Пожар Саниры

День первый

Дом Ленари

Через веки Саниры дома Ленари пробилось какое-то дрожание. Юноша приоткрыл глаза и некоторое время глядел прямо перед собой, ничего не понимая. Багровые отсветы плясали на ярко-красных стенах комнаты, и казалось, что дом загадочно сияет собственным светом.

Потом Санира не столько осознал, сколько почувствовал что-то неладное, и его будто подбросило на подстилке. Он кинулся к единственному окну и отшвырнул в сторону заслонку. Та ударилась об алтарь, опрокинув жертвенный сосуд, и откатилась к скамье, на которой кто-то спал.

В сонное безмолвие комнаты ворвались крики людей, лай собак и громкий ровный гул гигантского столба огня, падающего снизу вверх, в небо.

«Интерьер жилища»

Через маленькое отверстие круглого окна, конечно, не было видно соседских строений справа и слева, но по отсветам на земле было понятно, что те горят. Санира, однако, не смотрел на отсветы. Противоположная сторона улицы, внешний овал домов, превратилась в сплошную стену огня. Жилища тонули в ярком пламени – тоненькие чёрные язычки в буйстве алых лепестков роскошных цветов.

Юноша оторопело смотрел на это невиданное зрелище, пока из двери жилища напротив не выбежала с едва слышными в гуле криками старая Барири. Вслед за ней бросилась по стене хищная лапа огромной трещины. Из дыры забил ввысь столб чёрного дыма.

Откуда-то возник вырвавшийся из пут вол. Ослеплённый огнём, обезумевший от ужаса, он стремительно мчался, не разбирая дороги и не обращая внимания на людей. В одно мгновение его затупленные рога оказались в каком-то шаге от ничего не видящей Барири, едва не задев её. Женщина упала, сбитая с ног волной воздуха, летящей за огромным животным, сразу вскочила, не удержалась и снова повалилась на покрытую тонким налётом горячего пепла землю. Вол отчаянно заревел. Его туша дымилась от жара, на шкуре алыми искрами тлели угольки. В следующий миг он исчез из виду.

И только тут в голове Саниры в первый раз проскользнула мысль, что это, должно быть, пожар, наверное, именно так выглядит пожар.

– Что там такое?! – услышал он за спиной крик Ленари. Бабушка уже знала, что происходит, она почувствовала это сразу, в миг пробуждения, и голос её не спрашивал, а метался по комнате, резкими пощёчинами вырывая из сна людей дома.

Санира с трудом просунул в крошечное окно голову и посмотрел вниз.

К лицу бросились языки пламени. В какой-то момент они, казалось, настигли его, но не смогли дотянуться и замерли, трепеща от бессильной злобы. Руки ощутили жар, исходивший от стены.

Санира отшатнулся, больно стукнувшись затылком о край окна.

– Мама! Мама! – кричала у него за спиной тётка Гарули. – Мы горим!

– Дура! – одновременно с ней кричала бабушка. – Пожар! Хватай детей!

Юноша метнулся к выходу. Споткнулся о старый чиненный-перечиненный верстак для выделки глины, непонятно как удержался на ногах; станок же закачался от удара, накренился и с грохотом повалился на пол. Конечно, прямо на пальцы.

Юноша запрыгал на одной ноге, превозмогая боль.

Тут и там вскакивали тёмные фигуры, разбиваясь на множество чёрных, пляшущих по стенам теней, кидались кто куда, каждый к своему самому дорогому – к ребёнку, застывшему посреди комнаты, к тряпичной кукле, оставленной в углу после игры, к одежде, сваленной на полу. Тени извивались, проходили друг через друга, прыгали то на потолок, то на пол, скользили дальше по бесконечному кольцу стен.

На скамье прямо перед Санирой лежали скомканное тряпьё и кусок шкуры для укрывания, но старшей сестры Такипи уже нигде не было видно. Какая быстрая!

Вообще-то, поскольку так же когда-то звали их маму, девушку чаще именовали Такипи-младшая, хотя уже много лет она была единственной Такипи в доме Ленари.

Рядом была дверь, и можно было бы выскочить на портик, но Санира вспомнил о Чивати, младшей сестре. Повернувшись, он столкнулся с бабушкой. Полуодетая Ленари без лишних рассуждений треснула его наотмашь по затылку и исчезла где-то в черноте дома.

Санира схватил ещё не успевшую заплакать сестрёнку на руки и шагнул к выходу.

– Где богиня-Земля? – услышал он крик какой-то из своих тёток. Голос бился о стены, становясь неузнаваемым. – Я не могу найти богиню-Землю!

