Пожалуйста, повернись ко мне спиной…

перевод с болгарского Игорь Крыжановский

Я глазам своим не поверил.

Вообще-то я заметил ее, только когда она оказалась передо мной в двух шагах. Это, наверное, потому, что я все время глядел под ноги, выбирая, куда ступить, когда шагал по этой тропинке. Сам не знаю почему, но сперва я струхнул, начал озираться по сторонам. Лес, как всегда, показался мне жутковатым. Но ничего из ряда вон выходящего я в нем не заметил. Правда, с самого утра за мной плелись два одичавших пса, теперь они остановились на почтительном расстоянии за моей спиной и не спускали с меня глаз.

Тем не менее меня не покидало чувство, что я попал в какую-то западню.

Впрочем, на первый взгляд в надписи на этой табличке не было ничего пугающего. Даже наоборот — она вроде бы предвещала, то, о чем каждый молодой мужчина, как я, мог только мечтать. Неровными крупными буквами, с некоторым пренебрежением к знакам препинания на табличке было выведено:

Я не знал, что и думать. Женщина… Через столько лет… Молодая женщина, как сообщала табличка, причем, похоже, одинокая? Да нет, не может быть, ведь это как будто нарочно придумано для меня, слишком заманчиво, чтобы быть правдой. Но все же — а вдруг?

Или… или это ловушка для дураков, способных поверить, что в этой глуши на каждом шагу их поджидают женщины, к тому же одинокие? Готовые броситься на шею первому встречному. Нет, все это чересчур подозрительно.

В который раз я внимательно оглядел все вокруг.

Лес казался совершенно необитаемым, и только на краю полянки виднелся шалаш. Соблюдая осторожность, я подкрался к нему. Разумеется, там никого не было. Построенный на скорую руку из веток и листьев, шалаш этот вряд ли протянул бы до весны, скорее всего он служил лишь убежищем от дождя. Места в нем хватило бы на двоих или троих. Внутри я не обнаружил ничего интересного и вернулся к дереву с табличкой.

Дикие собаки — впрочем, это могли быть и волки, затеяли какую-то возню, но, увидев, что я приближаюсь, снова уселись на задние лапы. Я никак не мог решить, продолжить ли мне свой путь или остаться. Хотя в глубине души чувствовал, что никуда не пойду и устроюсь на ночевку в шалаше. И не только из-за женщины.

Нет, конечно, в основном из-за нее. Но и для того, чтобы понять, что все-таки скрывается за этой историей с табличкой.

В самом деле, убеждал я себя, ничего ведь со мной не может здесь приключиться. Моей смерти никто не мог желать (за исключением, естественно, двух зверей, неотступно следовавших по пятам). Зачем кому-то причинять мне зло? Просто так — ради самого зла?

Скорее всего, здесь действительно жила одинокая женщина, каким-то образом сумевшая справиться с трудностями проживания в лесу, но, должно быть, жизнь вдали от людей заставила ее искать себе партнера.

Итак, я решил дождаться ночи и устроиться на ночлег в шалаше, а если никто так и не появится, к полудню следующего дня снова тронуться в путь. Забросив внутрь мешок с продуктами, я уселся на землю, застланную сухими листьями папоротника. Необходимо было сделать две-три вещи. Во-первых, раздобыть воды. Во-вторых, развести огонь, чтобы сварить картошку. Впрочем, это потом, сейчас не стоит так демонстративно заявлять о своем присутствии. В-третьих, нужно было обезопасить себя от нападения хищников.

Рядом валялось несколько толстых веток, которыми можно было загородить вход в шалаш. Нож и палка с железным наконечником были всегда при мне.

…Я отдыхал, наслаждаясь послеобеденной прохладой. Подчиняясь привычке, чутко прислушивался к шорохам леса, совершенно не надеясь, впрочем, различить среди них звуки человеческих шагов. Я не встречал людей с тех пор, как пропал Гео, а значит — четыре месяца. Примерно год назад почти одновременно скончались Эмо и престарелая тетушка Сти. А когда-то нас было двенадцать. Но это было очень, очень давно…

Однажды, в конце зимы, Гео не вернулся с охоты, и я остался совсем один. Одному трудно. Начинаешь разговаривать сам с собой. Начинаешь все трудней засыпать ночью, все чаще спишь днем. Постоянно боишься хищников, которыми кишит округа. Любая оплошность может стать роковой. А еще очень быстро кончаются припасы, особенно если ты не можешь по-настоящему охотиться из-за плохо сросшейся ноги. Поэтому как только пришло лето, я не выдержал, отправился в путь. Бросил хороший дом. Дом можно найти и в другом месте, в этом я не сомневался. А вот без охоты в наших краях было не прожить. И поскольку охотник из меня никудышный, пришлось спускаться вниз, на равнину.

