерживал разговор, пока Гришин из отдела связи искал звонившего по своим приборам.

— А вы ехайте на выставку, выберем павильон любой, ну, скажем, «Космос», можете сами и выбрать, кого мне подстрелить, можете и павильон выбрать с камерами наблюдения, пусть заснимут, мне не жалко! А может, я и не убью его, а так, подстрелю.

— Э… минуточку, мне нравится павильон «Животноводство», давайте там. — Карпелов достал платок и вытер пот на лбу. Его напарник показал знаками, что звонок засекли. Карпелов нетерпеливо жестами показал, чтобы ему дали информацию.

«Телефонная будка №… территория ВДНХ, сто метров от центрального входа, левая аллея», — прочел Карпелов на клочке бумаги.

— Не. Не пойдет. — Звонивший словно обиделся. — Понимаешь, мне интересней, когда народу побольше, сам потом увидишь. А в этом «Животноводстве», там же сейчас пустота и скука. Ну, ты меня засек? — спросил вдруг голос в трубке с ехидцей.

Напарник Карпелова передавал по рации точные координаты группе захвата.

— Да, — сказал Карпелов и улыбнулся, — засек я тебя, болезный.

— Ну тогда я пошел, а то скоро ваши подъедут. Отпечатков пальцев я не оставлю, в перчатках говорю, и я не болезный, а скорей даже наоборот — очень умный и здоровый! Встречаемся в пять в «Космосе». Я позвоню опять дежурному, он свяжется с тобой, ты выберешь любого человека и опишешь его. Бывай!

Карпелов сел на стул и еще почти минуту смотрел на телефонную трубку, изнывающую короткими гудками.

Часы показывали четыре десять. День выдался ничего себе, спокойный. Карпелов был суеверным высоким тридцатилетним мужчиной, упитанным и усатым. Сегодня утром он ехал на работу не из дома, а от любимой женщины, живущей за городом. Надевая ботинки, Карпелов присел и заметил краем глаза легкое движение возле лица. На тонкой прозрачной паутинке к нему спускался отважный черный паук, быстро перебирая мохнатыми лапками вокруг брюшка каплей. Паук остановился и завис так близко, что Карпелов рассмотрел его крошечные бусинки-глаза и пульсирующий живот.

Сейчас, чертыхаясь по поводу идиотского звонка, Карпелов вдруг отчетливо вспомнил паука, отметив чисто профессионально странную помесь тревоги и любопытства внутри себя.

В телефонной будке, конечно, «было никого» — как сказал напарник Карпелова.

— Неужели поедем? — спросил молоденький опер.

— А что делать? — Карпелов говорил грустно, паук не выходил из головы.

— Так я тогда оденусь полегче и с оттенком шикарной праздности!

— Ты… в смысле?

— Поедем на выставку, погуляем, а если этот шизик свяжется с нами, скажи, что выбрал меня! — Красавец оперуполномоченный смотрел отважно и весело. В бешеных глазах светились, дополняя друг друга, жажда подвига и глупый молодой авантюризм.

— Бронежилет, — сказал Карпелов.

— Двадцать пять градусов! — сказал с упреком напарник.

Поэтому еще пиджак и шляпу! — повысил голос начальник. — А то оденусь сам!

В павильоне «Космос» никакого космоса не было в помине. Но кондиционеры работали исправно, гуляющая толпа роилась у киосков с видеотехникой и бытовыми сокровищами.

Карпелов с напарником стояли, облокотившись на перила, и смотрели на гуляющих сверху, с открытого второго этажа.

На некотором расстоянии от них стояли еще двое милиционеров в штатском, привычным наработанным взглядом просеивая толпу.

У Карпелова запиликал телефон. Дежурному на пульт поступило сообщение.

— Объект сообщает, что готов к действию. Выбор за вами.

Карпелов вздохнул и матернулся. Ему очень не нравилась такая подлая опасная режиссура.

— Разрешите идти? — спросил молодой опер и кивнул вниз на один из киосков.

— Не нравится мне все это. Видишь, вон киоск с кассетами. Там народу поменьше и прострел может быть только с двух сторон. Станешь слева от прилавка, боком, осмотрись повнимательней. Я все-таки думаю, что это шутка.

Но Карпелов уже так не думал. У него наступило то самое состояние нервного возбуждения и азарта, которое всегда сопровождало его в опасных переделках. Он чувствовал опасность подса-сыванием под ребрами, и ни разу еще это чувство его не обмануло.

Карпелов дал знак своим ребятам и включил кнопку на мобильном телефоне.

— Скажи… скажи, что я на месте, в «Космосе». Скажи, знаешь как… — Карпелов вдруг понял, что надо сказать, и быстро переиграл намеченный план:

— Скажи, пусть попробует подстрелить меня!

— Объект говорит, что не знает вас и что ему все равно, только опишите заметную деталь одежды.

Карпелов посмотрел грустно вниз. Самой заметной деталью одежды, конечно, в этом хороводе полуголых женщин и потных мужских рубашек была яркая желтая шляпа и красный пиджак на Мише Январе — его напарнике, двадцатитрехлетнем оперуполномоченном. Он стоял и улыбался во весь рот у киоска с видеокассетами.

Карпелов лихорадочно соображал. Если предположить, что «объект» звонит с сотового телефона, тогда он уже здесь, в павильоне, и он с телефоном! Если же он звонит из автомата с улицы, то после звонка должен появиться.

— Красный пиджак и желтая шляпа у четвертого киоска от главного входа налево, — быстро проговорил Карпелов. — Откуда он звонит, черт его возьми!

— Номер телефона у нас, товарищ майор, но тут такая странность. Это рабочий телефон одной фирмы на Кузнецком. Машина отправлена!

— Как на Кузнецком? — оторопело спросил Карпелов. — Это же черт знает где. — Он потер лоб, не понимая, почему придурок звонит из такого далека, не смея даже признаться себе, что все-таки это была шутка.

— Если он на Кузнецком, чего мы тогда здесь пасем? — это спросил подбежавший напарник. Второй милиционер спустился вниз и прохаживался недалеко от Января.

Карпелов лихорадочно обшаривал глазами зал внизу. Возле него остановилась хихикающая парочка, а с другой стороны — отощавший небритый субъект в плаще. Субъект этот встал к залу спиной, прислонился задом к перилам и устроился поудобней, расслабленно перекрестив ноги. Руки у него были сложены на груди. Он вдруг посмотрел на Карпелова внимательно и насмешливо.

— Товарищ майор!

— На связи, — сказал Карпелов, оторвавшись взглядом от противной физиономии.

— Объект сказал, что информацию принял, и потом это… шляпа с легким касанием головы.

— Что?

— Так и сказал: шляпа, значит, с легким касанием головы, если повезет, значит.

— Я не понял! — закричал Карпелов, чувствуя, что и парочка, и небритый в шляпе уставились на него с удивлением.

На самом деле он все понял, только слова «если повезет» — их кто сказал, дежурный или?..

В этот момент раздался легкий, но отчетливый звук, и сразу же, через секунду, женский визг.

В момент звука, определенного Карпеловым как звук неизвестного ему вида глушителя, он заметил, как дернулась рядом с ним девушка, посмотрела вниз и охнула, закрыв лицо руками. Небритый в плаще тоже словно дернулся, но поворачиваться не стал. Карпелову показалось, что тот дернулся раньше девушки и самого звука, майор внимательно и цепко посмотрел на длинное утомленное лицо, впечатав его в себя навсегда, а когда повернулся и посмотрел вниз, Миша Январь медленно оседал на пол, обхватив руками окровавленную голову. Шляпы на нем не было.

Через час Карпелов собрал весь отдел у себя в кабинете. Только что он просмотрел записи камер отслежки из «Космоса». Дальний план — ближний план. Утомленные или веселые лица, минимум одежды, женские сумочки, мужские «педе-растки» — так он называл болтающиеся на запястьях мужчин портмоне.

Миша Январь отделался простреленной шляпой и рассеченной кожей на голове. Крови натекло много, подбежавший Карпелов увидел удивленные глаза Января, уставившиеся на него с залитого лица, ресницы у Миши были длинные, с них падали тягучие, быстро темнеющие капли.

Через тридцать секунд после выстрела началось оцепление павильона. Местными силами охраны удалось быстро перекрыть три выхода, сбежавших шустреньких посетителей догоняли, народ на улице, заметив такой отлов, бросился бежать по центральной аллее, падая, крича и заражая других необъяснимым ужасом. Но через полчаса все было кончено, все отпущены после «просветки» и наружного обыска, со строгим предупреждением быть особенно внимательными в местах большого скопления людей. Потому что Карпелову был нужен только один человек, небритый тип в плаще, стоящий рядом с ним на втором этаже, так странно устроившийся в плаще при июньских двадцати пяти! На всякий случай задержали дольше других и парочку, но у девушки была истерика, к тому же они оказались москвичами, да еще и с документами.

Небритый бросился бежать, и Карпелов потерял его на несколько секунд в общей суматохе, но потом легко отследил длинный плащ, схватил человека за тощую напряженную руку и спросил, почему тот убегает.

— Так ведь стреляют же! — почти прокричал небритый ему в лицо, бессмысленно шаря серыми глазами где-то вокруг головы Карпелова.

У задержанного при себе оказалось-денег всего ничего и мелкими купюрами, несколько таблеток обезболивающего средства — отправлены на экспертизу, грязный носовой платок, связка ключей, маленький закусанный карандаш и больничный лист на имя Покосова Григория тульской районной поликлиники. Самая главная находка, как считал Карпелов, — тонкие трикотажные перчатки. Но как он ни настаивал на аресте, после порохового теста на пальцах и исследования перчаток, не обнаружившего и намека на выстрел, Покосов был задержан на трое суток для выяснения личности и рода занятий.

В павильоне была сделана только одна заслуживающая внимания находка: брошенный телефон, настроенный очень хитрым способом на номер косметической фирмы на Кузнецком мосту. Отпечатков, естественно, никаких. Телефон просто лежал на одной из витрин. Карпелов уже прошел мимо, устало наблюдая возню подъехавших оперов, но обернулся, зацепившись взглядом за удивленное лицо одного из продавцов. Тот рассматривал телефон с подсоединенным к нему небольшим электронным блоком.

— Ваш? — Карпелов ткнул пальцем в телефон.

— Да я вот смотрю. Вроде нет — Продавец начал ковыряться в странной приставке к телефону, примотанной липкой лентой. Карпелов протестующе протянул руку, но не успел. Продавец отлепил блок, и на стекло витрины звонко упала продолговатая батарейка.

— Стоять, — сказал устало Карпелов удивленному продавцу. — Убрать руки, ничего не трогать! — И проследил, как телефон и все к нему прицепленное поместили в пластиковый мешочек.

Приставка, прилепленная к телефону лентой, оказалась умным и совершенно неожиданным для милицейских специалистов устройством по изменению тембра голоса.

Карпелов со своими ребятами уехал, еще спустя два часа специальная группа перекапывала все киоски павильона, вытряхивала цветочные горшки с пластмассовыми, застывшими цветами, обыскивала продавцов и персонал, но никакого намека на огнестрельное оружие обнаружено не было.

— Поэтому, — сказал Карпелов, уперев руки в стол и нависая над ним, — пуля — это все, что мы имеем.

Пулю выковыряли почти сразу после оказания помощи Январю. Обычная, девятимиллиметровая. Разве что сплющена она была странно, как будто сила, ее пославшая, превышала в несколько раз обычный пороховой заряд. Она лежала на столе в пластике, изуродованная от соприкосновения с металлической окантовкой двери.

Звонивший без конца телефон Карпелов успокаивал, поднимая и тут же опуская трубку.

Ольга Антоновна расслабленно смотрела сквозь ресницы на безупречный изгиб спины, переходящий в аккуратные выпуклости ягодиц. Потом не выдержала и коснулась кончиками пальцев загорелой кожи, пробежала острыми ноготками по позвоночнику.

— Я старая для тебя, — сказала она вдруг неожиданно для себя, повернулась на спину и стала смотреть в потолок, на нем слабой подсветкой горели невидимые в резном потолке лампочки.

— Твое заявление, — Дима говорил медленно, — можно ведь преподнести и по-другому, обидней для меня. Например, я — слишком молод для тебя.

— Ты возмутительно молод, у тебя такие ноги…

— Я хочу пить, сделай что-нибудь.

— Возьми в холодильнике, что-то должно быть.

— Ольга, — Дима приподнял голову, но глаз открывать не стал, — я хочу пить!

И Ольга Антоновна пошла исследовать содержимое холодильника.

Гостиничный номер был люкс. Диме это не понравилось, он справедливо уверял ее, что уж телевизор и видеотехника им точно ни к чему, но Ольга настояла.

Шампанское, минеральная и банки с пивом.

Дима выбрал минеральную, а Ольга задумчиво рассматривала пробку на бутылке с шампанским, пока Дима не рассмеялся и не открыл бутылку.

— А я думала, что теперь вообще всегда и везде буду тебе прислуживать, — сказала она тихо. — Открывать бутылки, приносить кофе в постель…

— А ты можешь? — спросил Дима, усевшись на кровати в позе «мыслителя».

— Понятия не имею. Вот странно. — Она улыбнулась, словно что-то вспомнила. — Я вчера тоже пила такое же шампанское. С мужем, — добавила она и тут же пожалела об этом.

Дима встал обиженно и прошел в ванную.

Он надевал футболку на влажное тело, футболка сопротивлялась.

— Я надеюсь, ты не будешь закатывать мне истерики, когда я буду говорить о своем муже?

— Как мы можем говорить о твоем муже? О чем мне надо знать? Когда он уехал в командировку?

— Все дело в определении уровня, — сказала Ольга и откинулась навзничь на кровати, не выпуская тонкого длинного бокала.

— Уровня чего? — Дима сел на пол возле ее ног.

— Уровня отношений и привязанности.

— Какая ты рациональная! Я вот не хочу думать про наши отношения, потому что их нет, а насчет привязанности… Нас просто тянет друг к другу, какая тут, к черту, привязанность, это же физиология.

— Ты меня специально злишь.

— Ладно, лучше поговорим, какие у нас перспективы. Знаешь, я в этих гостиницах чувствую себя идиотом.

— Почему? И почему это у тебя гостиницы во множественном числе?

— Потому что здесь открывалка для бутылок лежит в холодильнике! Это совсем не по-русски. С ума сойти можно, пока найдешь. Сервис.

— Мой муж приедет сегодня. Позвони мне завтра в обед, часа в три.

— Так, значит, будем ждать от командировки до командировки. Откуда он приезжает?

— Калининград. Ты что, никогда не приспосабливался с замужней женщиной?

— Представь себе! Девочки прибегали по первому звонку, никаких папиков, или как их там. Правда, — добавил Дима, прижав ступни Ольги к лицу, — у меня не было еще таких красивых девочек. А вдруг я захочу видеть тебя каждый день?

— Это вопрос или просьба?

— А вдруг ты влюбишься в меня, бросишь мужа…

— Это вопрос или просьба?

— Будешь готовить по утрам манную кашку — она очень полезна, — накручивать на ночь бигуди, читать мне вслух… Я, кстати, не люблю читать, а слушать люблю, стирать мои носки…

— Ну все, хватит, — Ольга схватила Диму за уши и потянула вверх, — носки — это перебор.

— Ладно, хватит, — согласился покорно Дима. — Обсудим будущее.

— Будущее у нас радостное и близкое. Муж сдаст отчет по поездке, планировалось, что после этого он сразу же на вечер отбудет в Ленинград. Но перестраховаться не помешает, позвони.

— Мы не пойдем с тобой в гостиницу.

— А куда мы пойдем?

— Мы пойдем к моим друзьям в студенческое общежитие и будем играть в рулетку.

— Потрясающе… На деньги?

— Нет, не угадаешь, пусть это будет сюрприз. — Дима схватил Ольгу за волосы и притянул ее лицо к своему. — Жизнь, она вообще — сплошная рулетка.

— Да уж, — Ольга шутливо отбивалась, — всегда есть кто-то, кто крутит колесо!

— Не знаю, мне интересней играть, а не крутить колесо.

— Поэтому ты подрабатываешь там и сям, а не вершишь судьбы.

— Это твой муж, надо понимать, вершит судьбы? — Дима стал серьезным и грустным, он надевал трусы, вечернее солнце спокойно и ласково обливало его белые волосы оранжевым светом.

Ольга тоже посерьезнела.

— По-твоему, лучше полагаться на какого-то распорядителя своей жизни, чем самому распоряжаться? От решения моего мужа сейчас зависят многие судьбы тех, кто просто играет в рулетку!

— Он что, такой всемогущий? Он вообще кто, а то мне уже страшно. — Дима подошел к окну и смотрел на город внизу.

— Он — шишка, — сказала Ольга, — и он меня любит.

Дима, сцепив зубы, смотрел на Москву в закате: Москва плавала в золоте, разбавленном чистой голубой краской июньского неба. Дима вышел на балкон. Игрушечные павильоны выставки, смешная крошечная статуя колхозницы и рабочего, но его взгляд выхватил странную суматоху, милицейские машины и странно бегающие туда-сюда толпы народа.

— Рулетка крутится. — Дима невесело усмехнулся.

Пока Ольга мылась в душе, Дима набрал номер телефона.

Завтра, вероятно, в Ленинград, — сказал он.

Теплой и ветреной ночью майор Карпелов не поехал к любимой женщине, а завалился в своей холостяцкой квартире на продавленную тахту, смотрел на стену, освещенную рекламой из кафе напротив, и прокручивал снова и снова происшедшее с ним сегодня.

Он еще не попадал в более идиотскую ситуацию. Какой-то придурок звонит в отделение, просит старшего по смене и сообщает, что хочет пристрелить кого-нибудь на выставке в любом удобном для Карпелова, но обязательно многолюдном месте. Жертва выбирается на месте, оружия не найдено.

Карпелов сел и включил лампу. Понурый «тюльпан» осветил беспорядок на письменном столе, но Карпелов безошибочно вытащил из мятой стопки журналов и газет чистый лист бумаги и, почти не глядя, нашарил ручку.

1. Почему я?

2. Знал ли звонивший, что я подставлю ему своего опера?

3. Он хотел убить или ранить?

4. Что за неопределимый тип пистолета?

5. Чего он хотел?

Карпелов прочел написанное и поставил напротив каждого вопроса минусы. Это значит, что ответа не было ни одного.

Зазвонил телефон. Карпелов посмотрел сначала на часы. Почти двенадцать.

Он снял трубку и с огромным удивлением выслушал возмущенный голос начальника управления. Голос требовал немедленных объяснений по поводу голой красотки в форме офицера милиции, в шляпе и с пистолетом. Карпелов в полном обалдении провел по лицу ладонью, потом с силой шлепнул этой же ладонью себя по лбу. Он вспомнил журнал «Плейбой», который заносил утром начальнику.

— Разрешите!.. Я все объясню. Никак нет, товарищ полковник, я еще не проверял, подрабатывают ли наши сотрудницы таким образом. Так точно, отличная боевая стойка. Да, я заметил, погон светится хорошо. Слушаюсь.

Карпелов вздохнул с облегчением. Слушая возмущенный голос начальника, он уже решил, что ехать с объяснениями придется сегодня. Но ему дали поспать и ни словом не обмолвились о происшествии на ВДНХ.

Гриша Покосов был выпущен после выяснения личности и нескольких утомительных допросов: два были ночью и два днем — после обыска на квартире его брата-дальнобойщика, где он остановился и зарегистрировался. К концу вторых суток Гриша сам почувствовал, как он опротивел всем в милиции своим неинтересным прошлым и безрадостным настоящим. Но, выйдя на улицу, Гриша не спешил смыть с себя камерный запах, а поехал прямиком на ВДНХ в павильон «Космос».

Он поднялся на второй этаж, минуя киоски с громкой музыкой, подошел к стеклянному прилавку. За прилавком, равномерно двигая челюстями, наслаждался жевательной резинкой молодой щуплый продавец. У него были потрясающие тонкие усики над пухлым ртом «бутончиком», слабый острый подбородок, темные глаза навыкат, зализанные назад волосы и красный маленький галстук под воротником белой рубашки с короткими рукавами.

Гриша рассмотрел продавца, вздохнул и решился.

— А здорово тут у вас пальнули, да? — спросил он весело.

Продавец медленно осмотрел Гришу, моргнул и снова уставился перед собой, двигая челюстями.

— А я тогда как раз гулял тут поблизости от вашего магазина, а тут пальба, милиция, народу похватали — ужас!

Продавец вздохнул и закрыл глаза.

— И я, значит, с перепугу забыл тут у вас свой приборчик. Приборчик, говорю, один я забыл! — повысил голос Гриша, надеясь пробить стену невозмутимости. — Можно мне его теперь забрать, когда милиция меня отпустила как вполне благонадежного гражданина?!

Продавец перестал жевать, встал, поправил галстук и вдруг улыбнулся лихо и радостно.

— Желаете чего купить? — спросил он у оторопевшего Гриши.

— Да нет же, я забыл у вас свой приборчик, так, ничего особенного, выпрямитель тока, он вам ни к чему, можно его забрать?

— Мы не торгуем выпрямителями тока. Могу предложить фен с уникальной подкруткой, электро-массажер японский на батарейках, фонарь автоматический с регулировкой света…

— Милейший, ты меня не понял, мне нужен мой выпрямитель. И все.

«Милейший» сделал почти незаметное движение ногой под витриной и утопил ногой черную педаль срочного вызова. Появился большой и потный человек, вытирающий лысину носовым платком.

— Гражданин требует выпрямитель тока, говорит, оставил у нас на днях. А мы не торгуем выпрямителями. — Продавец уже не улыбался, его усики изгибались, когда он вытягивал губы вперед с выражением скучного презрения на лице.

— Это мой выпрямитель, я его не сторговал, я его сам сделал, хотел показать тут кой-кому на выставке, а тут пальба, я испугался за прибор, это хороший прибор, точный, и положил вот сюда вам на коробку. — Гриша показал, куда именно.

Большой человек подумал немного, ничего не сказал и ушел за перегородку. Он вернулся быстро и положил на витрину небольшой продолговатый металлический ящичек.

— Это, что ли? Я нашел позавчера, не понял, откуда и зачем.

— Вот спасибочки, братцы, а тут к нему еще на проводках пультик такой был небольшой?

— Мы не можем так просто это вам отдать, только после учета! — Продавец подозрительно осматривал ящичек.

— Да ладно тебе, я уже и так его тыкал, и этак, не пойму, что это вообще такое. Я его открыл, поцарапал немного отверткой, но открыл. — Большой человек поманил к себе Гришу пальцем и показал именно, где поцарапал. — А там сам черт ногу сломит, ну и отложил на всякий случай, а пульт был, точно был, я его отодрал и закинул куда-то, если не спешишь, поищу. А что это за хреновина?

Гриша любовно погладил ящик.

— Ладно, скажу, так и быть. Это не выпрямитель тока. Это новое электронное оружие. Новинка, еще нигде ни у кого нет. Открывается вот тут, надо повернуть рукоятку — открывается патронник. Вот сюда можно вложить три пули, видите, для них специальные отверстия. Я уже придумал, как сделать обычный барабан, а это экспериментальная модель. Вот в эту дырочку пуля вылетает. Здесь дырочек три, я уже говорил, сейчас я знаю, как сделать один пистолетный выход. Закладываем, вот так, а теперь нужен пульт, который вы потеряли. Если бы был пульт, я бы вам показал, как оно стреляет.

Гриша наконец остановился и поднял глаза на слушателей. Он не видел, как недоумение на их лицах сменялось насмешкой. Когда он поднял голову, продавец и его помощник старались сдержать смех и незаметно толкали друг друга локтями, предупреждая преждевременный хохот.

— Нет, серьезно, — сказал Гриша, — если открыть вот эту стенку, то собственно здесь и есть прицел, да-да, вот этот экранчик… видите, настроек несколько: есть на цвет, есть на тепловые колебания, — это если в темноте хочешь пострелять, ставишь на землю, а он самонаводящийся, все теплое перестреляет, если патронов хватит. — Гриша теперь говорил, глядя в лица слушателей, ему не верили, он разгорячился. — Я теперь сделал и на определенный голос! Я бы вам показал, но у меня тогда была только одна пуля, для конспирации, ведь мне пришлось быстренько запрятать это, за мной гнались, без пуль никто никогда не поймет, что это. Смотрите, я ставлю красный цвет, вот так. — По крошечному экранчику забегал тонкий зеленый лучик, очерчивая поиск. — Потом просто держу это в руках или ставлю, без прицела почти, обратите внимание! Только направляю приблизительно в вашу сторону — и паф! Все, конец красному галстуку!

Продавец и большой мужчина больше не смогли сдерживаться и захохотали. Большой показывал пальцем на Гришу, потом вертел тем же пальцем у виска. Продавец подвывал тонко, не раскрывая пухлого рта.

— Нажимаешь на пульт, — продолжал Гриша с отчаянием в голосе, — производится выстрел именно по источнику красного цвета. С цветом, конечно, проблема: может быть несколько источников одновременно. С голосом будет легче, у каждого человека свой голос. Да вот же! — воскликнул он, словно что-то вспомнив, и открыл полу своего плаща. — Вот же дырка! Видите? Я держал его под мышкой в плаще!

Действительно, чуть пониже рукава со спины была небольшая дырка с опаленными краями.

— Слушай, мужик, иди сюда. — Большой мужчина вытер слезы и поманил Гришу. — Ты, знаешь, сходи в павильон «Пчеловодство», там у нас есть лавка с оружием. Ты сходи, они поймут! А то они затухли там со скуки, сходи!

Гриша вздохнул, собрал свое изобретение и поплелся к выходу.

Продавец поманил к себе большого потного человека. Уже успокоившись, тот присел на табуретку и складывал огромный платок.

— Слушай, это, пожалуй, он прострелил тут шляпу, не иначе!

Они захохотали по новой.

В павильоне «Пчеловодство» действительно было тихо и немноголюдно. Гриша потоптался, разглядывая оружие, собрался было уходить, как вдруг услышал разговор у одного из прилавков. Молоденький парнишка интересовался у продавца, куда именно надо стрелять, чтобы из воздушного ружья убить крокодила. Продавец предложил выяснить это в зоопарке. Парнишка стал задавать более профессиональные вопросы о силе и траектории пули. Продавец с трудом сдерживал зевоту.

— Без проблем, — прошептал Гриша на ухо удивленному парнишке и оттащил его от прилавка. — Один выстрел с дальнего расстояния — и без проблем! Где твой крокодил, мне нужно опробовать мой прибор на частоту сердечного ритма!

— У вас что, есть охотничье ружье? — Парнишка внимательно оглядел Гришу, трогая в задумчивости небольшую серьгу в ухе. — И при чем здесь сердечный ритм?

— У меня есть кое-что получше. Ты не любишь крокодилов? Тогда ты должен знать, что у них совсем другой, чем у человека, сердечный ритм. Это мы и используем.

— Вы — псих? — честно и серьезно глядя в глаза Грише, спросил парнишка.

Да, — сказал Гриша честно и серьезно, — и считай, что тебе повезло. Ты будешь свидетелем испытания великого открытия.

В восемь утра Карпелов ждал у дверей кабинета начальника управления. Он отлично выспался, а в шесть двадцать был уже у себя на службе и стучал вовсю на старой пишущей машинке свои соображения по поводу голой «мисс Июнь» и простреленной шляпы Миши Января.

Полковник был разъярен. Это чувствовалось с расстояния пяти метров — от двери до стола начальника столько и было. Карпелов вытянулся по стойке «смирно». Полковник смотрел перед собой, сцепив зубы. Потом нажал кнопку селектора и протянул Карпелову газету, показав жестом садиться.

Он отдавал приказания, оттягивая воротник рубашки, словно задыхаясь. Карпелов развернул «События и цифры» и сразу же безошибочно определил причину ярости начальника. На фотографии полковник удивленно таращился перед собой, один из офицеров рядом подался вперед с напряженным лицом, другой закрыл глаза, словно не веря в происходящее. Текста, как всегда, в этой бульварной газетенке было немного, он был помещен на синем фоне вразброс. «Вчера на Котляковском кладбище госпожа Бумцалова хоронила в узком кругу родных и близких любимую собаку, добермана по кличке Чиколитто. Из официальных лиц присутствовал лично начальник внутренних дел Западного округа с подчиненными. Не будем делать никаких выводов, только заметим, что подобные дорогостоящие ритуальные услуги для домашних животных, равно как и охрана их служителями закона при жизни, могли бы значительно пополнить казну города. Сообщаем, что в пятницу состоятся проводы в последний путь крокодила Пикассо, умершего насильственной смертью и принадлежащего младшей дочери известного банкира. Читайте в субботнем номере специальный репортаж». Подпись: Пеликан.

— Я никогда не читаю подобную дрянь! — заявил полковник, видя, что Карпелов отложил газету и задумался. — Я этого Пеликана со вчерашнего дня ловлю, его ждут в квартире с вечера наши ребята. Вот записка, из-за которой я поехал на кладбище.

Карпелов медленно взял бумажку и долго изучал ее.

— Если удастся доказать, что записку писал этот самый Пеликан и он же и сфотографировал вас на кладбище, можно пристегнуть ему хулиганство по полной. — Карпелов осторожно положил записку на стол. — Отпечатки? — безо всякой надежды спросил он.

— Какое там, думали, что осведомитель передал. Кстати, ты прочел, как зовут крокодила, которого хоронят в пятницу?

— Пикассо. — Карпелов не выдержал и улыбнулся, стараясь не смотреть на полковника.

— Ты мне тут не ухмыляйся, ты мозгами работай! Ухмыляется он…

Карпелов поднял удивленные глаза на начальника, и полковник с удовольствием пронаблюдал, как сдерживаемая насмешка в них сменилась удивлением, а потом узнаванием.

— Пикассо! — почти крикнул Карпелов.

— Ну так! Неуловимый пачкун, подделывающий документы. А собаку эту чертову звали так же, как и бандита Чику!

Они замолчали надолго. Тикали часы на стене. Первым зашевелился и вздохнул полковник:

— И тут ты со своим «Плейбоем». Карпелов достал отпечатанные утром листки.

— Докладывай так, очень ты меня удивил!

— Так ведь я уже писал вам докладную, товарищ полковник. Самоубийства женщин в ноябре и феврале.

— Отставить! — Полковник откинулся в кресле и расслабленно прикрыл глаза. — Ну не начинай сначала, а? Не желаю слушать эту галиматью про подстроенные самоубийства. Хватит. Никаких улик, все чисто, отцепись ты от этого, ведь это жены больших чиновников, ну что тебе неймется? Мало тебе неприятностей?

— Чистые самоубийства, ничего не скажешь. Я бы и отцепился, так ведь парень один и тот же!

— Ну мотается по Москве какой-нибудь красавчик и спит подряд со всеми богатыми старыми дурами, что дальше?

— Он не с богатыми спит, а…

— Давай по делу. — Стало заметно, что полковник рассержен.

— Нет никакого дела, — опустил глаза Карпелов. — Попался случайно на глаза журнальчик, уж очень у нее стойка профессиональная и вообще… — закончил он невпопад.

— Ты думаешь, что она из органов и подрабатывает на досуге фотомоделью? А ты вроде как переживаешь за честь мундира! — Полковник повысил голос. — Насчет нравственности я с тобой согласен, не дело это. Но, судя по натуре, — ладонь похлопала по яркой обложке, — такую трудно не заметить, а значит, и найти — раз плюнуть. Займись!

— Есть заняться. — Карпелов встал. — Если она из органов, у меня на нее виды были большие. Такая женщина запросто сделает любого. Но раз дела нет… Разрешите идти?

— Не разрешаю. Сейчас привезут этого любителя ловить рыбку в грязной воде, допроси сам. Лично. Допроси здесь, в пятой комнате. Я посмотрю на него через стекло.

— У нас вчера чепе было. Я написал докладную.

— Серьезное что-нибудь? — Начальник уже занялся ворохом бумаг на столе и не поднял глаз.

— Стреляли в людном месте, — коротко сказал Карпелов, уговаривая себя говорить поменьше. Он предчувствовал выговор.

— Результаты есть? — Полковник забрал листы Карпелова. — Работай.

Получилось, что Карпелов вышел из кабинета, так и не ответив на вопрос начальника. С чем себя и поздравил, прошептав: «Пронесло!»

Ольга Антоновна стояла у зеркала голая. Она состроила себе несколько рожиц, потом встала, расставив ноги и вытянув вперед руку, словно целилась в кого-то. Вздохнула, посмотрела на «Плейбой», валяющийся на полу у кровати. Настроение окончательно испортилось. Женщина на обложке была… Ольга села на пол и открыла разворот журнала.

— Таких не бывает! — сказала она громко. — Просто не бывает. Могли же они, в конце концов, смоделировать мечту всех мужиков сразу. Что там у нас с компьютерным прогрессом? Движется. Никогда раньше они таких грудастых и опытных не предлагали! — Ольга легла навзничь и постаралась представить, как вообще может жить эта женщина с разворота, если она действительно существует.

«Агентство моделей, охрана, непременный двенадцатичасовой сон, постоянные физические нагрузки, танцы, бег… Телевизионные камеры, приемы, иностранная синтетическая речь… Съемки по пять часов кряду, диета…» Ну вот уже и нечего завидовать! Ольга встала с пола и достала из шкафа тренажер.

Настраивая его, задумалась, вытащила целый ворох журналов из специальной стойки. Отобрала те, которые предлагали мужчин.

Почти час она перелистывала яркие картинки. Опять легла на пол и задумалась. Ни один из мужчин-моделей не шел ни в какое сравнение с красавцем подавальщиком.

Первый раз с момента ее знакомства с Димой вдруг появился и заныл зубной болью вопрос: «Почему я?» Она еще раз подошла к зеркалу. Выпятила живот, расслабилась. Захватила ладонями и приподняла грудь. Сделала себе глазами презрительно-осуждающий упрек. И ей показалось, что она поняла. Дело не в формах-размерах. Глаза. Хотят глаза или не хотят. Допустим, мальчик-подавальщик не против всегда, в любое время и по-быстрому. Такая вот переполняемость организма жизненными соками. Кого он выберет? С кем поменьше возни. Как он узнает? По глазам.

Глаза у Ольги Антоновны были необыкновенно хороши. Она придирчиво рассматривала их, отметив длинный разрез, цвет застоявшегося болотца — желто-зеленый, притягательное спокойствие и негу длинных медленных ресниц.

«Бесполезно. Это же надо видеть, как я на него смотрю. В зеркале я смотрю на себя».

Ольга отволокла тренажер обратно в шкаф, села в кресло и задумалась. Через несколько минут она еще раз открыла «Плейбой», внимательно посмотрела на женщину. На ее глаза. И легко, устало улыбнулась.

Она определила для себя очень важную вещь. Завлекающе-голодное выражение глаз — это не отметина возраста. Красавица из журнала смотрела вообще убойно, а была молода. Значит, это признак чего-то другого, определенной энергии.

Ольга Антоновна решительно разложила на длинном диване несколько платьев. Завязала на талии золотую тонкую бечевку — чтобы не забыться и не переесть нечаянно. Подумала и застегнула на щиколотке серебряную цепочку. Эти приготовления определили ее внутренний настрой. Она выбрала самое простое платье тонкого хлопка, сняла все кольца и браслет. Волосы захватила резинкой. Переборола душную волну азарта и волнения и не посмотрела на себя в зеркало, чтобы не осмеять девочку-женщину, которую сделала.

Ты классно выглядишь! — похвалил Дима, когда она легко выпрыгнула из трамвая и спрятала у него под мышкой голову.

— Готова бабочка, — приговорил Ольгу Антоновну тучный агент наружного наблюдения.

Небо над Москвой надувалось очередным дождем, в томном тяжелом воздухе полетел июньский тополиный снег.

Майор Карпелов с некоторой оторопью осматривал автора статейки про похороны добермана госпожи Бумцаловой. На стуле, слегка сгорбившись и взглядывая осторожно из-под насупленных бровей, сидел очень молодой парень. Выражение лица у него было настороженно-детским. Если не считать непременных атрибутов уличных тинейджеров — бритой головы и серьги в ухе, вполне благополучный мальчик. Мальчика звали Коля, подписывался он как Пеликан, учился на журфаке в МГУ, имел двадцать один год от роду. Карпелов сразу заподозрил в нем хорошего актера, легко приспосабливающегося к обстоятельствам.

— Это ваш материал? — Карпелов приподнял газету, показал ее первую страницу с названием огромными буквами «Первая и последняя девушка вампира из Кремля».

Карпелов сидел за столом в кабинете номер пять для доверительных бесед. Пеликан-Коля сидел перед ним на стуле.

— Нет, — Коля отрицательно помотал головой, — у меня материал небольшой про похороны собаки. Про вампира — это не я.

— Про похороны, — задумчиво проговорил Карпелов, полистал газету и стал с интересом рассматривать фотографию своего начальника и коллег. — Хорошо платят? — вдруг спросил он, не глядя на Колю.

— Ничего, — Коля неопределенно пожал плечами, — если вертеться как следует. А с одной газеты не проживешь. Реклама идет лучше, там платит не газета, а…

— Что ты рекламируешь?

— Ну, отзывы о фильмах, книжках разных. Про дискотеки пишу в «Мегаполисе». — Коля воспользовался тем, что Карпелов разглядывал фотографию, и взглянул на него быстро и внимательно. Карпелов подловил профессиональный взгляд-бросок и слегка подмигнул.

Коле стало неуютно.

— Значит, про книжки, фильмы, дискотеки. А что это вдруг про кладбище решил написать?

— Я могу и про вашу работу написать. Мне все равно. Профессиональная наработка навыков, понимаете. Журналист настоящий должен уметь все.

— Это я понимаю, — согласился Карпелов, — как не понять. А вот, предположим, попрошу я тебя написать статейку про благотворительный обед в столовой Министерства культуры для пенсионеров и инвалидов. Ты про что напишешь?

Коля Пеликан подумал немного, глядя в окно. Напряжение у него не прошло.

— Это смотря, в какую газету писать. Кто заказывает статью.

— А, как же я забыл! — удовлетворенно закивал Карпелов. — Свобода слова у нас и этой, как ее… Совести! Это получается, что если тебе заплатит это самое Министерство культуры, то ты напишешь, как вкусно чавкали старики. А если, значит, совет ветеранов и инвалидов, то конкретно перечислишь, кого не пропустили и какие были проблемы с протухшей рыбой.

Коля молчал.

— Ну что, если я туда-сюда прав, то вполне понятен мой следующий вопрос. Кто тебе заказал материал про похороны этой самой собачки Чичолины?

— Это был кобель, — тихо сказал Коля.

— Да хоть сам черт с рогами. Как его зовут?

— Собака была кобель, его звали Чиколитто, а статью мне никто не заказывал, я сам решил открыть такую рубрику. Предложил нескольким газетам. Уже прошли пять статей про животных у богатых и известных людей. Про собаку Леонтьева я писал в «Мире», читали?

— Умно, — Карпелов подумал и покивал головой, — очень умно, ничего не скажешь. Тебе, писаке безродному, без протекции кто даст полноценное интервью? А про собственную крысу или попугая и по телефону столько расскажут, что потом не надо и про хозяина ничего писать, все будет сказано. Тут вот что меня интересует. Ты сначала берешь интервью, а потом несешь его в газету продавать или сначала рассказываешь в редакциях про эту самую рубрику?

Коля Пеликан неопределенно пожал плечами:

— Когда как. Сначала я спрашиваю, чего они хотят. Ну, например, зимой хорошо идут рассказы про отдых, дальние страны, но не просто реклама, а как избежать неприятностей в чужих странах, как не обгореть, понимаете, где лучше кататься на водных лыжах, а где на горных. Если они сами не знают, чего хотят, я осторожно предлагаю свое, но так, чтобы в конце разговора вроде это и не моя идея была, а их. Некоторые очень заводятся. В «Событиях» неплохой мужик замредактора. Ему моя идея про животных у известных людей понравилась. Я фотографировал некоторых собак во время прогулки, ну это моя кухня, как вам объяснить… Фотографируешь, пару комплиментов собаке, заводишь разговор, показываешь удостоверение, просишь разрешения позвонить. И только про собаку. Ни слова про хозяев, это главное.

— Подожди, мысль такая мелькнула. Богатенькие… Они же не всегда сами с собакой гуляют!

— Это да, — внимательно и с уважением посмотрел Коля Пеликан, Карпелов поразился дет-ской восторженности больших распахнутых глаз. — Это бывает. Но я уже приспособился различать, а потом, допустим, делать нечего: утром, в обед и вечером — только прислуга гуляет собаку. Фотографируешь собаку с прислугой, заводишь небольшой разговор. Тогда телефон приходится доставать самому, платишь, конечно, кому надо. Звонишь. Так, значит, получилось, что ваша собака просто красавица на фотографии, а я в этом профессионал. И мне совсем ничего не надо, просто собака загляденье, можно послать на конкурс фотографии, или еще какую лажу. Хорошо срабатывает.

— Да, — вздохнул Карпелов и постучал по газете. — Ты насчет фотографии профессионал. Очень жанровый снимок получился.

— Нет, вы только представьте, — обрадованно выдохнул Коля, — если бы они в форме были!..

Карпелов покивал головой, внимательно разглядывая предприимчивого журналиста, и посмотрел на пластиковую стену. За стеной должен был наблюдать беседу счастливо не надевший вчера форму полковник. Коля Пеликан застыл и закрыл обреченно глаза, проклиная себя за неуместное замечание.

— Значит, предложил ты в газете этой материальчик, и он понравился заместителю редактора. Коля кивнул.