– Все вон из дома! – кричала бабушка где-то около купола печи.

Санира прыгнул через распахнутую дверь на портик и тут же, едва ощутив под ногой глиняный пол, оказался на лестнице. Попытался удержаться одной рукой за перекладину, другой прижал к себе сестру. Пальцы чиркнули по дереву, зацепиться не сумели, и юноша мгновенно провалился вниз, в черноту ночи. Всё замерло вокруг, будто исчезли и Город, и пожиравшее его пламя. Осталось лишь ощущение лёгкого удивления. Куда подевалась лестница?

Уже в следующее мгновение Санира грохнулся спиной на землю. Замер, скорее ошарашенный, чем напуганный. Тупая боль разлилась по спине, но была она не слишком сильной, гораздо слабее, чем того можно было бы ожидать при падении со второго этажа. Сырая по весне земля, кое-где ещё покрытая оставшейся с осени травой, была мягкой и упругой.

Юноша глянул на прижатую к груди сестру. Пострадать она никак не могла, но это существо и от меньшего визжало во всю глотку.

Чивати, однако, молчала. Зато в Саниру впился вопль бабушки:

– Где мой внук?!

– Я здесь! – вскрикнул он и не узнал собственного голоса. Звук, вырвавшийся изо рта, был высоким, дрожащим, боязливым. Едва взмыв в воздух, он тут же разорвался на части, противные, тоненькие, слабенькие, совсем детские.

– Санира! – с облегчением вскричала Ленари. Но уже в следующее мгновение от радости в её голосе не осталось и следа: – Санира, змеиные потроха! Шкуру спасаешь? Хоть бы Чивати вынес!

– А я и выношу Чивати! – вскипел он. Голос на этот раз оказался грубым, вполне мужским, таким как надо. – Я именно это и делаю!

– Он меня бросил на землю! – тут же раздался капризный голос сестры, и она наконец заревела.

– Ах ты!.. – где-то в вышине, на втором этаже, бабушка выкрикивала что-то резкое, оскорбительное, но Санира её не слушал. Слабость, охватившая его в момент падения, вроде бы прошла, и он, перевалившись на четвереньки, подполз к дому. Нужно было выгнать скотину.

Краем глаза он заметил какую-то неясную фигуру, двигавшуюся посреди улицы, и была она столь неуместной здесь, посреди пожара, что он невольно оглянулся. К центру Города неторопливым обрядовым шагом шла женщина. Она почтительно склонила голову; лица было не разглядеть, однако, судя по церемониальным одеждам, это была старшая жрица, служительница сестёр-богинь. Её волосы покрывал большой кусок полотна – как ни странно, с рисунком змеи. Извивающееся волнами тело гадины было намечено поспешными, даже небрежными движениями уголька. Ткань трепетала на ветру, так, что змея, казалось, стремительно ползёт вперёд.

Женщина, как и положено при вознесении песен, коснулась ладонью макушки, и полотно сдвинулось по её руке, обнажив мощные бугрящиеся мышцы.

Юноша мотнул головой. Чего только не померещится на пожаре!

Женщина продолжала двигаться вперёд. Руку она уже опустила.

Санира решительно отвернулся и навалился на дверь первого этажа. Заскрипела ось на поворотном камне, и изнутри дохнуло запахами множества животных. Юноша всё так же, на четвереньках, перевалился через глиняный порог[3] внутрь, в темноту.

Будто только этого ожидая, пламя, пока ещё маленькое, игрушечное, красивое, поползло оранжевым покрывалом по внутренней поверхности стен. В его неверных отсветах возникли клубы чёрного дыма, закручивающиеся под потолком. Через миг багрово-жёлтый шевелящийся свет выскользнул изо всех углов и щелей, ярко осветив комнату.

В самое ухо заревела оказавшаяся рядом коза. Она метнулась куда-то в сторону, прямо по ногам, больно воткнув свои остренькие копытца в голень. И тут же Санира почувствовал удар в спину и внезапный напор чего-то живого и тяжёлого. Раздалось пронзительное блеяние, едва узнаваемое, надрывное. Юношу бесцеремонно и беспощадно отшвырнули обратно к порогу. Нечто вскочило на Саниру, придавило копытцами к земляному полу, чтобы тут же с неожиданной силой оттолкнуться от его тела и взвиться в спасительное пространство за дверью, в живительный воздух ночи.