Я знать не знал, какой путь меня ждет. Но приготовился к дороге дальней, несмотря на хромоту. Ведь нужно было разыскать такое место, где росли фруктовые деревья, где можно было бы кормиться злаками.

И где жили люди. Кроме картофеля и других продуктов, в мешке у меня лежали скатерть, два ножа, тесло, палица с железным набалдашником и две книги, оставшиеся от тети Сти. У нее было много книг. В детстве она учила меня читать — мне было нелегко играть с другими ребятами, поэтому я часто подсаживался к ней, чтобы послушать разные истории. Она столько поведала мне о жизни до падения Бомб, что я был уверен — если бы мне удалось попасть в разрушенный город, среди руин я обнаружил бы множество полезных вещей и знал бы, как ими пользоваться. И жизнь моя стала бы гораздо легче. Вот только на равнине и особенно вблизи разрушенных городов подолгу задерживаться нельзя, иначе быстро разболеешься. Тетя Сти утверждала, что через сто лет будет уже не так опасно, но мне почему-то кажется, что и сейчас большой опасности нет — все-таки со времени Бомб прошло столько времени!

Дикие собаки куда-то пропали. Только сейчас я сообразил, что нужно было попытаться подманить одну из них поближе и оглушить палицей, тогда у меня было бы на ужин мясо, да и запасы можно было сделать дня на два на три! Правда, приманки у меня все равно нет, да и вряд ли они вернутся. Так что и думать об этом не стоит.

Неприятное это дело — ждать неизвестно кого, неизвестно сколько и неизвестно зачем. Хотя нет — зачем ждать, я как раз хорошо знаю. Одно только меня беспокоит: поскольку я сижу в шалаше. Она наверняка увидит меня первой. Интересно, сильно она разочаруется, когда узнает, что я хромой? Не повернется, не уйдет? Ведь я… Догнать ее я не смогу. Впрочем, она может тоже оказаться не красавицей. И даже лучше, если это так. «Молодая» хорошо, но что значит «молодая»? Этого я не понимал. Критерий красоты у меня отсутствовал. В жизни мне приходилось видеть всего лишь несколько женщин, все они были старыми. И еще на картинках. Нет, в красоте я разбираюсь паршиво. В воображении я рисовал ее высокой, русой, с длинными прядями волос. Потом я представил себе ее маленького росточка, тоненькой, нежной, с косичками или челкой. Потом — с длинными, черными как смоль, свободно ниспадающими волосами, закрывающими плечи. Спину. Доходящими до пояса. Даже ниже. Попытался представить ее лицо. Ничего не получалось.

Может, волосы ее двумя ручьями падают на грудь? Но и из этого ничего не вышло, потому что никаких волос и никакого лица представить не удалось, а только огромные белые груди с темными бугорками сосков — они торчали, приближаясь все ближе и ближе, и, безусловно, раздавили бы меня, не будь они такими мягкими. Они неудержимо увеличивались в размерах. Я попытался оттолкнуть ее. Приятно смотреть, но только издали. Меня смущала ее двусмысленная улыбка, чувственный оскал рта, белизна бедер, магнитом притягивавших мой взгляд. Пришлось мне ее одеть. Вот теперь она сидит передо мною на траве, юбка задралась, обнажив колени. Нет, юбка задралась слишком высоко, да и сама юбка оказалась короткой, а когда она поднялась с травы, улыбаясь все той же улыбкой, на ней и вовсе не было юбки, и снова я затрепетал при виде ее пышных форм. Тогда я одел ее в такие же грубые штаны, как у меня. Решил думать только о ее лице. Лицо постоянно менялось, было то с курносым носиком, то с огромными зелеными глазами, то с раскосыми щелками, большим чувственным ртом и яркими губами, то все вдруг исчезало и перед глазами вставали совсем другие части женского тела, мало знакомые мне, причем с каждой минутой нетерпение охватывало меня все больше и больше.

Нет, без женщины я больше не могу! Не беда, что я слегка хромаю. Ведь в остальном я здоров. По крайней мере, в настоящее время. И наверняка от меня могут быть дети. Мне уже двадцать четыре, возможно, жить мне осталось не так уж много, а я до сих пор не знал женщины.

Я должен заманить ее. Непременно.