— А откуда ты узнал, что будут хоронить эту собаку? Это же не просто сфотографировать на прогулке или в машине.

— Я иногда еще информацию получаю от ветеринаров. Можно не говорить их имена? Здесь это ни при чем, я должен был написать про собаку Бумцаловой, когда она еще была жива. Утром, получается, я сказал заму про мой проект, а вечером собаку сбило машиной. Я позвонил, он говорит — ничего страшного. Это, говорит, даже интересней. Узнай, как ее будут хоронить.

— Значит, ты заранее знал, когда и где ее будут хоронить?

— Знал, — кивнул с готовностью Коля Пеликан.

— И кому ты написал записку про эти похороны? — ласково спросил Карпелов.

— Почему записку? — удивился Коля. — Я информацию в газете написал. В предыдущем номере.

Что, значит, в следующем номере расскажем про торжественные похороны собаки госпожи Бумца-ловой.

Карпелов провел по коротким волосам резким движением ладони вперед-назад и сел за стол.

— А откуда ты знаешь, что у кого-то там умер крокодил?

— Я потом узнал, что он умер, — устало сказал Коля. — Я просто должен был написать про крокодила Пикассо.

— Почему именно про крокодила?

— Я предложил в газете несколько животных на выбор. Про кого им интересней. Списочек такой…

— Кто выбрал крокодила?

— Да никто не выбрал, так получилось. — Коля опять неопределенно пожал плечами.

— У тебя взяли координаты? — Карпелов нетерпеливо записывал что-то. Коля кивнул.

— Тогда пока свободен. Да, чуть не забыл! Приходишь ты, значит, на кладбище, и что ты там видишь?

— В каком смысле — что?

— Ну хоронят люди собаку, ничего интересного, ты должен был неутешную вдову снимать, тьфу, что я говорю… эту, хозяйку! А ты снимаешь трех мужиков. И заметь, они были в штатском!

— Я всех подряд снимал. И хозяйку, и ее родственников, вообще всех. Я люблю лица ловить. Ну когда человек удивляется или пугается. Эти вообще обалдели, как будто увидели… Ну не знаю что! Щелкнул раз пять. А они бежать за мной. Я смылся, мне не впервой. Потом, когда вернулся, кто-то из провожающих сказал, что это были люди из МВД.

— Так и сказали — из МВД?

— Нет. Сейчас. Ну, вроде того, что «ни хрена себе, теперь полковник из органов собаке Бум-цаловой честь отдает».

— Кто сказал? — спросил Карпелов и посмотрел на пластиковую стену.

Не помню.

Карпелов отпустил Колю Пеликана, подождал пару минут и вышел из кабинета. Полковник ждал его у окна в коридоре.

— Почему не арестовал? Совсем нюх потерял! — сказал начальник, не поворачиваясь.

— Я его поймаю с поличным, мальчик себе карьеру так делает, — попытался успокоить его Карпелов.

Полковник медленно повернулся, едва сдерживая бешенство, сказал, что он думает о профессиональном чутье майора Карпелова, и предложил свою версию.

Карпелов старался не выдать своего удивления, стоял спокойно, уверенно кивал головой во время пауз, но, когда полковник договорил и ушел, в полном обалдении уставился в окно.

По версии полковника выходило, что специально созданная шайка газетчиков и журналистов решила дискредитировать его, полковника, честное имя. Для этого она использовала молодого и глупого начинающего журналиста. Из длинного списка имен животных выбрано было имя, созвучное кличке бандита. Собаку сбили специально, потом послали записку и на кладбище сделали компрометирующий снимок. Майору Карпелову предстояло поехать на похороны крокодила Пикассо, найти подтверждение версии полковника и написать полный отчет.

Грустно наблюдая бестолковый медленный полет тополиной пушинки, Карпелов уговаривал себя отнестись к этому бреду серьезно.

Настолько серьезно, что к трем часам дня выяснил. Собаку сбила иномарка, с места происшествия она скрылась, есть милицейский протокол. Этот доберман, при всей его родословной, был псом довольно бестолковым, при малейшей возможности убегал и обшаривал помойки. Во время такого побега и был сбит. Карпелов при всем своем профессиональном уважении к требованию полковника так и не смог пристегнуть сюда умышленное действие водителя. А вот в отношении крокодила Пикассо его ждал сюрприз. Карпелов настолько удивился полученной информации, что попросил еще раз сначала все повторить, а положив трубку телефона, еще несколько минут в задумчивости грыз ручку.

Ему сообщили, что крокодил Пикассо, собственность дочери известного банкира, три с половиной метра в длину, доброго и спокойного нрава, был застрелен сегодня утром снайперским выстрелом в собственном бассейне на даче по Рублевскому шоссе. Пуля вошла точно в сердце. Банкир решил шум не поднимать и во всем винил соседей, которые не выдержали «доброго и спокойного нрава» Пикассо, несколько раз совершавшего побег из собственного бассейна. Люди там жили состоятельные и все с разрешением на ношение оружия. В данный момент дочь занята организацией похорон своего любимца. Крокодил лежит в морге Медицинского центра врожденных аномалий, а извлеченная пуля тридцать восьмого калибра — у банкира в хрустальной рюмочке.

Карпелов прошелся туда-сюда по кабинету, отдал приказания по поводу пули и немедленного задержания журналиста Пеликана, позвонил полковнику, надеясь, что тот уехал куда-нибудь, но полковник был на месте. Поэтому, вздохнув и медленно собрав все бумаги, Карпелов, не веря сам себе, докладывал через две минуты предварительные результаты своего расследования по делу о заговоре по дискредитации чинов из МВД. Получалось, что, когда писалась заметка о похоронах крокодила, тот был еще жив, и Карпелов, отпустив Пеликана, допустил ужасный промах.

Полковник удовлетворенно заметил, что его не подвело чутье, но неплохо и осмотрительность проявить: Вдруг этого крокодила действительно убил кто-то из соседей.

— Даже если это так, — понуро бормотал Карпелов, — откуда Пеликан знал о похоронах? Нет, тут дело нечисто. Пожалуй, надо собрать по Москве все клички кошек, собак, крокодилов, обезьян…

— Змей, ящериц, пауков! — Полковник развеселился. — Попугаев, мышей и хомяков. Вот тебе для начала. — Он вырвал листок бумаги и протянул Карпелову.

«Кот Жмурик, собственность полковника МВД».

— Что это вы кота назвали, как вора поганого? — пробормотал Карпелов.

— Моему коту почти десять лет, а вагонный Жмурик третий год только карманы потрошит. Вот и прикинь. Посети лингвиста на досуге.

— Чего? — совсем оторопел Карпелов.

— Чего! Пусть тебе специалист напишет отчет о происхождении кличек у животного и криминального мира.

Слушаюсь, посетить лингвиста.

В общежитии Бауманского технического университета студенты играли в рулетку, раскручивая на полу пустую бутылку из-под шампанского. Играли человек десять, из них шестеро «были в курсе», а четверо — совершенно без понятия, в чем именно дело. Две девушки в немыслимо коротких платьях, обтягивающих чулком худые тела, один студент-очкарик рыхлого телосложения и Ольга Антоновна составляли эту самую четверку. Ольга с интересом разглядывала окружающие ее предметы, вдыхала чуть пыльный запах незнакомого быта, вспоминая свое студенчество благополучной домашней девочки. Она не очень вникала в происходящее, вспомнив, что ее друзья по университету играли в бутылочку на поцелуи. Дима разговаривал шепотом с одним из студентов; заметив ее взгляд, подмигнул и чуть сощурил глаза, словно оценивая что-то в женщине. Сердце Ольги опять стукнуло невпопад. Она пробежала глазами по кругу, разглядывая молодежь, и удовлетворенно опустила глаза. Имеющиеся в наличии девушки были, конечно, молоды и растрепаны достаточно для того, чтобы привлечь внимание. Но мужские глаза почти все с интересом осматривали ее, и сама она почувствовала, что выгодно отличается от студенток.

Только что, минут пять назад, она воспользовалась предложенной ей самокруткой и сделала пару затяжек в соседней комнате. С ней курили двое молодых людей. От них пахло потом и странным душным дезодорантом.

— Сколько тебе лет? — вдруг спросил ее длинноволосый и бородатый студент.

— Сорок два, — честно сказала Ольга.

— Ты красивей других, — заметил студент и продолжил свое интервью:

— С комплексами или без?

— С комплексами, — улыбнулась Ольга. Он кивнул, словно так и думал.

— У него всегда с комплексами, — заметил другой.

— Он что, всех своих знакомых сюда приводит? — спросила Ольга, преодолевая головокружение.

Она не получила ответа на свой вопрос. Вместо этого ей предложили полное избавление от комплексов за два сеанса. Ольга поблагодарила и отказалась.

— Я люблю свои комплексы, — заявила она и вернулась к компании.

Бутылка остановилась. Шестеро, которые были в курсе, заметно оживились. Горлышко бутылки смотрело на очкарика. Он неуверенно улыбнулся и посмотрел на всех бледными глазами, увеличенными стеклами. Потом лицо у него вытянулось от удивления. Ольга проследила его взгляд и вздрогнула. Очкарику протягивали револьвер.

— Рулетка, — сказал кто-то тихо и ласково. — Ты не волнуйся, там всего три патрона.

В полной тишине тяжело и быстро дышала девушка, которая была не в курсе.

— Ребята, — неуверенно предложила Ольга, — может, поцелуемся? Что это у вас за игры с душком?

— Три? — сглотнул очкарик.

— Нет, вы что, серьезно? — Ольга протянула руку и взяла оружие. Умело осмотрела барабан. Три патрона.

— Отдай выигравшему, — сказал кто-то ей, она не видела кто, смотрела не отрываясь на Дмитрия. У нее взяли из руки тяжелое оружие.

— Я выкупаю выстрел, — сказал Дима и взял револьвер.

— Я хочу уйти! — Ольга встала.

— Одну минутку, подожди меня. — Дима спокойно поднес дуло к виску и нажал на курок. Раздался негромкий щелчок.

Ольга сцепила зубы и словно провалилась на секунду в невесомость. Она перестала ощущать себя и не могла двинуть ни рукой, ни ногой.

Дима встал и бросил возле бутылки на пол скомканную зеленую бумажку.

— Пойдем. — Он взял ее под руку и толкнул в дверях вперед. — Испугалась? Зря. Мне всегда везет. Я очень везучий.

Ольга прошла сомнамбулой еще несколько шагов, потом с ней случилась истерика. Дима оборонялся лениво, но умело. Размахивая руками, стараясь достать ногтями ухмыляющееся лицо, дергая ногой в попытке ударить его ногу, крича и плача одновременно, она все время видела, словно в очерченной рамке, его насмешливое лицо с налетом скуки.

В четверг вечером наконец был задержан Пеликан. Он не сопротивлялся, при задержании с готовностью изобразил на лице сильное удивление, обмахивая круглые глаза длинными ресницами. При себе имел набор необходимой одежды, зубную щетку, магнитофон, множество дискет и магнитофонных кассет. Было понятно, что мальчик собрался бегать долго и с удовольствием. Высказал просьбу: осторожно обращаться с магнитофоном и запрятать дискеты так, чтобы не размагнитились. После чего был помещен в камеру следственного изолятора, добрел покорно до койки и заснул немедленно, как только прилег, крепким спокойным сном.

В пятницу утром Карпелов не стал его допрашивать, а поехал на Востряковское кладбище проводить в последний путь застреленного неизвестным снайпером крокодила Пикассо.

Карпелов прошелся в летнем спокойном утре между могилок, читая надписи на памятниках. Он уже знал, когда и где именно собираются похоронить крокодила, поэтому присел на скамейке, разглядывая небо над собой в редких просветах свежих листьев: ветра почти не было, деревья иногда передавали друг другу легкое дыхание, чуть шевеля ветками.

У свежевырытой могилки неподалеку завтракали могильщики. На ручках лопат, воткнутых в землю, висели их куртки. Рано было еще, но уже жарко.

— Щас набегут папарацци, — уверенно проговорил один, — шакалы. Не похороны, а чистое шоу.

И вдруг запел высоким красивым голосом.

Другой могильщик флегматично смотрел перед собой остановившимся взглядом усталого человека и жевал.

Карпелов повернул голову на звук шагов. Он мог узнать служивых сразу, с одного взгляда. Трое в штатском. Один, постарше, явно высокого чина. Карпелов встал и пошел к ним навстречу, чтобы предупредить вопросы могильщикам.

Как-то сразу набежал народ, наверное приехали одним автобусом. Карпелов безошибочно вычислил суетливую парочку журналистов, хотя они еще не раскупорили свои сумки.

— Ребята, — обратился Карпелов к незнакомым коллегам, — вы знаете, кого здесь будут хоронить? Крокодила.

— Не крокодила, а свинью поганую, — ответил один из троицы и пнул, словно в обиде, подвернувшийся камешек.

Карпелов вдруг уловил себя на том, что совершенно не собирается с ними препираться, более того, ему очень захотелось пронаблюдать их реакцию.

Журналисты распаковались и защелкали фотоаппаратами. Кто-то из родни банкира достал камеру. Молоденькая девушка с огромным венком белых цветов на шее смотрела куда-то в сторону. Карпелов проследил ее взгляд и увидел, что между могил несут длинный узкий гроб. Все оставшееся до небольшой потасовки время он смотрел только на трех служивых, с удовольствием отмечая сначала удивление — заметили гроб, потом быстренькое совещание — спросили у ближайшего родственника девушки, кого хоронят. Ответ был вполне подходящий, потому что троица встала неподвижно, одинаково сложив руки перед собой и сцепив их, наблюдая перемещение гроба. После слов девушки с венком: «…ты был самый гордый, самый зеленый, прекрасный, как первобытная природа», троица проявила легкое беспокойство и общими усилиями открыла гроб дорогого дерева.

После чего один из них немного подрался с девушкой-журналисткой и отобрал фотоаппарат, второй побежал за ее напарником, петлявшим зайцем между могил, а старший открыл всего крокодила, осмотрел его внимательно, став на колени, потом неожиданно для всех опрокинул мертвую рептилию в яму и продолжил обследование гроба, простукивая его и отдирая кое-где обшивку.

Образовалась небольшая куча свалившихся на него в праведном гневе людей, провожавших крокодила в последний путь. Девушка с венком визжала и топала ногами, уже бежал «родственник» с веревкой вязать хулигана, но после выстрела в воздух из табельного оружия куча распалась, наступила тишина. Стрелявший оправлял одежду, сидя на земле. Карпелов выплюнул сладкую травинку, подошел к нему и помог подняться.

— Я предупредил! — повысил голос Карпелов, видя, как наливаются гневом немолодые, с набрякшими веками глаза.

Подоспевший запыхавшийся напарник стрелявшего развел руками. У журналиста был припасен велосипед.

В машине у кладбища Карпелов показал свое удостоверение, а ему показали записку: «Пикассо хоронят в пятницу утром на Востряковском». Карпелов был немногословен, скупо описал похороны собаки породы доберман по кличке Чико, но ни слова не сказал о задержанном шустром Пеликане. Они расстались почти друзьями, Карпелов шел к своей машине, сдувая с лица пушинки тополей. Подхваченная ветром, взлетела и запуталась нелепым украшением в зеленых листьях засвеченная пленка.

В этот раз допрос Пеликана не был игрой в одни ворота: Пеликан трусил и отвечал на вопросы не так изобретательно. Карпелов заметил, что Пеликан испуган, прошелся сначала по материалу о похоронах собаки. Журналист отвечал спокойно, ничего нового не сказал. Как только перешли к смерти крокодила, Пеликан занервничал, у него вдруг открылось сильное слюноотделение и начался кашель.

Карпелов допрос приостановил, дал Пеликану отдышаться и рассказал, что крокодила Пикассо похоронили, официальные люди из органов присутствовали, потому что опять их кто-то вызвал запиской и использовал для этого созвучие кличек уголовника Пикассо — в розыске два года за подделку документов — и крокодила. Карпелов словно в задумчивости предложил Пеликану такую версию. Молодой журналист решил писать о домашних животных известных людей. Намеченное интервью по поводу одной из собак сорвалось, потому что собака случайно гибнет. Журналисту приходит в голову использовать похороны собаки в определенных целях. А именно: подать материал в таком ракурсе, чтобы любая газета схватила с восторгом. Что может быть интересней, когда на похоронах собаки присутствуют милицейские чины из отделов по убийствам или борьбы с бандитизмом. Карпелов встал и ходил по комнате во время изложения этой своей версии. Подойдя очень близко к Пеликану, он чуть наклонился, заметив, как тот судорожно моргнул, и проговорил тихо:

— А крокодила, я так соображаю, пришлось убить.

Пеликан еще раз моргнул, сильно сжимая веки, но ничего не сказал.

— Ладно, — не огорчился Карпелов, — если бы мне кто-нибудь предложил убить крокодила известного банкира у него на охраняемой даче на Рублевском, представляешь, куда бы я этого человека послал? Но с другой стороны — киллер он и есть киллер. Крокодила, банкира — какая разница. Только вот стоит это такую сумму, которую ты навряд ли бы выложил за свой профессиональный рост. Я тебе предлагаю быстро и ясно рассказать, кого ты уговорил убить крокодила, и сейчас объясню, почему ты должен этим моим предложением с радостью воспользоваться. Это элементарно. Ты устроил эти пакости с записками сам, статья тебе будет о хулиганстве, даже если ты заплатил кому-то за убийство крокодила, ну что ж, может, у тебя к крокодилам особое отношение, на этот счет тебе пришить что-либо вообще трудно, разве что угроза жизни при убийстве крокодила тем, кто был рядом. — Карпелов заметил, что Пеликан слушает его напряженно, чуть приоткрыв рот, удовлетворенно кивнул и сел за стол. — Если тебе мое предложение не подходит, то вариант здесь один. Мой начальник уверен, что в Москве действует банда, дискредитирующая большие чины из милиции, и ты в этой банде как шестерка выполняешь некоторые поручения. Соответственно, статья тут совсем другая, это уже организованная преступность. Думай, хлопчик, думай.

— А может, — жалобно и просительно предложил Пеликан, — это я сам убил крокодила?.. Нечаянно.

— Оружие? — Карпелов смотрел в молодое лицо не отрываясь.

— Это… Нашел. Гулял и нашел, хотел опробовать. Залез на дерево. Вижу — крокодил плавает в бассейне, пальнул и попал нечаянно. Пистолет с испугу выбросил в озеро.

— Значит, сначала написал о похоронах крокодила заметочку, а потом пошел гулять к нему поближе? Неувязочка получается. Ладно, уговорил, — вздохнул Карпелов и стал собирать свои бумаги. — Не подходит тебе мое предложение. Сейчас подпишешь протокол, и передам я тебя, такого нечаянного, в команду по организованной преступности. Они там парни крепкие и немногословные. Много вопросов не задают, потому как им обычно все заранее ясно, что ты сделал и как. Они любят слушать и записывать. У тебя будет время, часа два, перед тем как тебя к ним поведут на допрос. Совет. Порепетируй с убедительными ответами, с фамилиями главаря и исполнителя, чтобы лечиться потом поменьше. Зато лет через десять ты, бандит из отсидки, в любой редакции будешь нарасхват. — Карпелов встал. — Репортажи из зоны, опять же, ничего идут.

— Вы мне угрожаете, — шепотом сказал Пеликан.

— А то! — Карпелов показал ему жестом встать.

— Я не заказывал никому никакого убийства! Он сам ко мне подошел на выставке, говорит, что ему очень надо убить крокодила, чтобы опробовать свое изобретение!

— Пеликан, — устало вздохнул Карпелов, — кончай грузить.

— Это правда. Я спрашивал насчет оружия, можно ли убить крокодила из воздушки, а он подошел, говорит, что у крокодила сердечный ритм не такой, как у человека. Его оружие, оно стреляет само. Ставишь ящик, делаешь настройку — и все.

— На что настройку? — спросил Карпелов, все еще стоя рядом и презрительно улыбаясь.

— На сердечный ритм крокодила. Но он говорил, что можно и на звук, и на цвет. Это на ВДНХ было, в «Пчеловодстве», его там, наверное, могли запомнить. Я не вру.

После этих слов Карпелов улыбаться перестал. Быстро подошел к столу, достал магнитофон и заставил Пеликана все повторить. Из небрежно брошенных на стол бумаг выплыл скользкой глянцевой обложкой яркий журнал. Пеликан все повторил, устало и безразлично глядя на обложку.

Карпелов вызвал Мишу Января и приказал немедленно ехать на ВДНХ и провести беседу с продавцами в павильоне «Пчеловодство».

Потом сел напротив Пеликана и долго писал, изредка взглядывая на журналиста.

— Прочти. — Он протянул Пеликану листки. Пеликан вздохнул и собрался расписаться.

— Э, нет, — Карпелов выдернул листок, — не хочешь читать, я тебе устно растолкую. Значит, сбитая случайно собака и материал на нее — понятно. Твое желание прикончить крокодила, чтобы еще раз запиской вызвать милицейский чин на кладбище и получить хорошие деньжата за снимок, — понятно. Крокодила ты не убивал, а воспользовался предложением неизвестного сумасшедшего снайпера — понятно. Непонятно одно. Откуда ты, молодой и приличный, так хорошо знаком с милицейским архивом?

Пеликан, кивавший головой на каждое «понятно», при этом вопросе сильно и убедительно замотал головой из стороны в сторону.

— Я не знаком, — он честно таращил глаза, — никаких милицейских архивов.

— Не пойму, ты помогаешь мне или нет? — Карпелов вызвал дежурного и потребовал альбомы. — Если помогаешь, тогда посмотри эти фотографии и скажи, кого знаешь.

Пеликан с огромным интересом листал альбомы, шевеля губами при прочитывании кличек. Карпелов вздохнул. Если этот молодой гад видит знакомые лица, но разыгрывает так искренне полное удивление и интерес, то ему место в театре, а не в журналистике.

— Это — Пикассо? — Пеликан, прочитав подпись внизу, с восторгом ткнул пальцем в интеллигентное лицо на фотографии. — А Чику можно посмотреть?

Карпелов альбом отобрал, сложил на нем руки и стал смотреть на Пеликана внимательно и грустно.

— А расскажи-ка мне, хлопчик, о твоих дальнейших планах на кладбищенском поприще, — сказал Карпелов после длинной паузы.

— Как это? — Удивление и полное непонимание в честных глазах Пеликана.

— Ну как, вот похоронили, допустим, крокодила. Ты написал статейку, при ней, понятно, фотография. Дальше что? Кто следующий?

— Да все вроде…

— Пеликан, говори, кто из домашних животных имеет интересующие тебя клички, говори, пока я добрый.

— Ну есть один бульдог, его зовут Харитон. Я к нему еще не подобрался. Есть кошка Маркиза. Еще этот… Удав Мамацуи. Это все.

— Мама… как? — Карпелов достал листок и подчеркнул в нем Харитона — «Черемушкинский рынок и проститутки Юго-Запада», и Маркизу — «рулетка и карточные игры». Никакого Мамацуи в его списке известных внутренним органам кличек преступного мира не было.

Пеликан смотрел на Карпелова не моргая, бледный, с синими кругами под глазами.

— Удав Мамацуи, — сказал он громко, думая лихорадочно про себя, правильно ли делает, раскрывая свои карты.

— Ну что, давай до конца договорим. Удав, значит, Мамацуи. Откуда ты знаешь эти клички? — Карпелов не хотел смотреть в лицо Пеликана после этого вопроса, специально отвернулся. Он почувствовал, что мальчик устал и ему все труднее и труднее изображать необходимое выражение лица. Пусть расслабится и хорошенько подумает. Он назвал кличку, которая неизвестна органам, а когда понял, что неизвестна, очень испугался. Что это, черт возьми, значит?!

— Где что услышал, — почти шепотом проговорил Пеликан, — еще в газетах иногда бывает.

— Не бывает. — Карпелов повернулся, и ему стало жалко Пеликана. Журналист выглядел ужасно. Больше всего на свете он не хотел отвечать на этот вопрос, и Карпелов понял, что ответа не будет. — Не бывает, потому что ты назвал такие клички, включая, кстати, и Пикассо, которые не проговаривались по телевидению и радио и не печатались в газетах. Потому что эти люди на свободе. Информация идет, когда кто-то из них арестован или убит. Кстати, похоже, что никого из них ты лично не знаешь и фотографии эти тебе раньше не попадались.

Почему… — Пеликан потянул на себя журнал «Плейбой» со стола Карпелова. — Эту знаю. Классная тетка. Кличка Апельсин.

Три дня Ольга Антоновна заставляла себя не отвечать на телефонные звонки, не выходила в город, не ужинала с друзьями, не смотрела на себя в зеркало. Она валялась на смятой огромной постели, выпила, впрочем без особого желания, полбутылки водки, искусала и разбросала по комнате яблоки и персики. Изредка, медленно и плавно скользя по коврам и паркету легкими ступнями, она ловила границу света и сумерек, но определить, день ли сменял ночь или ночь светлела наступающим утром, не могла.

Испуганный ее состоянием, муж посетил психиатра. Психиатр сказал, что помогать нужно не жене, а ему, мужу женщины, не сумевшей справиться с возрастным приступом самопереоценки, усугубленным отсутствием детей. На вопрос, что же теперь делать и как реагировать на полную отстраненность жены от происходящего вокруг, ему было предложено несколько вариантов на выбор.

Не обращать внимания на поведение жены, разговаривать с ней так, словно ничего не случилось, потому как велика вероятность того, что подобное поведение спровоцировано для привлечения к себе внимания. Подарить цветы.

Завести хорошенькую девушку, с которой посетить театр, концерт или ресторан, переходить или не переходить с ней к интимным отношениям — по обстоятельствам.

Еще можно было предложить жене немедленно сменить обстановку. Например, уехать на недельку в тундру. Или в Африку на охоту.

Самому заболеть и потребовать к себе внимания.

Врезать жене как следует, потом помириться и провести вместе сутки в постели.

Получилось так, что муж Ольги Антоновны выполнил все, что ему предложил психолог, и сразу.

Он повел в обед свою секретаршу Милу в дорогой ресторан. Откушав в уединенной кабинке и все время натыкаясь взглядом на выпученные от удивления и испуга глаза секретарши, муж Ольги Антоновны вытер рот и руки салфеткой и сосредоточенно расстегнул на секретарше блузку, обнаружив, что она не носит лифчик. Разглядывая девичью острую грудь, уловил себя на том, что обдумывает, как именно следует врезать жене, поскольку никогда этого раньше не делал. Вздохнул, блузку запахнул, перед Милой извинился и немедленно отправился домой, купив розы.

Он постучал в комнату жены, она крикнула: «Нельзя!» — он вошел в полутемное пространство, с ужасом разглядывая перевернутую мебель и раскиданную повсюду одежду. Осторожно обходя опрокинутые кресла и журнальный столик, муж Ольги Антоновны вдруг обнаружил перед собой странное существо. Существо это стояло на четвереньках, покачиваясь вперед-назад, и было равномерно раскрашено черными и белыми полосами, более широкими, чем у зебры. Оно имело голову его жены, лицо тоже было полосатым, существо открыло рот и закричало визгливо и очень громко: «Нельзя-а-а!!» — отчего муж дернулся, отступая назад, споткнулся, упал и ударился головой, потеряв сознание.

Он пришел в себя оттого, что Ольга Антоновна брызнула изо рта холодной водой, подумала, наблюдая за скривившимся от боли лицом мужа, и вылила все из стакана ему на голову. Муж открыл глаза. Комната была та же, мебель раскидана, одежда разбросана. Но Ольга Антоновна открыла шторы, яркий свет резал глаза, очень болел затылок и кружилась голова. Ольга Антоновна убедилась, что муж жив, и равнодушно отошла к кровати, упав на нее навзничь. На ней был махровый халат, под мокрыми волосами растекалось на простыне темное пятно. Муж понял, что она только что вымылась. Получается, когда он упал и потерял сознание, она спокойно ушла в ванную смывать полосы.

— Мне плохо. — Он попытался сесть, это получилось с трудом, тогда он отполз к стене и прислонился спиной. — Принеси льда, у меня затылок…

— В хо-ло-диль-ни-ке, — по слогам сказала жена.

— Мне надо выпить. — Муж ощупывал голову, его мутило.

— Там же.

— Помоги мне встать!..

— Не могу, — ответила Ольга Антоновна и перекатилась на живот. — Я пьяная и плохо орипи… орини… о-ри-ен-ти-ру-юсь в про-стран-с-с-с…

— Что же это такое. — Муж с трудом стал на четвереньки и медленно встал, держась за стенку. Он пришел через десять минут с маленькой чашечкой, сел рядом с Ольгой Антоновной. — Выпей. Нам надо поговорить. — Ему пришлось просунуть руку ей под спину и приподнять тяжелое податливое тело, скривившись от боли в голове. — Это кофе с лимоном. Крепкий.

Ольга собралась сделать глоток, но что-то ее так рассмешило, что она прыснула, забрызгав ему лицо и рубашку. Муж дернулся и медленно провел ладонью по лицу.

— Ты в этом тюр-ба-не очень хорош! — Она показала рукой, в которой была чашка, на его голову, замотанную полотенцем, и залила коричневой жижей кровать. После чего попробовала выпить свой кофе, с удивлением таращилась несколько секунд в пустую чашку, отбросила ее на пол, выползла из халата, свернулась калачиком и заснула.

Муж Ольги Антоновны сделал несколько звонков и отключил телефон, выпил пару таблеток, внимательно рассмотрел себя в зеркале и решил дать жене поспать часик. Он лег рядом, устроив подушку под шеей, чтобы голова свешивалась, и хотел все спокойно обдумать, но вдруг тоже заснул, словно еще раз потерял сознание.

Странно, но он очень хорошо отдохнул во время этого сна. Открыв глаза, он опять с удивлением огляделся вокруг, потому что сон бережно зализал последние тяжелые минуты. Ольга сидела рядом, голая, со стаканом сока, и так изучающе разглядывала лежащего возле нее далеко не молодого мужчину, словно тоже заблудилась во сне.

— Больно? — Она показала рукой на его голову.

— Я плохо упал, — сказал муж. Со словами пришла боль и легкая тошнота.

— Я же сказала, что нельзя! — В голосе жены слышались истерические нотки, но она была трезвой.

— Сейчас вечер? — спросил муж, покосившись в сумеречное окно и стараясь не поворачивать голову.

— Не знаю. По-моему, утро. На часах четыре. Темно — значит, не день.

— Не может быть. — Муж медленно сел. — Я шел поговорить с тобой. Уже утро, какой кошмар!

— Неужели, — равнодушно сказала Ольга.

— Ольга! Поговори со мной.

— Я не могу. Ты не поймешь.

— Ну ты хотя бы согласна, что с тобой не все в порядке? — Мужу удалось встать, он осторожно ходил туда-сюда по комнате, обходя препятствия.

— Это как сказать. Может, я только сейчас и устраиваю порядок в своей жизни.

— Подожди, ты понимаешь, что у тебя это возрастное? — Он тут же пожалел о сказанном, рассмотрев ее лицо, и поспешил загладить промах:

— Слушай, каждый человек должен заниматься своим делом. Согласна? Ты заболела, не занимайся самолечением, иди к врачу! Это же очень просто. У тебя же есть психиатр, он тебя консультирует, давай его вызовем.

— «Своим делом», — кивнула Ольга, соглашаясь, — а какое у меня дело, а? Таскаться возле тебя красивой пристежкой, по выставкам шастать, жаловаться массажисткам, учить японский, на кой черт он мне нужен! Ведь я даже переводить с тобой ездить не могу никуда!

— Ольга, роди ребенка. Нет, я серьезно. Уже пора.

Ольга задохнулась, словно налетев на препятствие:

— Ты что… Ты действительно понимаешь, что со мной происходит?

На него смотрели почти безумные глаза в красных прожилках воспаленных белков.

— Я все понимаю, я тебя очень люблю и предлагаю тебе поехать куда-нибудь отдохнуть. А что, пошлю все к черту, все эти комиссии, государственные интересы, давай махнем рыбу ловить или тигров стрелять. Слушай… — Он вдруг резко повернулся к ней и встревоженно спросил:

— А ты не беременна?

Ольга безучастно смотрела в темнеющее окно. Ее глаза угасли, как только муж заговорил о поездках.

— Нет. Я только влюблена жутко, а больше ничего интересного.

— Что ж ты сразу не сказала? — с облегчением почти крикнул муж. — Ну как же ты меня напугала!

— Ты не понял. Я как-то неудачно на этот раз вляпалась. Я без него жить не могу. Я решила посмотреть, сколько выдержу. Мне хватило и двух дней. Потом пришлось напиться, чтобы не побежать к нему.

— Какие проблемы, только подумайте! Он кто — официант? Сантехник? Да беги, только охраняйся получше, а то лечиться придется, когда вернешься. Беги, только не пей и не ползай тут раскрашенная в полоску!

— Вот так, да? — крикнула Ольга, заводясь. — Не зарази, значит, нас, уважаемых, а то мы люди очень важные для государства! Я не пойму, как же я рожу от него ребенка, если должна «охраняться» и заботиться о твоем здоровье?!

— Не обязательно рожать ребенка от мойщика окон, детей рожают от мужа! — Руки у мужа тряслись, он подошел к Ольге близко и с ненавистью, смешанной с удивлением, разглядывал эту совершенно незнакомую бешеную женщину.

— Детей рожают от любимого! — крикнула Ольга, а муж, плохо соображая, что делает, ударил ее кулаком в лицо.

Ольга упала на кровать навзничь, но потом вдруг закинула ноги и кувыркнулась назад. Пока ее муж, застыв на месте, пытался обрести способность соображать и как-то извиниться, Ольга схватила с пола поднос, размахнулась, подбегая, голая, растрепанная и ужасная в гневе, как древнегреческая богиня. Он был настолько заворожен ее видом, что даже не поднял руки, чтобы закрыть голову. Раздался длинный, чуть вибрирующий металлический звук. По ковру покатились оранжевые замшевые персики.

Приходящая домработница обнаружила в девять утра совершенно разоренную спальню и две неподвижные фигуры на кровати. Хозяин был одет и даже в галстуке. Хозяйка — абсолютно голая. Домработница заметалась по квартире и пыталась звонить, но телефоны молчали. Когда она, подвывая от страха, засовывала трясущейся рукой вилку телефона в розетку, кто-то взял ее за локоть и не дал это сделать. Обмирая, она медленно повернулась и успела закрыть себе рот другой рукой. Крик получился придушенный. Перед ней стояла хозяйка — босая, она подошла неслышно по коврам. Хозяйка высоко поднимала голову и смотрела на нее одним полноценным глазом, правда довольно бессмысленным, и другим, совершенно заплывшим и плохо открывающимся.

— Пошли на кухню, — сказала она, еле ворочая языком, — наклюкаемся вдрабадан…

Хозяину тоже сделали коктейль. Он пил из высокого стакана водку с лимонным соком и желтком, а две женщины держали его по бокам. Муж Ольги Антоновны вдыхал молча, а выдыхал со стоном.

— Как я рада, господи, ну как же я рада! — чуть не плакала домработница. — Я думала, что вас убили!

Она, пошатываясь, немного убрала комнату, но мебель трогать не стала, чтобы не будить уже раздетого хозяина и слегка одетую — кружевная рубашка — хозяйку. Выпив, те спали, отвернувшись друг от друга. Домработница закрыла окна шторами, проверила плиту и сигнализацию, но, дойдя до двери, обнаружила, что передвигается с трудом. Погрозив себе пальцем, благоразумно прилегла в гостиной на диване в огромных подушках с желто-золотыми разводами холодного скользкого шелка.

Муж Ольги Антоновны проснулся поздним вечером, и они поужинали с домработницей, которую он разбудил и вытащил из дивана за руку, потому что диван этот совершенно засасывал любого, кто в него попадал. Домработнице было неловко спрашивать, где Ольга Антоновна. Хозяин жевал молча и сосредоточенно, а после еды заперся в кабинете работать. Домработница почти два часа тщательно убирала спальню. Она сгребла ладошкой в кучку разорванную на мелкие клочки бумажку. Это была записка, на некоторых кусочках были видны буквы, уже потерявшие всякий смысл. Когда она одевалась, в коридор вышел хозяин.

— Кофейный ликер остался? — спросил он. — Или водки хотите?

— Мне бы домой, поздно уже.

— А как вам наш… мой диван? — Он смотрел на нее поверх очков.

А вы меня завтра из него вытащите? — спросила пожилая женщина, медленно расстегивая плащ и почувствовав — восьмым? девятым? чувством — страх стоящего возле нее пожилого мужчины остаться одному.

Майор Карпелов и оперуполномоченный лейтенант Январь перелопатили уйму донесений, протоколов и газет, отыскивая все подробности жизни красавицы из «Плейбоя». Карпелов сначала ошибся, услышав от Пеликана кличку «мисс Июнь», и искал следы в преступном мире. Но первый же звонок в поисках женщины по кличке Апельсин дал такую странную информацию, что Карпелов ошарашенно разглядывал несколько секунд трубку телефона, прежде чем ее положить.

— Что-то горяченькое? — поинтересовался Миша Январь.

— Она из органов, — сказал Карпелов и показал на журнал, — ничего не понимаю.

И через два дня Карпелов все еще плохо понимал, а еще меньше верил в собранную информацию. Получалось, что в отделе убийств Центрального округа работала обалденная баба, профессиональный снайпер, офицер и красавица одновременно. Она убила на допросах парочку плохих дядей, за что была отстранена от работы. Убийства плохих дядей на этом не закончились, бог знает как ее занесло в публичный дом в Турции, где она зарезала ножом авторитета по кличке Самосвал. Предположительно, перед этим ей удалось свернуть шею напарнику Самосвала, большому Максу Людоеду. Потом она перешла на офицеров федеральной службы и застрелила в подвале одного банка офицера Денисова.

— А на вид нормальная! — озадаченно сказал Миша Январь, выслушав Карпелова и любуясь фотографией, где роковая женщина сидела на стуле в шляпе. — И дальше что? Ушла в манекенщицы?

— А дальше — бред, да и только. Застрелилась. Обнаружена у себя в квартире застрелившейся в голову. В ванной. Ищи, Миша, ищи, посмотри внимательно протоколы с места самоубийства. Самое незначительное, хоть какую-нибудь зацепочку! Почему Пеликан знает ее кличку? Кто такой Мамацуи? На кой черт такой бабе стреляться?

— Что именно искать? Ты думаешь, ее убрали федералы?

— Просто выдерни все, что тебя зацепит, любую ненормальность!

К вечеру Миша Январь выдернул две ненормальности. Первую — из отчетов о слежке за Евой Николаевной Кургановой, старшим лейтенантом милиции, объявленной в розыск после убийства Денисова, офицера ФСБ. Вторую — из протокола об осмотре места самоубийства — квартиры Евы Кургановой.

— Получается так, — азартно шлепал ладонью по бумажкам Январь, — вчера, допустим, квартиру осмотрели, слежку установили, а завтра ее обнаруживает в ванной подруга, и, судя по запаху, — недельный покойничек.

— Перенесли труп из другого места? — спросил сам себя Карпелов.

— Дальше — еще интересней. Я прогнал по компьютеру адрес ее квартиры. И что я вижу! В тот день, когда ее обнаружили, в этом же месте задержан раненый Хрустов Виктор Степанович, офицер в отставке. Прогоняю Хрустова. Убийство женщины в Турции с отделением головы.

— Подожди, не путай меня с этой головой. Значит, вместе с Кургановой в квартире был раненый по фамилии Хрустов?

— А вот тут неувязочка номер два. Он потом появился. Сначала нашли Курганову. Вызвали «скорую» и милицию. Пока ждали, в квартире появился подстреленный Хрустов.

— Так, — Карпелов стукнул по столу ладонью, — данные на Хрустова! Он же где-то сидит?

Что?! — закричал майор, видя, как Миша Январь отрицательно качает головой. — Умер?

— Никак нет. Хрустов сбежал месяц назад из тюремной больницы. У него было прострелено легкое. Объявлен в розыск.

Карпелов нервно меряет шагами кабинет. Он почти ощущает напряженную и прочную паутину, в которую влезает. Паутина сопротивляется, да ведь это только дело времени.

— Помните побег Слоника, товарищ майор? Через день после этого был убит подполковник Хорватый из прокуратуры.

— Слушай, Январь, ты уж совсем, это уже миф какой-то! Здесь-то она при чем?

— Он был с ней в отношениях. Это сплетни. Но убили его в перестрелке с турками, а Курганову перед этим турки похитили. Это по факту.

— А Слоника ты к чему приплел?

— Так ведь Хрустов этот женщине голову отрезал в особняке Слоника в Турции, а не где-нибудь. И Самосвала Курганова в Турции зарезала. За что была закована в сундук и брошена в море.

Карпелов смотрит безумными глазами на задумавшегося Мишу Января.

— Знаешь, что в этом деле плохо? — спрашивает он, а когда Январь не реагирует, толкает его легко в спину. — Очень много информации, ну просто очень много, так не бывает. Поэтому мы сделаем так. Работа у нас идет по Пеликану. Он назвал кличку этой женщины и несколько других, из которых одна — полная неожиданность. Не проходит у нас нигде эта кличка. Я теперь с него не слезу, но и давить сильно не хочу, потому что собираюсь через него выйти на снайпера с ВДНХ. Получается, что в «Пчеловодстве» он к Пеликану подошел, он, зараза! А мы ведь его даже не сфотографировали!

— Кого? — удивился Миша.

— Туляка этого в плаще! Отпечатки пальцев взяли, а фотографий нет, потому как отпущен после выяснения личности!