Животные прыгали вокруг Саниры, на него, с него, не церемонясь и не боясь причинить боль. Лишь верный Рарара остался подле, повизгивал, беспокойно метался. Пёс то принимался вилять пушистым хвостом, то опускал его в тщетной угрозе багровым языкам пламени.

Повезло Рараре. Теперь его уж точно не принесут в жертву богиням…

Едва Санира выбрался наружу, как наткнулся на Такипи-младшую.

– А она?! – жало обиды пронзило всё его нутро, заполнив звенящей пустой дрожью грудь. – А она почему никого не выносит?! Шкуру, значит, не спасает?!

Но ему никто не ответил. Даже Такипи.

Санира повернулся к Чивати и стал стряхивать с её одежды грязь.

Девочка продолжала рыдать, отталкивая его от себя с внезапной для такого маленького ребёнка силой. Саниру вмиг охватило раздражение. Он же её спас! А она визжит! Юноша с трудом поборол в себе желание хлестнуть ревущую Чивати по лицу, показав ей наконец, что его терпение тоже имеет пределы.

– Сестрёнка! – закричала Такипи-младшая, выхватывая у него девочку. – Какое счастье!

– «Сестрёнка»! – передразнил её Санира. – Чем «сестрёнкать», лучше бы вынесла её из огня!

Снаружи дом выглядел ужасно. Клубы густого дыма ползли по нему, то прижимаясь, то отскакивая. Изнутри их подсвечивали яркие языки пламени. На втором этаже их было ещё мало, но вот двухскатная крыша уже занялась, и видно было, что она долго не выстоит.

– Сёстры-богини! Это ваш верный Санира дома Ленари, всегда приносящий вам жертвы… – забормотал юноша. Коснувшись ладонью макушки, он в два безумных прыжка, каждый раз через несколько перекладин лестницы, взлетел на портик второго этажа.

В доме царил всё тот же хаос. Над головами мечущихся людей тут и там извивались змеи открытого пламени. Горячим, полным дыма воздухом было трудно дышать.

Санира кинулся в дальний конец комнаты, к жертвеннику. Почти немедленно тяжёлая ладонь бабушки отбросила его обратно к двери.

– Куда? – кричала Ленари. – Вон отсюда! Прочь!

На них налетела Жетиси, тётка Саниры, рано овдовевшая и теперь ставшая мачехой ему с сёстрами. Она мчалась, не разбирая дороги, и юноша на мгновение получил свободу. В два прыжка он достиг своей цели и упал на колени. Хлопнул руками под лавкой у самой стены, опёрся о горячий глиняный пол и нащупал заплечный мешочек со своими кремнёвыми поделками.

И тут дом издал звук, новый, не такой, как до сих пор, что-то вроде щелчка, короткого и тихого. Его едва ли можно было расслышать во всеобщем шуме, но он пронёсся страшной, пугающей дрожью по ногам и рукам. Сердце гулко застучало. Что-то противное сжалось в животе.

В необъяснимом страхе Санира оглянулся. Внутри, освещённая пламенем пожара, оставалась только Ленари. Она застыла, глядя на внука, не шевелясь, не произнося ни слова.

Звук повторился, столь же тихий, едва слышный, пробирающий до самого нутра.

Санира вскочил. В стремительном броске, едва касаясь ногами пола, он метнулся к бабушке, обхватил её и прыгнул к двери.

Позади что-то с оглушительным хлопком треснуло. Перекрытия чердака с грохотом рухнули вниз, в нескольких местах пробили пол, и тот в мгновение ока весь покрылся сетью широких трещин, из которых забили густые струи дыма.

Волна жара с силой толкнула Саниру и Ленари в спину.

Весь дом зашатался. Внутрь обрушился огненный дождь пылающего очерета[4], залив слепящим алым светом всю комнату.

На алтарь с глухим стуком вывалились куски охваченных пламенем деревянных плах. В стене рядом с окном во всю высоту комнаты, от пола до потолка, образовалось отверстие. Через него можно было бы увидеть звёздную ночь, если бы не заслон из сплошного огня.

Санира, не чувствуя тяжести Ленари, вновь взвился в воздух. И тут же глиняный пол под ним рухнул, на лету разваливаясь на куски. Проглянула чёрная, казавшаяся бездонной яма первого этажа. Будто в страшном сне, юноша увидел, что они с бабушкой остались в пустоте, между медленно падающим на них, охваченным огнём потолком и землёй далеко внизу. Дальняя стена издала пронзительный свист и столь же медленно обрушилась внутрь.

В то же мгновение Санира и Ленари, пролетев через дверь, упали на портик. Руки юноши не смогли удержать бабушку, и та покатилась вперёд, к лестнице.