Даже если понадобится — пустить в ход нож…

Боже, пусть эта встреча произойдет как можно скорее. Пусть явится женщина. Ничего другого я не прошу. Все равно, какая она — молодая, красивая, высокая… В этом царстве природы мы, наверное, единственные люди на тысячу километров в округе.

Это должна быть женщина! Раз так написано на табличке…

Она пришла к вечеру. Сколько бы я ни внушал себе, что никуда она не денется, в глубине души я боялся, что жду напрасно.

Я заметил ее не сразу. Как и положено опытной охотнице, она приблизилась к шалашу совершенно бесшумно, поэтому не удивительно, что ее голос заставил меня вздрогнуть.

— Здравствуй!

Вскочив на ноги, я выглянул и увидел ее фигуру, прячущуюся за деревьями. Снова раздался голос, на сей раз приказывавший мне оставаться на месте:

— Стой, где стоишь! Не приближайся! Не выходи!

Мне показалось, что она держит лук наизготове.

Поскольку пугать ее с самого начала не имело смысла, я покорно подчинился ее приказу.

— Давай сначала побеседуем на расстоянии.

— Разве ты боишься меня?

— Я? Вот еще выдумал! — она расхохоталась так неподдельно, что я смутился. — Нисколько я не боюсь, просто мне так хочется. Ты на моей земле, в моем лесу, значит, и командовать буду я!

— Так это ты… написала табличку?

— А кто же еще? В этих горах больше нет ни одной живой души. По крайней мере на расстоянии двух дней ходу отсюда.

Я попытался рассмотреть ее, но она скрывалась в тени деревьев, и мне удалось установить только то, что она сравнительно высокого роста.

— Ну вот, приглашаешь, а сама…

— Не волнуйся. Если у тебя добрые намерения… — Она приблизилась на несколько шагов и опустила на траву убитого зайца. На голове у нее был венок из прутиков и листьев, мешавший разглядеть лицо. — Ты останешься жить со мной? Ты мужчина, я женщина…

Я показал ей на свою ногу.

— Остаться-то я остался бы, да вот понравлюсь ли я тебе? Охотиться мне, в общем-то, не под силу.

— Конечно, понравишься. Ты мне уже нравишься! Ты ведь здесь единственный мужчина. Так ты останешься со мной?

Вот так всё и произошло. Очень быстро. Я даже не рассмотрел ее как следует.

— Да. Останусь.

— Обещаешь?

— Обещаю!

— Смотри, если обманешь… Ладно, бери свои пожитки и иди за мной. До моего дома полчаса ходьбы.

И даже не оглянувшись на меня, она зашагала в глубь леса. Я двинул следом, стараясь не отставать.

Как приятно было смотреть на нее сзади. На ее гибкий стан, сильные ноги с крутыми бедрами, волосы до плеч… Она ни разу не оглянулась. Сумерки не мешали ей уверенно вести меня через лес. Где-то поблизости громыхали раскаты грома, наверное, там шел дождь, который в любой момент мог перекинуться сюда и вымочить нас до нитки. Но этого не произошло. Аромат влажной травы, деревьев и насыщенный сыростью воздух внушали мне какое-то беспокойство.

Я шел за девушкой, прятавшей лицо в тени сплетенного из трав венка, и с каждым шагом все больше влюблялся в ее живую фигурку, увлекавшую меня за собой бог знает куда. Впрочем, я влюбился в нее с первого взгляда. Даже еще раньше — все мое существо стремилось к ней еще с той минуты, когда я узнал о ее существовании из надписи на табличке. Иначе и быть не могло. В безлюдном лесу она была Евой, а мне было суждено стать Адамом. В будущем у нас появится многочисленное потомство, которое расселится по всей округе, вдали от зараженных радиацией равнин и полей. И это будет чудесно. Дожить бы лет до тридцати пяти. Стараясь не отставать от девушки, одетой в серо-коричневый костюм, я почти перестал обращать внимание на пугающе-мрачные дебри. Между тем лес продолжал таить в себе Неизвестность. Она пряталась за деревьями, свисала с веток, пряталась в густых зарослях папоротника, опускалась на землю вместе с быстро густеющими сумерками. Но прежнего страха не было. Девушка, конечно, держалась несколько странно, но стоило ли придавать этому значение? Стройная, сильная, ловкая… Удивительно, что она живет одна.

Даже такому молодому и здоровому существу, как она, ненадолго хватит сил справляться со всем в одиночку.

Неужели и ее родственники погибли молодыми? Не оставив потомства? Неужели мы все вырождаемся?