— Вы думаете, это он — крокодила?..

— Ты писал отчет. Опрос продавцов.

— Они не слышали, о чем Пеликан говорил с этим в плаще.

— Тоже верно, — кивнул Карпелов, — может, попрошайничал или просил закурить. А Пеликан опять грузит. Стоп. Что ты говорил про компьютер только что?

— Искал по адресу, есть ли информация.

— У Пеликана при задержании было несколько дискет. Быстренько проверь их. Пленка в фотоаппарате должна быть. Проявить. Обыск на квартире. Свяжись с родителями. Прогони информацию на слово «мамацуи» или «мама цуи»

Слушаюсь. — Январь собирал на столе бумаги, задержался взглядом на обложке. — Такая! — сказал он мечтательно. — И мертвая..

Ева Николаевна Курганова вышла из скорого поезда на Курском вокзале. Одета она была в потрепанные джинсы и футболку. На голове кепка с козырьком, через плечо — спортивная сумка. В прорези кепки сзади задорно подскакивал при ходьбе маленький хвостик темных волос. Она взяла такси, назвала адрес, а когда подъехала к знакомому зданию управления, надела черные очки.

В приемной у кабинета начальника отдела по особо тяжким преступлениям Гнатюка народу было много. Ева сидела почти два часа, не двигаясь и жадно рассматривая сквозь темные стекла проходящих знакомых и незнакомых работников управления.

— Вы ко мне? — Гнатюк наконец вышел из кабинета. — По какому вопросу?

Ева встала и, не говоря ни слова, прошла мимо него в открытую дверь.

— Минуточку, — сказал Гнатюк настырной женщине, не собираясь закрывать дверь, но женщина сдернула в кабинете очки и сняла кепку. Гнатюк словно споткнулся на полуслове под взглядом грустных глаз цвета слегка разбавленных чернил.

Они пили чай и молчали. Ева отказалась от печенья и очень серьезно сообщила:

— Худею. Плохо пролезаю в окно шестьдесят на шестьдесят.

Гнатюк смотрел на нее, загорелую, с отличными накачанными бицепсами и тонкими крепкими кистями рук, на чуть заветренные — полоской по краям — губы, на выступающие и почему-то поцарапанные скулы, потом стал улыбаться, словно наконец с ее появлением кончились милицейские будни и вот-вот начнется что-то совершенно невероятное.

— Зачем тебе пролезать в такое окно?

— Ну как же. Ваш друг, который ведет спецподготовку, капитан Борзов, считает, что я должна прыгать рыбкой головой вперед в такое окно с автоматом Калашникова.

— Замучили тебя служивые, — улыбнулся Гнатюк. — Ты сама хотела поупражняться в стрельбе и позаниматься со специалистами. И я тебе скажу, ты так выглядишь!..

— Ну да, ну да. Месяц этой спецподготовки я выдержала, но думаю, что с личным составом десантников теперь у капитана Борзова проблемы. По утрам у нас пробежка минут тридцать, жарко… Так что потом во время построения первая команда у него: «Отставить эрекцию!» Остальное время в спецодежде кувыркаемся, ничего… Я получила вашу телеграмму. — Ева решила, что светская часть беседы закончена. — Как умерла Лариска?

Голосом, не выражающим никаких эмоций, Гнатюк сказал, что старший лейтенант Комлева Лариса умерла после родов три дня назад, что Ева Николаевна на похороны успела, что дети Ларисы живы и здоровы, чувствуют себя хорошо, а вот муж, наоборот, очень плохо.

Гнатюк заметил, что глаза Евы расширились, словно она испугалась и удивилась одновременно. Она хотела что-то сказать, но вдруг прикусила нижнюю губу, отошла к окну и там вдруг спросила:

— Дети?

— Ну как же. Она же рожала. Двойня… — Гнатюк не успел договорить, как Ева почти крикнула:

— Мальчик и девочка?!

— Мальчик и девочка, — кивнул Гнатюк. — Да ты в порядке?

— Что с мужем? — не ответила Ева на его вопрос.

— Ну что с мужем… Работаем пока, но очень упертый.

— То есть он здоров? — Она наконец повернулась, и полыхнувшие огнем скулы выдали ее волнение.

— Здоров, вполне здоров. Только вот детей оформляет как сирот.

— Он не берет детей, ну конечно! — Ева словно наконец что-то поняла или разгадала. — Он не хотел ребенка, Лариска говорила, а тут — двойня, он не берет детей…

— Ну как не берет, он хитро не берет. Совсем он не отказывается, а оформляет на три года в дом ребенка, а там, мол, посмотрим.

— Еву и Сережку на три года в дом ребенка? — Ева Николаевна подошла к столу и стукнула кулаком. Тренькнули, соприкоснувшись при сотрясении, стакан и пузатый графин на подносе.

— Ты это… Ты поосторожней. Мне Борзов рассказывал по телефону, что ты кирпич раскалываешь запросто. Эта мебель хоть и старая, но тоже, знаешь!.. Какую Еву и… Сережу?

— Детей зовут Ева и Сережа. Лариска сказала, если будет девочка… — Ева замолчала и сжала зубы.

— Хорошие имена. Сядь. Успокойся. Ты успела на похороны.

— Я не хожу на похороны. — Ева села и тяжело, судорожно вздохнула. — Я хочу поговорить с мужем Лариски.

— Бесполезно. Все уже говорили. Мы ему обещали зарплату ее переводить и оплачивать год няню. Ни в какую.

— Я буду с ним говорить. Давайте сменим тему.

— Давай сменим, — согласился Гнатюк. — По работе полный завал. Но дел интересных мало, так, в основном бытовухи или с наркотиками. Правда, вчера был день с сюрпризом. Мне принесли журнал «Плейбой». Ты уже видела?

— Что видела? — не поняла Ева.

— Не видела, значит. А я целый день над этим работал. Тогда тебе — тоже сюрприз. — Гнатюк открыл сейф и, доставая журнал, доверительно сообщил:

— Я в сейф прячу, а то такая картинка на столе, сама понимаешь. Смотри.

Еве пришлось еще раз вытаращить глаза.

— Там на развороте еще интересней. — Гнатюк вертелся в кресле туда-сюда и получал удовольствие.

Ева открыла разворот.

— Какая толстая и развратная тетка, — проговорила она наконец.

— Да. «Мисс Июнь» будешь. Откуда эти снимки, знаешь? Ева кивнула.

— Тогда тебе интересно будет знать, что журнал завален письмами и звонками. Ты нарасхват. Такая жалость, приходится отвечать, что модель умерла.

— Что, все еще умерла?!

— Ты даже похоронена. На том же, кстати, кладбище, где будут хоронить Лариску.

— Ну спасибо! Значит, убийство Денисова навесили на меня! У вас что, следователей нормальных нет? Хрустова допросили? Он еще тогда в квартире, когда я «застрелилась», сказал, что убил Денисова!

— Хрустов сбежал.

— Специалист! Который раз он у вас бежит? Я работать хочу! — закричала вдруг Ева, прижав ладони к вискам.

Ева кричала еще минуты три, потом устала и выпила воды. За эти три минуты Гнатюк узнал, что теперь она пробегает пять километров за шестнадцать и две, из десяти выстрелов десять выбивает в десятку, преодолевает с разбега при полном снаряжении и с оружием препятствие высотой два пятьдесят, сидит под водой минуту двадцать восемь секунд, а на прошлой неделе единственная из отряда поймала в степи мышь-полевку и что эта мышь была совершенно здорова, что бы там ни говорил зануда Борзов.

— В роддом поедешь? — спросил Гнатюк, когда она затихла.

Ева кивнула ему молча, а глаза налились слезами.

Я и на похороны, пожалуй, приду. Дело есть. — Она моргнула, и ресницы намокли.

— Господи, что с тобой сделали?! — закричала Далила, открыв дверь на длинный звонок.

— Ты тоже прекрасно выглядишь, особенно хороши круги под глазами. В тон маечке. Выпить есть? А то буду реветь и ругаться. — Ева толкнула ногой дверь и открыла ее пошире. Далиле пришлось посторониться, она держала перед собой на весу руки, запачканные мукой. Ее голубая майка тоже была в муке.

Ева бросила сумку на пол и пошла к ванной, стаскивая через голову футболку. В ванной, ощерившись, разглядывал свои зубы незнакомый ей мужчина с мокрыми прилизанными волосами.

— Отличные зубы, — похвалила Ева, сняла джинсы вместе с трусиками, бросила все это на пол и, голая, открыла кран с холодной водой.

— А вы, простите?.. — Мужчина смотрел на нее испуганно. Ева стала под душ и застонала от удовольствия.

— Я — подруга, — сказала она, согнав воду с лица ладонью, — а почему Далила в муке? Мужчина словно очнулся и резко отвернулся.

— Она готовит. Ну да, пельмени.

— Это как понимать, вы уже потрахались или только собираетесь? — Ева закрыла воду, поэтому вопрос получился громким.

— Уже, — сказала Далила из кухни.

— А почему ты возишься на кухне, а он разглядывает свои зубы и изнывает от скуки?

— Да я… Я пожалуйста, я тоже могу! — неестественно радостно сказал мужчина и пошел на кухню.

— Ты не будешь вытираться? — Далила шла по мокрым следам Евы в комнату.

— Нет.

— Ты не обнимешь меня?

— Нет.

— Если бы ты точно указала в телеграмме день…

— Пустяки. — Ева потрошила свою сумку. — Не обращай на меня внимания, у меня с головой не в порядке.

— А что с твоей головой? — Далила села на подлокотник кресла и улыбнулась.

— Я плохо пролезаю в окно шестьдесят на шестьдесят в экипировке и с автоматом, поэтому и приземлилась плохо на пол. Головой получилось. Надо худеть.

— Да ты же почти дистрофик, посмотри на себя! На кой черт тебе пролезать в это окно с автоматом?

— Действительно, — задумалась Ева. — Вот странно. Там все имеет совершенно другой смысл. Пожалуй, пельмени — это то, что надо. А какая бутылка стоит на столе в кухне?

— Токайское.

— Фантастика. Можно я голой похожу? Целый месяц не ходила голой.

Далила расхохоталась громко и счастливо, закинув голову, а мужчина крикнул из кухни, что пельмени готовы.

— Вы, девочки, кушайте, а я пойду. — Он старался смотреть только в пол.

Захлопни дверь! — крикнули девочки хором, посмотрели друг на друга и засмеялись. Далила — легко и громко, Ева — неуверенно, словно забыла, как это делается.

— Отряд специального назначения, воинская часть семнадцать тридцать два. Двадцать девять дней активного отдыха и подготовки. Один раз я потеряла сознание от переутомления. Меня несли четыре километра на руках все восемнадцать кабанчиков, которые считают себя гордостью спецназа.

— Наверное, ты потеряла сознание в танке и они не смогли его открыть. — Далила разлила остатки вина из бутылки.

— Нет, по очереди. Это было единственным моим сексуальным приключением за двадцать девять дней. И вот что я тебе скажу. Я здорова. Я хочу работать. У меня отличные физические показатели, прекрасная реакция — только я смогла поймать мышь. Мои фотографии в журнале «Плейбой», я там в шляпе, в милицейском кителе, еще с пистолетом. У Лариски Комлевой родились дети, их двое, мальчик и девочка. Я очень боюсь новорожденных детей. — Ева смотрела перед собой, проводя пальцем по ободку тонкого бокала.

— Да-а-а… — протянула Далила, подперев руками голову, — начинается сумасшедший дом. Стоило тебе появиться, как начинается. Зачем ты снялась для «Плейбоя»? Почему ты должна бояться новорожденных детей? Почему ты ловила какую-то мышь? И вообще, где этот сексуально озабоченный подросток, которого ты вытащила из турецкого публичного дома?

— Илия? С ним все в порядке, он в Бельгии. Учит языки и историю искусств. Надеюсь, что полгода он там просидит. Потом придется отыскивать деньги на оплату.

— Значит, сексуально озабоченных, избалованных роскошью и недоразвитых подростков ты не боишься, а новорожденных посмотреть боишься? — Далила заставила себя встать и убирала тарелки со стола. Ева продолжала сидеть словно в оцепенении и проводить пальцем по ободку бокала.

— Ладно, я ошиблась, когда свела вас вместе. Тебе и Илии нельзя быть рядом. Но я не думаю, что он сделал с тобой уж что-то очень плохое.

— Это потому, что я сопротивлялась! Я бы на твоем месте поинтересовалась в этой школе в Бельгии, все ли у них в порядке. Может, уже и Бельгии никакой нет в помине.

— Я не боюсь смотреть новорожденных. Я боюсь их кормить, пеленать, лечить.

— Это что-то новенькое. Давай по порядку. Зачем ты снялась в этот журнал?

— Я не снималась. Я отсиживалась у Стаса Покрышкина несколько дней, помнишь, когда Денисова убили. В счет оплаты за бутафорию у меня на голове он меня снимал. Я не знала, куда он денет то, что снял. А когда я лежала в ванне с развороченной головой, помнишь, у меня еще тогда глаз потерялся, он говорил, что сделает клип про несчастную любовь.

— Ладно, Стас Покрышкин заработал деньжат, а мышь ты ловила?..

— Проверка реакции. Отличная у меня реакция.

— Остались новорожденные. Зачем тебе их кормить, лечить и так далее?

— Да, — кивнула Ева, — мальчик и девочка. Им сейчас неделя. Я должна все обдумать. Я не смогу вот так, ни с того ни с сего, только потому, что Илия зимой сказал про близнецов, взять их себе… Боже! — воскликнула она и вытаращила глаза. — Чем же их кормят, недельных?!

— Я поняла, — Далила оттянула осторожно веко у Евы вниз и рассмотрела перепуганный фиолетовый глаз, — ты переутомилась. У тебя бред. И выглядишь ты очень замученной. Давай в постельку, а?

— Ты ничего не понимаешь! Как он сказал, так и будет. Он сказал, что к лету я буду мамой близнецов!

— Помню я этот бред, — кивнула Далила. — Поэтому его этот таджик и отпустил. Он думал, что у тебя будет ребенок от этого… Сухогруза? Нет, Самосвала!

— Я тебе разве не сказала? — Ева теперь рисовала пальцем невидимые узоры на столе. — Лариска умерла в роддоме, поэтому я и приехала.

— Я очень устала, — Далила взяла Еву за руку и потащила в комнату, — давай поспим немного, просто поспим, а потом поговорим, а? Меня что-то развезло, и я плохо соображаю.

Ева подождала минут десять, лежа рядом с Далилой, оперев голову на руку. Потом осторожно встала, стараясь не шуметь, оделась и уехала в роддом.

Далила открыла глаза, как только защелкнулась дверь. Она смотрела перед собой испуганными глазами. Больше всего на свете ей хотелось быстренько побросать вещи в сумку и уехать первым поездом на юг, к сыну с бабушкой. Хорошо бы при этом потерять память на пару недель. Самым страшным и неистребимым кошмаром перед ней появлялся улыбающийся загадочно мальчик Илия, заявивший при встрече зимой, что главное место в человеке — его половые органы, что к лету Далила должна накопить побольше силенок, потому что у Евы будут близнецы, что именно поэтому его и отпустил от себя Хамид, друг Феди Самосвала, зарезанного Евой в публичном доме…

Дима Куницын посмотрел в глазок. Удивился и открыл дверь. Ольга Антоновна стояла, опустив глаза и не говоря ни слова. Дима занес ее сумку, потом взял женщину за руку, завел в квартиру и захлопнул дверь, осмотрев перед этим лестничную клетку.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он шепотом, обнял ее, быстро проводя руками по напряженному телу.

Ольга села на тумбочку для обуви и залилась слезами. Дима обдумывал, может ли у нее быть микрофон не на теле, а в сумке с вещами.

Он отвел Ольгу в комнату, посадил в кресло, принес воды в стакане и сдернул с ее лица огромные черные очки. Присвистнул и задумался. Ольга выпила водички, вздохнула, успокаиваясь, и потрогала осторожно большой синяк на скуле возле глаза.

— Как ты меня нашла? — спросил Дима, подойдя к окну и осматривая двор.

— По донесениям, — тихо, почти шепотом сказала Ольга.

— Каким еще донесениям?

— Мой муж! Он всегда нанимает наружную слежку, когда я… Когда у меня раньше были интрижки. Я это знаю. Мне все равно, я ведь никогда не вру. Я нашла эти донесения, и там был твой адрес. Есть еще какой-то адрес, улица Новаторов, но я сначала сюда.

— Твой муж следил за нами? — Дима старался говорить спокойно. — Или только за мной?

— За нами.

— Мы никогда не были с тобой в этой квартире. Значит, он следил именно за мной?!

— Какая разница! Он ведь делал это из-за меня. А если уж быть точной, то из-за себя. Его очень устраивало, что я не создаю ему проблем, ну…как это объяснить…

— Я могу тебе это объяснить. Ты не спишь с большими чинами или друзьями мужа. Ты спишь с обслугой.

Ольга вскинула на него мокрые глаза с таким удивлением, что Дима пожалел о сказанном.

— Почему ты так говоришь? — спросила она.

— Ладно, извини, могу же я ревновать, в конце концов. Послушал некоторые сплетни на корте.

— Ты говорил с этой гадиной журналисткой?! Ты спал с ней?

— Я тебя умоляю! Не надо орать и плакать одновременно, получается неувязочка. Или я тебя жалею, или ругаюсь с тобой. Я с ней не спал, так, зажал пару раз в раздевалке. Меня интересовала только ты.

Они замолчали, наблюдая медленные, плавные движения занавески у приоткрытого балкона.

— И что дальше? — спросил Дима.

— Все, что хочешь. Я буду приносить все, что скажешь. Я согласна даже на носки. — Здесь Ольга подняла на Диму глаза и, завороженная его улыбкой, не удержалась и улыбнулась сама.

— Правильно ли я тебя понял — ты хочешь жить со мной? — Дима все еще улыбался. Ольга пожала плечами.

— Ты же понимаешь, что это совсем не то, что у нас было. Я тебе нравился, потому что был интрижкой. Ты что, не читаешь романов? Нельзя менять условия игры, потому что игра на этом кончается.

— Говори про себя, — сказала Ольга, перестав улыбаться.

— Поговорим завтра. Оставайся, но у меня дела, — Дима надевал рубашку, — ключи висят в коридоре, в холодильнике есть еда. Я могу не прийти ночью домой, это нормально. — После этих слов он выдернул из розетки телефон и, подойдя к балкону, выбросил его на улицу. Ольга поняла, что он очень взвинчен.

— Зачем ты так делаешь? — Она смотрела, оцепенев.

— Не надо звонить по телефону, раз уж ты решилась на такой шаг, как уйти ко мне от мужа. Не надо обсуждать это с подругами, особенно с журналистками. И еще. Я тебя умоляю, не надо ничего говорить о любви! Ненавижу это слово.

— Я просто зашла к тебе переночевать, отсидеться пару дней, — говорила Ольга одеревеневшими губами, — потом я устроюсь сама.

Я знал, что ты все понимаешь. — Дима поднял ее из кресла и поцеловал, больно засасывая губы.

В десять вечера майору Карпелову позвонили домой и сообщили о смерти бульдога по кличке Харитон, семилетнего кобеля, принадлежавшего директору очень большого театра. Выстрел навылет в шею. Усыплен. Бубнящий голос спросил, интересуют ли майора смерти двух кошек сиамской породы, у них была общая кличка Миу-Миу, — отравление, обезьянки Клеопатры — воспаление легких, и целого выводка белых мышей с труднопроизносимыми кличками, потому как принадлежали они послу из Нигерии и были передушены неизвестным котом.

— Кто это говорит, я не расслышал? — Карпелов почти разозлился, потому что почувствовал в голосе звонившего тщательно скрываемую насмешку.

Дежурный медленно и внятно назвал себя.

— Вам объяснили, в каком случае вы должны звонить по поводу смертей животных?

— Так точно. — Оживился голос в трубке. — Так ведь Миу-Миу — это известная фамилия. Актриса такая есть французская. А Клеопатра…

Карпелов положил трубку. Посмотрел уныло на телефон и стал звонить.

Через сорок минут он выяснил, что в кобеля стреляли. Выстрел был сделан с дальнего расстояния на прогулке в малолюдном парке. Пуля попала точно в ошейник собаки, вернее, в закрепленный на этом ошейнике специальный прибор обнаружения. Бульдог несколько раз терялся, а один раз даже был выкраден и возвращен за выкуп. Прибор разнесло в пыль, собаке прострелили навылет шею, пришлось усыпить. Карпелова попросили позвонить домой оперуполномоченному Январю, тот оставил сообщение.

Карпелов позвонил и услышал возбужденный до визга голос своего опера. Он сидел дома у компьютера и просил Карпелова приехать немедленно. Карпелов прикинул, не завалиться ли ему спать, а поговорить с Январем завтра утром и спокойно. Но понял, что не заснет.

У Января Карпелов был почти в двенадцать. Его тут же усадили перед монитором и стали щелкать по клавишам в четыре руки — вместе с Мишей в квартире была его девушка, — специалист, как похвалил ее Январь, она жадно поедала бутерброды и невинно касалась Карпелова горячим телом, налегая на него, когда хотела что-то быстро открыть на экране.

Миша Январь взял изъятые при задержании Пеликана дискеты. Одна из них была закодирована, девушка Миши сидела над ней почти сутки. Результат налицо.

— Да замок этот был хреновенький, так себе, — возбужденно говорила девушка, — интересней стало, когда в самих записях обнаружился шифр. Я шифры а-абажаю!

Она стала объяснять, какой именно был шифр, Карпелов беспомощно оглянулся на Мишу, тот оттеснил девушку и нажал несколько клавиш.

На экране открылся список. Двадцать кличек. Шесть из них были уже знакомы Карпелову. Чи-ка, Харитон, Пикассо, Мамацуи, Маркиза, Апельсин — последняя. Напротив каждой клички стояли цифры и буквы с точками.

— Кто-то составил себе список, последняя в нем — красавица из журнала. Предполож… — Миша говорил, сглатывая окончания слов, — это рабоч… блокно… Человек, составивший этот список, работал с именами в разные сроки, видите цифры, это год, месяц и…

— А буквы, — перебила его прожевавшая девушка, — это краткая характеристика! Вот смотрите. Чика — 5.96, усл, дог. 10000. Или вот: Пикассо — 11.97, тр, инф, отст. 20000. Что получается? Элементарно. Чика, значит, май девяносто шестого, «условный договор» или «условились договориться», сумма — сами видите! Пикассо, ноябрь девяносто седьмого, «трудности информации» или «требуется информация», потом — «отступные» или «отсутствует», и опять — сумма.

— Подожди, — остановил ее руку Карпелов, — подожди, дай сообразить. Это же… А Апельсин? — оживился он и показал пальцем поднять список.

— Тут целая поэма! «Апельсин — моя, танцорка»! И все.

— Что это значит? — ошарашенно пробормотал Карпелов.

— Это значит, что это просто список. Теперь нажимаем на саму кличку. Опа!

Продолговатое, пересеченное синей сеткой яйцо раскрутилось и обозначило на экране фотографию, весьма отдаленно напоминающую диву из «Плей-боя». Потом пошел текст.

«Курганова Ева Николаевна, русская, старший лейтенант, Центр. Округ. Отстранена. Убийства подследственных на допросах. Снайпер, отличная подготовка. Опасна. Адрес в Москве. Далила Ми-сявичус. Адрес. Казимир Вольшанский. Адрес».

— Чику! — крикнул, тяжело дыша, Карпелов.

Яйцо развернулось мрачной физиономией цы-ганско-рязанского исполнения.

«Опадов Иван Максимович, почти русский, дальние грузовые перевозки, автомобили, перегонка из-за границы. Оружие. Охрана 4 чел. Офис. Адрес. Домашний адрес. Любовница Купо-ва Инна. Адрес. Ресторан Варшава» среда и пятница».

— Мамацуи, — почти шепотом сказал Карпелов.

«Мамацуи Акона Тиу, японец, дипломат, оружие офиц., охрана, правительственная машина, корты, мальчики до 16, Котик-Пан — 15 лет. Адрес. Ресторан Прага» суббота».

Карпелов встал, взял девушку под мышку, вынес ее из комнаты и закрыл дверь. Постоял, пока она билась и кричала с другой стороны, и тихо спросил:

— Ты знаешь, что это такое?

— Архив! — Лицо Миши Января горело от возбуждения. — Архив наемного киллера!

— Ты сколько в органах работаешь?

— Два года, — уже без энтузиазма сказал Миша. — Вы про мою… Да я бы без нее ничего не смог сделать, она специалист по кодам!

— Ты, Миша, дурак, но в чем-то прав. Девушек на свете пруд пруди. Подумаешь, пристрелят одну. Ты же молодой. Всегда так делай. Только вот какие интересные вещи иногда происходят на свете. Мы с моим напарником пять лет назад план один нарисовали, а у меня в гостях женщина была, любимая, я тебе скажу, женщина. Пока мы утром спали, пришел сантехник кран чинить. Попросил бумажку что-то там нарисовать, она сдернула со стола первую попавшуюся. А сантехник знал, где я работаю. Вот так, Миша. Беспечность почти всегда обернется к тебе оскалом. — Карпелов помолчал, потом резко повернулся к Январю:

— А Мамацуи ведь — не кличка, это имя!

Миша молчал. Открылась дверь, и вошла девушка.

— Я умру за него, — сказала она, глядя в пол, потом вскинула на Января влажные глаза. — Я люблю тебя до потери сознания, хочешь, я себе харакири сделаю?

— Пожалуй, я отстал от жизни, ребята, — сказал по этому поводу Карпелов, быстро проведя ладонью по волосам вперед-назад. — Голубушка, не надо харакири, сделай лучше чаю и дай мужикам спокойно поговорить. — Он подтолкнул ее к двери и повернулся к Мише:

— Ну что, Январь? Я завтра, как обычно, на кладбище. А тебе работка предстоит. Все про Пеликана. Про его родителей, тетей и дядей, про его кошку, про друзей детства, какое любит мороженое и так далее. Чтобы к вечеру полный отчет. Если он эту дискету просто по глупости спер или нашел где, я его послезавтра отпущу под слежку, потому что мне нужен туляк.

— Я все сделаю. Только разрешите мне съездить с вами на кладбище. Если Пеликан сидит, кто же делает снимки, относит в газеты?

— У меня на этот счет есть одно подозрение, я думаю, этот кто-то тоже не прочь ради Пеликана харакири сделать.

А можно, — сказал Миша Январь, — я велосипед там запрячу, на шею повешу фотоаппарат и изображу такую умную и скучную морду лица, как у Пеликана?

С утра шел дождь. На Преображенском кладбище народу было на удивление много. «Суббота», — шепнул Январь Карпелову. Карпелов толкнул его локтем и в ужасе показал на большое скопление народу неподалеку. Человек пятнадцать в форме.

— Мама родная!.. Быстро выясни, что они делают, неужели они пришли на похороны Хари-тона?!

Миша Январь пробежался. Издалека Карпелов наблюдал, как он отирается возле погонников, невысокого роста пожилой полковник отвадил его.

— Свою сотрудницу хоронят, — доложил подбежавший Январь.

Карпелов облегченно вытер лоб платком. Дождь не принес прохладу. В мокром тяжелом воздухе незыблемо и торжественно стояли кресты и памятники, над ними куполом согнулось серое небо. В куполе эхом отражался гул разговоров, иногда прерываемый плачем, криком летающих ворон, сигналами машин и даже лаем собаки.

Возле небольшого памятника — черный кусок камня — стояла Ева Курганова и, слегка оторопев, читала свое имя и даты жизни. Эпитафия на памятнике заставила ее впасть в задумчивость. Прокрашенными золотом буквами было написано: «Ты самая…» И все.

— Я — сама я, — сказала Ева, — что тут скажешь еще?

Ее сфотографировал молоденький парень в джинсах, длинной, до колен, футболке, кепке козырьком назад. Потом он сфотографировал памятник, потом — опять ее.

«Нечего было рядиться, как на карнавал, сама виновата», — объяснила Ева его внимание и, проваливаясь каблуками в землю, пошла к большой группе людей в форме.

Гроб с телом Лариски еще не принесли, Ева старалась держаться подальше от своих, отстранение разглядывая другие похороны рядом и еще одни неподалеку. Вдруг она заметила странную напряженность немолодого усатого человека в строгом костюме, одним взглядом определив под тонким сукном кобуру. Еще больше она заинтересовалась, когда усач с кобурой напрягся, дал знак парню, фотографировавшему ее только что, и пошел навстречу двум высоким и статным мужчинам. С ленцой на чисто бритых лицах, в белых с галстуками рубашках, они были неотразимы, но Еву больше всего обрадовала их походка — шаг в шаг, как по команде, и странную напряженность быстрых внимательных взглядов — они по очереди осматривались. Усатый подошел к ним и стал что-то быстро втолковывать, красавец помоложе просто отодвинул его рукой, а его напарник обернулся и быстрыми глазами вверх-вниз запомнил. Усатый сорвал длинный колосок и засунул между зубов, сложил перед собой руки и расставил ноги, устраиваясь как для интересного зрелища. Парень с фотоаппаратом куда-то делся.

Принесли хоронить Лариску. Гнатюк осмотрелся и нашел Еву. Вся в черном, она стояла далеко и смотрела в другую сторону.

Мальчики в белых рубашках подошли к самой немногочисленной группе. Ева не слышала, что там говорили, но хорошо видела, как после переговоров с женщиной у открытой ямы они забеспокоились, кинулись к небольшому закрытому гробу и открыли его. Потом они повели себя совсем странно. Достали оружие и приказали всем лечь на землю. Послышались возмущенные женские крики, но все легли. Ева посмотрела на усатого, он сосредоточенно грыз травинку. Один из «галстуков» держал под прицелом лежащих, другой побежал за молодыми парнями и девушкой, снимавшей такое интересное зрелище. Ева увидела, как петляет между могил, подбегая к ней, фотограф в кепке козырьком назад. Она сделала два шага в его сторону, отвернулась, отметив, что гроб с Лариской уже опустили, и небрежно выставила ногу в черной длинной туфле на звук прерывистого дыхания.

Парень с фотоаппаратом упал. Ева наклонилась, чуть приподняла вуаль и посмотрела в удивленные серые глаза. Глаза расширились, как будто он увидел привидение, парень замер и даже перестал дышать. Поэтому Ева без всякого сопротивления вытащила у него из фотоаппарата пленку, пустила ее, размахнувшись, в полет и сказала:

— Я плохо получаюсь на фотографиях, извини.

Она ушла к своим, а лежащему парню скрутил руки подбежавший фээсбэшник.

Майор Карпелов в это время уже шел к дороге, предоставив Мише Январю самому скрыться с места происшествия на заранее заготовленном велосипеде. Там он дал знак двум мотоциклистам, и они спокойно повели велосипедистов, сбежавших с опасных похорон собаки Харитона, — девушку с распущенными волосами и фотоаппаратом на груди и ее напарника с конским хвостом и большой поповской бородой.

Муж Ларисы Комлевой, потеющий здоровяк с наметившимся брюшком, но все еще густыми вьющимися волосами, старался держаться подальше от коллег своей жены. Он то и дело вытирал большим носовым платком мокрое лицо с пламенеющим на щеках румянцем и какими-то растрепанными губами.

— Извините, — услышал он тихий голос, — вы Борис Комлев?

— Да. — Он потоптался, не поворачиваясь. Очень не хотелось начинать с начала разговоры о чувстве долга и любви к детям.

— Я предлагаю вам жениться на мне. Немедленно, — сказал тот же голос, и тут уж Боря Комлев повернулся.

Он вскрикнул и даже сделал судорожное движение руками, словно защищаясь, хотя женщина стояла без движения. Она была выше его, а Боря никогда не считал себя мелким мужчиной, вся в черном, в шляпе с вуалью. Поверх облегающего короткого платья — прозрачная черная накидка, сквозь которую просвечивались шикарные ноги. Накидка шла почти до туфель на высоких каблуках.

— Не понял, — сказал Боря, успокоившись. — В каком смысле?

— В фиктивном смысле, — сказала женщина и чуть приподняла вуаль. — Помнишь меня?

Боря кивнул, потом замотал головой из стороны в сторону:

— Да… Нет. Не знаю. В чем дело? Хотя я где-то вас видел.

— Сейчас после похорон мы поедем и оформим все документы, мне обещали помочь.

— А если я не хочу? — пробормотал неуверенно Боря Комлев, оглядываясь и незаметно ущипнув себя за ногу.

— Ты женишься на мне сегодня или завтра, или я тебя пристрелю, — сказала женщина, повернулась и ушла.

Боря потоптался на месте, потом догнал уходивших друзей умершей жены, стал хватать их за руки и говорить, что вот тут, на кладбище, подруга Ларисы, которая умерла зимой, предложила ему немедленно на ней жениться. Он требовал разобраться с подобным безобразием и грозил подать в суд, если это подстроено специально, чтобы его запугать.

— Мужик совсем мозгами повредился, а мы ему детей навязываем, — посочувствовала женщина в форме лейтенанта.

Ева ее зовут! Звали Ева! — кричал Боря. — Я хорошо ее помню, вам меня не запугать, шантажисты… — Он перешел на шепот, потому что на дороге в веренице автобусов и машин стояла у открытой дверцы серебристой «тойоты» та самая женщина и подзывала его медленным завораживающим движением руки в черной перчатке.

Майор Карпелов вернулся на кладбище, подошел к группе, хоронившей собаку, и задал вопрос, который мучил его уже вторую неделю:

— Какого черта вы хороните собаку на человеческом кладбище?

Где хочу, там и хороню. — Пожилая женщина говорила с вызовом, сидя на скамейке через ограду от вырытой ямы. — Это мое место! Здесь еще моя бабушка похоронена. Я хочу, чтобы меня потом похоронили вместе с Тошиком! Почему вы нападаете на мирных граждан? Небось на похороны какого-нибудь бандита-авторитета не пойдете с пистолетами, побоитесь! Всех на землю не уложите! Вчера здесь опять одного бандита хоронили, все кладбище оцепили, и оркестр был. Вот бы я посмотрела, — она устала ругаться, — как бы этот оркестр ложился на землю. Что вам сделала моя собака? И потом, вы что, газет не читаете? Сейчас так принято. Вы почитайте «События и цифры». Там почти в каждом номере уважаемые люди хоронят своих любимцев на кладбищах. Умрем, — она вздохнула, собираясь заплакать, — и вместе там будем гулять.

Ольга Антоновна осмотрела однокомнатную квартирку Димы. Ее охватила странная утомительная тоска. Все вещи Димы были чистыми, выглаженными и сложенными аккуратно в шкафу, на кухне — ни одной грязной чашки. В ванной в корзине в углу — один единственный носовой платок, да и тот — не испачканный, а просто несвежий. Ольга перешла к более тщательному обыску. Через час, вывалив на пол посередине комнаты то, что ее заинтересовало, она села, расставив ноги в стороны, на отлично вычищенный ковер.

Несколько упаковок презервативов, крем-смазка для интимных мест, два крошечных приборчика, похожих на продолговатые пуговицы, но с усиком-антенкой, одна женская серьга, золотая, с дорогим камушком, два паспорта с фотографией Димы и разными именами, один — заграничный, длинный золотистый чулок, карманные часы с дарственной надписью «За отличную боевую подготовку» и пистолет неизвестной Ольге марки без единого патрона.

Ольга в отчаянии осмотрела комнату. Ни одной художественной книги — несколько томов «Стрелкового оружия», словари английского и французского языков, развлекательные журналы для мужчин. Ни одной фотографии Димы Куницына, ни одной бутылки спиртного, ни одной пачки сигарет.

Она провела пальцем по надписям на кассетах. «Знойные девочки», «Влажные и потные», «По-следний бросок», «Уроки кунгфу», и все в том же духе. Исключением были мультфильмы «Том и Джерри».

Очень сильно заболела голова. В ванной — шикарный набор медикаментов. Несколько одноразовых шприцев. В крошечном пузырьке с надписью «Стрептоцид» был героин отличной выделки. Но очень мало. Ольга проглотила несколько сильнодействующих таблеток, легла в комнате на диван и дождалась, когда резкая боль в висках и затылке сменится легким приятным головокружением.

Надвигался вечер, за ним должна быть ночь, и Дима не придет, это уже ясно. Он может вообще никогда сюда не прийти. Сколько у него таких квартир? Кто он? Богатенький студент? Ольге не хотелось думать, она закрыла глаза и вдруг как-то очень ясно поняла, что ничего интересного больше не будет. Вообще и никогда. Она засмеялась, сначала тихо, потом все громче и громче, до истерики и странных слез. Оставаться в этой квартире было нельзя, это понятно, но очень смешно, не остановиться. Рулетка — это тоже смешно. Бедные девочки-студентки, как у них горели глазки. Думают, что все интересное — впереди, нужно только догнать, отнять и попробовать…

Она приехала в общежитие на Измайловском поздно вечером.

— До одиннадцати! — предупредила ее вахтер, даже не заглянув в паспорт.

Сначала Ольга не могла вспомнить этаж и комнату, бродила вверх-вниз, пока не наткнулась в коридоре на студента с бородой и хвостом. Он привел ее на рулетку.

— Вы что, каждый день играете? А ставки — те же? — Она не могла остановиться взглядом на чьем-то лице, ей казалось, что все догадаются и не дадут играть.

С бутылкой не повезло, но Ольга сделала, как Дима: револьвер отняла, на пол бросила зеленую сотню, закрыла глаза, почувствовав грубое прикосновение дула, и нажала на курок. Конечно, с первого раза не повезло, но Ольга не собиралась отдавать оружие, она нажимала и нажимала на курок, не открывая глаз, пока не услышала, как изменился звук выстрела и что-то толкнуло ее возле уха.

Когда она упала на пол, игравшие переглянулись, один из студентов щелкнул пальцами, словно удачно поставил, забрали с пола деньги и тихо ушли, прикрыв дверь и выключив свет.

Ольга открыла глаза в темной комнате и ничего не поняла. Не веря, провела рукой от глаза к волосам. Рука испачкалась чем-то липким, Ольга вскрикнула, заставила себя подняться, пошатываясь, опрокидывая стулья, нашарила на стене выключатель. Она обнаружила, что ее рука выпачкана странной алой краской, что этой же краской по всей комнате светятся пятна — на стене, у выключателя, на полу, где она вставала. Краска пахла приторно-остро и не оттиралась. Ольга постаралась оттереть ее с лица, но краска Схватилась, стянув кожу, и через полминуты уже не оставляла следов на носовом платке.

Пустой ночной трамвай оглушительно звенел на мокрых улицах, Ольгу заваливало на резких поворотах, она заблудилась неподвижным взглядом на расцвеченном пробегающими фонарями окне. Водитель трамвая изредка смотрел в салон на одинокую пассажирку. Он никак не мог понять, что такое безобразит лицо ухоженной женщины. Большое красное пятно на виске — подтеками по щеке вниз до длинной напряженной шеи. Он не видел ее ладоней, судорожно вцепившихся в спинку переднего сиденья, и стиснутых коленей. Ольга устала сидеть, она прошла по салону к кабинке водителя и теперь стояла совсем рядом, вбирая в себя испуганными распахнутыми глазами накатывающие полоски рельсов.

— Откуда у тебя такая машина? — спросила Далила, усаживаясь на переднее сиденье.

— Парня одного из отряда, он дал мне ключи. — Ева выезжала со двора, напряженно вглядываясь в зеркало заднего обзора.

— Привет. Меня зовут Далила. — От резкого движения волосы Далилы легли веером на черный капрон накидки Евы. Второй день Ева была в черном. Далила развернулась и с недоумением разглядывала испуганного мужчину на заднем сиденье.

Мужчина сопел, втягивал воздух со всхлипом, потел, тер друг о дружку ладони и оглядывался в заднее стекло.

— Боря его зовут, — процедила сквозь зубы Ева, — Боря Комлев, познакомься.

— А почему он не отвечает? — с подозрительностью поинтересовалась Далила. — И куда мы едем?

Ева сказала, что они едут в загс. На беспечный вопрос Далилы, на кой черт им сдался загс, она ответила, что в загсе люди женятся. На следующий вопрос, заданный уже обеспокоенным тоном, — кто это тут женится? — Ева объяснила кто. После ее объяснения Боря Комлев придушенным голосом заявил, что это произвол и беззаконие. Далила вытаращила глаза и на несколько минут потеряла дар речи, потом повернулась, нашарила в сумочке очки и разглядела внимательно мужчину сзади.

— Так себе, — сказала она после осмотра, — но, должно быть, добрый и толстый парниша?

— Дурак и трус, — ответила на это Ева. — А ты мне нужна как свидетель и лучшая подруга. Еще одного свидетеля придется искать в загсе.

— Слушай… — Далила опять надела очки и стала разглядывать вблизи сердитый профиль Евы. — А у тебя на такой случай нет какой-нибудь худшей подруги? Что это жених такой испуганный? И где ты его откопала?

— На кладбище.

Жених молчал, сопел, вздыхал со всхлипами.

Далила задумалась. Ева вела машину, сцепив зубы, на поворотах жених несколько раз едва удерживался, чтобы не свалиться на огромную шляпу с полями и вуалью, растекшуюся черным пятном рядом с ним.

Далила думала минут пять. Потом ее пальцы с силой сжали сумочку.

— Останови, — сказала она тихо и зло, а когда Ева не отреагировала, закричала и замотала головой из стороны в сторону. — Идиотка, останови немедленно, не смей этого делать!!