Весь дом снова задрожал, и горящие стены все разом стали крениться друг к другу. То, что осталось от крыши – толстое одеяло сплошного пламени, больше ничем не поддерживаемое, – устремилось вниз.

Санира, сам не понимая как, рванулся всем телом к кромке помоста, наткнулся на бабушку и вместе с ней перевалился через край. Ни в тот миг, ни после юноша не верил, что у него могло хватить на это сил.

Площадка вдруг резко задралась вверх, и весь портик заскользил внутрь пылающего дома, в самое пекло.

Ленари и Санира упали на землю, едва не придавив отца юноши, Мадару, пытавшегося их поймать. Столкновение с мужчиной смягчило удар, и все трое покатились по грязи.

Стены второго этажа наконец сложились внутрь. Раздался оглушающий треск, в небо взмыл столб пламени, во все стороны брызнули снопы искр, и плотная волна нестерпимого жара обдала метавшихся вокруг людей.

Дом Ленари

Город горел всю ночь. Под утро насытившийся змей пожара опал, прячась среди пустых остовов домов и зарываясь в золу. Он ещё дышал потемневшими язычками огня в глубинах сгоревших жилищ, ещё испускал своей горячей чешуёй струи дыма, но тело его, гудящее столбами огня, уже уползало в дали прошлого.

Богиня-Небо закрыла жёлтый глаз и отвернула тёмное лицо, именуемое людьми «Ночь». Её светлое, голубое лицо ещё не полностью обратилось к опустошённому холму, но краешек дневного глаза уже выглядывал из-за богини-Земли. Брови туч угрюмо хмурились, затмевая своим одеялом алую кайму меж двумя ликами небесной богини.

Непонимание пронизывало собой весь людской мир, и лишь растерянность – одно из его воплощений – отражалась в себе, как пустое отражается в пустом, тень – в тени. Взрыв кипучей деятельности, когда никто не говорил – все кричали, никто не ходил – все бегали, ничего не тащили – всё швыряли, – миновал. На смену ему пришли опустошённость и бессилие. Не хотелось ни разговаривать, ни двигаться.

Санира тоже ощущал свою беспомощность перед случившимся. Вся его одежда, кое-где в подпалинах, пропахла дымом. Голова раскалывалась от тяжёлой боли. Санира то подолгу замирал на одном месте, то бесцельно шатался по пепелищу. Юноша невидящим взглядом смотрел на последние язычки огня, на то, как прогоревшая зола, вторя порывам ветра, подёргивается белым поверх алого.

В очередной раз Санира перебрался через обугленные брёвна, в очередной раз нырнул в колодезь чёрной тени меж кучами спёкшейся глины. Тут и там виднелись почерневшие стебли рогоза – наиболее старые, уже начавшие гнить, не прогорели. Обильная зола от очеретяной крыши была повсюду, но даже её толстое одеяло не могло скрыть знакомые формы того, что некогда было домашним очагом.

Границы между домами стёрлись. Ещё вчера плотно прижатые друг к другу, будто образующие единую, сплошную стену, теперь они перемешались – обгоревшими остатками несущих столбов, растрескавшимися колодами оснований, обуглившимся колотым деревом стен, рухнувшими перекрытиями[5].

Санира миновал приготовленные на сегодня связки хвороста – целую гору, выше его роста. Расстояние и дувший в другую сторону ветер сохранили их в целости и сохранности. Это ж надо! Дом сгорел, а топливо для его сожжения осталось…

Юноша зашёл под навес над зерновой ямой. Она была пуста, потому не накрыта. На её краю лежало несколько уцелевших керамических мисок, но Санире не хотелось их подбирать. Он отвернулся и ушёл.

Одно из брёвен того, что некогда было перекрытием между первым и вторым этажами, торчало из завала вверх наискосок. Санира, даже не спросив себя, зачем он это делает, не усомнившись в крепости прогоревшего бруса, не обращая внимания на треск бревна, пошёл по обугленной поверхности. Он ощущал тепло, даже жар под босыми заледеневшими ногами, и это было приятно.

Не сделав и нескольких шагов, юноша замер. Осмотрелся, не понимая, что его остановило, что заставило сердце сжаться в трепыхающийся комочек. Снова оглянулся…

«Дом»

Вокруг дымилось множество множеств остатков домов – чёрных пятен, сливавшихся в овалы того, что некогда было улицами. Саниру окружали гигантские, в небо, сизые столбы, целый лес столбов спереди и…