— Эй! — окликнул ее я. — Нельзя ли идти помедленее?

Не отставать от нее стоило мне больших усилий.

— Хорошо, — не оборачиваясь, ответила она. — Ты как охромел?

— Это у меня с рождения.

— Ясно… А как ты здесь очутился? К кому ты шел?

Как бы мне покороче объяснить ей это на ходу?

— У меня в роду все умерли. Поэтому и пустился в путь.

— Выродились?

— Нет… А впрочем, точно не могу сказать. Все умерли совсем молодыми. Кроме тети и Гео — тот не вернулся с охоты. Мне казалось, они были здоровы. Все было в норме…

— Ты шел просто так, чтобы найти других людей, или…

— Или плодородную местность. С фруктовыми деревьями, с картофелем. А ты? Почему ты осталась одна? Твои тоже умерли?

— Не знаю. Я ушла от них. Убежала. Бросила их всех, когда мне исполнилось шестнадцать. С тех пор и знать их не хочу. Кажется, они больше не живут в долине, как раньше. Может, вымерли, а может, перебрались куда.

— Ненормальная! Зачем же было убегать?

— Может, позднее ты поймешь… Мы почти пришли. Вон там мой дом, видишь? Левее и чуть выше.

Дом стоял метрах в двухстах, на заросшей травой полянке с небольшим уклоном. Это была так называемая «вилла» — в прошлом у многих были такие дома, в которых они время от времени проводили свой отдых.

Вилла была большой, двухэтажной, обнесенной низкой каменной оградой. Бросив мешок рядом, я облегченно вздохнул и опустился на траву.

— Устал?

— Немножко. Посиди со мной.

— Нет, в любой момент может начаться дождь. Поднимайся, пойдем лучше в дом.

Она легко подхватила мой мешок и скрылась в дверях виллы. Опираясь на посох, я встал и поплелся за ней.

В доме царил тот же полумрак, что и в лесу. Когда глаза мои привыкли, я разглядел нары, поверх которых были набросаны одеяла и шкуры, стол, скамью, очаг и большую поленницу дров, составленную так аккуратно, словно ею хвастались перед гостями. Хотя гости, по-видимому, в этот дом еще не заглядывали. Вообще, кругом царил порядок. Не то что в нашем старом жилище.

На столе стоял кувшин с водой, лежали связки грибов, куски сушеного мяса. За время, что мы были в пути, я успел проголодаться, к тому же несколько дней вообще не держал во рту мяса, поэтому я подкрепился, не дожидаясь, пока она окончит заниматься какими-то своими делами во дворе. Вернувшись, она разожгла очаг, причем сделала это гораздо проворнее, чем это обычно получалось у меня. Огонь давал комнате достаточно света.

— Так ты остаешься со мною, верно? — спросила она почти шепотом. Мне показалось, что она волнуется куда больше меня.

— Остаюсь. Навсегда.

— Если решил уйти, уходи сейчас.

— Я же сказал — остаюсь! Тебя как зовут-то?

Стоя шагах в четырех от меня, но не обращая на меня никакого внимания, она принялась раздеваться. Мне почему-то подумалось, что у нее может не быть имени.

Вот ведь ерунда какая лезет в голову! Или что она забыла его после стольких лет жизни в полном одиночестве.

— Меня зовут Инна, — ответила она, раздевшись догола. Языки пламени бросали на ее тело багровые отблески, казалось, что оно охвачено пожаром. В последнюю очередь она сняла свою дикарскую корону из листьев. Тут уж я вскочил на ноги. Она приблизилась и, заглянув мне в глаза, что-то прошептала. Может — «я жду», может быть — «любимый», а может — «иди ко мне». Но никуда идти я не мог, поскольку ноги мои приросли к месту. Мы впервые смотрели друг другу в глаза. Сердце у меня колотилось так, что грудная клетка ходила ходуном. В горле пересохло. Я не мог издать ни звука, не мог пошевелиться. Наверное, она поняла мое состояние и сочувствовала мне. Но мне показалось, что она разозлилась. От пылавшего за ее спиной очага по комнате расползались длинные тени, напоминавшие мне сейчас чудовища. Я пытался заставить себя смотреть на ее ноги, впиться взглядом в обнаженную грудь. Но ничего не мог поделать с собой, не мог отвести глаза от ее глаз, губ, щек…

Вечно это не могло продолжаться. Не должно было. Нужно было как-то выйти из оцепенения. Но сам я освободиться от него был не в силах. Наверное, она поняла это и снова прошептала: «Ну, иди же…» И отступила на шаг. С трудом проглотив комок, я сказал ей то, что должен был сказать: «Инна, пожалуйста, повернись ко мне спиной». Она вздрогнула. Наверное, не знала, что ей и думать. Я повторил: «Пожалуйста, повернись ко мне спиной…» Она попыталась что-то возразить, но, передумав, резко повернулась как раз в тот момент, когда я уже готов был еще раз повторить свою просьбу.