Ева затормозила, приготовившись к сопротивлению. Боря с выпученными глазами врезался в спинку переднего сиденья. Далила выставила вперед руки и задохнулась от перехватившего ее через грудь ремня.

Пока они стонали и приходили в себя, Ева хвалила машину, тормоза, покрытие дороги, Далилу — такую умную и сообразительную, и Борю, за то, что не описался.

— Ты решила выйти за него замуж и таким образом официально поиметь этих двойняшек? Не делай этого! — попросила Далила уже жалобно. — Ты не понимаешь, так нельзя! Так нельзя делать с детьми.

— Детей нельзя сдавать в детский дом. Они должны иметь семью и дом, где их всегда ждут, — заявила Ева.

— Да пойми же, ты не детям помогаешь! Ты пытаешься за их счет решить свои проблемы!

— У меня нет проблем! — гордо сообщила Ева, нашла глазами в зеркальце ополоумевшую физиономию будущего мужа и добавила:

— Пока…

— Это не игрушки, которые можно со временем поменять! А когда у тебя будут свои дети? Ты только подумай, что ты делаешь! Просто проговори словами, что ты хочешь сделать, ну! Говори, я!..

— Я заберу двойняшек из роддома, даже если для этого мне придется выйти замуж на некоторое время за этого, который сзади. Просто так мне их не отдадут, Лариска не написала завещания.

— Молодец! — похвалила Далила. — Теперь продолжи. Я это хочу сделать, потому что…

— Потому что дети должны…

— Ну уж нет, не надо ничего говорить за детей. — Далила вцепилась в руку Евы и дергала ее на себя. — Говори только про себя, только «я»!

— Потому что я могу отдать им все, что знаю и умею, раз никто больше не хочет этого делать.

— Да что ты можешь им дать, ты только посмотри на себя?! — Далила бросила Еву и повернулась назад:

— А ты чего молчишь, мужик ты или нет?! В загс он едет, я тебя сейчас в морг отвезу! Ты еще не знаешь, кто это такая тебя везет!..

— Я научу мальчика стрелять, а девочку быть красивой, — сказала Ева и стукнула по рулю кулаком. — Все! Заткнитесь. — Она завела мотор.

— А я вообще молчал, — произнес вдруг Боря Комлев. — В принципе вы даже чем-то симпатичны. Энергичная. Умеете настоять на своем.

Далила застонала и закрыла лицо ладонями, поэтому не видела, как Ева послала в зеркальце будущему мужу поцелуй громким чмоком, испугавший Борю до оцепенения.

Майор Карпелов приказал двум сотрудникам поехать к большому частному дому — двадцатый километр по Ленинградской дороге. В доме жила семья директора крупного промышленного объединения, у этой семьи была белая сибирcкая кошка по кличке Маркиза. Приказано было осмотреть вокруг дома все деревья и близлежащие постройки, опросить соседей, не появлялся ли подозрительный субъект поблизости, а если кошку все-таки пристрелят, шума не поднимать, организовать засаду и задержать того, кто придет забирать никому не известное оружие размером предположительно с небольшой ящик.

Сотрудники добрались благополучно до места назначения. С трудом, но настойчиво объяснили хозяину дома необходимость их пребывания в ближайшие дни и сообщили Карпелову, что кошка жива и здорова, предпочитает сырую рыбу, линяет, носит на шее красный кожаный ремешок с именем и телефоном хозяина.

Очень возбужденный после такой информации, Карпелов приказал немедленно этот ремешок снять и проследить, чтобы никто из домашних не надевал и не брал в руки ничего, что имеет хотя бы отдаленное отношение к красному цвету.

После этого требования хозяин дома пригрозил написать жалобу, а хозяйка и дети перевернули вверх дном все в доме.

Карпелов раздумывал, куда мог подеваться Миша Январь, убежавший с кладбища, и каждые пять минут отвечал на очередной звонок-вопрос типа: «А красные бархатные тапочки тоже нельзя?» или «Можно ли есть помидоры, если спрятаться в подвал, где нет окон?»

К полудню Миша нашелся. Его задержали фе-дералы и допрашивали почти три часа без перерыва. Уверения Миши, что он сотрудник отдела Управления внутренних дел Западного округа, ни к чему не привели. Холеные мальчики спрашивали: «А фотографом подрабатываешь в свободное время?» Когда Миша честно рассказал, зачем он надел длинную футболку и нацепил фотоаппарат, мальчики вроде даже обиделись. Такими вот обиженными их и обнаружил приехавший за Январем Карпелов. Он цепко охватил одним взглядом грустную фигуру оперуполномоченного и спросил, показывая на его лицо:

— Это здесь тебя?

Миша отрицательно покачал головой.

Карпелов оформлял документы, Миша ходил за ним понурый и молчаливый. В машине майор первым делом схватился за фотоаппарат, но Миша, вздохнув, рассказал совершенно невероятную историю, которая произошла с ним на кладбище.

— Значит, — подвел итог Карпелов, когда Миша замолчал, — эта женщина стояла на кладбище у своей могилки, а когда ты ее сфотографировал, обиделась, потом сделала тебе подножку и засветила пленку. А ты так сильно приложился умной мордой лица, как ты любишь выражаться, что даже не сделал попытки ее задержать?

— Да я просто обалдел! Я думал, у меня глюки. Она… Это не объяснить. Она такая… гордая. Нет, наглая и грустная, а вообще — глаз не отвести.

— Ну понятно, обалдел, значит. А почему она у тебя пленку выдернула?

— Сказала: «Извини, но я плохо получаюсь на фотографиях». Да. Так и сказала, что плохо получается на фотографии. Ее возле этой дохлой собаки в гробу и близко не было! Она стояла сама по себе. На вас смотрела.

Они немного помолчали, потом Карпелов завел машину и поехал.

— Если ты ей не понравился как фотограф, она могла сразу у своей могилки у тебя пленку выдернуть. Нет, друже, она тебе подножку сделала, когда увидела, что за тобой бежит фээсбэшник!

— Она испугалась, что они проявят эту пленку!.. — радостно подхватил Миша Январь.

— Есть какие-нибудь интересные моменты для нас во всем этом или вообще — чистый бред! — воскликнул Карпелов.

— Ну как, — задумался Январь, — она очень загорелая, я хочу сказать, что ее лицо, оно было без косметики и загорелое. Как будто только что с юга. Вся в черном. И издевалась.

— Издевалась?

— Ну да. Словно она знала, что мы только вот ее фотографии в «Плейбое» разглядывали. Плохо она получается, — усмехнулся Январь.

— Ты такой пришибленный, потому что тебя федералы потрепали или приложился хорошо? Миша Январь задумчиво потер шею.

— Честно? — спросил он, отвернувшись к окну.

— Как получится, — пожал плечами Карпелов.

— Я, конечно, приложился, но она у меня все время стоит перед глазами, ничего поделать не могу. Есть же женщины на свете! Сразу понимаешь, зачем нужны мужики.

— Значит, она тебе не померещилась? Все-таки бессонная ночь, этот журнал, может, это твое воображение?

— Вот вы и не верите. Давайте профессионально подойдем к этому. Она в городе. Она кого-то провожала на кладбище, потому как была в черном. Она не хочет, чтобы ее фотографировали. За час можно выяснить, что она там делала. Нам это надо? Вопрос! В органах она числится умершей, вы хотите, чтобы мы перековыряли эту ее подставку только для того, чтобы пожурить за снимки в голом виде? Да я для нее что хочешь сделаю. Если позовет, — добавил грустный Январь.

— Ну что ж, тогда давай закончим дело Пеликана. Поедешь к кошке Маркизе. Лишний не будешь. Кстати, у меня такая идея появилась. Мамацуи — это имя, так? Допустим, я знаю, что у тебя есть собака. Я как скажу? Мишина собака. А у этого Мамацуи есть удав, я узнал.

— Удав Мамацуи, — кивнул Миша, — я понял, у удава нет имени. Просто удав. Почему бы мне не поехать к этому удаву, раз кошку уже охраняют?

— Мы кошку не охраняем, а очень даже надеемся, что ее пристрелят, тогда можно будет конкретно засаду использовать. Это раз. Попробуй прорвись в японское консульство, даже если удаву посла угрожает опасность, это два. Невозможно же объяснить! Этот директор, он русский, а впал в полную истерику, кричит, что мы сошли с ума. Так что ты поезжай к кошке, отдохни там немного, а я к завтрашнему дню постараюсь вытрясти из Пеликана, откуда у него дискета.

— Пеликан не знал, что Мамацуи — не кличка, — задумчиво сказал Миша. — Он информацией воспользовался выборочно. Когда он посылал записки о смерти созвучных кличкам бандитов животных, он хотел снять на кладбище офицеров милиции. Такая вот хохма выходила.

— Допустим, — подхватил его мысль Карпелов. — Пеликан уверен, что Мамацуи — кличка бандита или криминального элемента, ведь все остальное на этой дискете — криминал! Он узнает у ветеринара или по другим каналам, что есть удав Мамацуи, но ему и в голову не приходит, что этот удав живет у человека по имени Мамацуи. Если же этот гаденыш все знает и хочет отправить японскому консульству записку о похоронах Мамацуи!.. Ну как же мне надоели эти дохлые собаки, крокодилы и белые мыши посла Нигерии!

— А что там насчет сердечного ритма удава? — поинтересовался задумчиво Январь. — Отличается наверняка.

— Тебя и близко не подпустят к японцу.

— А если я сделаю такую морду лица, как будто… — вдохновенно начал Январь, но Карпелов его перебил:

Вылечи сначала на этой морде синяк.

Сначала Пеликан сказал, что нашел дискету случайно: валялась в одном студенческом общежитии. Карпелов вопросов задавал мало, сосредоточенно писал, изредка бросая на Пеликана внимательный взгляд, но не пристрастный, а так, словно задумался, как правильно составить предложение. Пеликан бубнил про общежитие, на столе все время трезвонил телефон, Карпелов стучал поднятой трубкой или быстро проговаривал «я занят, потом», в окна ударил сильный теплый дождь, отрезав их от действительности пеленой воды на стеклах, тикали громко настенные часы, и Пеликан наконец не выдержал.

— Что вы все время пишите? — спросил он. — Вы же не слышите, что я говорю!

— Что? А, точно, не слышу, да мне это и не надо. Протокол пишу, потом эту, докладную начальству, еще объяснительную. А куда спешить? Мой напарник сейчас выяснит, откуда у тебя дискета. Тогда я и запишу твои показания на эту тему. Я уже понял, что говорить с тобой просто так бесполезно, ты дурак еще по молодости лет и не чувствуешь, когда тебя топят, а когда из дерьма вытаскивают.

— Какого дерьма? — поинтересовался Пеликан, распахнув ресницы.

Карпелов отложил ручку, откинулся на спинку стула и посмотрел на Пеликана в задумчивости.

— Кто следующий после пса Харитона? — спросил он через несколько минут.

— Я не знаю, — пожал плечами Пеликан и потупил глаза.

— Нет, ну ты же спросил про дерьмо, я тебе объясняю. Если следующая — кошка Маркиза, то считай, что тебе повезло, а вот если удав посла!..

— Не знаю никакого посла, — промямлил Пеликан.

— Конечно, не знаешь, это и есть основная составляющая дерьма. Ты не знаешь посла по имени Мамацуи, но знаешь, что есть удав. Твоя ошибка в том, что Мамацуи — это не кличка.

Ты, конечно, знаешь, где владельцы пресмыкающихся, змей и рептилий лечат своих подопечных? Правильно, в зоопарке есть такой врач, — удовлетворенно сказал Карпелов, пронаблюдав, как Пеликан отрицательно мотает головой. — И если ты залез к этому доктору в картотеку, то обнаружил запись «удав Мамацуи». Ты решил, что это — кличка, и она тебе подходит, потому как есть и на дискете, которую ты… где нашел?

— В общежитии, — прошептал Пеликан, не поднимая глаз.

— Ну конечно, в общежитии. Теперь смотри. Твой убийца-умелец прикончит за то время, пока мы разговариваем, удава этого самого посла Мамацуи, а твои друзья отошлют следующую записку. Куда? Пеликан, куда?

— В отдел внутренних дел. — Пеликан все еще шептал.

— Понятно. Опять, значит, в отдел. Только в отделе эту хохму не поймут и на кладбище не поедут, потому что нет такого плохого дяди Мамацуи в наших данных, понимаешь.

Пеликан поднял глаза и смотрел несколько секунд сквозь Карпелова, словно что-то вдруг понял.

— Я отдал весь список этому стрелку, — сказал он резким голосом. — Он сказал, что точно не знает, кто следующий, как повезет.

— Весь список из двадцати кличек? — удивился Карпелов.

— Нет. Почему двадцати… Семь я выбрал. На остальные тринадцать не было животных. Двоих упустил. Обезьяна Клеопатра простыла и была кремирована.

— Значит, этот убийца собак и крокодилов сам выберет, кто следующий? Пеликан кивнул.

— Ну как-то же вы должны встретиться?

— Я должен позвонить по телефону и передать информацию. На пейджер. Место встречи и время, но не позже, чем за три часа до встречи.

В кабинет ворвался возбужденный Январь и положил перед Карпеловым лист бумаги. Он изучающе посмотрел на Пеликана, хмыкнул и поинтересовался, кто именно ему вскрывал дискету с защитой.

— Телка одна. — Пеликан смотрел на Карпелова и старался по выражению его лица понять, что за информация у того на листке.

— Маринка зовут?! — озаботился Январь.

— Нет, — Пеликан перевел глаза на Января, — Ёлка из Чертанова.

— Ну смотри у меня! — погрозил почему-то Январь и ушел.

— Я хочу сказать, — сглотнул Пеликан, — я могу сказать… Откуда дискета.

— Да не надо, — собирал бумаги со стола Карпелов. — Я уже знаю. Как зовут попугая?

— Католик, — сказал шепотом Пеликан и закрыл обреченно глаза.

— А ты хотя бы догадываешься, к кому в компьютер влез?

— Очень приличный человек, — открыл глаза Пеликан, — бывший фээсбэшник, вообще классный мужик!

— Давно его видел? — Карпелов запихивал бумаги в портфель.

— Давно. Он полгода назад уехал в Турцию отдохнуть, оставил ключи матери, мы соседи, чтобы за попугаем посмотрели и вообще… Сказал, что могу запросто девочек приводить, если хата нужна. Квартира однокомнатная, но в порядке. Ремонт, обстановка.

— И компьютер, — подвел итог Карпелов.

— Нет.

— Нет? А где же ты дискету взял?

— Я нашел тайник. — В этом месте Пеликан споткнулся и очень загрустил.

— Ну и что там было, кроме дискеты?

— Оружие. Деньги. Паспорт.

— Деньги тоже взял? — поинтересовался Карпелов.

— Нет, — Пеликан так низко опустил голову, что его плохо было слышно, — это уже кража.

— А дискета — не кража?

— А она там так и лежит, я переписал, и все. А паспорт…

— Не надо, — перебил Карпелов, — туда мои ребята поехали, они найдут. Не надо тебе говорить, чтоб не тошнило потом, ты же сам сказал — он классный мужик. И знаешь что, Пеликан. Пойдем-ка мы с тобой позвоним на этот самый пейджер, а чтобы три часа даром не пропали, завалимся в кабак и поедим как следует!

— Вы меня отпускаете? — удивился Пеликан.

— Пока что я тебя гуляю и кормлю.

Дима Куницын обнаружил наутро свою квартиру пустой, на полу — свалка вещей, которые, как он понял, представляли какой-то интерес для Ольги. Его удивило, что она нашла пистолет, он поставил себе плохую оценку и поздравил, что пистолет не заряжен. Честно говоря, Дима считал Ольгу женщиной умной и рассудительной, ему льстило ее чувство, поэтому беспокойство по поводу пистолета объяснялось исключительно заботой о собственной жизни. Он знал, что иногда даже очень умные и рассудительные женщины могут желать смерти даже очень любимым мужчинам.

Дима подключил принесенный с собой телефон и пытался дозвониться генералу Горшкову. Короткие гудки. Он понемногу растаскивал с ковра кучу вещей, собранных Ольгой, сварил крепкий кофе и успел добежать из кухни и схватить трубку после второго громкого звонка.

Он не говорил ни слова, лицо его ничего не выражало. Минуты через две он сказал «спасибо» и сел в кресло, забыв положить трубку. Ему звонил знакомый парень из общежития предупредить, что женщина Димы вчера ночью откупила выстрел, прокрутила весь барабан и, конечно же, «застрелилась», залив краской лицо. Очень быстро пришла в себя и уехала до того, как они пришли к ней с бутылкой объясняться.

Как только Дима положил трубку, телефон опять громко задребезжал, Дима перевернул его, подкрутил настройку звука и только потом снял трубку. Он услышал тяжелое дыхание генерала, до того как тот заговорил.

— Наша дамочка застрелилась, — сказал генерал. — Что случилось?

— Да нет, товарищ генерал, это хохма была такая, это не настоящая пуля, она стреляет несмываемой краской, ребята в общежитии развлекаются. — Дима улыбался и помогал себе жестикуляцией.

— Не знаю насчет несмываемой краски, а вот что ее голову разнесло, это факт.

— Где? — Дима перестал улыбаться.

— У себя дома. Оружие мужа. Так что у вас случилось?

— Она пришла вчера вечером, под глазом фингал, — говорит, ушла от мужа. Я сказал — оставайся. Она ночью поехала в общежитие и сыграла в рулетку на выстрел. Выпачкалась краской, из общежития ушла около часа ночи. Все.

— Нет, не все, — заметил генерал, — между твоим «оставайся» и общежитием — поподробней.

— Я сказал ей, что не собираюсь играть в любовь до гроба.

— Выпили?

— Нет, не пили, и телефон я убрал, она не могла никуда из моей квартиры позвонить.

— Как она тебя нашла?

— За мной следил ее муж, она прочла донесения слежки. Он следил за каждым, кто бывал с ней.

— Сколько неприятностей сразу, — вздохнул генерал. — Ладно. Ты вот что, ты не раскисай, в конце концов, ты же этого не хотел. — Здесь генерал сделал паузу достаточную, чтобы дождаться ответа Димы:

— Никак нет.

— Приезжай ко мне вечером. На дачу. Моя Людка праздник затеяла, да только я никому ничего не сказал, никого не будет, а стол накрыт. Она от тебя балдеет, я знаю, не будет при тебе наскакивать и скандалить. Мы посидим хорошо и все обсудим.

— Есть приехать вечером.

— Не раскисай.

Есть не раскисать.

Карпелов стоял у автомата, а Пеликан нажимал на кнопки. «Будет тебе людное место!» — мстительно думал майор, слушая, как Пеликан описывает в трубку заброшенную строительную площадку на Крымском валу рядом с бывшим издательством «Химия и жизнь».

— Выбирай трактир! — разрешил после звонка Карпелов. — Пока я добрый.

Пеликан пробормотал, что ему вполне хватит сосисок и банки пепси. Карпелов настоял на полноценном обеде из трех блюд. Его телефон пищал через каждые пять минут: оцепление строительной площадки шло полным ходом. В глиняных горшочках исходил пряным дымком украинский борщ.

— Хороший у тебя аппетит, вот что значит молодость! — завистливо сказал Карпелов, пронаблюдав хлюпающего Пеликана. — А ведь твой снайпер меня знает. Факт! — кивнул он головой на удивленный взгляд Пеликана. — Я его допрашивал, когда он моему оперу шляпу прострелил. Знаешь, что из этого следует? Не знаешь. Ты капкан на него устроил.

Пеликан перестал есть. Он вытер рот и первый раз за все время внимательно и открыто посмотрел на Карпелова.

— Ты кого больше боишься? — поинтересовался Карпелов. — Меня или своего соседа, у которого дискету спер?

— Я не спер, — вздохнул Пеликан, — это просто бизнес. Крутиться нужно, понимаете? Вот вы на кого работаете?

Карпелов задумался.

— Работать нужно или конкретно на кого-то, или на себя! — заявил Пеликан. — Объяснения другого плана просто сыворотка для бесталанных дураков.

— А если я скажу, что работаю на безопасность Родины, к примеру, — поинтересовался Карпелов, — это будет сыворотка?

Пеликан грустно кивнул головой.

— Серьезный ты парень, оказывается. А вот сейчас я с тобой нянчусь, чтобы тебя не засадили за твою глупость, — это что?

— Это вранье, — Пеликан щелчком ударил по ложке, — в данный момент вы меня используете по-черному, чтобы какого-то психа поймать. Вас за это в чине повысят, но вам удобнее думать, что вы меня спасаете, посадив не на десять лет, а на два года. Такой вот благородный майор, который любит детей.

— У меня нет детей! — заявил на это Карпелов.

— Усыновить хотите? — прищурил глаза Пеликан.

— Просто радуюсь этому первый раз за последние двадцать лет.

Они помолчали, потом дружно приступили к запеченной рыбе, а Пеликан так разохотился, что съел на десерт свое желе, желе Карпелова и две порции мороженого.

На строительной площадке лениво валялись в пыли несколько одуревших от жары собак. Застывший подъемный кран, торчащая в небо ржавая арматура, пять разоренных вагончиков. Но в углу большого двора вагончик был с замком, попахивал мокрой гарью залитый водой костерок у мешков со строительной смесью. В бадье с цементом брошены две лопаты.

— Строители были, — сообщил оперативник, прикрепляя на груди Пеликана лейкопластырем микрофон. — Гладенький цыпленок, безволосенький, — подмигнул он Карпелову. Пеликан резко опустил задранную футболку.

Карпелов отдал бинокль. Он осмотрел все очень тщательно, но не заметил ни одного бойца группы захвата. Восемь человек растворились в небольшом захламленном пространстве.

— Когда вы прибыли на место?

— Через тридцать пять минут после вашего звонка. Не потей ты так, отклеится, — это Пеликану, — как только зайдешь на площадку, все время говори.

— Что говорить? — бледный Пеликан действительно потел.

— Что видишь, или пой песенку.

— Зачем?

— Чтобы был контакт, понимаешь, контакт. Я тебе в ухо залеплю динамик. Приказания выполнять быстро и без раздумий, уяснил? — Оперативник рассмотрел задумчиво ухо с серьгой и выбрал другое.

— Он меня убьет, — прошептал Пеликан.

— Не факт. — Карпелов опять взял бинокль и рассматривал крыши ближайших домов. — Темнеет, черт.

— Он настроит свой прибор на вашу прослушку и убьет меня!

— Ну, для этого он должен был успеть сюда за тридцать пять минут и знать про прослушку. Или ты уже предупредил? — Карпелов спрашивал, не убирая бинокль. — Кодовое слово какое-нибудь не сказал по телефону, а?

— Вы что, читаете шпионские романы на досуге? — Губы Пеликана дрожали.

— Нет, голуба, я часто хороню друзей. — Карпелов убрал бинокль от лица и смотрел на перепуганного Пеликана грустно. — И вот что, ты не поверишь, но у меня не бывает досуга!

— Я не хочу туда идти! Это угроза моей жизни, что мне делать, когда он подойдет?

— Быстро лечь на землю и закрыть голову руками.

Москва зажигала фонари, бледные и нелепые в легких сумерках.

Дима Куницын ехал за город, в сером вечернем небе над дорогой тлели фонари, а повыше — тусклые звезды. Он помнил дорогу на дачу генерала плохо: был там два раза и с электрички. Несколько раз спросил дорогу у случайных водителей, потом пошла охраняемая зона поселка. От самой Москвы его вели. Открыто, внаглую. Дима смотрел в зеркальце заднего обзора, стискивая судорогой рта челюсти. Он был очень зол. Он ненавидел женщину, которая застрелилась. Она не смела. Она еще была ему очень нужна. Она еще не стала для него безразлична. Дима резко затормозил, съехав с шоссе. Он помнил запах Ольги и странное ощущение нереальности, когда она выпрыгнула из трамвая. Это было как обещание счастья девушкой-мечтой.

Заглушил мотор, запер все окна и двери, вышел в высокую траву. Раскачивались под сильным ветром деревья, где-то далеко призывно звучала гармонь, закричала невидимая электричка.

Дима вышел из высокой травы на дорогу и сразу заметил темно-серую «вольво». Он пошел быстрее, раздумывая, с чего начать разговор. В «вольво» темнели силуэты трех мужчин.

Один из них, тучный и очень самоуверенный агент наружного наблюдения, с насмешкой смотрел на приближающегося Диму Куницына. Его напарник, помоложе, присвистнул и толкнул толстяка в плечо.

— Ботиночки-то, а?! — Пальцем он показал в окно на медленно подходящего Диму.

Толстяк перестал жевать. Третий мужчина на заднем сиденье зевнул и отбросил яркий журнал.

Толстяк перестал улыбаться и внимательно рассмотрел прикид наблюдаемого объекта.

Дима шел к ним в серых брюках и облегченном белом льняном пиджаке безупречного покроя. Из-под пиджака на три сантиметра опускалась рубашка невесомого шелка пестрой, вишнево-черной расцветки, расширенная книзу фалдами. Ботинки, на которые сразу обратил внимание агент наружного наблюдения, были тоже глубокого вишневого цвета, шнурки — в тон, чуть потемней.

— Ребята, — сказал третий, с заднего сиденья, — вы что, на эстраду перешли? Вы кого пасете?

— Смотри, — кивнул толстяк, — вот он, твой объект, завтра ты на него сядешь. А мальчик-то с хитринкой оказался. — Он задумчиво потер подбородок.

— Он к нам идет, — сказал его молодой напарник, — заблудился, красавчик.

— Щас мы его проводим, — хохотнул толстяк.

— А ведь он не мог нас не заметить. — Тот, что сидел сзади, вытащил следующий журнал.

— А мне по фигу! — Толстяк сказал это тихо, потому что Дима уже подошел к машине.

— Мужики! — Дима развел руками и белозубо улыбнулся. — Застрял, мужики, помогите, а у меня пиво в холодильнике в машине. К женщине еду. Заревнует!

Пока толстяк задумчиво разглядывал жизнерадостную физиономию Димы, его напарники вышли из машины и с удовольствием потягивались.

— Пиво, говоришь. — Молодой расставил руки и поднял их вверх, словно собираясь вобрать в себя небо. — Где машина-то?

— Да я тут недалеко с дороги съехал и застрял. — Дима быстро и внимательно взглядывал на толстяка в машине. Толстяк тер подбородок. — Ладно, мужики, чего уж там, я же не дурак. Если не поможете, так вместе всю ночь и проторчим здесь.

Наступила тишина. Молодой агент наружного наблюдения с радостным изумлением посмотрел на толстяка, третий напарник усмехнулся и покачал головой. Толстяк вышел из машины и пнул ногой колесо.

— Честно и откровенно, значит… — Он смотрел мимо Димы в загорающиеся огоньки поселка.

— Да чего там, пасете ведь, а?

Толстяк промолчал. Почти ощутимая тревога скользнула между ними клочком мокрого тумана в наступающей темноте.

— Ну люблю я баб, люблю! — сказал Дима радостно и счастливо и сцепил ладони сзади на затылке. — Когда-нибудь меня ревнивый муж убьет. А что делать, если — люблю?! Подтолкните, а то засядем на ночь.

Напряжение исчезло. Толстяк ухмыльнулся и покрутил головой, его напарники отвели глаза, но тоже не сдержали улыбку. Они пошли вдвоем по дороге за Димой, а толстяк сел в машину.

Он просидел минут пятнадцать и услышал натужный рев мотора. Потом — тишина, и опять мотор.

Стемнело. По дороге к нему бежал человек. Профессиональный агент наружного наблюдения включил фары и осветил улыбающегося Диму. Дима закрывался рукой от яркого света.

— Ключ разводной просят! — крикнул он, запыхавшись. — Чего-то с мотором!

Толстяк чертыхнулся. Тот, третий, который сидел сзади, очень любил покопаться при случае в моторе и выдать такое количество наставлений, какого ни один гаишник себе не позволит.

Стукнув в сердцах дверцей, он подошел к багажнику и открыл его.

Он не услышал осторожных шагов Димы сзади, потому что подошва дорогих ботинок соприкасалась с нагретым за день асфальтом совсем бесшумно.

Пеликан, сдерживая дрожь в коленках, стоял на поддоне для кирпичей и пел в темноту про кузнечика, который совсем как огуречик… и так далее.

— Да ты расслабься, — ласково сказал в ухе голос Карпелова. Коля потрогал ухо. В динамике чуть потрескивало, он услышал, словно совсем рядом, как кто-то возле Карпелова пропел «зелененький он был». Карпелов со своими людьми сидел на крыше дома напротив.

— А три часа прошло? — закричал отчаянно Пеликан. — Который час?

— Не ори, — голос в ухе теперь был незнакомый, — оглянись по сторонам, еще светло.

— Ни хрена не светло! — Пеликан не мог сдержаться и говорил очень громко, вглядываясь в смутные очертания подъемного крана.

— Через три минуты время. — Кто-то начал говорить, потом, видимо, затянулся сигаретой. — Слышь, Карпелов, как там на кладбищах? Порядок?

— Ты мне посмейся, посмейся, — незлобиво ответил Карпелов.

— «Он ел одну лишь травку», — прошептал обреченно Пеликан.

— Товарищ майор, я тут подумал, — молодой голос принадлежал напарнику Карпелова, который интересовался, кто вскрыл для Пеликана дискету, — предположим, вы — туляк. Вы подозреваете, что вас ждут. Что делать будете?

— Пальну по чему-нибудь на Пеликане для острастки, — предложил Карпелов.

— «И с мухами дружил!» — повысил голос Пеликан.

— Так и я про то же! Джинсики, футболочка, кроссовки. У него даже медальона никакого нет, не говоря уже о красном ошейнике.

— Ты хочешь сказать, чтобы он замолчал и не подавал голоса? — предположил Карпелов. — А ведь снайпер вполне мог записать его голос.

— «Но тут пришла лягушка», — перешел на речитатив Пеликан, потрогав серьгу в ухе.

— Да нет, — в раздумье пробормотал Миша Январь, — я думаю…

— Пеликан, ложись! — закричал Карпелов так, что Коля Пеликан дернулся и схватился за ухо, в котором был динамик. Он медленно опустился на колени и оглядел темноту вокруг себя.

— Пеликан, — сказал Карпелов напряженно, — не паникуй, сними серьгу свою из уха и забрось ее подальше, слышишь! Сними. Серьгу.

— «И съела кузнеца», — успел сказать одними губами Пеликан, прежде чем раздался страшный грохот, прежде чем ему обожгло горячим щеку, прежде чем он упал, прежде чем зажглись сильные лампы и к нему побежали люди в камуфляжной форме.

Карпелов с застывшим лицом шел к строительной площадке. Навстречу ему бежал запыхавшийся Январь, он бросился на стройку, как только грохнуло.

— Жив, — коротко, на выдыхе.

— Нашли кого? — спросил Карпелов, ни на что не надеясь. Январь покачал головой.

— Что это грохнуло так сильно? — Карпелов остановился и смотрел на носилки, которые выносили со стройплощадки.

— Есть у меня одна мысль. — Январь сглотнул, все еще не в силах отдышаться.

— Ты вот что, — перебил его Карпелов, — ты сразу мысль говори, без предупреждения. Ты на крыше только что хотел мне про серьгу сказать?

Январь опять отрицательно покачал головой:

— Так просто, саднило что-то, я стал размышлять вслух.

— Ну ладно тогда, если не врешь, а то я подумал, что тебе стоит поторапливаться со своими мыслями. А вообще — молодец. Спецом будешь. — Карпелов тронул своего напарника за плечо, резко отвернулся и пошел к носилкам.

— Шок, — весело сообщил ему доктор с потной круглой лысиной. — Пару дней отлежится, пару швов наложим, какие дела!

Пеликан смотрел безумными глазами. На том ухе, где раньше была серьга, наливался кровью тампон.

Запищала рация, Карпелов достал ее, не сводя глаз с лица Пеликана. Он послушал немного, потом кивнул, словно понял что-то, и сказал:

— Соединяйте. — Достал телефон и прошептал Пеликану:

— Снайпер! — И через несколько секунд — в трубку:

— Это ты, болезный?

— Впечатляет? — спросил его издалека Гриша Покосов. — Я вот что хотел сказать, легавый. Это мое оружие.

— Твое, — согласился Карпелов.

— Да нет, я говорю, что сам его сделал. Это хорошее оружие, — гордо и с вызовом.

— Факт, — кивнул Карпелов. — Чего тебе от меня надо?

— Чтобы ты подтвердил, что такое оружие существует. Написал отчет подробный и все такое, что там у вас в органах требуется.

— Это пожалуйста, — вздохнул майор, — куда мы, легавые, без писанины. Только вот на счет вещественного доказательства. Нету ведь его!

— Я не дурак! — громко и уверенно. — Вам только дай в руки, сразу идею… — Тут Гриша Покосов употребил неприличное выражение, которое означало «украдете».

— Ладно, просто опишу как есть, — вздохнул Карпелов.

— Ну вот то-то же! — удовлетворенно сказал Гриша. — А что там с парнишкой?

— Жив.

— Счастливчик, удачно стоял, значит. Карпелов протянул счастливчику Пеликану телефон.

— Урою, сука! — неожиданно для всех заорал в трубку Пеликан.

А говорите — шок! — обрадовался Карпелов и подмигнул доктору.

Дима оттаскивал неподвижные тела к кустарнику. С толстяком пришлось останавливаться несколько раз. Дима поднимал голову вверх, дышал размеренно и глубоко, отдыхал. Посмотрел документы всех троих. Двое были из службы наружного наблюдения. Третий — из частного охранного агентства.

Потом он вернулся к «вольво» и профессионально обыскал машину, включив в салоне свет. Магнитофон. Дима выдернул кассету. Несколько журналов с голыми девочками на обложке. На одной из них Дима задержался взглядом.

Он нашел пустую канистру и слил в нее бензин из бака. Обливая неподвижные, сваленные друг на друга тела, Дима думал о женщине с обложки. Щелкнула зажигалка ярким огоньком в темноте. Вверху летел, размеренно гудя, самолет. Дима проследил взглядом его мигающие огоньки. Потом протер машину и раздавил на асфальте мобильный телефон, наступив на него дорогой подошвой.

К дому генерала Дима подъехал с большим опозданием. Сам генерал был пьян, жена его — Людка, трезвая и злая до судорог.

— Я хочу есть и пить! — заявил Дима с порога, сглатывая напряженность в горле и стараясь не трогать ничего руками. Руки были ледяные и не слушались.

— Вот он, боец невидимого фронта. — Генерал расставил руки, чтобы обняться поудобней. Его жена разбила на кухне первый стакан.

Дима заглотнул быстро несколько рюмок водки и набил рот деликатесами с накрытого стола. Он прошел к кухне и остановился в дверном проеме. Сорокапятилетняя женщина стискивала левой ладонью правую. Сквозь пальцы выступили капли крови.

— Порезалась? — Дима оттолкнулся от проема и, подойдя к ней вплотную, раскрывал сжатые пальцы.

— Отвали, боец. — В него глянули бездумно темные глаза в накрашенных ресницах.

Дима покачнулся и сел на табуретку. Глаза женщины приобрели некоторую осмысленность.

— Ты что? Тебе плохо?

— Я не переношу крови, — сглотнул Дима тошноту, — это с детства, вот такой я боец.

Люда засуетилась, одновременно обматывая свои пальцы бинтом и откупоривая пузырек с нашатырем.

Дима отшатнулся от резкого запаха и взял ее за забинтованную руку.

— Я поцелую — и все пройдет. — Он медленно, досчитав до шести, поднял на нее усталые глаза. Шесть секунд — точный расчет.

— Ты со мной эти штучки брось, — Люда выдернула у него ото рта свою руку, — хрен в погонах.

— Что, не действует? — спросил, не обидевшись, Дима.

— Не действует.

— А чего тогда побледнела? Знаешь, что всегда женщину подводит? Организм.

— Заткнись ты… — Люда подметала с пола осколки стекла.

— Приехал пьяный или дома выпил? — Дима кивнул назад, в большой комнате генерал пел самозабвенно «работа у нас такая!..».

— И то и другое. А ты чего явился? Праздновать? А гости где? Я гостей хочу, пьяных разговоров, тостов, выяснения, кому какой чин дали и за что, шума, женских нарядов, детских криков!

— Ты забыла про выяснения, кто больше чего для Родины сделал. Тут простая альтернатива. Или гости — или я.

— Гости! — крикнула женщина, уже успокаиваясь.

— Давай-ка я тебе салат твой любимый сделаю. — Дима снимал пиджак.

— Димка, жизнь ведь прошла, а, Димка?

— Жизнь только начинается, — авторитетно заявил Дима Куницын, натирая на терке сыр.

— Ты с девочками трахаешься? — Люда села, закинув ногу на ногу, и вытащила из пачки на столе сигарету.

Дима молча поднес ей зажигалку.

— Не трахаешься. Хочешь скажу почему? Девочка — это сама жизнь. Она самодостаточна, влюбчива, но эгоистична. Ей подавай все целиком и сразу. Ты ведь не зря женщин в возрасте выбираешь, а? Ты хочешь быть самой жизнью, шоком, не давать, а брать!

— Слушай, Людка, почему бы тебе просто не перебить посуду? Попробуй, чеснока хватит? — Дима протянул нож с горкой салата на кончике. Люда высунула длинный язык и провела им по блестящему лезвию. На языке проступила красная полоса. Люда положила нож и затянулась сигаретой.

— Ничего страшного, — сказала она, выпуская в его побледневшее лицо дым, — поцелуешь — и все пройдет!

— Моя жена — наркоманка! — заявил генерал, входя в кухню. — У нее особый наркотик. Называется — выяснение отношений. Пока не выяснит — не уснет. Но это не самое страшное, — он помотал перед лицом Димы указательным пальцем, — самое страшное будет, если ты уснешь в этот момент! Не дай бог, не дай… Кофе надо сварить. Курит, — кивнул он на жену, — а только что провела целую лекцию о сосательном рефлексе у мужчин.

Дима внимательно посмотрел на генерала. Не так уж он и пьян, как показалось в первый момент.

— По ее теории получается, что мужчинам всегда надо чего-то сосать, они как начали сосать грудь в младенчестве, так и не могут остановиться. Хотя это не ее теория, я уже это где-то слышал. У нее нет своих теорий, понимаешь, вот в чем беда. Она чужими тебя травит, травит. Но распаляется, как будто они — ее. Вот спроси ее — смотрит ли она сериалы? Спроси, спроси… О, обиделась! — Генерал показал пальцем на жену. Люда сидела неподвижно, закрыв глаза. — Нормальный человек тебе честно скажет, смотрю, мол… Или чихал на них!.. А она — нет. Сначала перечислит, почему их не надо смотреть! Смешно. Она смотрит все подряд, чтобы потом мне подробно сказать, почему это не надо смотреть. Какая это гадость и пошлость. Пойдем в бильярдную. Я тебе там подробно расскажу, почему она к тебе пристает проко… вока… провокационно, вот так, да. — Генерал встал и поманил за собой Диму. Его жена меланхолично сбросила на пол бокал. — Она не может просто так тобой заняться, но все должна знать, где ты и с кем, понимаешь? — Генерал повышал голос, чтобы жене было лучше слышно. — Она же верная, добропорядочная жена и все такое. Хочешь на спор? Ты никогда ничего у нее бы не разузнал. Ты застрелился бы через неделю. Пить будешь? Дима отказался. Он почти не слушал генерала. На кухне через равномерные промежутки времени падало на пол стекло.

— Мне только надо, чтобы ты меня выслушал — крикнула Люда.

— Всего-то. Вот ты понимаешь, чего бабам надо?

Дима забрал у генерала бокал и поставил на зеленое сукно бильярдного стола. Он задумался, катая ладонью шар.

Генерал затих, а через минуту уютно всхрапнул.

— Понимаю, — сказал Дима, разглядывая его лысину.

Он прошел в кухню и попросил Люду помочь ему перенести генерала в кровать. Она вышла, хрустя осколками. Они несли генерала по лестнице вверх, не глядя друг на друга. В спальне сумрачно светился торшер голубым светом, пахло духами и сигаретным дымом. Люда открыла окно.

— Людмила Павловна, — сказал тихо Дима, — разрешите с вами поговорить.

Люда от неожиданности резко повернулась к нему. Всхрапнул генерал. Простучала электричка далеко, за деревьями. Они спустились в кухню.

— Людмила Павловна, я ничем не могу вам помочь. — Дима сел напротив изумленной женщины и смотрел внимательно и участливо в близкое лицо. — Вы мне не интересны, не вызываете у меня никакого чувства притяжения. Извините за прямоту. Давно, в молодости, вы сделали выбор. Этот выбор для вас тяжел, вы должны быть верной, умной, безликой женой генерала. Вы с этим выбором смирились, но нуждаетесь в понимании. Вам кажется, нет, вы уже точно уверены, что вас не ценят, что жизнь загублена, хотя вам хватило бы просто каждодневного признания — несколько секунд игры. Когда мужчина выворачивается наизнанку и изображает, что без вас он просто пропадет. Несколько секунд, а их нет. Вы беситесь, портите нервы. Я ничего не могу вам дать. Кроме совета. — Тут Дима предостерегающе поднял руку, потому что возмущенная женщина напротив глубоко вздохнула и открыла рот. — Жеребец. Отменный, с хорошими физическими показателями жеребец. Лучше — глупый. Чем глупее, тем лучше. Его можно будет бить. Это необыкновенно, это щемит внизу живота — бить большого и сильного мужчину. Щемит, Людмила Павловна?

Рука Людмилы Павловны слепо шарила по столу в поисках ножа, вилки или любого другого предмета, чтобы запустить этим предметом в невозможно притягательное и насмешливое лицо напротив. Ни одного стакана или чашки — это уже осколки на кафеле пола. Рука находит пачку сигарет и комкает ее.

— Ах ты, маленький противный жиголо! — шипит женщина, словно не веря, что все это происходит с ней. — Ты с кем разговариваешь?!

— Всего вам доброго, Людмила Павловна. — Дима встал и откланялся. Он медленно шел по большой гостиной и долго возился с замками входной двери.

На улице в него ударил свежий мокрый воздух ночи. Он слышал, как в спальне наверху Люда кричала на своего мужа. Ему стало жалко ее. Дима вздохнул и открыл дверь в дом.

— Люд! — крикнул он. — Прости негодяя. Очень трудный день случился, если бы я мог все тебе рассказать, ты не поверишь. Сам не понимаю, что на меня…

Здесь Дима замолчал и упал на пол. Профессионально, закрыв голову руками, потому что оглушительно и странно в полной тишине грохнул выстрел. Потом еще один. Дима отполз к двери, осторожно встал и выбежал на улицу. Он стоял неподвижно, прижавшись к стене дома, и прислушивался. Полная тишина. Из окна наверху выбросили что-то небольшое. Предмет упал совсем рядом с Димой в траву. Дима встал на четвереньки, пошарил руками и застыл, наткнувшись кончиками пальцев на пистолет. Подумал, поднял его И понюхал дуло. Вытер тщательно носовым платком и бросил обратно в траву. Он застыл на несколько секунд. Этих секунд ему хватило, чтобы принять решение. Он не пошел в дом, не нашел обезумевшую женщину, не надавал ей пощечин, не вызвал «скорую», не закрыл простреленную голову генерала простыней, не дождался визга тормозов за окном. Он пошел медленно к тому месту, где оставил машину. Нельзя сказать, чтобы Дима был уж совсем спокоен: в машине он обнаружил, что забыл у генерала пиджак.

Ева смотрела, как медсестра умело пеленает мальчика Сережу. Сережа сучил ножками и иногда вдруг резко делал крошечными ручками вращательные движения, словно хотел взлететь.

— Никаких памперсов! — еще раз предостерегла медсестра. Она была немолода, на родинках у рта и носа кучерявились седые волоски. — А то у вас дети будут до пяти лет под себя ходить.

— Но ему же мокро, если…

— Конечно мокро! Он сразу подаст голос, вы его перепеленаете, и все дела! Зато ребенок привыкнет, станет потом заранее подавать голос, прежде чем надудорить, вы его — на ручки и подержите над раковиной. В два месяца уже можно держать, к полугоду они у вас всегда будут сухими! Да вы как мать почувствуете, что он хочет. Они хотят, — добавила она неуверенно, повернувшись к кроватке, где резко делала ручками вращательные движения маленькая Ева. Словно хотела взлететь…

Ева, пошатываясь, отнесла в ванную мокрые пеленки. Она заставляла себя смотреть прямо перед собой и не натыкаться на предметы.

— Я белье поглажу и молоко погрею, а вы прилягте на полчасика, — сказала медсестра, раскладывая гладильную доску. — Надо вам няню нанять, раз муж такой попался неучастливый. Что ж вы все одна и одна? Без няни вы пропадете.

Ева упала навзничь на огромной кровати, раскинув руки.

— Ничего, вот через две недели будет полегче, можно будет на смеси перейти, не надо будет за донорским молоком ездить, — утешила ее медсестра. — Хотя плохо таким маленьким смеси, — тихо сказала она сама себе, посмотрела на Еву, раскинувшуюся на кровати, и быстро пошла к двери на звонок. — Тише, ну что трезвонить!

Ева не слышала, как в квартиру вошла Далила с сыном. Она бежала по полю с выжженной солнцем травой, а капитан Борзов щелкал секундомером и показывал ей большой палец.

Далила затащила сумки, подошла к детской кроватке и замерла. Близнецы лежали головами в разные стороны и были такими неестественно маленькими, что у нее защемило сердце.

— У меня завтра последний день, — сказала шепотом медсестра, — слава богу, детки здоровы. Пойдемте, я покажу, где что лежит.

Ева проснулась в сумерках. Оглушительная тишина испугала до оцепенения. Ева не сразу бросилась к кроватке. Пусто. Она прошла, еще не совсем понимая происходящее, по комнатам, заглянула в ванную. Кружилась голова и очень хотелось есть. Ева похлопала себя по щекам. Если кроватка стоит, значит, дети были — это не сон. Она провела руками по телу, сгоняя его странную память тяжелого автомата на боку. Подошла к окну.

Внизу у детской песочницы сидела Далила. Возле нее стояла плетеная корзина, в ней спали близнецы. Далила, завесившись волосами, читала книгу, рядом сидел Кеша и тоже читал книгу и болтал ногами. Ева, не веря, смотрела и смотрела, пока от пелены слез не расплылась стеклянная неподвижность пространства. Тогда она заплакала громко, навзрыд, села на пол, прислонилась спиной к батарее и разрешила себе наплакаться всласть.

«В ходе операции по задержанию снайпера Григория Покосова им было применено неизвестное органам оружие, которое стреляет предположительно от электронного сигнала, так что снайпер может находиться на определенном расстоянии от оружия. Вследствие применения этого оружия был ранен подследственный…»

— Ну и бред! — Карпелов провел быстро по ежику на голове вперед-назад ладонью, скомкал бумажку и вставил в машинку новый лист.

«Отчет по задержанию Покосова Г., подозреваемого в покушении на убийство оперуполномоченного М. Января, убийстве крокодила по кличке Пикассо, кобеля Харитона…»

Следующий лист.

«Поскольку оружие, применяемое подозреваемым Покосовым Г., не найдено, все соображения по этому поводу могут носить только предположительный характер. Предположение первое. Оружие имеет электронную наводку и может приводиться в действие по сигналу, а не при непосредственном нажатии на курок снайпером. Предположение второе. Подозреваемый Покосов Г, провоцирует в отношении себя определенные действия правоохранительных органов и не имеет каких-либо причин для нанесения увечий или убийства М. Января, пострадавшего после первого звонка снайпера, и К. Круглова, пострадавшего при попытке задержать снайпера путем подставки К. Круглова. Конкретные требования Покосова заключаются в следующем. Он хочет документального подтверждения использования именно оружия определенного типа, которое им якобы изобретено. Поскольку оружие не найдено, все подтверждения носят предположительный характер, как указано ранее…»

— О черт! — Карпелов раскрутился на неудобном маленьком кресле, поджав ноги. — Последний раз! — Он пригрозил сам себе указательным пальцем.

«Убийства крокодила Пикассо и кобеля Хари-тона косвенно доказывают наличие неизвестного оружия, которое устанавливается заранее в определенном месте, приводится в действие сигналом и настраивается либо на цвет, либо на фактуру предмета — в случае с Кругловым К, это была серебряная серьга. Мишень была выбрана удачно, поскольку на строительной площадке маловероятно наличие каких-либо серебряных предметов».

Карпелов вздохнул, закрыл глаза.

— Это собачий, кошачий и крокодилий бред, — сказал он тихо.

Часы над его столом показывали семь двадцать, Карпелов неудержимо зевал и ждал как чуда прихода своего оперуполномоченного Января, который был выдернут им из постели и в пять тридцать отвезен на строительную площадку с условием: оставаться там, пока не найдет хоть каких-либо следов оружия. Или места, где его закрепляли. Или гильзу. Или то, что оглушительно грохнуло в момент выстрела. Сначала Карпелов честно ходил по площадке, поддевая ногой валяющийся мусор и поглядывая иногда на приблизительную схему полета пули, которую вычертил ночью по его настоятельной просьбе умный мальчик из службы безопасности. Определить с точностью до сантиметра, где находилось ухо Пеликана в момент выстрела, им не удалось, по поводу чего мальчик сказал, что с трупами в этом отношении проще: лежат себе и лежат, вырисовывай, что хочешь. Приблизительное месторасположение оружия занимало довольно обширное пространство, единственное, что мальчик знал точно, — стреляли сверху вниз. В чем-то это поиски облегчало, потому что вверху было меньше хлама, чем на земле. С некоторым допуском было указано расстояние, которое пуля пролетела, после чего были исключены, к всеобщему облегчению, крыши шести домов. К трем часам ночи подъемный кран был осмотрен сверху донизу, два старых тополя, неутомимо метеливших округу белым пухом, оцеплены до светлого времени суток.

Когда Карпелов заметил, как бессмысленный сонный взгляд Миши Января вдруг застыл и устремился куда-то сквозь Карпелова, арматуру стройки и вообще сквозь существующую реальность, он счел свое пребывание на месте происшествия бесполезным, потому что не мог, как Январь, отстраниться до бесчувствия, конструируя в себе предполагаемые события. И отбыл в управление, намереваясь составить отчет.

Семь сорок пять.

«Учитывая особую важность происходящего, прошу передать мое заявление в Комитет по надзору за созданием и распространением стрелкового оружия и вызвать специалистов этого профиля…»

— Какого черта я скажу этим специалистам?

«И предложить специалистам этого профиля проверить поступающие в патентное бюро разработки. Со своей стороны приложу все усилия…»

Миша Январь ввалился в кабинет перепачканный с головы до ног. Он молча, не сдерживая тяжелого загнанного дыхания, грохнул на стол Карпелову полиэтиленовый пакет с чем-то бесформенным. Карпелов потрогал сквозь пакет чуть крошащееся, почти застывшее цементное месиво. Довольный до одури, Январь развалился на стуле у своего стола.

— Я нашел это! Это было элементарно. Значит, так. Предположим, я — снайпер. Я хочу выстрелить, я знаю, что место выстрела оцеплено, что оружие забрать не удастся. Вывод? Его надо уничтожить сразу после выстрела. Как? Это просто: взрывчатка. Даю сигнал на выстрел, одновременно через долю секунды срабатывает взрывчатка. Этот страшный грохот, помните? Я еще не продумал точно, может, взрывчатка наводилась отдельно. Не суть! Оружие взрывается. Ну и что, скажете вы! Осколки, составные части? А их нет! Почему? Потому что я закрепляю все это над корытом…

— С цементным раствором, — грустно сказал Карпелов. — А ты думал, что я выдернул тебя в четыре часа из постели просто так? Через сутки цемент застывает намертво.

— Вы?.. А я… Вы что, догадались про цемент?

— Напиши подробный отчет, как и почему ты нашел это в корыте с раствором. А то я уже опупел от объяснений, у меня ничего с ними не получается. — Карпелов смотрел в окно. Ему было стыдно.

Он пил четвертую чашку кофе, когда получил приказ немедленно прибыть в Главное управление по борьбе с организованной преступностью.

— Ох и пропесочат же меня за простреленное ухо Пеликана! — бормотал Карпелов своему отражению в зеркале, жужжа бритвой.

Но в огромном кабинете начальника управления перед ним положили фотографию молодого человека. Веселый блондин кривил в усмешке надменный рот, имел прямой нос с легкой завлекательной горбинкой — Карпелов подумал, что такие носы и называются греческими, — длинные глаза, небольшие выступающие скулы, высокий открытый лоб и погоны старшего лейтенанта вооруженных сил.

— Знаете его? — над ним склонились несколько уставших больших чинов. Карпелову стало неуютно. Он нашел глазами своего непосредственного начальника:

— Никак нет. — Карпелов действительно этого бравого вояку видел впервые.

— Ваш рапорт? — перед ним шлепнули тонкой папкой.

— Так точно, мой, товарищ генерал-лейтенант… — пробормотал Карпелов, цепенея.

Это был его рапорт о нескольких самоубийствах жен чиновников из министерств или из правительства.

— Почему обратили внимание?

— Так ведь как получается… — начал было Карпелов, но его начальник перебил, кашлянув:

— Я попросил майора разобраться, мне показалось подозрительным, что в донесениях разных служб наружного наблюдения дважды фигурировало описание одного и того же человека.

Карпелов опустил глаза, чтобы не смотреть начальнику в лицо.

— Знаете, что случилось? — спросили его.

Карпелов покачал головой.

— Жена председателя специальной финансовой комиссии, расследующей злоупотребления в использовании средств на нужды военного строительства, застрелилась из оружия мужа у себя дома. Почему в первый раз обратили внимание?

— Эта женщина, первая, декабрь девяносто седьмого. Муж написал заявление, что у нее был любовник, а потом отозвал.

— Данные на мужа есть в рапорте?

— Никак нет, — Карпелов все еще не поднимал глаз, — он заместитель…

— А вторая? — перебили его.

— Февраль девяносто восьмого. Тут уж опрос свидетелей был, они описали молодого офицера. Муж сказал дела не заводить, сам разберется. Она убила себя в присутствии сестры, с которой перед этим подралась. Это видела домработница. Мне приказано было имя мужа в деле не упоминать. Расследование замяли.

Один из офицеров что-то сказал на ухо начальнику управления.

— Да, — сказал начальник, вздохнув, — жена генерала Горшкова…

Карпелов так вытаращил глаза, что начальник поморщился и махнул рукой.

— Застрелила своего мужа ночью на даче. Такие вот дела. Я, собственно, хотел узнать, есть ли у вас что-нибудь еще по делу этого, — он взял фотографию и отбросил ее, вздохнув, — этого офицера, чего нет в рапорте?

У Карпелова на этот счет было множество самых невероятных предположений, но он вовремя наткнулся на взгляд своего начальника.

Они уходили из управления вместе. Полковник был мрачен, как всегда, но почему-то необычайно разговорчив.

— Так что, — они уже стояли у дверей его кабинета, а начальник все еще говорил, — уясни это как следует, ты мужик башковитый, напиши, если придумаешь чего.

Карпелов уяснил следующее. Жена председателя финансовой комиссии застрелилась из оружия мужа. Пистолет был им куплен и зарегистрирован. Генерал был убит из своего оружия. Не личного, а подаренного министром внутренних дел. Внимание Карпелова было обращено на то, что в свое время министр этого оружия надарил несметное количество, и все — ПСМ. «Мозгуешь?» — спросил почему-то при этом полковник. Женщина, убившая себя, почти все время, пока оттягивалась с молодым офицером, была под наблюдением нанятой мужем слежки. Дальше — совсем непонятное. Слежка эта — три здоровенных мужика с отличным послужным списком найдены убитыми и почти сожженными недалеко от дачи застреленного генерала. А офицер на фотографии — любимчик генерала. Карпелов так возбудился, что позволил себе несколько вопросов. Он получил на них ответы и узнал, что жена генерала сначала взяла всю вину на себя, пока не нашли протертый пистолет в траве у дома и подожженные трупы неподалеку на поляне. Потом она говорила совсем другое и только при адвокате. По поводу самоубийства можно будет получить любые материалы от коллег Черемушкинского округа, а вот с генералом… «сам понимаешь!»

Карпелов понимал.

— Разрешите обратиться? — Он стоял в открытых дверях и все никак не мог решиться. Полковник молча кивнул на стул. — Я по поводу парнишки этого. Пеликана. — Карпелов медленно прикрыл за собой дверь, но садиться не стал, остался стоять. — Нет у меня подтверждения вашей версии. О дискредитации. Побаловался он немного, знаете, какая сейчас молодежь? Хотят сразу и все. Денег, признания.

— Знаю ли я, какая сейчас молодежь? — удивился полковник. — Это ты меня спрашиваешь? Пятнадцатилетние пацаны собственную бабку убивают за пятьдесят рублей, насилуют и умирают от передозировок, а ты меня спрашиваешь!

— Есть и те, которые через десять лет будут нашим государством управлять. Строить и детей растить. Просьба у меня. Считайте, личного характера. Я подведу его под неумышленное хулиганство. Ему дадут условно по молодости. Опять же, нам помог, пострадал при попытке задержать снайпера.

— Ну знаешь!.. — Полковник встал, подошел к окну и повернулся к Карпелову спиной. Карпелов поднял глаза, ему стало легче выговорить, что он хотел:

— Сегодня по радио услышал. Оказывается, у нас в тюрьмах сидят те, кто не смог себя защитить. Вот такая в обществе реакция на искоренение преступности. Пеликан не будет сидеть, я для этого все сделаю. Он не преступник, он просто дурак. Мало я посадил плохих мальчиков? Я не буду за счет таких вот дураков процент рас-крываемости нарабатывать. Разрешите идти? Я должен еще раз внимательно все продумать и написать вам подробно соображения по поводу этих самоубийств.

Полковник повернулся и удивленно смотрел на Карпелова почти пять минут. Карпелов честно опустил глаза и молчал.

— Свободен. Работай.

— Есть работать.

— Как ты меня нашла? — спросила Ева, задохнувшись в желтых волосах. Волосы пахли улицей и теплым ветром с горьким привкусом вчерашних духов. Далила стояла, опустив руки, пока Ева обнимала ее и трясла.

— Это было трудно. Я сама себе противна.

— Мама забрала меня с моря, — заявил Кеша, глядя на них, — она сказала, что тебя нельзя бросать в беде, а бабушка говорит, что дети — это счастье, а никакая не беда. Ну? Где у тебя беда?

Заплакали близнецы. Не очень громко, словно пробуя, как это получается. Ева нашла глазами корзину на полу.

— Я тебя ненавижу, — сказала Далила, развела руки Евы и подошла к корзине, — ты все время меня вынуждаешь делать что-то ненормальное. Что ты стоишь? Возьми девочку, распеленай. Почему ты в его квартире? — спросила она чуть погодя, когда они стояли рядом у стола и смотрели на раскрытых детей.

— У него квартира трехкомнатная, а у меня — двух. Боря Комлев живет пока в моей квартире.

— А зачем тебе трехкомнатная квартира?

— Я тебя ждала, — соврала Ева.

Она не ждала Далилу, когда узнала, что та уехала на юг к сыну. Она сцепила зубы и одна забрала близнецов из роддома. Она стояла и стояла в дождь у такси, прижимая к себе два свертка и изображая грустную радистку Кэт, пока шофер не выбежал к ней и двое проходящих мимо мужчин не бросились открывать дверцу. Один ей запомнился хорошо: испуганный, с залитыми дождем стеклами очков, он все интересовался, где же муж. Ева сказала, что муж несет остальных четверых.

— Чего делать будем? — тихо поинтересовалась Далила.

Мальчик и девочка перед ними на столе повернули друг к дружке головы и застыли, вытаращив глаза.

— Они такие уродливые, — Ева завороженно смотрела на близнецов, — такие беспомощные, неужели они выживут?

— И не надейся, выживут.

— Я их боюсь. — Ева провела осторожно пальцем по щеке девочки. Маленькая Ева ловко и сильно ухватила палец, судорожно зажав его крошечной ручкой.

— Ты провоцируешь меня на разговор, а я не хочу с тобой говорить, — тихо сказала Далила. — Я не хочу тебе напоминать, что я тебя предупреждала, что это — не игрушки, и так далее, и так далее… Я не желаю выслушивать твои жалобы.

— Это ты жалуешься, а не я! Я честно говорю, что не справлюсь без тебя. Я вынослива, я могу долго не спать, я все выдержу, но я их боюсь! Я боюсь их брать на руки!

— Ну и дура же ты, — улыбнулась Далила, — почему бы тебе просто не поверить мне, когда я говорила, что чужие дети — это чужие дети! Это чужие жизни, понимаешь, и, чтобы любить этих уродцев, как ты их называешь, нужна самая малость — родить их! Тебя не тошнит хотя бы, когда ты меняешь пеленки?

— Нет.

— Если ты не будешь нормально есть, спать и отдыхать, ты станешь для них опасна, потому что возненавидишь их, понимаешь?

— Да.

В дверь позвонили. Далила пошла открыть, а Ева расставила руки, наклонившись над столом, чтобы, дернувшись, близнецы не смогли упасть.

Далила несколько секунд смотрела в отлично выбритое лицо Бори Комлева, потом она опустила глаза, отметив его отглаженный костюм и брюки, задержалась взглядом на кожаном большом портфеле в правой руке Бори и на обручальном кольце на этой самой руке.

— Так я могу войти? Я должен видеться с детьми! — Боря уже возмущался — эта незнакомая женщина не отвечала на его вопросы.

Совершенно неожиданно для себя Далила протянула руку, уперлась ладонью в его лоб и резко оттолкнула от себя.

Боря, делая руками движения, как будто хотел взлететь, уронил портфель, но на ногах удержался, всего в нескольких сантиметрах от лестницы. Он очень сильно побледнел, стал кричать что-то про милицию, Далила закрыла дверь.

— Кто это там орет? — поинтересовалась Ева, уперевшись локтями в стол над близнецами. Она терпеливо ждала, когда они рассмотрят ее круглыми огромными глазами, и вдыхала теплое, совсем незаметное дыхание. Не удержалась, потерлась носом о мягкий обнажившийся живот мальчика. Сережа взвизгнул и дернулся, суча ножками. Ева засмеялась.

— Ошиблись дверью! — крикнула Далила, выходя из ванной. — Значит, план действий такой. Ты сейчас ешь, потом гуляешь с детьми. Я их кормлю, одеваю и помогаю вынести на улицу Иду по магазинам. Хеша моет посуду и протирает пол. Вопросы есть?

— Смотри, как я приспособилась брать на руки двоих сразу! — похвасталась Ева, наклонилась, почти легла на близнецов, поудобней захватывая в ладони их спинки и придерживая средними пальцами головки, потом медленно поднялась, уложив детей на себя. — А девочка уже хочет держать головку!

— А этот… твой муж, он приходит в гости? — поинтересовалась невинно Далила.

— Пусть только попробует! — пригрозила Ева, и Далила вздохнула с облегчением.

Майор Карпелов навестил в больнице Пеликана и поехал за город к любимой женщине, потому что был уже вечер пятницы, в Москве наступили теплые сумерки с застывшим воздухом, ленивыми фонарями и текущими светящейся рекой по асфальту машинами. И хотя Карпелов любил вечернюю Москву, он с радостью поехал на вокзал, потому что его любимая женщина… И еще пекла отличные пирожки.

И Ева Курганова, и Карпелов, и Миша Январь, завалившийся в этот вечер со своей девочкой на дискотеку, и Пеликан, вдыхая запах принесенной майором клубники, запомнили этот пятничный вечер как что-то спокойное и приятное.

Потому что суббота для всех стала кошмаром.

Близнецы орали всю ночь. Ева сказала, что сидеть с ними будет она, закрыла поплотней дверь в комнату, где пытались спать Далила с Кешей, ходила возле кроватки и читала стихи вслух. Она заметила, что вдвоем они кричали редко и минут по пять, в основном — по очереди, и это было необъяснимо. Мальчик напрягал в крике все свое маленькое тельце, сучил ножками, девочка кривилась, но молчала. Потом она начинала орать, а мальчик постепенно замолкал, честно пытался задремать, закатывая глаза, но что-то в его организме ему очень мешало, он вздрагивал и кривился, дожидаясь своей очереди поплакать.

— Я — только бабочка в пространстве цветочного непостоянства, я — только воздух, только всхлип… — Ева ходила медленно, неслышно — с пятки на носок, — …рассвета, тронутого ветром, я только бесполезный клип, мой сочинитель вдруг охрип, оглох! — Ева повысила голос, потому что близнецы несколько минут орали вдвоем. — И стал ужасно нервный.

Далила вышла из комнаты и смотрела на нее.

— Из всех цветов он хочет брать лишь только черный или белый и виноватого искать, как все мужчины любят делать…

Далила опустилась на пол, прислонившись спиной к стене.

— А если включить музыку? — спросила Ева, заметив Далилу. Далила молчала. Ее глаза наливались слезами. — Эти стихи посвящаются мне. Подходят?

Далила кивнула, закрыв глаза:

— Он действительно переборщил, когда сочинял тебя. А потом пожалел об этом. — На коленки упали крупные слезы.

Часам к пяти близнецы обессилели и затихли. Короткая серая ночь сменилась сумерками рассвета.

На рассвете в тюремной больнице, где лежал Пеликан, раздался звонок. Дежурный взял трубку. Он, зевая, выслушал говорившего и очень удивился. Мальчонку с простреленным ухом и нервным шоком собирались забрать именно в это предутреннее время на допрос.

— Документы в порядке? — удивленно спросил дежурный, кивнул невидимому собеседнику, положил трубку и достал ключи.

Он разбудил Пеликана и повел его, плохо соображающего, по длинному коридору, потом по лестнице вниз. На первом этаже пост светился одинокой лампой, на столе лежал развернутый журнал. Дежурного не было. Еще не ощутив тревоги, пожилой человек тронул Пеликана за плечо и посадил на стул. Сам прошелся по коридору. Тишина. Когда он повернулся к столу, то вздрогнул и застыл на месте. Рядом с дремлющим пареньком стоял высокий человек в камуфляжной форме и черной трикотажной маске — шапочкой на лицо. Дежурный не слышал ничего — ни движения, ни звука шагов. Человек стоял неподвижно, заложив руки за спину и чуть расставив ноги. Чем ближе подходил к нему дежурный, тем сильнее и сильнее давила в грудь тревога.

— Это я вам звонил только что насчет Круг-лова Николая, — сказал человек и вдруг положил руку на голову парнишке, не давая тому поднять ее и рассмотреть говорившего. — Я его забираю, вы не против?

Дежурный вспомнил жену, дочь и внуков — двух мальчиков, рыжих, вихрастых и очень похожих на деда. Он ничего не сказал и не пошевелился, пока мужчина уводил открывшего от удивления рот Пеликана. Сначала по коридору до решетчатой двери, возле которой тоже никого не оказалось, потом дальше, не оглядываясь, словно точно зная, что дежурный ничего не сделает.

Дежурный подождал минуту. Потом позвонил и объявил тревогу, рассказав подробно, как выглядел мужчина и описав оружие, которым ему угрожали. Потом посидел еще минуту, глубоко вдыхая и медленно выдыхая, уговаривая себя повторить еще раз про оружие, чтобы ничего не забыть и не попутать. Потом тяжело поднялся и пошел искать своих сослуживцев, молодых и сильных ребят, молясь про себя, чтобы они были живы.

— Виктор Степанович, — шепотом сказал в автомобиле Пеликан, еще не придя в себя и тараща восторженные круглые глаза, — вы меня из тюрьмы сбежали?!

— Не из тюрьмы, а из больницы, — подмигнул ему в маленькое зеркальце отстрельщик Хрустов, сдернув маску, — держись покрепче, сейчас погоняем по городу!

Красные «Жигули» рванули с места, демонстрируя отличный новейший мотор, и понеслись по пустым улицам. Пеликан смотрел не отрываясь в коротко стриженный седой затылок и ничего не понимал. В маленьком захламленном дворике Хрустов остановил машину и повернулся к Пеликану.

— Что случилось? — спросил он ласково. Пеликан смотрел непонимающе.

— Я спрашиваю, что случилось и почему в моей квартире сидит группа захвата? — Хрустов внимательно осмотрел голову Пеликана, ловко закутанную в бинты. — Что с головой? Я встретил вчера твою мать у магазина, она сказала, что тебя арестовали за то, что ты отстреливал то ли кошек, то ли крокодилов. Ты уже придумал, что мне отвечать?

— Вы не поверите! — восторженно прошептал Пеликан. — Это долго рассказывать, а потом вы все равно не поверите.

— Знаешь, Пеликан, — Хрустов отвернулся и задумчиво осмотрел пустой двор, медленно заполняющийся светом, — самый лучший способ — сказать правду. Можешь не всю сразу. Я поверю.

— Ваш тайник, — пробормотал Пеликан, — дискета из него попала в милицию.

— Через тебя? — уточнил Хрустов.

— Через меня, — кивнул Пеликан. — А если я скажу всю правду, вы возьмете меня в ученики? — решился и выпалил Пеликан.

Хрустов молчал. Тонко и неожиданно пискнули часы у него на руке. Отстрельщик покачал головой и снял часы.

— А ты когда в дискету залез, то как решил, я — кто?

— Большой человек, — убежденно заверил его Пеликан.

— Спасибо на добром слове, метр девяносто, не жалуюсь, ну а все-таки? Ладно, я скажу. Ты решил, что я — наемный киллер, так?

— Так.

— Ты ошибся. Я работаю по специальным заказам, но не на убийство, а на предотвращение заказного убийства.

— Класс! — прошептал Пеликан.

— Я работаю один. Всегда. Ты засветил одну из моих квартир. Как ты думаешь, что я должен с тобой делать?

— Убить, труп расчленить, раскидать по мусорным контейнерам, а голову бросить в водосток! — радостно выпалил Пеликан.

На слове «расчленить» Хрустов повернулся и удивленно посмотрел на парнишку сзади.

— Ну ты даешь, — пробормотал он, заводя мотор. — Как ты там сказал? Сначала убить, потом расчленить? Ладно, посмотрим.

Через две минуты, попетляв в узком пространстве двора, Хрустов поставил машину, вывел из нее Пеликана и провел в однокомнатную квартиру на третьем этаже. Он посадил Колю в кресло у окна, пристегнул наручниками его левую руку к трубе, подкатил журнальный столик с бутылками минеральной воды, печеньем и картошкой в пакетах, встал на колени и вытащил из-под дивана детский горшок. Проделав все это, сел напротив Пеликана и смотрел на него грустно несколько минут. Пеликан занервничал.

— Значит, так, — Хрустов хлопнул в ладоши, Пеликан дернулся, — ты сидишь здесь тихо и без обид. У меня небольшое дело. Часа на два. Я вернусь, мы как следует пообедаем, и ты с подробностями расскажешь мне все твои невероятные приключения. Вот тебе пульт от телевизора. Если вдруг, — отстрельщик встал и уходил, — я не вернусь к вечеру, ты честно ждешь меня до утра. До одиннадцати часов. Хотя, подожди, завтра воскресенье, если меня задержат, может и не получиться… Ждешь до понедельника. Потом разобьешь окно бутылкой. Позовешь на помощь. Расскажешь подробно, как я тебя увез из больницы и зачем…

— Зачем? — спросил на выдохе Пеликан.

— Подожди. Можешь говорить что хочешь. Потому что, если я не приду до утра понедельника, значит меня убили. Но я приду.

— А вы мне расскажете? — спросил Пеликан.

— Что? — Хрустов уже стоял в дверях. — А, ну конечно, все расскажу, обучу, воспитаю и так далее.

— Вы к ней идете? — крикнул Пеликан, потому что Хрустов стал для него невидим, он звенел ключами в коридоре.

После длинной паузы лицо Хрустова заглянуло в комнату.

Ну ты даешь, Пеликан, — пробормотал он. И ушел.

В шесть десять утра майору Карпелову сообщили о побеге задержанного Круглова Николая из больницы. Карпелов подполз к пиликающему телефону на четвереньках, потому что спал с любимой женщиной на полу в дюжине подушек.

— Это был тощий болезненный мужик? — спросил он шепотом.

Услышав про двухметровый рост, отличную мускулатуру, камуфляжную форму и маску на лице сообщника Пеликана, Карпелов сказал сам себе, что это «полная хренотень», но опять шепотом. Он оделся быстро и бесшумно, не сводя глаз с рассыпанных по синему бархату подушки роскошных локонов цвета тусклого золота.

— Ну Пеликан, ну урод! — все еще шептал Карпелов, спускаясь бегом вниз по узкой тропинке к станции и наблюдая, как тяжелеют и темнеют снизу его джинсы от щедрой росы.

— И ты мне хочешь сказать, что этот твой… невинный будущий строитель и отец детей не состоит в банде? Тебе рассказали, как выглядел его сообщник? — кричал в трубку телефона через два часа полковник. Карпелов раскручивался на стуле и кивал головой. Миша Январь, покачиваясь и натыкаясь на мебель, пытался проделать цирковой номер — пройти с двумя чашками кофе мимо двух столов и четырех стульев.

— И чем сейчас оттягиваются на дискотеках? — поинтересовался Карпелов, положив трубку. — Неужели все тот же ЛСД?

Миша смотрел виновато, иногда судорожно зажмуривая и широко распахивая глаза. Он сумел подойти к столу Карпелова и поставить чашки. Садясь напротив, сначала ощупал стул.

— Чего тут долго думать, — сказал он, усевшись и длинно зевая, — этот киллер — соседего. Пришел домой, там — засада, он выяснил, где Пеликан, и выкрал, чтобы убить за подставку. Это же элемента-а-а-арно… Расчленит, как пить дать. Голову — в канализацию.

— Разбудить тебя? — спросил Карпелов. Миша кивнул. — Мать Пеликана сказала, что соседа звали Виктор Степанович.

Январь равнодушно пожал плечами.

— В паспорте в тайнике имя Виктора Степановича Мостова. Ну, проснулся?

— Ни фига, — пробормотал Январь.

— Ладно, что ты там мне пытался рассказать про убийство женщины с отделением головы? Квартира Евы Кургановой, подстреленный и сбежавший…

— Хрустов Виктор Степанович, — пробормотал Январь, выпрямившись и перестав зевать. — Совпадение? — предложил он с надеждой.

— А зачем он маску надел? Затем, что в органах есть его фотографии!

— А на кой ему Пеликан? — задумался Январь.

— Ну, как ты там сказал, расчленит… Они помолчали.

— Знаешь что, — задумчиво проговорил Карпелов.

— А я тут подумал! — перебил его Январь.

— Говори ты первый! — Карпелов встал и прошелся, расставляя стулья к столам.

— Нет, товарищ майор, это очень личное… Карпелов удивленно уставился на опустившего глаза Января.

— Я подумал, что нужно проследить за этой… — Январь не поднимал глаз.

— Я тоже решил, что она в его списке последняя, значит. — Карпелов смотрел в пол. Они опять замолчали.

— Ладно, чего там думать, — решился Карпелов, — выдергивай все на нее, выясни, кого хоронили на кладбище, какое отношение этот человек имел к Еве Кургановой. Только поосторожней, поласковей. Она же умерла, так?

— А если мы влезем очень глубоко? — поинтересовался совершенно проснувшийся Январь.

— Извинимся и расскажем про дискету, где она последняя в списке. Да! Если будешь информацию на нее у себя вводить, имя нельзя. Кличку, что ли?

— Апельсин, — хмыкнув, предложил Январь.

— И никаких официальных донесений. Я займусь фотографией этого Хрустова, покажу матери Пеликана.

— Сегодня — суббота. — Январь встал, собираясь. — Не знаю, что и получится. — Он, набирал номер телефона, поднял палец, прося Карпелова помолчать, и сказал грустно и серьезно в трубку:

— Кудря, хакером будешь? Хватай свои программы и мчись ко мне. Жратвы и выпивки навалом. Позвони своим, спроси, кто хочет еще поиграться. Мой? Пентиум два. Ты серьезно? Дэ-ковская «Альфа»? У кого? Я буду через сорок минут.

— Подведем черточку? — предложил Карпелов, сбегая за Январем по лестнице. — Мы надеемся, что Пеликана выдернул из больницы Хрустов. Хрустов в своем рабочем списке наметил последнее дело на Курганову. Если мы выйдем на нее раньше Хрустова, можно будет сделать засаду. Если, конечно, это Хрустов.

— А почему он ждал так долго?

— Значит, надо было. Если он появился в Москве давно, он бы забрал свой тайник. Он только что сунулся на квартиру, которую сдал Пеликан. Унюхал засаду и выдернул Пеликана. Ну хоть надеяться на это я могу? — спросил Карпелов, наклонившись и рассматривая покачивающего в сомнении головой Января сквозь стекло машины. — Подожди! — Он постучал по капоту отъезжающей машины. — Ты по телефону… «Альфа» — это не группа, надеюсь?

— Ну вы даете! — укоризненно закатил глаза Январь. — Нам повезло, два дня выходных, мы влезем в самую сильную систему, один парень дежурит в банке, а в каком — не скажу.

Ладно, ты, умник. Позвони мне через час, обменяемся информацией.

Раскручиваясь на стуле, но не сводя застывшего взгляда с пустой вешалки в углу, Карпелов напряженно думал. Иногда он барабанил пальцами по столу, изображая пианиста. Наконец он решился и подвинул к себе телефон.

Ладно, умник, посмотрим, что лучше — твоя «Альфа» или телефон.

Приоткрыв глаза, Ева Курганова увидела светлеющее окно. Она лежала на ковре возле детской кроватки. Сначала она сидела, гладя двумя ладонями мягкие животы орущих близнецов. По часовой стрелке. Когда близнецы устали орать и затихли, сил встать не было, она легла на ковре, вслушиваясь в тишину. Тишина была нервная, Ева все время ожидала крика; не веря, несколько раз приподнималась и смотрела на детей. Сережа активно и даже зло сосал пустышку, закрыв глаза. Маленькая Ева соску выплюнула и спала, сопя обиженной мордочкой. Ева думала, что заснет мертвым сном, но ничего не получилось. Она то и дело приоткрывала глаза, наблюдая медленный уход ночи. Тело сделалось невесомым, ей казалось, что руки и ноги живут отдельно, не подчиняясь приказам…

Отстрельщик Хрустов взял с собой веревку с крюком, но, рассмотрев внимательно балкон на втором этаже, решил обойтись без приспособлений. Он использовал решетку на окне первого этажа и залез на балкон быстро, почти не запыхавшись.

Окно и балконная дверь были закрыты. Хрустов снял небольшой рюкзак и достал липучку. Липучка слабо чмокнула, влипая в стекло. Обрисовывая ее алмазным карандашом, Хрустов старался рассмотреть что-нибудь в комнате.

Ева услышала режущий звук. Не открывая глаз, подумала, что с таким звуком киногерой делает вырез стекла, а потом просовывает руку в черной перчатке и открывает удивительные американские входные двери, почти сплошь стеклянные. Здесь Ева вспомнила капитана Борзова, потому как каждый вечер смотрела фильмы про захваты, нападения или побеги из самых немыслимых мест именно там. Тонко тренькнуло стекло. Ева открыла глаза, отчетливо увидела темный силуэт на балконе сквозь прозрачную занавеску, но тело отказывалось повиноваться еще несколько секунд. Когда в аккуратную круглую дырочку просунулась рука в перчатке, Ева, оттолкнувшись спиной, броском встала на ноги и наклонилась над близнецами.

Хрустов медленно повернул ручку и открыл балконную дверь. Он отодвинул занавеску и ступил в комнату. Напряженно тыкалось в ребра сердце. Мужчина замер, успокаиваясь, и задержал свое дыхание, чтобы уловить чужое.

— Хрустов! — услышал он радостное восклицание и дернулся всем телом на голос. — Ну как же ты меня испугал!

В углу комнаты стояла Ева Курганова, положив на себя двух младенцев и прижимая их руками. Она бы успела выйти в коридор, а оттуда — на лестничную клетку, но узнала Хрустова и никак не могла решить, как предупредить Далилу с сыном в смежной комнате.

Хрустов замер, открыл рот и уронил на пол маленький рюкзак.

— Слушай, ты бы позвонил в дверь, я тебе всегда рада! — Ева решила, что надо говорить не останавливаясь. — Ты пришел меня убить? Ну как приятно знать, что все это время ты обо мне думал! А как ты меня нашел? Чаю хочешь? Слушай, не будешь же ты стрелять в меня вот так, сразу! Ты не успеешь подбежать и поймать детей. Можешь не верить, но я тоже все время о тебе думала. Как, думаю, он меня убьет? Наверное, медленно и с удовольствием! Может, опять предложит дуэль.

Густой спокойный звук заставил дернуться их обоих. Это настенные часы решили пробить семь раз. Хрустов отметил бледность проклятой женщины и ее испуг, медленно провел рукой по лицу. Он совершенно не знал, что делать.

— Где… — он кашлянул, возвращая голос, — откуда дети?

— Это мои дети, — сказала тихо Ева. — Мальчик и девочка. Можно я положу их в кроватку, и мы поедем с тобой куда хочешь.

Хрустов смотрел, все еще плохо соображая.

— Ну не будешь же ты, в самом деле, стрелять в меня, когда я держу детей на руках?! — Ева повысила голос, Хрустов кивнул.

— Подожди! — Он задержал ее у самой кроватки.

Ева слышала шаги за спиной и как бьется в спящее тельце мальчика ее сердце.

Хрустов подошел к кроватке и быстро обшарил ее.

Ева вздохнула с облегчением.

— Помоги, — сказала она, протягивая ему девочку. — Осторожно, придерживай головку.

Хрустов сначала отшатнулся, не веря и ожидая нападения, быстро осмотрел Еву в почти прозрачной пижаме, потом решился и взял ребенка.

В соседней комнате послышались звуки. Хрустов выпрямился и незаметным движением выдернул пистолет.

— Тихо, — сказала Ева, мысленно уговаривая Далилу не высовываться, — там еще одна женщина с ребенком, ты ее знаешь, моя подруга. Пожалуйста, давай уйдем побыстрей! — Она судорожно расстегивала пуговицы пижамы. — На стуле мое платье, брось. — Она сняла прозрачные шаровары и стояла теперь совсем голая.

Хрустов с удивлением смотрел на ее тело и уловил себя на том, что пытается объяснить, как женщина может родить двоих детей, а выглядеть так, как будто только что прошла курс специальной боевой подготовки.

— Слушай, Хрустов, — Ева поймала брошенное платье, — мне не нравится, как ты на меня голую смотришь. По-моему, ты извращенец. Ты на меня смотришь, как на пособие по анатомии! И уже не первый раз. Тебе не кажется странным, что как только мы встречаемся, так я обязательно голая?

— Пошли, — отвел глаза Хрустов. Они вышли в коридор.

Ева натягивала на пятку тонкую лямку босоножки, Хрустов стоял далеко, одним броском не достать.

— Ну!.. — Ева провела руками по телу и хотела что-то сказать еще, но ее прервал оглушительный в напряженной тишине звонок в дверь.