Обнаженное женское тело, облитое красноватым светом.

Я сделал к нему шаг…

… Через несколько часов я проснулся. В очаге догорали поленья, тлели угли. На моей руке покоилась голова моей первой женщины, ее крепкое тело доверчиво прижималось ко мне, во сне она дышала ровно и глубоко. С отвращением разглядывал я ее отвратительное лицо, нет, не лицо — жабью морду. И хотя к горлу подступала тошнота, я не мог оторвать от него взгляда.

Кровь стыла в моих жилах. Не в силах шелохнуться, я как завороженный разглядывал лицо мерзкого чудовища с женским телом, рядом с которым мне выпало несчастье лежать, которое прижималось ко мне. Пористая, жирная кожа, безгубая жабья морда с двумя красными дырочками вместо носа, обрамленными пучками волос, маленькие глазки, прячущиеся в рыжих космах бровей… Такое не часто увидишь в кошмарном сне.

Морда пресмыкающегося или рожа дьявола… Нет, урод есть урод, и ничего, кроме чувства омерзения, он вызывать не может.

Бежать! Бежать немедленно, пока она не проснулась!

Не разбирая дороги, куда глаза глядят! Какое невезение!

Вот тебе и Женщина. Ева… Несчастная Ева… Порченая Ева, которая и детей-то рожать, наверное, не способна.

Разве об этом ты мечтал, восторженный идиот?

Исчадье ада. Какая она Инна — просто чудовище без роду и племени, но с соблазнительными женскими телесами: А я все-таки человек. Все-таки не чудище какое-то.

Осторожно высвободив руку, я бесшумно спустился с нар. Стараясь не шуметь, принялся собирать свои пожитки. Приходилось считаться с тем, что она вооружена и, обнаружив мой побег, может послать мне вдогонку стрелу. У нее было на это моральное право, ведь я обещал остаться. Она могла вернуть меня силой. Превратить в пленника. Побежденного врага.

Осмелев, я бросил на нее прощальный взгляд. С того места, где я стоял, лица ее не было видно. Видно было только молодое женское тело, растянувшееся на постели в соблазнительной позе. Конечно, она не повинна в своем уродстве. В этом повинны предшествующие поколения. Повинна ее мать, давшая ей жизнь. Просто она не была человеком. А кем она была? Да, в лице ее отсутствовали человеческие черты. Но разве человек — это его нос, его рот? Теперь-то я понимал, почему она сбежала от своих родителей, своих родственников.

Они не могли вынести ее присутствия. Наверное, они измучили ее насмешками. Удивительно еще, что ее не прикончили. Ей оставалось только исчезнуть, избавиться от преследовавшего ее кошмара, чтобы уцелеть. Она сознавала свое уродство. Наверное, сознавала не до конца, если надеялась компенсировать его красотой своего тела, расторопностью, умением быть нежной… Мелькнула мысль убить ее. Но с того места, где я стоял, я видел только красивую молодую женщину. С прекрасным телом. От долгой жизни в одиночестве она забыла о своем уродстве. Да и не могла осознать его до конца. Ведь она все-таки была человеком…

Открыв дверь, я выскользнул на поляну. Ночь выдалась звездной, безлунной. Бросил последний взгляд назад, на дом с аккуратной поленницей дров. Пора отправляться в путь…

Эх, если бы не ее лицо… Если бы у нее было только это прекрасное тело. От шеи и ниже. Только ноги, груди, живот… утроба, способная вынашивать детей. Не все же они рождались бы уродами.

Женщина. Единственная женщина на двести километров в округе. Не заставлять же ее все время оборачиваться спиной. Может, к этому можно привыкнуть? Ведь говорят же, что человек ко всему привыкает. В этих горах мы с ней единственные люди. Я человек. И она… тоже человек. К тому же она женщина (в этом-то я по крайней мере не сомневался). Конечно, остаться это мой долг.

Но разве я смогу идти против своей природы?

…Наверное, если я останусь, то вправе буду считать себя самым добрым человеком. А если сбегу, то самым подлым.

Так как же мне быть?

В очаге догорал огонь.

Пусть догорает.