Они оба дернулись и застыли, сдерживая дыхание. Хрустов подошел к Еве, уложил поудобней на ее шее под подбородком ладонь и прижал спиной к стене. Он погрозил пальцем и посмотрел в глазок, удерживая ее ладонью на расстоянии вытянутой руки. Разглядев все хорошенько, сцепил сильно зубы и закрыл глаза.

— Пусти, Хрустов! — просипела Ева полуза-душенно.

Хрустов посмотрел на нее, покачал обреченно головой и убрал руку.

В круглом глазке Ева увидела немолодого мужчину в форме капитана милиции, а за ним — Борю Комлева.

Отстрельщик судорожно соображал, каким образом и когда эта чертова женщина включила сигнализацию.

Чертова женщина вдруг сильно прижала его своим телом к стене, встала на цыпочки и зашептала в самое ухо:

— Хрустов, я здесь ни при чем. Это мой муж привел участкового, потому что я его в квартиру не пускаю. Не делай глупостей, Хрустов. Это случайность, понимаешь? Спрячься в дальней комнате, там есть встроенный шкаф, не шуми, я их прогоню. Только не нервничай, умоляю тебя, в квартире трое детей! — Она почувствовала своей щекой, как играют желваки под напряженной, немного колючей кожей.

Хрустов ухватил ее за волосы на затылке и отставил голову, вглядываясь в испуганные глаза. Звонок не умолкал.

— Иду, иду! — крикнула Ева, и Хрустову не осталось ничего другого, как пойти в дальнюю Комнату. Он прошел бесшумно возле кроватки с детьми, обреченно думая, что это ловушка, что старый служака в форме, конечно, может быть участковым, а вот здоровяк позади него точно увешан оружием. Вторая группа, значит, войдет в окно. Отстрельщик подошел к двери в комнату, достал оружие и поудобней обхватил металлическую ручку.

Щелкнули замки, Ева открыла дверь и показала рукой в коридор. Мужчины вошли, участковый снял фуражку, рассматривая с удивлением стоящую перед ним в одной босоножке женщину.

— Поскольку мне чинились препятствия при посещении квартиры, я вынужден был обратиться к властям! — Боря занервничал, заметив удивление и восхищение участкового.

— Так ведь… — пробормотал тот, переступая с ноги на ногу.

— Чаю хотите? — спросила Ева и пошла не оглядываясь на кухню, сбросив резким движением ноги босоножку.

В кухне она села так, чтобы мужчины расположились лицом к ней и спиной к двери.

— А еще пораньше вы не могли прийти разбираться? — спросила она участкового, подперев голову руками и закрыв глаза. — Дети кричали всю ночь, я только что задремала, а тут вы.

Послышался странный шум, как будто уронили что-то тяжелое. Мужчины повернули головы назад.

— У меня подруга гостит, — зевнула Ева, — помогает пеленки стирать и гулять с детьми.

— Извините, — сказал участковый и повернулся к Боре:

— Это ваша жена?

— Да, — вздохнул Боря, — это моя так называемая жена, которая не пускает меня в квартиру, не дает общаться с детьми и распускает при случае руки! Я все указал в заявлении, подробно! — Боря постучал костяшками пальцев по столу, от чего Ева дернулась и распахнула глаза. — Кстати, я указал на противоправные действия в момент заключения брака!

Ева смотрела мимо него отрешенно, она как раз думала, почему бы Хрустову не выйти спокойно из квартиры, пока они в кухне, и всматривалась в темное пространство коридора.

— Как вас зовут? — спросила она вдруг, так и не посмотрев на Борю.

— Иван Ильич.

— Иван Ильич, у меня, оказывается, сахару нет. Будете чай без сахара? Я не могу из дома выйти никуда, близнецы все время кричат, я очень устала и хочу спать.

Участковый Иван Ильич объяснил, что пришел так рано по просьбе заявителя, потому как тот работает с восьми тридцати и хотел уладить этот вопрос с утра. Он предложил купить сахар и все что нужно и занести в течение дня.

— Я с удовольствием куплю сахар! — выпятил живот Боря и добавил:

— После работы.

Ева открыла кухонный стол, порылась там и достала сложенную вчетверо бумажку.

— Спасибо вам большое, я понимаю, что проблемы между мужем и женой в вашей работе самые рутинные, — она по-прежнему не замечала Борю Комлева, — прочтите, пожалуйста, и оставьте себе на случай, если мой муженек, который так спешит на работу, еще раз напишет вам какое-нибудь заявление.

Участковый развернул бумажку. Прочел ее внимательно два раза.

— Это вы писали? — спросил он Борю. Боря протянул руку, но участковый листок убрал.

— Да, это писал я, — вздохнул Боря, — но прошу заметить, что написать я могу что угодно под давлением, когда тебе правую руку заведут за одно ухо, а левую ногу за другое! Закон должен соблюдаться! Я здесь прописан, в конце концов!

— Здесь вами написано, что вы не будете претендовать на эту квартиру, поскольку вам предоставлена для проживания площадь жены — двухкомнатная квартира в центре. Здесь также указано, что вы не обязуетесь материально поддерживать вашу жену в процессе воспитания детей. Это ваша подпись?

Боря молчал.

Участковый сложил бумажку и протянул ее Еве.

— До свидания, э…

— Ева Николаевна.

— Ева Николаевна, — кивнул он, — отдыхайте.

И вышел в коридор.

— Тебе лучше выйти с ним, все-таки представитель власти, — задумчиво сказала Ева в пространство.

И Боря поспешил. Хлопнула дверь.

Ева вскочила и подбежала к комнате, где спала Далила с сыном. Она постояла, прислушиваясь, и медленно повернула ручку двери. Не входя, Ева толкнула дверь от себя и, пока перед ней медленно разворачивалось пространство комнаты, быстро отметила пустую кровать Далилы и пустое разложенное кресло-кровать, в котором спал Кеша. Окно было закрыто. Ева тряхнула плечами, напрягая спину, и, чуть согнув ноги, стала боком входить в комнату, перемещаясь с пятки на носок. Она ждала нападения из-за двери, поэтому избежала удара большой деревянной коробкой с шахматами по лицу. Далила так резко замахнулась этой коробкой, что, не удержав равновесия, едва не упала. Сзади нее выглядывала перепуганная мордочка Кеши. Ева, заметив нападение, упала назад на руки, приготовив для захвата ноги. Именно ногами она и поддержала падающую Далилу.

Тяжело дыша, все трое сели на пол.

— Где отстрельщик? — спросила Ева.

— Ты разобралась с остальными? — В глазах Далилы холодным огнем светилась ярость. Она обхватила сына и прижала к себе.

— Да. Разобралась. Он ушел? — Ева оглянулась.

— Нет. Он сказал, что ему надо в шкаф. Мы его и засунули в шкаф.

Ева встала и открыла дверцу встроенного шкафа. Огромным тюком, обмотанный в белое покрывало и перевязанный разорванной простыней, с окровавленным лицом на нее упал Хрустов.

Ева с трудом удержалась на ногах. Она положила перемотанного отстрельщика на пол и уставилась на Далилу, приоткрыв рот.

— Это ты его?

— Это мы. С Кешей.

— Ты вырубила отстрельщика?

— А что, это еще никому не удавалось? Что ты на меня смотришь? Он медленно открывал дверь, ну как ты только что. Я так же стояла за дверью с шахматной коробкой. А Кеша отвлекал внимание. Как только дверь приоткрылась, Кеша выбежал на середину комнаты и стал прыгать.

— Я говорил: «Дяденька, не стреляй!..» — потому что у него был пистолет!

— Да, вроде того, — согласилась Далила. — Он уставился на Кешу, как на какой-то ужас, потом так обреченно помотал головой, тут я его и приложила. Попала точно в лицо. Он упал. Кеша набросил на него покрывало, я лежала сверху, пока Кеша резал простыню на полоски. Он особо и не сопротивлялся. Этот твой… как его?

— Хрустов.

— Да, Хрустов, он вообще ничего мужик, у него кровь из носа течет, а он лежит так подо мной и спрашивает: «Вы меня помните?» Представляешь? Ну мы его замотали, а он сказал, что его нужно запрятать в шкаф немедленно. Развязали ноги, он сам вошел в шкаф, опять завязали ноги… Потому что тяжелый очень. Я хотела выйти, но услышала незнакомые голоса. Я не могу так! — закричала она вдруг громко и визгливо. — Что тут такое происходит, черт тебя подери!

— Я забрал у него пистолет! — заявил Кеша. — А он убийца?

Хрустов смотрел в потолок, сглатывал комки загустевшей крови и молчал.

— Хрустов, — наклонилась над ним Ева, — я тебя развяжу, ты уйдешь?

— Уйду.

— Без обид?

Хрустов молча сцепил зубы.

— Ты что, — вскочила Далила и нервно замотала в узел висевшие волосы, — ты что, и в милицию не позвонишь?

— Кеша, — сказала Ева спокойно, — отдай мне пистолет. Далила, развяжи Хрустова. Я не могу его сдать в милицию. Это давнишняя история. — Ева отобрала у Кеши оружие и вытаскивала пули. — Он охранял Федю Самосвала, а когда я того зарезала, его тоже приговорили к смерти. Это было раз. Кто тебя научил так завязывать узлы?

— Яхт-клуб, — коротко выдохнула Далила.

— Ну вот, когда он должен был меня убить, он по нечаянности отрезал голову совсем другой женщине. Это два. В аэропорту Стамбула я подложила ему в сумку героин, потому что думала, что везу кучу наркоты, он был подставкой. Это три. Ему пришлось сбежать, найти меня в моей квартире, когда я лежала в ванной, а дальше ты все сама знаешь. Дуэль! Я подстрелила его. Мое табельное оружие в кармане халата. И кто мне его туда положил? — Ева помогла Хрустову сесть и вытирала обрывком простыни ему лицо.

— Я его туда положила, — задумчиво сказала Далила. — А он здорово изменился..

— Не то слово. Если кому рассказать, как он тут, в шкафу…

Хрустов разматывал полоски простыни на ногах и молчал.

— Я сварю кофе. — Далила неуверенно топталась в дверях.

Ева все еще сидела рядом с Хрустовым на полу и пыталась оттереть его лицо, вдыхая запах одежды, пота и такой знакомый запах крови.

— Кровь, — вздохнула она. — Всегда со мной кровь. Ты что, будешь еще и кофе здесь пить?!

Хрустов встал на ноги, потряс головой и вошел в большую комнату, где спали близнецы. Он огляделся, словно не веря во все это, посмотрел в окно, потом на близнецов в кроватке, потом, длинно и напряженно, — на Еву. Она стояла, босая, и неудержимо зевала.

Хрустов подхватил свой рюкзак с пола, прошел мимо кухни, вдыхая резкий запах свежесмолотого кофе, посмотрел в спину Далиле и вышел в дверь.

— Вам с сахаром или без? — спросила Далила, заглядывая в комнату. Она открыла рот от удивления и смотрела в полном оцепенении, как Ева, держа в одной руке кроссовки, а другой оперевшись о перекладину балкона, перемахивает через нее во двор в развевающемся шелковом платье — огромная бабочка за прозрачной занавеской. — А сахар вообще-то кончился, — пробормотала она.

Захныкали проснувшиеся близнецы, Далила взяла на руки девочку, отнесла в ванную и подмыла, бросив грязную пеленку на пол.

В дверь позвонили. Длинно и настойчиво.

— Ну конечно, она уже прирезала этого Хрустова и, счастливая, возвращается домой к детям!.. — Далила щелкнула замком, набрала побольше воздуха, чтобы заорать и выругаться, но застыла с открытым ртом.

На лестничной площадке стояли трое. Впереди — секретарь Феди Самосвала, рыжий кудрявый Никитка, выглядывая из-за огромной корзины с белыми лилиями. Сзади него — два чугунных невозмутимых мужика с коробками.

— Сюрприз! — пропел Никитка, подмигивая, пробираясь мимо нее по коридору. — А где счастливая мамаша?

— Ловит наемного убийцу, — пробормотала Далила, прошла в комнату и положила девочку.

— Нет, ну до чего неуемная женщина! А я по справочной отслеживаю всех близнецов по Москве уже вторую неделю. Повезло! Мне вчера говорят — может, она в Рязань рожать поедет? Вот была бы неприятность. Это — дети? — Никитка ткнул пальцем в пространство. — Нормально! Поставьте коробки — и на выход! — приказал он своим сопровождающим, те без звука поставили коробки и вышли, семеня, друг за другом.

Далила, не обращая на него внимания, понесла в ванную мальчика.

— А как дела вообще? — спросил Никитка.

— У мальчика понос, — сообщила Далила.

— Ладно, я оставлю телефончик, пусть мамаша позвонит и скажет, какая ей нужна квартира и где именно. Насчет хороших врачей, опять же.

Когда Далила вышла из ванной, в комнате и коридоре никого не было. Она положила мальчика, прошлась по квартире, посмотрела на уснувшего Кешу, укрыла его простыней. Вдруг, словно ей шепнули что-то страшное на ухо, Далила выпрямилась, побледнела и побежала в коридор.

— Мамочка моя!.. — Она стояла, схватившись руками за щеки, и смотрела на коробки. Потом решилась и опрокинула одну. Из коробки посыпались пакеты с цветными наклейками, банки с кофе, выкатилась, гулко стуча, бутылка дорогого вина.

Далила повалила вторую коробку, села на пол и перерыла упаковки с мясными нарезками и рыбой. Покатились, светясь в сумраке коридора, оранжевые шары апельсинов, вывалился неповоротливым животным черный виноград — огромной гроздью.

Далила без сил прислонилась к стене.

Длинно и громко позвонили в дверь. Сразу, как по команде заорали близнецы.

Далила встала, держась за стенку, подошла к двери, хотела посмотреть в глазок, но потом махнула рукой и щелкнула замком.

Перед ней стоял удивленный пожилой человек в форме. Он протягивал пакет с сахаром и разглядывал пол, засыпанный едой.

— Я тут сахар обещал, — неуверенно начал он. — Хотел спросить, не надо ли еще чего, вижу вот… вроде не надо.

Далила протянула руку и забрала полиэтиленовый пакет. Она стояла прислонившись в косяку, пока участковый спускался по лестнице вниз, потом оттолкнулась, подобрала с пола виноград и небольшую колбаску и побрела в кухню завтракать.

— Через пять минут! — пообещала она орущим близнецам и засунула две бутылочки донорского молока в электрогрелку.

Она вытянула поудобней ноги и смотрела сквозь пространство коридора в светлый прямоугольник открытой входной двери, жевала, пила кофе, пока в этом прямоугольнике не проявился силуэт женщины в легком платье.

— Что случилось? — спросила Ева, обходя валяющиеся пакеты и банки. — Все живы? Почему дверь нараспашку? Кто это набросал?

— Почему это у нас дверь нараспашку? — удивленно спросила Далила, тараща глаза. — Так не полагается! Дверь надо держать на запоре, вдруг пожалует какой-нибудь маньяк, наемный убийца например! — Она уже кричала.

— Он прошел через балкон, — буркнула Ева. — Не злись, я должна была быстро отследить, куда он поедет. Объяснять было некогда, с балкона — перекатом по земле, в машину — за пятнадцать секунд. Теперь я знаю, где он живет.

— Понятно, наемные убийцы ходят через балкон, но вот бандиты, например, доставка продуктов и цветов на дом, — они звонят в дверь. Я перековыряла коробки, испугалась, что там бомба. Милиция, опять же, когда сахар приносит, тоже звонит! Зачем вообще закрывать эту дверь! Здесь уже побывали все, кого только можно представить в страшном сне!

В дверь позвонили. Далила закатила глаза, Ева посмотрела в глазок.

Перед ней расплывалась в улыбке счастливая физиономия Илии, рядом с ним мультипликационно безобразилось, удлиняясь в разные стороны, незнакомое лицо молодой женщины.

— Не все! — крикнула Ева и открыла дверь.

— Нет, о нет! — закричала Далила из кухни, закрываясь руками.

— Мамочки! — крикнул подросший Илия. — Это же я, вы что, не рады?! — Он прикрыл за собой дверь и бросил на пол рюкзак. — Дети здоровы? Чем кормите?

— Ты же в Бельгии, — бормотала Далила. А Ева обняла его и крепко прижала к себе.

— Я сидел там, сидел, а потом подумал: чем они детей кормят? — Он отбивался. — Маленьких таких, а? Вот, и приехал!

— Мы как-нибудь обойдемся без тебя, — заявила Далила.

— Без меня, конечно, вы обойдетесь, но вот без молока!.. Короче, говорите быстро и не задумываясь. Коза или кормилица — крепкая здоровая девка?

— Какая девка, что за чушь! — Далила вытащила из грелки бутылочки и капала себе на руку молоком. — Какая коза?

— Ева, — серьезно заявил Илия, — я тебя спрашиваю: коза или кормилица?

Наступила тишина. Близнецы вдруг замолчали, Ева и Далила смотрели друг на друга. За дверью послышалось тонкое блеяние.

— Девка!! — хором перепуганно крикнули Ева и Далила.

Илия открыл дверь и распахнул ее.

— Здрасьте. — Им поклонилась, входя, молодая женщина в теле, с гладко зачесанными волосами, в летнем платье, белых носках и босоножках, с рюкзаком за плечами. — Это ничего, — сообщила она, посмеиваясь, — это я там — ме-е-е, это шутка.

— Знакомьтесь, Муся! — сообщил Илия, снимая с нее рюкзак.

— А где сосунки, а то я молоком заливаюсь? — спросила Муся и, пройдя мимо остолбеневших Евы и Далилы в комнату, расстегнула платье на груди и взяла на руки девочку. Раздалось громкое чмоканье. Женщина не садилась, ходила по комнате, рассматривая ее, а скривившемуся мальчику сунула соску, которую подняла С пола и облизала.

— Не-е-е-т!! — закричала страшным голосом Далила, хотела броситься к женщине, но ноги ее подкосились, она села на пол.

— Не ори, детей испугаешь! — шепотом сказал Илия, поднял с пола продукты и стал относить их в кухню. — Пусть покушают в тишине. И чего орать? Девка здоровая, чистая, и вообще… Ничего с детьми не случится до семнадцати лет. Разоралась.

Ева, пошатываясь, добрела до кресла и упала в него, тупо наблюдая, как Муся улыбается ребенку розовым ртом, кивает и напевает что-то, расхаживая туда-сюда.

— Подержи, пока отрыгнет маленько. — Она протянула Еве девочку и пошла к кроватке.

— Так быстро? — Ева почувствовала налитой крепкий животик.

— А чего там валандаться? А этот, верно, мальчонка? Ишь сердитый какой! Ладно, не гунди, я тебя теперь первого брать буду, ишь сердится. Чего сердиться, у меня две соски, одна — всегда твоя!

В дверь позвонили.

— Не открывай эту дверь! — зашипела Далила. — Не открывай ее, это проклятая дверь!

Это таксист, — вздохнул Илия, — заплати, а то у меня — ни копейки.

Когда щелкнул замок двери, Пеликан напрягся и затаил дыхание. Отстрельщик не вошел в комнату сразу, сначала включил набираться ванну, разобрал рюкзак, потом только отцепил Пеликана от трубы, не глядя на него. Пеликан открыл было рот, но вовремя удержался от вопроса, прикусив губу, чтобы не улыбнуться. Нос отстрельщика Хрустова опух и изрядно увеличился в размерах.

— Свободен, — буркнул отстрельщик, раздеваясь.

— А куда я пойду? Меня же первый милиционер загребет и тогда уж точно посадят на полную катушку! До этого я так, вроде хулиганил помаленьку. А теперь — побег. Спасибо вам.

Хрустов заперся в ванной, Пеликан поставил чайник, быстро, стараясь не шуметь, подставил табуретку и пошарил рукой на навесных полках над входной дверью. Он достал оружие Хрустова и понюхал тяжелый холодный ствол. Очень довольный собой, положил пистолет на место, створки, чуть пискнувшие, закрыл, табуретку убрал и пошел на кухню приготовить чего-нибудь горячего.

— Пеликан! — крикнул Хрустов из ванной. Пеликан вошел. Отстрельщик лежал в пене и смотрел на него повеселевшими глазами.

— Потри спинку, раз ты тут околачиваешься. — Разноцветные пузыри лопались на желтой мочалке.

Пеликан присел на край ванны и взял мочалку. Он открыл было рот, чтобы поинтересоваться для приличия, как прошла операция, раз уж Хрустов повеселел, но был схвачен крепкой ладонью сзади за шею, совершил в воздухе переворот и через секунду плюхнулся в пену спиной на Хрустова.

— Ну вот что, мальчик, — Хрустов зажал его голову рукой, Пеликан разевал рот, задыхаясь; он дергал ногами, взбивая цветные пузыри, — скажи-ка мне честно, зачем ты взял мое оружие?

Пеликан как только мог сильно замотал головой из стороны в сторону.

— Не брал, значит… — Хрустов встал, вышел из воды и пены, волоча за собой Пеликана полузадушенным котенком. Он подошел к двери. Ему не нужна была табуретка. Нашарив рукой на полке над дверью свой пистолет, укутанный в шарф, Хрустов Пеликана отпустил, и тот шмякнулся на пол мокрой кучей.

— А зачем ты сюда лазил?

— Я только хотел узнать, убили вы ее или… — Сидя на полу, Пеликан потирал шею. Наливался кровью намотанный на ухо тампон.

— Вот так вот, да? Узнал?! Пеликан пожал плечами.

— Ну что за день такой! — воскликнул Хрустов, меряя большими шагами коридор, разбрызгивая лужи. — Как ты это узнал?! — закричал он, нависая, голый, над Пеликаном.

— Дуло понюхал, — прошептал Пеликан, Съежившись.

— Так, спокойно, — погладил себя по животу Хрустов, — спокойно. Я должен помыться, отдохнуть пару часов, потом уйти по делам. Куда прикажешь тебя деть, если ты во все мои тайники суешь свой клюв?!

— Ну не знаю, — задумался Пеликан. — Я могу в принципе позвонить друзьям и найти, где отсидеться.

Хрустов вошел в кухню через десять минут, в пижаме:

— Я решил так. Оставайся у меня сколько хочешь. Чуть позже я придумаю, как тебе из этой ситуации выбраться. Из дома не выходить. Если сюда ворвутся и тебя возьмут, скажешь — попутали, не того из больницы выдернули.. Ври что хочешь. Но если ты еще раз сунешь свой…

— Клюв, — подсказал Пеликан.

— …в мои вещи или мои дела, скажешь кому-нибудь про меня, просто намекнешь!

— Я понял, — радостно сообщил Пеликан, — я тут пельмени сварил из пачки и салат сделал! Хрустов устало выдохнул и сел за стол.

— Начни с крокодила, — предложил он, подвигая к себе тарелку.

— Его звали Пикассо, — вдохновенно начал Пеликан, — но начать лучше с добермана по кличке Чика.

И Хрустов задержал вилку с пельменем на полпути.

— Не ложися на краю, придет серенький волчок! И ухватит за бо-чок! В серый лес поне-сет, колыбельку не най-дет и положит ночевать на еловую кровать, а на ней так колко спать… — пела тихо Муся, раскачивая кроватку и глядя с любовью на стоящий рядом журнальный столик. Ненавязчиво, просто чтобы напомнить о себе, пробили часы девять раз.

Спали близнецы, спала Ева рядом на тахте, в соседнюю комнату была открыта дверь, там спала Далила и хмурила брови во сне. Илия и Кеша ушли гулять: утро было отличное, ветреное.

На журнальном столике расположились впритык друг к дружке: два кекса с изюмом, один торт со взбитыми сливками и желе под прозрачной пластмассовой крышкой, три надкушенные колбасы — разные, открытая упаковка йогурта, вповалку лежали персики и виноград, сдобные булочки, большой кусок сыра в дырочках и золотистая копченая рыбина.

А чайники — большой и маленький, заварочный, — стояли на полу.

К девяти утра Карпелов знал, вернее, почти точно знал, где живет Ева Курганова, теперь Ком-лева, уже седьмой день замужем и имеющая детей. Троих. Что с этой информацией делать, Карпелов еще не решил. Просто так, без подробных инструкций и донесений, засаду у нее дома на Хрустова не сделаешь. Он ждал звонка Января, пил кофе и слушал тишину. А когда Январь позвонил, Карпелов разрешил себе оттянуться и, не дав тому сказать ни слова, сообщил все, что узнал про Курганову.

— Понятно, — обиженно протянул Январь, — как узнали?

— Это элементарно, — передразнил он своего опера, — нужно только иногда ходить в баню, играть по маленькой в картишки, раз в год слазить в гору, но без напряга, в сентябре стрелять уток и зайцев, летом — шашлычки у речки. Ну а кто с детьми, у тех достаточно, чтобы дети дружили. Любая информация по телефону за два часа. Впечатляет?

— Ладно, — завелся Январь, — а Вареный Киллер — это вам что-нибудь говорит?

— Сдаюсь, — засмеялся Карпелов.

Через час Карпелов сидел в квартире Января, окна были распахнуты настежь, где-то недалеко играла гармонь и весело галдели невидимые люди.

— Что, вот так запросто выдернул информацию о секретной группе борцов за незаконную справедливость? — Карпелов, не веря глазам, листал отчеты почти мифической группы «Белые Погоны».

— Люди работают, — угрюмо бубнил Январь, — а мы с вами как клоуны на ярмарке, честное слово! Вы — по кладбищам промышляете, стол завален донесениями о смерти кошечек и собачек, весь отдел смеется! Я на четвереньках в пять утра ползаю по заброшенной стройке, ищу то, не знаю что! А у них? Вы только вслушайтесь! «Золотая Жаба»… «Вареный Киллер»… Коррупция в органах, неотразимый красавчик, уничтожитель жен…

— Не отвлекайся. Можешь объяснить, как ты это выдернул?

— Фантазию можно употребить? — поинтересовался Январь, стуча ложкой по жестяной банке, выколачивая последние крохи кофе.

— Употреби, — Карпелов не имел ничего против фантазии, — только объясни сначала. По поводу чего собираешься фантазировать. Насколько я, необученный, понимаю, единой справочной системы для всех служб сразу пока не сделали?

— Не факт, — заявил Январь, а Карпелов улыбнулся, потому что Миша копировал его, сам того не замечая. — Мы с ребятами поставили самый большой поиск по паролю, ну, по имени. Ева Курганова. Если что имелось с этими словами в любой информационной системе внутренних дел, разведки, безопасности, оно должно было всплыть.

— Как, ты хочешь сказать, что такая система есть?!

— Давайте по порядку. Сначала объясняю, как я ищу. Потом — где. С хорошим процессором и талантом можно влезть в любую систему. Для этого делаются программы. Вся проблема только в том, что мест, где стоят мощные процессоры, мало. На дом такой не купишь — разоришься. Значит, нужны программы, которые «катают» коды не несколько дней — таких завались, — а несколько часов. И самая малость — попасть на сильный процессор. Помните дело банковского мальчика?

— Девяносто шестой, — пробормотал Карпелов, — похищение денег, фальшивые авизо.

— А мне старлея дали за то, что особо поинтересовался границами поиска. Мальчик изображал ночного уборщика и на факсе дежурил, потому что факсы по ночам намного дешевле, вот банк и нанял человека кнопки ночью переключать, чтобы в рабочее время не занимать телефон. Мальчик мало того что кучу денег переправил из разных мест, он уже на третий месяц дежурства стал информацией торговать, вскрывал коды, пользуясь самой сильной системой.

— И ты сейчас, вот так?.. — Карпелов уже только жестикулировал.

— А что было делать? Вы так уверены в моих способностях, стыдно было не подтвердить.

— Ладно, ты нарушителя закона особо не изображай, объясняй, не отвлекайся!

— Я ставлю программу. Поиск по паролю на любую открытую и закрытую систему. На закрытой системе ставлю «ласточку» — следующую программу. И так — до упора. При сильном процессоре одновременно могут отрабатываться до восьми «ласточек», при слабом — одна за неделю.

— И сколько этих птичек было на Курганову?

— На Курганову было три «ласточки». Одна — в «Белых Погонах», самая интересная. Одна — ее личное дело в управлении, еще одна — спецдосье ФСБ, они там подозревали ее в умышленном убийстве Феди Самосвала в Турции.

— Подожди. Ты меня очень удивил. Сегодня — суббота? — Карпелов задумчиво проводил рукой вперед-назад по ежику на голове.

— Суббота, — кивнул Январь.

— Я так понимаю, если ты хочешь влезть к кому-нибудь в компьютер, то этот компьютер по крайней мере должен быть включен!

— Если он передал всю свою информацию в общий информационный центр, то он мне не нужен.

— Значит, центр есть? — Карпелов честно пытался понять.

— Вы читали мое личное дело? — поинтересовался Январь. — Я пришел в отдел по особо важным преступлениям из специального информационного отдела Совета безопасности при правительстве. Меня назначили проконсультировать вашу группу на этом деле с банковским мальчиком, ну я и попросился потом к вам. Знаете, сколько народу работало в этом информационном отделе? Четыреста двадцать человек только в одну смену. А их, смен, было три. Никто толком не знал, какого рода информацию обрабатывает, потому что конкретно на твой компьютер поступал какой-то объем, ты его сортировал по символам, ну, по словам определенным, именам, и все. Отсортированный материал шел следующим сортировщикам и так далее. Вам это ничего не напоминает?

— А что это мне должно напоминать? — удивился Карпелов. — Январь, ты как попал в этот центр?

— Из армии. Я служил на флоте, специальные системы наведения и поиска. Отличник боевой и так далее. Не отвлекайтесь. Меня сразу удивило, какого рода бумажки я на экране сортировал, вернее, сортировала программа, а я отслеживал. И почему это вам ничего не напоминает? Вспомните, вы ставите квартиру на прослушку, слушаете неделю, две, потом ваш слухач прогоняет записи и выдергивает то, что ему нужно, из большого количества материала по отдельным словам, именам, ну?

— Чего — «ну»? Ты еще советскую систему вспомни, там некоторых месяцами слушали.

— Отличный пример. А потом все, что записано, прогоняли быстро на кодовое слово или имена.

— Точно, — пробормотал Карпелов.

— А теперь представьте, что все документы, бумажки, любовные письма, приказы и заявления всего нашего народонаселения поступают в одно место. Вы должны отловить в этом месиве то, что представляет интерес для органов безопасности.

— Подожди, как это — поступают? Откуда? Ты хочешь сказать, что владельцы этих бумажек не знают, что…

— Конкретный пример. Странно было бы предположить, что секретная организация, такая как, например, «Белые Погоны», честно отправляет копии всех своих протоколов, приказов — ну, я не знаю, всего, что пришлось записать! — в какое-то место для отчета. А я выдернул ее записи. Случалось, что, работая в центре, я читал в одну смену до сотни листов стихов, бухгалтерских отчетов и распоряжений с грифом «особо секретно» одновременно!

— Как это? — Карпелов почувствовал, что тупеет. — Как это попало в этот твой центр?

— Как, как… Я сам дурел. А сегодня мне пришла в голову одна мысль. Это из области фантазии, я говорил. — Январь замолчал, перегнулся через подоконник и вдруг спел в прямоугольник окна, в границу лета, шумной жизни и комнаты в шестнадцать квадратных метров:

— Летят утки… Ле-е-етят у-утки и-и-и два гу-уся-а-а.

— Январь, гони свою фантазию немедленно!

— Ксероксы.

— Это все? — спросил Карпелов через несколько минут полного молчания.

— Все! — Январь явно гордился собой.

— Ну так, значит, иду я отксерить нужную мне справку или копию какую, и что дальше?

— Все, что ксерится или идет по факсу, поступает через специальную систему сканирования на общий информационный компьютер, единый для установленных систем. Только об этом никто не знает.

— Что, все ксероксы, которых как собак нерезаных в каждой подворотне?..

— Все небольшие личные сканеры, все ксероксы и факсы издательств и бухгалтерий, заводов, казино, банков и так далее. И я еще не придумал точно, может, этот универсальный сканер стоит и на принтерах.

Карпелов, задумавшись, представил себе огромную, натянутую порванным чулком паутину на всю похудевшую тушку его любимой страны.

— Но ты же не знаешь точно, откуда поступала та информация, которая обрабатывалась в этом твоем центре!

— Вы просили фантазию, и поподробней. Объясните, если можете, по-другому, откуда еще в одну кучу могут свалить неисчислимые любовные романы, бухгалтерские отчеты обувной мастерской, копии финансово-лицевых счетов и исковых заявлений в суд, детские рисунки с поздравлениями папы с днем рождения и подробные отчеты частных детективных агентств? А проверить, насколько я прав, можно только опытным путем. Но я еще это толком не обдумал. Будем проверять?

— Что? — не поверил своим ушам Карпелов.

— Я говорю, что если вы желаете точно убедиться, прав я или нет, то в свободное от основной работы время можем создать группу. По выяснению незаконного использования электронных систем для тотальной слежки за населением России, что противоречит конституционным правам этого самого населения.

— А нельзя просто покопаться в каком-нибудь первом попавшемся ксероксе и найти этот твой, как его… сканирующий приборчик? Когда вообще его туда засовывают? У нас вся техника зарубежная, не могут же официально проводить такой заказ?!

— Покопаться нельзя, — авторитетно заявил Январь. — Это может быть крошечная плата. И ставят ее, конечно, здесь.

— Знаешь… — задумался Карпелов и вдруг спросил:

— А ты меня не разыгрываешь?

Январь неопределенно пожал плечами, но смотрел честно и грустно.

— Давайте решим точно, чего мы хотим, — предложил он, — по Кургановой.

— Говори, что узнал. — Карпелов нахохлился, ему вдруг стали неприятны все эти отдыхающие рядом люди.

— Принята в «Белые Погоны». От работы была отстранена, переведена в страховую компанию. После убийства офицера ФСБ, как помните, покончила с собой. В посмертных списках числится.

Дальше — неувязочка у них вышла. Из одного протокола «Белых Погон» выходит, что ее кандидатура большинством при голосовании выбрана для уничтожения Вареного Киллера. Три дня назад. Особо секретная информация, — усмехнулся Январь. — Я поставил на поиск «Вареный Киллер». Очень интересно. Но работка не для нас. Чисто мальчик делает, не подкопаешься. Дамочки с ума сходят.

— Я знаю, — устало перебил его Карпелов. — Поехали?

— Поехали, — легко подхватился с места Январь. — А куда и зачем?

— Покажем фотографию Хрустова матери Пеликана. Если я угадал, поедем знакомиться с неотразимой женщиной из журнала.

— А как вам удалось насчет адреса?

— Это просто было. Моя любимая женщина сказала бы, что мужики хорошо посплетничали. Я узнал, кого хоронили тогда на кладбище. Отдел убийств Центрального округа. Женщина умерла при родах. Двойня. Сразу после похорон муж побежал в загс и женился. Из своей квартиры выехал, детей из роддома забрал, хотя перед этим оформлял как отказников. Кто же живет в его квартире? Новая жена. Ева Николаевна Комлева, с детьми. Кстати, их у нее трое, да, да! — Карпелов кивал остановившемуся и открывшему рот Январю. — Третий ребенок тоже не ее, она вывезла его из публичного дома Хамида-Паши, усыновление по всем правилам не проведено, но документы поданы. Мальчику пятнадцать лет или около того.

А вдруг все-таки это не она?

— Ну, я думаю, мы ее и одетой узнаем. А теперь, уж прости меня за тупость, не мог бы ты коротко и ясно ответить на мои вопросы. Ты залез в какой-то охраняемый банк в субботу?

— Нет, — коротко и ясно сказал Январь.

— Как на твой компьютер поступила информация?

— Проводник.

— Ну ты не до такой степени, ты глаголы-то употребляй! — повысил голос Карпелов, выезжая со двора.

— Знакомый парень дежурит в банке с «пентиумом» шестисотым, я передаю ему дискету с кодами, он гонит информацию на проводник — другому парню, у него защита сильная, а тот уже — мне.

— Защита — это?..

— Защита — это чтобы меня не вычислили.

— Ты все узнал, не выходя из квартиры?

— Так точно.

Карпелов вздохнул с облегчением.

— Если честно… — сказал, видя его облегчение Январь, — я все-таки нарушил закон.

— Спасибо тебе, хлопчик, за твою честность! Ты же только что сказал, что в помещение не проникал?!

— Дискета с кодами. Это было трудно, но я ее вынес тогда. Когда из центра увольнялся. Если бы вы были специалист, вы бы сразу поняли. И еще. Если у них в банке работают специалисты, а я думаю, что это так, — они могут узнать, что в процессоре копались. Я защитился как мог, но при специальном расследовании можно все раскрыть.

Для Карпелова все, что говорил Январь, было как лекция по лингвистике, которую он честно прослушал в университете на семинаре филологов, уговаривая себя не заснуть. Потому что всхрапнуть боялся.

Мать Пеликана, уставшая и потная — стирала, взяла фотографию Хрустова за самый кончик мокрыми руками, сдувая со лба колечки когда-то рыжих, а теперь изрядно поседевших волос. Она кивнула головой, смотрела на Карпелова влажными испуганными глазами, но не задала ни одного вопроса про сына и стояла в дверях, пока они спускались по лестнице вниз.

Карпелов и Миша Январь ехали потом молча, и через полчаса майор заглушил мотор в старом дворике. Он вздохнул и развернулся к сидевшему рядом Январю:

— Приехали. Вон подъезд. Вон там, на втором этаже балкон и окна.

— А вот и она, — пробормотал Январь, сползая как можно ниже в машине.

Легкой трусцой мимо пробежала женщина в мокрой открытой майке, облегающих, до колен, эластичных трусах с полосками по бокам, в кроссовках на босу ногу. Она остановилась возле скамейки у подъезда и стала что-то делать со шнурками. На две секунды ее закрыла подающая задом синяя «Волга», Карпелов чертыхнулся. «Волга» проехала — у подъезда никого не было.

— Мы не сможем ее пасти, — сказал Карпелов, вздохнув, — хоть охрану приставляй! Проще всего — подойти и рассказать про…

В этот момент дверь возле Миши Января открылась, и сам он, судорожно дергая руками и ногами, выполз боком в эту дверь, словно его вытащил невидимый смерч. Карпелов выдернул из кобуры под мышкой оружие и медленно вытянул голову, чтобы рассмотреть, что происходит возле машины.

Красавица из журнала сидела на земле, расставив коленки, между которыми лежал, раскинув ноги в стороны, Миша Январь. Голова его была зажата правой рукой женщины под подбородком, а ее левая рука напряженной ладонью чуть касалась уха Миши, готовая в любой момент быстрым движением помочь правой свернуть шею. Женщина смотрела сквозь стекло на Карпелова грустно и устало.

— Положи оружие на сиденье и выходи, — сказала она медленно и очень тихо, одними губами, но Карпелов все понял.

— Мы друзья, — прохрипел Январь. Он слышал запах ее пота, но рука, которая его держала, была сильной и спокойной.

Карпелов вышел, отметив краем глаза возню детей неподалеку на площадке. На балконах топтались люди, некоторые переговаривались друг с другом, где-то орал телевизор и визгливо мучилась скрипка в судорогах гамм. Он отметил красоту и необычность позы, в которой застыла странная скульптурная группа на земле, особенно ему понравилось, что руки Января прижимались к земле кроссовками у самых кистей. Волосы женщины были стянуты резинкой в маленький хвост, на лбу — повязка от пота. Она дышала, приоткрыв рот, но не судорожно и тяжело, а…

Профессионально, да, именно так, медленно прогоняя воздух сквозь сжатые зубы.

— Я был на кладбище, помните меня? — Миша пытался вести беседу. Он хотел поднять голову и рассмотреть напряженными глазами лицо женщины над собой. Его прижали посильней.

— Майор Карпелов, особо тяжкие Западного округа, — Карпелов показал пустые ладони, — пошли в машину, там удобнее разговаривать. Тебя ищет киллер Хрустов, ты у него в списке неотложных дел последней записью. Приехали предупредить.

— Почему вы меня фотографировали на кладбище? — Ева не пошевелилась.

— Привидение, — просипел как мог Январь. Ева отпустила его голову.

— Что?!

— Если вы — привидение, — Январь боялся пошевелиться, — то на фотографии не проявитесь, а если серьезно, мы там были на задании, собачку мы там хоронили.

Ева расставила ноги пошире, и Январь потряс затекшими руками. На запястьях отпечатался фигурный рисунок от подошв кроссовок. Подошел Карпелов и дернул его на себя за руку, помогая встать. Он протянул руку и женщине, она посмотрела на него несколько длинных секунд, у Карпелова холодком по спине пробежал восторг на грани ужаса от неестественного цвета ее глаз.

Ее ладонь была маленькой и сильной, слегка шершавой и грязной. Карпелов понял, что она подбиралась к их машине почти ползком.

— Наемник Хрустов… — начал было Карпелов в машине, когда женщина села сзади, не закрывая дверцу, но она перебила.

— Хрустов — это моя печаль, — сказала она, — я с ним разберусь сама. Как вы меня нашли?

Мужчины задумались.

— Если мы вам все расскажем, — начал Январь, вздохнув, — это долго и полный бред.

— Ты только фантазию не употребляй, я тебя умоляю, — перебил его Карпелов.

А глаголы? Глаголы можно?

Вечерело. Дима Куницын смотрел в открытое окно в кабинете начальника разведки. Он прошел инструктаж, получил командировочные деньги, отчитался письменно по поводу последнего задания и теперь краем уха слушал монотонный бубнящий голос начальника. Ему сказали, кто будет курировать отдел после смерти генерала Горшкова. Здесь Дима перестал разглядывать неподвижные листья в раме окна и напрягся. Ему сообщили, что агент — то есть он — никогда начальника видеть не будет, задание получать по абонементному адресу, при возникновении проблем звонить по определенному номеру телефона. Ему назвали пароль и предложили самому разработать легенду и облик.

Это было что-то новенькое. Генерал Горшков с удовольствием обсуждал все с Димой, сам прикидывал его имидж и стиль поведения, иногда даже давал некоторые советы по обращению с женщинами и — что самое главное — стоял за него горой в случае непредвиденных обстоятельств. Новый начальник назвал номер его счета в банке. Без всякого выражения пробубнил, что лично он ни в разработках операций, ни в контроле их проведения участвовать не будет, а человека, непосредственно курирующего Диму, называть не может в целях безопасности. Дима внимательно смотрел в этот момент в усталое морщинистое лицо, он подумал, что подобная конспирация может означать и то, что его боятся. Чьей безопасности?

Начальство Димы, действительно, понять, почему и как произошло убийство генерала, не могло. Жена Горшкова показания свои бесконечно меняла, на одном из ее допросов всплыли странные сведения о том, что Дима Куницын был на даче, жена генерала, истерично визжа и размазывая по лицу слезы, кричала, что поругалась с Димой, поэтому все и произошло, «…вы что, не понимаете?!». Шофер генерала, мужик большой и сильный, признался, что жена начальника любила при случае его слегка раздеть и отхлестать плеткой. Употребить эту информацию в интересах следствия следователю пока не удалось.

Глядя в спокойное лицо молодого офицера, генерал испытывал странное чувство опасности. Он не понимал мужской красоты, просто наружный облик никогда не вызывал у него никаких чувств. Только говорящий, что-то делающий человек как-то определялся. Генерал видел, как Дима стреляет в тире, как он ходит, разговаривает, однажды он с Димой ехал в автомобиле, они сидели на заднем сиденье, рассматривая документы, шофер не правильно ушел от буйного водителя, машину занесло. Дима навалился на генерала, закрывая своим телом, пришлось его поблагодарить, когда они остановились, но даже тогда генералу казалось, что он видит просто портрет — набросок лица на белой бумаге несколькими линиями гениальной разметки. Иллюзия идеального образа мужчины.

Дима поинтересовался, сколько человек будут знать о его следующем задании. Генерал объяснил ситуацию так. Он направил свой запрос руководству. Руководство, прикинув все обстоятельства дела, решило воспользоваться именно «специалистом узкого профиля в силу специфичности ситуации», назначив куратора.

Усмехнувшись после такой формулировки, Дима слушать генерала перестал. Под монотонно бубнящий голос он быстро прогнал все известное ему по той самой ситуации, в силу «специфичности» которой ему предстояло за день стать брюнетом, изменив не только цвет волос, но и оттенок кожи, отрастить, а сначала наклеивать тонкую «сутенерскую» полоску усов, улететь во Владивосток, найти искомую женщину, выяснить, какой тип мужчин ей наиболее нравится, изменить внешность, если его латиноамериканский вид страстного любовника не то, что надо, и так далее, и так далее…

И все это потому, что где-то в океане разломился пополам танкер «Задорный», заливая огромное пространство воды у японских берегов нефтью. Япония предупредила российскую сторону о необходимости тщательного расследования. Мэр Владивостока — человек заводной и принципиальный — предупредил, что не собирается отдуваться за нечистых на руку дураков из пароходства, разрешивших списанному по технической документации танкеру загрузиться нефтью и выйти в море.

— Почему это, — спросил Дима, — я занимаюсь гражданскими проблемами? Это ведь не имеет никакого отношения к военной разведке?

А потому, доходчиво объяснили ему, что он должен в целях собственной безопасности уехать на некоторое время из Москвы подальше. Это раз. И вообще, так как он является редким специалистом своего рода, пора ему выходить на более высокий уровень и решать проблемы всей страны. Это было два.

Гриша Покосов бомжевал недалеко от Курского вокзала. Жил он с двумя молоденькими парнишками под стропилами моста. Первые ночи были фантастически ужасны: содрогаясь от каждой проехавшей машины, мост вибрировал, тело откликалось на эту вибрацию, посылая в мозг сигнал тревоги. Сколько Гриша ни уговаривал свой простуженный организм, что это просто машина проехала — не землетрясение, не взрыв, — организм ему не верил. Только на пятые сутки тело смирилось и перестало вырабатывать адреналин, Гриша научился не дергаться от каждого содрогания моста, а просто отмечать в полусне: «КамАЗ груженый», «легковушка» или «много-много мотоциклов» — это обычно бывало по четвергам около полуночи.

Жившие с ним мальчики Гришу уважали, приносили ему еду и рассказывали о своем способе зарабатывания денег. Они «проститутили», как говорил Гриша, на вокзалах и в подворотнях, в квартиру на ночь их снимали редко. Гриша покорил их навек, когда сработал два передатчика на батарейках. Теперь братья могли разговаривать на расстоянии, имея всего-то лишнюю пуговицу на одежде, пластмассовую затычку в ухе плюс маленькое устройство, прикрепленное липучкой под волосами на голове, и прийти друг другу на помощь при необходимости.

Город изнывал от жары, полуголые люди кучковались около прудов и редких работающих фонтанов, а Гриша заходился в кашле каждые полчаса и бродил между ними привидением в расстегнутом длинном и замызганном плаще. Отросшая борода, шелковый цветной платок под нею, под плащом жила на худом теле Гриши отличная джинсовая ковбойка, когда-то элегантно-серая, джинсы тоже имели хорошую родословную, но ступни потели в огромных рваных кедах. Белья нижнего Гриша не имел и однажды едва убежал от разъяренной толпы, забыв застегнуть ширинку после облегчения по-маленькому.

Вспоминая последнее испытание своего изобретения, Гриша жалел погубленный прибор. Ему очень хотелось узнать, нашли ли чего милиционеры в корыте с бетоном. Мальчишку, который пострадал при испытаниях, Гриша вспоминал с удовольствием и сочувствием. Потому что Пеликан честно предупредил Гришу об опасности, передавая свое телефонное сообщение на пейджер. Перестановка слов. И все дела. Через полчаса после его звонка Гриша уже закреплял свою стрелялку на стройке.

Переждать бомжом ему надо было месяца два. Но все сильней и сильней содрогалось в температурной лихорадке по ночам худое тело. Гриша стал опасаться, что умрет без горячего питания и нормальных условий. Он обложился газетами и читал объявления до помутнения в глазах. Интересовали его в основном «сниму дачу на лето» и «требуется хорошая няня с помощью по хозяйству, проживание за городом».

Заплатив за час пользования в «Интернет-кафе», Гриша поставил принесенную с собой дискету с программой справочного поиска и узнал все интересующие его адреса по номерам телефонов. Братья вошли в дело и пять дней вызванивали в двери намеченных квартир, хозяева которых, как предполагал Гриша, либо нашли дачу, либо помощницу по хозяйству, с которой уехали за город. Из пятнадцати вариантов пять квартир отпали в первый же день — были сданы или находились в элитных домах с консьержкой, еще пять пустели только с вечера пятницы и до вечера воскресенья, их Гриша решил иметь как более или менее гарантированный вариант, три регулярно посещались соседями — цветы, рыбки, пустые почтовые ящики. Только в двух случаях за пять дней с четверга до вечера понедельника никто не откликнулся на телефонный звонок и звонки в дверь.

Утром в субботу Гриша осмотрел выбранную дверь и определил тип замка, поехал в гараж автобазы к брату, попросил постоять у станка полчасика. Брат Гриши, огромный рыхлый молчун, ходил сзади, сопел, но ничего не сказал про допрос в милиции и обещание позвонить, как только Гриша объявится. Он пожалел его. Из-за запаха в основном. Пахло так, словно Гриша писает в штаны, а ночует в мусорном баке. По длинным волосам, свисающим сзади на нелепый огромный плащ Гриши, кое-где прогуливались вполне упитанные вши.

— Ты это… — собрался с духом шофер, когда Гриша уходил, — ты того… Сам понимаешь, не очень… Если что — сразу!.. — и сунул ему деньги.

К полудню Гриша открывал металлическую дверь, пользуя несколько заготовленных ключей по очереди. Один из братьев стоял на лестничной клетке этажом выше, а другой — на улице. Гриша потел и обмирал от слабости, но замок наконец тихо щелкнул, и он вошел в темное пространство квартиры, которая оказалась двухкомнатной, ухоженной, со слабым запахом женской косметики и духов. Стараясь не шуметь, братья набирали ванну, холодильник был отключен. Главный сюрприз ожидал Гришу, когда он толкнул на себя закрытую дверь второй комнаты. Он даже застонал от удовольствия. С письменного стола на него смотрел черный квадратный глаз монитора. Монитор стоял на компьютере, рядом находился дружок-принтер и фотография в рамке молодой смеющейся женщины с ребенком.

Вечером в субботу Ева тщательно одевалась в ванной, слушая, как переругиваются Далила и Илия. Неподвижная — статуэткой Будды — Муся сидела на маленькой скамеечке перед телевизором, расставив в стороны коленки, уставившись в экран застывшим взглядом и забыв про маленький нож и картошку в миске.

— Я не хочу, чтобы мой ребенок ходил с тобой по разным местам. — Далила открыла дверь ванной и зашвырнула не глядя пеленку в корзину. — Он слишком мал, чтобы быть твоим другом, оставь его в покое!

— Почему бы тебе не спросить у Кеши, что он хочет. — Илию было плохо слышно.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой. Я сказала — нет.

Несколько секунд тишины, потом дверь ванной распахнулась, Далила с безумным лицом сказала, еле двигая губами:

— Он… он ребенка носит по комнате за ноги вниз головой!..

— Прекрати. — Ева зачесывала мокрые волосы.

Далила только глотала ртом воздух и делала движения руками.

Ева вздохнула и прошла в комнату близнецов. Илия положил одного ребенка на пол манежа, осторожно захватил ноги у щиколоток другого и медленно поднял вверх. Ева сразу угадала, что это была девочка: у нее уже был свой, отличительный от брата жест — она засовывала в рот не большой палец, а мизинец, что и продемонстрировала в такой необычной позе.

— Только не заори, а то испугаешь! — Илия говорил спокойно, немного раскачал, потом опустил девочку на пол манежа. — Чего это твоя подруга такая нервная, все время орет? Это детям вредно.

— А таскать их вниз головой — не вредно? — просипела все еще бледная Далила.

— Представь себе — нет, специалист по уходу за маленькими детьми! А как ты их подмываешь? Ты сделаешь из них сексуальных маньяков!

— Минуточку, — решила вмешаться Ева, но ее оттеснили в коридор. Далила, резко покраснев и агрессивно заматывая свои волосы в крученый канат, пожалуй, собиралась врезать противному мальчишке как следует. Это чувствовалось на расстоянии, Илия прятался от нее за манежем.

— Ну у тебя же должно быть медицинское образование! — почти заискивающе говорил он. — Разве я тебе не говорил, что главное в человеке — это его половые органы. Таких маленьких надо подмывать изо рта! Не рукой, не струей воды, пусть Муся скажет. Муся!

Муся, застыв, смотрела не моргая репортаж с места какой-то аварии на кольцевой.

— А писать ты на них еще не писаешь? — закричала Далила. — Изо рта, вы только послушайте!

— Она опять орет, дети не должны жить в такой обстановке! — Илия обратился к Еве. Ева посмотрела на детей. Радостные и толстопузые, они изучали друг друга, повернувшись головками.

— Люди, — сказала Ева, — я вас люблю, честное слово, ну как же я вас люблю!

Она подошла к телевизору и выключила его. Муся дернулась и осмысленно осмотрела очищенную картошку и нож в руке.

— А чего к картошке будет? — спросила она, вставая. — Рыбу я уговорила еще в обед.

— Я так рада, что вы все со мной. У меня дом, дети, мне так хорошо с вами! Я даже мечтать о таком не смела раньше. — Ева обняла одной рукой Далилу, другой прижала к себе Илию.

— Или он — или я, — заявила Далила.

— Она угробит детей, — зловеще изрек Илия.

— Ты же только что вещал, что до семнадцати лет с ними ничего не случится, великий прорицатель! — съехидничала Далила.

— И пирога никакого нет, — крикнула Муся из кухни, — чего с чаем будем прикусывать?

— Ну хотите, я никуда не пойду сегодня вечером, будем пить чай, разговаривать? — спросила Ева невинно.

Илия и Далила освободились от ее рук и только тут заметили, что она одета в обтягивающий черный трикотажный костюм, волосы тщательно зачесаны, а на животе под грудью маленьким рюкзачком висела кожаная сумка — лямки перекрещены на спине.

— Слушай, — угрожающе выставила вперед указательный палец Далила, — не делай этого, мы с ним справились сегодня только потому, что он был ошарашен! Теперь он в курсе, где ты и как, он успокоился и опять стал специалистом, это я тебе как психолог заявляю, он все обдумал и готов к действиям!

— Да ничего с ней не случится! — махнул рукой Илия. — Пусть прогуляется.

— Заткнись! Ева, я серьезно! Обороняясь, ты хотя бы перед собой будешь чиста! Ну пристрели своего Хрустова, когда он опять сунется, сразу, без разговоров! Просто будь готова.

— Твоя подруга — маньячка, — доверительно сообщил Еве Илия.

— Или он — или я, — вздохнула Ева, надевая легкую ветровку.

— Не надо за ней ехать, — сказал Миша Январь Карпелову, но у того уже загорелись азартно глаза, он смотрел, напрягшись, в темное пространство двора, — там почти невидимый силуэт копался возле дорогой иномарки.

Ева выключила в салоне машины свет, но Карпелов узнал ее, когда она появилась в ярком освещенном прямоугольнике двери, выходя из подъезда.

Выехав на дорогу, Ева рванула легко и плавно среди горящих фонарей. Карпелов знал, что сильно превышать скорость она не будет, чтобы ее не остановили, поэтому особенно не беспокоился.

— Не надо за ней ехать, — сказал Миша второй раз.

— Звездочка тебе как минимум, если Хрустова возьмем, — пообещал Карпелов.

— Тормозит, — показал пальцем Январь.

Ева мигала правым поворотом, прижимаясь к бордюру. Она остановилась, и Карпелов с Январем проехали мимо с глупейшими минами, стараясь не смотреть в ее сторону.

— Отъезжает, — сообщил Январь, глядя в зеркальце. — Не надо нам за ней…

Он не договорил. Ева уже ехала рядом, в опущенное боковое стекло хорошо был виден ее профиль. Она достала какой-то предмет, и Карпелов резко выдохнул «ложись!» до того, как в ее руке определился пистолет. Миша Январь быстро опустил голову между колен, а Карпелов, словно в оцепенении, смотрел на высунувшуюся из окна женскую руку с пистолетом, на неподвижный профиль женщины — она не повернулась, а продолжала смотреть перед собой на дорогу, стреляя по шине почти вслепую. Не веря, что все это происходит на самом деле, Карпелов услышал, как дрогнула машина и пошла, петляя и не слушаясь руля. Он надавил на тормоз, от чего Январь стукнулся сильно головой и застрял внизу.

Отборный мат в открытое окно «джипа», который внезапно выплыл сзади, стоны и чертыха-ния Января, странная ватная тишина окружающего мира, незнакомые дрожащие руки на руле — оказывается, это его, Карпелова, руки, — и плавно уходящая вдаль, словно парящая над дорогой в золоте фонарей ее «тойота».

Они смогли поменять колесо только через полчаса, когда слегка успокоились.

— У меня дома есть виски, — на всякий случай сообщил Январь, потирая шею. Сидел он скособочившись.

— Нет, ну какая!.. — начал в сердцах Карпелов.

— Не надо, — перебил его Январь.

— Почему это не надо? Могу я сказать все, что думаю об этой заразе?

— Не надо было за ней ехать. Еще я кофе купил. «Президент».

— Не иначе как ты программки свои продаешь, богатенький старлей! — Карпелов был злой и противный сам себе.

— Так точно, товарищ майор, от вас ничего не скроешь, — судорожно зевнул Январь.

— Ты что, не понимаешь, куда она поехала? Хрустова ловить!

— Я вас поздравляю.

— Или предупредить!

— А может, — предположил Январь, — на секретную встречу с белопогонниками. Тогда она нас по делу притормозила, государственная тайна все-таки!

— Да что ты ее защищаешь, она же могла в тебя попасть!

— Ну уж, вы скажете. Вы что, не помните, что я вам читал про нее? Снайпер!

— И чего ты тогда, такой уверенный, себе шею свернул?! — Карпелов уже не сдерживался, кричал во весь голос, пряча улыбку.

— А я исполнительный очень, товарищ начальник. Как прикажут, так и делаю. Еще есть два куриных окорочка — на полторы минуты в микроволновку — и готово!

— Не размораживая? — удивился Карпелов.

— А то!

— Ты поведешь. Не больше сорока.

— Слушаюсь. — Январь вышел из машины, обошел ее и сел за руль. Он повернул ключ зажигания, а далеко от них в квартире отстрельщика Хрустова в этот момент прозвенел звонок в дверь.

— Несите детей! — крикнул Илия из ванной. Далила, не понимая, заглянула в открытую дверь и увидела его, лежащего в воде голым.

Илия протянул руки, Далила прижала к себе посильней маленькую Еву, которую раздела для купания. Ее обошел Кеша, он нес мальчика и, не обращая внимания на Далилу, положил его в воду на Илию.

— Не надо, — прошептала она, прижав девочку так сильно, что та пискнула.

Мальчик вдруг сгруппировался, а потом сильно, по-лягушачьи дернул ногами и опустил под воду лицо. Далила, пошатнувшись, увидела, как изменилась его мордочка, он чуть прищурился и надул щеки, она поняла, что ребенок задержал дыхание под подои. Илия поддержал его за живот, не давая опускаться слишком глубоко.

Ева заплакала, вырываясь.

Илия видел бледное расстроенное лицо Дали-лы и пожалел ее:

— Хочешь, ты ляжешь в воду? Они любят плавать, они еще помнят.

Далила как в страшном сне протянула руки и отдала маленькую Еву. Ноги не держали ее, она села на коврик, ухватившись за край ванны. Илия поддерживал руками лысые головки, близнецы блаженно улыбались, от чего их лица становились одинаково бессмысленными.

— Мама, — прошептал стоящий рядом Кеша, — а почему я ничего не помню?

Кеша не умел плавать и панически боялся опустить голову под воду.

— Пошли, красавица, пошли, — Муся тащила Далилу за руку, — умаялась, беспокойная наша, иди спать, иди. — Далилу подвели к кровати, и она свалилась, плохо соображая, что происходит. Комната кружилась вокруг нее и изгибалась, как отражение в елочном шаре.

— Не ешь ничего, опять же, волнуешься, — бормотала Муся, поднимая ее ноги и выдергивая из-под них покрывало.

— Муся, — шепотом спросила Далила, — где твой ребенок?

— Так ведь помер, лапушка маленький, месяц уже, как помер.

— От чего же он… помер? — Далила закрыла глаза и неожиданно почувствовала слезу под ресницами на щеке.

— Ну, от чего они маленькие помирают? Может, сглазил кто. Кричал, кричал — и помер. А ты и плачешь? — забеспокоилась она и вдруг заревела громко, сиреной.

Далила в ужасе открыла глаза.

— И-и-и что ж ты такой маленький, не находился, не нагулялся!.. И-и-и не наговорился с мамушкой, не намиловался с девушкой!.. — кричала Муся, обхватив голову руками и покачиваясь. — Света белого не видел, по рекам-морям не ходил, по небам не лета-а-ал! — Она вдруг замолчала, словно выполнив положенное, и утерла рукой под носом. — Безотцовский он у меня был, — сообщила она спокойным голосом. — Но это жуткая история.

— А где… Как ты Илию встретила?

— А на вокзале и встретила. Иду, молоком заливаюсь, плачу, вот и встретила. Я в Москву приехала узнать про поезд.

Далила уже не слышала. Она спала.

Ева звонила в дверь, прислушиваясь. Подъехав к пятиэтажке и осмотрев ее, расцвеченную желтыми, зелеными и красными окнами, она вздохнула и вошла в подъезд, в который утром вошел Хрустов. По четыре квартиры на каждой площадке как минимум. На первом этаже на окнах двух квартир не было решеток, Ева сразу отмела их. Потом она просто пошла, звоня в каждую дверь, если за этой дверью: не кричали дети, не лаяли собаки, не стоял дружный гомон веселого застолья, — так что получалось, что на площадке она звонила по одному-два раза, крича на вопрос «Кто там?» — «Это я». Ее рассматривали в глазок и говорили, что все дома. Если спрашивал детский голос или дверь просто распахивалась, Ева сразу бормотала извинения.

Она звонила в хорошо укрепленную дверь на третьем этаже длинным требовательным звонком второй раз. За дверью кто-то был, Ева, не дожидаясь вопроса, крикнула: «Это я!» — физически ощущая, что ее рассматривают в глазок.

Хрустов, лежа на кровати в майке и цветных широких трусах, слушал музыку в наушниках, а Пеликан возился на кухне, когда в дверь позвонили.

Пеликан подошел к двери на цыпочках и посмотрел в глазок.

Он на цыпочках прошел в комнату и тронул Хрустова за ногу. Отстрельщик сдернул наушники. Пеликан показал рукой себе за спину.

Хрустов легко скользнул с кровати и прошел к двери. Наклонившись и взглянув в глазок, резко отвернулся от двери и выпрямился. После чего схватил Пеликана за шкирку и затащил в шкаф, завалив его сдернутыми вешалками с одеждой, вынул свое оружие из навесного шкафа над входной дверью, крикнул: «Минутку!» — подбежал к кровати и запрятал тяжелый «кольт» под подушку. Вздохнул, выдохнул, подошел к входной двери и открыл ее.

— Руки, — тихо сказал он.

Ева подняла руки и показала ему ладони. Сдерживая улыбку, она рассматривала внимательно его бесподобные трусы и сильные волосатые ноги.

Хрустов оставил дверь открытой, шел задом, стараясь не спешить; прошел в комнату. Подошел к кровати и бросился на нее с облегчением, подложив руки под голову.

— Стой у двери, — сказал он, когда Ева вошла за ним в комнату.

Ева послушно остановилась.

— Снимай куртку, только медленно. Потом повернись спиной.

Ева расстегнула молнию и сбросила на пол ветровку, поворачиваясь.

Отстрельщик осмотрел ее, удовлетворенно кивнул:

— Сними рюкзак с живота и отбрось подальше. Молодец. — Он немного расслабился, но руки засунул теперь под подушку, как бы поудобней устраиваясь. На женщине был только облегающий ее достаточно откровенно черный костюм, цепочка на талии вместо ремешка, легкие кроссовки.

— Сними обувь.

Ева осмотрелась. В комнате стояли два кресла, телевизор на тумбочке, шкаф, кровать и раскладывающийся диван. Хрустов лежал на кровати, немного странной и не вписывающейся в настроение этой комнаты для случайного проживания. Кровать была металлическая, с сеткой, ближайшая к Еве спинка в ногах кровати была низкой, а в изголовье высокой — с металлическими блестящими трубками и шишечками.

Она присела и стала медленно расшнуровывать кроссовку.

— Зачем ты пришла? — спросил Хрустов, усаживаясь повыше и успокоившись.

— Я пришла тебя убить — Ева распрямилась и помогла обутой ногой сдернуть расшнурованную кроссовку.

Хрустов не смог сдержать улыбку.

Ева медленно присела, развязывая другой шнурок.

«Раз!» — сказала она себе, начав отсчет, «два» — шнурок развязан, «три» — она бросилась на пол кувырком, расстегивая на животе защелки цепочки, «четыре» — еще один перекат, в этом месте Хрустов, продолжая улыбаться, поднял руки вверх и взялся за металлическую короткую — сантиметров двенадцать — перекладину-трубку, выдергивая ее из боковых стоек, «пять» — Ева оттолкнулась от пола и упала плашмя на отстрельщика. Он удивился странному звуку — лязгнуло что-то металлическое, — а когда захотел сделать резкое движение рукой и махнуть выдернутой и зажатой в правой руке металлической трубкой, чтобы обнажить спрятанное там лезвие, обнаружил, что руки его захвачены цепочкой, как наручниками, и пристегнуты к спинке кровати.

Он не успел испугаться или подумать о смерти. Просто несколько секунд соображал, как именно должен быть устроен этот ремешок-цепочка, чтобы стать наручниками. Элементарно, — он кивнул головой и с силой дернул руками, пытаясь порвать, — просто с двух сторон цепочки должны быть специальные захваты. Захваты крепишь в любое кольцо.

Ева расслабилась, позволила себе отдышаться. Он видел над собой ее напряженное лицо, капельки пота над верхней губой, между полуоткрытых губ светилась полоска зубов. Чуть шевельнулись тонкие ноздри, Ева нахмурилась. Отстрельщик почувствовал, что его обнюхивают. Он закрыл глаза и тоже совершенно откровенно глубоко вздохнул, втягивая в себя запах женщины.

Ева чуть шевельнулась на нем и вдруг удивленно уставилась в лицо мужчины, почувствовав телом его возбуждение.

— Встань, — процедил сквозь стиснутые зубы отстрельщик.

Ева опустила руку и провела по его животу и ниже.

— Я тебя убью, — сказал он, бледнея. — Ненавижу.

— Я тебя тоже убью, — задумчиво пробормотала Ева, стягивая вниз резинку его трусов.

Она встала над ним на колени и осмотрела седую поросль волос у него на животе и то, с чего сдернула цветные трусы.

Отстрельщик в это время, не открывая глаз, исступленно дергал руками, стараясь разорвать цепочку. Он слышал, как Ева возится над ним, но глаза открыть боялся, а когда она опять бросилась на него, вообще отключился, не веря в происходящее.

Когда Ева тихо застонала, из разжатой руки отстрельщика на пол упала металлическая трубка и покатилась, звеня и щелкая.

Ева сползла с него и легла на пол, глядя в потолок. Ее трясло.

— Ты не в моем вкусе, — пробормотал отстрельщик, когда смог говорить. — Какого черта ты выделываешь?! Ты меня достала!

— Заткнись, — пробормотала Ева, встала и оправила одежду.

Она прошлась по комнате, тронула ногой трубку, подняла ее и осмотрела. Потом подошла к кровати.

— Не подходи ко мне! — закричал Хрустов.

Ева засунула руку под подушку и нащупала оружие, но доставать не стала. Она села рядом с ним, задумавшись, и вертела трубку.

— Обхвати поудобней ладонью, — сказал Хрустов, — другим концом, потом резко взмахни, как будто хочешь что-то вытряхнуть.

Ева дернула рукой, и в линолеум пола, звеня, уткнулось длинное тонкое лезвие.

— А теперь убирайся. — Хрустов отворачивался.

— Извини, — Ева надевала рюкзак, — сама не знаю, как это все…

— Уберешься ты или нет?!

Ева ушла, не зашнуровав кроссовки.

Из шкафа вылез на четвереньках Пеликан. Он прошел в ванную, облил лицо холодной водой и спросил, есть ли у Хрустова ножовка.

Ножовки не было. Пеликан помог выдернуть из нижних углублений в спинке две металлические стойки-трубки, Хрустов отцепился от кровати и стал осматривать цепь.

Она была, конечно, толстовата, теперь-то отстрельщик отметил ее грубость. Две дужки, которые просунулись в кольца цепочки, сомкнулись замками. Минут десять они с Пеликаном пытались открыть их отверткой. Потом отстрельщик ругнулся и надел джинсы. Придется идти в майке.

Пеликан терся рядом с ним, боясь что-то спрашивать. Наконец, когда Хрустов взял деньги и ключи, он выдохнул, съежившись:

— Вы идете на дело?..

Хрустов смотрел несколько секунд в перепуганное молодое лицо, сдерживаясь изо всех сил. Потом он сглотнул свое раздражение, покачал головой и сказал медленно и тихо:

— Я. Иду. В мастерскую. Металлоремонта. — Подумал немного и добавил:

— Собери вещи, отключи все, что может загореться, и будь готов бежать отсюда через полчаса. Я вернусь.

— Металлоремонт, — пробормотал Пеликан, когда дверь закрылась, — в полдвенадцатого ночи?

Но отстрельщик пришел точно через полчаса. Он быстро помылся и оделся, не говоря ни слова. На его запястьях висели браслеты металлической цепочки. Он попросил соседа из мастерской на первом этаже оставить так. На память. Сосед не удивился. Но длинную часть цепочки, соединяющую браслеты, попросил себе.

— Очень хитро спаяно, — объяснил он. — А от замка я вообще балдею, это спецзаказ какой-то, вам его не открыть ни за что. Может, распилим один браслет? Я за день узнаю, как замок открывается.

Хрустов сказал «нет».

— Уберешься от меня сейчас? — спросил отстрельщик Пеликана на улице возле машины.

— А можно с вами? — Пеликан смотрел в землю.

Хрустов промолчал, но, заведя мотор, открыл ему переднюю дверцу.

Ева открывала дверь, замок не поддавался, она стала нервничать, а дверь распахнулась, — оказывается, это Илия с той стороны открывал ее, услышав возню с замком.

Она прятала глаза, стараясь не смотреть на него, но успела заметить улыбку на совсем не; детском лице.

Ева раздувала ноздри, вдыхая запах дома, где есть маленькие дети, хорошая еда и выстиранные пеленки. Она заперлась в ванной, не разрешая себе думать о том, что произошло, но как только закрывала глаза!.. Пришлось таращиться в рисунки цапель и лягушек на бледно-желтом кафеле. Она высунула руки из пены и держала их на весу. Руки тряслись. Это очень ее разозлило.

— Чуть не убила, идиотка, — пробормотала Ева, вставая в пене и заматываясь в простыню.

Она обошла квартиру, не зажигая света, и обнаружила, что Кеша и Илия устроились в одной комнате, возле детской кроватки разложена постель, а Муся и Далила разговаривают, лежа вместе на тахте. Близнецы дышали так тихо и легко, что Ева ничего не услышала, сколько ни старалась. Они были одеты в комбинезончики и лежали далеко друг от друга головами в разные стороны. Ева стала думать, как бы она себя чувствовала, если бы всегда видела перед собой свою копию, живое отражение.

— Я бы все время боялась потеряться, — сказала она шепотом сама себе.

Она открыла дверь в комнату, где разговаривали Далила и Муся, а легла рядом с близнецами на пол.

Сначала Ева не вслушивалась в то, что говорила Муся, ей даже показалось, что она читает, — так размеренно и без всякого выражения рассказывала та свою историю. Потом Ева вдруг поняла, что история эта страшная, и пошла к ним.

— Муся, — попросила Далила, — расскажи с начала, а то она потом не поверит мне.

Это жу-уткая история, но интересная, — сказала Муся. — Да ты ложись вон туда, на кровать, я все расскажу.

Маруся жила на маленьком полустанке, далеко от большого города, в лесу. Мужское население полустанка — все, кто мог работать, — работало на железной дороге. Но населения этого было так мало, что на работу охотно принимали и женщин: они редко впадали в запой, поддерживали здоровый дух соперничества в мужском коллективе и кормили мужиков как могли.

Однажды Муся несла домой шпалу. Шпала, просмоленная и тяжелая, давила на плечо, Муся уже пожалела было, что поволокла ее, но остановиться и бросить такую тяжесть можно было один раз — потом взять ее и тащить дальше тело ни за что не уговоришь. Муся старалась идти быстро, сзади нее по железке проехал, громыхая, товарняк, и в страшном грохоте, заглушившем все другие звуки, она услышала, как кто-то рядом сказал совершенно ясно: «Брось шпалу».

— Щас! — ответила Муся. — Размечтался… — И скосила глаза, стараясь разглядеть чьи-нибудь ноги рядом.

«Брось шпалу, дура!» — сказали ей уже грубо, Муся рассердилась и бросила шпалу на землю.

Она повернулась, но никого рядом не было. Товарняк отгрохотал, обнаружив после себя тишину и покой; Муся стояла совсем одна на неровной дороге, ветер шевелил деревья, далеко на поляне паслись козы.

Так Муся и ушла домой без шпалы. И даже не сердитая совсем, потому что пожалела себя. А вечером она сменила дежурную на переезде.

Ночь прошла спокойно — три скорых и один порожняк в полпятого утра, все как обычно. С утра один за другим пошли южные поезда, Муся стояла с флажком, читая надписи, которые знала уже наизусть. Больше всего ей нравилась «Пивдэнный Буг». У кого ни спрашивала, никто не знал, что это за место такое.

В обед Муся разогрела на маленькой электроплитке свою жидкую кашу, достала закопченный кусок свининки, луковицу и четвертинку черного хлеба. Как всегда при виде еды, настроение у Муса поднялось, она запела, сидя возле станционного домика на лавочке, а проезжающие тяжелые грузовики, притормаживая возле переезда, определялись в открытых окнах мужскими особями и предлагали ей бог знает что.

Муся сходила в лес по нужде, сорвала по дороге несколько крепких белых. Она развесила их сушиться на солнечной стороне, прибрала в домике и услышала, как зазвенел сигнал, предупреждающий, что сейчас опустится шлагбаум. Муся удивленно уставилась на часы с кукушкой. Полшестого. Время полного затишья. «Может, симферопольский спешит на Москву?» — удивилась Муся, потому что никаких поездов в это время быть не должно, электричек тоже, а ремонтная коптилка только что пробухтела.

Муся вышла на рельсы. Напрягая глаза, посмотрела в одну сторону и в другую. Никого. Автоматика могла сломаться, но машин тоже на дороге не было, торопить ее было некому. Далеко-далеко вдали показался черный дымок над плавающей в теплом воздухе светящейся полоской рельсов.

«Коптилка возвращается, чего-то забыл», — решила Муся. Коптилкой назывался маленький ремонтный паровозик, который ездил на угле по срочному ремонту путей, возил железнодорожников на обед и в ближайший город на станцию, если туда привозили отруби или комбикорм.

Она потянулась, вдыхая запах влажного леса с душком отхожего места: вдоль полотна щедро разбрызгивалось содержимое туалетов скорых и пассажирских. И тут острый глаз Маруси заметил, что вдали — не коптилка. Что-то большое и черное ехало, коптя небо дымом. Муся достала флажок. Потом подумала и пошла в домик позвонить. Она кричала и кричала: «Алло, седьмая!..» — но сильный треск в трубке и обрывки чужого спокойного разговора мешали, ей никто не отвечал. Муся звонила и звонила, пока совсем рядом, испугав ее, не закричал незнакомым звуком поезд. Муся выскочила из домика и, раскрыв рот, смотрела, как медленно проезжает в сторону Москвы самый настоящий паровоз, черный, с длинной коптящей трубой, увешанный флажками и фонариками. Она хорошо рассмотрела небольшие, отделанные деревом окна, некоторые были открыты, в них двигались от легкого, при неспешном ходе ветра, занавески, но людей она не видела. Муся оцепенела, разглядев огромные колеса, странные вагонные двери, но что сразило ее наповал — круглая тарелка антенны на предпоследнем вагоне, такую тарелку часто предлагали купить по телевизору и обещали весь день кино без перерыва или футбол с концертами, если ты не любишь кино.

Поезд ехал медленно, он уже уходил, туманя небо над собой растворяющимся дымом из трубы. Зазвонила, поднимаясь, стрелка шлагбаума, Муся очнулась от длинного гудка: она стояла на дороге, ей сигналил грузовик. Муся подбежала, размахивая рукой; шофер высунулся из окна, но заглушать мотор не стал.

— Мужик, слышь, мужик, ты видел? Ты паровоз видел? С антенной! — кричала Муся.

Шофер покачал головой, усмехнулся и уехал.

Она пошла в домик звонить и дозвонилась сразу, слышно было хорошо.

— Поезд прошел у меня без расписания! — кричала Муся в трубку. — С паровозом и антенной, жуткий такой!

— Ну и чего ты орешь? — поинтересовалась седьмая.

— Сейчас у тебя будет, — притихла Муся, — позвони потом, когда проедет. Красивый…

Но поезд мимо седьмой не проехал.

Муся вдруг успокоилась, расслабленно наблюдала, как далеко за дорогой солнце уходит в землю, а сменщице своей ничего не сказала.

На другой день она была выходная, но на переезд пришла. Сидела, грызла семечки с напарницей с пяти до семи. В полшестого зазвенел, опускаясь, шлагбаум, Маруся застыла, боясь пошевелиться, когда рядом с ними неспешно пропыхтел паровоз, а ее сменщица посетовала, что придется вызывать ремонтную: опять шлагбаум барахлит, опускается впустую.

В свое дежурство она выходила на каждый перезвон автомата у шлагбаума, потом случилась авария на дороге, она занервничала и совсем забыла про этот паровоз.

И вдруг уже в сумерках, около десяти часов, что-то словно толкнуло ее. Муся вышла, кутаясь в платок от вечерней сырости, посмотрела в ту сторону, откуда приезжал поезд, и сразу зазвенело и шлагбаум опустился.

С трудом разглядев в темнеющей дали черный дым, Муся опустилась на колени и приложила ухо к рельсу. Идет. Она вдруг, неожиданно для себя, перекрестилась и встала поудобней, расставив ноги.

Паровоз надвигался, горя фонариками, и гудел. Муся оцепенела: он двигался очень медленно, и казалось, что на нее плывет светящаяся громадина с чух-чухающим звуком. В последний момент Муся испугалась и отпрыгнула в сторону, вдохнув запах мазута и горящего угля. Теперь она стояла сбоку, задрав голову, насчитала шесть вагонов и бросила в шестой свой флажок, размахнувшись изо всех сил. Муся чуть отвернула голову, ожидая, что флажок отскочит в нее, но крепкая деревянная ручка, отшлифованная множеством женских рук, с прикрепленной к ней желтой тряпкой прошла сквозь вагон. Муся следила за ней пристально, вагон будто слегка растворился, и ей был виден флажок — вращаясь, он упал по ту сторону полотна.

— Ага! — закричала Маруся. — Вот ты какой!

Поезд уехал. Она, сдерживая дрожь, спустилась с железнодорожного полотна и шарила в траве, отыскивая флажок. Нашла, ощупала и даже понюхала его.

Муся решила поймать паровоз.

Изготовила ловушку — два тяжелых металлических креста, связанных веревкой. Веревку ей щедро обмочила святой водой баба Шура из деревни Рыжики, что рядом со станцией. Дождавшись в другое свое дежурство паровоз, Муся бросила перед ним на другую сторону рельсов один крест с привязанной к нему веревкой, сама схватилась за другой и закричала заговор: «…нечистая сила меня носила, носила устала, чтоб ей было мало! так мало — не видно, не видно — не слышно, нигде не найти!»

Поезд проехал как ни в чем не бывало.

Муся смотала веревку с крестами, дождалась другого дежурства, встретила поезд, проводила его, стоя у домика и жадно вглядываясь в окна. Ей показалось, что она видела женское смеющееся лицо, но наутро все потерялось как сон.

Ее тянуло к поезду странной силой, казалось, что все тело начинало свербить, маяться и скучать. Муся гладила его руками, щипала за живот и ноги над коленками. Она жила одна, родители умерли. Прижилась, правда, к ней чужая бабушка, которую выгнали дети из московской квартиры, два года они хозяйничали вместе, но бабушка как-то тихо померла, и Муся теперь ела дома одна.

Наконец Муся решилась. В тот день она не развеселилась, как всегда, от еды; выскакивала каждые полчаса на рельсы, а к вечеру вообще словно заболела: ей стало страшно и горько, что поезд не придет.

Но вот поезд крикнул издалека, Маруся сразу узнала его. Она вышла в темнеющий вечер, встала на рельсы и потрогала отполированное блестящее железо. Железо было теплым и вибрировало. Звенел опущенный шлагбаум. Быстро темнело, а поезд светился развешанными разноцветными фонариками, дышал громко и дымил вовсю.

Было ветрено, Муся смотрела в приближающуюся огромную черную морду, от напряжения ее глаза слезились, и два огня внизу черной махины расплывались бесформенно золотом. Муся расставила руки в стороны, ее платок раскрылся большими цветными крыльями бабочки, и она вошла в наехавший поезд. Она слышала, как стучат на стыках внутри нее колеса, тело стало невесомым, потом содрогнулось, словно ему подарили что-то редкое — то ли боль, то ли фантазию, — стало горячо внизу живота, и вдруг все кончилось. Тяжело дыша, она повернулась. Поезд уходил, тело болело, а на душе было стыдно, как будто она блудила ночь напролет.

Маруся позвала свою подругу к ней на дежурство в домик вечерять вместе, обещала бутылку и закуску, песни под гармошку, а утром на опохмелку — росу до колен. Подружка Вера пела так, что сердце останавливалось, даже баба Шура из Рыжиков сказала, что от Веркиного голоса ей становится не по себе, как будто ей в это самое место соли насыпали.

Сидят они, значит, под фонарем у домика, вокруг — темень, будто фонарь вырезал у ночи только себе кусочек. Верка поет, Маруся млеет, а тут шлагбаум опускается, звонок звенит, и Маруся чувствует, не глядя, что сейчас подъедет поезд. Встает она спокойно, становится между рельсами и ждет, распахнув платок крыльями. Сначала еще слышит сильный высокий голос Верки, а потом — помутнение, бешеная радость и стыд.

Верка Марусю дождалась, гармонь отложила и сказала, что пить больше не будет, потому как у нее начались видения. Ей вроде показалось, что сквозь Мусю поезд проехал. И не поезд даже, а какая-то хренотень — буржуйка на колесах. Маруся тут обрадовалась, Верку целовала и к врачу, который лечит от помутнения рассудка, решила не идти.

Так получилось, что к врачу ей идти пришлось через две недели, и врач этот — совсем не стыдный мужик — сказал, что у Муси будет ребенок.

Ребенок так ребенок, Муся и рада, а на вопросы деревенских, баб отвечала весело и беспечно. А Верка проговорилась. И вот приходит, значит, к Марусе одна жалейка — старая дева, значит, и говорит, что тоже хочет к ней в гости, что бутылку и закуску принесет сама, петь не умеет, но кофту шерстяную к сентябрю Мусе сработает, если все получится.

Все случилось очень даже хорошо, с одного раза. Потом приходили еще две бабы, сами, не в Марусино дежурство.

Маруся ребеночка ждала, себя берегла и шпалы больше домой не таскала. Даже когда крыльцо стало пошатываться. До трех месяцев, пока и живота-то никакого не было, она поезд видела, считай, каждое дежурство, но близко не подходила. А с трех месяцев взяла справку и перевели ее на легкий труд — стеречь ночью магазин. Мальчик родился крепенький, красивый, а там и у жалейки сорокапятилетней родился, тоже вполне ничего.

Пришла как-то к Марусе женщина одна. Замужняя, да брошенная. Пошли они к вечеру на переезд, дождались поезда. Маруся стояла близко к нему, фонарики светились, труба коптила, чух-чухал он громко, а эта, брошенная, не видела и не слышала ничего. Так и проехал паровоз впустую. Маруся сказала, что ей тяжело сюда приходить, сердце ноет, а женщина просит и просит, Маруся и пошла второй раз. К рельсам не подходила, села на лавочку у домика, а женщина прохаживается туда-сюда по шпалам, ждет. «Ты, — говорит, — только упреди меня, а я уж встану и с места не сдвинусь!»

Зазвенел шлагбаум, опустился, а Марусе страшно стало.

— Идет? — кричит женщина.

— Уйди ты, Богом тебя молю! — кричит Маруся.

— Почему я не вижу? — кричит женщина.

А паровоз уже близко, Маруся видит свет от него, да и женщина свет видит, смотрит на загоревшиеся рельсы, оглядывается и вдруг схватилась руками за голову, закрывая уши, будто услышала невидимую махину совсем рядом.

Маруся видела сквозь прозрачный поезд ее упавшее тело.

Она побежала домой, заперлась, ребеночка к себе прижала и не спускала с рук неделю. А он все одно помер.

Женщину похоронили, уголовное дело завели, да только поездов в это время по расписанию никаких нет, а что другое могло ее так измолотить, никто и не представлял.

Маруся же, похоронив ребеночка, пришла на переезд, осмотрела внимательно проезжавший поезд, так, чтобы никогда не забыть, и поехала в Москву узнавать, кто это пускает такое по путям. Там она сразу же встретила Илию — как сто лет знала, — все ему рассказала, а грудь болела, и заливалась молоком каждый день по два раза раковина в туалете Курского вокзала. Илия сказал, что со здоровьем он ей поможет, а про поезд придется забыть. А как тут забудешь?

— Вот и вся моя жуткая история. Пойду к ребяткам, я там себе на полу постелила, а вы уж тут ложитесь. Мне их кормить надо ранё-о-охонько.

Муся ушла к детям, а Ева, клацая зубами, залезла к Далиле в постель, они обнялись, дрожа и подвывая от страха; сначала толкались коленками, потом устроились уютно и накрылись одеялом с головой.

— А вот как ты мыслишь, Родина — она есть? — поинтересовался Карпелов, почему-то погрозив при этом Январю указательным пальцем.

— Есть! — кивнул Январь так сильно, что чуть не стукнулся лбом об стол.

— А вот, предположим… Нет, я ничего такого, я интересуюсь, если, предположим, тебя сейчас, немедля! На остров с пальмами там всякими, бананами, мулатками — шарах!

— Кто? — удивился Январь. Карпелов задумался:

— Подожди, не путай меня. — Он старался проговаривать слова тщательно и каждые две минуты хватал стол с остатками еды и большой ор-ластой бутылкой, чтобы тот не уплывал в сторону. — Чуть что — кто! Потом разберемся, кто… Хорошо тебе там будет, ну?

— Не факт… — теперь Январь так сильно покачал головой из стороны в сторону, что стал падать со стула. — Скучно там будет, — пробормотал он, поднявшись с пола и вцепившись в стол.

— Где? — спросил Карпелов.

Они замолчали, глядя в открытое темное окно. Ночь была, часа два. Или три. А город не спал. Он дышал потише, пореже, накатывающим шумом близкой дороги, но не спал.

— Обидно, — пробормотал Карпелов и сильно потянул носом. — Ну что же так обидно!.. За народ обидно. Он не знает, а его следят!

Январь на этот счет своего мнения не высказал, а пошел в ванную и облил голову холодной водой.

— Чем народ жалеть, — сказал он, садясь на подоконник, — лучше применить умения и навыки.

— Ты прав, Миша. Применим. Только как бы по… по…

— Побыстрее?

— Да нет, слово такое умное…

— Поинтересней?

— Ну пусть так, ладно. Нет, я хотел сказать, как бы эти навыки так применить, чтобы завтра уже знать, хорошо ли их применили? Я в смысле, что делать будем? Конкретно.

— Ну если конкретно, есть у меня одна идея.

— А если я слово неприличное напишу огромными буквами и отксерю, они прочтут? — поинтересовался Карпелов.

— Кто?

— Что ты все — кто, кто! Кому надо!

— Правильно мыслите. Сначала определимся, кому и что в этом месиве информации надо. Предположим, я прав, и из общего информационного центра каждая контора берет себе чего хочет. Тут главное — что? Чтобы это не выглядело как хохма. Чтобы правдоподобно было. Естественно. — Январь смотрел уже почти осмысленно. Да он и выпил вдвое меньше Карпелова.

— А как это?

— Ну, например, что лично вы можете отксерить? Донесение начальству какое-нибудь, рапорт.

— Я имею донесение начальству по поводу употребления этой отпадной бабы, которая нам прострелила колесо, — быстро проговорил Карпелов, устал и отдышался.

— Ну, не знаю, — протянул Январь. — Нам же что надо? Выяснить, прав я или нет насчет моего предположения об едином центре. Допустим, вы пишете, ксерите или через принтер можем прям у меня. А как мы узнаем, куда это попало? Нет, тут надо что-то глобальное придумать.

— А у меня глобальное. Я, как ее в журнале увидел первый раз, сразу подумал, что этого хмыря, который жен изводит, только такая баба и может подсечь.

— Да не серьезно это, поймите! — Январь вошел в азарт. — Смотрите, — он позвал Карпелова, усаживаясь за стол с компьютером, — вот, например, копии отчетности банков по распределению фондов за прошедшую неделю. Чего сколько купили, куда почем продали. В углу на бланках — их код.

— Это ж надо бухгалтером быть, — пробормотал Карпелов.

— Да ничего не надо, смотрите, вот они столько СГО продали, а столько вот купили.

— Чего это такое — СГО?

— Специальные государственные облигации. Вы что, даже новости по телевизору не смотрите?

— А может, я лучше рапорт по поводу этой заразы напишу?

— Сейчас напишете, сейчас. — Миша махнул рукой — была не была! — и вывел на экран бланк отчета. — Вот какие они все дисциплинированные, банки наши главные, — бормотал он, нажимая клавиши, — а мы вам сюрпризик сделаем. Пять банков — хватит? — спросил он.

— Вполне, — зевнул Карпелов, ничего не понимая.

— Ну, значит, скинули сейчас наши богатень-кие пять банков свои облигации по дешевке, и все дела. А еще мы попробуем заблокировать на некоторое время их информационный адрес по сделкам… Код, адрес… Вот так.

— Все, что ли? — Карпелов смотрел на веселого Января с недоумением.

— Все. В пятницу они отчеты отправили, куда надо, с одними цифрами, а завтра… Что у нас завтра?

— Воскресенье, спать будем, пока не опухнем! — радостно сказал Карпелов.

— Воскресенье. Ну, не завтра, а к понедельнику, если моя теория верна, наша ксера кому-нибудь попадет. В понедельник и узнаем. Наши подработанные отчеты показывают, что банки-то от СГО избавлялись, и задешево!

— А как это мы узнаем? — Уже и Карпелов заинтересовался.

— Доллар может рвануть, информация в газетах, кого-нибудь из банков дернут, да не знаю я! А! Процент по СГО сильно скакнет.

— Да ни хрена! — разочарованно закричал Карпелов. — Так тебе и расскажут! Даже если всех этих банкиров перестреляют, докажи, кто и почему! Дай бумагу, я донесение напишу.

— Садитесь. — Январь раскрутил кресло и встал. — Пишите свое донесение.

«Начальнику Управления Министерства внутренних дел г. Москвы генералу….

Обнаруженная мною в неприличном журнале женщина оказалась офицером внутренних органов, снайпером и такой отпадной телкой, что уложит любого мужика куда хочешь за пять минут, а именно Кургановой Е. Н. Предлагаю использовать отличную натуру для поимки того офицера, которого вы мне показывали на фотографии в кабинете, а мой начальник своим присутствием мешал мне проявить активность в объяснении, почему именно я заинтересовался самоубийствами женщин, которые все — жены, и жены не просто мужиков, а шишек. Короче, предлагаю вывести ее конкретно на этого ловца и определить уже по обстоятельствам, за что его прижучить. Если сможет, пусть пришьет ему по полной доведение до самоубийств. А если нет, пусть выяснит, с какой целью он использовал этих самых жен, и пристрелит его после этого. Все».

— Напишите, кто вы. Конкретно, а то как же на вас выйдут! — ткнул пальцем в экран Январь.

«Майор Карпелов, 21-е подразделение внутренних дел Западного округа, отдел особо тяжких преступлений», — настучал Карпелов.

— И что теперь? — поинтересовался он. Январь неопределенно пожал плечами.

— Для начала давайте все это распечатаем: мои исправленные отчеты и ваш рапорт. — Он включил принтер. — Завтра отксерим в нескольких местах.

— Когда выспимся, — уточнил Карпелов. Январь не возражал.

А отстрельщик Хрустов в полтретьего ночи рассказывал Пеликану про некоторые особенности своей трудной и редкой профессии. Отстрельщик выпил много, но держался молодцом.

Он увез Пеликана за город, на пустой даче пахло пылью и старыми вещами, света не зажигали, чтобы не собрать комаров.

— Самое неприятное в работе — женщины. Ты запоминай получше, ты просил обучиться — обучайся! Клиент может быть капризный или дурак, еще психованные попадаются, но ни у какого мужика нет того, что есть у женщины. Что ты сказал? Включи мозги и не хохми. Вот, допустим, придется тебе работать в публичном доме. Охраняешь заказчика. Девочки вокруг него — голые или почти голые. Одна начинает танцевать. Во время танца подбирается к клиенту, вроде как щупает его, заводит, значит, потом опять уползает, кружится и — бац. У твоего клиента нож в горле. Не понял? Сейчас я тебе объясню. По идее, ты должен был ее обыскать, но, если она голая, понятно, ты не беспокоишься. А вот у клиента охраняемого кинжальчик висит в ножнах на поясе. Просто так, игрушка. Он этим кинжаль-чиком ногти чистит или карандаши чинит. Ты видел, как он это делает, ты подспудно, вот тут, — Хрустов показал в темноте себе на голову, хотя Пеликан не мог его видеть, — решил для себя, что это не оружие. А девочка, пока его щупала, кинжал вытащила, и все дела.

В темноте кто-то быстро пробежал по траве под окном, Хрустов приподнялся, затаив дыхание, но тут раздался резкий крик, переходящий в подвывание, а потом вдруг окончившийся детским жалобным плачем.

— Коты, — расслабился Хрустов. — Это еще что. Если тебе надо убить кого, не уходи от тела, пока не убедился, что убил правильно и того, кого надо. Потому как отчитаешься за выполненное задание, а заказчик воспримет потом это как предательство или злой умысел. Надо было мне, к примеру, убить и разделать одну женщину, я в темноте ее нащупал, горло перерезал, а отсоединить руки и ноги не успел. А если бы отсоединил, я бы сразу понял, что это не та, которую заказали! Что тут неприятно? Как бы я понял?

Ну… Конкретно по моему делу, мог бы. Запах духов, длинные ногти, которых не должно быть. Да, насчет запаха. Была у меня такая история, тут я не облажался. Именно из-за запаха. Искал женщину, пришел к ней в квартиру, а она лежит в ванной с развороченной головой, и запах такой, будто неделю провалялась. Рука свешивается, а на полу у руки пистолет, вроде как застрелилась Я наклонился, рассмотрел повнимательней ее голову. Слушай, обалдел. Полголовы снесло выстрелом, глаз болтается, мозги, осколки костей, все натурально. А кожа на той стороне лица, которая сохранилась, свеженькая, полуоткрытый глаз в тебя смотрит. Руку потрогал. Что я, трупов никогда не трогал?.. Уж за время работы в конторе натрогался. Живая рука.

Хрустов замолчал, задумавшись.

— Сам не знаю, что на меня нашло, — заговорил он сердито через минуту. — Что мне стоило там же, в ванной, пальнуть по ней! Так нет, как заело, вышел в коридор!.. Кстати, в этом примере есть еще одна тонкость. Вышел я в коридор, вставай, говорю, будем честно стреляться, кто кого. Она из воды вышла, эту свою нашлепку с болтающимся глазом с головы сняла, стоит, дрожит. Я говорю, бери оружие, и на счет «три» — кто кого. Она жалобно так говорит: «Можно одеться? А то я замерзла, бедная, тут лежать!» И халатик махровый снимает с крючка. Пожалел, хотя смешно ведь. Я собирался ее убить, а чтобы ей умирать теплее было, значит, разрешил халатик надеть. Умора. У нее в этом халатике лежал еще один пистолет, она им и пальнула сразу же сквозь карман. Это и есть та самая малость, которая напрочь отсутствует у мужика. Не может мужик невинно так, жалобно попросить халатик надеть!

— А можно я по вашим рассказам интервью напишу? Вроде как я задаю вам вопросы, а вы на них отвечаете. Назвать можно «Женские проблемы наемного киллера».

— Ничего название, — подумав, сказал Хрустов.

— А можно я еще немного пофантазирую и спрошу у вас в этом интервью, мол, это одна и та же женщина или разные? А вы так, помрачнев красивым лицом, отмеченным морщинами трудных лет, выдохнете с сигаретным дымом: «Одна!»

— Дурак ты, Пеликан. Курить в нашем деле нельзя. Запах.

— А я тогда спрошу: виделись вы с ней после того трагического случая с пистолетом в халате?

— А я тогда задумаюсь, вздохну, хряпну спирта стакан и скажу: «Жизнь — вещь непредсказуемая» или вроде того. — Слышно было по голосу, что Хрустов улыбается.

— Нет, вы расскажете последнюю в этом интервью историю. Пришла, значит, к вам женщина, чтобы вас убить. Вы были начеку, хоть и лежали в кровати в одних трусах, заставили ее раздеться, разуться, а на ней только костюмчик остался, очень заводной, в обтяжку, все выпуклости видно, ничего не запрятать! И цепочка на талии. Стоит она босиком, в обтягивающем черном, хоть на подиум выводи — ночная девочка от Джанни Берлуччи. Ну допустим, кинется она на вас, подумали вы. Интересно даже. Повозимся немного, что я, шеи не ломал быстро и ласково? И вообще вас охватил азарт. И вот вы видите, что она кувыркается по полу, вскакивает и бросается на вас сверху животом. И какая же неприятность! Оказывается, что цепочка в виде ремешка на талии была специально сделанными наручниками. Пока вы вытаскивали из спинки кровати закрепленное туда лезвие, она вас пристегнула к этой спинке и…

— А выпить не осталось? — поинтересовался тут Хрустов.

Слышно было, как Пеликан прошел, не зажигая света, к большой сумке, брошенной у двери.

— Вино? — спросил он. — Штопора нет.

— Бросай, — сказал Хрустов.

— Куда бросать? — Пеликан, напрягая глаза, всматривался в темноту, чуть вытолкнувшую из себя, едва обозначив, сидящего в старом кресле Хрустова.

— На голос бросай, пора тебе пройти практический курс, с теоретическим ты ознакомлен по полной программе.

Пеликан, потоптавшись, размахнулся и бросил бутылку. Хрустову пришлось с кресла подняться, он чертыхнулся, но бутылку поймал.

— Три с минусом, — сказал он, — плохая ориентировка в темноте и в пространстве вообще. — Ударив дном бутылки в ладонь, Хрустов выбил пробку. Пеликан вдохнул пряный запах хорошего кагора. — Продолжим обучение? — спросил отстрельщик, глотнув как следует.

— Нет, спасибо, — сказал Пеликан. — Я, пожалуй, в журналистике больше секу.

— Тогда беги, — сказал Хрустов.

— Как? — опешил Пеликан.

— Быстро и не оглядываясь.

— А куда? — По голосу было слышно, что Пеликан испугался.

— В милицию. Скажешь, что я тебя вытащил из больницы, потому что хотел, чтобы ты мой тайник из квартиры достал. Притащил тебя на вторую квартиру — покажешь, где это, там везде мои пальцы, они поверят. Тебе удалось сбежать, когда я вышел по делу. Только так ты сможешь вернуться в свою журналистику через какое-то время.

— А вы? — спросил Пеликан очень тихо.

— А я сматываюсь. Меня наняли. Прощай, Пеликан. Ты гнусный проныра, что и требуется для журналиста, у тебя все должно получиться. Стой! — крикнул Хрустов, когда Пеликан, потоптавшись, пошел к двери. — Я тебя немного подвезу.

— Не надо, — запротестовал Пеликан, — вы же пили.

— Нет уж, подвезу. А то ты и эту мою дачку сдашь. Сдашь, Пеликан?

В машине Пеликан опустил голову на колени, так же, как он ехал сюда, закрыл ее руками и придушенно спросил:

— Можно забрать себе вашего попугая?

— Католика? Бери, — милостиво разрешил Хрустов.

Он высадил Пеликана на дороге через пятнадцать минут и посоветовал попутки не останавливать. Как бы не нарваться на маньяка или убийцу какого. «До Москвы — двадцать километров — к утру дойдешь, дорога хорошая». И уехал. Обалдевший Пеликан застыл на месте.

— Чертов урод, — пробормотал он, содрогнувшись всем телом от охватившей его прохлады. — В какую сторону идти?!

А Хрустов осторожно и медленно вел машину, разрешив себе ничего не загадывать. Через сорок минут он уже складывал вещи в еще одной квартире. А еще через час стоял в условленном месте в аэропорту. Клиент опаздывал. Объявили рейс на Владивосток. Хрустов медленно повернулся, почувствовав внутреннее неудобство, словно ему шепнули важное слово, но очень тихо, не разобрать.

В двух шагах стоял молодой мужчина и смотрел на него в упор, изучая. Хрустов неуверенно оглянулся. Мужчина подошел и назвал свое имя, как было условлено. Хрустов сощурил глаза, оглядывая его. С некоторой оторопью он прошел паспортный контроль, потом стоял с заказчиком на ветру, ожидая автобус к самолету. Наступило утро, воскресное утро июня.

— Что-нибудь не так? — поинтересовался Дима Куницын, видя растерянность нанятого телохранителя.

— Я должен подумать, — сказал Хрустов.

— Это что-то новенькое. Вы меня знаете? — Дима занервничал.

Хрустов еще раз пробежал глазами по лицу Димы.

— Нет, — сказал он уверенно, — одно могу сказать: вы служивый. Помните условия, при которых я соглашаюсь на работу?

— Вы не работаете против контор, — кивнул Дима.

— Тогда я должен знать хотя бы приблизительно, от кого я вас должен охранять.

От рогатых мужей, — сказал Дима Куницын.

Воскресный утренний неуместный звонок в дверь квартиры, где спят четверо детей и три женщины. Ева, пошатываясь, бредет к двери, обойдя осторожно уютно всхрапывающую на полу в одеяле Марусю.

Кто-то там за дверью не убирает палец с кнопки. Ева плеснула холодной водой в лицо и крикнула: «Кто?» Звонить перестали.

— Примите депешу, — сказал ей мужской молодой и веселый голос.

Ева встала сбоку от двери и смотреть в глазок не стала.

— Просунь под дверь.

— Я просуну, пожалуйста, только распишитесь в получении, — попросили из-за двери.

Медленно вползал по полу длинный конверт.

Ева взяла его, стараясь держаться сбоку от двери, и оторвала приклеенную белую бумажку. «Получено — подпись». Она перевернула конверт и прочла: «Комлевой Е. Н, лично в руки. Гриф — 086 — секретно. Доставка курьером».

Надорвав бумагу, достала небольшой лист, написанный от руки. Прочла его и открыла дверь.

Курьер улыбался всеми тридцатью двумя зубами.

— Ты что это пакет секретный засовываешь неизвестно кому под дверь? — спросила она, вдохнув запах молодого разгоряченного тела и навязчивыи, горьковатый — ядовитой жевательной резинки.

— А мне сказали, что дверь вы на звонок просто так не откроете, а если откроете, значит — это не вы.

— Ладно, это не я. Свободен.

— Это вы. Распишитесь. Мне показали вашу фотографию.

— Что, так серьезно? — прищурилась Ева.

— А я не завтракал, — решил снаглеть курьер и покраснел, не в силах отвести от Евы глаз.

— Отлично! — обрадовалась Ева. — Беги в магазин во дворе, а то сейчас Муся проснется, потребует еды. Вот деньги. Хватай всё подряд и на все.

— Это же много, — удивился розовощекий молодец, отведя наконец от нее глаза и рассмотрев, что ему сунули в руку.

— Ты не знаешь Мусю, — вздохнула Ева.

Когда он прибежал через полчаса, увешанный пакетами, его встретили за накрытым столом радостно, как Деда Мороза.

Пакеты отобрали, предложили стул, но он стоял, оторопев.

— Да что же ты, садись. Знакомься, это моя подруга, это — няня, а это мои дети. — Ева взяла у Муси из рук мальчика, его теперь кормили первым.

Не закрывая грудь, Муся наклонилась над кроваткой к девочке, и грудь свесилась тяжело, белая-белая, стекающая вниз яркой каплей соска.

— Спасибо, — пробормотал курьер, — я на службе, вы же понимаете. Мне пора.

— У тебя проблемы, — сказала Далила Еве, когда он ушел. — Ты эпатируешь внаглую.

— Да ладно тебе. Не эпатирую я, а хвастаюсь.

— Хорошо хвастаться, когда дети накормлены, а пеленки постираны и ночью ни разу не надо было вставать. Один ребенок, кстати, мой. Кеша, не увлекайся сладким. Если бы не Илия…

— Неужели похвалишь? — улыбнулся Илия.

— А я потом поем, после вас, чтобы вы не переживали, — объявила Муся, быстро оглядывая стол. Она, как всегда, кормила, расхаживая по комнате. — А потом приберусь, постираюсь, поглажу и гулять пойдем. Да, ясочка моя? — спросила, наклонившись к осоловевшей маленькой Еве.

Миша Январь и майор Карпелов, проснувшись, пошли бродить по округе, отыскивая работающие в воскресенье ксероксы. В два часа дня у Карпелова запищал телефон, его просили приехать в отделение милиции и забрать бритого парнишку с забинтованным ухом. Разговаривать он хотел только с Карпеловым.

Через два часа Карпелов, возбужденный до крайней степени, ехал с группой захвата в квартиру наемного киллера Хрустова. Грустного и сонного Пеликана взяли под стражу. Мише Январю категорически было приказано надеть бронежилет.

В это время Ева Курганова звонила из телефона-автомата с улицы по номеру, присланному ей на дом с курьером. Почерком Гнатюка было написано несколько слов: «Из дома не звони. Ребятам доверяй. Удачи».

По телефону Еве предложили прийти в любое удобное для нее время в страховую компанию, где она работала последние дни перед «самоубийством». Спросить Зою и Аркадия Федан и получить задание.

Ничем не выдав своего удивления, Ева повесила трубку и осмотрелась. Запомнив нескольких прохожих, прогулялась, купила мороженое, проехала две остановки на трамвае и вернулась домой.

Оделась ярко и вызывающе, накрасилась, подумала, глядя в зеркало на отдохнувшее счастливое лицо, и не взяла оружие.

Помпезное здание банка было закрыто. Ева тронула несколько дверей и уставилась в глаз видеокамеры, задрав голову. Через несколько минут с той стороны стекла подошел не спеша охранник, осмотрел Еву и достал мобильный телефон. Он говорил в крошечную в огромной ладони трубку, Ева терпеливо ждала. Дверь открылась. У нее ничего не спросили и не потребовали документы. Поднявшись по знакомой лестнице, Ева по коридору уже почти бежала, так ей захотелось вдруг увидеть Зою. Она стукнула ладонью по двери, распахнула ее, и от окна бросилась маленькая женщина-обезьянка, прыгнув и обхватив Еву ногами.

— Ах ты, моя красавица, а я думала — не придешь! Мы с ним поспорили, он проспорил торт! — выдохнула ей на ухо Зоя.

Ева опустила ее на пол и протянула Аркаше руку.

— Я пришла.

— Сперматозоид — наш! — закричала Зоя, прыгая и корча рожи.

— Уймись. — Аркаша только чуть-чуть улыбался. — Она еще не согласилась.

— Ребята, а почему вы в воскресенье здесь сидите?

— Мы теперь и живем здесь, — вздохнул Ар-каша. — Вообще безвылазно.

— Вчера в театре были, не плач. Мой муж очень общество любит, сегодня с утра пораньше толкался в аэропорту. Позавчера на дискотеке. А все недоволен. Это я должна плакать, я сына месяц уже не видела. Ладно, готова? — спросила она усевшуюся за стол Еву.

— Готова.

— Тогда вникай. Есть офицер, который работает в отделе военной разведки. Специалист. Братья федералы его называют Вареным Киллером, а мы с Аркашей скромно, как друзья-военные, — Сперматозоидом. Он любит женщин в возрасте, замужних, связь длится не больше месяца, потом женщины теряют всякий интерес к жизни и кончают с собой. Есть сильное подозрение, что таким образом Сперматозоид решает некоторые проблемы своего ведомства, работая с женщинами по специальному заданию и получая через них любую информацию о мужьях. Вот тебе перечень мужей. Замминистра, заместитель военного прокурора, начальник специальной финансовой комиссии, генерал, консультант по экономическим вопросам в управлении президента. Вопросы есть?

— Подожди, — засмеялась Ева, — не гони. Давай знакомиться. Я отстранена от работы и похоронена на кладбище, сама могилку видела. Вышла замуж, имею троих детей, а вы кто?

— Официально, — успел вперед жены Арка-ша, — отдел по связям с общественностью при правительстве. Очень маленький отдел, даже от-дельчик. Выделили нас из разведки Федеральной службы безопасности. Короче, гебисты.

— Почему — я? — спросила Ева.

— Потому что — вот. — Перед ней шлепнули на стол пачку фотографий. Редкий красавчик, обаяшка, неотразим, неуловим, как ящерица.

— Не увиливайте от ответа. — Ева разложила веером смеющиеся, грустные, задумчивые лица Димы Куницына.

— Ладно, по пунктам, — посерьезнела Зоя, — тебя никто не вычислит, ты умерла. Ты прошла курс специальной подготовки, а он тебя не пропустит, если увидит хоть раз. Ты способна самостоятельно разобраться с ситуацией и выбраться из сундука, запертого и брошенного в море. Короче говоря, если мне подсунут этого лапушку, я могу не устоять и через неделю уже буду в соплях по макушку. А у тебя должен быть иммунитет, как у всех красавиц!

— А почему ты не говоришь, что я отличный снайпер? — задумчиво спросила Ева.

— Вопрос поняла. В данный момент мы совершенно не заинтересованы его просто пристрелить. Нужно понять, какого рода он собирает информацию, кому передает, насколько это угрожает безопасности страны в целом.

— Сагитировать тебя на высоком уровне? — включился в обработку Аркаша. — Я сейчас простыню с цифрами вытащу. Полный расклад, что будет, если случится военный переворот или на выборах пройдет генерал.

— Да как вы себе это представляете? — засмеялась Ева. — Как я могу возникнуть рядом с этим вашим?..

— Мы разработаем любую легенду и оформим ее на практике за неделю. На том и сидим. Мы же сказочники, ты что, не знала? — Аркаша и Зоя стояли перед ней возбужденные и очень гордые собой.

— Ладно, сказочники, давайте спустимся на землю. Я следователь, хороший оперативник с остатками патриотизма в душе. Поэтому давайте по факту. Он убивает женщин? Что молчите?

— Нет, — покачала головой Зоя, — так я не скажу. Ты не представляешь себе, это не объяснить. Он — символ, мечта. Редкий тип, нестандартное поведение изысканного самца, под партнершу подстраивается за несколько дней, дает столько, что когда уходит — жизнь для нее кончена.

— Он никого из них не убил? — настаивала Ева.

— Фактически — нет, — вздохнул Аркаша.

— Пошли дальше. Есть доказательства доведения до самоубийства?

— Какие доказательства! — рассердилась и покраснела Зоя, почувствовав сопротивление Евы. — Возьми попробуй у таких людей свидетельские показания! Следствие и то не дадут провести.

— Доказательств доведения до самоубийства, угроз, убийств нет. Ничего не выйдет. — Ева встала.

— Ты что, так и уйдешь? — Теперь Зоя побледнела.

— Слушай, ты должна помнить, как тихо дышит грудной ребенок. Я все слушаю, слушаю, боюсь, что он умер во сне. — Ева подошла к ней и заправила черные непокорные кудряшки за ухо, Зоя увернулась. — Я не буду убивать такого сильного и молодого мужчину без доказательств его вины, а втираться к нему в сердце не хочу. Получается ведь одно из двух, судя по твоим словам. Или он меня завоевывает, или я его. Я смогу что-то там узнать, добыть сведения, если только он клюнет на меня. Мата Хари из меня ни к черту, я не смогу играть любовь. Да и увлекаюсь легко.

— Целую руку, — сказал Аркаша, Зою оттеснил и прижал двумя руками к губам руку Евы. — Остается одно. Работай как оперативник. Докажи, что он доводит до самоубийств. Вот тебе конкретно факты, как ты хотела. Красавчик наш нанял себе телохранителя и улетел во Владивосток. Через неделю около него будет женщина, я не знаю кто, но предполагаю какая. Все материалы оттуда будут у тебя электронной почтой немедленно.

— Зачем так мучиться, любой следователь раскрутит дело во Владивостоке, если дело есть?

— А затем, — улыбнулся Аркаша, — что он нужен именно нам, нам, понимаешь?! А следователь во Владивостоке будет виноватых искать, когда женщину похоронят, и то, если муж будет не против. Красавчик наш быстро в Москву вернется, у него дел невпроворот. Прикажешь следующего следователя включать? Бери дело себе, ознакомься с материалами, докажи доведение до самоубийства.

— Ох, и хитрющий же ты! — засмеялась Ева. — Я подумаю, посоветуюсь с Марусей. Завтра скажу.

Зоя закатила глаза.

— Вы в обморок-то не падайте! У меня близнецам месяца еще нет, а я скажу домашним, что вышла на работу?

— Мы пришлем тебе на дом медсестру, оплатим по полному дню! Зарплату будем платить через отдел, у нас большая!

— Лучше помогите с едой, никогда не видела, что человек может съесть столько.

— Бред, полный бред! Мы тебе говорим, что стране грозит военный переворот, а ты какую-то Марусю, еду!.. — Зоя уже злилась.

— Вы что, не видите? Я живу! А вы предлагаете мне опять стать шестеренкой.

Поздним вечером в воскресенье начальника экономического отдела ФСБ выдернули с вечеринки и отвезли с мигалкой в здание управления. Светились лампы над несколькими столами в огромной комнате — информационном центре. Начальнику показали распечатку, он нашарил рукой узел галстука и стал оттаскивать его от шеи.

Через полчаса трое из пяти нужных ему директоров банка были найдены: все трое оттягивались в одном месте, в клубе «Пьеро». Приехать немедленно в центр отказались, но на улицу вышли, достали свои мобильные телефоны и прогуливались, разговаривая, туда-сюда по дворику с фонтаном, еще радостные и беспечные, уверенные, что страхи фээсбэшника напрасны, где-то произошла ошибка.

Россия доживала последние часы своего относительного финансового спокойствия.

Банкиры позвонили начальнику экономического отдела и весело сказали, что отчеты, о которых он говорит, не имеют места быть, потому что их личные управляющие и координаторы подтвердили, что все идет как надо, и еще потому, что такое не может быть никогда. С чего это им скидывать СГО, сказали банкиры почти хором, да, пирамида, так ведь государственная же! Когда го-сударство захочет ее обрушить, они узнают первыми.

Начальник экономического отдела ФСБ разговаривать по телефону перестал, еще раз проверил, откуда поступила информация о том, что банки скидывали СГО.

— Мне нужна информация по пятничным сделкам этих банков, — потребовал он, все больше нервничая.

Ему сообщили через минуту, что информация закодирована, доступа нет. Срывать коды или подождать до утра понедельника и разобраться напрямую?

Он стукнул ладонью по столу, неприлично выругался и подвинул к себе телефон. Его людям в Центральном банке звонить сейчас бесполезно: если они ничего не сообщили в пятницу вечером, значит, они ничего не знают.

— Умные, да, — шептал он про себя, доставая записную книжку с электронными адресами и телефонами.

Он выдергивал людей из ресторанов, из саун и ночных клубов, от телевизора дома и из розового шелка кроватей в публичном доме — тонким пиликающим звуком из кучи брошенной одежды на ковре.

— Информация не проверена, — предупреждал он вначале, потом коротко сообщал о возможности обвала СГО.

Один из этих важных людей услышал сообщение только под утро, ввалившись в квартиру после пятичасового перелета. Уставший и голодный, он вспомнил друга-банкира и позвонил ему, предупредить.

— А я голову ломаю, что там по телефону такое наш фээсбэшник нагородил! Мы в клубе были, все путем, а он звонит и кричит про отчеты по сделкам.

— Думай, — сказали ему.

Чего там думать! Покупай валюту, потом разберемся.

В понедельник погода резко переменилась. Подул холодный ветер, к ночи обещали его усиление, усиление кончилось ураганом, сшибающим рекламные щиты и вырывающим с корнем тополя. В дальнейшем такая перемена погоды то и дело обыгрывалась некоторыми журналистами в репортажах о финансовом кризисе, наступившем в России.

Курс доллара на торгах рванул так, что «черный вторник» вспоминали почти как рождественскую сказку. Правительство, промаявшись в недоумении несколько часов, намекнуло, что не будет платить долги по СГО. После этого торги на бирже остановили до особого распоряжения, но перепуганные банки бросили клич — выйти на мировой уровень электронных торгов, а начать с приблизительного курса доллара к рублю на Чикагской валютной бирже. Когда банкоматы перестали выплевывать зеленые бумажки, хозяева валютных вкладов крупных банков, так называемые физические лица, пошли в отделения банков, чтобы снять для пробы по чуть-чуть со своих вкладов. Они обнаружили очереди и панику.

Карпелова вызвал к себе начальник в четыре часа дня. Прихватив со стола отчет по делу о несостоявшемся задержании Хрустова В. С., находившегося в розыске, Карпелов прошел в кабинет начальника, где был встречен ласково самим начальником и двумя незнакомыми Карпелову офицерами. Ему предложили сесть, подвинули стакан горячего чая и внимательно дождались, когда он отхлебнет.

— Вы какие журналы предпочитаете читать, майор? — спросил молодой офицер.

— Я предпочитаю журнал происшествий, — скромно ответил Карпелов, проглотив слишком сладкий чай.

— А дома, под подушкой? — подмигнул другой. — Красивые голые девочки, а?

Карпелов отодвинул стакан и не удивился оцепенению, охватившему его.

— Это наши коллеги из комиссии по этике, — решил разъяснить обстановку начальник.

— Я попал под расследование? — опять не удивился майор.

— Да нет, мы просто решили с вами побеседовать, всего-то. — Эти двое сели напротив и смотрели весело.

— Если вы насчет журнала «Плейбой», так я заинтересовался им профессионально. Отнес начальнику, — Карпелов кивнул на начальника, — доложил по всей форме.

— Кто-то конкретно вас заинтересовал? — спросили его.

— Да. Конкретно. Женщина там была. Отличная физическая форма, умеет обращаться с оружием, работала в органах. Я помечтал немного, а мое начальство не поддержало.

— Вы изложили начальнику свои соображения?

— Изложил.

— В письменной форме?

— И письменно, и устно. — Карпелов кивнул.

— А ваш начальник не может найти это донесение. Нет его, товарищ майор. Но нас очень заинтересовали ваши предложения. По поводу этой женщины.

— Ерунда все это, — нахмурился Карпелов. — Мои предложения не имеют перспектив. Она действительно из органов, хорошая подготовка, снайпер, но… Она умерла.

— Понятно, понятно… — погрустнели коллеги из комиссии по этике. — А может, донесение найдете? Завалялось где-нибудь на столе.

Найду, — согласился Карпелов. — Если завалялось, чего не найти.

Офицеры дождались его ухода, попрощались с начальником отдела и закурили в коридоре у окна.

— Или полный дурак, или опасен, — предположил один.

— Ты лучше прикинь, почему любая секретная информация всегда всплывает. Какой-то служака из окружного отдела расписывает в не очень приличных выражениях, как бы он употребил для дела женщину-специалиста, а у нас над этим месяц работают профессионалы!

— Совпадение.

— Вот ты так и напиши в отчете. Да, не забудь указать, что он, пользуясь исключительно старой пишущей машинкой, зачем-то набрал свое донесение на компьютере, а потом еще и отксе-рил!

В обед Маруся сказала, что еды почти и не осталось; Ева тут же подняла вопрос о необходимости заработать деньги. Далила сказала, что видит ее насквозь; Илия сказал, что он достанет деньги, а Кеша предложил продавать газеты у метро.

— Это все несерьезно, — вздохнула Ева, — мне предложили вернуться на работу на неполный рабочий день, деньги платят большие.

— И конечно же, это очень важно и только ты сможешь решить некоторые проблемы, да? — поинтересовалась Далила, заводясь.

— По поводу тебя у меня тоже есть соображения. Ты мне нужна как специалист для создания психоспецифики образа.

После таких слов Кеша посмотрел на маму с уважением, Илия улыбнулся, а Далила задохнулась от негодования.

— Молчи, — сказала Ева, — ну помолчи ты хоть раз, один раз! Через несколько дней я точно определюсь, мы с тобой вдвоем все обсудим, ты мне очень нужна… Но сейчас помолчи!! А то я тебя стукну чем-нибудь, клянусь.

Карпелов вернулся к себе, взял стул, поставил его возле сидящего в оцепенении Миши Января, сел и уставился на грустного опера с огромными кругами под глазами, грызущего ногти.

— Ну что, хлопчик. Ты угадал. Что теперь с этим делать будем?

— Это катастрофа, — пробормотал Миша, — я и не предполагал…

Карпелов достал из кармана и разгладил перед Мишей на столе свое донесение.

— Я при тебе это писал? — спросил он. Миша кивнул, почти не глядя.

— Сколько было? — спросил опять Карпелов.

— Чего — сколько?

— Сколько выпивки было, что я так наклюкался?!

— Литровая бутылка виски. Подарочная, восемьдесят два доллара. Я купил на всякий случай давно.

— Ты хочешь сказать, с какой-то там литрухи на двоих?!

— Я почти не пил, а еще и осталось. Отличное виски просто, вот и все. Голова болела с утра? Не болела. Можно было и три выпить, все равно бы не болела.

— Если ты и не пил почти, что же ты мне позволил такое написать! Ты только послушай: «Отпадная телка…»

— Да что вас заело на этом донесении, у нас пирамида СГО вот-вот рухнет, а вы со своим донесением! Вы знаете, какой сегодня курс?

Чихал я на твой курс, у меня зеленых нет и не было.

И Карпелов будет чихать еще пару недель. Потому что пройдет некоторое время в ожидании, что все образуется. Те «физические лица», которые валюты не имели, понемногу меняли рубли на доллары с рук у обменных пунктов, потому что почти все обменки не работали, ждали, стали чаще включать телевизор и перешли от боевиков к новостям. Это привело к неожиданным последствиям. Народ ринулся опустошать магазины.

Всенародный дедушка с перепугу сместил молодого премьера и предложил назначить более опытного. Дума три раза опытного прокатила, а чтобы ее президент не распустил, угрожала ему импичментом. Дедушка спрятался так, что его не могли найти два дня. Дума ликовала, набрав нужное количество голосов для импичмента; выгребала последнее из банкоматов в Белом доме и скупала остатки кофе в зернах из буфета. Уже назначались сроки внеочередных выборов, сообщалась сумма, которая для этого необходима, телевизионщики веселились вовсю, показывая крупным планом дерущихся дядей и тетей в зале заседаний. Одна за другой переставали выходить газеты.

Но к удивлению всех зарубежных наблюдателей, народ, еще подъедающий остатки запасов, отдыхающий и копающий огороды, не роптал, примерно ходил на работу, где давно уже не платили зарплату, организованно скупал на свои похоронные импортную видеотехнику, холодильники и пылесосы, уезжал в Крым, устраивал небольшие, но длительные — по несколько дней — пикеты, стучал и стучал шахтерскими касками в брусчатку Горбатого мостика и совершенно не собирался громить, стрелять и жечь.

Словно двигался по инерции, опровергая все научные заверения о невозможности вечного двигателя, огромный живой механизм, непредсказуемый и оттого страшный.